Римские историки IV века

      Рядом с хорошим принцепсом Аврелий хочет видеть пользующийся авторитетои доблестный сенат. На протяжении всей истории цезарей он в той или другой форме высказывает свое уважение к сенаторскому сословию. Он с сожалением рассказывает о казнях знатных людей, учиненных Калигулой, и приветствует действия Веспасиана, который восстановил в сенате до тысячи римских родов, удалив из него всех негодных. Есть у него даже попытка объяснить и вместе с тем оправдать гордость знати. В главе, посвященной Диоклетиану, он пишет: "Я хорошо знаю, что когда люди самого низкого происхождения достигнут некоторой высоты, они не знают меры в чванстве и высокомерии... Поэтому мне кажется удивительным, что некоторые упрекают знать в гордости, ведь она помнит о своем патрицианском происхождении и для облегчения тягот, которые ее угнетают, придает большое значение тому, чтобы хоть несколько возвышаться над другими" (XXXIX, 7). В другом месте он берется также оправдать бездетность, наблюдавшуюся преимущественно среди знати. Рассказывая о том, как Калигула не оправдал надежд римского высшего столичного общества, знавшего о высоких качествах его родителей, Германика и Агриппины Старшей, и ожидавшего таких же моральных достоинств от их сына, Аврелий пишет: "На этом основании многие из разумных людей признавали, что лучше остаться совсем без потомства" (III, 6). Создавая весьма ничтожный образ Клавдия и ничуть не преуменьшая его пороков, Аврелий все же говорит, что он сделал несколько полезных распоряжений, исполняя хорошие советы окружавшей его знати, т. е. сената. Это были распоряжения в области юрисдикции, упорядочения военной службы, в области внешней политики, в борьбе с пороками. Далее, когда Аврелий повествует о том, как в тяжелые годы для Римской империи солдаты, по своему произволу возводившие на престол своих ставленников, которых потом сами же свергали, после убийства положительного, с его точки зрения, импeратора Аврелиана, обратились в Рим к сенаторам с просьбой, чтобы они по своему выбору объявили кого-нибудь императором, наш историк с особенным удовлетворением рассказывает об этом редком случае проявления уважения к сенату со стороны солдат, отмечая далее, что сенат не сразу принял на себя эту миссию, заявив сначала, что выбор императора уже стал правом самих солдат (XXXV, 9-10). Однако - вынужден признать Аврелий - вскоре при усилении военщины это право было вновь отнято у сената. В этом он упрекает самих сенаторов, больше занятых своими личными интересами и имуществом, чем общественными и государственными делами (XXXVII, 5-7).
      К городскому плебсу и к солдатчине, которых он идентифицирует, наш историограф относится резко отрицательно. Во-первых, солдатчина продажна: о победе августа, положившей конец гражданским войнам, он пишет, что победа далась ему потому, что он привлек к себе солдат видимостью заботы о продовольствии (I, 2). {222}
      Аврелий оправдывает только те войны, которые привели к расширению Римской империи. Он с удовлетворением упоминает завоевания Августа, Клавдия, Нерона (сделанные им в течение первого счастливого пятилетия его правления I, 3; IV, 2; V, 2). Но в главе об Антонине Пие он высказывает интересную мысль, что слава правителя измеряется не только числом триумфов, велика его заслуга, если он никого не потревожил и не воевал с мирными соседями только ради показа своей доблести (XV, 4-5).
      Когда же нашему историку приходится описывать правления императоров, достигших власти с помощью армии, он дает яркую картину своеволия и самоуправства солдат, которые сами же уничтожают выдвинутых ими императоров, если те не сумели им угодить или если очередной узурпатор пообещал им больше, чем они получили от предыдущего. Такова была судьба Опилия Макрина и его сына Диадумена Гелиогабала (XXII, 4; XXIII, 3) и ряда последующих императоров.
      Однако и сенат, признает Аврелий, не был на высоте своего положения и часто менял отношение к носителям власти, то объявлял их врагами отечества, то в зависимости от успехов провозглашал их августами и после смерти даже награждал божескими почестями (XXXI, 3). "Сами сенаторы,- говорит историк,больше заботились о сохранении своих богатств, чем о будущей судьбе государства, и, таким образом, расчистили путь солдатам и почти что варварам к власти над собой и над потомством".
      Но, помимо этих соображений, у Аврелия есть и другие доводы, объясняющие его отрицательное отношение к солдатчине. В главе об императоре Пробе автор, давая положительную и даже хвалебную характеристику этому правителю как знатоку военного дела и военной дисциплины, называет его вторым Ганнибалом. При этом он дает интересные сведения о самом карфагенском полководце, который заставил своих солдат, чье безделье казалось подозрительным вождю и правительству республики, засадить огромные пространства Африки масличными деревьями. И Проб, согласно Аврелию, таким же образом насадил трудами своих солдат виноградники на холмах Галлии, Паннонии и Мезии. Когда же военные действия в этих провинциях были им благополучно закончены, он - как говорят - сказал, что скоро солдат и совсем будет не нужно - "brevi milites frustra fore". В результате этого испортились отношения Проба с солдатами, и когда на шестой год его правления их хотели отправить на земляные работы по осушению окрестностей его родного города, расположенного в болотистой местности, они его убили. Здесь, как мы видим, Аврелий, может быть даже сам того не сознавая, затронул весьма важный экономического характера вопрос, что работоспособный элемент общества, пребывая в составе армии, направляемой преимущественно одним узурпатором власти против другого, лишает государство своей доли общественно полезного труда (XXXVII, 3-6).
      Аврелий Виктор вообще не чуждается вопросов экономики, понимая их важное значение. Так, в главе, посвященной императору Галлиену, он пространно говорит о большой роли провиантмейстеров (actuarii) в движениях мятежных солдат, ибо успех во многом зависит от них (XXXIII, 13). Отмечает Аврелий и то, что тяготы военного времени, когда надо кормить солдат и полководцев, не занятых производительным трудом, ложатся тяжелым бременем на плечи мирного населения. Это сказано им применительно ко времени разделения власти между августами и цезарями в начале IV в. и, главным образом, в отношении Италии (XXXIX, 31). О Галерии у него говорится, что он вырубал леса в Паннонии и спустил воду озера в Дунай, чтобы расширить площадь для земледелия (XL, 9). Аврелий обычно ставит в заслугу тому или другому императору упорядочение снабжения столицы и армии продовольствием (например, Августу, Клавдию, Траяну и некоторым другим). Он отмечает возведение общественных построек (при Веспасиане, Каракалле, Константине), восстановление городов, пострадавших от войны или землетрясения, исправление и строительство дорог (при Веспасиане, Константнне и др.).
      Аврелий ставит в заслугу императорам и мероприятия по облегчению материальных условий жизни населения (преимущественно уже в IV в.). Сюда относится борьба со злоупотреблениями чиновников, отмена некоторых должностей, например так называемых фрументариев: это, по словам Аврелия, губительная для народа должность хлебных подрядчиков, весьма похожих на современных ему (серед. IV в.) agentes rerum (XXXIX, 44-45). "Они, по-видимому,- пишет Аврелий,- были введены для выведывания и доноса о том, какие имеются в провинциях волнения, они составляли бессовестные обвинения, наводили на всех страх в наиболее отдаленных землях, и всех позорно ограбляли". При Константине были отмечены чрезвычайные поставки масла и хлеба, очень тягостные для Триполии и Никеи (LXI, 19). К этого же рода мероприятиям надо отнести и расформирование преторианских легионов после смерти Магненция, потому что эти привилегированные военные части во главе с самим Магненцием вызвали к себе всеобщую ненависть своими вымогательствами и произволом. (XL, 25). Аврелий отмечает еще меры, направленные на повышение общей нравственности: судебные преследования преступников вплоть до смертной казни и ослепления, награды за честную службу и строгое соблюдение древней религии (XXXIX, 45).
      Есть в истории Аврелия сведения и о народных возмущениях. В главе об Авре-{223}лиане он рассказывает о восстании монетариев в Риме. Их мятеж был настолько силен (grave bellum), что, собравшись на Целийском холме, они выставили там около 7000 вооруженных людей (XXXV, 6). В главе о Диоклетиане Аврелий говорит о движении багаудов в Галлии, причем восхваляет Диоклетиана за широкое распространение прав римского гражданства. В этом отрывке странным кажется употребление слова namque ("действительно", "ибо") в начале фразы. Оно устанавливает связь между распространением прав римского гражданства среди многих, притом чужеземцев ("multos externosque"), и восстанием багаудов в Галлии, которые, разграбив поля, пытались захватить много городов. Но более подробных сведений из этого отрывка мы извлечь не можем (XXXIX, 17).
      Завершая анализ сочинения Аврелия Виктора, скажем, что несмотря на широкий круг его интересов и обилие сообщаемых им сведений, основным для него является все же моральная оценка людей, главным образом, стоявших во главе Римского государства. Несмотря на то, что ему пришлось описывать по преимуществу мрачные события, он остается до конца оптимистом.
      Посвящая главы своего труда римским императорам, он выискивает, что бы про каждого из них сказать хорошего. И если уж ничего хорошего не находится, высказывает свои порицания в очень сдержанной и деликатной форме, чаще всего подкрепляя их какой-нибудь общей мыслью. Так, безусловно отрицательно оценивая Тиберия он ставит ему в заслугу большую ученость и красноречие (II). О Калигуле, которого сам сравнивает с диким зверем, уничтожающим сенаторов и оптиматов, он находит возможным сказать, что тот в начале правления прекрасно обращался с народом, сенаторами, солдатами (III, 7). О ничтожном Клавдии (помимо уже отмеченных выше распоряжений под влиянием хороших советчиков) рассказывается, как он во время очередного ценза не допустил зачисления в сенаторы одного распущенного молодого человека, которого хотел вписать в списки сенаторов цензор, его отец (IV, 3). О Нероне, которому всеми историками дается резко отрицательная характеристика, Аврелий сообщает, что в течение первого пятилетия это был такой прекрасный правитель, что впоследствии Траян говорил, что ему во многом уступают другие принцепсы (V, 2).
      Наряду с этим Аврелий не умалчивает о распутстве и чудовищном разврате, царившем в среде правителей Империи, но говорит об этом весьма сдержанно, не применяя ни одного грубого выражения, какие весьма охотно допускают другие историки, хотя бы Scriptores Historiae Augustae. Так, например, в главе о Гелиогабале он довольствуется такой весьма выразительной фразой: "Более нечистой, чем он, не была даже ни одна распутная и похотливая женщина, ибо он выискивал во всем свете самых отъявленных распутников, чтобы смотреть на их искусство разврата и самому испытать его на себе" (XXIII, 1).
      К числу порочных принцепсов он относит многих правителей III в., и из поздних, как уже упоминалось, особенно сурово отзывается о Максенции. Самым веским в его глазах основанием для характеристики правителей служит все же их личная нравственность. Очень редко осуждает он императоров как негодных правителей. Только один раз он резко отзывается об Опилии Макрине и его сыне Диадумене, продержавшихся у власти 14 месяцев. Осуждающая характеристика дана еще Галлиену не только за разврат, но и за его пагубную для Империи политику. В главу о Филиппах, отце и сыне, он вставляет пространное рассуждение на эту тему. Филипп-отец пытался законом оградить юношей от распутства. Аврелий вспоминает по этому случаю "этрусское искусство" (по-видимому Фесценнины), с его картиной вольных нравов и наслаждения жизнью, и говорит: "Я определенно думаю, что они (этруски В. С.) в этом заблуждаются: в самом деле какая бы ни была удача в делах человека, кто же может быть счастлив (fortunatus), лишившись целомудрия? (Наоборот), сохранив его, он легко переносит все остальное" (XXVIII, 9). Всех отрицательных правителей Аврелий называет тиранами.
      С другой стороны, характеризуя "положительных" монархов, он находит много оснований для их восхваления и называет их вплоть до IV в. принцепсами.
      Если оставить в стороне Августа, глава о котором крайне лаконична, то особенно много похвал Аврелий уделяет таким правителям, как Веспасиан, который, оказывается, заслужил избрание от своих солдат достойной личной жизнью, а ставши императором, поразил всех своей мягкостью, снисходительностью к своим врагам, уважением к сенату (IX, 5). Эти же мотивы историк повторяет в главе о Диоклетиане, где он добавляет еще такие слова: "ибо нас радует, когда нами правят кротко и мягко и когда установлен бывает предел изгнаниям, проскрипциям, а также пыткам и казням". (ХХХIХ, 16). Нерву наш историк прославляет за его скромность и сдержанность, почему он и призвал Траяна к участию в управлении государством (XIII, 3). Траяна Аврелий восхваляет за его личные качества, за успешное ведение войн и за внутреннее управление, в частности за разрешение вопроса о снабжении хлебом Рима, за восстановление и укрепление коллегии хлебопеков (XIII, 5).
      Образ Антонина Пия дан Аврелием как бы в эпическом плане. Им изображена сцена, в которой престарелый Адриан, утративший вследствие избиения сенаторов свой авторитет, созвал сенат для избрания себе преемника, и при этом неожиданно (forte) {224} увидел Антонина, рукой поддерживавшего своего медленно шагавшего тестя. Вот это-то зрелище сыновнего благочестия дало основание для провозглашения Антонина цезарем, а после смерти Адриана августом (XIV, 10-11). Марк Аврелий удостаивается восхвалений не только за свои личные качества и успехи на войне, но и за занятия философией. Ему Аврелий Виктор приписывает, несомненно ошибочно, распространение на всех жителей прав римского гражданства (XVI, 10).
      Причастность самого историка к научным занятиям, которые и выдвинули его из неизвестности, научила его высоко ценить людей науки. Поэтому он с уважением называет и таких ученых юристов, как Папиниан, погибший от произвола Бассиана (Каракаллы),- чему сам Аврелий даже плохо верит,- и Ульпиан и Павел, чья жизнь была сохранена достойным правителем Александром Севером (XXIV, 6).
      С особенным восхищением Аврелий относится к Септимию Северу, что объясняется тем, что Север был, как и он сам, африканского происхождения. Не имея возможности скрывать беспримерной жестокости Севера, Аврелий старается оправдать ее испорченностью нравов того времени. Север оказался в его описании в полном смысле слова героем, воителем, расширившим пределы Империи на Востоке, покровителем наук и искусства, борцом против грабителей народа, даже человеком великодушным (XX, 21-24).
      Находит Аврелий положительных героев и среди правителей тяжелого безвременья III в. Это такие, например, императоры, как Деции, отец и сын, Тацит, избранный сенатом и вскоре погибший, упомянутый уже Проб, знаток военного дела, мужественный Аврелиан и особенно - вознесенный выше их всех Клавдий. Аврелий наделяет их всех чертами древней римской доблести. Отец и сын Деции погибают в бою, проявляя личное мужество и стойкость духа. Аврелиан изображен мужественным и добродетельным, жертвой заговора ничтожных придворных интриганов. Между прочим в этой связи Аврелий повторяет мотив о списках осужденных на казнь, попадающих в руки упомянутых в них лиц, которые и выступают как бы мстителями за самих себя. Только при Галлиене этот список был будто бы действительным, а при Аврелиане подложным. По поводу гибели Галлиена наш историк вставляет в свой рассказ такого рода сентенцию: "Ведь все принцепсы, как и другие лучшие люди, заслуживают себе бессмертия и прославляются в молве людей, наподобие божества, только на основании своей жизни, а не согласно захваченным ими и даже по мере их удач выдуманными титулами" (XXXIII, 30). Наконец, образ Клавдия, непосредственного предшественника Аврелиана (275 г.), дан Аврелием Виктором в совершенно легендарном стиле. Управление его достигло больших успехов во внешних и внутренних делах, его благочестие и истинно римская доблесть находили признание даже среди солдат. Когда во время трудной войны с готами обратились к Сивиллиным книгам, то вычитали там, что для окончательной победы нужно принести в жертву богам первейшего из высшего сословия в государстве (XXXIV, 3). И хотя лицо, удовлетворявшее этим требованиям, выразило согласие принести себя в жертву, Клавдий заявил, что эта честь по праву принадлежит только ему и добровольной своей жертвой обеспечил римлянам полную победу над врагами.
      В характеристиках правителей, близких по времени самому историку, заметна становится лесть, свойственная официальным историографам древности; но Аврелий пользуется ею умеренно, отмечая и отрицательные черты императоров. Диоклетиана он осуждает за пристрастие к пышности двора, Константина - за его преступления и за то, что он своими законами открыл доступ к власти людям малодостойным, (интересно отметить, что подобная же мысль высказана была впоследствии Аммианом Марцеллином, который дал понять, что под этим подразумеваются варвары, по-видимому, христиане). Вместе с тем историк хвалит Константина за мудрое единоличное управление Империей, за благочестие, строительство городов, крепостей и мостов и т. п. Однако оговорок в похвалах Константину у Аврелия так много, что они даже затемняют основную мысль (XL, 14-15; XLI, 21).
      Не менее оговорок и в восхвалении Констанция. Прежде всего ему ставится в заслугу красноречие, при помощи которого он заставил Ветраниона, захватившего власть во главе пехотных частей римской армии, отказаться от нее и вернуться к частной жизни (XLII), 4). Прославляет Констанция Аврелий и за то, что тот установил единовластие в Империи. Далее, противореча большинству других историков, Аврелий пытается представить удачными внешние войны Констанция и вместе с тем указывает на его личные качества: скромность в личной жизни, сдержанность, обширные знания в области литературы. Далее Аврелий пишет: "он хорошо сознавал, что спокойствие Республики зависит от образа жизни хороших принцепсов", а в следующем параграфе помещает фразу, совершенно разрушающую эту положительную характеристику: "все прекрасные качества Констанция были однако подорваны тем, что мало усердия было им проявлено при выборе достойных начальников провинций и войск, и что к тому же дурными были нравы большинства его помощников и слуг и пренебрежительным было отношение ко всему доброму" (XLII, 22-23). А чтобы кратко выразить главную мысль,- заключает Аврелий,- я скажу что, как нет ничего светлее личности императора (imperatore ipso clarius nihil), так нет и ничего отвратительнее (magis {225} atrox) большинства [императорских] прислужников" (XLII, 24). Нельзя тут же не отметить одну, мимоходом брошенную Аврелием фразу (в главе, посвященной двум Филиппам, отцу и сыну). Речь идет о тысячелетней годовщине основания города Рима, пышно отпразднованной при императоре Филиппе Арабе в 246 г. После этого наш историк с явной обидой в душе говорит о том, что в его время, в 346 г. (а это было время правления Констанция) совершенно ничем не был отмечен 1100-й год основания города: "Так мало теперь заботы о городе Риме" (XXVIII, 2). Не по душе был Аврелию этот византийский период в истории Римского государства, и, может быть, здесь будет позволено высказать предположение, что он много надежд возлагал на Юлиана, с которым лично встречался и от которого - тоже, несомненно, не случайно - получил такую награду, как медная статуя. Однако историческое его повествование обрывается на 360-м годе и, таким образом, по неизвестной для нас причине не включает в себя правление Юлиана.
      Мы далеко не исчерпали в нашем анализе всего богатства исторического материала, заключающегося в сочинении Аврелия Виктора. Аврелий Виктор интересует нас как представитель римской историографии IV в. Знакомство с его сочинением позволяет нам признать его историогрофом, еще целиком стоящим на идеологической почве, унаследованной от прошлого. Его взгляды консервативны. Он не видит произошедших перед его глазами социально-экономических сдвигов, он глубоко верит в незыблемость устоев Римской империи, уже сильно расшатанных к его времени, и с точки зрения моралиста-стоика делает ставку на личное совершенствование каждого отдельного человека. Отсюда его оптимизм и вера в человека, которая прекрасно выражена им самим в словах, отнесенных к двум соправителям, Констанцию Хлору и Галерию: "Настолько удивительны были эти двое по своим природным дарованиям, что если бы они ( т. е. эти проявления.- В. С.) опирались на просвещенность и не поражали своей неорганизованностью, то оба были бы самыми выдающимися правителями" (XL, 12). Идеалом Аврелия является рабовладельческое Римское государство во главе с просвещенным императором, ставленником сенаторских кругов.
      В нашем переводе сочинения, дошедшие до нас под именем Аврелия Виктора, идут в следующем порядке и под такими заголовками: 1) "О цезарях" как подлинное произведение Аврелия, 2) "Извлечения" как составленные на основе первого. Затем следуют приписываемые Аврелию, принадлежащие неизвестным авторам сочинения "Происхождение римского народа" и "О знаменитых людях". {226}
      Глава I
      Октавиан Август
      Около 722 года от основания города также и в Риме утвердился обычай в дальнейшем повиноваться одному [правителю]1 (2). Действительно, сын Октавия Октавиан, усыновленный великим Цезарем, его внучатый племянник2 вскоре после этого получивший от сената титул Августа3 за то, что мирно пользовался победой над отечеством, привлек на свою сторону солдат подарками, а народ показною заботою о продовольствии и без труда покорил себе остальных. (3) По прошествии при таком положении дел примерно сорока четырех лет он умер от болезни в городе Ноле4 после того как присоединил к державе (римских) граждан Рете и Иллирик5 и усмирил дикость соседних племен, кроме народов Германии6. Впрочем, третьим после Нумы7, он все же после победы над Антонием запер храм Яна8, что, согласно обычаям римлян, делалось в случае окончания всех войн. (4) Характер у этого человека был мирный и нрав приятный, хотя он окружил себя безмерной роскошью, имел пристрастие к игрищам и был несдержан в отношении сна. (5) Он был большой почитатель людей ученых, которых было много 9, и своих близких, причем удивительно был увлечен изучением красноречия и религиозными делами. По причине своего милосердия он был назван отцом отечества и постоянно пользовался властью (народного) трибуна10; поэтому ему еще при жизни и после смерти как божеству воздвигались храмы и создавались коллегии жрецов в Риме и во всех провинциях и многолюдных городах. (6) Он настолько был во всем счастлив (кроме, одна-{77}ко, детей, а также и брака)11, что инды, скифы, гараманты и бактры12 присылали к нему своих послов просить с ним союза.
      Глава II
      Клавдий Тиберий Нерон
      Затем Клавдий Тиберий Нерон, попавший вследствие своего домогательства из пасынков путем аррогации в число детей Августа13, как только заметил, что те обстоятельства, которых он раньше боялся, не представляют опасности14, захватил верховную власть, однако соответствующий ей титул он - из хитрости - не принимал. Он был лукав и очень скрытен: притворно проявлял враждебность к тому, чего больше всего хотел, и коварно высказывал склонность к тому, что было ему ненавистно. При решении внезапно возникавших дел он проявлял гораздо более острый ум, и сам же губил добрые начинания. Был способен на самый изысканный разврат с людьми любого возраста и пола и особенно жестоко карал невинных, как своих (близких), так и посторонних15. (2) Всегда ненавидя многолюдные города, он удалялся на остров Капри16, чтобы скрывать свою порочную жизнь. (3) Поэтому вследствие ослабления военной дисциплины были утрачены многие (земли, признававшие) власть римлян17, в (новую) же римскую провинцию обращена была только Каппадокия в связи с изгнанием ее царя Архелая18, и прекращены были грабежи гетулов, всюду проникавших под предводительством Такфарината19. (4) Военные гарнизоны, разбросанные по ближайшим муниципиям или пребывавшие в Риме иногда даже в частных домах, он перевел в лагерь перед столицей, назвав место, в котором они помещались, префектурой, иногда добавляя слово "претория"20; остальные части службы личной (охраны) и их начальников назначил еще Август21.
      Глава III
      Гай Цезарь Калигула
      Итак, когда Клавдий (Тиберий) погиб в силу своей судьбы или от козней22 после 23 лет управления Империей, не дожив, однако, года до восьмидесяти лет, при всеобщем сочувствии, в память о заслугах предков и отца избирается Гай Цезарь по прозвищу Калигула. (2) Именно Август приходился по своей дочери ему прадедом23, дедами его были - с материнской стороны (по прямой линии) - Агриппа24 и Друз25, {78} отец Германика26, которому он приходился сыном. (3) Их скромность и ранняя смерть всех, кроме Октавиана, а сверх того трагическая смерть его матери и братьев, погубленных Тиберием27, располагали к нему народ. (4) По такой причине все стремились смягчить суровую судьбу этой семьи, открывая широкие возможности перед этим юношей: кроме того, рожденный в лагере - откуда он и получил прозвище Калигулы по названию солдатской обуви28 - он был близок и любезен легионам. (5) К тому же наиболее проницательные люди думали, что он будет похож на своих родичей. Однако вышло совсем не так, как ожидали, ведь по капризу природы, часто, словно нарочно, дурные люди происходят от хороших родителей, грубые от особенно просвещенных, а иногда природа делает детей подобными родителям или наоборот. (6) На этом основании многие из разумных людей признавали, что лучше остаться совсем без потомства. (7) Впрочем по отношению к Калигуле люди не очень сильно заблуждались, потому что он долго скрывал дикие порывы своей души под личиной стыдливости и покорности, так что с полным основанием в народе пошел слух, что никогда еще не было лучших слуг и более строгого господина, нежели он. Наконец, достигнув власти, поскольку подобные характеры обычно влияют на душевные качества, он прекрасно обращался с народом, с сенаторами, с солдатами и, когда стало известно о заговоре, он, как бы не веря этому, убеждал, что это не относится к нему, жизнь которого никого не тяготит и не стесняет. (8) Но вдруг, предав сначала казни нескольких невинных людей29 на основании различных обвинений, он словно показал лик зверя, глотнувшего крови, и потом целое трехлетие прошло в том, что весь мир осквернялся многообразными казнями сенаторов и самых выдающихся людей (оптиматов). (9) Мало того, он обесчестил своих сестер, разрушал браки знатных людей30 и появлялся, изображая богов, объявляя себя то Юпитером, совершающим прелюбодеяние, то Либером31, окруженным хороводом вакхантов. (10) С другой стороны, собрав в одно место свои легионы под видом похода в Германию, он заставил их собирать на берегу океана раковины и улиток, (11) в то время как сам то предавался почитанию Венеры, то, вооружившись, объявлял, что собирается снять победные доспехи не с людей, а с небожителей: под этим он подразумевал рыб особой породы, называемых греками, которым свойственно все преувеличивать, "светоч нимф". (12) Возгордившись на этом основании, он требовал, чтобы его называли господином, и пытался надеть себе на голову знаки царской власти. (13) Поэтому по {79} почину Хереи люди, в душе которых еще жила римская доблесть, замыслили спасти республику от гибели путем его устранения32: славный поступок Брута, изгнавшего Тарквиния33, послужил бы им примером, если бы на военной службе были только квириты34. (14) В самом деле, с тех пор, как распущенность побудила граждан по их беспечности набирать в войска варваров и чужеземцев, нравы испортились, свобода оказалась подавленной, усилилось стремление к обогащению. (15) Между тем, когда вооруженные воины стали по предписанию сената преследовать всех из рода цезарей и даже особ женского пола35, - а также всех их близких, один уроженец Эпира36 из когорт, которые осадили все выходы из Палатинского дворца, обнаружил спрятавшегося в постыдном месте Тиберия Клавдия. Он извлек его оттуда и, обратившись к товарищам, крикнул им: "Если вы благоразумны, то вот вам принцепс". (16) И в самом деле, поскольку Калигула37 был слабоумен, он казался тому, кто его мало знал, весьма смирным, это обстоятельство спасло его от жестокой подозрительности дяди его Нерона (Тиберия) и не вызвало к нему зависти племянника (сына брата); мало того, он привлек к себе сердца солдат и народа тем, что в период разгара деспотического произвола своих родственников сам производил жалкое впечатление, вызывающее пренебрежение. (17) Многие помнили об этом, но так как никто не возражал, собравшаяся толпа солдат его внезапно обступила, в то же время подходили новые большие толпы солдат и народа. (18) Когда сенаторы узнали об этом, они послали людей скорей пресечь это дело. Но поскольку государство и все сословия были измучены разными злостными мятежами, все, точно по приказу, сошлись на одном 38. (19) Таким образом, царская власть укрепилась в Риме, и стало еще ясней, что людские начинания оказываются пустыми и разрушаются судьбой.
      Глава IV
      Клавдий
      Итак, хотя Клавдий и был постыдно предан обжорству, слабоумен и беспамятен, труслив в душе и очень ленив, под действием страха во многих случаях он принимал хорошие советы, преимущественно от совещаний знати, которая тоже руководствовалась чувством страха; ведь люди глупые обычно действуют так, как им указывают их советники. (2) Наконец, согласно хорошим советам, он искоренил пороки и рас-{80}пространенные в Галлии суеверия друидов39; им были изданы очень полезные законы; он заботился о военном деле; он удержал прежние границы и даже расширил их: Месопотамия на востоке40, территория между Римом и Дунаем на севере41, земли мавров на юге, после того как там вымер род царей, преемников Юбы, стали римскими провинциями42, истреблен был отряд мусаламиев43. Кроме того, удар был нанесен крайней западной стране Британии44, единственной, до которой он доходил сам, отправившись по морю из Остии45, остальное сделали другие полководцы.