По водным просторам
      (Литературная часть альманаха "Рыболов-спортсмен N" 7/1957)
      С.Т.Аксаков
      НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПОЗДНЕМ ОСЕННЕМ УЖЕНИИ
      ...Я люблю осень, даже самую позднюю; но не ту, которую любят все. Я люблю не морозные, красные, почти от утра до вечера ветреные дни; я люблю теплые, серые, тихие и, пожалуй, дождливые дни. Мне противна резкость раздражительного, сухого воздуха, а мягкая влажность, даже сырость атмосферы, мне приятна; от дождя же, разумеется не проливного, всегда можно защититься неудобопромокаемым платьем, зонтиком, ветвями куста или дерева. В это-то время года я люблю удить; ужу даже с большею горячностью и наслаждением, чем весною. Весна обещает много впереди; это начали теплой погоды, это начало
      уженья; осенью оно на исходе, каждый день прощаешься с ним надолго, на целые шесть месяцев. Для охотников, любящих осень, хочу я поговорить о ней; я знаю многих из них, сочувствующих мне.
      Осень, глубокая осень! Серое небо, низкие, тяжелые, влажные облака; голы и прозрачны становятся сады, рощи и леса. Все видно насквозь в самой глухой древесной чаще, куда летом не проникал глаз человеческий. Старые деревья давно облетели, и только молодые отдельные березки сохраняют еще свои увядшие желтоватые листья, блистающие золотом, когда тронут их косые лучи невысокого осеннего солнца. Ярко выступают сквозь красноватую сеть березовых ветвей вечно зеленые, как будто помолодевшие ели и сосны, освеженные холодным воздухом, мелкими, как пар, дождями и влажными ночными туманами. Устлана земля сухими, разновидными и разноцветными листьями: мягкими и пухлыми в сырую погоду, так что не слышно шелеста от ног осторожно ступающего охотника,- и жесткими, хрупкими в морозы, так что далеко вскакивают птицы и звери от шороха человеческих шагов. Если тихо в воздухе, то слышны на большом расстоянии осторожные прыжки зайца и белки и всяких лесных зверьков, легко различаемые опытным и чутким ухом зверолов..
      Синицы всех родов, не улетающие на зиму, кроме синицы придорожной, которая скрылась уже давно,-пододвинулись к жилью человеческому, особенно синица московка, называемая и Петербурге новогородскои синицей, в Оренбургской же губернии - бсском. Звонкий, пронзительный ее свист уже часто слышен в доме сквозь затворенные окна. Снегири также выбрались из лесной чащи и появились в садах н огородах, и скрипучее их пенье, нс лишенное какой-то приятной мелодии, тихо раздастся в голых кустах и деревьях.
      Еще не улетевшие дрозды, с чоканьем и визгами, собравшись в большие стаи, летают в сады и урсмы, куда манят их ягоды бузины, жимолости и, еще более, красные кисти рябины и калины. Любимые ими ягоды черемухи давно высохли и свалились; но они не пропадут даром: все будут подобраны с земли жадными гостями.
      Вот шумно летит станица черных дроздов и прямо в пар:';.
      Одни рассядутся по деревьям, а другие опустятся на землю и распрыгаются во все стороны. Сначала притихнут часа на два, втихомолку удовлетворяя своему голоду; а потом, насытясь, наб^з свои зобы, соберутся в кучу, усядутся па нескольких деревьях и примутся петь, потому что это певчие дрозды. Хорошо поют не все, а, вероятно, старые; иные только взвизгивают; но общий хор очень приятен; изумит и обрадует он того, кто в первый раз его услышит, потому что давно замолкли птичьи голоса, и в такую позднюю осень не услышишь прежнего разнообразного пенья, а только крики птиц, и то большею частью дятлов, снегирей н бесков.
      Река приняла особенный вид, как будто изменилась, выпрямилась в своих изгибах, стала гораздо шире, потому что вода видна сквозь голые сучья наклонившихся ольховых ветвей и безлистные прутья береговых кустов; а еще более потому, что пропал от холода водяной цвет и что прибрежные водяные травы, побитые морозом, завяли и опустились на дно. В реках, озерах и прудах, имеющих глинистое и особенно песчаное дно, вода посветлела и стала прозрачна как стекло; но реки и речки припруженныс, текущие медленно, получают голубовато-зеленый, неприятный, как будто мутный цвет; впрочем, это оптический обман; вода и них совершенно светла, но дно покрыто осевшей шмарою, мелким, зеленым мохом или коротеньким водяным шелком - и вода получает зеленоватый цвет от своей подкладки, точно как хрусталь или стекло, подложенное зеленой фольгой, кажется зеленым. Весной (летом это не заметно) вода мутна сама по себе, да и весеннее водополье покрывает дно новыми слоями ила и земли, на поверхности которых еще не образовался мох; когда же, по слитии полой воды, запрудят пруды, сонные воды таких рек цветут беспрестанно, а цвет, плавая массами и клочьями по водяной поверхности, наполняет в то же время мелкими своими частицами (процессом цветения) всю воду и делает се густой и мутной, от чего и не заметно отражение зеленого дна.
      Вот такую-то осень люблю я, не только как охотник, но как страстный любитель природы во всех ее разнообразных изменениях.
      Те же самые причины, то есть постоянная жизнь в деревне и невозможность охотиться с ружьем, заставившие меня попробовать уженье так рано весною,заставили меня продолжать охоту с удочкой осенью, до последней крайности, несмотря ни на какую погоду. Сначала, до сильных морозов и до наступления холодного ненастья, рыба брала на прежних глубоких и крепких местах, как и во все лето. Мало-помалу клев в омутах переходил в береговой, то есть в клев около берегов; потом не крупная рыба, средней величины, начала подниматься в верховье пруда * и держалась более по средине реки, от чего и удочку надобно было закидывать далеко от берега. Уженье такого рода я продолжал до таких морозов, от которых вся моя речка, несмотря на родниковую воду, затягивалась довольно крепким льдом; лед же нс очень крепкий, на тех местах, где держалась рыба, я разбивал длинным шестом, проталкивал мелкие льдины вниз по течению воды или выбрасывал их вон, и на таком очищенном месте реки продолжал удить, ловя по большей части средних окуней и разную мелкую рыбу. Нередко уживал я при нескольких градусах мороза, стоя по колени в снегу и спрятав за пазуху коробочку с червями, потому что червяк замерзал даже при насаживании его на крючок. Очевидно, что насадку надобно было производить проворно; впрочем, я несколько раз видел, что замерзший и окоченевший червяк сейчас оттаивал в воде и начинал шевелиться. Покуда моя река замерзала только с краев, а по ее середине тянулась длинная, сплошная полынья, удить можно было везде, где была открыта вода, соблюдая только ту осторожность, чтобы леса не прикасалась к ледяным окраинам: потому что она сейчас примерзла бы к ним, и при первой подсечке можно было ее оторвать; надобно было так же соблюдать осторожность при вытаскивании рыбы, бережно вынимая ее па лед и потом уже выбрасывая на берег: такой двойной прием вытаскиванья драгоценной добычи нужен для того, чтоб об острые края бгреговых льдин не перерезать лесы. Когда морозы становились сильнее, то на реке не замерзали только те места, где больше было сильных родников и куда постоянно собиралась всякая мелкая рыба. Клевали по большей части окуни; но клев их терял свою решительность и бойкость, да и сами они, вытащенные как будто без сопротивления из воды, казались какими-то вялыми и сонными.
      Может быть многие возразят мне: "что за охота добывать с такими трудностями несколько полусонных рыб?" На это я буду отвечать, что "охота пуще неволи"; что в охоте все имеет относительную цену. Я думаю, что в этом случае все охотники согласятся со мной. Где много благородной дичи или крупной рыбы лучших пород, там, конечно, никто и не посмотрит на днчь низшего достоинства, или на мелкую рыбу; но где только она одна и есть, да и той мало, там и она драгоценна.
      1858. Января 3.
      Москва.
      ----------
      Напоминаю моим читателям, что я удил на речке Воре, которая вся состоит пли из прудов или из прудовых верховьев; настоящего, свободного течения речки, или, справедливее сказать, ручья, почти нет: оно продолжается не более как сажен на сто от мельниц; а потому мои наблюдения не могут быть прилагаемы к реке неирниружснкой, которая течет собственно" своей массой воды.
      31 ОКТЯБРЯ 1856 ГОДА
      Прощай, мой тихий сельский дом!
      Тебя бежит твой летний житель.
      Уж снегом занесло кругом
      Л^ою пустынную' обитель;
      Пруды замерзли, и слегка
      Ледком подернулась река.
      Довольно спорил я с природой,
      Боролся с снегом, с непогодой,
      Бродя по берегам реки,
      Бросая в глубь ее крючки.
      Метель вокруг меня кипела,
      Вода и стыла и густела;
      А я, на мерзнувших червей,
      Я удил сонных окуней.
      Прощай, мое уединенье!
      Благодарю за наслажденье
      Природой бедною твоей,
      За карасей, за пескарей,
      За те отрадные мгновенья,
      Когда прошедшего виденья
      Вставали тихо предо мной,
      С своею прелестью живой.
      ----------------------
      * * *
      Н. Смирнов
      ПОСЛЕСЛОВИЕ
      В январе 1858 г. в Москве вышел первый номер ежемесячного "Журнала охоты". Это был первый русский охотничий журнал (если не считать издававшегося в 40-х годах "Журнала охоты и коннозаводства", который в эначительной степени выполнял роль рекламного бюро по продаже кровных орловских и рязанских рысаков).
      "Журнал охоты" (редактор-издатель Георгий Мин) выходил изящно изданными книжками в узорчатых обложках, с превосходными цветными "политипажами". Сейчас он является большой библиографической редкостью.
      В течение 1858 г. Аксаков был деятельным сотрудником "Журнала охоты". В журнале км были напечатаны: "Несколько слов о раннем весеннем и осеннем ужены;" (№ 1), два стихотворения-"31 октября 1856 года" (.№ 1)
      и "17 октября" (№ 2) и два "Письма к редактору"-о старинном охотничьем оружии-"Казарге" ("V" 4) и об одном "рыболовном случае" (,№ 10).
      Из этих произведений наибольшую ценность представляет очерк "Несколько слов о раннем весеннем и осеннем уженьи". В очерке-классическое описание подмосковной осени. Это - образец художественного описания природы с научно-познавательной целью.
      Очерк интересен II как одно из последних произведений основоположника русской охотничьей и рыболовной литературы. После него был написан лишь (декабрь 1858 г.) великолепный "Очерк зимнего дня".
      В настоящем сборнике очерк "Несколько слов о раннем весеннем и осеннем ужсньи" печатается в сокращенном виде,-дастся вторая, наиболее интересная, половина (осень).
      Очерк "предворяют" к "заключают" стихи С. Т. Аксакова, посвященные рыбной лозлс. Второе из них ("31 октября") в собрание сочинений С. Т. Аксакова обычно не входит.
      Для читателя-рыболова несомненный интерес представляет "Письмо к редактору", напечатанное в 10-м номере журнала:
      "Милостивый государь!
      Позвольте на страницах Вашего прекрасного журнала рассказать происшествие, случившееся с одним известным и почтенным охотником, Н. Т. А-м, в начале сентября текущего 1858 года. Удил он на реке Инзе, которая служит живою границею между Симбирской и Пензенской губерниями. Оя закинул несколько удочек, наживленных маленькими рыбками. Поплавок одной из них начел тихо пошевеливаться, поворачиваться и, наконец, погружаться совсем; охотник подсекает и чувствует необыкновенную тяжесть: он выводит рыбу на поверхность воды и видит, что на удочку взяла порядочная щука, фунтов в шесть, и что она проглочена до половины другою огромною щукою;
      он начинает водить се взад и вперед, подводит к берегу и подхватывает сачком; в это время большая щука выпускает из зубов ту щуку, которая действительно попала на крючок; пользуясь свободою, она стремительно бросается в сторону и срывается с удочки, но зато огромная щука, в двенадцать фунтов, остается в сачке, и охотник вытаскивает ее на берег. Хотя жадность щук мне хорошо известна и я не один раз видел, что щука, сцепившись зубами в рыбу, попавшую на удочку и нисколько не задев за крючок, допускала вытащить себя на берег, ио в рассказанном мною случае любопытно то, что щука, заглотившая крючок, спаслась от того, что другая щука, вдвое ее больше, вздумала ее проглотить. Вот еще новое доказательство, что щуки едят щук.
      С истинным почтением 1;;,:ею че:ть быть ревностным читателем и почитателем вашего журнала".
      С. Аксаков.
      23 октября 1858 г.
      Москва.
      "Журнал охота", один из самых культурных русских охотничьих журналов, был первоначальной ячейкой той охотиичьс-краевсдческой литературной школы, начало которой связано с именем С. Т. Аксакова, а современное ее развитие-с именем М. М. Пришвина.
      Целый ряд даровитых писателей из "Журнала охоты": АН. Васьков и И. Шведов, фл. Арсеньев и И. Бнльфельд, Н. Берг и Н. Бунакоп - испытывали в своем творчестве то или иное, но неизменно благотворное воздействие могучего аксаковского таланта.
      Вместе с тем по содержанию "Журнал охоты" был значительно шире своего названия; он регулярно печатал рыболовные, деловые и описательные очерки и заметки, а также уделял значительное место путешествиям и приключениям.
      Выдвигая русских писателей-краеведов, следопытов родной природы, журнал одновременно, систематически печатал и произведения зарубежных писателей. Он познакомил русского читателя с творчеством замечательного американского ученого-натуралиста Одюбопа, с рассказами Сент-Джона, с романами Майи-Рида, с охотничьими приключениями Жюля Жарара ч т. д.
      Однако "Журнал охоты" издавался всего четыре года: в 1862 г. он прекратил существование.
      Отсутствие достаточного количества читателей-подписчиков объяснялось тем, что "Журнал охоты" ориентировался не на охотников-аристократов, а на охотников-разночинцев, в то время еще довольно немногочисленных.
      "Журнал охоты" возродился значительно позднее (в 70-х годах)-сначала под тем же названием, а потом под названием "Природа и охота" и под редакцией великого энтузиаста охотничьей и рыболовной литературы Л. П. Сабанеева.
      ------------------------
      * * *
      А. Шахов
      Источник силы
      На маленькой станции близ древнего города Углича из поезда вышли шесть московских рыболов-любителей и снежным полем, в предрассветных сумерках апрельского морозного утра, пошли на Волгу.
      Среди них был сорокапятнлетний художник Никита Петрович Алмазов, человек маленького роста, скромный, с грустными глазами, почти всегда опущенными. Разглаживая короткие черные усы (такая у пего была привычка), он называл себя не иначе, как бывшим художником, и уже стал забывать, что его индустриальные и городские пейзажи когда-то были предметом творческих споров. О нем писали как об оригинальном н талантливом мастере. Это было давно, еще до того, как Людмила Ивановна, его хорошенькая и молоденькая жена, любившая страстно цветы и деревья и ненавидевшая работы мужа, ушла к молодому лесоводу, работавшему в тресте зеленого строительства.
      Лесовод был его другом, и Алмазов безгранично доверял ему во всем... Уход жены Никита Петрович переживал как величайшее несчастье. Он страдал н от потери любимого человека, н от самолюбия, и от горестного сознания, что стар для Людмилы Ивановны, и от мысли, что может быть если бы он писал лесные пейзажи и был ближе к природе, он мог сильнее привязать к себе сердце жены.
      После разрыва он замкнулся в себе и, отдавшись целиком живописи, почти не выходил из своей маленькой мастерской.
      Через год жизнь его надломилась еще раз. Выставочный комитет отклонил большую картину, которую Никита Петрович начал писать незадолго до семенной драмы. Работал он с увлечением, и те, кто видел картину еще неоконченной, утверждали, что она даст художнику славу: картина великолепна по замыслу, оригинальна и хорошо исполнена. Ранее никто из художников не показывал тяжелую индустрию в таком тесном содружестве с природой. Металлургический завод, разделенный рекой, весь в деревьях, как бы растворился в тайге, природа и техника будто дополняли друг друга. Хотя природа была написана значительно слабее, чем заводские сооружения, но все же в целом произведение вызывало глубокое настроение. На таком заводе хотелось не только работать, но и жить.
      Природа в картине и не могла получиться хорошо, потому что Алмазов не понимал ее, и если отвел ей много места, то только под влиянием друга-лесовода, который со страстью в голосе рассказывал о будущих городах-парках, селениях-садах и так красочно описывал лес, что Алмазову захотелось даже участвовать в зеленом строительстве. Людмила Ивановна всегда слушала лесовода с широко раскрытыми глазами. Но после се ухода Никита Петрович возненавидел и жену, и друга, и его вдохновенные рассказы о зеленом строительстве, и даже природа стала казаться ему не такой привлекательной. Чтобы картина не вызывала тяжелых воспоминаний, он стер в ней все, что было сделано под влиянием лесовода. Тайгу отодвинул от завода г.даль, вблизи же остались лишь кучи выкорчеванных пней да жалкая поросль. Зеленевшие между заводскими зданиями деревья исчезли, и на территории всего завода живую землю закрыл гудрон.
      Теперь многоэтажные дома-близнецы казались четырехугольными каменными плитами: сплошь серые, без колонн, без орнаментов, с маленькими, железными балконами без зелени и без сквериков.
      За цементной стеной завода чернела изрытая экскаватором обезображенная земля, рядом кладбище старых, изувеченных машин, за ними свалка заводских отбросов вперемежку с известью и коксом. Лишь под грудой железного лома выбивалась тщедушная трава.
      Зато уходящая в небо стройная красавица-труба на утренней заре возвышалась как символ торжества техники. Она заслонила показавшееся над далекой тайгой солнце.
      Из-за трубы несмело падали трепещущие, солнечные лучи.
      Отражение их на реке, если сравнить с блеском оцинкованной крыши главного корпуса, было таким же жалким, как свет керосинового ночника на огненном закате солнца.
      Жалкими казались и мутные облака на небе, по сравнению с красиво клубящимся, густым, совершенно черным дымом, поднимающимся из трубы. Расширяясь, он тянулся над заводом и постепенно застилал небо.
      Главный корпус с огромными окнами, вернее с застекленными стенами, через которые виднелось множество огней'и отблеск раскаленного металла, напоминал дворец. А в нем будто бы шло большое празднество.
      В прозрачную реку текли по широкой цементированной канаве заводские сточные воды. Лиловатый цвет их с зловещим блеском был более красочен, чем река.
      Грандиозные корпуса, массивная труба и несколько других труб поменьше, и гудок (над ним поднималось белое облачко пара) настолько сильный, что люди, находившиеся поблизости от него, зажимали уши - все это говорило о мощи человеческого ума. Картина называлась "Торжество человека".
      Два члена комиссии нашли пейзаж натуралистичным, двое других добавили, что он, кроме того, и идейно порочен: уничтожить вокруг лес, птиц, даже траву, загрязнить реку, заставить население завода дышать дымным воздухом - это не торжество человека, а глумление над ним и над природой.
      Провал картины совсем подкосил Алмазова. А позже неудачи в живописи пошли одна за другой. Он пробовал свои силы в деревенских пейзажах, но они у него не выходили. Реже и реже брал он в руки кисть и все больше мрачно.7;: сознание утраты таланта переживается всегда тяжело. Сосед по квартире Алмазова - старик-столяр, добрый человек, захотел его развлечь и повезти на рыбалку.
      - Может ты и ничего не поймешь, но душой отдохнешь,- сказал он.- Река и лес там - загляденье. Трава зеленая, кувшинки белые... Одним словом, для городского человека - праздник.
      - Этот праздник, брат, вот где у меня встал,- ответил Никита Петрович, проводя пальцем поперек горла.- И чего там хорошего: комары и сырость.
      На рыбалку все-таки поехали.
      Но нн поэзия летнего утра, ни хороший клев плотвы не взволновали Алмазова. Вытаскивал он рыбешек со скучающим видом.
      Столяр удивился: как можно скучать, когда берет рыба.
      И решил действовать по-другому. Когда у пето взяла на спиннинг крупная щука, он, передавая художнику спасть, попросил вынуть рыбу.
      Алмазов без волнения взял спиннинг и, по указке приятеля, подкручивая катушку, потащил к себе упирающуюся щуку. Сначала она шла легко, потом рванулась в сторону, выскочила из воды и, падая, звонко шлепнулась. Крутая волна пошла к берегу.
      После этого щука устремилась было назад, но Никита Петрович потянул ее к себе с такой силой, что удилище от напряжения заскрипело.
      - К черту такое дело! - закричал столяр.- Это тебе не кобыла на вожжах. Удилище поломаешь и лесу оборвешь. Отпусти ее, а потом опять подтяни.
      Негодующий крик старика, сильные рывки щуки встряхнули Алмазова, и он уже с волнением еще минут пятнадцать возился с рыбой. Когда она, страшная, сильная, с острыми зубами в огромной пасти оказалась на берегу, Никита Петрович погладил черные усы, синим беретом вытер вспотевший лоб и, не отрывая глаз от щуки, весело засмеялся. Ему совсем не было стыдно, что он много раз бестолково спрашивал столяра:
      - Как, брат? Ничего? Не сплоховал я-как думаешь?
      Ночью от этих переживаний он долго не мог заснуть, а утром, как только поднялся, тотчас стукнул в дверь столяра и спросил, не собирается ли тот сегодня опять на рыбалку?
      С того дня Алмазова нельзя было оттянуть от реки. Правда, тонкое и сложное искусство рыболова далось ему не сразу, но неудачи не огорчали его. Когда же рыбацкое счастье стало посещать и Никиту Петровича, он отдался своему увлечению целиком.
      Чем больше времени проводил он с удочками, тем ближе и понятнее становилась ему природа. Иногда на рыбалке он писал пейзажи; однако большинство из них были неудачны. Чаще всего случалось так: он сидел за этюдом, работа спорилась, еще полчаса - и выйдет неплохой пейзаж, как вдруг у соседа-рыболова начинали клевать крупные окуни, и Алмазов, бросив кисть, бежал к своим удочкам. Спустя некоторое время он возвращался к холсту, но освещение, да и настроение были уже не те. Алмазов долго без движений сидел перед мольбертом, потом, огорченно вздохнув, складывал этюдник.
      Писал он по-прежнему мало, и те работы, которые изредка приносил в Московское общество художников, принимались с оговорками, а то и вовсе не принимались. Жить стало трудно, и рыбалка волей-неволей заняла в его жизни главное место.
      Никита Петрович почти все время возился с блеснами, удочками, лесками, крючками, а по ночам грезил о гигантских рыбах,
      Приятели-художники постепенно сменились рыболовами, все интересы его стали сводиться только к рыбной ловле, разговаривал он лишь о рыбе, и, в конце концов, все окружающие, да и сам Алмазов, как будто забыли, что он художник.
      Есть люди ничем не. увлекающиеся, а у других горит огонек, без устали наполняющий сердце желаниями. Такие живут ненасытно и с интересом.
      Но увлечение нередко переходит в страсть, и человек становится рабом ее. Рабы страсти, кажется, чаще всего встречаются среди охотников, футболистов, филателистов, книголюбов, шахматистов, фотолюбителей, цветоводов...
      Среди рыболовов Алмазов встретил одержимых полковников в отставке, актеров на пенсии, инвалидов, стариков преклонных лет...
      От нормальных любителей рыбной ловли они отличаются тем, что, по-видимому, не замечают ни красот природы, ни тропической жары, ни ливня, ни трескучего мороза. Им дай только рыбу.
      Таким стал и Алмазов. Иногда он как бы просыпался и понимал, что вокруг идет большая работа, каждый так или иначе участвует в ней, и ему хотелось не отставать от других, но побороть или умерить свою страсть он не мог.
      В эту зиму грипп и осложнения на ухо продержали его в Москве около трех месяцев. И вот опять река, широкая Волга.
      Раннюю весну Никита Петрович еще ни разу не встречал за городом, и теперь, после долгой московской зимы с короткими днями и сереньким небом, после городской тесноты, он с удовольствием ощущал простор полей и лесов, вдыхая чистый воздух, смотрел на розовую морозную зарю, на бледно-голубое очень большое небо.
      В это погожее утро все в природе воспринималось им как нечто удивительное. И восторженное удивление не только не исчезало; напротив, по мере того, как восток становился лучистее и ярче, оно все больше разрасталось.
      Под ногами хрустел снег и белый ледок на сухих лужах. Рыболовы шли быстро, почти бежали. Им хотелось не только размяться после города, по и скорее попасть на реку. Ведь в такую пору начинается клев судака. Как бы не прозевать!
      Впереди всех шел нетерпеливый, горячий Алмазов.
      Он испытывал двойное чувство: и ненасытную страсть рыбака, и светлое, поэтическое состояние, о существовании которого у себя он раньше и не подозревал. И он был бы очень удивлен, если бы ему сказали, что это утро в корне изменит его жизнь...
      Рыболовы спустились на реку. По одинокому, человеческому следу, который они пересекли, можно было судить, что накануне была ростепель: человек проваливался в пропитанный водой снег до колен. А ночью мороз крепко сковал воду со снегом,
      Когда они вышли на середину реки, из-за седого, зсгиндев.еашего леса выглянул край солнечного диска, и поля, и ледяная дорога, и река, и иней на деревьях засверкали. Сразу стало видно, что день будет па славу.
      Поблизости от деревни, одним краем подходившей к реке, рыболовы рассыпались на льду и принялись рубигь лунки.
      Рубили долго, с напряжением: лед был метровый, мокрый - самый трудный. В лунки они опускали блесны и коротким удилищем ритмично подергивали их. Но рыба не клевала, рыболовы переходили с места на место.
      Прозрачный воздух с каждой минутой становился зэлотистее и теплее. Постепенно рыболовы подошли к деревне совсем близко и уселись кто на ведро, кто на чемоданчик под высоким отвесным берегом, откуда за исключением крыши крайнего дома и верхушки березы ничего не было видно, зато слышалось кудахтанье кур, мирное и благодушное, какое можно услышать только весной на солнечном пригреве. И это куриное довольство жизнью наполнило Алмазова спокойствием.
      От убаюкивающего кудахтанья он притих, размяк, стал прислушиваться к тишине. И когда за деревней закричали прилетевшие с юга на днях грачи,-тоже самые обыкновенные птицы, ему показалось, что они кричат громче, чем всегда, и в их криках слышатся радостные призывы.
      Чтобы посмотреть грачей, он повернул голову к деревне, но, кроме серой, тесовой крыши дома и вершины березы, ничего не увидел. Он загляделся на березовые ветви. Какой четкий рисунок на светлом небе! Не ветви, а кружева! Поэтому-то и старая скворешница среди них кажется такой поэтичной.
      Рыба не ловилась, и приятели Алмазова один за другим ушли к противоположному берегу, в залив. Раздумывая, идти к ним или нет, Никита Петрович глянул вперед и увидел одинокую птицу, летевшую над Волгой. В те дни, когда всюду еще лежит снег, появление каждого живого существа всегда заметно. Что это за птица? Похожа на голубя, по полет не голубиный. Редко и плавно взмахивая крыльями, она легко тянет над рекой. Неужели чайка?
      Да, это она-новая вестница весны!
      Минуты через две чайка снова пролетела мимо него. Глаза, провожая ее, остановились на лесе, что начинался неподалеку от деревни, и Алмазову почудилось, что с вершины крайней ели посыпалось на землю множество листьев. Но какие же листья на ели? Услыхав едва уловимое веселое щебетанье, он понял, что это были маленькие птички, п вспомнил их название - чечотки.
      Стайка вспорхнула, скрылась в лесу, звонкий писк прекратился, а вокруг-только ласковое сияние солнца п тишина.
      Алмазов снова залюбовался березой. Теперь на ветвях ее и на скворешнице виднелись скворцы. От усталости после длинного путешествия они сидели неподвижно, молча и, вероятно, испытывали, как думал Никита Петрович, то радостное чувство, которое испытывают все возвращающиеся в родной дом после долгого отсутствия. Может быть, они вспомнили, как росли в этой скворешнице, как учились летать, как подкарауливала их кошка...
      На пригорок, черневший над белым склоном близ этой березы, припрыгивая вбежали трое ребят, остановились у кручи, стали рассматривать сверху Волгу, рыболовов, потом принялись прыгать и кувыркаться, и баловались до тех пор, пока не пришел белобородый старичок в черном треухе и нс унял их. Старичок принес с собой пук соломы, сел па него и приковался \ взглядом к заливу. Алмазов тоже невольно ^ перепел туда глаза.
      Рыболовы скучились. Это означало, что они нашли рыбу и ловят ее. Никита Петрович хотел идти к ним, по тут дед, громко шикнув на ребят, предостерегающе поднял руку, и он, и ребята запрокинули головы.
      Алмазов, стараясь понять в чем дело, тоже стал смотреть в голубую бездну, но ничего не увидел. Только спустя полминуты до пего донеслись чудесные звуки необыкновенной чистоты, будто звенел ручей. Переливаясь над полем, над деревней, звуки приблизились к Волге.
      Никита Петрович весь отдался им, понимая, что это поет птица, но какая? И огорчился, что он совсем не знает природы.
      Художник чувствовал, что от этой музыки у него постепенно распахивается душа, а губы сами раздвигаются в улыбку.
      Пссскка в небесах не смолкала и делалась все громче. Старший из мальчиков, порывисто взмахивая руками, воскликнул:
      - Жаворонок!
      В конце утомительно-долгой зимы сердце даже от одного этого слова радостно замирает. А тут не только слово, тут живой жаворонок с песней в теплом солнечном потоке. Сама жизнь поет в нем!
      Невидимый, он пролетал над Алмазовым, держа путь на север.
      Песенка давно улетела, а рыболов, сидя на ведре, все еше продолжал улыбаться. Он совсем забыл о своем решении идти в залив.
      И вдруг песенка, вернее строфа из нее, возвратилась, но через мгновение внезапно растаяла, вслед за ней послышался нежный свист, затем скрип колодезного журавля и снова свист, на этот раз легкомысленный и задористый. Это старались скворцы. Отдохнули и запели.
      Они вели себя так, будто никаких забот у них не было. Да и какие могут быть заботы, когда кругом еще снег. Остается только глядеть на солнце и петь. И вообще, не осуждайте пас, скворцов, за легкомыслие: жить беззаботно, когда забот полон рот,- это тоже искусство.
      Солнце разморило Алмазова. Подниматься не хотелось: отрадная теплынь, овевающий лицо ласковый воздух - куда же спешить? Никита Петрович сидел, щурился и удивлялся, до чего ярким стал свет, а сверкающий снег так ослепителен, что нс выдерживают глаза. И Алмазов надел дымчатые очки, взятые по совету столяра.
      А вскоре солнце стало таким горячим, что рыболов повернулся к нему спиной. Снег напитался водой, и когда Алмазов, потягиваясь, попробовал сделать несколько шагов в сторону от лунки, то сразу провалился до самого льда и едва не зачерпнул воды в резиновый сапог.
      А вот, пересекая Волгу, пролетел черный дрозд, обычно появляющийся под Москвой значительно позже скворцов. Вслед за ним высоко над рекой пролетела небольшая стая гусей.
      Весна запоздала, и этот теплый день после холодов был как окно, которое вдруг открыли, н столпившиеся перед ним птицы полетели в него.
      Потемневший снег таял, и бугры на высоком берегу обнажались на глазах. На льду под берегом появилась длинная, узкая полоска воды. Прозрачный воздух казался недвижимым/но и снежной дали вдруг заволновался, заиграл, и переливчатые струи его, сплетаясь и расплетаясь, потекли над полем.
      Это было такое удивительное, еще невиданное художником зрелище, что он не сразу поверил глазам. Зримое движение воздуха! Если это передать на холст... И показать грачей с раскрытыми клювами... так, чтобы послышались крики их. Это тоже может быть чудом живописи.
      Легкий удар по блесне прервал его мысли. Алмазов подсек и потянул к себе тяжелую рыбу. Но вытащить ее не удалось: она ушла у самой лунки.
      - А, черт! - с досадой прошептал Алмазов и стал рассматривать якорек, у которого рыба сломала кончик одного из крючков. Пока он менял якорек, а потом белую блесну на желтую, прошло не менее получаса. За это время к удивлению рыболова обнажился неподалеку от игравших ребят новый холм под кручей. На нем, попыхивая папиросой, стоял высокий парень в черном ватнике и безмятежно разглядывал дали. И вот рядом с ним незаметно появился ручей. Спускаясь по ложбипе в реку, он громко булькал. Полоска воды стала шире и длиннее.
      Между дедом и парнем, которых разделяла ложбинка с ручьем, издали показалась голова толстенькой девушки в синем платке, потом и вся она. С ведрами на коромысле, покачиваясь, она утицей осторожно стала спускаться из ложбины к проруби, но, увидев воду у берега, повернула назад.
      Парень сверху ей крикнул:
      - Обожди! - и исчез.
      Минуты через две, делая огромные прыжки, он подбежал к берегу, положил через воду доску. Девушка прошла по ней и, набрав в проруби воду, повернула обратно. Парень, вероятно, пошутил, потому что до Алмазова донесся громкий смех девушки, который слышался до тех пор, пока она неожиданно не оступилась. Парень, он шел сзади, растопырил руки: то ли хотел поддержать ее, то ли обнять.
      - Эй, эй!- шутливо крикнул старик и, обнажая беззубый рот, укоризненно замотал головой.
      - Ладно, ладно,- смущенно улыбаясь, отступая, сказал парень.
      - Не боишься обжечь руки? Ты чтото, Максимка, стал смелый. Видно весну почуял.
      - Ладно, ладно...- повторил Максимка, но на этот раз шутливо и без смущения.- Твое дело теперь, дед, знаешь какое? Спокойное. Поглядывай на нас, молодых, да радуйся. А хочешь - завидуй.
      Нам все равно.
      И снова расставил было руки. Девушка, взвизгнув, опустила ведра на снег и с хохотом убежала в деревню.
      Максимка посмотрел ей вслед и, сказав старику "тяжелое наше дело", взял ведра и пошел в гору.
      Мальчишки хором звонко и долго дразнили его, потом, как это бывает перед чем-то необыкновенным, вдруг притихли и повернули головы в сторону Прилук.
      Над красной церковью высоко летели шесть больших ослепительно белых птиц. Их крылья сверкали в солнечных лучах.
      Лебеди летели на север. Когда они превратились в маленькие точки, от них до Алмазова донесся короткий звук - будто кто-то на мгновение дотронулся до струн арфы. Но лебедь оборвал песню в самом начале.
      А воздух все переливался, все струился, жирная земля на буграх дымилась. Стало еще теплее. Никита Петрович снял ватник, расстегнул ворот и, уже не заботясь о рыбе, наблюдал, что делается на реке и берегах.
      А вокруг происходили чудеса. Шагах в пяти от лунки незаметно появилась большая лужа. Па край ее опустилась птичка, серая с черным, и замахала длинным хвостиком. Вверх, вниз!
      Вверх, вниз! Добро пожаловать, милая трясогузка!
      И вдруг - не показалось ли? - перед самым лицом пролетела муха. На льду-и муха!
      Алмазов хотел проследить, где она сядет, но муха словно растворялась в зыбком воздухе. Незаметно исчезла и трясогузка, и над лужей запорхала краснокрылая бабочка.
      - О, животворящее солнце! Недаром тебе поклонялись и пели гимны! продекламировал Никита Петрович.
      Он хотел еще сказать что-либо в этом роде: такое у него было торжественное настроение, но крылья бабочки напомнили красную косынку жены, и он задумался.
      В такой косынке она поливала цветы, ездила за город... Теперь он способен был бы понять восторги Людмилы Ивановны, когда она гфиходила в лес, на реку. Прав ли он в своей ненависти к пеи^
      И вражда мало-помалу уступила место другому чувству, которое принесли с собой птицы и весна.
      Высоко в небе раздался крик, звучный и такой красивый, что у Алмазова дрогнуло сердце. Ничего подобного ему не приходилось слышать. Он встрепенулся, весь отдался вниманию, но звук, разлившись над полями и лесами, замер. А жаль! Это был голос победы, настолько сильный, что заполнил собою небо, и оно, казалось, запело.
      И Алмазов, и ребята, и дед завороженно смотрели вверх, и всем им хотелось, чтобы крик повторился. Но чуть видимый журавль спешил на север.
      Никита Петрович так и не понял, что это было, по сердце па таинственный крик отозвалось музыкой.
      После журавля птицы уже показывались то там, то сям, поодиночке и стаями. Они летели со своими песнями. Казалось невероятным, что молчавшие всю зиму мерзлые поля и холодное небо вдруг ожили, наполнились теплом и запели.
      Алмазов почувствовал, что это пение разбудило от долгой спячки и его. Он уже не мог сидеть и поднялся во весь рост.
      Потом стал на ведро, и если бы была высокая лестница, полез бы по ней до самого неба: так ему хотелось быть там, где летели птицы, чтобы заглянуть в их счастливые глаза.
      Все больше и больше росло светлое и теплое, какое-то незнакомое чувство, заставившее его прошептать:
      - Весна-а!
      И это слово прозвучало, как любовь или счастье, что одно и то же.
      Теплые волны воздуха продолжали расправляться со снегом.
      Ручьи становились говорливее, полоска воды у берега росла, с кручи по снегу поползла глина. В ложбине, где недавно поднималась девушка с ведрами, ручей уже не булькал, а гремел.
      Снег на реке таял и обнажал ноздреватый, крупнозернистый лед.
      Удивляясь силе весны, победившей в несколько часов метровый снег на холмах и разбудившей землю от полугодового сна, Алмазов не заметил, как к нему подошли приятели. Из их рюкзаков торчали хвосты крупных рыб. Столяр, подойдя к своему другу, жалостливо спросил:
      - Как же это ты, Никита Петрович, нынче-то опростоволосился? Мы ж тебе махали. Аль не видал? Судак брал почем зря.
      - Видел, да понимаешь, брат... Как сел, так и вставать не захотелось. Тут, брат, такое дело было. Весна на глазах шла.
      Первый раз в жизни видел.
      Столяр слушал его, не веря своим ушам.
      Один из рыбаков осуждающе заметил:
      - Хэ, весна! Что толку в том? Зачем мы сюда приехали? За рыбой или...
      Он не договорил. Его удивило лицо Алмазова: оно светилось.
      И рыболов понял, что Никита Петрович поймал больше, чем все они вместе, поймал нечто такое, отчего глаза всегда горят счастливым блеском.
      Слушая рассказы приятелей об их удачах. Алмазов по привычке подергивал удочку. Вдруг он почувствовал удар по блесне, после чего, по выработанной привычке, сделал рукой резкое движение вверх. Рыба стремительно потянула леску вниз. Спустя несколько минут он с трудом, под изумленные возгласы своих спутников, вытащил огромного радужного судака. И это было ему как бы наградой за то, что в тот день он не проявлял жадности к рыбе.
      Совсем незаметно подошла вечерняя заря, но не розовая, как утром, а тусклая, с расползающимися полосками мутных облаков, заря, предвещающая дождь.
      Стало совсем тепло. И когда рыболовы, идя в деревню, подошли к круче, они увидели, что лед уже отошел от берега и полоска воды стала такой широкой, что ее не перешагнуть. Брод все-таки нашли, но Алмазов, прыгая чс-рез трещину, поскользнулся и ухнул в нее до пояса. Но холодное купание не омрачило его радужного настроения. Он шагал, наполненный чем-то большим и светлым.
      Приехав утром в Москву, художник в задумчивости весь день ходил по комнате, к вечеру загрунтовал большой холст, поставил его на мольберт, подготовил краски, кисти, но работать уже было нельзя: наступили сумерки.
      Ночь Никита Петрович провел в полусне, в творческом возбуждении, а на рассвете, еще не совсем одетый, подошел к мольберту, взял кисть, но вместо того, чтоб обмакнуть в краску, завертел ее в пальцах. Нет, он еще не готов выполнить задуманное!
      Кисть выпала из руки. Чтобы ее поднять, он опустился на колени и, глядя на кисть, поник головой, задумался. Тот, кто взглянул бы на ею лицо, заметил бы мучительное напряжение мысли.
      Эти творческие муки не оставили его и тогда, когда он сел за холст. Сначала нерешительно сделал контур, другой, потом несмелый мазок, еще мазок... Большая пауза. А затем кисть быстро и размашисто запрыгала по холсту. И мертвый, сырой холст стал оживать, преображаться. Сначала на нем показалась пробуждающаяся, сияющая под солнцем река. По тающему снегу н каким-то другим, неуловимым признакам было заметно, что она готовится к великому путешествию. Потом заблестел снег на полях, заструился над ними воздух, потянули к себе заманчивые голубые дали, и, мазок за мазком, на черном бугре у кручи появился белый, бородатый, в нагольном дырявом полушубке старичок и с ним три мальчика разных лет.
      Стоя на коленях со склоненной на плечо головой и подставив к уху ладонь ребром, старик слушает небо. На губах его - улыбка. На старом морщинистом лице она краше цветка в пустыне, лучше игры солнечного луча на тихой воде. Это как бы улыбка жизни. В ней столько тепла, что она способна расплавить льды.
      Толстогубый мальчик лет четырнадцати, в солдатской старой папахе, прислушивается, раскрыв .рот и глядя удивленными глазами на небо.
      Второй, поменьше, остроносый, в большом отцовском ватнике, слушает, опустив голову и сдвинув брови. Третий, лет шести, смотрит на старика и ребят вопрошающими добродушными глазами: "Не понимаю, что вас там заворожило?"
      Алмазов назвал картину "Первый жаворонок". В скором времени она попала на выставку. Перед картиной всегда толпился народ. Товарищи по кисти поздравляли Никиту Петровича с большим успехом и спрашивали друг у друга:
      - Как это случилось, что наш Алмазов опять засверкал?
      Каждый вечер, когда закрывалась выставка, Никита Петрович читал в книге отзывов многочисленные записи посетителей о своей картине:
      "Алмазов сделал большое упущение, отчего картина сильно проигрывает,писал один инженер.- Он не показал на реке рыболовов. Эх, в такой денек да рыбку бы половить, душа сразу размякла бы".
      Какой-то искусствовед написал: "Никому не следует забывать: человек неотделим от природы, как дерево от земли. Дерево берет соки из земли, человек черпает силы из природы.
      Великое спасибо тем, кто подобно Алмазову, напоминает об этом.
      "Первый жаворонок" созвучен с картинами Поленова и Васильева. Художник в своем произведении показал не только мастерство, но и подобно всем влюбленным поведал с нескрываемой восторженностью о красоте любимой природы, которую не все замечают. Картила будит большое, чистое чувство. А нам это и нужно, и в этом секрет ее успеха".
      Неизвестный композитор, по-видимому из молодых, сообщил, что "Первый жаворонок" вдохновил его на лирическую симфонию, и теперь он приходит смотреть картину чуть ли не каждый день.
      Девушка с фабрики химических изделий в своем отзыве изливала чувства благодарности: и природа, и старик с ребятами, и крыши дома с березой напомнили ей колхоз, из которого она ушла на фабрику недавно, после окончания семилетки. При виде родного пейзажа она всплакнула, но зато с каким хорошим настроением работала потом.
      "Я пришла еще раз взглянуть на вашего "Жаворонка",- писала она.Удивительное дело - его не видишь, а слышишь.
      Товарищ Алмазов, извините меня, но расскажите хотя бы через газеты, как вы сумели все это сделать?"
      Дома, вспоминая эти отзывы, Никита Петрович в смущении не мог понять, чем он заслужил такой горячий отклик народа?
      Он знал одно: ему хотелось сейчас же, немедленно сесть за работу и писать, писать, не покладая рук.
      * * *
      Александр Полухин
      ЗАХАРКИ Н КЛЮЧ
      По тропинке, заросшей цепким кустарником, Мария вышла на пригорок. Подойдя к шалашу, оглянулась по сторонам.
      Кругом стоял лес, еще голый, но готовый в первый погожий день выпустить зелень молодых листочков.
      Сквозь просветы между деревьями блестела гладь большого озера. Вода стояла неподвижно. Лишь там, где вытянулся рукав заводи, вздрагивали затопленные веточки лозняка и слышался ровный приглушенный шум.
      Мария осторожно приоткрыла дверцу шалаша, заглянула внутрь и, снова прикрыв се, спустилась к озеру.
      - За-а-ахарыч! - протяжно закричала она и прислушалась.
      Где-то за кустами послышался всплеск. Вскоре показалась лодка. В ней, широко расставив ноги, стоял Захарыч. Он упирался длинным веслом в илистое дно. Лодка легко скользила по воде.
      - Чего кричишь на весь лес?
      - А шут тебя знает, где ты. Вроде дома, а никого не видать.
      Так могут из шалаша все повытаскивать.
      - А что у меня тащить? Мое богатство вот где,- Захарыч указал на озеро.- Не сразу утащишь.
      Он привязал лодку.
      - Зачем пришла? - коротко спросил, посматривая на корзину, которую Мария держала в руках.
      - Председатель, Иван Петрович, велел килограмма два рыбки принести.
      - А он что, свою кладовую тут завел?
      - Гостей ждет. .Деньги прислал,-Мария протянула свернутую бумажку.
      Захарыч отстранил ее руку.
      - Что же он в селе не купит?
      - А у кого там купишь? Всех рыбаков обошла. Говорят, в этом году что-то не ловится.
      Сплетенным из ивы черпаком Захарыч стал вылавливать из садка рыбу.
      Мария с восхищением смотрела на'больших тупоголовых карасей и, желая смягчить Захарыча, сообщила:
      - Скоро тебе веселее будет. Бригада девчат сюда приедет.
      - Я вроде никого не приглашал. В плясках пока не нуждаюсь.
      - А говорят, эту полянку под огороды определили. На днях пахать собираются.
      - Пахать? - переспросил Захарыч.- Это кто же додумался?
      - От самого председателя слышала. Место, говорит, удобное.
      Захарыч бросил на землю черпак и так посмотрел на Марию, что она невольно отступила назад. Потом неожиданно вырвал у нее корзину и вытряхнул обратно в садок еще трепыхавшихся карасей.
      - Скажи, что нету. Пусть к чувашам на Суру посылает,- Захарыч тяжелым шагом направился к шалашу.
      Когда ушла Мария, Захарыч вышел на пригорок и долго смотрел на полянку. Потом медленно спустился вниз, сел на свое любимое место под крутоберегом у подводной коряги н задумался.
      Со всех сторон из лесных чащоб впадает в озеро множество ручейков, а излишек воды сбрасывается в реку Алатырь только через одну протоку, которая называется "Захаркиным ключом".
      Откуда произошло это название, доподлинно неизвестно. Одни уверяют, что повелось это с давнишних пор, когда в ближайшем селе Чукалах жил предприимчивый мужик Захаркин. За гроши он снял у волостного старшины в аренду озеро и занялся рыбным промыслом.
      Рассказывают, что в первое время брал он столько рыбы, что диву давались. Бывало, закинет раза два невод, выгрузит целую подводу карасей и линей, переложит их лещугом и крапивой и по ночной прохладе доставит в степные села, а утром бойко торгует прямо на улице.
      Потом, когда выгреб всю рыбу и промысел стал невыгоден, Захаркин построил на озере водяную мельницу. На протоке сделал запруду, а на перешейке насыпал земляной вал. Полукругом огибая озеро, вал одним концом полого опускался к Алатырю.
      Так произошло отделение в самостоятельный водоем большого мелководного залива, куда обычно выходила на нерест рыба.
      Залив со временем пересох, и образовалась поляна.
      С тех пор рыба в озере почти совсем перевелась. Мельница давно сгорела, а озеро пришло в полное запустение.
      Другие говорят, что это место "Захаркиным" называется потому, что много лет живет тут одинокий старик Захарыч.
      Ему под семьдесят, но он еще крепок и здоров. Лицо его почти сплошь заросло курчавой с проседью бородой, нависшие брови сошлись на переносице в одну косматую линию. Всем своим обликом Захарыч напоминает кряжистый пень с узловатыми обрубками сучьев и буйной порослью мха на вершине. Только глубоко посаженные маленькие серые глаза, подвижные и зоркие, светятся приветливо и весело.
      Знал Захарыч озеро так, словно это его собственный двор.
      Безошибочно ставил снасть в нужное место, в положенное время и на определенную рыбу.
      Любил старик в свободное время посидеть на берегу или притаиться у кустов в лодке. Со стороны поглядеть - задремал человек. А он смотрит и прислушивается к жизни озера. Там осока у берега зашевелится: карась или линь ходит,- любят они такие места, где в траве всякая живность водится. А вот дождем брызнула в разные стороны мелкая рыбешка - значит, окунь пошаливает. Не видно его в глубине, но ухватка не щучья. Плеснет где-нибудь среди кувшинок - это линь вышел поболтаться в чистой воде.
      Любит Захарыч и реку. И река для него - открытая книга.
      Изучил он ее до каждой подробности, как будто это не река, а широкая дорога, по которой он проходил сотни раз.
      Только рыбой и жил старик, менял ее на продукты или продавал, если случалась острая нужда в деньгах.
      Но рыбы в озерах с каждым годом становилось все меньше.
      Особенно опустели реки и озера с войны, когда люди не признавали никаких запретных правил лова и даже баловались взрывчаткой. Наконец, дело дошло до того, что на рыбалку стали смотреть как на детскую забаву, а взрослому человеку стыдно стало показываться с удочками.
      До сих пор Захарыч не забыл обиды на Ивана Петровича, хотя и появилась она еще в 1942 г.
      Как-то повстречались они вдвоем. В обычное время председатель на старика не обращал никакого внимания, а тут остановил:
      - Рыбкой промышляешь? Люди жизни отдают, бабы работой надрываются, а ты бы хоть судачка принес.
      Захарыч смущенно достал из сумки рыбину и протянул ему.
      - Спасибо,- отказался Иван Петрович.- Не о том речь веду. И, не сказав больше ни слова, зашагал дальше.
      Захарыч тут же вернулся к озеру, собрал все свои пожитки и ушел в село. Как родного приютила его мать Марии. Но она вскоре умерла. И на его руках осталась девочка-подросток.
      Три года работал Захарыч на колхозных полях и лишь по воскресеньям отводил душу на озере. А как только кончилась война, он снова ушел в лес и обосновался на прежнем месте.
      Мария к тому времени стала самостоятельной девушкой. С тех пор на него махнули рукой. Даже кличку лодырям по селу пустили "захарычев помощник".
      Никто не понимал страсти Захарыча и не знал, что жизнь его была не так уж легка.
      Чуть ли не круглый год проводил он в заботах. Особенно много хлопот приносила весна. С тревогой ждал старик начала нереста. В это время рыба теряет осторожность, собирается стаями на мелководье, и тогда ее всю можно выбрать чуть ли не черпаком. Захарыч ночи не спал, оберегая ее от чужого глаза.
      А после нереста от зари до зари копошился в заводи, спасая икру от неминуемой гибели.
      Не меньше опасностей грозит молоди. Как только заблестит она на мелководьи, так уже кишмя кишат там же пучеглазые лягушки, снуют окуни, а сверху долбит ее птица. Не дает покою малькам и щука.
      Кроме Захарыча, нет у рыбешки никакой защиты. Но и его старания могли принести не так уж много пользы.
      И вот в этом году он решил было поставить дело иначе, но все планы неожиданно рушились.
      Забежав в шалаш, наспех надев чистую рубаху и подпоясавшись, Захарыч зашагал в село.
      Прежде чем войти в правление колхоза, старик еще на пороге снял засаленный картуз, осмотрелся, тихонько приоткрыл дверь и почтительно попросил разрешения.
      За столом сидел рыжеватый парень и бойко щелкал на счетах. Он взглянул на Захарыча, пригладил рукой и без того старательно уложенные пряди волос, одернул шелковую рубашку, достал из ящика пачку "Казбека" и молча закурил.
      "Не иначе гармонист",- сделал про себя вывод Захарыч.
      - Мне бы Ивана Петровича повидать...
      - Как раз в эту пору он будет тут сидеть и тебя поджидать,- язвительно ответил счетовод.
      - Ну ежели он не поджидает, то я подожду,- Захарыч сел на стул.
      - А ты по какому вопросу, старина? Может я могу дать ответ?
      - Правда, что полянку у Захаркина ключа под огороды определили?
      - А что она тебя заинтересовала? Зайцев ты не ловишь, а рыба в бурьянах нс водится.
      - У меня будет водиться! - раздраженно ответил Захарыч.
      - Да у тебя и так, наверно, ее девать некуда. Иной раз из лесу тухлой рыбой несет. Хоть бы разок карасиком угостил.
      Захарыч рассердился.
      - А ты что ж свининкой не угощаешь?
      - Свининка еще поросенком называется. За 1К'й походить надо.
      - А караси из грязи вылезают?
      - Даровое добро!
      - Пу тогда пойди да набери!-Захарыч резко встал.
      - Мне лодыря гонять некогда,- с важной миной закончил счетовод и принялся выстукивать на счетах.
      Захарыч вышел на улицу. Решив во что бы то ни стало дождаться председателя, он подошел к пожарной каланче, что стояла невдалеке между правлением и колхозными амбарами. Долго и терпеливо сидел на скамейке. Время тянулось медленно и нудно.
      Клонило ко сну. Захарыч изредка перебрасывался короткими фразами с пожарником, маячившим на невысокой каланче.
      - Не видать? - все чаще спрашивал его Захарыч.
      - Нету,- неизменно отвечал тот.
      - А может проглядел?
      - Проглядеть никак нельзя. У меня все село как на ладони.
      Приехал Иван Петрович с поля только поздно вечером и пошел не в правление, а к амбарам и там стал давать какие-то указания работающим колхозникам,
      Чтобы не потерять его из виду, Захарыч поспешил туда.
      - Иван Петрович, у меня разговор к тебе есть.
      - Ну выкладывай.
      Захарыч посмотрел па колхозников и неуверенно сказал:
      - Мне бы лично. По-серьезному поговорить надо.
      - Тогда обожди минутку. Сейчас в правление зайду.
      В правлении Изан Петрович сел на скамью, устало облокотился на стол и, не глядя на старика, равнодушно спросил:
      - Что у тебя за секреты?
      Ему, видимо, хотелось спать. Захарыч тоже устал от ожидания. За день, мысленно споря со счетоводом, он уверил себя в правоте своего дела так, что ему казалось: стоит теперь только намекнуть председателю о важности задуманного дела, как тот сейчас же согласится, а возможно, и поможет рабочей силой.
      Да и нс терпелось скорее попасть на озеро; мало ли что там могло произойти без догляду. Поэтому он нс стал вдаваться в подробности и сказал прямо:
      - Секретов у меня никаких нету. А насмешек над собой я не хочу терпеть... Я насчет Захаркина ключа поговорить хотел. Ничего там расти не будет, мочажинистое место. А для рыбы - золотое дно. Отдай эту полянку мне, я ее под разведение рыбы приспособлю.
      - Что же тебе, озера мало стало? Или там не особо густо?
      - Вот об этом и речь веду. У меня не густо, а в других озерах совсем пусто - одни лягушки водятся.
      - Не только у нас, по всему Алатырю не лучше,- проговорил председатель,- это, дорогой мой, большая проблема и не нам ее решать. Пустяками заниматься нам некогда да и некому.
      Рабочих рук в колхозе и так не хватает, а мы ершей разводить станем.
      Иван Петрович встал, считая разговор законченным, но Захарыч схватил его за рукав.
      - Нет, подожди. Не такую линию взял. Выходит, будем ждать, когда из центра бумажка поступит, вроде как с кукурузой?
      Иван Петрович нахмурился.
      - Бестолковый у пас разговор получается! - проговорил он решительно.Вопрос этот обсуждался на правлении и я не могу менять планы ради твоей затеи.
      - Ради моей? Мне рыбы до скончания века хватит! А вот для людей она привозным фруктом стала. До каких же пор в водоемах одни головастики жировать будут? Загородился ты планом, а что само в руки плывет, брать не хочешь. А река тогда глубока, когда много в себя ручьев вбирает.
      Чтобы поскорее отделаться от надоедливого старика, председатель сказал:
      - Придет время и рыбой займемся. А пока я бы тебе посоветовал: заступай сторожем к амбарам. Работа легкая, стариковская, времени и на рыбалку хватать будет.
      Даже отказ председателя организовать рыбоводство не так обидел Захарыча, как его совет. Он стремительно вскочил со стула и глубоко надвинул картуз.
      - Крыс боюсь! И из ружья стрелять не умею! - зло проговорил он и, не попрощавшись, выскочил на улицу.
      На дворе уже стояла ночь, было прохладно, небо обволокло тучами, и тьма сгустилась так, что нс видно вытянутой руки.
      Захарыч шагал, не разбирая дороги и давая волю чувствам:
      "Буду я тебе замки по ночам стеречь! На, выкуси! А насчет рыбки забудь, какой она вкус имеет. Хвоста больше не дам!"
      Дойдя до высшей точки раздражения, Захарыч вдруг завернул в глухой переулок, подошел к крайней избе, перелез через изгородь палисадника и. громко постучал в окно.
      - Мария, отопри!
      Девушка впустила старика, зажгла лампу и выжидающе посмотрела на него. Она недоумевала, зачем в такую пору пожаловал он к ней. Хотела было предложить постелить постель, но Захарыч опередил:
      - У тебя тетрадка есть?
      - Есть,-удивленно ответила Мария.
      - Садись, пиши! - категорически заявил он, присаживаясь к столу.
      Мария приготовилась, а Захарыч уперся узловатыми руками в колени, наклонил голову и молчал.
      - Что писать-то?
      - А ты не мешай. Это тебе не здравствуй да прощай. Дело изложить надо. Чтоб в сознание в полной мере взошло.
      Прошло еще несколько минут. Захарыч сидел неподвижно, лишь шевелились косматые брови.
      - А ну, что раздумывать! Пиши по простому, как оно есть,- наконец проговорил он, вытер рукавом мокрый лоб и начал диктовать:
      "Уважаемый Афанасий Ильич, товарищ Пинясов! Во-первых строках сообщаю, что дело у меня большой пользы и отлагательства не терпит. Я как есть колхозник "Памяти Ленина" решил на старости лет поставить для колхоза водяное хозяйство, а иначе говоря, обрыбить водоемы. Но наши начальники нс хотят взять это в соображение и думают без рыбы коммунизм построить, а для рыбы вроде время не пришло. А без этого ни хрепа не выйдет".
      Мария остановилась.
      - А может этого не надо? Ведь председателю райисполкома пишешь.
      - Пиши все. Что ты понимаешь?
      Диктовал он то быстро, и тогда Мария еле успевала записывать, то останавливался и, морща лоб, мучительно думал.
      Письмо получилось длинное. Он заставил Марию два раза перечитать все, что-то соображал, потом взял у нее исписанные листки и долго сам рассматривал их.
      - А это что у тебя тут в конце? - ткнул он пальцем в последние строчки.
      - А это для авторитета. Я, как депутат сельсовета, от себя приписала, что предложение поддерживаю и обещаю тебе комсомольскую помощь.
      Захарыч подумал и согласился:
      - Ну, если для авторитета, пускай остается.
      Он взял ручку, поставил внизу корявую подпись, сам заклеил конверт и, не поблагодарив Марию, торопливо зашагал обратно к центру села, где жил письмоносец.
      Со дня на день Захарыч поджидал ответа и часто посматривал на тропинку: не идет ли Мария.
      Вначале он был уверен, что Пинясов тотчас же вызовет к себе председателя колхоза и закатит ему выговор за бесхозяйственность. Но вот проходят дни, председателя, видимо, никто не вызвал, к Захарычу никто не приходил и надежда постепенно гасла.
      Иногда в грустных размышлениях он бросал работу, садился на пенек и молча смотрел на озеро. Но приближение нереста не давало покою, и он снова уезжал на лодке в заводь, часами копошился там, готовя места для икрометания рыбы.
      Стояли погожие дни, вода быстро прогревалась. Пройдет еще несколько таких дней и будет уже поздно, если даже Пинясов и прикажет осуществить его идею.
      - Похоже и в верхах ни черта не понимают! - негодовал Захарыч. Иногда у него появлялась мысль бросить эту затею и жить по-старому, но теперь внутри у него будто что-то сдвинулось, чего он уже никак не мог поставить на место.
      Наконец, Мария прнщла. Захарыч сидел у ручья и стирал рубаху. Впереди лежало озеро, оно казалось огромным. Правого берега не было видно, а лишь стояли полукругом, словно выбеленные, частые стволы берез, а слева, освещенные, солнцем, опрокинулись верхушками вниз в бездонную глубь прибрежные деревья.
      Озеро словно заснуло: ни вода не плеснет, ни кустик не шелохнется. Вдруг на мелководье, поросшем камышом, с шумом плеснулась рыба.
      - Ишь, проклятущая, разгулялась! - пробормотал Захарыч.
      Он заметил, как недалеко от коряги закачался камыш. Всмотрелся. Огромная щука, лениво пошевеливая хвостом, тихо скользит в воде. Подплыв к коряге, остановилась, как бы в раздумье, и выпучила неподвижные глаза на человека.
      Долго они глядели друг на друга. Но вот щука чуть заметно шевельнула хвостом и, как потом уверял Захарыч, по-своему, пощучьи, приоткрыв пасть, беззвучно засмеялась и прямо мимо него спокойно пошла под берегом.
      - Ах ты, тварь! - выругался старик и в сердцах бросил в нее ком земли. Щука стрелой метнулась вглубь.
      Захарыч и до этого не раз видел, как она играла на просторе пли по зорям гонялась за мальками по мелководью.
      Давно возненавидел он ее, как лютого врага. Сколько труда вложил в охоту за ней, сколько сетей она порвала, сколько крючков утащила! Как пи ухищрялся, а перехитрить старуху не мог.
      Встреча со щукой взбудоражила Захарыча. Он погрозил кулаком.
      - Погоди, я до тебя доберусь!
      При каждом всплеске Захарыч хмуро поглядывал на заводь и с досадой бормотал:
      - Ишь, тварь, близко ходит.
      В озере ее поджидала поставленная им снасть.
      - Даи-ка я.- Мария взяла у Захарыча рубаху. А то сейчас к тебе гости нагрянут.
      - Это кто же? - равнодушно спросил Захарыч и прилег на траву.
      - Пинясов приехал. В правлении с ним разговаривала, обещал зайти.
      Захарыч приподнялся и возбужденно посмотрел на нее.
      - Я так и знал: обязательно должны заинтересоваться. Дело не шуточное!
      - Вроде не заинтересовался. На правление письмо передал.
      Захарыч снова опустился на траву, насупился и замолчал.
      Мария искоса взглянула на него и поняла, какая буря бушевала в душе старика.
      - А ты нс расстраивайся. Похожа, председатель со счетоводом его сбивают. А вот когда сам посмотрит, может по-другому все обернется.
      Но Захарыч разразился бранью.
      - К черту в зубы, раз такая петрушка! Ничего я делать не буду и разговоров больше не желаю!
      Он схватил весло и хотел было вскочить в лодку, но Мария взяла его за руку.
      - Не горячись раньше времени. Дело твое не пропадет. Я с ребятами говорила, согласны хоть ночью работать. Если что, так и без председателей обойдемся.
      Захарыч так же быстро остыл, как и вскипел. Взглянув на Марию, уже другим тоном проговорил:
      - А ну-ка давай мы начальство "на живца" попробуем. Берн ведро!
      Он направился к садку и стал ловить черпаком линей, одних пускал обратно, других выкидывал на берег. Лини упруго подпрыгивали на траве. Тупоголовые, толстые, они выскальзывали из рук Марии, трепыхались и норовили снова бултыхнуться в воду.
      Пока варилась рыба, Захарыч то и дело выходил на пригорок и посматривал на тропинку, а потом, чтобы скоротать время, принялся чинить сеть.
      Пинясов и Иван Петрович остановились у шалаша.
      - Здорово, Захарыч, пойди сюда! - окликнул его Иван Петрович.
      Захарыч бросил работу и не спеша подошел к ним.
      - Вот Афанасий Ильич по твоей жалобе на меня пришел поговорить. Покажи нам, что ты тут надумал.
      - Что тут показывать? Вот все на виду,- развел он руками.- Конечно, насчет рыбы нам еще никто директивы не присылал,- подкинул он гостям шпильку.
      - Дело не в директивах,-обиженно проговорил Иван Петрович.- Из хозяйственных возможностей исходить нужно. Вот поглядим...
      - А что ты увидишь? Вон вода, а в ней головастики плавают,-сорвал зло Захарыч и пригласил к сбитому из досок столу:- Давай-ка вначале на вкус попробуем, тогда может больше увидишь.
      Мария наложила в большую деревянную чашку еще горячен рыбы, и гости принялись за еду.
      Пинясов с аппетитом уплетал толстые ароматные куски и похваливал.
      - А ведь не плохо было бы размножить таких поросяток во всех водоемах? - обратился он к Ивану Петровичу.
      - Дело хорошее, но специалиста требует.
      А где его взять? Без научной основы ничего не получится.
      Захарыч нахмурил броси.
      - Ты отдай мне полянку, а потом думай об ученых рыбоводах.
      - А разве тебе озера мало? - спросил Пинясов.
      - В этом озере мальков водить, что цыплят в лесу.
      - Что же ты на это скажешь?-обратился Пинясов к председателю колхоза.
      - Я не сторонник в мутной воде клады искать. Выскочим, нашумим, а потом в район носу не показывай, засмеют. Если дело делать, то надо как следует, для этого и капитальные затраты и рабочие руки нужны. А без того и рублевому делу грош цена будет.
      - Какие затраты?-вспылил Захарыч.-Да что мне твои капиталы! Мне воды из озера на полянку налить надо.
      - Нечего из пустого в порожнее переливать. Огород посадим-дело вернее будет.
      Иван Петрович собрался было уходить, но Пинясов предложил пройтись и посмо1реть па месте. Захарыч провел их по б регу и с жаром рассказывал, что нужно будет сделать. Пинясов подробно расспрашивал. Иван Петрович ходил следом и молчал.
      - Ну, так какое же ваше решение будет? - спросил Захарыч у Пинясова, когда они возвратились к шалашу.
      - Я ничего нс могу решить. Хозяин колхоза - правление.
      А вы обсудите,- обратился он к Ивану Петровичу.
      - Какой же ты тогда председатель району, ежели такого дела решить не можешь! - вышел из терпения Захарыч.- Имение что ли я себе выпрашиваю? Со своим трудом навязываюсь на общую пользу, а тут свет клином сошелся, кроме полянки огорода в колхозе негде развести стало. Если на ю пошло, так я к самому партийному секретарю района пойду. Пока ваши ученые рыбаки объявятся, так у меня тут рыбы будет, что галушек в котле.
      Иван Петрович понял, что старик своего дела так не оставит.
      - Ты погоди,- примирительно проговорил он.- Денег и рабочую силу я тебе не обещаю, а насчет огорода завтра на правлении обсудим. Приходи вечерком.
      На берегу около коряги тихонько звякнул колокольчик. Захарыч, не говоря ни слова, неожиданно сорвался с места и что было духу побежал к озеру.
      Он нащупал спрятанный в траве конец шнура, отмотал его от сука и сразу почувствовал, что он натянулся так, что стало больно рукам. Шнур со свистом резал поверхность воды.
      - Гостья пожаловала,- еле переводя дух, сообщил он подошедшим Пинясову и Ивану Петровичу.
      Где-то в глубине рыба металась из стороны в сторону, то на минуту затихала, тогда шнур ослабевал и Захарыч осторожно выбирал его на себя, то снова делала рывок в сторону, и шнур опять скользил из рук.
      - Тащи скорее! Давай помогу! - в азарте крикнул Иван Петрович, когда щука чуть не наполовину выбросилась из воды.
      Но Захарыч легонько оттолкнул его, поотпустил шнур, и рыба, вспенив воду, нырнула вниз.
      - Не мешай, Петрович, сам управлюсь. Крепко села!
      Борьба продолжалась долго. Наконец, щука стала сдавать, и Захарыч повел ее на отлогий берег. Рыба покорно шла, прижимаясь ко дну. И только у самого берега, когда уже показалась на поверхности ее спина, она вдруг изогнулась, прыгнула вверх, хотела было снова повернуться головой к озеру, но Захарыч придержал шнур и выволок ее по илистой отмели.
      Изгибаясь, щука подпрыгивала иа траве, потом затихла, лениво шевеля жабрами. Она раскрыла усаженную шипами пасть и неподвижно уставила налитые яростью немигающие глаза.
      Захарыч снял картуз и вытер рукавом вспотевший лоб.
      - Бери, завтра в бригаду отправишь,- обратился он к Ивану Петровичу.
      - Что ж, колхозники не откажутся, благодарны будут.
      - Благодарить пока рановато. Годика три-четыре подождать придется,-улыбнулся Захарыч, и глаза его просветлели, словно он уже видел, как растут и нагуливают вес жирные лещи и золотые лини в новом питомнике...
      * * *
      Юрий Александров
      Случай у Городища
      До слуха мальчика донеслись один за другим три глухих взрыва.
      "Опять",- у Глеба даже невольно сжались кулаки. Хотел было встать и идти туда, откуда загремело, потом безнадежно махнул рукой.
      Скоро мимо поплыла рыба. Сотни мальков, десятки серебристых плотичек, верховодок, несколько довольно крупных голавликов. Некоторые из рыб были еще живые, слабо двигали хвостами и жабрами, бессильные уже бороться с течением.
      Глеб невольно вспомнил: в прошлом году хорек забрался в колхозный птичник и передушил сотни цыплят. Мальчик видел эту груду загубленной птичьей молоди. Но там разбойничал зверек, а здесь?
      Скоро вернулся Игорь. Он был весел и... почти гол. Рубашку держал в руке высоко над головой.
      - Гляди, удильщик! Это тебе не над поплавком киснуть!
      Я вот руками больше твоего наловил - килограмма два!
      Он расстелил на траве мокрую рубаху. Действительно, в ней было завернуто несколько десятков небольших рыбок.
      Глеб молча сворачивал удочки.
      - Понимаешь? - рассказывал Игорь.- Приехали какието двое на велосипедах... они не первый раз уже. У них тол. Стал помогал рыбу собирать, и мне всю мелочь за работу отдали.
      Теперь мы с ухой!
      Глеб поднял голову. Только сейчас Игорек увидал, до чего сердит его товарищ.
      - Заработал подачку?.. А сколько они своим толом рыбы сгубили? Так только свинья в поле делает: на копейку сожрет, на сто рублей напакостит. Ты смотри - еще до сих пор глушеная плывет...
      Игорь с удивлением смотрел на необычно злое лицо Глеба.
      - Тысячи! - прошептал уже Глеб.- Вредители твои велосипедисты, вот они кто. Преступники!
      - Ну, а я тут при чем? Я только глушеную рыбу собирал.
      Все равно она пропала бы.
      Глеб досадливо махнул рукой:
      - Значит, если бандиты будут людей резать, а ты убитых раздевать, ты тоже не виноват... мол, все равно люди уже мертвые, а одежда на них пропадет?!
      - Пу, сравнил тоже!
      - Заработал... к преступникам примазался,- не щадил друга разгневанный Глеб.
      Игорь уже понимал, что глупо и необдуманно поступил, связавшись с глушителями. Но самолюбие мешало ему в этом сознаться.
      - Развел мораль! Просто тебе обидно, что у меня улов.
      больше твоего. Брось, Глеб! Давай ссыпать рыбу "до кучи". Пошли на городище. Хватит.
      Глеб домотал удочки. Игорек спокойно глянул на вынутую товарищем из воды снизку с четырьмя окуньками и одиноким голавликом - его, Игорева, добыча солиднее этой пятерки.
      Но вот большая щука трепеща повисла в воздухе на кукане.
      - Ого! - Игорь был неприятно поражен.
      Конечно, нехороша вся эта история с помощью глушителям.
      Но до сих пор он старался утешить себя тем, что "зато они с ухой", теперь же уха могла быть и без его рыбы.
      Мальчик понуро опустил голову и поплелся вслед за Глебом на Кудеяров стан...
      Нехороший день был вчера у Игорька: он, действительно, позарился на подачку... Но и сегодня нс лучше.
      Археолог, всегда такой точный, аккуратный, на этот раз заставил себя долго ждать: он приехал не в три часа, как обещал.
      а перед вечером. Конечно, без него обедать не садились.
      За ухой дернула деда нелегкая рассказать ученому о том, что снова были взрывы на реке. При этом старик очень крепко и нелестно честил вредителей.
      ^Всегда спокойный и выдержанный, Дмитрий Павлович в тон деду назвал глушителей мерзавцами, по которым плачет решетка, и добавил что добьется привлечения их к судебной ответственности.
      Игорек вспыхнул. Ему подумалось, что Глеб все рассказал, что дед и Дмитрий Павлович, понося глушителей, имеют в виду именно его, помогавшего браконьерам. Плохо отдавая себе отчет в том, что говорил, он выпалил какую-то глупость, вроде того, что святых изображать из себя легче всего, а покопаться да разобраться, так никто никого не хуже и не лучше.
      Разволновавшись, он вскочил, бросил ложку и убежал. И не вернулся, несмотря на зов Дмитрия Павловича. Убежал с твердым намерением никогда не возвращаться на городище. Пасмурно, сумеречно было у него па сердце.
      В селе Игорь и до десяти часов не усидел. Не нашел себе ни дела, ни места. Поплелся к реке, побродил бесцельно вдоль берега, против воли поминутно посматривая на высокий мыс городища. Потом искупался на тихой золотой отмели, лег на песок.
      Отсюда хорошо были видны площадка, курень, бугры выброшенной из раскопа земли. У куреня возле костра сидел дед, р.идпо кулеш варил. Глеб, примостившись у раскопа с планшетом, чертил что-то или рисовал. Вера орудовала веником. Дмитрия Павловича не видать. Никто нс копал. Неужели потому, что он, Игорек, не явился на работу?
      Вот Вера приложила руку ко лбу, защищая глаза от солнца, и посмотрела в его сторону.
      - А, ну их! Подумают, что нарочно торчу перед курганом и глаза им мозолю: жду, чтобы позвали!
      Игорь вскочил и, на ходу одеваясь, ушел вверх по реке, дальше от городища. Долго сидел, полный невеселых дум, у глубокого омута, смотрел, как кружит по поверхности воды и не может никуда вырваться из водоворота легкое утиное перышко.
      Захватило... Затянуло...
      Встал, и ушел еще дальше... Эх! Велика река, а тесно. Нет, места нс найти спокойного, когда в себе неспокойно.
      Зол. На кого? На себя и на "тех" чертей.
      И как раз "черти" свой голос опять подали: снова загремели взрывы в стороне городища. Верно, у того омута, где только-что кружило перышко там рыбно.
      Игорь постоял на месте и бросился к омуту.
      Они были действительно здесь. Двое - те самые. Один - долговязый, с длинным носом, голый плескался поодаль омута:
      складным сачком на короткой ручке собирал полуживую рыбу.
      Другой стоял у омута в светлой рубашке в полосочку. При галстуке даже, а колени голые! Стоял, одной рукой ухватясь за ствол прибрежной ивы, а в другой держал зеленую ветку и подгребал ею рыбу к бг-регу.
      В омуте кружило десятка два оглушенных крупных рыбин, ни мелочи вокруг - нс счесть.
      На высоком берегу над омутом лежали новенькие велосипеды п одежда глушителей. Рядом Игорь увидел два кирпичика тола.
      Полуодетый мужчина услыхал шум шагов, повернул к мальчику полное коротконосос лицо. Смешно топорщились куцые усики. Углы рта в довольной улыбке:
      - А! Старый знакомый! Помогай, паренек, забегай пониже, перехватывай. Одного сегодня возьмем!
      Да, Игорь и сам видел - удача. Рыбы сегодня набили против вчерашнего вдвое.
      И вдруг он поднял с травы желтый, похожий на мыло кусок взрывчатки, размахнулся и с силой швырнул им в человека с веткой. Тот шарахнулся в сторону, полетел в воду.
      Игорь рассвирепел... Что им еще сделать? Поломать велосипеды? Потоптать спнцы в колесах? Или вот... утоплю их барахло!
      Он сгреб руками одежду, поднял ее высоко над головой, что-то сообразил и, сорвавшись с места, кинулся по лугу, к городищу.
      Сзади послышались крики, брань, угрозы. Игорь некоторое время бежал, не оборачиваясь. Потом остановился, чтобы перевести дух, и оглянулся.
      Рано еще торжествовать! Глушители гнались за ним на велосипедах. Эх, маху дал! Надо было бы бежать в обход, кустами!
      До городища было еще с полкилометра. И с этой стороны, с раскопа, его никто не видел: заслоняли кусты по краю мыса.
      Преследователи отстали шагов па двести, но они на велосипедах. Хоть и не очень ровна дорога, а все же велосипедисты катят и здесь быстро. Догонят!
      - Глеб! - закричал Игорь.- Глеб! На помощь!
      Далеко еще. И ветер от городища - не услышит друг... А бежать уже тяжело, и преследователи близко...
      - Глеб! Глеб!
      Глеб был возле городища, в овраге: он пришел по воду.
      Место чудесное! Над студеной струёй родника с двух сторон опускались ольховые ветви. Возле самого источника лежал громадный камень, под струёй - другой. В нем углубление, выбитое очень давно. И Глеб, и Игорь были убеждены, что выбили его древние обитатели городища. И Дмитрий Павлович не отрицал такой возможности.
      Глеб наполнил у ключа ведро. Он очень торопился: его ждали с водой; только что на городище приехали на двух машинах экскурсанты из района несколько служащих и ребята из ремесленного училища. Сейчас там, наверху, Дмитрий Павлович досказывал о раскопках, о славянах, населявших некогда Кудеяров стан.
      Но как ни спешил мальчик, с полным ведром не разбежишься в чаще. Вышел он на тропу и шел в обход городишенского склона. И тут послышалось ему, что его кто-то зовет. Прислушался: опять отчаянный призывной крик:
      - Глеб! Выручай!
      "Игорь"! - Глеб узнал голос товарища. Он бросился на зов, расплескивая воду, обогнул мыс и увидел Игорька и его странных голых преследователей.
      - Это они! - тяжело дыша, крикнул Игорек.- Глушители...
      Вот их одежда!
      Мальчик споткнулся, чуть не упал, велосипедисты уже шагах в тридцати.
      Глеб бросился наперерез:
      - Беги! Я их задержу! - Не то в кино, не то в одном из фронтовых рассказов так говорил герой, солдат, готовый, если нужно, пожертвовать собой, спасая в бою товарища.
      И гордый своим решением, Глеб через несколько секунд оказался между Игорем и его врагами. Он вдруг выплеснул воду из ведра в лицо переднему, странно одетому велосипедисту. Тот от неожиданности потерял равновесие и упал. На него сналета наехал второй. Глеб выронил ведро и побежал вслед за Игорем.
      Преследователи бросили велосипеды, но продолжали погоню.
      Конечно, Глеб легко спрятался бы от них в кустах. Но Игорек карабкался на склон из последних сил, спотыкался, цеплялся за кусты, не выпуская, однако, из рук похищенной одежды.
      Глеб схватил пригоршню голубоватой мсргслевой щебенки и швырнул ее в лица разъяренным мужчинам. Те, громко и отвратительно ругаясь, упрямо лезли вверх.
      Спасла ребят громкая брань браконьеров. Ее услыхали на раскопе. Сверху послышались голоса, смех, удивленные возгласы.
      Игорь поднял голову. У края обрыва стояли Дмитрий Павлович и почти все экскурсанты. Женщины, правда, сразу отошли.
      - Спасены! - облегченно вздохнул Глеб.
      Миг - и возле него несколько шустрых ребят-ремесленников.
      Они с любопытством и очень бесцеремонно стали рассматривать опешивших преследователей,
      - Никак первобытные? - удивился один.
      - Дикие...- предположил другой.- Кольца бы им еще в ноздри,- и дабавил солидно, обращаясь к долговязому: - Хоть ветками прикрылся бы,- женщины увидят.
      "Первобытные" первую минуту молчали, не зная, что им предпринять. Ввязываться в драку было безрассудно: в лучшем случае они могли бы побить двух-трех подростков, но одежда уже была наверху, где стояли взрослые.
      Между тем мальчиков вокруг злосчастных глушителей собралось уже около десятка.
      - Ребята,- рассказывал ремесленникам Глеб.- Они рыбу тут взрывчаткой губят... вот эти. Раза два в неделю приезжают, а то и чаще. Вчера тоже были. Столько уже напортили - страсть!
      - Валя, что же это будет?! - простонал полуодетый.
      Ребята прыснули со смеху.
      - Оставьте их, друзья - проговорил Дмитрий Павлович. Он не торопясь спустился вниз. Видно было, что он очень доволен и тоже рассмешен, но старался казаться серьезным.
      Приход археолога вывел из оцепенения долговязого:
      - Ваши ребята? - закричал он.
      - Нет, я бездетный.
      - Вы не шутите, гражданин,- кипятился голый браконьер.- От меня не отвертитесь! Я знаю! Вы - зачинщик. Вы уже к нам однажды приставали! Это ваши штучки!
      Голый долговязый шагнул ближе к Дмитрию Павловичу. А у того лицо вдруг побледнело, глаза не по-доброму сузились и крепко сжались кулаки.
      - Ох, смотри, Валя, даст тебе сейчас леща товарищ ученый,- предостерег один из ребят,- да так даст - сразу побежишь пенсию оформлять.
      - Вот что, гражданин,- процедил сквозь зубы долговязый, обращаясь к Дмитрию Павловичу.- Я вас не знаю и знать не желаю. Я представитель местной власти. Понятно? Я требую...
      Он так и не успел договорить, чего требует, заметил приближавшихся двух экскурсантов, сразу обмяк и опустил голову.
      - Меня Снежков, видимо, знает? - спросил один из подошедших.
      - Да и со мной он уже знаком немного, Степан Иванович,- договорил за глушителя археолог.- Беседовали мы с ним несколько дней назад. Они, как сегодня, набили рыбы и с добычей домой на велосипедах возвращались. Я их догнал, спросил - кто такие? Так вот этот гражданин любезно посоветовал мне ехать своей дорогой и не совать носа не в свои дела.
      - Ошибаетесь вы, Снежков. Это общие дела. И товарища археолога они касаются, и паренька того, что привел вас сюда, как бычков, на веревочке.
      - В толк не возьму,- залепетал браконьер в сорочке.- В воду меня кидали, водой обливали, дрянью какой-то глаза чуть не выбили. И я же виноват? По ведь существует же определенный порядок!
      Все засмеялись.
      - Видите ли,- спокойно пояснил Степан Иванович,- не всегда жизнь послушно укладывается в приготовленные для нее формочки. Конечно, глаже бы получилось, если бы сперва выписали ордер на ваш арест, а потом вас культурненько доставили в милицию. Что поделаешь - не так вышло. А паренек, что дорогу вам сюда указал, тоже советский гражданин. Других средств посодействовать вашему задержанию у него не было...
      Он действовал, как подсказали ему смекалка и совесть. И, надо сказать, хорошо действовал. А вот у вас, дорожный мастер, позволительно спросить: давно ли вы казенный тол бросать в воду начали?
      - Экономия у меня образовалась, товарищ секретарь,- неуверенно пролепетал голый.- Это не в ущерб производству, ей-богу.
      - Бога вспомнил,- вставил один из ремесленников.- Значит, не ждет доброго!
      - Что полагается, то и получит,- подтвердил С-Гепап Иванович.- Я уж обещаю...
      Игорек почувствовал, что он снова нашел свое. место в кругу друзей. Он стоял рядом с Глебом. Стоял еще бледный, взволнованный, тяжело дышал, плечом тесно прижимался к плечу товарища. Теперь опять все хорошо!..
      * * *
      Валентина Потемкина
      КОРОТКОЕ ВЕСЛО
      В этом году мы решили на все лето поехать рыбачить на озеро.
      Собственно, настоящими рыболовами были только двое: профессор живописи Федор Иванович Каштанов и молодой художник Вася Кулик.
      Дочь Каштанова Ирина и ее подруга Лиля - молодые актрисы - мечтали о купанье в холодной озерной воде, об отдыхе вдали от суматошных городских улиц, о робинзонаде в шалаше.
      Но шалашом оказался новый двухэтажный дом "Рыболоваспортсмена", где в светлых комнатах, пахнущих свежими бревнами, подавали самовар и толстые граненые стаканы. Позади террасы буйно разросся салат, и директор базы, в смятеньи перед таким обилием, предлагал его всем приезжающим. Иногда мы отправлялись на лодках на другой конец озера, километров за семь, ловить леща, и тогда появлялись и костер, и шалаш, и традиционная картошка, печеная в золе.
      Но большей частью рыбачили неподалеку от дома в устье речушки, покрытом белыми кувшинками, где бойко хватал 'окунь, а иногда попадалась довольно крупная плотва с розовеющим брюшком, похожая на подъязков. Здесь удили с лодок на вечерней заре, а днем каждый занимался своими делами.
      Каштанов и Вася уходили писать этюды, я запиралась в комнате и переводила с английского, девушки шли купаться и загорать. С озера вместе с ветром доносились их голоса: звонкий, пронзительный Лили и низкий, грудной Ирины.
      Иногда же Ирина уходила на этюды с Васей. Она несла его скамеечку или этюдник, а Вася краснел и улыбался. Он удивитсльно краснел - нежно, по-девичьи. Они шли полем, плечо к плечу, почти одного роста, оба светлоголовые, чем-то неуловимо похожие друг на друга.
      С субботы на воскресенье дом оживал, наполнялся шумом, мужскими голосами, табачным дымом. Это собирались из города рыболовы. К лодкам выстраивалась очередь, бойко торговал ларек, всюду слышались милые, сердцу рыбачка рассказы о тонкостях ловли и хитрой рыбьей повадке. Энтузиасты приезжали пораньше и вечернюю зорю уже встречали на воде, другие успевали раскинуть удочки или распустить кружки только под утро.
      В полдень возвращались с уловом, варили уху, шумно перебивая друг друга, рассказывали о своих волнениях, радовались удаче и скорбели о потерях.
      А в понедельник в доме снова наступала тишина, наполненная только шуршанием волны, набегающей на песчаный берег.
      Пустые лодки стайкой жались к мосткам, озеро по-прежнему голубело чистой далью, а в воде возле берегов отражались темные ветлы и далекие клубящиеся облака. Нам всем очень по душе была эта невозмутимая тишина.
      Однажды, когда мы после обеда из дежурной ухи и жареной мелкой плотички обсуждали план вечерней ловли, к террасе подошел человек. Он был высок, крепок, ладно скроен. За плечами висели рюкзак и удочки в аккуратном чехле. Человек широко улыбнулся, показав ровные, белые сверкающие зубы.
      - Здравствуйте, Ирина Федоровна! Не узнаете? А я вот сказал, что приеду, и - приехал. Неужели, забыли?
      - Нет, щзчему же? - как-то слишком спокойно произнесла Ирина.-Папа, это тот товарищ, что помог мне на выставке.
      Помнишь, я говорила? - И добавила, обращаясь ко всем: - На Дрезденской было столько народу! Жара, духотища. А я так напряженно смотрела... Когда, наконец, протискалась к "Венере"
      Джорджоне, у меня закружилась голова... И вот товарищ...
      - Корольков,- подсказал человек.
      - Товарищ Корольков помог найти стул и...
      - Я сказал: если б перед спящей Венерой закачался мужчина, я это понял бы, но девушка...
      - В общем, будьте знакомы.
      - Очень давно мечтал встретиться с вами...- почтительно поклонился Корольков Каштанову.- Я горячий поклонник вашей живописи.
      - Художник? - спросил Федор Иванович, окидывая гостя пристальным зорким взглядом.
      - Нет, я инженер. Но ваше имя...
      - Рыбак?
      - О, да! Рыбалка - это моя страсть. Недавно мне привезли из Чехословакии спиннинг...
      Сияя великолепными зубами, Корольков поздоровался со мной и Лплей и подошел к Васе. Тот неловко встал из-за стола, толкнув соседний стул.
      - Кулик.
      - Простите... как?
      - Кулик,- повторил Вася и покраснел.
      - Это мой друг,- сказала Ирина, глядя прямо в глаза Король кову.
      - Очень приятно! - холодно сказал он и тряхнул Васину руку.
      Прошло две недели. Девушки но-прежпему с утра уходили на озеро. Но теперь с ними шел Корольков. Он отлично плавал, и они вдвоем с Ириной заплывали на островок. Ирина, загорелая, очень оживленная, как-то вдруг похорошела за последние дни. Она все реже ходила на этюды с Васей и чаще звала его на озеро. Он отговаривался хорошей погодой - каждый день могут начаться дожди, освещение изменится, но все-таки убирал свои Г1ЦНК с красками и, как-то особенно часто спотыкаясь, брел на берег. Там садился на сломанную ветлу и старался не смотреть в ту сторону, куда широкими бросками, смеясь и перекликаясь, дружно уплывали Ирина и Корольков.
      - Безумно нравятся смелые люди! - глядя им вслед, мрачно говорила Лиля.
      Вася молчал.
      - Как это можно-не уметь плавать!..-продолжала она и окидывала презрительным взглядом сутулую фигуру соседа.
      - Сами-то вы тоже... не умеете,- слабо защищался тот.
      - Я - женщина!
      Она яростно плевала па зеленый листок, прилепляла его на свой остренький носик и ложилась на песок загорать.
      Теперь за обедом у нас стала появляться жареная щука и даже судаки, которых ловил на спиннинг Корольков. Рыба как-то удивительно охотно шла на его снасти. И чистил он ее легко и ловко, словно играя ножом.
      - Удачник,- говорила Лиля и вздыхала.- В жизни, как и на сцепе, есть люди, которые рождаются, чтобы стать героями.
      А другие всегда на ролях характерных или комиков. Они никогда не будут героями,это не их амплуа.
      - Ничего, Лилька, мы еще сыграем Жанну д'Лрх! - смеялась Ирина.
      - Ты - может быть. А у меня вершков не хватает.- И маленькая Лиля вздыхала еще безнадежнее.
      Прежде в те вечера, когда не ездили на рыбалку, мы, поскучав в сумерках, расходились по своим комнатам спать. Теперь же Корольков заменил на террасе давно перегоревшую лампочку новой, и на приветливый свет собирались не только ночные жуки и бабочки, но и все обитатели дома, вместе с директором и уборщицей. Корольков затевал общие игры, пение и даже танцы. Оказалось, что директор - очень загорелый, угрюмый человек, контуженный на фронте,- умеет играть на баяне, а продавщица киоска Нюра пост арии из опер, но почему-то главным образом мужские партии. Особенно же любит "Смейся, паяц, над разбитой любовью". А сам Корольков показывал фокусы. Он болтал всякую чепуху н сиял улыбками, а хлебные шарики тем временем незаметно перелетали из-под одной шляпы в другую. I !отом втирал в руку гривенник и заставлял бутылку висеть в воздухе на краю стола.
      Ко всем людям Корольков относился равнодушно-приветливо.
      Только в его отношении к Васе всегда сквозила плохо скрытая ирония. Однажды на террасе он при всех зло раскритиковал Васин пейзаж. Нашел его скучным, примитивным, серым.
      - Советую вам, по дружбе, бросить живопись. Вы же сами видите, что это не ваше дело,- закончил он.
      Вася ничего не сказал. За него ответил Каштйчоз.
      - Слишком просто, говорите? А ведь все великие художники в конце концов отказывались от эффектов. Передавая природу совсем простой, они делали ее тем самым более величественной.
      Вот, например, Ренуар писал: "В природе мы поражаемся зрелищем заходящего солнца, но если бы этот эф)фект продолжался постоянно, он утомил бы нас, тогда как все, что не эффектно,- не утомляет". Так-то, молодой человек! А вы говорите: слишком просто! К счастью никакие глупости, которые приходится нам слышать от критиков, не заставят художника бросить живопись.
      Каштанов озорно блеснул своими молодыми глазами и взял ящик с красками:
      - Хочу оседлать вечернее солнце. Ириша, ты не пойдешь со мной, дружок?
      - Пет, папа, я...-начала Ирина и посмотрела на Королькова.
      - Ну, как знаешь.- Каштанов уже спускался с террасы.
      - Можно мне с вамп? - Вася схватил свой этюдник и. стараясь не. встречаться глазами с Ириной, побежал за профессором.
      В начале августа вдруг потянул северо-восточный ветер и совершенно перестал брать судак. Плохо ловилась и другая рыба.
      - Ушла в ямы,- решил Каштанов.
      Ночи стали прохладными и особенно темными.
      - Надо ставить донки на налима,- сказал Федор Иванович, и тут же оказалось, что Корольков уже знает прекрасные места, где непременно должен быть налим.
      - Помните, Ирина, холодные ключи у островка!..
      - Да, да!-радостно отозвалась девушка.-Знаешь, папа, там плывешь, все хорошо, теплая вода и вдруг-ледяная струя.
      Даже обжигает. Так неожиданно!
      - Что ж, попробуем,- согласился Каштанов.
      И к вечеру мы перебрались на лодках на островок. Корольков с яростным наслаждением рубил ветки для шалаша. Они покорно падали под сильными ударами топорика. После особенно ловких взмахов Корольков оборачивался к Ирине. И ее взгляды невольно тянулись в его сторону. Оба они, что бы ни делали, о чем бы ни говорили, казалось, видели в этот вечер только друг друга.
      Вася и Лиля ушли в глубь островка собирать хворост. Вскоре с визгом и хохотом, но совершенно без хвороста прибежала Лиля.
      Оказывается, Вася, о чем-то глубоко задумавшись, наступил на осиное гнездо. Осы накинулись на юношу.
      - Бегите зигзагами! Зигзагами бегите!-кричала Лиля.
      Вася бежал по всем правилам, но все же одна оса-мстительница нагнала его почти у самого шалаша и ужалила в щеку.
      Кожа сразу вспухла, и глаз как-то жалостно скривился.
      Трудно было удержаться от смеха. Даже Ирина, обычно переживавшая неловкости Васи, как свои собственные, сегодня смеялась, пожалуй, громче всех.
      Ночью я проснулась от тихого разговора. Сквозь отверстие шалаша виден был догорающий костер. Около него сидели Вася и Ирина. Неподалеку сонно набегала па берег вода.
      - Может быть мне уехать? - спрашивал Вася. Голос его был необычно глух.
      Ирина молчала, вороша хворостиной тлеющие угли.
      - Скажи, уехать?
      - Колокольчик...-сказала Ирина и пошла к удочкам. Там на берегу чернел силуэт Королькова.
      - Хорошо, я уеду. Завтра!-громко бросил ей вслед Вася.
      Ирина остановилась. Она словно колебалась, затем решительно направилась к берегу. Корольков уже вынимал севшего на донку налима.
      На другой день мы вернулись в Дом рыбака, но Вася не уехал. Не уехал он и в следующие дни, потому что случилось событие, разом все изменившее.
      Было раннее воскресное утро. Сквозь сон я услышала какойто шум. Кто-то пробежал по коридору.
      - Люди тонут!
      Набросив халат, я выбежала на террасу. Откуда-то издалека с озера доносились слабые голоса:
      - Спасите! Помогите!
      На террасе Нюра показывала уборщице:
      - Видишь, чернеет? Видно, лодка перевернулась...
      - А кто в лодке-то?
      - Кто ж его знает.
      - Спа-си-те!..-снова донеслось с озера.
      -- Что же вы стоите! - крикнула Лнля и бросилась к причалу. Но там стояла только одна старая с разбитыми веслами лодчонка на замке. Лиля рванула цепь.
      - Лиля! Подожди! - хотела я ей помочь.
      Но девушка не слышала. Она сорвала замок, оттолкнула лодку от берега и вскочила в нее на ходу.
      На террасу выбежали Каштанов и Ирина.
      - Что случилось?
      - Не знаю,- сказала я.- Очевидно, с кем-то несчастье. Вот и катер пошел на помощь.
      Моторка "Рыболова-спортсмена", пыхтя, отчаливала от берега.
      - Пока дойдет...- задумчиво бросил Каштанов.
      Мы поняли его опасения.
      - Спа-си-те! - голос явно слабел.
      - Неужели там нет никого поблизости? - нервно воскликнула Ирина.
      - Как нет! Эвон рыбачок сидит. От него рукой подать,- сказала уборщица.- Видите, лодочка?
      - Так что же он?..- Ирина даже топнула ногой.
      - Вот груз поднял... За весла взялся... Поехал.
      Мы все следили за темной точкой, и только глазастая уборщица различала в лодке человека.
      Действительно, точка зашевелилась и пошла, но... в противоположную сторону.
      - -Что такое? - Каштанов поправил очки.- Послушайте! Да ведь лодка-то уходит!
      - Стало быть так. Связываться не хочет,- объяснила уборщица.
      - Как не хочет связываться? Почему?
      - Да ведь утопающего спасать, того и гляди сам в воду нырнешь.
      - Негодяй!.. Вот негодяй!..-шептала Ирина.
      - Глядите-ка, другой рыбачок на выручку спешит!
      Теперь и мы увидели, как к тонущим приближалась откудато появившаяся лодка. Вот обе точки соединились. Что там происходит? Крики прекратились. Но, может быть, люди уже погибли?
      - А этот-то за мыс улепетывает,- сказала Нюра! - Ишь, шкандыбает, словно одно весло короче другого.
      Рыболов-спортсмен, кн. 7
      - Ничего, он ответит еще! - грозно пообещал Каштанов.- На базе известно, кто лодки сегодня брал.
      - Это, конечно,- неопределенно протянула уборщица.- Только ведь день воскресный, рыбачков выехало много...
      В это время катер подошел к месту аварии. Но даль расстояния по-прежнему скрывала от пас события.
      И только позднее удалось узнать все, что случилось на озере.
      Муж и жена поехали рыбачить. Мы видели их накануне вечером.
      Она - крупная, седовласая, румяная женщина, часто заразительно громко смеялась. Он - кругленький, коротенький человечек, долго обстоятельно выбирал лодку, "чтобы не текла".
      Утром они встали на якорь, подождали - не клюет. Решили переменить место. Стали вынимать груз, оба наклонились, и лодка перевернулась. Тогда-то мы и услышали крики о помощи.
      Катер привез пострадавших супругов и, ко всеобщему удивлению, Васю Кулика. Это он бросился спасать. Но перепуганные супруги разом схватились за борт его лодки, стали карабкаться в нее и тут же опрокинули вместе с Васей. Когда подошел катер, все трое барахтались в воде. Вася совсем было захлебнулся. Ему сделали на катере искусственное дыхание.
      В доме его растерли спиртом и уложили в постель. Он краснел и смущенно улыбался, уверяя, что чувствует себя прекрасно.
      Ирина поила его отваром из сухой малины.
      С озера возвращались рыболовы и, узнав всю историю, заходили к Васе, жали его руку, хлопали по плечу, предлагали коньяку и водки.
      Приехал Корольков с букетом водяных лилий для Ирины. Он очень жалел, что в заливе, где все утро таскал окуней, ничего не было слышно. Ирина ушла, чтобы поставить кувшинки в глубокое блюдо с водой, но тотчас же вернулась к постели Васи и уже весь вечер не отходила от него. Тут же сидела Лиля с забинтованными пальцами. Она сорвала кожу, когда сбивала замок с лодки, а потом гребла, не замечая ссадин.
      - Ты-то, пигалица, зачем бросилась? - спрашивал с притворной суровостью Каштанов.- Сперва подумала бы, какой от тебя толк будет утопающим?
      - Некогда думать было, Федор Иванович.
      Теперь всех интересовало, кто же был в лодке,- тот, что трусливо скрылся за мысом?
      Весь остаток дня Дом рыбака гудел, как улей. Все негодовали, требовали от директора, чтобы он нашел дезертира,
      - Среди рыбачков таких нет,- решительно заявляли одни.
      - Значит, есть. Лодка была "Рыболова-спортсмена", люди видели,поправляли другие.
      - Паршивая овца все стадо портит,- сказал директор. Он был особенно огорчен: все его поиски оказались напрасными.
      Рыболовы возвращались, но никто не сознавался в постыдном поступке.
      - Странно,- говорил Каштанов - что за такое нельзя даже привлечь к ответственности. Считается, что это только этическое преступление, и суду не подлежит.
      - Эх, попался бы он мне где-нибудь один на один!..-директор расправил плечи под старой выгоревшей гимнастеркой.
      На другой день база опустела.
      Я вышла рано утром на берег, В прохладном ли воздухе, или в чуть посветлевшей зелени, или в крикс птиц, потянувшихся к югу, неуловимо чувствовалось приближение осени.
      Под старым тополем стояли Ирина и Корольков. Против обыкновения, он не улыбался. На лице его было горестное недоумение. Ирина что-то горячо говорила, до меня долетели слова.
      - И чтобы никогда, слышите? Чтобы никогда я вас больше не видела!
      Он молчал, покусывая травинку. С тополя медленно слетел лист: жёлтый с одной стороны и седой - с другой. Наконец, Корольков спросил:
      - Ну хорошо, допустим. Допустим, все было именно так. Но вы-то почему сердитесь? Ведь если бы в лодке были вы... Тогда я разумеется ни минуты нс колебался бы, это ясно! И вы это знаете.
      Ирина резко обернулась к нему. Удивление, презрение, гнев прошли по ее лицу. Она молча быстро направилась к дому.
      - Ирина!
      На террасе хлопнула'дверь.
      В тот же день Корольков уехал. Он сказал, что его неожиданно вызвали на работу до окончания отпуска. Прощаясь, сиял своей ослепительной улыбкой и каждому сумел сказать чтонибудь приятное. Только с Ириной простился молча.
      Вечером, увидя девушку одну возле потемневшего озера, я подошла и обняла ее. Она доверчиво прижалась.
      - Скажи, Ирина, почему ты подумала, что это был он?
      Она невесело усмехнулась. Покосилась на меня и вдруг, сбежав к лодкам, прыгнула в старенькую однопарку. Взяла лежащие на дне весла и показала мне. Одно весло было короче другого.
      - Много народу приехало. Хорошие лодки разобрали. Вот ему н пришлось...
      Она брезгливо бросила весла, посмотрела вверх н как-то особенно тепло сказала:
      - Вася проснулся...
      В доме, действительно, светилось окно Васиной комнаты.
      * * *
      Алексей Никитин
      ПО ГОРНЫМ РЕКАМ ВОСТОКА
      НА ЧЕРЕМШАНКЕ
      Несколько лет назад в конце августа я был командирован на отдаленный участок горной тайги Нижнего Амура, где прокладывалась шоссейная дорога. Как всегда, в моем походном рюкзаке лежали на всякий случаи несколько лесок и десяток крючков с поводками. Но особенных надежд на рыбалку я не питал: никакой реки в том районе, куда я ехал, не было.
      Маленький поселок строителей дороги расположился между сопками в живописном распадке. По долине, в зарослях ивняка и черемухи, протекала небольшая речонка, почти ручей, известная под названием Черемшанки. Черемша, этот вид дикого чеснока, обильно росла по заболоченным берегам речки, откуда та и получила свое название.
      Первые три дня я даже и не пытался ловить рыбу, но потом все же не вытерпел, в один из свободных вечеров вырезал небольшое удилище и решил наловить на уху хоть пескарей да гольянов.
      Горстка не без труда добытых червей, тоненькая жилкозая леска с маленьким крючком составили все мое. "вооружение".
      Отправился я вниз по течению. Берега густо поросли кустарником, пробираться сквозь него было почти невозможно. Я шел прямо по каменистому руслу. Воды хватало едва по щиколотку.
      Местами речушка круто поворачивала из стороны в сторону, образуя небольшие ямки. Здесь течение было слабее, глубина доходила до метра. В прозрачной, как хрусталь, холодной воде не было видно ни одной рыбешки...
      "Надо же, однако, где-нибудь начинать",- подумал я и наугад забросил удочку в одну из таких ямок. К моему изумлению, почти мгновенно по дну метнулась тень, и леску резко повело под берег, подмытый водой. Короткая подсечка - сырое жидкое удилище согнулось в дугу, и на берег, сверкая радугой чудесного оперения, вылетел довольно крупный хариус. На душе сразу стало веселее. Оправив червя, я забросил удочку вторично. Не успел крючок опуститься на дно, как из-под берега выскочило сразу несколько хариусов, и они стали отнимать червяка друг у друга, взбаламутив воду. Вот один, более ловкий, высвободился из мути и потащил за собой леску. Подсечка... Хариус перевернулся несколько раз в воде и сошел. Постояв секунду, он бросился в бегство вверх по речке, временами с шумом вылетая из воды. А недавние его соперники \оже кинулись врассыпную. И снова в неглубокой ямке наступило спокойствие, как будто здесь вовсе и нс было рыбы.
      К следующему повороту ручья я подходил уже осторожнее.
      Вылез на берег и, раздвинув кусты и высокую, в рост человека, траву, осторожно опустил леску в воду... Мгновенный рывок - рыба сама засеклась и кидается из стороны в сторону. Поднять се на жиденьком сыром удилище невозможно. Я тихо сползаю в воду и, намокнув по колено, вывожу буяна к отмели. Это ленок грамм на семьсот. Красавец! Весь в крапинках, спина зеленоватая, под цвет дна, а плавники оранжевые.
      Вот и уха! Но солнце еще только склоняется над далекими сопками. Еще дышат дневным жаром заросли. И только по долине речки чуть веет первой вечерней прохладой. Сейчас должен начаться самый лучший клев!
      Закукаиив свой улов, я стал пробираться дальше. Трудно представить себе более непролазное бездорожье. Краснотал заплел, как паутиной, тонкими и гибкими прутьями берега речки. Нога то и дело проваливается в водомоины между кочками, скрытыми под слоями прошлогодней травы. Мириады мошек вьются над головой и лезут в нос, в глаза, в уши... Кажется, идешь в сером облаке.
      Вот новый поворот речки, маленькая каменистая отмель и против нее-ямка метра три шириной. Течение ручья образует слабый водоворот. Тихо кружатся в воде первые сухие листики - грустные вестники наступающей осени... Тишина леса нарушается только журчанием холодной, чистой воды да удивленным беспокойным попискнванием трясогузки, которая бесстрашно прыгает почти у моих ног и, раскачивая изящным хвостиком, поглядывает на меня бисерным черным глазком... Девственная тайга, где из года в год по берегам ложатся умирать нетоптанные травы,- царство нестреляных птиц и сильной, нспуганой горной рыбы!
      Насадив па крючок лучшего червя, я тихим взмахом удилища плавно положил леску к противоположному берегу. Легкое грузило медленно тянет ее вниз. Но что это? Леска идет все быстрее, быстрее и струной натягивается против течения. Не без волнения я подсек и почувствовал, как крупная рыба повернулась в глубине омутка, тускло сверкнув беловатым брюхом, и с силой бросилась вниз по течению. "Спокойно,- шепчу я себе,- поменьше шуму!"
      Минута или десять минут борьбы - в эти" мгновения забываешь счет времени,- и вот крупный, килограмма на полтора ленок, наконец, в руках. Крючок засел глубоко в мясистой пасти.
      Не так просто его отцепить.
      Чуть дрожащими от волнения руками я насаживаю нового червя и закидываю удочку в вершину ямки. Грузило легло на дно - это видно по чуть дрогнувшей леске. Но в чем же дело? Проходит пять, десять минут - поклевки нет.
      Между тем рядом несколько раз всплеснул хариус, охотясь за комарами. Я потянул было леску, чтобы перезакинуть удочку, и в этот момент откуда-то снизу, как молния, выскочил хариус и схватил червя.
      Так вот в чем дело! Рыба горных речек не любит летом подбирать пищу на дне. Но она хватает все, даже соринки, которые несет ей навстречу с переката течение. Червяк в движении - вот метод!
      Когда солнце, в последний раз осветив косыми лучами стволы деревьев, скрылось за сопками, шнурок кукана с пойманной рыбой уже порядочно резал руку. Но за каждым поворотом манит новый омуток, новая ямка, сулящая неизвестные переживания!
      В сумерках, продираясь сквозь кусты и царапая лицо и руки сухими сучками, спешу я к последнему омутку с последним червяком па крючке.
      ...Вода льется через ствол затонувшего дерева и, вскипев мелкими пузырьками, растекается по омуту. Над водой низко склэнился густой куст черемухи. Тихо, без всплеска, закинутая леска описывает круг, я то поддергиваю, то опускаю червя, и вдруг снова рывок - ожидаемый и вместе с тем внезапный. В темной воде на крючке ходит что-то большое, тяжелое и медлительное.
      "Хорош! - проскальзывает радостная и тревожная мысль.- Как бы не порвал!.."
      В этот миг рыба резко потянула в сторону, бросилась в глубину... Леска остановилась.
      "Зацеп!" - сообразил я, но было уже поздно: тонкая жилка лопнула, и в моих руках остался обрывок поводка, закрученный противным поросячьим хвостиком,- так умеет лопаться только жилка, когда ее закрутит и хорошенько дернет крупная рыба.
      "Эх!.."-вскрикнул я в величайшей досаде. Но только испуганная сойка ответила мне своим стрекотом. И долго еще перелетала она с дерева на дерево и все посматривала бочком, так и не поняв, почему так жалобно кричал этот двуногий гость.
      Вершины гор еще были освещены отблеском зари, а в долине, в кустарнике, уже сгущались сумерки. Обратно шел я около часа, так далеко увела меня в этот вечер рыболовная страсть. Наконец, впереди, у подножия темной горы, мелькнул огонек, залаяла собака, и через несколько минут я уже раскладывал свою добычу в палатке дорожников.
      Прошло три года. Прямая и ровная, как стрела, шоссейная дорога прорезала тайгу, и где когда-то с трудом можно было пробраться пешком, теперь на полной скорости мчатся автомобили.
      На Черемшанке давно поросло травой место, где стоял лагерь дорожников, но речка все так же бежит, журча в зеленом грсте.
      Иногда я приезжаю сюда на мотоцикле, и всякий раз скромная речушка награждает меня увлекательными уловами.
      Теперь я никогда не пренебрегаю таежными ручьями, а иногда даже и предпочитаю их большим рекам.
      ПАМЯТНАЯ НОЧЬ
      Сентябрь на Дальнем Востоке - самое благодатное время года. Кончаются моросящие августовские дожди, и прочно устанавливается ясная, сухая погода. Чуть заметной желтизной схватываются березки, начинает лететь паутина. По ночам иногда выпадают легкие заморозки, но днем бывает тепло, даже по-летнему жарко. На склонах гор поспевает червонная россыпь брусники. Жиреют молодые глухари и рябчики. После летних паводков быстрые горные речки входят в межень, вода в них становится прозрачной, как хрусталь, и первые стайки рыбы - ленка и хариуса - уже начинают спускаться из вершин ручьев в глубокие ямы крупных рек. В это время клев бывает очень хорошим.
      В это-то золотое для рыболовов время навестил меня проездом страстный хабаровский рыболов и охотник П. Е. Самарин.
      - Эх, ты, спортсмен,- сказал он мне,- и на спиннинг-то ты ловишь, и нахлыстом, а вот про "мышку" не знаешь!
      - Слышал... Да возни больно много с этими мышами, где их наловишь-то? Не кот же я, в самом деле!
      Он расхохотался.
      - Чудак человек, я же говорю о пробковых, искусственных!
      Знаешь, как на них ленки в это время, в лунную ночь, хватают!..
      Ну, просто, как собаки! Причем самые что ни на есть крупные, от килограмма и выше.
      И он стал с увлечением рассказывать, как надо делать мышку, как обтягивать ее беличьей шкуркой, какое нужно удилище и в особенности как здорово выскакивают из воды ленки и какое наслаждение ловить их таким способом.
      - А вы... много ловили на мышек? - полюбопытствовал я.
      Рассказчик немного смутился.
      - Да нет... не ловил я еще. Про этот способ я от одного старика в Приморье слышал... А если соединить мышку со спиннингом, тут будет просто что-то невероятное!..
      Он уехал... В следующий же вечер мы с приятелем изготовили по одной такой мышке: обтянули овально выструганную пробку серой беличьей шкуркой, потом обстригли волосы, чтобы остался только серый подшерсток, и, продев сквозь наше изделие проволочку, прикрепили к ней с одной стороны якорек, а с другой - жнлковый поводок.
      В субботу вечером, собрав незатейливые пожитки, со спиннингами и ружьями за плечами мы помчались на большую горную реку Лнмури. До нее было километров сорок, но что значит это расстояние для двух страстных рыбаков, в распоряжении которых прекрасная, словно лишь для охоты и придуманная машина, мотоцикл ИЖ-49. На нем можно ездить и по дорогам, и по таежным тропкам, а если где-нибудь и завязнешь в болоте, то не тяжело его и вытащить.
      Решено было ловить рыбу там, где в Лнмури впадает ключ Амуркан, названный так по имени старого брошенного прииска.
      На месте, где стояли когда-то старательские домики, все поросло бурьяном и молодым кустарником... Тайга властно наступала, отвоевывая обратно то, что когда-то отнял у нее человек.
      Дороги дальше не было. Мы спрятали мотоцикл в кустах и километра три шли вниз вдоль ключа пешком . На болотистой почве тропки почти не было заметно. Давненько не ступала по этим местам нога человека! Но тем интереснее - какие же там впереди, на реке, места?
      Вскоре сквозь деревья блеснула полоска воды. Повеяло свежестью, и мы вышли в речную долину. Никем не тронутая и уже пожелтевшая, стояла высокая трава. Наша тропинка бесследно терялась в ней.
      Амуркан при впадении в Лнмури образовал довольно глубокую и спокойную протоку. Вправо, теряясь в кустах, отходила вторая протока - пошире. Главное же русло, стремительное и бурное, где-то далеко, внизу за поворотом, разливалось спокойным, широким плесом.
      - Здесь и остановимся,-оглядывая живописный берег, сказал Павел и сбросил с плеч рюкзак.
      Уже смеркалось. Потянуло холодком. Ночь обещала быть ясной, с заморозком. Поэтому мы засветло заготовили сухих дров.
      Вечером Павел поймал на удочку десяток мелких хариусов для легкой ушицы, которую мы и нс замедлили заварить, когда уже совсем стемнело.
      Славно сидеть около яркого костра, отдыхая душой и телом после целой недели напряженной работы! Лучшего отдыха не может и быть. Впереди - почти целые сутки скитаний по неизведанным берегам с удочкой или спиннингом в руках, много переживаний, больших и маленьких рыбацких радостей и огорчений.
      Ничто так не обновляет силы, не освежает голову, как наше охотничье бродяжничество по таежным дебрям, ночевка у костра, ужин с ухой и куском черного хлеба.
      За рекой из-за густых зарослей ильмов и верб поднималась неяркая полная луна, тускло освещая речную долину и притихшие сопки. Природа будто замерла во сне - ни звука, ни ветерка.
      Прицепив к нашим удочкам мышек, мы, крадучись, пошли вдоль протоки. Крутой берег подмыт водой. Кое-где над рекой склонились кусты. Луна отражается в спокойной воде, как в зеркале.
      - Кидай!..-шепчет Павел, проходя дальше.-Вон туда, под кустик!..
      Легкая мышкз без всплеска ложится на воду и плывет, пуская чуть заметную рябь. Тишина... Кажется, и в реке все умерло.
      Вот мышка уже подходит к кусту... Тишина... И вдруг - бах!..
      Со страшным всплеском, будто бы кто-то веслом по воде ударил, бьет невидимый хищник хвостом по мышке. Крупные волны разбегаются в разные стороны. Мышка исчезает. Потяжка... Подсечка!.. Сильное, упругое тело крупной рыбы заходило в глубине.
      - Ты что там, в воду упал, что ли? - бежит ко мне Павел по берегу, спотыкаясь о кочки.
      Удочка гнется в дугу, звенит тонкая леска. Несколько минут напряженной борьбы - и двухкилограммовый ленок в руках.
      Изо рта торчит растрепанная мышка, якорь крепко впился и мясистые губы. Павел безмолвно всплескивает руками и бежит со своей удочкой к следующей ямке. Отцепляя свою добычу, я вижу, как он, напряженно изогнувшись, ведет по воде мышку.
      Ведет, ведет... Шлеп! Слышу, как у него на удочке громко бултыхается рыба.
      Уже полночь, а у нас ловля в полном разгаре. Почти на каждой новой ямке, под каждым кустиком выскакивают и бьют но нашим мышкам ленки. Просто непонятно, откуда они здесь взялись, в этой маленькой проточке. Ведь с вечера, пока Павел ловил на уху хариусов, я вдоль и поперек избороздил эту проточку спиннингом - и ни одной поклевки.
      Но в самый разгар ловли у нас сразу происходит два несчастья. У меня крупная рыба сломала удилище. С трудом поймал ныряющее верхнее колено. Но поздно! Рыба уже сошла.
      А Павел идет ко мне с обрывком поводка в руке:
      - Понимаешь, он как бултыхнется, ну, просто, как человек прыгнул! Я его-р-раз!.. А он-дерг!.. Видишь?.. Начисто оборвал!..
      Запасных мышек нет. Делаем из двух удочек одну и остаток ночи рыбачим по очереди. Один ловит, а второй стоит рядом и переживает.
      Под ногами шуршит трава, зябнут ноги. Подморозило. Перед рассветом клев прекращается. Луна светит откуда-то сбоку, из-за деревьев, и становится темнее. Усталые, но счастливые, мы возвращаемся к пепелищу нашего костра, разводим огонек и согреваемся чаем.
      Потом мы расстилаем плащи, разводим пожарче костер и, прижавшись друг к Другу, дремлем, укрывшись ватниками. Во сне все мерещатся мышки, внезапные всплески и возня крупных рыб.
      Под утро чертовски холодно. Костер давно потух. За ночь вся долина поседела от инея. Мы совершаем с гиканьем вокруг костра "танец диких", вскидывая высоко руки и ноги.
      - Ну как, оттаял?
      - Нормально!
      Восход солнца встречаем со спиннингами. Еще несколько ленков добавилось в наш рюкзак. А когда обогрело, мы сменили спиннинги на легкие удочки и отправились на перекаты ловить хариусов. Клевало на редкость хорошо, и мы не заметили, как солнце поднялось уже довольно высоко.
      Снова костерок, пахучий чай. Какой-то особенный, чуть помятый и отдающий рыбой, но необычайно вкусный хлеб... Отблески солнца зайчиками играют на берегу. Давно обсохла и согрелась пожелтевшая осенняя трава,так приятно поваляться на ней, глядя в бездонное голубое небо. Незаметно задремываем - вте равно днем плохо клюет - и просыпаемся уже после полудня.
      Павел идет в прибрежный березняк погонять рябчиков. Через несколько минут слышу раскатистый выстрел, потом второй, уже значительно дальше.
      А я никогда не променяю удочку ни на какое огнестрельное оружие...
      Уже вечереет, когда мы пускаемся в обратный путь. Мешок с рыбой и дичью до стоянки мотоцикла несем по очереди.
      К сожалению, в этом году нам уже нс удалось больше порыбачить. Привалило много работы, а там захолодало, и наступила ранняя дальневосточная зима. Так и не пришлось приспособить "самаринскую" мышку к спиннингу. Эту мысль я не оставляю и обязательно осуществлю ее в следующий рыболовный сезон.
      Как быть с грузом? Ведь мышка легкая, без груза нс забросишь, а груз ее потопит...
      Придумаем что-нибудь!
      СО СПИННИНГОМ
      Раннее августовское утро. Над хребтами гор чуть светлеет край неба. Холодеет воздух, роняя капли росы на деревья, на травы. Плотным пологом тумана окутываются горные распадки...
      Еще в субботу все приготовлено к рыбной ловле. Проверен и заправлен мотоцикл. Увязаны в чехол спиннинг и удочки. В рюкзаке - коробочка с разнообразными блеснами, искусственными мушками, запасными лесками и крючками, непременный рыбацкий котелок и краюха хлеба.
      Тихо, стараясь не будить домашних, выскальзываю во двор, включаю мотор и, разрезав предутренний мрак голубым лучом фары, как ветер, мчусь мимо спящих домиков таежного поселка к реке. До нее сорок километров по шоссе. Но у нас на востоке это обычное расстояние до соседней деревни. Час езды. Проносятся мимо кусты, лесная глушь, мостики, мелькают телефонные столбы... Мотор то рокочет, преодолевая крутые подъемы, то отдыхает с мягким выхлопом, спускаясь с горы. Вокруг становится все светлее. Блекнет впереди пятнышко света от фары.
      Просыпаются птицы - их звонкие трели слышны даже сквозь треск мотоцикла. Вот последний перевал - ив долине река, окутанная туманом. Свернув с шоссе, я по едва приметной тропке медленно еду к знакомым местам. Потянуло влагой, уже слышен рокот и звон перекатов.
      Лимури! Это имя как нельзя больше подходит к дикой.
      холодной и быстрой реке, со скалами, нависшими над стремниной, с заломами из вековых ильмов, где бурлят и пенятся холодные струи, с непролазными зарослями берегов, с быстрой и ловкой красавицей-рыбой. Можно и день, и неделю бродить по ее берегам, пить ее кристальную воду, дышать таежными ароматами, ловить рыбу до самозабвения - и не встретить ни одного человека. Разве, редко-редко проскользнет, как тень, ульчская оморочка и, мурлыкая свою народную песню, похожую на журчанье воды, проедет старик ульч да окликнет ласково:
      - Здравствуй-ка, друг-паря! Как живее, как ловис?..
      И нет ничего привлекательнее для меня, как провести здесь весь выходной день, вернувшись потом домой с полным рюкзаком рыбы, немножко усталым, немножко опьяненным воздухом, светом, движением, но отдохнувшим и вполне счастливым.
      От густого тумана на реке пасмурно. Поставив мотоцикл в сторонку и раскатав сапоги, я отправляюсь со спиннингом вниз по реке. Вот яма, огромный омут, который я называю черным.
      Мощная пенистая струя бьет с переката в противоположный берег и уходит вниз вдоль скал, оставляя сбоку водоворот со спокойным обратным течением. С легким свистом ложится к противоположному берегу ниточка шнура, и невидимая бежит в глубине моя уннверсалка. Для схожести с маленьким хариусом я привязал на якорь пучок красных и желтых шерстинок. Пробую " первый раз это нововведение. И вот вижу: уже у самого берег:} что-то крупное, темное гонится за блесной. Поворот!.. Мимо!..
      Ленок уходит обратно в глубину. Второй заброс. Не успел повернуть несколько раз катушку, как почувствовал удар. Леска заходила з разные стороны. Но сопротивление слабое. "Рыба крупная",- и я форсирую подмотку... Вот он! Обессиленный, ошалевший, ленок килограмма па полтора без бою сдается.
      В яме больше ничего не берет. Обращаю внимание на то, что па плесе ниже омута, хотя там и мелко, то и дело всплескивает рыба. Перебираюсь ниже. Долго выбираю место и целюсь, чтобы не зацепить за кусты. Взмах - и серебристая жилка, описав дугу, бесшумно ложится на воду. Здесь сильно несет, вращать катушку можно медленнее. Блесну сносит вниз по течению, она разворачивается... Рывок! Высоко в воздух взлетает крупная рыба, потом кидается под берег. "Не уйдешь!" - Несколько минут борьбы - и ленок уже на берегу...
      Поднимается туман, в разрывы его мутной пелены видно голубое небо. Еще небольшое усилие солнца, и в природе начинается бесшумное и какое-то незаметное глазу движение: туман вдруг тает, остатки его, цепляясь за вершины береговых скал и деревьев, уходят вверх; расплавленным серебром вспыхивают, искрятся в лучах солнца перекаты. Сразу теплеет.
      Время браться за удочку. Сейчас ловить первых проснувшихся мошек выходит хариус. Начиная с конца июня хариуса лучше всего ловить на искусственную мушку - днем на рыженькую, а вечером на белую. Удочка для хариуса у меня легкая, гибкая, с жилкой 0,3. Ни поплавка, ни грузила не нужно. Плавный взмах - и мушка бесшумно ложится на воду. Ее немного сносит, и она идет по кругу, пересекая течение. И вдруг - чмок! В этот момент - не зевай: если промедлить хоть долю секунды, хариус выбросит мушку. С чмоканьем, высовывая только нос, берут обычно крупные хариусы "лапти". Хариус помельче, грамм на 200-300, с шумом выпрыгивает из воды и падает на мушку своим телом, топит ее, а уж потом хватает. Иногда за мушкой выскакивает сразу несколько рыб, мушка прыгает из стороны в сторону, пока самый ловкий не ухватит ее и не поплывет прочь.
      Особенно хорошо ловятся хариусы летом не в главном русле, а в боковых рукавах - протоках. Видимо, летом здесь больше пищи - бабочек, личинок. Но какая же глухомань по берегам таких проток! Не шелохнутся, стоят огромные ильмы и седые аянские ели и пихты. А под ними, в густом подлеске, звенят неумолчные хоры птиц. Идти тяжело: под ногами валежник, густой краснотал и черемушник цепляются за ноги, за одежду, сбрасывают фуражку. Зато каждый омуток впереди сулит рыболову добычу.
      Вот и полдень. Становится жарко. Приятная усталость разливается по телу, хочется посидеть, умыться, съесть что-нибудь.
      С пойманной рыбой едва выбираюсь из зарослей на главное русло реки, где оставлены спиннинг, утренний улов и рюкзак.
      Ярко светит солнце. На небе - ни облачка. Вдоль реки чуть тянет прохладный ветерок. Пора бы и ехать, но жалко расставаться с рекой.
      Собрав вещи и перекусив, я больше ради тренировки, чем в надежде что-нибудь поймать в это время дня, начинаю забрасывать спиннинг. В чистой воде отлично видно, как бежит блесна.
      Делаю разные манипуляции, чтобы она "играла". Ведь тренировка для спиннингиста так же необходима, как и для всякого спортсмена, а на спиннинг я ловлю только второй сезон и еще иногда, в дни сомнений, предпочитаю ему простую удочку...
      Вот получился удачный заброс - метров за 70 без всплеска легла блесна. Но что это?.. Удар... Леска натягивается и останавливается. Полное впечатление глухого зацепа. Дергаю и так, и эдак - ни с места. "Пропала блесна!" Но только я решился потянуть посильнее, как у противоположного берега из воды показалась огромная голова рыбы. Сверкнул на солнце широкий светлый бок, затем огненно-красный хвост, и леска медленно пошла против течения.
      "Таймень!"-мелькнула мысль, и сердце забилось радостно и часто.
      Медленно трещит катушка. Чуть придерживая ее пальцем, я по шнуру чувствую, как мощно и плавно двигает хвостом рыба.
      Пять метров, десять... Движение прекращается. Таймень "залег" - не надо его тревожить. Я закуриваю. Главное - не волноваться. Малейшая оплошность - и испуганный хищник порвет леску, или сломает якорек, или кинется в коряги, нагроможденные у противоположного берега.
      Вот он сам начинает сдавать назад. Трудно ему стоять на быстром течении. Метр за метром подматываю шнур. Вот таймень уже поравнялся со мной, вот спускается ниже... Лишь бы он не повернулся головой вниз по течению и не пошел бы во всю силу - тогда не удержишь.
      Плавно нажимая, веду рыбу к своему берегу, где мельче и РИДНО дно. Таймень тяжело ворочается, но не рвется. Да вот он!
      В прозрачной глубине отчетливо вижу метровое, как торпеда, тело с красными плавниками. Около губы сверкает блесна.
      Опасно - значит, зацеплен только за губу. "Спокойно",- говорю я себе, а самого так и пробирает охотничья дрожь и немного трясутся руки. Еще оборот катушки. Будто опомнившись, таймень легко виляет хвостом, уходит в глубину, тянет против течения, увлекая за собой метров десять шнура. Маневр повторяется снова: рыба ложится, потом начинает медленно сдавать назад.
      "Нужно намутить воду",- соображаю я и бесшумно, но энергично работаю ногами. Широкая полоса мути облаком спускается вниз по течению.
      На этот раз уставший таймень без сопротивления подходит к берегу. Вот он стоит в мутной воде у моих ног. Сачком не взять - слишком велик. Медленно подвожу руки... Чувствую, как колеблется вода от движения жабр. Решающий момент! Одной рукой хватаю рыбу за загривок, второй - обнимаю за туловище. Мощные удары хвостом, каскады брызг - но поздно! В две секунды выскакиваю на берег и бросаю свою добычу на траву. Таймень медленно движет жабрами и смотрит на меня маленькими злыми глазами. Укол ножом в позвоночник - и борьба кончена. Какая удача!
      Собрав вещи, сумку с рыбой - какой мелочью, кажется она в сравнении с тайменем! - взваливаю тайменя на плечо и понемногу выбираюсь к тропинке, где стоит мотоцикл. После тайменя уже не хочется ловить маленьких хариусов... Домой!
      Солнце нещадно палит. Мотоцикл медленно ползет по кочковатой болотистой тропе, фыркает, греется мотор, испуская неприятный запах масла. Но вот и шоссе. Мягко покачиваясь, мотоцикл набирает скорость. Сразу становится прохладнее. Отдыхают натруженные руки и ноги, а на душе легко и радостно, как может быть только у рыбака и охотника, когда после удачного похода он приближается к дому.
      Таймень весил 12 килограммов. В этот день суровая супруга простила расходы по приобретению спиннинга, и эта замечательная снасть навсегда заняла первое место в моем рыболовном арсенале.
      СТАРЫЙ СИБИРЯК
      Посвящаю памяти Николая Яковлевича Булдакоеа, сибиряка и истинного любителя природы и рыбной ловли.
      Октябрь. На Нижнем Амуре в это время уже глубокая осень.
      Лиственницы желтеют и медленно, бесшумно теряют хвою. По ночам крепко подмораживает. Но рыба по ямам клюет еще хорошо.
      Особенно жадный клев бывает на вечерней и утренней зорях.
      Для меня всегда невыразимо привлекательны места глухие, неизведанные. Иногда в поисках таких мест я исхаживал десятки километров по непролазной тайге, лишь бы узнать - что там, за этим леском, за этой сопочкой, голубеющей впереди и манящей своей неизвестностью.
      К реке мы с Николаем Яковлевичем подошли, когда уже смеркалось. Берега в этом месте заросли могучим ельником и пихтачом. Быстрая прозрачная река Пильда круто поворачивала, образуя глубокую яму, наполовину заваленную подмытыми и упавшими деревьями.
      Через несколько минут мы уже настроили свои удочки и, в ожидании успеха, забросили...
      - По первой! - радостно воскликнул мой спутник, почти мгновенно выбрасывая на берег упругого, крепкого ленка в полкилограмма весом. За ним последовал второй, третий... А у меня рыба совершенно не клевала. Леску с легким грузилом все время сносило, угрожая зацепить за ветвистые стволы затонувших деревьев.
      - В чем дело? - с огорчением произнес я, уже в который раз впустую перезакидывая удочку.
      - Дело просто,- усмехнулся Николай Яковлевич,- Я давно жду, что спросишь старого рыбака... Все гордость ваша, да! Ведь ты все еще по-летнему ловишь, на ходового червя. А рыба сейчас наверх не глядит, делать ей там нечего. На-ко вот!
      И, порывшись о кармане ватника, он протянул мне свинцовый шарик размером с ружейную пулю, с отверстием.
      - Цепляй повыше своего грузила, чтобы скользил по леске, и попробуй!
      Непривычно было ловить с таким большим грузилом, но очень скоро я понял все преимущества, какие давало это нехитрое приспособление. Пуля сразу же погружала леску на дно омута, и вместе с тем леска, свободно проходя сквозь отверстие, показывала малейшую поклевку. Почти сразу же у меня дернуло раз.
      другой, потом потянуло, и крупный медно-красный хариус с шумом вылетел на берег. Николай Яковлевич был рад, казалось, еще более моего:
      - Ага! Видал? То-то!
      Но только что разгорелись наши страсти, как стемнело. Лески стало не видно, и мы начали готовиться к ночлегу.
      - Самое главное - дровишки,- говорил Николаи Яковлевич,- ты пока таскай валежник, какой посуше, а я стенку сделаю...
      - Какую стенку?
      - А вот увидишь. Сибирскую, значит, штаб-квартиру!
      Он вытащил из мешка топорик, срубил колья и забил их в землю. Затем ловко и даже как-то неестественно быстро для однорукого человека ободрал кору с гнилой березовой валежины и укрепил ее на кольях.
      - Костер здесь клади! - командовал он.- Сюда, сюда. поближе! Вот береста, запаливай!
      Валежник вспыхнул, осветив ярким трепетным светом наш бивуак и небольшой круг поблекшей некошеной травы. В тайге и над речкой от этого сделалось еще темнее. Мы заварили ушицу...
      Что может сравниться с ухой из свежих, только что вытащенных из воды хариусов, особенно когда еще прошел перед этим десяток километров по свежему воздуху?.. Дружно работая ложками, мы в пять минут опорожнили котелок.
      - Добро, комар тебя забодай,- сказал Николай Яковлевич, аппетитно обсасывая косточки.- Объеденье! Теперь чайку - и на боковую!
      Чаевничали мы долго, с разговорчиком.
      - Рыбалка - дело первейшее на свете, ежели человек отдохнуть хочет,говорил старик, прикусывая как-то по-особенному, бочком, кусочек сахару.И не рыба даже сюда меня тянет, а вот это все... Окружающее...
      - Природа?..- подсказал я.
      - Вот, вот. Обстановка. Вечная она, не старится. Мы вот старимся, а она нет. Глядишь, сегодня листики облетели, вроде конец.
      А пришла весна, зазеленело этак все приятно, птицы тут чирикают. Цветы... Вроде опять молодость. И на душе отляжет, будто тебе не седьмой десяток попер, а того половина...
      У берестяной стенки было тепло и уютно, почти как в комнате. Замечательная выдумка сибирских охотников! Позже она не раз выручала меня, когда в холодное время приходилось ночевать в лесу.
      С удовольствием разувшись и протянув к огню ноги, я попивал крепкий ароматный чай и слушал своего собеседника, следил за его выразительным лицом и глазами; они то скрывались под густыми щетинистыми бровями, то поблескивали оживленно и молодо в свете костра.
      - Уж как досадно стариться, когда самая жизнь пошла,- говорил между тем Николай Яковлевич.- Дела пошли большие...
      Я вот всю жизнь мечтал какое-нибудь большое дело сделать, паря. Не так прожить, как мошка,- помер, и нет ничего, а чтобы совершить что-то... Подвиг, понимаешь?..
      - Так разве вы не совершили подвига, дядя Коля,- сказал я,- а в партизанах, когда руку потеряли?..
      - Эх, паря,- отмахнулся старик,- это долг был, а не подвиг. Да и давно. В войну вот просился я на фронт, не пускают.
      Смеются. Тебе, говорят, дед, на печке лежать об одной-то руке, я не с немцами воевать. Обиделся я тогда, доказывал, что стреляю хорошо, делать все могу... Пет, не взяли. Или вот теперь. Ну, разве это работа заведующий складом. День за днем идет, никому, вроде, от меня и пользы-то нет.
      Он помолчал.
      - Пойдем-ко ночевать!
      - Куда же это от костра-то?
      - А ты видал там стожок сена? Это мой, летом косил. За первый сорт переспим.
      - Не стоит ворошить...
      - Идем, идем, когда в гости зовут. Ворошить его мы не будем. Руби-ко три жерди с вилками!
      Все еще недоумевая, я срубил по указанию Николая Яковлевича три жерди с рогатинами, и мы подошли к стогу сена.
      - Теперь смотри, рыбак, как от мороза спасаться! - воскликнул старый сибиряк и воткнул жерди в стог с трех сторон рогатинами поближе к вершине. Затем поочередно подсовывая жерди выше, он легко поднял верхушку стога на полметра вверх, забрался в образовавшуюся щель и долго разгребал там сено, пыхтя и отдуваясь.
      - Готово гнездо! Лезь сюда, паря!
      Я забрался по жерди в стог. Там было темно, тепло и пряно пахло свежим сеном. Свернувшись калачиком, мы повозились еще немного, подтыкая под себя со всех сторон сено, согрелись и задремали.
      Проснулся я под утро. Снаружи было холодно и бело: за ночь крепкий морозец осыпал инеем кусты и желтую поблекшую траву. У нашей берестяной стенки уже ярко, с треском, пылал костер. Николай Яковлевич прилаживал над ним чайник.
      - Гляди, светает! - приветствовал он меня.- То-то я и поднялся, думаю, как бы зорьку не проспать!.. Однако, паря, и денек же сегодня будет!
      - Значит, половим!
      Выпить по кружке чая, опустить на место верхушку стожка и собрать наши пожитки было недолгим делом. И вот мы уже опять на берегу. От ночного морозца хрустит под ногами трава, в тихих местах на воде образовались корочки заберегов. Журчит, клокочет на перекатах стремительная речка, от нее в рассветный сумрак поднимается тонкий, едва видный парок тумана.
      - По первой!-шепчет Николай Яковлевич. Мы разом закидываем удочки и замираем в ожидании, тянемся вперед за трепещущей леской и почти разом выбрасываем на берег по крупному, радужно-синеватому хариусу.
      Светлеет. Все выше и выше поднимается оранжево-розовый полог зари и тихо-тихо, будто бы в вечном сне, стоят на его фоне строгие купы елей и пихт.
      Вот и солнце, красное и неяркое, выкатилось из-за сопок, вот уж и поднялось над ними, а мы все. бродим вдоль "еловых ям" по непролазным кустам и кочкам, и каждый поворот речки, каждый омуток обещает нам новые удачи. К полудню запас червей кончается. Останавливаемся перекусить, уложить перед дорогой сумки, посмотреть друг у друга рыбу.
      На душе так легко и весело, будто и не было никогда у нас в жизни всяких забот и неурядиц. Обратный путь проходит опять в разговорах - о рыбе, об охоте, о разных таежных встречах и происшествиях.
      Расходясь по домам, немного усталые, но бодрые, мы долго трясем друг другу руки и уславливаемся, если постоит погода, сходить на рыбалку еще разок в этом году для "закрытия сезояа".
      Но мечты наши не сбылись. Зато сбылась, может быть, главная мечта Николая Яковлевича - мечта о подвиге, мечта всей его жизни.
      Однажды ночью над таежным горняцким поселком тревожно взвыла сирена. Отблеск зарева на низких облаках... Бегут люди.
      Пожар! Загорелся склад, которым заведовал Николай Яковлевич.
      Люди толпятся у горящего здания. Копошатся пожарник;;.
      У них вечно что-нибудь не ладится. Но вот заработал мотор, и струя воды хлынула в огонь. Поздно! Здания уже пс спасти.
      Но рядом стоят еще постройки, в них машины, миллионные ценности...
      В толпе появляется высокий человек. Он машет своей единственной рукой и кричит:
      - Разойдись! В складе эфир! Сейчас взорвется!..
      И Булдаков, обмотав голову какой-то тряпкой, бросается в огонь. Через минуту он появляется с бутылью. Его обливают водой, и он снова скрывается в облаках дыма... Когда все бутыли с опасной жидкостью были вынесены, Николай Яковлевич, подхваченный людьми, потерял сознание.
      Я не стану описывать дальнейшее. Но, я думаю, читатели поймут мои чувства, когда, проходя мимо кладбища, я обнажаю голову и шепчу:
      - Здравствуй, друг!..
      * * *
      В. Гарновскай
      БЕЛОЗЕРСКИЕ ЗОРИ
      Станция Череповец. От нее до села Вашки - районного центра, куда я еду на работу,- почти двести километров. Февральские метели шумят уже не первый день, автомашины стынут в гаражах. Надо добираться до Вашск гужом,
      Скрипят и скрипят сани по накатанной дороге. Метель, наконец, стихла. В холодном ночном небе россыпи дрожащих от стужи звезд. На севере мерцает, то меркнет, то разливается шире мутное зеленое зарево - северное сияние...
      Вот и Вашки - большое рыбацкое село. Ветры с севера намели вокруг домов трехметровые сугробы. Перед селом - бескрайняя ледяная равнина - Белое озеро, за селом - плоское поле с редкими кустиками, дальше - синяя полоса леса.
      Так вот оно, почти круглое, как блюдо. Белое озеро! Где-то на том, южном берегу древний город Белозерск, ровесник Киева и Новгорода. В озеро впадает река Ковжа. На карте почти рядом с нею - устье реки Кемы. Из озера вытекает только одна река Шексна. На территории Вашкинского района - свыше сотни больших и малых лесных озер, много речек.
      Начинаю заводить знакомства с рыбаками. Как на зло - ни одного удильщика. С кем ни заговоришь - промысловик: колхоз-то здесь рыболовецкий. А известно, с каким пренебрежением смотрит промысловик, сетевик, на бедного удильщика.
      - У нас рыбу в Белом озере не удят,- слышу я полунасмешливые ответы, когда пытаюсь узнать кое-что о своем любимом спорте.
      Ну, что ж! Поживем-увидим, сами попробуем...
      * * *
      Вот и пришла милая рыбацкому и охотничьему сердцу северная весна! За селом на пашне уже стрекочут тракторы, а за ними черными облаками кружатся грачи и белыми - чайки. Поторапливаться приходится птицам: тракторный плуг не медлительная соха. Раньше за сохой грачи вперевалочку шли, словно купцы по рынку, а теперь, смотришь, клюнет раз-другой - и на крыло, догонять трактор. И чайки за грачами. Крик, галдеж!
      По селу, радуясь обсохшей дороге, носится босоногая детвора.
      На старых березах - скворчиный гомон.
      А посмотришь на Белое озеро - скучновато становится. Разъедает на нем лед талой водой, стало озеро серым, грязным. Но лед все еще крепок, лежит гигантским мертвым полем. Только у берегов все шире и шире с каждым днем полосы чистой воды, такие же голубые, как и небо над ними. А на этих закрайках - - стайки уток, куликов и между ними белокрылыми фрегатами пары лебедей.
      Охотники издали любуются на дичь, но разве возьмешь ее на чистом месте?
      Рыбаки готовятся к путине. Настежь раскрыты двери рыбацких "сетевых" амбаров, поставленных на сваях над речушкой, что пробегает посреди села. На порогах амбарушек старики в полушубках, в очках. Эти отплававшие свое, "вирают", чинят сети, "садят" их, подвязывают грузила по нижней тетиве и деревянные "пулы", поплавки, по верхней. Над плоским песчаным берегом неумолчный скрип чаек. Сладко пахнет дымом смолы: у берега чинят, смолят тяжелые рыбацкие лодки, двухмачтовые траловые парусные боты "двойки".
      Речка уже освободилась ото льда, сбросила его в озеро и теперь шумит, качает, трясет прошлогоднюю осоку.
      И вот однажды вечером на улице села я встречаю Павлика Чеканова, ученика-наборщика районной типографии. На плече - березовые удилища, в руке. - несколько порядочных язей.
      - Павлик, где удил, когда, на что? - радостно допытываюсь я.
      Павлик-крепыш голубоглазый и спокойный. Ветер с озера шевелит на его голове непокорную россыпь льняных кудрей.
      - Здесь, на речке, я удил,- отвечает он неторопливо.- Язей только теперь и удить, пока в речке, вода есть. Пойдемте со мной утром...
      Родственная душа нашлась! С неделю мы добываем язей в в речке, затем в нее заходит крупная плотва, как говорят здесь "зимовица", то есть зимующая в озере.
      И вдруг клев язей и плотвы прекращается.
      - Вода на спад пошла,- говорит мне Павлик, сматывая удочки.- С недельку обождем и на Вашк-озеро отправимся, окуней удить. А сейчас лучше удочки спрятать.
      - А ты не пробовал в Белом озере удить? - спрашиваю я Павлика.
      - Пробовал. Только толку из этого мало. У берегов мелко, одни ерши клюют, а дальше в озере - ничего не попадается. Да и редко затишье на озере бывает, а на саженной волне много не наудишься.
      * * *
      Белая ночь у костра проходит незаметно, только и успеваешь чаю напиться. У нас нет ни лодки, ни плота, приходится удить с берега, закидывая удочки через прибрежную траву и водоросли.
      Стою на гранитном валуне. Еще рано, поплавки едва видны среди травы. Начало июня, но перед, восходом солнца на молодую траву легла хрупкая крупа заморозка. Тихо на озере, только в'еловых'и березовых чащах веселая птичья возня, чириканье, щебет, писк. Тяжело работая крыльями, над нами проносится гагара и шумно садится на воду, вспахивая ее мощной грудью.
      Несколько минут гагара зорко осматривается, потом начинает купаться, плескаться, нырять. Из-за леса вылетела чайка - солнце еще для нас не взошло, но чайка уже видит его: крылья ее словно в золоте. Она спускается к озеру, садится на корягу над темной водой и замирает на ней.
      Поплавок дрогнул. Начался клев. До звона натягивается волосяная леса, и вот первый окунь бьется в траве. Вот и другой поплавок качнулся, замер и вдруг уходит в воду...
      У кустов сильный всплеск - щука! С испуганным кряканьем вырывается из осоки утка, свистя крыльями проносится над нами.
      А в лесу все веселее, все шумнее. Но что может быть лучше - услышать ранней летней зарей серебряный свист рябчика, такой простенький, звонкий и так не похожий ни на какие другие птичьи песни. Вот и второй рябчик откликнулся первому...
      Поднялось солнце. Скоро наступит жаркий день, скоро надо домой, но разве забудешь когда-нибудь утреннюю зарю на лесном Вашк-озере?
      *
      Лет сто назад Белое озеро было меньше по площади и глубже у берегов.
      Озеро входило в систему водного пути Рыбинск - Петербург.
      Этим путем издавна, еще с петровских времен, шли грузы с Волги.
      Но проход озером для непаровых судов того времени был труден. При первом же ветре груженые баржи садились на мели или их выкидывало на берег.
      Дальше водный путь от Белого озера шел через Онежское и Ладожское озера. Чтобы обойти их все, надо было для судов выкопать обходные каналы. Строительство их было начато еще при
      Петре Первом, а закончен Белозерский канал только в половине прошлого века.
      Водную систему от пристани Вознесенье на Онежском озере до Рыбинска на Волге назвали Мариинской. Теперь она носит другое, более точное название Волго-Балтийского водного пути.
      Многочисленные шлюзы перегораживают реки Шексну и Ковжу. Эти шлюзы подняли уровень Белого озера, оно, затопиз часть прибрежных лугов, приняло современные очертания.
      Строители шлюзов менее всего интересовались тем, какое влияние окажет шлюзование Шексны на рыбье население реки и Белого озера.
      Стерлядь была в свое время промысловой рыбой и па Шексне и на Бело?,! озере. Но шлюзы закрыли проход волжской рыбе, и поимка стерляди на Белом озере теперь случается раз в несколько лет как диковинное событие.
      Последнюю белугу в Белом озере, как говорят рыбаки, поймали в 1883 году. Была она весом в двадцать четыре пуда и шесть с половиной фунтов, и продали ее рыбаки за семьдесят пять рублей. С тех пор о белугах на озере ничего не знают.
      Из волжских рыб только плодовитая и уживчивая чехонь, очень вкусная, но и очень костлявая, осталась в Белом озере.
      Но Белое озеро славилось не столько волжской, заходной, сколько своей рыбой. Знамениты и по сей день белозерские снетки, прекрасны судаки, великолепна "озерная сардинка" - ряпушка. Ерш, мусорная рыбка, на Белом озере - объект промыслового лова. После схода льда ловят сто "мутниками" для сушки в печах, и тогда все села на побережье крепко пахнут сушеным ершом.
      Рыбы в озере много, а удить ее нельзя. Почему?
      Прибрежная полоса отмелей уходит на полкилометра от берега. Она тянется почти вокруг всего озера. Средняя глубина воды над отмелями не превышает метра, и лишь затем начинается "завал"-древний берег Белого озера, скрытый водой. Там начинается глубина в среднем шесть метров.
      Отмели густо поросли водорослями. Тепло и кормно здесь 'л рыбьей молоди, и всякой рыбе. Но закинуть удочку среди водорослей нельзя. Некуда.
      На глубине удить тоже пустое дело. Не скоро кто-либо вздумает соблазниться вашим червяком.
      Только с весны ребятишки на "мушечные" крючки удят на отмелях пескарей "яснозобиков" и белозерских ершей светло-песчаного цвета, почти прозрачных, пузатых и пучеглазых бандитов, жадно клюющих и днем.
      Но все это нс уженье.
      В озеро впадает много мелких речек и ручьев. Но шумят и бурлят они только весной водами талого снега. Эти ручьи очень нужны белозерской рыбе. Она заходит в них для нереста. Первыми в ручьи являются язи, за ними плотва, сорога, по-местному.
      Отнерестившись, рыба остается в речке еще несколько дней.
      Вот и все время для удильщиков. Язя удят на червячную кисть.
      Если угадаешь на стайку язей, то улов бывает неплохим. Однако радоваться много не приходится: если сегодня попадались язи по килограмму-полтора, то завтра на крючок пойдет мелочь.
      Через неделю будете ловить подъязков по сто граммов, а затем и этого нет: язи возвращаются в озеро.
      То же и с уженьем плотвы. Несколько дней во время нереста и после него вы будете добывать ее, а затем удочки приходится сматывать.
      Окуня в Белом озере, по сравнению с другими водоемами, очень мало, и в речки его заходит немного. Я как-то подсчитал, что на сотню разной рыбы, взятой в озере промысловиками "бродникоы", небольшим неводом, приходилось всего два-три окунька.
      Итак, для удильщиков Белое озеро - невеселое место. Нет в нем ни обрубистых берегов с нависшими ивами и ольхами, нет отмелей с каменистым грунтом, которого придерживаются окуни.
      А ловить наугад в километре от берега, заранее зная, что, вероятно, ничего не поймаешь,- дело скучное.
      Только раз пришлось мне видеть, как некий "шкипарь", капитан грузовой баржи, удил чехонь на... тараканов. Чехонь клевала бешено, яро. Но мои последующие попытки удить ее ни к чему не привели.
      Не приходилось испытывать на Белом озере дорожку и спиннинг. Пожалуй, основное затруднение было в том, что тихие дни на озере очень редки. Почти всегда оно шумит мутно-желтыми светлыми волнами, за что и прозвано Белым. Возможно, ктонибудь, более настойчивый, попробует ловить щук и особенно судаков. Ими, не в пример другим озерам, богато Белое озеро.
      - Так что же, скучно рыбаку-спортсмену на Белом озере? - спросит кто-нибудь, прочитав то, что написано.
      Скучно? Не думаю. Просто еще не взялись рыболовы-спортсмены за освоение этого огромного водоема, не прощупали его своими снастями, не проверили своими догадками, опытом. Все это будет в свое время.
      В Вашкинском районе я с усидчивостью \'дил только на лесных озерах и речках. Более всего я посещал Вашк-озеро, расположенное в девяти километрах от районного центра. Это озеро, вернее цепь озер, соединенных протоками, богато окунем, язем, плотвой, щукой.
      Есть в нем и крупные караси. Рассказывают, что они были запущены мальками на расплод лет сорок тому назад одним из вашкинских рыбаков, который этим решил отметить память своего сына, погибшего в бурю на Белом озере.
      Озеро лежит в таежном дремучем лесу, и только часть его берегов занята полями деревни Вашк-озеро.
      Есть здесь все, что нужно удильщику: и каменистые отмели, и травяные заросли, и омуты. Лов самый простой. Волосяная леса в шесть или восемь волосков, крючок № 7, банка с червями. Но добыть рыбу на уху не просто. Нужны большая наблюдательность, знание рыбных местечек, уменье приспособиться к погоде, времени дня или года. Впрочем, кому из рыболовов неизвестно, что самое скучное - это ловить рыбу без осечки, "вычерпывать" ее.
      Приходилось мне удить и на светловодном Вашпанском озере, где видишь, как к червям подплывают некрупные окунишки. Бывал я и на Свят-озере с его крупными окунями такого темного цвета, что плавники казались ярко-красными. Сиживал я с удочками и на берегу тихой речки Водобы, впадающей в Белое озеро.
      Клевала рыба здесь замечательно, уже через полчаса можно было заваривать уху на пятерых. И уженье приходилось прекращать: не понесешь добычу с собой за тридцать километров лесом!
      Соблазнился я как-то рассказами о хорошем клеве окуней на Агафоновском озере. Отправились мы туда втроем. Свернув с большой дороги, четыре километра шли лесными тронами, окруженные гуденьем бесчисленных оводов, а под вечер - несмолкаемым комариным писком.
      Небольшое озеро стиснуто с берегов крутыми холмами, на которых высятся огромные ели.
      Между холмами неторопливо несет свои черные воды безымянная речка. Только и есть место для костра, что у устья этой речки, на песчаном пятачке.
      Глухо и тихо на озере. Черны и тихи его воды. Шуметь и даже разговаривать громко здесь не советуют: рыба'в озере чуткая, сторожкая.
      В омутах речки мы обнаружили язей. То и дело в темной воде что-то отсвечивало золотом - это язи гуляли под навесом густых береговых зарослей.
      Утро принесло нам много рыбацкой радости. Окуни брали хотя и не часто, но такие большие, что иногда лопалась леса в восемь волосков.
      И только дома мы поняли, что на озеро ходить не следовало.
      Рыба, добытая в нем, оказалась малопригодной для еды: она пахла торфом. А у крупных окуней даже хребтовая кость оказалась темного цвета.
      - Если бы пристань Коиево не на болоте стояла, быть бы
      здесь городу,- так шутят жители Шольского района. Они в известной мере правы.
      Здесь по правому берегу в глубоководную Ковжу вливается сплавная река Шола, а по левому берегу река Кема связывается протоком Шолопастью с той же Ковжей.
      В свою очередь, Ковжа через восемь километров вливается в Белое озеро, и почти рядом с ней в озеро впадает Кема.
      Белое озеро здесь мелководно, поросло камышами, в него вливаются еще мелкие речушки Водоба, Солонец, Муюг...
      Весной из озера в Ковжу, Шолу, Кому поднимается рыба на нерест и, отнерестившись, до осени держится в реках. Здесь и создаются рыбные богатства Белозсрья.
      Как только сходит лед, начинается нерест щуки, за ней язя, потом плотвы, окуня, голавля, судака, сига. Не каждый год, но все же в реки поднимается на нерест и снеток, а за ним следуют и судаки. В такие годы судаки клюют днем па червя, как окуни.
      Бывает, что ходу рыбы мешают запани на Шоле и Кеме.
      Сплавной лес иногда забивает до дна все русло реки. К счастью, так бывает не каждый год.
      Промысловый лов в низовьях Шолы, Ковжи и Кемы затруднен из-за низинных берегов, затопляемых вешней водой.
      Зато Шольский район и его водоемы - царство удильщиков, хотя уженье ведется здесь по-старинке, попросту.
      Клев рыбы начинается весной очень рано. Плотву удят на червя по последнему льду. Уже дня через три-четыре после ледохода можно забрасывать свою снасть на лещей. П по первой же добыче судишь, зашла ли рыба с Белого озера. Местная рыба темнее цветом, отличается этим от "белозерки".
      На червячную кисть клюют лещи, язи, судаки. Попадаются, но не часто голавли и даже сиги. Но очень мало добывают плотвы и окуня. Белозерские реки, как и само Белое озеро, окунем и плотвой небогаты.
      После нереста язя и голавля начинают их удить на ржаной или пшеничный хлеб, а при вылете стрекоз - на стрекозу.
      Кое-кто из рыбаков применяет прикормку - пареный одсс или ячмень. Уловы особо обильными назвать нельзя, но два-три леща или столько же язей за зорю - вещь обычная. А ведь больше удильщику и не надо! С середины июня уженье па Шоле близ устья постепенно теряет свою прелесть. Отдохнувший после нереста ерш начинает разбойничать, не дает дойти до дна червячной кисти. Клюет ерш и днем, да пожалуй, жаднее, чем ночью.
      Особенно свирепствует он в низовьях рек. Но уже в среднем течении ерша мало. Это понятно: в низовьях много "заходного"
      белозерского ерша, а подниматься по реке выше ему мешают плотины. И удильщики перебираются повыше по реке, подальше от ершей.
      В разгаре лета начинают удить судаков на ерша. Перед закатом солнца ловят несколько ершей, отрезают им головки, вырывают колючие "перья", сдирают кожу.
      Ерш становится белым, похожим на снетка - любимую пишу белозерских судаков. Ставят пять-шесть донных удочек с ершовой насадкой, и почти на каждой из них бывает в течение белой ночи поклевка.
      Особенно добычливо уженье у запаней. Объясняется это в немалой степени тем, что из сплавного леса выпадает в воду много червей, личинок различных насекомых - вредителей леса.
      Здесь и спиннингист поохотится вволю. Его добычей будут и щуки, и судаки, и крупные окуни, а при удаче и четырехкилограммовые жирные сиги. Однако настроение спиннингисту портят бесчисленные топляки, которыми густо засорена река.
      И все-таки многие удильщики предпочитают добычливым запаням реку повыше, в лесу, где так тихо и безлюдно. В зеленых лесных стенах течет темноводная Шола. Здесь, в омутах, царство лещей, язей и голавлей. Любители нахлыстового лова могут испробовать свои силы и по хариусу, чудесной рыбе речных перекатов северных рек.
      Хариуса ловят на Шоле только на кузнечика, "скачка". Хорошо берет хариус на Святом пороге, среди огромных валунов, в кипящей струе.
      На кузнечика берет и голавль, но чаще удят голавлей ночью, на лягушонка. Признаюсь в своей слабости - ни разу не прибегал к такой наживке: очень жалко мне удивительно симпатичных лягушат, не хочется мучать их. Берет же голавль на хлеб.
      Особенно хитрым, воистину спортивным ловом я считаю уженье крупных ельцов. Трудность состоит в том, что елец берет очень решительно, рывком. Надо быть особо внимательным, чтобы в какую-то долю секунды уловить поклевку и подсечь ельца.
      Впервые на среднем течении Шолы мне пришлось побывать в июле. Почти восемь километров шли мы лесными тропами.
      Река шумела в камнях где-то внизу под крутыми берегами, густо поросшими ольхой, ивой, шиповником. На ее перекатах завидная добыча - хариусы, но для их лова время еще не пришло. Нам надо было добраться до Святого порога, до лугов за ним. И вот мы на месте. Как между зеленых стен, идет здесь река среди леса, и только узкие полоски прибрежных лугов отделяют ее от еловых чащ, от сосновых боров. До селений далеко, глушь, тишина.
      Я выбираю омуток под ивами. Темная вода медленно кружится в нем. Покачиваются у берегов листья кувшинок. В вечернем воздухе все время слышен слабый треск: тысячи крупных стрекоз пляшут над водой, садятся на листья кувшинок, на поплавки.
      Солнце уже за лесом, но вершины елей еще в закатном огне.
      И вот начинается лещовый хоровод. То и дело слышишь характерный гулкий всплеск и видишь над темной водой тяжело всплеснувшую золотую рыбу.
      Так продолжается с полчаса. И вдруг все замирает. Лещ отыгрался и пошел на дно. Теперь жди клева.
      Отошли весенние птичьи песни, отгнездовалась птица. Только скрипят и скрнпят в ивовых зарослях дергачи.
      Все нахальнее и нахальнее становятся комары. Впрочем, какому удильщику нс. приходится страдать от них? Но и о комарах забываешь, как только поплавок косо поехал... не от берега, а к берегу.
      Трехкилограммовый лещ тяжело ворочается в моем сачке...
      Добываю еще одного, поменьше. Вот уже почти не видно поплавков ни воде, но я все слежу за ними.
      У самого моего лица метнулся козодой. В лесу заверещал зайчонок: попался не то лисе на зубы, не то сове в когти.
      Совсем темно. Пора бросать уженье, но сидишь и сидишь с одной мыслью: а вдруг...
      За кустами вспыхивает пламя костра. Понимаю, что пора н честь знать, надо. отдохнуть до утренней зари.
      У костра начинаем самый приятный для удильщиков разговор - каждому есть о чем рассказать, каждому хочется в своем рассказе еще раз пережить сегодняшний вечер, свою удачу, свои переживания, когда дугой согнута вершина удилища, звенит туго натянутая леса, а на ее конце тяжело ворочается золотистый лещ.
      Все возбуждены. Спать не стоит: летняя ночь коротка и ждешь, чтобы скорее пришла утренняя заря с ее новыми рыбацкими радостями.
      А утром, сидя над удочками, опять не шевельнешься, разве изредка сгонишь с лица комара. Плывут над рекой клочья тумана, где-то заботливо крякает утка. Вот пролетела над рекой тетерка, а за ней стрелой промчался ястреб, но промахнулся разбойник - тетерка уже в кустах.
      На березе надо мной слышу сердитый цокот белки. Поднимаю глаза. Сидит она, пьтшнохвостая,^ на сучке и вовсю бранит меня:
      пришел какой-то, уселся у рркн, мешает зверьку спуститься к воде, напиться!
      А когда взглядываю на удочки, забываю и тетерку, н белку.
      Поплавка на правой удочке не видно. Подсекаю-тяжело!
      И опять ворочается лещ на крючке. Опять острые секунды тревоги, сомнений, опять шепчешь сам себе:
      - Осторожнее, не торопись, осторожнее! Где подсачек?.. Ага, мой!
      Ковжа глубоководна, течение ее спокойно. Здесь особенно увлекаются уженьем с восьмиметровой глубины лещей и судаков.
      Удят на донку. Проволочные катушки нашим удильщикам почти неизвестны. Снасть состоит из короткого уднльннка и длинной лесы. При поклевке после подсечки вытягивают се, перебирая лесу руками. При таком вываживании сходы рыбы очень часты.
      Судака удят вечерами и ночами на мелкую белую рыбку плотицу, уклейку или опять-таки на ободранного ерша.
      Под осень по омутам усиливается клев леща, щуки. И поэтому наиболее заядлые, терпеливые рыбаки удят до середины октября, а если осень теплая, то и дальше.
      Тому, кто привык удить на реке с вечным движением ее струи, с разнообразным рыбьим населением, когда можно ожидать поклевки и леща, и голавля, и окуня, и судака,- лесные озера нравятся меньше.
      Окунь и плотва, а на живца щука - вот на что можно рассчитывать на лесных озерах.
      Озер в Шольском районе около двухсот, если считать озерами.
      и водоемы небольшие, километр по окружности. Но если в Вашкинском районе озера схожи друг с другом, то в Шольском есть озера на разный вкус.
      Вот Ул-озеро - в полутора километрах от районного центра.
      Оно невелико, но средняя глубина его - восемь метров. Вода в озере зеленоватая, прозрачная.
      - Настоящее уральское горное озеро,- сказал мне один товарищ, бывавший на Урале.- Даже песчаные бугры, поросшие соснами, болота с порослью карликовой тундровой березки, как будто с Урала сюда перенесены.
      Окунь, плотва, щука и караси-население Ул-озера, если не считать еще раков.
      Рыба здесь особо капризна. Нечего итти на озеро при северных и восточных ветрах. Нечего забираться туда и при солнечной ясной погоде. Идти на Ул-озеро лучше всего в пасмурный или дождливый день. Тогда добыча будет.
      Рядом с Ул-озером совсем маленькое Нин-озеро с темной водой. Его жильцы - окуни и щуки. Есть в нем и мелкая рыбка скнсц, вроде плотички, но размером не более спички. Это прекрасная насадка на окуня. Обычно рыбаки стараются марлевым сачком поддеть с горсть синца и ловить на него.
      Впрочем, если нет синца, то можно, поймав плотичку, разрезать ее на кусочки II удить на них. На эту насадку берет крупный окунь.
      Лесное Ширп-озеро. Добираться до него не так просто: надо итти борами и болотами почти восемь километров от райцентра.
      Но это единственное озеро, где можно хорошо поудить... карасей.
      Ни в каком другом озере Шольского или Вашкинского районов караси на крючок не попадаются.
      Сот-озеро - большое, почти пять километров в длину. Но удить на нем не так уж интересно. Правда, можно натаскать много порядочной плотвы, но это слишком монотонное, однообразное занятие...
      Лесное Елоп-озеро. В нем вода удивительно прозрачна: на дса метра под лодкой видно песчаное дно озера, стаи окуней. А поймать их дело хитрое. Выбирай погоду пасмурную, сиди, не шевелись.
      Большое в дремучем лесу Сол-озеро. Оно особенно изобильно щукой. Трудно добираться до него, надо итти лесными тропами шестнадцать километров. Но, дойдя до озера, увлекшийся рыболов забывает об этом. Он выуживает окунька, насаживает его на щучий крюк, и через несколько минут в его руках крупная щука.
      - Хватит тебе! - подсказывает рыболову трезвый голос.
      - Еще, еще одну! - отвечает этому голосу рыбачий азарт.
      Вечер. Пора домой. Удильщик взваливает на спину двухпудовую ношу, а через километр со вздохом отсыпает половину добычи под ель, думает:
      - Зачем я пожадничал? И того, что осталось, кажется, будет не донести. Далеко еще до дома!
      Тот, кто побывал на Сол-озерс, никогда не позабудет его, как не забудет и нелегкий путь обратно.
      - Ввек больше на Сол-озеро не пойду!- каялся мне один азартный рыболов.- Закрою глаза - видится, как щуку тащу, как ворочается она на крючке. А как вспомню лесные тропы, комаров, оводов, мошку... Бр-р-р! И ноша за плечами!
      Осень. Дует скучный ветер с севера - "зимарь", облетели листья с осин и берез, просторнее и угрюмее лесное озеро. Но для рыболова это самый приятный вид. На лесные озера выходят любители "тяпки".
      Выужен окунек, насажен на крюк. Шлепая резиновыми сапогами, бредет рыболов болотистым берегом озера, "тяпает", опускает на несколько секунд св"ою наживку в прогалинки между листьями кувшинок.
      Резкий толчок. Бурлит вода под щучьим хвостом. И вот она, беспощадная хищница!
      С каждым днем заморозки все сильнее. Только к полудню осеннее солнце сгонит иней с лугов, но скоро и это будет ему не под силу. Закончился листопад. Заморозки сменяются холодными дождями, и вот опять в ночь звезды в чистом небе, с севера тянет острым ветерком.
      Скоро зима!
      Вечерами мы, три друга-рыболова, собираемся вместе. Пусть за деревянными стенами дома воет ветер, пусть по окнам стегает дождь или мокрый снег - нам не до них. Мы изготовляем новые блесны, готовим зимние удильники, составляем такие планы зимних походов, что и трех зим для них, пожалуй, будет маловато.
      - Нынче надо обязательно побывать на Керг-озере! - напоминает кто-либо. Все согласны. И разрабатывается маршрут, составляются рыбацкие графики...
      И вот приятная весть. Озера замерзли. Вчера на Мор-озере школьники на коньках бегали...
      Семь часов утра, но еще темно, а мы торопливо увязываем свои рюкзаки, проверяем, не забыли ли чего.
      Все в порядке. В путь!
      Глухо гудит под нашими каблуками крепко промерзшая земля.
      Идем напрямую, не улицей, а огородами, полями, болотами...
      Уже сереет рассвет. Надо вовремя, пораньше, быть на озере:
      день теперь короткий, в три часа сматывай лески.
      Почти совсем светло. На полевых межах по чернобыльнику, слабо позванивая, перепархивают стайки снегирей. Иногда ворона лениво пролетит над лесом.
      Только дятлы по-прежнему постукивают то там, то здесь в притихшем бору.
      Озеро! Звенят пешни. Черная вода покачивается в лунке. Серебристая блесна исчезает в ней.
      Пусть кто-нибудь скажет, что скучно ранней зимой пасмурным днем в лесу, в полях, на озере! Рыболов удивленно посмотрит на такого иытика, пожмет плечами, подумает:
      - Эх, не бывал ты зимним утром с блесной на озере, не лавливал окуней!..
      Тугой толчок. Есть! Нс торопись, но и не медли. Вот она, твоя первая добыча- красноперый окунь!
      О каждой речке, о каждом озере много может рассказать удильщик, побывавший на них.
      Бесчисленные озера Белозерья, его реки, речки - рыболовецкая радость.
      Но удят у пас все еще по-старинке... Березовое или можжевеловое удилище, волосяные лесы, поплавки из пробки или коры, крючок, какой удалось добыть в магазине сельпо,- вот и все снаряжение удильщика в наших местах.
      Лишь за последние годы стала появляться жилка. Идет она только на поводки.
      Никто не знаком с ловом нахлыстом. О спиннинге знают только те, кто читает книги о рыболовстве.^ Но спиннинговой снасти ни у кого до последнего времени в районе не было.
      Совершенно не применяется зимний лов рыбы на насадку (мотыля). Незнаком лов с мормышкой.
      И пока еще никто не задумался об обогащении наших лесных озер новыми видами рыбы.
      Впрочем, всему будет свое время.
      * * *
      Вл. Архангельский
      ИЗ АЛТАЙСКИХ
      ВПЕЧАТЛЕНИЙ
      Четыре тысячи километров - от Москвы до Бийска - были преодолены за пять суток. И эта часть путешествия не оказалась затруднительной, хотя в июньскую жару не так уж приятно просидеть в вагоне почти неделю.
      Собственно говоря, не очень утомила и пересадка в Барнауле, и даже вынужденные прогулки по жарким и пыльным улицам с утра до поздней ночи: жадный глаз новичка всегда находит в новом для себя городе много интересного.
      Жаль, конечно, что в Барнауле не очень ласково встречают путешествеиников. Туристской базы в городе не оказалось, а в гостинице "Алтай" дежурный администратор не уставал раз сто в сутки повторять одну и ту же фразу: "Мест нет!"
      Железнодорожные хлопоты остались позади, когда первого июля мы вышли из вагона и затерялись в большой разноголосой толпе на привокзальной площади в Бийске. С железной дорогой мы расставались надолго: из степного Алтая в горный нужно передвигаться на автомашинах.
      Вечером - первое знакомство с Бией.
      Название Бии связано с алтайским словом "бий", что значит "чиновник", "начальник". Река многоводна и широка. И, как подобает начальнику, по-своему величественна; в нижнем течении она напоминает Оку значительно ниже Рязани.
      Большая река обмелела из-за сильной засухи, и песчаные косы, намывы и острова несколько затрудняли судоходство в черте города.
      Быстрая и чистая река разрезала город на две части. На берегах густо сидели ребятишки с самыми примитивными удочками и с громкими восклицаниями вытаскивали из воды пескарей (мульков) и чебаков, причем под чебаками подразумевалась всякая мелкая белая рыбешка: ельцы, красноперки, плотицы.
      Невдалеке от нас плеснулся на струе небольшой таймешка, как бы торопя нас поскорее отправиться вверх по Бие, где много тайменей - и больших, и малых. Вверх, вверх, к истокам реки, где лежит в горах чудесное Телецкое озеро!..
      Дорога идет высоким правым берегом, то удаляясь от реки, то подбираясь к ней почти вплотную. Вокруг - необъятная ширь степи, которая так зримо напоминает украинские просторы где-то под Запорожьем или Мелитополем.
      Дали безграничны. В небе жаворонки и кобчики, над которыми слишком яркое и щедрое на тепло алтайское солнце. В воздухе - серебристое марево. На земле, у обочин грейдера, синие цикории, редкие купы березок низкорослых и корявых, подсолнечники, которые поворачивают на восток или на юг золотые венчики своих широких тарелок, широкие поля пшеницы и редкие деревеньки, где непременно увидишь белую мазанку, иногда крытую соломой. А в пойме Бии по берегам - густые тальники, ольха, тополи и... соловьи!
      Степная дорога, изредка переваливаясь через холмы, тянется больше ста километров. Затем горизонт в южной стороне начинает закрывать горы. На пути стоит деревянная арка с надписью:
      "Автономная Горно-Алтайская область". Степь обрывается как-то сразу, и начинается собственно Алтай - страна гор и тайги, страна бурных рек, край медведей и глухарей, тайменей и хариусов.
      Дорога бежит по сопкам, петляет в распадках гор. Здесь березы и тополя, осинники и ольшанники встречаются только в низинах; глаз радуют высокие ели, сосны, но и они очень скоро уступают место стройным пихтам, которые тянутся к поднебесью, и кряжистым, могучим кедрам.
      Вечер. Солнце скатилось за сопки. Прозрачная Бия беснуется на порогах и лижет скалы, в черном омуте воронкой .вихрится вода. Вдоль реки тянет прохлада.
      Шофер останавливает машину у высокого бома (утеса), называющегося Большой Иконостас. Камни, с узкими трещинами, расположенными вертикально и горизонтально, кажутся потускневшими от времени картинами или иконами. И как только умолкает гул мотора, становится слышно, как многоголосо кричат птицы. Это каменные стрижи. Их тысячи в расщелинах Иконостаса. Словно по команде, вырываются они из своих нор, делают над Бией круг, другой, третий и возвращаются к птенцам то с мошкой, то с бабочкой.
      Что ни поворот, то красивее н красивее виды вокруг. Грозно высятся отвесные утесы с зелеными шапками из кедров. Широкие, тихие плесы сменяются порогами, где вода кипит и клокочет. На берегах все больше круглой плоской гальки, а в просветах между отполированными камнями пучков зеленого дикого лука.
      Пассажиры начинают разговор о медведях, которые встречаются в этих местах.
      - Точно!-оживился парень в солдатской фуражке.-Во вторник, на той неделе, прямо вот тут мишка дорогу перескочил.
      И здоровяк - четвертей шестнадцать -будет! Так себе спокойненько глядит на машину, и топ-топ, вон туда в кусты подался.
      Все пассажиры, конечно, уставились в те кусты, где когда-то скрылся медведь. Но по дороге пробежал только крохотный полосатый зверь бурундук, а со скал красноносые галкн-клушпцы проводили нас громкими криками.
      Про медведя скоро забыли, потому что завязался оживленный разговор о рыбалке и кто-то из пассажиров стал клятвенно заверять, что прошлым летом поймали в устье Чулышмана, па юге Телецкого озера, "невозможного тальменя" сто пять килограммов весом. Надо' ли говорить, с какой детской доверчивостью слушали этот рассказ те из нас, которые имели честь принадлежать к беспокойному и славному племени рыболовов!..
      Ночь и половину дня мы провели в небольшом поселке Турочаке. Турочак районный центр таежной зоны края. Еще год назад отсюда до Телецкого озера тянулась лишь хорошая горная тропа, по которой ходили лесники, охотники, лесорубы да туристы. Теперь строится шоссе. Взрывы тола слышатся там, где вековую тишину нарушали выстрел охотника, осенний рев марала и грохот воды на порогах Бии. Наспех сделанная дорога служит пока путем для самосвалов, тракторов н дорожных катков. На другой день мы добрались только до поселка Кебезень, а к Телецкому озеру прибыли лишь на третьи сутки.
      Между кедрами сверкнула на солнце широкая полоса воды, и мы въехали в небольшую алтайскую деревушку Артыбаш, расположенную почти у самого истока Бии.
      Бня вытекает из озера, словно сваливаясь из переполненной гигантской чаши. Шириной больше полкиломс1ра, она сразу же набирает скорость, проносится через порог Карлагач, зажимается в каменные тиски берегов и больше ста километров кипит на порогах и перекатах. А затем становится более или менее спокойной равнинной рекой и после Бнйска, сливаясь с Катунью, образует одну из величайших рек земного шара - могучую Обь.
      А вот и долгожданное Телецкое озеро! В глубокой котловине лежит эта жемчужина Алтая. Вода, как хрусталь, и на глубине более четырех-пяти метров виден каждый, самый крохотный, камешек. По берегам - горы, заросшие кедрачом и сосной. Тайга!
      В подлеске - черные и красные ковры зрелой смородины. Легкие облака в синеве неба. Воздух чистый, и дали видны превосходно. Ни комаров, ни гнуса, даже мух нет.
      Места вокруг озера по-настоящему еще не обжиты. Но на западном берегу, против Артыбаша, уже появился поселок лесорубов, а рядом с Артыбашем туристская база, где мы и остановились. Это красивое двухэтажное здание, с балконами н террасами. От главного входа спускается к озеру лестница с доброй сотней ступеней.
      В июльскую жару днем хорошо было на озере, так как прохладная вода несколько умеряла летний пыл солнца. Сказочно было вечерами и ночью, когда золотой столбик от луны дрожал на поверхности воды, и ранним утром, когда золотились вершины гор.
      Все дни, что мы жили на базе, озеро было спокойно: не гуляли по нему штормовые волны, не бороздили его катера. Лодок на нем почти нет, если не считать крохотного каботажного флота турбазы. Изредка проходят по озеру два катерка, которые совершают рейсы с товарами и почтой.
      На географических картах Телецкое озеро напоминает "корень жизни" женьшень.
      Против Артыбаша ширина его меньше километра. Но невдалеке от этого поселка, где озеро почти под прямым углом разворачивается к югу, оно становится значительно шире и местами его берега удалены друг от друга на шесть километров.
      Через все озеро - от истоков Бии до устья Чулышмана - семьдесят восемь километров. Глубина у берегов обычно не очень большая, но в северной части, против устья рек Корбу и Чодор, обнаружена мощная котловина глубиной в триста двадцать пять метров.
      В Телецкое озеро впадает шестьдесят восемь речек и одна большая горная река Чулышмаи, которая дает почти три четверти всего водосбора.
      Окружено озеро довольно высокими горными вершинами, например Алтын-ту (2400 м) и Истэбе (1330 м). Во многих местах скалы отвесно обрываются в воду, и, конечно, там нет удобных подходов, чтобы ловить рыбу с берега.
      Основные спортивные рыбы Телецкого озера - таймень, хариус, щука и чебак, причем два последних вида встречаются только в заливах, где хорошо прогревается вода. Обычно же температура воды в озере четыре-шесть градусов тепла, а в этих условиях щука и чебак не могут быть жизнедеятельными. Даже когда стоит сильная жара, на поверхности озера вода согревается лишь до четырнадцати-пятнадцати градусов. Самые заядлые купальщики делают возле туристской купальни очень небольшие круги и, выйдя нз воды, долго нс могут согреться.
      Из-за дел, которые привели меня на Алтай, мне не удалось специально побродить по озеру с блесной, а попытки поймать тайменя на спиннинг или дорожку поблизости от Лртыбаша не увенчались успехом. Местные рыболовы отговаривали меня от таких попыток, предупреждая, что таймени скапливаются у истоков Бии не раньше второй половины июля, когда начинается ход телецкого сига, которого там неправильно называют сельдью.
      Летом же крупные таймени обычно жируют в устье небольших горных речек, впадающих в озеро, там, 'где предпочитают держаться и хариусы, составляющие основную пищу этих хищников.
      Наблюдения местных рыболовов оказались правильными:
      если туристы и ловили иногда тайменей до десяти-пятнадцати килограммов весом, то лишь на почтительном расстоянии от базы, когда совершали длительное путешествие по озеру на паруснике.
      Как-то я встретил рыбаков, возвращавшихся с Чулышмана, и они развеяли легенду о "невозможном тальмене" в сто пять килограммов, о котором шла речь в машине еще по дороге в Артыбаш. Директор школы Воронцов действительно поймал крупного тайменя, но весил он сорок пять килограммов. Тем не менее, какие острейшие минуты пришлось пережить рыболовуспортсмену, когда эта рыбина схватила спиннинговую блесну!..
      В свободное время мне удавалось совершать прогулки за порог Карлагач на Бие, чтобы половить хариусов. Это очень веселое занятие! В любом месте реки, особенно в неглубоких протоках и рукавах, хариусов много. Утром и вечером 'часто видны их характерные вскидки. Иногда же над поверхностью воды можно видеть и самих серебристых, пятнистых рыбок, занятых ловлей мошек, мух, бабочек или кузнечиков. Не. прекращают они охоты и днем, особенно в пасмурную погоду.
      Артыбашские рыболовы ловят хариусов на очень длинные удилища. Иной раз мальчишка лет тринадцати держит в руках шест в шесть-семь метров, вытесанный из пихты или березы, с тонким кончиком из черемухи, и, сгибаясь под тяжестью удилища, старается послать мушку на струю, где только что сверкнул хариус.
      На правом берегу Бин, удобном для ловли, почти нет кустов и рыболову негде укрыться. Он стоит на гальке или на камнях открыто, фигура его освещена ярким солнцем. Осторожные хариусы не подходят к берегу ближе семи-восьми метров, и только на этой дистанции их можно ловить.
      В этом я легко убедился в первый же день, когда появился за Карлагачеу, со своей пятиметровой удочкой, Местные рыболовы потаскивали хариусов и посмеивались надо мной, так как поклевки у меня были крайне редко. Более того, верхом ехала пожилая ллтайка по берегу реки, увидала, как я ловлю хариусов, и засмеялась:
      - Ай да рыбак! И что за удочка! Мальчишке ее отдай, не срамись!
      На другой день я пришел со спиннннговым удилищем, приспособил его для ловли в проводку, и дело пошло.
      Ловят хариусов в проводку, без поплавка и груза, почти нахлыстом, подбрасывая на струю тех насекомых, которые чаще всего пролетают над водоемом. Насадка всегда под рукой.
      Весной и 'осенью хариус хорошо идет на червя; тогда его ловят на обыкновенную удочку с поплавком и грузом. В любой сезон он отлично идет на пестрое, цветное перышко или просто на маленький пучок из волос. Ребятишки артистически вырывают их друг у друга из головы и тотчас же прилаживают на крючке.
      По свидетельству юных рыболовов, хариус отдает явное предпочтение блондинам.
      Очень любопытно отметить, что рыболовам никогда не. удается ощутить толчка при поклевке. Плывет по струе мушка или кузнечик, возле нее появляется еле заметный бурунчик,- вот, собственно, и все. Если во время появления бурунчика не была сделана подсечка, насадка оказывается сбитой. Поэтому подсечку приходилось делать каждый раз по зрительному сигналу, а на бурной струе, особенно при ярком солнце, нетрудно ее и прозевать.
      По хариусы ловились неплохо: даже мальчишки могли кормить рыбой любую семью. Они брали за утро до четырех-пяти килограммов. А уха из этой рыбы, пожалуй, не уступает янтарному рыбацкому навару из ершей.
      Крупных хариусов я не ловил и даже не видел. Обычно попадались рыбки в двести-триста граммов, реже - покрупнее, но не более шестисот граммов. Весной местные рыболовы выуживали хариусов и до полутора-двух килограммов. Па сильной струе вытащить рыбину, похожую на огромную сигару, словно сотканную из одних мускулов,- дело азартное. Ведь даже хариус в полкилограмма упирается сильнее, чем средняя щучка на спокойном подмосковном водоеме.
      С тайменем мне пришлось познакомиться через несколько дней. когда мы с большой группой туристов спускались по Бии на громоздком баркасе, рассчитанном на тридцать человек. Он должен был перебросить очередную группу из Артьтбаша в Бийск, пройдя за четыре дня триста километров, все десять бийских порогов п сотни чудесных плесов, глубоких, широких и местами очень тихих.
      Бросало пас на порогах, и тогда все шестьдесят глаз пристально глядели, как за высокий борт бьет холодная прозрачная вода. Качало на перекатах, где холодные брызги били в лицо.
      А отдыхали мы на плесах, где широкая и могучая Бия неторопливо текла в пологих берегах.
      Первый таймень взял вечером, на стоянке выше Турочака, взял при забросе с берега, где плес начинал переходить в быстрину. Поклевка была слабая, и рыба не засеклась. На восьмом забросе таймень схватил снова и остался на тройн-нке. Леса пошла против течения, к глубине. Но сопротивление не казалось сильным, и рыба с каждым оборотом катушки подавалась к берегу. Метрах в тридцати показался бурунчик, а вслед за ним вышла из воды и спинка рыбы.
      Таймень был маленький, не больше килограмма весом. Он сильно возился у береговой кромки, на отмели, и я выбросил его без багра на гальку.
      Солнце уже ушло за скалу, освещение не было ярким, но даже в ранних вечерних сумерках мой первенец казался очень красивым. Удивительно нежного оранжевого цвета ^хвост напоминал большой лепесток цветка. Голова тупая, почти черная и лоснящаяся, с маленькими глазами, рот большой, с острой щеткой зубов, все тело в черных крапинках, похожих на букву "х", и довольно ярких пятнах, образующих скромную, но красивую пестрину.
      Вот и сбылась давнишняя мечта - поймать и подержать в руках сильную рыбу, о которой довелось так много слышать!
      На другой день я пытался ловить рыбу во время хода баркаса, но хороших условий для этого не было. Судно наше шло строго по расписанию; на быстрой реке, да еще с веслами, мы неслись с большой скоростью - до десяти километров в час; развернуть или затормозить баркас в случае надобности можно было далеко не всюду и с очень большими проволочками, и всякий задев грозил мне утратой лесы или даже поломкой всей снасти. Да и вываживать рыбу в таких условиях почти невозможно. Наконец, размахивая блесной над головами тридцати молодых, неспокойных, иной раз не в меру горячих хлопцев и девчат, я рисковал задеть кого-либо из них тройником. А это вовсе не входило в туристский план путешествия по реке.
      С лоцманом нашего баркаса Иваном Ивановичем Лучшевым, который оказался усерднейшим спиннингистом, мы два дня стегали блеснами с берега, как только молодежь устраивалась на дневку или на ночлег.
      Первая такая дневка была ниже устья Сара-Кокши. Здесь мы забрасывали с надеждой, так как при подходе к стоянке видели тайменя, который выкинулся высоко из воды. Был он в полпуда весом и сыграл в том месте, где хрустальная вода Бии принимает зеленоватую, мутную воду Сара-Кокшн.
      Я нервничал, торопился, а это привело к потере четырех блесен и значительного куска лесы на корягах. Не лучше шло дело и у Ивана Ивановича^ хотя ему два раза удалось сбить блесну после зацепа.
      Казалось, что мы делаем все правильно, а поклевок не было.
      Но это только казалось. Поправку скоро внес таймень, с которым я столкнулся всего на один миг. Он дал нам понять, что в два часа пополудни, да в жаркий июльский день, нет смысла искать его на глубине.
      Дело было так: пройдя все удобные для заброса места, я выбрался таежной тропой на небольшой утес, который в два человеческих роста высился над водой. Река в этом месте немного суживалась, и под ногами у меня струя отчаянно билась о камни.
      Мне не хотелось терять блесну, и я повел ее высоко ото дна, повел, не веря в успех. Да и взять в этом месте рыбу было невозможно: на утес я лез на четвереньках, а спуститься с него было еще труднее.
      Ведя блесну почти поверху, я засмотрелся на Ивана Ивановича, который с остервенением бил рукой по комлю удилища, снова пытаясь освободить застрявшую на дне блесну.
      Метрах в семи от берега вдруг раздался оглушительный удар по воде, и сейчас же я ощутил такой рывок, что еле-еле удержал удилище в руках.
      В какую-то долю секунды развернулись потрясающие события.
      В воде сверкнула радуга, закипел крутой бурун. Желтое пузо рыбы мелькнуло в воздухе, звенящая блесна, словно ее пустили из пращи, пролетела мимо меня в кусты, и все стихло.
      Рыба схватила блесну почти у берега, я не успел сделать подсечку, и встреча с тайменем оказалась весьма кратковременной.
      Ругать себя? Да не стоит! Река впереди, а значит, впереди и удачи, и огорчения. Рассудим здраво: рыба была крупная, килограммов до десяти, я ее видел и на какой-то миг держал на крючке. И ощущение пережитого волнения и короткой яростной борьбы, конечно, вознаграждало меня за потерю этого красавца.
      Л\ы заключили негласный союз с Иваном Ивановичем и на баркасе призвали беспокойных соседей к порядку, сделплп ;;х болельщиками, пообещав уху из тайменя из первой же стоппкс, если они будут соблюдать спокойствие, когда мы рыбачим с лодки.
      Наш план удался на славу, и когда я делал заброс, все сидели в баркасе, не размахивая руками и не высовывая голов за борт.
      Таймени брали либо в начале плеса, где вода только что начинала замедлять свой бег после переката, либо в конце, где снова начиналось быстрое течение. Если блесна пересекала путь жирующему тайменю, почти сейчас же ощущалась тупая, словно тяжелая, поклевка, похожая на зацеп.
      К сожалению, далеко нс во всех случаях удавалось поймать рыбу. Если баркас уже несся по слнву. а таймень засекался на плесе, дело кончалось печально. Приходилось сдавать почти весь шнур, чтобы не тащить за собой рыбу волоком. Но шпур кончался, наступал рывок, таймень выкидывался свечой из воды или мелькал в ней желтоватым брюхом - и тяжелый вздох туристов раздавался над рекой.
      Гораздо лучше кончалось дело, когда таймень успевал схватить блесну сразу же после очередного слива: на тихом плесе были все условия, чтобы его подвести к лодке и подбагрить.
      Однако такое категорическое утверждение, .пожалуй, не вполне соответствует истине. Засекшийся таймень вызывал у туристов бурю восторгов. Находились охотники, которые хватались за лесу и чуть нс выпрыгивали из баркаса, когда рыба начинала ходить кругами возле судна. Все подавали советы, один фантастичнее другого, я стоял со спиннингом в руках, как на эстраде, и, разумеется, это создавало далеко не спортивную, нервную обстановку.
      Но так или иначе - слово было сдержано: туристы отведали ухи из тайменя. Рыбины бывали больше шести килограммов весом, и иногда одной из них вполне хватало, чтобы удовлетворить аппетиты моих молодых друзей.
      Последнего тайменя мы взяли девятого июля, после трех часов дня, на широком и тихом плесе. Кончились уже все пороги, реже стали встречаться перекаты, Бия шла по степи в невысоких берегах.
      Этот таймень запомнился не только потому, что он был последним. У него было всего четыре крепких зуба, все остальные напоминали срезанные пеньки. Значит, он, как и щука, в какие-то промежутки времени переживает смену зубов.
      Километрах в шестидесяти от Бийска пришлось нам полюбоваться очень крупным, пудовым тайменем, который с громкими всплесками выкидывался из воды всякий раз, когда бреющим полетом проносилась над рекой береговая ласточка. Видимо, у старого тайменя был опыт ловли птиц над водой.
      В два спиннинга мы стали подбрасывать ему приманку, по таймень носился по плесу с удивительной быстротой да и баркас уже стало тянуть к очередному сливу, и побороться с этим великаном нам не пришлось.
      Ловля фактически закончилась. Горы остались позади, вокруг нас лежала беспредельная степь, и только древние речные террасы высились на почтительном расстоянии от нашего баркаса.
      Кедры, сосны и ели уступили место ольхе, березе и тополю.
      Иногда встречались одни лишь ольшанники с ярко-зелеными лоснящимися листьями. А где ольха, там нет рыбы на Бии: это дерево как бы отмечает естественную границу летнего обитания тайменей. Во всяком случае, уже в пятидесяти километрах от Бийска поимка тайменя - совершенно случайное дело, особенно летом. В другие сезоны небольшие таймени попадаются и в черте города, и несколько ниже, где Бия становится Обью. Там иной раз и летом рыболовы возвращаются в город с двумя-тремя хорошими рыбинами. А выше города, в непосредственной близости от него, таймени почти не встречаются.
      Чтобы завершить рассказ о своих впечатлениях на Бии, мне остается сделать два-три небольших обобщения, которые могут быть полезными для спиннингистов, желающих провести отпуск на Алтае.
      Таймень хорошо ловится в самом начале лета, в первой половине июня, когда у него наступает активный посленерсстовый жор. С утра и до полудня его нужно ловить в глубоких участках с быстрым течением, а со второй половины дня - у берегов, где он охотится за рыбьей мелочью. В этот сезон таймень идет к верховьям рек.
      Хорошо ловится таймень с последних чисел августа и до глубокой осени, когда он передвигается от верхних участков реки к нижним. Мне же пришлось быть на Бии в межсезонье.
      Местные, опытные рыболовы в один голос утверждают, что у тайменя на протяжении любого месяца есть два периода жора:
      в новолунье и в полнолуньс. Каждый жор продолжается пятьшесть дней, затем рыба как бы отдыхает. Так ли это, судить не берусь. Вообще же периодичность жора у хищных рыб - явление более или менее типичное.
      Всякие разговоры об особой форме блесны для ловли тайменей вовсе необоснованны. Очень хороша всем известная "Уралка", хороший результат дают и вращающиеся блесны типа "Успех"
      или "Кеми".
      А вот о цвете блесны следует сказать особо. В очень светлой воде Бии, да еще в яркие солнечные дни, лучше пользоваться темными блеснами, которые не сверкают. В пасмурные дни вполне пригодны более светлые блесны.
      Так как не исключена вс1реча с очень крупной рыбой, удилище, катушка и леса, а также и тройники нужно подбирать с таким расчетом, чтобы иметь возможность взять сильную рыбу на быстрой струе. Тройники двойной прочности и леса сечением в 0,7-0,8 мм вполне отвечают таким требованиям. Местные рыболовы обычно пользуются очень прочным удилищем из пихты, благо материал для него всегда под рукой.
      Вторая река, на которой мне пришлось побывать, это Катунь. У алтайцев есть слово "катын", что означает "жсищииа". Этим же слогом они именуют и реку, котопая в русской транскрипции стала Катунью.
      Катунь изумительно красива, капризна, своекоавна и бурлива.
      Это-типичная горная река, с ледниковым питанием.
      Она начинается в самом высокогорном районе Алтая, на южном .склоне горы Белухи, где проходит высшая точка так называемых Катунских белков.
      Эта река в два раза длиннее Бни (665 км) н значительно дольше ее идет в горах, прокладывая себе путь в каменистом русле, среди суровых серых теснин, заросших лиственницей, сосной и кедром. Сливаясь с Бией в двадцати пяти километрах ниже Бийска, она становится Обью.
      Я был на Катуни в районе Немала, примерно в трехстах километрах от устья. Ничто здесь даже отдаленно не напоминало Ьии. Зеленоватая, очень мутная вода казалась подкрашенной молоком. Она с ревом и грохотом перескакивала через мощные каменные завалы в русле, лизала серые глыбы, беспорядочно набросанные у берегов и даже в середине фарватера, неистбво бесновалась на порогах, где в солнечный день всегда видна радуга.
      И берега там совсем не бийские: почти невозможно найти подхода к воде. Скалы, утесы беспрерывно сменяют друг друга, с них-то и приходится любоваться бешеной рекой. В устье реки 1смал я прошел два километра вниз по Катуни и три километра вверх, прежде чем нашел местечко, откуда можно было сделать заброс спиннингом.
      Подплотиной- что стоит в самом устье Чемала, возле небольшои ГЭС, дающей свет в корпуса горно-клнматичсского курорта Чемал, попался небольшой таймень. В этом месте среди'скал ловились и хариусы, но в самой Катуни ловля была безуспешной.
      За время моего пребывания в Чсмале повезло лишь одному местному спиннингисту: он поймал хорошую нельму. Вообще же настоящая рыбалка на Катуни возможна только осенью когта ледниковое питание реки сокращается из-за заморозков в горах и вода на всем протяжении Катуни осветляется. В низовьях реки в конце сентября и в октябре, бийские спиннингисты от;сиь \о'- рошо ловят нельму, которая идет на нерест почти -ю Маш-ерокского порога и вскоре начинает скатываться вниз - в Обь Опытные рыболовы берут тогда до десятка рыбин в д^иь
      В свободные часы я занимался поисками и ловлей хариусов.
      Их много в Чемале, еще больше в его притоке Кубе, устье которого находится в шести километрах от поселка Чемал
      Слов нет, рыбалка эта веселая и очень гкт^ийя Ко ее и^^я сравнить с ловлей тайменя или нельмы, которые т^к типич"1! для ргк Алтая. Но я был счастлиз. что повидал этот КУСОК р-ит-г в"- лпкои с-л.ны, г-то с;,-п ;-^,пих лесов д°нъ и и-"". б-спу^ могучая река, по которой никто не рискует покататься на
      Странно было, конечно, видеть реку, где нет ни одной лодкя.
      Долбленки и другие суденышки встречались мне лишь там, где Катунь приобретала характер степной, равнинной реки, примерно в восьмидесяти-ста километрах от устья.
      Сильное впечатление произвел и знаменитый Чуйский тракт, прекрасная дорога, которая ведет от Бийска через весь горный Алтай к границам Монгольской Народной Республики.
      Тракт проложен в пойме Катуни, на протяжении полутораста километров идет правым берегом реки, только возле Усть-Семы пересаливает на левый берег Катуни и, отдаляясь от реки, бежит через высокий Семинский перевал. С этого перевала в ясный летний день виден почти весь горный Алтай, включая и вершину Белухи, в ослепительно сверкающем ледовом панцыре. Более того, с перевала видны и многие районы степного Алтая.
      Третья большая река Алтая, которую мне довелось повкдать,- Чарыш.
      Чарыш короче Катуни, длиннее Бии. Но характер этой рекп совсем иной, чем у двух ее сестер. Она начинается в восточной части горного Алтая, течет бурно, но большой рекой становится только по выходе из предгорий, идет в степных районах и на большом протяжении (до впадения в Обь между Бийском и Барнаулом) вовсе не знает порогов.
      Даже в тридцати километрах от Курьииского зерносовхоза, где только начинается среднее течение, Чарыш идет не быстрее Камы и очень напоминает знакомые нам реки средней полосы России.
      Вода чуть мутна, как и в реках Подмосковья. По берегам - камыши, лоза, тальник. И только крупная галька на отмелях как бы говорит о том, что, беснуясь по весне, река тащит с гор и шлифует на пути куски гранита, кварца и порфира, выхваченные из скал в верховьях.
      Рыбы, обитающие в Чарыше, знакомы каждому рыболову:
      щука, язь, окунь, плотва, красноперка, елец, пескарь.
      Но не за ними ехал я на Чарыш. И мне удалось повидать рыбку, которой гордятся алтайские рыбаки. Это - нельма.
      Первый же рыбак, встретившийся мне на берегу Чарыша, древний дед Александр Трусов поглядел на мою снасть н сказал мечтательно:
      - Вот вчсрась язя поймал. Добрая рыбина - килограмма на два. Съел его, а сам все думаю: ведь пирог-то с нельмой лучше, его ни с чем не сравнишь! Солодка нельма, жирна, во рту тает.
      Э, да что говорить! Помотай, помотай блесной, может какая и сядет, хоть и не время еще: рыба пойдет у нас, когда внук недели дое-трн в школе проучится. В сентябре, в конце...
      Я стоял на левом берегу Чарыша, где закрытая огромными тополями широко раскинулась деревня Трусово, старое русское поселение.
      Мой берег был пологим, н по нему в половодье мчалась такая масса воды, что вековые тополя чуть не скрывались с верхушками. А на правом берегу, чуть выше деревни, горбились две сопки, которые тут зовутся булками. Эти булки местами теснились над самой водой и отдаленно напоминали скальный пейзаж на Бии, когда она только что заканчивает бег в горах.
      Почти против деревни левый берег разрезала длинная и очень глубокая старица. Но в те места, которые казались особенно заманчивыми, потому что река там сжималась булками и в черном омуте, неподалеку от основной струи, виднелись всплески крупной рыбы, нельзя было попасть без лодки.
      Я хотел было обратиться за помощью к старому рыбаку Трусову, который так аппетитно рассказывал о пироге с нельмой. Но он сам сказал мне:
      - Перевезу тебя вон на тот мыс. Отрыбачишь - кликни.
      И утром лодку возьмешь, вижу, как глаза-то у тебя горят. Рыбак, видать, товарищ, одним словом.
      И мы покатили через старицу па утлом, вертком суденышке с маленьким, как солдатская лопата, кормовым веслом.
      И вот - первый вечер на Чарыше!
      По воде всюду сновали ельцы, охотясь за мошкарой. Возле камышей кипела вода: это гоняли мальков окуни. А в омуте, на границе основной струи, изредка обнаруживала себя какая-то крупная рыба, похожая с первого взгляда на язя. Над водой показывалась то спинка, то голова, то серебристый бок. Но плавники казались синими, а не оранжевыми, как у язя.
      Река была довольно широкая, и у меня не хватало ни сил, ни умения забросить блесну за струю, шедшую в середине фарватера, хотя по всем данным я посылал приманку метров на шестьдесят-семьдесят.
      Утомился я основательно, но поклевки не было. И лишь когда стал собираться домой, что-то толкнуло блесну. Удар показался знакомым, и я не очень удивился тому, что на тройнике большой блесны шел ко мне маленький окунь...
      Колхозный кузнец Иван Трусов, племянник деда Александра, приютивший меня в своем доме, оказался страстным рыбаком в душе. Ему очень захотелось поглядеть, как ловят рыбу на спиннинг, и он решил поехать утром со мной на Чарыш. Это было как нельзя кстати, потому что в лодчонке деда Александра одному управляться нелегко.
      Чарыш туманился, солнце еще было за далеким горным хребтом, когда мы поднялись выше деревни на два километра и стали на омуте под перекатом, близко от струи.
      Нельма уже играла. Одна из рыбин выскочила головой против струи, и метровое ее тело, как торпеда, через миг скрылось под водой.
      - Давайте! - шепнул Иван, и я тотчас же сделал первый заброс, по старой привычке посылая блесну сначала влево, затем против себя, потом вправо, словом - веером. И всякий раз я старался пересечь струю под углом, чтооы захватить и отмель левого берега, и провести блесну по глубине, невдалеке от лодки.
      Забросе на десятом рыба очень мягко, без толчка, схватила блесну и повела влево. Я удивился, что тянет она так спокойно и даже легко и что пет нужды сдавать шнур. Оказалось, что Иван забыл про все на свете; зажав весло в коленях, не сводил глаз с лески, и рыба разворачивала наше суденышко по оси.
      - Держи лодку! - сказал я и' вывел Ивана из оцепенения, которое могло испортить нам все дело.
      Лодка остановилась. Я подматывал леску, и рыба шла довольно послушно. Метрах в семи от лодки мы увидали ее почти на поверхности. Вероятно, заметив нас, она шарахнулась в сторону. Я отпустил шнур, но было уже поздно: в воде мелькнуло большое серебристое тело, и блесна, с характерным всплеском чиркнув по воде, пошла па дно.
      - Ну скажи ты! - охнул Иван.- Что ж такое?
      - Рыбаки говорят - сход! Давай закурим да успокоимся:
      день еще впереди.
      В спешке мы не взяли с собой багра и договорились, что при первой же поклевке рулевой будет подгребаться к берегу.
      Поклевка последовала очень скоро. Метрах в семи от лодки я тотчас же сдал шнур, чтобы рыба смогла свободно походить на кругах.
      - Заворачивай к берегу!-крикнул я Ивану и включил тормоз.
      Зачарованный Иван ткнул веслом вправо, влево. Лодка закружилась на месте, корма сунулась под леску. Я неловко позвал рыбу на себя. Она выбросилась из воды: красивая в розовом серебре ранней зари, изящная, сильная. Словно оперлась на хвост, раскинула синеватые плавники, резко мотнула головой. И снова стали мы охать да ахать, сидя па своем утлом суденышке.
      - К берегу, Иван! - сказал я и устрашающе глянул на рулевого.
      Иван молча вздохнул, нажал на весло, и мы понеслись через струю к левому берегу.
      Кое-как скрутив цыгарку, Иван виновато поглядывал на меня, словно ожидая, что я сейчас успокою душу крепким словом. Ио я молчал, прекрасно понимая, что моя вина больше, чем его нерасторопность.
      -- Вы нельму не ловили? Никогда? - обратился он ко мне, поглаживая удилище, рассматривая катушку, леску и блесну.
      - Не приходилось.
      - Дело не мое, конечно, и учить рыбака - только портить.
      А все-таки скажу: крючки великоваты. На тайменя этот якорь - - первое дело. Так у пего же. - пасть! А у нельмы - рот. Берет она осторожно и, видать, нет у нее жору. Маленький тройничок надо поставить.
      В заветной моей коробке мелких тройников не оказалось. Но помог случай. Пробуя новую "Уралку", я сделал заброс с берега и совершенно неожиданно вытащил из воды кусок лесы метров в сорок с грузом, очень небольшой блесной и якорьком.
      - Не иначе - бабка нагадала! - засмеялся Иван.- Это наш Козлов обронил. Жаловался он на той неделе, что большая рыбина забрала у него леску под самую катушку. Попробуем?
      Я оснастил лесу случайно попавшейся блесной, отточил якорек, и мы снова стали на то место, где у нас сошли две нельмы.
      Иван был прав: рыба, которую мы после этого все же подвели к берегу, еле держалась на острие одного крючка!
      И выходит, что тонкая, но прочная снасть - очень важный залог успеха. И на такую снасть можно ловить даже тогда, когда нет хорошего жора.
      Прав оказался и древний дед Александр: пирог с начинкой из нельмы-действительно превосходная штука!..
      * * *
      Е. М. Сергеев
      С УДОЧКОЙ В КАРА-КУМАХ
      В один из мартовских дней 1951 года на платформе Казанского вокзала у состава Москва - Ашхабад было особенно шумно. Это геологи Московского университета, в большинстве молодежь, провожали своих товарищей в экспедицию, которая должна была провести ряд исследований в каракумских песках, и в частности в районе Узбоя.
      Я явился на вокзал с удочками. Всем это показалось таким странным, что хохоту не было конца. Экспедиция едет в безводные пески, в Кара-Кумы, в те самые Кара-Кумы, которые славятся песчаными бурями, и вдруг появляется на вокзале взрослый человек с удочками!
      Готовясь к поездке, я, как и другие геологи, просматривал литературу, относящуюся к геологии н природе Туркмении. В одном из сборников мне попалась статья выдающегося советского ученого Л. С. Берга, в которой указывалось, что в русле Узбоя есть три пресноводных озера: Ясхан, Кара-Тагелек и Топчатан. В этих озерах водится рыба - сом, сазан, окунь и плотва.
      Как только я прочитал эти строки, так сразу же решил во что бы то ни стало половить рыбу в этих озерах.
      Прошло около месяца после нашего приезда в Кара-Кумы, прежде чем мне понадобились мои удочки. Наконец, настало время совершить поход на озеро Ясхан. Это озеро находится з русле Узбоя, в 70 км к северу от Казанджика.
      Через девять часов езды почти без отдыха на машине с высокой гряды мы увидели озеро Ясхан. Оно представляет собс!"' подковообразную старицу Узбоя, к югу от которой поднимаются высокие песчаные гряды, поросшие саксаулом, а к северу тянется белесая пойма с редкой верблюжьей колючкой. Резким контрастом к этому пейзажу служил зеленый бордюр камышей, окаймляющий берега Ясхана.
      Берега не были безлюдны. Невдалеке от места нашей остановки виднелись землянки и палатки экспедиции, которая производила здесь бурение. Несколько человек сидели на берегу озера с удочками. Я подошел к ним. Удилищами служили небольшие и очень корявые ветви саксаула. К ним были привязаны самодельные лески и самодельные же крючки. На такую примитивную снасть бойко ловились сазанчики. Насадка - кусочки мяса плотвы, окуня или даже сазана. Рыболовы одолжили мне две плотички, и я расположился удить на камышовых плавнях. Плотичку я разрезал на две части. Одну предназначил для заготовки кусочков, а другую - пустить на донку. Ее удалось закинуть примерно метров на 25 от берега. Потом я оборудовал поплавочную удочку. Измерил глубину: "Ого! Около самых камышей глубина озера более 4 метров!" У йог моих плескалась чистая голубоватая вода озера Ясхаи.
      Первые минуты ожидания поклевки были очень приятны.
      Приходили мысли о том, почему среди господствующей в КараКумах горько-соленой воды сохранилось красивое пресноводное озеро Ясхан? Откуда в нем рыба? Сохранилась ли она здесь еще от тех далеких дней, когда мощный поток нес свои воды по руслу Узбоя из Сарыкамышского озера в Каспийское море, или рыба размножилась из икры, случайно сюда занесенной водоплавающей птицей? Какова наибольшая глубина озера? Есть ли здесь крупная рыба?
      Прошло около часа, прежде чем дрогнул поплавок.
      Я вытащил сазана весом около килограмма. Вскоре последовала вторая поклевка. После подсечки сразу стало видно, что такой сильной рыбы еще ни разу в жизни я не держал на удочке.
      Снасть моя - на пределе прочности. Рыбу трудно оторвать ото дна и не пустить под камышовые плавни. Но вот сопротивление начинает ослабевать. Голова сазана высовывается из воды раз, другой. Рыба покорно плывет к моему помосту. Сазан совсем рядом - большой, золотистый.
      Вдруг рывок - и... сазана уже нет!
      Крепкий норвежский крючок оказался разогнутым. Поплавок стоял тихо и больше не шевелился.
      Все это время я совсем не думал о своей донке. Вдруг кольца лески ожили; одно за другим они стали падать в воду все быстрее и быстрее. Когда же до конца лески оставалось метров пять, я остановил ее движение и сильным взмахом руки подсек.
      Сразу же стало понятно, что бывают рыбы и больше упущенного мною сазана!
      Натянутая как струна леска резала руки. Уступая силе, рыба пошла к берегу, но вдруг рванулась обратно. На гладкой поверхности озера появлялась круговая струя - водоворот. Мелькнула мысль: "сом"!
      Не знаю почему, но у меня всегда было представление, что сом берет только ночью. Можете себе представить, как я волновался!
      Пришлось обратиться за помощью. К счастью, поблизости оказался наш шофер.
      Не раздумывая, он бросился в воду в костюме, в ботинках и обхватил сома (это действительно был огромный сом) руками.
      Сом не взбунтовался даже и тогда, когда его тащили на берег.
      На Ясхане, после первого посещения, мне приходилось бывать несколько раз. По-прежнему ловились сазаны, но сомы почемуто нс брали, хотя по рассказам чабанов-туркменов в озере сомов много и некоторые из них достигают огромных размеров.
      * * *
      В. Саперов
      В ВЕРХОВЬЯХ ЗАПАДНОЙ ДВИНЫ
      Я получил письмо от старого рыболова Р1ваиа Андреевича.
      Он сообщал, что лодку сделал,- значит нужно было заканчивать приготовления и трогаться из Москвы.
      Двенадцать часов в поезде прошли незаметно, затем радостная встреча с Иваном Андреевичем, долгожданный осмотр лодки.
      Мы остались довольны ею: в меру широкая и до шести метров в длину. На такую посудину можно грузить около тонны.
      Не теряя времени, принялись за оборудование лодки. Багаж, уложенный на носу, занял немного места. Вся средняя часть была отведена под спальню, над ней мы сделали съемный тент на железных дугах. Тент надежно прикрывал запас продовольствия и постель. Ближе к корме размещались весла, рыболовные снасти, якоря и другой необходимый инвентарь.
      На оборудование лодки ушел полный день. Только к вечеру мы спустили ее в озеро Кодосно, а на другой день рано утром при пасмурной дождливой погоде отправились в путь.
      Маршрут, по которому мы двигались, не был знаком ни мне, ни моему товарищу. Правда, однажды я побывал на озере Кодоспо и даже знал места, где держится крупный окунь. Туда мы и завернули. В течение часа я поймал на спиннинг восемь окуней, граммов по четыреста весом.
      Необыкновенно красивая речка Кодоснянка вытекает из озера. Ее берега сплошь пор"сли деревьями и кустарником. Местами столетние ивы, протягивая свои длинные ветви друг к другу, сплелись кронами к образовали над рекой тенистые арки.
      Кодоснянка соединяет два больших озера и изобилует рыбой.
      Особенно в ней много крупных язей, и охота за ними нс составляет большого труда.
      Мы медленно продвигались по реке, и, наконец, перед нами открылось зеркало большого Жижицкого озера. Дождь перестал, погода установилась, день обещал быть солнечным, безветренным. Мы любовались широким озером, на котором много причудливых острогюв, покрытых густой зеленью слей, сосен, орешника и малинника.
      Один из красивейших островов Жижицкого озера - остров Долгий. Назван он так потому, что в отличие от других островов он неширок, но длина его больше километра. Этот остров как бы разделяет озеро на две части. За Долгим, в сторону деревни Ямище, островов больше нет, там чистый плес.
      Когда мы подходили к Долгому, день уже близился к концу.
      Первую ночь мы решили провести на этом острове.
      На вечерней заре нас удивило большое количество всплесков крупной рыбы. Местами вода словно кипела. По всплескам мы определили, что жируют лещ и судак. В камышах перекликались утки.
      Ранним утром пересекли большой Жижицкий плес, озеро Жакто и выехали в речку Жижца, которая соединяет все эти озера с Западной Двиной.
      На первом же глубоком месте, у деревни Ямище, решили половить спиннингом. Товарищ, никогда не бравший в руки спиннинг, ловить отказался: он, видимо, боялся оконфузиться перед колхозниками, которые собрались у нашей лодки. Я же сделал первый заброс с моста и к своему удивлению поймал килограммовую щуку. Сделал еще заброс - снова поклевка, и снова щука.
      Так в течение тридцати-сорока минут я поймал семь щук.
      Колхозники перебрались ко мне на мост и стали рассказывать, что крупной рыбы в реке Жижца очень много, по на .такую вот снасть, как у нас, никто нс ловит.
      Всю пойманную рыбу съесть мы не могли, часть ее отдали колхозникам и, распрощавшись с ними, двинулись дальше.
      На привале, километрах в трех ниже Ямища, я занялся костром и приготовлением ухи, а товарищ пошел учиться делать забросы со спиннннгового удилища. Через час он прибежал радостно возбужденный и принес двух больших щук. За обедо.м он все повторял, что научился делать забросы до двадцати метров, что упустил очень крупную щуку и еле-еле взял этих двух.
      По реке Жижца мы плыли четыре дня и все время хороню ловили.
      На щучьи блесны попадались крупные язи, голавли, жерехи, окуни, но главным образом щуки. Некоторые из них достигали метра в длш;у.
      Мы просто не были подготовлены к таким уловам, рассчитывая ловить немного, так сказать для себя. Солить и коптить рыбу не собирались. Но страсть брала верх, рыба ловилась отлично, и мы наделяли ею местных жителей.
      Река Жижца протекает, в основном, в лесистой местности, она часто петляет, у поворотов - глубокие подмоины и омута. Местные жители утверждали, что в омутах держатся сомы-великаны, но, к сожалению, мы их не ловили, зато очень крупные шук[[ ежедневно плыли на кукане за нашей лодкой.
      К вечеру четвертого дня мы вышли к простора?,! Западной Двины.
      Там, где мы остановились ночевать, па отмели активно бил жерех; бой его продолжался до наступления темноты.
      Утром на этом месте мы сделали несколько забросов, но ничего не поймали. Встретившийся нам местный рыболов-любитель рассказал, что ниже по течению есть много островов, сужающих русло реки, быстрых каменистых перекатов и что там всегда стоят шелссперы, голавли и судаки.
      Рыболов оказался прав. На одном из перекатов мы заметили жерехов на жировке, прицепили девоиы, сделали по нескольку забросов. В начале жерехи не реагировали на наши приманки, но бить продолжали. Тогда мы стали бросать точно по всплескам и довольно быстро посадили на куканы пять красавцев. Жерехи оказались крупные, до четырех-пяти килограммов.
      Запомнился нам перекат недалеко от поселка Кресты. Я сделал заброс спиннингом, товарищ отдыхал. Вдруг последовал очень сильный рывок, я крикнул товарищу, он быстро бросил якорь. Лодка остановилась. Через короткое время пятикилограммовый судак уже бился в подсачеке. Теперь уже мы оба делали забросы, каждые пятнадцать-двадцать минут кто-нибудь из нас тащил крупного судака. Часть судаков сорвалась, но девять штук мы все же взяли. Трудно сказать, сколько времени продолжалась бы наша охота за судаками, если бы не помешал дождь, скучный, надоедливый.
      Места в верховьях Западной Двины живописные. Иногда путь соде преграждают крупные камни, между ними течение быстрое, а за камнями, как правило, немало крупных судаков и щук. Если удачно проведешь блесну и ее не собьет течением, поклевка крупного хищника почти, обязательна. Иногда встречаются песчаные отмели, тихие плесы и, главное, очень большие и глубокие виры.
      Везде мы пробовали ловить и постоянно были с хорошими уловами.
      В одном из виров, перепробовав несколько блесен, на тяжелую ложку из красной меди я подсек какую-то очень крупную рыбу, которая после продолжительной борьбы с нами порвала капроновую жилку в 0,7 мм и ушла.
      Один местный житель, с которым мы разговорились, сказал, что однажды он видел здесь громадного сома, который, спрятав голову под корягой, лежал на очень мелком месте. Сом был убит топором, и оказалось в нем около пяти пудов. Другой местный житель подтвердил этот факт: говорил, что сом был чуть больше двух метров длиной.
      В последующие дни нам не везло: дул сильный ветер, борьба с которым выбивала нас из сил, клев рыбы резко сократился, так как стала вылетать метлица. В этот период жерехи и голавли на блесну не брали. Мы ловили только щук, что уже не доставляло большого удовольствия.
      На двадцать первый день нашего путешествия мы подходили к Витебску. Последнюю ночь провели в лодке, а днем уже садились в поезд, чтобы возвратиться в Москву. Как много незабываемых впечатлений осталось на всю жизнь от этой поездки!
      Теперь мы твердо убеждены, что нет лучшего отдыха для рыболова-любителя, чем путешествие по реке во время отпуска.
      * * *
      Ал. Григорьев
      НА МАРКИЗОВОЙ ЛУЖЕ
      Летом в ранние утренние часы северная прибрежная зона Финского залива от Ленинграда к Зеленогорску обычно усеяна рыбацкими лодками. Расположенные на побережье дачи и курорты Лахта, Ольгино, Лисий Нос, Сестрорецк, Солнечное, Репино, Комарове, Зеленогорск, Ушково - излюбленные места многих тысяч ленинградских рыболовов-любителей.
      Все эти города и поселки связаны с Ленинградом электропоездом. И нужно сказать.
      того, кто хоть раз порыбачил на заливе, будет снова и снова неудержимо тянуть сюда. Привлечет его не только красота и величие природы, но и почти гарантированный великолепный улов. Пусть наш Финский залив некогда и называли Маркизовой лужен, но в этой "луже" рыболов найдет п судака, н окуня, и ерша, и леща, и вездесущую плотву, и язя, и ельца, н угря, и щуку иной раз килограммов на десять.
      За сорок лет моей рыбацкой практики я побывал на десятках больших и малых рек и озер. Но нигде и никогда не получал такого наслаждения, как на Финском заливе, и нигде не имел более богатого и разнообразного улова.
      К сожалению, в литературе о рыбкой ловле в Финском заливе ничего вразумительного не сказано.
      А жаль! Ведь Ленинградский курортный район стал всесоюзной здравницей. Сюда летом в многочисленные санатории и дома отдыха и в живописно раскинувшуюся на берегу залива Репинскую туристскую базу, располагающую, кстати говоря, большими, удобными для рыбалки на море лодками, приезжают на время отпусков тысячи людей 113 разных концов страны. И среди них немало спортсменов-рыболовов...
      Как и на каждом водоеме, для успеха рыбалки в заливе важен выбор места.
      Прибрежная полоса залива мелкая. В большинстве мест глубина в два-три метра находится от берега примерно в полкилокетре. Но добраться туда на лодке нетрудно. Ловить нужно обязательно на каменистом дне. Это - главное условие успеха.
      Сколько раз бывало - нс успеваешь таскать окуней на две удочки, а шагах в двадцати от тебя, на другой лодке, тишь да гладь: ни одной поклевки! А все дело лишь в одном - лодка стоит над каменной грядой, а у соседа - дно песчаное. Вот он к сидит, вылавливая в лучшем случае в час по рыбешке. По здешним местам, это не рыбалка, а горе!
      Как же рыбаку найти каменистое дно, а точнее - подводную каменную гряду? Ведь это все же залив, а нс озерко, которое можно исколесить вдоль и поперек.
      Самый простой совет: посмотреть, где стоят лодки опытных местных рыболовов. Их лодки чаще всего вытягиваются почти по прямой линии - вдоль одной из длинных, но узких подводных каменных гряд. Вот и гребите к лодкам, либо чуть правее, либо левее, а когда начнете пересекать "кильватерную колонну" - прощупайте удилищем дно. Большинство подводных гряд имеет довольно крутые скаты, напоминая железнодорожную насыпь. На самом скате, на глубине двух-трех метров, лучшее место для ловли.
      Рыболовы, выезжающие впервые, находят гряду таким способом: к прочному шнуру они привязывают круглый груз, граммов в 250-300, и волокут его по, дну за лодкой, держа шнур в руке. Когда груз запрыгает по камням, надо проверить удилищем дно, и если под лодкой не случайные камни-одиночки, а гряда, то бросают якорь. Так как ветер в заливе часто меняет направление, желательно ставить лодку на два якоря - с носа и с кормы.
      Обычная поплавочная удочка - основная снасть для рыбалки па заливе. Только наши рыболовы и с лодок предпочитают ловить удилищем метров до четырех-пяти длиной.
      Оснастка удочки - жилка сечением 0,3 мм. Крючок ,№ 6-7.
      Жилку желательно окрасить в зеленый цвет. Можно пользоваться катушкой, но я лично обхожусь без нее.
      Хорошо ловятся окуни, плотва, ельцы, подлещики, попадаются отдельные экземпляры до 509-800 граммов, а иногда и до полутора килограммов (окуни, лещи, язи). Поимка на удочку леща или язя весом более двух килограммов уже событие, о котором не скоро забывают местные рыболовы.
      Итак - жилка 0,3, крючок № 6-7, запас лески - на мотовильце. А поплавок? Поплавок рекомендуется лежачий. Это - важное условие для успешной ловли на морской волне.
      Обычный стоячий поплавок, погруженный на три четверти своей длины в воду, будет на волне обманывать самого опытного рыбака. Уследить первичную поклевку на нем очень трудно.
      А подсекать на заливе нужно, как правило, при первом же движении поплавка. Опыт показывает, что это резко повышает уловы.
      Ленинградцы делают поплавок из обычной бутылочной пробки, просверливая по центру сквозное продольное отверстие и вставляя в пего длинное гусиное перо - сантиметров до двадцати. Пробка достаточно туго двигается вдоль пера. Леску пропускают в отверстие пробки и закрепляют любым способом па конце пера со стороны, обращенной к крючку. Другой конец лески, идущий к удилищу, выходит прямо из-под пробки и па конце пера не закрепляется. Пробка устанавливается примерно на середине пера. Небольшие сдвиги се к тому или иному концу зависят от грузила, которое должно быть минимальным одна дробинка "бекасннка". Прикрепляют ее сантиметров на пятнадцать-двадцать выше крючка. Окончательно отрегулировать поплавок нужно па воде, лучше при небольшой волне, добиваясь, чтобы он всегда оставался в горизонтальном положении и без поклевки совершенно не "кивал" носом. После двух-трех передвижений пробки вдоль пера это легко достигается.
      Такой поплавок необычайно чувствителен к малейшей поклевке, и, главное, ее очень легко заметить на любой волне: когда рыба берет насадку, верхний конец пера приподнимается и встает торчком. В этот момент и надо подсекать. Ждать, пока весь поплавок уйдет под воду, не следует: это будет уже запоздалая подсечка, рыба может уйти.
      Определить по такому поплавку, какая рыба клюет, даже легче, чем по обычному, стоячему. При поклевке окуня верхний конец гусиного пера быстро принимает вертикальное положение.
      Нужно заметить, что даже сравнительно крупный окунь - в пятьсот граммов и выше - редко утаскивает весь поплавок под воду; плотва заставляет конец' пера дрожать, чуть приподнимая и снова опуская его на воду.
      Надо уловить момент, когда перо чуть привстанет, и подсечь.
      Язь клюет даже более верно и резко, чем окунь, нередко сразу утаскивая весь поплавок под воду. Так поступают и ерши, средняя длина которых, кстати говоря, в заливе достигает пятнадцатидвадцати сантиметров.
      При поклевке леща чуть-чуть приподнимается кончик пера с одновременным движением в сторону и вглубь. Ничего не выжидая, в этот момент и надо подсекать.
      И еще одна интересная особенность ловли леща в заливе: он берет одинаково как на донную, так и на висячую приманку, находящуюся от дна в пяти-десяти сантиметрах. Поэтому для рыбалки на заливе специальной "лещевой" удочки не требуется.
      Всех рыб, за исключением угрей, здесь ловят на висячую приманку. По-видимому, нет необходимости пользоваться специальным поводком. Лично я, как и многие другие рыболовы, обходимся без него.
      Приманкой на заливе всегда служит земляной или навозный червь. Что же касается подкормки, то се в заливе почти не применяют: при удачном выборе места клев и без нее всегда достаточно интенсивен.
      Залив привлекателен еще одним обстоятельством. Допустим, что лодку достать не удалось. Некоторые рыболовы обходятся ц без нее. Дело в том, что по всему побережью, через километрдва, а то и чаще, с берега в залив тянутся возвышающиеся над кодой каменные гряды. Иная гряда, как, например, у поселка Комарове, уходит в залив метров на полтораста. Рыболовы пробираются с берега по камням на конец косы и удобно располагаются для рыбалки. Глубина там небольшая - метр-полтора.
      Ловятся те же рыбы, что и с лодки, но только помельче. Особенно хорошо здесь берут ельцы и плотва, часто попадаются окуни.
      А на худой конец можно ловить и прямо с берега, где дно покаменнстее. Особенно удачна бывает такая ловля весной, как только ветер подует с берега и прибрежный лед начинает уходить в залив. Надо взять удилище подлиннее, оснастку сделать потоньше, червей выбирать помельче, и-успех обеспечен. Несмотря на то, что глубина в четырех-пяти метрах от берега не превышает пятидесяти-семидесяти сантиметров, рыба, иногда даже и крупная, после ухода льда, устремляется к берегу и здесь с жадностью берет насадку в течение всего дня. Ловить с берега можно все лето, но клев здесь лучше в мае - начале июня...
      * * *
      Н. Баканов
      МОЕ ОТКРЫТИЕ
      МЕДВЕДИЦЫ
      Первое мое знакомство с Медведицей, притоком Волги ниже Кимр, произошло в августе 1951 года... Получив отпуск, я решил его провести на волжских просторах. От станции Скнятино мы с сыном отправились на реку Печухну, взяв лодку на базе общества "Рыболов-спортсмен".
      Но каково же было наше разочарование, когда умчали, что Печу.хна наводится в зоне охотничьего хозяйства и строго охраняется егерями.
      Хозяйство это кончается лишь у устья Медведицы, километрах в ьосьмн вверх по Волге.
      Что делать? Выхода не было... Или вперед на неизвестную Медведицу или обратно в Москву. Порешили первое.
      И каково же было наше приятное удивление, когда вместо скромной речушки мы увидели широкую, оснащенную береговыми знаками и бакенами реку, по которой регулярно ходиг катер Кимры - Романове.
      Бывает так: встретишься с человеком, и сразу как-то он понравится тебе, тянет к нему. И потом, чем больше узнаешь его, тем более он привлекает тебя.
      Так случилось у нас с Медведицей. Едва только наша лодка прошла вверх от устья несколько километров, как мы уже полюбили ее.
      Да и было за что.
      Вдоль фарватера, насколько хватало глаз, тянулась широкая пойма, отделявшаяся от русла грядой камыша и небольшими островками.
      Утки стаями поднимались в ВОЗДУХ и, свпстя крылья?.;!!, сделан небольшой круг, снова садились на воду.
      Вдо.чь берегов, сливаясь с горизонтом, тянулся лес. Все дышало спокойствием и величием. С каждым ударом весла Медведица открывала перед нами все новые и новые красоты.
      Наши спиннинги лежали в бездействии. Мы не сделали еще ни одного заброса, хотя время от времени то там, то здесь раздавались веселящие сердце рыбака всплески крупной рыбы.
      У Малой Пудицы, правом притоке Медведицы, нас потянуло к берегу. Скользнув по песчаному дну, лодка мягко врезалась в берег, и мы сделали свой первый привал, решив, что здесь после отдыха всерьез займемся как рыбной ловлей, так и охотой.
      Едва мы развели костер и раскинули свою "скатерть-самобранку", к нам подошел старик и очень охотно присоединился к нашему завтраку.
      Долго и любовно рассказывал он нам о своей родной реке.
      И по мере того, как мы слушали его, перед нашими глазами вес яснее и яснее вставала Медведица, то сказочно-тихая, то гневнобурлизая, то выходящая на просторы лугов, то прячущаяся в непроходимые заросли лесов, и нам вдруг неудержимо захотелось ехать дальше, вверх по реке. Записав со слов старика все места.
      заслуживающие внимания, мы сердечно распростились с ним и вновь двинулись на веслах. Теперь мы уже знали, куда едем.
      У нас сложился примерный план нашего движения. Первую свою остановку мы наметили вблизи устья Большой Пудицы, против деревни Акатово.
      День клони -л к вечеру, когда мы подъехали к Акатову. Вечернее небо купалось в реке, окрашивая в розовый цвет не только воду, но и прибрежные сосны.
      Если б не рассказ старика, то вряд ли у нас хватило настойчивости покинуть эти чудесные по красоте и, как мы узнали питом, рыбные места. Деревушка Акатово, всего с десяток домов, окружена лесом. В стороне, на очень живописном месте,- школа.
      Мы еще не знали тогда, что в будущем в этой школе откроется рыболовная база, что скоро многочисленная армия рыболововспортсменов будет здесь проводить свой отдых, испытывать свое рыболовное счастье.
      Особенно хорош плес вблизи Акатова, в устье Большой Пудицы. Здесь можно ловить на вес: на кружки, спиннинг, дорожку.
      Сосновый бор, спускающийся чуть ли не к самой воде, прекрасное место для отдыха. Недаром туристы Москвы, раскинув свои палатки, живут в них чуть ли не все лето. В заливных лугах и поймах без умолку крякают утки.
      В заливе глубокого ручья, вблизи старого Акатова, излюбленное место удильщиков: здесь берут окунь и линь. 1-1 вряд ли умелый рыболов во время жора найдет время закурить. Ручей этот, называющийся Борок, вернее речушка, берет'начало далеко в лесу.
      Утром, еще до восхода солнца, мы с сыном были уже в лодке.
      Новые неизведанные просторы Медведицы лишили нас отдыха и сна.
      Мы уже не могли удержаться от того, чтобы не ехать. После рассказа старика нам казалось, что какое бы хорошее место перед нами ни было, а там, за поворотом, где-то впереди, еще лучше.
      Не раздумывая, мы ехали туда, и действительно, чем выше поднимались вверх по реке, тем живописнее становилась Медведица.
      Не успели проехать крутой поворот, выше Акатова, как перед нами открылся новый широкий плес, видимый до самой деревни Нарбожье.
      Вряд ли здесь спиннингист удержится от того, чтобы не испытать счастье.
      В предутренней тишине то здесь, то там, пуская огромные круги по воде, играла щука.
      Распустив дорожку, мы не спеша двигались вперед, лишь изредка задерживаясь, чтобы снять с крючка очередного хищника, схватившего блесну.
      Против деревни Нарбожье, чуть выше развалин стоявшей здесь когда-то церкви, мы решили сделать привал. Развели костер. Свежая рыба и только что сбитая утка бывают очень вкусны на свежем воздухе, тем более, когда они приготовлены рукой рыбака.
      Пока я готовил завтрак, сын, стоя в лодке, ловил спиннингом и раз за разом бросал в лодку приличных окуней. Завтрак был уже давно готов, а я никак не мог оторвать его от ловли.
      Солнце медленно клонилось книзу, когда мы тронулись к деревне Романове. Вздымая крутую волну, качнув нашу лодку, прошел мимо нас катер.
      Нужно было подумать о ночном пристанище, хотя и не хотелось прерывать движение. Где-то впереди был еще неизведанный нами таинственный Черный ручей, о котором так много говорил старик. Уже в сумерках, подъехав к деревне Романове, мы устроились на ночлег и запаслись в местном магазине недостающими продуктами.
      Обильной росой и безветрием встретило нас утро следующего дня.
      Отдохнув как следует на сенов.але, мы чувствовали прилив силы и бодрости.
      После Романова, Медведица как бы застеснялась своей красоты и ушла в высокие и обрывистые берега, часто покрытые лесом, сбегающим почти к самой воде.
      Но от этого река сделалась еще красивее. Отражая в тихой воде голубое небо, она кажется бездонной, а опрокинутый лес как бы подчеркивает ее глубину... Только ребята, прилипнувшие к ее сыпучим берегам, с удочками в руках, напоминали нам о действительности.
      Поднявшись от Романова еще с километр вверх по реке, мы решили, что тут можно обосноваться на более длительный привал.
      С левой стороны нас встретила небольшая, затерявшаяся в зелени деревня Туровнно. Скоро маленький домик, стоявший почти около самой воды и привлекший чистотой и опрятностью, сделался нашим гостеприимным пристанищем, а приветливая хозяйка, тетя Маша, к концу нашего отпуска стала большим другом.
      Теперь у нас было место, где можно было оставить лишние вещи, и на следующее утро мы отправились вверх по реке, решив обследовать се, если не. до конца, то возможно дальше.
      Едва мы отъехали от деревни Туровнно, как сразу же убедились в том, что ловля здесь из-за захламленности реки от торфяных разработок совершенно невозможна. А "рыцари свободной ловли" перегораживают здесь почти на каждом шагу реку сетями, с весьма мелкими ячейками. И только проехав дальше к деревне Ченцы, мы вновь обнаружили прекрасные рыбные угодья.
      Участок вверх и вниз от Ченцов оказался не только рыбным местом, где можно поймать судака, леща, жереха, не говоря уже об окуне и щуке. В прибрежном лесу оказались грибы, черника, голубика и притом з необыкновенном изобилии.
      Благодатный крап! Наконец, за поворотом р-ки - Черный ручей. Действительно черный. Темная, идущая ю болот вода, рассадник мотыля и прочих личинок, окрашивает воды Медведицы в коричневый цвет.
      Здесь уже не лови на плохую снасть, если не хочешь доставить себе огорчения. Привлекаемые мелочью, которая выходит на поиски пищи, обильно приносимой водами Черного ручья, сюда стремятся речные великаны семикилограммовые шуки или четырехкилограммовые судаки.
      Ловля доставляла немало удовольствия, если бы не частые зацепы в устье ручья.
      Для очередного привала пришлось отъехать несколько выше.
      В районе Черного ручья не нашлось достаточно топлива.
      Кто не проводил ночь у костра около воды, лежа на спине, закинув руки за голову и глядя в безоблачное небо, усеянное миллиардами звезд, тот, видимо, никогда не испытывал счастья от настоящего общения с природой. Нас окружала вечерняя, благоговеиная тишина, наполненная запахом скошенной травы и молодого леса.
      Можно не быть русским, но нельзя не полюбить строгую красоту природы нашей средней полосы России.
      Едва только заалел восток, как жизнь в реке пробудилась вновь.
      У самого берега, в густых зарослях, вспугнув стаю уток, ухнула крупная рыба, как бы давая нам сигнал, что пора подыматься.
      Полосы молочного тумана висели над водой. От реки тянуло сыростью и прохладой.
      Спортивное нетерпение пе давало нам долго рассиживаться у костра.
      В этот день решили мы добраться до Верхней Троицы - родины Михаила Ивановича Калинина. Путь нс близок. Старались не задерживаться. Но едва отъехали от берега, распустив, как всегда, дорожку,-сразу же поклевка. Вынули небольшого судака. Отъехав не более ста метров, взяли второго судака, уже побольше. Позднее мы узнали, что в том месте была когда-то мельница. Старке ее омута до сих пор служат заманчивым местом для судака, окуня и щуки.
      В первой половине дня мы миновали Новую Троицу. Высокие и крутые берега Медведицы были сплошь покрыты то темным, задумчивым смешанным лесом, то сверкали ослепительной белизной веселых рощ. Если бы не многочисленные сетн-перетяжки чер;з всю реку от одного берега до другого, то можно было бы подумать, что река совершенно необитаема. Необыкновенны;.!
      покоем и таинственностью веяло от всего окружающего.
      Поздно вечером мы были у плотины Верхней Троицы. Несмотря на поздний час, под плотиной, у самой воды, мы увидели несколько рыболовов. Разговорившись с ними, мы узнали, что одни из них - приезжие из Кашина, а другие проводят своя отпуск в соседнем доме отдыха. По их рассказам, рыбы здесь г^ного. Сами же они любители ловли сомов.
      Ночь мы провели около их костра на берегу глубокого омута.
      Несколько раз в ночи колокольчик дойной удочки будил нас, ко, усталые от гребли, мы не поднимались и не видели размеров пойманных сомов. А утром рыболовы отправили их в дом отдыха еще до нашего подъема.
      Утром отправились в обратный путь, и, наконец, после нескольких дней скитания мы опять в нашем гостеприимном домике в Туровино. Оставшиеся семь дней отпуска провели за ловлей рыбы. Почти не было дня, когда нас миновала удача. И не потому, что мы какие-то особенные рыболовы, а просто потому, что всюду было столько рыбы, что не поймать ее невозможно. К тому же погода стояла теплая и безветренная.
      Это было в 1951 году, и с тех пор ежегодно, получив отпуск, мы отправлялись на полюбившиеся нам места.
      Места эти с каждым годом приобретают все большую известность.
      В 1955 году на Медведице, в деревне Акатово, в помещении бывшей школы открылся дом рыбака Московского общества "Рыболов-спортсмен", и теперь еще больше москвичей устремится в эти чудесные места отдохнуть и испытать свое рыболовное счастье.
      Пожелаем же им легких весел и счастливой удачи, а рыбы в Медведице на всех спортсменов хватит.
      * * *
      Л. Красильников
      ПО РЕКЕ ВЕТЛУГЕ
      (Из прошлого)
      Река, знакомая лишь по немногим 0'писаниям, лениво несла завозню, купленную в Голышах. До селений, скрытых от нас далями, десятки километров.
      Тихие плесы Ветлуги оказались омутистыми и глубокими, перекаты быстрыми. Река совместила в себе задумчивую грусть севера и светлое раздолье Волги. Берега - то непривычно хмуроватые, с еловыми шапками на кручах, то светлые, открытые до горизонта. Было нас шестеро, и все готовы были ловить без сна, без отдыха.
      Нас только удивляло, что плывем мы уже несколько дней, а никак не можем приняться за рыбалку всерьез. В этом была виновата, правда, тяжелая посудина, да и мы как-то еще не освоились, не пришли в себя от радости и свободы.
      Мы вылавливали рыб мимоходом, бросая блесны в подходящем омутке или с борта. Варили уху и любовались вечерами, рекой, небом. Хорошо было на берегу у костра ночью. Тихо, в сонной воде от костра отражался розовый столб, в небе загорались звезды, играли зарницы. На реке ведь все мило: и тишина, и прохлада, и крики птиц.
      Рыболовные дела наши пошли лучше с тех пор, как нам удалось обменять тяжелую завозню на небольшую лодку: теперь мы могли идти в любую сторону, ловить дорожкой. Но лодка поднимала лишь двоих-троих, и это заставило нас связать в устье речки Гагаринки плот из плавника. На плоту растянули палатки.
      От Большой Слудки Ветлуга пошла по дуге под высокой грядой с ущельями. Места красивые, плесы рыбные.
      Частенько наш плот проплывал мимо притулившихся под ярками рыболовов-удильщиков: мы смотрели на них не без сочувствия. Сидят, мол, смолокуры, на одном конце червяк... Однако скоро мы убедились, что они даром время не вели.
      Одного рыболова мы встретили около реки Ней. У него был такой улов язей и один сазан, что мы, не сговариваясь, заторопились приготовлять удочки. Но порыв этот был невинный: у нас не было никакой насадки, ловили блеснами. Рыболов великодушно снабдил нас червями, присоветовал места, и мы сладки заснули с надеждой половить на ранней утренней зорьке.
      Часто случается, что и хорошо слаженное дело расклеивается.
      Так было и на этот раз: вечером вылетела запоздалая поденкавеснянка. Клева нс было, если но считать десятка окуньков.
      - Как же вы ловите, на что? - удивлялись мы, глядя на двух сазанов у нашего старого знакомого.
      - На придумку,-смеялся он. - Без придумки теперь рыбку нс поймаешь. Смотри, дня на три, а то и на неделю метлица клев испортила.
      Сазанов здесь ловили на упругие кубики вареного картофеля.
      Просто не верилось, что на эти желтенькие кусочки попадались такие рыбины!
      Прощаясь с нами, рыболов сказал:
      - Посмотрите денька через два на концы бревен у плота, там "икра" метлицы набухнет. Соберите ее, просушите на ветерке да примешивайте к хлебу. Вот и будет лучший п;фог рыбе. В низах и-лещей, и язей много. С охотой будете.
      Дни наступили жаркие, горячий воздух звенел от слепней.
      Вода в реке убывала, и клгв рыбы день ото дня усиливался.
      Вспомнив совет рыболова, мы нашли на бревнах и даже на чальной веревке рыхлые зеленоватые вздутия "икры", собрали ее и разложили на доски.
      В ярах у Большой Какши мы попали в сильный жор окуней.
      Были у нас два перемета, которыми мы еще нс пользовались, Покупные эти переметы для серьезной ловли, конечно, не годились: крючки велики и грубы, поводки коротки, липкие, путаются.
      Однако мы наживили их червяками и утром сняли с переметов хороших окуней. Червяка добросовестно брал ерш, а ерша заглатывал крупный окунь. Обмен червяк - ерш окунь продолжался суток двое. Нам он очень понравился: поставил перемет-готовь котелок н ложки.
      Через некоторое время мы обзавелись превосходными подпусками. В Ветлужском магазине оказалась жилка сечением 0,35 и кунцевские крючки. Подпуска с пс.водкамп из этой жилки и великолепные крючки служили нам весь сезон, н на них было поймано много самой разнообразной рыбы. Кстати, следует сказать, что жилкой 0,35 мы оснастили и спиннинги, укладывая на шпульку но 70 м. Ловили без поводков, поймали более двухсот щук, и случаев "перекусывания" жилки у нас не было. Обрывы, правда, были довольно часто, но обрывали щуки, которых не удержала бы и жилка 0,5. Зато облегченные катушки работали выше всяких похвал.
      У очень живописного и последнего на правом берегу села Каменка, километрах в двадцати пяти от города Ветлуги, мы приобрели еще две лодочки, и с удовольствием расстались с плотом.
      Местный кузнец сделал для лодок легкие сбалансированные весла. Лодка с хорошими веслами- залог всех радостей и успехов рыболова.
      Отказ от плота был связан с некоторыми лишениями: мы уже не могли в пути пользоваться динамиком, как это было до сил пор.
      Попробуйте заставить спокойно спать рыболова, которому расписали заветные места, хотя бы они были и на краю света. О таких местах узнали мы в Ветлуге. Против самого города - озеро Керово, из которого можно попасть в огромное Кумышево, речку Прость, снова озера: Драпнчное, Сумки... этак километров шестьдесят-восемьдесят таежными старицами. Озера и речки образовали сплошную цепь с рукавами, трубами, хомутами, лабиринтами тростника, камышей. В смысле рыбы-край непочатый.
      Попасть в эти места на плоту было нельзя, и мы уже было смирились с этой мыслью, как вдруг узнали, что совсем недалеко от нашей стоянки есть "труба" в старицу. По ней мы и решили поехать втроем, чтобы вернуться затем к стоянке рекой-сверху или снизу.
      На Ветлуге повелось мерить "дорогу" песками, наверное от плотогонов. "Труба" лежит против второго песка от Каменки.
      В нее и нырнула наша лодка. В узкой щели был зеленый полумрак от нависших кустов. Бешеное течение, лодку несло - держи шапку!
      Проток выходил в тихую старицу под древним Шамановым бугром. Отсюда можно было ехать как вверх, к Ветлуге, так и вниз, к Боярке. Мы повернули вниз. Места пошли безлюдные, только дважды встретили мы людей: старик, ботая, загонял рыбу в сеть, да подростки с кордона "Январь" цедили бредешком к речке Сеплас многочисленную там речную миногу.
      По левую сторону старицы стояли стены бора, а сама старица напоминала бусы из горловин и омутов. Рыбы здесь сказочно много, и рыба к блесне жадная. Щуки и окуни не давали опомниться: блесну они хватали мгновенно. Попадали нам щучки, от которых, как говорится, мороз проходил по коже. С ними не было никакого слада: они шутя рвали даже толстую жилку. Как только остались целыми наши спиннипговые хлыстики!
      Путь до устья старицы был полон волнений, огорчений и вспоминается, как хороший сон.
      Па Ветлуге нас прихватил попутный катер н домчал белой ночью к стоянке под Каменкой.
      Ветлуга текла отсюда по середине словно бесконечной поймы, петляла по ней точно во хмелю. Плыли-плыли днем, а вечером нередко находили вблизи костер, оставленный нами день или два иазад.
      Селения здесь лежали далеко. Добыть червей было трудно, сохранить в жару - того трудней. Главной насадкой служил хлеб.
      11а него мы ловили много хорошей рыбы подпусками. Смесь хлеба с сухим "речным шелком" хорошо держалась на крючке даже, на быстрине, к тому же язи и сороги клевали с ним заметно охотнее.
      Уровень воды в Ветлуге менялся часто и резко, а в прибыль рыбу не поймаешь. В одну из прибылей мы попробовали ловить на "рыбий пирог". Чем привлекал рыбу похожий на табачную пыль, пахнущий рекой и тиной порошок? За дни прибыли воды мы так привыкли перебирать пустые крючки подпусков, что были приятно удивлены, когда на них после насадки "черной магии"
      ходуном заходили рыбы. Да и рыба отборная. Много лещей и язей нс попали в наши подсачки, но и те, что попали, были отменно иеликн. Оказалось, что и в прибыль можно неплохо ловить рыбу.
      В дни бесклевья на реке мы заходили в озера, которых здесь не перечесть.
      Остановились мы как-то в устье реки Варваж. В клеве было затишье, но недалеко от реки лежало большое и глубокое, правильной круглой формы Кольцо-озеро. Попали мы на него в жор.
      Сначала дня два брала щука, правда, небольшая, ловля которой просто утомила нас. Другая рыба не попадалась. Вероятно, всегда бывает так в озере и в реке: когда щука жирует, окуни прячутся.
      Наелась, "заснула" щука,- у окуней начинается пир горой.
      Тут-то мы их и половили. Ловля эта несколько отличалась от обычной. Окуни преследовали малька в гуще водорослей и скапливались там. Обычная блесна навивала на себя жгут трав, мутила воду и распугивала хищников. Мы ловили окуней зимними блеснами, опуская их с удилищ в окна. Окуни хватали блесенки немедленно, крупные, бойкие. Мы намерены были перетащить сюда лодку, но жор прекратился, окуни перестали чавкать в травах н ничем не соблазнялись.
      Сенокос был в самом разгаре. Луга звенели косами и пахли соками увядающих трав. К нам приходили часто "осматривать", поговорить, послушать радио. Вечерами собиралась молодежь, попеть, поплясать. На Ветлуге народ простой, приветливый, веселый. Нас многие принимали за цыган. И правда: на ветру да на солнце мы так загорели, что признать в нас своих могли бы только в Эфиопии.
      Остановились мы против речки Валгаевкн. В червях мы уже не нуждались: нам приносили их колхозники в любом количестве.
      На подпуски стала попадаться стерлядь. Однако не часто, и мы всюду искали бабку или пескозобов (вьюны) - лучшую приманку для стерляди.
      Недалеко отсюда протекала река Шуда, большой приток Ветлуги, Мы прослышали, что в пасынковых ручейках Шуды водятся пескозобы. Туда мы и отправились вдвоем с большой частой корзиной и ведром.
      В пути нас застала редкая по силе гроза, которая задержала возвращение к стоянке.
      Ливень замутил реку. Когда мы наживляли подпуска, вода была мутна, как молодой квас. Утром мы не сняли ни одной стерляди. Живцы, посаженные неумело, оказались снулыми. Для ловли стерлядей выбираются самые мелкие рыбки, крючок осторожно заводится за дужку нижней губы и жало его направляется вниз.
      Яры, под названием Югары, считаются рыбными; мы добросовестно облавливали их, но не имели никакого успеха. Весьма возможно, что клева не было из-за паводка.
      Так, по "большой" воде спустились мы до речек Бархатиха и Ужгур. Ровные, как стол, раскинулись луга на правобережье.
      Не было им конца-краю. Только в прозрачные утра на горизонте золотились далекие холмы с игрушечными деревеньками. Нигде не клевало.
      Наконец, вода стала спадать, когда мы подплывали к знаменитому Баклыкову яру. Уж и хорошо было здесь! За белыми песками заречья виднелись лесистые холмы - Лялины горы, правый берег был обрывист. Всюду уже стояли зарудевшие стога пахучего сена. Утра были туманные, зори ясные, пропали комары.
      Мы не успели еще обжиться, когда увидели трех людей, тащивших из лугов к реке лодку. У них было десятка три щук, пойманных на "животки" в две зори. Уловом они остались недовольны.
      Когда же мы пришли на озеро - оно было в двухстах метрах от берега,- в первый же заброс блесну взяла хорошая щука. Мы начали облавливать озеро в четыре спиннинга. Началось такое, что и рыбакам снится не часто. Щуки и большие окуни точно ждали нас. Это было похоже на \тар.
      - Подсачек! Подсачек! - волновались ловцы.
      Известно, что рыболовы не варят уху из щуки, особенно озерной. А мы сварили и не понимали, почему нежное, вкусное мясо щуки не в почете.
      Вечера на реке! Чем-то похожие и отличимые один от другого, неповторимые, как и все в природе. В долине курился туман. На вершинах сосен медленно истлевали закатные лучи, текли огненными ручьями и гасли в росе трав. Над пустынной .поймой стелились еле уловимые тени сумерек, и в потухающем свете возникали четкие, чернеющие стены стогов.
      Рыболовов часто караулят всякие "осечки". Утром ловить на озере нам не пришлось: ночью на него приехали рыболовы. Приехали издалека, и мы решили, что мешать им не следует - ведь можно заняться заливом, который в сущности еще не был нами разгадан.
      Километрах в трех-четырех отсюда был Камешник - стремительный перекат с валунами и галькой, известный как лучшее нерестилище стерлядей на Ветлуге. Стерлядей здесь усиленно вылавливали шашковками и "громкой". К нашему костру как-то причаливали "громилы". Голова "артели" Иван Медведев пожаловался: хламно в реке, прижать рыбу негде.
      Ветлуга была краем браконьеров. Звери, птицы, рыба истребляются там всеми способами, во всякое время и всяким, кто имел досуг и припас. Надо только удивляться, где хоронились, например, лещи, которых еще и теперь "прижимают" до ста пудов в тоню. По утрам мы наблюдали с берега стаи лещей на жировке.
      Они двигались стеной. За стаями широко дымилась муть.
      Случай привел нас увидеть памятного лещика. Пади признаться, что кухонное хозяйство наше было запущено. Хлеб, кости, крошки всегда держали около нас стаи ворон. Перед едой нам доводилось частенько искать ложки. В Баклыковом яру вороны чистили наши ложки всегда на одном дубу. Это было очень удобно: не надо было шарить по кустам. Но однажды ложку не нашли. Пострадавший товарищ пошел за ложкой к сидевшему на берегу рыболову. Вернулся он бегом и потащил нас смотреть леща, хотя у нас давно стыла уха.
      Высокий, с покрашенной солнцем бородой старик ловил с берега удочками, на них вытащил он и рыбину, около которой мы заспорили:
      - Пять кило! Полпуда!
      Лещ весил больше шести килограммов.
      В Баклыковом яру мы ловили много всякой рыбы, но один случай был особый. В заросшем травой бревне, занесенном на луг полой водой, мы нашли закорышей. Цвет их был брусничный.
      На этих закорышей было поймано девять отборных язей в проводку. Наш товарищ рассказывал, что клев был отчаянный, и много язей он упустил.
      Не хотелось уезжать из Баклыкова яра, но что делать. На Камешник можно только дивоваться. Ловить там нельзя: он грозен, как Терек...
      Ниже был глубокий Шаб,анов яр. Когда мы плыли по нему, облюбовывая место для стоянки, зи лодками, как всегда, тянулись блесны. Мы уже привыкли, что в пути вот-вот затрещит тормоз и удачник выведет щуку, судака или жереха. И на этот раз началось с визга катушки, и вскоре за лодкой выплыло чудовище-щука. Поперек ее рта лежал килограммовый окунь, он выгибал хвост, и щука казалась усатой. Они была так велика, что ни у кого из нас не возникло желания овладеть добычей. Она просто напугала нас. И, погружаясь в омут, она раскрыла пасть, выплюнула искалеченного окуня и сошла.
      В очень хорошем Шабановом яру мы были недолго: нас прогнали сомята. Дважды мы ставили подпуска, и каждый раз они были унизаны мало похожей на рыбу мелюзгой. На блесны же мы ничего не поймали и двинулись к Исадскому яру.
      На пути к Исадам нас остановил бой жерехов у реки Прость.
      Был жаркий полдень. Голубое стекло воды под косами лопалось со звоном и брызгами: било десятка два жерехов. За ними мы и открыли охоту на всплеск. Рыбу эту на жировке можно добыть наверняка точным забросом по всплеску. Жерехов мы скоро распугали, но пять штук все же лежали на берегу, хлопая розовыми жабрами.
      Не зная в^Исадах дна для проводки, мы решили ловить подпусками на бабку. Исады богаты стерлядью. Два подпуска поставили засветло, третий насадили при полной темноте, с лампой.
      Утром на двух подпусках были ерш и судак с ершом во рту, а на последнем - четыре превосходные стерляди. Стерлядь ловилась на бабку и днем, но нежная эта насадка держалась на крючке секунды: на нее так много охотников! Ночами мы ловили в Исадах стерлядей и на слуховые подпуски. Ловля эта утомительна, однако приятно было вернуться к стану с хорошей добычей. В районе Нсад есть лицевые озера, но нет волоков, без лодки же делать там нечего. Исадскнй яр и ниже их - Дряпиха, Перевоз, Прорва-редкие места. Особенно много там жерехов на просторных перекатах. Ниже Лапшанга. Река Лапшанга начинается в хмелевых Красных долах огромного лесного края.
      О рыбном приволье этой реки мы слыхали многое. Перед тем как пойти по ней, мы остановились в устье.
      Плесы под Лапшангой были очень хороши: велики, широки, глубоки, но шумны. Всюду сушились сети. Много встречалось дачников, десятки дорожек бороздили реку. И в этом шумном.
      правда огромном, плесе все ловили много рыбы. Местные рыболовы - по десять-двадцать щук в день.
      Старик-перевозчик поймал" двух ЩУК. пока мы ставили палатки.
      Сидя на берегу за чае.м, мы любовались зрелищем редкой охоты на щук. Над глубокой ямой сидели в лодках ловцы Они взмахивали правой рукой, будто широко крестились. Время от времени ловец вдруг менял позу и с грубоватой поспешностью переваливал через борт стучавшую .по дну лодки щуку
      * * *
      М. Редькия
      ПОБЫВАЙТЕ У НАС В АСТРАХАНИ!
      Осень в Астрахани особенная, солнечная, дин становятся короче, холоднее, а на солнцепеке пригревает так, что иной раз на рыбалке сидишь в рубашке.
      Зима приходит сюда разом, не крадучись. Проснешься в обычное солнечное утро, а на крышах снежок лежит, и за ночь крепко подморозило.
      Еще вчера река в городе была чуть подернута салом первого заморозка, а нынче студеный, упругий ветер гонит по хрупкой ледяной глади не совсем еще пожелтелые листья... По ледок еще молодой, не окрепший, и только мальчишки, нетерпеливый народ, пробуют его крепость у берега каблуками.
      Так вот и сегодня. А два дня назад был тихий, теплы;"' день, чссь в бликах солнечного света, и не верилось, что скоро зима.
      А какая была рыбалка в прошлое воскресенье!
      Под комнатным абажуром ка тонком волоске сатурна висит высушенный осетрсиок, с палец дишой. Эти своеобразный флюгер, Его можно часто видеть в долю местных рыбаков. Есть у чтого 4)люгерка особенность позорачиваться носом в ту сторону, откуда дует ветер за стенами дома. Осетренок "работает"
      довольно точно. Сейчас он замер носом на северо-запад. Значит, будет холодно, подморозит совсем,
      Скоро перволедок - блаженная пора для рыболова, где бы он ни жил: в Подмосковье ли, на Урале, в Ленинграде или у пас в Астрахани!
      Множество любителей подледного лова, как и мы с вами, просиживают за полночь у стола, разложив перед собой коробки и коробочки с любимыми блеснами, мормышками и оригинальной,
      своей конструкции, снастью, готовясь к первой подледной рыбалке. Старыми знакомыми, добрыми друзьями кажутся пролежавшие все лето зимние удильники, потускневшие блесны, видавшая виды пешня и пахнувшие нафталином меховые рукавички или надежные ветераны - подшитые валенки. Начинается их пора.
      Улеглись до весны завернутые в чехлы удилища поплавочных удочек и спиннинг. Им много пришлось потрудиться за лето в нашем "крае непуганных сазанов, жерехов, судаков и прожорливых окуней".
      Богатые у нас места для рыболовов-спортсменов: привольные и разнообразные. Есть где летом "помочить удочки". Иной раз, собираясь на рыбалку, берешь с собой спиннинг, донки, тонкие удилища поплавочных удочек и снасть для блеснения в отвес - по-зимнему. Есть здесь такие рыболовные "комбинаты", гДе с успехом можно применить самую разнообразную снасть,
      Этим летом ездили мы вверх по Волге на 43-й километр от Астрахани.^ Ходит туда речной трамвайчик. Там и пристани-то пет никакой. Ткнется этот трамвайчик к берегу, высадит немногочисленных пассажиров и уйдет дальше. Обратно жди его только вечером. Тут, недалеко от дома бакенщика, хорошая ловля.
      Выше пройдете - яр глубокий. Ставьте две-три донки с колокольчиками да насаживайте сердцевину речной раковины. Их много тут же на отмели. Насадка верная, и прямо по адресу-' сазан. Этот силач берет здесь солидно, дернет разок-другой, а потом как потащит и с такой силой, что если прозеваете и не привяжете донку, утащит все ваше "хозяйство",
      Хотите поохотиться со спиннингом? Извольте! Спуститесь ниже метров на двести, там поворот, а за ним приглубое место, и крутятся тут воронки с желтой пеной в середине.'Здесь, на перекате, весь день орудует жерех, то начнет буйно бить, тут и там возникают круги, то замрет, не обнаруживает себя. Не верьте этой повадке проворного хищника. Делайте пять-шесть забросов - возьмет! Обязательно возьмет!
      Тут можно испытать в деле все хваленые блесны, купленные в охотсоюзе или на "птичьем" рынке, проверить, так ли они уловисты, верно ли рекомендует автор новой кнпжки тот или иной способ,
      Если хотите заранее знать, какие у нас нужны блесны, так посоветую небольшие, вращающиеся, неяркие," а главное, прочные. У меня по две блесны за утро "изжевывал" жерех...
      Но, допустим, вам захотелось половить на тонкие, нарядные, с хорошим строем поплавочные удочки. Берите ваши удочки, червей, корзи.нку и идите от берега Волги в глубь острова. Вон к тем камышам. Там ильмень обширный, заросший кувшинками и чаканом-тихий водоем. Здесь, между прочим, отлично берет "лапыш" - сазанчик грамм от 200 до полукилограмма. И порой диву даешься, откуда у этой золотистой рыбы такая силища. Подсечешь его, а он и удилище в дугу гнет и норовит утащить крючок куда-нибудь в чакан.
      Хороши у нас сентябрьские ночи! Теплынь! Луна иной раз так светит, что хоть газету читай. Вот и сидим этак на берегу, у костра. Чайник, закипая, похлопывает крышкой. Разговоры о том, о сем. Любуешься на могучую реку. Идут по ней караваны барж, пройдет, полыхая огнями, пассажирский теплоход, и далеко-далеко разносят его репродукторы знакомые и милые сердцу звуки песен.
      Нет, на самом деле, побывайте у нас в Астрахани!