Преодолевая недомогание, Софья Васильевна 4 июля едет в Ригу. И.А.Яхимович, выпускник Латвийского университета, филолог, преподаватель (партийный активист!), работавший последние восемь лет перед арестом председателем колхоза "Яуна гварде" (и вытащивший этот колхоз из отстающих во вполне благополучные), обвинялся по статье 190-прим в распространении письма П.М.Литвинова и Л.И.Богораз "К мировой общественности" (по поводу суда над А.Гинзбургом и другими) и в составлении двух "клеветнических" писем в ЦК КПСС. В деле - заключения двух психиатрических экспертиз: первой амбулаторной, поставившей диагноз "шизофрения, параноидный синдром", и последующей стационарной: "паранояльное развитие психопатической личности... Следует считать невменяемым. Нуждается в прохождении принудительного лечения в больнице специального режима".
      Софья Васильевна заявляет ходатайства: во-первых, о приобщении к делу материалов, положительно характеризующих подзащитного, характеристик из районных, советских и партийных организаций, почетных грамот, статей И.Яхимовича в местной печати; во-вторых - о проведении повторной судебно-психиатрической экспертизы; в-третьих - о прекращении уголовного дела за отсутствием состава преступления. В этом ходатайстве она пишет:
      "Ст.190-1 (183-1 УК ЛатвССР) в своей диспозиции содержит такой необходимый признак, как заведомая ложность измышлений. Другими словами, закон устанавливает уголовную ответственность для лиц, которые субъективно сознают ложность распространяемой ими информации и умышленно эту заведомо ложную информацию распространяют. С другой стороны, из текста закона вытекает, что в уголовном порядке (по ст.190-1) карается не всякая заведомо ложная информация, а лишь порочащая советский государственный и общественный строй. Защита имеет основания утверждать, что ни одного из этих двух признаков в деяниях, вменявшихся Яхимовичу по постановлению о привлечении в качестве обвиняемого, нет, так как:
      а) Во всех трех документах, перечисленных в указанном постановлении содержится не изложение каких-либо сведений о фактах, а изложение оценочных суждений о фактах. Такие оценочные суждения, основанные на внутреннем убеждении человека, могут быть объективно правильными или неправильными, полезными или вредными, но не могут быть субъективно для данного человека заведомо ложными. В силу этого, если такие оценочные суждения являются ошибочными, неправильными, вредными, общественно опасными, то их распространение может и должно влечь за собой самое суровое общественное осуждение с применением всех мер общественного воздействия. Но в уголовном порядке распространение таких суждений преследоваться не может, так как отсутствует субъективная сторона преступления.
      б) Понятие советского государственного и общественного строя достаточно четко определено в Конституции СССР. Во всех трех документах, распространение которых вменяется Яхимовичу по упомянутому постановлению, высказываются суждения об отдельных учреждениях и должностных лицах, об отдельных актах правительства, а не о советском государственном строе, который для Яхимовича, как видно из всех его высказываний и показаний, священен и неприкосновенен.
      Таким образом, и в этой части отсутствует необходимый элемент состава преступления, и речь может идти лишь о мерах общественного воздействия, а не об уголовной ответственности".
      Обоснование ходатайства о судебно-психиатрической экспертизе потребовало от Софьи Васильевны большой дополнительной работы. К лету 1969 г. "репрессивная психиатрия" стала привычным инструментом в руках власть предержащих (достаточно напомнить заключения в "психушки" в 60-е гг. В.Буковского, П.Г.Григоренко, А.Есенина-Вольпина, Н.Горбаневской, В.Тарсиса, В.Кузнецова). Но Софья Васильевна до сих пор имела дело с судебной психиатрией лишь по уголовным делам (в которых заключения о психическом заболевании служили обычно гуманным целям). Понимая, что оспаривание выводов экспертизы требует высокого уровня компетентности, она тщательно изучает и классическую и новейшую литературу по психиатрии, делает выписки из постановлений Пленумов Верховного суда о порядке рассмотрения дел, экспертизы по которым противоречивы, консультируется у нескольких психиатров Следователь удовлетворил лишь одно ходатайство Софьи Васильевны - о приобщении к делу восьми документов по представленному ею списку. 27 августа начинается суд. В начале процесса Софья Васильевна заявляет еще шесть ходатайств, в том числе о вызове экспертов и о доставке "невменяемого" подсудимого в судебное заседание. Суд удовлетворяет эти ходатайства. (В информации Софьи Васильевны в "Хронике текущих событий" отмечено: "Председательствующий на процессе судья Лотко провел все двухдневное заседание с полным соблюдением процессуальных норм и уважением права на защиту. На суде Иван Яхимович вызвал симпатии всех присутствующих, не исключая прокурора и конвойных солдат".) Софье Васильевне удается убедить суд в необходимости повторной стационарной экспертизы, - дело откладывается.
      Софья Васильевна всегда стремилась использовать судебную трибуну, чтобы донести до людей правду, ее правовая позиция всегда отличалась принципиальностью. Но при этом, как истинный защитник, она прежде всего заботилась о судьбе своих подзащитных и не только не подталкивала их к декларации своих убеждений во время суда, но, наоборот, старалась удержать их от этого. В этом отношении характерно письмо, которое она в марте 1970 г., будучи в больнице, написала Яхимовичу накануне повторного слушания его дела:
      "Иван Антонович! Адвокату, который придет к Вам с этим письмом, Вы можете доверить свою судьбу (так же, как и мне), то есть можете быть уверенным в том, что все, что можно с правовой стороны сделать по делу, - будет сделано квалифицированно и в соответствии с Вашей позицией.
      Очень рекомендую Вам, независимо от того, что Вы не признаете себя ни виновным, ни невменяемым, - устно (если Вас доставят в суд) или письменно (то есть заявлением на имя суда, отправленным через администрацию следственного изолятора) сообщить суду следующее (примерно):
      "Считаю себя здоровым. Не имел умысла клеветать на наш государственный и общественный строй. Но, если суд решит эти основные вопросы иначе, то прошу передать меня на попечение моей жены, так как, считая себя обязанным работать (хотя бы и кочегаром) и содержать своих трех дочерей, я даю слово, что не буду писать и распространять никаких писем и статей политического, экономического и философского содержания.
      Я трудоспособен, физически здоров, и содержать меня в больнице явно нет оснований".
      При этом я очень рекомендую Вам (ни устно, ни письменно) не развивать и не высказывать своих убеждений. Ни пафоса, ни патетики, ни даже эрудиции - в данной ситуации, ей-Богу, не требуется. Желаю Вам всего доброго. Жму руку.
      С.Каллистратова".
      Дело Яхимовича закончилось лучше, чем можно было ожидать. Экспертиза в Институте им.Сербского хотя и признала его невменяемым, но с оговоркой, что принудительное лечение может быть проведено в больнице общего типа. В определении Верховного суда ЛатвССР эта формулировка была повторена, и, проведя некоторое время в рижской республиканской психиатрической больнице, Яхимович был выписан оттуда под расписку жены.
      Софья Васильевна продолжает вести и "обыкновенные" уголовные дела, но смыслом ее жизни становится юридическая помощь диссидентам, гражданскую позицию которых она полностью разделяет. А обыски и аресты продолжаются: в феврале 1969 г. арестовали Илью Габая и Мустафу Джемелева, в мае в Ташкенте арестовывают П.Г.Григоренко, в декабре - Н.Горбаневскую - издателя "Хроники текущих событий". В мае 1969 г. пятнадцать человек (многие из которых Татьяна Великанова, Наталья Горбаневская, Сергей Ковалев, Александр Лавут, Григорий Подъяпольский, Татьяна Ходорович, Анатолий Якобсон, - так же, как и члены их семей, стали к этому времени уже близкими друзьями Софьи Васильевны) создают "Инициативную группу защиты прав человека в СССР". Группа направляет открытое письмо в ООН о судебных преследованиях борцов за права человека, об использовании психиатрии в репрессивных целях. Софья Васильевна участвует в составлении письма, но вступить в группу отказывается, понимая, что подпись под таким письмом будет означать для нее конец адвокатской деятельности. Она считает, что не имеет на это права, так как в качестве адвоката она в данный момент принесет больше пользы правозащитному движению. Это решение далось ей нелегко. Помню, как она, словно оправдываясь перед собой, делилась со мной своими сомнениями: "Конечно, все приговоры предрешены, но все-таки кто-то должен их защищать? Уже то, что я в тюрьму на свидание могу пойти, о близких им рассказать, о всех новостях, получить информацию об их здоровье, о ходе следствия - ведь это так необходимо!" Впоследствии, исходя из тех же мотивов, Софья Васильевна использовала все свое влияние и красноречие для того, чтобы убедить Александра Викторовича Недоступа, врача, лечившего и буквально спасавшего в своей клинике диссидентов, не подписывать правозащитные письма.
      В конце декабря 1969 г. она вылетела в Ташкент участвовать в окончании следствия по делу разжалованного генерала Григоренко. "Дело" содержало более 6000 страниц! С Петром Григорьевичем и его семьей Софью Васильевну связывали очень близкие отношения. Она вспоминала, как, увидев ее на свидании, Петр Григорьевич (уже более полугода не имевший никаких сведений "с воли") на глазах у обомлевших и не сразу спохватившихся конвоиров бросился обнимать ее. Софья Васильевна понимала, что просто осудить его по статье 190-1 властям недостаточно, что они постараются упрятать его подальше - в спецпсихбольницу, без срока, без возможности общения, с принудительным "лечением" убийственными дозами лекарств, подавляющих всякую волю к сопротивлению. И она тщательно готовилась к его защите - читала и перечитывала литературу по психиатрии, консультировалась с Ю.Л.Фрейдиным, наводила справки о возможных кандидатурах (для участия в повторной экспертизе) психиатров, сохранивших врачебную честь и достоинство. В Ташкенте она подает следователю Березовскому, стиль и методы работы которого ей уже хорошо известны, обстоятельное ходатайство на пятнадцати листах - требуя направления дела для окончания следствия в Москву (где проживали почти все из ста свидетелей по делу и где были изъяты все инкриминируемые Григоренко "клеветнические" документы), привлечения дополнительных материалов, изъятия из дела многих материалов, не имеющих никакого отношения к Григоренко. Главную часть ходатайства занимает мотивированное требование проведения новой судебно-психиатрической экспертизы (так как выводы двух имеющихся экспертиз противоречат друг другу) с включением в число экспертов главного психиатра Советской Армии Н.Н.Тимофеева, профессоров Э.Я.Штеренберга и Л.П.Рахлина. Но Березовский ходатайство отклоняет.
      [Н.Н.Мейман, С.В.Каллистратова, П.Г. и З.М.Григоренко, Н.А.Великанова, о.Сергей Желудков, А.Д.Сахаров; на переднем плане Г.О.Алтунян, А.П.Подрабинек]
      В начале февраля 1970 г. Софья Васильевна приехала на суд и в судебном заседании узнала, что уже после завершения ею защиты в предварительном следствии по ст. 190-1 УК РСФСР следователь вынес постановление о привлечении Григоренко к ответственности кроме того еще и по 70-й статье! Это было беспрецедентно. Софья Васильевна говорила, что следователь Березовский, а затем и судья Ташкентского горсуда Романова нарушили все процессуальные нормы, какие только можно было нарушить. Но к защите Софью Васильевну все-таки допускают, взяв подписку о неразглашении материалов дела. Все ходатайства защиты в судебном заседании также были отклонены, адвокату даже не разрешили свидания с заключенным. Единственное, что судья по ходатайству адвоката вынуждена была сделать, - вызвать в суд экспертов, давших взаимоисключающие заключения о вменяемости Григоренко. Из-за этого суд отложили.
      27 февраля Софья Васильевна снова прилетела в Ташкент. Но и повторное слушание (на котором профессор Детенгоф, давший ранее заключение о том, что "П.Г.Григоренко признаков психического заболевания не проявляет", вдруг полностью соглашается с диагнозом Морозова и Лунца) было похоже на спектакль. Дело, состоящее из двадцати одного тома, было заслушано за два дня. Доставить Григоренко в суд судья отказалась. В зал заседаний никого не пустили. Определение суда - в спецпсихбольницу - было предрешено заранее. Защитительную речь Софьи Васильевны никто не слушал. "Я выступала перед пустыми стульями", - рассказывала она.
      Мать тяжело переживала полную невозможность добиться хоть какого-то соблюдения законности, зная, что ее жалоба в Верховный суд будет отклонена. И она сделала единственное, что могла, - все материалы судебно-медицинских экспертиз и ответы эксперта на ее вопросы в судебном заседании, прокомментированные ею с участием Ю.Л.Фрейдина, передала в надежные руки для того, чтобы Петра Григорьевича могли защищать другими способами.
      Благодаря бесстрашному двадцатипятилетнему киевскому психиатру С.Ф.Глузману, проведшему на основании этих материалов и работ самого Григоренко заочную экспертизу и передавшему через Виктора Некрасова свое заключение Андрею Дмитриевичу Сахарову, всему миру стали известны подробности того, как здорового человека объявили сумасшедшим... Копию своей жалобы Софья Васильевна также приносит Сахарову, и на ее основе в мае 1970 г. они составляют жалобу в порядке надзора на имя Генерального прокурора Руденко за подписью М.А.Леонтовича, А.Д.Сахарова, В.Ф.Турчина и В.Н.Чалидзе. Эта жалоба также была широко распространена в "самиздате" и за рубежом. В ней были обнародованы все процессуальные нарушения, допущенные следствием и судом. Очевидно, что без бурной реакции на Западе Петру Григорьевичу пришлось бы оставаться в психбольнице до 1986 г. Думаю, что источник этой информации было легко обнаружить, сравнив ее текст с текстом жалобы Софьи Васильевны (копия последней и поныне хранится в 1-м отделе Президиума МГКА, но получить ее оттуда мне не удалось), да Бог миловал...
      В июле 1970 г. началось слушание дела Горбаневской, которое пустили по накатанной схеме: заключение Лунца о ее невменяемости (при наличии уже одной экспертизы, признавшей Наташу здоровой), многочисленные процессуальные нарушения (так, в обвинительном заключении вообще не было конкретизировано, в чем обвиняется Горбаневская, а лишь была приведена формулировка статьи 190-1 "изготовление и распространение заведомо ложной" и т.д.), отказ доставить обвиняемую в судебное заседание, отклонение всех ходатайств адвоката и т.п.
      Софья Васильевна сражается в суде с экспертом Лунцем (который заявляет, что для ответа на письменные вопросы защиты ему требуется целый рабочий день, а потом, под нажимом судьи, составляет эти ответы в совершенно общей форме за час), подробно рассматривает все находящиеся в деле документы, уличает во лжи свидетелей обвинения, безуспешно пытается доказать талантливость Горбаневской как поэта и переводчика, приобщить к делу восторженный отзыв Арсения Тарковского о переводах Горбаневской, написанный по просьбе Софьи Васильевны и до сих пор хранящийся в ее досье (другие поэты, в том числе Евтушенко, не откликнулись на аналогичную просьбу).
      После одиннадцати часов судебного заседания Софья Васильевна просит перенести ее речь на следующий день. Следует отказ (по-видимому, судья имел строгое указание закончить слушание в тот же день). Определение суда такое же, как в Ташкенте, - бессрочная спецпсихбольница. Все, что может сделать Софья Васильевна, - показать Наташе в тюрьме фотографии Ясика и Оси (эти фотографии сыновей Горбаневской тоже сохранились в досье) и отдать все материалы процесса в "Хронику текущих событий", которая продолжает выходить, несмотря на арест Горбаневской.
      Софья Васильевна очень плохо себя чувствует, берет отпуск, едет в санаторий, но в сентябре 1970 г. снова готова к борьбе. К этому времени властям уже порядочно надоели адвокаты, требующие оправдания невиновных и мешающие вершить "правосудие". До сих пор (после изгнания из коллегии Б.А.Золотухина летом 1968 г.) адвокатов не трогали, но найти защитников по "политическим" статьям тем не менее было нелегко. Теперь же начинаются репрессии против тех немногих, кто решается на это: в январе 1970 г. суд выносит частное определение в адрес Дины Исааковны Каминской, защищавшей Илью Габая, и Президиум МГКА объявляет ей выговор за то, что она "заняла по делу неправильную позицию, проявила политическую незрелость". Исключают из адвокатуры Н.А.Монахова, заводят персональное дело на Н.С.Сафонова (весной 1971 г. под угрозой исключения он вынужден подать заявление об уходе по собственному желанию). Софья Васильевна, единственная из адвокатов, пытается бороться против исключения Монахова и Сафонова, пишет протесты, выступает на собраниях. Об этих событиях в нашей семье никто не знает, даже я, хотя мама доверяла мне полностью и, например, о том, кто издает "Хронику" после ареста Горбаневской, я знала сразу. Очевидно, она боялась, что родные, беспокоясь за нее, начнут ее уговаривать "завязать".
      Но исключать Софью Васильевну, пожалуй, наиболее строптивую из всех "защитников правозащитников", Президиум МГКА не решается, может быть, не желая открытой борьбы с ней на общем собрании (острота и сила ее аргументации были хорошо известны), а может, из опасения широкой огласки на Западе, что было бы неизбежно. Они предпринимают обходный маневр заведующий консультацией просто отказывается выдать ей ордер на очередную защиту по статье 190-1: "А вы на меня пожалуйтесь..." Кому было можно (но совершенно бесполезно) жаловаться, Софья Васильевна знала: "лучшему "другу" диссидентов - Юрию Владимировичу". Я тогда высказывала маме сомнения в том, что персональные судьбы адвокатов рассматриваются лично Ю.В. Андроповым. Только в 1993 г., прочитав публикацию под рубрикой "Рассекречено", я убедилась, что она, как всегда, была права. Вот отрывки из этих документов:
      "Совершенно секретно
      Ст-102/10с от 17.VII.1970 г.
      Выписка из протокола 102 10с Секретариата ЦК
      Записка КГБ при Совете Министров СССР от 10 июля 1970 г. 1878-А
      Поручить Московскому горкому КПСС рассмотреть вопросы, поставленные в записке КГБ при Совмине СССР.
      Секретарь ЦК".
      И далее сама "записка":
      "Секретно
      ЦК КПСС
      10 июля 1970 г. 1878-А
      Коллегия по уголовным делам Московского городского суда 7 июля 1970 г. рассмотрела дело по обвинению Горбаневской Н.Е., 1936 г. р., до ареста занимавшейся частными переводами, в совершении преступлений, предусмотренных ст.ст. 190-1 и 191 УК РСФСР <...>
      Комитетом госбезопасности через оперативные возможности до общественности Запада доведена оперативно выгодная для нас информация в связи с судебным процессом и происшедшим инцидентом у здания суда.
      Одновременно Комитет госбезопасности сообщает о неправильном поведении в судебном процессе адвоката Каллистратовой С.В., которая встала на путь отрицания состава преступления в действиях Горбаневской. Более того, явно клеветнические материалы, порочащие советский государственный и общественный строй, изготовленные подсудимой, Каллистратова в своем выступлении на судебном заседании квалифицировала как "оценочные", выражающие убеждения Горбаневской. Не случайно по окончании процесса Якир, Алексеева и их единомышленники встретили Каллистратову как "героя" с цветами.
      Такое поведение адвоката в судебном процессе не является единичным. По имеющимся у нас данным, аналогичные позиции занимает группа московских адвокатов (Каминская Д.И., Монахов Н.А., Поздеев Ю.Б., Ромм В.Б.) <...> Нередко они действуют по прямому сговору с антиобщественными элементами, информируя их о материалах предварительного следствия и совместно вырабатывая линию поведения подсудимых и свидетелей в процессе следствия и суда.
      Председатель Комитета госбезопасности Андропов".
      Вопрос был быстро "рассмотрен":
      "Секретно
      ЦК КПСС
      на СТ-102/10с
      Московским городским комитетом партии проведено совещание руководителей административных органов города, на котором обсуждены задачи и выработаны меры по выполнению Постановления Секретариата ЦК КПСС от 17 июля с.г. <...>
      Председателю Президиума коллегии адвокатов т. Апраксину К.Н. и заведующим юридическими консультациями поручено принять меры по улучшению воспитательной работы в коллективах и повышению персональной ответственности адвокатов за выступления в суде.
      Принято к сведению заявление т. Апраксина К.Н. о том, что адвокаты Каминская, Каллистратова, Поздеев и Ромм впредь не будут допущены к участию в процессах по делам о преступлениях, предусмотренных ст.190-1 УК РСФСР. Адвокат Монахов за аморальное поведение из коллегии адвокатов исключен.
      О принятых мерах сообщено в Комитет государственной безопасности СССР.
      Секретарь МГК КПСС В.Павлов".
      Весною 1971 г. Софья Васильевна тяжело заболела. Обострения хронических болезней она переносила своеобразно: энергично, без устали работала, всем приветливо улыбалась, ни на что не жаловалась (хотя мы знали, что боли из-за язвы желудка и холецистита мучали ее регулярно), а потом "вдруг" сваливалась, не в силах поднять голову от подушки, и "скорая помощь" увозила ее в больницу. Еще в 1961 г. старший брат устроил ее в клинику 1-го мединститута, с тех пор ее обычно туда и отвозили.
      В марте я как-то пришла к ней в клинику и услышала: "Знаешь, ко мне два врача приходили, совсем незнакомые. Такие молодые, симпатичные, с цветами. Долго расспрашивали обо всех моих судебных процессах, просили всегда к ним обращаться, если заболею". Эти два врача - рентгенолог Леонард Борисович Терновский и его жена Людмила Николаевна, а позднее и их друг кардиолог Александр Викторович Недоступ стали близкими друзьями всей нашей семьи. Вслед за ними в кругу друзей Софьи Васильевны появились Имма Эльханоновна Софиева и Юрий Львович Фрейдин. Я думаю, что только благодаря этим пятерым замечательным врачам (которые взяли под свою опеку не только мою маму, но и многих других правозащитников и членов их семей) ей были дарованы последние шестнадцать лет жизни.
      Александр Викторович, "рыцарь без страха и упрека", как звала его за глаза Софья Васильевна, в самые трудные для правозащитного движения годы лечил, а иногда и выводил из-под удара многих диссидентов. Одна, а то и две койки в его отделении факультетской клиники на Пироговке постоянно были заняты правозащитниками. Лежали там и Лариса Богораз, и Петр Якир, и Виктор Красин, и Гуля Романова. Лечил он Сергея Желудкова; поддерживал здоровье Георгия Владимова в пору его изгнания из Союза писателей и чуть ли не ежедневных обысков и допросов в КГБ; лечил после ареста Саши Лавута его маму; долгие годы лечил Лидию Корнеевну Чуковскую, - всех не перечислишь. Обстановка в отделении Недоступа была почти домашней: на тумбочке около мамы лежал "самиздат", около нее был всегда кто-то из ее друзей.
      Отношение этих врачей к маме было трогательным. Леонард Борисович и его жена Людмила ("Леонарды", как называла их Софья Васильевна) установили над ней заботливый патронаж. В случае необходимости немедленно звонили Александру Викторовичу. Помню, мама, как всегда с юмором, говорила мне по телефону с улицы Воровского: "За меня не волнуйся и сегодня не приезжай: приходил Сашенька [Недоступ], принес цветы, померил давление, внимательно прослушал, выписал лекарства, сходил за ними в аптеку, проследил, чтобы я правильно все приняла, сказал "спасибо" и ушел... Так что у меня все в порядке". Только ему удавалось заставить Софью Васильевну лечь в больницу, когда она уже серьезно заболевала, но еще могла (как ей казалось) стоять на ногах. В таких случаях Александр Викторович бывал непреклонен и категоричен, и мама его слушалась. А если случалось, что из-за отсутствия места он не мог ее немедленно госпитализировать, на помощь приходила Имма Эльханоновна, которая тоже в своей больнице имела "диссидентскую" койку. Для мамы, стеснявшейся кого-нибудь обеспокоить, протестовавшей даже против вызова районного терапевта ("не так уж плохо я себя чувствую"), врачи, единомышленники, друзья, не ожидающие просьб о помощи, были спасением.
      Конечно, такая направленность в выборе больных не оставалась незамеченной бдительными органами. Тем более, что и контингент посетителей, приходивших в больницу проведать своих друзей, был особый: за многими из них велась слежка. В отделение Недоступа приходил зимой 1978 г. Григоренко прощаться с мамой перед поездкой в гости к сыну в США. Петр Григорьевич был веселый, а мама вдруг заплакала. Мы перепугались - слезы были ей несвойственны. "Ведь мы навсегда прощаемся, - сказала ему мама, - вернуться вам не дадут..." Я тогда исщелкала на них целую пленку, - такие у них были лица, что хотелось снимать и снимать. Осталось лишь три фотографии, случайно, у друзей. Все остальные и пленку забрали при обысках у Софьи Васильевны.
      У Недоступа и Софиевой были неприятности: "сверху" поступали указания строго контролировать, кого они лечат. Обошлось все, наверное, потому, что их начальники были порядочными людьми, да и понимали к тому же, что достойной замены этим первоклассным врачам нет.
      Софья Васильевна тяжело переживала, что ее лишили возможности защищать друзей и единомышленников в суде в то время, когда это было так необходимо: обыски, увольнения с работы, аресты продолжались. Осужденные по статье 190-1, освободившись после трехлетнего срока, снова включались в правозащитную деятельность. И их начинают судить уже по 70-й статье за "антисоветскую агитацию и пропаганду". Дине Исааковне Каминской не разрешают принять дело Буковского - по 70-й статье нужен допуск. В Москве остается всего несколько адвокатов, которые берутся защищать "политических", - В.Я.Швейский, Ю.Б.Поздеев, Е.С.Шальман, С.Л.Ария, Ю.Я.Сарри, Б.Ф.Абушахмин. Но судьи штампуют обвинительные приговоры. Руководство МГКА под давлением горкома партии принимает меры к тому, чтобы обуздать тех, кто пытается добиваться оправдательных приговоров по этим делам. В бумагах Софьи Васильевны сохранилась запись ответов семнадцати адвокатов, которых она безуспешно пыталась привлечь к защите по очередному диссидентскому делу "по статье 70-й": "П.Ю.Б. - "занят в большом процессе"; Р.В.Б. - "не берусь за этот процесс", Швейский В.Я. - "согласен, но Склярский (зам. председателя МГКА) не дает разрешения, говорит: "Никого из московских адвокатов не пущу"; Б.С.М. - "нет допуска"; З.Б.Е. - "нет"; Б.К.П. - "занят"; Гавин В.П. - "нет допуска"; Дубровская С.А. - "согласна" (Склярский - не разрешаю!); Коган М.И. - "нет допуска"; К.С.С. - "нет допуска"; П.А.И. - "занят"; С.В.Ф. - "отказываюсь"; А.С.Л. - "по 70-й нет"; Г.М.А. - "отказываюсь"; Е.И.Ф. - "нет практики в этих делах"; Ш.Б.С. - "нет"; С.И.И. - "мне с вами нет смысла встречаться, я вам отказываю"". Это был список самых квалифицированных и смелых. Больше уже не к кому было обращаться.
      Коллеги по адвокатуре, особенно те, кто бывал вместе с нею в процессах, всегда уважали и по-человечески любили ее. С.Л.Ария писал о ней в 1991 г.:
      "Софья Васильевна - адвокат от Бога. Слушать ее было - одно удовольствие. Ее речи, как постройки античности, "без шва", красивы и монументальны. Особенно нас сплотила работа по так называемым спецделам. Защищая "диссидентов", "инакомыслящих", мы сами были вынуждены публично произносить "антисоветские" речи. Защита по таким делам ставила перед нами не только нравственные вопросы (быть рядом с подзащитным, поддержать его словом), но и тактические проблемы. С одной стороны, нужно было найти необходимые для защиты слова, а с другой - опасались, как бы за те слова самих не взяли за шиворот. Чуть ли не по каждому делу собирали адвокатский консилиум. Советы Софьи Васильевны на таких совещаниях всегда были самыми ценными. Именно ей принадлежала идея обратиться к речам известного русского адвоката, профессора Санкт-Петербургского университета В.Спасовича, который защищал народовольцев. Поразились еще тогда: все, что мы "изобретали", давно применял В.Спасович. И еще: убийственное совпадение тональности политических процессов XIX в. и века нынешнего.
      Я убежден, что Софья Васильевна Каллистратова принадлежит не только истории советской адвокатуры, но и истории России. Она - совесть правозащитного движения" (Советская юстиция. 8. Апр.).
      Но тогда, с начала 70-х гг., общение коллег с Софьей Васильевной почти полностью прекратилось. Ее ученица, прекрасный человек, прекрасный адвокат Марина Абрамовна Каплан честно говорила потом: "Да, я боялась". Шальман, который дольше других поддерживал с ней дружеские отношения, тоже говорил: "Я боялся". Они боялись за свои семьи, работу, - в те годы просто подойти к ней "поболтать" считалось опасным.
      Софья Васильевна понимала, что выступать в суде по статье 190-1 ей больше не дадут, но уходить из адвокатуры и открыто присоединиться к своим друзьям она пока не решалась. Может быть, еще на что-то надеялась, может быть, тоже боялась - за меня и мою семью. Кроме того, она искренне любила свою работу и расстаться с адвокатурой ей было тяжело. Наверное, играло роль и то, что она привыкла считать себя главой семьи, помогающей всем не только морально, но и материально, и становиться пенсионеркой ей не хотелось. Жила она теперь одна, - у меня родилась дочка, я не работала и смогла забрать Диму к себе, а старший ее внук, Сергей, уехал учиться в Томск. Она часто приезжала ко мне, как всегда, чтобы помочь, хотя я старалась ее ничем не обременять. Когда Гале исполнился год и мне надо было выходить на работу, я нашла вполне подходящую няню, но мы с ней не сошлись в цене. И вдруг няня позвонила и сообщила, что согласна на мои условия. Лишь спустя несколько лет обнаружилось: мама договорилась с няней, что будет доплачивать ей ежемесячно сколько надо, но при условии, чтобы я об этом не знала.
      Софья Васильевна продолжает выступать в судах по уголовным и гражданским делам, но работает не так интенсивно, как прежде. Основной смысл ее жизни теперь - помощь правозащитникам, дружбой с которыми она гордится, перед гражданской позицией которых она преклоняется. Ей импонировала прежде всего бесстрашность их действий: без псевдонимов, без тайных явок, практически без конспирации, они бросали открытый вызов всей репрессивной системе. И отсутствие экстремизма, который всегда был чужд Софье Васильевне. Они близки ей и потому, что они защитники - защитники Прав Человека.