- Отваливается?
      - Нет, так, знаете ли, топорщится. Это вызывает дисгармонию.
      Вот, сволочь, а прилизанные волосы в зеркале у него дисгармонию не вызывают? Сейчас, мне безуспешно пытается дозвониться Анатолий Фомич из отдела искусственного зрения, а в это время Кливленд мне докладывает о недельной работе его отдела: "ухо, знаете ли, топорщится". НИИ, блин!
      - Оторви его к матери!
      - Нет, мы говорили директору его немного прижать, но он ужасно торопился.
      Так, даже Очкова достал!
      - Петр Петрович, я тебе попозже позвоню. Ладно? Сейчас бежать надо.
      - А, подождите, вот еще там на плане прическа на левый пробор, а я...
      Бог ты мой, парикмахер! Прическа на левый пробор! Он наверное считает, что волосы будут отлиты из метала.
      Сволочь! Лишить бы его зарплаты или хотя бы по морде дать!
      Кто там еще?!!
      - Здравствуйте, Виталий Павлович! - это Анатолий Фомич не выдержал и пришел самостоятельно.
      - Здравствуйте, Анатолий Фомич, - виски уже поседели, ветеран, но поднялся ко мне сам, чтобы продемонстрировать уважение.
      - У нас уже глаз готов, пойдемте.
      - Пойдемте.
      Бывают хорошие моменты. Второй подпроект завершен. Три месяца назад единственный порядочный отдел - "костей и суставов", доложил о завершении разработки костной ткани. Ну, не совсем ткани, ее заменителя. Все прекрасно, даже подобие регенерации сделали. Сейчас работают над суставами, обещают скоро закончить, только вот Вячеслав со своей астрологией... Хрен с ним, зато второй подпроект готов.
      Мы вошли в лабораторию. Жевательная резинка в сочетании с крышками от пивных бутылок покрывала пол ровным слоем. Вся мебель была завалена так, что не поместился бы даже коробок спичек. С оптикой ребята работают! На столе, поверх разнокалиберных винтов и гаек, лежала линза стоимостью в полторы тысячи долларов, за которой я сам лично ездил на завод, так как самый дружный отдел в это время праздновал чью-то свадьбу. Несколько молодых людей, напоминающих курсантов военного училища, завидев меня, начали судорожно сгребать со стола карты.
      - Вот, модель, - сказал Анатолий Фомич и указал на пластиковый глаз, размером с телевизор.
      - Да, да, прямо-таки как нужно, - сказал я, чувствуя, как вскипает ярость, - отдел механизмов сделает ему рюкзак, и в нем он будет носить глаз. А что, предыдущую модель забраковали? Ту, что мне показывали по частям, последние полгода.
      - Нет, это же макет, точная копия в масштабе.
      Анатолий Фомич кивнул лаборанту, и тот не торопясь подошел к модели и без усилия поднял ее.
      - Это чтобы вам проще было, - сказал Анатолий Фомич.
      Я проследовал за ним в соседнее помещение, где сквозь стекло холодильника была видна прямоугольная банка с глазом, к которой для удобства созерцания была приставлена линза. Модель действительно была точной копией в масштабе, глаз от нее отличался только тем, что казался жидким.
      Я почувствовал, что еще немного и я передушу всех имбицилов в этой комнате... и она вымрет!!!
      - Это что уже окончательный вариант? То есть он готов к использованию? - спросил я, стараясь соблюдать спокойствие.
      - Да, - с восторгом сказал Анатолий Фомич, - вот - хрусталик, это - радужная оболочка, зра...
      Похоже, отделу сейчас придется делать два искусственных глаза для Анатолия Фомича.
      - Анатолий Фомич, - сказал я и ласково взял его за галстук, - вы же вроде доктор наук, - интересно, он хоть выпускные экзамены из школы сам писал? - вроде опыт работы имеете, - я резко затянул галстук на его шее, - где нерв, сволочь?!! Ты хоть на школьном уровне биологию знаешь?!!
      Курсанты оттащили меня в сторону.
      - Нерв? - Анатолий Фомич выглядел смущенным, - это же искусственный глаз...
      Я подвел его к окну.
      - Видите? - спросил я, - вон там здание. Это - корпус искусственной нервной системы. Вы должны были совместно с ними сделать выход из глаза - нерв.
      Я понимаю, что с "ними" хрен чего сделаешь. "Они" восемь месяцев ругались с корпусом искусственного интеллекта, как кодировать информацию. Оба корпуса разработали свои собственные системы кодировки информации и, ничуть не смущаясь, приступили к работе. Когда же, спустя пару месяцев им пришлось пересечься, выяснилось, что все зашло так далеко, что проще переделать все, что уже сделано, чем сделать переводчик из одной системы в другую. Они обратились ко мне, я кинул монету и сказал какой системой пользоваться, с тех пор корпус искусственной нервной системы озлоблен на окружающий мир.
      - Анатолий Фомич, - продолжил я, - представьте, вы купили телефон, а проводов к нему нет...
      - А сотовый телефон? - протянул курсант, голосом умственно отсталого.
      Я, наверное, в зоопарке! С кем Анатолий Фомич работает?
      - В общем так, - сказал я, - если вы мне еще раз доложите о завершении подпроекта в такой ситуации, киборг будет пользоваться вашими глазами!
      Сволочи!
      По пути к себе, я решил заглянуть к Ленчику. Когда я вошел, Ленчик отлаживал программу. Оболочка поражала своим удобством: баги были выполнены в виде монстров, а дебагер представлял собою гранатомет. Судя по количеству крови на экране, программа должна была быть отлажена в ближайшее время.
      Я положил Ленчику руку на плечо. Он вздрогнул, оглянулся и нажал на "резет".
      - Ничего, ничего, - сказал я ему, - играй мальчик, хрен с ней с программой, хрен с ним с проектом, главное - спасти Землю от монстров!
      - Ни к чему это все, - задумчиво сказал Ленчик.
      - Ты не заболел? - спросил я, - ведь столько левелов еще осталось!
      - Я имею ввиду проект.
      - А, тогда все в порядке, а я уж испугался.
      - Сам подумай, - продолжал Ленчик, напрочь игнорируя мои слова, - столько денег на киборга уходит, а зачем он? Просто чтобы доказать, что мы его можем сделать? Он же не нужен. Роботы нужны, а точная копия человека не нужна. Людей проще и дешевле другим способом делать. Есть, конечно, наука ради науки, но...
      - Хватит, Ленчик. Тебе платят деньги не за идейное обеспечение проекта, а за программное. Собери ребяток, объясни, что биохимикам очень срочно программа нужна, а всем остальным просто срочно. Давай, приятель!
      Я пошел к двери, а Ленчик криво усмехнулся мне вслед.
      Зачем? И вправду, зачем? Десять процентов спонсирования науки министерством обороны ежегодно. Просто из любопытства? Да, у меня тогда был приступ красноречия, но я же понимал, что все это неправда.
      Мы ездили туда вместе с Юрием Петровичем Очковым. Он предпочитал молчать, говорил я. В самых ярких красках я расписал дебилам в форме, какого отличного мы им можем сделать шпиона. Он - неподкупный! Быстрее, выше, сильнее! Один заменит целую армию!!! Ура! Голый энтузиазм. Правда, мы чуть не обломились. Доверенное лицо министра испугалось, что вместо десяти таких дебилов, как он, посадят одного нашего искусственного гения. Но я его убедил, что это нерентабельно, слишком дорого. Доверенное лицо успокоилось. А я не стал его разочаровывать, что если корпус искусственного интеллекта справится со своей задачей, то делать киборга, вместо дебила в форме будет ненужно, перебьемся программой.
      Это Юрий Петрович меня подговорил, а я даже до сих пор не задумался, а зачем на самом то деле он нужен.
      - Алло, Юрий Петрович?
      - Привет, Виталий, чего у тебя там? Побыстрее, я тороплюсь.
      Да, сегодня футбол по телеку...
      - Юрий Петрович, мне тут для отчета нужно, зачем мы этого киборга делаем?
      - Обойди, как-нибудь это место.
      - А мне и самому стало интересно.
      - Слушай, не забивай себе голову. Ты отличный организатор. Зарплата устраивает?
      - Да, но скажите все же.
      - Нет, не скажу. Может, это тайна. Нас финансируют? Финансируют? Отдача есть? Есть! Медицину двинули! Кибернетику! Чего тебе еще надо? Из принципа не скажу.
      Ах, не скажешь! Нормально, Юрий Петрович. Все в порядке. Я найду, чем вас прижать, чтобы вы мне рассказали.
      Вроде, он не ворует. То есть, проект ему не для того, чтобы нагреть руки, нужен. Наука ему пофигу. Зачем же? Вот, сука! Итак ночей не сплю, а он еще одну головную боль подкинул. Расколю падлу!
      Так, но кто же? Бухгалтерия? Там у него много своих. Но ведь не ворует. В бухгалтерии я ничего не найду. Друзья? Знакомые? Прошлое? Может дети внебрачные? По уголовным не проходит? Сейчас E-mail Жаровику пошлю. Пусть там у себя поищет. Хорошо, когда и в милиции есть друзья детства. Может, друзей детства его разыскать? Знают чего-нибудь. Кто у нас там?
      Я, как-то раз, ходил к Очкову на День Рождения. Познакомился с паройтройкой. Но телефон я взял только у некого Саши Дергунина, институтского товарища Юрия Павловича, который, как и я, временами ходил в театр и мог порекомендовать заслуживающий внимания спектакль. Саша был на пять лет моложе Очкова, но учился с ним в одной группе, так как был гением. Именно, был. Потому, что теперь спился и стал так себе человеком. Алкоголик с ветром в голове, мой антипод во всем, кроме театра. Не очень приятный в общении. Но он может знать что-нибудь о грехах Очкова в молодости. Надо и ему позвонить.
      Для начала я стал готовить письмо Жаровику. Это было не трудно. Я даже с формулировками не изгалялся. Написал, что для заключения контракта с Министерством Обороны меня попросили проверить, не привлекался ли Очков Юрий Павлович к ответственности. Все равно Жаровик не задумается, почему этим занимаюсь именно я, ему проще проверить, чем размышлять над этим вопросом.
      С печальным завыванием, винт перестал вращаться и, одновременно с ним, медленно, как свет в кинотеатре, потух монитор. Я поднял глаза. Рядом с розеткой стоял человек в помятом комбинезоне и с равнодушным лицом вынимал из нее вилки. Я швырнул в него степлером. Человек обернулся и с удивлением посмотрел на меня.
      - Я работаю, если вы не заметили, - сказал я ему, повышая тон.
      - Ток, - ответил он и указал на розетку, - надо чинить.
      - А разрешения спрашивать не надо?
      - Я - электрик.
      - Ну и что?!! - заорал я, - а я - зам. директора. Вали отсюда!
      - Меня послали...
      - Я тебя тоже послал!!!
      Я в бешенстве застучал по кнопке вызова охраны. Через несколько секунд в комнату влетел детина в форме с лицом не менее тупым, чем у электрика.
      - Убери отсюда этого типа! - крикнул я ему.
      Детина подошел к электрику и сказал:
      - Ваши документы.
      Электрик полез в карман.
      - Я сказал, убери его отсюда!
      У них, видно, свой ритуал. Им плевать на мои приказы, их ничего не трогает.
      Электрик продемонстрировал документы детине, и тот, успокоившись, уже было собрался уйти, но чего-то вспомнил и повернулся ко мне.
      - А это, как его, - начал детина, - типа, меня менять будут?
      - Надеюсь, - ответил я.
      Детина не понял иронии и продолжил:
      - Я, типа, без обеда, а никто не идет.
      - А я то тут причем? У нас же есть служба охраны. Идите к своему начальству.
      - А там, типа, в натуре никого нет.
      Отличная у нас охрана! Типа, никого нет, поэтому можно гулять по всему институту, в натуре, и искать кого-нибудь, кто его, типа, поменяет.
      В это время электрик развинчивал розетку. Ситуация казалась безнадежной. Чтобы не сидеть сложа руки, я взял с подоконника горшок, поднял его над головой и пошел по направлению к электрику.
      Но тут зазвонил телефон:
      - Алло, Виталий Павлович? - раздался в трубке игривый голосок Геннадия Андреевича Кащенко, заведующего корпусом искусственного интеллекта, - придется испытания отложить, у нас все слетело.
      Кащенко поведал мне почему все компьютеры в их корпусе решили стереть все данные, а также почему искусственный у них получается, а вот интеллект никак. Он во всех красках расписал издыхание операционной системы на сервере, а так же происки корпуса искусственной нервной системы. Оказывается, весь мир пытался помешать разработке искусственного интеллекта, даже, вроде, инопланетяне вмешивались. Неудивительно поэтому, что матрицы изображений интеллект классифицировать не может...
      Я не стал расстраивать Геннадия Андреевича простой констатацией факта, что они весь месяц валяли дурака, а чтобы не портить себе жизнь отчетами, просто испортили себе сервер и заодно все остальные компьютеры в корпусе. Мне уже было все пофигу. Я страшно устал. Медленно и аккуратно я повесил трубку, собрал свой портфель и молча пошел к выходу, на сегодня мой рабочий день закончен. У самого входа детина сказал мне:
      - Ну, так, я это, типа, покараулю, где-нибудь, пока меня, того, не поменяют?
      Я промолчал.
      - Алло, Виталий Павлович, ну так работает программа? Клетка то разлагается...
      Боже мой, даже по ночам они меня достают!
      - Да разложись оно все пропадом! - сказал я и повесил трубку.
      Мне снился прекрасный сон, будто во времена нашего обучения в институте, когда "Дум" еще не был написан, мы с друзьями играем в него в общежитии. Во время самого сладкого момента - разрезания Ленчика бензопилой, снова раздался телефонный звонок. Как ни странно, звонил именно Ленчик, хотя ему полагалось лежать между вторым и третьим этажами, распиленным напополам.
      - Представляешь какое дело? - сказал он мне, вместо приветствия, - теперь программа не выдает неустранимую ошибку, зато сразу после запуска создает файл, размеры которого стремятся к бесконечности...
      Я взвыл от злости. Хоть бы создание этого киборга оправдало те муки, которые я из-за него терплю. Иначе я его собственными руками удушу, сразу после создания.
      У самого входа в институт я встретил человека из отдела снабжения, который спросил меня, следует ли выделять отделу программной поддержки затребованный ими спирт. Я ответил, что не стоит, так как, либо они его выпьют, либо он нужен Ленчику для протирания компакт дисков. И сразу же после этого, я понял, что не в состоянии преодолеть дверь, ведущую в институт, и тем более не смогу дойти до своего кабинета. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел обратно домой.
      Дома я набрал телефон Саши Дергунина, который по причине своей нетрудоспособности был дома. Он с радостью принял предложение посидеть гденибудь в баре, но спросил, зачем мне это.
      - Я хочу написать биографию Юрия Павловича Очкова, - ответ был подготовлен заранее, - о его трудовых заслугах я прекрасно осведомлен, но мне хотелось бы узнать о его учебе в институте. Вы вроде его друг?
      - Да, - сказал Дергунин и ухмыльнулся, - так оно и есть. А поподробнее нельзя?
      - Можно, - сказал я, - дело в том, что Юрий Петрович каким-то безгрешным получается. Нехорошо так, никто не поверит. Я подумал, может, вы расскажете о каких-нибудь его институтских промахах. Вроде, о погрешностях в работе нехорошо писать, а институт - дело забытое.
      - Другими словами, - Дергунин снова ухмыльнулся, - вы хотите, чтобы я помог вам его шантажировать.
      Вот падла!
      - Да, нет же. Просто хочется, чтобы он человеком выглядел.
      - Хочется, - поддакнул Дергунин, - я вам помогу, он меня достал. Принесу вам кое-что...
      Через полчаса мы сидели в баре и пили пиво, точнее я просто держал кружку, а пил Дергунин, и между глотками рассказывал мне о грехах своего приятеля.
      - ...а изворотливый был, - Дергунин сделал еще один глоток, - экзамены сдавал за милую душу, всегда знал к какому преподавателю пойти...
      Что же ты мне про экзамены несешь. Ведь есть чего-то покрупнее. Не стал бы ты, гад, про экзамены по телефону ржать.
      - Но самое главное, - дошли таки до главного! - влюбчивый он был, правда, со мной просто дружил.
      Подумать только, а он по-твоему должен был и в тебя влюбиться?!!
      - Чего глаза вылупил? Не понял, да? Голубым он был. Очков Юрий Павлович.
      Ах, голубым... Голубым, твою мать! Я работаю под началом у голубого!
      Я сжал кулаки, но взял себя в руки, а Дергунин мерзко усмехнулся и сказал:
      - Я и фотографию тебе принес. Сейчас...
      Он начал рыться по карманам. А я, еще не отойдя от пережитого шока, стал продумывать план действий. Я покажу фотографию Очкову, а на ней, как бы невзначай, обведу фломастером его любовника, и сразу же спрошу про киборга. Посмотрим тогда, падла, как ты будешь вилять!
      Наконец, Дергунин извлек фотографию и показал мне ее.
      - Вот - Очков, - он ткнул грязным пальцем, в парня, смахивающего на нашего директора, заболевшего дистрофией, - а вот предмет его обожания. Неразделенная, так сказать, любовь.
      Взглянув на "предмет обожания", я почувствовал страшную слабость и понял, что фотографию Очкову я не покажу. Незачем. С фотографии, приветливо улыбаясь, на меня смотрел наш киборг. Точь-в-точь.
      То-то я удивлялся, что наш директор сделал подарок дизайнерам, избавив их от работы. Внешность предложил... По доброте, скотина, душевной, падла!!! Гад!!! В гробу я видал эту работу!!! И киборгов этих, иметых!!!
      Десять минут рассвета
      Я всегда выхожу курить на лестницу, даже когда Нинка с сыном уезжают на пару недель в гости к ее маме, и я остаюсь в квартире один. Никто меня не принуждает, просто не люблю запах дыма. Курить, на мой взгляд, можно, однако, воздух в квартире должен быть свежим. Тут есть множество тонкостей, например: если курить на лоджии, то запах все равно проникает в квартиру, потому что у нас так расположен дом, и все время дует сквозняк, про курение в туалете я вообще не говорю. Зато в тамбуре полная изоляция, я даже некоторое время дверь только слегка приоткрывал, пока не убедился, что можно и пошире, все равно дым не проникает. Но все эти эксперименты ставились очень давно, теперь все уже устоялось и вошло в русло.
      А все-таки, курение - отвратительная привычка: плохо от чеголибо зависеть, даже если это что-то очень тебе нравится. Правда, все так устроено: короткие моменты блаженства, а потом длительные периоды мучений. Курение - лишь еще один пример. Пять минут назад дым щекотал тебе легкие, голова была чистой, душа пела, и вот, ты уже раб сигареты, от ее наличия или отсутствия напрямую зависит твоя судьба. Именно никотин скажет тебе, кто ты, насекомое, размазанное по асфальту, или птичка, порхающая в небесах. Встрепенется заветный огонек, перекочует из дырочки в зажигалке на кончик сигареты, и ты снова владеешь ситуацией. Или думаешь, что владеешь. Ведь, если хоть один раз не будет встречи с табачным дымом, твое одиночество станет столь всеобъемлющим, что мало не покажется. Мир поблекнет и потеряет краски.
      Вот так-то! Наверное, я был чертовски счастливым ребенком, пока не попробовал курить. Вся моя свобода содержалась в промежутке между утренним торчанием в школе и вечерней болтовней с родителями, но как я жил в этом промежутке! Такая милая беготня по улицам, такое милое созерцание телевизора. Хотя, телевизор я стал смотреть позже. Сначала только бегал по улицам и был, кстати, душой компании. Без меня не обходилась ни одна затея. Зимой я был самым талантливым архитектором, летом заслуженным казакомразбойником. Неприхотливая и незамысловатая игра так изменилась при помощи моего воображения, что связь с первоначальным вариантом осталась только в названии. Потом все умерло. Почему-то на этой планете все всегда умирает. Все чаще в ответ на предложение поиграть, я слышал нелепые отговорки, все чаще отказывались играть по моим правилам или бросали на середине. Вот так, я остался один. Может, тогда я начал курить? Нет, позже, позже. Я помню, как мы, обделенные чудесами западной техники, слушали катушечный, кстати, неплохой по тем временам, магнитофон. Под сладкие звуки Yes, и скрипение и лязганье King Crimson, мы вдыхали дым всем телом, он душил нас, резал глаза. Я курил только папиросы, а когда были деньги, сигареты, но многие в нашей компании забивали косячки. Наркоманом не стал никто, все поигрались и бросили. Мишка Никифоров сейчас даже не курит. Мишка... Его чуть не выгнали из комсомола, когда узнали, что он слушает. А не выгнали потому, что наш председатель слушал все это вместе с нами и замял скользкий вопрос поскорее.
      И правильно сделал, иначе психоделическим вечерам пришел бы конец. И никто и никогда больше не залезал бы на стол, собираясь произнести речь, никто не уводил бы свою девочку в ванную, потому, что в комнату родителей заходить нельзя. Все сидели бы тихо и спокойно у себя дома, а скорее, ходили бы по улицам и били стекла от отчаяния, от неземной тоски, которая выворачивает наизнанку шестнадцатилетних и лишает их остатков разума. Слава Симонов в одной из своих речей сказал: "лучше мы растрясем свои мозги в кашицу, дергаясь под Deep Purple, но никогда посредством этих мозгов мы не причиним зла людям". Примерно так сказал, я точно не помню, и всего четыре года спустя, он уже конструировал вместе с другими себе подобными ядерную бомбу поновее, а трясти головой он перестал, мозги берег. Славка-переросток, тусовался с малолетними хиппи, учил их жизни. Пять лет разницы... пропасть.
      Я могу еще понять, что мы выросли из казаков-разбойников, но как мы могли вырасти из разговоров? Почему теперь все молчат? Я звоню Мишке, мне говорят, что у него бизнес и по воскресеньям он тоже работает, я звоню Артуру, его тоже нет, он с женой пошел в театр. Благородное занятие, ничего не имею против, я тоже люблю свою жену, но я не видел Артура уже три месяца. Эгоизм? Может быть. Я все понимаю, не надо меня упрекать. Да, сейчас надо крутиться, зарабатывать деньги, их не дают просто так. Поэтому, чтобы много зарабатывать, надо много работать, а оставшееся время надо отдавать жене. Но не вытекает ли из этого, что я увижу Артура только на пенсии? Ладно, он хотя бы занимается околонаучной деятельностью, и, даст бог, не отупеет к старости. Мишке намного хуже, бизнес согнет ему пальцы, но распрямит извилины, и на пенсии с ним будет не о чем говорить.
      Все очень хитро устроено, я не вижу своих друзей, но общение мне необходимо. Может в клуб какой-нибудь пойти? Демократия демократией, но не могли же все развалить, должны же были хотя бы следы остаться.
      Был я как-то раз в клубе... резьба по дереву. О, что там за люди! Каждый - Рембрандт стамески. Каждый таланта неимоверного. Ну, да бог с ним, с талантом, я бы им простил это. Однако, когда каждый рядом с каждым - сошка, плевок на асфальте, и в резьбе по дереву ничего не понимает, есть повод призадуматься. Пришел туда новый человек, может, не дерево резать, а о жизни разговаривать. Нет бы помочь мне освоиться, сразу сказали, что по дереву резать я не умею. А я и не претендовал, честно сказал, не учился я еще этому. И сразу услышал много интересного: талант нельзя приобрести, с ним надо родиться, настоящий художник в необструганной доске уже видит будущую картину, руки должны сами все делать, и даже, прямой поток сознания на доску. Сознание, кстати, куда только не течет. И все это с помпой, с чувством, с расстановкой. Я терпеливый и терпимый, я все бы стерпел, но каждый считал своим долгом повторять мне это с частотой раз в пять минут. Я ждал, не первый раз новичок, думал, со временем все придет в норму, ко мне привыкнут... Привыкнуть то они привыкли, да вот только, оказалось, что у них в принципе там такое общение исповедуется, споры без аргументов о том, кто самый лучший резчик на планете. Походил я туда и бросил.
      Бросил. Далеко полетел. Я окурок лет десять уже тренируюсь выбрасывать, с тех пор, как переехали сюда. Тлеющая искорка разрезает пространство темного коридора, ударяется о стекло и падает в банку из-под кофе. Также какая-то невидимая преграда удерживает мир от ядерного апокалипсиса, и если вдруг стеклянная стена окажется вымыслом, и американские ракеты вместе с почвой Ирака заденут честь России, я уже не буду сожалеть о том, что не вижу Мишку с Артуром, зато каждая пойманная крыса будет казаться мне невероятной удачей.
      Пора возвращаться, Нинка сейчас ужин начинает готовить, помогу ей овощи нарезать для салата, а через пару часов снова пойду в подъезд за рассветом.
      Откуда что берется
      - А еще я читал, что в нашем правительстве уже одни инопланетяне, а настоящих всех давно уже подменили, - сказал Семенов, бережно снимая с полочки перед окошком четыре кружки благоухающего пива.
      - Да, не инопланетяне, - возразил ему Бабышев, - евреи одни. Точно, смотри, Чубайс, Черномырдин, Гайдар...
      - И этот тоже еврей? - поразился Зорин и отрыгнул всем своим стодвадцатикилограммовым телом.
      - Точно, еврей, - отрезал Бабышев, - посмотри на его морду. И губами он все время чмокает.
      - А евреи все так чмокают? - с опаской спросил Зорин. Он очень уважал своих приятелей за эрудицию и боялся ставить их слова под сомнение.
      - Не все, но он точно еврей.
      Семенов сдул пену на летний столик, уже давно потерявший свою белизну, и с чувством сказал:
      - А по-моему - инопланетяне. Так в одной газете написали, зачем им врать?
      Бабышев уже начал огромными глотками вливать в себя пиво и был настолько затянут этим процессом, что не мог от него оторваться, но и оставить слова своего наивного друга без ответа он тоже не мог, и поэтому начал гневно мотать головой.
      Зорин пил неторопливо и с интересом ждал продолжения дискуссии. А Семенов вообще обходился без глотков и втягивал в себя пиво непрерывным потоком, за что пользовался в своей среде особым уважением - нетривиальные умения ценились.
      Первую кружку раньше всех осушил Бабышев и сразу же ринулся в бой:
      - Ты же на них посмотри. Они же все друг за дружку держаться. Только в их среду попадешь, так они тебя враз сожрут. И хитрые. Говорит с тобой, улыбается, вроде, друг-товарищ, а сам только и думает, как бы тебя обжулить и к себе в Израиль с деньгами рвануть. Мне вот скрывать нечего, у меня широкая русская душа нараспашку. Вот он весь я! - Бабышев развел руки в стороны, открывая взорам товарищей заляпанный и потертый пиджак с одной оторванной пуговицей, - мне нечего скрывать, - повторил он, - и стыдится нечего. А все потому что... Бабышев начал вспоминать, почему же это ему нечего стыдиться.
      - Инопланетяне тоже все друг за дружку, - вставил Семенов, а Зорин согласно кивнул.
      Через пару часов Бабышев, Зорин и Семенов распевали нестройным трио "... и за борт ее бросает... ". Пятнадцать кружек пива уже находились между гаражами в десяти метрах от пивной, это место играло роль общественного туалета для завсегдатаев палатки, а еще пять-шесть кружек покоились в их желудках, но на волю пока не просились. Жизнь била ключом.
      На следующее утро Семенов проснулся в своем обычном состоянии, с дурным настроением и больной головой. Отработанным за многие годы жестом, он свесил руку с кровати, нащупал заранее подготовленную бутылку пива, открыл ее об металлическую спинку и вылил ее содержимое себе в рот. Настроение не улучшилось, но головная боль начала стихать. Полежав несколько минут, Семенов решил, что уже готов вставать. Это ему удалось, хотя и не без труда, он поплелся в ванную с целью совершить ежедневный ритуал неаккуратного сбривания растительности с лица.
      В ванной он немного постоял перед зеркалом и потянулся к бритве, при этом немилосердно скребя гениталии. От гениталий он плавно перешел к животу и вдруг какое-то непривычное чувство заставило его оторвать взгляд от зеркала. Взглянув на живот, Семенов выронил бритву из рук и издал звук, напоминающий попытки повешенного закричать. Весь живот был черным. Граница почернения проходила в нескольких сантиметрах от сосков, дальше чернота спускалась вниз, исчезая под трусами, с боков она заканчивалась в районе подмышек. Семенов в ужасе сдернул трусы, опасаясь за свое мужское достоинство. Там было все в порядке, если не считать черноты, которая, впрочем, не доходила даже до середины тазовой кости.
      Однако, после минутного размышления, Семенов подумал, что уже и этого достаточно, чтобы впасть в панику. По этому поводу он выпил успокоительного, которое он держал на крайний случай (деревенский, 76 градусов), и направился в поликлинику.
      Всю дорогу в автобусе его била мелкая противная дрожь, и преследовала мысль, что инопланетяне, видно, перепутали его с кем-то из правительства, или, того хуже, начали вторжение на Землю. Когда он вышел из автобуса, его посетила мысль, что, может быть, инопланетяне тут не причем, а просто он болен какой-то редкой болезнью. Семенов начал вспоминать, не говорили ли по телевизору чего-нибудь об эпидемиях с похожими симптомами. Вроде, не говорили. В очереди он подумал, что, может, он чем-нибудь испачкался. Но расстегнуть рубашку, чтобы проверить это, он не решился. Поэтому он просто сидел и думал, что выйдет очень неловко, если врач ехидно спросит его: "а вы мыться не пробовали".
      Наконец, пришла его очередь. Врач производил впечатление интеллигентного и знающего человека, каких Семенов очень уважал. Он даже подумал, что зря он так долго не ходил в поликлинику и не познакомился с этим человеком раньше.
      - Фамилия? - вежливо спросил врач.
      В ответ Семенов протянул ему талончик.
      - Чего они тут написали? - пробормотал под нос врач, - Симонов? Семенов?
      - Семенов, - сказал Семенов, не решаясь начать разговор.
      - Подойдите поближе, чего вы в дверях то стоите. Вот стул, специально для пациентов поставлен, садитесь, пожалуйста, - врач указал рукой на стул, и Семенов послушно сел на него.
      - На что жалуетесь? - продолжил врач безо всякой паузы.
      - У меня что-то с животом.
      - Боли? Стул жидкий?
      - Нет, он - черный, - сказал Семенов, и заметив, что врач начал бледнеть, уточнил, - живот черный.
      - Снимите рубашку, - сказал врач.
      Семенов послушно снял рубашку и показал врачу живот.
      - Болит? - еще раз спросил врач.
      - Нет, - ответил ему Семенов.
      Врач подошел к Семенову и начал ощупывать его живот, постоянно спрашивая:
      - А так? Нет. А вот здесь?
      Вдруг он принюхался:
      - Вы пьяны?!!
      - Только чтобы успокоиться, - промямлил Семенов.
      - Чтобы успокоиться, пейте валерьянку! - врач не на шутку разволновался, как вас зовут?
      - Семенов, - ответил Семенов.
      - Это я уже знаю. Как ваши имя и отчество?
      - Василий Петрович.
      - Так вот, Василий Петрович, вы кем работаете?
      - Электрик я на заводе.
      - И часто вы на заводе пьяный?
      - Бывает...
      - А представляете, Василий Петрович, если я вас буду пьяный лечить? Вам это понравиться?