Увидев это, Тосабо понял, что с врагами ему не совладать, выскочил из дупла и стремглав помчался вниз по склону холма. Бэнкэй обрадованно взревел: "Куда, мерзавец!" - и, распахнув во всю ширь свои длани, пустился за ним в погоню. Тосабо был прославленным бегуном, он оставил между собой и Бэнкэем не менее сотни шагов, когда снизу ему навстречу раздался голос: "Здесь жду его я, Катаока Цунэхару! Гоните его на меня!" Услыхав этот голос, Тосабо понял, что ему не пробиться, шарахнулся в сторону и побежал наискось вверх по крутому склону, но уже стоял там и целился в него сверху вниз из лука громадной стрелой с раздвоенным наконечником Сато Сиро Таданобу, словно бы говоря ему: "Не уйдешь", и уже легонько натягивал тетиву. И ведь не вспорол себе живот Тосабо, а покорно отдался в руки Бэнкэю. Тут же доставили его в храм Курама. Оттуда в столицу отрядил с ним настоятель Тобоко пять десятков монахов.
      - Привести Тосабо ко мне! - приказал Есицунэ, и Тосабо приволокли на главный двор.
      Судья Есицунэ во всех доспехах, кроме панциря, и при мече вышел на веранду.
      - Ты видишь, Тосабо,- произнес он,- что клятвенные письма сразу себя оказывают. Зачем ты писал их? Положим, ты пожелал бы уйти от меня живым и я отпустил бы тебя, что с тобой будет?
      Тосабо поклонился, коснувшись головой земли, и сказал:
      - Сёдзё дорожит своей кровью, зверь сай дорожит своим рогом, а японский воин дорожит своей честью. Если вы отпустите меня живым, как покажу свое лицо сотоварищам? Одна милость от вас мне потребна: отрубите мне без промедления голову.
      Выслушав его, Судья Есицунэ сказал:
      - Видно, Тосабо - человек твердый. Потому-то и положился на него Камакурский Правитель. Надлежит ли нам убить столь важного пленника? Или оставим его живым в тюрьме? Решай и действуй, Бэнкэй!
      И Бэнкэй произнес:
      - Когда столь сильного врага заключают в темницу, он темницу разрушает, а это нам ни к чему. Надо его незамедлительно зарезать.
      Он велел Кисанде взять конец веревки, которой был связан Тосабо. Они свели Тосабо на берег Камо в конце Шестого проспекта, и там назначенный палачом Суруга Дзиро его зарезал. Было Тосабо сорок три года. Также были зарезаны Тосабо Таро девятнадцати лет и Ихо-но Горо тридцати трех.
      Те, кому удалось избежать плена и гибели, воротились в Камакуру и доложили Правителю:
      - Тосабо не справился. Судья Есицунэ казнил его. И Еритомо в ярости вскричал:
      - Как посмел он схватить и казнить моего посланца? Он жестоко за это поплатится!
      Но воины говорили между собой:
      - Тосабо был казнен справедливо. Ведь он был послан убить Судью Есицунэ!
      O том, КАК ЁСИЦУНЭ ПОКИНУЛ СТОЛИЦУ
      Так ли, иначе ли, но Камакурский Правитель объявил карательный поход. Первым с большой силой двинулся на столицу Ходзё Токимаса. Что касается Хатакэямы, то поначалу он отказался, однако, получив повторное повеление, встал во главе Семи родовых союзов Мусаси и вышел к храму Ацута в провинции Овари. И еще прошел слух, что вскорости из Восточных земель выступит арьергардом Ояма Сиро Томомаса с отрядом в тысячу с лишним всадников.
      В первый день одиннадцатого месяца столичный Судья Есицунэ отправил с превосходительным Нисиномия-но самми в резиденцию государя-монаха такое послание:
      "Когда я, не щадя своей жизни, громил врагов династии, я не только смывал позор с имени предков своих, но и стремился утишить высочайший гнев. И вот, в то время как ожидал я особых милостей в знак монаршей благодарности, поражает меня нежданное известие: Камакурский Правитель, словно неблагодарный волк, ищущий загрызть человека, который его вскормил, отрядил против меня свои войска. Надеялся я получить во владение земли к западу от заставы Встреч, однако теперь прошу, чтобы отдали мне хотя бы только Сикоку и Кюсю, куда бы я и удалился незамедлительно".
      Тут надлежало определить высочайшее решение, и потому собрался Придворный Совет. Каждый высказал свое мнение, и приговорено было так: "То, что говорит в своем послании Есицунэ, вызывает сочувствие. Однако, ежели даровать ему соответствующий рескрипт, гнев Камакурского Правителя будет ужасен. Напротив, ежели такой рескрипт не будет ему пожалован, Есицунэ, несомненно, поведет себя в столице по примеру своего двоюродного брата Кисо Есинаки, и тогда здесь учинится великое беспокойство. Поскольку войска Камакурского Правителя уже находятся на пути к столице, надлежит сделать так:
      даровать Есицунэ просимый рескрипт и в то же время указать войскам Минамотр из ближайших провинций напасть на него близ бухты Даймоцу".
      На том порешили, и рескрипт был дарован. Получив его, Судья Есицунэ стал готовиться к отбытию па Сикоку.
      Как раз в то время в столице собралось множество воинов из Сикоку, и был среди них некий Огата Сабуро Корэёси. Есицунэ призвал его к себе и сказал:
      - Я пожалован землями Кюсю и направляюсь туда. Могу я положиться на тебя? И Корэёси ответил:
      - Как раз сейчас прибыл в столицу некто Кикути Дзиро. Призовите к себе и его, и, ежели благоугодно будет вам его казнить, я сделаю все, что вы прикажете.
      Судья Есицунэ призвал к себе Бэнкэя и Исэ Сабуро и спросил:
      - Кто из них лучше - Кикути или Огата Сабуро? Они ответили:
      - Оба равноценны. Правда, Кикути будет ненадежней, но зато у Огаты больше воинов.
      Тогда Есицунэ вызвал Кикути и сказал:
      - Беру тебя в сторонники.
      - Я бы с радостью пошел под вашу руку,- ответил Кикути,- да вот беда: сына моего взяли на службу в Восточных землях, а разве это дело, чтобы родитель и сын состояли во враждующих лагерях?
      И Есицунэ объявил:
      - Раз так, надлежит Кикути убить.
      К жилищу Кикути был послан отряд под командой Бэнкэя и Исэ Сабуро. Кикути отбивался до последней стрелы, затем поджег свой дом и зарезался. И Огата Сабуро, взяв голову самоубийцы, представил её Есицунэ.
      Третьего числа одиннадцатого месяца Судья Есицунэ в сопровождении своего дяди, правителя провинции Бидзэн, покинул столицу. Он повелел:
      - Поскольку мы вступим в пределы наших владений впервые, надлежит всем одеться понаряднее.
      И все нарядились прилично своему достоинству. В ту пору Есицунэ сопровождала прославленная в мире танцовщипа-сирабёси Сидзука, дочь Преподобной Исо, одетая, по желанию господина, в охотничий костюм. Сам же Есицунэ был в легких доспехах поверх красной парчовой одежды и сидел в окованном серебром седле на дородном вороном коне с пышной гривой и густым хвостом. За ним двумя отрядами по конским мастям следовали пятьдесят всадников в панцирях с черными шнурами и на вороных конях под окованными серебром седлами и еще пятьдесят всадников в красных кожаных доспехах и на гнедых конях, а за ними скакали вперемежку отряды по сто и по двести всадников, а всего их было более пятнадцати тысяч человек.
      Во всех Западных землях известен огромный корабль "Цукимацу". Пятьсот воинов посадил её.цунэ на этот корабль, погрузил сокровища, поставил двадцать пять отменных коней и отплыл к Сикоку.
      Сколь тосклива жизнь на корабле среди волн! Словно влажное платье рыбачек Исэ, ни на миг не сохли рукава от слез. В заливе, в заливе, в листьях тростников причалили лодки сборщиц морской травы; когда они правят к каменистому берегу, на отмелях, на отмелях плачут кулики" будто они знают, что настали сроки. Когда же выплывают из туманной дымки, в море раздается вопль сизых чаек, и от ужаса сжимается сердце: "Может, это боевой клич врагов слышен?" Покорный ветрам, влекомый течением, плывет корабль, и пали они ниц в молитве, обратившись влево,- там храм Сумиёси, покровителя мореходов, и направо они склонились благоговейно - там храм Нисиномия, защитника от бурь, и вот плывут они к бухте Асия, взором мимолетным ловят рощи Икута, минуют мыс Вада у великой гавани, и вот уже близко пролив Авадзи!
      Когда они плыли, оставляя справа отмели Эдзимы, за пеленой осенней мороси вдруг возникли очертания высокой горы. Стоявший на палубе её.цунэ вопросил:
      - Эта гора - какая гора, в какой земле?
      - Это, верно, гора такая-то, нет, такая-то,- наперебой отвечали ему, но точно сказать никто не мог.
      Тут Бэнкэй, который дремал, прислонившись головой к деревянному борту, вскочил на ноги, вспрыгнул на скамью рулевого и, высясь над всеми, произнес:
      - Все вы попали пальцем в небо! До горы этой совсем не так далеко, как вы думаете. Это только так кажется, что далеко, а на самом деле это гора Священных Списков в землях Харима!
      - Гора это Священных Списков или нет,- возразил Ееицунэ,- не важно, меня беспокоит другое. Вон с занада только что поднялась к её священной вершине черная туча. Значит же это, что вечером с аапада неминуемо наяотит буря. И ежели паче чаяния она нас настигнет, придется нам, чтобы всем снастить, выбросить корабль на первый попавшийся остров.
      Но Бэпкэй сказал;
      - Гляжу я на эту тучу, и кажется мне, что несет она вовсе ае бурю. Неужели вы уже изволили забыть, господин? Когда вы избивали воинов Тайра, я, как сейчас, помню, что твердили молодые вельможи их рода, спуская в волны трупы и хороня в земле своих павших: "Сами боги Ицукусимы обрушили гнев на наши головы, и потому мы погибнем. Бог Хатиман защищает Минамото, и потому род Минамото, что бы ни случилось, пребудет вовеки в покое и безопасности. Но к вождю их, главному полководцу, мы еще явимся злыми духами, душами убиенных!" Как бы то ни было, этот злой ветер, сдается мне, летит по вас. Если та туча, расколовшись, падет на корабль, вряд ли останетесь вы невредимы. И сомнительно, что мы все снова увидим родные места.
      Выслушав его, Судья Еснцунэ воскликнул:
      - Что говоришь ты? Да разве такое возможно? Бэнкэй же сказал:
      - Бывало уже и раньше, господин, когда вы сожалели, что не вняли словам Бэнкэя. Так смотрите же!
      С этими словами он натянул на голову мягкий подшлемник эбоси, отложил в сторону меч и алебарду, схватил связку каленых стрел с белым лебединым оперением и простой лук, а затем, вставши на нос корабля, заговорил убедительным голосом, словно бы обращаясь к толпе людей:
      - Семь поколений богов небесных и пять поколений земных богов составили эру богов, после Дзимму Тэнно царствовал сорок один государь, и только при сорок первом произошли битвы, по жестокости равные битвам годов Хогэн и Хэйдзи. И в этих битвах прославился Минамото Тамэтомо по прозвищу Тиндзэй-но Хатиро, кто бил стрелами длиной в пятьдесят ладоней из лука для пятерых. Много лет миновало с тех пор, и вот ныне в рядах Минамото я, Бэнкэй, с такими же стрелами и с таким же луком считаюсь самым заурядным воином. Так вот, сейчас я открою стрельбу по этой злой туче, дабы остановить её. Ежели это всего лишь обычная туча, ей ничего не сделается. Но если являет она собою души погибших воинов Тайра, то невозможно, чтобы она устояла, ибо такова воля неба. Если же чуда не произойдет, значит, бесполезно молиться богам и поклоняться буддам. У Минамото я всего лишь скромный слуга, но есть и у меня приличное воину имя. Я - сын куманоского настоятеля Бэнсё, чей род восходит к Амацукоянэ, и зовут меня Сайто Мусасибо Бэнкэй!
      И, назвавши себя, он принялся пускать одну стрелу за другой с удивительной быстротой. Волны морские ярко сверкали под ясным вечерним солнцем в зимнем небе, и не видно было, куда падали стрелы в полете, но это и вправду были души убиенных воинов, потому что туча сразу исчезла, как будто бы её стерли.
      Увидев это, все на корабле заговорили:
      - Страх-то какой! Плохо бы нам пришлось, если бы не Бэнкэй!
      - А ну, навались! - скомандовали гребцам. Гребцы налегли на весла, но, когда уже показалась в дымке восточная часть Сиомицусимы, что на острове Авадзи, вновь у северного склона той же горы колесом закрутилась черная туча.
      - А это что? - осведомился Судья Есицунэ.
      - А это уже доподлинная туча,- успел только ответить Бэнкэй, и тут же на них обрушилась буря.
      Шла к концу первая треть одиннадцатого месяца, и потому в горах пошел дождь с градом, и невозможно стало различить, где восточный берег, а где западный. У подножья гор дули свирепые ветры, в море тоже лил дождь с градом, и ветер срывался с горных склонов Муко. Меркнул день, и все ужаснее становилась буря.
      Судья Есицунэ приказал матросам:
      - Ветер усиливается, живо спускайте парус! Они стали было спускать парус, но "цикаду" под дождем заело, и у них ничего не вышло. Бэнкэй сказал Ка
      таоке:
      - Во время западного похода мы много раз попадали в ураган. Тащи сюда буксирный канат. Обмотаем навес.
      Притащили канат, обмотали навес, но толку от этого не было никакого.
      Перед выходом из Кавадзири на корабль погрузили множество камней; теперь их стали обматывать канатами и вышвыривать за борт, но камни с канатами не достигали дна, а бились в бушующей воде на поверхности - такой был страшный ветер. Дико ржали кони, напуганные грохотом воды на морском просторе, и жалко было людей, которые еще утром ничего подобного и представить себе не могли, а теперь валялись вповалку на досках корабельного днища и блевали желчью.
      Видя это, Судья Есицунэ приказал:
      - Разрубите парус и пропустите ветер!
      Серпами "наигама" вспороли парус посередине и пропустили ветер, но белогривые волны все били и били в нос корабля, подобно тысяче разящих копий.
      Между тем стемнело. Не за кем было следовать вперед:
      не горели во тьме кормовые огни. Некому было следовать позади: не виднелись и там огни рыбаков. Тучами затянуто было небо, не разглядеть Семи Звезд Хокуто. И словно по морю страданий, бесконечному морю рождений и смертей, носились они в долгой-долгой ночи.
      Будь Есицунэ один, ему было бы все равно, что случится. Однако за время пребывания в столице он как человек с чувствительным сердцем тайно осчастливил своим вниманием двадцать четыре особы женского пола. Среди них отменной его благосклонностью пользовались такие дамы как дочь Хэй-дайнагона, высокородная дочь министра Коги, и дочери дайнагона Карахаси и тюнагона Торикаи, все милые и прелестные красавицы. И еще были пять танцовщиц-серабёси, начиная с несравненной Сидзуки, а всего на корабле их плыло одиннадцать душ. В столице каждая питала свои мечты и надежды, здесь же они, сгрудившись тесною кучкою, жалобно вопияли:
      - Ах, сколь лучше что угодно в столице, нежели так страдать!
      Судья Есицунэ, охваченный тревогой, вышел на палубу.
      - Который сейчас может быть час? - спросил он.
      - Конец часа Крысы,- ответили ему.
      - Аварэ, скорей бы рассвело,- сказал он.- Увидеть бы лица друг друга, а там пусть все идет своим чередом. И тут он крикнул:
      - Есть ли из воинов или слуг ловкий парень, кто бы с серпом "наигама" за поясом вскарабкался на мачту и перерубил бы канат от "цикады"?
      - На краю смерти человек впадает в пучину ужаса,- проворчал Бэнкэй.
      - Вот уж кого-кого, а тебя я лезть наверх не пошлю,- произнес Судья Есицунэ.- Тебя воспитали на горе Хиэй, и ты не годишься для такого дела. Хитатибо привычен к лодкам на озере Бива и к большим судам не годится тоже. Исэ Сабуро - человек сухопутный, он из Кодзукэ, а Таданобу вышел из глубины края Осю. Но вот Катаока - ты вырос в земле Хитати на берегу, где бьют огромные волны. Еще когда Учитель Сида Сабуро томился на острове Укисима, ты часто навещал его и хвалился: "Ежели начнется свара между Тайра и Минамото, я смогу сплавать куда угодно хоть на лодочке с лист тростника! Что ж, полезай, Катаока!
      И Катаока, отойдя в сторону, стая послушно готовиться. Снявши одежду, он скрутил жгутом нижний пояс и подвязал набедренную повязку, распустил мотодори и прижал волосы к затылку, плотнее нахлобучил шапку эбоси и повязал её платком, а затем, засунув древко отточенного серпа "наигама" за пояс поперек туловища, протолкался к мачте. Примериваясь, положил на неё руки. Мачта была огромная, толщиною больше обхвата крупного человека, а высотой едва ли не в полтора десятка хиро. И корка льда от дождя и снега, нанесенного бурей с горы Муко, покрывала её. словно бы листовым серебром. Казалось, по ней ни за что не взобраться.
      Судья Есицунэ, видя это, ободряюще крикнул:
      - Молодцом, Катаока!
      Катаока крякнул, полез и соскользнул, снова полез и снова соскользнул, и так несколько раз, и все-таки, собравши все силы, начал подниматься. Когда взобрался он на высоту двух дзё, послышался гул, как при землетрясении, эхом отозвавшийся на корабле. "Что такое? Что это?" - закричали все, и тут стало видно: откуда-то, то ли с берега, то ли с моря, на корабль стремительно несется гонимая воющим ветром пелена дождя.
      - Эй, рулевой, ты слышишь? - заорал Катаока.- Сзади идет шквал! Берегись волны! Поворачивай под ветер!
      Не успел он докричать последние слова, как что-то свирепо ударило в парус, и корабль со скрипом и плеском помчался по волнам, и тут где-то грохнуло дважды, и на корабле отозвались криком ужаса люди.
      Громко запричитал Бэнкэй:
      - Смилуйся, Будда Амида! Смилуйся, Будда Амида! В тот же миг мачта треснула и переломилась в двух дзё ниже "цикады". Обломок свалился в волны, а облегченный корабль понесся еще быстрее. Катаока соскользнул на палубу, забрался на бортовой настил и, перерезав серпом "наигама" все восемь крепежных канатов, вышвырнул их в море, после чего обломок мачты отнесло ветром. Остаток ночи корабль носило по волнам.
      И вот наступил рассвет. Ночная <)уря совершенно утихла, но тут снова подул ветер.
      - С какой стороны этот ветер? - осведомился Бэнкэй. Выступил вперед кормчий лет под пятьдесят и сказал:
      - Это ветер вчерашний.
      - Что ты, приятель, ты посмотри хорошенько,- возразил Катаока,- Вчерашний ветер валил с севера, а этот несет то ли с юго-востока, то ли с юга. На подветренной стороне наверняка земля Сэтцу!
      Судья Есицунэ вмешался:
      - Вы, друзья мои, ничего в этих делах не понимаете. Моряки разбираются лучше вас. Ставьте парус, нужно захватить этот ветер.
      Приладили мачту для малого носового паруса, натянуди парус, и корабль побежал, а как взошло солнце, оказались они перед невесть откуда взявшейся полосой суши.
      - Сейчас прилив или отлив?
      - Отлив.
      - Тогда дождемся прилива.
      Волны стучали в борта корабля, и тут, пока они дожидались светлого дня, донесся звон колокола. Судья Есицунэ сказал:
      - Раз мы слышим колокол, значит, берег этот совсем близко. Кому-то придется отправиться на лодке и узнать, как в что.
      Воины затаили дыхание, ожидая, на кого падет выбор.
      - Положимся на того, чье уменье мы сегодня ужо испытали,- ироизнес Есицунэ.- Ступай, Катаока!
      Катаока повиновался. Он облачился в доспехи, украшенные узором в виде перевернутых листьев остролиста, взял меч и сел в лодку. Был он отменным мореходом, и добраться до берега не составило ему большого труда. Там обнаружил он несколько тростниковых шалашей, в которых рыбаки обычно выпаривают соль.
      Катаока хотел было зайти и расспросить, но из осторожности прошел мимо. Отойдя от берега вверх по дорого примерно ва один те, видит: величественные тории - священные ворота. За тории возвышалась ветхая молельня. Катаока приблизился и склонился в благоговейном поклоне, и тут оказался перед ним старец, проживший не менее восьми десятков лет.
      - Как называется эта провинция? - осведомился у пего Катаока.
      - Обычное дело, когда человек не знает, где он на море,- ответствовал старец.- Но ты спрашиваешь название местности на суше, и это удивительно. Уже несколько дней мы все здесь в тревоге. Ведь только вчера Судья Есицунэ отплыл из этих мест в Западные земли, а ночью разразилась такая буря! Все считают: "Он пристанет к нашему берегу", и жители нашей провиицвх Тэсима Курандо, Кодзукэ Ханган и Комидзо Таро уже получили приказ.
      Уже в ближних и дальних селениях кладут изукрашенные перламутром седла на спины пятисот лучших коней, уже стоят у берега три тысячи лодок со щитами по бортам, и все ждут Судью Есицунэ. Ежели ты его человек, торопись и спасайся.
      Ката ока с невинным видом произнес:
      - Дело в том, что я с острова Авадзи, два дня назад вышел я на рыбную ловлю, попал в бурю и вот сейчас высадился здесь. Прошу вас, скажите, куда я попал?
      И старец ответил старинным стихотворением:
      Огни рыбаков.
      Их стародавний свет
      Брезжит в ночи.
      И мерцают над Асия
      На лету светляки.
      И затем он удалился. Позже Есицупэ узнал, что храм этот посвящен богу Сумиёси - покровителю мореходов, и понял, что милость божества его осенила.
      Катаока вернулся на корабль и рассказал обо всем.
      - Хорошо,- сказал Есицунэ.- Отойдем в море. Но начался прилив, и корабль остался на том месте, где стоял. И так прошла ночь.
      О СХВАТКЕ В БУХТЕ ДАЙМОЦУ
      "Небу уста не даны, и глаголет оно устами людей". Великое волнение охватило берега бухты Даймоцу.
      Ведомо сделалось: нынче ночью прибыл корабль, коего в ночь накануне не видели в бухте, и навес не убран на нем. Подозрительный это корабль. Вышло решение его досмотреть, и вот пять сотен всадников спешились, погрузились в тридцать лодок и отчалили от берега. Хотя начался отлив, легкие лодки сидели мелко, гребцы подобрались ловкие, выгребали они искусно и в согласии с замыслом, так что взяли корабль в кольцо. "Чтоб ни один не ушел!" - прогремел приказ. Судья же Есицунэ, видя это, произнес:
      - Пусть нападение врагов здесь никого не тревожит. Может статься, они вообще не посмеют напасть, как только узнают, что на борту сам Есицунэ. Но ежели буйная схватка все же начнется, смотрите тогда не обращайте внимания на мелкую сволочь. Беритесь за "медвежьи лапы" на длинных древках и хватайте живьем крупную дичь, тех, в ком опознаете начальников.
      И сказал Бэнкэй:
      - Повеление ваше таково, что иного и быть не может. Однако же битва на море - дело серьезное. Здесь начало боя - обмен стрелами - вы не доверите кому ни попало. Так что позвольте уж мне!
      Услышав это, сказал Катаока:
      - Монаху надлежит молиться о душах тех, кто почил одиноким, да еще наставлять заблудших на правильный путь. Для чего же ты еще и в бою вылезаешь вперед? Не путайся под ногами! Первую стрелу пущу я!
      Выслушав, Бэнкэй возразил:
      - Это что же, будто у нашего господина нет других воинов, кроме тебя?
      Тут Таданобу, почтительно склонившись перед Есицунэ, произнес:
      - Все это пустая болтовня. Они спорят, кому быть первым, а враги уже совсем близко. Аварэ, благоволите только отдать приказ, и первым буду я.
      - Превосходно,- сказал Судья Есицунэ.- Иного от тебя не ждал.
      И он тут же разрешил Таданобу начинать.
      Таданобу был облачен в светло-зеленые доспехи поверх кафтана из пятнистого шёлка и в шлем с трехрядным нашейником; у пояса имелся у него внушительный меч с серебряной отделкой, а из-за спины над головой торчали двадцать четыре стрелы с бело-черным ястребиным оперением, причем выше остальных выступали две гудящие стрелы. Сжимая в руке лук "фусимаки", он вышел на нос корабля и обратился лицом к врагам.
      Между тем враги на лодках, загородившись щитами, подплыли на расстояние полета стрелы, и их предводители Тэсима Курандо и Кодзукэ Ханган закричали:
      - Послушайте нас! Нам ведомо, что это корабль господина Судьи Есицунэ! С вами говорят Тэсима Курандо и Кодзукэ Ханган! Мы выполняем приказ Камакурского Правителя, и знайте, что под страхом потери воинской чести мы нипочем не позволим вам, изгоям, вступить на эту землю!
      - А с вами говорит Сато Сиробёэ Таданобу! - гордо выпрямившись, прокричал в ответ Таданобу.
      - Берегись, ибо я представляю здесь моего господина! - рявкнул Тэсима Курандо.
      Он наложил на тетиву огромную гудящую стрелу, с силой натянул и выстрелил. Стрела пронеслась по воздуху и ударилась в борт корабля. Увидев это, Таданобу сказал:
      - Вот в чем отрада для воина: в том, чтобы попадать во врага своего насущного, как в мишень на ученье. В толк не возьму, может, ты решил своими гудящими стрелами подшутить над скромным слугой Минамото? А я вот честно покажу тебе свое умение!
      С этими словами он положил на тетиву своего лука для троих стрелу в тринадцать ладоней и три пальца, с силой натянул и, немного выждав, выстрелил. С воем понеслась стрела, и её тяжелый раздвоенный наконечник врубился в наличник шлема Тэсимы, перерезал поперек голову и застрял в заклепках нашейника. Чаша шлема вместе с верхней частью черепа с плеском упала в море.
      Увидев это, Кодзукэ Ханган вскричал:
      - Ну, у меня ты много не поговоришь!
      Он выхватил из колчана наугад первую попавшуюся стрелу, хорошенько натянул тетиву и выстрелил. Стрела прошла вскользь по левой стороне шлема Таданобу. Таданобу как раз поднимал лук, и вторая его стрела ушла в море. Видя это, он произнес:
      - Сдается мне, жители этой провинции никогда не умели попадать в противника. Ну-ка, гляди, как надо!
      Он наложил на тетиву стрелу с наконечником "игла", слегка натянул и остановился. Кодзукэ Ханган, раздосадованный своим промахом, выхватил вторую стрелу. Едва он поднял лук, как Таданобу, натянув тетиву в полную силу, выстрелил. Его стрела ударила Кодзукэ в левую подмышку и на пять сунов вышла из правого бока. И Кодзукэ Ханган с плеском свалился в море.
      А Таданобу, наложив на тетиву новую стрелу, предстал перед Есицунэ. Тут и спорить было не о чем, совершил он воинский подвиг, и господин повелел запечатлеть его имя первым в книге доблести.
      С гибелью Тэсимы Курандо и Кодзука Хангана враги отгребли далеко за пределы полета стрелы.
      И спросил Катаока:
      - Скажи-ка, почтеннейший Таданобу, каким манером вел ты ныне бой?
      - Да по своему разумению,- ответствовал Таданобу.
      - Тогда благоволи отойти в сторонку,- сказал Катаока.- Метну-ка и я стрелу-другую.
      - Ну-ну, попробуй,- сказал Таданобу и отошел. Был Катаока облачен поверх белого кафтана в кожаный панцирь с желтым узором по белому полю; шлем он нарочно не надел, а покрывала его голову самурайская шапка ориэбоси, прихваченная тесьмой на подбородке. Держа под мышкой лук полакированного дерева, он вынес и поставил со стуком на банку ящик со стрелами и снял крышку; нет, там не были обычные стрелы с наконечниками "щиторуб" и "птичий язык", а были там стрелы из выпрямленного бамбука с обструганными утолщениями и с оперением, притороченным по обеим сторонам корой бересклета;
      стволы их были усилены насадками из тиса и черного дуба окружностью в четыре и длиною в шесть сунов, и такой же длины достигал дубовый или тисовый наконечник "древобой".
      - Следует знать,- объявил Катаока,- что стрелять такой вот стрелой по живому врагу не стоит, она может и не пробить панцирь. Но борта этих лодок делают на Сикоку из криптомерии тонкими, а лодка набита людьми до отказа и сидит достаточно низко. Если я буду бить, целясь примерно па пять сунов ниже уровня воды, мои стрелы проломят борта, как долотом. В лодки хлынет вода, люди в панике замечутся и сами их потопят, и тут уж им всем, несомненно, будет конец. Если к ним поплывут на помощь, не выбирайте целей, бейте стрелами бегло, в кого ни попадет.
      - Мы готовы! - откликнулись воины.
      Катаока уперся колоном в банку и стал с бешеной быстротой выпускать стрелы одну за другой. Полтора десятка, из них десять с тисовыми "древобоями", поразили днища лодок, и лодки начали наполняться водой. Люди в них заметались, запрыгали, затопали, лодки стали переворачиваться, и вот уже три из них у всех на глазах затонули. Тэсимы Курандо не было больше в живых, и остальные поспешили обратно к берегу. Печально разбрелись бойцы по домам от бухты Даймоцу, с плачем унося бренные останки своего предводителя.
      Тем временем Бэнкэй окликнул Хитатибо и пожаловался:
      - Нет потехи душе! Сейчас бы нам с тобой повоевать, а день идет к концу. Ведь это все равно что побывать на горе сокровищ и уйти с пустыми руками...
      И тут оказалось, что Комидзо-по Таре, прослышав о битво в бухте Даймоцу, примчался к берегу с сотней воинов и уже столкнул в воду пять лодок из вытащенных на берег.
      Увидя это, Бэнкэй и Хитатибо натянули черно-синие кафтаны. Поверх Бэнкэй облачился в панцирь из червой кожи, Хитатибо же надел светлый панцирь с черными шнурами. Лук Бэнкэй нарочно оставил, а взял с собой к поясу большой меч длиной в четыре сяку два суна с узорчатой рукоятью да малый меч, именуемый "Иватоси" - "Пронзатель скал", бросил на дно лодки боевой топор с вырезом "око вепря", серп "наигама" и "медвежью лапу", после чего, подхватив под мышку неразлучную свою боевую палицу (с железным стержнем, со спиральной обмоткой из железной проволоки и с головкой, усаженной железными бляхами), спрыгнул в лодку сам и встал на носу. Хитатибо как искусный мореход встал на корму с веслом.
      - Дело-то пустячное,- проворчал Бэнкэй.- Сейчас мы вгоним нашу лодку в самую гущу неприятеля. Я хватаю "медвежью лапу", зацепляю за борт ближайшей вражеской лодки и подтягиваю её к себе, лихо в неё перескакиваю и принимаюсь гвоздить их почем зря по макушкам, по наплечникам, по коленным чашечкам. И славно было бы взглянуть на башку ихнего главаря, когда я расколю на ней шлем! А вы все оставайтесь здесь в любуйтесь!
      С этими словами он оттолкнулся от борта корабля и отплыл, словно сам Бог Чума, выступающий на обреченных. А его соратники только молча глядели ему вслед, тараща глаза.
      И сказал Комидзо-но Таро:
      - Сколь странно, что против всей нашей силы идут всего двое! Кто бы это мог быть?
      - Один из них Бэнкэй, а другой - Хитатибо,- ответили ему.
      Услышав это, Комидзо воскликнул:
      - Ну, если это так, то нам с ними не справиться! И все лодки повернули обратно к берегу. Увидев это. Бэнкэй заорал:
      - Трусы! Эй, Комидзо-но Таро! Я вижу тебя! Остановись и выходи на бой!
      Но Комидзо, словно бы не слыша, продолжал уходить. Тогда Бэнкэй сказал:
      - В погоню, Хитатибо!
      Хитатибо уперся ногой в борт и принялся яростно ворочать веслом. Они врезались между лодками Комидзо. Бэнкэй мигом зачалил одну из них "медвежьей лапой", подтянул к себе и перепрыгнул в неё. С кормы к носу двинулся он, нещадно побивая всех, кто попадался под руку. Люди, на которых обрушивался удар, не успевали и пикнуть. Но и те, по кому он промахивался, кидались без памяти в море и тут же тонули.
      Видя все это, Судья Ёсицунэ произнес:
      - Катаока, его надо остановить. Крикни ему, что нельзя брать на душу столь великий грех. И Катаока крикнул Бэнкэю: