Кустов: Что представляло собой это дело?
      Каллистратова: Это дело представляло двадцать один том, в котором было Бог знает что. Там чего только было не наворочено. Но меня интересовали совершенно определенные моменты... Я сидела над этим делом месяц. И в течение этого времени каждый раз с боем я получала свидания с генералом Григоренко. Мы с ним общались... Так вот, в моих записях были такие пометки: том такой-то, лист дела такой-то. Значит, здесь идет выписка из материалов подлинного следственного дела. Так Слава (Глузман. - Сост.) и ссылался на подлинное следственное дело. По этим выпискам и писал: том 20-й, лист дела 172-й. И так далее. Поэтому тут все было совершенно ясно. И пусть Слава не думает, что я уж так рисковала головой. До этого я рисковала головой уже очень много раз. И еще до этого у меня было два обыска.
      Кустов: А сколько их было потом?
      Каллистратова: Всего их было пять.
      Мне сказали, что есть психиатр, который сможет это разработать. А я-то ведь не психиатр. Правда, я психиатрию знаю в объеме курса университета по судебной психиатрии, которая преподавалась на юридическом факультете. И у меня был большой опыт общения с людьми, признанными невменяемыми. И у меня глаз наметанный, хотя я и не могу разобраться в тонкостях диагноза. Но все-таки человека безусловно здорового от человека безусловно больного я отличу.
      Кустов: И чем ташкентский процесс над Григоренко отличался от других процессов?
      Каллистратова: Первым был процесс латвийского председателя колхоза Ивана Яхимовича. Я вам должна сказать, что бывают разные люди, бывают люди со странностями, но более нормального, более спокойного, более уравновешенного человека, чем Иван Яхимович, я не видела. Он был признан невменяемым. Причем в самом постановлении о признании его невменяемым совершенно анекдотические вещи написаны, совершенно анекдотические. Например, в этом постановлении говорится так: "Заявляет, что никогда и ни при каких условиях не изменит идее борьбы за коммунистический строй, за социализм, но только с тем условием, чтобы многие, не соответствующие высокому званию коммуниста люди, находящиеся в настоящее время в партии, были удалены из партии с тем, чтобы с ними была в дальнейшем проведена воспитательная работа, направленная на изменение их мировоззрения. Считает, что политических заключенных не надо лишать свободы, на них надо действовать методом убеждения, разъяснениями и наглядной агитацией. Прекрасно владеет произведениями классиков марксизма-ленинизма, отлично знает труды многих философов и политических деятелей". Я вам читаю только маленькие выдержки.
      Кустов: Откуда выдержки?
      Каллистратова: Из заключения экспертизы, в которой Яхимович признан невменяемым. Написано: "Со стороны центральной нервной системы патологических органических признаков не обнаружено".
      Кустов: А кто подписал, кто эксперты?
      Каллистратова: А-а, вы хотите знать, кто эксперты...
      Кустов: Хочу.
      Каллистратова: Это я могу вам сказать. Это четыре латвийских, рижских психиатра: Русинов, Мартис, Красноямский, Каснянский. Послушайте, что они дальше говорят: "Во время бесед с врачом - любезен, бредовых идей и галлюцинаторных переживаний не обнаруживает, память достаточная". Это в заключении, в котором он признан больным психически. А больным он признан только потому, что считает, что его идейный и политический долг, равно как и общественный, стоит значительно выше его долга перед семьей, уверен, что он и ему подобные лица исполняют значительную миссию перед лицом своего народа, и разубеждению не поддается. Поэтому псих.
      Глузман: Да, это самое главное.
      Кустов: Понятно. А были у вас подзащитные, изначально здоровые и пошедшие не в психушку, а в лагерь? Коротко, если можно.
      Каллистратова: Пожалуйста, сколько угодно. Это все подзащитные по делу о демонстрации на Красной площади. Это все крымские татары, которых я защищала, которых обвинили в том, что они клевещут на советскую власть. Это рабочий Хаустов, которого осудили за то, что выступал на митинге, участвовал в демонстрации на площади Пушкина в защиту Гинзбурга, Добровольского и Галанскова. Да сколько угодно! Но тут они выбирали что, вот этого Яхимовича почему решили сделать сумасшедшим? Он ушел с педагогической работы на колхозную, и первое, что он заявил, - до тех пор, пока я не могу колхозникам выплатить за трудодень хоть что-нибудь, я ограничиваю свою зарплату по партмаксимуму. А остальным-то как?
      Кустов: Яхимович сам разрешил себе получать лишь тридцать рублей?
      Каллистратова: Да, да. Партмаксимум. А что остальным председателям колхозов делать, которые получают по тысяче двести? Сумасшедшим надо его признать.
      Кустов: Нормальный человек так не поступает.
      Каллистратова: Да, нормальный человек так не поступает. Он, рискуя своей шкурой, продал ненужный для колхоза запас бревен как-то и выдал колхозникам, которые до этого десятилетиями не получали ни копейки, по сколько-то рублей на трудодень. Ненормальный.
      Кустов: Софья Васильевна, Яхимович - это особое дело...
      Каллистратова: Да... 6 апреля 1970 г. суд признал невменяемой Наталью Горбаневскую, признал, что у нее вялотекущая шизофрения. А когда в суде выступал профессор Лунц, я у него спросила: "Скажите, эксперт, какие признаки вялотекущей шизофрении вы отмечаете у Горбаневской?" И он мне ответил: "Вялотекущая шизофрения, как правило, никаких симптомов не дает". Ясно вам? Во-первых, она смелая - она с трехмесячным ребенком ходила на эту демонстрацию на Красной площади. Во-вторых, она издавала "Хронику текущих событий". Это был человек, которого надо было скомпрометировать. Поэт, переводчик, разумный человек, который живет и работает уже сколько лет в Париже, произведения которой печатают, - вот взяли и написали, что она сумасшедшая. Что она невменяемая.
      Кустов: Ахматова считала ее очень талантливой.
      Каллистратова: Да.
      Кустов: А Лунц...
      Каллистратова: А Лунц считал ее психом. Теперь - чем отличается процесс Григоренко. Прежде всего тем, что по этому процессу было две экспертизы. Первая экспертиза, так называемая амбулаторная, в которой участвовали главный психиатр военного округа Коган и профессор Детенгоф. Очень известный психиатр...
      Кустов: Ныне покойный Федор Федорович Детенгоф.
      Каллистратова: Да, да, да. И они дали заключение: "Сознание ясное, правильно ориентирован, в беседе держится вполне упорядоченно, естествен, легко доступен к контакту, речь связная, целенаправленная, несколько обстоятельная". И пришли к выводу: психическим заболеванием не страдает, не нуждается в стационарном обследовании. Стационарное обследование может в настоящее время не расширить представление о нем, а наоборот, учитывая возраст и резко отрицательное отношение его к пребыванию в психиатрическом стационаре, привести к неправильным выводам. Так что же сделал генерал? Генерал - его весь мир знает, ну как же его судить-то открытым судом? Надо сделать его сумасшедшим. И следователь Березовский при наличии такой экспертизы сажает его в самолет, сам лично, под своим конвоем, везет в Москву в Институт Сербского и сдает туда на экспертизу. А в Институте Сербского рады стараться: сумасшедший, невменяем, переоценивает свою личность, убежден в своей правоте, разубеждению не подлежит. Паранойя. В суде обе эти экспертизы. Я говорю в суде: "Вызовите генерала Григоренко в судебное заседание. Товарищи судьи, посмотрите на него сами. Вы же имеете две совершенно разные экспертизы, вы же не можете разобраться, какая из этих экспертиз правильная". Нет, отвечают, вызывать психически больного человека в суд негуманно, в ходатайстве адвоката отказать. Обращаюсь к Детенгофу, - он тут же сидит рядом с Лунцем, - и говорю ему: "В промежуток времени между тем, как вы давали заключение о вменяемости Григоренко, и сегодняшним днем вы его видели?" "Нет, не видел". "Были какие-нибудь новые медицинские документы о нем? Вы их видели?" "Нет, не видел". "Вы какими-нибудь новыми данными располагаете?" "Нет, не располагаю". "Почему же вы теперь даете заключение диаметрально противоположное своему первому заключению?" "Мы ошиблись, коллеги из Москвы нас поправили".
      Кустов: Он тоже подписал?
      Каллистратова: Он подписал первое заключение. О том, что Григоренко вменяем. Его и вызвали в судебное заседание как одного из авторов первого заключения, для того, чтобы решить вопрос, какая экспертиза правильна. А он в суде отказался от прежнего заключения и присоединился к Лунцу. Тогда я говорю: "Давайте вызовем Когана, давайте послушаем еще одного человека". Нет, отвечают, нам достаточно.
      Кустов: А что суд? Где он проходил?
      Каллистратова: В Ташкенте.
      Кустов: Кто были зрители? Сколько было зрителей?
      Каллистратова: По узбекскому кодексу дела о невменяемых слушают в закрытом судебном заседании. Сам Григоренко доставлен не был. Поэтому среди зрителей не было даже конвоиров, я говорила перед судьями, перед пустыми стульями в зале. Я говорила перед судьями, из которых одна заседательница спала, другой ковырял в носу, а председательствующий все время смотрел на часы.
      Кустов: И родственников тоже не было?
      Каллистратова: Нет. Никого не пустили в зал. Ни одного человека. Этим тоже отличается процесс Григоренко от процессов Горбаневской и Яхимовича. Правда, у Яхимовича и у Горбаневской была подобрана публика. Но туда все-таки родственники просочились. Некоторые из друзей просочились. А здесь никого не было.
      Кустов: Что в заключении экспертов было основным признаком психической болезни у Петра Григорьевича?
      Каллистратова: Преувеличение своей роли. То есть мания величия. Хотя это ничем не было подтверждено в материалах дела. Наоборот, скорей там были какие-то данные, чтобы говорить о мании преследования. Потому что он все время говорил, что за ним следят... <...>
      ... Вот эти три человека, о которых я вам говорила, - Яхимович, Горбаневская и Григоренко, - никакие эксперты в мире не убедят меня в том, что они психически больные. Это здоровые люди. Допрашивали на суде сестру Григоренко, родную сестру. Она украинка, говорила по-русски, но с украинским акцентом. Судья ее спрашивает, так ваш брат болен? Да нет, он здоровый. Так тогда, значит, он враг нашей партии? Да нет, он коммунист. Так если он коммунист, а такие вещи пишет, значит он больной? Да здоровый он, что вы меня пытаете?
      Ни одного же свидетельского показания не было, которое говорило бы о его психической болезни. Нет, я говорю, никакие эксперты в мире меня не могут убедить в том, что эти люди психически больные. Они здоровы, а утверждение об их болезни достигалось только одним способом: "Если все нормы УПК соблюдать, как сказал мне один член областного суда по другому делу, - так ни одного виновного не осудят". Итак, я написала жалобу на это определение, на это признание Григоренко виновным. В жалобе указала 49 пунктов нарушений Уголовно-процессуального кодекса. И эту жалобу меня заставили подать через спецчасть адвокатуры. Вызвали к заместителю Генерального прокурора Малярову заместителя председателя Президиума городской коллегии адвокатов и сказали: "Передайте адвокату Каллистратовой - ее жалоба по делу Григоренко получена, ответа не будет". А вы говорите, как это совмещалось с законом. Да никак не совмещалось!
      ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЙ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ
      Сообщение на Международном общественном семинаре по гуманитарным вопросам
      Москва, декабрь 1987 г.
      По возрасту и состоянию здоровья я не могу принять активного участия в работе семинара. Разделяя полностью принципиальные положения, которыми руководствуются его инициаторы и организаторы, я горячо приветствую всех участников и тех, кто искренне хотел принять участие в этой важнейшей и нужной для дела мира работе, но обстоятельствами, от него не зависящими, был лишен этой возможности.
      Мы, правозащитники конца 60-х - начала 80-х гг., действовали всегда открыто, не прибегали к нелегальным методам и не нарушали действующих законов. Но были властями начисто отключены от всякой гласности и поэтому вынуждены были осуществлять свою общественную деятельность в условиях конфронтации с правительством. Эта конфронтация с нашей стороны была обусловлена исключительно суровыми и необоснованными репрессиями по отношению к нам. Обыски, допросы, административные предупреждения, задержания, аресты, осуждения к лишению свободы и ссылке - этих мер не избежал никто из членов Инициативной группы по защите прав человека, групп "Хельсинки", "Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях", "Комитета защиты прав верующих", редколлегии журнала "Поиски". Таким же преследованиям подвергались члены других неформальных правозащитных групп и отдельные правозащитники. В таких условиях все наши попытки найти общий язык диалога с правительством были тщетными.
      Сейчас вопросы о нарушениях в области прав человека, допускавшихся в СССР, те вопросы, которые мы поднимали в наших документах, обращениях, письмах и за которые подвергались репрессиям, широко обсуждаются в советской прессе, в телевизионных и радиопрограммах. Это обязывает участников сегодняшнего правозащитного движения искать формы деятельности, лишенные оттенка конфронтации с правительством, стремиться к внесению посильного вклада в дело развития и укрепления демократии, гласности и законности. Вместе с тем надо открыто и решительно выступать против лиц и организаций, которые, не перестроившись на новый тип мышления, пытаются противодействовать возможностям пользоваться всеми правами и свободами, провозглашенными не только Конституцией СССР, но и международными документами.
      Я считаю, что настоящий семинар является одной из таких форм и поэтому своевременен и носит позитивный характер. Отдавая должную дань уважения большой работе организаторов и участников семинара, я прошу принять в качестве материала для обсуждения мои краткие заметки на тему, обозначенную в повестке дня семинара, - "Публичность и закрытость нормативных актов, регулирующих отношения личности и государства".
      Подлинная демократия неразделима с гласностью и строжайшим соблюдением законности. Демократия без соблюдения законности, - как органами власти и их представителями, так и формальными и неформальными общественными организациями и всеми гражданами, - неизбежно превратится в хаос и произвол.
      Надо уточнить, что закон - это только один из видов нормативных актов, и мы говорим о соблюдении законности, так как это слово привычнее и проще, чем понятие "нормативный акт". Не только обыватель, но и юрист-практик привычно называет законом и закон, принятый на сессии Верховного Совета, и постановление Совета Министров, и даже ведомственную инструкцию.
      Поскольку мы говорим о публичности и закрытости, то есть о порядке опубликования и введения в действие нормативных актов, для нас важно правильное определение понятия "нормативный акт". Нормативный акт - это правовой документ, являющийся источником права, который издается управомоченным органом и устанавливает, уточняет, изменяет и отменяет нормы права. Конституция определяет круг органов, которым предоставлено право издания нормативных актов и устанавливает их форму для отдельных органов законодательной и исполнительной власти.
      Закон в настоящем значении этого слова - это нормативный акт, принятый на сессии Верховного Совета СССР или союзной республики. Все остальные нормативные акты являются подзаконными, то есть не могут противоречить закону. Подавляющее большинство вопросов в области отношений личности и государства в нашей стране разрешаются именно подзаконными актами, многочисленными указами, постановлениями, распоряжениями и приказами.
      Некоторые из этих подзаконных нормативных актов затрагивают интересы определенных групп граждан и даже отдельных лиц, а некоторые имеют значение для широких слоев населения. Вопрос об опубликовании нормативных актов союзного значения разрешается статьей 114 Конституции СССР, по которой законы СССР, постановления и иные акты Верховного Совета СССР публикуются. Аналогичные статьи есть и во всех республиканских конституциях. Можно считать, таким образом, что по Конституции все нормативные акты, издаваемые Верховными Советами, подлежат опубликованию для всеобщего сведения.
      Действующий в настоящее время указ Президиума Верховного Совета СССР от 19 июня 1958 г. устанавливает в статье 1, что законы, указы и постановления Верховного Совета СССР подлежат опубликованию в "Ведомостях Верховного Совета" не позднее семи дней после их принятия. А важнейшие из этих актов публикуются в газете "Известия Советов депутатов трудящихся СССР".
      Статья 5 этого указа определяет вступление в силу упомянутых актов по истечении 10 дней после их опубликования. Однако указ от 19 июня 1958 г. содержит статью 3, противоречащую статье 114 Конституции СССР. Цитирую: "Указы и Постановления Президиума Верховного Совета СССР, не имеющие общего значения или не носящие нормативного характера, рассылаются соответствующим ведомствам и учреждениям и доводятся ими до сведения лиц, на которых распространяются действия этих актов. Они могут быть не опубликованы по решению Президиума Верховного Совета СССР".
      Вот так... можно не публиковать указы и постановления Президиума Верховного Совета, то есть нормативные акты, которые, видите ли, не имеют, не носят нормативного характера. И вступают они в силу с момента их принятия. А то, что они могут относиться к числу нормативных актов, регулирующих отношения личности и государства, видно уже из того, что ведомства и учреждения должны доводить их до сведения лиц, на которых эти акты распространяются.
      Так обстоит дело с нормативными актами, издаваемыми Верховными Советами. Что же касается огромного числа подзаконных актов, издаваемых Советами Министров СССР и союзных республик, местными советами, министерствами и ведомствами, то вообще нет общесоюзного закона, определяющего обязательное их опубликование и условия вступления их в силу. Неизвестно - кто, когда, на каком уровне и исходя из каких принципов решает вопрос, что публиковать и что издавать для служебного пользования, а что и вовсе держать в тайне. А как уже сказано выше, именно эти подзаконные нормативные акты имеют огромное значение для регулирования отношений между личностью и государством. В силу этого надо считать, что все подзаконные акты, затрагивающие права человека, должны обязательно публиковаться в изданиях, доступных широким массам, и не только потому, что граждане должны знать закон, что без этого не может соблюдаться законность, что невозможно всерьез говорить о гласности и демократии, если акты, определяющие права и обязанности граждан, в значительной мере являются секретными.
      Широкая публикация всех нормативных актов, затрагивающих интересы личности, необходима и потому, что под тайной неопубликованных актов зачастую прячется несоответствие этих актов закону и прямое нарушение закона.
      Вот несколько примеров: закон устанавливает, что срок предварительного заключения, то есть содержания под стражей человека, не признанного еще судом виновным (он может быть и оправдан), ограничен двумя месяцами. Этот срок может продляться ввиду особой сложности дела прокуратурой, но только до девяти месяцев (статья 34 "Основ уголовного судопроизводства"). Закон не устанавливает никаких исключений и никаких возможностей для продления этого срока после истечения девяти месяцев. Если следствие не закончено, а девятимесячный срок содержания под стражей истек, то подследственный подлежит освобождению из-под стражи. Однако в практике зачастую человек остается под стражей, так как Президиумы Верховных Советов принимают указы о продлении срока предварительного заключения для того или иного гражданина. Указы, разумеется, не публикуются, и никто кроме самого подследственного и узкого круга лиц не знает, что грубо нарушен конституционный принцип равенства граждан перед законом, нарушена упомянутая выше статья 34 "Основ".
      Другой пример. Действующее законодательство не предусматривает административной ссылки. Ссылка является уголовным наказанием (ст. 21 "Основ уголовного законодательства"). Статья 159 Конституции СССР устанавливает, что никто не может быть подвергнут уголовному наказанию иначе, как по приговору суда.
      Всему миру известно, что лауреат Нобелевской премии мира, академик Андрей Дмитриевич Сахаров в январе 1980 г. без судебного разбирательства и приговора был сослан из Москвы в г. Горький и находился в ссылке около семи лет. Напомним, что по закону срок ссылки, как уголовного наказания, не может превышать пяти лет. Говорят, был Указ Президиума Верховного Совета СССР. Этот указ не только не был опубликован, но не был даже объявлен самому Сахарову. В конце 1986 г. Андрей Дмитриевич получил разрешение вернуться в Москву и теперь активно участвует в научной и общественной деятельности. Однако об отмене незаконного указа 1980 г. объявлено не было, и возвращение Сахарова из незаконной ссылки выглядит скорее как помилование, чем как реабилитация.
      Нет у нас в действующем законодательстве и такого наказания, как административная высылка. В статье 24 Кодекса РСФСР об административных нарушениях, принятого 20 июня 1984 г. на основании союзного Закона "Об основах административных нарушений", и в соответствующих статьях кодексов других республик содержится исчерпывающий перечень видов административных взысканий. Административной высылки в этом перечне нет. Высылка - это также уголовное наказание (см. статью 21 "Основ уголовного законодательства").
      Между тем в постановлении Совета Министров СССР от 6 августа 1985 г. ( 736), которое полностью никогда и нигде не было опубликовано, есть статья 23 (неопубликованная), которая устанавливает, что граждане, систематически допускающие проживание у себя других лиц без паспортов или без прописки, при определенных условиях высылаются из Москвы на срок до двух лет по решению исполкомов районных советов народных депутатов. Статья 27 этого же постановления (также неопубликованная) запрещает прописку и прием на работу в Москве и пригородной зоне лиц, отбывших лишение свободы, ссылку или высылку за преступления, предусмотренные определенными статьями уголовных кодексов. Эти статьи перечислены тут же, и в их число входит статья 70, статья 190-1, по которым, как правило, осуждались инакомыслящие и правозащитники, а также статьи 142 и 227, предусматривающие ответственность за осуществление людьми своих религиозных убеждений. Более того, статья 29 этого же постановления, также неопубликованная, устанавливает, что перечисленные в статье 27 лица не имеют права въезда в Москву без специального разрешения органов МВД, а такое разрешение выдается лишь при наличии уважительных причин и на срок не более трех суток. Далее, в статье 29 говорится, что условия и порядок выдачи разрешения на въезд в Москву указанным лицам определяются МВД СССР. Инструкция МВД СССР, также, разумеется, неопубликованная, еще ужесточает положения постановления Совета Министров. Так, например, перечень уважительных причин характеризуется указанием на такие чрезвычайные обстоятельства, как тяжелая болезнь или смерть близких родственников. Кроме того, регламентируется, что заявление с просьбой о поездке в Москву должно быть подано в местное отделение милиции по определенной форме, а разрешение, если начальник милиции найдет причину достаточно уважительной, выдается в виде маршрутного листа с указанием точных адресов, по которым можно пребывать в Москве.
      Таким образом, неопубликованное постановление Совета Министров СССР от 6 августа 1985 г. и изданная в развитие пункта 29 этого постановления инструкция МВД фактически устанавливают для лиц, отбывших назначенное им судом наказание, дополнительное, внесудебное наказание в виде административной высылки. Содержание этих неопубликованных нормативных актов нарушает нашу Конституцию, наш Закон, а также пункт 1 статьи 13 Всеобщей декларации прав человека и пункт 1 статьи 12 Международного пакта о гражданских и политических правах. Содержание этих актов стало нам известно лишь потому, что бывшие политзаключенные, отбывшие сроки лишения свободы и ссылки, С.Ковалев, В.Бахмин, А.Подрабинек, Л.Терновский и многие другие, получили отказ на заявления о прописке в Москве, где живут члены их семей. Позже эти лица вызывались в отделения милиции по месту их прописки, и им сообщали устно содержание этих актов. Полный произвол в применении неопубликованных актов подчеркивается тем, что некоторых бывших политзэков, при всех равных условиях, прописали в Москве к женам и детям. Не будем называть их фамилий, чтобы ненароком не навлечь на них административный гнев. Надо отметить, что к политзаключенным-москвичам, помилованным указами Верховного Совета СССР в 1987 г., указанные выше ограничения применены не были и все они прописаны и живут в Москве, хотя в указах не обусловлено снятие судимости.
      Число неопубликованных нормативных актов, затрагивающих интересы граждан, нам неизвестно. Очевидно, их много. Об этом мы можем судить только по косвенным данным. Возьмем еще несколько примеров. Основы исправительно-трудового законодательства СССР и союзных республик, так же, как и республиканские исправительно-трудовые кодексы, подробно и всесторонне регламентирующие все условия отбывания наказания в лагерях, не предусматривают права администрации производить личные обыски родственников, приезжающих на так называемые длительные (до трех дней) свидания с заключенными. Статья 34 Исправительно-трудового кодекса РСФСР предусматривает, что в отдельных случаях, когда имеются достаточные основания, администрация вправе подвергать досмотру (не обыску) вещи и одежду лиц, входящих на производственные объекты, где работают осужденные, и выходящих с них, но не родственников, входящих в помещения для свиданий с заключенным и выходящих из этих помещений.
      Однако нам известно из многочисленных рассказов родственников политзаключенных, что во всех лагерях постоянно производятся обыски, порой вплоть до раздевания догола. Совершенно очевидно, что существует какой-то неопубликованный и неизвестный нам нормативный акт, регулирующий эти обыски. Кем и когда этот акт издан, мы не знаем, но если он существует, то такой акт явно незаконен, так как нарушает конституционный принцип неприкосновенности личности, а также статью 3 Всеобщей декларации прав человека и статью 9 Международного пакта о гражданских и политических правах. Вообще обыск - это действие должностных лиц, глубоко затрагивающее права человека, неприкосновенность личности, и поэтому "Основы уголовного судопроизводства" устанавливают и перечень лиц, имеющих право производить обыск, и перечень случаев, в которых могут производиться обыски, и порядок проведения обыска, то есть мотивированное постановление об обыске, присутствие понятых, санкцию прокурора и т.д.
      Сейчас в прессе много сообщений о борьбе с "несунами", и никто из пишущих и говорящих на эту актуальную тему не задумывается, на каком нормативном акте основаны повальные обыски в проходных многочисленных фабрик и заводов. Обыски, затрагивающие права десятков миллионов граждан, большинство из которых честные и порядочные люди. Но ни в "Основах законодательства о труде", ни в республиканских кодексах "Законов о труде", ни в многочисленных опубликованных правительственных и ведомственных нормативных актах о труде, в том числе и в типовых правилах внутреннего распорядка, нигде нет даже намека на возможность проведения массовых обысков работниками внутренней ведомственной охраны. Я не знаю, издавались ли когда и кем постановления, приказы, инструкции об этих обысках. Внутренне убеждена, что такие неопубликованные акты существуют. Так, трудно предположить, что администрация многочисленных предприятий однотипно допускает нарушения закона по своей инициативе, без соответствующих указаний сверху. Я отнюдь не говорю, что не надо бороться с "несунами", то есть с массовым явлением мелких хищений государственного и общественного имущества, но если эту борьбу нельзя организовать без обысков, то должен быть издан и широко опубликован закон, регулирующий порядок, условия и методы этих обысков.
      Обратимся к иным областям права. В статье 74 "Устава связи" (опубликованного) было указано на возможность отключения телефонов, если они используются в ущерб государственным интересам. В 1986 г. это указание помещено в правилах пользования телефонной связью, опубликованных в бюллетенях нормативных актов министерств и ведомств за 1986 г. Эти правила можно прочесть в любом отделении связи. Но они не содержат указания на условия и порядок отключения телефонов. Многочисленные случаи отключения телефонов в Москве имели место в 70-х и 80-х гг. Есть отдельные случаи и сейчас. Недавно отключен телефон в квартире правозащитницы Аси Абрамовны Лащивер.
      Отключение производится по распоряжению начальников районных телефонных узлов. Все обращения к ним оказываются тщетными. Нет ни устных, ни письменных ответов на вопросы, чем именно и какие именно интересы государства нарушены и как и кем это нарушение установлено. Все начальники телефонных узлов, каждый в отдельности, но синхронно, отвечают: "Мы исполнители, нам ничего не известно, мы имеем указания", - и палец многозначительно указывает в потолок. Что же эти указания даются кем-то по каждому случаю устно или существует неопубликованный нормативный акт и опубликовать этот акт нельзя, так как его содержание со всей остротой поднимает вопрос о прослушивании частных телефонных разговоров?
      Еще один пример, из другой области права. Существует особый и довольно сложный порядок оформления регистрации браков с иностранцами. Этот порядок отличается от обычных норм, установленных "Основами законодательства о браке и семье" и республиканскими кодексами. Эти правила (когда и кем изданные, мы не знаем) не опубликованы, и мужчины и женщины, вступающие в брак с иностранцами, тыкаются, как слепые, как слепые котята, чтобы постепенно узнавать, когда и куда надо обратиться и какие документы представить. Мне известен забавный случай, когда молодой американец, приехавший в СССР к своей невесте второй раз, уже зная о трудностях оформления, привез с собой напечатанные на машинке подробные выписки из правил. К сожалению, ни даты, ни номера, ни названия госорганизации, издавшей эти правила, он не выписал. Вот так. В Америке знают, а у нас... то ли издано с грифом "для служебного пользования", то ли с грифом "не подлежит опубликованию", то ли вообще сохранено в тайне.