Рубить топором было невозможно. Блинков-младший подобрал второй и стал пользоваться одним как зубилом, а другим как молотком. Прикладывал к двери острие, бил сверху обухом и – раз! – откалывалась длинная щепка. Чтобы не услышал Дудаков, он подкладывал под обух тряпку. Первая доска была уже отколота. В щель дуло так сильно, что лохмотья на Митькиных руках трепыхались. Удача! Вторая доска подалась целиком, в ней гвозди проржавели. Блинков-младший вырвал ее из кучи хлама, прижимавшего низ доски, и сунул в щель голову с фонариком.
Из-под двери круто вверх уходила винтовая лестница!
Не особенно торопясь, он вернулся за парабеллумом. Дудаков опять всхрапывал. Спи спокойно, жадный лизоблюд. Тебе везет: взял с Разгильдяя плату за три дня вперед, а выйдешь из подвала уже сегодня.
Блинков-младший переобулся в кроссовки и хотел позавтракать, чтобы лучше думалось и быстрее бегалось, но синеносовские дары не лезли в рот. В кармане куртки он наткнулся на пакет орешков, купленных еще вчера на сто втором километре, и пошел к двери, кидая орешки в рот. Может, радоваться еще рано? Да нет, ошибки быть не должно. Крысы вам не мухи, чтобы вылетать сквозь дыру в потолке. Если они здесь живут, значит, как-то выходят – пускай не на улицу, а хотя бы в верхний подвал.
Сквозняк из щели отдавал талым снегом – запах свободы! Блинков-младший протиснулся за дверь и стал подниматься. Подгнившая деревянная лестница ходила ходуном. Одна ступенька начала подламываться под ногой; он успел перескочить на следующую. Бивший в лицо сквозняк становился все холоднее. Площадка, дверь в верхний подвал… Закрыта с той стороны. Выше, выше! Лицо уже схватывало морозом. Последние ступеньки Митек пролетел, не заметив.
Лучик света!
Дверь была как-то странно выгнута, в щелях между досок виднелись кирпичные обломки. В верхнем углу светилась дыра с неровными краями. Он заглянул… Снег! Только не внизу, а на уровне глаз, как будто смотришь лежа. На снегу игрушечная тропинка со следами лапок – вот где крысиная дорога в большой мир. Но для человека она не годится. Снаружи дверь завалена.
Не веря себе, Митек навалился плечом. Ступенька под ногами заскрипела, дрогнула, и он опомнился: завал без бульдозера не разберешь, а гнилую лестницу можно обрушить одним чихом.
Самое дрянное, крысиная дыра выходила к обрыву. Далеко внизу виднелось опротивевшее болото. Если бы дыра смотрела на город, была бы надежда докричаться до прохожих, а так можно вопить, пока не состаришься. Оставалось попытаться выйти через верхний подвал.
Блинков-младший посмотрел на часы – десять. Теперь он хоть знал, что утра, а не вечера.
Дверь в верхний подвал выглядела сухой и прочной. Топоры осталось внизу, и пришлось за ними вернуться. Вылезая из пролома, Митек услышал вопли: Дудаков начал тревожиться, однако не настолько, чтобы встать с постели. Он только включил люстру и кричал в темноту, сложив ладони рупором. Издалека он казался маленьким и невредным.
– Все в порядке! Я в туалет ходил! – крикнул Митек. Вранье было неновым, зато надежным.
– А почему так далеко?!
– Стесняюсь!
Корреспондент «ЖЭ» погасил свою люстру. Улегся досыпать или следит из темноты? Дверь в верхний подвал требовала долгой работы, а этот крикун уже настороже. Митек решил отложить побег. Выход на лестницу он завалил пустыми ящиками и вернулся к себе.
Дудаков опять храпел – надо же, как быстро засыпает. При свете фонарика Митек нашел бутылку питьевой воды, намочил полотенце, обтерся и лег на раскладушку. Эх, в душ бы сейчас!…
А не так уж плохо начался первый день в плену. Во всяком случае, он дал надежды на спасение. Прежде всего – дверь в верхний подвал. Допустим самое плохое: разобьешь ее, а с той стороны кирпичная стена: Синеносов загородил. Ничего страшного, ведь Виталий Романович на свободе! В саду на ветках висит рюкзак, а у магазина валяется пластмассовая рвота – по ним Душман разыщет Митьку. Если Синеносов устроит еще какую-нибудь пакость и выведет из игры боровковского Леонардо, останется папа. Если Синеносов очумеет и схватит папу, то Ирку в Москве ему не достать. А Ирка уже к вечеру начнет беспокоиться и позвонит Ивану Сергеевичу. Мама в командировке, но и ее вызовут в крайнем случае… Нет, не так-то легко похитить человека, у которого есть родные и верные друзья!
Храп корреспондента «ЖЭ» становился все тише, пока не перешел в тихое сопение. Блинков-младший тоже заснул, сунув парабеллум под подушку.
– Дим, ты веришь в реинкарнацию? – спросил Синеносов.
Он сидел рядом с Митькиной раскладушкой и вертел в руках парабеллум. Ярко светила люстра, а Дудаков себе похрапывал. Конечно же, он только притворялся спящим – и сейчас, и когда подглядывал, как Блинков-младший возился с парабеллумом! Предатель!
– А что такое реинкарнация? – невозмутимо поинтересовался Блинков-младший. Про себя он орал, он кидался на Дудакова с кулаками! Но лучший сыщик из всех восьмиклассников Москвы не имел права терять лицо.
– Переселение душ. Мне кажется, в прошлой жизни ты был каким-то шкодливым зверьком – хорьком или скунсом, -купец первой гильдии вцепился пальцами в затвор и – клац-клац – взвел его с потрясшей Митьку легкостью. – Почему ты не стрелял в меня?
– А вы кем были в прошлой жизни? – вместо ответа буркнул Блинков-младший.
– Бараном. Но сейчас не хочу, надоело. – Бездонный зрачок дула уставился в лоб сыщику. – Я считал, что Шпагин под присмотром нашей доблестной милиции, и был спокоен. Через неделю я бы уехал и устроил так, чтобы его выпустили. А ты что наделал?! Как мне теперь поступить – может, перестрелять вас всех, чтоб не мешали?
Блинков-младший старался смотреть не на парабеллум, а в глаза преступнику. Если хочет стрелять, то пускай стреляет в лицо! Предатель Дудаков тоже свое получит: уж конечно, убийца не оставит в живых свидетеля.
– У вас все равно нет недели, – сказал он. – У вас ее не было с самого начала. Если бы Ник-Ник не похвастался Виталию Романовичу фотокарточкой, а сказал, что едет отдохнуть за границу, то никто бы вам не помешал.
Взгляд купца первой гильдии метнулся. Конечно же, он проклинал длинный язык сообщника.
– Думаешь, я ему не говорил?! – вздохнул он, опуская пистолет.
– Как вы взвели затвор? – осмелел Блинков-младший.
– Обыкновенно… А-а-а, – купец первой гильдии усмехнулся, – значит, вот почему ты не стрелял! Это старый пистолет, здесь флажок предохранителя сработался и прокручивается впустую. Надо немного прижать его пальцем, только и всего… А если бы смог взвести, то шлепнул бы злого дядьку Синеносова?
– Сначала я выстрелил бы в воздух.
– А почему не в лоб? Чтоб кровь по всему экрану, как в стрелялке?!
– Я знаю, что такое оружие, – серьезно ответил сыщик. – Поэтому мне было страшно, когда вы целились. Не как в игре, а по-настоящему страшно. И я вам этого не прощу!
Купец первой гильдии выслушал его с пустым, как маска, лицом.
– Отдыхай, Дима. Скоро тебе будет гораздо веселее.
И, отпустив это непонятное замечание, он ушел так же тихо, как появился.
– Неосторожно ведешь себя, старичок, – как ни в чем не бывало заметил Дудаков. – Ты бы видел, как он разозлился, когда нашел у тебя под подушкой пистолет!
– Когда вы ему сказали, что у меня под подушкой пистолет, – уточнил Блинков-младший.
– Сказал, – не смутился Дудаков. – Ты еще маленький и не все понимаешь. Я спас тебе жизнь, старичок! Ты должен мне спасибо говорить.
– Нет уж, – отказался Блинков-младший, – пусть вам Синеносов спасибо говорит. А вы – ему за халявный видяшник.
– Зачем же так, старичок? Ты ведь тоже себе кое-что попросил, и правильно сделал. Из каждого неприятного положения нужно извлекать приятные моменты.
– Спасибо за подсказку. Когда заснете, я со всей приятностью стукну вас чем-нибудь по башке.
Обменявшись любезностями, пленники отвернулись каждый в свою сторону. Дудаков сразу же включил видик и стал чем-то чавкать. Можно было не сомневаться, что теперь он долго не заснет.
Глава XXIV
Рухнувшие надежды – II
Прошло не больше получаса, как вдруг в двери завозили ключом. Зачем еще вернулся Синеносов – пугать или задабривать подарками? Блинкову-младшему было все равно. Он даже не поднял голову от подушки. И вдруг… Клацанье когтей по полу, горячее дыхание, запах псины. И в довершение всего большой слюнявый язык умыл Блинкова-младшего от подбородка до лба.
Душман! Смеясь и отплевываясь Блинков-младший скатился с раскладушки. А в подвал уже входили Виталий Романович, прихрамывающий папа и почему-то Полина. Это было так здорово, что Митек испугался: а вдруг я сплю?!
– Вот видите, жив и здоров ваш Дима, – с улыбкой приговаривал купец первой гильдии, подталкивая застрявшую в дверях Полину.
Блинков-младший встретился с ним глазами, все понял и метнулся к двери:
– Папа-а!
Поздно.
Дверь захлопнулась, повернулся ключ. Никто еще ничего не понял. Полина ошалело вертела головой, Виталий Романович с научным интересом рассматривал старинные своды. Папа шел к Митьке, протягивая руки, и лицо у него было строгое, а глаза смеялись.
– Добро пожаловать, присаживайтесь, – залебезил Дудаков. Хитрый предатель уже сообразил, что перевес теперь на Митькиной стороне.
Блинков-младший добежал до папы и обнял. Надежды на спасение, которые он строил еще недавно, рухнули, но это казалось нестрашным. Все равно с папой было хорошо и надежно.
– Откройте! – ударился в дверь Виталий Романович.
Старший Блинков первым из вошедших разобрался, что к чему.
– Бросьте, – сказал он боровковскому Леонардо, – не для того же нас сюда заманили, чтобы выпустить.
– Здорово мы влипли?! – охнула Полина.
– Да нет, – сказал Митек, – это Разгильдяй влип. Нас тут долго не удержишь.
Услышав эти слова сыщика, Дудаков сжался в комок на своей раскладушке.
– Это ты для бодрости говоришь или по делу? – спросил старший Блинков.
– По делу. Только нужно дверь забаррикадировать, а то Синеносов войдет и помешает. У него пистолет.
Папа с Виталием Романовичем дружно схватились за холодильник и под протестующие вопли Дудакова уронили его поперек двери. Дверца распахнулась, посыпались замороженные продукты. Несчастный Дудаков кинулся подбирать и запихивать, но только стронул готовые обрушиться пакеты и бутылки, и они горой вывалились на пол.
– Сойдет, – заметил папа, – в одиночку он холодильник не сдвинет. Игорь, а ты почему так убиваешься?
– А это его жратва и его холодильник. Игорь староста в нашем бараке, – мстительно заметил Митек. – Надо взять его с собой, чтобы он Синеносову не помог.
– Я никуда не пойду! У меня имущество! – быстро сказал Дудаков.
Папа взял его под правый локоть, Виталий Романович под левый; Дудаков повис у них на руках, но его пинком поставили на ноги.
– У меня там деньги! – рванулся назад корреспондент «ЖЭ».
– Милиция разберется, чьи это деньги, – безжалостно пообещал Митек, надвигая на лоб резинку с фонариком.
Пленники двинулись в зияющую темноту подвала. Дудакова почти несли, он только перебирал ногами.
– Тюремщики! Вы нарушаете права человека! – фальцетом выкрикивал корреспондент «ЖЭ».
– Интересная постановка вопроса, – заметил папа. – Напомни мне потом, обсудим.
Впереди бежал Душман и недовольно взлаивал.
– Крыс чует, – предупредил Митек Полину.
– Ну и что?
– Ничего, я только заранее сказал, чтобы тебя подготовить.
– А я и не боюсь. Что я, крыс не видала? Это вы у себя в Москве от каждой мышки шарахаетесь, – завела любимую песню Полина и без паузы спросила: – Москвич, а у тебя с Ирой любовь?
– Скорее всего, – честно ответил Блинков-младший. Он еще сам до конца не разобрался.
– Жалко. А то бы я тебе письма писала.
– Ты даже не знаешь, как меня зовут.
– Я бы спросила.
– Спроси сейчас.
– Зачем? Я нарочно не знакомилась, а то ты уедешь, а мне будет жалко. Пускай ты будешь Москвич, а я буду Рыжая. Так легче.
Блинков-младший ждал, что Полина заговорит про крестик. Если бы она была в обиде, то с этого бы и начала. А раз помалкивает, то, скорее всего, папа ей крестик и не вернул. Иван Сергеевич успел ему объяснить, что единственный сын не спекулировал драгоценными металлами, а проводил оперативное мероприятие. А Полина… Влюбилась она, что ли? Блинков-младший давно смирился с тем, что девчонок трудно понять. Если не влюбилась, то почему Ирка мешает ей письма писать? А если влюбилась, то когда успела?
– А ты как здесь оказалась? – спросил он.
– Я твой рюкзак нашла. Бежала к Витальроманчу, смотрю, висит на ветках. Кстати, на…
В руку Блинкову-младшему ткнулось что-то холодное и скользкое. Он посветил – пластмассовая рвота. Лучший сыщик из всех восьмиклассников Москвы мог себя поздравить: его расчеты оправдались. Рюкзак нашли, Душмана пустили по следу, и он привел к магазину. Обидно, что папа и Виталий Романович дали себя обмануть! Полине простительно – она вообще ни о чем не подозревала.
– Что же вы уши развесили? – спросил Блинков-младший.
– А ты бы не развесил? Разгильдяй сам к нам подошел. «А я, – говорит, – за вами собирался идти. Дима у меня в медпункте, ногу подвернул». И повез на лифте в подвал. Нас четверо с Душманом, а он был один, мы и не боялись. Твой папа удивился, что здесь дверь заперта, а Разгильдяй говорит: «Это служебный вход, Диму через другой принесли».
Блинков-младший представил, как это было. Людный магазин, лифт… Ничего подозрительного. Что медпункт в подвале – тоже нормально. Ведь в магазин ходят не лечиться.
– Да, я бы тоже купился, – вздохнул он и протянул рвоту Полине. – Возьми себе, если хочешь. Подбросишь кому-нибудь.
– Не, я ее буду хранить. По ней Душман тебя нашел. – Полина с довольным видом сунула подарок куда-то на живот, где у девчонок карманы (у них все не как у нас).
Точно, влюбилась, подумал Блинков-младший.
Из темноты стал проступать завал. Митек снова поразился тому, что натворил: ни одного целого ящика. Пленники остановились.
– Фамильные сокровища купцов Синеносовых, – сообщил он, взбираясь на кучу хлама. – Стекла ламповые, гвозди ржавые. А здесь дверь.
Обнаглевшие крысы шныряли по ногам и убегали за ящики, которыми он завалил дверь. Душман рявкнул, и крысы исчезли в темноте. Митек расшвыривал ящики.
– Там что? – заглянул через плечо старший Блинков.
– Лестница. Выход наружу завален, но есть дверь в верхний подвал. Только ее надо подрубить, а топоры без топорищ. Знаешь, как я с этой намучился? – пожаловался Митек.
– Считай, что это было наказание, – сказал папа. – Детей наказывают взрослые, а взрослых – судьба.
– Никакая не судьба, – заспорил Блинков-младший. – Я же сам не поехал в Москву и сам виноват, что попался.
– Так это и есть судьба. Мы ее выбираем сами, но никогда не уверены, что она приведет куда надо. Как эта лестница, – папа кивнул в темный пролом. За разговором он разыскивал в хламе и нанизывал на снятый ремень топоры.
– Пять… шесть, – вслух сосчитал Блинков-младший. – Куда столько?
– Вобью, как клинья, и расколю дверь или отожму. Дай-ка фонарик.
И, надев резинку с фонариком на лоб, старший Блинков нырнул в пролом. Стало темно, только в щели за дверью метался свет.
– За мной не поднимайтесь, а то лестница слабая! – крикнул папа. – Проломлю дверь, тогда пойдем по одному.
Раздался грохот, фонарик погас.
– Папа! – испугался Блинков-младший. – Ты в порядке?!
Щель снова осветилась.
– Я-то в порядке, – печально сказал папа и что-то с треском сломал.
Послышалась возня, потом снова треск. Папа выглянул из пролома. Он выглядел смущенным.
– Вот что, Митек, не держит меня лестница. Попробуй ты.
Блинков-младший полез к нему за дверь. Да, папа в буквальном смысле наломал дров: все нижние ступеньки подгнившей лестницы были повыбиты.
– Я тебя подсажу, – сказал он, опускаясь на корточки. – Лезь на плечи.
Митек залез, шагнул с папиной спины на ступеньку… И почувствовал, что она уходит из-под ног!
Крак! Ступенька обломилась. Он успел схватиться за верхнюю, подтянулся. Крак-крак! Обломились и эта, и следующая. Столб, державший всю лестницу, закачался.
– Прыгай! – закричал папа.
Падать столбу было некуда: он стоял в узкой лестничной клетке, словно карандаш в стакане. Когда нижние ступеньки отлетели, «карандаш» потерял равновесие и встал наперекосяк. Площадка у двери в верхний подвал сорвалась и рухнула вниз.
Ба-бах! Луч фонарика утонул в клубах пыли. Папа успел сдернуть повисшего на столбе Митьку и втиснуть его в угол, прикрыв собой. Никого не задело. Потерпевшие отделались легким испугом и большим разочарованием. Лестницы не стало. Гнилые ступеньки выскочили из своих гнезд и валялись на полу беспорядочной кучей.
– Что там?! – кричал в щель Виталий Романович.
– Ничего, – ответил папа. – В том-то и беда, что ни-че-го…
К обжитому пятачку у двери брели в полном молчании. Только Дудаков суетливо убеждал всех, что жизнь в подвале не такая уж и плохая, если, конечно, не дразнить Синеносова. Синеносов, по словам Дудакова, был щедрый, справедливый и добрый. Вот ведь мог застрелить Митьку, а не стал. Мог держать пленников впроголодь, а вместо этого вкусно кормит и дарит подарки.
– Он аптечку не оставил? – наслушавшись Дудакова, спросил Виталий Романович.
– А что вам нужно? Я попрошу – Синеносов что хотите принесет, – с довольным видом похвастался Дудаков.
– Пластырь нужен, чтобы тебе рот залепить. Игорь, ты позор всей журналистики! – взорвался боровковский Леонардо. – У нас в Афганистане журналисты лезли под пули. Никто их не заставлял, а они все равно лезли! Хотели все попробовать сами, потому что боялись с чужих слов нечаянно написать неправду! А ты изоврался так, что перестал отличать хорошее от плохого!
– Ой, что это?! – закричала Полина.
Тьма рассеивалась. В свете еще далекой дудаковской люстры казалось, что земляной пол шевелится. Наклонив голову с фонариком, папа посветил под ноги.
Крысы!
Десятки, сотни, полки и дивизии крыс, покинув свое разрушенное царство, тронулись на поиски нового жилья. Раскладушки с теплыми одеялами, открытый холодильник и рассыпанные по полу продукты им понравились.
Чем ближе к свету, тем плотнее крысы жались к стенам, продолжая двигаться вперед. Передовой полк уже завладел холодильником. Оттуда торчали голые розовые хвосты. Пятясь, крыса вытаскивала из прогрызенного пакета сардельку или колесико замороженной пиццы, и на добычу сразу же набрасывались другие. Завязывались мгновенные пискливые драки. Обменявшись укусами, бандитки быстро выясняли, кто круче. Победительница тащила добычу дальше, а побежденные возвращались к холодильнику потрошить пакеты.
Полина видала крыс (нет причины сомневаться в ее правдивости), но, похоже, не в таких количествах. Пискнув, она с ногами вскочила на раскладушку. Постель зашевелилась. Крысы вылезали посмотреть, что случилось, и снова ныряли под одеяло. Рыжая подумала и скакнула на руки к боровковскому Леонардо.
– Витальроманч! Сделайте что-нибудь!
– Ну что же я сделаю, Полинушка? – усаживая ее поудобнее, вздохнул Виталий Романович и кивнул на пса. – Вон, Душманка и то боится!
Душман, здоровяк Душман, обученный всему, что может знать собака, жался к ноге хозяина и беспомощно порыкивал. Шерсть на его загривке стояла дыбом.
Роты две крыс трудились над вещевым складом Дудакова. Может, их не пускали к холодильнику, а может, они спешили запастись строительными материалами для гнездышек. Во всех коробках уже зияли прогрызенные дыры. Крысы шныряли туда и обратно с разноцветными лоскутками в зубах.
– Мои костюмы! – взвыл Дудаков. Из лоскутков можно было бы скроить костюмы разве что для куклы Барби.
Корреспондент «ЖЭ» бросился спасать имущество. Крысы не разбегались, а вставали на дыбы, оскалив длинные желтые резцы. Отмахиваясь от них, Дудаков перевернул раскладушку и поднял выпавший из-под подушки бумажник. Рука прошла в него насквозь. Наружу торчали пальцы. Не веря себе, Дудаков вывернул бумажник наизнанку, и оттуда, порхая и кружась, посыпалась бумажная труха. Потеряв голову, он схватил в охапку телевизор, потянул за собой на проводах видик и грохнул об пол то и другое.
Взгляд обезумевшего корреспондента «ЖЭ» остановился на последнем подарке преступника – хрустальной люстре.
– Держите его! Он без света нас оставит! – закричал Митек, бросаясь наперерез Дудакову.
Старший Блинков успел раньше. Расшвыривая крыс ногой, он без видимой спешки пошел к Дудакову, который уже примеривался сорвать люстру, и врезал ему сочную оплеуху.
– Это тебе даром не пройдет! – жалким голосом пробулькал корреспондент «ЖЭ». – Ты замахиваешься на свободную прессу!
– Добавить? – заботливо спросил папа.
Совсем поникший Дудаков замотал головой.
– Игорь, сейчас не до твоих глупостей. Если будешь мешать, я тебя свяжу.
Старший Блинков решительно снял с плеча ремень с нанизанными топорами без топорищ. Дудаков понял его по-своему: отшатнулся, вжал голову в плечи. Но папа уже не смотрел на него. Походя захлопнув ногой холодильник, он шел к двери. В холодильнике сразу же поднялся крысиный визг и скрежет.
– Прогрызутся. Сквозь металл прогрызутся, – сказал папа. – Вот что, друзья и гражданин Дудаков: оставаться нам здесь нельзя. Хуже нет, чем голодные крысы. Сначала они сожрут все, что не сопротивляется, потом возьмутся за нас.
Митек не понимал, зачем папа взял с собой топоры. Здесь же дверь не дубовая, а стальная, как ее рубить? А старший Блинков черкнул топором по бетону в том месте, где дверной косяк соединялся со стеной.
– Поддается! – уверенно сказал он.
Все смотрели на белую царапину в бетоне. Мелкая она была. Не глубже толщины спички.
Глава XXV
Бриллианты светлейшего князя
– А потом что? – спросила Ирка.
– Разобрали топоры, поделились, кому в каком месте ковырять… За час эту дверь выставили. Нас же было много.
– И Полина ковыряла?
– И Полина, и Дудаков, – Митек хотел добавить что-нибудь отчаянное и героическое, вроде «На карте стояли наши жизни», но это было ясно и так.
– А кругом крысы… – передернулась Ирка. – Я бы залезла на потолок и орала.
– Заранее таких вещей никто про себя не знает, – заметил Митек. – Вот Полина сначала испугалась, а потом всех спасла.
– Это когда?! – ревниво спросила Ирка.
– Когда мы к лифту прорвались. У нас же не было ключа от секретной кнопки, а без него кабину не вызовешь. Она стояла на самом верху, в магазине. Полина скинула валенки и полезла по шахте, а мы за ней. До верхнего подвала там всего ничего, метра три. Душмана потом подняли на веревках.
Ирка фыркнула:
– Ну, это не спасла. Может, наоборот, она первая от крыс удирала.
Лучший сыщик из всех восьмиклассников Москвы развел руками. Что здесь ответить? Все удирали от крыс, и тот, кто удирал первым, показал остальным путь к спасению.
Они стояли на обрыве у синеносовского магазина. Ветер гулял по болоту, надувая брезентовые палатки. Там работала археологическая экспедиция. На месте затопленной ямы возвышалась ни на что не похожая конструкция из стальных балок, моторов и покрытых инеем труб.
– Говоря попросту, это холодильник. Его у метростроевцев одолжили, – объяснял каким-то любопытствующим боровчанам Виталий Романович. Археологи обещали позвать его, когда болото промерзнет на всю глубину и пора будет выдалбливать пушку. Но боровковский Леонардо все равно бегал на обрыв каждый час, боясь, что раскопки начнут без него.
Вообще, на обрыве побывал весь Боровок. За реку посторонних не пускали, боясь, что лед проломится под толпой, и любопытствующие боровчане наседали на Виталия Романовича:
– Уже что-нибудь нашли?
– Пушку, французскую, системы Грибоваля, – в девяносто седьмой раз отвечал боровковский Леонардо.
– А она дорогая?
Первые сорок два раза Виталий Романович говорил: «С точки зрения истории – бесценная». Но любопытствующие боровчане все равно спрашивали, сколько это по деньгам, и он стал отвечать:
– Если мерить на деньги, то не очень.
Рекордным был вопрос «А сейчас что ищут?». Его задавали сто сорок девять раз, если Блинков-младший не ошибся с подсчетами.
– Еще одну пушку, – вздыхал Виталий Романович, – тоже не очень дорогую.
Любопытствующие боровчане уходили разочарованными. Никто не догадался задать главный вопрос: А ЧТО В ПУШКАХ?
Эта история начиналась много раз и не кончится никогда. Прав был Виталий Романович, когда говорил, что один человек не может быть хозяином исторических ценностей. И ценности, и саму историю создают ВСЕ люди, сколько их ни жило и сколько еще ни будет жить на свете. Один тут не пляшет. Он может купить, отобрать, украсть, спрятать историческую вещь. Все равно когда-нибудь она вернется.
Итак, с какого же из начал мне начать?
С самого последнего? «Когда лучший сыщик из всех восьмиклассников Москвы догадался повнимательнее рассмотреть фотокарточку Ник-Ника…» Неплохо. Не хуже остальных начал. Только я сперва объясню, почему Ник-Ник показал фотокарточку Виталию Романовичу. Дело в том, что он поверил лейтенанту Дюбуа…
Это еще одно начало. «Лейтенант наполеоновской армии Дюбуа, приговоренный маршалом Даву к повешению на первом суку и доживший до глубокой старости…» Спросите, как Ник-Ник мог ему поверить? С привидением разговаривал, что ли? Я отвечу, пожалуйста, но тогда придется начинать с того, кто такой Ник-Ник…
Нет, чтобы не путаться, начну с самого-самого первого из начал.
Был у Петра Великого близкий друг – талантливый полководец, мудрый царедворец, неграмотный прощелыга и великий казнокрад светлейший князь Ижорский Александр Данилович Меншиков. Такая уж это историческая личность – и позор, и гордость России в одном лице.
Меншиков не раз отличался в многолетней Северной войне со шведами. В 1706 году кавалерия под его командованием решила исход битвы при Калише, подарив русской армии одну из самых крупных побед. Обрадованный Петр придумал особую награду для своего любимца. Меншикову была пожалована усыпанная алмазами и крупными изумрудами трость с его гербом. Стоила она царской казне три тысячи шестьдесят четыре рубля шестнадцать алтын. Много это или мало? Точно пересчитать петровские рубли на нынешние невозможно. Скажем так: если бы Александр Данилович решил продать царский подарок, то получил бы за него больше килограмма золотых червонцев.
С этой трости начинается загадочная история бриллиантов светлейшего князя.
Меншиков очень дорожил царской наградой и никогда с ней не расставался. Но «дорожить» и «не расставаться» – это совсем не одно и то же! В военном походе полководцу нужна шпага, а трость – дорогая обуза, которую боязно потерять или сломать. Поэтому дорожил Меншиков НАСТОЯЩЕЙ тростью. Хранил ее под семью замками. А не расставался с ее КОПИЕЙ.
Никто не знает, сколько таких тростей было у Меншикова. Он-то утверждал, что одна. Только драгоценные камни на царском подарке почему-то стали расти. Меншиков богател, и богатела трость.
После смерти Петра Меншиков возвел на престол его вдову Екатерину I и сделался истинным правителем России при этой бездарной царице. Вот тогда-то на трости появился бриллиант с грецкий орех.
Каждый бриллиант такого размера известен во всем мире. Они носят собственные имена. Об их судьбах пишут книги. Но этому, получившему имя «Меншиков», не повезло.
Впервые он мелькнул в российской истории 28 января 1726 года, в день коронации Екатерины I. А 8 сентября 1728 года, вскоре после смерти императрицы, светлейший князь был арестован и сослан. Когда Меншиков уезжал в ссылку, трость со сверкающим бриллиантом была у него в руках. Никто не посмел отобрать награду Петра Великого.
Вслед за тем громадные богатства Меншикова были конфискованы. В списке драгоценностей числилась и трость с бриллиантами и изумрудами. Но это была НЕ ТА трость. Бриллиант «Меншиков» исчез из истории на полтора столетия.
Серьезные историки решили, что его вообще не было в природе. Несомненно, что у Меншикова, богатейшего человека России, хватило бы денег на любой драгоценный камень. Бриллиантами поменьше он мог бы пулять по воронам для тренировки меткости. Вопрос в том, где Меншиков взял «Меншикова». Ведь все такие камни известны наперечет. Поэтому серьезные историки считали, что тщеславный Меншиков вправил в царскую трость ограненный кусок горного хрусталя, чтобы пустить пыль в глаза придворным.
Тут пора вспомнить лейтенанта наполеоновской армии Дюбуа, несправедливо заслужившего репутацию «французского Мюнхгаузена».
В конце XIX века в Париже с аукциона были проданы его воспоминания. Сначала они вызвали сенсацию среди историков всей Европы. Дюбуа участвовал в разграблении Кремля, а при бегстве французов сопровождал второй, самый ценный обоз с «московской добычей» Наполеона. Известно, что до Парижа обоз не добрался. Частично его разграбили потерявшие человеческий облик французские солдаты. Но большая часть драгоценной поклажи зарыта в землю по всему пути отступления французов. Записки Дюбуа рассказали о судьбе одного из таких кладов.
Даже этот личный императорский обоз не избежал судьбы всей армии, погибшей в России. Повозки ломались в непролазной осенней грязи, от холодов и бескормицы падали лошади.
Так и случилось при переходе к Боровку с повозкой, которой была придана офицерская охрана. Попросту говоря, на заколоченных ящиках зяб лейтенант Дюбуа и следил, чтобы разболтавшиеся в отступлении солдаты чего не свистнули. На крутом спуске лопнул деревянный обод колеса, обломки впились в землю, как якорь, лошадь оступилась и сломала ногу.
