- Это обычная служба? - спросили его.- Тогда за что награда?
      - Приказано убить Судью Куро Есицунэ,- ответил он.
      Тогда те, кто знал обстоятельства, сказали:
      - Будут у него и Ава, и Кадзуса, коли сам он останется жив. Вот только вернется ли он живым из столицы?
      Другие, бодрясь, вскричали:
      - Будет удача господину - будет удача и нам! Потому и говорят: сколько людей, столько мнений. Тосабо был от природы хитроумен, и он понимал, что не годится отряду идти в столицу обыкновенным порядком. Раздобыл он сто тан белой материи и велел сшить на всех чистые одежды паломников; мирянам он нацепил сидэ на шапки эбоси, монахам он нацепил сидэ на черные колпаки токины, и даже коням он нацепил сидэ на гривы и хвосты и велел вести их в поводу как подношение богам;
      доспехи и панцири уложили в лари, а лари завернули в чистые соломенные маты, обвязали соломенными жгутами и прицепили к ним ярлыки с надписью: "Первые в году дары для Кумано". Затем был выбран день, счастливый для Камакурского Правителя и несчастливый для Судьи Ёсицунэ, и Тосабо выступил из Камакуры со своим отрядом в девяносто три человека.
      В тот же день он достиг почтовой станции Сакау. В той земле местность, именуемая Итиномия, была владением Кадзивары, и Кадзивара Кагэтоки загодя послал своего старшего сына Гэнду, дабы он с подобающей заботой и учтивостью приготовил для Тосабо ночлег, все привел в порядок и вычистил, а также передал в дар двух коней, каурого и серого, под седлами с серебряной отделкой. На этих коней Тосабо тоже нацепил сидэ, чтобы и они принимались за подношения богам. А затем дни сменялись ночами, ночи сменялись днями, и на девятый день достиг Тосабо столицы.
      - Солнце еще высоко,- сказал он.- До заката подождем в предместьях Синомиягавара или Содэкурабэ.
      Там свой отряд в девяносто три человека он разделил на два и, как стемнело, во главе пятидесяти шести вступил в город, словно бы прямо с дороги; остальные двинулись следом, несколько приотстав. Они прошли по улице перед храмом Гион, переправились через Камо по мосту Четвертого проспекта и стали спускаться на юг по улице Хигасино Тоин. Тут надобно сказать, что был среди приближенных Судьи Есицунэ некий Эда Гэндзо, уроженец Синано. Он навещал одну даму, жившую близ перекрестка Пятого проспекта и проспекта Токёгоку, и вот, направляясь к ней из дворца Хорикава, где располагался его господин, он на Хигаси-но Тоин прямо, что называется, носом уперся в процессию паломников. В тени домов было темновато, и поначалу он разглядел только, что идут они через столицу на поклонение в Кумано. "Любопытно знать, откуда это они?" - подумал он, пропуская мимо себя передние ряды, а когда увидел задние, то вдруг узнал Тосабо из Нпкайдо. "С чего это Тосабо в такое студеное время, да еще с такой силой людей, вздумал молиться в Кумано? - удивился он.- Хорошо бы его спросить, а то ведь у нашего господина с Камакурским Правителем все время нелады. Только ведь правду он мне все равно не скажет. Может, надобно исхитриться и с видом первого встречного заговорить с носильщиками?" Все вышло, как он хотел: с ним поравнялся второй отряд, и у него спросили:
      - Как здесь добраться до Ворот Шестого проспекта и Масляного переулка Абуракодзи?
      Он объяснил: так-де и так. Затем, увязавшись за ними, задал вопрос:
      - Кто и откуда ваш хозяин?
      - Господин Тосабо из Никайдо, что в провинции Сагами,- ответили ему.
      Тут шедший позади увалень проворчал:
      - Вот говорят, что мужчине надо хоть раз в жизни полюбоваться столицей. Да ведь это хорошо, если входишь в столицу средь бела дня, а мы зачем-то остановились в дороге, ждали вечера. Слуг с собой ведем, груз на себе тащим. А на улицах-то темно.
      Кто-то отозвался на это:
      - Не терпится ему. Целый день впереди, вот и насмотришься.
      И тогда еще кто-то сказал:
      - Эх, господа хорошие, спокойной жизни осталась здесь одна лишь нынешняя ночь. Завтра начнется то самое дело, будет великая буча! Страшно даже подумать о том, что станется с нами самими.
      Гэндзо, слушая это, шёл за ними, не отставая, а затем завел такой разговор:
      - Я ведь тоже родом из Сагами. Правда, живу в столице при господине, однако же приятно поговорить с земляками.
      Так он схитрил, и ему ответили:
      - Земляк, говоришь? Тогда слушай, что мы тебе скажем. Пришли мы сюда с карательным поручением убить меньшего брата Камакурского Правителя, Судью Куро Есицупэ. Только никому об этом ни слова!
      Услышав такое, Эда Гэндзо забыл о своих делах, бегом вернулся во дворец Хорикава и доложил обо всем. Судья Есицупэ, нисколько не взволновавшись, произнес:
      - Что ж, удивляться тут не приходится. А ты изволь пойти к Тосабо и скажи ему вот что: "Человек, который прибывает отсюда в Восточные земли, должен прежде всего доложить Камакурскому Правителю о делах в столице. Человек же, который прибывает из Восточных земель сюда, должен прежде всего предстать передо мною и доложить о тамошних делах. Твое промедление есть дерзость и невежество. Явись тотчас". И, сказавши это, сразу веди его сюда.
      Эда Гэндзо послушно отправился на перекресток Ворот Шестого проспекта и Масляного переулка, где остановился Тосабо. Там уже расседлали всех лошадей и мыли им ноги, и человек пятьдесят-шестьдесят воинов, рассевшись рядами, о чем-то, видимо, совещались тихими голосами. Сам же Тосабо, облаченный в бледно-голубой кафтан с пурпурным исподом, возлежал, опираясь локтем на подушку.
      Когда Эда Гэндзо изложил, что было приказано, Тосабо пустился в объяснения:
      - Я совершаю паломничество в храмы Кумано от имени господина моего Камакурского Правителя. Докладывать мне не о чем, но я все равно намеревался предстать перед наместником немедленно, да вот беда: в пути слегка простыл, решил за ночь подлечиться и предстать уже завтра,
      а сейчас послать к наместнику сына, да тут как раз вы и явились. Благоволите передать мои почтительнейшие извинения.
      И с тем Эда Гэндзо вернулся во дворец и доложил обо всем.
      Обыкновенно Судья Есицунэ избегал обращаться со своими кэраями грубо, но на этот раз он страшно разозлился.
      - Так дело не делают! - произнес он.- Это робость твоя дала Тосабо извернуться! Таким ли недотепам служить мне с оружием в руках? Убирайся отсюда прочь и впредь не попадайся мне на глаза!
      Опозоренный Гэндзо собрался было домой, но тут же подумал: трусостью будет, выслушав такое, удалиться в далекий свой дом. И он остался поблизости.
      Между тем Мусасибо Бэнкэй еще раньше ушел из дворца с середины застолья к себе в жилище, а теперь, обеспокоившись, что рядом с господином никого не осталось - не ровен час! - снова к нему вернулся. Увидев его, Судья Есицунэ сказал:
      - Хвалю, что явился. Здесь получилась скверная штука. Я послал за Тосабо этого растяпу Гэндзо, там его обвели вокруг пальца, и с тем он предстал передо мной. Я сделал ему нагоняй, куда он девался - не знаю, а теперь обращаюсь к тебе: приведи мне тотчас Тосабо.
      - Будет исполнено,- ответил Бэнкэй.- Только надо было с самого начала послать меня.
      Он повернулся, чтобы идти. Судья Есицунэ сказал:
      - Не взять ли тебе с собой кого-либо из воинов?
      - Если при мне будут воины, там сразу почуют недоброе,- отозвался Бэнкэй.Нет, я пойду один.
      Поверх повседневной одежды он облачился в черный кожаный панцирь, надвинул на голову шлем с пятирядным нашейником "кабанья холка", подвесил к поясу меч длиной в четыре сяку и четыре суна, а стрел умышленно не взял. Затем он оседлал Огуро, самого драгоценного из коней Судьи Есицунэ, и в сопровождении одного лишь слуги отправился к Тосабо.
      Во внутреннем дворе он подъехал к краю веранды, непринужденно соскочил с коня прямо па веранду и рывком поднял штору. И что же? Там, в гостиной, Тосабо и его дружинники числом до семи или восьми десятков, расположившись рядами, держали совет о ночном нападении. Бэнкэй без всяких приветствий зашагал прямо через это множество воинов к заглавному месту, где восседал Тосабо, и бесцеремонно рядом уселся, задев оторочкой панциря. Он окинул взглядом гостиную, а затем уставился на Тосабо.
      - От кого там или чьего бы ты имени ни был,- сказал он,- изволь незамедлительно явиться во дворец Хорикава и доложить о делах в Восточных землях. То, что ты до сих цор не явился,- дерзость и невежество.
      Тосабо попытался объясниться, но Бэнкэй говорить ему не дал.
      - Господин мой несколько выпил,- сказал он.- Смотри, как бы он не испортил тебе настроение. Пошли, пошли!
      С этими словами он потянул Тосабо за руку и заставил подняться на ноги. Тут все воины переменились в лице, и, если бы Тосабо проявил решимость, они тут же ринулись бы к нему на помощь. Но Тосабо был напуган и смог лишь пробормотать в ответ:
      - Да, я уже иду.
      А у воинов недостало духа что-либо сделать.
      - Прошу немного подождать,- сказал Тосабо.- Я волю оседлать коня.
      - У меня есть конь,- возразил Бэнкэй.- К чему тебе седлать своего коня, который устал с дороги? Пошли скорее, поскачем.
      И хоть Тосабо был тоже из людей сильных, Бэнкэй потащил его и выставил на край веранды. Слуга Бэнкэя, сразу уразумев обстоятельства, подвел к веранде коня. Бэикэй обхватил Тосабо и швырком усадил в седло, сам же плюхнулся на круп. Решивши, что поручать поводья Тосабо незачем, он взял их сзади, затем задал коню плеть и стремя и поскакал во дворец Хорикава. Когда он, прискакав, доложил, Судья Ёсицунэ вышел на веранду южний стороны, подозвал Тосабо поближе и спросил, что все это значит.
      Тосабо с готовностью ответил:
      - Я иду в Кумано от имени Камакурского Правителя. Намеревался посетить вас завтра чуть свет, а не собрался нынче же вечером лишь по причине легкой простуды, и я в отчаянии, что вынудил вас слать ко мне одного гонца за другим.
      - Слышал я, что тебя прислали убить меня,- произнес Судья Ёсицунэ.Посмеешь ли ты отрицать это?
      - Да это мне бы в голову никогда не пришло! - воскликнул Тосабо.- Меня оболгали! Ведь вы такой же мой господин, как и Камакурский Правитель, в том свидетели мне боги и будды Кумано!
      Ёсицунэ сказал:
      - Твои люди изранены в боях на Западе, раны их еще не зажили. Не срам ли тебе вести их со свежими ранами в такую даль?
      - Ни одного такого я с собой не взял,- возразил Тосабо.- А взял я всего лишь несколько юнцов, потому что все три горы Кумано кишат разбойниками. Это о них вам, должно быть, и сказали.
      - А что твои слуги болтали, будто завтра в Киото будет великая буча, это ты будешь отрицать?
      - На меня перед вами возвели такую напраслину, что мне трудно оправдаться словами,- произнес Тосабо.- Ежели будет на то ваша милость, благоволите приказать мне "клятвенное письмо", и я напишу.
      Судья Ёсицунэ сказал:
      - Смотри же, боги отвергают неправедных. Пиши, и немедленно.
      И Тосабо прямо перед ним написал собственноручно кровью на оборотной стороне талисманов из Кумано три "клятвенных письма". Одному надлежало храниться в храме Ивасимидзу-Хатимана, другому - в Новом Кумано в столице, третье же он тут же сжег и заполнил им свои "шесть корней".
      - Этого достаточно,- сказал тогда Судья Ёсицунэ, и Тосабо был отпущен.
      Выйдя на волю, Тосабо подумал: "Исполнятся сроки, и кара богов и будд настигнет меня, а нынче ночью мне дремать не приходится". И, вернувшись к себе, он объявил:
      - Если не ударим этой же ночью, то всему конец. Поднялась суматоха.
      А в резиденции Судьи Ёсицунэ вассалы во главе с Бэнкэем убеждали своего господина:
      - Эти "клятвенные письма" хороши в делах незначительных. Ныне же дело серьезное, и надобно этой ночью быть настороже.
      Судья Ёсицунэ оставался спокоен. Он отвечал беспечно:
      - Ничего страшного не будет.
      - В эту ночь надо быть ко всему наготове! - настаивали они.
      - В эту ночь, если что и случится, я справлюсь сам! - сказал он.- Ступайте отдыхать.
      И они понемногу стали расходиться кто куда по своим домам. А Судья Есицунэ, пивший весь этот день на пиру, совершенно захмелел, забыл про все, улегся и заснул.
      В то время Ёсицунэ приблизил к себе танцовщицу-сирабёси по имени Сидзука. Была она девица весьма разумная, вот и подумала: "Как можно безмятежно почивать, услышав столь грозные вести?" И послала она - поскольку жилище Тосабо было близко - служанку высмотреть, что там делается. Служанка отправилась и видит: там уже подвязывают ремни шлемов, уже выводят коней словом, готовы к выступлению. шёл конец часа Быка. Чтобы подслушать важные разговоры, разглядеть все получше и потом доложить, служанка с трепетом прокралась в глубь двора, и тут её заметили слуги Тосабо.
      - А ведь она здесь неспроста,- сказал один.
      - Все может быть! А ну, хватай её. - сказал другой.
      Они её схватили и принялись допрашивать, угрожая и уговаривая. Поначалу она упорствовала, но мучали ее слишком сильно, и пришлось ей рассказать то, чего не должна была она говорить. "Отпустить её опасно",- решили они и тут же на месте её зарезали.
      Дальше медлить не годилось, и вот в час Быка семнадцатого числа десятого месяца Тосабо во главе своей сотни всадников и в сопровождении пятидесяти головорезов из сиракавских притонов, взятых проводниками по Киото, двинулся на Пятый проспект ко дворцу Хорикава.
      Между тем резиденция Судьи Ёсицунэ совсем опустела.
      - Ночь проходит, ничего не случится,- решили вассалы и разошлись кто куда.
      Ушли к себе домой на Шестой проспект Мусасибо Бэнкэй и Катаока. Ушли в переулок Муромати к своим дамам Сато Сиро Таданобу и Исэ Сабуро. Ушли в жилище свое на перекрестке улиц Хигути и Хорикава воины Нэноо и Васиноо. И остался из слуг в ту ночь один лишь Кисанда.
      Охмелевший Судья Ёсицунэ спал крепким сном. И вот глубокой ночью подъехала сотня всадников с Тосабо во главе и дружно издала боевой клич. Но из стен дворца не раздалось в ответ ни звука. Сидзука, испуганная криком врагов, принялась трясти господина Судью.
      - Враги у порога! - говорила она.
      Но он не приходил в себя. Тогда она откинула крышку ларя в изголовье, извлекла его тяжелые доспехи "кисэнага" и швырнула их прямо на него. Он сразу вскочил.
      - Что стряслось? Почему не даешь спать?
      - Враги у порога! - повторила она.
      - Аварэ, нет ничего беспокойнее женского сердца! И как сказано! Какие слова! А у ворот, поди, всего-навсего подлец Тосабо. Эй, кто-нибудь! Окликните его!
      - Воинов ваших никого нет,- сказала Сидзука.- Нынче ночью вы всех распустили, и они разошлись по домам.
      - Да, верно. Но все-таки нет ли какого-нибудь мужчины?
      Служанки обежали дом и доложили:
      - Один только слуга ваш Кисанда.
      - Это усердный стервец. Давайте его сюда. Кликнули Кисанду. Он был в людской и тут же с готовностью прибежал к южному входу.
      - Поднимись сюда,- приказал Судья Ёеицунэ. Но Кисанде раньше никогда не полагалось вступать в высокие покои, и он затоптался на месте.
      - Сейчас не время для церемоний,- сказал Ёсицунэ, и Кисапда приблизился к порогу подъемной двери.
      - Я впал в рассеянность из-за простуды,- сказал Ёсицунэ,- но сейчас облачусь в доспехи и оседлаю коня, а ты ступай и держись, пока я не выйду.
      - Слушаюсь,- отвечал Кисанда и пошел готовиться к бою.
      Поверх кафтана со знаком круга и линии он надел панцирь, простеганный узором в виде перевернутого остролиста, схватил алебарду и соскочил с веранды.
      - Незадача! - вскричал он.- А нет ли в приемной у господина чьего-либо запасного лука?
      - Зайди и посмотри,- отозвался Ёсицунэ. Кисанда вбежал и увидел: лежат там стрелы иа иеоструганного бамбука длиной в четырнадцать ладоней до наконечника, с опереньем из журавлиного пера и с выжженным именем Мусасибо Бэнкэя, а также лук нелакированного дерева с утолщенным захватом. "Аварэ, вот это вещь!" подумал он, схватил лук и, уперев его в комнатный столб, мигом приладил тетиву. Затем, пощипывая тетиву, так что она загудела, подобно колоколу, он выбежал па передний двор.
      Хотя был Кисанда из самых низших слуг, но силой духа не уступил бы таким героям, как Сумитомо и Масакадо, а в стрельбе из лука оставил бы позади себя и самого Ян Ю. Лук на четверых и стрелы в четырнадцать ладоней были как раз по нему. "Мне подходят!" - подумал он радостно и поспешил к воротам. Он отодвинул засов и, приоткрыв толчком воротину, выглянул наружу. Там в ярком свете звезд безлунной ночи блестели "звезды" на шлемах, и лица под шлемами сами просились на выстрел. Кисанда опустился на одно колено и открыл стрельбу, быстро накладывая на тетиву одну стрелу за другой. Пять или шесть всадников в передних рядах у Тосабо свалились наземь, из них двое испустили дух на месте. Как видно, Тосабо это пришлось не по нраву, и он тут же отступил.
      - Ты негодяй, Тосабо! - крикнул Кисанда.- Это так ты паломничаешь от имени Камакурского Правителя?
      Тосабо подвинул коня и заехал под прикрытие воротины.
      - А ну,- произнес он,- кто там военачальник нынче ночью? Назови себя! Не годится нападать безымянным! С тобой говорит Тосабо Масатана из родового союза Судзуки, посланец Камакурского Правителя!
      Но Кисанда в ответ промолчал, не желая навлечь на себя пренебрежение врага.
      Тем временем Судья Ёсицунэ заседлал своего коня по кличке Огуро седлом с золотой отделкой. Он был облачен в панцирь пурпурного цвета поверх красного парчового кафтана, голову его покрывал белозвездный рогатый шлем; у пояса меч, изукрашенный золотой насечкой, из-за спины над головой выдавались длинные стрелы с бело-черным оперением "накагуро" из орлиного пера, и в руке он сжимал за середину лук "сигэдо" - знак военачальника. Он вскочил на коня, галопом вылетел на большой двор и с площадки для игры в ножной мяч крикнул:
      - Кисанда!
      И тогда Кисанда закричал врагам:
      - Здесь я, самый низший из слуг Судьи Ёсицунэ, но духом я тверд и нынче ночью стою в самом первом ряду! Мое имя Кисанда, мне двадцать три года! Выходи, кто смелый!
      Услышав это, Тосабо был раздосадован. Он приблизился к воротам, нацелился в щель между створками, положил на тетиву боевую стрелу в тринадцать ладоней с оперением лопатой и, натянув в полную силу, выстрелил. Стрела прошила наплечник на левом плече Кисанды и вошла в тело до самого оперения. Рана была из легких, Кисанда рывком вытащил стрелу и отшвырнул её. и кровь алыми струями полилась по его спине и по нагрудной пластине панциря. Кисанда отбросил лук, ухватил алебарду за середину древка, распахнул толчком настежь ворота и встал между створок, уперев ногу в порог. И тогда враги, стремя в стремя, с ревом ринулись на него. Кисанда, сделав шаг назад, встретил их градом ударов. Он рубил коней по головам, по груди, по передним ногам, и кони падали, и кубарем катились наземь всадники, и одних он закалывал, других рассекал. Так он перебил там многих. Но на него навалилась вся громада врагов, и он, отбежав назад, прижался спиной к коню своего господина. Ёсицунэ взглянул на него с седла.
      - Да ты ранен,- произнес он.
      - Так, господин.
      - Если тяжело, уходи.
      - Коль вышел на поле боя, то рана - удача, а смерть - обычное дело.
      - Изрядный малый! - произнес Ёсицунэ.- Этак мы выстоим с тобой вдвоем.
      Однако Судья Ёсицунэ не поскакал на врага, и Тосабо тоже не спешил напирать. Оба они словно бы в нерешительности не трогались с места, а между тем Мусасибо Бэнкэй, валяясь на ложе у себя в жилище на Шестом проспекте, размышлял так: "Что-то мне не спится нынченочью. Видно, это потому, что Тосабо объявился в столице. Нейдет у меня из головы, как там мой господин. Надобно пойти поглядеть, а тогда уже вернусь и буду спать". Он облачился в свои грубые пластинчатые доспехи с набедренниками до колен, опоясался огромным мечом, подхватил боевую дубинку и, сунув ноги в деревянные башмаки на высоких подставках, направился ко дворцу. Полагая, что главные ворота заперты на засов, он вошел через боковую калитку и там, очутившись позади конюшни, услыхал со стороны переднего двора грохот конских копыт, как будто разразились все Шесть Землетрясений разом. "Экая досада, они уже напали!" - подумал он, вошел в конюшню, огляделся и увидел, что Огуро там нет. "Не иначе как уже в бою",- подумал Бэнкэй. Он вскарабкался на восточные ворота и взглянул: Судья Ёсицунэ одиноким всадником стоял против врагов, и только лишь Кисанда был у его стремени.
      - Смотреть противно,- проворчал Бэнкэй.- Никогда не слушает, что ему говорят, никакой осторожности не признает, вот ему нынче и зададут страху!
      Он ступил на веранду и, грохоча башмаками по доскам, двинулся к западной стороне.
      "Это еще что такое?" - подумал Судья Ёсицунэ. Присмотревшись, он различил фигуру огромного монаха в доспехах. "Тосабо зашел с тыла",- решил он, наложил стрелу на тетиву и послал коня вперед.
      - Эй, там, монах! - крикнул он.- Кто таков? Назовись! Назовись или положу на месте!
      Однако Бэнкэй не отозвался, посчитавши, что пластины его панциря прочные и стрелой их, пожалуй, не пронять. Судья же Ёсицунэ решил, что может промахнуться, вбросил стрелу обратно в колчан и с лязгом выхватил меч из отделанных золотом ножен.
      - Назовись, кто ты? - снова крикнул он.- Назовись или зарублю!
      Он подъехал к Бэнкэю, и тот подумал: "Мой господин не уступил бы на мечах ни Фань Куаю, ни Чжан Ляну", а затем заорал во всю глотку:
      - Эй, кто далеко, слушай ушами, а кто близко, гляди глазами! Я - Сайто Мусасибо Бэнкэй, старший сын куманоского настоятеля Бэнсё, чей род восходит к Амацукоянэ! Я служу Судье Ёсицунэ, и таких, как я, один на тысячу!
      - Выходка пьяного монаха,- сказал Ёсицунэ.- Нашел, право же, время!
      - Что правда, то правда, господин,- по-прежнему дурачась, отозвался Бэнкэй.- Однако же вы ведь сами изволили приказать мне назваться, вот я и назвался с перепугу, а то пришел бы мой смертный час от вашей руки.
      - Подлец Тосабо напал-таки на меня,- сказал Судья Ёсицунэ.
      - А зачем вы не слушали, что вам говорилось? Зачем были столь беспечны? Как это ни прискорбно, вы сами привели коней этих негодяев прямехонько к своим воротам.
      - Ты увидишь, я возьму этого подлеца живьем! - произнес Ёсицунэ, и тогда Бэнкэй сказал:
      - Извольте предоставить это мне. Я сам свяжу его и поставлю перед вами.
      - Сколько я видел людей,- произнес Ёсицунэ,- но таких, как ты, Бэнкэй, больше нет на свете. Впрочем, вот и наш приятель Кисанда, хоть и впервые воюет, а в бою никому не уступит. Принимай же командование и веди Кисанду в бой!
      Но Кисанда уже взобрался на наблюдательную вышку и закричал что было силы:
      - На дворец наместника напали! Где вы, его кэраи и слуги? Кто не явится на помощь нынче ночью, тот завтра будет объявлен пособником мятежа!
      Призыв этот был услышан вблизи и вдали, так что вся столица и предместье Сиракава разом всполошились. Воины Судьи Ёсицунэ и прочий люд набежали со всех сторон, взяли отряд Тосабо в кольцо и свирепо на него набросились. Катаока Хатиро ворвался в самую гущу воинов Тосабо и повергнул к ногам Ёсицунэ три отрубленных головы и трех человек, взятых живыми. Исэ Сабуро взял двух пленных и принес пять голов. Камэп Рокуро взял в плен двоих. Сато Сиро Таданабу взял двух пленных и отрубил шесть голов. Бпдзэн Хэйсиро убил двоих врагов и сам был ранен. И все остальные тоже хватали пленных и разживались всяким добром, кто сколько хотел.
      И был среди них лишь один, кому не повезло в бою:
      Эда Гэндзо. Навлекши на себя немилость господина, пребывал он в ту ночь на проспекте Токёгоку, но прибежал сразу, едва услыша о нападении на дворец. Он зарубил двух врагов, попросил Бэнкэя: "Завтра передай эти головы господину" и снова ринулся в схватку, и тут стрела, выпущенная Тосабо, вошла до середины древка ему в горло. Он схватил свой лук, наложил стрелу и попытался натянуть тетиву, но уже слабость одолела его. Он вытащил меч и, опираясь на него, кое-как добрел до дома, попробовал подняться на веранду, да так и не смог. Тогда он сел и сказал:
      - Есть здесь кто-нибудь? Вышла служанка, спросила:
      - Что случилось?
      - Меня зовут Эда Гэндзо,- ответил он,- и я смертельно ранен. Сейчас я умру. Доложите господину.
      Узнав об этом, Судья Ёсицунэ был потрясен. Потребовав факел, он подошел и взглянул: перед ним лежал Эда Гэндзо, пронзенный громадной стрелой с черным орлиным оперением.
      - Как же это? Как же это? - воскликнул Судья Ёсицунэ.
      - Я навлек на себя вашу немилость,- задыхаясь, отозвался Гэндзо,- но вот пришел мой конец. Даруйте мне прощение, дабы ушел я в мир тьмы со спокойной душой.
      - Да разве навсегда прогнал я тебя? Нет-нет, это было так, до поры до времени! - произнес Ёсицунэ, заливаясь слезами, и Гэпдзо с тихой радостью ему кивнул.
      Случившийся рядом Васиноо Дзюро сказал:
      - Это великое невезенье для воина, господин Эда,- погибнуть от одной-единственной стрелы. Не желаете ли передать что-нибудь в родные места? Гэндзо не ответил.- Голова ваша покоится на коленях вашего господина и повелителя. Вы узнаете меня? Это я, Васиноо Дзюро!
      Мучительно переводя дыхание, Гэндзо сказал так:
      - Ничего иного не могу я желать, как умереть на коленях у господина и повелителя. Но когда прошедшей весной родительница моя отбывала из столицы в Синано, она мне наказывала: "Непременно отпросись и зимой меня навести". И я ей обещал. И ежели теперь какой-нибудь простолюдин представит ей на обозрение мои бренные останки, она впадет в отчаяние, и это ляжет на меня непрощаемой виной. Хотелось бы мне, чтобы господин мой и повелитель, пока он пребывает в столице, время от времени удостаивал её словами утешения.
      - Я стану непременно навещать её. будь спокоен! - сказал Есицунэ, и Гэндзо заплакал от радости.
      Видно было, что конец его близок. Васиноо, склонившись к нему, велел читать "Наму Амида Будда", чтобы умереть со святым именем на устах, и сам стал громким голосом читать нараспев. Так умер Эда Гэндзо на коленях у своего господина. Было ему двадцать пять лет.
      Судья Есицунэ подозвал Бэнкэя и Кисанду.
      - Как идет бой? - спросил он.
      - У стервеца Тосабо осталось от силы два-три десятка людей,- ответили ему.
      - Тяжко мне, что погиб Эда. Из шайки Тосабо больше никого не убивать. Берите живыми и доставьте сюда. Кисанда сказал:
      - Ничего бы не стоило перебить врагов издали стрелами, а вы отдаете приказ брать их живыми, не убивать. Это будет нелегкое дело. Но раз такое повеление...
      Перехватив поудобнее свою огромную алебарду, он побежал прочь.
      - Ну, уж я-то от этого парня не отстану! - взревел Бэнкэй и тоже умчался, сжимая в руке боевой топор.
      Кисанда миновал край живой изгороди из цветущей унохана, пробежал вдоль веранды водяного павильона и устремился к западным воротам. Там увидел он всадника, облаченного в доспехи, переливающиеся оранжевым, желтым и белым цветом; давая отдых своему буланому коню, всадник опирался на лук. Кисанда, приблизившись, окликнул его:
      - Кто это здесь прячется от боя?
      Всадник развернул на него коня и отозвался:
      - Старший сын Тосабо, зовут меня Тосабо Таро, и мне девятнадцать лет!
      - А меня зовут Кисанда!
      Кисанда бросился к всаднику, и тот, наверное, сразу понял, что с таким противником ему не совладать. Он повернул коня и ударился было в бегство. "Нет, не уйдешь!" - подумал Кисанда и помчался следом. Конь молодого Тосабо, истомленный вчерашним переходом, совсем выдохся за время ночной битвы. Сколько ни нахлестывал его всадник, он только взвивался на дыбы и топтался на одном месте. Кисанда подбежал и во всю мочь взмахнул алебардой. Удар перебил задние ноги коня. Конь завалился назад и упал, придавив всадника. Кисанда мигом завладел всадником, содрал с него пояс и связал, не причинив ни единой раны, а затем представил перед лицом Судьи Есицунэ. Сказали слугам, и они привязали младшего Тосабо стоймя к столбу в конюшне.
      Бэнкэй, раздраженный тем, что Кисанда опередил его, забегал по двору и вдруг увидел у южных ворот всадника, облаченного в доспехи с узором "узлы и удавки". Бэнкэй подбежал.
      - Кто таков?
      - Двоюродный брат Тосабо, и зовут меня Ихо-но Горо Моринага,- был ответ.
      - А я - Бэнкэй!
      И Бэнкэй ринулся на двоюродного брата Тосабо, а тот сразу понял, что с таким противником ему не совладать, хлестнул коня и ударился было в бегство.
      - Жалкая тварь! Не уйдешь! - вскричал Бэнкэй и устремился за ним. Удар боевого топора пришелся по крупу, так что лезвие вошло в конскую плоть до самого обуха. Конь рухнул. Бэнкэй навалился на всадника, связал его собственным его же поясом и поволок к Судье Есицунэ. Там Ихо-но Горо привязали рядом с младшим Тосабо.
      Между тем сам Тосабо увидел, что воины его большей частью либо перебиты, либо разбежались. То, что схваченному Ихо-но Горо сохранили жизнь, его, как видно, не обнадеживало, у него осталось еще семнадцать всадников, и он решил спасаться бегством. Разбрасывая пеших противников, он пробился к реке Камо в конце Шестого проспекта. Тут десять из его семнадцати разбежались кто куда, осталось семеро. И он помчался вверх по течению Камо, направляясь к храму Курама.
      А надобно помнить, что настоятель храма Курама был некогда наставником Судьи Есицунэ, и братия тоже по старой памяти питала к нему глубокие чувства, а потому все они, числом в сотню, и думать не желая о последствиях, порешили взять сторону Судьи и встали заодно с преследователями Тосабо.
      У себя во дворце Судья Ёсицупэ ругательски изругал своих вассалов.
      - Бездельники! - кричал он.- Как же вы дали ускользнуть от вас такой птице, как Тосабо? Догнать стервеца!
      И все самураи Есицунэ до единого человека пустились в погоню, оставив дворец Хорикава на попечении столичной стражи.
      Между тем Тосабо, изгнанный из храма Курама, укрылся в долине Епископа. За ним гнались по пятам, и он, пожертвовав свои доспехи храму великого и пресветлого божества Кибунэ, спрятался в дупле огромного дерева неподалеку. Бэнкэй и Катаока, потерявши Тосабо, сказали себе: "Господин нас за это не похвалит" - и принялись за поиски с новым усердием. Тут Кисанда, взобравшись на поваленное дерево, вдруг вскричал:
      - Вон там, за спиной господина Васиноо, в дупле дерева что-то шевелится!
      Васиноо повернулся и, потрясая мечом, кинулся к убежищу Тосабо.