Сказал Судья Есицунэ:
      - Все бы хорошо, но вот что мне подумалось. Сумитомо и Масакадо, восстав против воли небес, нашли себе погибель. А обо мне еще скажут вдобавок: "Выступил против воли государя, прежние друзья от него отвернулись, и держаться ему уже не по силам. Живет он от утра до заката, лишь бы прожить лишний день, а когда наконец бежать стало некуда, высочайшее имя Сэйва навязал своему вассалу". Что отвечу я на такое злословье?
      - А я поступлю, как уместно,- возразил Таданобу.- Когда монахи надвинутся, я буду стрелять до последней стрелы в колчане, а когда колчан опустеет, я меч обнажу, чтобы вспороть себе живот. И скажу я им: "Вы полагали, что я и есть Судья Есицунэ? Я ведь всего лишь его верный вассал и зовусь Сато Сиробёэ Таданобу. Я принял на себя имя моего господина и в схватке с вами выказал ему свою преданность. А теперь отрежьте мою голову и представьте Камакурскому Правителю". Сказавши так, я взрежу себе живот и умру, а уж после этого никакая клевета не коснется вашего имени.
      - Что ж, господа,- произнес Есицунэ.- Коль он умрет, все разъяснив с последним своим вздохом, препятствовать я не могу.
      И Таданобу принял на себя имя государя Сэйва. "В этом мире это меня прославит, а в мире ином князь Эмма, судья всех умерших, услышит хвалу в мою честь",- думалось ему.
      - Что за доспехи на тебе? - спросил Есицунэ.
      - Это доспехи, в которые был облачен мой брат Цугинобу в последнем своем бою,- ответил Таданобу.
      - Стрела правителя Ното пронзила их насквозь, так что нельзя на них полагаться. Даже среди монахов могут случиться отменные лучники. Прими вот эти.
      И Есицунэ вручил Таданобу свой алый панцирь и белозвездный шлем. Таданобу снял с себя доспехи, положил их на снег и попросил:
      - Отдайте кому-нибудь из "разноцветных". Однако Судья Есицунэ подобрал их и тут же в них облачился, сказавши:
      - Других доспехов не имею! Поистине беспримерный поступок!
      - Нет ли у тебя каких-либо забот о доме? - спросил Есицунэ.
      И Таданобу сказал:
      - Как и все люди, я появился на свет в "мире живых существ", и как же мне не помнить о моих близких? Когда мы покидали наш край, там остался мой сын трех лет от роду. Ныне, войдя в возраст, спрашивает он: "Где мой отец?" - и хотелось бы мне услышать его голос! Мы покинули Хираидзуми уже после того, как вы выступили оттуда, мой господин, и поэтому мы пролетели через Синобу, подобно шумной стае перелетных птиц, но нам удалось заехать к матушке нашей и попрощаться. Я помню, словно это было сегодня, как престарелая мать прижималась в слезах к рукавам своих сыновей. В голос рыдала она и говорила нам так: "Выпадает мне в преклонных годах одиноко печалиться от разлуки с родными детьми! Смерть разлучила меня с супругом моим, как разлучила с той барышней из соседнего уезда Дата, что заботилась обо мне столь сердечно. Невыносима была моя скорбь, но все же взрастила я вас, родные мои, и, хоть жили мы не под единой крышей, утешением служило мне то, что живем мы в одном краю. А теперь вдруг Хидэхире пало на ум отправить вас обоих под начало Есицунэ, и, конечно же, поначалу это повергло меня в печаль, но потом я возрадовалась, сколь достойными выросли вы у меня. И пусть предстоит вам сражаться хоть целую жизнь, бейтесь храбро, не опозорьте трусостью прах отца. И пусть вы со славой пройдете до пределов Сикоку и Кюсю, все равно, коли только будете живы, раз в год или раз в два года возвращайтесь ко мне повидаться. Один бы остался со мной - об одном бы только печалилась, а когда уходят оба, и столь далеко,- каково-то мне будет?" Так плакала наша матушка, надрывая голос. Оторвавши её от себя, мы сказали ей лишь: "Постараемся!" - и ускакали и целых три года не давала ей знать о себе. Весною прошлого года я послал к ней нарочного с вестью, что Цугинобу убит. Беспримерно было горе её. но она сказала: "Что ж, больше нет Цугинобу, тут ничего не поделать. Зато будущим годом весною обещает быть ко мне Таданобу, и это мне в радость. Поскорей бы прошел этот год!" Ныне ждет она в нетерпении, и, когда вы, господин мой, прибудете в наши края, она поспешит в Хираидзуми и спросит: "Где Таданобу?" Безутешна будет она, коль кто-нибудь скажет ей мимоходом, что-де Цигунобу убит у Ясимы, а Тадаиобу сгинул в горах Есино. Это мучит меня, как тяжкая вина пред нею. Господин мой, если вы благополучно достигнете нашего края, прошу вас: не творите заупокойных молитв ни по мне, ни по Цугинобу, а явите лишь заботу о мате-ри нашей.
      И, еще не договорив, Таданобу прижал рукав к лицу и разрыдался. Пролил слезы и Судья Ёсицунэ, и все шест- надцать вассалов оросили слезами нарукавники своих доспехов.
      - Ты намерен стоять здесь один? - спросил Ёсицунэ.
      - Из десятка молодых воинов, что я привел из Осю, кое-кто погиб, а иных я вернул в родные края. Но троечетверо останутся здесь со мною стоять насмерть.
      - Не вызвался ли остаться кто-нибудь из моих людей? - спросил Ёсицунэ.
      - Вызывались Бидзэн и Васиноо, но я убедил их не покидать вас. Впрочем, долю мою пожелали разделить двое из ваших "разноцветных".
      Услышав это, Судья Ёсицунэ произнес:
      - Эти двое - замечательные духом люди.
      о том,
      КАК ТАДАНОБУ СРАЖАЛСЯ В ГОРАХ ЁСИНО
      Таданобу тут же снарядился перед лицом господина. Поверх кафтана из пятнистого шёлка облачился он в алые доспехи с пунцовыми шнурами, нодвязал нод подбородком тесьму белозвеадного- шлема и опоясался мечом "Цурараи"
      длиной в три сяку пять сунов, унаследованным от предка своего, самого Фудзивары Фухито. Изукрашенный золотом меч, что даровал ему Судья Ёсицунэ, он засунул за пояс. За спину повесил колчан на двадцать четыре стрелы, и заполняли этот колчан боевые стрелы, оперенные чернобелым ястребиным пером, а также длинноперые гудящие стрелы в шесть сунов с огромными раздвоенными лаконечпиками, и на сун выдавалась над его шлемом стрела с оперением сокола-лерепелятника - фамильная драгоценность дома Сато. Лук же был у него короткий, из узловатого дерева и отменно крепкий.
      Между тем солнце было уже высоко. Шестнадцать вассалов и Ёсицунэ удалились своею дорогой. Было так, что за жизнь супруга отдала свою жизнь жена Дун Фэна п за жизнь наставника предложил свою жизнь Сёку-адзяри, ученик преподобного Тико. Но всех превзошли вассалы рода Минамото - те, -кто забывал себя, отдавая жизнь, те, кто жертвовал жизнью за господина. Не ведаю, как было в старину, а в наше смутное время Конца Закона таких примеров немного.
      Было двадцатое число двенадцатого месяца, зимнее небо заволокло беспросветными снеговыми тучами, и свирепый ветер чуть не ломал деревья. То и дело приходилось стряхивать снег, валивший на стрелковый нарукавник, п сугробы, покрывшие наспинные пластины, походили на белое хоро. Таданобу и шестеро его воинов встали в Восточной долине Срединной обители. Укрывшись, как за щитами, позади пяти-шести больших деревьев, они возвели из снега высокий вал и, нарубив ветвей юдзуриха и сасаки, разбросали их перед собой. Затем они стали ждать, когда же нападут на них три сотни врагов из храма Дзао-Гонгэна. "Вот-вот они появятся",- так думали они, по время шло, и вот уже наступил час Обезьяны, а никто не появлялся.
      - День клонится к закату,- сказал тут кто-то.- Не стоит медлить здесь, пойдемте вслед за Судьей Ёсицунэ.
      Оставив свой лагерь, пошли они в отступ, но не прошли еще шагов двухсот, как увидели, что яростные ветры уже покрыли снежными заносами следы ушедшего отряда Ёсицунэ, и тогда вернулись они обратно. И вот, лишь настал час Курипы. три сотни монахов вступили вдруг в долину, дружно огласив все окрест боевым кличем. Семеро из своей крепости отозвались не так громко, по дали знать, что ждут врагов.
      В тот день вел монахов не настоятель, а некий монах по имени Кавацура Хогэн. Был он беспутен и дерзок, но он-то и возглавил нападавших. Облачен и вооружен был он с роскошью, не подобающей священнослужителю. Поверх платья из желто-зеленого шёлка были на нем доспехи с пурпурными шнурами, на голове красовался шлем с трехрядным нашейником, у пояса висел меч самоновейшей работы, за спиной колчан на двадцать четыре боевых стрелы с мощным оперением из орлиного пера "исиути", и оперения эти высоко выдавались над его головой, а в руке ои сжимал превосходный лук двойной прочности "фтатокородо". Впереди и позади него выступали пятеро или шестеро монахов, не уступавших ему в свирепости, а самым первым шел монах лет сорока, весьма крепкий на вид, в черном кожаном панцире поверх черно-синих одежд и при мече в черных лакированных ножнах. Неся перед собой щиты в четыре доски дерева сии, они надвигались боком вперед, пока не приблизились на расстояние полета стрелы, и тогда Кавацура Хогэн, выйдя из-за щитов, зычным голосом прокричал:
      - Ведомо нам стало, что здесь в горах пребывает сейчас Судья Куро Ёсицунэ, младший брат Камакурското Правителя. По этому случаю подвижники Есино отрядили сюда меня. Личной вражды у меня ни к кому нет. Выступаю я не сам по себе, а по государеву указу и как посланец Камакурского Правителя. Что изволит решить господин: спасаться отсюда бегством или пасть в бою? Не пойдет ли кто-нибудь к его светлости? Пусть хорошенько передаст все, что сказано мною!
      Сказано было хитро и осторожно, и Таданобу, выслушав, отозвался так:
      - Экий вздор! Только что ведомо стало вам, что господин наш Судья Ёсицунэ, потомок государя Сэйва, пребывает здесь! Если ты всегда его почитал, что помешало тебе почтить его посещением раньше? Положим, с какихто пор из-за людской клеветы Камакурский Правитель перестал дарить дружбой младшего брата. Но разве не станет он думать совсем по-другому, когда выяснится правда? Жаль мне тебя, ведь все так повернется, что ты будешь потом кусать себя за пуп! Знаешь ли ты, кто приказ получил обо всем тебя расспросить и затем доложить о положении дел? Я - потомок министра-хранителя печати Фудзивары Каматари, отпрыск Фудзивары Фухито, внук Сато Норитаки и второй сын управляющего Сато Сёдзи из Синобу, и имя мое Сато Сиробёэ Фудзивара Таданобу! А теперь хватит болтовни! Все запомнили вы, ёсиноские послушнички?
      Кавацура Хогэн обомлел от оскорбления. Не думая о том, как трудно идти по глубокому снегу, он с воинственным воплем ринулся через долину на приступ. Увидев это, Таданобу обернулся к шестерым своим воинам и сказал им:
      - Плохо будет, если они подойдут вплотную. Вам нужно немедленно затеять с ними обычную перебранку. А я, прихватив с собою две-три боевые стрелы "накадзаси" и опираясь на лук, переберусь через поток выше по течению, зайду к врагам со спины и пугну их гудящей стрелой - хватит с них и одной-единственной стрелы. Я ударю кого-либо из этих горе-монахов в затылок или между наспинных пластин, остальных погоню и рассею, а затем, взваливши их щиты на головы, взберемся на вершину Срединной обители и там встретим врагов. Загородившись щитами, мы вынудим их разбросать все свой стрелы, а когда кончатся стрелы и у пас, мы обнажим большие и малые мечи, ворвемся в гущу врагов и погибнем, рубясь.
      Если хорош военачальник, то не найдется плохих и среди его молодых воинов. И они лишь сказали ему:
      - Врагов много. Берегите себя.
      - Стойте здесь и смотрите, что будет!
      С этими словами Таданобу взял две стрелы <<накадзаси" и гудящую стрелу, подхватил лук и пустился бежать вверх вдоль русла потока. Перейдя па другой берег, он прокрался врагам в тыл и увидел: лежит поваленное дерево с сучьями, перепутанными, словно шерсть у якши. Он прыжком взобрался на ствол и увидел: враги впереди и слева и стрелять по ним можно на выбор.
      На свой лук для троих наложил он стрелу в тринадцать ладоней и три пальца, и тетива плотно вошла в вырез стрелы. Затем мощно её натянул он до отказа, твердо взял цель и выстрелил. И тетива зазвенела, и ровным и страшным гудом пропела стрела в полете, пробила предплечье монаха, державшего щит, и вонзила раздвоенный наконечник в доску щита. И монах под стрелой рухнул как подкошенный.
      Все монашье воинство пришло в смятение, а Таданобу, стуча по луку, закричал что есть силы:
      - Славно, мои молодцы! Победа за нами! Передовые, вперед! Боковые, окружай! Где там Исэ Сабуро, Кумаи Таро, Васиноо, Бидзэн? Давай, Катаока Хатиро! А ты где, Бэнкэй? Бейте негодяев, не давайте уйти никому! Услышав это, Кавацура Хогэн сказал:
      - Это же самые отчаянные из дружины Судьи! Держитесь подальше от их стрел! - И монахи бросились на три стороны.
      Если сравнить, как бежали они врассыпную, то видятся алые осенние листья, гонимые бурей на берегах реки Тацута или Хацусэ.
      Рассеяв врагов, Таданобу подобрал и взвалил на голову их щиты и возвратился в свой лагерь. Все семеро укрылись за щитами и стали ждать, когда враги расстреляют запасы стрел. Разъяренные потерей щитов, монахи выбрали самых отменных лучников, поставили их на предел полета стрелы, и стрельба началась. Сплошным эхом отдавался в лесистых горах гул тетив, и стрелы стучали в щиты, словно град по дощатой крыше или пригоршни мелких камней. Полчаса продолжался обстрел, и ни единой стрелы не было пущено в ответ.
      Шестеро воинов, исполнившись решимости, сказали:
      - Для какого еще случая беречь нам свои жизни? Выйдем на бой немедля!
      Услышав это, Таданобу произнес:
      - Ждите, пока у них не выйдут все стрелы. Похоже, эти ёсиноские монахи нынче впервые в бою. Коли будут они воевать так и дальше, то стрелы у них скоро кончатся и они со своими луками, снятыми тетивами и пустыми колчанами отступят и навалятся на остальную братию, начнется у них толчея, и вот тут-то мы примемся бить их на выбор и разгоним, а когда расстреляем все стрелы, кинем здесь колчаны и ножны, ринемся на врага и погибнем в бою.
      Еще не успел он договорить, как братия смешалась, распалась на кучки и остановилась.
      - Ага, вот оно! - вскричал Таданобу.- Бей их! Он выступил из-за щита, встряхнул на себе панцирь, чтобы сомкнулись разошедшиеся пластины, и, прикрываясь, как щитом, стрелковым нарукавником, принялся стрелять, дав себе полную волю.
      Когда через некоторое время он отступил на шаг и оглянулся, то увидел: из шести его воинов четверо пали и осталось только двое. Но и эти двое были полны решимости, они разом вышли вперед, чтобы прикрыть Таданобу от вражеских стрел. Тут же стрела некоего монаха по прозвищу Исцеляющий Будда пронзила одному из них горло, и оп упал мертвым. Второго ударила в бок под ребра стрела некоего Дзибу-ио Хогэна, и он тоже скончался. Все шестеро воинов были убиты, и Таданобу остался один.
      - Слабоваты были у меня соратники, только путались под ногами,- произнес он с пренебрежением и пошарил в полчане. Там оставалась только одна "игла" и одна гудящая стрела. "Эх, мне бы сейчас подходящего противника,- подумал он.Я бы всадил в него отменную стрелу ц вспорол бы себе живот".
      Между тем Кавацура Хогэн, потерпевши поражение в этой перестрелке, упал духом. В растерянности стоял оп среди трех десятков уцелевших монахов, сбившихся в черную кучу, когда позади них появился весь черный монах в совершенно черном облачении.
      Был он в двуслойном панцире из черной кожи поверх черно-синего кафтана, на голове его красовался рогатый шлем с пятирядным нашейником "кабанья холка", у пояса висел крытый черным лаком меч трех сяку девяти супов длиной в ножнах с чехлом из медвежьей шкуры. Был при нем роскошный колчан, отделанный мехом, а в колчане стрелы длиною в четырнадцать ладоней и толстые, как флейтовый бамбук, с черным оперением, торчащим из-за головы. И в руке он сжимал лук "итодзуцуми" для четверых, размером в девять сяку.
      Взобравшись на поваленное дерево, он обратился к Таданобу с такими словами:
      - Смотрел я сейчас, как воевала паша братия. Поистине, вели они себя бестолково. У Минамото-де сила малая, ну и оплошали и остались в дураках. Ты, Судья Есипупэ, знаменит на весь свет и великий военачальник. Из служивших тебе не было ни одного, кто не стоил бы тысячи. Но вот все твои вассалы перебиты. Полегда и большая сила монахов. Что ж, удобный случай! Пусть великий военачальник из рода Минамото сразится в поединке с военачальником от братии! Знаешь ли ты, кто говорит тебе это? Может быть, тебе приходилось раньше слышать, что есть такой человек из родового союза Судзуки, уроженец землн Кии, родственник этого недотепы Кавацуры Хогэна, с которым ты нынче столкнулся. С детских лет я отличался злобным нравом, снискал известность как человек буйный и был изгнан из родного края. Подвизался я в Великом Восточном храме Тодайдзи, что в городе Пара, но и оттуда изгнали меня за бесчинства. Затем жил я в Ёкаве на горе Хиэй и оттуда тоже был изгнан. Тогда возложил я свои упования на человека по имени Кавацура Хогэн и вот уже два года пребываю здесь, в Ёсино, а поскольку явился я сюда из Ёкавы, то здешнее имя мое - Преподобный Какухан из Ёкавы. Так вот, намерен я снискать себе громкое имя в этом мире, метнув в тебя боевую стрелу из моего колчана. И ежели ты в ответ удостоишь меня своей стрелы, я разглашу весть об этом даже в мире ином, и это будет моим туда подношением!
      Сказавши так, он наложил на лук для четверых стрелу в четырнадцать ладоней, с буйной силой натянул тетиву до отказа и выстрелил. Таданобу стоял, опершись на свой лук. Стрела скользнула по его левому нарукавнику и на всю длину наконечника впилась в дерево сии позади него.
      Увидев это, Таданобу сказал себе:
      - Разве так стреляют? В дни мятежа Хогэн, как говорили мне, Минамото Тамэтомо стрелою в пятнадцать ладоней из лука для семерых пробил насквозь человека в доспехах и еще двоих, стоявших за ним. Вот это был славный выстрел! Впрочем, это было в старину, и я не думаю, что стрелки такой мощи водятся в наше время. Итак, на первый случай он промахнулся. Однако второй стрелой он намерен попасть, и если угодит мне в живот или в грудь, то будет мне плохо.
      Он наложил на лук стрелу "игла" и два-три раза опробовал тетиву. "Расстояние немного велико,- подумал он.- И поднялся ветер из долины. Так недолго и промахнуться. А если даже и попаду? Вон он какой могучий, обязательно носит под панцирем нагрудник из крепких пластин. И если стрела моя не пронзит его тело, я покрою себя позором. Нет, не в него самого я буду стрелять, а перешибу-ка лучше его лук!"
      Рассказывают, будто танский Ян Ю со ста шагов ста стрелами пробил сто листьев ивы. А в нашей стране Таданобу с расстояния в пять данов не давал промаха по вещи величиной в три суна. А уж тем более в столь удобную цель, как лук, который противник держит в левой руке! "Хоть расстояние немного велико,подумал Таданобу,- промаха быть не должно". Он снял с лука и воткнул в снег "иглу", наложил стрелу с раздвоенным наконечником, слегка натянул тетиву и стал ждать. И когда Какухан, раздосадованный первым промахом, наложил вторую стрелу и прицелился, Таданобу рывком натянул тетиву, и стрела вспорола воздух.
      Раздвоенный наконечник напрочь обрубил верхнюю часть лука Какухана. Какухан отшвырнул обломки влево от себя, сбросил колчан и произнес:
      - Земные жизни наши достигли предела, так решено в прежних существованиях. Будем биться дальше.
      Он выхватил свой меч длиной в три сяку девять супов;
      лезвие молнией блеснуло над его головой, и он с воинственным ревом двинулся напрямик в наступление. Таданобу знал, что так и будет, поэтому тоже отбросил лук и колчан, обнажил свой меч "Цурараи" длиной в три сяку пягь сунов и стал ждать.
      Какухан шёл на него, ревя, подобно слону, полирующему бивни. И, словно разъяренный лев, ждал его Таданобу. И вот Какухан налетел, распаленный жаждой битвы, и принялся рубить с огромной силой справа и слева, словно бы стремясь начисто скосить противника. Таданобу, ловко увертываясь, отражал его удары, и лязг мечей был похож на звон медных тарелок добёси, которыми отбивают такт при священных плясках микагура.
      Какухан, размахнувшись мечом, открыл бок, и как глупый еще ястребенок ныряет в клетку за кормом, так Таданобу, нагнувши голову, стремглав скользнул вперед и ударил. Почувствовав удар, громадный монах решил, что ему пришел конец, и обильный пот выступил у него на лбу. Но у Таданобу вот уже три дня не было во рту ни капли вина и ни зернышка риса, и рука его утратила силу. Увидев это, братия восторженно возопила:
      - Молодец, Какухан! Победа за тобой! Минамото отступает! Не давай ему передышки!
      Некоторое время Какухан наступал, но затем рука его почему-то тоже ослабела, и он стал подаваться назад. Увидев это, один из монахов проговорил:
      - Видно, Какухану приходится туго. Навалимся скопом и поможем ему!
      - Пожалуй, надо бы,- согласились остальные. Кто же вышел на помощь Какухану? Исцеляющий Будда, Преподобный Хитака, Тономоноскэ, Якуи-но-камп, Каэсака Хикосири, Дзибу-но Хогэн и Ямасина-но Хогэн - семеро самых свирепых и сильных монахов с воинственными криками ринулись к месту схватки.
      Таданобу почудилось, что он видит это в дурном сновидении, но тут Какухан разразился руганью:
      - Это еще что такое? Как смеете буйствовать, мопахн? Когда сражаются военачальники, надлежит вам стоять в стороне и смотреть! Или вы хотите, напав скопом, опозорить меня на всю жизнь? Смертельными врагами станете мне - ив будущих рождениях тоже!
      - Видно, ему не по душе, что мы вступаемся,- сказали монахи.- Лучше нам отойти и смотреть со стороны.
      И ни один из них не вмешался в бой.
      "Экие негодяи! - подумал Таданобу.- А впрочем, не пора ли мпе отступить?" Он взмахнул мечом и с силой обрушил удар на макушку шлема Какухана. Тот отшатнулся. Таданобу, выхватив из-за пояса короткий меч, подскочил к нему вплотную и сделал выпад. Острие угодило по внутренней стороне нашейника. "Попал!" -у монахов дух захватило. Таданобу изогнулся и ударил вновь. Меч лязгнул по крепежной пластине нашейпика, но голова Какухана осталась цела.
      Тогда Таданобу отбежал на пятьдесят - шестьдесят шагов. Там было поваленное дерево. Он без колебаний легко перепрыгнул. Какухан, бежавший за ним следом, ударил изо всей силы. По Таданобу он промахнулся, и меч глубоко увяз в древесном стволе. Пока он тщился высвободить меч, Таданобу отбежал еще на пятьдесят шагов и тут увидел: впереди скалистый обрыв глубиной в сорок дзё. Это и была пропасть Возвращение Благовестного Дракона, гиблое место, куда не проникал еще ни один человек. Не за что было на каменной стене зацепиться руками, некуда было и ногу поставить, и даже заглянуть вниз было страшно. А враги надвигались сзади, подобно черной туче. И Таданобу подумал: "Если дам себя здесь изрубить, то скажут, будто я поддался врагам. Но если в пропасти разобьюсь, то похвалят, что сам лишил себя жизни". Он вцепился пальцами в набедренники, приблизился к обрыву и с криком "Эйтц!" прыгнул. И едва пролетел он два дзё, как угодил в расселину и остановился, удержавшись на ногах. Сдвинув шлем на затылок, взглянул он вверх и увидел: из-за края обрыва торчит голова Какухана, глядящего на него сверху вниз.
      - Какой стыд! - произнес Какухан.- Показывать спину такому противнику, как я! Изволь воротиться, и продолжим схватку. А если ты желаешь, чтобы я следовал за тобой, хорошо, я готов, куда тебе угодно: на запад ли до самой Хакаты, на север ли до горы Хокусан на острове Садо или до Тысячи островов Эдзо на востоке...
      Не договорив, он с криком "Эйтц!" прыгнул вниз. Но что это? Увы, судьбе его наступил предел, ибо краем панциря зацепился он за сук поваленного дерева и полетел вверх тормашками. Кубарем скатился он к Таданобу, ждавшему его с мечом наготове.
      И когда он поднялся на ноги, Таданобу размахнулся и ударил. Прославленный меч-сокровище, мощная длань! Удар с треском расколол переднюю часть шлема Какухана вместе с наличником и разрубил напополам его лицо. Когда Таданобу выдернул меч, Какухан рухнул как подкошенный. Раз и еще раз попытался он подняться, но силы покидали его. Стиснувши руками колени, он произнес:
      "Конец..." Это было его последнее слово, и он испустил дух. Был ему сорок один год.
      Разделавшись с Какуханом, Таданобу немного отдохнул. Затем он отрезал голову врага, насадил её на острие меча и вскарабкался наверх, на вершину Срединной обители.
      - Эй, братия! - гаркнул он.- Узнает ли кто из вас эту голову? Это голова вашего прославленного Какухана, а взял её Ёсицунэ! Если есть среди вас его ученики, заберите её и за него помолитесь!
      С этими словами он швырнул голову вниз, в сугробы долины. И сказал один из монахов:
      - Даже прославленный Какухан не справился с ним. Что же можем тогда сделать мы? Идзая, давайте вернемся к себе и снова обсудим все дело!
      Никто не сказал на это: "Позор! Нападем на него и убьем!" Все сказали: "Правильно, так и сделаем".
      Монахи побрели обратно в свой храм, а Таданобу, оставшись один, огляделся окрест и прислушался. Стонали и звали на помощь раненые, безгласно лежали хладные трупы убитых. Был вечер двадцатого числа, и наступила темнота, ибо луна всходила лишь перед самым утром. Накануне Таданобу твердо решил умереть, но, хоть и остался в живых, погибать здесь попусту он не собирался. Он снял шлем, подвесил его на тесемках к панцирю, связал узлом на макушке растрепавшиеся волосы, взял на плечо окровавленный меч и, обогнав монахов, направился к храму.
      Увидев это, монахи наперебой завопили:
      - Эй, кто там есть в храме! Мы разгромили Судью Ёсицунэ в горах и теперь он убегает в направлении храма! Беритесь за оружие, не упустите его!
      Но подул ветер, поднялась ночная метель, и их никто не услышал.
      Таданобу вступил в храм через Главные Ворота. По левую руку было большое строение, и была это обитель монаха по имени Ямасина-но Хогэн. Таданобу вошел и увидел, что ни в гостиной, ни в сторожке нет никого. Он прошел по веранде и заглянул в среднюю дверь. Там в просторной комнате восседали двое монахов и трое мальчиков-прислужников, а перед ними стояли блюда со всевозможными яствами и две-три фарфоровые бутылочки с сакэ, украшенные бумажными бантами и ромбами. Увидев это, Таданобу подумал: "Навряд ли они ожидают меня! Ждут они кого-то из монахов с победой, наверное, хозяина дома. А пировать-то здесь суждено чужому!" Подумав так, он с мечом на плече протопал по настилу веранды и, рявкнув: "Ага!", шагнул в помещение. Ну и перепугались монахи и мальчики! Они мигом рассыпались кто куда.
      А Таданобу грузно уселся па лучшее место, придвинул к себе яства и принялся угощаться в свое удовольствие. Вдруг вдали раздались вопли врагов. Услышав их, Тадапобу подумал: "Этак не годится. Бутылочка и чарочка глядят на меня, а время-то уходит". В выпивке он знал толк, а потому, ухвативши бутылочку за горло, сплеснул немного вина в сторону и опорожнил её большими глотками. Затем, подсунув шлем под колено и нимало не беспокоясь, он склонился над огнем и стал греться. Весь день он топтался в тяжелых доспехах по снегу, да еще залил вином усталость после боя, и тепло сморило его. Он задремал и сквозь дрему слушал вопли подступавших врагов.
      Но вот монахи подошли к дому вплотную и заорали:
      - Эй, Судья Есицунэ, вы здесь? Уж теперь-то вам не скрыться! А ну выходите!
      Таданобу, вздрогнув, проснулся, надел шлем и прикрыл огонь.
      - А что вы стесняетесь? - отозвался он,- Входите сами сюда, ежели кто желает!
      Тот, кто имел бы две жизни, вошел бы без колебаний. А монахи только шумели и суетились снаружи.
      И сказал Ямасина-по Хогэн:
      - Не позволю я, чтобы беглец с поля боя просидел всю ночь в моем доме! Коли нам повезет в этом деле, мы такие дома будем возводить хоть каждый день. Поджигайте, а как скоро он выскочит, стреляйте его на месте!
      Таданобу, услышав это, подумал: "Будет досадно, ежели скажут потом, что это враги сожгли меня заживо. Пусть лучше скажут, что я сжег себя сам". Он схватил ширму, поджег её и поднял огонь к потолку. Увидев это, монахи завопили:
      - Ай-ай! Загорелось само! Стреляйте в него, как только он выйдет!
      Они натянули луки, обнажили мечи, уставили алебарды и стали ждать.
      А Таданобу, когда пожар разгорелся, как было ему по душе, вышел перед ними на веранду и произнес:
      - Ну-ка, уймитесь, монахи, и слушайте меня! Вы полагаете, что я и вправду Судья Есицунэ? Нет, мой господин давно уже скрылся неведомо где. Я же всего лишь его верный вассал, и зовут меня Сато Сиробёэ Фудзивара Таданобу. И никому из вас не придется говорить про меня:
      я-де его убил, он-де его прикончил. Я сам вспорю себе живот. Возьмите мою голову и представьте Камакурскому Правителю.
      С этими словами он выхватил короткий меч и сделал вид, будто всаживает его себе под левый бок, а на самом деле он всунул меч обратно в ножны, опрокинулся назад и вкатился в комнаты, бегом поднялся по лестнице к потолку и выглянул. Восточная сторона здания еще не загорелась. Ударом ноги он проломил сквозь потолок настил крыши, выскочил наружу и увидел: кругом поднимается дым и сыпятся искры. Обитель была возведена у среза холма, и расстояние между крышей и краем среза не превышало одного дзё.
      - Коли суждено мне здесь не допрыгнуть и убиться,- сказал себе Таданобу,значит, так уж суждено. Бодхисатва Хатиман, воззри на меня!
      Ухнув, он прыгнул и благополучно перелетел па край обрыва, а затем вскарабкался на вершину холма, где росла одинокая сосна, снял с себя и расстелил доспехи, улегся на них, положив под щеку шлем, и стал спокойно смотреть, как мечутся его враги.
      - Ужасное дело! - восклицали монахи.- Вместо Судьи Есицунэ оказался какой-то Сато Таданобу! И ведь сколько людей перебито из-за этого обмана! Нечего и думать - представлять его голову Камакурскому Правителю! Пусть уж лучше он там сгорит дотла, негодяй!
      Когда пожар унялся и потухли искры, монахи все-таки решили: "Отправим в Рокухару хотя бы обгорелую голову". Искали вместе и поодиночке, но поскольку никакого самоубийства не было, не оказалось и обгорелой головы. И монахи разбрелись по кельям, говоря между собой:
      - Должно быть, великой силы душевной был человек. До того не пожелал терпеть позора даже после смертп, что сгорел и обратился в прах без остатка.
      А Таданобу встретил рассвет в молельном зале перед ликом Дзао-Гонгэна, вознося молитвы. Когда же наступил день двадцать первого числа, он возложил на алтарь божества свои доспехи и покинул Священную Вершину Ёсино. Вечером двадцать третьего числа он без приключений вновь вступил в столицу.