о том,
      КАК ЁСИНОСКИЕ МОНАХИ ГНАЛИСЬ ЗА ЙСИЦУИЭ
      Между тем Судья Ёсицунэ, совершив тяжелый переход через Кусё-но-сё, вершину Сии и перевал Юдзуриха, прошел по долине Косе и двадцать третьего числа двенадцатого месяца оказался в месте, называемом Вишневая долина Сакурадани. Неимоверен был путь по утонувшим в сугробах и обледенелым горным тропам, все выбились из сил и повалились спать кому где пришлось, положив под головы мечи.
      Судья Есицупэ пребывал в унынии и подозвал к себе Бэнкэя.
      - Есть там внизу люди, на которых я бы мог положиться? - спросил он.Надобно подкрепиться вином, отдохнуть и затем дальше спасаться бегством.
      Бэнкэй ответил:
      - Не думаю, чтобы был хоть один человек, на кого можно было бы положиться с легким сердцем. Однако здесь невдалеке есть храм Мирокудо Будды Грядущего, воздвигнул же его государь Сёму. Настоятелем там Кандзюбо, но пребывает он в Наре, а храмом управляет мирянин по имени Саэмон со Священной Вершины Есино.
      - Попробуем довериться ему,- молвил Ёсицунэ, тут же написал письмо и вручил Бэнкэю.
      Бэнкэй спустился по долине и обо всем поведал Саэмону. Тот воскликнул:
      - Он пребывает в такой близи, для чего же он до сих пор не давал о себе знать?
      И немедля вызвал пять-шесть верных людей, завернул в узел всевозможные яства, уложил вместе с вином и рисом в два короба и отправил в Вишневую долину. Когда коробы поставлены были перед шестнадцатью вассалами, Ёсицунэ произнес:
      - Как все оказалось просто!
      Кое-кто из вассамов сразу потянулся к вину, другие принялись за рис. И вот в то самое время, когда каждый, взявши себе вина и кушаний по вкусу, приступил было к угощенью, со стороны лесистой горы на востоке вдруг послышались смутные голоса. "Не нравится мне это,- подумал Есицун".- Старики-углежоги сюда как будто не ходят, да и не видно дыма от их печей. И тропа прибрежная далеко отсюда, так что и топор дровосека не был бы слышен даже в селеньях у подножья гор". Он напряженно вгляделся и видит: на них надвигается толпа в полторы сотни ёсиноских монахов, облаченных в доспехи и пылающих злобой, что прошедшего двадцатого числа они упустили Таданобу в долине Срединной обители.
      - Враги! - произнес Ёсицунэ.
      И тут все его воины, позабыв о посмертном бесславии, бросились бежать со всех ног. Хитатибо, который ударился в бегство первым, на ходу оглянулся и увидел, что одни дишь Бэнкэй и его господин не тронулись с места. "Что они задумали и почему остались, хотя все мы бежим без оглядки?" - подумал было Хитатибо, но Ёсицунэ и Бэнкэй уже делали дело: взяли оба пустых короба и сбросили в пропасть, затем хладнокровно зарыли в сугроб принесенные яства и только тогда пустились бежать вслед за всеми.
      Хитатибо далеко их опередил, но Бэнкэй нагнал его и сказал:
      - По твоим следам на снегу сразу видно, в какую сторону ты бежишь. Все видно, как в ясном зеркале. Кому так дорога жизнь, надлежит носить сапоги задом наперед.
      Судья Ёсицунэ, услышав это, молвил:
      - Всегда ты болтаешь несуразное, Бэнкэй. Зачем это носить сапоги задом наперед?
      - Ну как же? - отозвался Бэнкэй.- А помните, когда Кадзивара приказал: "Ставьте па суда весла "сакаро"!" - вы изволили сказать: "Не знаю, что это такое - весла "сакаро". Так вот, что на судах весла "сакаро", что па ногах сапоги задом наперед - все едино.
      - Но я и вправду не знал, что такое весла "сакаро",- возразил Ёсицунэ.- А о сапогах задом наперед вообще слышу сейчас впервые. Ежели такая штука действительно существует, объяснись, сделай милость. И коли не будет нам от того позора до конца наших дней, мы охотно переобуемся.
      - Ну что же...- сказал Бэнкэй.
      И он начал повествование о деяниях многих поколений государей и их благородстве в битвах, что гремели в шестнадцати царствах великих, пятистах царствах средних и неисчислимом обилии царств малых, а все воины на ходу окружили его и стали слушать его неторопливый рассказ, хотя враги уже с воем подступали к пределу полета стрелы.
      - Помнится мне, случилось это в стране Сайтэндзику, и были среди шестнадцати великих царств этой страны царство Сиранаи и царство Харанаи. На границе между этими царствами стояла гора Кофусан, Благоуханного Ветра. От её подножия на тысячу ри простиралась равнина. Поскольку эта гора Кофусан была горой сокровищ, государи обоих царств стремились её захватить, и у подножия ее не прекращались сражения. Как-то однажды государь Харанаи, наскучив таким положением, снарядил войско в пятьсот десять тысяч всадников и двинул его на Сиранаи, чтобы захватить это царство. Но государь Сиранаи был тоже мудрый владыка и подумал об этом заранее. На северном склоне горы Кофусан было место, именуемое Тысяча Пещер, и там обитало стадо слонов числом в тысячу голов. Был среди них огромный слон. Государь Сиранаи его отловил и, чтобы приручить, назначил ему в день по четыреста коку разного корма. Придворные на совете спросили: "Какой выгоды ты ждешь, откармливая этого слона?" Государь им ответил: "Это на случай, если случится что-либо худое". И вот, когда вдруг разразилась война, он не стал собирать свое войско. Он позвал слона и приблизил уста свои к слоновьему уху: "Не забывай моих благодеяний". И с тем послал его на войско врагов.
      Огромный слон взъярился и рассвирепел. Воздев к небесам хобот, он заревел, словно разом взвыла тысяча наших труб хорагаи. Этот рев проникал до мозга костей, и вынести его было невозможно. А слон первым же ударом левой ноги растоптал насмерть пять десятков воинов. Семь дней и семь ночей длилось сражение, и в нем полегли все пятьсот десять тысяч всадников. Лишь сам государь Харанаи, шесть его министров и придворных и трое воинов, а всего десять человек, уцелели и укрылись на северном склоне горы Кофусан.
      Было двадцатое число десятого месяца, подножье горы устилала алая осенняя листва, и пятнами лежал выпавший за ночь снег. Воины противника надвигались. Тогда государь Харанаи, чтобы спасти свою жизнь, обул сапоги задом наперед. Теперь носки сапог у него глядели назад, а каблуки были обращены вперед. Увидев его следы на снегу, воины противника сказали: "Видно, этот иноземный государь хитер и он что-то замыслил. На этой горе водится множество тигров, и, если мы замешкаемся здесь до захода солнца, жизнь наша будет в опасности". И они воротились в селения у подножья горы. А государь Харанаи, спасши свою жизнь, благополучно миновал замок под названием Наритотю и возвратился в свою страну. Там он собрал новое войско в пятьсот шестьдесят тысяч всадников, снова напал и на этот раз одержал победу, захватил того слона и вступил на престол царства Сирапаи. И все из-за пары сапог, обутых задом наперед. Такова история о мудром иноземном государе. Вы же, господин,- великий японский военачальник, десятый потомок государя Сэйва. Сказано:
      "Когда враг кичится, будь скромен. Когда же враг унижен, будь с ним кичлив". Вы как хотите, а я...
      И Бэнкэй переобул сапоги задом наперед и двинулся дальше. Судья Есицунэ, увидев это, произнес:
      - Какие удивительные истории ты знаешь! Где им тебя научили?
      - Когда я был в попечении у преподобного Сакурамото,- ответил Бэнкэй,- я вычитал это из священных книг то ли секты Хоссо, то ли секты Санрон.
      - Ты у нас воин с большими познаниями,- сказал Есицунэ.
      - Что ж, пожалуй, не найдется человека, столь же отважного и мудрого, как я,- самодовольно отозвался Бэнкэй.
      Так они спокойно отступали, а братия шла следом за ними. В тот день передовым был Дзибу-но Хогэн. Повернувшись к монахам-воинам, он сказал:
      - Что за странная вещь? До сих пор их следы вели вниз в долину, а теперь, глядите, они поднимаются нам навстречу! Как это понимать?
      Из задних рядов выскочил вперед свирепый монах по прозванию Исцеляющий Будда, поглядел и сказал так:
      - Здесь, наверное, вот что. Этот самый Судья Есицунэ возрос в храме Курама. Он воин с большими познаниями. Да и вассалы его тоже стоят каждый тысячи. И есть между ними два монаха. Один зовется Хитатибо из храма Священного Колодца Миидэра, изрядный книжник. Другой - ученик преподобного Сакурамото, зовется Мусасибо Бэнкэй, он отменный знаток в делах военных как заморских, так и нашей страны. Например, государь страны Харанаи, когда на северном склоне горы Кофусан на него напустили слона, спасся бегством, обув сапоги задом наперед. Видно, с него они взяли пример. Не теряйте времени! Скорее за ними!
      Монахи неслышно приблизились на расстояние полета стрелы, а затем дружно издали боевой клич. Шестнадцать вассалов, все как один, содрогнулись.
      - Надо было раньше слушать, что я вам говорил,- произнес Есицунэ.
      Вассалы, словно бы не слыша его, только наклонили головы и, толкая друг друга, устремились дальше.
      Так они прошли еще немного, вдруг видят - впереди непроходимое место. То был водопад Белые Нити в верховьях реки Ёсино. Глянешь наверх - с высоты в пять дзё низвергается водопад, словно перепуталось множество нитей. Вниз поглядишь - в трех дзё под ногами точь-вточь Бездна Красных Лотосов, где от неимоверной стужи у грешников лопается кожа и кровь прыщет на лед, так и здесь крутятся в водовороте осенние алые листья, переполняют реку стекающие отовсюду талые воды, бьются о пороги волны, и впору им разрушить хотя бы и гору Хорай. И у этого берега, и у дальнего - словно сверкающие белые ширмы на два дзё возвышаются над водой, и не тает там снег с конца осени и по сей зимний день словно листовым серебром, окованы берега льдом и смерзшимся снегом.
      Бэнкэй первым вышел к реке, взглянул, и подумалось ему, что переправиться будет невозможно. Однако же он не хотел обескураживать товарищей и сказал с обыкновенной своей беспечностью:
      - Что мы топчемся перед этой горной речушкой? Давайте переходить!
      - Как мы сможем её перейти? - возразил Судья Есицунэ.- Здесь надлежит нам решиться и вспороть себе животы.
      - Ладно,- сказал Бэнкэй.- Вы как хотите, а я... Он сбежал вдоль реки по течению вниз на четыре десятка шагов, зажмурил оба глаза и произнес такую молитву:
      - Бодхисатва Хатиман, покровитель рода Минамото! С каких пор отвернулся ты от моего господина? Внемли мне, защити от злосчастья!
      Затем глаза он открыл и увидел: еще ниже шагах в семидесяти имеется отличное и удобное место. Он подбежал. Там в реку с обоих берегов вдавались скалистые утесы, и рвалась между ними вода, кипя и бушуя, но на той стороне скала в тысячу дзё обвалилась, и среди обломков камней чуть ли не посередине реки выросли три превысоких бамбука. Листья их спутались между собой, ежедневно падавший снег набился меж ними, и свисали сосульки, словно расцветали цветы из драгоценных камней.
      Увидя это, Судья Ёсицупэ сказал:
      - Вряд ли я смогу здесь перейти, но тогда хоть промерю, глубока ли вода. И если со мной что случится, не отступайте, идите в реку смело.
      И все отозвались:
      - Поступим, как вы сказали.
      В тот день на Судье Есицунэ были алые сверху и пурпурные понизу кожаные доспехи поверх кафтана из красной парчи, на голове красовался белозвездный шлем, у пояса меч, изукрашенный золотой насечкой, а из-за спины над головой высоко выдавались длинные стрелы с белочерным опереньем "накагуро" из орлиного пера. Он приладил к луку "медвежью лапу", прижал локтем к левому боку и приблизился к краю воды. Затем он вцепился пальцами в набедренники, нагнул голову и с криком "Эйтц!" стремглав прыгнул к бамбукам. Благополучно перелетев через поток, он встал на том берегу. И он произнес, отряхивая водяные брызги с набедренников:
      - Не так уж это и страшно, как кажется оттуда. Давайте сюда, друзья!
      Кто же откликнулся на его призыв и прыгнул следом? Четырнадцать человек из шестнадцати, а первыми были Катаока, Исэ, Кумаи, Бидзэн, Васиноо, Хитатибо, "разноцветный" Суруга Дзиро и слуга Кисанда. На этом берегу остались лишь двое: Нэноо Дзюро и Бэнкэй.
      Едва Нэноо приготовился прыгать, как Бэнкэй ухватил его за стрелковый нарукавник и сказал:
      - Так тебе не перепрыгнуть. У тебя трясутся колени. Сними-ка прежде доспехи, братец.
      - Как же так? - возразил Нэноо.- Все прыгали в доспехах, а я один без доспехов?
      - О чем вы там беседуете, Бэнкэй? - осведомился Судья Ёсицунэ.
      - Я говорю Нэноо снять доспехи перед прыжком,- отозвался Бэнкэй. - И правильно! Тотчас заставь его снять! - приказал Ёсицунэ.
      Не в пример всем прочим вассалам, здоровенным молодцам, не достигшим еще и тридцати лет, Нэноо был пожилым человеком. Ему исполнилось уже пятьдесят шесть. Несколько раз говорил ему Ёсицунэ: "Поход будет тебе не под силу. Останься в столице". Но он всякий раз отвечал упрямо: "Когда вы, господин, процветали, моя жена и дети без конца пользовались вашими милостями. Как же теперь, когда вас постигла беда, могу я остаться в столице и поступить в услуженье к чужому?"
      Подчиняясь приказу, он сложил с себя доспехи и оружие, но на том берегу решили, что и так ему не перепрыгнуть. Снявши тетивы с луков, в одно они их связали и швырнули конец через реку.
      - Тяни к себе! Хватайся сильнее! Держи крепче! - закричали они Нэноо и таким вот путем перетащили его через омуты в быстрых водах.
      Оставшись один, Бэнкэй не стал прыгать там, где переправились Судья Ёсицунэ и все остальные вассалы. Вместо этого он поднялся вверх по течению на полтора десятка шагов, счистил с края скалы рукоятью алебарды снежные сугробы и заявил:
      - Противно было смотреть, как вы топчетесь перед этой жалкой канавой, как вы прыгаете и отчаянно хватаетесь за эти несчастные бамбуки. Ну-ка, там, посторонитесь! Поглядите, сколь ловко перепрыгнул!
      - Это он из зависти, чтобы мне досадить, не обращайте на него внимания,произнес Ёсицунэ, подтягивая распустившиеся тесемки на сапогах цурануки.
      Он стоял на колене, опустив голову, как вдруг раздался отчаянный вопль: "Эйя! Эйя!" Это Бэнкэй, совершая ловкий прыжок на тот берег, запутался ногой в азалиях, проросших из трещины в скале, и обрушился в воду. Стремительный поток колотил его о камни. Река уносила его. Увидев это, Судья Ёсицунэ вскричал:
      - Ах ты, сорвался все-таки!
      Он схватил "медвежью лапу" и подбежал к краю воды. Бэнкая несло мимо, крутя и переворачивая. Ёсицунэ подцепил его за наспинную пластину панциря и потащил к себе.
      - Видел кто-нибудь что-либо подобное? - произнес он. Подбежал Исэ Сабуро и ухватился за рукоять "медвежьей лапы". Судья Ёсицунэ стоял и смотрел, как огромного монаха в полном боевом снаряжении подвесили на "медвежьей лапе" в воздухе. Вода с него стекала ручьями. Затем его рывком выбросили на берег. Спасенный от верной гибели Бэнкэй, жалко хихикая, предстал перед господином.
      Судья Ёсицунэ оглядел его и произнес с отвращением:
      - Ну что? Сладка ли доля отъявленного болтуна? Бэнкэй ответил на это игриво:
      - Ошибки случаются. Говорят, иной раз плошал и сам Конфуций.
      Все снова двинулись в путь, а Бэнкэй задержался и подошел к бамбукам. Присев на корточки перед тремя бамбуковыми стволами, он обнажил свой меч "Иватоси" - "Пронзатель Скал" и обратился к ним, словно к людям, с такой прочувствованной речью:
      - Бамбук - живое существо, и я тоже живой человек. У бамбука есть корень, и, когда приходит веселая зеленая весна, от него вновь у всех на глазах поднимается росток. А у нас ведется не так: коль мы раз умираем, то второй раз не возвращаемся к жизни. Мне жаль рубить вас, бамбуки, но что поделать, иначе погибнем мы!
      И он их срубил, завалил комли снегом, а верхушки с листвой выставил над волнами реки.
      Нагнав Судью Ёсицунэ, он сказал:
      - Я там подправил немного паши следы. Судья Ёсицунэ оглянулся. Позади с грохотом катились
      воды горного потока. Дела древних лет пришли ему на
      память, и он произнес с большим чувством:
      - Кётёку, возлюбивший песню, плыл в лодке, опрокинулся и утонул. Хоте, возлюбивший флейту, плыл на бамбуковом стволе, перевернулся и утонул. Чжоуский Муван взобрался на стену и вознесся к небесам. Чжан Бован в древности переплыл на бревне Великое море. А я, Ёсицунэ, ныне переправился через горный поток на листьях бамбука!
      Они поднимались в гору и вскоре очутились в расселине, защищенной от ветра. И сказал Ёсицунэ:
      - Аварэ, отменное место! Здесь будем ждать врага. Если враг с ходу перейдет поток, будем расстреливать его сверху вниз, а когда кончатся стрелы, вспорем себе животы. Если же эти мерзавцы переправиться не смогут, мы проводим их восвояси насмешками.
      А монахи уже тут как тут, подступили к реке.
      - Неужели здесь можно перейти? Да тут нипочем не переправиться! закричали они и отчаянно забранились.
      - Каков бы он ни был, этот Судья Ёсицунэ,- сказал тогда Дзибу-но Хогэн,он все-таки человек, а не злой дух. Значит, должно быть здесь место, где можно переправиться.- Он внимательно огляделся и заметил склоненные над водой бамбуки.- Ну вот, так я и знал! Они хватались за эти вон стволы и переходили! Это каждый может. Давайте сюда, братья!
      И вот три монаха с вычерненными зубами, в панцирях с полным прикладом, при копьях и алебардах за поясом взялись за руки, рванулись вперед с лихими воплями и прыгнули. Они ухватились за верхушки бамбуковых стволов и с криком "Эйтц!" попытались подтянуться, но ведь Бэнкэй только что срубил эти стволы под корень, и монахов накрыло с головой, понесло и ударило о камни, и больше их не было видно. Прахом легли они в водяную могилу. А когда на том берегу, высоко на склоне горы, дружным хохотом разразились шестнадцать воинов, братия только подавленно молчала.
      Потом Преподобный Хитака сказал:
      - Это дело рук дурака по имени Бэнкэй. И дураками мы будем, если останемся здесь еще хоть недолго. А если идти вверх по течению в обход, на это уйдет несколько дней. Давайте лучше вернемся в храм и все хорошенько обсудим.
      Никто не сказал на это: "Стыдно! Один за другим прыгнем в реку и умрем!" Все сказали: "Правильно, так и сделаем". И они повернули назад по собственному следу.
      Увидев это, Судья Ёсицунэ подозвал к себе Катаоку и сказал ему:
      - Окликни ёсиноских монахов и передай: "Ёсицунэ-де признателен им, что проводили его столь далеко, хоть и не сумели переправиться за ним через реку". Это им на будущие времена.
      Катаока наложил на свой лук нелакированного дерева огромную гудящую стрелу, выстрелил через ущелье и крикнул:
      - Слушайте слово господина! Слушайте слово господина!
      Но монахи убредали, словно бы не слыша.
      Тогда Бэпкэн в промокших насквозь доспехах взгромоздился на поваленное дерево и заорал им вслед:
      - Если кто-либо из вас наставлен в искусствах, глядите сюда! Бэнкэй, знаменитый в Западном храме на горе Хиэй, исполнит танец рамбсси!
      Услыша это, монахи приостановились. "Давайте посмотрим",- сказали одни. "Нечего нам смотреть!" - возразили другие. Бэнкэй произнес:
      - Играй, Катаока!
      И Катаока с совершенно серьезным видом принялся отбивать такт боевой стрелой по нижней части лука, припевая: "Мандзайраку, мандзайраку - радость на множество лет..." Бэнкэй танцевал и танцевал, а монахи глядели на него, не в силах повернуться и уйти. Но сколь ни забавно он танцевал, еще потешнее была песня, которую он повторял снова и снова:
      Если весной плывет по реке Вишенный цвет, Какое мы имя дадим реке? Назовем Ёсинб.
      Если осенью плывет по реке Красный кленовый лист, Какое мы имя дадим реке? Назовем Тапута.
      Ах, незадача! Зима к концу, А по реке плывут Монахи, красные со стыда, Красные, что кленовый лист!
      Один из монахов, неизвестно кто, крикнул:
      - Болван ты!
      - Если есть у тебя что сказать, говори! - предложил Бэнкэй, и тут наступил вечер.
      Когда сгустились сумерки, Судья Ёсицунэ сказал своим самураям:
      - Жаль, что не удалось нам беззаботно угоститься вином и яствами, которыми одарил нас от чистого сердца Саэмон из храма Будды Грядущего. Может, кто из вас успел прихватить что-нибудь с собою? Тогда выкладывайте. Нам надлежит отдохнуть, прежде чем двинемся дальше.
      Все сказали:
      - Когда приблизился враг, мы кинулись бежать наперегонки, и никто ничем не запасся.
      - Не очень-то вы предусмотрительны,- произнес Ёсицунэ.- А я прихватил только свою долю.
      Им-то казалось, что побежали все разом, так когда же успел господин их запастись едою? А Ёсицунэ уже извлек из-под панциря бумажный сверток, а в нем двадцать лепешек моти в мандариновых листьях. Он подозвал Бэнкэя и сказал:
      - Всем по одной.
      Бэнкэй разложил лепешки на расстеленном кафтане, затем наломал веток дерева юдзуриха и принялся откладывать на них одну лепешку за другой, приговаривая:
      - Одну для будды Единого Пути Итидзё; одну для будды Прозрения Бодай; одну для бога Досодзина, охранителя дорог; и одну для защитника буддийского учения Сандзингохо, горного духа.
      Он взглянул на оставшиеся лепешки. Их было шестнадцать. Людей тоже было шестнадцать. Он положил одну лепешку перед господином, четырнадцать роздал товарищам и объявил:
      - Теперь осталась одна. Добавим её к четырем для богов и будд и посчитаем, что эти пять достались мне.
      Взысканные такой милостью господина, все воины с лепешками в руках громко восплакали.
      - Сколь печален сей мир! - стенали они.- Во дни процветания, когда желал господин наш явить свою милость, то дарил нас за верность отменным доспехом либо резвым конем, а ныне рады тому мы, что пожаловал нас он лепешкой! Сколь это печально!
      И они омочили слезами рукава доспехов. Судья Ёсицунэ тоже пролил слезу. И Бэнкэй заплакал было навзрыд, но тут же сделал вид, будто все ему нипочем, и сказал так:
      - Дураки вы, как можно рыдать оттого лишь, что ктото принес подарки и вас оделил? Кто верен богам и буддам, того не одолеть никому! А думать лишь о своем спасении - разве это не значит отступить перед кем-то? Впрочем, жаль, что вы растерялись и бежали с пустыми руками. У меня же хоть и не много, но тоже есть кое-что в запасе.
      С этими словами он вытащил двадцать лепешек. Господин кивнул благосклонно, а Бэнкэй уже преклонил перед ним колени, извлек из-под панциря некий большой черный предмет и положил на снег. "Что такое?" - подумал Катаока, подошел и взглянул. Оказалось, что это бамбуковая фляга, полная вина. Между тем Бэнкэй вытащил из-за пазухи две глиняных чарки, поставил одну перед господином и трижды подряд её наполнил. Затем он потряс флягу и сказал:
      - Питухов много, а фляга одна. Вволю не будет. Ну, хоть понемножку.
      Обнес по очереди товарищей, а тем, что осталось, три раза наполнил чарку для себя самого.
      - Пусть хоть дождь, хоть ветер, а нам сегодня ночью и горя мало,- объявил он затем.
      И эта ночь благополучно миновала.
      Настало утро двадцать третьего числа двенадцатого месяца.
      - Трудны эти горные тропы,- сказал Ёсицунэ.- Давайте спускаться к подножию.
      Они покинули Вишневую долину Сакурадани, спустились к Северным холмам Кита-но ока, где храм Будды Грядущего, и выступили в долину Сигэми. Близко уж было отсюда до людских поселений, и уже стояли рядами убогие лачуги бедняков. Тогда вассалы сказали:
      - Беглецам с поля боя опасно таскать на себе доспехи, хоть это им и в привычку. Такие доспехи можно достать где угодно. А сейчас нет ничего дороже жизни.
      Под старым деревом в долине Сигэми одиннадцать из них бросили панцири и доспехи, и все стали прощаться, чтобы разойтись кто куда.
      Ёсицунэ им сказал:
      - В конце месяца муцуки или в начале кисараги будущего года я выступаю в край Осю. К этому времени надлежит нам встретиться в столице у перекрестка Первого проспекта и улицы Имадэгава.
      И они расстались. Кто подался на гору Ковата, на реку Кицугава, в столичные предместья Дайго и Ямасину, кто ушел в горы Курама. Кое-кто и в столицу пробрался. Судья Ёсицунэ остался один. Не было больше при нем ни самураев, ни слуг, ни "разноцветных". Облаченный в любимый свой панцирь "Сикитаэ", с мечом у пояса, он в ночь на двадцать четвертое число двенадцатого месяца вступил в город Нара и явился в обитель Праведного Кандзюбо.
      ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
      о том, КАК ТАДАНОБУ ТАЙКОМ ПРОБРАЛСЯ В СТОЛИЦУ
      Итак, Сато Сиробёэ Таданобу двадцать третьего числа двенадцатого месяца дошел до столицы. Дни он проводил, скрываясь в окраинах, а по ночам забирался в город и разузнавал о Судье Есицунэ. Однако слухи ходили самые разные, и доподлинно никто не знал. Одни слыхали, будто Есицунэ бросился в реку Есино, другие говорили, будто он через земли Северного побережья ушел в край Осю. Так, слушая и не зная, чему верить, проводил Таданобу дни в столице.
      Между тем наступило двадцать седьмое число двенадцатого месяца. Еще два дня прожил он в беспокойстве, и вот уже из старого года остался лишь сегодняшний день. Завтра сменяется год, начинается новая весна, и плохо тому, кто не празднует три дня смену трех дат. А Таданобу не знал, где провести хотя бы одну из этих ночей.
      Надо сказать, что жила в столице женщина, беззаветно влюбленная в Таданобу. Отцом её был некто Косиба-но Нюдо, и проживала она у него в доме на перекрестке Четвертого проспекта и переулка Муромати, а звали её Кая. Еще в дни пребывания Судьи Есицунэ в столице она с первого взгляда влюбилась в Таданобу и предалась ему всей душой. Когда на рассвете тринадцатого дня месяца симрцуки он вместе с Судьей Есицунэ покидал столицу, она провожала его до самого города Кавадзири в Сэтцу, умоляя взять её с собою хотя бы на самой утлой лодке в самое бурное море. Но Таданобу полагал неразумным даже то, что его господин посадил на корабль свою жену и других своих дам. "Как могу я помыслить взять её с собой?"- подумал он, решительно прервал горькое прощание и уплыл на Сикоку один. Но любовь эту он не забыл и двадцать девятого ночью отправился к ней.
      Она выбежала навстречу, безмерно обрадовалась, укрыла в своих покоях и всячески обиходила. Потом поведала о госте своему батюшке, и тот, призвав Таданобу к себе, сказал:
      - С той поры, как вы соизволили оставить на время столицу, нам ничего о вас не было известно. Сердечно рад, что вы сочли возможным ввериться моему недостойному попечению и явились сюда.
      И тут же пригласил его проводить старый год. А Таданобу про себя решил: как только наступит веселая зеленая весна, стают снега на горных вершинах и покроются листвой подножия гор, он тут же уйдет в край Осю.
      Но недаром говорится: "Небо уст не имеет, а глаголет через людей". Никто никого с умыслом не извещал, однако пошли разговоры, что-де Таданобу в столице, и вскорости стало известно, что люди из Рокухары его разыскивают. Прослышав об этом, Таданобу сказал: "Не ляжет из-за меня позор на других" - и порешил покинуть столицу четвертого числа первого месяца, но ему сказали, будто этот день для него несчастливый, и он отложил уход. Пятого числа он опять не ушел, не в силах расстаться с возлюбленной. Но он решил непременно уйти на рассвете шестого.
      На что никогда мужчине нельзя полагаться, так это на женское сердце. Вчера еще давала клятву "так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах птиц четой неразлучной летать; так быть вместе навеки, чтоб нам на земле раздвоенной веткой расти!". И вдруг, словно одержимая злым демоном тэмма, в одну ночь она сердце свое меняет!
      Когда в прошлом году Таданобу отбыл на Сикоку, приглянулся ей другой, и влюбилась она немедля. Это был камакурский воин, уроженец Восточных земель по имени Кадзивара Сабуро. Власти его ласкали, Таданобу же был от властей беглецом. Она не могла предпочесть беглеца счастливцу и решила рассказать обо всем Кадзиваре: пусть он убьет Таданобу или возьмет живым и доставит к Камакурскому Правителю, а уж насчет награды за такое дело можно не сомневаться. Решивши так, она направила к Кадзиваре в дом, что на перекрестке Пятого проспекта и проспекта Ниси-но Тоин, посыльного, и Кадзивара поспешно к ней явился.
      Спрятав Таданобу в одном из покоев, она поставила перед Кадзиварой угощение. Затем она сказала ему шепотом на ухо:
      - Я призвала вас вот для чего. Между вассалами Судьи Есицунэ есть человек по имени Сато Сиробёэ Тадаиобу. После боя в горах Ёсино он успел скрыться, и с вечера минувшего двадцать девятого числа он находится в этом доме. Завтра он намерен уйти в край Осю. Вы не должны сердиться на меня, что я не сообщила вам раньше. Чтобы не затрудняться самому, пришлите сюда пеших стражников. Они его убьют либо возьмут живым, вы доставите его к Камакурскому Правителю и попросите награду!
      Выслушав это, Кадзивара Сабуро некоторое время молчал, остолбенев от неожиданности. Было ли когда что-либо столь отвратное, жалкое и бессмысленное? Да, женская любовь еще более призрачна и мимолетна, чем молнии блеск или марево в жару, чем снежинка, упавшая в воду. Злосчастному Таданобу и во сне не снилось, что, доверившись этой женщине, он обрек себя бесславной гибели.
      И сказал Кадзивара Сабуро:
      - Я все понял. Однако я приехал в столицу по важнейшим делам дома Кадзивары на три года, а сейчас пошел только второй год. Меж тем отбывающему в столицу не дают два поручения разом. Потому и нет у меня повеления убить Таданобу. Если даже я из жадности и вступлю с ним в бой, выказывая тем верность своему господину, никакой награды мне не будет, ибо не было на то мне приказа. А если я к тому же бой проиграю, это ляжет позором на весь мой род. Так что я не пригоден к такому делу. Поищите того, кто ненавидит Таданобу сильнее.
      С этими словами он повернулся и торопливо ушел домой. "Этой женщине неведомы человеческие чувства, нет у неё сердца",- подумал он и больше никогда её не посещал.
      Предавши любовь Таданобу и отвергнутая Кадзиварой, девица Кая словно бы повисла между небом и землей. А кто виноват, что её отвергли? Как ни поверни, а выходит, что Таданобу теперь её враг! И она решила сама сделать донос в Рокухару. Явилась туда в ночь пятого числа, вызвала Ходзё Еситоки и долго его упрашивала, пока не впустили её к самому Токимасе, и она ему все выложила.
      - Не теряя времени идите и возьмите его! - раздался приказ, и отряд в двести всадников помчался к перекрестку Четвертого проспекта и улицы Муромати.
      Накануне вечером Кая понудила Таданобу упиться прощальным вином, и он спал как убитый. А женщина, предавшая его, скрылась неведомо куда.