Слушая это, Китидзи поражался: "Экий страх! У него нет ни единого борзого скакуна, при нем нет ни единого бесстрашного вассала, а он мнит брать лошадей в землях, где ныне правят его враги!"
      Но он выказал повиновение и погнал лошадей, и они промчались по дороге Мацудзака, проскочили заставу Встреч, миновали бухту Оцу по берегу, проехали через Китайский мост над рекой Сэта и, не останавливаясь ни па миг, достигли почтовой станции Кагами. Хозяйкой увеселений там была старая знакомая Китидзи; она вывела к путникам множество "разрушительниц крепостей".
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      О ТОМ, КАК НА СТАНЦИИ КАРАМИ К КИТИДЗИ ВОРВАЛИСЬ РАЗБОЙНИКИ
      Поскольку столица была рядом, Китидзи из опасения чужих глаз засадил Сяна-о между девицами на самое дальнее и последнее место, хотя и страдал при этом от неловкости. Дважды или трижды обменявшись с Китидзи чашками сакэ, хозяйка ухватила его за рукав и сказала:
      - Вы проезжаете этой дорогой каждый год или раз в два года, но никогда прежде йе было при вас этого хорошенького мальчика. Он вам родственник или просто попутчик?
      - Не родственник и не попутчик,- ответствовал Китидзи.
      По щекам хозяйки полились слезы.
      - За свою жизнь я претерпела немало невзгод и повидала немало печальных дел,- проговорила она,- но одно событие давних лет я помню, словно сейчас. Этот благородный юноша внешностью и повадками точь-в-точь такой же, как паж при особе государыни Томонага, второй сын императорского конюшего. Должно быть, вы уговорили его ехать с вами. После мятежей Хогэн и Хэйдзи отпрыски рода Минамото сосланы по разным местам. Если молодой господин, войдя в возраст, задумает великое дело, то замолвите за меня словечко, везите его сюда. А то ведь, как говорится, у стен есть уши, у камней - языки. Алый цветок и в саду не спрячешь.
      - Не выдумывай,- возразил Китидзи.- Это всего лишь мой задушевный дружок.
      Тогда хозяйка со словами: "Пусть же люди говорят, что угодно" - поднялась на ноги и, потянув юношу за рукав, пересадила на почетное место. А когда наступила ночь, она увела его к себе. Китидзи, порядочно выпив, заснул. Улегся почивать и Сяна-о.
      В самую полночь этой ночью на станции Кагами случалось великое смятение. В том году страну постиг голод, и вот гремевший в землях Дэва предводитель разбойников Юри-но Таро и знаменитый в провинции Этиго Бродячий Монах Фудзисава из уезда Кубики сговорились и перешли в провинцию Синано. Там к ним присоединился Саку-по Таро, сын временного начальника в Саку; в провинции Каи к ним пристал временный начальник Яцусиро, в Тотоми - Правитель Кадзуса, в провинции Суруга - Окицуно Дзюро, в Кодзукэ - Тоёока-но Гэмбати, все прославленные грабители из самурайских родов. Собралось их двадцать пять шаек силой в семьдесят человек, и предводители рассудили так: "В землях Токайдо взять нынче нечего. Лучше пройдемся-ка по горным селениям, тряхнем зажиточных смердов, напоим наших молодцов веселым вином, потом погуляем в столице, а как пройдет лето и задуют осенние ветры, разойдемся по домам через северные провинции". И вот уже они осторожно двигались к столице, стараясь не попадаться людям на глаза.
      Как раз в ту ночь они остановились в доме по соседству с особняком хозяйки почтовой станции Кагами.
      И сказал Юри-но Таро Бродячему Монаху Фудзисаве:
      - В заведении у здешней хозяйки ночует известный в столице скупщик золота Китидзи. Он на пути в край Осю, и при нем много ценного товара. Что сделаем?
      Бродячий Монах Фудзисава вскричал:
      - Вот уж воистину, братец, "при попутном ветре да еще и парус, при попутном течении да еще и шест"! Налетим, отберем товар у этого мерзавца, будут деньги на вино у наших молодцов!
      Полдюжины матерых негодяев облачились в панцири, запалили полдюжины пропитанных маслом факелов и подняли над головами, и, хотя снаружи была темнота, под крышей стало светло как днем. Во главе встали Юри-но Таро и Бродячий Монах Фудзисава, а всего их пошло на дело семеро. На Юри-но Таро был желто-зеленый шнурованный панцирь в мелкую пластину поверх желто-зеленого боевого наряда из китайской ткани и заломленная шапка эбоси, подвязанная тесьмой у кадыка; в руке он сжимал боевой меч длиной в три сяку пять супов. Фудзисава же был облачен в плетеные кожаные доспехи черного цвета поверх темно-синего платья и шлем; имел он при себе крытый черным лаком меч в ножнах из медвежьей шкуры шерстью наружу и огромную алебарду. Они ринулись на особняк хозяйки в середине ночи, вломились в комнату для прислуги, глянули - никого. Ворвались в гостиную, глянули - никого. Что такое? И они понеслись по дому, разрубая бамбуковые шторы и полосуя раздвижные перегородки.
      Китидзи перепугался и вскочил как встрепанный. Может быть, нагрянули Четверо Небесных Царей? Он не знал, что это грабители явились за его богатствами, и ему представилось, будто в Рокухаре проведали о том, что он переправляет Минамото в край Осю, и прислали покарать его. Бросив все, он согнулся в три погибели и пустился стремглав наутек.
      Увидев это, Сяна-о подумал: "На кого нельзя полагаться, так это на простолюдина. Будь это какой-никакой самурай, он бы так не поступил. Ну что ж, раз уж я покинул столицу, отдам свою жизнь за покойного родителя. Труп мой выставят на этой станции Кагами, только и всего". Он натянул штаны и облачился в панцирь, подхватил под мышку меч, намотал на голову свое нижнее кимоно из желтого китайского атласа и через раздвижную перегородку выскочил из комнаты. Укрывшись за ширмой, он стал с нетерпением ждать, когда же наконец появятся эти восьмеро бандитов. И они явились, вопя: "Хватай мерзавца Китидзи!"
      Они не знали, что за ширмой кто-то есть, но вот подняли факелы, и несказанная прелесть открылась их взорам. Лишь вчера покинул гору Курама этот ученик, чья красота прославилась от монастырей древней Нары до храмов горы Хиэй; при взгляде на его безупречную белую кожу, на искусно вычерненные зубы, на голову, увенчанную, как подобало бы даме, пестрым атласом, вспоминалась прекрасная Мацура Саёхимэ, что год напролет махала со скалы косынкой вслед уплывшему на чужбину мужу; и смазавшиеся во сне линии бровей являли вид такой, словно смазал их ветерок от взмахов соловьиных крыльев. Будь это в правление императора Сюань-цзуна, его звали бы Ян Гуйфэй. Во времена Хань Уди его путали бы с красавицей Ли.
      Грабители не знали, сколь страшен этот юноша. Решив, что это всего лишь "разрушительница крепостей", с которой коротал ночь Китидзи, они отпихнули его за ширму и двинулись дальше. Сяна-о подумал: "Что толку жить, если тебя не считают достойным противником? Сколь прискорбно будет, если скажут когда-нибудь, что вот-де сын Еситомо по имени Усивака, замыслив мятеж и отправившись в край Осю, встретил по пути на станции Кагами разбойников и убоялся за свою бесполезную жизнь, а потом еще, глядите-ка, замышлял против самого Тайра Киёмори!" И еще он подумал: "Мне ли бежать от боя?", выхватил из ножен меч, бросился вслед за разбойниками и очутился между ними. Они шарахнулись в разные стороны, но Юрино Таро, увидев его, вскричал:
      - Да что вы так оторопели? Просто это не девка, а мужчина, да еще какой удалой!
      Думая покончить бой одним взмахом меча, он отклонился назад и рубанул со всей силой. Но был он весьма высокого роста, да и меч у него был длинный, и острив увязло в досках потолка. И пока он тужился вытянуть меч, Сяна-о яростно ударил своим коротким мечом и отсек ему левую ладонь вместе с запястьем, а возвратным взмахом снес ему голову. Так погиб Юри-но Таро двадцати семи лет от роду.
      Увидев это, Бродячий Монах Фудзисава взревел:
      - Да что же это делается такое?
      Взмахнув алебардой, он бросился на Сяна-о. Тот встретил его не дрогнув, и они принялись осыпать друг друга ударами. Фудзисава перехватил алебарду за самый конец рукояти и сделал глубокий выпад. Сяна-о, увернувшись, прыгнул вперед. Меч его был воистину знаменитым сокровищем, взмах - и алебарда с перерубленным древком упала на пол. Фудзисава схватился за меч, но обнажить не успел. Новый взмах - и лицо его рассеклось пополам от шлема до подбородка. Так он погиб сорока одного года от роду.
      Китидзи, наблюдая это из укромного местечка, подумал: "Поразительные дела творит этот юноша! И как бы он не счел меня презренным трусом!" Он побежал к своей постели, облачился в панцирь, распустил и растрепал узел волос на макушке и, обнаживши и взяв к плечу меч, присоединился к Сяна-о. Размахивая факелами, оброненными разбойниками, они выбежали в сад перед домом. Враги бросились наутек, но Сяна-о догонял их и рубил, догонял и рубил, и вот уже пятеро матерых злодеев пали мертвыми. Двое раненых бежали. За одним из них Сяна-о погнался, но не догнал. Остальные разбойники, услыхав из-за стены, что творится, поспешили укрыться в ночи на горе Кагами. Всю эту ночь на станции никто не спал, а когда рассвело, головы пяти разбойников, связанные в четки, были вывешены на всеобщее обозрение к востоку от станционных построек. К ним имелось извещение, которое гласило:
      "Прежде вы только слышали, а ныне смотрите своими глазами! Кто был тот путник, который предал смерти Юрино Таро из Дэва, Бродячего Монаха Фудзисаву из Этиго и их сообщников, а всего пятерых? Судьба соединила его со столичным скупщиком золота Китидзи. Это его первое дело, и совершено оно в возрасте шестнадцати лет. Если хотите узнать о нем больше, обратитесь к Токобо в храме на горе Курама. Писано четвертого дня второго месяца четвертого года Дзёан". А потом люди долго шептались боязливо, что это не иначе как выступил в путь кто-то из рода Минамото.
      Утром они выехали из Кагами. По дороге Китидзи всячески старался услужить Сяна-о. Они перевалили через гору Оно-но-Сурихари в Оми, проехали почтовые станции Бамба и Самэгами и к вечеру, изрядно припозднившись, достигли станции Аохака в провинции Мино. Некогда Ёситомо удостоил своей благосклонности тамошнюю хозяйку, и там же поблизости был похоронен его второй сын Томчнага, паж при особе государыни. Справившись, где его могила, Сяна-о всю ночь читал над покойным братом "Лотосовую сутру", а на рассвете соорудил деревянное надгробье сотоба и собственноручно начертал на нем надпись санскритскими знаками. Затем, отслужив заупокойную службу, они тронулись дальше. Полюбовались в пути на заре рощей вокруг горного храма Коясу, а на третий день достигли храма Ацута в провинции Овари.
      КАК НАД СЯНА-О БЫЛ СОВЕРШЕН ОБРЯД ПЕРВОЙ МУЖСКОЙ ПРИЧЕСКИ
      Прежний главный настоятель храма Ацута был тестем Еситомо. Нынешний главный настоятель был шурином. По-соседству с храмом, в месте, именуемом Мандокоро, пребывала и вдова Есптомо, матушка его третьего сына хёэ-но скэ Ёритомо. Чтя в них память о родителе, Сяна-о послал Китидзи уведомить о себе. Тотчас же главный настоятель отрядил людей встретить его и оказать подобающее гостеприимство. Сяна-о хотел продолжать путь на следующий день, однако его всячески упрашивали и разными предлогами удерживали, так что пришлось ему пробыть в храме Ацута три дня. И Сяна-о сказал Китидзи:
      - Мне претит ехать в край Осю мальчишкой. Я желаю прибыть туда в шапке эбоси, как подобает взрослому мужчине. Пусть совершат надо мною, хотя бы и наскоро, обряд первой мужской прически. Можно это устроить?
      - Постараюсь, чтобы ваша милость были довольны,- ответствовал Китидзи.
      Шапку эбоси представил главный настоятель. Он сделал Сяна-о мужскую прическу и возложил шапку ему на голову. Тогда Сяна-о сказал:
      - Вот явлюсь я в таком виде в край Осю, и Хидэхира спросит, как меня зовут. Мне придется ответить: "Сяна-о". Но ведь это не имя для мужчины, над которым совершен обряд, и Хидэхира, чтобы переменить его, непременно предложит мне совершить обряд полностью. А ведь Хидэхира происходит от наших наследственных вассалов, так что это может вызвать нарекания. Поэтому полный обряд надо мною будет совершен здесь, перед великим и пресветлым божеством Ацута, а также перед матушкой братьев моих хёэ-но скэ Ёритомо и Каба-но Нориёри. Так я решил.
      Сосредоточившись и очистившись, предстал он перед великим и пресветлым божеством. Главный настоятель был рядом с ним.
      И сказал юноша, обращаясь к Китидзи:
      - Много детей у моего отца, императорского конюшего левой стороны. Старший сын - Акугэнда Ёсихира; второй сын - Томонага, паж при особе государыни; третий сын - хёэ-но скэ Ёритомо; четвертый сын - Каба-но Нориёри;
      пятый сын - Дзэндзи-но кими; шестой сын - Свирепое Преподобие; седьмой сын - Кё-но кими; я же должен был бы называться Хатиро, то есть восьмым сыном, однако не подобает мне равняться с моим дядей Татэтомо, который прославил свое боевое прозвище Хатиро из Тиндзэя в дни мятежа Хогэн. Звание последнего в роду меня не печалит, и пусть прозвище мое будет Сама-но Куро, или девятый сын императорского конюшего. Что же до истинного имени, то деда моего звали Тамэёси, отца - Еситомо, старшего брата - Есихира, а меня нареките Есицунэ.
      Вчера еще он звался Сяна-о, а сегодня сменил имя на Сама-но Куро Есицунэ и покинул храм Ацута.
      В размышлениях о том, что предстоит, миновал он при отливе Наруми, перешел через восемь мостов Яцухаси в провинцию Микава и ввечеру обозрел мост через бухту Хама на в провинции Тотоми. Много было у него на пути знаменитых мест, коими любовались в былые лета столь славные мужи, как Аривара-но Нарихира и Ямакагэ-но тюдзё, но все это занимает, когда легко на сердце, а когда заботы одолевают, то и знаменитые пейзажи ни к чему. Так прошло несколько дней, он перевалил через гору Упу и выехал на равнину Укисима, что в провинции Суруга.
      О ВСТРЕЧЕ С АНОСКИМ МОНАХОМ
      Он сообщил о себе своему единоутробному брату Апоскому Монаху по прозванию Свирепое Преподобие. Аноский Монах обрадовался чрезвычайно. Он принял Есицунэ с любовью и лаской, и, когда сидели они друг против друга и вели беседу о минувшем, плакал навзрыд.
      - Удивительно! - говорил он.- Два года было тебе, когда нас разлучили. Тринадцать лет я не знал, где ты и что с тобой. И радостно мне теперь, что ты стал таким взрослым и замыслил великое дело. Хотел бы и я пойти с тобою плечом к плечу на беду и удачу, но ныне я постигаю учение Сакья-Муни, место мое в келье наставника, и я выкрасил три мои одежды в черный цвет. Не мне облачаться в доспехи и носить оружие, так что не последую я за тобою. И еще: кто будет молиться за блаженство души нашего покойного родителя? И еще: желаю я возносить моления за преуспеяние отпрысков нашего рода. Но все равно грустно мне расставаться с тобою так скоро, не пробыв вместе хотя бы месяца. Вот и хёэ-но скэ Еритомо пребывает совсем неподалеку, в Ходзё в провинции Идзу, но его стерегут столь крепко, что сноситься с ним не могу. Слышу только, что он совсем рядом, а обменяться письмом нельзя. Не знаю, как тебе нынче увидеться с ним, так что лучше всего напиши письмо, а уж я от себя постараюсь своими словами ему передать.
      Есицунэ написал и оставил письмо и в тот же день достиг главного города провинции Идзу.
      Там, когда наступила ночь, вознес он такое моление:
      - Наму, великое и пресветлое божество храма Мисима, гонгэн Сото в храме Идзуяма и Китидзё-комагата в храме Асигара! Исполните мою просьбу, пусть я встану во главе трехсоттысячного войска! Если же нет, пусть не стронуться мне ни на шаг к западу от этой горы!
      Поистине, страшна была эта решимость в расцвете его юности, в его шестнадцать лет!
      Он проехал заставу Асигара, миновал стороной Колодец Хориканэ на равнине Мусаси, бросил взгляд на места, где некогда грустил по дому преславный Аривара-но Нарихира, а затем вступил в провинцию Симоцукэ и остановился в селении Такано. С уходящими днями все дальше становилась столица и все ближе придвигались Восточные земли, и в ту ночь воспоминания о столице овладели им. Он спросил хозяина постоялого двора:
      - Что это за провинция?
      - Симоцукэ,- ответил тот.
      - Здесь земля уезда или чье-либо поместье?
      - Поместье из владений рода Симокавабэ.
      - А кто владелец этого поместья?
      - Мисасаги-но хёэ, старший сын Мисасаги-но скэ и дядя по отцу младшего государственного советника Синдзэя, убитого в мятеже Хэйдзи.
      о том,
      КАК ЕСИЦУНЭ СПАЛИЛ УСАДЬБУ МИСАСАГИ
      Было это в храме Курама, когда Есицунэ исполнилось девять лет; он сидел на коленях у настоятеля Токобо, а настоятель беседовал с неким гостем. И сказал гость:
      - Экие чудные глаза у этого мальчика. Поведайте мне, чей он родом?
      - Это отпрыск императорского конюшего левой стороны,- ответил Токобо.
      - Вот как? Ну, много хлопот доставит он дому Тайра в предбудущем времени. Сохранить таким людям жизнь и оставить их в Японии - да это все равно, что вскормить тигров и выпустить их на широкие поля! Ведь, войдя в возраст, он непременно поднимет мятеж. Слышишь, мальчик? При каком-нибудь таком случае не забудь обратиться ко мне. Мой дом во владениях Симокавабэ, что в провинции Симоцукэ.
      Гостем был, конечно, Мисасаги, и теперь, вспомнив его лестные слова, Есицунэ подумал: а не проще ли обратиться за помощью к нему, нежели продолжать путь в далекий край Осю? Он сказал Китидзи:
      - Поезжай вперед и жди меня в Муро-но Ясиме. Я повидаю кое-кого, а потом нагоню тебя.
      И он отправился к Мисасаги, а Китидзи скрепя сердце тронулся дальше дорогой в край Осю.
      Подъехав к резиденции Мисасаги, Ёсицунэ увидел, что хозяин её не иначе как преуспевает, ибо у ворот стоит на привязи немалое число оседланных лошадей. Он заглянул внутрь: там толпились человек пятьдесят старых и молодых челядинцев. Он поманил одного и сказал:
      - Ступай доложи обо мне.
      - А ты откуда?
      - Из столицы, там я встречал твоего господина. Челядинец пошел и доложил.
      - Что за человек? - спросил его Мисасаги.
      - С виду весьма достойный.
      - Раз так, зови сюда.
      Когда Ёсицунэ вошел, Мисасаги сказал:
      - Поведайте, кто вы такой.
      - Мы встречались, когда я был маленьким,- произнес в ответ Ёсицунэ.- Вы, наверное, забыли меня. У настоятеля Токобо в храме Курама вы предложили обратиться к вам, когда я начну свое дело. И я явился с надеждой на вас.
      Выслушав его, Мисасаги в смятении подумал: "Экая напасть на мою голову! Мои взрослые сыновья все в столице и состоят при особе Сигэмори, старшего сына великого министра. Если я примкну к Минамото, они пропадут ни за грош".
      Поразмыслив несколько времени, он сказал так:
      - Рад вас приветствовать. Благодарю за доверие. Однако примите во внимание: вы вкупе с братьями вашими за мятеж Хэйдзи были обречены казни, и Киёмори волею своей удостоил вас пощады только лишь потому, что приблизил к себе некую особу из павильона на углу Сюдзяку и Седьмого проспекта. И хоть неведомы сроки ни молодым, ни старым, но стоит ли вам затевать что-либо, пока жив Киёмори?
      Выслушав его, Ёсицунэ подумал: "Ведь эта мразь - первый в Японии дурак и трус!" Однако сила была не на его стороне, и с тем тот день и кончился. Тогда Ёсицунэ сказал себе: "Раз пользы от него никакой, то и жалеть его нечего". Глубокой ночью он поджег дом Мисасаги, да так, что спалил весь дотла, а сам скрылся, подобно тени во мраке.
      Он рассудил, что задуманной дорогой проехать ему вряд ли удастся, ибо на равнину Екота, в Муро-но Ясиму и на заставу Сиракава пошлют людей ему наперехват. Поэтому он пустил коня вдоль реки Сумида и бросил поводья: быстроногий конь, проделав двухдневный переход всего за один день, домчал его до места под названием Итахана в провинции Кодзукэ.
      КАК ИСЭ САБУРО СТАЛ ВАССАЛОМ ЁСИЦУНЭ
      День уже клонился к вечеру. Ёсицунэ узрел толпу жалких хижин, но места, где он мог бы провести ночь, не было. Проехав несколько дальше, однако, обнаружил он достойное строение. Вид оно являло изящный и окружено было бамбуковой изгородью с калиткой из кипарисовых досок. Имелся там и искусственный пруд, по берегу которого теснились птицы; любуясь и восхищаясь отменным вкусом хозяев, вступил он во двор, приблизился к веранде и позвал:
      - Прошу кого-нибудь из дома!
      Вышла служанка лет двенадцати и спросила:
      - Чего изволите?
      - Разве нет в этом доме кого-либо постарше тебя? Если есть, пусть выйдет, и мы поговорим.
      Служанка удалилась и доложила. По прошествии короткого времени за раздвижной перегородкой появилась изящная дама возрастом лет восемнадцати.
      - Что вам угодно? - осведомилась она.
      - Я из столицы,- сказал Ёсицунэ,- и направляюсь в Восточные края навестить в Тако одного человека. Места ваши мне незнакомы, а между тем скоро стемнеет. Прошу пристанища на ночь.
      Дама на это ответила:
      - Просьба ваша не затруднила бы нас, но хозяин в отлучке и вернется лишь поздно ночью. В отличие от прочих, человек он весьма сварливый, и невозможно сказать, как он к вам отнесется. Для вас это прискорбно, но делать нечего, придется вам искать другой ночлег.
      - Если хозяин, явившись, выкажет досаду, я тотчас удалюсь в чистое поле, где одни лишь тигры ночуют,- возразил Ёсицунэ, и дама смешалась.
      А он продолжал:
      - Дайте же мне пристанище лишь на одну эту ночь. Кто я? Лишь тот постигнет меня, кто постиг и запах, и цвет.
      С этими словами он спокойно прошел в помещение для стражи. Озадаченная дама вернулась во внутренние покои и спросила старших:
      - Что же теперь делать?
      - Даже те, кто однажды напились из одного ручья, связаны были в прежних рождениях,- ответили ей старшие.- Ничего страшного не случилось. Только не подобает ему оставаться в помещении для стражи. Пригласи в дом и помести в малой комнате.
      Ему принесли разные сласти и поднесли сакэ, но он и не взглянул на угощение. Удаляясь в свои покои, дама ему сказала:
      - Хозяин дома сего превосходит злонравием всех на свете. Ни в коем случае не попадайтесь ему на глаза. Потушите светильник, наплотно задвиньте двери и ложитесь почивать, но как только заголосят петухи, сейчас же уходите своею дорогой.
      Ёсицунэ обещал, а про себя подумал: "Каков же супруг у этой дамы, что она его так страшится? Мисасаги, я думаю, пострашнее, а усадьбу ему я спалил и пеплом развеял. Ладно, тем лучше, добрая дама оказала мне гостеприимство, и если только этот её супруг, возвратившись, напустится на неё. то для чего же у меня меч? Как раз на такой вот случай!" Он обнажил меч, сунул его под мышку и стал ждать, прикрыв лицо рукавом и притворившись спящим. И дверь он не задвинул, хоть ему было сказано, а оставил распахнутой... и светильник не погасил, хоть ему было сказано, а, напротив, вытянул повыше фитиль; и чем глуше становилась ночь, тем несносней казалось его ожидание.
      Только в час Крысы вернулся хозяин. Ёсицунэ видел, как он толчком распахнул калитку из кипарисовых досок и направился к дому. Было ему всего лет двадцать пять, поверх одежды с узором в виде опавших тростниковых листьев облегал его желто-зеленый шнурованный панцирь в мелкую пластину, имел он у пояса меч и опирался на огромное копье с изогнутым лезвием. И шли за ним несколько столь же грозных молодцов; один сжимал в руках секиру с вырезом в виде кабаньего глаза, другой - боевой серп с выжженным по лезвию узором, этот алебарду с лезвием в форме листа камыша, а тот боевое коромысло или булаву с шипами. "Внушительное зрелище,- подумал Ёсицунэ, их разглядывая.- Выступают, подобно Четверым Небесным Царям. Не удивительно, что женщина так страшится. А этот молодчик, видно, не обделен отвагой!"
      Сбросив обувь и войдя в дом, хозяин узрел в малой комнате незнакомца. Глаза его широко раскрылись, некоторое время он стоял как вкопанный, уставясь на Ёсицунэ подозрительным взглядом. А тот быстро привстал, взялся за меч, спрятал его под колено и произнес:
      - Поди-ка сюда!
      "Здесь дело нечисто",- решил хозяин. Не ответив, он с шумом задвинул двери и быстрым шагом прошел в опочивальню супруги. "Сейчас он на неё напустится",подумал Ёсицунэ и, прижав ухо к стене, стал слушать.
      - Эй, жена, жена! - затормошил хозяин спящую супругу.
      Некоторое время была тишина. Затем дама, видимо, пробудилась и отозвалась сонным голосом:
      - Что такое?
      - Кто это спит в малой комнате?
      - Не знаю. И он нас не знает.
      - Как же ты впустила в дом человека, которого не знаешь и который не знает нас? - злобно сказал хозяин, и Ёсицунэ подумал: "Вот оно, начинается".
      Дама ответила:
      - Я не знаю его, и он нас не знает - это так. И хотя он жаловался, что уже темнеет, а путь ему предстоит долгий, все же я поначалу отказала ему, ибо не знала, что скажете вы, если мы впустим его без вашего дозволения. Он сказал, что лишь тот постигнет его, кто постиг и запах, и цвет. Я смутилась и дала ему ночлег в нашем доме. Как бы там ни было, он здесь всего на одну ночь, и ничего худого не случится.
      Хозяин кивнул и спорить не стал, а сказал только:
      - Эх, милая моя. И видом ты неказиста, как та самая длиннохвостая сова из Сига, и нравом настоящая деревенщина с Дикого Востока. Услыхала о тех, кому ведомы и цвета, и ароматы, и тут же размякла, впустила в дом незнакомца. Ладно, так и быть, худа от этого ждать не приходится, пусть себе ночует.
      Ёсицунэ подумал: "Сколь своевременно явили ему свою милость боги и будды! Если бы он учинил брань, получилась бы у нас большая драка". А хозяин продолжал:
      - Как ни посмотри, а господин этот не из заурядных людей. И сдается мне, что дня три или самое большое неделю назад он попал в какую-то переделку. А впрочем, таким отверженным, как я и он, не привыкать к бедствиям и гонениям. Пойду-ка и поднесу ему вина.
      Он тут же приказал подать всевозможные сласти, послал служанку с бутылками и, явившись вслед за супругой в малую комнату, предложил гостю выпить. Когда же Ёсицунэ наотрез отказался, хозяин сказал так".
      - Пейте вино, прошу вас. Я вижу, вы чего-то опасаетесь. Конечно, мы по виду люди низкого звания, но, пока я жив, вас здесь будут охранять и защищать надежно.- И он воззвал: - Эй, кто там, ко мне!
      Вышли молодцы, подобные Четверым Небесным Царям.
      - Я принимаю бесценного гостя,- объявил им хозяин.- Ему угрожает опасность, а потому я приказываю никому нынче ночью не спать, всем хорошенько стоять на страже!
      - Будет исполнено,- ответили они и встали на страже, то пуская гудящие стрелы, то щелкая тетивами вхолостую.
      Сам же хозяин расположился в гостиной, раскрывши дощатые ставни и засветив два высоких светильника; снятый панцирь он положил рядом, натянул на лук тетиву и развязал пучок стрел, чтобы были наготове, а боевой меч и кинжал подсунул себе под колени; так всю ночь он не смыкал глаз, и стоило неподалеку завыть собаке или ветру зашелестеть в ветвях, как он подхватывался и ревел:
      - Кто идет? Гляди в оба! Гляди в оба! И Ёсицунэ думал: "Экий молодец, просто нет такого другого!"
      Когда рассвело, он собрался было в путь, но уступил уговорам хозяина и задержался. А затем получилось так, что он нечувствительно пробыл в этом доме два или три дня. Днем, когда они остались одни, хозяин обратился к нему с такими словами:
      - Скажите, кто вы и какое положение занимаете в столице? Я ведь там никого не знаю и, когда бы случилось, охотно бы вас навестил. Ныне же прошу день-другой погостить у меня. Потом, ежели путь вам через земли Тосэидо, я провожу вас за Усуи и Кэнаси, а ежели направляетесь вы в земли Токайдо, то провожу до заставы Ясигара.
      "Поскольку в столицу я не собираюсь,- подумал Ёсицунэ,- навещать меня там ему толку не будет. На вид человек этот не двоедушен. Пожалуй, откроюсь ему". Ион сказал:
      - Мой путь лежит в край Осю. Я - младший сын императорского конюшего левой стороны Ёситомо из Симоцукэ, погибшего в мятеже Хэйдзи. Звали меня Усивака, я обучался в храме Кураыа, а теперь вошел в возраст и зовусь Сама-но Куро Ёсицунэ. Я иду просить помощи у Хидэхнры из Осю. Теперь волею случая мы с тобой познакомились.
      Едва его выслушав, хозяин стремглав к нему устремился, схватил за рукав и заговорил, обливаясь слезами:
      - Стыд и горе мне! Ведь ежели не спросил бы я, то как узнал бы об этом? И ежели не открылись бы вы, мы бы, наверное, так друг друга и не распознали! Ведь вы - наследственный повелитель всего нашего рода! Вот я говорю, а вы недоумеваете: что я за человек? Родитель мой проживал прежде в провинции Исэ на берегу Футами. Звали его Исэ-но Канрай Есицура, и был он жрецом в Великих храмах Исэ. Раз он отправился на поклонение в столичный храм Киёмидзу - Чистой Влаги, и на обратном пути повстречался ему человек по имени Святой с Девятого проспекта. Этот человек не спешился перед ним для приветствия, и родитель его зарубил и выставил его голову па берегу реки Камо. За такую вину был он сослан в эти края в Нагасиму, что в провинции Кодзукэ. По прошествии времени, желая забыть родные места, он женился, да так и умер здесь непрощенным, оставив жену на седьмом месяце. Когда же я родился, эта женщина, моя мать, меня решила бросить, посчитавши, будто я бессчастный по грехам в прошлой моей жизни, из-за чего-де и лишился родителя еще в её утробе. Но мой дядя, один из её братьев, пожалел меня, взял к себе и вырастил, а едва исполнилось мне тринадцать, стал приуготовлять меня к обряду первой мужской прически. Тогда я спросил мою мать: "Что за человек был мой родитель?" Она же заплакала навзрыд и ответила не сразу. "Твой родитель,- сказала она,- происходит с берегов залива Футами в земле Исэ. К нам в Восточные земли его сослали, а звался он Исэ-но Канрай Ёсицура. У себя на родине он был взыскан высоким благоволением превосходительного конюшего левой стороны, но случилась нежданная беда, и он оказался в здешних краях. Здесь он и зачал тебя и через семь месяцев после этого скончался". Как родителя моего звали Исэ-но Канрай, так и я зовусь Исэ-но Сабуро. Как родителю моему имя было Есицура, так п мое имя Есимори.
      А между тем за эти годы мир покорился дому Тайра, почти все Минамото погибли, те же немногие, кто уцелел, были схвачены и рассеяны по разным краям. Об этом я был наслышан, но понятия не имел, где они теперь проживают, и никак не мог никого из них навестить. И вот наконец-то я вижу перед собой своего господина, о котором так тосковала душа моя. Потому ли так вышло, что связь между господином и вассалом длится три жизни, по верьте мне, это сам бодхисатва Хатиман предопределил нашу встречу!
      Так сказал хозяин, и после этого они уже откровенно беседовали о делах прошлого и о делах предстоящих.
      Хоть и поистине случайной была их встреча, но с тех пор хозяин дома верно служил Ёсицунэ. Ибо был он тот самый прославленный в веках Исэ Сабуро Ёсимори, кто без оглядки отправился с ним в край Осю; кто тенью следовал за ним, когда в четвертом году Дзисё - Унаследованного Правления - разразилась война между Минамото и Тайра; кто снова сопровождал его в край Осю, гонимого злобою Камакурского Правителя, и кто в конце концов пал, сраженный, у ног своего господина.