Государь и Государыня закусывали; было одиннадцать часов утра. В это же время Государю приносили ежедневно пробовать пищу Собственного его величества Сводного пехотного полка и Конвоя. Тут же находилась и великая княгиня Ольга Александровна и великие княжны. Мы были очень радушно приняты.
      Наконец, настала страдная пора переходных экзаменов с младшего на старший курс училища.
      На подготовку к ним нам давалось дня по три и меньше, в зависимости от предмета. С утра до вечера мы проходили весь прочитанный курс, по программе, по которой нас спрашивали на экзамене. Когда мы готовились к экзамену по уставам, наш сменный офицер Константинов даже ночевал у нас во дворце, помогая нам.
      27 апреля состоялось торжественное открытие Государственной Думы в Зимнем Дворце. Это случилось как раз перед экзаменом по законоведению, к которому мы усиленно подготовлялись. Мы поехали на открытие Думы с отцом, Татьяной и братьями. Погода была совсем летняя. В Зимнем Дворце мы с Иоанчиком прошли в Помпёевскую галерею, надели там винтовки и встали в строй нашего училищного взвода, в Николаевском зале, в котором были выстроены взводы от всех училищ. Отец приходил в Николаевский зал и здоровался с подчиненными ему училищами.
      В выходе перед Государем несли государственные регалии, в том числе и корону. Государыни и великие княгини были в русских платьях. Среди великих князей шел четырнадцатилетний Дмитрий Павлович, в белом конногвардейском мундире; он был очень изящен и, как шутил великий князь Сергей Михайлович, как будто сделанный ювелиром Фаберже.
      К сожалению, мы не слышали речи Государя, обращенной к депутатам, которую Государь читал, стоя перед троном, в Георгиевском зале. Но братья наши все видели и слышали, так как стояли в самом зале. На троне была положена живописными складками мантия Государя. Рассказывали, что сама государыня Александра Федоровна клала мантию на трон и устраивала складки. В комнате рядом с тронным залом стоял караул от Преображенского полка, под командой поручика Дена. Ему приказано было защищать Государя, в случае если бы какой-нибудь депутат позволил себе выходку против него: время было очень неспокойное.
      По окончании церемонии шествие вернулось обратно. Когда мы ехали домой, в Мраморный дворец, было слышно, как толпы народа, стоявшие на набережной Невы, приветствовали депутатов, ехавших из дворца в Государственную Думу.
      Экзамены прошли благополучно и мы оба перешли на старший курс. В этот второй год нашего пребывания в Николаевском Кавалерийском училище, лагерь был гораздо интереснее. Начались эскадронные ученья и маневры. Первое время винтовка до крови набивала мне спину, пока я не научился как следует ее пригонять. Ездить в строю вовсе не так просто, как это кажется с первого взгляда. Бывало, сожмут тебя соседи с двух сторон так, что едва держишься в седле и ужасно больно ногам. Но, в конце концов, ко всему привыкаешь. Однажды, наш эскадронный командир, полк. Ярминский, стал вызывать юнкеров по очереди, чтобы командовать эскадроном по сигналам, которые играл находившийся при нем трубач. Я с большим удовольствием и удовлетворением вспоминаю этот случай, потому что командовал я хорошо и эскадронный командир остался мною доволен.
      Наш курс как-то сделал в один день пробег в саперный Устьижорский лагерь и обратно, верст 80. Эскадрон шел через Царское Село, Павловск и Колпино, под командой ген. Девита. Мы вышли утром и к завтраку были в лагере Саперного училища. Там нам показывали разные фортификационные работы и саперные юнкера производили взрывы.
      Обратно мы шли той же дорогой и вернулись в лагерь, когда было уже темно. Несмотря на мой большой тренинг, я все же очень устал. Поздно вечером мы закусили с юнкерами и вернулись в экипаже в наш Красносельский дом, где мы тогда с Иоанчиком жили.
      Ходили мы также на маневры и ночевали на биваках. Помнится, я ходил однажды в ночной разъезд.
      С юнкерами установились у нас добрые отношения. Мы дружили с Ужумецким-Грицевичем, Микулиным и Михайловым. Как-то Грицевич приезжал к нам в Стрельну на субботу и воскресенье. Мы приехали вместе с ним верхом на наших лошадях из Красного Села. Он был небольшого роста, смуглый и конфузливый. Зато Михайлов был вовсе не конфузливый, а весельчак и большой любитель лошадей. А Микулин был спокойный, уравновешенный, красивый блондин. Он был взводным портупей-юнкером первого взвода, в котором числились Иоанчик и я.
      Из других юнкеров я помню кавказца Тамбиева, смуглого, с большими черными усами. Он был вахмистром эскадрона, до него вахмистром был граф де Тулуз-Лотрек, мало симпатичный и, по-видимому, здорово уже поживший. За какие-то проделки его из вахмистров разжаловали. Впоследствии, будучи офицером, он служил на Кавказе и был убит в мирное время кинжалом в спину. Был я также в добрых отношениях с князем Девлет-Кильдеевым и со многими другими. Мне было приятно встречаться и проводить время с юнкерами и с их стороны я видел к себе тоже доброе отношение.
      Однажды, в воскресенье, зимой 1907 года, мы пошли на лыжах с отцом, Татианой и братьями. Мы вышли на Красную долину и поднимались по берегу реки Славянки, напротив памятника Никсу (наследнику Николаю Александровичу, рано умершему сыну Александра II). В это время отец обратился ко мне: "Почему бы тебе не поступить в лейб-гусары вместо конно-гренадер? Конно-гренадеры стоят далеко и, живя в Петергофе, ты будешь оторван от семьи. Лейб-гусары тоже очень хороший полк, они стоят в Царском Селе, рядом с Павловском, и таким образом ты сможешь жить дома". Я сразу же согласился, несмотря на то, что я очень любил дяденьку и знал, что ему будет неприятно, что я не выхожу в столь любимый им конно-гренадерский полк. Но желание отца было для меня законом, и раз он считал, что мне лучше не выезжать из дома и служить в лейб-гусарах, значит так и должно было быть. Дяденька и виду не показал, и, видимо, примирился с нашим решением.
      Итак, всё сразу переменилось в моих планах на будущее и я стал готовиться к поступлению в лейб-гвардии Гусарский его величества полк. Отец поехал к Государю и просил его разрешить Иоанчику поступить в Конную гвардию, а мне в лейб-гусары. Государь дал свое согласие и сказал: "Оба - в мои полки!" Он был шефом обоих.
      Отец пригласил в Павловск министра Императорского Двора барона Фредерикса, чтобы посоветоваться с ним относительно того, как нам надо будет держать себя в полку и как офицеры должны будут держать себя по отношению к нам. Отец, а в особенности дяденька, который начал службу в конной гвардии под командой бар. Фредерикса, очень хорошо к нему относились и уважали его. Фредерике приехал вечером, к обеду. У него были весьма изысканные манеры. Он носил длинные усы, а на затылке был сделан пробор и волосы расчесаны волосок к волоску, по обе его стороны.
      После обеда отец и дяденька удалились с Фредериксом для беседы. Они решили, между, прочим, что мы не должны будем переходить с офицерами на "ты", как это было, когда отец и дяденька служили в полках. Не помню, о чем они еще говорили, но знаю, что по всем вопросам они оказались одинакового мнения.
      Затем отец вызвал к себе командиров Конной гвардии Хана-Нахичеванского и лейб-гусар - Петрово-Соловово, и объявил им, что мы выходим в их полки.
      Он сказал им то, что было решено в беседе с Фредериксом, а также, что мы должны будем нести службу наравне с нашими однополчанами.
      Когда Петрово-Соловово приехал к отцу, я спрятался в передней родителей и смотрел, как он проходил. Я до этого никогда его не видел. Через некоторое время родители пригласили его к обеду с женой, рожденной Пантелеевой. Соловово был очень живой и веселый, его жена была гораздо моложе его. Хан-Нахичеванский тоже как-то обедал у нас.
      На маслянице родители дали в Павловске большой бал для моей сестры Татианы и великой княжны Марии Павловны. Бал начался днем. Приехало очень много гостей, главным образом из Петербурга, а также из Царского Села. Была мобилизована вся наша конюшня для встречи гостей на вокзале и для их отвоза.
      Государь и Государыня приехали во время бала. Отец встретил Императрицу с букетом цветов. Бал был в большом танцевальном зале. Я открыл его вальсом с Анной Александровной Танеевой, которая впоследствии вышла замуж за Вырубова и стала первым другом Императрицы Александры Федоровны. Несмотря на то, что она была довольно полна, она была легка, как пух, и очень хорошо танцевала. Бал удался на славу.
      Для Императрицы в зале был устроен особый уголок из старинной мебели и растений. Матушка представляла ей бывших на балу дам. Но Государыня оставалась на балу недолго, я предполагаю, что она, как часто с ней бывало, неважно себя чувствовала. Родители танцевали кадриль. Отец был очень изящен в конногвардейском вицмундире.
      В комнатах правого флигеля, примыкавших к залам, были поставлены ломберные столы, где не танцующие гости играли в карты и курили.
      Когда стемнело, в залах зажгли свечи и лампы. В танцевальном зале вокруг карнизов были поставлены свечи. Когда их зажгли, получилась незабываемая картина. С потолка спускались четыре стеклянных фонаря, в которых тоже горели свечи. В то время в Павловске электричества не было. Его провели в жилых комнатах по моей инициативе, в 1911 или 1912 году, в залах же так никогда его и не было.
      После бала пошли ужинать в Греческий и соседние с ним залы. В тот вечер мне очень понравилась молоденькая графиня Марина Гейден, блондинка, в голубом платье, очень веселая. Через год она вышла замуж за конногвардейца, графа Мантейфеля, вскоре после свадьбы убившего на дуэли графа Николая Сумарокова-Эльстон, который будто бы ухаживал за графиней Мариной. В свое время эта печальная история наделала в Петербурге много шума. Брак Марины с Мантейфелем распался. Марина принуждена была уехать за границу, а Мантейфель в скором времени ушел из полка.
      Нас с Иоанчиком держали очень строго и почти никуда одних не пускали. Когда мы были уже юнкерами, нам разрешили ездить верхом одним, без провожатого, в Царское Село, и первое время я себя чувствовал не совсем в своей тарелке. Младших моих братьев воспитывали гораздо более самостоятельными и потому они, выйдя в офицеры, чувствовали себя куда лучше, чем мы с Иоанчиком.
      Но вот снова настал период экзаменов, и не просто экзаменов, а выпускных. Однако, мы не держали их: старшие решили, что экзаменов нам держать не надо, так как экзамены не доказывают знаний. В этом решении главную роль сыграло мнение дяденьки. Конечно, в то время я был очень доволен обойтись без экзаменов, но теперь мне кажется, что все же лучше было бы их держать.
      Наконец, настал давно жданный день производства, то есть 14 июня 1907 года. Погода была пасмурная. Мы поехали в Петергоф на моем новом автомобиле большой не поспел к производству и фирма "Победа" дала мне временно автомобиль Ришар-Бразье. Мы были втроем: отец едва оправившийся после тяжелой болезни, Иоанчик и я. Мы приехали к Большому Петергофскому дворцу и встали в строй училища перед дворцом, со стороны верхнего сада, где были выстроены пажи и юнкера всех петербургских училищ, которые производились в офицеры. Пошел дождь и потому всех нас перевели в Большой дворец, в Петровский зал. Приехала матушка, тетя Оля, Татиана и младшие братья, и встали в дверях зала. Затем приехал Государь, поздоровался с выстроенными в зале юнкерами и обратился к нам с кратким словом и, между прочим сказал, что мы должны быть строги и справедливы с подчиненными; он закончил поздравлением нас с производством в офицеры. Царские слова были покрыты громким "ура".
      Мы были очень счастливы и поехали в дяденькин домик (предоставленный ему, когда он командовал конно-гренадерами), чтобы переодеться в офицерскую форму. Там ждали нас назначенные нам камердинеры - к Иоанчику - Анисимов, ко мне М., который был до того лакеем у моих родителей. Он был поляк и католик. Они оба были в парадных камердинерских фраках с золотым шитьем на воротнике и сияли от радости.
      Нас ждал большой сюрприз: Андреевские ленты и все орденские ленты ниже Андреевской, кроме Георгиевской и Владимирской. Последние, члены Императорского Дома, получали лишь как награду, при прохождении службы.
      Каждый из нас получил по две больших красных коробки. В одной из них лежали несшитые орденские ленты, Александровская, Белого Орла, Анненская и Станиславская, и звезда и орден к каждой из них, а в другой - Андреевская цепь. Ордена нам были присланы при письме, каждому особо, от министра Императорского Двора, бар. Фредерикса. Согласно закона, нам, как князьям крови Императорской, полагалось получать Андреевские ленты не при рождении, как великим князьям, а по достижении совершеннолетия.
      В это время Иоанчику уже исполнилось двадцать лет, а мне - только девятнадцать, так что я получил ленту раньше положенного срока. Бриллиантовых знаков Андрея Первозванного мы не получили - о них в законе ничего не было сказано.
      Мы переоделись в летнюю парадную форму: Иоанчик надел темнозеленый, царского сукна вицмундир, с золотой амуницией, с Андреевской лентой, шашку и фуражку с белым верхом, как носили все кирасиры, а я - красный доломан с золотыми шнурами, Андреевскую ленту, золотую амуницию и шашку, - подарок дяденьки, которую он носил когда-то сам. Клинок шашки был кавказский, знаменитая Гурда, слегка искривленная. К сожалению, моя красная фуражка была с защитным верхом, что было весьма некрасиво, но так полагалось носить летом. У меня были вице-чакчиры с золотым галуном и лакированные ботики с розетками и прибивными венгерскими шпорами.
      Мы сели в мой автомобиль и поехали завтракать к Государю в Ферменский дворец. Часть царских детей была в это время больна какой-то заразной болезнью и мы их не видели. Когда мы приехали, Государь, наши родители и тетя Оля были в большой столовой направо от входа. Мы явились Государю. Конечно, нас поздравляли и обнимали.
      После завтрака мы поехали домой и сразу же пошли к дяденьке. Он нам передал, от имени бабушки, - Иоанчику дедушкин палаш, а мне - дедушкину саблю, которая мне так нравилась еще с 1895 года, когда во время Иоанчиковой скарлатины я жил в дедушкиных комнатах. На ее клинке были отмечены сражения Венгерской кампании 1849 года, в которых мой дед участвовал и за которые получил Георгиевский крест. А от себя дяденька подарил мне гусарскую саблю, очень кривую и широкую.
      Затем мы с родителями и дяденькой отправились поездом в Петербург, к бабушке. К сожалению, дяденька, как экономный человек, приказал нам снять парадную форму и надеть защитные кителя. А как было бы приятно показаться своим в Мраморном дворце в мундире и ленте!
      Заехав сначала в Николаевское Кавалерийское училище на молебен по случаю выпуска, мы явились к бедной слепой бабушке. Она нас поздравила и благословила.
      На следующий день мы с Иоанчиком поехали в Гатчину являться Императрице Марии Федоровне. Мы поехали через Красное Село на моем автомобиле. Мы в первый раз в жизни были в Гатчине и Гатчинском дворце. Тетя Минни очень любезно нас приняла и оставила завтракать. Я помню, что за завтраком были дядя Георгий Михайлович с женой, а также великий князь Михаил Александрович и великая княгиня Ольга Александровна. Михаил Александрович в то время был в кирасирах ее величества, но временно не нес службы, потому что у него была язва желудка. Несмотря на язву, он был весел и очарователен, как всегда. Мы зашли в его комнаты. Они были маленькие и низкие и в них было наставлено множество вещей. Мне рассказывали, что во времена Императора Николая I в этих комнатах жила прислуга, но Император Александр III, сам будучи очень большого роста, любил маленькие комнаты и поселился в них со своими детьми. Миша покатал нас по Гатчинскому парку на своем автомобиле, он им прекрасно управлял. На обратном пути из Гатчины в Стрельну мы заехали в Красное Село к нашему дяде Главнокомандующему Николаю Николаевичу. Он сразу же нас принял, был очень мил и любезен, и прочел нам маленькое наставление о том, как нам надо служить. Оказалось, что у меня неправильно был надет кушак, дядя Николаша поставил меня перед зеркалом и сам перетянул кушак на место.
      На третий день после производства мы с Иоанчиком поехали в Царское Село, являться великому князю Владимиру Александровичу. Он принял нас в своем небольшом кабинете, с мебелью из карельской березы и письменным полукруглым столом. Дядя Владимир был ласков с нами и, как и дядя Николаша, дал нам несколько добрых советов. Нас оставили завтракать; завтрак был подан в саду, перед дворцом.
      В воскресенье вечером я переехал из Стрельны в финскую деревню Алякули, где стоял 4-ый эскадрон, в который я был назначен. Мне нашли хороший дом у крестьянина - финна - деревянный, в два этажа. Его отремонтировали и поставили мебель из Мраморного дворца. В первом этаже было две комнаты: довольно большая гостиная-кабинет в три окна и рядом - небольшая спальня. Во втором этаже было помещение для камердинера. Рядом с моим домом построили мне конюшню в несколько денников и с комнатой для конюхов. Конюшня была очень просторная и светлая. Алякули была приветливая деревушка, с прудом, в котором купали лошадей. Она славилась источником очень свежей и чистой воды.
      Когда я приехал, солдаты сидели группами подле своих помещений и пели песни. На следующий день утром я надел красный доломан с двумя моими медалями, золотую амуницию и Андреевскую ленту, и пошел являться моему эскадронному командиру, ротмистру Молоствову в его избу, которая была рядом с моей. Входя к Молоствову, я стукнулся головой о притолку, которая была, конечно, недостаточно высока для моего большого роста. У Молоствова собрались все офицеры нашего эскадрона: штаб-ротмистр Скалой (по прозванию Кут), поручик Раевский, сиамец корнет Най-Пум и корнет Катаржи. Я отрапортовал Молоствову и познакомился с моими сослуживцами по эскадрону.
      Мы завтракали в нашем маленьком эскадронном офицерском собрании, которое было против моего дома. Я очень за собой следил и старался поменьше говорить из стеснения и скромности. Я боялся шевельнуться.
      Затем мой конюх Флор Зенченко подал мне моего любимого Атамана и я подъехал к выстроенному на нашей деревенской улице эскадрону. Вахмистр скомандовал мне "смирно! глаза налево" Я подъезжал к эскадрону с левого фланга. Я громким голосом поздоровался с эскадроном: "Здорово, братцы!" Эскадрон ответил: "Здравия желаем, ваше высочество!" Я очень старался хорошо сидеть на лошади и отчетливо здороваться. После меня подъехал к эскадрону корнет Катаржи. Я, стоя на фланге, с которого он подъезжал, скомандовал: "Эскадрон, смирно, глаза направо или налево" - в зависимости от стороны, с которой он подъезжал. Когда Катаржи поздоровался с эскадроном, я встал на свое место, а Катаржи командовал следующему за ним по старшинству офицеру, которым был корнет Най Пум. Таким образом, с эскадроном здоровались все офицеры по старшинству, начиная с младшего. Старший офицер эскадрона, штабс-ротмистр Скалой, командовал эскадронному командиру. Поздоровавшись с эскадроном, Молоствов скомандовал: "Господа офицеры, эскадрон направо марш, справа по три шага марш! Господа офицеры вперед". Все офицеры выехали перед эскадроном, тогда Молоствов крикнул: "Кому курить - кури!" Офицеры и солдаты закурили. Не успели мы отъехать от Алякули, как Молоствов заметил, что я выехал без подперсья (ремень на груди лошади, пристегивающийся к седлу и подпруге), и отправил меня надеть его.
      На военном поле собрался весь полк. Я явился по случаю поступления в полк, полковому командиру Свиты его величества генерал-майору Петрово-Соловово.
      Наш полк был вторым полком 2-ой бригады, 2-ой Гвардейской Кавалерийской дивизии. Бригадой в то время командовал, для ценза, генерал Генерального Штаба Орановский. Его убили в 1917 году в Финляндии взбунтовавшиеся солдаты. Он производил учение бригады. Когда мы возвращались с ученья, офицеры снова ехали все вместе и я, едучи рядом с Най Пумом, расспрашивал его про сиамского принца Чакрабона, с которым Пум приехал, будучи мальчиком, в Россию, и с которым он учился в Пажеском корпусе. В 1902 году Пум, вместе с Чакрабоном, вышел в лейб-гвардии Гусарский его величества полк. Чакрабон прослужил несколько лет и вернулся к себе в Сиам. Но на обратном пути, кажется, в Киеве, Чакрабон женился на русской барышне, чем в Сиаме оказались очень недовольны и собирались посадить Пума на кол за то, что он не помешал этой свадьбе. Но Пум в Сиам не вернулся и одно время жил в Париже. Вскоре, однако, он возвратился в Россию, принял русское подданство и снова поступил в наш полк. С Пумом мы быстро сошлись. Он ехал на своей кобылке Фиалке, нарядной, совершенно белой, с рубленной репицей.
      Вскоре после того, как я поселился в Алякули, я поехал с Пумом в Царское Село и в первый раз в жизни вошел в наше полковое собрание, белый двухэтажный дом. Внизу находился большой зал - столовая, в стиле ампир, биллиардная и гостиная, наверху была библиотека, рядом с ней комната, в которой обыкновенно играли в карты, но только в коммерческие игры, азартные были запрещены. Кроме того, в доме помещался небольшой полковой музей.
      9-го августа Кавалергардского полка флигель-адъютант полковник Воейков был назначен командующим нашим полком.
      В тот день, когда ген. Петрово-Соловово сдавал наш полк полковнику Воейкову, полк выстроился в большом манеже, в пешем" строю. Пришел старый командир, поздоровался с полком и сказал краткую речь. Он, видимо, был очень взволнован и прослезился. Ему было тяжело сдавать наш полк. Его в полку любили, он был старый лейб-гусар и большинство офицеров служило с ним в полку, когда он еще не был командиром полка.
      Когда Петрово-Соловово вышел из манежа, вошел новый командир, полк. Воейков, он также сказал речь.
      Офицеры устроили Петрово-Соловово большие проводы в своем собрании. Начались они большим обедом, на который съехалось много прежде служивших в полку офицеров. Приехал и великий князь Борис Владимирович, который был офицером нашего полка, но службы в нем не нес и мундира полка не носил, потому что был отчислен в свиту Государя. После обеда пел русский хор и цыгане. Я ничего не пил. Будучи в первый раз в жизни на таком обеде, я очень стеснялся и чувствовал себя не в своей тарелке.
      30 ноября я прочел в приказе, что назначен вторым помощником начальника полковой учебной команды, а также помощником заведующего школой солдатских детей. В учебной команде я занимался пешим строем, гимнастикой и некоторыми уставами; один раз в неделю я давал урок воспитанникам школы солдатских детей.
      Я был занят целый день и порядочно уставал. Спать ложился рано, потому что приходилось рано вставать. Когда по утрам я ехал в полк в своем громадном автомобиле, было совсем темно, как ночью, и в манеже утренние занятия шли при зажженных фонарях.
      Обедал я всегда у родителей и нигде не бывал. Мне приходилось зубрить уставы и для самого себя у меня оставалось мало времени. Так продолжалось всю зиму. Я ничего не пил, и счета из собрания, которые мне подавали каждую неделю, были ничтожны, к неудовольствию заведующего собранием. В первые два года я был довольно далек от моих товарищей, мой образ жизни сильно отличался от того, который вели они.
      Глава восьмая
      6-го января 1908 года мы с Иоанчиком присягали в церкви Большого дворца, в Царском Селе. Сперва предполагалось, что мы будем присягать в день Георгиевского праздника, 26 ноября. Отец хотел, чтобы мы присягали именно в этот день, потому что в этот день присягал он, как и наш дед. Но наша присяга, к большому моему сожалению, не состоялась в день Георгиевского праздника, потому что Императрица Александра Федоровна плохо себя чувствовала.
      6-го января, перед отъездом в Царское Село, Иоанчик и я прошли к родителям. По случаю знаменательного дня присяги, родители подарили мне квадратные, синие эмалевые запонки с бриллиантиками, кроме того, отец передал нам, от имени бабушки, по кольцу, которые носил дедушка. Я получил кольцо с розовым сапфиром, на внутренней стороне его было выгравировано: "Помни Анмама, служи, как Анпапа". С тех пор я всегда ношу это кольцо.
      Мы приехали к церковному подъезду большого Царскосельского дворца, где ожидали, вместе с великими князьями, Государя. Дежурство при Государе стояло против нас, а в соседней с подъездом церковной зале были выстроены взводы от военно-учебных заведений и гвардейских частей, со знаменами и штандартами. Парадом командовал великий князь Николай Николаевич. Он стоял в дверях залы и был не в духе. В то время революционеры хотели убить его и охотились за ним.
      Приехал Государь. Сняв шинель, он начал обходить присутствующих и с ними здороваться. Не могу забыть, с каким спокойным достоинством и простотой он себя держал! Протягивая руку, он смотрел прямо в глаза и затем слегка наклонял голову. Во дворец также приехали Императрица Мария Федоровна и великие княгини. Все они были в русских платьях и кокошниках. Матушка и сестра Татиана тоже приехали. В этот день Татиана в первый раз надела русское платье и участвовала в выходе. Она была в Екатерининской ленте с бриллиантовой звездой.
      Выход в церковь начался из верхних зал. В церковном зале мы прошли между взводами со знаменами и штандартами. Во время обедни Государь, Государыня и старшие члены семейства стояли у правой стороны, против окон, а остальные - у левой стены, рядом с окнами. Тут же стоял небольшой стол с золотой чернильницей, на котором после присяги мы должны были подписывать присяжные листы.
      По окончании литургии началась наша присяга. Я страшно волновался. Посреди церкви поставили аналой с крестом и Евангелием. Сперва мы присягнули, как члены Императорского Дома, а затем - как офицеры. Первым присягал Иоанчик, а за ним - я. Правую руку мы держали поднятой, а в левой держали бумагу, по которой читали. Когда настал мой черед читать офицерскую присягу, внесен был штандарт лейб-гусар. Перед самым началом присяги мы поклонились Государю, а присягнув, подошли к нему. Государь и Государыня обоих нас поздравили, затем мы подписали присяжные листы: лист присяги члена Императорского Дома и лист воинской присяги.
      Нам давал их подписывать министр иностранных дел Извольский. Он перепутал листы и одному из нас дал подписать два листа присяги члена Императорского Дома, а другому - два листа воинской присяги. Через некоторое время нам прислали на дом новые листы, чтобы исправить эту ошибку.
      После этого сразу происходил выход на Иордань. С разрешения Государя, я на Иордань не пошел, потому что был простужен. Когда Государь и семейство вернулись с Иордани и начали закусывать, Государь поздравил меня и Иоанчика флигель-адъютантами. Мы были очень счастливы. Николай Николаевич сухо протянул мне руку и сказал: "Поздравляю". Отец приказал нам сразу же явиться бар. Фредериксу. Мы вышли в соседний зал, подошли к нему и отрапортовали: "Ваше высокопревосходительство, честь имею явиться по случаю назначения флигель-адъютантом к его императорскому величеству".
      Среди пажей находился камер-паж Государя, князь Багратион-Мухранский, который позже, в 1911 году, женился на моей старшей сестре Татиане.
      Мои младшие братья смотрели на нашу присягу с хор церкви. Няня Атя тоже стояла на хорах. Она в это время была уже монахиней, под именем матери Гавриилы.
      Когда мы вернулись домой, Иоанчик подарил мне погоны с флигель-адъютантскими вензелями, которые он заранее заказал в чаянии, что Государь назначит нас флигель-адъютантами. Отец был недоволен этим, и Иоанчику попало.
      Привожу "Высочайше утвержденный порядок присяги князей крови Императорской Иоанна Константиновича и Гавриила Константиновича, приносимой по совершеннолетии их высочеств:
      1.
      6 января, в день, назначенный для присяги Их Высочеств Князей Иоанна Константиновича и Гавриила Константиновича, по разосланным от Высочайшего Двора повесткам, соберутся в Царскосельском Большом Дворце, к 11 ч. утра: Придворное духовенство, обер-гофмейстерина, статс-дамы, камер-фрейлины и свитные фрейлины их императорских величеств Государынь Императриц и гофмейстерины и фрейлины их императорских высочеств великих княгинь. Первые чины Императорского Двора, его императорского величества генерал-адъютанты, Свиты его величества генерал-майоры, флигель-адъютанты и состоящие при их императорских высочествах великих князьях генералы и адъютанты; особы Двора его императорского высочества великого князя Константина Константиновича и кавалеры великокняжеских дворов.
      Дамы в русском платье, а кавалеры в парадной форме.
      2.
      Духовенство собирается в алтаре Придворной Церкви. Придворные дамы и первые чины двора - в столовой, прочие особы в церковном зале.
      3.
      Когда все к шествию будет готово и министр Императорского Двора донесет о том его императорскому величеству, их императорские величества и особы Императорской Фамилии изволят через парадные залы проследовать в Дворцовую церковь.
      4.
      От дверей столовой их императорским величествам предшествуют первые чины Императорского Двора. За особами Императорской Фамилии следуют придворные дамы.
      5.
      При входе в церковь их императорские величества, их императорские высочества и их высочества встречены будут придворным духовенством со крестом и святою водою.
      6.
      По приложении ко Кресту, их императорские величества изволят стать на свои места.
      7.
      По окончании литургии их высочества князь Иоанн Константинович и князь Гавриил Константинович, подойдут к поставленному перед алтарем аналою, перед Животворящий Крест и Святое Евангелие, для произнесения, на основании учреждения об Императорской Фамилии, присяги, как в верности царствующему Государю и Отечеству, так ровно в соблюдении права наследства и фамильного распорядка. Присягу, особо для сего установленную, князь Иоанн Константинович и князь Гавриил Константинович читают вслух, а засим утверждают ее свою подписью и передают присяжные листы министру иностранных дел, для хранения в Государственном Архиве.
      8.
      Вслед засим внесены будут в церковь штандарты лейб-гвардии Конного и лейб-гвардии Гусарского его величества полков и поставлены у аналоя.
      Князь Иоанн Константинович изволит подойти под штандарт лейб-гвардии Конного полка, а князь Гавриил Константинович - под штандарт лейб-гвардии Гусарского его величества полка, где и принесут на верность службы Государю и Отечеству присягу, которая будет читана вслух их высочествами.