Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Литконкурс 'Тенета-98' (сборник рассказов)

ModernLib.Net / Отечественная проза / Неизвестен Автор / Литконкурс 'Тенета-98' (сборник рассказов) - Чтение (стр. 27)
Автор: Неизвестен Автор
Жанр: Отечественная проза

 

 


Все вокруг мне немного знакомо, когда-то кажется, я уже был здесь. Да, конечно же, я в городе Х..е. Подо мной дренажная решетка, а передо мною женщина лет 50-ти, точнее большой плакат, с которого она смотрит на меня из подлобья. Она в колоритном украинском наряде, на голове платок, словно у Гоголевской Солохи, руки приподняты и обращены ко мне ладонями. Да это она и есть, баба Зина, та самая волшебница и кудесница, к которой Он меня направил. Повернувшись, я обнаруживаю самую, что ни на есть обычную гостиницу. Незаметно поднимаюсь около занятых чем-то своим горничных и идущих куда-то по истертому зеленому паласу постояльцев. Где же этот номер? Ах, черт возьми, да вот же он - 69. Как все это знакомо: гостиничная романтика - видавшая виды дверь со следами чьих-то ботинок, стертый пятачок замка и круглая ручка. Но, впрочем, это все сентиментальные отступления, а о главном я так и не сказал: я здесь, в несколько необычном виде, и если в этот момент кто-то окажется у этой чертовой двери, то ровным счетом ничего, кроме того, о чем я рассказал, не обнаружит. Вы с удивлением спросите: а где тогда я ваш покорный слуга? Отвечу терминологией нашей героини бабы Зины, волшебницы и чародейки, я тут же, в виде сгустка лептонных полей, и, прошу Вас не спрашивайте меня, что такое лептонные поля, я не знаю! Я всего лишь скромный слуга! Не для слабых это умов, это знание, но для посвященных жриц и жрецов вроде бабы Зины. Если же вы вздумаете искать ответ на этот запутанный вопрос в физике, отговаривать не буду. Один мой хороший знакомый уже несколько лет ищет, но уже, вместе с психиатрами. И не упрекайте меня в болезненной фантазии, это несовременно, никто до сих пор не знает, где начало у этого мира, а где конец, что первично - курица или яйцо, вы или ваше отражение в луже, фантазия или реальность. Сдается мне, этот мир безнадежно запутан, и ничего определенного о нем сказать нельзя! И вообще говорить и рассуждать о мироустройстве, нам, смертным, все равно, что если бы лист бумаги на моем столе стал рассказывать мне о моей жизни - абсурд, вот именно он и есть. И все таки как сильно хочется спать, а голова хоть и лептонная, но уж очень тяжелая, а все оттого, что лептонный дух вашего покорного слуги вызвала на одном из спиритических сеансов баба Зина. Да, что - то я все о себе и мироздании, совсем забыл про нашу героиню. Трудно сдержать волнение - еще шаг, и я окажусь в настоящей мастерской волшебницы, прикоснусь к миру высокому и недоступному, спрятанному за высоким забором ее гения и таланта. Стучать в дверь нет необходимости - меня она вызвала давно, а потому я просачиваюсь через дверь, пожалуй, это одно из немногих преимуществ, что дает лептонное бытие. Но вот мы и в прихожей. Еще шаг и о, боже мой, какой бар..., извините хаос, в этой мастерской магии и колдовства. Чего только не увидишь у этих гениев, самое главное - ничему не удивляться.
      Вот и стол, за которым еще недавно она контактировала с миром лептонных двойников. Верстак, за которым наша художница ваяет свои чудеса. Как жаль, что я не художник, ах какой ПетровоВодкинский натюрморт, початая бутылка Мельникова среди крошек, яичной скорлупы и колбасного серпантина. И среди этих следов былого пиршества, знаком странствий и лишений лежит старый кожаный тапок. Неужели, нет, непременно - летала, а я этого не видел, - вот так всегда мы проходим мимо или оказываемся вблизи от настоящего чуда, так и не заметив его. И, наконец, изящным живым штрихом, вдохнувшим жизнь в этот затрапезный гостиничный материализм, стал грустный таракан. Он был похож на старого бедуина, вернувшегося из странствий, на пепелище своей родины, навсегда опоздавшего и раздавленного горем.
      Да, собственно говоря, о чем это я.
      Вот и наша баба Зина, лежит ничком на не застеленной постели, в черном бархатном халате с белоснежными отворотами. На свесившейся с постели ноге повис второй тапок. А ведь точно летала, в порыве мистического транса, а тапок слетел и упал на стол. Голова ее повернута набок, видно плотное лицо с крупным ноздреватым носом, украшенное роскошным алкогольным румянцем. Не каким-нибудь розоватым колером, что выдавал бы пристрастие хозяина к ликерам, винам и подобным им сокам для слабонервных и тонких костью, а фиолетовым, как неизгладимая печать неукротимого темперамента, требующего настоящего горючего для метущейся и свободной души романтика. Тут нужен не сок, а квинтэссенция не менее 40 градусов, способная гореть чуть видимым голубоватым пламенем. Не морщитесь, ведь это один из возможных симптомов гениальности. Изпод задранного рукава халата на роскошном белом плече крепкой и здоровой женщины, пригрелась зеленой змейкой уже немолодая, как и ее хозяйка, лаконичная татуировка "ЗИНА", ее расплывчатые буквы были увиты розами с уже затупившимися от времени шипами. Из-под халата выглядывали крепкие без признаков дряхления икры, икры человека, еще не потерявшего ни вкуса к жизни, ни презренья к смерти. Пышные волосы, недавно выбеленные и завитые, у самых своих корней прятали черноту, изрядно перемешанную с сединой. Да, это благородное серебро страданий могло бы украсить голову и более молодой женщины, но не бабу Зину, она и в свои 50 секс-символ, лишенный бренных человеческих страданий. Как преданный служитель своего культа она выходит перед нами на сцену в ослепляющем клубке голубоватого света и разводит свои крепкие и сильные руки, обнимая нас: слабых, больных и страждущих, говорит нам простые ласковые слова, пронизанные сочувствием и любовью, спасая нас от чужих зависти, зла, ненависти. Она наша сверхъестественная крыша, проводник высших сил. Что бы мы делали без нее, в своих страхах и колебаниях, незнающих как поступить, кто как ни она укажет нам истинные корни зла и наших страданий, притаившиеся где-то совсем рядом. Она чудесный фонарик в царстве тьмы чужих зависти и зла, который укажет на них и направит наш гнев, и враг будет раздавлен в своем темном углу, и она наша сильная и могущественная заступница поможет нам -- своими магией и колдовством. Мы видим ее на сцене, и наши изголодавшиеся чувства взрываются нечеловеческим оргазмом, сметая перед собою условности и суетливый разум. К счастью, мы не так сложны, как себе самим кажемся, мы - гордые своей принадлежностью к виду Homo Sapiens, то есть Человеку Разумному, тем не менее, любим, когда чешут спинку нашим инстинктам, ведь только они могут дать настоящее забвение и блаженство, только они могут свергнуть надоевшее своей демагогией и обещаниями вечно наивное - сознание. Дать, пусть совсем маленький, пусть совсем короткий рай, но на земле. И, о добрая, мудрая, великодушная баба Зина, она знает эту правду, она посвящена в нее, сверху или снизу (я, честно говоря, не помню. Откуда я падал?), а потому не обманывает нас, разуверившихся и скорчившихся от страха, а, разведя свои сильные материнские руки, поглощает нас в лоно своей необъятной души, щедро даря нам давно забытое оргиастическое удовольствие, уводя нас в мир радости и облегчения.
      Она спит спокойно, без храпа и посвистываний, как, наверное, спят только бесплотные ангелы и дети. Но если ангелы невесомы, то баба Зина имеет плотную и солидную плоть крепкой украинской крестьянки. А потому тело ее не безвольно распластывается на упругой поверхности тахты, а властно продавливает ее. Кроме хозяйки, в номере, много разных мелких предметов. Они лежат тут и там, это и какие-то непонятные талисманы из кожи камня, металла и костей, источающих из себя запах сапожной мастерской. На полу, под столом справа от него, стоят бутыли разного размера, формы и цвета, закрытые пробками от болгарских и итальянских вин. В них покоится слегка опалесцирующая жидкость, но называется она каждый раз почему-то по-разному. Например, большая - пузатая бутыль с тонким горлышком, такие в старых фильмах, любили наполнять мутными самогоном и кислушкой. На ее этикетке из куска школьной тетради было написано крупным, уверенным почерком "ОТ ПОРЧИ". Рядом на маленькой трехгранной бутылочке из-под уксуса, я с трудом разобрал незнакомое мне слово - "ОТБЛЯТЬСТВА", тут же в длинной и изящной бутылке от породистого вина, с солнечных гор Италии, и с тем же невзрачного вида нектаром, но спасающего уже "ОТ ПОЛОВОЙ НЕМОЧИ", и это далеко не весь арсенал! Глядя на этот музей, обвинения человеческому несовершенству, невольно начинаешь понимать, что человек - это несчастное существо рождающееся только для того, чтобы преодолеть свою долю препятствий на ипподроме жизни, испить чашу горьких страданий, вдохнуть дух эфемерных удовольствий, так ничего не поняв, обретающий настоящий покой лишь на кладбище.
      На столе, заботливо завернутая в хрустящий целлофан и перевязанная розовой лентой, лежит неизвестно как давно написанная Гомером Илиада. Рядом с так и не поставленными в вазу розами. И тут же, под столом, в пузырьке из-под детского питания жидкость, спасающая от лобковых вшей. Что тогда после этого полеты в космос, и конкурс имени П.И.Чайковского? Как тут не поверить бабе Зине, когда она толкует о существовании параллельных миров, которые якобы иногда хитрым образом пересекаются, и тогда мы видим, Ги Де Мопассана, страдающего сифилисом, или сумасошедший гения Ницше. Но как бы это ни шокировало нас, в этом есть некое единство и гармония, где болезнь порождает нечеловеческую чувствительность. Но, странное дело, в номере 69 меня ничто не шокирует ни амулеты с бутылками и пакетами конского волоса и травы. И, наконец, сама баба Зина и вдруг Гомер, разве это не пересечение двух чуждых друг другу миров, плутавших и случайно столкнувшихся в непроглядной ночи вечности, зовущейся бытием, в этом странном номере, где играют с лептонными полями и колдовством. Ну вот, сколько раз я сам себе говорил, что нужно жить проще, не усложняя ее подобными ассоциациями и умствованиями, а то чем черт не шутит и до гордыни шаг подать. Да конечно нужно жить проще!
      Между тем Баба Зина, внимая тайному языку своих пророческих снов, и не думает пробуждаться, а раз так, то я, пожалуй, присяду в мягкое сиреневое кресло с прожженной сигаретой обивкой и расслаблюсь...
      Ох, резкая боль возвращает меня в мир реальность, тошнотворная боль пронизывает меня, словно бы меня ударили в живот. И, действительно, там, где располагается мой лептонный живот, лежит тот самый завернутый в целлофан Гомер, а передо мною, не видя мою лептонную суть, сидит слегка ссутулясь, Баба Зина. Ее лицо, искаженное муками похмелья, не излучает ничего хорошего. Напротив - все десятки мегатонн ее, неиспорченного культурой, природного темперамента, готовы были разнести в любой момент в пух и прах этот не радующий ее мир, вместе с назойливой мухой, что только что вырвала ее из спасительного забытья грез.
      Пока я дремал, Баба Зина пыталась покончить с мухой, метнув в нее, несчастного как, впрочем, все поэты Гомера, но промахнулась, попав мне прямо в живот. Еще несколько минут она выискивала своими до бледности жестокими глазами и лицом, выражающим только с трудом сдерживаемую нечеловеческую ненависть и злость, неосторожное насекомое. Потом, тяжело поднявшись, шаркая одним тапком, она направилась в коридор. По дороге, прихватив со стола другой, пошлепала в ванную комнату. На том же месте, где до этого лежал тапок, поблескивало мокрое пятно с остатками от другого "Бедуина" среди так им и не скошенной жатвы хлебных крошек.
      Утро оказалось не самым лучшим в жизни волшебницы. Вдобавок ко всему в кране не оказалось горячей воды, о чем я тут же узнал по гневу бабы Зины, взорвавшимся отборным матом. Тут я, но в уже холодном поту вскочил и оказался в своей квартире и в своем любимом сером кресле с газетой на лице. С газетной бумаги на меня смотрела баба Зина, как с того самого плаката, что только что я увидел, возле гостиницы в городе Х..е., Внизу красовалось ее лаконичное послание такого содержания: "Дорогие мои, бедолажные, как вы там без меня - замоталась я и не могу пока к вам приехать, в то время как злые люди сыпют в ваши постели землю могильную и толкают в подушки путы мертвецкие, оговаривают и портят вас, не давая житья. Я помню о вас и мысленно с вами, скоро приеду, ждите!". Тут я не выдержал и со лба моего холодными ручьями покатился пот. Я сидел в своем кресле, глядя перед собою, и не знал, радоваться мне всему этому или печалиться.
      Ольга Казанцева
      Про Лариску
      Вы думаете, легко быть независимой, когда росту в тебе метр пятьдесят и сколько не задирай нос, все одно -- выше большинства современных дамских подмышек он не окажется? Что делать, если у тебя из под мини-юбки вместо длиннющих худющих конечностей выглядывают довольно рельефные мягкие ножки? Что, если взгляды мужчин, безразлично скользят по твоей макушке, заинтересованно останавливаясь на лицах этих, двухметровых? Что в таких случаях нам горе-маломерочкам делать?
      Лариска знает, - что. Во-первых, ровное дыхание, чуть прищуренные глаза, плавные движения изящных пальчиков: раа-аз, два-а-а, ра-а-аз, два-а-а...Ярко-красная помада мягкими мазками покрывает губы. Меж губ просовывается остренький язычок, круговыми движениями инспектирует макияж. Все хорошо. Лариска встает с низенькой табуретки, смотрится в зеркало: ладони оглаживают бедра, попочка чуть виляет (как жаль, что люди не носят хвостов!), трусики чуть шуршат. Черное белье и красная помада - с сегодняшнего дня только так!
      Раздавшийся всхрап заставляет Лариску вздрогнуть и перевести взгляд с собственного отражения на нечто менее привлекательное - спящего мужчину, по-хозяйски раскинувшегося в кровати. Недовольная гримаса кривит ее мордашку: "Постоянно засыпает. Постоянно!.. И храпит... Как жена его только терпит? Или храп ей нравится?..." -- Лариска садится на кровать, внимательно рассматривая мужчину, при этом уголки ее губ печально опускаются. Она судорожно и глубоко вздыхает. Собираясь с силами, проливает тоненькое и нежное: "Любимый, пора просыпаться..."
      "Любимый" едва слышно бормочет, недовольно ворочается.
      Прощаются они делово и скоро. В лифте. Мужчина по пингвиньи перетаптывается, по щенячьи смотрит в пол. Треплет Лариску за локоть: "Ну, это... Пока, что ли?.."
      Из подъезда выходят порознь. Как шпионы.
      Мужчина удаляется. Независимый, энергичный, облегченный. Отчего-то чуть-чуть вороватый. Лариска смотрит ему вслед, и фривольный ее язычок, по обыкновению протолкнувшись сквозь утратившие бдительность губы, исполняет замысловатые пируэты. Пора двигаться и ей.
      ..Рабочий день начинается неудачно. Одна из подруг не вышла на работу, Лариску переводят этажом ниже, а скучнее отдела мужских брюк вряд ли что можно придумать. "Угораздило же Катьку заболеть!" - горюет про себя Лариска. Изящный каблучок нервно постукивает о цементную серость магазинного пола, однако нос по-прежнему смотрит вверх, настроение у нее боевое. Свет электрических ламп усиливает сияние Ларискиных глаз, форменный халатик сидит на ней более чем загадочно -- еще бы, ведь он скрывает... Впрочем, об этом не вслух. Во всяком случае Ларискины глаза похожи на транспаранты с надписями: "Не вашего ума дело!...". Время раздвигается бесконечной лесенкой. Вереница товаров в обмен на квадратики чеков.
      Он, (а Он -- Военный в отставке), входит в магазин. Он желает выбрать себе штатские брюки. Крейсерской башней голова его совершает полуоборот. Он видит серые прилавки , болотного цвета продукцию, но - стоп... Что это?.. Красная помада, хулиган-язычок, глазки к потолку, хлопанье длиннющих ресниц, электрические разряды. Улыбка раздвигает его глиняные неподатливые губы: отчего хочется выкрикнуть: "Спасибо нашей любимой, за наше счастливое...!"
      Печатный шаг сродни печатному прянику, - по крайней мере, для Лариски. "Мамзель! То есть, прошу прощения, леди... Мне бы штаники. Так сказать, подобрать..." -- смущенный кашель в кулак.
      Лариска перестает хлопать ресницы: мило улыбается в ответ. Штаники-штанишки, мальчишки-шалунишки. И возраст здесь ни при чем...
      "Позвольте предложить это... А может вот это... С Вашей фигурой... С Вашим ростом... Вам все пойдет..." -- главное для Лариски не забыть о своих искусно напомаженных губах и язычке.
      "Может быть, я одену, а Вы посмотрите?... Так сказать, оцените взглядом профессионала!" -- Военный шагает в примерочную. В кабинку - нырк, занавесочку -- дерг. Шуршит одежда, свиристят легкие. Судя по всему военный старается. Во всяком случае укладывается в положенные сорок пять секунд. Знай нашу старую гвардию!.. Снова занавесочку -- дерг, и Лариске: "Пожалуйста! Вот он я..."
      Лариска умело поправляет на нем изделие, одергивает, поглаживает. Ее глазки светятся: " Ах, замечательно! Я вам сразу об этом говорила, а вы сомневались... Что вы, что вы!... Женскому мнению мужчина должен и обязан доверять!" -- под эти слова Ларискин наманикюренный пальчик покачивается из стороны в сторону. Лак на ее ноготках, само собой, ярко-красный, и оттого торжественность момента проступает все более явственно. Неутомимый язычок придает картине лукавую пикантность.
      "Понимаете, здесь такое все не располагающее, и вдруг Вы... Однако, разрешите предложить... Так сказать, не променаднуться ли нам ближайшим вечером?... То есть, например, завтра, например, в театр?.."
      От куртуазности собственных слов Военный потеет. Нервически-настороженный козырек форменной фуражки разделяет волнение хозяина настолько, что в знак солидарности и сам покрывается испариной.
      Конечно, да! Или нет?.. Как же нет, если да! Иной ответ попросту немыслим. Но надо выждать. Хотя бы секундочек пять... Раз, два... Да нет, слишком долго! Ларискина головка манерно склоняется.
      Обеденное время застает ее сидящей на стуле: ноги - в примерочной, тело - в отделе. В глазах ни следа от недавнего строгого транспаранта - он погиб, задохнулся в сладостном театральном дыму . Завтра! Все будет завтра!
      ***
      Военный ждет около театра с синеньким робким букетиком, завернутым в нагловато-шуршашую, расписанную серебристыми звездами бумагу. Лариска воробышком подлетает к нему. Впрочем, не воробышком, - ласточкой.
      "Ах, спасибо! Это так мило с Вашей стороны! Я тронута... - Она жеманно приседает. Приседания кажутся ей пиком великосветского этикета. -- А я тоже с цветами... Да нет, это не Вам! Это актеру. Любому, кто понравится."
      "А-а... Я как-то не догадался..."
      Для актера Лариска выбрала желтые цветы. Желтые цветы это, знаете ли, не столь банально, сколь красные. И еще, - в желтом есть некая внутренняя сдержанность. Не суровость, не холодность, как в белых, а именно сдержанность. Ну, и женская неопределенность в них тоже имеется. Этакое ни "да", ни "нет". Все вместе и ничего конкретного.
      В фойе театра они покупают программку. Без программки нельзя. Дело не в традициях, дело в возможности покровительственного жеста, в едва уловимом шике. Шике копейкотрясения, дескать, "и для нас все доступно!".
      "Места сбоку, - объясняет военный, - но это не страшно. Мы на первом ряду, и все будет видно замечательно." -- он хлопочет вокруг усаживающейся на место Лариски. Его военная форма рядом с Ларискиным рюшечным кружевным платьишком выглядит покровительственно. Лицо военного выдает между тем некоторую неуверенность. Да и какая уверенность, когда рядом такое кисейное создание; кашлянешь неловко - и улетит.
      Свет под потолком медленно умирает, начинается лицедейство.
      Спектакль глубок. На сцене пятнадцать человек - все в черном с поднятыми вверх руками - раскачиваются в такт собственным утробным чувственным завываниям "М-м-м... М-мм..." Звук нарастает и убывает, артисты поочередно набирают в грудь воздуха. Лица у них багровы, как у трубачей. Вперед балетным шагом выдвигается щуплая дама с вдохновенным лицом и крашенными черной помадой губами. Даме лет сорок. Помахивая хвостиками светлых косиц, она зычно, но вместе с тем задумчиво, начинает вещать: "Подставьте лицо полной загадочности! Затолкайте себя в себя и обнаружьте там пространство! И поймите, что человек удивительно постоянен в стремлении достичь чего-то противоположного реально имеемому в данную секунду!..."
      Трубное "м-м-м" достигает апогея. Все, кто сидят в первых рядах, буквально глохнут. Дама права. В данную секунду им хочется иметь что-то противоположное шумному "м-м-м".
      Конец первого действия.
      Антракт.
      Военный стоит в театральном буфете. В очереди. Лариска терпеливо ждет за столиком, время от времени бросает в сторону кавалера изучающий взор: "А в общем он ничего. Галантный... Разве что потеет сильно..." А Военный и впрямь потеет. Виноваты волнение и непривычная обстановка. Вот если бы на плацу или в спортивном городке!.. Уж там бы - да! Там бы он ей показал. Мог бы даже на турнике подтянуться. Разика три или четыре. А здесь все иначе. Руки у него влажные, и оттого стаканы апельсинового сока приходится нести с особой осторожностью: тем более, что это первый рейс от буфетной стойки. Осрамиться никак нельзя! Ну просто никак!.. И он старается, как может. Бисеринки влаги покрывают лицо. После второго рейса на столе перед Лариской появляется картонное блюдечко с кокосовыми пирожными.
      "Если, конечно, не возражаете..."
      "Женщины боятся за лишние граммы?... Это не про меня!" -- Лариска смеется. Ярко-красный ее ротик хищно растворяет створки, пирожные обречены. Он благоговейно смотрит на Лариску: "Какая замечательная девушка! Как она их! Одно за другим. И зубки у нее какие!.."
      Звонок. Еще звонок. Звонок - уже последний, пробуждающий. И следом за ним Ларискин голос : "Вы ничего так и не съели. И сок не пили..."
      Он мужественно встряхивается. Ничего!.. И ели когдато, и пили...
      Второе действие. Массовка -- мужчины и женщины в русских народных костюмах праздно разгуливают по сцене на фоне надписи: "Самодостаточность -- она везде одинакова!" . Вперед выступает Некто с лопатой наперевес. Одна из актрис бросает ему под ноги пластмассовую змеиную голову, цвета хорошо вылежавшихся костей. Некто остервенело стучит лопатой по муляжу, а массовка в это время скандирует: "Человек сам хозяин своей судьбы! Так что -- хозяйствуйте! Хозяйствуйте! Хозяйствуйте! Мешать не будем!" За кулисами временами утробное "м-м-м", как бы подчеркивающее конфликтную сторону момента. Зрители сосредоточенно глядят на сцену. Многие восхищены и растроганы. Стекают по вискам капли пота, по щекам - умиленные слезы. Великая сила - искусство! Равнодушных нет!
      Занавес. Спектакль окончен.
      ***
      ..Он провожает ее домой, ощущая каждой клеточкой своего упакованного в форму тела Ларискину легкость и молодость. Усталый тротуар терпеливо отвечает их шагам приглушенным отзвуком. Угадывает точно и в такт каждому: ей звонким цоканьем, ему - мягким шорохом.
      "Что это?" - Лариска останавливается перед лежащим у газона мешком. Осторожно заглядывают внутрь, в мешке -картошка. "Потерял кто то... -- ворчит Военный и, хозяйственно вскинув мешок на плечо, продолжает: - Вам отнесем. Есть будете, варить, жарить." Лариска немного смущена -- на театральном лаковом флере первая царапинка. Военная форма, пыльный мешок и вечернее платье явно не сочетаются... Но перечить она не решается. Он - Военный, ему виднее.
      Они добредают до дома, мешок заносится в кухню. "Вы только ее переберите ." -- советует Военный Лариске. Приподымая фуражку, стирает со лба, щек и затылка традиционный пот. "Хорошо" -- Лариска послушно кивает головой. Он желает кавалеру спокойной ночи и степенно выпроваживает. Он и тут на высоте - ни чаю, ни сушек на посошок не просит. Уходит гордо и достойно. От мешка спину у него чуть ломит, но он и об этом молчит.
      ..Всю следующую неделю Военный регулярно наведывается к ней в магазин. Цветочки, шоколадки, кашель в кулак, потение -- привычный джентльменский набор. Лариска смотрит-смотрит и наконец решается... Приглашает Военного в гости. В субботу. На ужин.
      ***
      Они сидят друг против друга за накрытым столом. Неспешно поедается холодное -- салаты, сыры, колбаса. Лариска кокетливо любезна: "Может быть, морковки с чесночком? Или селедочки под шубой?"
      "Лучше под пальто," - по-армейски шутит он. Лариска вежливо смеется. "Хорошо, я положу вам и того, и другого."
      Он удовлетворенно отпыхивается, улыбаясь, мечтает о том, как бы на пару дырочек ослабить ремень, впивающийся в раздувшийся живот.
      Перемена блюд. Теперь господствует горячее -- куриные окорочка с картофелем. Зубы дробят беззащитные птичьи конечности. Хрустит румяная корочка, стекает янтарный сок.
      "Как там наша картошка?" - интересуется Военный.
      "Картошка... Ой! Она там прорастать уже начала... Такие длинные белые веточки. А перебрать руки никак не доходят..." -- Ларискины слова трансформируются в виноватую улыбку, ищущую понимания. И понимание находится. Военный тотчас предлагает свою помощь. "Что, прямо сейчас?" -спрашивает Лариска с деланным смущением, - его простоватость кажется ей трогательной, кроме того, льстит, что этот большой дяденька так суетится . "А чего там откладывать..." -- он решительно поднимается из-за стола.
      Мешок стоит в углу, все там же, где Военный его оставил. Лариска приносит старые газеты и застилает ими центр кухни. Начинается переборочный труд, во время которого, он скупо повествует о собственной военно-отставной жизни. Лариска помогает ему с картошкой, слушает вполуха. Голову ее, впрочем, занимает иной вопрос. Более животрепещущий. Вопрос о том, останется ли Военный на ночь, а также о том, какое впечатление на него произведет ее черное кружевное белье. Оттого, что ответа пока не находится, Лариска беспрестанно облизывается.
      А он все говорит и говорит.
      Неожиданно Ларискина рука вытаскивает из мешка нечто странное, не совсем похожее на картошку. Вытащенный предмет черного цвета, металлический. Похож на габаритный "Чупа-Чупс" с приделанным к ножке колечком. Лариска в искреннем восторге: "Смотрите, какая картошка! Гладкая, красивая..." Военный напряженно молчит. Потом подобравшись, словно перед прыжком, отрывисто произносит: "Это не картошка, это граната".
      Каждый человек может представить себе самые разнообразные ситуации, подбрасываемые ехидной старушкойжизнью, но подарок в виде гранаты, упрятанной в мешке с картошкой, все же явление достаточно редкое - не каждому так везет! Именно поэтому Лариска теряется и ничего, кроме "Откуда она здесь?..." -- вымолвить не может.
      А Военный преображается -- теперь можно показать себя в полной красе. Он собран и решителен, хотя и не забывает, что бдительность прежде всего. Следует строгий вопрос: "У Вас в доме не было посторонних?..." Глаза его превращаются в маленькие буравчики. "Да какие же посторонние?..." -- едва шепчет Лариска. Он успокаивающе кладет руку на хрупкое девичье плечико: "Не волнуйтесь. Все под контролем".
      Она чуточку успокаивается, а он расхаживает по кухне взад-вперед, заложив руки за спину, пытаясь размышлять вслух: "Мда.. Если чужих не было, значит граната находилась в мешке с самого начала. То есть, мы ее занесли в дом вместе с картошкой. Так сказать, пригрели на груди змейку." -- Военный смеется, шутка про змейку кажется ему удачной. Лариска вымученно улыбается. Ее рука, держащая гранату, начинает потихоньку дрожать, но он этого не замечает. Он рассуждает дальше: "В мешке она лежала либо потому, что кто-то перевозит таким образом оружие, либо... Либо это была провокация. В отношении меня... Увидели, что иду, и подбросили! Думали -- растеряюсь, убегу, а они бы и сфотографировали..."
      "Зачем?" - лепечет Лариска.
      "Ну, мало ли... Потом в западные газеты или еще куда... Но, нет! Ничего подобного! Не вышло-с, господа! Не вышло-с!.." -он грозит кулаком неведомым врагам, хмурится и воинственно шевелит бровями.
      Лариска ловит себя на мысли, что окончательно запуталась в происходящем. Она не понимает , кто такие эти "господа" и зачем им подбрасывать в картошку гранату. Но вслух сомневаться боязно и потому Лариска только робко вздыхает. Вот вам и романтический вечер с красной помадой , черным бельем и при свечах!
      ..Четыре часа утра. Лариска с гранатой в руке дремлет, сидя на полу, посередине кухни. Военный по-прежнему бодр, со стороны напоминая собаку ищейку, нюхнувшую тапок разыскиваемого преступника. Рот чуть приоткрыт, зубы заострились, нос похолодел и увлажнился. У него уже созрела весомая мысль. Он останавливается перед Лариской, тормошит ее за плечо: "Нужно все проверить. Внимательно!" Лариска распахивает глаза, пугливо ежится. Он совсем рядом. Лариска чувствует запах его одеколона, видит изъяны его стрижки. Она даже замечает пробившуюся на его щеках щетину. А ведь еще вечером он был гладко выбрит!
      Лариску слегка подташнивает, к тому же у нее затекла рука, держащая гранату. Лариска просит: "Освободите меня от нее", подбородком указывает на гранату. "Нельзя! Может иметь место подрыв." Военный по-отечески строг. Лариска бледнеет : "А я?... Что будет со мной?..." "Не надо об этом думать. Не время!" - брови его с щелчком сходятся на переносице, военный поднимается с корточек и, обойдя Лариску, осторожно ставит ее на ноги. Приговаривая "Пойдемте, пойдемте!" -- Военный подталкивает ее к дверям, выводит на лестничную клетку.
      ***
      ..Звезды играют в пятнашки. Прикрываясь редкими тучками, украдкой зевает луна. Но Лариске и ее кавалеру не до этого. Они в том самом дворе, где нашли мешок с картошкой. Лариска стоит посреди тротуара, а он, освещая землю ручным фонарем, ползает на четвереньках по кустам, бормоча: "Что бы это значило?... В принципе - что?..." Лариска, стараясь хоть както отвлечься от пронизивающей прохлады, постукивает ногой об ногу и пытается вспомнить школьные уроки по Начальной Военной Подготовке. Точнее, те занятия, на которых проходили тактико-технические данные мин и прочих боеприпасов.
      От неласковых тем Лариску отвлекает внезапный вопль и грязная пятерня, тычущая ей в нос кусок земли. Это, разумеется, Военный. Тоном телевизионного диктора он предлагает: "Понюхайте, чем пахнет! Только понюхайте!" Лариска нюхает: "Я ничего не чувствую". Он укоризненно качает головой: "А ведь это несомненный тротил!" Лариска пожимает плечами. "Теперь понюхайте гранату! Там тоже тротил. Понимаете?... Мы по запаху можем отследить путь гранаты!" -его глаза сияют детской радостью.
      Отслеживать путь гранаты Лариске не хочется. Хочется спать и тереть глаза, хочется домой в теплую ванну. Само собой у нее жалобно вырывается: "У меня рука устала. Можно я ее брошу?". Военный испуганно подпрыгивает. "Ни в коем случае! А если подрыв? А если чека проржавела?" У Лариски кривятся грубы. "Значит, так и держать ее?" Военный покровительственно обнимает девушку : "Пока -- да. Ты сама ведь все понимаешь прекрасно. Есть такое слово - "надо". Простое солдатское слово..."

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78