Литконкурс "Тенета-98"
      Сборник
      Рассказы
      GDG Капкан Miriam Kudlov По законам жанра Trojan Salomski Страна вечной юности А. Туяр Логос Александр Кадинкин Подарок снега Александр Саверский Демиург Александр Хаустов Рассказ о "Свободном Человеке" Александр Хаустов Рассказ о "Свободном Человеке" Алексей Кравецкий Три рассказа Алексей Сотский Три рассказа Андрей Щупов Два рассказа Андрей Трушкин Последняя осень бледи Гамильтон Антон Баргель Диалоги с тенью Борис Толчинский Прощание с Аммоном Вадим Артамонов Три рассказа Вадим Филиппов Пять рассказов Вадим Синицын Два рассказа Вадим Филиппов Вор Вадим Синицын Два рассказа Вадим Филиппов Пять рассказов Вячеслав Егоров Сборник стихов Данила Гамлет Дедушка из Африки Денис Дыжин Два рассказа и стихи Дмитрий Сафин Я люблю тебя жизнь... Дмитрий Могилевский Морозостойкость Дмитрий Скафиди 40 градусов по Михалычу Дмитрий Смагин Иэрл. Познание собственной силы Дмитрию Ефименко Праздник архитекторов Е.Бенилов,Ю.Беляева Проделки купидона Екатерина Маслова Последний шанс Елизавета Михайличенко Иногда я стараюсь быть... Зоя Потемкина Селедка в шоколаде Искандер Абдуллаев Два этюда Крамаренко Михаил Дана - Всемогущая Девчонка Михаил Бару Экклезиазмы Михаил Гурр Сон, который приходит к тебе Н.Цырлин По поводу майского снега Оксана Замятина Олле Олег Григорьев Записки Падающего Олег Каледин Четыре рассказа Ольга Казанцева Про Лариску Павел Гребенюк Можжевеловый посох Роман Маслов Малмок Саша Вишневская Кончится дождь... Сергей Болгов Логос Сергей Буянов Осень No 20 Сергей Цветков Стихи, тексты ненаписанных песен Тася Беренева Соната для одинокого голоса Юрий Александров Сборник стихов
      Борис Толчинский
      Прощание с Аммоном
      ...Яркий свет на мгновение ослепил меня, а когда я снова обрела способность видеть, мне показалось, это другая Земля. Или не Земля. Другая планета. Я не чувствовала себя человеком... вернее, я была человеком, но не таким, как *они*.
      Внезапно и стремительно я осознала, кто такие *они*, и мне стало страшно, ибо *они* были людьми, такими же, как я, но я для них была богиней. Одной из многих богинь и богов, Вернувшихся со Знаниями.
      Нет, нет! Опять не то... Я, подобно моим далеким предкам, родилась уже здесь, на этой планете. Как отец и мать. Я вспомнила их имена и собственное имя. Информация об этом удивительном воплощении просыпалась во мне, я уже знала, кто я и кто та величественная женщина, которая стоит рядом и неотрывно взирает на солнце.
      Его, солнца, свет и ослепил меня вначале. Как я могла смотреть на солнце? И зачем мне это?
      -- Аммон дарит любовь, -- тихо молвила она, не отрывая взгляд от солнечного диска. -- Только любовь. И Аммону ничего не нужно от нас взамен. Ни от нас, ни от *них*. А *они* боятся любви Аммона.
      Я затворила глаза и тоже увидела солнце.
      И я не узнала его!
      Солнце показалось мне живым. Да, да, живым! Я знала, это просто звезда, желтый карлик, -- и оно было живое!
      "Аммон", -- поняла я. И нет никакого карлика. Я не могла знать о "желтом карлике".
      Потому что мне известно больше. Я -- Прикоснувшаяся к Истине. Поэтому *они* называют нас богами, хотя мы -- это *они* плюс Знания.
      -- Ты в сомнении, сестра, -- сказала Исис.
      Слова сами вырвались из моих уст:
      -- Сомнениям нет места во мне, сестра. Я на вашей стороне.
      -- Но Сет считает *их* недостойными любви Аммона, а ты -- жена Сета.
      -- Он знает, что я не оставлю тебя и Осириса.
      Исис обняла меня, и тепло ее прикосновения заполнило меня ощущением радости. Мне трудно это передать словами, но она словно светилась изнутри, но, самое удивительное, в этом я была с ней похожа...
      И все-таки это был Египет. Вернее, та страна, которую *они* назовут сначала Кеми, а затем Египтом.
      "Египет" -- значит "тайна". О, злосчастные, *они* так и не смогут разгадать ее, нашу тайну! *Они* будут заглядывать в пустые чаши, гадать по полетам птиц, копаться в их внутренностях, затем создадут бездушные машины, и уже машины будут копаться во внутренностях тех, кто их создал... -- а всего-то нужно было принять любовь Аммона!
      Вот и вся тайна -- какими словами мы должны были передать эту тайну -*им* -- если даже Пирамид *им* оказалось мало?!
      Но довольно! Элисса Теменева, магистр парапсихилогии,[1] живущая в начале XXI века, уснула во мне. Я -- Нефтис, дочь Геба и Нут, сестра Осириса, Исис и моего мужа Сета.
      Я -- человеческая женщина и я -- богиня.
      ------------------------------------------------------------------------------
      [1] Главная героиня цикла "Миссия Любви: пытки цивилизаторов".
      -------------------------------------------------------------------------------==1==
      -- Я получил послание от Кецалькоатля, -- сказал Осирис. -- Он не сдается. Хотя...
      Я вопросительно посмотрела на Осириса -- и почувствовала токи его страдания. Вероятно, мое лицо показалась ему испуганным, и он поспешно прибавил:
      -- Миссия Кецалькоатля близка к неудаче. Ему хуже, чем нам, потому что он один. Ему не справиться со всеми одному.
      -- Постой, брат. Не хочешь ли ты сказать...
      -- Да, -- Осирис понурил голову. -- Великие Древние. Это опять они.
      Стон вырвался из моей груди, и невольный взгляд устремился к солнцу.
      -- О, Аммон, когда же этому придет конец?!
      -- Когда мы сами научимся не замечать Великих Древних и научим остальных, -- молвил Осирис.
      -- Как просто и как верно... Но даже Родители поддались чарам. Миллионы лет не замечали -- и вот поддались! И погубили все за какие-то мгновения... Родители! И Аммон не стал спасать их.
      -- Аммон не спасает тех, кто не хочет спасти себя сам. Родители возгордились. Это самое жуткое искушение, Нефтис, -- быть хотя бы в чем-то равным Богу. Создал пирамиду на миллионы лет -- все равно ты смертный, создал жизнь -- и ты Бог!
      Мы с братом стояли у подножия Великой Пирамиды. Шел дождь, небо было затянуто облаками, и тысячи работающих в поле у Великой Пирамиды не могли видеть солнце так, как видели его мы с Осирисом. Мысленным взором я пронеслась над этими несчастными и снова убедилась, что ни в одном из *них* работа не вызывает воспоминания о счастье, о любви, о Боге. Для *них* работа -- ритуал, не счастье. *Они* работают не ради себя, а потому, что так угодно нам, богам. Для *них* мы боги, равные Аммону. И это зачарованный круг. Я с содроганием думаю: а что если когда-нибудь среди нас появится такой (или такая), кто *на самом деле* возжелает сравняться с Богом?!!
      -- Этого никогда не случится, -- убежденно произнес Осирис. -- Родители учли свои ошибки, посылая нас Домой.
      -- Мы всегда будем для *них* богами, -- задумчиво вымолвила я, -хотя бы только потому, что мы умеем понимать мысли и чувства, а они понимают только слова, и то не все, и так, как хотят понять сами.
      -- Они поймут любовь, -- пылко вымолвил Осирис, -- и тогда они поймут все остальное! -==2==
      Осирис отбыл, чтобы помочь Кецалькоатлю, Виракоче, Оаннесу и другим, Вернувшимся Домой и терпящим неудачи в Миссии. Нашей сестре Исис приходилось править за двоих. Меня всегда восхищало ее терпение. Я бы так не смогла -править теми, кто не понимает смысла собственного существования.
      Я боюсь, что Родители совершили роковую ошибку, бросив *их* здесь.
      -- Об этом поздно рассуждать, -- сказал мне как-то Сет. -- Мы должны принять как данность, что мы и *они* -- разные. Необратимо разные. Тех, кого сотворили Родители, уже нет. Нас изменили Знания, *их* изменила Дикость. Мы встретились там, где расстались, и не узнали друг друга. Потому что мы разные. *Их* счастье -- не в любви, а в служении.
      -- В служении тебе? -- уточнила я.
      Сет медленно кивнул и добавил:
      -- Мне. И тебе. Всем нам -- Исис, Осирису, Птаху, Хатор, Хнуму... всем, вернувшимся Домой.
      -- Твои слова ужасны, Сет. Чем тогда мы будем лучше Родителей?
      Сет пожал плечами.
      -- Мы не можем быть лучше Родителей. Разве ты забыла?
      Да, конечно... Нас учили: прогресса нет и быть не может, потому что все известно и даровано заранее, есть только дегенерация, когда дары Вселенной теряются во мраке суетной гордыни...
      Сет заглянул в мои мысли и проникновенно молвил:
      -- Пойми, дорогая, *их* уже не исправишь. Наше самопожертвование -- это как семя, упавшее среди камней. Оно не прорастет, и добро, в нем заключенное, угаснет напрасно.
      Мне снова стало горько. Так было всегда, когда сомнение пробуждалось во мне.
      -- Если *им* не будет позволено поклоняться нам, *они* найдут себе другие объекты для поклонения, -- продолжал мой муж. -- Каких-нибудь чудовищ, сотворенных безрассудными атлантами, Детьми Белиала, и выживших после Катаклизма. Например, сфинксов. Или стихийных духов. А может быть, пойдут на поклон к самим Великим Древним...
      -- Прекрати! -- воскликнула я, не сдержавшись. -- Этого никогда не случится. Аммон не допустит!
      -- Аммон не станет спасать тех, кто не хочет спасти себя сам, -- с улыбкой отозвался Сет.
      Как странно... Это слова Осириса.
      -- Да, разумеется, он понимает, -- согласился Сет. -- Но выводов не делает. Наш старший брат -- романтик, грезами живущий, идеалист у власти. А Исис слишком влюблена в него, чтобы указать мужу на ошибки. Вот почему я думаю, что эти двое править *ими* не должны. -==3==
      -- Нефтис, сестра, я чувствую, что-то страшное приближается к нам, -прошептала Исис. -- Сет уже не считает нужным скрывать наши разногласия. И я чувствую, что многие симпатизируют его взглядам. Не хватало и нам разделиться. Представь, что будет тогда!
      Я набрала в грудь воздуха, для смелости, и вымолвила:
      -- Исис, а если он прав?
      Сестра недоуменно посмотрела на меня, и на ее вечно свежей коже появился румянец.
      Мне некуда было отступать, и я решила сказать ей все, что думаю. Но она успела понять меня прежде...
      -- Я не отдам власть Сету, -- отрезала она, -- ибо он разрушит то немногое, что удалось посеять Осирису и мне!
      На этом мы расстались; я ушла из дворца грустная: в ряду "сеятелей" у Исис нашлось место только для двоих. А мы? Разве Сет, я или, к примеру, Птах -- не "сеятели"?
      Бедная Исис! Она боится, что мы разделимся, -- а тем временем она сама уже разделила нас... -==4==
      -- Она не желает понимать меня, -- в сердцах сказал Сет. -- Пусть бы скорее вернулся Осирис. Я надеюсь, нам удастся уговорить его уйти и взять с собою Исис.
      -- Ты устал ждать?
      -- Дело не во мне, -- вздохнул Сет. -- Мы теряем время! А Великие Древние пользуются этим. Ты получила последние известия из Гипербореи? Великим Древним удалось поссорить меж собой титанов. Неужели мы хотим, чтобы подобное произошло у нас?
      Он опять пугает меня. Странно, почему у моего мужа это получается лучше, чем у других. Но ведь страх -- антитеза любви.
      А если права Исис?
      -- Мы должны отправить сообщение Ра и спросить его совета, -- сказала я.
      -- Что ты такое предлагаешь! -- возмутился Сет. -- Это будет означать: мы не справились!
      Гордыня... В нем говорила гордыня. Для меня это было самое горькое открытие.
      Он прав: мы ничем не лучше Родителей. -==5==
      Осирис вернулся, но это ничего не изменило. Они с Исис продолжали обучать ремеслам и наукам, терпеливо объясняя основы Любви и Содружества. У меня даже создалось впечатление, что Осирис и Исис нарочно стараются не замечать Сета. Я пыталась воздействовать на них, но они, уверенные в своей правоте, и меня не слушали, правили, как прежде.
      Мужа я все чаще видела в печали. Вскоре он перестал убеждать меня в своей правоте, но я понимала, что какая-то внутренняя борьба происходит в нем самом. Обеспокоенная, я проникла в его мысли, и тут, к изумлению моему, он попросил меня уйти -- ласково, но настойчиво. Впрочем, тут же Сет сказал словами:
      -- Нефтис, родная, я берегу тебя от страданий. Скажи мне одно: как ты посмотришь, если мы с тобой заменим Осириса и Исис?
      -- Заменим? -- я обрадовалась в тот миг. -- Они готовы уйти?
      Сет на мгновение смутился.
      -- Пожалуйста, ответь на мой вопрос: а ты готова разделить со мной мирскую власть?
      Мне наш разговор совсем не нравился, но я ответила:
      -- Я не уверена, что смогу править *ими*. У меня нет терпения Исис.
      -- Ты должна! -- настаивал он. -- Запомни, Нефтис: если ты сейчас откажешься, ни одна женщина после тебя больше не сможет править наравне с мужчиной!
      Мне опять стало страшно. Его темные прорицания имеют надо мной какую-то непонятную силу. Он видит долг там, где у меня только сомнение.
      -- Я просто хочу знать, со мной ты или против меня, -- добавил он.
      -- Как я могу быть против тебя, -- сдерживая слезы, прошептала я, -- ты мой брат и мой муж!
      -- Очень хорошо, -- улыбнулся Сет. -- Именно это я и хотел услышать. Ты решила все мои сомнения. -==6==
      -- Как рада я, что Сет наконец смирился!
      Давно я не видела Исис в таком радостном возбуждении. Она вела себя, как ребенок: то взмывала выше Бенбена Великой Пирамиды, то птицей устремлялась в Нил и купалась в искрящихся брызгах. Ее настроение передалось мне, и мы принялись веселиться прямо на глазах у *них*.
      Ветер, который мы подняли, и вода сорвали с нас золотые одежды, но Исис этого как будто не замечала. И я бы тоже не заметила нашей наготы, если бы не почувствовала десятки горящих глаз -- они смотрели из тростников. Эти взгляды словно обожгли меня.
      Разумеется, я не могла стесняться своего тела, особенно перед *ними* -- в их представлении оно, как и тело Исис, было совершенным. Меня обожгла *их* похоть. Я знала, конечно, что похоть движет *ими*, когда нет любви, но не представляла раньше, что эта похоть может обратиться на меня или на Исис, или на кого-нибудь из нам подобных.
      *Они* бросили свою работу и подглядывали за нами из тростников, тайно, возбуждаясь при этом и нарочно, потными руками, возбуждая свои детородные органы. Все это показалось мне настолько мерзким, грязным, словно и не в Живодарящем Ниле я была, а среди звериных испражнений... Гнев, какого я не знала прежде, овладел мной, я вылетела из оскверненной *ими* воды, вознеслась над *ними* и послала *им* страх.
      К изумлению моему, многие пали, как колосья, срубленные серпом, а другие бросились бежать, не разбирая дороги. И я услышала дрожащий голос Исис позади себя:
      -- Сестра, сестра, что же ты делаешь, и зачем?!!
      Она летела рядом и смотрела на меня, как будто видела в первый раз.
      -- Прости, Исис, прости меня, во имя Аммона... Не знаю, как это получилось, -- только и смогла прошептать я.
      Ее слова показались мне пощечинами, какими *они* усмиряют своих непослушных животных:
      -- Ты просишь у меня прощения, злосчастная, и прикрываешься священным именем Аммона?! Но мне ты сделала лишь только то, что вмиг разрушила творимое веками! Нет, ты у них прощения проси, у тех, кто убежал, тебя, могучей гневом, убоявшись. Иначе все они, и те, кому они расскажут, и дети их, и внуки, и отдаленные потомки -- все будут знать, что и на Звездах обитает Зло -- а как иначе объяснить несчастным, что мы, Пришедшие со Звезд, способны причинять страдания себе подобным?!
      Исис воздела руки к солнцу и произнесла:
      -- Благодарю тебя, Аммон. Сей миг я поняла: не можно отступать от Миссии, не можно даже в малом предаваться суетному гневу, не можно недостойным даровать мирскую власть!
      Это она обо мне говорила... -==7==
      Я не хотела идти на праздник. Сет устраивал его в честь примирения с Осирисом и Исис. И именно поэтому я, запятнавшая себя гневом, не могла там находиться. Сет превзошел самого себя, уговаривая меня пойти, но на этот раз я была непреклонна. Отчаявшись справиться со мной, он привлек на помощь Птаха, старого друга нашей семьи. Но и Птаху, и жене его Сохмет я отказала. Пусть празднуют мир без меня, недостойной.
      Исис права: я недостойна править. И сверх того: я недостойна даже находиться здесь, ибо представляю опасность для Миссии. О, если б Ра забрал меня отсюда!
      Я едва успела подумать об этом, как на пороге появился Осирис. Он мягко улыбнулся в свою курчавую бородку и произнес негромко:
      -- Тысячу лет мы с Исис потратили на споры с Сетом. И вот, как видишь, нам удалось его переубедить. Но неужели нам придется мучиться еще одну тысячу лет, переубеждая тебя, Нефтис? Неужели ты не пожалеешь брата и сестру?
      И я пошла на праздник. -==8==
      -- Друзья мои! -- начал Сет. -- Прошу внести чудесный саркофаг, который, по моей просьбе, создали добрые кудесники, Дети Единства, обитающие на далеком юге, где еще возвышаются среди просторов океана останки павшего материка атлантов...
      По огромному залу пронесся удивленный шепот. Хатор спросила у меня, знала ли я о контактах мужа с Детьми Единства. Я ответила в тот духе, что Сет, как видно, хочет сделать всем сюрприз.
      О! Сюрприз, без сомнения, удался. Я никогда еще, даже во дворце Ра, даже на планетах Родителей, не видела ничего подобного, ничего прекраснее. Это был не саркофаг для бренных тел, а словно бы корабль -- корабль для последнего путешествия. Он блистал всеми цветами, мыслимыми во Вселенной...
      Но откуда Сет мог взять богатства, чтобы оплатить творение Детей Единства, -- ведь последние из атлантов, как известно, добры, да доброта их себе на уме, -- так откуда он взял богатства?
      Думаю, Исис задала себе те же вопросы. Она выглядела смущенной, а Осирис заметил:
      -- Да, брат, такой саркофаг не стыдно послать в подарок самому Ра.
      Сет окинул взглядом собравшихся и произнес:
      -- Перед тем как вручить мне его, Дети Единства поставили условие. Этот саркофаг, как залог мира между Вернувшимися Домой, должен принадлежать самому достойному среди нас. Тот, кому саркофаг придется впору, и будет называться самым достойным; таково условие Детей Единства.
      -- Мне это не нравится, -- сказала Исис. -- Мы не выделяем достойных и недостойных!
      Я послала Исис мысленный сигнал: "А не ты ли недавно...". "Прости, Нефтис, я ошибалась; Осирис показал это мне: у меня нет и не было никаких прав судить тебя", -- отозвалась она. "Тогда почему ты извиняешься только теперь?", -- спросила я. Ответа я не получила.
      Сет развел руками и, ища поддержки у собравшихся, заметил:
      -- Мы не вправе отвергать дар Детей Единства только потому, что не разделяем некоторые их представления о жизни. Аммон не одобрит нас, если, примирившись между собой, мы проведем рубеж между нами, Вернувшимися Домой, и добрыми кудесниками, Детьми Единства, которые и в более тяжелые времена, в те времена, когда нас не было на родной планете, неустанно доказывали свою преданность Аммону.
      -- Воистину так! -- воскликнул Осирис. -- Я думаю, нам следует послать благодарность Детям Единства за их прекрасный дар.
      -- Но сначала пусть этот дар сам поищет среди нас своего будущего хозяина, -- с улыбкой молвил Сет.
      -- Начни проверку с себя, брат, -- сказала Исис под одобрительный смех собравшихся.
      Мой муж сотворил смущенное лицо, но в саркофаг полез. Сет был мужчиной статным, широкоплечим, и неудивительно, что чудесный саркофаг оказался мал ему. Сконфуженный, он выбрался оттуда и сказал такие слова:
      -- Увы! Конечно, я достоин, но не высшей меры.
      Следом пришлось испробовать размер мне. Признаюсь, я испытала облегчение, когда выяснилось, что мне этот саркофаг велик.
      -- А ну-ка, я попробую; навряд ли молодежи скоро пригодится этот ящик! -- воскликнул старый Хнум.
      С хохотом его пропустили к саркофагу, а затем и выпустили, весьма разочарованного.
      Следом пошли Птах, Хатор, Сешат, Хонсу и другие -- примерка саркофага превращалась в забаву. Пустили проверяться даже маленького Беса и здоровенного Себека -- Себеку удалось втиснуть лишь свой живот; потом этот живот совместно вынимали.
      Нас обуяло неподдельное веселье, и я послала мужу благодарственный призыв: "Как только будем мы одни, приди ко мне, достойный из достойных! Ты помирил нас всех чудесной радостью единства; мне не забыть, что сделал это ты, мой муж!", -- и я услышала в ответ: "Нефтис, родная, ты снова зажигаешь веру, готовую угаснуть. Сомнений больше нет! Тебя благодарю -- и все, что делаю, я делаю ради тебя, ради Аммона, ради нашей веры, и всех, кто эту веру разделить готов!".
      Последняя мысль таила некий смысл -- раскрыть его я не успела...
      -- А что же правящие нами сторонятся радостного ритуала? -- вдруг воскликнул Сет. -- Кто, если не они, достойны называться лучшими из нас? Так пусть же саркофаг Детей Единства даст ответ!
      Я смотрела на Исис и заметила, как вмиг побледнела она. В этот момент Осирис сказал что-то и шагнул к саркофагу. Исис схватила его за руку. Осирис удивленно посмотрел на нее. Она ему что-то сказала... нет, наверное, послала мысленный импульс. Он вздрогнул и остановился. Повернулся к Сету. Мой муж рассмеялся и подхватил брата. Мгновение -- и Осирис внутри саркофага.
      *Это саркофаг для Осириса.*
      -- Держи -- и это тоже для тебя! -- громовым голосом вскричал Сет -- и накрыл саркофаг крышкой...
      И в тот же миг рядом очутились чьи-то руки; держали эти руки сосуды со свинцом, расплавленным, кипящим... Свинцом в какие-то мгновения был запечатан саркофаг; как только это состоялось, чужие руки подхватили жуткое творение и вынесли из зала.
      Зависла тишина. Никто не мог понять, что это состоялось и как могло такое состояться среди нас...
      Сет обежал собравшихся горящим взглядом и воскликнул:
      -- Вот примирение, которого он жаждал: он примирился с небом, я -- с землей! А вы со мною примирились!
      Вокруг пылали лица -- испуганные, и удовлетворенные, и смятенные (как мое лицо); одно лицо осталось неподвижным, точно застыло в камне, подобное Великой Пирамиде, -- то было лицо Исис. -==9==
      -- Ты обманул меня, убил нашего брата, ты бросил вызов Ра...
      -- О Ра не беспокойся, -- улыбнулся Сет. -- Кто-кто, а Ра поддержит нас.
      Наверное, я жалко выглядела в тот момент, и муж поспешил объяснить:
      -- А как ты думаешь, родная, стал бы я спасать державу от развала, не будучи уверенным в поддержке Ра?!
      Я задумалась поневоле. Наверное, не стал бы... А Ра ему обязан, это верно. Еще в далекой юности, когда мы пробуждали Знания, именно Сет спас Ра от злобного Апопа. Этим геройством я тогда гордилась: мой юный брат прикрывает своим телом старого вождя и смело поражает чудовищного змея. Ра не забыл, конечно...
      -- Аммон свидетель, не со злобы и не власти ради убил я Осириса, -продолжал Сет. -- Иного выхода он сам мне не оставил! Кому, как не тебе, знать, сколько усилий я положил, надеясь миром убедить его и Исис? Они не вняли -- и что мне оставалось делать?! Угомониться и смотреть, как эти двое разрушают государство Ра?!
      -- Нет, это ты разрушишь государство, -- сказала я. -- Мне стыдно быть твоей женой, обманутой женой! Ты, Сет, навел позор на нашу Миссию, и я уже не знаю, как отмыться!
      Сет закрыл голову руками и застонал.
      -- За что же мне такие кары? Я берег тебя -- вот единственная причина моего молчания! Ты непричастна, и каждый это знает! Родная, все позади уже! Не думай о дурном. Смотри, даже суровый Птах смирился с моей властью. Отныне мы не будем понуждать *их* жить по нашей вере. Ты погляди, как просветлели эти лица! *Им* больше нет нужды изображать любовь, которую они не понимают. Исполненные счастья услужить нам, *они* приветствуют новый порядок. Да, да, родная, я так и назову наше правление -- Маат, то есть Порядок и Закон!
      -- Делай, что подсказывают тебе Аммон, душа и разум, -- устало вымолвила я, осознав, что мне не переубедить Сета. -- Однако меня не привлекай и именем моим не сотрясай воздух всуе! Пусть знают все, что Нефтис, дочь Геба и Нут, преступных замыслов твоих не разделяет, скорбит по брату, соболезнует сестре.
      -- Но ты мне обещала!
      -- Оставь меня; однажды обманувший, не можешь требовать ты от меня преданной верности.
      -- Будь проклят день, когда решился я избавиться от брата! -воскликнул Сет. -- И что же, мне теперь пожизненно нести клеймо братоубийцы?
      -- Нет, более того, и после твоей смерти потомки будут говорить: вот был злодей, убивший брата.
      -- Злодеем не был я и никогда не буду, жизнь положу, чтобы оставить справедливый мир, добрую память, -- простонал он, и на мгновение мне стало жаль его.
      Только на мгновение; затем же я ему сказала:
      -- Трудись, злосчастный, сколько можешь, но от потомков милостей не жди: кто дурно начал, дурно кончит.
      Сет тяжело посмотрел на меня и бросил:
      -- Из-за таких, как ты, Нефтис, злодеи будут множиться подобно хищным тварям в море: если нельзя исправить зло добром, чем же тогда добро от зла отлично? -==10==
      -- Ты сделай вид, что поддаешься уговорам, и раздели с ним власть, -сказала Исис мне.
      Мы с ней стояли на берегу моря. Невдалеке *они* возводили порт. Мимо нас двигались повозки, запряженные быками, и возницы испуганно косились на нас, а некоторые нарочно останавливались, чтобы, распластавшись перед нами на земле, вытребовать нечто вроде благословения. Мне все это казалось крайне неприятным, неуместным; что же до Исис, ее лицо как было непроницаемо каменным, так и осталось.
      В тот же день, когда погиб Осирис, она покинула дворец. Мы с ней искали саркофаг: была надежда, что открыть сумеем и вытащим Осириса, пока не задохнулся он.
      Как были мы наивны!
      Пособники Сета, заговорщики, опередили нас -- Сет все предусмотрел! Как рассказал мне Анубис, наш с Осирисом сын, которого новый владыка заставил принимать участие в позорном действе, Сет лично вскрыл печати и, убедившись, что Осирис уже умер, приказал извлечь тело.
      "Зачем?", -- удивился Анубис, и Сет объяснил:
      "Исис, мачеха твоя, весьма в науках сведуща; опасно будет для порядка, если она найдет его и воскресить сумеет".
      "О чем ты говоришь? Как можно воскресить того, кто уже умер?".
      "Об этом спросишь у нее, -- усмехнулся Сет, -- а я обязан защищать порядок; что до отца твоего, то ему, как мертвому, моя задумка обрести покой не помешает".
      И Сет рассек тело Осириса на четырнадцать частей. Даже слуги Сета, по словам Анубиса, возмутились такой бессмысленной свирепостью. Но нет, конечно, муж мой ничего не делает без смысла. "Возьмите эти части и разбросайте их повсюду, -- велел он слугам, -- да так, чтобы никто вас не увидел, особенно мои сестры. Ступайте же!".
      Страшась сурового владыку, они исполнили приказ. А Сет с Анубисом, Махесом и Упуатом закопали саркофаг. Пустой. И Сет пообещал поставить на этом месте обелиск Осирису. "Так нужно для порядка", -- заключил он...
      -- Что ты задумала, Исис? -- тихо спросила я.
      -- Нам нужно усыпить бдительность Сета, иначе ничего не выйдет.
      -- Да, именно, не выйдет, если ты тотчас же не скажешь, что задумала! Довольно мне однажды быть обманутой. Скажи, сестра, иначе я тебе не в помощь.
      -- Ты мне не веришь?! -- оскорбилась она.
      Я не ответила и отвернулась. И вправду, я такая же богиня, как она. Я больше не позволю никому играть собой, как ветер -- крохотной песчинкой. Довольно тайн, влекущих преступления! О, если б Сета замысел вовремя раскрылся мне, Осирис был бы жив!
      Она молчала долго, и это молчание само по себе томило меня; наконец, Исис сказала:
      -- Я собрала Осириса.
      -- Что-что?!
      -- Язык зверей и птиц известен мне, -- не без самодовольства молвила она. -- Сет, верно, думал, эти твари возрадуются счастью вкусить останки лучшего из человеков. Но нет! Свирепые гиены, ястребы и крокодилы, подобно людям, помнят благо. Я получила их послания; они же помогли мне соединить все воедино. И я готова воскресить его!
      Ужас заполонил мое сознание.
      -- Нет, Исис, ты не сможешь это сделать.
      -- Вот ты увидишь, как смогу! -- улыбнулась она, и от этой улыбки мне стало совсем не по себе.
      -- Исис, тебе ли не знать...
      -- Что это запрещено? Успокойся, Нефтис. Я оживлю его ненадолго. Мы должны зачать ребенка. А после мой Осирис обретет покой.
      -- Ты повредилась разумом, сестра... Ты хочешь зачать ребенка от мертвеца?
      -- Осирис будет жив, когда во мне оставит свое семя. Тебя это устраивает?
      -- Нет, нет и снова нет! Кто мог внушить тебе подобный ужас?
      Внезапная догадка потрясла меня. Я, как будто оглушенная, уставилась себе под ноги. И словно увидела эти кошмарные лики, лики зла, прячущиеся во тьме глубин и исстари смущающие нас... и наших предков... и Родителей... всех, кому пришлось обитать на этой планете!
      Я прошептала:
      -- Десятки миллионов лет потребовались Великим Древним, чтобы зачаровать Родителей. А ты сдалась за миг! Ты, Исис, лучшая из нас, мудрейшая, терпением подобная Аммону! Но почему же, почему?!
      Она не слышала меня -- возможно, размышляла, как будет оживлять злосчастного Осириса... -==11==
      Я поспешила к Сету, чтобы предупредить его о жутких планах Исис.
      Мы опоздали. Исис успела, и все получилось у нее. Больше нет у меня сомнений, что ей помогали Великие Древние.
      Для них не существует никаких запретов.
      -- Мы должны найти ее, прежде чем родится это дитя погибели, -- сказал Сет. -- Я отдам приказ искать ее днем и ночью.
      -- А когда ее найдут, что ты намерен сделать?
      Он на мгновение задумался, и я прочла ответ по выражению его лица.
      -- Если ты это сделаешь, то потеряешь и меня, -- заверила я мужа тоном, который не оставлял сомнений в моей решимости.
      -- Бедная! -- неожиданно Сет сжал меня в объятиях. -- Ты хочешь всем добра, и я хочу... но если б знать, как это сделать! Мир оказался нам враждебен. А как наивны были мы тогда! Как был наивен Ра, мудрейший среди мудрых! Нас тут не ждали и не ждут. Тут мир Великих Древних, а мы пришельцы, как и остальные...
      -- Горе тебе, неразумный Сет! Как можно, взявши власть, не верить в Миссию?!
      -- Я верю в Миссию, Нефтис. Без нас *им* было бы совсем невыносимо. Пожалуйста, пойми меня. Ошибка Родителей и Ра -- в надежде с нашей помощью подтянуть *их* до нашего уровня. Но это оказалось невозможным. Ты погляди вокруг, что делается рядом с нами! Оаннес-Энки, друг Осириса, прикинулся рыбоном, и лишь тогда ему поверили. Ты понимаешь, что это значит: чудищу, мутанту, больше веры, нежели живому человеку! Кецалькоатль, сделавший для *них* больше, чем кто-либо другой, бежал, его страной завладел Тескатлипока, мутант Сынов Белиала, переживший Катаклизм. Похоже, такая же судьба ждет Виракочу, хотя наш брат Осирис помогал и ему. Даже в Гиперборее, где Миссия казалась наиболее успешной, титаны не смогли придти к единству, а нынче, как тебе известно, Кронос с Реей едва удерживают власть, враждуют меж собой, и кто придет им на смену, неизвестно... Как можно все это не видеть и не понимать!
      "Он прав, -- подумалось мне. -- Мы обязаны учиться. Но, уподобившись титанам, мы не найдем другой судьбы. А этого Сет, боюсь, не разумеет".
      -- Пойми, родная, Исис больше не та Исис, которую мы знали, -- еще сказал Сет. -- Исис стала угрозой. Избавившись от Исис, мы отвратим угрозу. Иначе... я даже думать не хочу, что "иначе"!
      -- А я думаю о том, как много убивать тебе придется, чтоб отвращать угрозы...
      "Вы не найдете Исис и ее ребенка, -- подумала я. -- Та, кто способна собрать и оживить мертвеца, без особого труда схоронится от тебя и твоих ищеек!". -==12==
      Увы, я оказалась права -- они не нашли Исис, хотя Сет подключил к поискам самих Детей Единства. И в положенный срок родился мальчик, Гор.
      Другой положенный срок минул, и случилось худшее: юный Гор, сын Осириса и Исис, предъявил свои права на власть.
      Вместе с ним вернулась Исис.
      -- Я не уступлю мальчишке, рожденному от мертвеца и воспитанному матерью, утратившей разум, единственно ради мести мне, -- заявил Сет.
      Муж лишь догадывался о том, что я знала точно. Я разыскала место, где Исис совокуплялась с воскрешенным ею Осирисом, и вызвала Память Земли. Отсеяв ненужное, я увидела ту картину. Когда уже все было кончено, Осирис сказал, глядя на Исис:
      -- Пусть вырастет это дитя в любви и сострадании. Пусть оно продолжит Миссию. Пусть оно простит Сета; не допусти, Исис, чтобы наше дитя оспаривало у Сета власть. Ибо, свергнув Сета, как Сет сверг меня, наше дитя станет не мной, а Сетом... -==13==
      -- Почему ты пренебрегла последней волей Осириса? -- спросила я у Исис.
      Она странно посмотрела на меня.
      -- Откуда у тебя такие мысли?
      -- Я видела все, Исис, -- и показала ей картину.
      -- Ты ничего не видела, Нефтис, сестра! -- резко бросила она. -- Этого не было, а было совсем другое! Осирис взял с меня... и с нашего ребенка слово поквитаться с Сетом.
      "Поквитаться"... Таких слов мы не знали прежде. Я прошептала:
      -- Осирис не мог... То, что я видела, -- правда! Исис, сестра, зачем ты лжешь мне?
      -- Я поняла, -- сказала Исис, -- морок тебе послали Великие Древние. А ты-то и поверила, наивная, что это правда. Ты всегда была излишне доверчивой, сестра.
      Я попыталась обнять ее. Она отстранилась.
      -- Исис, родная, подумай сама, что ты говоришь. Как могли Великие Древние "послать" мне морок, в котором бы звучали слова любви? Они не знают таких слов!
      -- О-о, -- усмехнулась Исис, -- это ты не знаешь, злополучная сестра, насколько демоны коварны! -==14==
      Мои попытки примирить Сета с Исис и Гором оказались бесплодными. Их не впечатлили даже ужасные события в Гиперборее, о которых мне стало известно из первых уст: титанида Мнемосина, сестра и посланница Кроноса, прибыла к нам просить помощи против восставших детей Кроноса и Реи, называющих себя олимпийцами.
      Признаюсь, я так и не поняла, почему Сет отказал ей. А может быть, он просто не успел. Мнемосина еще была у нас, когда стало известно, что так называемые олимпийцы одержали верх, а титаны заключены в Тартарову полость.
      Я долго не могла поверить в это: как можно было бросать Прикоснувшихся к Истине прямо в объятия Великих Древних?!
      Сет тяжело переживал поражение титанов. Однажды он сказал мне:
      -- Смотри, Нефтис, какая удивительная насмешка Истории! Отныне Миссией в Гиперборее ведают юнцы и юницы, понятия не имеющие о любви Аммона. Что для них любовь Аммона, для тех, кто не постыдился призвать на помощь циклопов, гекатонхейров и прочих мутантов, созданных Сынами Белиала! Скажи, Нефтис, какой любви могут научить *их* такие "миссионеры"?.. Запомни, родная, -- он тяжело, мучительно вздохнул в этот момент, -- если мы позволим Гору повторить успех Зевса, тем самым будет признано, что Миссия провалилась повсеместно. -==15==
      К счастью, нам хватило сил и воли не допустить открытой войны, подобной гиперборейской. К счастью, у нас был Ра, и мне с трудом, но удалось убедить сначала Исис, а затем и Сета уведомить великого учителя о наших проблемах.
      Вскоре корабль Ра появился над нами, и мы поднялись к нему. Великий учитель выглядел совсем беспомощным, так что казалось, вот-вот ему будет дарована милость покоя. Нам оставалось лишь надеяться, что астральное тело Ра меньше повреждено временем, нежели физическое; мы нуждались в верховной мудрости вождя.
      Увы! Совет скоро превратился в представление, а Ра как будто поощрял все новые и новые словопрения. По совету проницательного Птаха я решила соблюдать нейтралитет, чтобы сохранить свое влияние при любом исходе дела. Ибо, если победит Гор, Исис, как любящая мать, не сможет удержать его в пределах Миссии, а я -- смогу. А если победит Сет, я также смогу добиться уважения к проигравшим.
      Чаша весов колебалась то в одну, то в другую сторону. Однажды Сет начал свою речь такими словами:
      -- Что до меня, то я -- Сет, сильнейший среди сильных. И если кто в том усомнится, я поступлю с ним, как с Осирисом.
      Но в этот день решения ему добиться не удалось, а на следующий Гор и Исис выдвинули не менее основательные аргументы.
      И так -- день за днем, год за годом...
      Мне казалось, Ра нарочно затягивает процесс, получая от наших споров какое-то странное удовольствие. И не одной мне так казалось. Многие уже втайне посмеивались над Ра... и осуждали меня -- ведь именно я надоумила призвать в судии учителя...
      Пока мы спорили на орбитальном корабле учителя, делами на Земле никто не занимался.
      И это -- наша Миссия?!
      Недовольство нарастало -- и прорвалось там, где никто не ждал. Маленький Ваба, которого прежде никто в расчет не принимал, выскочил со своего места в задних рядах, и крикнул Ра: "Твое святилище пусто!".
      Мы обомлели. И тут же поняли, что если Ра не будет, мы все передеремся. Ра нужен нам любым. Вабу быстро водворили на место, однако оскорбленный учитель прервал процесс и удалился к себе. Как ни старались мы, уговаривая его вернуться, он нас не слушал. Можно было подумать, ужасные слова сказали хором, а не один лишь глупый Ваба!
      Не знаю, сколько это длилось: я потеряла времени счет. Дело кончилось тем, что Хатор удалось уговорить Ра вернуться и возобновить процесс. Я спросила у Хатор, как она это сделала, и Хатор ответила: "Старый-то он старый, но удовольствия всякие любит!".
      На этом исчерпалось мое терпение; испросив у Ра позволения, я возвратилась на Землю. В сущности, мне уже было все равно. Что бы там ни постановил Ра, это уже ничего не изменит... -==16==
      А конца все не было. Никто не хотел уступать, и Ра почему-то никак не отправлялся туда, где ему самое место. Может быть, он надеется всех нас пережить?
      И вот, когда мне уже начало казаться, что процесс затянулся навечно, стало известно о возвращении Исис и Гора.
      Сета с ними не было.
      Он проиграл.
      Как сказала мне Исис, Ра велел ему оставаться на корабле.
      Она опять солгала. Было иначе -- Птах рассказал мне, как.
      Отчаявшись когда-либо выиграть процесс, Гор, нетерпеливый, равно все в его возрасте, подстерегает Сета и убивает его. Все потрясены и возмущены, и особенно Ра, лишившийся своей забавы, одна лишь Исис говорит сурово: "Чему ты гневаешься, о мудрейший Ра? Мой сын так поступил с моим братом, как мой брат с моим мужем и как обещался поступить с другими. Не лучше ли восславить моего сына, отвратившего от нас угрозу, и благословить его на продолжение Миссии?". -==17==
      -- Ты напрасно печалишься, Нефтис, сестра, -- говорила Исис, -- все худшее позади! Вместе с тобой я оплакиваю Сета, нашего брата, который, увы, оказался недостоин Миссии. Но мы должны смотреть вперед, туда, где светит нам любовь Аммона. Любовь и мир восторжествуют на земле, и волей Ра владычествовать будет сын мой, Гор. Его правление будет длиться вечно, покуда существует этот мир, покуда есть Аммон, дарящий нам любовь и радость...
      Она вся светилась, говоря эти слова. Я давно не видела ее такой прекрасной, одухотворенной, ласковой. Но слова ее меня разили. Я старалась понять Исис -- и не понимала!
      -- Ты сказала, Гор будет править вечно? Я не ослышалась?
      -- О да, -- лучисто улыбнулась Исис. -- Довольно нам переворотов. Гор будет править, и до смены мира никто не посягнет на его власть!
      Эта была какая-то бессмыслица; Исис, потеряв Осириса, которого любила беззаветно, вне всяких сомнений, повредилась рассудком...
      Опасно было с нею спорить, но я должна была понять.
      -- Даже Родители не жили вечно, -- опасливо заметила я. -- И Ра когда-нибудь умрет. Живем мы долго, но мы смертны. Поэтому и Гор, твой сын, когда-нибудь... отправится к Родителям.
      Я ожидала возражений, но Исис только улыбнулась и легко кивнула.
      -- Конечно, Гор умрет, -- согласилась она, -- и это значит, ему придет на смену новый Гор.
      Вдруг до меня дошло: не будет конца власти Гора, ибо всякий новый властелин, называясь Гором, продолжит династию...
      -- А прежний властелин будет Осирисом, владыкой мертвых, -- сказала Исис. -- Теперь ты понимаешь, милая сестра?
      -- Но это же обман! -- воскликнула я. -- Кого ты хочешь обмануть, сестра? *Их*? И это назовешь любовью?!
      -- Любовь не есть пустая правда, -- терпеливо молвила она. -- Вот, например, Аммон. Он -- свет любви для каждого из нас. Однако если ты приблизишься к нему, его лучи сожгут тебя, как огонь сжигает неразумных мотыльков. Здесь то же самое. Важна не правда, жгущая сердца, а память о ней, и это не одно и то же!
      -- Память? Пусть так. Я говорила Сету, я его предупреждала... жди суда потомков, ты, убивший брата! Что говорила мужу, то повторю тебе, сестра: и Гор, убивший дядю, суда потомков не избегнет!
      -- Ты ничего не поняла, Нефтис. Я повторяю: важна не правда, а память о ней, и это не одно и то же. А память оставляет тот, кто победил.
      Теперь я поняла. Но все во мне протестовало. Убить и скрыть убийство -гораздо хуже, чем убить.
      -- Ты никого не сможешь обмануть, -- сказала я. -- Ведь все мы знаем, кто есть кто и что есть что!
      Исис таинственно усмехнулась, и в этот момент вошел Анубис. Я не сразу поняла, что это он, мой сын, потому что могучий торс его был залит кровью, а голову прикрывала маска собаки...
      -- К чему этот мрачный наряд, Анубис?
      -- Прости, мама, -- услышала я, а следующие его слова обращались не мне, а ей: -- Все кончено, владычица Исис. Они мертвы.
      Сердце мое, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Я вскочила с ложа и воскликнула:
      -- Мертвы?! О ком он говорит? Я требую ответа!
      -- Анубис говорит о врагах моего сына. О тех, кто мог поддаться чарам и навредить нам в Миссии. Они ушли к Родителям, и разве это не прекрасно?
      У меня кружилась голова от этих новостей, но я нашла в себе силы пообещать:
      -- Сегодня же я отправляюсь к Ра! И он узнает, как твой сын распорядился властью!
      Исис кивнула:
      -- Предвидела я это, что ты захочешь к Ра. Но он уже не там, где ты надеешься найти его. Перед возвращением на Землю я умертвила Ра.
      -- Ты -- умертвила -- Ра?!!
      -- Клянусь Аммоном, это правда. Ра больше был не нужен. Он мешал Миссии. Это понимали все. Но не все понимали, кто еще мешает Миссии. Они ушли вослед Ра. К Родителям... Опасность миновала: теперь они не поддадутся чарам! Хвалю тебя, Анубис. Ступай и ты... к Родителям.
      Туман расстилался перед моими глазами.
      -- Исис... сестра... как же это? Как можно убивать невинных, по одному лишь подозрению о чарах?!
      Словно во тьме, я увидела, как где-то в мглистой дали Исис передернула плечами, и услышала ее спокойные, уверенные слова:
      -- Иначе поздно будет, милая. Нельзя нам допустить, чтобы любой из нас поддался чарам.
      Я попыталась вырваться из мертвого тумана... я сильная... я богиня!
      Я не смогла.
      Лицо Исис таяло вдали, но я еще слышала ее:
      -- Прости, Нефтис, сестра, но ты тоже мешала Миссии... и поэтому ты тоже отправляешься вослед Ра.
      -- Убийца... -- шептала я. -- Вовек не смыть тебе и Гору кровь нашу с тел своих...
      -- Нет-нет... Причем тут Гор? Вся кровь на мне. Я приказала, я убила... Все началось с меня и мной закончится. Я тоже ухожу вослед, сестра... А Гор начнет сначала... И будет править вечно... Ему никто не сможет помешать... Он разберется и оставит память... И это так прекрасно... Мы победили... Наша Миссия успешна...
      Это говорила Исис, мудрая Исис, лучшая из нас.
      Меня всегда восхищало ее терпение.
      Когда все отчаялись, она нашла решение.
      Исис во всем оказалась права. А Сет -- неправ. Он говорил: мы разные, мы и *они*. Неверно: мы ничем не отличаемся от *них*.
      НИЧЕМ.
      Чего и требовалось добиться.
      Так завершить Миссию, как завершили мы, могли только *они*.
      Одно осталось непонятным: зачем Родители нас забирали к Звездам? Зачем растили и учили? Зачем хотели, чтоб *их* учили мы? Это была какая-то игра?!
      Я хотела спросить у мудрой Исис, которая летела следом, но уже не смогла.
      Ну что ж, спрошу у самих Родителей, как только доберемся.
      Прощай, Аммон... -==Официальная генеалогия девяти главных богов Египта (эннеады):==
      Ра => Шу + Тефнут => Геб + Нут => Осирис, Исида, Сет, Нефтида.
      Ра -- отец и царь богов, бог солнца и огня.
      Шу -- бог воздуха.
      Тефнут -- богиня влаги.
      Геб -- бог земли.
      Нут -- богиня неба.
      Осирис -- бог загробного мира, владыка мертвых.
      Исида (Исис) -- богиня плодородия, покровительница женщин.
      Сет -- бог чужих стран, пустыни, покровитель зла.
      Нефтида (Нефтис) -- богиня-покровительница дома.
      А также: Гор, сын Осириса и Исиды, -- бог-фараон.
      Сергей Буянов
      Осень No 20
      (АД. БУДУЩЕЕ. ВИНСЕНТ.)
      Рассказ
      Часы идут куда-то по стене и ведут меня за собой. Я знаю куда и чувствую - мы все ближе и ближе.
      Удар спички о край коробка и я прикуриваю. И успеваю скурить сигарету, пока спичка горит. Или я курю слишком быстро, или секунда тянется слишком долго. От огня пальцы начинают желтеть, от дыма покраснели глаза. Бросаю и спичку, и окурок.
      Удар выросших из чьих-то пальцев когтей заставляет взвизгнуть стекло окна за моей спиной. С надеждой оборачиваюсь, вспышка молнии видимостью света разочаровывает: всего лишь ветер играет веткой дерева. А на ветке листья мокрые - идет дождь, а на ветке цвета красный и желтый - осень. А на дереве листьев мало - скоро зима.
      Бой капель в окна и в крышу - дождь. А в дверь бьет ливень. Или нет, это кто-то хочет войти. Я иду открывать. Впускаю кого-то, но в прихожей темно, и я различаю только, что это девушка.
      - Дайте закурить, - просит она. Я подаю ей сигарету и спички.
      - Курите.
      Она берет спичку, чиркает о коробок. Спичка загорается, выскальзывает из дрожащих пальцев замерзших рук и начинает падать. В ее свете я успеваю различить, что одета девушка не по погоде: рубашка желтого цвета, красные спортивные брюки, зеленые кроссовки. Спичка падает в лужу у ее ног и гаснет.
      - Идите в комнату, - говорю я. Осторожно ступая в темноте, гостья уходит. Я остаюсь, подбираю с пола спичку и вытираю лужу.
      Стук упавшей на пол вазы доносится из комнаты. Я вхожу туда и включаю свет. И вижу отблеск в зелено-желтых глазах, и запах лежащего в осколках вазы цветка теряется в аромате, исходящем от пышных рыжеватых волос.
      - Извините, что не включил свет сразу, - говорю я.
      - Давайте поставим его в другую вазу, - девушка подбирает цветок, он отражается в ее глазах. Я представляю, как красиво он выглядел бы в ее волосах: синий на красных.
      - У меня нет другой вазы.
      - Ну тогда дайте банку или бутылку.
      - Нет, такой цветок не может стоять в банке. Лучше я оставлю его для гербария. - Беру цветок и без сожаления прячу меж листов большой книги: он успел надоесть мне за те три месяца, которые стоял в вазе.
      Удар о пол разбившейся капли. Капля упала с капюшона девушки, который она держит в руке. Он спас от дождя волосы, но вся одежда промокла. Там, куда она наступает, остаются влажные следы.
      - Вам надо переодеться, - говорю я. - Да, если можно.
      - Но у меня нет другой одежды, кроме той, которая на мне.
      - Что же делать, мне холодно.
      - Если хотите, я дам вам свою рубашку.
      - Давайте.
      - Идемте, - говорю я , и положив книгу с цветком на стол, направляюсь в соседнюю комнату.
      Стук упавшей на пол книги заставляет меня обернуться. Проходя мимо стола, девушка задела книгу, и та упала. Я вижу, как выпадает цветок. Сухой стебель ломается в ее дрожащих пальцах, лепестки осыпаются.
      - Ничего страшного, - говорю я. Собираю лепестки, беру сломанный стебель и опять вкладываю в книгу.
      - Странная книга, - говорит девушка, с интересом разглядывая толстый том. Он весь белоснежный, и обложка, и страницы, только на корешке стоит черная цифра "20".
      - Мне ее подарили девять месяцев назад, в последнюю ночь зимы.
      - Девять месяцев?
      - Да, ночь в ночь девять месяцев назад было начало. А сегодня конец, говорю я, увидев, что на страницах, между которыми лежал цветок, остался его зелено-синий отпечаток. - Ее уже можно поставить туда, - я убираю книгу на полку, где по порядку стоят точно такие же, с номерами от 1 до 19.
      - Идемте, - я провожаю девушку в соседнюю комнату, снимаю рубашку и оставляю ей.
      Стук закрывшейся двери. Пока девушка переодевается, я собираю осколки льда и вытираю мокрые следы. Вазу мне сделали из последней весенней сосульки. Все чисто и сухо. Возвращаюсь в спальню. Девушка бросила мокрую одежду на пол, от нее расползается лужа. Сама гостья в моей рубашке стоит перед зеркальной дверцей шкафа.
      - Мне не идет белый цвет, - говорит она, разглядывая свое отражение.
      - Это цвет траура, он идет только покойникам и новорожденным.
      - Тогда почему вы носите белую рубашку?
      - У меня сегодня день рождения, мне двадцать.
      - Поздравляю, - говорит она и целует. Щекой я чувствую, какие у нее холодные губы.
      Стук пульса у нее на запястье.
      - У вас холодные руки.
      Стук ее сердца.
      Ты холодная.
      Стук ее шагов. Она идет к камину и разжигает огонь. Она разжигает в вазе камина цветок огня.
      Удар о пол упавшего тела. Я вскакиваю с постели и бросаюсь к девушке. Она лежит, запрокинув голову, закатив глаза. В глазницах - одни только снежные белки. Она выдыхает последний вдох. Все.
      Удар часов. Последний, двенадцатый удар часов. С календаря падает лист: 30 ноября. Последняя ночь осени, последняя дочь осени ушла. Я беру с кровати свою белую рубашку и закрываю ею лицо девушки. Не видно ни глаз, ни волос. Все белое. Теперь ей идет белый цвет. А за окном белый снег. Зима. Скоро все станет белоснежным, как страницы книги. Книги с номером 21, которую мне подарят ровно через три месяца, 28-го февраля.
      Я сажусь перед камином и смотрю в огонь. В последнюю ночь зимы я подумаю: мне надоело это пламя.
      14 января, 1995
      Вадим Филиппов
      Вор
      - Дьевка, хдье папа? Дьевка! Гаварьи, или пух-пух! - худой фриц нависал над Верой, махая перед ее лицом пистолетом и источая приторный запах мужского лосьона.
      Вера все плотнее вжималась в угол сарая. Единственной ее мечтой было это исчезнуть, испариться. Казалось, этот кошмар не кончится никогда. А фриц орал и орал, пока Вера сама не закричала от беспомощности и страха, и...
      И проснулась. Но проснулась уже Вера Степановна, женщина, разменявшая шестой десяток лет. Она еще немного полежала, вглядываясь сквозь полумрак в темный ковер на противоположной стене - такой, до боли, родной и домашний. Глубоко вздохнула, сбрасывая с себя остатки кошмарного сна, и села, стараясь ногой нащупать тапочки. Более сорока лет мучал ее этот сон с завидным постоянством, возвращаясь вновь и вновь.
      Ее муж, Ефим Викторович, развалясь на другой стороне кровати, во всю мощь своего горла, раскатисто храпел. Духота в комнате стояла неимоверная. Потому-то и снится всякая гадость.
      - Фим, а Фим! Повернись набок-то! Грохочешь на всю квартиру! Да повернись же! Внука разбудишь! Зайковский, ты меня слышишь? По-вер-нись! Вера Степановна тормошила мужа, пока тот, мыча что-то нечленораздельное, не подчинился. Хрюкнув на прощание, он уткнулся носом в стенку и стало тихо. Только древние ходики мирно щелкали на стене.
      Степановна встала, накинула халатик, бросила взгляд за окно. А там снег валил, синий в темноте. Женщина улыбнулась и прошептала:
      - Первый снег! Вот Васька-то завтра будет рад-радешенек! Что-то в это году снежок припоздни-и-ился. - Счастливо вздохнув и побрела в туалет.
      Сначала заглянула в комнату к внуку. Как он там?
      Ваську, на выходные, дочка с сыном всегда к бабе и деду "забрасывали". А тот и рад - шибко его здесь любят. Дочка иногда ругается, что закармливают здесь внучка. Сладости, вишь, горой! Васька потом всю неделю житья не дает просится к старикам. Ну и пусть лакомится - расти ему надо. Шесть годков, а малой такой!
      Возвращаясь в спальню, Степановна услышала шорох в подъезде, да звяканье какое-то.
      - Ой! Да не уж-то вор? - женщина тихо подошла к двери и приложила ухо. В глазок глядеть не стала - еще ширанут чем-нибудь. Мало ли случаев было? Точно - кто-то там возится. У Степановны так и похолодело все внутри. Бежать что ли мужа будить? Ага, его сейчас разбудишь - спит как сурок! В подъезде скрипнула чья-то дверь и стало тихо.
      - К Михайловскому залез, паскуда! Надо звонить в милицию! - Вера Степановна накинула старенькое пальто, обулась - единственный телефон был на улице, через дорогу. Взяла в руки оружие самозащиты - мужнин валенок, тихо приоткрыла дверь и выскользнула на площадку. В нос ударил запах картофельной кожуры - следы последнй ссоры Степановны и Михайловского. Ссорились они часто.
      Летом, например, сосед своего пса выгулял на цветочной клумбе у подъезда. Клумбу эту Степановна выхаживала всю весну. Ирод какой! Совсем совесть потерял. Она значит на карачках ползала, по-уши в грязи, а его, значить, пес, помять все и загадить должон?
      А недавно Васька мусор выносил, да и просыпал картофельные очистки на лестнице. Степановна уже собралась пойти собрать, а тут Михайловский явился и потребовал убрать немедленно мусор. Хам, а? Из упрямства, не стала убирать. Хлопнула перед его лицом дверью - сам уберет, если не нравится!
      Дня три уж валяются очистки на лестнице и ни кому до них нет дела этаж у них последний, а на площадке только их две квартиры...
      Но сейчас не до ссор - вор залез! А потому женщина переступила через мусор и понеслась вниз по лестнице. И откуда только силы взялись - в ее-то годах? Вспомнилась, наверно ее партизанская молодость, вся ненависть к врагу - вот и бежала она, пока не выскочила на улицу.
      Холодный ветер тут-же вцепился в волосы Веры Степановны, разметал их, обсыпал снегом. Нагнувшись супротив ветра, посеменила Степановна к телефону. Ветер метался вокруг, стараясь распахнуть пальтишко старой женщины.
      - Ох! Я свою крвартиру-то не закрыла, дура старая! К нам то ж залазет, выродок! - Степановна от этой мысли встала, как вкопанная. Оглянулась на свои окна. Те грустно смотрели на женщину темными стеклами, а вот...
      А вот у Михайловского горел свет! Смутное воспоминание шевельнулось где-то в голове:
      - Вроде сын сегодня должон был приехать к Михайловскоу с севера? прошептала Степановна, - Точно! Старик Михайловский еще кому-то из соседей днем хвалился! Ой, правда!
      Женщина запрокинула голову на встречу снегопаду и тихо засмеялась над собственной глупостью.
      Обратная дорога тяжело ей далась - и как это она вперед бежала?
      За дверью соседа слышен был молодой мужской басок, хихиканье Михайловского и хлопанье дверцы холодильника. Улыбнувшись, Вера Степановна вернулась в квартиру, которая встретила ее тишиной, покоем и нарастающим храпением Ефима Викторовича...
      На следующее утро в окна старой квартиры на пятом этаже, заглянуло солнце, залив прозрачными и теплыми лучами скачущего по комнатам пацана Ваську:
      - Снег! Первый снег! Деда, вставай! Все белое-белое! Пошли гулять!
      Заглянуло солнце и в подъезд, где старая женщина отскребала совочком примерзшие картофельные очистки. Так родился день. Новый, морозно-чистый, несущий всем мир, день!
      1991 г. Орск.
      Екатерина Маслова
      Последний шанс
      *Ищущим друг друга...*
      Он сидел в машине уже рано утром, еще даже не рассвело. Утренний зимний мороз, как маленькое назойливое насекомое, забирался за воротник куртки, лез в рукава, казалось, он специально ищет малейшую возможность добраться до голого тела, достать его и укусить побольнее. Было уже часов восемь утра, но ночь даже и не собиралась сдавать своих позиций. По земле шустрой змейкой бежала поземка, - ветер хватал куски сугробов вдоль дороги, разбивал их на крохотные снежинки и заставлял вертеться в затейливом танце. Было слишком зябко, слишком хотелось спать, но одна только мысль о том, что уже ничего нельзя изменить, что все кончено, разбивала последние осколки сна. Впереди светофор зажег красный свет. Он остановился, поежился, попытался потеплее укутаться в куртку, но это не помогало. Каждое движение давало холоду новые возможности забраться поглубже в одежду. Печка работала неважно. Он достал из кармана пачку "Ротманса", вытащил сигарету и долго искал зажигалку. Зажегся зеленый свет. Он поехал дальше по пустынному шоссе, продолжая искать зажигалку. Наконец, он нашел ее и прикурил. Впереди зажегся красный. Он остановился у светофора и сидел, глядя в одну точку перед собой. В темноте ярко светился оранжевый конец сигареты. "Это последнее напоминание о солнце, которое больше никогда не взойдет, - подумал он, - По крайней мере, для меня точно". Загорелся зеленый свет, но он, не замечая его, продолжал стоять, мрачно глядя на горящий конец сигареты. "Люди, вы еще не знаете, солнце больше никогда не взойдет", - кричал он про себя. В кармане затрезвонил телефон, это было слишком неожиданно, как звонок будильника. Он словно проснулся, посмотрел по сторонам и не мог понять, где он, почему так темно, почему не включены габариты, почему он стоит, когда горит зеленый свет. Его машина со стороны выглядела более чем странно: черная, без огней, словно призрачное видение в темноте, образ "Летучего голландца" на колесах. Телефон продолжал настырно звонить. Он включил габариты, собрался тронуться, но загорелся красный свет. Он медленно нашел телефон в кармане, достал его. Телефон продолжал звонить. Он неуверенно посмотрел на него, потом открыл и приложил к уху.
      В телефоне была тишина, только шумы, как обычно. Он немного подождал. В телефоне было тихо. Он решил выключить его, нерешительно опустил руку, но потом быстро приложил трубку к уху.
      - Алло! Алло! Говорите, я вас слушаю!
      После продолжительной паузы, раздался громкий скрипучий, до безобразия неприятный голос:
      - Ты никого не слушаешь! Ты никогда никого не слушаешь!
      - Алло! Алло! Кто это?!! Отвечайте!!!
      - Солнце никогда для тебя не взойдет больше! - продолжал кто-то скрипеть. - Это был твой последний шанс, и ты упустил его. Ты больше никогда не увидишь солнце!
      - Алло! - закричал он, - Алло! Кто это?!! Что за шутки!! Кто это?!!
      На другом конце провода заиграл "Реквием" Моцарта. Он выключил телефон и сидел, потрясенный услышанным. Светофор в очередной раз переключил цвета. Начинало светать. Угрюмое утро неохотно просыпалось. Он включил радио, но не смог поймать ни одной волны, только шумы. Он стал искать кассеты, все что угодно только бы не сидеть так одному в тишине и в темноте. Но кассет не было. Он вспомнил, что вчера... или несколько дней назад выбросил все кассеты. Они все напоминали ему о том, что его последний шанс упущен. Наконец, он нашел одну на дне бардачка и, не глядя, ткнул ее в магнитолу. Долго была тишина, а потом громкий скрипучий голос:
      - Что, дружок, страшно одному в машине на пустынной дороге? Страшно одному в городе, где ты никому не нужен, никто тебя не ждет? Ты упустил свой последний шанс! Солнце для тебя никогда больше не взойдет! Ты всегда теперь будешь один! А когда ты умрешь, никто не заплачет, никто не придет на твои похороны! Тебя, наверняка, даже и не похоронят! С тобой покончено, дружок!
      А дальше смех, гадкий скрипучий смех...
      Он выдернул кассету, открыл окно, выбросил ее и, не обращая внимания на красный свет светофора, резко рванул вперед.
      "Что же произошло?! - думал он. Его даже не так волновало, кто это звонит, а почему он упустил свой последний шанс, нельзя ли все исправить.
      Мозг рационально сканировал все мыслимые и немыслимые варианты повторения, возврата потерянных возможностей, и каждый раз выдавал четкий ответ: "НЕТ!!!" Но в душе теплилась маленькая надежда, словно росток ландыша под снегом. Вдруг на все эти миллионы "НЕТ" существует даже не "ДА", а "может быть". Может быть, еще не поздно все вернуть, может еще у него есть шанс. Один на десять тысяч миллиардов, но есть???
      Он мчался по шоссе, не разбирая дороги, не останавливаясь на светофорах. Он мчался навстречу серому грязному утру. Оно наступало, мрачный свет лился сквозь тяжелые тучи. Не было не то, что намека на солнце, не было даже мысли о его возможном появлении.
      Он несся по городу, мимо домов, но ни в одном из них не было горящего огня. На улицах не было ни машин, ни прохожих. Это был чужой безлюдный город. Но там были и горящие окна, и люди на улицах, и машины... Но он их не видел, потому что они его не видели. Они были невидимками друг для друга: Он и реальный мир. Он был за пределами этого мира, этот мир выкинул его, словно чужеродный организм, словно вирус, от которого надо избавиться.
      И он, наконец, понял - это АД. Это место, где тебя никто не любит. Это место, где ты один, где пусто, холодно и где никогда не бывает солнца. Это был АД.
      Он ехал и не мог понять, что делать дальше.
      В кармане зазвонил телефон. Он долго не решался достать его, но потом достал и приложил к уху. Громкий скрипучий голос сообщил ему:
      - Посмотри на заднем сиденье, дружок!
      Он инстинктивно обернулся. Сзади на сиденье лежал старый чемодан, крышка была закрыта, но защелки расстегнуты.
      - Подними крышку! - командовал скрипучий голос.
      Он машинально поднял крышку. Там лежал пистолет, разные баночки с какими-то таблетками, порошками и жидкостями, большой охотничий нож, веревка, завязанная петлей.
      - Что тебе больше нравится? - спросил неизвестный собеседник.
      - Я не буду этого делать! Я тебе не верю! Это был не последний шанс! У меня есть еще! Я найду ее и докажу тебе это!
      Он выключил телефон и убрал его. Затем он остановился на обочине и стал рыться по карманам. Он нашел две записные книжки и разные бумажки с адресами и телефонами.
      "Не может быть, - подумал он, - что никто из них не помнит меня, может быть даже кто-то любит меня. Я найду ее и докажу, что есть еще шанс".
      Он достал телефон и стал набирать первый попавшийся номер.
      - Алло! Алло, Марина? Марина, это Саша, помнишь меня?
      На другом конце провода женский голос повторял:
      - Алло! Алло! Алло, вас не слышно! Алло, вас не слышно, пожалуйста, перезвоните!
      Она повесила трубку.
      "Ничего, - подумал он, - это первая попытка, а у меня телефонов немеренно".
      Он стал набирать все номера по очереди, но всегда получалось одинаково - его никто просто не слышал.
      Он решил, что неисправен его телефон, вышел из машины и пошел звонить из автомата. Но все повторялось. Какой бы девушке он не звонил, его никто не слышал. Его просто не слышали!
      Начинало темнеть.
      "Странно, - подумал он, - с тех пор, как рассвело, не прошло и получаса. Почему темнеет?"
      Он посмотрел на часы. Минутная и часовая стрелки быстро-быстро вращались, как будто кто-то специально крутил их. Он попытался исправить часы, но не смог. Стрелки вращались все так же быстро. Наконец, он понял, даже время против него, оно бежит слишком быстро.
      Окончательно стемнело.
      Людей на улицах, машин, света в окнах так и не появилось.
      Истошно завывал ветер, мелкий колючий снег срывался с верхушек сугробов, словно пена с морских волн, и залеплял глаза, ветер лез за шиворот. Было мерзко, холодно и слишком жутко.
      Он сел в машину, габариты так и оставались включенными.
      "Море, - вспомнил он, - у меня еще осталось море, я поеду к нему. Оно и я... И нам никто больше не нужен. Не нужно ничьей любви!"
      Он улыбнулся, радуясь принятому решению, и поехал из города. Шоссе должно было вывести его на загородную магистраль, а там 15 часов по скользкой дороге и он у моря... Город не заканчивался. Бесконечные вереницы домов тянулись и тянулись по обеим сторонам дороги. Город не заканчивался. Он стал всматриваться в названии улиц... Здесь он уже был! Он ездит по кругу!!!
      Зазвонил телефон. Он быстро достал его из кармана.
      - Алло! Это ты? Что происходит?
      - Ты больше никогда не увидишь солнца, а про море просто забудь. Ты навсегда заключен в этом городе без людей, ты заключен в эту зиму, в эту бесконечную череду ночи и сумерек! Тебе не выбраться! Ты уже мертв!
      И смех, громкий скрипучий смех...
      Он выключил телефон.
      "Что же делать? Неужели это действительно так???"
      Уже рассвело и снова темнело. Ему захотелось есть. Впереди он увидел горящую вывеску бара. Он поставил машину у обочины и вошел в бар. В баре были люди. Некоторые сидели за столиками, некоторые стояли у стойки с кружками пива, в центре бара кто-то даже танцевал. Но было тихо. Не было музыки, люди не произносили ни слова, они просто шевелили губами. Было очень тихо.
      Он повесил куртку в гардероб. Может он оглох? Он хлопнул в ладоши. Получилось громко. Охранник, стоявший у входа, вздрогнул и стал оглядываться по сторонам. Его охранник не видел. Его никто не видел.
      Он сел у стойки, и взял с нее кружку пива. Никто его не видел. Пиво в пустом желудке напомнило ему, зачем он пришел. Он поймал официантку за руку. Та шарахнулась и с ужасом уставилась на него.
      - Принесите мне яичницу, пожалуйста, и два хлеба!
      Официантка, глядя на него широко открытыми от ужаса глазами, молча кивнула и убежала на кухню.
      Он повернулся лицом к танцующим. Сидеть в баре, где тебя никто не видит, где ты не слышишь чужие голоса, где даже музыки не слышно, хотя музыканты на небольшой сцене старательно щипали струны электрогитар и что-то пели в микрофон, было не просто странно. От этого просто мороз по коже. Это было слишком жутко.
      В центре бара танцевали. Немного, человек десять. Одна девушка повернулась и посмотрела на него. Он не ошибся, она смотрела именно на него, ему в глаза. Она посмотрела и улыбнулась ему. Улыбнулась! Именно ему! "Она же видит меня!" - подумал он.
      Он тоже улыбнулся ей. Официантка принесла ему тарелку с яичницей. Бросила перед ним на стойку и убежала, все так же с ужасом глядя на него. "Я что, на приведение похож? Чего эта она так меня испугалась?" - подумал он.
      Он принялся за яичницу, периодически оглядываясь на танцующую девушку. Она танцевала, улыбалась другим мужчинам, иногда оглядывалась и улыбалась ему.
      Когда он покончил с едой и отодвинул тарелку, она подошла к нему. Она улыбнулась и что-то сказала, но он ничего не услышал. В баре было все также тихо. Она вопросительно посмотрела на него.
      - Привет, - все, что смог он произнести.
      Девушка улыбнулась и молча, одними губами ответила:
      - Привет!
      Он помолчал, глядя на нее, и спросил:
      - Ты меня слышишь?
      Она недоуменно подняла брови и что-то сказала, при этом многозначительно кивнув головой.
      Она его слышала, она, должно быть, слышала музыку, голоса других людей в баре и его голос тоже. Но он ничего не слышал.
      Она улыбнулась и пошла назад к танцующим. Он рассматривал ее. Она была абсолютно не в его вкусе. В принципе, как такового вкуса у него не было, он встречался и спал с очень разными женщинами, но эта была абсолютно не его тип. Это он знал точно.
      Но она была одна, кто видел его и кто слышал его, и он не хотел терять этот хоть ничтожный, но все же шанс.
      Когда танец закончился, она подошла к нему. Он спросил:
      - Не хочешь поехать ко мне?
      - Зачем? - молча спросила она
      - Есть бочонок хорошего пива и водка.
      Она неуверенно пожала плечами.
      - Не знаю, можно, конечно.
      Они пошли в раздевалку, оделись, вышли и сели в машину. На улице все так же было темно.
      "Интересно, - подумал он, - сколько уже прошло дней?"
      Он посмотрел на часы. Стрелки двигались уже гораздо медленнее. Может это действительно еще один шанс?
      Зазвонил телефон. Он подумал и достал его из кармана. Скрипучий голос кричал:
      - Ты что делаешь? Ты куда ее везешь? Как ты с ней собираешься общаться? Ты даже не слышишь ее!
      Он выключил телефон, повернулся к ней и сказал:
      - Кто-то ошибся...
      Они приехали в его квартиру. Там царило полное запустение. На полу под слоем пыли валялись какая-то одежда, книги, коробки, пакеты и много другого мусора. Везде лежал слой пыли, кое-где по углам висели кружевные платки паутины.
      На столе стояла бутылка водки и бочонок пива. Водка была на две трети выпита. Они допили ее, запивая пивом.
      Потом он поцеловал ее.
      Он открыл глаза. Похоже было, что наступило утро. Еще одно грязное серое утро.
      Рядом с ним спала девушка. Он посмотрел на нее и неожиданно для самого себя улыбнулся. Девушка заворочалась, просыпаясь, открыла глаза, увидела его, зевнула, прикрывая рот рукой, и, улыбаясь, сказала:
      - Доброе утро.
      И он услышал ее. Он услышал ее голос. Он ответил ей:
      - Привет. Хорошо спала?
      - Отлично.
      Он прижал ее к себе и поцеловал.
      - Останемся в постели на целый день, - сказал он.
      - Да, давай еще немного поспим. Еще рано.
      Он уснул рядом с ней, обнимая ее, уткнув голову в ее волосы.
      Когда они через пару часов проснулись, сквозь темные тяжелые шторы в комнату било яркое солнце...
      Николай Григорьев
      Записки Падающего и Свинья-оракул
      Записки Падающего
      Только что вспомнил, что у меня в сумке есть блокнот, а в кармане ручка. Хоть воздух ( или что это такое ) и свистит в ушах, и иногда меня переворачивает вверх ногами, писать можно. Страх, с которым я жил первое время, не ушел окончательно, но я хотя бы могу думать и шевелить руками.
      Было так - я шел по дороге, по Реутовской улице, я засмотрелся на двух скандалящих теток - и провалился в канализационный - или какой там - люк. Я больно ударился плечом о крышку люка - она лежала с краю - и бедром о стенку какую-то.
      Господи!
      С тех пор я падаю.
      Сначала я вообще ничего не чувствовал от ужаса - не знаю, где летел, потом стало ясно, что это все же колодец: смутно были видны стены, потом они куда-то исчезли, хотя я вижу собстенные руки с странном коричневом свете.
      Я не понимаю, почему я еще не сгорел: дышится нормально - в воздухе есть кислород; скорость большая.
      Господи, господи, господи!
      Что со мной? Где я? -==x x x==
      Часа четыре ничего не писал - сначала кричал, как безумный, проклинал все вокруг, потом было совсем плохо. Сейчас нормально.
      Еще раз - в полшестого вечера я свалился в канализационый люк. Сейчас 8.30 утра. Я продолжаю падать. Ха-ха! Падать - сосотояние невесомости, кручусь в любом направлении...
      Дома, наверное, уже беспокоятся, звонили в милицию. Им и в голову не придет, что я на Реутовскую пошел.
      Удивительно, что не хочется есть и спать. Хотя скучно безумно.
      Где же дно? Я еще вчера, часов в 7, попрощался с жизнью, простил всех и у всех попросил прощения.
      Но где же это чертово дно!!!
      ( четыре строки неразборчиво )
      ... Стране Чудес проваливается в кроличью нору. Не могу вспомнить, что там было на дне, но летели они тоже долго. Хорошее слово "тоже". Хотя если здесь на дне - Страна Чудес наподобие алисиной... Наверное, я стану глубоко верующим человеком. Правда, во что? В улыбку от кота? -==x x x==
      Мне было весело, и около суток я пел песни. Сегодня - третий день моего полета. Есть и пить по прежнему не хочется. Когда я понял, что слюна отлетает достаточно далеко, я решился помочиться, но потом пожалел. Так мы с жидкостью и плевками вместе и падаем.
      У меня очень хорошие часы; что бы я без них делал? А, понял - считал бы плевки, словно звезды, окружил бы себя миллионами этих звезд.
      Почему не хочется пить? -==x x x==
      Произошла куча событий. Я спал. Отключился мгновенно и так же мгновенно проснулся - спустя почти двое суток по часам. Во сне было безумно хорошо, но когда я понял, что продолжаю падать, мною овладело отчаяние.
      Может быть, я умер? Может я не провалился в люк, а меня сбила машина? Хотя я прекрасно помню этот люк, и боль в плече чувствовалась дня два.
      Что-то странное есть в нашем мире - кроме человеческой души. Я абсолютно спокоен, я должен быть счастлив, ведь счастливы дети, не догадывающиеся, что ждет их впереди. Наверху все устроено не так, как я полагал в течении тридцати лет, значит нельзя представить себе жизни и там, внизу.
      Проходят ... -==x x x==
      Боже мой! Вся середина блокнота вывалилась, пока я спал на прошлой неделе. Листочки разлетелись вокруг, я не могу до них дотянутся, они продолжают медленно удаляться.
      Сколько труда в них вложено! Сколько мыслей! Долгие часы размышлений. Верилось - это кому-нибудь пригодится. Я всегда так думал о собственной жизни - даже до падения, хотя теперь мне явственно видна чудовищная абсурдность мира наверху.
      Я - избранный, падающий.
      Я больше не напишу ни строки, я буду творить подобно богу - в мире, неведомом никому, открытом мной, бесконечно глубоком.
      Счастье... -==x x x==
      Прошло двенадцать лет. Я все еще падаю.
      Начинает открываться смысл жизни.
      ( Блокнот найден обходчиком Мосгаза в люке ? 167 по Реутовской улице. Кроме блокнота ничего обнаружено не было ).
      Лето 1994 г.
      Новокосино.
      Свинья-оракул
      Новый, 199... Год, мы встречали дома. Было много гостей, еще больше поздравлений, шампанское и водка лились рекой. Уже почти под утро подъехал Сергей с полудюжиной приятелей, все были сильно навеселе; их встретили радостно, тут же начали хором распевать что-то народное, и я, кажется, нес околесицу, размахивая рюмкой.
      - О, Дима, Дима! - вдруг закричала Светка, жена Сергея, - у нас же для тебя подарок есть!
      ... Вы видели несуразные пластмассовые игрушки времен уже ушедших? Они назывались, если не изменяет память, "пупсики", их негнущиеся руки и ноги можно было выломать из туловища, чем все дети успешно и занимались. В некоторых домах, более или менее многодетных, я видел целые ящики таких кукол, а еще раньше, в дни благословенные, я видел, как дети играют в них два голых пупсика, раскинув ноги ( иначе они сидеть не могли ), видимо, о чем-то очень серьезном беседовали, стукаясь пластмассовыми лысыми головами ведомые рукой очень целеустремленной девочки.
      - Сергей! Где она? - спросила Светка мужа.
      - Да, точно! - он покопался в пакете, выудил розовую пластмассовую свинью и протянул мне. - С Новым Годом!
      Может быть, на моем лице промелькнуло некое недоумение.
      - Уникальная вещь, - тыча пальцем в игрушку, сказал Сергей. - Ее в мой магазин на комиссию принесли. Смотри: "Свинья-оракул".
      В области окорока в пластмассе было выжжено нечто вроде торговой марки: "По повелению использованию подлежит - свинья-оракул". И чуть ниже какой-то очень витиеватый оттиск. У свиньи было, как полагается, четыре конечности, с трудом поворачивающиеся в пазах, сделанных в корпусе. На туловище справа, ближе к голове, торчало какое-то устройство, похожее на щель в кассовом аппарате, откуда вылезают чеки, Сходство особенно бросалось в глаза, потому что щель эта заканчивалась зубчиками - точь-в-точь такими, как используются в кассах, чтобы вручную оторвать пропечатанный чек. Маленькие пластмассовые глаза свиньи были намертво приделаны к голове, зрачки, как у всех таких кукол, были скошены в одну сторону.
      - Спасибо, - сказал я и поставил свинью на полку в прихожей. - Пойдем что ли, выпьем?
      Пьянство отдаляет нас от бездны.
      Через пару дней Новый Год кончился. Сутки мы приходили в себя и убирались в квартире. Лиза нашла свинью на полке и принесла ее мне.
      - Что это такое? - спросила она.
      - Там написано, - ответил я, - это Серега на Новый Год подарил.
      - "Свинья-оракул", - прочитала Лиза, - а что это значит?
      - Ты не знаешь, что такое оракул?
      - Знаю, но это как-то работает?
      - А ты ее что-нибудь спроси, а она ответит, - сказал я.
      Идиот.
      - Какая завтра будет погода?
      Завтра и всегда будет тьма. Будет тоска, переходящая в отчаянье. Будет очень холодно и страшно. Будет слишком много звезд. Будет очень черное небо.
      Свинья слабо затарахтела, и из ее недр через устройство на голове поползла бумажная лента. Мы отпрянули. Потарахтев с полминуты, она затихла. Переглянувшись с Лизой, я с опаской ( ха! "с опаской"!) взял свинью в руки и оторвал бумагу.
      " 6.00. - 18?С. Ветер 7-9 м / с, западный. Давление 140 мм. рт. ст.
      9.00. - 17?С. Ветер 7-9 м / с, западный.
      12.00. - 15?С. Ветер 6-8 м / с, юго-западный ..."
      И так далее, до полуночи.
      С другой стороны от любых проблем может спасти глупость. Я готов перед кем угодно отстаивать эту мысль. Глупость - дар Божий.
      - Вот здорово, - воскликнула Лиза. - Давай еще спросим.
      Она вертела в руках прогноз погоды.
      - Ну, ни фига себе! Давай, давай еще спросим.
      Я все еще не мог прийти в себя.
      - Ну, давай, да.
      - А что? - спросила Лиза.
      - Кто победит на выборах?
      - На каких? - не поняла Лиза.
      - Ну, на президентских, следующих, у нас.
      Свинья дернулась, вылез клочок бумаги.
      "Черномырдин".
      "По повелению использованию подлежит - свинья-оракул".
      В ту ночь мы не спали как раз до шести утра. На термометре, конечно, было - 18?С ...
      Лиза тогда работала в крупной риэлтерской фирме, кажется, менеджером. У меня было свое небольшое дело. В принципе, мы жили в достатке.
      Я поутру на работу не пошел, а Лиза с котировками акций всех активных эмитентов на ближайший месяц умчалась в неизвестность. Через два дня я продал свое дело - в общем, за бесценок; через месяц мы были миллионерами, и по Лизиным подсчетам ( тут она свинье не доверилась ) через 8 месяцев у нас должен был быть миллиард. Она дневала и ночевала на бирже - где-то на теле у нее были спрятаны распечатки от свиньи.
      На этом история могла бы закончиться.
      Потому что с этого начинается безумие.
      Я услышал, как свинья ходит по дому, дня через три после прогноза погоды. Проснувшись от звука цоканья пластмассы по дереву, я замер и почти тут же толкнул Лизу в бок.
      - Ты слышишь?
      - Что?
      - Ходит кто-то ...
      - Кто - свинья, - сонно ответила она.
      - Как свинья? - испугался я.
      - Она и вчера ходила, я тебе не сказала. Если она любой прогноз может выдать, знаешь, сколько там электроники. Так почему бы ей не ходить? - И Лиза повернулась на другой бок.
      Звуки доносились из дальнего угла комнаты. Если прислушаться, можно было различить, как скрипят лапы в пластмассовых суставах. Я включил ночник. Свинья бродила под письменным столом. Ее безжизненные глаза были печальны. Мне все еще было страшно, но вдруг стало ее немного жаль. Тогда я побоялся взять ее в руки и лишь при свете дня, когда свинья была недвижима ( спала?), решился еще раз рассмотреть ее. Я готов поклясться, что у нее внутри ничего не было. Пластмасса не была прозрачной, но достаточно легко сдавливалась. Весила свинья всего ничего.
      Она знала все. Она никогда не ошибалась. Для нее не было загадок. Она было бесконечно одинока и несчастна.
      Что толку от мира, который неинтересен даже пластмассовой свинье, в котором для такого маленького, такого неприхотливого создания нет ни загадок, ни радостей. Что за радость нам жить в мире, про который все доподлинно известно? И что за резон стремиться к чему-то более высокому и дальнему, если это не прибавит нам счастья, не даст ничего, вообще ничего; и чем я, мятущийся по свету, отличаюсь от этого оракула, как по тюремному двору совершающего ночную неуклюжую прогулку под письменным столом?
      Она стала двигаться больше. Я видел в этом обреченность. Иногда она садилась на задние лапы и сидела, невидящими глазами скосившись под диван. Какого труда ей потом стоило подняться снова! Как страшно скрипели пластмассовые втулки. Что такое тяжело, если при этом не больно. Я это видел. Знаю ли я это?
      Однажды ...
      Однажды ночью к ней приходил друг.
      Может быть я сошел с ума, и это просто бред. Дай Бог.
      Не знаю, почему я проснулся. Удивляться и бояться не было смысла. В углу комнаты стояло существо с тремя головами.
      Они были расположены одна над другой. В области поясницы была одна голова, на плечах - кошачья грустная морда с ушами кролика, а на ней голова, похожая на скальп какого-то древнего индейца с остатками жестких волос и в красной тюбетейке. На удивление изящно эта тварь подошла к нашей свинье, кот повел своими ушами, а индеец едва заметно кивнул. Глаза его были закрыты. Я вжался в подушку, боясь пошевелиться. Существо явно что-то говорило свинье, я вдруг заметил зеленоватые огоньки в ее пластмассовых глазах. Она характерно затарахтела, и из нее поползла бумага. Нижняя голова открыла рот с рядом огромных лошадиных зубов, оттуда высунулся длинный розовый язык, а из-под него - крошечная сморщенная рука. Она тянулась к бумажной ленте, растягиваясь на глазах, наконец, схватила ее и попыталась оторвать. У нее ничего не вышло, она была слишком слаба. Она мотала бумагу из стороны в сторону, но та не отрывалась. Морда кота стала еще грустнее, уши нервно вздрагивали. Индеец стал медленно открывать глаза. Я зажмурился. Было очень тихо. Мне был слышен стук собственного сердца. Не раньше, чем через полчаса, я рискнул заглянуть под письменный стол - кроме свиньи там никого не было. Лиза спала сном младенца. Глаза нашего оракула снова были безжизненны.
      Может быть, я потерял сознание, может быть, заснул. У меня есть надежда, что все это - лишь приснилось мне.
      - Смотри, - разбудила меня жена. - Ты ее вчера о чем-нибудь спрашивал?
      - Доброе утро! - сказал я.
      - Смотри, - она протянула мне бумажную ленту.
      Она была недлинной. Строк десять, не более.
      Каждая строка волнистыми линиями соединялась с знаками в других строках, создавая впечатление испорченного детскими каракулями письма. Естественно, ни один значок не был мне известен.
      Что я мог сказать? Впрочем, Лиза и не настаивала.
      Иной раз мною овладевала решимость. Мне жутко хотелось оторвать свинье ногу или голову: вынуть из паза, а потом поставить на место. Я бы сделал это, если бы верил, что хоть что-то изменится.
      Однажды Лиза спросила, когда умрет ее дедушка ( он действительно был очень плох). Свинья ответила с точностью до минуты. Мне с трудом удалось истерически не расхохотаться. Я придумал для свиньи новый вопрос. Не про себя, упаси Бог.
      Один раз я ходил с ней гулять. Мы вышли ночью, месяц был подернут слабой пеленой перистых облаков, было холодно. Я взял для нее шерстяную подстилку, положил на снег и поставил на нее свинью. Она сделал по ней два или три шага и затем села, растопырив свои пластмассовые ноги. Я стоял и смотрел на нее сверху вниз. Минуту, две, три. Звезды сияли. Никогда, ни в одном живом существе, ни в одном камне или закате я не чувствовал столько тоски.
      Я придумал вопрос. Я спросил ее: "А когда ты умрешь?" Она ответила. Особенно наглядно это выглядело на кассовом чеке. Там было пробито: "Никогда".
      Утром я отвез ее на другой конец города и отдал в какую-то коммерческую палатку, торгующую игрушками. Девушка-продавщица весело улыбалась.
      "По повелению использованию подлежит - свинья-оракул".
      Мне не страшно смотреть на звезды, мне страшно быть с ними рядом.
      Страшный суд, вечная жизнь, говорите вы?
      1-4.1.1997 г.
      Соколиная Гора.
      Искандер Абдуллаев
      Два этюда
      СЕРЕБРЯНАЯ ПУЛЯ, ОСИНОВЫЙ КОЛ
      "Прекрасная, полупрозрачная мысль прилетела ко мне диковинной птицей, и я наспех связал ее первыми попавшимися словами.. так что она задохнулась в них и умерла. А я, глядя на бездыханное тельце, удивлялся, чему я мог так радоваться, поймав ее.."
      Аллюзия из Ф.Ницше.
      ...ложится на паркет, пахнущий пчелами, косматый серый зверь, похожий и не похожий на волка, и роняет серебряную пулю, символ своей особенной смерти. Задумчиво катает ее по полу громадной лапой, думая о своем, и щурится на солнце из окна янтарными глазами, в которых зрачки - как мошки в кусочках желтого камня. Лениво зевает, клацкая челюстями и негромко скулит.. Некоторое время следит за неровным полетом ополоумевшей моли, пыль на крылышках которой вспыхивает алмазной пылью, попадая под заоконное солнце.. Когда же она садится рядом с ним, утомленная, сильно хлопает по ней, и смеется, глядя на ее совсем уже сумашедшее, летуче-мышиное шарахание в затхлой коричневой комнате...
      Он ждет.. В эту ночь должна взойти и раствориться в крови луна.
      Раньше, много лет назад, днем он был человеком... и ночью был человеком. Но так тяжело им оставаться, - особенно когда влажное серебро, льющееся сверху, вносит свои жестокие коррективы.
      Он, тускло вспомнив что-то, походит к дальней стене - там, как дорогая вещь из оружейной коллекции, висит кем-то любовно отполированный осиновый кол, покрытый затейливой вязью то ли диковинного узора, то ли надписи на старом языке.
      Полуволк ставит лапы на стену, оставляя глубокие борозды на камне, покрашенном под дерево, и носом смахивает кол на паркет. В комнате быстро темнеет. Он смотрит на мертвый кусок дерева, который когда-то сделал сам, готовил сам, любовно полировал сам, когда уже не было надежды, и все меньше оставалось времени даже в безлунную ночь, даже в сумерки, - а потом уже и днем; а был только страх, животный и безоговорочный, который все чаще сменялся холодной ЛУННОЙ яростью..
      Полуволк силится вспомнить что-то, и ему это почти удается.. и ввергает в настоящее исступление, так что он перекусывает свою смерть напополам и мочится на нее, нервно подняв заднюю лапу.
      Молча бросается вон, уже не видя луны, которая только что взошла, полуслепой от диковинных гормонов, к которым привык так давно.
      МАРТОВСКИЕ ДЖАГГЕРНАТИКИ
      Весна, и головная боль, и март, наглый и невинный... Ласковое солнце балует его.
      Оборотень в забытьи, странной тоске, пережидает головную боль и день, забившись в свои мысли. Что-то в нем неудержимо хочет выть, плакать и смеяться. Весна, хвостом ее по голове...
      Долгожданная, пришедшая в одно касание, полутемень скрадывает нестерпимый свет и приносит с собой прохладу.. Горы торопливо вписаны в черту горизонта серыми, зелеными и коричневыми мазками; и, только успокоившись, невидимая рука наносит закатные краски. Тени в лесу укорачиваются и синеют, как сумеречное небо. Зажигаются звезды, еще не зная, что скоро серебрянная монета неведомого бога потушит их.
      Вперед!
      Запахи, и знакомая ярость, запахи леса и бег, бесшумный и полубезумный.. Там! невдалеке! за деревьями, в кустах, где начинается лунная поляна - тела двоих, любовная возня и приглушенный смех..
      Долгое мгновение полуволк смотрит желтыми глазами туда, где трахаются и говорят друг другу нежные слова, плачaт, стонут и тихо смеются мужчина и женщина. Глаза его - тусклый янтарь, и ничего больше. Ощеривается и идет напролом, вперед, уже неторопливым шагом, чтобы его успели заметить перед смертью.. Кровь без вкуса страха - пуста.
      ...Лежит на траве, под шелестящим призраком громадного дерева, прислушиваясь с любопытством к звукам и запахам, и шорохам, с поднятыми торчком от возбуждения ушами; сладкий зуд охоты стихает медленно, как угасающая мелодия колокольчика. Ветер тихонько поет заупокойную по ком-то в сверчковой тишине...
      Шум ломающихся кустов, всхрапывание и вздохи, запах пота и большое животное, силуэт коня, залитый голубым светом; он приближается, не замечая оборотня, не замечая вообще ничего, кроме травы и надоедливых слепней, хлеща себя по бокам хвостом, мотая головой, как бы отгоняя мысли...
      Полуволк скалит зубы в ухмылке, и крепко прижимается к влажной земле.
      Сегодня хорошо и много, думает он.
      ...Прыжок!! на спину! когтями по бокам, раздирая толстую шкуру, зубами - в загривок, и лакать горячее , и еще, и еще!!
      А потом - кромешная тьма, и тишина, как поворот выключателя, с щелчком.
      ...Зверь ты, или человек, скулящее создание? Скули громче.. и смотри!
      Смотри! он, крупица Джаггернаута, на сером коне, рубит коротким мечом налево и направо от взмыленного крупа, а конь его бешен, и оставляет трещины там, где касается копытами, и топчет демонов-крыс, скалящихся на полубогов-детей, и опрокидывает пинками полубогов-детей, улыбающихся демонам-крысам, когда они гурьбой и с визгом затевают свои странные игры...
      "Отвали, волчара позорная, не до тебя."
      Оборотень опрокинут на землю, и ощущает холод и тяжесть там, где давит копыто.
      " А ты не пасись, где не попадя.."
      " Цыц!"
      " А хозяин-то где?"
      " Да не знаю я. Трахается где-то, наверно. Что-то в нем от человека есть... Весна пришла, чуешь, волчара позорная?"
      " Да.." - хриплый рык.
      "То-то.. Надоело, говорит, в джаггернатики играть, а ты попасись, я скоро.."
      Полуволк рычит и воет, и кашляет кровью, и хрипит - смеется, похожий и непохожий на Анубиса, опрокинутого копьем сумасшедшего писца.
      Тоскливо:
      ".. и восьмое скоро... сдохнешь тут в конях..р-р-р-романтика, туды ее в качель..!"
      Призрачный конь уходит, забыв про оборотня, и щиплет траву, время от времени резко встряхивая головой, как бы отгоняя грустные мысли.
      Вой, и плач, и смех полузверя в одном.
      GDG
      Капкан
      Большую часть времени я жду. За одно только терпение, выказанное в этом бесконечном ожидании, мной можно восхищаться. Я лежу в ящике в вашем сарае, или в мешке под лавкой, или вишу на гвозде, вбитом в стену, и жду, жду, жду. Это первая стадия моего ожидания. Я безопасен, как безопасна граната, из которой пока не выдернули чеку. Я безопасен и безупречно красив; в моих линиях виден потенциал моей силы, мои челюсти плотно сомкнуты - голодные стальные челюсти, - моя пружина расслабила свою единственную мышцу, мой язык безволен и раскачивается сквозняком. Вы меня создали совершенным, убрав все лишнее, все, что вам самим не позволяет подняться до совершенства, до предельной цельности и законченности. Первая стадия ожидания может быть нескончаемой. Ее срок зависит только от вас, от моих создателей, и я верю, что рано или поздно вы обо мне вспомните. Вы пожелаете защитить свой дом от крыс, вам понадобится пища, которая, как вам кажется, сама идет в руки, вам захочется иметь одежду прекрасные серебристые меха на плечи ваших самок, - вам захочется развлечь себя убийством, за которое не карает ваш закон, и вы попытаетесь удовлетворить ваши желания, и не сможете! Ваши мышцы давно атрофированы, ваше зрение утратило остроту, ваша выносливость оставляет желать лучшего, ваши желания чересчур многочисленны, ваше нетерпение слишком велико. Неудачи обескуражат вас, оскорбленное самолюбие не даст вам покоя и, не существуй я, вы бы изобрели меня заново, но поскольку я есть, вы вспомните о своем создании, и откроете ящик, где я лежу, и тряхнете мешок, и протяните руку, чтобы снять меня с гвоздя. Вы придете за мной, и первая стадия моего ожидания закончится. Я - ваша желанная игрушка. Вы берете меня в руки и становитесь другим, вы перевоплощаетесь. Что может быть заманчивей перевоплощений? Отныне вы азартный игрок, охотник, соперник ваших жертв. Вы легко входите в роль когда я в ваших руках. Я ваш суфлер. Я помогаю вам там, где нужно быть безжалостным, бесчувственным, хладнокровным, с одной единственной пружиной, вобравшей в себя все ваши сомнения, желания и метания для одного рывка. Попробуйте, поиграйте со мной. Нажмите вот здесь. Смотрите - мои челюсти расходятся! Они могут быть гладкими или с зубьями, но это не имеет никакого значения. И те и другие никогда не выпустят того, что закусят, никогда, пока вы сами этого не захотите. Жмите, жмите сильней! Пружину нужно взвести до отказа. Это она должна вонзить меня в чужое тело, поэтому жмите как следует. Ей нужно вобрать в себя вашу решительность, и сохранить ее, и вернуть в нужный момент. У меня есть только терпение, только умение ждать, а все остальное - ваше, присущее только вам, так зарядите меня собой! Теперь опустите меня на пол и возьмите палку. Смотрите, вы снова перевоплотились! Теперь вы соболь, заяц, куница, белка, волк! Вы можете стать кем угодно и красться, осторожничать, хитрить, ходить вокруг, чтобы в конце концов угодить в меня. Так, тихонько, тихонько... Вот конец палки уже завис над моим язычком... Вот он опускается все ниже и чу-у-уть касается... Ц-ЧАХ! Я даже подпрыгиваю от своей стремительности! А вы, вы!.. Вы дергаете рукой в испуге, хотя и знали, что произойдет. Ну, жалкий любитель перевоплощений, я убедил вас своей игрой? Меня нельзя назвать недобросовестным - на недобросовестность у меня нет ресурсов. Я идеален! Я полностью соответствую своей функции, удовлетворяя ваше ненасытное желание иметь как можно больше доказательств вашей силы. Я нужен вам. Я прекрасен, не так ли? И вот я снова жду. Моя пасть распахнута, язык чуток, пружина взведена. Цепь приковывает меня к дереву и ко второй стадии ожидания. Во мне страшный заряд, но я бесшумен и недвижим. Сверху меня маскирует трава, или песок, или снег. Мне даже не надо прислушиваться, только ждать. Что толку, если я услышу чьи-то шаги, как они приближаются ко мне? Что толку если лапа зверя ступит со мною рядом как угодно близко? Я даже не шелохнусь, не выдам себя безуспешной попыткой. Я останусь ждать на внешне безопасной тропе, по которой уже пройдено сотни раз; останусь ждать, зная, что прошедший вернется, и тогда ... Вас не будет рядом в этот мой звездный час. Вы будете в другом месте. Может быть, вы будете спать, или кормить кошку, или играть с детьми, или ласкать возлюбленную, даже не подозревая, что в этот миг я вновь совершил ваше перевоплощение, я сделал возможным ваше присутствие и там и здесь, я, без усилий с вашей стороны, превратил вас в вездесущего! Ни об этом ли вы всегда мечтаете? Снова прозвучало мое Ц-ЧАХ! Пружина высвободилась, челюсти рванулись друг к другу и мертвым хватом сжали шкуру, мышцы, сухожилия, кости обезумевшего зверя. Я честно делаю свою работу, а вам не нужно думать, не нужно знать, как сдохнет в моих челюстях зверь не удостоенный жалости. Думать об этом утомительно, знать страшно, видеть невыносимо. Вы меня затем и создали, чтобы не видеть и не знать, но иногда я хочу, чтобы вы разделили со мной упоение, вцепились бы рядом зубами в лапу зверя, сжимая челюсти все сильней и сильней и ощущая, как подается под ними живая плоть, как кровь стекает по вашей оскаленной морде. Сильнее кусайте, сильнее! Не перехватывайте зубами за новое место, не спешите вцепиться в горло - это ни к чему. У вас в зубах лапа и этого достаточно. Она занемеет, передавленная, она будет распространять боль все глубже и глубже в тело, убивая также верно, как убивает пуля, лишь нужно дать время, чтобы боль стала невыносимой. Ваша цель - держать, ни на миг не ослабляя хватки, и пусть зверь воет, пусть рвется - он убьет себя сам. Он в бессилии будет кусать вас, ломая зубы об вашу бесчувственность, и, обезумев, будет грызть самого себя! Он глуп этот зверь. Он не умеет освободиться из моего захвата и этим он хуже вас. Он не может отличить добычу от приманки и этим он хуже вас. Он охотится, выходя на поединок, противопоставляя свою силу, свою смелость, самого себя и этим он хуже вас. Ружья, капканы, силки, приманки - ваши изобретения. Вы живете, измеряя свой успех добычей очередной приманки благосостояния, карьеры, популярности. Кто-то охотится на вас, кто-то такой же, как вы сами. Увлекательная охота на охотников, в которой капканы еще изощренней. Зверь не выжил бы в такой борьбе, как выживаете вы - он хуже вас. Но, даже когда он, обессилев, упадет, устав, закроет глаза и потеряет чувствительность, даже когда я почувствую, как холодеет он у меня в челюстях, я не отпущу и не расслаблюсь. Я ждал, я столько ждал, чтобы насладиться этим и не отпущу, пока не появитесь вы и вновь не обречете меня на ожидание. Результаты моих бдений окружают вашу повседневность. Добытые мною, как красивы эти звери на вас! Вы кичитесь ими, любуетесь, находя в них что-то, способное нравиться, но только я знаю их подлинную красоту, только я могу ее видеть и чувствовать. Вы, наверное, думаете, что блеск звериной шерсти, нежность ее ворса, игра оттенков и есть эта красота? Знали бы вы, как заблуждаетесь! Если бы я смог помочь вам разглядеть на ваших воротниках и шапках черные жемчужины спекшейся крови свидетельство бескомпромиссной и безнадежной борьбы, если бы вы увидели ореол боли и отчаяния, окружающий ваши головы, словно нимбом, если бы могли уловить запах смерти, исходящий от ворса, касающегося ваших румяных щек, лишь тогда, может быть, вы почувствовали бы настоящую красоту ваших трофеев, оценили убедительность этих скальпов, своим видом доказывающих вашу непреклонность в достижении желаемого. Но вы слепы и поверхностны. Ваши ноздри улавливают лишь запах духов и табака, ваши глаза видят лишь пустую игру света, ваши ладони ощущают приятную мягкость, но у вас не достает воображения, чтобы почувствовать под этой мягкостью клубки вздутых, напряженных желанием жить и, все-таки, скованных смертью мышц. Но не мне вас судить, вас - моих создателей. Бог вам судья. Несите меня на тропу, под листву или снег, напрягайте мою пружину вновь и вновь - я безотказен. Вы в совершенстве владеете искусством расстановки капканов! Какой восхитительный капкан вы установили на самого себя! Огромный Капкан Возмездия, стоя на языке которого, вы топаете ногой и кричите: "Хочу!" Вы, поистине, отчаянный малый и достойный мой создатель! Зверь скучен. Он умеет противостоять силе, напору, страху, но не умеет бесчувствию и коварству. Он настолько беспомощен и прямолинеен в своем порыве освободиться, бороться, жить, что с ним не интересно. Вот вы, с вами было бы все иначе! Я предлагаю вам новую игру, новое перевоплощение. Станьте охотником и жертвой одновременно! Отрепетируйте свое будущее! Поместите меня в комнату, где играет ваш ребенок, едва научившийся ползать, и подвесьте надо мной его любимую игрушку. Пусть он ползет к ней, а вы смотрите, как его маленькие ручки все ближе и ближе к моим челюстям. Я, как и прежде, не двинусь с места и если малышу повезет и он проползет мимо, так что ж, я подожду другого раза, а если вновь Ц-ЧАХ!, то вы хоть раз перевоплотитесь в мою жертву по-настоящему! Неужели вы не хотите попробовать?
      Денис Дыжин
      Два рассказа и стихи
      -==x x x==
      Снова и снова... Голос... Голос, зовущий меня... Я снова слышу имя. Мое имя. Но я -- не оно. Когда он произносит нужные буквы в привычном порядке, он знает, что я отзовусь. И я знаю, что он зовет меня. Я знаю... Но я не слово...
      Почему я спешу к нему? Почему мертвые звуки его живого голоса врезаются в мой слух и я спешу на зов?
      Сколько раз я спешил к другим. К другим, по-другому звавшим меня. Сколько раз... Сколько имен я носил... Средь них имя, только что сорвавшее меня с места, всего лишь песчинка над бездной, которой суждено упасть. И тогда новый мальчик будет по-новому звать меня. А я больше не стану отзываться на старое имя. Не стану, как не отзовусь сейчас на любое другое. Это буду не я. Но я буду. И буду прежним.
      Я был всеми именами, которые носил. Но я не был ими. Теперь же я -- не они. Ни одно из них. Но это я.
      Спешу. Спешу на зов. На звук голоса друга. Он зовет меня. Он произнес мое имя... Но я не оно.
      Если бы люди не давали имена и не принимали их, у меня не было бы имени. Но ведь я был бы. Как же тогда звать меня? Щелкнув пальцами? Махнув рукой? Но звук, издаваемый пальцами -- не я. Я больше имя, чем просто щелчок. И взмах руки для меня -- не слова "взмах руки", а движение, нечто, носящее это имя.
      Что же мы? Кто мы? Действительно ли мы существуем только в поле языка? Мы мыслим словами. Мы мыслим. Мы существуем. Но и животные существуют. Что животные! Камни! Они существуют и не знают, что они камни. Только что я сидел на таком. Позови я его -- он бы не бросился ко мне. Он не знает, что когда говорят "камень" -- говорят ему. Но он существует.
      Поле... Разные культуры по разному воспринимают мир. Многие слова одного языка невозможно однозначно передать словами другого. Значит ли это, что один народ реальнее другого? Реальнее ли цивилизованные люди дикарей? И как сравнить степени их существования? А может наоборот? И бессловесные камни, не откликающиеся на зов, единственная объективная реальность?
      Почему же я, сидящий на единственном существующем в мире предмете, сорвался с места на крик ребенка? Почему? Что он мне? Еще одна жизнь... Еще одна смерть...
      Просто я вспомнил его глаза. Его глаза, позвали меня. Не имя мое, не голос, нет. Глаза. Его зов -- зов души. Пусть он просто хочет поиграть, но это так. Я слышу его. Его, не как имя, которое он носит, а его самого. Я слышу его, когда смотрю в его глаза. Он не глаза сам, но он смотрит сквозь них. Когда они закрыты -- он продолжается. Он есть. Но я уже не знаю его. Не знаю где он: в сердце? В мозге?
      Он умрет. Где будет он, когда его не станет? Я не узнаю его тогда: его глаза, через которые я знаю его, исчезнут. Не будет ни мозга, ни сердца... Где же будет он. Он сам, а не сердце, не мозг? Я не знаю. Знаю лишь, что он не исчезнет. Откуда он? И где он был до того, как он стал? И куда отправится, после того, как перестанет быть?
      Со мной останется его имя. Помнить его я буду всегда. Помнить и знать, что помню именно его. Но он не имя. Оно -лишь тень. Тени же не бывает без того, кто отбрасывает ее. Если останется имя -- останется и он. Даже если имя hqwegmer, он не исчезнет. Но где же он? Где он будет, когда не будет его?
      Кто он? Какой он? Когда я смотрю ему в глаза, я вижу его. Он не таков, каким я вижу его, когда не вижу его глаз. Он не состоит ни из рук, ни из ног, хотя и носит их. Он так привык к ним, что если бы я спросил у него, обязательно ответил бы, что он -- и руки и ноги. Но я-то знаю, я вижу, что это не так. А как?
      Он то настолько мал, что ему просторно в его маленьком детском сердечке, то настолько велик, что все его тело едва умещает его.
      Он подошел бы к зеркалу, сказал бы, что видит и руки и ноги, и правые и левые. Чтобы доказать мне это, он несколько раз подпрыгнул бы на месте и хлопнул в ладоши. Но разве в зеркале он? Отражение в зеркале -- тень, как и имя. Плоская картинка. Увидев ее, его знакомые назовут его имя. По имени они представят его. Но изображение в зеркале не имя. Имя -- не образ, видимый знакомыми. А он -- ни то, ни другое. И что мне его "доказательства", когда в его глазах я вижу, что он другой. Он не теплое живое и маленькое тело. А кто?
      И кто я? Я, переживший поколения таких детей. Я любил их. Они видели во мне друга и не видели урода-карлика, которого видели их предки, когда я жил с ними. Так кто я, рожденный однажды, и не способный пока умереть? Когда же это случится, а я знаю, что это случится, смогу ли я, не имеющий глаз, увидеть не имеющих глаз друзей? Узнаем ли мы друг друга, а не картинки тел, когда будем свободны от них? Сможем ли мы, истинные мы, встретившись наконец лицом к лицу, сказать не "кто ты", а "так вот какой ты"?
      Я не знаю.
      Опять и опять. Через года и века. Мое имя. Я слышу его и лечу на зов. Лечу к мальчику, который пока что любит меня. И я люблю его. И буду любить всегда.
      Привет, Малыш! Как дела? -==x x x==
      Солнце почти скрылось за горизонтом, и дневное пекло сменилось вечерней прохладой. Под редкими порывами легкого ветерка весело трепетали иголки кедров. С ветки на ветку, с интересом рассматривая путника, прыгали белочки, и так было приятно идти по полному птичьих трелей лесу, что хотелось навсегда остаться здесь, прохаживаясь между деревьями и вслушиваясь в чарующие звуки лета. Но надвигающиеся сумерки напоминали о том, что неплохо было бы поискать и место для ночлега.
      Продуктов еще хватало: в висящей через плечо сумке болталось по батону хлеба и докторской колбасы, горсть сухарей и кулек конфет. Еще осталось 5 банок тушенки, но взять консервный нож счастливый обладатель этих запасов и почти полной фляжки минеральной воды просто не догадался, а выбросить было жалко. Впрочем, какая тушенка, когда вокруг буквально море кустов, сплошь усыпанных красными, синими и черными бусинками ягод, и островков грибных полян, приветливо махавших шляпками всех цветов и размеров!
      Ночь можно было провести по-разному: забраться на дерево, спрятаться в зелень каких-нибудь уютных ягодных зарослей, или завалиться прямо на расстилавшейся под ногами теплой душистой траве. Недолго думая, путник избрал второй вариант. Выбрав приглянувшийся куст, он заполз в него и вдруг нос к носу столкнулся с тем, кто облюбовал это место несколько раньше него. Внутри сидел потрясающих размеров медведь, однако гость ничуть не испугался и, казалось, был даже рад встрече.
      Усевшись поудобнее, чтобы получить максимум удовольствия от предстоящей беседы, он обратился к хозяину со следующей речью. "Добрый вечер, господин медведь, как поживаете? Простите великодушно, я столь бесцеремонно ворвался в ваше жилище, но, поверьте, вовсе не со злыми намерениями. Я просто искал ночлег, и, похоже, нашел его. Прошу вас приютить меня до утра. Давненько уже не приходилось мне разговаривать с кем бы то ни было. Дело в том, что я ушел из дома. Просто ушел. Раз и навсегда. Окончательно и, как говорится, бесповоротно. Не смог я жить среди людей, которых заботят только деньги и собственное благополучие. Да дело даже не в этом. Они не понимали меня, впрочем, как и я их. Постоянные обиды, недомолвки с родными и близкими, постоянные тычки и оскорбления от посторонних. Вам никогда не приходилось извиняться за то, что другой не может вас переносить? Или тогда, когда вы ни в чем не виноваты, но необходимо уступить ради сохранения дружеских отношений, так как спор только еще больше усугубит вашу вину? Не случалось ли вам видеть несправедливость, вопиющую несправедливость и проходить мимо, так как вмешательство падет на вашу голову укорами как тех, кто чинит это безобразие, так и тех, над кем оно учиняется? А мне приходилось. И много больше этого, скажу я вам. Но с этим можно было бы мириться, если бы наибольшие мучения не доставляли те, кого ты любишь, и с кем вынужден находиться рядом. От них не отмахнешься и не пройдешь мимо. Нет ничего страшнее ситуации, когда хочешь, всей душой хочешь быть рядом с человеком, и не можешь. А должен. Потому что ты сильнее. Но не можешь, потому что ты все равно слишком слаб для этого.
      Я терпел долго. Слишком долго. И вот, когда помешательство уверенной рукой стало все чаще и чаще стучаться в мой дом, я решил уйти от этой боли. Вы не представляете, чего мне стоило подобное решение! Сколько бессонных ночей я провел, коря себя за малодушие и трусость, сколько всего передумал. Но итог был ясен и, как сейчас понимаю, неизбежен. В моей голове созрело наиболее логичное решение. И очень, надо сказать, вовремя. Все просто: раз люди не могут жить со мной, если мое присутствие причиняет страдание и мне и им, надо уйти. Уйти навсегда и сжечь мосты.
      И вот, после недолгих странствий, я здесь. Сижу напротив вас, смотрю в ваши черные глаза и понимаю, что нашел то, чего так долго искал. Вы не станете ругать меня за то, что у вас плохое настроение, что вы не выспались, или попали в неприятную историю на работе. Не станете обижаться на мои глупые шутки и неделями дуться после этого. Знаете, мне кажется, мы привяжемся один к другому и дня не сможем прожить порознь... Мы станем друзьями, лучшими и, пожалуй, единственными настоящими друзьями во всем этом никчемном мире. Мы проведем вместе всю жизнь, и после смерти одного из нас оставшийся недолго задержится на свете. Вот это и есть настоящая... Однако, простите, что вы делаете... Ой!!!"
      До этого момента хозяин слушал. Сперва с некоторым удивлением, а потом с явным интересом и даже удовольствием. Природа вокруг уже замерла. Птицы затихли, белочки спали в теплых уютных дуплах. Царила полная тишина. И тут ночной лес потряс крик несчастного путника: "Ногу! Ногу откусил! Мамочка, как больно! Что ж ты делаешь, сволочь? Молчит, ухмыляется и пережевывает. Я к тебе как друг пришел, под твою защиту попросился, а ты..."
      А медведь молчал, пережевывал и ухмылялся. Ему действительно неведомо было гостеприимство в общечеловеческом его понимании. Невероятным, чудесным образом к нему забрел ужин. Зимой разговор был бы несравнимо короче, но сейчас еды было вдоволь. В его толстом брюхе уютно располагались различные корешки, мед диких пчел и мясо не менее дикого зайца. Так что даже приятно было послушать словесные излияния случайного собеседника, тем более, что спать еще не хотелось, а на работу медведи не ходят. Мысленно косолапый представлял, как расскажет жене, отлучившейся на несколько дней навестить маму, о забавном госте, так любезно согласившемся разделить с ним трапезу.
      Тем временем, первый откушенный кусочек провалился в бездну медвежьего пищевода. На душе было тихо и спокойно, но терпкий запах крови пробудил в бурой душе что-то первобытное. Не обращая внимание на крики ужаса и мольбы о пощаде начатого бифштекса, он вновь подошел к нему, осторожно взялся за вторую ногу и отправил в рот целую ступню.
      Его зубы сомкнулись. Раздался ужасный треск ломающейся кости, густым алым ручьем хлынула кровь, медведь исчез и уже теряющий сознание путник проснулся. Ног не было. Все оказалось только сном, и он по-прежнему находился в яйце. В своем старом добром домике, где так уютно лежать, свернув калачиком маленькое белое тельце. "Как хорошо, что у муравьев нет ни крови, ни костей, -- подумал он, -- а мне, к тому же, даже нечего откусить! Жизнь замечательна! Вот только эти кошмары..." Как ужасно было огромное пожиравшее его существо. Как огромен и ужасен был он сам, непонятно зачем зашедший в самую чащу леса, движимый глупой меланхолией. Чего не хватало ему в том, родном дня него мире, откуда он, бросив все, отправился сам не зная куда?
      "Приснится же такое", -- подумал будущий муравей, переворачиваясь с одного белого бока на другой. В детстве эмоции быстро приходят и уходят, сменяя одна другую и не задерживаясь надолго в памяти. Так и ужас, испытанный rnk|jn что, стал постепенно удаляться и совершенно исчез, уступив место усталости и неге, и он уснул крепким здоровым сном подрастающего яйца.
      На этот раз ему снился просторный светлый муравейник, тысячи милых родственников, спешащих куда-то по делам. Снилось яркое солнце, чудесное синее небо и вкусная толстая гусеница, пойманная с поличным за поеданием листьев рядом с фермой тли. Снился короткий, но справедливый суд над преступницей, закончившийся приглашением на ужин в качестве главного блюда. После еды он танцевал с восхитительной девушкой, дочкой уважаемых муравьев, живущих по соседству. Он что-то шептал ей на ухо, она прелестно улыбалась, и ему хотелось, чтобы этот танец продолжался вечно. Все вокруг дышало любовью. Казалось, что сердце рвется из груди и хочет, чтобы все узнали, как он любит ее, братьев, сестричек, всех кружащихся в быстром танце сородичей, да и вообще всех, даже противных рыжих муравьев, возможно тоже танцующих в этот момент. Все было музыкой и счастьем. Счастье ослепительным светом струилось из многочисленных щелей дома, и в этом потоке тонули все горести и невзгоды, неизбежно ожидающие молодого муравья за порогом детства.
      К сожалению, подползшая к кладке медведка оказалась единственной свидетельницей радости, охватившей спящего мечтателя. Но что им, грубым созданиям, привыкшим вечно прорывать замысловатые туннели в черных складках жесткой земли, до чужих планов и грез, когда внутри сидит страшный и жестокий хозяин по имени Голод. Быстро подползя к маленьким белым шарикам, медведка окинула их безумным взглядом, выбрала яйцо, лежащее ближе всего, и широко разинула пасть. Ее зубы сомкнулись. Раздался ужасный треск ломающейся скорлупы и танец прервался. -==x x x==Растворяется сон в красно-желтом стекле пустоты, В вязком зареве слов бьется звук, задыхаясь от боли. Ничего нет на свете ужаснее вечной неволи, Из которой растут потаенные страха цветы. Онемевшая страсть, пепелящая бездной глазниц, Отживает свое, понимая, что время проходит, И, стремясь наверстать неуспетое ранее, вводит В безымянную ночь, в ту, которой не видно границ. И не ясно, зачем равнодушно тускнеет закат, Почему так тепло на озябшей душе от разлуки, Отчего же теперь умирать, от любви, иль от скуки? Совершенно не ясно, но я даже этому рад. Может, Бродский был прав, и на свете прекраснее нет, Чем калитка в ничто, что так многим открылась радушно, Тем, кому на земле этой жить стало слишком уж душно И совсем нестерпимым стал груз накопившихся лет. Тем, кто вышел в окно, "Новогоднюю песню" допев, Став предателем здесь и везде, но свершивши Поступок, Не желая искать компромиссов, не зная уступок, Просто общий язык с этим миром найти не сумев. Впрочем, я не хочу уходить от живой красоты Неба звездного, солнца, деревьев, людей. Не напрасно Я родился и жил и живу... Но сейчас так ужасно Растворяется сон в красно-желтом стекле пустоты. -==x x x==Красавица коварная, Любовь, Ты призываешь на людей проклятья. Зачем же нам бежать в твои объятья И каждый раз обманываться вновь? Среди твоих даров страданье, боль... Любви счастливой в жизни не бывает И каждый смертный твердо это знает, Но, все-таки, свою играет роль. Мы все, Любовь, актеры в твоей труппе И счастье ныне -- относиться к группе Влюбленных так обманутых судьбой, Как в сказке о Ромео и Джульете. Ты жизнь моя, но нет тебя на свете. Ты умерла. Я -- следом за тобой.
      Данила Гамлет
      Дедушка из Африки
      Если бы некто захотел создать условия
      для появления на Руси Пушкина, ему
      вряд ли пришло бы в голову
      выписывать дедушку из Африки.
      И. Шкловский. -== == I == ==
      - Саша, иди спать! -- Надежда Осиповна стояла в дверях библиотеки и сердито поглядывала на сына.
      - Мам, ну можно я еще немного почитаю? -- заканючил тот.
      - Поздно уже, иди спать, - повторила мать. -- Сколько раз тебе говорила -- не читай при свечах. Глаза ведь испортишь!
      Мальчик насупился, закрыл книгу, положил ее на столик и побрел в свою комнату. Надежда Осиповна проводила его взглядом, подошла к столику и прочла название: "La pucelle d'Orleans".
      - Ох уж мне эта акселерация! -- проворчала она. -- Куда смотрит его няня? Ему сказки о Балде нужно читать, а не Вольтера!
      У Сашиной кровати сидела няня и что-то вязала. Лицо мальчика просветлело.
      - Няня, ты расскажешь мне сказку? -- спросил он.
      - Обязательно, - улыбнулась Арина Родионовна. -- Раздевайся и ложись.
      Саша моментально скинул одежонку и залез под одеяло.
      - Про говорящих собак с Сириуса расскажешь? -- просительно протянул он.
      Няня нахмурилась:
      - Отстань, пожалуйста. Я тебе уже о них рассказывала. Лучше я расскажу про спящую царевну.
      - Ну-у, про спящую царевну я уже сто раз слышал! -- заканючил Саша. -Расскажи про говорящих собак! Или про летающие глаза!
      - Про летающие глаза ты тоже уже слышал, - няня начала сердиться. -Лучше я расскажу про Лукоморье.
      - Но бабушка! Я не хочу про Лукоморье! Я хочу про летающие глаза! Или про говорящих собак!
      - Будешь капризничать -- вообще ничего рассказывать не буду! -- Арина Родионовна была явно не в духе. -- И не называй меня бабушкой!
      Саша натянул одеяло на подбородок, посмотрел на няню и, поняв, что ничего от нее сегодня не добьется, вздохнул:
      - Ладно, пусть будет про Лукоморье...
      Няня некоторое время смотрела на него, словно собираясь с мыслями, затем подняла голову, полуприкрыла веки и, глядя куда-то вдаль, нараспев начала рассказывать:
      - У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том... - она вдруг споткнулась, бросила испуганный взгляд на мальчика, тряхнула головой, словно отгоняя рассеянность, и продолжила: - Живет там ученый кот-баюн, который знает много-много сказок и умеет петь песни...
      Через несколько минут Саша Пушкин крепко спал.
      Проснулся он рано. Неяркое еще солнце пробивалось сквозь густую листву, гоняя по потолку блестящих веселых зайчиков.
      Саша тихонько выбрался из-под одеяла, оделся и выглянул за дверь. Где-то внизу скрипнули половицы -- наверное, ходила няня, а может быть, отец встал так рано. Попадаться кому-то на глаза Саше почему-то не хотелось -даже няне. Он осторожно прикрыл дверь, подошел к окну и выглянул наружу. Здесь - прямо над окном и чуть слева -- из стены торчал старый ржавый железный крюк, неизвестно когда и для каких целей забитый. Если ухватиться за этот крюк и подтянуться, то можно было выбраться на крышу, а оттуда спуститься на задний двор -- и попасть в сад. Саша давно уже разведал этот путь и частенько им пользовался, когда не хотелось отпрашиваться у родителей, чтобы пойти погулять. Это был его маленький секрет -- когда он хотел побыть один, то запирал дверь изнутри, выбирался через крышу на улицу и долго бродил по соседскому саду, а затем тем же путем возвращался назад. Няня иногда ворчала на него за то, что он не открывает дверь, когда она стучится, но это случалось довольно редко -- чаще всего никто ничего не замечал.
      Сейчас у мальчика было как раз такое настроение -- хотелось побыть одному, но не сидеть взаперти в четырех стенах, а бродить по саду, дышать прохладным утренним воздухом и слушать шелест листьев над головой. Хотелось на волю, на свободу, подальше от серых стен. Он закрыл дверь на крючок, ловко выбрался на крышу, перебрался на другую сторону дома -- и вскоре был уже в саду.
      В саду было тихо и прохладно -- летняя жара еще не очнулась от ночного сна. Саша медленно шел вдоль аллей, вдыхал чистый утренний воздух и любовался солнечными лучами, прорывающимися сквозь густую листву. Ему нравилось здесь - этот сад был единственным местом на земле, которое никогда его не обманывало. Мальчик рос необыкновенно умным и наблюдательным и рано начал замечать ложь, окружавшую его. Порой ему даже казалось, что все, что он видит вокруг -- ненастоящее. Как будто он смотрел на бутафорские декорации на сцене театра или на красивую панораму, нарисованную на стене. Он не помнил уже, где -- не то прочитал, не то услышал, - фразу о том, что весь мир -- театр, но эта фраза как-то сразу запала ему в душу -- он вдруг почувствовал, что в ней гораздо больше истины, чем кажется на первый взгляд. Ему все время казалось, что люди, окружающие его, играют друг перед другом какие-то неведомые ему (а может, и им самим?) роли. При этом играют из рук вон плохо -- он то и дело чувствовал фальшь. Например, он почему-то был уверен, что родители его очень любят, -- но мать всегда старалась быть с ним построже, а отец вообще не замечал. А старая няня, наоборот, его недолюбливала - но при этом всегда улыбалась и старательно играла роль любящей бабушки. Вряд ли он смог бы четко и логично объяснить, как пришел к таким выводам, да и вряд ли даже смог бы сформулировать сами эти выводы -он просто чувствовал, что "что-то здесь не так" -- а что именно, понять не мог. Что-то постоянно выпадало из колеи, концы не сходились с концами, и маленькая фальшивая нотка резала слух, нарушая стройную гармоничную картину окружающего мира. Фальшь сквозила в прохладных глазах отца, выглядывала из-за неуклюжих движений матери, пробивалась сквозь хрипловатые старческие нотки няниного голоса. Жесты расходились со словами, слова -- с действиями, действия -- с логикой. Даже его маленький трехлетний братик Лева, казалось, лишь играет роль его брата -- а на самом деле нисколько на брата не похож. Ощущение фальшивости, "ненастоящести" окружающего мира появилось у него уже давно -- вначале лишь как слабое мимолетное чувство, которое постепенно усиливалось и укреплялось и в конце концов стало устойчивым фоном всей его жизни. Это ощущение мучило его, неприятно резонировало в душе, заставляло чувствовать себя "не в своей тарелке". Только одна "настоящая" вещь была у него -- это стихи. Только стихи говорили ему правду, только в них он видел гармонию, только в них не было фальши. Впрочем, нет, был еще вот этот сад -он тоже был настоящим. Единственное место, которое никогда его не обманывало, не играло никаких ролей и не пыталось притвориться декорацией к дурному спектаклю. Только здесь он чувствовал себя спокойно и умиротворенно -- в гармонии с окружающим миром. Только здесь ему было хорошо.
      Саша долго бродил по траве мимо старых кленов и молоденьких игривых березок. Сотни образов теснились в его голове, сотни чувств переполняли сердце, сотни мыслей просились с языка. Он вдруг почувствовал то сладостно-упоительное состояние, когда хочется петь от обилия ощущений -- то состояние, которое обычно называют вдохновением... Слова вдруг сами собой начали складываться в стихи. Саша нашел знакомую беседку, сел там и вынул из-за пазухи заветную тетрадку, которую с некоторых пор всегда носил с собой. Неловко подвернув под себя ногу, он начал что-то в ней быстро писать. Лицо его то прояснялось, то вдруг хмурилось, когда он чувствовал, что написал не очень хорошо. По какой-то странной, одному ему понятной ассоциации -- наверное, по контрасту с окружающим теплом и зеленью, - он писал о зиме. Перед его мысленным взором вставали бескрайние заснеженные дали, по земле мела поземка, а небо затягивало темной серой мглой. Приближалась буря...
      Саша даже не заметил, как пролетело несколько часов. Из задумчивости его вывела карета их соседа князя Юсупова -- как всегда, звенящая, разноцветно-блестящая и неправдоподобная, словно лубочная картинка, она подлетела к крыльцу и извергла из своих недр не менее неправдоподобного хозяина. Саша посмотрел на солнце, уже перевалившее зенит и вдруг почувствовал, что голоден. Времени было уже много -- наверняка он пропустил завтрак. Ох, и влетит же ему! Он поспешно сунул тетрадку за пазуху и припустил бегом к дому.
      Когда он спрыгнул из окна в комнату, в дверь кто-то стучал.
      - Саша, иди обедать! Ну сколько же можно дуться? Завтракать не стал -и обедать тоже не будешь? Открывай сейчас же!
      Саша откинул крючок -- за дверью стояла няня и укоризненно смотрела на него.
      - Ну, что случилось? Мы чем-то тебя обидели?
      - Да нет, бабуль, все в порядке, - он неуклюже чмокнул ее в щеку и побежал в столовую.
      Мать с отцом и маленьким Левой уже сидели за столом. Отец мрачно посмотрел на него и проворчал:
      - Явилось, красно солнышко! Чем же это мы Вам так не угодили, молодой человек, что Вы с нами даже разговаривать не пожелали?
      - Я... извините... - пробормотал Саша, потупившись и внезапно покраснев до ушей.
      - Что? Не слышу? Я Вас спрашиваю, Александр Сергеевич, чем это Вы занимались целое утро? -- официальный тон не предвещал ничего хорошего. Нужно было как-то оправдываться.
      - Я... это... я... стихи писал... - пролепетал Саша, покраснев еще гуще.
      - Что? Опять стихи? Тоже мне, поэт выискался! -- фыркнул отец, но тут же смягчился. -- Ладно уж, садись обедать.
      Стихи были слабостью Сергея Львовича -- это Саша заметил уже давно. У них дома иногда бывал брат Сергея Василий Львович, который часто читал свои стихи. Сергей недолюбливал брата и все время иронизировал над его стихами -но Саша видел, что они ему нравятся. А когда Саша сам начал писать стихи -отец был просто в восторге. Каждый раз, когда мальчик читал родным свои творения, отношения с отцом резко улучшались -- даже сквозь напускное равнодушие было видно, что Сергей Львович очень доволен сыном. Вот и сейчас -- Саша сразу понял, что отцу очень хочется услышать его новые стихи, и он лишь порядка ради притворяется сердитым.
      Так и оказалось -- едва Саша прикончил последнее блюдо, как отец насмешливо поглядел на него и сказал:
      - Ну что ж, пиит, давай, порадуй нас своими новыми шедеврами!
      Саша утер губы салфеткой, вышел на середину комнаты и принял "позу поэта" -- отставил в сторону одну ногу и вытянул вперед руку -- именно в такой позе его дядя Василий Львович обычно читал свои стихи. Все невольно улыбнулись и приготовились слушать -- даже маленький Лева притих. Саша прокашлялся, устремил взгляд куда-то вдаль и заунывным голосом -- в тон стихам -- начал декламировать:
      - Буря мглою небо кроет,
      Вихри снежные крутя,
      То как зверь она завоет,
      То запла... чет... как...
      - он вдруг споткнулся, замолчал и ошеломленно уставился на слушателей. И было отчего -- он часто читал им свои стихи, но такой реакции не видел еще ни разу: челюсти у всех отвисли, брови вылезли на лоб, в глазах застыло выражение неподдельного изумления и почти животного ужаса. Только Лева смотрел спокойно и немного скучающе -- как всегда. Немая сцена продолжалась несколько секунд.
      Первым пришел в себя Сергей Львович:
      - Ну, что же ты замолчал? -- внезапно осипшим голосом пробормотал он. -- Продолжай, пожалуйста... - и улыбнулся натянутой, вымученной улыбкой.
      - То по кровле обветшалой... вдруг соломой... зашумит... - ничего не понимая, бормотал Саша. Слова вдруг вылетели у него из головы, он не мог больше вспомнить ни строчки. Он немного постоял, шевеля губами и пытаясь еще что-то сказать, потом вдруг разревелся в голос и убежал к себе в комнату. У него началась истерика.
      Его долго успокаивали, недоуменно пожимая плечами и делая вид, что не понимают причин его волнения.
      - Читал, читал, и вдруг на тебе! разревелся ни с того ни с сего... бормотала няня, утирая ему слезы и нервно поглаживая по голове, - но в глаза почему-то не смотрела, и руки у нее заметно дрожали.
      Когда мальчик немного успокоился, его вытащили в гостиную, поставили посредине комнаты и заставили прочитать стихотворение еще раз - полностью. Он, вначале сбиваясь, но постепенно все более и более приходя в себя, прочитал. На этот раз реакция у всех была совершенно нормальной -стихотворение понравилось, все его хвалили и даже заставили продекламировать еще несколько раз. Причем восхищались все вполне искренне -- Саша видел это -- но даже эта искренность отдавала фальшью после того, что произошло за обедом.
      Приблизительно через час вдруг приехал дядя Саши Василий Львович Пушкин -- брат его отца. Свалился, что называется, словно снег на голову -- сказал, что хочет недельку пожить у них. В причины Саша даже вникать не стал -- не до того ему было. Впрочем, приезду дяди он обрадовался -- Василий Львович был довольно известным поэтом, и племянник любил поговорить с ним о поэзии -- а то даже и поспорить.
      Узнав об обеденном инциденте, дядя подозвал к себе Сашу и заставил его еще раз прочитать злополучное стихотворение. С замиранием сердца, опасаясь увидеть ту же странную реакцию, мальчик продекламировал ему свой шедевр. Дядя выслушал очень внимательно, потом снисходительно посмеялся и высказался в том смысле, что, дескать, сыровато еще, но для девятилетнего мальчишки очень даже неплохо -- а вообще, он не понимает, из-за чего весь сыр-бор и что Сашу так расстроило. Потом высказал несколько замечаний по поводу того, как, по его мнению, стоило это стихотворение переделать. Саша начал ему возражать, завязался небольшой спор...
      Полноватый, добродушно-ироничный дядя развалился в кресле и, словно нехотя, но в то же время с явным удовольствием отражал атаки своего племянника. Он выглядел настолько спокойным, безмятежным и монументальным, что Саша невольно успокоился и на какое-то время даже поверил, что на самом деле ничего не случилось, и это просто его богатое воображение сыграло с ним скверную шутку...
      * * *
      - Ну, что скажете, Сергей Львович? -- спросил Василий, недобро поглядывая на брата. -- Доигрались?
      Сергей недоуменно посмотрел на него, словно не понимая, о чем речь. Василий отхлебнул крепкого черного кофе и со стуком поставил чашку на стол:
      - Не волнуйтесь, он нас не услышит. Я включил защиту.
      Сергей вздохнул:
      - Значит, начистоту?
      - Начистоту.
      Сергей пожал плечами:
      - Я не понимаю, что Вас так взволновало. По-моему, все идет по плану.
      - По плану?! -- вспылил Василий. -- Тогда какого черта вы все тут в штаны наложили и мальчишку перепугали? По какому такому плану?
      - Но, - Сергей исподлобья глянул на "брата" и тоже отхлебнул кофе, -согласитесь, все-таки неожиданно было услышать это из его уст. Хотя именно это мы и планировали...
      - Мы планировали, чтобы он написал это в двадцать пять лет, а ему сейчас только девять! К тому же полностью совпадает только первая половина стихотворения!
      - Ну, это естественно, - хмыкнул Сергей, - "выпьем с горя, где же кружка" мог только взрослый человек написать...
      - Ваш сарказм здесь совершенно неуместен! -- взорвался Василий. -Эксперимент под угрозой провала, а Вы ерничаете! -- Он вдруг вскочил, схватил собеседника за грудки, подтянул к себе и жарко задышал в лицо табачным перегаром:
      - У нас давно уже есть подозрение, что Вы вмешиваетесь в естественный ход эксперимента. Сегодняшнее происшествие -- лишнее тому подтверждение. Имейте в виду, Сергей Львович -- если наши подозрения подтвердятся, Вам несдобровать!
      Сергей отпихнул противника, сел, отхлебнул еще кофе и совершенно спокойно ответил:
      - По-моему, полковник, Вы ошибаетесь. Ни о каком провале не может быть и речи -- наоборот, мы получили поразительные результаты! Это успех, а не провал! А мелкие несоответствия должны были появиться в любом случае -- это неизбежно.
      - Почти семнадцать лет разницы - Вы называете это "мелким несоответствием"?! Ничего себе "мелочи"! А что он будет писать в двадцать пять лет -- Вы подумали?
      - Ах, вот Вы о чем! -- презрительно усмехнулся Сергей. -- Вы просто испугались, что он не впишется в те рамочки, которые ему услужливо приготовлены? Вы слишком многого хотите, родной мой -- вырастить гения, который ходил бы по одной половице, никогда не заглядывая на другую... А что, интересно, Вы собирались с ним делать в его тридцать семь лет? Подсылать в очередной раз Дантеса?
      - Ничего мы не собирались с ним делать -- и Вы это прекрасно знаете. Чтобы провести все необходимые измерения, достаточно проследить его развитие до тридцати лет или даже чуть меньше.
      - А потом? Он начнет вам мешать, и вы от него избавитесь?
      - Не городите чепухи! После тридцати лет ваш хваленый гений может убираться на все четыре стороны -- никому он больше не будет нужен.
      Сергей едва не задохнулся от бешенства.
      - Ах, вот как -- никому не будет нужен!? Не слишком ли цинично -поиграть чужой жизнью и бросить?..
      - Цинично? -- ядовито ухмыльнулся Василий. -- Это Вы меня обвиняете в цинизме? А ставить эксперименты над людьми -- не цинично? А нагло лгать маленькому мальчику, честно глядя в глаза -- не цинично? А рассчитывать чужую судьбу по вашим дурацким формулам -- не цинично?! -- он уже почти кричал, в углах губ скопилась пена. Они стояли друг против друга и, задыхаясь от ярости, судорожно сжимали кулаки, готовые испепелить друг друга взглядом. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в спор вдруг не вмешалась Надежда Осиповна:
      - Мальчики, вы не знаете, где Саша? -- жена Сергея Львовича стояла в дверях и испуганно смотрела на спорщиков.
      - А что с ним? -- "мальчики" моментально остыли.
      - Не знаю. В комнате его нет, в библиотеке тоже, на улицу он не выходил...
      - А няня где?
      - Арина говорит, что он пошел в свою комнату -- больше она его не видела...
      Все трое испуганно переглянулись.
      - Только этого нам не хватало, - проворчал Василий.
      Окончательно успокоившись после разговора с дядей, Саша пошел было в свою комнату, но там ему было скучно, и он отправился в библиотеку. Вчера он не дочитал у Вольтера всего нескольких страниц, но сегодня ему почему-то не хотелось его дочитывать. Он начал выбирать себе другую книгу и скоро понял, что на нижних полках он все книги уже либо прочитал, либо по крайней мере просмотрел, и он решил залезть повыше. Недолго думая, Саша притащил в библиотеку лестницу, приставил ее к стене в самом углу, мигом забрался на самую верхотуру и уселся на ступеньке.
      Некоторое время он с восторгом обозревал открывшиеся ему богатства -библиотека действительно была очень большой, у него даже дух захватило. Потом провел рукой по плотным корешкам книг и наугад выдернул первую попавшуюся. Книга была старая, в прочном черном переплете, с пожелтевшими от времени страницами. От нее пахло пылью и старой слежавшейся бумагой. Саша аккуратно обтер пыль рукавом и открыл книгу наугад где-то посередине. Это были стихи. Он начал их читать -- и забыл обо всем на свете. О боже, что это были за стихи! Это был Идеал, Гармония, Музыка темных строк на светлом фоне... Когда в библиотеку заходила Надежда Осиповна и звала его -- он ее даже не услышал...
      Искали его, впрочем, недолго -- не так уж много было мест в доме, куда он мог бы запропаститься. Мужчины оказались наблюдательнее Надежды Осиповны, хотя тоже не сразу заметили его сидящим на верхней ступеньке лестницы под самым потолком.
      - Саша, что ты там делаешь? -- изумленно воскликнул Василий Львович, облегченно вздыхая и заглядывая на племянника снизу вверх. Тот не отозвался.
      - Саша! -- позвал он громче. Мальчик встрепенулся, посмотрел вниз и смущенно улыбнулся.
      - Что ты там делаешь?
      - Читаю...
      - Давай, давай, слезай, нечего под потолком сидеть. Ишь куда забрался!..
      Саша прижал книгу к груди и осторожно спустился вниз.
      - Чем это ты так увлекся, что ничего вокруг не видишь и не слышишь? -добродушно улыбаясь, спросил дядя.
      Саша пожал плечами и молча показал обложку. Дядя побледнел -- на черном переплете тусклым металлическим блеском отсвечивал портрет мужчины в профиль. Длинный нос, высокий лоб, бакенбарды... И подпись -- золотыми тиснеными буквами -- "А. С. Пушкин. Избранное". -== == II == ==
      Вдоль по коридору шли двое. Оба примерно одинакового роста, но один худощавый и чуть помоложе (на вид - лет тридцать), а другой - полный, с солидным брюшком и лет на пять постарше. Они шли не торопясь и о чем-то разговаривали. Был поздний вечер, рабочее время давным-давно кончилось, и здание пустовало. В коридоре светило только тусклое дежурное освещение, что делало его совсем мрачным - невероятно длинный тоннель с рядами дверей по сторонам, конец которого исчезал где-то во мраке.
      - Так что, наши отделы теперь объединят? -- спросил худой.
      - Нет, - ответил толстый, - конечно, нет. Просто эксперимент настолько сложен, что решили привлечь к нему сразу два отдела.
      - Его уже утвердили?
      - Да. Даже более того - он уже начат. День "Д" был вчера, - толстяк был бывшим военным (его до сих пор все называли полковником), и любил выражаться военными терминами. - Вчера яйцеклетку поместили в тело будущей матери.
      - Даже так? А почему не в "инкубатор"?
      - Условия решили максимально приблизить к боевым. Есть подозрение, что "инкубатор" отрицательно влияет на будущее развитие. Кстати, подозрение исходило из вашего отдела...
      - Ах, да! Видимо, имеется в виду эксперимент с Эйнштейном?
      - С Эйнштейном? Что это за эксперимент?
      - Лет тридцать назад в нашем отделе восстановили ДНК Альберта Эйнштейна, вырастили зародыш в "инкубаторе" и отправили этого "Альберта Второго" в обычную школу.
      - Хм... И что же?
      - Надеялись получить великого гения, но результаты оказались более чем скромными. У парня были неплохие способности к математике, но дальше победителя городских олимпиад он не пошел... Неудача тогда вызвала довольно бурную дискуссию. Среди возможных причин назывались самые различные - от ошибок в восстановлении ДНК до отсутствия материнской ласки в детстве. Среди прочего упоминали и возможное воздействие "инкубатора"... В конечном счете все сошлись на том, что одного только генотипа недостаточно, нужно еще восстанавливать внешние условия.
      - Хм... Я, конечно, слышал об этом (я имею в виду дискуссию), но не знал, чем она была вызвана, - он усмехнулся. - У нас тут все так засекречено, что я иногда не знаю, чем занимается сосед по комнате...- он помолчал, потом добавил. - Что ж, теперь многое становится ясным...
      - Что, например?
      - Например, зачем вообще нужен весь этот маскарад. Вы знаете, что центр города оцепили?
      - Да, я видел. Говорят, там что-то с радиацией.
      - Говорят...- усмехнулся толстяк. - Никакой радиации там в помине нет. Просто восстанавливают исторические условия начала XIX века. В частности, дом Пушкиных и все прилегающие строения.
      - Ничего себе... - пробормотал худой. - Сколько же это все стоит?
      - Дороговато, конечно, - снова хмыкнул толстый. - Но руководство решило, что расходы себя оправдают.
      - М-да... Наводит на размышления. Что же они хотят получить на выходе?
      - Ну, это очевидно - то же, что и всегда. Конечная цель - научиться "выращивать" людей с любыми наперед заданными свойствами.
      - Опять "идеальный солдат"?
      - Нет, не думаю. Тупые исполнительные костоломы давно уже никого не интересуют - таких в любой подворотне можно набрать целый взвод. Сейчас нужны гении.
      - Гении? - худой саркастически усмехнулся. - Мы даже не знаем, что это такое.
      - Это и не обязательно. Если уж нельзя выращивать любых гениев, можно выращивать тех, что уже были. Например, наплодить этак десяток Эйнштейнов -и посадить их за разработку сверхбыстрого гиперпространственного перехватчика... Каково, а?!
      - Да, заманчиво, ничего не скажешь! - худой опять усмехнулся. - Но тогда почему Пушкин, а не Ферма или Ньютон?
      - Ну, во-первых, из-за ДНК - ее можно восстановить очень точно по крови, оставшейся на его жилете после всем известной дуэли. Во-вторых, он рос и воспитывался здесь, в Москве, недалеко от Института - значит, легко будет проконтролировать его развитие. В-третьих... ну, много еще разных причин... - они подошли к лифту. - Основная работа, конечно, предстоит вашему отделу, мы будем "на подхвате". Лично я буду играть роль дяди Пушкина Василия Львовича. А Вы, по-видимому, роль его отца.
      - Я?!
      - Ну да. Внешность, правда, у Вас не очень, но это не страшно - наши хирурги поправят. Подошьют килограмм пять сала - брюшко будет не хуже, чем у меня, - он хохотнул, довольный своей шуткой. Худой вяло улыбнулся.
      Лифт остановился на первом этаже, они вышли и пошли в гардероб.
      - Эксперимент получил кодовое название "Дедушка из Африки", -продолжал толстый, - выяснилось, что едва ли не основная причина гениальности Пушкина заключалась в его эфиопском родственнике. Внятно объяснить этот факт никто не может -- наши психоматематики тычут пальцем в какие-то формулы и с жаром пытаются что-то доказать, но смысла этих доказательств, похоже, сами не понимают, так что в конце концов все просто махнули на них рукой, а забавное наблюдение было отражено в названии эксперимента...
      Они оделись и пошли к выходу. Уже у самых дверей толстый закончил:
      - Разумеется, я Вам всего этого не говорил. Официально об Эксперименте Вам сообщат, видимо, недельки через три-четыре. Ну, а младенец, как и положено, появится на свет только через девять месяцев, двадцать шестого мая. Так что времени еще много -- можете пока наслаждаться отсутствием лишнего жира... - он опять хохотнул. -== == III == ==
      - Это стихи! -- радостно сообщил Саша, обводя родных сияющим взглядом. Глаза его восхищенно блестели.
      - Хорошие? -- через силу улыбаясь, спросил дядя.
      - Хорошие?! Великолепные! -- Саша звонко рассмеялся и тут только посмотрел на обложку. Брови его удивленно поползли вверх. -- Пушкин? Так он что же, наш родственник? -- мальчик вопросительно посмотрел на отца.
      - Д-да... В некотором роде...- пробормотал тот.
      - А почему же вы мне о нем ничего не рассказывали? -- он укоризненно оглядел родных. -- А как его зовут? Андрей Степанович?
      - Нет. Александр Сергеевич...
      - Правда? Как меня? Вот здорово! -- мальчик опять рассмеялся звонким счастливым смехом. -- У него очень хорошие стихи! Сейчас я вам прочту... он открыл книгу и возбужденно начал листать страницы туда-сюда.
      Дядя поспешно схватил его за руку:
      - Нет, не нужно! Потом... Потом прочтешь... После ужина... А сейчас идем ужинать!..
      Саша удивленно поглядел на часы на стене:
      - Рано ведь еще! И вообще -- я не хочу есть...
      - Ничего не рано! -- вмешалась Надежда Осиповна. -- В самый раз! Идем, идем, а то все остынет, -- тебя ведь все ждут!..
      Мальчик пожал плечами и закрыл книгу.
      - Хорошо, идемте... - и пошел к двери.
      - Э! Книгу-то оставь! -- напомнил дядя.
      Саша посмотрел на книгу, вернулся и аккуратно положил ее на край стола. Все сразу повернулись и заспешили к выходу с таким видом, как будто ничего не ели как минимум месяц. Саша поплелся следом, то и дело оглядываясь. На самом пороге он вдруг остановился, бегом вернулся к столику, схватил книгу, прижал ее к груди и побежал обратно.
      - Я не запачкаю... - пробурчал он в ответ на укоризненный взгляд отца.
      В столовой, естественно, ничего еще и не думало остывать, поскольку даже не начало нагреваться. Непомерно удивленные слуги засуетились, пытаясь что-то наскоро приготовить. Однако Саша не обратил на все это почти никакого внимания. Едва усевшись за стол, он раскрыл книгу и начал декламировать всем какое-то стихотворение. Все слушали, не в силах его остановить, потом заставили перечитать его еще несколько раз -- лишь бы он не начал читать следующее. Дядя попытался перевести разговор на поэзию вообще, обсуждая только что прочитанные строки. Но все эти уловки не помогали -- Саша успел прочитать уже пять или шесть стихов, когда наконец принесли холодные закуски. Мальчик с сожалением отложил книгу и взялся было за еду, но тут же опять принялся читать следующее стихотворение.
      - Саша!!! -- в громком оклике отца прозвенели нотки отчаяния. -- Ты где находишься?!
      В любое другое время столь грозное предупреждение наверняка бы подействовало, но сейчас мальчик был слишком возбужден и почти его не заметил. Книгу, тем не менее, закрыл и принялся за еду.
      Есть никому не хотелось, все только вяло ковырялись вилками в тарелках и озабоченно переглядывались. Саша же в мгновение ока прикончил салат и тут же опять открыл книгу. Перевернул несколько страниц, выбирая, что бы еще продекламировать, и вдруг замер. Радостное возбуждение на его лице сменилось удивлением, а удивление -- страхом. Он вдруг резко захлопнул книгу и выскочил из-за стола. Потом попятился, с нескрываемым ужасом глядя на книгу, словно на ядовитую змею. Уперся спиной в камин и медленно, продвигаясь вдоль стены и по-прежнему неотрывно глядя на книгу, добрался до двери. Пытаясь выйти, споткнулся о порог и упал, однако боли, видимо, даже не почувствовал...
      Некоторое время он так и сидел на полу в нелепой неудобной позе, глядя куда-то в одну точку и беззвучно шевеля губами. Потом словно очнулся, встал и медленным, но твердым шагом, словно загипнотизированный, подошел к столу. Осторожно прикоснулся к книге, но тут же отдернул руку. Некоторое время постоял, глядя на нее и словно собираясь с духом, потом вдруг схватил ее в руки и выбежал из комнаты.
      - Что он там увидел? -- спросил Сергей Львович у Василия, когда тишина стала совсем невыносимой.
      Василий сидел ближе всех к Саше и видел, что тот читает. Вопрос, впрочем, был риторический -- все и так прекрасно поняли, _что_ он там увидел.
      Василий обвел всех взглядом и усталым, безразличным голосом подтвердил общую догадку:
      - Буря мглою небо кроет...
      * * *
      Сергей Львович сидел за столом, а Надежда Осиповна -- на диване у стены. Оба молчали, бессмысленно глядя куда-то в пустоту. Тишина ощущалась почти физически -- как нечто липкое и вязкое, повисшее в комнате. Только ходики на стене не смущались всеобщим молчанием и продолжали упрямо отстукивать секунды.
      Наконец в комнату вошел Василий Львович. Все выжидающе посмотрели на него.
      Полковник скользнул взглядом по стенам и совершенно бесцветным голосом доложил:
      - Заперся у себя. Читает. Разговаривать не хочет...
      Потом прошел по комнате, встал у камина и добавил:
      - Я навел справки в Центральной Справочной Системе.
      - И что?
      - Судя по всему, это издание 2018 года, - он грузно опустился в кресло и закончил, - 382 страницы, 18 иллюстраций, с предисловием и подробной биографией...
      Настенные часы пробили три раза.
      - Три часа ночи, - устало констатировал Сергей, посмотрев на сидящего напротив Василия. Надежда Осиповна по-прежнему сидела на диване у стены -даже позу не сменила.
      Полковник кивнул, и вновь надолго установилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Наконец Василий поднял голову и спросил:
      - Это ведь Вы ее подбросили?
      - Кого?
      - Не притворяйтесь идиотом, Сергей Львович. Книгу, что же еще...
      - За кого Вы меня принимаете?!
      - Тогда откуда ж она здесь взялась?
      Сергей пожал плечами:
      - Здесь когда-то был музей Пушкина. Наверное, книга осталась с тех времен -- ее просто не заметили...
      Василий несколько секунд пристально смотрел на собеседника, потом вздохнул:
      - Впрочем, теперь-то уже все равно...
      Он опять надолго замолчал, потом проговорил:
      - Что ж, по крайней мере теперь ясно, в чем была наша главная ошибка...
      - В чем же?
      - Мы недооценили "человеческий фактор". На роли родных набрали дилетантов -- людей, которые были осведомлены о сути эксперимента и согласны потратить на него несколько лет своей жизни -- а нужно было привлекать профессиональных актеров и психологов. Чего стоят хотя бы "шуточки" нашей "Арины Родионовны", которая начала рассказывать о полетах на Сириус и колониях на Веге, когда у нее кончился запас "нормальных" сказок...
      - Да, - кивнул Сергей, - или рассказывала сказки стихами Пушкина...
      - Да и Вы тоже хороши! По-моему, Вы слишком привязались к мальчишке -и начали делать глупости...
      - А Вы думаете, легко каждый день изображать злого папашу? Думаю, даже профессиональные артисты не смогли бы обманывать его слишком долго...
      - Об этом-то я и говорю, - усмехнулся Василий. -- Вы начали его жалеть...
      - Жалеть... - повторил Сергей. -- А Вы сами-то пытались хоть раз представить себя на его месте, полковник?
      - На месте подопытного кролика?
      - Хуже! На месте человека, за которого все давным-давно решено...
      - А почему Вы думаете, что наше место чем-то лучше? -- насмешливо посмотрел на него Василий.
      Сергей пристально посмотрел ему в глаза. Губы сложились в горькую усмешку:
      - Ну да, ведь именно это мы и собирались выяснить...
      - Вот-вот. А Вы испугались узнать правду -- и решили форсировать события...
      - Идите Вы к черту! -- разозлился Сергей. -- Оставьте свои дешевые приемчики для кого-нибудь другого! Тоже мне, комиссар Мегрэ!
      Они опять надолго замолчали.
      Первым тишину нарушил опять Василий:
      - Ну, так что будем делать?
      - Можно подумать, у нас есть варианты... - хмыкнул Сергей.
      - Да, есть. Как минимум два: можно солгать, а можно рассказать правду.
      Сергей помолчал.
      - Я думаю, ничего правдоподобного соврать все равно не удастся, -- так что я за второй вариант.
      - Ну, почему же не удастся? -- возразил Василий. -- Можно, например, придумать что-нибудь а-ля Нострадамус -- дескать, жил-был давным-давно на земле великий чародей и пророк, который и предсказал Саше его судьбу.
      - И заодно написал все его стихи... - усмехнулся Сергей.
      Они опять помолчали.
      - Хорошо, - согласился Василий. -- Вариант с "Нострадамусом" не проходит. Тогда... - он вдруг замолчал, глядя на дверь.
      На пороге стоял Саша. Медленно, словно во сне, мальчик вошел в комнату, взобрался на стул и положил перед собой злополучную книгу. В комнате стало тихо, как в могиле. Саша смотрел куда-то в пространство перед собой, а все остальные смотрели на него. Слышно было, как в соседней комнате муха бьется головой о стекло...
      Наконец Саша поднял голову и посмотрел на Сергея Львовича. Совершенно спокойным и даже безразличным голосом (кто знает, чего стоило ему это спокойствие!) он спросил:
      - Папа, а... про тебя тоже есть такая книга? -- и тут же опустил взгляд, словно боясь прочесть ответ в глазах отца.
      Ошарашенный Сергей некоторое время молчал, потом медленно перевел дух и начал рассказывать. Он рассказал обо всех четырех мировых войнах, об открытиях Аль-Шаби, о первых полетах к Альфе Центавра, о курортах Сириуса, об истории завоевания Веги -- одним словом, изложил всю историю Земли с XIX века до наших дней, но все никак не мог решиться перейти к главному.
      Саша слушал очень внимательно, пытаясь понять, зачем ему рассказывают все эти сказки. Лоб его нахмурился, брови сползли к переносице. И вдруг какая-то искра промелькнула в его глазах.
      - Так значит... - он едва не задохнулся от поразившей его догадки, так значит, сейчас... не 1808 год?!
      - Нет, - выдохнул Сергей, глядя куда-то в пол, как провинившийся школьник.
      - Так значит... это не про меня?!
      - Нет, - снова подтвердил Сергей. Потом немного помолчал и голосом занудного школьного учителя литературы продолжил:
      - Александр Сергеевич Пушкин, великий русский поэт, родился 26 мая 1799 года в семье...
      Но Саша его не слушал. Он вдруг вскочил из-за стола и в возбуждении забегал по комнате.
      - Значит, меня не убьют на дуэли? -- перебил он. -- И летающие глаза существуют на самом деле? Вот здорово! -- он засмеялся звонким счастливым смехом.
      - Так значит, на Веге есть колония землян? И там была война с туземцами? И значит, на Сириусе действительно живут говорящие собаки? -- в невероятном возбуждении он бегал по комнате и засыпал всех вопросами, не дожидаясь на них ответов.
      Но вдруг лицо его потемнело, улыбка сошла с губ, и брови опять сомкнулись на переносице. Какая-то новая мысль пришла ему в голову. Он замер посреди комнаты, развернулся и медленно подошел к Надежде Осиповне, которая все так же сидела на диване. Подняв на нее глаза, Саша срывающимся голосом, говоря все тише и тише и переходя почти на шепот, пытался что-то сказать:
      - Так значит... значит... ты...
      И наконец -- совсем уже тихо, одними губами -- выговорил:
      - ... значит... ты... не моя мама?!
      Несколько секунд они -- оба бледные, как полотно -- молча смотрели друг другу в глаза. Потом Саша резко развернулся и выбежал вон из комнаты.
      Надежда Осиповна смотрела ему вслед невидящим взглядом. По лицу, белому как снег, медленно текли слезы. Через полчаса ее отвезли в больницу -- не выдержало сердце...
      - Знаете, это даже хорошо, что так вышло... - сказал Василий. Он прохаживался взад-вперед по комнате и непрерывно курил.
      - Почему? -- Сергей сидел на подоконнике и смотрел на разгорающуюся зарю. Только через два часа, уже под утро, они решились взломать дверь в Сашину комнату. Окно было раскрыто настежь, на столе лежала короткая записка: "Я ушел совсем. Саша".
      - По крайней мере, теперь мы знаем, что гений из него сформировался. Причем именно тот, который и должен был сформироваться -- Александр Сергеевич Пушкин. Сформировался приблизительно за семь-восемь лет. Значит...
      - Можно запускать программу "на конвейер"? -- закончил за него Сергей. -- Закладывать в "инкубатор" эйнштейнов?
      - Вот именно, - сказал Василий.
      - Сомневаюсь, - покачал головой Сергей. -- Правительство вряд ли на это пойдет. Эксперимент провалился, и больше денег на программу никто не даст.
      - Как это провалился? А "буря мглою..."?
      - Одно стихотворение -- еще не доказательство. В конце концов, он мог случайно прочесть его где-то в другой книге. Или няня по глупости процитировала его -- обрывками, в разных разговорах, но все же... А потом он лишь соединил эти обрывочные сведения воедино -- скорее подсознательно, чем сознательно -- и выдал его за свое творение. Совпадение, конечно, поразительное, но пока это лишь совпадение...
      - Но ведь эксперимент еще не закончен...
      - Как это? -- Сергей удивленно посмотрел на Василия.
      - Изменились лишь внешние условия, но так даже интереснее... И дешевле... - Василий усмехнулся. -- Знание об опасности еще не гарантирует избавления от нее. Да, он теперь знает, кто он такой, но сможет ли "уйти от судьбы" -- это еще вопрос...
      - Что Вы хотите этим сказать?
      - То, что уже сказал -- это Пушкин Александр Сергеевич, и никто иной. И мы это докажем!
      - Каким образом?
      - Он будет писать стихи Александра Сергеевича...
      - Но ведь он их уже видел! Это не будет доказательством!
      - Он видел только "избранное" -- это не больше десятой части. А запомнил и того меньше. Ничего не стоит не показывать ему остальных девять десятых. Будем подсовывать Лермонтова под видом Пушкина -- пусть читает! Он даже эту книгу оставил здесь -- ничего не стоит ее подменить. Выясним, что именно он запомнил, а остальное перепишем...
      - Опять лгать?! -- Сергей смотрел на Василия широко открытыми глазами.
      - Мы лгали все эти девять лет, - невозмутимо парировал тот. -- Если нужно, будем лгать еще столько же...
      - Кому нужно?!
      - Нам нужно! Нам! Делу! Человечеству! -- неожиданно закричал Василий. -- И прекратите Вашу демагогию и глупые вопросы! Мы перед этим щенком не для того девять лет выкаблучивались, чтобы он потом по крышам лазил и хвосты котам крутил!..
      Сергей некоторое время молча смотрел на полковника, потом отвернулся к окну и спокойно сказал:
      - Мне неприятен Ваш образ мыслей, но спорить я не стану. У Вас все равно ничего не выйдет -- он ушел. Совсем ушел...- он показал на записку на столе.
      - Никуда он не денется -- поймаем и поставим на место, - усмехнулся полковник. -- Не писать стихов совсем он не сможет, это Поэт от рождения. А как только начнет сочинять -- получится "я помню чудное мгновенье..."
      - Может, он будет писать прозой?
      - Отлично. У Пушкина полно прозы, пусть пишет! -- Василий расхохотался. -- Даже если порисовать захочет -- все равно получатся рисунки Александра Сергеича...
      Сергей посмотрел на полковника с каким-то странным выражением лица -смесь ненависти и брезгливости -- и опять отвернулся к окну.
      - Саша ушел совсем, - упрямо повторил он.
      - Чепуха, - качнул головой полковник, - он ушел всего пару часов назад и не мог уйти далеко, это же совсем ребенок. Я уже поднял своих людей, через полчаса он будет дома...
      - Да я вовсе не об этом, - усмехнулся Сергей, - он ушел _совсем_! Вышел из-под контроля, понимаете? Вылез в окно, хотя его всю жизнь учили ходить в дверь... И загнать его обратно на прокрустово ложе Вам не удастся, как ни старайтесь -- именно потому, что он гений!.. - он помолчал, торжествующе поглядывая на Василия, потом вдруг широко улыбнулся и добавил:
      - Черт возьми, я восхищен этим парнишкой! В девять лет сбежать из дому, а! Каково?!
      Полковник неожиданно разозлился.
      - Пошел ты к черту! - процедил он сквозь зубы и вышел из комнаты. Из-за полуоткрытой двери послышался его приглушенный голос:
      - Третий, третий, я первый! Доложите обстановку!..
      *Данила Гамлет,
      Москва, февраль
      март 1999 года.*
      Александр Хаустов
      Рассказ о "Свободном Человеке"
      Обстановка в комнате удивительным образом напоминала бутафорию для съемок сентиментального фильма. Светло-зеленые стены со встроенными шкафами, широкая двуспальная кровать на мозаичном полу, резной, красного дерева стул, увешанный пестрой одеждой и безвкусная бронзовая статуэтка какого-то древнего божества, одиноко стоящая в углу. Неплотно задернутые темно-коричневые шторы, скрывали низко плывущие грозовые облака.
      Человек, лежащий на кровати, с наголо обритой головой, широко посаженными голубовато-серыми глазами, прямым носом и квадратным раздвоенным подбородком напоминал киногероя. Он не так давно проснулся и его, подернутые сонной поволокой глаза, отрешенно смотрели в потолок.
      Вскоре человек протянул руку к прикроватной тумбочке и, вытряхнув из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой. Глубоко затянувшись, он выпустил длинную струйку дыма и перевел взгляд на стену. Часы на стене показывали двенадцать с четвертью, а это значит, что осенний воскресный день уже был в разгаре. Крепкая сигарета быстро вернула привычные ощущения реальной действительности. Однако сон крепко застрял у него в голове. Лицо! Бледное, худое, с мелкими чертами лицо, явившееся ему во сне, имело странное напряженное выражение, которое еще более подчеркивали запавшие щеки и маленький, плотно сжатый рот. Это лицо было до боли знакомо.
      Но кто он? Человек никак не мог вспомнить, хотя память на лица всегда была предметом его гордости. Ночное видение, словно маска застыло в сознании, но всякий раз ускользало, когда казалось, что память вот-вот настигнет его. И как это часто бывает в таких случаях, грубые вибрации неудовлетворенности вызвали состояние дискомфорта, преодолеть которое можно было лишь одним способом - вспомнить. Человек медленно опустил веки и сосредоточился. Где он раньше видел это лицо или лицо, очень похожее на это? Пока он безуспешно искал ответ на свой вопрос, негромкое жужжание телефона нарушило покой комнаты. Отыскав рукой телефон, он подумал секунду - другую, и снял трубку.
      Чем дольше слушал он своего невидимого собеседника, тем озабоченнее становился его взгляд. Спустя какое-то время он приоткрыл рот, как бы намереваясь возразить, но тут же снова сжал губы и вопросительно взглянув на часы, короткой фразой - "буду через час" решительно завершил разговор. Судя по тому, как он с треском бросил трубку и раздраженно нахмурился, чувство досады за очередной потерянный выходной глубоко овладело им. Надо было ехать. Его ждали дела.
      Человек выскользнул из постели и потянулся к висящей на стуле одежде. Он все еще не мог отделаться от мысли о том, где, черт возьми, он прежде видел это лицо?
      Спустя полчаса он был уже в пути. Мелко накрапывал дождь, небо впереди затягивали черные грозовые тучи. Окаймленная лесополосой четырехполосная автострада летела под колеса прямая как жердь и темная, как погасший экран.
      Человек выжимал сто двадцать километров в час, обгоняя с невозмутимым видом редкие попутные машины. Безусловно, он понимал, что скорость велика для такой мокрой и скользкой дороги, но человек был явно уверен в себе, в своих силах и в своей машине. Тихо и ровно работал мотор, еле слышно шелестели на влажном асфальте шины. За окнами автомобиля мягкими, словно приглушенными дождем красками, сверкала и переливалась осень.Бесхитростная мелодия негромко лилась из радиоприемника, тоскливо повествуя хриплым голосом о пронзительной обыденности жизни.
      Мелкий, моросящий дождь между тем усилился. Водитель переключил дворники в непрерывный режим и плавно заложил руль влево для очередного обгона. Все остальное произошло в считанные секунды.Еще не совсем понимая что случилось, он почувствовал как машина вдруг вышла из повиновения. Ее встряхнуло и юзом понесло через разделительную разметку на встречную полосу. Человек растерялся лишь на какое-то мгновение, но сразу же взял себя в руки. "Только удержаться на шоссе" - мелькнула мысль. Сбросив газ, он крутанул руль вправо, потом сразу влево. Автомобиль накренился, водителя отбросило к двери, он вновь отчаянно рванул руль вправо, затем влево, но уже не так резко, и - о, чудо! - колеса вошли в зацепление с дорогой. Но прежде чем человек успел перевести дух, прямо перед ним, из пелены дождя возник встречный многотонный грузовик.
      Предпринимать что-либо было уже поздно. Все что он успел сделать, так это вдавить до отказа педаль тормоза. Шины пронзительно взвыли, человек инстинктивно уперся вытянутыми руками в руль и откинулся всем телом на спинку сиденья, пока его автомобиль с заблокированными колесами несло навстречу судьбе.
      Неожиданно он почувствовал, как где-то в груди сделалось горячогорячо, и это приятное тепло быстро распространилось по всему телу. Сознание вдруг стало ясным, все происходящее увиделось четко и в мельчайших деталях. К его великому удивлению, мысль оказалась такой тяжелой и неповоротливой, что просто не успевала за ходом событий. Она была бесполезна, на нее у человека не осталось времени. У него вообще уже не осталось времени. Взамен явилось безмолвное созерцание происходящего, осознанного контроля над которым, по-видимому, уже не было, как и не было никакого желания что-либо менять. Все больше погружаясь в неведомое ранее блаженное чувство безмятежного созерцания, теряя ощущение собственного "я", человек, словно завороженный, смотрел как дрожат в напряжении его руки, как покрылся холодной испариной его лоб, как замерла неподвижно на отметке 120 стрелка спидометра и как, заслоняя небо и поглощая весь горизонт, на него надвигается серая стена из стекла и металла.
      В самое последнее мгновение "дворники" грузовика широким размашистым движением очистили от потоков воды его огромное лобовое стекло и человек ясно увидел лицо водителя.
      Бледное, худое, с мелкими чертами лицо, имело напряженное выражение, которое еще более подчеркивали запавшие щеки и маленький, плотно сжатый рот. Это было последнее лицо из всех, когда-либо виденных им в этом мире. На него вдруг снизошло странное успокоение. То, что следовало вспомнить, он вспомнил, а стало быть, освободился от наваждения. Впереди уже ждала новая жизнь.
      ... Лежащий на кровати человек вновь медленно опустил веки и сосредоточился. Где он раньше видел это лицо, или лицо очень похожее на это? Пока он безуспешно искал ответ на свой вопрос, негромкое жужжание телефона нарушило покой спальни. Отыскав рукой телефон он подумал секунду - другую и, не поднимая трубку, решительным движением выдернул шнур из розетки.
      Сегодня был выходной. Человек имел на него полное право и намеревался распорядиться им по собственному усмотрению. Ему вдруг нестерпимо захотелось побыть одному, хоть на день уехать прочь от всей этой мирской суеты куда-нибудь за город, в лес, на природу, туда, где дождь, где падают листья, где нет места делам, словам и проблемам. Желание было столь сильным, что даже бронзовое божество, молчаливо стоящее в углу, казалось слегка кивнуло ему головой в знак согласия.
      Человек выскользнул из постели и потянулся к висящей на стуле одежде. Он все еще не мог отделаться от мысли о том, где, черт возьми, он прежде видел это лицо?
      Спустя полчаса он был уже в пути. Мелко накрапывал дождь, небо впереди затягивали черные грозовые тучи. Окаймленная лесополосой четырехполосная автострада летела под колеса прямая как жердь и темная, как...
      А.Туяр
      Логос
      Все совпадения личностей и событий с реальными
      являются случайными в той мере, в какой их
      сочтет таковыми читатель.
      Автор
      Не знаю, как вы, а я верю в Бога. С сегодняшнего дня. И сейчас, пока метро качает меня по ветке, тянущейся через весь город, я могу вспоминать...
      Все, конечно, знают, что было в Начале. Ну и у меня тоже сначала было... школьное сочинение. Которое я писал у одноклассника, в гулкой и сумрачной квартире академического дома, где комнаты были не просто комнаты, как в нашей коммуналке, а имели имена собственные: Столовая, Кабинет, Спальня, Гостиная, Детская. Мы располагались, конечно, в детской.
      Виталик, Талька, не взирая на необъятную библиотеку и соответствующее квартире воспитание, к урокам русского и литературы относился прохладно. Ему для занятия столь неинтересным делом был нужен стимул. И стимулом этим был я. Попросту говоря, мы с ним соревновались - и в количестве и в качестве написанного. Наши черновики на банальную тему "Как я провел лето" достигали объема тонкой тетрадки, а уж по более серьезным темам мы писали трактаты. Все это читалось вслух, потом я красным карандашом редактировал оба черновика, и мы старательно переписывали ровно столько, сколько нужно было нашей русичке. Его родители радовались очередной пятерке, меня поили чаем с пирожными и приглашали приходить почаще. Но почаще не получалось: моя жизнь сильно отличалась от Талькиной, и уложиться в его скользящий график музык, репетиторов, бассейнов и иностранных языков я не смог бы при всем желании. От сочинения до сочинения мы только здоровались в классе. Ну, может быть, еще были какие-то пионерские дела, типа сбора железного мусора по окрестным свалкам, куда мы тоже ходили вместе, и все. Талька даже не гулял в моем понимании: не гонял банку зимой или мяч весной, не лазал по гаражам, не ловил рыбу в пруду ведомственной больницы, не строил снежных крепостей. Попросту говоря, он не был моим другом, хотя я не задумывался тогда об этом.
      С каждым разом нам становилось все сложнее определять победителя. Талька неплохо поднаторел писать разную привычную галиматью, поэтому по объему мы друг друга не обгоняли: просто писали, пока тетрадка не кончалась. А вот качество... Мы быстро поняли, что наковырять в чужом тексте различных огрехов можно всегда, и обсуждения превратились в бои без правил. В конце концов Талькиной маме стало интересно, почему мы пишем сочинение с таким шумом и, главное, так долго. Мы обрадовано усадили ее слушать. Наталья Павловна выдержала только полчаса. Потому что в то время, когда один из нас читал текст, другой разбавлял его ехидными подковырками, которые не оставались без ответа...
      Так наши творения попали на суд к Талькиному деду. Пока он читал, мы сидели на жестких деревянных стульях у двери кабинета, чувствуя себя экспонатами в музее. Дед читал молча, изредка хмыкая, словно в такт какой-то фразе. Потом отложил тексты и сказал: "У Сергея лучше. Объяснить почему?" . И после нашего кивка выдал короткие, но полные характеристики одного и другого текста. Получив тетрадки, мы поспешили восвояси, но у двери меня догнал густой голос Талькиного деда: - Ты, Сергей, сам-то чувствуешь, ЧТО пишешь? - Ну, наверное... - промямлил я. Разговор был неуютен, как осмотр врача. - Тогда пора уже быть поосторожнее... - непонятно закончил дед и кивком отпустил нас.
      После этого дед сказал Тальке, что мы можем в любое время давать ему свои творения, но в кабинет больше нас не звал. Просто наши черновики возвращались с его пометками. Иногда это было одно-два слова: "Чушь!" или "Стыд!". Но чаще дед писал подробнее... Не скажу, что это не помогало нам, но исчез какой-то задор в наших состязаниях. Можно было писать и раздельно. Можно было вообще не писать. Я стал бывать у Тальки реже и реже. Потом он перевелся в математическую школу и пропал из виду на несколько долгих лет.
      Было это в середине выпускного класса, на том рубеже зимы и весны, когда и погода, и авитаминоз не способствуют хорошему настроению. У нас опять запил сосед. Делал он это тихо, но удивительно тоскливо, и каждое утро начиналось с его пустого взора на общей кухне. В общем, в школу я пришел в том настроении, которое хочется на ком-то сорвать. А после уроков меня на крыльце встретил Талька. - Пойдем, - сказал он сухо и даже сердито, - Дед просил тебя привести. - Зачем? - сказал я, озираясь. Вот-вот должны были вывалиться из дверей наши парни, мы собирались купить пива и посидеть в сквере за фабрикой. И вряд ли наши оставили бы без презрительного внимания приход Тальки. Заодно и мне досталось бы за общение с перебежчиком. И так мне перепадало за статьи в школьной стенгазете и за никому не понятный литературный клуб при районной библиотеке. - Не пойду я никуда! - прошипел я, отпихивая Тальку. - И ты вали отсюда, математик! - Сергей, прекрати, тебя дед зовет! - вцепился мне в рукав Талька, но я стряхнул его руку и почти побежал со школьного двора. Сзади уже хлопала дверь, кто-то свистел. Я не оборачивался. У самой троллейбусной остановки Талька догнал меня и рванул за плечо так, что я крутанулся на месте. - Дед умирает. - сказал он каким-то скрежещущим голосом. - Он знал, что ты не придешь. И велел передать тебе вот это, - в руке у Тальки был толстый коричневый конверт, но он не протягивал его мне, а наоборот, прятал в карман. - Только я должен знать, что ты прочтешь. Дед сказал - это очень важно. - Талька задыхался, но не от бега, мне показалось, что он вот-вот разрыдается, но глаза смотрели на меня сухо и зло. - Умирает? - по-дурацки переспросил я. Все, что стояло за этим словом разом вошло в меня, как холодный ветер: вместо того, чтобы быть там, с дедом, с родителями, Талька бегает по хлюпким улицам за каким-то идиотом, которому надо срочно отдать конверт, будто нельзя... после. Когда отпустит боль, когда пройдет время.
      И мы побежали. Талькина квартира встретила нас запахом лекарств и дешевого столовского компота. Я мялся у вешалки, пока Талька прямо в ботинках бегал к кабинету. Потом мы ждали в коридоре, и мимо нас ходили какие-то тетки, никогда прежде мною здесь не виденные, и я не спрашивал, кто это, и Талька молчал.
      К деду меня пустили, когда окна уже затягивала оранжевая муть включившихся на улице фонарей. Старик даже лежа не выглядел больным, и постаревшим он мне тоже не показался. Но начал он говорить не сразу. Талька поймал его взгляд и молча вышел. - Сергей? Ты пришел все же? Ну ладно, много я сказать не успею, сейчас Наталья тебя прогонит, - он даже усмехнулся,- а главное для тебя в конверте. Будь осторожен. Не берись за невозможное. У тебя получится . - Что? - не выдержал я. - Что получится? - Изменить... мир... Теперь стало видно, что слова ему даются с трудом. Но он продолжал говорить, а я - ловить эти сухие обломки фраз, которые походили бы на бред, если бы не ясный взгляд старика. Я слушал про Слово, которое он называл Логос, подобное жемчугу в тоннах песка, обладающее силой воплотить мысль в реальность. Редкий дар, большая мощь. Не потерять. Не дать отнять. Найти других.
      Голова у меня начинала кружиться то в одну, то в другую сторону, стены медленно плыли, готовясь расплавиться. Надвигалось, приближалось большое и холодное, и только слова не давали ему войти в комнату, поглотить, растворить. Мне казалось, я раз десять прослушал одну и ту же фразу. Наконец старик замолчал, откинулся на подушки. Я попытался что-то ответить, но надвигающееся давило, давило. Потом оно минуло меня и вошло в старика, резко затенив ему подглазья и губы, сбив дыхание. Не помню, как я вышел из кабинета. Талька снова вел меня по коридору, я видел, как он озирается на мать, входящую в кабинет и больше всего я хотел тогда поскорее уйти, но мы оказались на кухне, где странные тетки варили в большой кастрюле рис с изюмом. Нам налили чаю, я выпил его залпом, как лекарство, и начал прощаться. Талька остался сидеть на кухне, когда я бросился к двери. Позже я узнал, что Талькин дед умер через час после моего ухода. В конверте оказались куски моих черновиков, которые я оставлял у Тальки, Некоторые фразы были подчеркнуты рукой деда. И несколько адресов: московских, ленинградских и даже сибирских. Я засунул конверт в альбом с моими фотографиями, а весной подал документы в медицинский...
      Студенческая жизнь в чужом городе - что ее описывать? Общага, приработки, письма домой. Здесь тоже нашелся литературный клуб, вернее группа "литераторов" моего возраста, кочевавшая по школам и красным уголкам. Что-то не заладилось в верхах с молодежными клубами, за пять лет место сбора менялось раз пятнадцать. Кто знает, чем тогда занимались в этих клубах, тот и сам представит, а кратко: были и конкурсы, и веселые праздники, пикники на природе и поездки в другие города, разговоры до утра, первые рукописи, отправленные в "настоящие" редакции, и самодельные альманахи. И слова, слова: то непокорные, корявые, то легкие, послушные. Мы наслаждались ими. Играли. Меняли. Выворачивали их, как флексагон, собирали, как кубик Рубика. Мы фехтовали словами и швырялись ими, как булыжниками. Мы попадались в собственные ловушки. Мы творили.
      Были первые ответы редакторов: "Ознакомившись... к сожалению... отдельные недостатки...". А потом - даже пара рассказов, всплывших из безответного небытия, в честь каких-то молодежных конкурсов, проводимых крупными журналами... Восторг, гордость, попытки сесть и немедленно написать еще лучше...
      После второй моей публикации -я как раз перешел на третий курс - к нам на заседание клуба пришел мужик. Лохматый, заросший бородищей, похожий то ли на геолога, то ли на заматерелого хиппи. Впрочем, оказался он всего на пять лет старше меня. Что уж мы в тот раз обсуждали, не помню, но каждый посматривал в угол: не выскажется ли гость? Одна из наших девушек, Дэнка , угостила его бутербродами в перерыве. Мужик бутерброды съел, закурил, и завел разговор про переводной самиздат. Себя он назвал Александром, вот так, без сокращений. Александр Орляков. Дэнка передразнила его:
      - А, Лександы-ыр! Почему-то это нас насмешило. Но никто так и не перешел на Сашку или Шурку. Мы вышли из клуба с ним вдвоем: мне хотелось спросить про самиздат, да и ехали мы в одну сторону. Вечерний автобус полз неторопливо, нарезая круги по микрорайонам, Александр вынул из "дипломата" пачку машинописных листов: то ли Хайнлайна, то ли Азимова. Полистал, показывая мне названия. А потом, внезапно, без перехода, сказал: - А я, в принципе, по твою душу приехал. Рассказик на конкурсе был твой? - Мой, испытывать удивление и гордость одновременно мне еще не доводилось. Щеки ощутимо залил жар. - Вроде бы ты еще где-то печатался? - Александр смотрел на блеклые листы - третья, а то и четвертая копия. В его голосе было что-то непонятное. Мелькнувшие было мысли о приглашении какой-нибудь редакции разбились об этот тон. А кому еще это надо? Во рту пересохло: ведь есть люди, которым всегда от всех что-то надо. Особенно в неформальной среде. Связь с самиздатом... - Я не из Конторы, - усмехнулся Александр. - Я сам такой же... писатель. - слово "писатель" он произнес с легкой насмешкой. Печатался кое-где, ну и тебя заметил. Решил познакомиться поближе, когда в ваш город занесло. Но что-то было за его отведенным взглядом, что-то приближалось ко мне так же ощутимо, как когда-то ощутимо шла по коридору Талькиной квартиры Смерть. Я вспомнил тот день - весь, от дребезжания будильника, от тоскливого запойного соседа, до мутно-оранжевого вечера, когда я шел домой, как Иван-дурак, нашедший волшебную палочку. Ненужную, опасную, но сулящую так много... - Логос, - я не спросил, а скорее озвучил свои воспоминания . Но Александр кивнул: - Угу. Значит, ты знаешь. Пора браться за дело, а то пишешь без разбору, как попало, а людям за тобой следи... Мне представились курсы для начинающих Иванов- дураков: для тех, что с палочками, для тех, что с перьями Жар-птицы, и для всяких с кладенцами, самобранками, сапогами и горбунками... Потом они все становятся Иванами-царевичами, находят своих лягушек... Меня разобрал смех. Краткосрочные курсы демиургов. Повышение квалификации - от творчества до Творения. Я всегда знал, с тех самых сочинений, как звенит в душе удачная фраза, как меняется лицо человека, в которого попал этот заряд. Один на тысячи пустых слов. Как сложно плетется сеть повествования, словно неумелыми пальцами - за коклюшки мастерицы, и через каждые сто узелков - бисеринка... пробовал я у тетки-кружевницы в деревне когда-то. Но вот объединяться с кем-то, учиться чему-то у других, может быть даже реально ощутить то, что я могу сделать, увидеть результат - не хотел. Боялся или даже брезговал. Боялся себя, и брезговал себя же: со своими желаниями, страстями и комплексами я никак не годился на такую роль. Потому я и не писал по адресам из коричневого конверта. Сам по себе я был обыкновенен, а с силой Логоса страшен. Маленький фюрер в моей душе пока не имел надо мной власти... Я хотел тогда просто писать.
      Как странно помнить эти мысли - теперь не имеющие ко мне отношения, словно чужие, но так и оставшиеся внутренними, слова. Но так я тогда думал, и появление Орлякова стало поводом к новым самокопаниям. Пробыл он у нас с неделю, и разговоры с ним были как уроки фехтования: он острил, язвил, цинично огрублял, я сопротивлялся, уходил, пробивал защиту, отступал. Потом я мотался к нему в Москву. Мы сидели летним днем в стеклянном аквариуме молодежной редакции, приходили и уходили разные люди, плавали невероятные пласты сигаретного дыма, редактор Павел Мухин иногда выбирался с нами в кафетерий, и никто не вербовал меня вставать стройными рядами. Просто несколько раз приносили рукописи: отпечатанные или написанные на листах из тетрадки, и просили: найди кусок и переделай. Я двигался по тексту, как минер, напряженный до тошноты, находил, исправлял. Иногда это были почти безобидные кусочки: кого жадность заела, кого обида, кто простенько мечтает о славе. Законы Логоса постигались мною как бы изнутри, и в то же время за каждым законом стоял конкретный текст.
      Допустим, мои школьные сочинения мало кого могли бы взволновать. Я не рассчитывал на аудиторию, их читали Талька да учительница. Значит, даже чисто выписанный кусок не мог "сработать" - у него не было адресата. Статьи в стенгазете - уже немного сильнее, но там необходимость всем угодить: редколлегии, учителям, одноклассникам, как бы размывала силу слова. Во всяком случае, у меня. Какие-то наброски, написанные "в стол" так же мало действовали, как пустая гильза - стреляет. Пиши сколько угодно. Пока не решишь, что получается, пока не почувствуешь: пора поделиться с другими, неважно, друзьям почитать или в журнал отправить. А то еще проще: письмо. Конкретно адресованное слово. Многое зависело и от того, насколько одарен автор...
      То, что пытались делать эти люди, знающие про Логос, казалось мне бессмысленным, как попытка грести против водопада. Никакой у них тайной организации не было, просто по цепочкам передавалось то, что найдено, узнано где-то, или что нужно сделать. Мне казалось странным, как это может работать, и не было желания участвовать в массовом самообмане. На одну разминированную мною рукопись наверняка есть сотни других, уходящих к чужим людям, которые ничего не знают, и любая из них может нести в себе Логос как радиоактивный кусочек, как глоток живой воды. Я не спрашивал никого: зачем и что дальше. Не пытался узнавать: давно ли люди поняли, что пытались сделать и что - смогли. Я придумывал разные ответы сам, и они мне не нравились. Радовало хоть то, что никто из моих новых знакомых не стремился воплощать какие-то утопии, осчастливливать мир в добровольно- принудительном порядке. Потом я на время перестал приезжать к Орлякову, и общение с московскими книголюбами стало периодическим.
      Скажу честно: я пытался что-то сделать сам. Лечить. Делать счастливыми. Мстить. Подталкивать судьбу. Так, когда я был на четвертом курсе, родители переехали в город, где я учился, получили квартиру. Девушка из группы избавилась от астмы. Отчислили комсомольского стукачка, весьма неприятного типа. Помирились несколько знакомых. То я верил, что это моих рук... то есть ручки дело, то не верил. Писать в стол я тоже продолжал. Уже не мог не продолжать.
      Самый безопасный жанр для того, кому подвластен Логос, конечно же, фантастика. Был это мой вывод, или его подсказал кто-то, уже не важно. Очень простое решение: не можешь не писать, пиши про выдуманный мир. Одна-две детали, типа, "он проснулся", "она выключила телевизор" в последней фразе, конечно тоже помогают, но создание своих миров с этим не сравнить. Вселенные - здесь и сейчас! И люди - живые. Только ничего из написанного никогда не придет в этот мир. Поэтому бисеринки Логоса я не прятал, не убирал из текста. Я мог написать совершенно бессмысленную фразу и развить из нее сюжет. У меня в голове поселилось множество различных людей, через некоторое время я не мог сказать, кого из них я придумал, а кто встретился мне в жизни. Хитрый дедок-ложкорез и уставшая от запаха еды повариха, чертежник, рисующий по вечерам крохотные миниатюры отточенным карандашом и девушка, которая не умеет петь, большая семья и одинокий астронавт, мальчик-солдатик на заставе среди заросших морошкой сопок и кассирша из огромного универмага, которая на балконе пытается вспомнить названия почти неразличимых в городе звезд... Все они толкались, стремясь попасть на бумагу, доказывали мне, что вот именно тут им самое место. Мои рассказы никогда никто не "чистил". Ну, могли изуродовать в праведном стремлении "довести до ума" те, кто не только про Логос - про русский язык мало что знали...
      Закончив институт, я работал в больнице, писал по ночам или по утрам, отоспавшись после дежурства. В это время мне довелось поездить на творческие семинары. Приглашения всегда присылали из Москвы, но мотался я по многим городам. Ощущение свободы и легкий снобизм этого образа жизни пьянили. Там встречались старые знакомые - и Орляков в том числе. Мы пили, уже не только чай, а разговоры все так же напоминали изящный танец с клинками в руках. Приятное времяпровождение, споры, после которых рождались сюжеты, или исчезала досада на очередную неудачу. Разговор о соавторстве зашел во время какой-то конференции. Я уже пробовал писать в тандеме, другой начинающий автор тоже имел такой опыт. Так что мы начали обмениваться впечатлениями: чем это лучше, чем хуже. Присутствующие, конечно, разделились, как и мнения: смех и серьезные доводы, выкрики и шепот на ухо. Вспоминали разные пары соавторов, которые одним нравились, другим нет. Этот спор мы с коллегой решили продолжить наедине: что-то он затронул в нас обоих. Заодно познакомились ближе. Петр, которого иначе, чем Пит, никто не звал, был осведомлен о Логосе. Более того - он несколько лет был рабочей лошадкой на этой ниве. Правда, не в Москве. - Я был тогда, можно сказать, пацан. А тут такие люди, понимаешь? - усмехался он, сидя на подоконнике в моем номере. Я был готов на что угодно для них. Ходил на семинары и чувствовал себя приобщенным. В это время как раз пошла первая волна мистической чернухи: газеты, тоненькие книжечки. Меня бросили на Кочеткова, как на амбразуру. Исправлять свои тексты он бы не дал, маньяк. Я даже не знаю, пытались к нему подступиться или нет. Скорее всего, про Логос он не знал. И, к счастью, дано ему было немного. Но писал - как в три руки. Оставалось одно: издавать такие же дешевые лотошные книжечки, и в них печатать нейтрализующие вещи. Он про конец света - я про рождение Вселенной, он про монстров - я про добрых пришельцев, - Пит пожал плечами и снова наполнил эмалированную кружку чаем. - Так и начал писать. Перестал чистого листа бояться. Сперва гнал количество. Такая шелуха была, главное Логос вложить. Конечно, менял псевдонимы. Потом устал. Пока отдыхал, придумывал разные способы обезвредить Кочеткова: письмо ему послать или рукопись подсунуть, например. Даже пытался написать это письмо... - Пит замолчал, видимо припоминая текст письма.
      - А потом, - спросил я, потому что мне показалось: это обо мне, только я из той реальности ускользнул, не дал поставить себя послушной гирькой на чашу весов. Шел, судя по всему, четвертый час утра, когда даже у трезвогото человека голова слегка кружится и развязывается язык. - Что сделали с Кочетковым? - Сделали, не знаю, кто, только не я. Теперь в его книжках Логоса нет. Проверяют, конечно, наверняка, но уже для подстраховки. - А ты? - А я в это время занялся переводными текстами. Понимаешь, переводчик - он вроде как соавтор писателю. Если они одинаково видят мир - Логос усиливается. Если по-разному - ослабляется. Халтура вообще на нет его сводит. Это очевидно. И редко, но бывает, когда переводчик Логосом владеет, а писатель нет. Вот я занимался тем, что сравнивал переводы. Не столько для издательства, сколько для анализа. Пробовал сохранить Логос, отходя далеко от изначального текста. Иногда получалось. Ну, ты знаешь. - А соавторство? Это попозже было. Несколько кусков мы погубили - не вышло компромисса, а так ничего. Вроде как тоннель копать с двух сторон: может встретишься на середине, а может, будет два тоннеля. - У нас не так было, мы вроде бы играли... допустим, мяч перебрасывали. Когда в руки, когда в стенку, а когда и по очкам. - У тебя ж нет очков... А, понял! - Ну да... - мы посмеялись. Там есть несколько кусков... Скажем так, неожиданных. - Когда такое получалось, мы их просто не трогали. Все- таки нельзя разделить - кто что написал. Это словно третий человек был - состоящий из нас двоих... - Если бы можно было найти идеального соавтора! - Пит потянулся и перебрался на кровать. Лег на спину по диагонали. Пожалуй, мы с ним могли бы попробовать... когда-нибудь... - А какой он, идеальный? Это ведь не экипаж космонавтов подбирать или там супружескую пару, - Я размышлял вслух или ждал ответа? - Ну, начнем с того, что она негр... - вспомнил Пит старый анекдот. - Пожалуй, она - это правильно. Женщина должна лучше дополнять мужчину. Давай подумаем... Значит, чтобы никаких перерасходов энергии, должна быть сильно старше... никакого секса, только творчество... - Худенькая, маленького роста, блондинка со светлыми глазами, не врач, а наоборот - это милиционер, что ли? - Патологоанатом. Думаю, внешность тут не причем, даже наоборот: как представлю себе тощую старуху, вот она смотрит, как я кусище мяса себе жарю, и губы поджимает... Не пьет... Не курит... - Ладно, внешность оставим, а профессия? - Тоже неважно. Важно, чтобы она до встречи со мной не писала, а тут вдруг начала... - Творческая дефлорация? - Пит фыркнул. - Да нет, просто мы же придумываем МНЕ соавтора, а не ей, значит я в этой паре ведущий. Бывает же, что люди на старости лет начинают рисовать или петь, а вот она - писать! - Фантастику? - Ну и что? - Ладно, давай дальше. Значит, лет ей будет около... - Шестидесяти! - М-м... не многовато? Впрочем, кое-кому столько и есть, а как пишут! Трудная комсомольская юность, войну на заводе... или в эвакуации? Взрослые дети, взрослые внуки и еще ни одного правнука, а то будет дергаться. Гуманитарное образование... какое образование может быть в эвакуации? - Сельскохозяйственное. Верблюдоводство и ассенизация... то есть мелиорация. Мы еще немного похохмили, но разговор уже не клеился: слишком хотелось спать. Все это казалось несерьезным трепом, который забудется через неделю...
      Но ровно через неделю - уже дома - я проснулся с твердой уверенностью: я сделаю это. Чего бы мне это не стоило, сколько времени бы не заняло, я создам себе этого идеального соавтора. Я начал с пробы пера, с набросков. Несколько неудачных экспериментов мой пыл не охладили. Придуманный давний друг (я написал только сцену прощания в пионерлагере) приехал на два дня, по дороге в горячую точку. Он был весь ужасно правильный и говорил какими-то книжно-пионерскими фразами. Он рвался совершить подвиг. Похоже, я его сильно разочаровал. Потом я описал в порыве вдохновения дочку маминой подруги, которую должен был встретить на вокзале. Я ее никогда не видел, и решил порадовать себя общением с интересным человеком. Женщина, наделенная на бумаге различными достоинствами, во-первых, оказалась низкорослой худышкой, с жутким акцентом и сутулой спиной, во-вторых даже не заговорила со мной, только поздоровалась. Она, несомненно, была умной, доброй, чуткой, обладала чувством юмора и замечательной интуицией, но оказалось, что без образования, хорошей одежды, нормальной работы, здоровья и прочих, опущенных мною в тексте мелочей, все это не имело значения.
      Экспериментальные куски я вставлял в свои рукописи, чтобы они подействовали. А вот Ее, соавтора, начал "делать" отдельно. Провалялись у меня эти наброски несколько лет. Смысл кропотливой работы с текстом сводился не только к тому, чтобы Логос был практически в каждой фразе, но и к подгонке деталей к реальности. Так, я замкнул цепочку знакомств, через которую должен буду потом найти ее, на Орлякова. Потом пришлось рыться в исторических книгах - пытаться воссоздать детство, юность. Я уже знал, что достаточно одной фразы для их возникновения, но фраза эта не получалась. Не видел я ее - ни в довоенной Москве, ни в военном Казахстане. Не чувствовал. Более того - начало появляться отчуждение. Я не мог быть так един, как задумывалось, с человеком из того времени. Хотя у меня были знакомые вдвое и даже втрое старше, с которыми мы находили общий язык, общие интересы, но не до той степени... Иногда мне казалось, что создать на бумаге просто женщину для себя я смог бы с меньшим трудом. Но жена у меня уже была, вполне реальная и любимая.
      Читал эти наброски я всем, кому не лень было слушать. И надеялся получить совет, и давал возможность Логосу прорастать в жизнь. Потом правил куски. Снова читал. Снова правил. Я возвращался к ним, когда писалось легко и когда наступал кризис, дома и в разъездах. В Москве я бродил по улицам и выбирал - где ей жить? Какой двор, какой парк она вспоминала в пыльной степи? Но город слишком поменялся за сорок лет, то и дело мой пыл охлаждали воспоминания старожилов: то было не так, того вовсе не было, а это перекрасили... На небольшом сквере, окруженном кирпичными домами послевоенной постройки, бабуся с коляской рассказывала, что еще 20 лет назад вместо сквера были деревянные бараки, а до войны вообще начинались огороды... Бывая в маленьких городках, я думал: может быть здесь ее семья сошла с поезда и осталась?
      В общем-то жизнь моя не изменилась: думает человек о своем и думает. Были люди, которым я рассказывал о своей задумке. Кому - прямым текстом, кому - как о сюжете книги. Многие из них знали про Логос, поэтому порой обсуждали мы это до хрипоты, до сухого першения в горле. Поминали и греческих философов с их слово- смыслом, и стоиков с эфирно-огненной душой космоса и семенными логосами, порождающими материальные вещи. Христиане, отождествляющие Логос с ипостасью Сына как абсолютного Смысла, вообще завели нас в жуткие дебри, только шуршали страницы книг и выкрикивались найденные цитаты. Равнять себя с Троицей было лестно: я - память, она - любовь, и между нами Логос - мысль. Однако, православие толковало все иначе, чем католичество, и разбираться в этом можно было бесконечно и безрезультатно.
      Еще один московский разговор привел меня нечаянным зигзагом обратно к теме соавторов. Как обычно, к полуночи мы вяло договаривали, готовясь встать и попытаться успеть на метро. Собралось нас человек пять, не больше. Хозяин, Вадим, никуда не торопившийся, ненавязчиво занимая половину дивана, подкидывал фразы, как дровишки в камин, а мы отвечали наспех. И уже в коридоре, чуть ли не в спину нам, он добавил:
      - Вообще-то один крайне успешный авторский коллектив добился многого... почти две тысячи лет назад.
      Что-то дрогнуло во мне. Почему-то мгновенно поплыли в голове картины: вот они собираются и решают, что делать. Они пишут - порознь, чтобы в спорах не утратить ни единой крупицы Логоса. И написанное обретает реальность, водоворотом затягивающую сперва двоих из них, а потом весь мир... В какой миг, на какой строке они увидели то, что описывали? Что почувствовали, когда ОН шел по волнам? Сколько строк было рождено вдохновением, а сколько - уже свершившимся чудом?
      Боясь утратить зыбкую сопричастность, я заторопился уйти - от дружного смеха, от разгоревшегося спора, от уже существующей реальности. Пожалуй так думалось мне в темных проходных дворах сталинских домов - мне придется учитывать написанное ими, вернее, НАМ придется учитывать. Когда мы начнем...
      Той ночью я здорово продвинулся вперед. Образ рождался у меня где-то на пределе бокового зрения, и я описывал его, не поворачивая головы. Плескались ее волосы и глаза сияли - для меня, я был уверен, что узнал бы ее в толпе или в куче фотографий. Я знал - когда мы будем вместе, это поглотит нас обоих. Я должен буду слиться со своим орудием, чтобы направлять его... ее. Это будет ближе телепатии, ярче секса, страшнее смерти. Почти как любовь. Больше, чем любовь. А пока что эта нарастающая мощь действует только на нее, как кисть - на холст, как резец - на мрамор. По мере обретения сознания в нее ворвется необъяснимая боль, неосознанная жажда, несмолкающий зов. Потом все это обретет для нее имя... мое имя.
      Но какая-то неправильность сбила меня под утро, пришлось бросить ручку. Комната, где я жил в тот приезд, принадлежала знакомой Орлякова, которая куда-то уехала, или специально ушла, а сам Орляков приехал перед работой проведать меня. Ему я зачитал ночной отрывок - пытаясь поймать ту запинку, которая мне мешала. Орляков вальяжно развалился на кухонной табуретке, на которой я сидеть-то опасался, так она была расшатана. Полуприкрыв веки, он нарочито медленно изрек: - А ты... мнэ-э... когда собираешься... мнэ-э... сию вещицу закончить? - Понятия не имею, а что? - нарочитое мнэканье меня то смешило, то раздражало. Не лучшая цитата! - Так... мнэ... определиться бы не мешало, к скольким годам, допустим... - Ну, к тридцати! - выпалил я. Действительно, не к пятидесяти же. - Ну и прикинь, друг мой, что за реальность будет окружать тебя, когда ты... мнэ...разменяешь четвертый десяток? Кстати, подумай также, как она живет сейчас, пока вы не встретились... Ведь она же где-то здесь, как я понимаю?
      Мы поспорили на эту тему, углубившись попутно в непроходимые дебри политики и экономики. Наши прогнозы на будущее не совпадали, но что-то прикинуть получилось. - Более-менее понятно, а теперь пора поместить твой...мнэ...персонаж в эту реальность, - вытягивая ножищи через всю кухню, продолжал Александр. - И посмотреть, чего хочется, а что получится. - Ну, хочется чего-то спокойного. Примерно... ну как там у Пушкина: привычка свыше нам дана... В молодости ей мечталось, потом работа, замужество, дети, она не сломалась, а как бы успокоилась, даже не ожидая ничего. Просто такой потенциал нерастраченный. Пусть пишет с детьми сочинения и чувствует Логос всюду - даже в женских романах. Не пытается даже графоманить - например, раз-другой ее раскритиковали... - А потом явится ей твой светлый лик и позовет в сияющую даль? И она, забыв про радикулит, вставную челюсть и дачный огородик, вдруг воспрянет духом... - Можно и без огородика... Мне будет тридцать, ей вдвое больше, сначала, может быть, материнские чувства, потом ей захочется мне помочь, ее захватит сюжет, она поймет, что этого ждала... - Я понял, понял. Ты...мнэ... когда-нибудь задумывался над процитированным местом у Пушкина, кстати? - Ну, я наизусть не помню, как-то там она служанок звала, типа Селеной, а потом начала звать обычно... Стишки
      Дмитрий Смагин
      Иэрл. Познание собственной силы
      Пролог
      Вставало солнце
      Ах, лучше б оно не вставало
      Слишком длинна эта история, чтобы рассказывать ее, да нет уже больше сил нести в себе этот тяжкий камень
      Еще до рождения путь мой был известен. Возможно, это и есть результат, предсказанный Ариадлом: то, что дало тебе силу - убьет тебя.
      До восемнадцати лет я жил достаточно спокойно, чтобы рассказывать об этом. Было мне два или три знамения, но я только впоследствии сумел их распознать. А начиналась эта история довольно банально. С тех пор как стал носить я крестик, не зная ни силы его, ни предназначения, почему-то мне стало казаться, что жизнь здесь не для меня. То мне казалось, что я когда- то жил, обладая огромной властью, был справедлив и милосерден, то будто я порожденье Тьмы и питаюсь ее силами.
      Так уж повелось, что крестик в религии моего народа - святой символ, и я купил его просто, чтобы почувствовать какое-то единение с чем-то, не знаю с чем, но, несомненно, с чем-то очень добрым и светлым. Когда я носил его уже три года, мне стало казаться, что я уже разобрался в своих ощущениях, мне хотелось чувствовать горячего коня под ногами, меч в руке, шум битвы, скачущих бок о бок со мной всадников, но чаще мне просто хотелось скакать по земле. Но всегда в моих желаниях были конь, один или несколько друзей, меч и простор.
      Постепенно я начал осознавать себя, то есть другого себя и это рассказ о нем, о том, что гложет меня, к чему не могу я вернуться. Ах, почему я пошел на это, почему сменил простор Иэрла, Ариадла, Стимпла и маленького Гальприэндорла - моих верных друзей, моего Быстронога, верного Шлиттера и Илэрру на этот душный и тесный мирок? Почему?.. -==Глава 1. Иэрл==
      Это было давно, так давно, когда мир был еще юн, когда тысячелетняя мудрость наших отцов еще не коснулась его девственной чистоты, когда он был еще свободным миром, и каждый из нас мог легко проникать сквозь еще тонкие стенки его измерений.
      Яркооранжевое солнце величаво всходило над все еще дремлющим Иэрлом. Засеребрились капельки росы в траве. В густом лесу внезапно закричал пробудник - и тут же словно ожил лес. Заверещали птицы, заколыхалась трава, и затрепетала равнина перед новым днем.
      Я спал, сидя между двумя здоровенными корнями и прислонившись к стволу могучего дерева. Мое тело неожиданно стало заваливаться набок и мне пришлось выставить руку, чтобы не упасть. Это усилие разогнало сон, и я открыл глаза
      Наверное, будет все-таки лучше, если я буду вести повествование, как будто видел все это со стороны. Итак
      Лориэлл, мягко спружинив рукой о землю, открыл глаза. Над ним стоял, уперев руки в бока, Ариадл, глядя смеющимися черными глазами на его заспанное лицо.
      - Вставай, соня, - ласково сказал он, протянув руку.
      Вместо того чтобы принять ее, Лориэлл внезапным мощным броском, неожиданным лишь для неподготовленных людей, но не для Ариадла, зацепил его за ногу и толкнул в грудь. С радостными криками они покатились по мокрой от росы траве. Наборовшись, посвежевшие и размявшиеся, уселись у неглубокого ручейка и стали приводить себя в порядок. Умывшись и уложив длинные волосы, аккуратно подвязали их повязками. У Ариадла была серебристая, а у Лориэлла - небесно-голубая. Соответствующих цветов была у них и одежда: у Ариадла черные с серебром штаны и такая же рубашка, плащ у него был чисто черный с серебряной пряжкой на груди; у Лориэлла v темно-голубые штаны, цвета повязки рубашка с серебряными крапинками и темно-голубой плащ с такой же серебряной пряжкой, как у Ариадла. Кроме этого на них были легкие сандалии соответствующих цветов. Нельзя обойти стороной и их мечи, сейчас лежащие вместе с плащами у дерева, где они ночевали.
      Блестящий, с черной матовой рукояткой и ножнами, меч Ариадла казался излишне тяжелым и мощным, а роспись серебряных рун на ножнах и рукояти, черных на лезвии делали его мрачным и опасным. Да и заклятье, лежавшее на этом мече было очень сильным, так что владеть им мог либо могущественный волшебник, либо истинный герой. У Лориэлла меч был длиннее, чем у Ариадла, и тоньше, однако обладал не меньшей магической силой. Ножны и рукоять были небесно-голубые, и как у Ариадла - мелкая роспись серебром по ножнам и рукояти, и золотом по лезвию рун. Звался меч Ариадла v Скарлет, а Лориэлла - Шлиттер.
      Пряжки на груди обоих выдавали побратимов двух могущественных родов Иэрла, единственного пока населенного измерения. Да и пряжки были символическими: две руки, сжавшиеся в ритуальном рукопожатии на фоне дерева Жизни, в основании которого покоились два меча, соприкасающиеся рукоятями. Повязки же говорили о свободе от брачных уз обоих.
      Вернувшись от ручья, друзья свистнули, каждый по-своему. Тотчас же прискакали два коня. Один черный, как уголь, другой странной голубоватой масти. Весело перекликаясь, побратимы оседлали скакунов и оделись. Затем, вскочив в седла, дали волю своей радости и, бьющей через край, молодой силе. Необычайные это были кони, и несли они своих хозяев с необычайной быстротой.
      Близки тогда были люди к Создателю, поэтому и владели они его волшебством, и могли обращаться к нему за советом и помощью.
      Главный Дворец Иэрла поражал своей красотой и размерами. Вблизи же он удивлял необычайным умением мастеров, его построивших. Казалось, что сама земля воздвигла это чудо. В принципе так оно и было, ведь строил его Создатель для первых людей в не столь давние времена. Двенадцать террас вздымались к центру Дворца. Они огромными кольцами охватывали склоны горы. С первой по седьмую террасы заросли вольным лесом. Сосны, кедры, ели вперемешку с дубами, березами, вязами, осинами и еще великим множеством деревьев. С восьмой по двенадцатую - луга, поросшие мелкой травой и цветами, благоухание которых делало эти этажи воистину райскими. И, наконец, на самом верху горы, словно венчая ее, лежал одинокий камень. На этом камне вряд лежали маленькие крестики. Они хранились с тех самых первых времен, когда сюда их положил Создатель, и была это связь с ним.
      В одном из огромных залов Дворца сидели два убеленных сединами старца. Все еще сильные и подтянутые, они несли за своими плечами такой груз лет, который показался бы невозможным для нас с вами. Один из них был отцом Ариадла, другой - Лориэлла.
      - Необходимо позвать сюда Ариадла с Лориэллом, - проговорил один из них.
      - Дыра в мироздании растет, - эхом отозвался второй.
      - Да и переселенцы в девятом измерении не отвечают.
      - А ведь у них один из крестиков!
      - Как бы не пришлось сворачивать всю программу заселения.
      - Я думаю, Создатель и без нас видит это!
      - Согласен, но ты ведь знаешь, что он уже не так силен, как раньше, да и Сын его шалит.
      - Пора посвятить в это Ариадла и Лориэлла.
      - Пора.
      Ариадл, услышав призыв отца, удивленно повернулся к Лориэллу, но у того на лице было написано не меньшее изумление. Не теряя времени, побратимы повернули коней, и, послушные мысленному приказу, те пошли еще быстрее. Несколько минут спустя показался Дворец. Первая терраса, вторая.- На восьмой они мягко соскочили с коней, и умные животные пошли пастись на сочную траву. Побратимы быстрым шагом вошли в зал. Увидев родителей, склонились в ритуальном поклоне.
      - Отец? - спросил нетерпеливый Лориэлл.
      - Вы выросли. Пора принимать ответственность. Идемте.
      Вчетвером они вышли на восьмой ярус, позвали коней, и побратимы поехали за своими родителями наверх. Спешившись перед камнем, все четверо склонились в почтительном поклоне.
      - Слушайте, дети, ибо только здесь вы это можете услышать.
      Мысленно соединившись, каждый со своим отцом, побратимы пустились в мысленное путешествие. Они видели моря света и горы огня, миры тьмы и созвездия горя. Все кружилось и переливалось перед их мысленным взором. Они видели, как создаются и рушатся вселенные, как создавалась их земля. И, наконец, они увидели Дыру. Края ее слабо мерцали. И если по их сторону был благородный огонь и свет, то там была тьма такая глубокая, что, казалось, ее можно было собирать горстями.
      Вернувшись обратно и почувствовав на лице прохладный ветерок, увидев блеск родных звезд над головами, Ариадл и Лориэлл изумленно смотрели на своих родителей.
      - Да, дети, мы путешествовали целый день.
      - Но почему Создатель не закроет эту Дыру? - спросил Ариадл.
      - Силы у него уже не те, - мрачно ответил его отец.
      - А Сын? - тут же вставил нетерпеливый Лориэлл.
      - Слишком молод!
      Побратимы, уже оправившись от изумления, спокойно спросили:
      - Что мы должны сделать?
      - Мы хотим, чтобы вы, во-первых, отправились в девятое измерение, проверить поселенцев, во-вторых, взяв с собой Стимпла, попробовали бы добраться до этой Дыры, и стояли бы на страже, пока не призовем мы вас.
      Побратимы склонили головы в знак согласия.
      - Это еще не все. Мы хотим, чтобы вы взяли по крестику.
      - Но, отец? Это же крестики Создателя! - воскликнул Лориэлл.
      - Посмотрите внимательней на камень.
      Побратимы повернули головы и нахмурились. Ариадл даже издал возглас неудовольствия. Там, где должно было быть семь крестиков, лежало лишь только шесть!
      - Один мы отдали переселенцам, чтобы и над ними было благославление Создателя. Он у Стимпла. Возьмите каждый по крестику, ибо там, куда вы идете может не хватить одних лишь заклятий.
      Ариадл, больше не выражая недовольства, покорно взял крестик и надел его себе на шею. Немного поколебавшись, взял свой крестик и Лориэлл.
      - В путь! - два старца склонили свои головы перед сыновьями.
      Два свиста резко разорвали ночную тишину. Два мощных скакуна одновременно подбежали к своим хозяевам. Побратимы одновременно оказались в седлах, и, не поворачиваясь, пустили коней в галоп. Два старца стояли и смотрели в темноту, скрывшую всадников. Они, казалось, хотели разорвать мрак будущего этими взглядами.
      - Хороших сыновей мы воспитали, - сказал один из них, и, взявшись за руки, медленно пошли они вниз. За ними медленно брели их кони. -==Глава 2. Стимпл.==
      Мимо всадников проносились травы и деревья, луга и озера, а бег коней не замедлялся.
      - Сосредоточься, - сказал Ариадл и натянул поводья.
      Кони стали. Перед побратимами распахивалась дверь во второе измерение.- И вновь мимо понеслись луга, озера, но уже чуждые первому измерению, как и конь Лориэлла. И вновь дверь- третье, четвертое
      Пятое, шестое- седьмое
      В восьмом измерении всадники остановились. Расседлали коней, развели костер и сели поговорить. Надо отметить, они использовали энергию Вселенной для насыщения силами своего организма, хотя, конечно, могли использовать и известные нам методы. Они были магами. Естественно, возникали ситуации, когда, по соображениям этики или просто банальной безопасности, не следовало тревожить энергетический каркас Вселенной. Но пока подобных ситуаций не возникало, поэтому побратимы не испытывали чувства голода.
      - Так вот зачем учили нас владеть мечом! Видимо Создатель предвидел нужду в этом, - проговорил Лориэлл, чьи голубые глаза так и излучали серьезность, что было для него достаточно необычным.
      - Скорее всего, - подтвердил Ариадл, - и родители чем-то боятся девятого измерения. Я это чувствовал, когда они говорили.
      - Я это тоже заметил. Знаешь, мне почему-то кажется, что там случилась беда. Да и зачем им ставить мысленный барьер, если все нормально.
      - Придем, найдем Стимпла и все узнаем. А сейчас давай спать.
      Лориэлл поднялся первым. Толкнув Ариадла, он пошел умываться. Гораздо более тщательно, чем обычно, он проверил меч, закутался в плащ и стал ждать Ариадла. Когда и тот был готов, побратимы подозвали лошадей и продолжили свою гонку. И вот последняя дверь
      Как и рассчитывали, они выскочили как раз около поселка поселенцев. Но тот был пуст. Спешившись, они вошли в первый попавшийся домик. На стук дверь скрипнула и подалась.
      - Есть кто? - воскликнул Лориэлл, и, не дождавшись ответа, толкнул дверь и шагнул внутрь.
      В доме царило запустение. Толстый слой пыли лежал на полу, а в очаге давным-давно не разводили огонь
      На улице Ариадл предложил позвать родителей и сообщить об этом запустении. Напрягшись, побратимы послали мысленный сигнал. Тотчас пришел ответ. Установив контакт, побратимы рассказали родителям о полнейшем запустении поселка.
      - Ищите их, - пришел ответ, - мы так и не можем пробиться к вам. Только когда вы сами позвали, мы услышали, а так невозможно связаться.
      Прервав контакт, побратимы обошли весь поселок. Он был пуст. Зато на другом конце поселка начиналась широкая дорога, уходившая в девственный лес. И настолько непривычной здесь была вытоптанная улица, что побратимы застыли в немом изумлении.
      - Слишком много нового случилось за два дня. А, брат? Как ты считаешь? - спросил Лориэлл.
      - Слишком много, чтобы все было добрым! - отозвался Ариадл, - я думаю не по своей воле ушли они отсюда. И я пойду за ними!
      - Я тоже, брат! - и всадники понеслись вдоль дороги.
      Метров через триста от поселка начинался лес. Побратимы ехали под сенью мощных деревьев, обвитых толстыми лианами. Ноги коней утопали в опавших листьях, веточках и мхе. Дорога неотступно бежала слева от них. Постепенно Солнце приближалось к черте дня - закату, и в лесу, итак темном и сумрачном, становилось совсем темно. Побратимы решили остановиться на ночлег. Спешившись и расседлав коней, они мысленно приказали им не уходить далеко от стоянки, развели костер. Им было тогда еще совсем чуждо чувство опасности.
      - Как ты думаешь, брат, эта дорога заканчивается в этом измерении или идет дальше сквозь измерения к Дыре? - устроившись, по привычке, меж двух крупных корней и, прислонившись к стволу могучего дерева, спросил Лориэлл.
      - К Дыре или не к Дыре, но я чувствую, что у нас впереди еще не одно измерение, - ответил Ариадл, растянувшись прямо на земле.
      - А что такое Дыра? - начал вслух рассуждать Лориэлл, - из того, что говорил отец, я знаю, что это прорыв в ткани Мироздания, вызванный энергетическим дисбалансом в Системе. Но, насколько мне известно, в нашей Системе миров не было нарушений, ибо об этом нам обязательно сказали бы отцы, с которыми общается сам Создатель, а он видит все. И если он не может закрыть эту Дыру, и если баланс в Системе не нарушен, то напрашивается весьма интересный вывод.
      - Что за Дырой находятся такие же измерения, как и здесь, что ткань Мироздания просто граница между двумя более крупными мирами, и, что, наконец, именно поэтому мы должны встать на страже и никого не пускать сюда, - закончил за него Ариадл, - я думал, ты это сразу понял. Родители давно уже все продумали.
      - Знаешь, что-то меня не тянет ехать по тропе. Меня все время преследует ощущение, что она прекрасно просматривается, и кто-то постоянно наблюдает за нами.
      - Мне тоже так кажется. Я думаю, ты заметил, что сегодня, чисто интуитивно, мы ехали вдоль нее. И завтра поедем также. А теперь давай спать, Лориэлл, ибо если тело наше не устает, то уму нужна передышка.
      - Хорошего сна, брат, - отозвался Лориэлл.
      - Хорошего сна.
      Костер медленно догорал. Языки пламени все реже и реже прорывались сквозь мерцающие угли. Мрачный красноватый свет окутывал спящих. Костер полностью догорел, когда на поляну вышел человек. Такой же высокий, как Ариадл и Лориэлл, но с коротко остриженными волосами. Одет он был в лохмотья, но очень гордо держал свой меч. Он медленно наклонился над Лориэллом, потом подошел к Ариадлу. Затем сел у костра, подбросил дров, и уверенная улыбка заиграла на его тонких губах. Костер медленно разгорался. Когда отсветы пламени коснулись лица Лориэлла, тот недовольно заворочался, но так как сидел прямо напротив огня, спрятаться от света не мог.
      - Лориэлл, - тихо позвал сидящий у костра человек, - Лориэлл. Проснись.
      Не открывая глаз, спящий зашептал:
      - Что это? Я слышу Стимпла?! Это его голос!!
      - Да, Лориэлл, проснись.
      Лориэлл резко откинулся от дерева и широко открыл глаза.
      - Стимпл! Брат! - и он кинулся навстречу поднимающемуся Стимплу.
      Братья обнялись. И тут же обменялись своим ритуальным приветствием: ладонь зажимает ладонь в обычном рукопожатии, затем руки принимают положение, которое занимают руки борцов армреслинга, а потом просто зацепляются четырьмя пальцами, позволив большим пальцам расслабиться, и, в завершение, ритуальные хлопки по спине. В свете костра у Стимпла оказались каштановые волосы. Лохмотья видимо когда-то были рубашкой и штанами коричневого цвета с серебряными вставками на поясе. У Стимпла были очень глубокие карие глаза. Обнаженный меч с темно коричневой рукоятью и испещренным рунами серебристым лезвием дополнял его костюм. Ножны лежали тут же невдалеке. Так что после бурных проявлений радости Стимпл убрал меч в ножны.
      - Я разбужу Ариадла, - воскликнул Лориэлл, но тот уже не спал, и с неодобрением в глазах смотрел на их церемонию встречи.
      - Привет, брат, - сказал он, вставая, и протянул руку Стимплу.
      Тот с теплотой пожал ее, и побратимы обнялись. Да, побратимы, ибо если Лориэллу Стимпл приходился двоюродным братом, и они считались братьями по крови, то Ариадл был ему братом по союзу. А всех их вместе так и звали побратимами.
      - Я думаю, нам необходимо хорошо отдохнуть, - сказал Стимпл, завтра нужно будет много сделать, а рассказать, что здесь произошло, я смогу во время пути.
      Ариадл молча кивнул и улегся снова. Лориэлл как-то странно посмотрел на Стимпла, и тоже послушно сел в своей любимой позе под деревом, ну а сам Стимпл растянулся рядом с Ариадлом. -==Глава 3. Рассказ Стимпла.==
      Лориэллу не спалось. Едва удавалось заснуть, как он тут же просыпался от какого-то непонятного желания, отчета о котором он сам себе не мог отдать. Только когда начало светать, он спокойно заснул. Стимпл открыл глаза и огляделся: Лориэлл спал, Ариадл же куда-то ушел. Он беспокойно сел. Еще раз, внимательно осмотревшись вокруг, он, наконец-то, увидел побратима. Тот сидел на берегу быстрого мелкого ручья, приводя себя в порядок. Стимпл улыбнулся и пошел к нему.
      - Привет, брат, - поздоровался он, опускаясь рядом с Ариадлом на землю, и улыбнувшись собственному отражению заспанного лица и спутавшихся волос.
      - Привет, - ответил Ариадл, уже уложивший волосы с помощью рук и воды и надевший повязку, - почему ты без повязки?
      - Я нашел девушку.
      - Но ведь ты еще не соединился с ней, отдав чиру* отцу, полуутвердительно сказал Ариадл.
      - С меня сорвали ее! Смотри, брат!
      И он повернул к нему голову. Над глазом, как будто прямая нить, лежал шрам. Его края, еще не до конца сросшиеся, неприятно отгибались. Да и сама рана была неприятной, почти перпендикулярно брови. Ночью этот шрам побратимы просто не разглядели, а сейчас Стимпл сидел в профиль, и Ариадл не мог сразу заметить его.
      - Но как? И кто?
      И если в первом вопросе звучала нотка изумления, то во втором v гнев.
      - И тебе не помог меч?
      - Я спал, как и вы!
      - И на спящего тебя напали? Что же это за нелюди?
      - Я думаю, что все это было бы интересно и полезно послушать Лориэллу. А то он уж очень любит поспать.
      Ариадл сразу же бросился на поляну. Мягко посапывающий Лориэлл являл собой такое смешное зрелище, что он не выдержал и рассмеялся. Потом он толкнул его, как будил уже многие годы, и последний начал заваливаться набок и умоляюще открыл глаза:
      - Ариадл! Ну дай поспать!
      - Нет, брат, вставай. Там Стимпл рассказывает очень интересную историю, которую тебе необходимо бы тоже послушать.
      - Ну, ладно, - ответил Лориэлл, и, поднявшись, пошел к ручью.
      Умывшись и приведя себя в порядок, он повернулся к побратимам. Те следили за всей процедурой умывания, и глаза их были полны любви и нежности. Он подошел к ним, и все трое обнялись как будто только что увидели друг друга. Обнялись не только телесно, но и мысленно.
      - Что ж, треугольник восстановлен, - сказал посвежевший Лориэлл, - продолжай свой рассказ, Стимпл.
      *Чира - повязка на голове юноши; отдать чиру отцу - значит официально создать собственную семью, как бы вернув отцу благодарность за воспитание, то же для девушки и матери. (прим. автора)
      - Я думаю, что нам пора ехать. А по пути я продолжу.
      - Сначала мы тебя оденем, и я достану из своих запасов вторую чиру, - предложил Лориэлл, а когда братья удивленно посмотрели на него, добавил, - я попросил отца дать мне дополнительный комплект повязок, тоже освященных у камня. Кстати, а где ты потерял свою чиру?
      - Это я расскажу по дороге. А нет ли у тебя и костюма для меня?
      - Нет, брат, только повязка, и мой собственный запасной костюм.
      - Ну что ж, придется воспользоваться тем, что есть.
      Они вернулись на поляну, и кликнули своих коней. Одевшись, Стимпл повернулся к Лориэллу, и тот надел ему повязку. Почувствовав привычные объятья чиры, Стимпл словно расцвел.
      - Благодарю тебя, брат - я вновь обрел часть себя!
      Вскочив на коней, побратимы пустили их тихим шагом, мысленно приказав им подчиниться лошади Стимпла, которая прекрасно знала дорогу и свободно шла без поводьев, позволив своим хозяевам свободно разговаривать, не отвлекаясь на лошадей. Стимпл бегло пересказал ту часть своего рассказа, которая касалась потери повязки и шрама. Глаза Лориэлла один раз изумленно раскрылись, а один раз брови сошлись у переносицы от гнева.
      - Все это началось после того, как пропал ребенок Шилы. Мы не беспокоились сначала. Но когда ребенок не вернулся на утро, мать пошла его искать. Так как он не был еще обучен мысленной речи, то было бы нелепым отыскивать его с помощью этого. Потом не вернулась и Шила. Когда мы начали звать ее, то наткнулись на странную вещь: она держала мысленный барьер, как и мы часто в детстве, чтобы скрыть свои тайны. Мы ее так и не дозвались, а так как с нами был мой отец, мы не стали тревожить отцов в Иэрле. Он послал меня и мужа Шилы на поиски. Вы его должны знать. Это не посвященный как мы, но он очень хорошо владеет мечом, и учитель часто хвалил его. Если для нас это было забавной шуткой отцов, то для него это был способ добиться Шилы. Так вот: мы отправились на рассвете. Так как нам дорога уже стала привычной и не выглядела как рана на фоне чистой природы, то мы поехали прямо по ней. Мы не знали, где искать Шилу, но она пошла в ту сторону и тоже по дороге. Вообще-то у нас не было конкретного плана действий, но мы ничего не боялись и хотели просто поискать ее. У нас даже и в мыслях не было, что кто-то ее мог похитить и держать под жестоким мысленным контролем, чтобы она не могла связаться с нами. Если мы тогда немного подумали, а не были бы столь беспечны, мы бы поняли, что кто-то очень хорошо знает нас, раз так ловко блокирует ее мысленные посылы, создавая иллюзию закрытости. В общем, мы ехали, ехали, и, когда солнце перевалило за полуденную черту, внезапно ощутили мощный ментальный блок, он словно скрыл нас от поселка. Мы сразу же попытались пробить его, но это было чудовищно сложно, хотя нам и показалось, что мы пробились. Я попробовал поговорить с отцом, но вместо этого со мной вступил в связь кто-то другой. Я это сразу понял, хотя мысленный голос был очень похож. Но он был как-то неестественен:
      - У вас все в порядке, сынок? - спросил он.
      - Кто ты? - я даже не пытался скрыть, что понял обман.
      - Так ты понял, что это не твой отец. Молодец, догадливый. Но, к счастью, твоя догадливость уже ничему помешать не сможет.
      - И, представляете, вокруг нас изменился мир. Мы попали в какоето другое измерение, но я чувствовал, что оно недалеко от девятого. Дорога была и здесь. Ничуть не испугавшись, мы остановили коней, спешились, так как здесь была ночь, и развели костер. Нам даже в голову не могло прийти. Что на нас могут напасть. Ночью! На спящих! Но так и случилось. Примерно в середине ночи я почувствовал, как кто-то больно надавил мне на лоб около виска, и, пока я открывал глаза, резко провел вниз, сорвав повязку.
      - Но мы же спим обычно без повязок, - сказал Лориэлл.
      - Да, но мне почему-то захотелось оставить ее на голове. Так вот, я резко вскочил и огляделся. Рух лежал, не двигаясь, и через все лицо у него проходил широкий порез, откуда обильно текла кровь. Тут в лесу, неподалеку от меня раздался вскрик, и что-то с шумом упало в траву. Бросившись туда, я нашел Оберона. Да, мой меч! Кто-то смог унести его на целых тридцать шагов.
      - Какая же у него сила?! Ведь заклятие меча настроено только на твою руку. Даже я не смог бы владеть им без твоего согласия! v проговорил изумленный Ариадл.
      - Вот именно! Я поднял Оберон. Ощутив мою руку, он внезапно запылал ярким красным цветом.
      - Об этом нас предупреждали отцы: если около вас будет враг, то меч зажжется красным, а руны будут предупреждать вас о том, кто же ваш враг, - торжественно сказал Лориэлл.
      - Да! Я взглянул на меч. На лезвии светилось непонятное сочетание, что-то вроде: полная противоположность тебе, а на рукояти - не человек. Странно, не правда ли. Но меч постепенно потускнел, а потом и вовсе погас, и я понял, что этот ?нечеловек? уже далеко. Я вернулся обратно к костру. Рух так и лежал без движения. Я толкнул его, а он внезапно просто завалился набок, как бревно. И тогда я понял, что отцы называли Смертью. В гневе я свистнул коня, и понесся в сторону убегающего врага. Постепенно меч замерцал, потом сделался ярче, а потом запылал. Я увидел в нескольких десятках шагов впереди себя бегущее существо. Оно, видимо услышав меня, резко обернулось. Это был обычный человек. Вы не можете представить себе мое разочарование. Ведь я надеялся настигнуть ?нечеловека?. Однако меч продолжал пылать, а я привык слушаться советов отцов. Подскакав поближе, я внимательно рассмотрел его. Ничем не примечательная личность. Вот только на уровне груди у него покачивался какой-то камень. Как я потом узнал, этот камень обладал силой завораживать человека. Но я то - посвященный, и мне это было абсолютно безразлично. Он с видимым удивлением смотрел на меня, а потом как будто выключил камень. Тот еще пару раз полыхнул и погас. Тогда меня это удивило, но потом его действия приобрели совсем другой смысл: он боялся меня. Но вместо того, чтобы убежать, он пошел ко мне. Меч яростно заполыхал, и, казалось, вырывается из моей руки. Я поднял его. Человек остановился. И вдруг, в порыве какой-то безумной ярости, бросился на меня. Я выставил меч, и он плавно напоролся на него, прямо как те чучела, что давал нам учитель. Но, братья, это ощущение ни с чем не сравнимо. Одно дело, забавляясь, протыкать чучела, и совсем другое - человека. Однако это был не человек. По мере того, как уходила из него жизнь, он словно сморщивался, становился все меньше и меньше, пока не стал размером с ребенка, потом, странно сложившись, упал. Я спешился, все еще держа меч наготове, так как не доверял ему, и подошел поближе, чтобы взглянуть на его лицо. Оно было отвратительно. Какого-то странного цвета, похожего на застывшую кровь, с бесформенными дырами вместо глаз и рта, крючковатым носом и впалыми щеками. Конечно, дыры, это неправильно сказано, у него были необычайно глубоко посаженые глаза, и глубокий рот, полный отвратительных кривых зубов. Я назвал это существо кхарком, так как мысленное сочетание рун на рукояти моего меча примерно так перекладывается на слышимый язык. Тогда я еще не знал, что это только начало моих приключений. Это произошло примерно пятнадцать дней назад. -==Глава 4. В руках у Тьмы.==
      - Я вернулся к нашей стоянке. Я не знал, что мне делать с Рухом. Решил просто положить его под дерево. Через крестик я попросил Создателя позаботиться о нем, ибо не знал, что нужно делать с умершим. Потом я поехал в сторону, куда убегал враг. Но странно: когда я выехал на прогалину, его тела уже не было. Теперь я уже насторожился. Медленно пустив коня, я вытащил меч. Ехал я так довольно долго. Я не пытался применять мысленный поиск, так как кхарки умеют слышать мысли, а я не хотел, чтобы кто-нибудь прослушивал мои мысли и держал блок. Пару раз я почувствовал касание моего мозга чьим-то. Как будто кто-то осторожно поскребся у стены моего блока и отступил. Весьма неприятное ощущение. Однако я внял предупреждению, и отказался от мысли поискать людей вокруг. Начало светать. После столь напряженной работы, и стольких новых вещей, мой ум просто устал, но я мог еще несколько дней обходиться без сна. Давно уже вложив меч в ножны, я спокойно ехал, не опасаясь погони. И напрасно! Хотя сейчас я об этом не жалею, ибо вынужденный плен помог мне лучше узнать наших врагов.
      Снова Лориэлл и Ариадл удивленно посмотрели на него, хотя, казалось бы, их уже ничто не могло удивить.
      - Да, плен! Внезапно я почувствовал на своей ноге что-то тяжелое. Я взглянул вниз, и тотчас же сверху упала сеть, накрыв меня и коня. Потом ее дернули набок, и конь упал, сильно придавив мне ногу. Меч мой, как назло, оказался придавленным конем. Я вскочил, и постарался воздвигнуть вокруг себя поле, но словно прирос к земле. Более того, я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Вот так я попал в плен. Потом я ничего не помню. Меня как будто насильно погрузили в сон. Так что я даже не разглядел своих пленителей. Как только я обрел способность видеть, слышать, одним словом - проснулся, я сразу же огляделся по сторонам. Я находился в каком-то доме, сложенном из камней. И странно, мой Кори был здесь в полной сбруе. Я подошел и потрепал его по холке. Мысленно соединившись, я почувствовал, что конь чем-то испуган. Прозондировав его мозг, я понял в чем дело. Кхарки хотели подчинить его себе. Но это же не простой конь, и он не позволил оседлать себя никому.
      Представляете, они оставили даже меч. Я ласково вынул его из ножен, и он сразу же засветился красным. Вокруг много кхарков v предупреждал он. Я вложил меч обратно в ножны. И вот тут-то я решился на мысленный поиск. Я ощупал вокруг себя помещение. Здесь никого, кроме меня и Кори, не было. Тогда я решился попробовать снаружи. Сразу же я натолкнулся на два чуждых нам разума. Мне даже показалось, что это разумы животных. Но они быстро почувствовали меня, и поставили блоки. Я понял, что это кхарки. Дальше было много умов с блокировкой. Я понял, что двое уже передали другим, что я ищу мысленно. И, внезапно, я натолкнулся на разум чистый и открытый, который, подобно моему, искал людей. Тогда я еще не знал, что это Кира, девушка, которую я теперь вижу только во сне.
      Стимпл замолчал и глубоко вздохнул.
      - Потом события стали происходить одно за другим. Кто-то, видимо почувствовав, что мы нащупываем контакт, попытался прервать нас. Но мы-то уже были в контакте. Какую бешеную радость я чувствовал сквозь расстояние, лежавшее между нами. Она упивалась радостью контакта. Но я слегка охладил ее пыл. Я спросил одна ли она, или с ней есть еще пленники. Она сказала, что одна. Я попросил показать мне место, где она находится, что она и сделала. Тот двор, куда выходило ее зарешеченное окно, был мне незнаком.
      Вас, наверное, удивит тот факт, что я сразу почувствовал не просто влечение, а большое чувство к совершено незнакомому человеку. Но, братья, что мы ощущаем при мысленном контакте? Правильно, мы чувствуем характер человека. Кроме того, мы видим его, если он того хочет. А она хотела этого. Я, конечно же, открылся в ответ.
      Я не знал, как добраться до нее, но понял, что ее стерегут несомненно лучше, чем меня - вокруг двора высилась стена с такими же окошками как у нее. На этой стене разгуливало много кхарков с ихними мерцающими камнями. Если я был в каком-то людном месте, причем у моей двери сидело всего два кхарка, а вокруг них была непонятная сутолока, очень много пересекающихся разумов, как будто шло в разных направлениях большое число кхарков, то вокруг ее темницы стояла тишина, кхарки все время держали мысленный контроль. Я запомнил то место. Потом я попросил ее отключиться, потому что мне надо было что-нибудь предпринять для того, чтобы вырваться из моих стен. То, что верный конь и меч здесь, даст мне верное преимущество перед врагами. Мы прервали контакт. Как только все чувства вернулись ко мне, я осмотрелся, потом подошел к окну, и выглянул наружу. Странно, но у моей двери уже не было ни одного кхарка. Я снова прощупал мысленное пространство вокруг себя: исчезли все мысленные шумы, импульсы. Я не улавливал ничего. Внезапно дверь распахнулась. Я сразу же кинулся к мечу. Странно, но он не горел красным. Я схватил его, и вывел Кори на улицу. Вскочив на коня, я осмотрелся. Мне обязательно нужно было выручить девушку. Я увидел недалеко от своего двора странное массивное сооружение. И я понял, что она там. На стене были видны кхарки, но я их не чувствовал. Когда я уже собирался тронуть коня, в голове моей раздался смех.
      - Ха-ха-ха. Ты надеешься освободить ее. Наглый иноземник! Ты действительно такой наивный, что думаешь справиться со мной у меня дома. Имея только коня и меч!? Наглый иноземник!!!
      Я понял, насколько глупым было держать свой мозг без защиты, и тотчас же поставил блок. Направив коня сквозь большие деревянные ворота, я слегка расслабился и подумал. Странное ощущение, но я чувствовал себя чужим в этом мире. Как будто это какой-то другой мир. Левой рукой я сжал крестик. Тотчас же приятное тепло распространилось по всему телу, одновременно я почувствовал, что Создатель сам поставил блок. Я отпустил крестик, и взялся за поводья. Блок не пропал. Я сразу же отключил свой, и все силы своего ума направил на решение возникшей проблемы. Тотчас же я почувствовал сильнейший ментальный удар. Но я лишь усмехнулся: пускай старается. И все-таки без помощи Создателя мне пришлось бы несладко. Затем в голове раздался мелодичный удар, и все мое тело покрылось какой-то мерцающей пылью. Я понял, что это какая-то физическая защита, и еще раз поблагодарил Создателя. Все больше становилось могучее серое здание. Все больше кхарков собиралось на фасадной стене посмотреть на меня, все напористее становился Хозяин Замка в своих попытках пробить барьер, и все увереннее становился я. -==Глава 5. Кира==
      Стимпл говорил, Лориэлл был захвачен рассказом, а Ариадл слушал, не забывая оглядываться по сторонам, и прислушиваться к шумам леса. Пару раз ему показалось, что, то слева, то справа от них кто-то идет: то там, то там хрустнула ветка. Но когда он смотрел туда, то ничего не видел. Потом ему показалось, что между деревьями мелькнул чей-то силуэт. Конечно, это могло быть игрой воображения, возбужденного рассказом Стимпла, а могло быть реальностью, и Ариадл решил не рисковать.
      - Брат, - внезапно перебил он Стимпла.
      Тот, словно только что проснувшись, посмотрел на него.
      Обычно спокойное и уверенное лицо Ариадла являло собой воплощение тревоги.
      - Ариадл!? - воскликнул как обычно шумный Лориэлл.
      - Тише, брат! - сказал шепотом Стимпл, - Ариадл чем-то встревожен.
      Все замолчали. Забавное щебетание птиц, и шум крон деревьев показались Лориэллу отчего-то зловещими.
      - По-моему, нас взяли в круг, - сказал Ариадл.
      - Богатую добычу они поймали, если вспомнить, как они дорожили мной, - добавил Стимпл.
      Лориэлл все еще ничего не понимал: так его захватил рассказ Стимпла. Он уже было решил, что братья задумали сыграть с ним шутку, как это часто бывало в детстве, уже открыл было рот, чтобы засмеяться. Но Стимпл своим взглядом прикрыл его начинающую зарождаться улыбку.
      - Тише, брат. Тише! Вокруг нас кто-то есть. Прислушайся.
      - Знаете что, братья, давайте соединимся - втроем мы гораздо сильнее, - предложил Ариадл.
      Три мысленных потока слились в один. Эту ситуацию они тоже много раз отрабатывали, и теперь поиск шел достаточно быстро. Энергией распоряжался Стимпл, а Лориэлл и Ариадл отключились в седлах.
      Стимпл медленно обшарил соседние кусты - никого. Все дальше и дальше от места их остановки закидывал он сеть мысленного поиска. И, наконец, наткнулся на хорошо знакомый закрытый разум кхарка. Проведя по кругу, он понял, что, хотя они окружены, кхарки еще не знают о том, что их обнаружили. Стимпл прекратил поиск, Лориэлл и Ариадл вышли из транса.
      - Ну, брат, чем порадуешь? - был первый вопрос Лориэлла.
      - Пришпориваем коней и бежим, - лаконично ответил Стимпл.
      В подобных ситуациях братья всегда слушали того из них, кто лучше разбирался в сложившейся ситуации. Так же было и сейчас.
      Кони с размеренного и неторопливого шага взяли в галоп. И почти тотчас же ударил враг. Сначала прокатилась волна неуверенности и страха, а затем последовал концентрированный мысленный удар. Но передышка, полученная братьями, напомнила им о необходимости держать мысленный блок. И каждый закрыл не только свой мозг, но и мозг коня. Впереди показались кхарки. Не скрываясь, они шли цепью прямо на братьев. Триста шагов- двести- сто- Строй не распадался. Братья отчетливо видели какие-то коробочки в руках каждого кхарка. И вдруг появилось странное ощущение заторможенности. Как будто они прорывались сквозь все более и более вязкое вещество. И вскоре кони не могли уже сделать ни шагу. Братья не испугались, так как еще не знали страха, не удивились, так как их способность удивляться после рассказа Стимпла куда-то улетучилась. Они, следуя рассказу Стимпла, спокойно взялись руками за крестики. Точно так же, как и в рассказе Стимпла, их накрыла какая-то физическая защита. Одновременно они ощутили блок Создателя. Убрав свою защиту с мозга, они взялись за рукояти мечей. Если их кони не могли двинуться с места, то они могли спокойно двигать руками, головой. На них как бы не действовало поле, созданное кхарками. И, подняв головы кверху, они заговорили словами мысленной речи. Спокойно и плавно творилось Заклятие наложения пут. И кхарки не выдержали. Сначала те, которые были ближе всего к ним, безвольно опустили руки и со стоном опустились на землю, затем дальше по цепочке. Кони захрипели, и седоки vпоняли, что Заклятие нехорошо влияет и на коней. Сказав закрепляющее слово, они мысленно раскрепостили коней. Затем, спокойно проехав сквозь ряд полулежащих кхарков, поскакали дальше.
      - Ты ведешь нас в мир кхарков, - спросил Лориэлл.
      Стимпл кивнул:
      - Там осталась Кира. И к тому же я хочу знать, каким образом они смогли в прошлый раз снять блок Создателя, и снова захватить меня.
      - А как мы это узнаем?
      - Еще не знаю. Но чувствую, что разгадка не далеко.
      - Так чем же все закончилось? Доскажи, - попросил Лориэлл.
      - Осталось совсем чуть-чуть. Когда до ворот остались считанные десятки шагов, блок Создателя внезапно упал. Однако и извне не было никаких атак, так что я не спешил расходовать силы на собственный блок. Мне тогда казалось, что уже нет смысла бороться мысленно, а важен меч.
      - И что?
      - Дальше я опять ничего не помню. Как будто внезапно оборвалась жизнь. Очнулся я опять в своей темнице. И, странно, меня снова не посадили в камеру внутри замка, а оставили в том же сарае, на площади. Снова вокруг было много разумов с блокировкой.
      Стимпл опять тяжело вздохнул.
      - Мне тяжело вспоминать, братья, но я ушел оттуда, повинуясь Создателю. ?Ты слишком слаб?, - сказал он, - ?Уйди?, - и я ушел. Распахнул дверь между измерениями прямо в темнице. Немного попутешествовал. Потом прошел Дыру, и Создатель привел меня сюда, к вам.
      Кхарки абсолютно чужды нам. Они ни хорошие, ни плохие. И еще один интересный факт. Когда я наблюдал за сутолокой на улицах, мне все время казалось, что я чего-то не так понимаю. Там были люди. Я ощущал их эмоции: радость, горе, веселье. Понимаете! Кхарки - это солдаты. Они специально созданы для несения службы. Поэтому я и хочу разобраться. Я чувствую, что это важно. Кто они. Кто их создал. А также, кто эти люди, для которых присутствие кхарков - обыденность. Ибо наш Создатель не мог сотворить два Мира. Тот мир совсем другой. Там дороги, дома. Здесь просторы дикой природы. Там все по-другому. И там Кира! У меня есть не проверенное предположение, но лучше, чтобы вы имели его в виду: мы пользуемся мысленной связью, силой слов, когда составляем Заклятья, магией, заключая Заклятья в надписи, сделанные руками, самими руками!! То есть, мы не сознаем процессы, которые происходят при этом, хотя и умеем контролировать силу Заклятий, временные рамки, направленность. Они же, мне кажется, знают не только, как этим пользоваться, но и почему так происходит, какие силы природы при этом задействуются.
      - Ну, я думаю, что далеко не все кхарки этим владеют, и уж точно подобным пониманием не владели те, которые пытались нас задержать, - утвердительно сказал Ариадл.
      - Конечно, только посвященные. Но Кем? А, в общем, я думаю, что их мир гораздо старше нашего мира.
      - Да, я действительно никогда не задумывался, что и почему происходит с мозгом, когда ставишь барьер или почему определенная последовательность слов дает Заклинание, - задумчиво согласился Лориэлл.
      - И если один ты был слаб, то, может быть, втроем мы что-нибудь сможем, - заключил, не любивший философствования Ариадл.
      Стимпл в очередной раз вздохнул:
      - Помните первое правило, которое нас заставили выучить Отцы, когда Учитель обучал нас искусству владения мечом. Нельзя недооценивать противника. Ибо если ты его переоценил, это не приведет к такому провалу, как если его недооценишь. А откуда у них это знание. От Создателя! Значит, он ЗНАЕТ, что такое сражаться ПОНАСТОЯЩЕМУ, а не с соломенными куклами. А ОТКУДА? Чувствуете мою мысль? Вот именно: Создатель, по меньшей мере, УЧАСТВОВАЛ в сражениях. Значит, есть кто-то более сильный, кто на самом деле создал и наш Мир и Мир кхарков. А это было создано по необходимости поддерживать Вселенную в равновесии. И получается, что если наши Миры создали одновременно, то Зло быстрее развивается и набирает силу, чем Добро, но, по тому же закону равновесия, и теряет ее быстрее. Это - наше оружие. Мы полны сил и желания бороться, и не должны их скоро потерять. Поэтому пока все идет относительно хорошо.
      - Я осознал твои слова, брат, - сказал Ариадл. И протянул руку Стимплу.
      - Я тоже, - так же торжественно проговорил Лориэлл, и так же церемониально протянул руку.
      Кони встали, и их хозяева переплели три правые руки. Слов было не нужно, ибо все трое прекрасно поняли значение этого, непроизвольно вырвавшегося, жеста.
      - Ну, а теперь, братья, сосредоточимся, - сказал Стимпл.
      И распахнул дверь. Они стали переходить из одного измерения в другое, выдерживая минимум расстояния и времени от предыдущего перехода, потому что их так учили Отцы. На самом деле это делалось для того, чтобы не нарушить пространственно-временное состояние, присущее их Миру.
      Без приключений они ехали два дня. И вот то самое измерение, в котором образовалась Дыра. Странное спокойствие их только настораживало. К самой Дыре они подошли уже на закате. Как уже повелось, первым на страже встал Лориэлл. Костра они не зажигали. Когда землю окутали глубокие сумерки, и там, куда ушло Солнце, виднелась лишь только слабая багровая полоса, Лориэлл увидел костер. Ярко и вызывающе горело пламя. Уже наученный горьким опытом Стимпла, он разбудил братьев. Те с не меньшим недоумением уставились на костер.
      - Пойдем все трое и прямо сейчас. Ибо есть еще второе правило: всегда лучше обнаружить врага первым, чем быть обнаруженным им.
      Бесшумно призвав коней, и ведя их в поводу, братья крались к костру. Там сидел лишь один человек. Когда Стимпл увидел его, с ним началось твориться что-то странное: он протирал глаза, жмурился, тряс головой. Соединившись, братья поняли: ему кажется, что это Кира. Так же бесшумно они подошли практически вплотную к костру.
      - Подсаживайтесь к огню, - раздался внезапно тихий мелодичный голос, человек повернул голову, и блеснули темные глаза, - я долго ждала тебя, Стимпл.
      - Кира!? - с радостным криком он бросился к костру, - ты - Кира!
      - Да! Я почувствовала тебя давно, как только ты попал в это измерение.
      Стимпл уже вскочил в освещенный круг, и, жадно всматриваясь в лицо любимой, кивнул:
      - Да, это ты!
      Потом, словно приняв какое-то решение, внезапно опустился на одно колено, и, с надеждой смотря в глаза любимой, заговорил:
      - Клянусь быть твоим мужем-, - но клятва оборвалась, - Будь моей, Кира!
      Девушка тоже опустилась на колени: Будь моим, Стимпл!
      Так путник радуется после долгой жажды глотку чистой родниковой воды. Стоя на коленях, они обнялись, и длинный поцелуй скрепил эту клятву верности.
      Лориэлл и Ариадл, стиснув руки, стояли неподалеку. Коней они уже отпустили. В глазах братьев светилось счастье, и радость от этой встречи переполняла обоих. -==Глава 6. Жрица Зла==
      - А, что же твои братья, Стимпл? Хотя они и не совсем братья тебе. Так, подожди, я попробую сама догадаться. Вы скреплены клятвой. Вместе, вы очень сильны, но вы не братья по крови.
      - Все точно, милая, - довольно прошептал Стимпл.
      Ариадл насторожился, а Лориэлл удивленно смотрел на стоящую в кругу света девушку.
      - Откуда ты знаешь? - спросил Ариадл, вступая в освещенный круг.
      - Я многое могу узнать, если захочу. Вы, наверняка, уже почувствовали мою силу.
      - Рассказывай! - полупопросил, полуприказал Ариадл.
      - Иди сюда, Лориэлл, - позвал он брата, - и извини, ради Создателя, Стимпл. Я хочу узнать, откуда она так много знает. Может быть и мы сумеем этому научиться.
      Кира устроилась поудобнее на коленях Стимпла:
      - Подбросьте дров. А то костер угаснет.
      - А, может быть, его совсем потушить? - спросил Лориэлл.
      - В этом нет необходимости, пока я с вами. Мой Создатель доверяет мне. Я его жрица. Хотя, когда он поймет, что я ушла от него, то будет несколько для меня неприятных мгновений, хотя он и не сможет меня убить.
      Когда я была маленькой и наивной девочкой, я уже сильно выделялась из толпы детей своей серьезностью-. Я даже не знала, что предназначена Создателю. Да, Стимпл, Создатели тоже любят развлекаться.
      - Но наш Создатель не такой! - воскликнул Лориэлл.
      - Не перебивай меня, пожалуйста, я отвечу на все ваши вопросы после рассказа.
      Так вот. В нашем мире все построено на несколько других принципах, нежели в вашем. Я думаю, что вы это уже и так поняли. Если ваш Создатель - олицетворение Абсолюта Добра, то наш v олицетворение Абсолюта Зла. Естественно, они уравновешивают друг друга. Но если у вашего Создателя не могло возникнуть даже мысли о захвате другого мира, то наш пытается это осуществить. Он уже очень давно все продумал. Кхарки, как вы их называете, продукт его деятельности. Стимпл не забирался вглубь нашего Мира и не видел людей. Кхарки же просто солдаты Создателя. У нас тоже есть посвященные, но, в отличие от вашего Мира - женщины. Я - одна из них. Нас называют Жрицами. И нас очень немного. Так же как и вас. Потому что, очевидно, если бы много людей могли обладать нашими способностями, существует вероятность, что они могут восстать против своего Создателя-.
      Ариадл и Лориэлл вздрогнули. Стимпл же слушал речи возлюбленной с каменным спокойствием.
      - Кроме меня, - продолжала Кира, - существуют еще четыре девушки, наделенные моими способностями. Я думаю, что необходимо поговорить с ними. Если хотя бы две из них согласятся с моими доводами, то моему Создателю не выдержать.
      - Война против Создателя!? - воскликнули Ариадл с Лориэллом.
      Стимпл взглядом тоже просил пояснений.
      - Да!!! Ибо уже очень скоро он начнет открыто нарушать границы Миров, и придет Хаос. В принципе то же Равновесие. Но, поэтому же закону, где-то восторжествует Зло, если мы попытаемся нарушить равновесие сил здесь.
      - Знаешь, Кира, когда мы ехали, то в разговоре пришли к очень интересным выводам. Что Создатели тоже были кем-то созданы. Понимаешь?
      - Да?! Это очень интересно. Тогда, значит, Создатели Создателей давно не появлялись здесь. Ибо, иначе они обязательно следили бы за балансом Миров.
      - Может, тогда стоит просто сообщить им об этом.
      - По вашей же логике, и с элементарными знаниями психологии: никогда ребенок не пойдет к отцу с проблемой, которую, как ему кажется, он может решить сам.
      - Я понял! - сказал Стимпл.
      Ариадл и Лориэлл молча склонили головы в знак согласия.
      - Тогда давайте думать, как разобраться с Создателем своими силами, учитывая, что наш Создатель нам в этом не поможет. В лучшем случае согласится соединять с Отцами через крестики.
      - У вас крестики, а у нас просто круглые диски, - сказала Кира и достала его, - и если вы у кого-нибудь увидите такой диск, то знайте: этот человек напрямую связан с Создателем, и если он - враг, то очень опасен. Но у нас их носят только девушки или Матери. Это все по аналогии с вашим Миром. Ну что ж, можно считать, что мы познакомились. Не надо представлять их, Стимпл, это - Ариадл, а это Лориэлл.
      - Так как же ты узнаешь все это!? - вновь задал вопрос Ариадл, но уже совсем иным тоном, чем раньше.
      - Эта способность есть и у вас. Покопайтесь в себе. Развейте ее. Когда мне необходимо узнать что-либо, я просто представляю себе этого человека, и задаю ему вопрос. И сразу получаю ответ. Поищите в себе это.
      - Стоп, а как ты узнала, как нас зовут? - спросил Ариадл, которому эта тема, похоже, не давала покоя.
      - Просто задала себе вопрос! - рассмеялась девушка.
      - Я, кажется, начинаю глупеть.
      - На самом деле ваши имена были в памяти Стимпла, когда я с ним говорила. А сейчас мне представилась возможность сопоставить уже имеющуюся информацию с оригиналами. И я просто задала себе вопрос. Хотя сперва я не получила ответа. Видимо вы блокировали эту возможность относительно себя. И это лишний раз подтверждает то, что у вас есть такая способность. Поэтому ответ так запоздал. Ведь, несмотря на заверения Стимпла, вы только сейчас стали доверять мне.
      - Ясно, - ответил Ариадл, - я встану на стражу первым.
      - Не надо, Ариадл. Я думаю, что мы с Кирой прекрасно справимся. Не так ли, Кира? - улыбнулся Стимпл.
      - Да, я действительно поглупел, - ответил Ариадл и завалился спать.
      Лориэлл, посетовав на отсутствие деревьев, тоже лег.
      Занимался новый день. Ариадл открыл глаза и, глубоко зевнув, потянулся и сел. Лориэлл спал. Кира тоже. Стимпл сидел, обхватив руками колени, и смотрел на восход Солнца.
      Ариадл поднялся и подошел к нему. Тот, не поворачиваясь, спросил:
      - Что тебе не спится, Ариадл?
      - Кира объяснила технику мысленного вопроса? - вопросом на вопрос ответил Ариадл.
      - Она научила меня.
      - Научи меня, брат, - вырвалось у Ариадла помимо его воли, так как он видел, что брат устал.
      - Присаживайся рядом.
      - Послушай, Стимпл. Может тебе лучше отдохнуть? А я могу научиться и позже.
      - Сперва я объясню тебе, а потом лягу. Нам сегодня всем необходимо хорошо отдохнуть. Я считаю, что надо сегодня же связаться с Отцами в Иэрле, и все им рассказать.
      - Но отцы никогда не дадут согласия на борьбу с Создателем, даже Создателем Зла. Ты же прекрасно знаешь это. Или появилась какая-то новая информация, которая мне неизвестна.
      - Мы еще поговорим об этом, Ариадл. Теперь ближе к делу. Процесс узнавания очень похож на мысленный поиск. У Киры не было этой способности. Она очень удивилась этому.
      - Ты научил ее?
      - Конечно. Итак. Представь себе, что ты кого-то ищешь. Сохраняй ощущение поиска, но не вызывай этого человека. Теперь ощути его тело. Ощути его среди нас. Начни чувствовать вместе с ним. Главное не ошибиться в оценке объекта узнавания. Потому что, если ты неправильно представишь себе этого человека, то получишь неправильный ответ. Представил?
      - Кажется, да.
      - Теперь просто мысленно спроси этот ментальный образ о чемнибудь.
      Ариадл представил Отца, и спросил, где он сейчас находится: ?В Иэрле, восьмой ярус?, пришел четкий ответ, окрашенный характерными ментальными образами Отца. Он с облегчением откинулся в траву.
      - Ну, что, получилось? - спросил Стимпл.
      - Ага, - ответил удовлетворенный Ариадл.
      - Слушай, брат, - продолжал он, - но, если я, к примеру, обладаю такой возможностью, а ты находишься где-то, где я не могу тебя услышать прямым контактом, я просто задам вопрос и получу ответ?
      - Конечно, Ариадл, конечно. Если только я не поставлю блок. А так - это одно из основных наших преимуществ, потому что я не вижу ситуации, в которой мне нужен будет блок против тебя. Так что мы всегда будем знать все, что необходимо друг о друге.
      - Прекрасно! Я пока попрактикуюсь, а ты, давай, ложись спать.
      Стимпл поднялся, подошел к спящей Кире, и улегся рядом, обняв ее рукой. Кира что-то недовольно пробурчала, и, повернувшись лицом к Стимплу, опять заснула. Последний полюбовался на ее прекрасное расслабленное лицо и закрыл глаза. Ариадл позадавал вопросы отцам. Потом перебрал в уме знакомых. Удовлетворенно хмыкнув, он решил кого-нибудь поискать в округе. Но в радиусе тысячи шагов никого не было с достойным внимания интеллектом. И он в той же позе, что и Стимпл, стал смотреть на уже взошедшее Солнце.
      Светило стояло достаточно высоко, когда Лориэлл очнулся от глубокого сна. Потянувшись, он сел и огляделся. Кира со Стимплом являли собой такую умилительную картину, что он невольно позавидовал брату. Причем зависть была не типа: ?Смотри, какую девушку нашел?, а: ?А почему я до сих пор один??. Ариадл стоял, всматриваясь куда-то вдаль, и, казалось, не почувствовал пробуждение брата. Лориэлл поднялся и стал мягко подкрадываться к нему. Тот внезапно засмеялся и повернулся.
      - Доброе утро, брат.
      Лориэлл разочарованно распрямился:
      - Доброе-то оно доброе, да как ты узнал?
      - Кира научила Стимпла, а он меня.
      - Да ну. А ты, значит, меня!
      Ариадл кивнул, все еще улыбаясь слегка растерянному виду брата.
      Лориэлл проделал небольшую гимнастику, немного покувыркался и попрыгал, потом подошел к брату.
      - Ну, давай, приступай.
      - Все очень просто. Представь себе человека, которого хочешь спросить о чем-либо, представь очень точно его ментальный образ, и, если его ответ будет окрашен хорошо знакомым тебе ментальным ореолом, значит ты получишь верный ответ.
      Лориэлл, так же как и Ариадл, мысленно представил Отца. Но вопрос был другим: ?Все ли в порядке в Иэрле??. Пришел тревожно окрашенный ответ: ?Да. Но что-то происходит в Мире?.
      Ариадл увидел на лице Лориэлла быструю смену настроений: от радостного, когда получился контакт, до сосредоточенно-удивленного, когда пришел ответ.
      - Что случилось, брат?
      - Да в Иэрле вроде все в порядке, но в Мире, как думает Отец, происходит что-то враждебное Иэрлу.
      - Не знаю. Я постоянно прочесывал мысленно довольно широкое пространство вокруг, и, откровенно говоря, ничего не нашел.
      - Где-нибудь здесь есть родник?
      - По-моему, когда мы вчера шли, я слышал журчание воды неподалеку отсюда.
      - Пойдем, умоемся, - предложил Лориэлл, - ты ведь не умывался? v добавил он.
      - А как же Кира со Стимплом?
      - Ну, давай разбудим Киру. Она уже должна была выспаться.
      Словно услышав их разговор, Кира открыла глаза. Увидев прямо перед собой лицо спящего Стимпла, она улыбнулась, и, мягко поцеловав его в губы, поднялась. Стимпл во сне улыбнулся, отчего лицо его приобрело настолько мягкий и детский вид, что глаза смотревшей сверху Киры наполнились материнской лаской и нежностью.
      - А вот и Кира! Доброе утро, Кира, - поприветствовал ее Лориэлл.
      - Доброе утро, Кира, - поздоровался и Ариадл.
      Девушка подошла и обняла их за талии:
      - Вы мне словно родные братья, - сказала она тихо, с любовью смотря на лица побратимов.
      - Ну что ж, сестра. Когда проснется Стимпл, мы соединимся с тобой.
      - Доверие рождает ответное доверие, - улыбнулась девушка.
      - Ты пока посиди здесь, а мы пойдем умоемся. И не забывай прощупывать округу. Ибо если ты здесь в безопасности, то за себя мы ручаться не можем, - сказал Ариадл, и братья пошли искать родник.
      Кира же села в той же самой позе, что сидел Ариадл, а до него Стимпл, и взгляд ее, обращенный в сторону границы Миров, был задумчив и нежен, а лицо было воплощением счастья. Ибо как любой человек, много повидавший на своем веку, она умела ценить редкие моменты счастья. -==Глава 7. Поиски жриц==
      На втором, техническом ярусе башни Создателя, у пульта связи с Господами сидел человек. Его черные, отливающие синевой волосы, гривой ниспадали на плечи и спину. Он не был мощным и тяжелым, этот человек. Скорее стройное, его тело было очень ловким и гибким. Но, несмотря на эту, казалось бы, хрупкость, от него исходили волны мощной энергии. Человеку, способному воспринимать этот поток силы, он показался бы словно светящимся изнутри. Его четкий металлический голос, лишенный всяких интонаций, докладывал комуто о состоянии дел в вверенном ему Мире. От внимательного наблюдателя не укрылось бы и то, что он был как-то чересчур напряжен, слишком точен и методичен. А посвященный сразу бы распознал Создателя. Да, этот портрет принадлежал роботу класса Ц под номером 3486-АБ. Под этим номером он и числился у Господ. И человек, знающий классификацию роботов у них, понял бы, что перед ним одна из последних моделей, которая не только обладает искусственным интеллектом, но является саморазвивающейся личностью сверх рамок программы. Правда одно из ограничений сверх обычного набора у нее было: эта модель должна была говорить только правду своим хозяевам. Хотя, что касается людей вверенного ему Мира, робот мог говорить как угодно и что угодно. Он был их Богом, их Создателем, а значит последней непогрешимой инстанцией. Это и был Создатель Мира, где родилась Кира.
      Окончив доклад, он подошел к панели связи с Миром. Там ровно светили восемь огоньков. Один из них сообщал ему о его ставленнике, собранном в его лаборатории. Он был в Мире, командовал кхарками, и у него был один диск. Два принадлежали двум пожилым женщинам, которые время от времени сообщали ему о том, что твориться в его Мире. Пять оставшихся принадлежали молодым девушкам.
      ?Посвященные!? - с сарказмом подумал он. Он еще раз внимательно посмотрел на панель, и ткнул одну из кнопок. Тотчас один из зеленых огоньков мигнул, и на экране появилось изображение девушки. Высокого роста, с прекрасной фигурой она, без лишнего смущения или робости, прямо смотрела в глаза Создателю. Этот взгляд, да твердый подбородок несколько портили мягкие черты ее лица. Однако общий портрет был бы неполным без упоминания о великолепной гриве светлых волос.
      - Что вам угодно, Создатель, - прозвучал в голове у Ц 3486-АБ красивый мелодичный голос.
      - Поднимись ко мне, Илэрра, - своим монотонным, математическим голосом сказал он.
      Изображение исчезло.
      Он потер руки от удовольствия, и начал трансформацию. Через несколько секунд он был высоким и сильным брюнетом с очень короткой стрижкой.
      Ариадл и Лориэлл возвращались от ручья посвежевшие и чистые.
      - Кира, - сказал Ариадл, - Стимпл говорил мне о необходимости связаться с Отцами, и поговорить обо всем. Зачем? Ведь Отцы никогда не дадут согласия на этот шаг.
      - Возможно, не дадут. Но ты пойми: кто-то кроме нас должен обязательно все знать. Иначе, если с нами произойдет беда, винить будет некого.
      - Это так. Но давай хотя бы повременим. После того, как поговорим с девушками. И если все получится, то есть мы будем готовы к штурму, тогда расскажем им все. А иначе они сообщат нашему Создателю. А если еще и он будет против, а он будет против, то мы проиграем, еще не начав штурма.
      - Логично! Что ж, я с тобой, пожалуй, согласна. Осталось убедить Стимпла.
      - Ну, с твоей помощью это будет не столь трудным делом, - пошутил Лориэлл.
      - Может быть, - рассмеялась Кира.
      Лориэлл и Ариадл подсели с двух сторон к девушке и обняли ее за талию.
      - Стимпл счастливый, - сказал Лориэлл.
      - Я тоже, - сказала Кира и обняла побратимов, - я очень счастлива, что нашла, наконец-то, равных мне Мужчин.
      - А что, это большая редкость? - спросил Лориэлл гордо подбоченясь, но не снимая руки с талии девушки.
      - Глядя на вас троих, скажешь, что нет. Но у нас в Мире - да!
      - Понимаю, - с шутливой серьезностью вздохнул Лориэлл.
      Примерно в подобных разговорах прошло некоторое время. Солнце давно уже перевалило за полдень, когда Стимпл пошевелился и открыл глаза. Не обнаружив рядом Киры, он резко сел и огляделся. Увидев идиллическую картинку в виде своих побратимов и девушки, он невольно улыбнулся. ?Кира? - позвал он мысленно. Последняя поднялась и пошла к нему. Стимпл встал во весь рост, и широко открыл объятья. И опять их руки и губы встретились.
      - Привет, брат, - раздались два голоса, когда Стимпл, наконец, оторвался от губ возлюбленной, и стал созерцать ее лицо.
      - Привет! Я вижу, вы уже весьма хорошо знакомы. Ну, что, братья, примем Киру в наш союз! - сказал он, посмотрев, наконец, в их сторону.
      - Мы ее уже чуть не приняли, - пошутил Лориэлл.
      - Тогда идите сюда.
      Все четверо встали, обнялись, как было принято у побратимов, и соединили свои мысли, чувства и души в единый неразрывный союз.
      - Добро пожаловать, сестра! - раздалось три голоса в голове у Киры.
      - Спасибо, братья!
      Четверка распалась. Кира со Стимплом пошли умываться.
      - Да, они действительно счастливы, - утвердительно заметил Ариадл.
      - Я так рад за них! - сказал Лориэлл.
      - Я тоже, брат! - подтвердил Ариадл.
      Вернувшись от ручья, Стимпл с Кирой сразу же деловито подошли к побратимам.
      - Твое предсказание сбылось, Лориэлл, - хитро улыбнулся Стимпл.
      Лориэлл сначала не понял, а потом улыбнулся:
      - А вот ты о чем, я очень рад.
      - Значит с Отцами свяжемся позже? Решено? - спросил Ариадл.
      Подошедшая парочка дружно кивнула.
      - Ну и прекрасно. А теперь веди нас, Кира!
      И все свистнули своих коней. У Киры оказалась прелестная лошадь приятной коричневой масти.
      - Ха! Даже лошади по цвету похожи! - заметил Лориэлл.
      Ариадл же лишь улыбнулся.
      - А как же иначе?! - серьезным голосом ответил Стимпл, в глазах которого так и плясали искорки смеха, - так и должно быть.
      - Итак, в путь, - подвел итог Ариадл.
      Все вскочили в седла и пустили лошадей рысью.
      Если Стимплу и Кире не впервой было проезжать сквозь дверь между Мирами, то Ариадл и Лориэлл с любопытством смотрели на приближающуюся Дыру. Так же как и тогда в Иэрле края ее слабо мерцали. Дорога шла сквозь Дыру.
      - Наше предположение было верно, - толкнул Ариадла Лориэлл, помнишь, когда еще не нашли Стимпла.
      - Помню.
      - А какое предположение? - спросила Кира, обращаясь сразу к обоим.
      - То, что дорога, начинающаяся у поселка переселенцев в девятом измерении, идет не только до Дыры, но и дальше.
      - Понятно.
      Побратимы не почувствовали перехода, даже легкого озноба, который всегда сопровождал переходы между измерениями. Их кони просто перешагнули через черту и, мгновение спустя, уже ступали по земле другого Мира. Стимпл тревожно оглядывался по сторонам. Кира же, напротив, ехала, полузакрыв глаза, словно отдыхая. Радостная улыбка блуждала по ее губам.
      - Как хорошо вновь оказаться на родной земле- - начала она.
      - Полной опасностей! - перебил ее Стимпл, - извини, что я резок, милая, но я уже научился быть осторожным.
      - Я вижу, - взглянув на него, ответила Кира.
      Братья ощутили нехороший осадок на душе девушки. Тотчас же все трое как бы растворили ее в себе. И радость, наполнявшая их, смела, разметала этот осадок, так дождь ласково, но неумолимо умывает пыльные улицы.
      - Спасибо, братья! - откликнулась Кира, - Я больше не буду!
      И скорчила потешную рожицу. Все сдержанно рассмеялись. Но Кира уже поняла на себе, что чужой Мир заставляет быть осторожным.
      - Мы поедем самой короткой дорогой, какую я знаю.
      Распахнулась дверь между измерениями. На всякий случай побратимы достали мечи, и внимательно смотрели на них, не забывая поглядывать и по сторонам. Но пока все было тихо.
      Дальше и дальше сквозь измерения побратимы забирались вглубь этого Мира. К вечеру перед ними предстал Дворец. Практически точная копия дворца в Иэрле.
      - А вот и наше обиталище, - сказала Кира, - не знаю, правильно ли я сделала, приведя вас сюда.
      - Это неосторожно. Но мы пока найдем себе убежище вон в том лесу, а ты сходи, посмотри, дома ли те, кто нам нужен, - ответил Стимпл.
      Кира задумалась.
      - В лесу, - медленно начала она, - если ехать так, чтобы закат все время был перед вами, вы найдете длинную и узкую прогалину. По ней поедете до конца. Оттуда, забирая чуть-чуть левее, вы должны выехать на поляну с большим дубом. Где-то в том районе и оставайтесь. В принципе, я всегда найду вас мысленно, но здесь с этим не стоит экспериментировать. Я постараюсь обернуться до утра. Ну, в крайнем случае, свяжусь с вами. Но не предпринимайте ничего до полудня. Если я к тому времени не появлюсь, значит либо меня раскрыли, либо случилось еще что-нибудь серьезное. Тогда ищите меня. До свидания, братья. До свидания, Стимпл.
      Все четверо соединили руки. Их кони стояли не шелохнувшись.
      - До свидания, милая! - прошептал Стимпл.
      - До встречи, сестра! - добавили побратимы.
      Как и говорила Кира, в лесу побратимы наткнулись на прогалину. Так же точно они вышли на поляну. Сумрачный свет звезд, колеблясь, освещал ее. Игра теней порой создавала причудливые фигуры так, что поляна, казалось, жила какой-то своей собственной тайной жизнью. Легкий ветерок начал трепать верхушки деревьев, и те тревожно зашумели.
      - Что-то мне не хочется ночевать здесь, - прошептал Лориэлл.
      - Мне тоже, - так же шепотом подтвердил Ариадл.
      Нутром братья чувствовали необходимость говорить шепотом. Они отъехали немного вправо и спешились. Каждый, мысленно соединившись со своим конем, приказал тому не уходить далеко. Не расседлав коней, побратимы улеглись в мягкий и немного влажный мох. Лориэлл потыкался туда сюда, отыскивая подходящее дерево, и, не найдя, улегся рядом с братьями.
      - Я не буду спать, - шепотом предупредил своих братьев Стимпл.
      - Хорошо, - ответил Лориэлл.
      Ариадл же промолчал. Скоро и тот и другой уже спали.
      Стимпл глядел в то и дело открывающийся просвет между кронами деревьев. Он мечтал о скором завершении похода, о Кире, о любви, об Отце. Когда прошла примерно половина ночи, он разбудил Ариадла, и погрузился в сон. Ариадл думал о счастье побратима, об Отце, о злом Создателе. Пролетела еще часть ночи. Небо посерело. Он разбудил Лориэлла, а сам лег спать. Последний встал, потянулся, походил вокруг, потом снова лег. Он думал о счастье брата, о том, что, может быть, он здесь тоже найдет свое счастье, об Отце. Когда взошло Солнце, он услышал шум на поляне. Толкнув Стимпла, он пошел проверить. Последний встал, огляделся, словно вспоминая, где находится. Потом тряхнул головой и разбудил Ариадла. Тот, открыв глаза и оглядевшись, повернулся к побратиму:
      - Где Лориэлл? - спросил он.
      - Не знаю. Наверное, где-то неподалеку.
      Тут с поляны донесся до них радостный возглас Лориэлла, и тревожный голос Киры.
      - Братья, - позвал Лориэлл.
      Ариадл со Стимплом поднялись, и, позвав своих коней, пошли к поляне.
      - Здравствуй, милая, - и Стимпл кинулся к девушке. Обняв ее, он тревожно посмотрел на братьев.
      - Здравствуй, сестра, - поздоровался и Ариадл.
      - Здравствуйте, братья!
      Кира стояла, как истукан, и слова, казалось, с большим трудом слетают с ее языка.
      - Меня держит Создатель.
      - Что ему нужно?
      - Он послал сигнал, чтобы я поднялась к нему. К тому же у него Илерра.
      При этом имени Лориэлл вздрогнул.
      - Ты можешь срочно привести к нам девушек? - спросил Ариадл.
      - Они ждут около леса. Они все очень не довольны, но согласились пока ни о чем не сообщать Матерям.
      - Едем же, - воскликнул Стимпл.
      Кира с трудом села в седло. Было заметно усилие, которое понадобилось ей для этого. Стимпл с беспокойством в глазах поехал рядом с ней, поддерживая девушку за талию. -==Глава 8. Поражение. Плен==
      Через несколько минут езды они выехали из леса. Там их ждали три девушки. Нетерпеливо гарцевали лошади: белая, как снег, черная, как смоль и серебристая. Всадники подъехали к ним. Взгляды их встретились. И тотчас же девушка на черной лошади вздрогнула. Ариадл же не мог отвести взгляда от ее черных глаз. Повинуясь внезапному порыву, она тронула лошадь и подъехала к нему:
      - Ириа, - произнесла она.
      - Ариадл, - отозвался побратим.
      - Ариадл, - медленно, по слогам, повторила девушка, потом задумчиво посмотрела на него, - я хочу быть с тобой.
      Ариадл молча снял чиру и протянул ее Лориэллу.
      - Возьми, брат, мне она больше не нужна.
      И парочка отъехала от основной группы под деревья.
      - Итак, - обратился Лориэлл к оставшимся девушкам, - я думаю, что вам все известно. Ваше мнение.
      - Глупость, - отозвалась старшая из них.
      - И вы никак не измените своего мнения?
      - Нет! Я вообще не пойму, зачем я позволила ей уговорить себя, - и она презрительно махнула головой в сторону Киры.
      - Никак? Никогда? - снова спросил Лориэлл.
      - Ты очень вольно разговариваешь с Женщиной, мужчина. Прощай, Кира, - с иронией сказала она и повернула свою лошадь к Дворцу. Следом за ней поехала и молодая.
      Ариадл и Ириа подъехали к побратимам.
      - Что будем делать? - спросил Стимпл.
      - У Создателя еще Илэрра, - напомнила ему Ириа.
      - Постойте, друзья. Я хочу, чтобы мы приняли Ириу в наш союз.
      Стимпл и Лориэлл склонили головы в знак согласия. Обнявшись, впятером, они соединили свои души, мысли и чувства в единый союз.
      - Создатель почувствовал вас! - воскликнула Кира.
      Но и братья уже все поняли.
      - Нам надо спешить, ибо скоро здесь будут кхарки, - поторопила Ириа.
      - Какого цвета лошадь у Илэрры? - вдруг спросил Лориэлл.
      - Голубого, - недоуменно ответила Ириа.
      - Тогда все в порядке. Вперед!
      Удивленные взгляды сменились смехом, когда все посмотрели на коня Лориэлла. Но смех быстро закончился, когда девушки внезапно согнулись в седлах. Соединившись с ними, побратимы поняли, что Создатель нанес первый серьезный удар. Стимпл и Ариадл спрыгнули с коней и подхватили падающих девушек.
      - Все пропало, - мрачно заметил Ариадл, глядя на повисшую у него на руках Ириу.
      И тут у троих побратимов включились крестики, и их собственный Создатель мощным ментальным блоком уложил их на траву.
      Пробуждение было долгим и мучительным. Страшно болела голова. Лориэлл открыл глаза и еще долго пытался сфокусировать их. Наконец ему это удалось. Справившись с головной болью, он сел и огляделся вокруг. Сырые, каменные стены были ему не знакомы. Он подошел к окну, забранному толстыми прутьями. Выглянул во двор. И тотчас же узнал это место. Это была та самая тюрьма, где томилась Кира. Когда впервые услышала Стимпла. В камере он был один, но, несомненно, братья и сестры находились где-то рядом.
      - С пробуждением, посвященный, - с сарказмом кто-то поприветствовал его. ?Блок!? - мелькнула спасительная мысль. И он отгородился от этого неприятного голоса. Пользуясь приобретенным умением, он представил Ариадла, и спросил, все ли у него в порядке. ?Более ли менее? - услышал он четкий ответ. Поочередно представляя Стимпла, Киру и Ириу, он получил примерно такие же ответы. На вопрос: ?Где вы??, он поучил точные ментальные образы, так, что мог, закрыв глаза, указать, где находится тот или иной человек. Сориентировавшись, он подошел к двери своей темницы, она была заперта. ?Что ж, все равно придется рано или поздно разговаривать с этим человеком? - подумал Лориэлл и открыл свой мозг.
      - Ну, наконец-то, - услышал он ехидствующий голос.
      - Что вам угодно? Кто вы? - спросил он.
      - Прошу тебя усвоить одно, - прозвучал раздраженный ответ, - в этом месте вопросы задаю я. Понял!
      - Зачем вы меня здесь держите? - спросил Лориэлл, показывая, что не знает, что его спутники здесь.
      На что его противник ответил обезоруживающим ударом:
      - Вас всех будут держать здесь до того, пока не примут решение, что с вами делать дальше, - пришел наглый ответ.
      Лориэлл опять поставил блок. Сев на узкую деревянную кровать и подперев голову руками, он задумался. ?План сорвался. Это плохо. Наш Создатель сам сделал нас беспомощными. Это очень плохо. Нас пятеро, но этого мало, чтобы бороться с двумя Создателями. Да теперь это и вовсе невозможно. Одно отрадно: Ариадл и Стимпл нашли себе подруг. И еще Илэрра. Кто она? Если все будет сходиться, как раньше, то она моя подруга. Это тоже хорошо. Но как выбраться отсюда? Помощь Создателя не в счет. Отцов? Тоже! Самим? Проблематично. Да и неизвестно, чем все это закончится. Как я понял, Хозяин Замка чего-то ждет. Ну что ж, подождем и мы. Придя к этому выводу, он встал и подошел к окну. Все тоже безмолвие и безлюдье. Только кхарки темными силуэтами маячили на стенах.
      Ц3486-АБ повернулся к панели. Там мигало табло срочного вызова. Он обернулся к лежащей на широкой кровати девушке.
      - Ты свободна.
      Та встала, собрала свою одежду и, поклонившись, вышла. ?Посвященная? - с сарказмом подумал он. Потом поднялся на второй ярус башни и включил пульт связи.
      - Что, Господин, - спросил он ровным, без интонаций голосом.
      - К тебе идет проверка. Жди.
      - Хорошо, Господин.
      Широкое табло погасло. ?Как тяжело знать, что есть кто-то ,кто гораздо сильнее тебя, и кому ты не можешь лгать. Глухой барьер? - зло подумал он.
      Вдруг посреди комнаты засветился овал сильного голубого цвета. Ц3486-АБ уже успел трансформироваться в светловолосого человека, одетого в голубую одежду. Овал расширился и углубился. В нем четко обозначились три фигуры. Двое мужчин и женщина. Они шагнули в комнату. Тотчас овал погас. Ц3486-АБ склонил голову, ибо это были его создатели. И все-таки первой заговорила женщина:
      - На что ты использовал так много энергии?
      - Для усмирения посвященных.
      - Кто-то решился бунтовать?! - удивился один из мужчин.
      - Две женщины моего Мира и трое мужчин Мира М3246-ПС.
      - Вызови его сюда.
      Ц3486-АБ подошел к внутреннему пульту связи. Набрав код Мира М3246-ПС, он проговорил:
      - М2346-ПС. Тебя ждут Господа в Мире Ц3486-АБ.
      И отключился.
      Через несколько мгновений зажегся овал белого цвета. Из него выступил человек. Поклонившись Господам, он встал рядом с Ц3486АБ.
      - Рассказывайте оба, - приказала женщина.
      - Лориэлл, Ариадл и Стимпл из моего Мира решили нанести вред Ц3486-АБ, - начал робот, - он попросил меня вмешаться, так как они посвященные, у них есть прямая связь со мной. И он нанес бы мне вред, если бы усмирил их сам. Такое уже однажды было со Стимплом. Но он отпустил его, признав ошибку.
      - Кира и Ириа из моего Мира решили свергнуть меня. Я воспротивился.
      - Где они сейчас?
      - В тюрьме. Мы еще не решили, что с ними делать. Все они молодые посвященные, а в моем Мире останется только три девушки посвященные.
      - А в моем Мире вообще не останется юношей - посвященных. Поэтому мы колеблемся.
      - Какое число посвященных равно вам по абсолюту Силы?
      - Шесть в моем Мире.
      - Можете ли вы прямо сейчас привести их? - спросила женщина.
      - Да.
      Ц3486-АБ подошел к пульту.
      - Джахр! Я иду к тебе. Приготовь пленных.
      Не успел робот отойти от панели, как пришел испуганный ответ:
      - Их нет, Создатель!
      Робот отключил панель и повернулся к Господам.
      - Я их найду!
      - Не пытайся! - вдруг сказала женщина, - Выйдите отсюда оба и ждите, пока вас не позовут.
      Роботы молча склонили головы, и шагнули за дверь. Женщина проводила их взглядом, а затем повернулась к сопровождавшим ее мужчинам:
      - Лориэлл - мой сын! - коротко сказала она.
      Те кивнули головой.
      - Они не найдут этих посвященных, пока этого не захочет он сам. Это мы понимаем, но насколько он силен?
      - В принципе, так же как и я. Но он не обучен. Я думаю пойти на планету. Там я найду его. Эти болваны не должны знать, что я на планете. С моей Силой мне ничто и никто здесь не угрожает. Кроме того этот Мир - мир женщин.
      - Хорошо. Мы передадим Совету. До свидания.
      И мужчины исчезли. Женщина огляделась по сторонам и тоже пропала. Через некоторое время с пульта донесся голос:
      - Ц3486-АБ! М3246-ПС! Вернитесь в комнату!
      Роботы медленно зашли.
      - Слушайте решение! Оставьте посвященных в покое. Пусть все идет своим чередом. М3246-ПС! Можешь возвращаться в свой Мир.
      Робот растворился.
      - Ц3486-АБ! Уничтожь существ, не предусмотренных программой. И закрой Дыру.
      Голос замолчал. Робот подошел к пульту внутренней связи:
      - Джахр! Поднимись ко мне. -==Глава 9. Побег==
      Зажигался новый день. На лесной поляне в кружок сидели семь человек. Шестеро высоких, прекрасно сложенных молодых людей, и совершенно невзрачный седьмой. Со стороны было нелепым сочетание красоты шестерых и неряшливости седьмого. Трое из шести были женщины: светловолосая и две темноволосых. Трое мужчин: светловолосый и темноволосые. Седьмой же был маленький невзрачный человечек. Шестерых, я думаю, представлять не нужно. Седьмого звали Гальприэндорл. При своем маленьком росте с таким длинным именем, он привык к насмешкам с детства. Так как же свела судьба шестерых посвященных и обычного человека вместе? Я оставил Лориэлла, Стимпла, Ариадла, Киру и Ириу в тюрьме за семью замками. Как же они выбрались оттуда? Случайность, не более того!
      Маленький Гальприэндорл был возничим. Он часто привозил продукты и разную другую мелочь в крепость. Вот и в очередной раз он привез воду и продукты из города. Замок хозяина кхарков стоял в центре крепости и был укреплен много лучше, чем сама крепость. Но Гальприэндорла всегда пропускали в замок.
      Въехав на широкую площадь замка-тюрьмы, он заметил непривычное оживление. ?Видимо, привезли новых узников?, - решил маленький пройдоха. Присмотревшись повнимательней, он заметил, что, против обычного, стражей на стенах вдвое больше. Кроме того он чувствовал, что за ним постоянно наблюдают. ?Значит узники очень важные?, - сделал он более точный вывод. А так как он был очень хорошо осведомленным для возницы, он знал, что какие-то посвященные из другого Мира отважились бросить вызов его Создателю. Ему никогда не нравилось жить с таким Создателем. Но эти мысли он держал очень глубоко. И он решил помочь пленным бежать. Он знал, что кхарки не скоро свяжут его отъезд с исчезновением посвященных. ?Как же это?, - будут рассуждать они, ?посвященные и какой-то заморыш?!?. Они, наверняка, решат, что посвященные воспользовались каким-то неизвестным им заклятием и ушли незамеченными. Кроме того, он слышал, что они мужчины. А это придавало им особую прелесть в его глазах. Живя при матриархате, он никогда особенно не любил женщин. Именно по этому он до сих пор был один. Он обладал не только гордым и независимым характером, но и умом. Он прекрасно понимал, что проявлять свой характер в присутствии женщин неразумно. И он очень надеялся, что посвященные захватят его в другой Мир.
      Пока кхарки разгружали его груз, он обошел площадь, как бы ненароком оглядывая зарешеченные окна. Вдруг в одном из них показалось лицо мужчины. Гордое, волевое. ?Таких не часто встретишь?, - подумал Гальприэндорл. Он сразу понял, что это и есть посвященный из другого Мира.
      ?Его надо вызволить?, - мелькнула мысль. Он огляделся по сторонам. Немного левее и снизу от заветного окна была дверь. ?Авось?, - подумал Гальприэндорл. Но времени на размышления не было. Через несколько минут его позовут обратно. Он неторопливо пошел к двери: ?Чуть что, скажу - заблудился?, - решил он. Как только он скрылся от охранников, то бросился вверх по лестнице со всех ног. Первый этаж, второй. Он выскочил в коридор. Быстрый взгляд налево, направо и бросок к нужной двери. Отбросив засов, он распахнул дверь. У окна стоял посвященный, удивленно смотря на него.
      - Быстрее, у нас мало времени! - прошептал Гальприэндорл.
      - Погоди. Кто ты?
      - Не самое лучшее время, чтобы задавать вопросы.
      - Что ж, логично. Пойдем.
      Гальприэндорл выскочил за дверь. К его удивлению посвященный пошел направо, а не налево к выходу.
      - Сюда! - прошептал Гальприэндорл.
      - Мои братья и сестры!
      ?Черт? - выругался про себя Гальприэндорл, запирая дверь. Его спутник уже заворачивал за угол. Он бросился догонять посвященного. ?И что это за сестры?? - задавал себе вопрос маленький ловкач и не находил ответа. За поворотом посвященный уверенно подошел к запертой двери и поднял засов. Гальприэндорл не успел его остановить. Он похолодел при мысли, что его сейчас застанут здесь вместе с этим посвященным, если тот вошел не в ту дверь. Он притаился за углом, уже проклиная себя, что связался с ним. ?И ведь он упоминал про братьев и сестер во множественном числе. О, Создатель, прости меня!?. Но, увидев, что из двери вышли уже двое посвященных и молча пошли дальше, он вдруг вспомнил, как всегда хотел походить на Создателя. И вот ему встретились двое настоящих мужчин, а он убежит!? ?Нет? - сказал Гальприэндорл сам себе и бросился вслед за посвященными. Когда он их догнал, то первый уже отпирал еще одну дверь, а второй пошел дальше. ?У них уже есть какой-то план! Прекрасно? - подумал Гальприэндорл. Он подождал, пока выйдет первый. Практически в ответ на его мысли из камеры вышел первый, а за ним еще один посвященный.
      - Где Кира? - спросил Стимпл.
      - Вторая дверь налево после первого выхода, - ответил Лориэлл.
      Стимпл повернулся и заметил Гальприэндорла.
      - А это еще кто?
      - Не время, он с нами. Иди к Кире. Встреча у того выхода, про который я тебе сказал.
      Второй быстрым шагом прошел мимо Гальприэндорла и вскоре скрылся за поворотом.
      - Ну, а теперь пошли к выходу, - сказал голос позади него.
      Он обернулся.
      - Братья освободят сестер. Да и тебе, я думаю, здесь оставаться, после всего того, что ты сделал, небезопасно, - дал разъяснения Лориэлл на немой вопрос Гальприэндорла.
      - За меня не волнуйтесь, - ответил маленький пройдоха, - Уходите. Но я бы хотел встретиться с вами вновь.
      - Вспомни какое-нибудь безопасное место подальше отсюда и от Главного Дворца. Мы там будем через два дня на утро третьего.
      - Зачем вспоминать? - спросил Гальприэндорл.
      - Не время задавать вопросы, - с суровым лицом, но с улыбкой в глазах, ответил Лориэлл.
      Маленький пройдоха напряг свою память. Отбросив несколько мест, он, наконец, нашел место, безопасное во всех отношениях v скрытую полянку в лесу, где даже днем было сумрачно из-за закрывавших ее деревьев.
      - Хорошо, - сказал посвященный, - До свидания.
      И отправился вслед за ушедшими.
      Гальприэндорл немного подумал и бросился вслед за ним.
      - Подожди! Сначала выйду я.
      Лориэлл молча пропустил его вперед. Он бросился к выходу и быстрее молнии слетел со ступеней. Выскочив во двор, он сделал скучающее выражение лица и пошел неторопливой походкой вдоль стены. Тотчас к нему подскочил разгневанный кхарк и быстро что-то залопотал по-своему. Гальприэндорл понял, что слишком долго отсутствовал и ему пора ехать.
      - Чтоб ты провалился, - ответил он очень торопливо и испуганно. По интонации явно было слышно, что он боится. Речь же его для кхарка была набором неблагозвучных звуков, так же как и для маленького ловкача его речь. Скаля зубы, кхарк потащил его к повозке. Взъерошенный и злой Гальприэндорл выехал из ворот замка. Едва он отъехал от ворот, как решетка со стуком упала, и подвесной мост со скрежетом поднялся. ?Успел!? - мелькнула радостная мысль.
      Как только карлик скрылся в проеме выхода, Лориэлл увидел Стимпла и Киру, выходящих из-за поворота. Девушка улыбнулась ему. И тут же сзади раздались шаги. Резко обернувшись, Лориэлл увидел живыми и невредимыми Ариадла и Ириу.
      - Ну, все в сборе, - вздохнул он, - Кира, Ириа! Можем ли мы здесь открыть дверь в другое измерение?
      - Это очень тяжело, но нас пятеро, и я думаю, что у нас получится, ответила первая.
      - Давайте попытаемся, - добавила вторая, - Вот что я придумала. Самое сильное ментальное поле у Лориэлла. Пусть он сдерживает энергию другого измерения, чтобы изменение в ткани пространства не почувствовал Хозяин. Когда же он пройдет, мы быстро захлопнем дверь. А в другом измерении тебе необходимо будет снова возвратить всю энергию в разрыв, чтобы свести к минимуму время восстановления пространства. А мы, по мере сил, будем тебе помогать, - закончила она, лукаво щурясь, видимо по поводу выражения ?по мере сил?.
      - Хорошо! Первой идет Кира, за ней Ириа, потом Стимпл и Ариадл.
      Напрягшись, они открыли дверь. Лориэлл впервые испытывал подобные ощущения. Он превратился в огромный резервуар, куда теперь всасывалась энергия нарушения пространственной целостности. Кира быстро прошла на луг другого измерения, и уступила место Ирии. Следом быстро прошли и Стимпл с Ариадлом. Ни на минуту не переставая быть резервуаром, Лориэлл шагнул следом. Посвященные резко захлопнули дверь за ним, и, совместными усилиями, исправили нарушение пространственной целостности.
      - Прекрасно, - сказал Лориэлл, - но теперь мне необходимо выплеснуться.
      - Не сейчас, брат, - сказал Ариадл, - как только уйдем достаточно далеко, там и выплеснешься.
      - И лучше всего это сделать в нашем Мире, - добавил Стимпл.
      - Хорошо, - согласился Лориэлл.
      И снова замелькали измерения.
      - Так довольно трудно путешествовать, - заметила Ириа, - нужно позвать сюда коней.
      - Это опасно, - ответила Кира, - могут нас выследить.
      И снова измерения. В одном из них братьям показался знакомым вид луга, травы, групп деревьев. Они обернулись к Кире.
      - Да! В этом измерении была Дыра. Более того, она была вот в этом самом месте.
      - Мы в ловушке, - констатировал Ариадл.
      - Погодите. Самое время выплеснуться и открыть Дыру! v воскликнул Лориэлл.
      - Нас сразу же почувствуют, и все наши попытки замести следы не дадут результатов. Я даже удивлена, почему Создатель позволяет нам свободно передвигаться, ведь уже давно он мог нас схватить, - сказала Ириа.
      - Какая разница, где выплескиваться? - настаивал Лориэлл, - и, если Создатель не захватил нас до сих пор, значит почему-то не хочет или не может этого сделать.
      - Согласен, Лориэлл! Выплескиваться все равно надо. Поэтому сейчас ты выбросишь энергию в пространство, и мы уйдем в другое измерение.
      - О, я даже знаю куда, - воскликнул Лориэлл, затем, повернувшись к девушкам, спросил, - вам что-нибудь говорит это место? - и передал им ментальный образ поляны.
      - Нет! - ответили обе, - но измерение мы узнали.
      - Тогда давай, брат, и пойдем, - подвел итог немногословный Ариадл.
      Лориэлл представил себя в виде проткнутого шара, откуда вытекает энергия. Силой мысли он сформировал ее в копье. Добавил желание пробить стенку Мира с выходом в свой Мир. И метнул это копье в то место, где раньше была Дыра. Он не слышал, как закричали девушки, не чувствовал рук братьев, он был опьянен. Но вскоре ощущение всемогущества прошло. Он почувствовал, что его трясут, и с удивлением огляделся по сторонам.
      - Брат! - в самое ухо кричал ему Стимпл, - БРАТ!!!
      Видя, что Лориэлл пришел в себя, он более спокойным голосом спросил:
      - Как ты это сделал?!
      Лориэлл не отвечал. Он оглядывался по сторонам, пытаясь понять, что произошло и где он находится.
      - Да это же то самое место, которое показывал наш освободитель! v воскликнул он.
      - Да, но как мы сюда попали? Вот в чем вопрос! Когда ты выплеснулся, ты что-то сделал со всеми нами.
      - Он ничего не делал, - раздался вдруг спокойный мелодичный голос. Все обернулись. - Это я сделала.
      - Кто ты? - спросила Ириа.
      - Какая разница. Одно могу сказать - сейчас я сильнее всех вас вместе взятых, - она дала возможность братьям и сестрам осмыслить сказанное, - Лориэлл, - вдруг обратилась она к нему, - можно мне поговорить с тобой.
      - Ну, я не знаю, - ответил растерявшийся Лориэлл, - ну, пойдем.
      Они отошли немного в сторону.
      - Я твоя мать, - кратко сказала женщина.
      - У меня никогда не было матери!
      - Я твоя мать, Лориэлл! Именно я дала тебе это имя!
      ЭПИЛОГ
      Дальше уже, собственно, рассказывать не о чем. Моя мать объяснила, почему все то, что произошло, должно было произойти. Был, конечно, прекрасным миг, когда я впервые увидел Илэрру. Теперь я мог понять братьев. Мать спросила, хотим ли мы остаться в этих Мирах, или предпочитаем обучение в Центре Миров. Конечно, мы хотели учиться. Узнав поближе Создателей, и поняв, что это лишь роботы с конечной программой, мы все равно не смогли бы жить дальше в этих Мирах. Ариадл и Ириа, узнав, что идет война, причем война истребительская, где враги непримиримы, сразу же изъявили желание участвовать в ней. Стимпл с Кирой вызвались работать контроллерами различных Миров и охранниками Знаний. Илэрра переживала травму, связанную с последними событиями, и я решил остаться с ней в Мире отцов. К нашим услугам было специально смоделированное измерение, проникнуть в которое могли только мы сами да моя мать. Изредка мы навещали отца в Иэрле, да матушку Илэрры. Подолгу беседовали с Гальприэндорлом, единственным оставшимся очевидцем тех событий. Иногда получали весточки от братьев и сестер. От Ирии и Ариадла вести приходили крайне редко. Они работали в глубоком тылу противника, не видясь порой очень долго между собой и постоянно рискуя жизнью. Зато от Стимпла и Киры весточки приходили регулярно. Детей пока никто не заводил. Когда я почувствовал, что Илэрра пришла в себя, я дал знать об этом матери. Нас тут же переправили в Центр. Около года нас обучали всему тому, что требуется знать Лори-защитнику, ибо мы принадлежали к касте моей матери. Это была весьма высокая каста, нечто вроде Службы Безопасности, поэтому ответственность за каждый твой поступок была, как минимум жизнь целого Мира. Сначала, конечно, было тяжело, но, постепенно, мы втянулись в работу. Как выяснилось позже, нас всех шестерых готовили для какойто особой миссии, где необходимо было минимум шестеро со способностью связи на уровне чувств. Но это уже другая книга. Главное - мы смогли познать пределы собственной силы. Параллельно выяснилась очень интересная вещь: мы были намного сильнее вместе, чем просто не связанная шестерка.
      Крамаренко Михаил
      Дана - Всемогущая Девчонка
      15.07.97
      Дана бродит вокруг замка и солнце то печет ей спину (на ней странное платье с большим вырезом сзади), то бьет прямо в глаза, зажигая синие и бордовые пятна, которые долго не тухнут и мешают глядеть вокруг. Когда она уже в пятый раз видит издалека старый, мохнатый от пробивающейся сквозь камни травы, мост, раздается тонкое жужжание, свист, где-то хлопает окно и вопят во весь голос испуганные птицы. Это означает, что вылетел дракон. Время петь песню. Дана поднимает голову вверх ( и солнце прячется, что бы не мешать ей). И поет:
      Люди, которые вышли погулять,
      Неужели они никогда не вернутся?
      Кто то продолжает ждать их...
      Желтеет ткань на их подушках,
      Но никто не меняет ее.
      Ведь на ней - отпечатки их лиц.
      А все ждут, что они вернуться...
      Всего один куплет. Когда он заканчивается, приходится делать паузу и начинать все сначала, чтобы песня получилась полной, оконченной или, как определяет это для себя Дана - " круглой".
      Эти слова она нашла под камнем, давным-давно. Камень лежал на выгоревшей поляне, прямо посреди жесткой щетины порыжевшей, высохшей травы. Первой травы после долгого пути по пустыне, где она не видела даже колючих кустов, которые, как она считала, обязательно должны быть в пустыне. Не было колючих кустиков, не было засохших, скрюченных деревьев, не ползали опасные, похожие на струйку воды, змеи и даже полусонные ящерицы, которые попадались изредка в начале пути затем пропали.
      Это была настоящая пустыня. В ней было пусто.
      Пусто от жизни и движения. Пусто от воды, песка, камней, ветра, даже от солнца, потому что язык не поворачивался назвать то бесформенное, истекающее липким жаром чудовище, что выбиралось по утрам из-за горизонта, солнцем... Ночь казалась твердым и вкусным подарком по сравнению с этим место без всего. Вот такая была пустыня.
      Сначала стало чуть менее жарко, потом , иногда, ночью, она стала слышать тихий шелест и писк неведомых животных и даже ловить краем глаза обрывки их движений. А когда Дана увидела днем важно ползущего жука со спинкой сморщенной, как сушенный финик, то догадалась, что пустыня кончается. И , поняв это, вышла на поляну.
      Прямо от ее ног начиналась слабо вытоптанная тропа, она оббегала сначала всю поляну по кругу, извиваясь между больших, вросших в землю покатых валунов, а затем уползала вдаль так, что Дана не могла ее видеть из-за низкого пригорка.
      - Что дальше?! - закричала Дана, подняв голову вверх. - Я прошла твою фиговую пустыню!...Да, прошла!
      Молчание...
      - И мне было ни капельки не жарко!...Честное слово!
      - Не может быть - сказал откуда-то с высоты Провожатый. Это очень страшная пустыня. Там , знаешь ли, много народу уже пропало. Так что не завирай...Ну, признайся, жарковато?
      - Да ...- Дана опустила взгляд виновато и прочертила от смущения черту в рыжей пыли.
      - Но ты молодчина. Мне было приятно смотреть на тебя. Возможно, ты та самая девочка, которая нам нужна...Посмотри, пожалуйста, вперед. Видишь эти камни и тот, который лежит прямо в центре? Подойди к нему.
      Дана послушно исполнила приказ и встала над одним из валунов, самым гладким и наиболее глубоко ушедшим в землю. Пестрая, розовая с зеленым, бабочка присела на его теплый пористый бок, но тут же вспорхнула обратно, испугавшись голоса.
      - Тебе прийдется выкопать его...Нет-нет, это не сложно - почти испуганно успокоил голос, когда Дана нахмурилась. - Это несложно, здесь мягкая земля и ничего не стоит подрыть его. Начни копать с той стороны, где трещинки сплетаются и из них выглядывает синий мох. Начинай, ну же!...
      Дана в глубокой задумчивости поднесла к глазам руки. Пустынное солнце сделало их еще белее, еще нежнее. Секунду поколебавшись, она разглядывала розовые ладошки, а потом решительно опустилась на колени и принялась ожесточенно выскребать из под камня комки сухой, рассыпающейся глины. Копать действительно было легко. Чем глубже уходила рука, тем мягче становилась почва и через несколько минут обнажился весь край камня, ранее скрытый , потемневший и влажный.
      - Поднимай, поднимай - прошептал Провожатый.- Да не так, просунь руки под камень, зайди с другой стороны и тяни на себя...
      С мягким скрипом камень оторвался от своего ложа, встал на бок, протягивая за собой занавеси паутины и тонких корешков...
      - Все, роняй на другую сторону...Браво, девочка моя!
      - Уф! - Дана поднялась с колен и перво-наперво тщательно отряхнула руки и платье. Потом поглядела на черную выемку. Там, в самом глубоком месте, в окружении удирающих во все стороны муравьев, лежал лист пожелтевшей, плотной бумаги, аккуратно свернутый и разглаженный, будто он и не был придавлен тяжелым грязным валуном, а появился лишь тогда, когда его подняли.
      - Это твои стихи - сказал Провожатый. В голосе его сквозила радость и удивление. Эта девочка действительно творила чудеса. Ты должна выучить их наизусть. Не то что бы они были очень красивыми, но ничего не поделать, они именно такие, какие нравятся тому, к кому мы идем. У него, вообще, странные вкусы, Дана, но я верю в тебя. Ты добьешься всего, что мы намечали...
      Дана развернула листок ( он приятно захрустел и спружинил на сгибах). Стихи были выписаны огромными зелеными закорючками, с отростками, извивами и черточками по бокам и Дана, которая вовсе не умела читать, вдруг поняла эти значки и звуки, которые колыхались в каждом из них, будто вода в стакане. Она радостно рассмеялась. Это были ее закорючки, которые она рисовала уже давно, изводя целые тетрадки, но кто бы мог подумать, что из них можно сложить такой понятный и длинный текст!
      - Я выучу это - сказала она. - Это вовсе не сложно. Мне прийдется идти еще куда -нибудь?
      - Да, но недалеко и это будет не пустыня, а так...Просто приятная прогулка. Мы ведь почти у цели..
      - Мы почти пришли?- голос Даны задрожал от радости, но она сдержалась и спросила, слегка притопнув ножкой.- Ты ведь не обманываешь меня? Мы прийдем туда, где есть подарки и всякие интересные вещи? Туда, где еще никто не был?
      - Никто- никто...
      - И где меня ждет ОН - Дана перешла на шепот, что бы не вспугнуть счастье.- Он, большой сюрприз?
      - Совершенно верно. Туда, где живет он и где будешь жить ты. Ведь ты станешь большой, всемогущей...
      - Всемогущей -прошептала Дана- Всемогущей девчонкой...
      - Госпожой Всемогущей Девчонкой - строго поправил Провожатый.- А теперь вперед, не будем терять времени.
      - Не будем.- Дана встряхнула головой, рассыпав волосы в ровное, блеснувшее на солнце, каре и пошла прямо по тропе, не гладя на дорогу, потому что в руках ее был развернутый лист и она уже зубрила слова, шевеля беззвучно губами.
      ...На пустой поляне камень дернулся и грузно перевалился на прежнее место. Пестрая, розовая с зеленым, бабочка присела на его бок. Трещинки, из которых выбивался синий мох, раскрылись широко, слились в расширяющуюся воронку и не успела бабочка опомниться, как на ней с хрустом сомкнулись каменные губы...
      ****
      ... - Ну как она? - спросила Анна.
      Пит осторожно прикрыл дверь и отошел внутрь комнаты.
      - Чудесно. Улыбается.
      Он сел в кресло напротив низкого стеклянного столика , налил четверть стакана апельсинового соку и подняв на уровень глаз, принялся рассматривать кружение оранжевой мути.
      - Одеяло на полу?
      - Нет.
      - Ты как будто очень доволен....Но я думаю, что это вовсе не значит, что можно уже не беспокоиться. Все может повториться в любое мгновение. Мы должны...мы просто обязаны обратиться к врачу.
      -По какому поводу?
      -По поводу твоего ребенка!
      Пит еще глубже забился в кресло и продолжил изучение процессов, происходящих в его стакане. Он избрал такой метод глухой обороны после того, как выяснил, что его моральных и физических сил не хватает даже на первые десять минут полновесного скандала. Нужно было прежде всего успокоиться и он покачивал стаканом, чувствуя, как с каждым броском жидкости на холодные стенки улетучивается гнев, уступая место тупой усталости.
      - Тебе нечего сказать? - с горечью спросила Анн. -Ты что, не видишь, что с ней что-то происходит?
      - Ничего особенного...
      - Ах, так...
      - Ничего такого, что требовало бы вмешательства врача.
      - А то, что ребенок мечется во сне и стонет?...То, что она сбрасывает одеяло и, несмотря на это, горячая и вспотевшая? Неужели тебя не волнует, что ребенка постоянно мучают кошмары?
      ...Сок на мгновение дрогнул но снова вернулся к размеренному движению...
      - Меня волнует, когда ребенка мучают кошмары. Я просто хочу сказать, что НАШЕГО ребенка кошмары не мучают.
      - Меня просто бесит твоя уверенность!...
      - Но почему же ты не хочешь поверить мне?...Послушай, я прочел груду книг , я могу уже организовывать платные курсы по этой теме и выступать консультантом в триллерах. Я пытаюсь объяснить тебе, но ты не веришь, или не хочешь верить...
      -Я просто вижу, что происходит с Даной - резко ответила Анн.
      - Но ты тоже постанываешь во сне сбрасываешь одеяло, а я иногда произношу пламенные речи и даже падаю на пол. Понимаешь, когда человек засыпает, он вовсе не превращается в бревно, жизнь продолжается даже ночью и есть границы активности, которые считаются нормальными. Кошмар вреден тем, что человек просыпается, что он вообще не может, или боится заснуть, а если и спит, то после просыпается измученным и уставшим...Дана просыпалась хоть раз? Нет, она спит, как сурок, а утром встает бодрая и свежая. К тому же она сама хоть раз жаловалась, что...
      - Ты просто бессердечный тип - тихо произнесла Анн.
      Она подошла к окну. Нужно было что-то сделать, уйти от обиды и раздражения. Прижаться к холодной поверхности до боли, так, что бы заломило в висках и не чувствовать уже ничего, кроме этой боли и темноты, заползающей снаружи. Голые деревья за окном размеренно качались из стороны в сторону, исхудавшие ветви проносились мимо тусклого лунного диска, будто стремясь схватить, сцарапать его с неба , но вечно промахивались и тут же заходили на новую попытку.
      Пит молча стал сзади. Он смотрел то на колыхание рощи, то на сочетание блеклых цветовых пятен и движущихся отблесков, которые складывали на стекле отражение его жены. Ему вдруг отчаянно захотелось расплакаться. И совершить что нибудь глупое, далекое, детское. Забраться под диван, в теплую домашнюю пыль и свернуться там калачиком и лежать там, пока кто нибудь не выманит его наружу игрушкой или какой нибудь вкуснятиной.
      " Она хочет тоже самое" прошептал внезапно голос, который он не слышал уже давно, с тех самых пор, как научался превращаться в черепаху при первых признаках неприятностей. " Она тоже хочет, что бы кто нибудь вытащил ее из под дивана..."
      ...Ветви еще раз безуспешно царапнули небо и вернулись удрученно на место..
      Он наклонился к ее плечу так, чтобы забраться носом в мягкую прядь, что выбивалась у нее из-за уха и коснуться губами мочки.
      Анн вздрогнула.
      -Прости - чуть слышно, лишь дыханием, шепнул он. - Прости меня, пожалуйста. Я понимаю что ты волнуешься. Но...но я ведь волнуюсь тоже, поверь...Прости
      Анн чуть наклонила голову, будто прислушиваясь.
      - Прости...Я даже не знаю что сказать...скажу наверняка какую нибудь глупость...но...хочешь, я приготовлю глинтвейн?
      - Глинтвейн - повторила, как эхо Анн. Он ждал ее слов, как будто сейчас решалась его судьба. - Ты умеешь готовить глинтвейн?
      - А ты что, не знала? Господи боже, никто не знает моих талантов!
      Он мягко обнял ее за плечи и повел обратно к креслу.
      - ...Глинтвейн - это мой божий дар. В студенческие годы вокруг меня собирались толпы страждущих с кружками, готовых умереть за каплю этого напитка. Я готовлю его исключительно на основе муската - красного, полусухого, именно такого, как ни странно, что живет у нас в холодильнике. Первым делом надо его подогреть, довести чуть ли не до кипения, чтобы вино загустело. Потом пряности - немного корицы, немного гвоздики, ванили, чуть-чуть лаврового листа, можно даже перца...
      Он провозглашал составляющие рецепта и в тоже время носился по кухне, постепенно обрастая баночками, пакетиками и связками листьев. На плите уже стояла кастрюлька с вином и тонкие завитки пара пробивались вверх.
      - ...Потом прогреваем еще раз и охлаждаем...Или вначале цукаты?...Постой-ка...Нет, бог ты мой , конечно, цукаты во время второго прогрева! Как я мог забыть!
      Анн тоже включилась в дело, но Пит доверил ей лишь помешивать варево и изредка пробовать с широкой деревянной ложки.
      А потом они пили, обжигаясь, глинтвейн, облизывая ежеминутно сладкие губы, то и дело натыкаясь на уцелевшие, почему то, несмотря на процеживание, кусочки размякшей лимонной корки, терпкие палочки гвоздики или пластинки лавра. Облизывали липкие пальцы и пачкали и без того уже заляпанный стол. Проливали из ковшика на пол...Ветер на улице утих, деревья прекратили бессмысленную гонку за луной и стояли теперь неподвижно, уставясь в освещенное окно.
      Глубокой ночью, перешептываясь и похихикивая, они направились в спальню дочери и долго стояли у ее кровати молча.
      - Одеяло на месте -прошептал Пит и подмигнул.
      - Она улыбается...Честное слово - Анн наклонилась, чтобы поцеловать Дану, но Пит удержал ее. - Испачкаешь, ты вся в моем божественном напитке...Тссс! -прошипел он, видя, что он Анн собирается рассмеяться.
      На цыпочках, они выбрались из спальни. У выхода Анн оглянулась.
      - Улыбается...Слава Богу, улыбается.
      ****
      - Чудесно!...Чудесно!...Смотрите, какие они красивые!
      Жемчужины падали с неба, подскакивали на пружинистых травяных кочках и скатывались ей под ноги. Изредка, когда они попадали во одну ямку и легко стукались друг о друга, раздавался стеклянный звон. Жемчужины красные, жемчужины зеленые, черные и простые, белые, все крупные и идеально круглые, все с томным перламутровым блеском, перекатывающимся по гладким бокам.
      Дана захлопала в ладоши от восторга, а потом бросилась их подбирать. Непокорные, жемчужины скользили и уворачивались, выпрыгивали из рук, прятались в корневища травы. Но Дана не обращала внимания на те, что выскальзывали из рук остающихся было достаточно много и, кроме того, сверху постоянно сыпались новые, такие же прекрасные, всех оттенков и размеров.
      - Брось! - шипел где то рядом Провожатый. -Брось немедленно и продолжай петь!...Глупая девчонка, они никуда не денутся!...Продолжай петь!
      - Лю-юди, которые вышли погулять...- затянула Дана, не переставая ловить правой рукой непокорные скользкие шарика, а левой кидать их горстями за пазуху. - Неужели они никогда не верну-у-утся!
      Град из жемчужин стал еще более плотным, а потом вдруг погасли колючие жаркие лучи солнца и на Дану накатила серая тень.
      - Пой, пой! - визжал в восторге Провожатый. - Он спускается, он спускается!
      - Кто? - рассеянно спросила Дана. Потом вдруг поняла...Подняла голову вверх и жемчужины, соскальзывая из ее медленно разжимающейся ладони, полетели обратно, в траву...Тень сгустилась и оформилась, порыв ветра отбросил назад полы ее легкого платья и смял стебли травы трепещущим пятном. Запахло вдруг чем-то чужим и пряным.
      Повисев несколько мгновений над Даной, дракон медленно отплыл чуть в сторону и опустился на землю, прямо перед ней: сначала касание тяжело повисших, с тонкими кривыми когтями, лап, потом с грохотом обрушился хвост и размеренно, осторожно начало приземляться тело - под его тяжестью расплылся огромный живот, желтые пластины разнесло в сторону и казалось, что дракон возлег на специальное, покрытое панцирем ложе...Утих ветер, трава робко заняла прежнее положение и только тогда, услышав далекий стрекот кузнечиков, Дана отняла ладони от лица.
      Прямо перед ней сверкало зеркало - рыжее, яркое, наполненное всплывающими изнутри зелеными прожилками и ее отражение в глубине его казалось оплетенным водорослями.
      - Это мой глаз - сообщил дракон. - Отойдите, я сейчас буду моргать.
      Едва Дана отошла, как зеркало на мгновение закрылось зеленоватой заслонкой с белым пухом по краю и тут же открылось вновь, еще более блестящее, чем прежде.
      - Как ваше имя? - спросил дракон
      Дана, все еще ошарашенная, смогла только слабо пискнуть.
      - Имя, имя - нетерпеливо повторил дракон
      - Имя?...Дана...
      - Госпожа Дана, вы объявляетесь лучшей певицей, которую я слышал на протяжении последних пяти сотен лет.
      Не зная, что сказать, Дана промолчала.
      - Что же вы замолчали?...Продолжайте, пожалуйста. Или я мешаю вам? - дракон снова моргнул и чуть пошевелился, словно собираясь уйти.
      - Нет-нет, постой...-Дана совершенно растерялась, но откуда то пришла к ней уверенность, что спрашивать Провожатого сейчас бесполезно, его нет рядом, он сбежал, и прийдется выпутываться самой.
      - Вам понравилась песня?
      Дракон задумался.
      - Пожалуй, мне понравилось, что я слышу песню. Это не так уж часто происходит. Это очень трогательно. Детский, чуть визгливый голосок.
      Он моргнул или, точнее, подмигнул.
      Дана посуровела.
      - Ах так!...Я не буду больше петь для тебя, противный дракон. Можешь сожрать меня, если хочешь!
      - Не хочу - дракон вдруг скосил глаз и заметил россыпь жемчужин в траве и те несколько, что еще остались в кулачке у Даны.
      - Ты собирала их - спросил он удивленно. -Но зачем?
      Почему то Дана смутилась. Она не знала, было ли в этом что-то нехорошее, но почувствовала, что дракону неприятно смотреть на ее находки. " Ну и пусть" решила она и еще крепче сжала руку " я не выброшу их, даже если он рассердится на меня. А потом наберу еще больше..."
      - ...Я просто не мог сдержаться - продолжал дракон. - Тебе этого не понять, девушка, но когда слышишь звуки живого существа, да еще так редко, очень не просто сдержать свои чувства. Поневоле начинаешь вспоминать времена, когда и сам ты мог вот так распевать, не кричать, не вопить, не исходить рыком, а распевать...Вот я не и не сдержался. Глупо, конечно...Радуйся, девчонка, у тебя большой талант. Если тебе будет мало, достаточно лишь еще пару раз пропеть песню и я расплачусь вновь, как мальчишка...Чтож ты молчишь?
      Дана посмотрела сначала на разноцветное сияние, пробивающееся у нее между пальцев, потом на выпуклое гигантское око.
      - Это ты сделал - сказала она, наконец. - Ты наплакал. Это твои слезы.
      - Да - согласился дракон. - Красивые, не правда ли?
      Дане вдруг стало очень стыдно, непонятно от чего, щеки погорячели и она почувствовала неодолимое желание отбросить от себя подальше все разноцветные шарики. Она была одинока, несчастно, провожатый бросил ее и рядом лежит дракон, который смотрит и насмехается над ней...
      " Ну и что" сказала Дана сама себе и поразилась, потому что голос ее звучал так по взрослому решительно, " ну и пусть смеется. Мне не капельки не стыдно, что я набрала жемчужинки, а ему должно быть стыдно, что он разревелся, как нюня...Он большой и трусливый. Когда я буду всемогущей девчонкой, он будет реветь каждый день..."
      Она решительно забросила жемчужины за пазуху, а освободившиеся руки скрестила на груди.
      - Я буду петь тебе еще - ласково произнесла она и смело посмотрела прямо в рыжее зеркало. - Я ведь пришла сюда для этого.
      -Да? - дракон почти прошептал это, безучастно, будто где то внутри себя уже давно решил, что это ложь и стремился лишь сохранить видимое уважение к собеседнику. Несколько секунд они стояли, словно на ринге, друг против друга, и неважно стало, что он огромен, а она слаба, сейчас, в эти секунды девочка и дракон были равны перед судьбой, что привела ее сюда, а его поставила столетиями нести дозор в небе.
      - Я пришла - начавшись с испуга, каждое слово прибавляло Дане холодной уверенности и сила вливалась в тело - ...я пришла, чтобы получить свой Сюрприз и стать хозяйкой замка. Ты должен пропустить меня...Дай мне войти и твоя служба кончиться. Ты будешь свободен, дракон...Если, конечно, не захочешь служить мне...
      - Служить тебе?
      Дракон слабо улыбнулся.
      - Я думаю, что никогда еще не было у тебя слуг и, поверь, не мне начинать прислуживать тебе. Погаси, погаси этот огонек в глазах, он пока еще слишком смешон...Ты полагаешь, что я здесь на службе?...Может быть...Но ты, и тот, кто ведет тебя, (а он ведь недалеко, верно? )..вам не понять, кому я служу. Ты думаешь, что знаешь, кто здесь сторож и где клад?...Глупая, глупая напыщенная девчонка...
      Дана покраснела и сжала ладошку так, что ногти впились в кожу...
      ...- когда-то сюда приходило много посетителей . Все они хотели войти и, не будь меня, вошли бы. Некоторые прислушивались к тому, что я говорил, некоторых приходилось отбрасывать силой. Все они были слишком хороши, для того, что искали. Но ты войдешь. Я устал стоять на страже, чутье уже не то. Романтика кончилась сегодня, когда я понял, что можно обмануть и песней... - голос дракона вдруг перешел на свистящий брезгливый шепот. Да, девочка, ты действительно достойна войти туда...Моя служба окончена, теперь ты сама будешь сторожить свое сокровище.
      - Ты пропустишь меня? - спокойно спросила Дана
      - Проходи...
      - И ты не будешь мешать?
      - По отношению к тебе у меня не возникает такого желания...
      Дракон поднял голову. Дана отпрянула, полагая, что он просто приманивал ее спокойствием, чтобы сейчас запросто сожрать, но дракон даже не смотрел на нее. Тяжело дыша, он приподнялся на лапах, ослепив быстрой полосой блеска, пронесшейся по чешуям, расправил крылья. Тугой порыв ветра ударил Дане в лицо.
      - Отойди...Я взлетаю
      Он несколько секунд помедлил, ожидая, пока она не отойдет на безопасное расстояние, затем подпрыгнул и, в прыжке, первый раз взмахнул со свистом крыльями. Рванулся вверх и мгновенно набрал высоту, из которой была видна лишь черная точка его тела и извивающаяся ниточка хвоста.
      Дана молча, не мигая, смотрела ему вслед...
      *****
      Доб сидел на солнцепеке почти целый день и постепенно рядом с ним выстроилась целая батарея пустых бутылок из-под пива. В полдень они сверкали, как гордый строй средневековых рыцарей в полном облачении, а сейчас, к вечеру, погасли и отбрасывали длинную полупрозрачную тень. Из-за выпитого пива ему часто приходилось отбегать в сторону, за развесистый куст, но и тогда он не выпускал из виду обшарпанный дом, за которым вел наблюдение. Каждый раз, когда кто-то заходил в широкую, оббитую железом, дверь, он чертил в пыли черточку, а если посетитель выходил, кружок. Разумеется, потом пришлось стереть всю эту вереницу знаков, но зато теперь, в конце дня, он четко представлял себя все, всю картину передвижения на его участке. Оставалось только сложить это с данными за другие дни и можно было смело утверждать, что распорядок работы ему знаком.
      В девять он поднялся со своего места, затоптал последний окурок и потянулся до хруста. Только что он начертил черту - в дверь вошел молодой человек с хозяйственной сумкой, из которой торчал не поместившийся до конца длинный двухкассетный магнитофон. Одно из окон зажглось тускловатым желтым светом. Доб посмотрел на часы. Все верно, больше никто не появиться здесь до утра.
      Он прошел свежевырытую канаву, стараясь не попадать в липкую глину, чтобы не оставить отпечатков, перебрался по дощатому мостику на не поврежденный тротуар и зашагал по направлению к центру города, постепенно обрастая попутчиками: последними одинокими служащими с толстыми папками под мышкой, которые спешили домой и целыми группами молодежи, которым, наоборот, не терпелось вырваться из скучных окраинных районов и окунуться в кипящую жизнь центральных площадей.
      Неторопливо шагая и глазея по сторонам, Доб дошел до их нынешнего обиталища - маленького, облупленного двухэтажного дома, поднялся по скрипучей деревянной лестнице и открыл дверь своим ключом.
      Посреди пустой квартиры, на одиноком столе, сидел Рыжий и смотрел на него спокойно, чуть покачивая короткими ногами, не достающими до пола.
      - Я вернулся - коротко сообщил Доб и присел рядом, на стол.
      - Очень хорошо -спокойно ответил Рыжий.
      Он был в костюме, что смотрелось несколько дико среди голых стен и пыльного пола с щербатым паркетом. Он всегда ходил в темно-синих, представительных костюмах, что, совместно с его малым ростом и круглой, добродушной физиономией, надежно маскировало то, что действительно пряталось в глубинах этого человека. Рыжий был благопристойной, респектабельной ширмой, за которой всегда прятались все остальные члены их компании, когда требовалось вести дело скрытно и вежливо. Именно Рыжий ходил по объявлениям, отыскивая квартиру на время пребывания их в новом городе и все, даже пугливые старые девы, расцветали, когда задорная улыбка распирала гладко выбритые щеки Рыжего, вытесняя на них две детские ямочки.
      - Где Зубик? - спросил Доб. - Жрать есть чего нибудь? Ты что, так и сидел тут целый день?
      - В холодильнике пирожки с чем-то. Я выходил днем, взял пирожки. Зубик их поел, обозлился и сказал, что ему надо это дело запить. Скоро придет.
      Доб прошел на кухню, достал из холодильника бумажный промасленный пакет с бурыми пирожками и вернулся на место.
      - Дрянь пирожки - сообщил он через несколько минут, на что Рыжий только пожал плечами.
      Тем не менее, он доел их все и вытер руки не запачканными участками пакета.
      - Рассказывай -спокойно сказал Рыжий.
      - А Зубик?
      - Зубик - это руки. Рукам не рассказывают, им говорят что делать.
      - Как скажешь. Короче, они перевезли почти все, кроме сейфа. Сегодня ушло пять грузовиков со всякой рухлядью и, я думаю, это все, что там было. Сейф вывозить не будут, он вмурован в стену хранилища. Они посадили там охранника на все время ремонта, тот же парень, что был вчера, так что он будет и завтра.
      - Ты уверен, что они не вывезли бабки?
      - Ремонт будет идти пару дней, не больше. Инкассаторская машина не подъезжала. Все там, по замочком.
      - Рабочие..
      - Уходят в семь, полвосьмого. Один из служащих присутствует все это время, потом встречает охранника, передает ему ключи от входа и сваливает. Охранник сидит до семи утра, пока не приходит тот же служащий. Не спит, комната рядом со входом, окна зарешечены по серьезному.
      - Его проверяют? - все это время Рыжий ласково жмурился в пространство и только прищуренные, холодные глаза выдавали напряженное размышление.
      - Да, в двенадцать, три и пять. Стучат в окошко, он выглядывает.
      - Ты уверен, что он не спит?
      - Уверен, он поет через каждые полчаса.
      - Поет? - изумился Рыжий. - Он что, шизик?
      - Хрен его знает. Поет под магнитофон, у него там музыка, такая... серьезная, ну ты понимаешь, со скрипками. Может учится где. Сначала послушает, покашляет, а потом запевает. Мне было так слышно, что хоть подпевай...
      - Певун - улыбнулся Рыжий.
      - Певун...Короче, он сидит у себя, главная дверь - железо, замок внутренний, наружу - одни заклепки. Ни фига не зацепиться. Чуть дверь тронешь, она уже гремит, по всем углам магнитные датчики. Сзади была дверь, но они еще в начале ремонты весь проем заложили камнями, я ходил, царапался, ни хрена, крепко...
      - Придурок - голос Рыжего утончился до презрительного фальцета.
      - " ходил, царапался...". Смотри, доцарапаешься.
      - Обижаешь, я же не слепой.
      ...Послышался медленные скрип шагов на лестнице, они напряглись оба (даже сейчас Рыжий выглядел, как детский мячик, но мячик, готовый подпрыгнуть, взвиться, со звоном и грохотом выскочить в разбитое окно) и расслабились, только услышав знакомое покашливание и скрежет ключа в замке.
      Зашел Зубик, сутулый еще больше обычного, быстро скользнул взглядом по сидящим и тут же спрятал глаза, опустил голову, и принялся тщательно стирать невидимое пятнышко со штанины. Вся фигура его излучала неуверенность и страх. Доб разглядывал его почти с отвращением - Зубик был известен свой трусостью и слабостью. Но еще громче была слава о его технических талантах, необыкновенном, запредельном чутье и знанием всех тонкостей, всех последних достижений той области человеческого гения, которая работает над системами запирания и защиты. Зубик был жалким гением и обладал способностью находить самую короткую дорогу к ненависти работающих с ним людей.
      - Надрался, скотина - процедил Доб.
      Рыжий спрыгнул со стола. Подошел к Зубику, который, даже ссутулившись, был выше его на пол головы и спросил бесцветным голосом:
      - Сколько я разрешил?
      Зубик вздрогнул.
      - Сколько? ...
      - Двести - пробормотал Зубик.
      - Верно - Рыжий взял Зубика за отворот старого свитера и посмотрел ему в глаза. -Двести. - Потом, неожиданно, согнул короткую ногу и толстым, крепко обтянутым коленом резко ударил вперед и вверх.
      Вытаращив глаза, Зубик, с недоуменным воплем согнулся и повалился набок, причудливо сложив свое тощее тело; побелевшие кисти рук, которые он зажал между колен, высунулись наружу, растопыренные в судороге боли пальцы образовали две дрожащие звезды. Рыжий посмотрел на человек у своих ног, потом отошел к столу и забрался на прежнее место. Доб смотрел на него с обожанием.
      - Сейчас все спать - коротко произнес Рыжий. - С завтрашнего дня морды на улицу не высовывать, двери не открывать, к окнам не подходить. К вечеру все должно быть готово.Ночью, или на следующий день - утром, уезжаем... Вопросы?
      - Дверь, охрана, железо -Доб говорил тихо, даже с каким-то почтительным наклоном головы.
      Рыжий улыбнулся. И озорные ямочки выступили на щеках, громогласно утверждая, что все ерунда и временные затруднения.
      - Завтра я думаю - сказал он. - Еще не бывало такого, чтобы за целый день я чего-нибудь, да не придумал.
      ****
      - Ну и что мне тебя, выпороть? -растерянно произнес Пит, стоя перед Даной, маленький клочок бумаги, письмо из школы, трепетало в его отставленной руке и, глядя на него, Дане то хотелось расплакаться, то залиться смехом. - Хорошенькое начало...Так же нельзя, дочь моя, тебя же не разбойники воспитывали...Ну, чего молчишь?
      - Не разбойники - пролепетала Дана.
      Анн фыркнула...В непроницаемой, глухой стене взрослого и серьезного разговора появилась трещина и, почувствовав это, Дана бросилась к матери, обхватила ее колени и уставилась снизу вверх невинным взглядом ангела.
      - Ведь правда, мамочка? - Анн попыталась вернуться к суровому выражению лица, но робкая улыбка дочери, словно невидимые клещи, разжала и ее губы, так они и смотрели друг на друга, улыбаясь, пока Анн не поняла, что не сможет сказать ни одного обвинительного слова этому маленькому чуду, пусть даже Дана разворотит весь мир.
      - Прекрати, Пит - сказала она. - Она не виновата. Мало ли что другие скажут...
      -Мало ли, что другие скажут... - задумчиво повторил Пит. Такие секунды отстраненности всегда предшествовали у него взрыву чувств. Вот и сейчас лицо его покраснело, он бросил на пол бумажку и одним гигантским шагом приблизился к Дане.
      - Ты...давай послушаем тебя. Твоя мать утверждает, что другие говорят неправду и валят все несчастья на голову нашей дочери. Ну!...Как было дело?...Давай, давай, не стесняйся!
      - Пит -укоризненно сказала Анн. -Из-за такой малости...
      - Ты!... - зашипел Пит, ткнув в нее пальцем, но тут-же взял себя в руки и вновь обратился к Дане. - Ответь же папе... В записке злые тети написали, что ты заперла этого олуха...этого одноклассника, в кладовую кабинета биологии...Как, врут тетки?
      - Мы играли... - пропищала Дана. Она спрятала лицо в маминых коленях, чтобы папа не увидал, что она улыбается.
      - ...Хорошо. Потом ты пошла на урок, а его не выпустила...
      - Я забыла!...
      - Он стучал изнутри!...Хорошо, пусть ты не слышала. Но на следующей перемене ты пошла, отпустила его, извинилась?...А?
      Дана уже не улыбалась. Она устала, ей хотелось побыстрей добраться до постели. Ей нравилось смотреть на мир только до тех пор, пока мир любил ее. Сейчас все стало неинтересно и скучно и, будь в ее распоряжении кнопка выключателя для всего вокруг, она, не колеблясь, нажала бы на нее. " Вкл.", спать.
      -Ты отпустила его?...
      - Нет, нет, нет!... - заорала Дана, повернув раскрасневшееся лицо прямо к Питу. -Я не отпустила его! Вонючего, тупого, какашку, с соплей на носе - не отпустила!...
      - Хватит, Пит! - Анн резко встала, прижала к себе истерически рыдающую Дану. - Не смей!
      - Я хочу задать только еще один вопрос - спокойно произнес Пит. -Дана, ты знала, что он боится темноты? Он кричал тебе это?...
      - Я сказала хватит! - сорвалась Анн. - Дана, спать, немедленно! - она подтолкнула ее к выходу из салона.
      -...Он говорил тебе? - прокричал Пит вслед дочери. Плечи Даны чуть дрогнули, но она не обернулась и исчезла , всхлипывая, в темноте коридора.
      - Та-ак... - Пит грохнулся в кресло и застыл, обхватив руками колени. -Она забыла...А парень там чуть концы не отдал. Напустил лужу. Обоссался, вот смехотура-то, всю дверь изнутри обслюнявил...Детские игры...
      - Я хочу тебе сказать... - Анн тяжело дышала, пытаясь перевести дух и вернуть голосу спокойствие. - Что ты должен...ты обязан держать себя в руках, когда разговариваешь с дочерью...
      Пит поднялся. Анн отшатнулась, увидев его лицо - белую, мертвую маску бешеного гнева и руку, пульсирующую от желтого сжатого кулака, до готовой хватать растопыренной пятерни.
      - А я хочу тебе сказать... - он надвигался и Анн пришлось вплотную вжаться в книжные полки. - Что ты отныне не вякнешь, не произнесешь ни единого слова когда я говорю с дочерью...Отныне и навсегда. Я говорю - ты молчишь!...Я говорю ты молчишь! Я говорю - ты молчишь!!...Это ясно?
      ...За спиной Анн часто и дробно разливалось звоном хрустальное деревце любви, купленное ими в Индии во время свадебного путешествия...
      - Ясно... - прошептала она...
      ...Дана прошла в свою комнату, не зажигая света разделась и забралась в кровать. Некоторое время она еще судорожно шморгала носом, переживая случившееся, но это было, скорее, реакцией возбужденного тела. Мыслями она уже отошла от всего происшедшего. Темнота вокруг облепила теплой ватой: закрыв глаза, можно было наблюдать за извивами и прыжками разноцветных искр, которые вычерчивали долго не тухнущие рисунки, образы ушедшего дня, воспоминания, чужие слова, ее поступки - все это размывалось, менялось местами, проникало друг в друга. Мир встряхнулся, как калейдоскоп, и те-же разноцветные стеклышки встали по новому, образовав страну снов...
      ...Дана щелкнула пальцами и засиял свет. Чудо номер один. Огромная люстра, изумрудная, звенящая юла, свисающая на золотой цепи с облепленного паутиной потолка, растолкала тьму, забросив зеленые отблески в отдаленнейшие уголки гигантского зала.
      Она прошла. Одна. Без всякой помощи.
      Отворила ворота собственными руками. И продралась сквозь шипы и пыль переброшенного через ров подъемного моста. Не веря в свое счастье, она поднялась на него после того, как дракон покинул ее. Дорога свободна, сказал он, но поверила она в это только тогда, когда заскрипели под ее ногами доски моста. Внизу колыхалась затхлая вода, по которой сновали юркие группы водомерок, прогибающие маслянистые пятна на черной поверхности, то тут, то там торчали облепленные илом мертвые стебли тростника. Дана хозяйски осмотрела ров. Нужно вычистить его....Но для начала необходимо пройти по мосту, а это не так просто - какие-то скверные растения, за долгие годы бездействия, успели сплошь оплести его своими тяжелыми темно-зелеными плетями. Дана сделала шаг вперед и вскрикнула. На уколотом пальце выступила капелька крови. Как оказалось, под каждым из больших мясистых листьев скрывается целый выводок мелких, собранных пучком бурых колючек.
      Со злости она придавила каблучком к настилу одну из нижних плетей и та неожиданно легко отломилась с сочным хрустом. Глядя, как набухает среди волокон оторванного конца ветви капля сока, Дана обдумывала пришедшую ей в голову идею.
      Она спустилась вниз, к опорам моста, на скользкий покатый берег рва. Что ей было нужно, так это обломок доски, не тяжелый кусок древесного ствола, или что-нибудь подобное, плоское и длинное. Несколько метров она пробрела по берегу, пока не наткнулась на черную от ряски и нитей сгнивших водорослей груду обломков, кучу древесного мусора, притащенную видимо, каким-то зверем, для обустройства логова. Брезгливо хмурясь, она ногой разбросала тяжелый, пахнущий рыбой, хлам, откинула в сторону пару мелких веток и, наконец, отыскала подходящую деревяшку: полусгнивший участок доски, метра полтора длинной и достаточно широкую. Высвободив из водорослевого плена, Дана потащила его за собой, на мост.
      Как ей показалось, растения встретили ее неприветливо и с опаской.
      - Сейчас - сказала она им. - Подождите, я покажу вам, как противиться хозяйке замка, мерзкие, колючие змеюки.
      Для пробы она избрала тот самый участок, где рос уколовший ее побег. Положив один край доски на переплетение ветвей, другой она опустили на поверхность моста. А затем запрыгнула на доску сверху, со всей силы ударив ногами в темную древесину...Захрустев, застонав, край обломка пошел вниз, подминая и разрывая зеленую ткань куста, выдирая ветки, с хлюпанием расплющивая листья. Когда Дана сошла с доски, перед ней образовался небольшой, сантиметров тридцать шириной и с полметра в глубину, проход, свободный от колючих змеюк.
      - Так - Дана деловито потерла руки. - Сейчас кому-то прийдется плохо.
      Действуя шаг за шагом, непрерывно вспрыгивая на зеленую от соку доску, Дана за полдня расчистила узкий, но достаточный для себя проход...
      А отворить ворота замка оказалось совсем пустяком. Хотя, на первый взгляд, они были совершенно неприступны - огромные, шириной в десять ее шагов и уходящие вверх настолько, что для того, чтобы увидеть вырезанную из камня морду грифона, которая торчала из каменной розетки над верхней перекладиной, пришлось до хруста и искр в глазах задрать голову.
      Сначала Дана испугалась и решила дождаться момента, пока рядом с ней снова появится Провожатый. Но, посидев некоторое время на пороге, она обдумала положение и пришла к другому решению. Теперь это была уже не та девочка, которая когда-то начала этот поход. Многое изменилось.
      " В пустыне я не изжарилась. Глупый дракон не съел меня. Я потоптала колючки..." она поднялась и топнула ножкой, чтобы привести себя в боевое настроение. "... неужели я не смогу открыть дверь СВОЕГО замка?".
      Она подошла к двери и тщательно всмотрелась в бронзовую, позеленевшую панель, далеко выступающую из темного дерева. Литые физиономии длинноносых клоунов ехидно смотрели на нее.
      - Открывайте! - приказала она им. - Нечего скалиться!
      Не сдержавшись, она со всей силы пнула в дверь. Клоуны ответили насмешливым гулом.
      - Так их! - произнес кто-то над ней. - Ударь еще разочек!
      - Провожатый! - радостно вскрикнула Дана. Потом нахмурилась. - Давно я не видела тебя. С тех пор, когда ты испугался дракона и смылся.
      - Я?!...Смылся!?...Зачем же так, хозяйка. Вы ведь справились с ним и без меня, мои советы были лишними.
      - А мост?...
      - То же самое. Я всего лишь дал вам возможность действовать. Вы сделали все, многому научились и заходите к себе уже не нюней, а настоящей хозяйкой, Всемогущей Девчонкой. Мои поздравления!
      Дана внимательно обдумала его слова и пришла к выводу, что он заслуживает прощения. И только после этого позволила себе улыбнуться.
      - Хорошо, я не сержусь. Хорошо, что сейчас я не одна. Но когда же я смогу увидеть тебя?...Ты обещал...
      - Что как только мы войдем..
      - Да - вздохнула Дана. - Как только войдем. Но попробуй войди тут.
      Провожатый тихо, чуть слышно рассмеялся.
      - Не пробуй. Приказывай.
      - Приказывать? - Дана нерешительно посмотрела на выщербленный металл и растянутые в улыбке лица. Эта громада казалась вечной и недвижимой. Но, все-же, она подняла голову и посмотрела прямо в глаза клоуну, который оказался на уровне ее лица.
      - Я, хозяйка..- панель загудела, словно по ее холодному нутру пробежали теплые струи жизни... - я, хозяйка Дана, приказываю тебе открыться!...- дверь вздрогнула, лица клоунов перекосило в гримасе...
      - Ну-же!! - завизжала Дана.
      С треском и грохотом, растягивая за собой седые полотнища паутины, створка отскочила назад, будто испугавшись вопля. Струя теплого, приправленного едкой пылью, воздуха вырвалась наружу, встрепав Дане волосы...
      Несколько секунд она стояла в немом восхищении, упиваясь той силой, что бурлила теперь в ней. Громада замка, упавшего перед ней на колени, робко глядела на свою повелительницу серым проемом входа...Потом кто-то робко коснулся сзади ее плеча.
      - Хозяйка...
      Она порывисто оглянулась, готовая слушать и говорить, править, убивать и миловать. Перед ней стоял Провожатый. Она глядела на него сверху вниз.
      - Хозяйка... - прошептал карлик. - А вот и я....
      ****
      Рыжий с ногами сидел на кухонном подоконнике и разглядывал двор с высоты третьего этажа. Со стороны это, несомненно, показалось бы смешным - на пространстве у рамы он уместился весь, с поджатыми коленями, и напоминал теперь любопытного толстенького карапуза, прижимающего нос к холодному стеклу и пускающего по нему радужные влажные пятна дыхания. Шел третий час ночи, двор был абсолютно пуст, ветер носил между подсыхающими лужами белеющие в темноте обрывки бумаги и сухую листву, пытался расшевелить облупленные качели, но они лишь скрипели недовольно, не поддаваясь.
      С совершенно серьезным выражением лица Рыжий расплющил пухлый нос о стекло, скосил глаза к его кончику. Потом зловеще оскалился, искривив рот и пропустив сквозь губы кончик языка.
      - У-у-у - провыл чуть слышно. - Злые буки выходят...
      Он усмехнулся. Отодвинулся и лицо его приобрело серьезное и вместе с тем насмешливое выражение.
      - ...Парень поет себе и поет...Всю ночь сидит и поет. Птичка.
      Размышляя, Рыжий шевелил губами, будто смакуя истончившийся до предела леденец.
      - Двенадцать, три и пять. Три часа и два часа. Полно, полно времени, времени завались. Почему же птичка не спит?... Нехорошо...
      Зубик и Доб спали в соседней комнате, он слышал, как всхрапывает и сопит так и не протрезвевший Зубик. А вот ему всегда не спалось накануне очередного дела, он нервничал, обдумывая детали и часто сидел так, по ночам, у окна, невидящими глазами смотря наружу. Ночью хорошо думалось. Отрывочные и резкие дневные мысли сменялись ночью мягким и неторопливым потоком утомленного, полусонного сознания, эдаким творческим полубредом, который обсасывал и отшлифовывал все грани будущего проекта.
      - Одна единственная дверь. Дверка в кладовку...Тук-тук, кто в норке живет?
      Он снова пожевал невидимый леденец.
      - ...Тук-тук...
      ...Прошуршали шаги босых ног и в кухню забрел лохматый Зубик с полураскрытыми глазами. Увидев сидящего Рыжего, он испуганно застыл на пороге.
      - Заходи, не стесняйся - вполголоса сказал Рыжий.
      - Я только...водички бы мне.
      - Понимаю -спокойно произнес Рыжий и вновь повернулся к окну. Где-то в темноте, за его спиной, зажурчал открытый кран, потом захлюпал жадно глотающий рот. Стукнула о стол поставленная чашка.
      - Я уже ухожу - сообщил робко Зубик Видя, что сидящий не реагирует, он молча побрел обратно, в кровать.
      ...Рыжий смотрел во двор и не слышал ничего. Он уже прохаживался мысленно там, куда приведет их Доб завтра, считал шаги, заглядывал в окна. Потом прошептал короткую фразу, которая обрисовывала весь ход его размышлений:
      - Тук-тук. Злые буки заходят...
      *****
      - Неужели все? - Дана шла долгими пыльными коридорами, а Провожатый семенил рядом. - Я уже зашла. Вот и все?
      - Сюрприз - пропыхтел Провожатый, стараясь не отставать. Ты еще не получила свой сюрприз. А он то и управляет замком!
      Они спешили в тронный зал и почти не оглядывались по сторонам. Да и смотреть сейчас было, в сущности, не на что - все великолепие пропало под завесой запустения. Мелкая пыль забилась в щели барельефов, сровняв тонкие резные цветы в неопрятную плоскость, паутина оплела бордовый бархат занавесей, задушив золотое цветение кистей, на причудливых статуях висели шуршащие трупики насекомых, а по мозаичному, с чередованием гранатовых и бирюзовых плит, полу то и дело проносились испуганные пришельцами мыши.
      - ...Замок - это и есть твоя сила, Дана - на ходу говорил Провожатый. - Владетель замка - он может все, все что вздумается ему, потому что замок дает ему возможность осуществлять его мечты...Понимаешь?...Ты хочешь яблоко, ты думаешь о яблоке, ты получаешь яблоко...Очень просто!
      - Все-все? - недоверчиво протянула Дана.
      - А это уж как получиться. Кто послабей, то и не все и только тут, в замке. Кто посильней - и во всей стране...
      - А там? - Дана резко остановилась и карлик налетел на нее, не успев затормозить.
      - Там?...
      - Там - сказала Дана. - Снаружи. Где школа, магазины, машины.
      Карлик поднял голову. Глаза его, блестящие и юркие, застыли, и сизая волна блеска прошлась по их поверхности.
      - Некоторые... - голос его сорвался и пришлось кашлянуть для того, чтобы продолжить. - Некоторые могли делать и это. Немногие, правда.
      Дана медленно побрела вперед, глядя себе под ноги. Потом вновь остановилась.
      - Ты говоришь о тех, кто был раньше?...О хозяевах? Ты их знал? И где же они? И...
      - Девчонка! - расхохотался карлик. - Вопросы, сплошные вопросы!... конечно, я знал их - он перешел на таинственный шепот. - Ведь я приводил их сюда. Как слуга, я должен беспокоиться о том, чтобы мы у меня был господин, не правда ли?
      - Расскажи мне о них - потребовала Дана.
      - Не сейчас. Они были давно, они были все такие разные, и наделали столько глупостей. Но ты - ты дело особое! С тобой мне повезло. Когда ты станешь полноправной хозяйкой... - он заметил недоуменный взгляд Даны и пояснил -...когда ты возьмешь сюрприз, тогда я и поведаю тебе всю историю. А пока...
      - А пока - вперед, в моему сюрпризу! - приказала Дана и, поджав губы устремилась по коридору.
      - Хороша! - карлик присвистнул и пустился вслед...
      Темный коридор разбух, раскрылся округлой комнатой, из которой было уже два выхода. Здесь было уже светлее, чем в коридоре, тусклые лучи пробивались с матового от пыли, полупрозрачного потолка.
      - Направо - бросил Провожатый и Дана устремилась за ним, вновь нырнув в полумрак и холод.
      - Но это будет настоящий сюрприз? - робко спросила она, боясь, что ответ может разрушить радужное облако ее мечтаний.
      - Он может быть каким угодно. Таким, каким ты хочешь увидеть его. Он будет именно то, что тебе нужно...
      " Он будет очень красивым" решила Дана. Они уже почти перешли на бег. " Очень красивым...И мягким, и большим. И только моим."
      - Мы все здесь будем такими, как ты пожелаешь - продолжал карлик. - Никто не знает заранее. Даже я не знал, что окажусь вот таким - он тихо засмеялся.
      - Ты симпатичный - сурово сказала Дана. - Таким ты мне нравишься.
      - Вот то-то и оно. И он будет таким, чтобы понравиться тебе. Мы ведь с ним всего лишь слуги - я поменьше, а он побольше... впереди, в устье коридора, вспыхнула яркая красная точка, нарастающая с каждым их шагом.
      - Холл! - взвизгнул восторженно Провожатый. - Сколько лет я не видел его!
      ...Никогда раньше не видела она таких огромных помещений, никогда даже не подозревала, что такие могут существовать. Весь их двор, да что там двор, весь их район поместился бы там и телевизионные антенны самых высоких домов так и не смогли бы коснуться нежно-голубого свода, точной копии неба.
      Звук каждого шага возносился вверх, ухал, набирал мощь в высоте и мягкой лавиной обрушивался вниз, дробясь о каменный пол.
      Дана стояла ошеломленная и карлик смотрел на нее с радостью.
      - Это холл - сказал он. - Мы пришли. Здесь становятся хозяевами...Теперь я ваш раб, госпожа.
      Дана перевела дух.
      - Ну...Вот это да, класс! - она обвела глазами громаду. - Такое я люблю!...Ну давай, скорее, веди меня к сюрпризу!
      Карлик схватил ее за руку и потащил вперед, к центру, по выложенной черным блестящим камнем, дорожке.
      - Никто не знает - бормотал он. - Что там придуманно на этот раз, что бы скрыть его. Каждый раз что то новенькое...Это не так просто. Не так просто, но мы попробуем.
      Дорожка окончилась черной окружностью, темным островом посреди светлого мозаичного пола. Здесь Провожатый остановился. Вид теперь его был торжественный и чуть испуганный. Он вел эту девчонку через столько испытаний и теперь, в этот самый момент, предстояло выяснить, не проделано ли все это зря.
      " Замку нужна хозяйка" вдруг прошептал кто-то, слышимый лишь для него и карлик вздрогнул. Голос, который в последний раз звучал столетия назад.
      " Я жду освобождения..."
      - Вот он - Карлик указал Дане на центр. - Он там.
      Словно одинокая гора посреди острова, там поднимался серый металлический уступ, чистый, с ясными отточенными гранями, будто поставленный совсем недавно. Высотой с Дану, совершенно неприступный на вид, с непонятными выступами, крошечными дырками, переплетением выступающих наружу шестерней, с массивной рукоятью торчащей сбоку...
      - ...Что ЭТО...? - прошептала Дана.
      - Я чувствую - голос карлика стал беспокойным, он оббежал со всех сторон конструкцию - ...я знаю, что он там внутри. Уверен...Раньше было не такое, это замок сделал только недавно.
      - Что это? - уже спокойнее, по деловому спросила Дана. - Мой сюрприз внутри?
      - Несомненно. Просто замок выбрал такое испытание на этот раз. Это просто нелогично, чудовищно...он должен понимать, что...
      - Мой сюрприз внутри - спокойно продолжала Дана. - И я буду хозяйкой, Всемогущей Девчонкой...Надо открыть это. Я могу приказывать?- Не здесь - карлик удрученно махнул рукой. - Но эта штука - она ведь из вашего мира, оттуда, она пахнет железом и дымом, ты должна уметь обращаться с такими.
      Дана приблизилась. Потрогала руками шестерни и те чуть щелкнули в ответ. Подергала за рукоять. Попыталась заглянуть в дырочку. Металлическая болванка насмешливо молчала.
      - Я видела такие в кино - Дана еще раз безрезультатно дернула за рычаг. - Но я не умею открывать их.
      Карлик суетливо забегал вокруг нее. Коротенькие кривые ножки забавно загребали вбок и Дана от души была счастлива, что у нее именно такой слуга - маленький и смешной, могущественный и достаточно низкий, чтобы, разозлившись, Хозяйка могла бы дать ему щелчка по вихрастой голове.
      - Должен быть выход, должен быть выход - бормотал Провожатый, накручивая круги. - Никто не строит препятствия, которые невозможно преодолеть, это нечестно...
      - Нам нужен кто-то, кто сумеет открыть - сказала Дана. Извини, но я не смогу сделать эта сама, я знаю. Тут есть еще ктонибудь?
      - Только тот, кто сидит внутри. Он то сможет, но только снаружи - карлик остановился и вздохнул - замкнутый круг.
      Внезапно лицо его просветлело, он глубоко задумался. Пожевал тонкие губы, свел в полоску мохнатые брови.
      - Ты что-нибудь придумал? - не выдержав, спросила Дана.
      - Возможно, вполне возможно - он замахал ручкой, словно прося не мешать ему пока. Потом решительно продолжил.
      - Нам нужен кто-нибудь снаружи, госпожа. Такой же как вы. Кто-нибудь, кто понимает в этих запорах и железяках. Знаете ли вы таких?
      - Нет - удрученно сказала Дана. - Меня же не разбойники воспитывали...Но...Но как он сможет пройти сюда?
      - Вы его проведете, госпожа, вы. Я уверен, что это возможно, вы должны просто хорошо познакомиться с ним, узнать, проверить, общупать, так-сказать, чтобы было за что зацепиться, когда потянем его сюда...Да, конечно, важно его согласие, или хотя бы желание...Но вот - Провожатый вновь поиграл бровями.
      - Что? - нетерпеливо спросила Дана.
      - Только как-бы найти его поскорее...Вы таких людей не знаете...
      - Нет.
      - А я могу их нащупать. Нюхом почувствую...
      - Так нащупай!
      - Я не могу выйти наружу, к вам, один, госпожа. Я должен искать его через ваш мозг... извините - он действительно испугался, Дана сверкнула глазами и только сама она знала, что это был блеск испуга, а не гнева.
      - Как?
      - Через ваше сознание. Выглянуть из него, как из окошка, понимаете?
      ...Замок настороженно смотрел, рядом ждал великолепный Сюрприз, весь этот долгий путь всплывал теперь перед глазами, требуя, чтобы его завершили. Разве можно остановиться сейчас?
      -Это не больно?
      -Что вы! -испуганно воскликнул карлик. - Ни капли!
      - Что я должна делать?
      Карлик низко поклонился. Такой Хозяйки долго уже не было в этих стенах.
      - Присядьте, чтобы я смог коснуться вашей головы. Вот так... Дана опустилась на пол и он оказался удивительно теплым, бархатистым, чуть покалывающим через ткань платья. Подойдя бесшумно сзади, карлик положил крошечные ладошки на ее виски. - Закройте глаза. И постарайтесь думать о чем то приятном...
      ...О чем то приятном?...Теплые ладони слуги навевали дрему и это показалось ей так странно - уснуть во сне, она попыталась объяснить себе это, но окончательно запуталась и решила, последовав совету, размышлять о приятных вещах О Сюрпризе, например. Так каким он будет? О, несомненно прекрасным. И теплым...Может быть похожим на...Воспоминание захватило ее, яркие краски обступили, окружили, пахнуло в лицо весенним ветром и она оказалась посреди зеленеющей аллеи, посреди толпы ярко одетых людей.
      Этой весной родитель повели ее в зоопарк. Здесь все было непривычно - голоса, далекий рев какого-то неведомого, еще не увиденного чудовища, резкие животные запахи, которые были противны, но так необычны, что, поневоле, хотелось нюхать еще.
      Пыльный слон казался нереальной картинкой на фоне своих морщинистых ушей.
      Но больше всего понравился Дане маленький медвежонок. Он совсем недавно родился, как объяснили ей и теперь сидел рядом с внушительной мамашей, разглядывал посетителей , подслеповато щурясь. Пушистый, чистый, сытый, полностью удовлетворенный жизнью...Когда какой то малыш уронил в ров, прямо к его носу, сиреневой фруктовое мороженное на деревянной палочке, он даже не шевельнулся, презрительно проводив взглядом огрызок. Пушистый и довольный собой, вот какой он был, пушистый и довольный.
      Дана смотрела на него, потом на окружающих ее и вдруг поняла, что медвежонок гораздо симпатичнее их. Безволосых, бесконечно говорящих, облизывающих липкие пальцы. На месте медвежонка она тоже бы гордилась собой...
      И снова кружение цветов, на этот раз они тухнут, расплываясь в серые гаснущие пятна, со вздохом уходят звуки и запахи...
      - Вот и все, госпожа, вот и все - карлик доволен, это сквозит в его голосе.
      - Ты нашел?
      - И очень близко!...Нам повезло, с вами нам теперь всегда везет!
      Дана встал и расправила платье.
      - И кто же они?
      - Нам нужны двое, один сможет открыть, а другой сможет провести его сюда. Вам нужно говорить со вторым, госпожа, только со вторым, от него зависит все. Он должен поверить вам, даже... - карлик замялся. - Даже полюбить. Тогда вы будете в праве требовать от него услугу.
      - Я сделаю это - решительно сказала Дана. - Только скажи мне, как.
      - Подумаем - Провожатый оперся рукой на металлический уступ и нетерпеливая дрожь того, кто был внутри, проникла в его сознание. - Теперь нам некуда спешить. Все будет так, как вы захотите.
      ****
      - Ты что-же, совсем не спал? - спросил Доб проходя на кухню. Он зажег газ, позевывая, поставил на огонь закопченный чайник. Достал из пачки единственный пакетик чая и долго разглядывал его в недоумении, покачивая перед глазами на веревочке.
      - Да-а - сказал он наконец. - Ты хорошо провел ночь. А выходить нельзя, сам сказал. Что мы теперь в кипяток совать будем?
      Рыжий спрыгнул с подоконника, с кряхтением потянулся, протер опухшие глаза.
      - Ну, часик-другой я таки проспал - сообщил он. - Неплохо.
      Доб продолжал вертеть пакетиком...
      - Да ладно, не пыли - раздраженно сказал Рыжий. - Я выйду и куплю. Все равно жрать-то нечего. Как там наша открывалка?...Водички не хочет?
      - Спит.
      - Пусть спит - Рыжий присел у стола, пододвинул к себе пепельницу и закурил, брезгливо отмахиваясь от клочьев сизого дыма. Было девять часов утра, на клеенке стола лежали четыре квадрата света от окна, в холодильнике было пусто, кран выплевывал одну за другой тяжелые бренчащие капли и чаю оставался один пакетик. Светлое утро чудесного дня...
      Доб присел рядом.
      - Ну, как раздумья?...Мы уже там, внутри? Все уже на полочках?
      - Почти - не выдержав, Рыжий зло раздавил сигарету в пепельнице. - Не волнуйся, все устроится.
      - А я и не волнуюсь. Рано еще волноваться.
      Рыжий встал, подошел к раковине и, открыв кран, сунул в серебряную струю голову, захватал ртом брызгающие разбегающиеся потоки, зафыркал. Потом резко поднял голову и с коротких торчащих волос разлетелась дуга капель.
      - Осталось совсем немного - сказал он. Вытер ладонью лоб. - Я чувствую, что все готово, надо только последний винтик, чтобы трах! и часики пошли. Последний винтик... - Рыжий задумался, затем решительно полез в карман и загремел ключами. - Давай говори, что жрать будете.
      - Хлеба принеси, колбасы, ну там еще чего...Пирожков не надо! - испуганно сказал Доб.
      - Хорошо, скоро буду...
      ...Он вышел во двор и зажмурился, ослепленный: солнце выбралось из-за крыш и залило весь двор, щедро набросав груды лучей повсюду, высветив щербины тратуара, пятна затоптанной и начинающей желтеть травы, яркое нагромождение железа на детской площадке.
      Медленно он приоткрыл веки. У бетонной глыбы, призванной изображать слона, стояла девчонка. Зеленое платье, темные волосы, серьезный взгляд...
      - Последний винтик... - пробормотал Рыжий.
      Механизм, запущенный еще ночью, проснулся и со скрипом дал первый оборот - Рыжий ясно увидел, как отрывочные размышления складываются в замысел, словно кубики, собирающиеся в единое строение опытной рукой. Время, место, слова, поступки - все подгоняется, отшлифовывается, без зазоров встает рядом друг с другом. Девочка заметила его и ничуть не смутилась, напротив, глаза ее чуть округлились, будто она увидела старого полузабытого друга.
      Рыжий подошел к площадке.
      - Послушай, не подскажешь, где здесь ближайший магазин?
      Девчонка махнула рукой в сторону прохода между домами, но Рыжий остался стоять, неловко оглядываясь по сторонам.
      - Вы не местный? - поинтересовалась Дана.
      - В общем-то да. То есть нет, не местный...Хорошая зверюшка Рыжий осторожно прикоснулся к пыльному бетону.
      - Это слон - сообщила Дана. - Но он не похож.
      - Да, не очень то... - Рыжий замолчал, раздумывая. Как-то не находилось простых и красивых слов, чтобы объяснить все ребенку.
      - Вам наверное трудно тут -сказала Дана. - Если бы я была не местной, то ни за что не нашла бы магазины, и дома, и вообще...
      - Да-а - промямлил Рыжий.
      - Но вы не стесняйтесь, спросите. Я тут все знаю.
      - Все-все? - улыбнулся Рыжий. Дана серьезно кивнула.
      Несколько секунд Рыжий напряженно размышлял. Он не привык полагаться еще на кого-нибудь, кроме себя, тем более сейчас, когда возможный помощник так ненадежен. Ее реакция была непредсказуема - черный, опасный омут, который может затянуть и утопить, а может и привести к успеху; он глубоко вздохнул, сжал кулаки.
      - Мне как раз нужна твоя помощь. Нам, я тут не один, с друзьями - ...ее взгляд помогал, направлял, выуживал самые правильные слова... - мы здесь по делу, но ничего не можем сделать, так-как не знаем город. Понимаешь, сегодня вечером нам нужно забрать кое-какие вещи, а на этих улицах так легко заблудиться... - так как она не реагировала, он поспешил добавить. - Конечно, если ты согласна. Я знаю, что нельзя ходить с незнакомыми взрослыми, но, поверь мне - его знаменитая улыбка в полную силу вышла на белый свет - поверь, мы не сделаем тебе ничего плохого. Можешь даже сказать родителям...
      - Тогда меня не отпустят - сказала Дана. - Лучше не говорить. Вам ведь нужно только, чтобы я провела вас?
      - Вот-вот - Рыжий чувствовал, что разговор налажен, она понимала и верила ему - это было почти чудо и он сотворил его собственными руками! - Провести и, возможно, постучать, потому что те, кто там, не очень то хотят отдавать наши вещи и потому могут не открыть дверь...А тебе они откроют. Только вот... - он замялся
      - Что? - спросила Дана.
      - Выходим мы поздно. Часов в девять. А там должны быть только к десяти. Ты уже разбираешься в часах?
      - Девять - это поздно. - Дана скривила хитрую рожицу. - Но иногда я гуляю и позднее. И даже после десяти!
      - Ого! Ты уже большая девочка! - Рыжий тихо рассмеялся. - Но ты вправду поможешь нам?
      - Ну если вы...
      - Все, что захочешь - опередил ее Рыжий. Он сделал торжественный жест рукой, будто давая клятву. - Все, что пожелаешь.
      ...Он готов был поручиться, что в глазах этой девчонки пронесся серый вихрь и выражение их чуть изменилось, слабо, почти неуловимо, будто кто-то, подглядывающий, тихо отошел от просверленной дырки. Тяжелый поток прилил в вискам. " Вот тебе и ночка аукнулась" подумал он и провел тыльной стороной ладони по лицу. " Спать надо, побольше спать."
      - Смотри же, вы обещали - сказала Дана. - Теперь за мной желание.
      - Хорошо - Рыжий покорно склонил голову в шутливом поклоне. - Но смотри, в девять мы уже будем ждать тебя...Не здесь, не во дворе, а на улице. Прийдешь?
      - Приду - просто ответила Дана.
      Рыжий попытался проницательно посмотреть ей в глаза, разглядеть хотя-бы намек на ложь, детскую шутку, страх. Все, что он увидел - уверенность и спокойствие.
      - Значит в девять.
      Ошеломленный, испуганный и обрадованный, потеряв всю присущую уверенность, но обретя, вместе с тем зыбкую и красивую надежду, Рыжий, не узнавая себя, развернулся и неуверенно зашагал к своему подъезду.
      - Постойте! - крикнула Дана. Он остановился и обернулся. Неужели она передумала?
      - Вам же нужно в магазин! - девчонка протянула руку с отставленным пальчиком. - А это сюда!...
      *****
      ...Доб с Зубиком шли сзади, метрах в пяти, стараясь походить на пару работяг, тяжело бредущих к долгожданному отдыху. Зубик сначала вздохнул, потом кашлянул, пытаясь привлечь внимание, затем тихо пробурчал себе под нос:
      - Глупость. Что делаем?...Засыпемся.
      Доб даже не посмотрел в его сторону.
      - Заткнись - жестко сказал он. - Рыжий всегда знает, что делает. Я работаю с ним уже четвертый год. Все будет так, как он сказал.
      - А что делать с девчонкой потом?
      Вопрос повис в воздухе. Зубик снова вздохнул. Они прошли уже район многоэтажек и вступили в зону частных домов, где темнота сразу же набросилась на них, несмотря на яркие фонари вдоль дороги. Густые кроны деревьев, заборы, пустые дворы - все это жадно всасывало свет, оставляя ровно столько, чтобы различать хрустящий гравий под ногами.
      ... - Родители будут волноваться - сказал Рыжий.
      - Да - спокойно ответила Дана.
      - Не боишься?
      - Не боюсь.
      Удивленный, Рыжий замолчал. Впервые он задумался, почему именно эту девчонку он выбрал, как неясный план, который не имел четких контуров, вдруг в одночасье налился реальностью и он решился подойти к ней.
      " Глаза", решил Рыжий. " Она посмотрела мне в глаза и сразу стало ясно, что она согласится....Эти девчонки умеют быть смелыми и жесткими. И всех их можно купить за кукольную голову..." - тут он рассмеялся про себя. Далекий детский эпизод всплыл в памяти. Когда-то, когда он был одним из бесстрашных членов союза " Черных пиратов", в возрасте четырнадцати лет, они осуществили дерзкую операцию возмездия двум отщепенцам, продавшем их явку ( сложенный из ветвей шалаш в парке) конкурирующему союзу. Предателей завели в укромное место и расстреляли рисом из пневматических трубочек. Главную часть операции - заманивание, провела девчонка. Ей было пять лет. Черные пираты обещали ей за это найденную где-то кукольную голову - лохматую, грязную, с бессмысленно выпученными глазами.
      - Сколько тебе лет? - спросил Рыжий.
      - Много - ответила Дана.
      Теперь Рыжий рассмеялся вслух.
      - Не хочешь говорить, не надо...Слушай, а почему ты не спрашиваешь, куда мы идем, когда вернемся? Тебя что, не учили, что нельзя знакомиться на улице? Это, знаешь ли, опасно.
      - Здесь со мной ничего не будет - уверенно сказала Дана. Она шла твердо, прямо таки печатая шаг.
      - Здесь?...Почему ты так решила?
      - Потому, что здесь все ненастоящее.
      Рыжий опешил.
      - Вот тебе и на. А где же настоящее?
      - Далеко... - Дана вдруг взглянула на него и он заметил, несмотря на темноту, как глаза ее весело и хитро сощурились ...ты там еще не был.
      Она вновь отвернулась и дальше шла в молчании.
      У самого здания банка Рыжий сделал знак Добу с Зубиком, чтобы те остановились в отдалении. Он присел на корточки перед Даной и та смотрела на него теперь сверху вниз.
      - Видишь окошко на первом этаже? - спросил Рыжий.
      - Которое светится?
      - Да, с решеткой...Там внутри сидит человек, который не пускает нас в дом. Тебе он откроет. Нужно только постучать и, когда он ответит, сказать, что ты заблудилась и теперь должна позвонить папе с мамой, чтобы они приехали. Это очень просто.
      - А что потом?
      Рыжий серьезно взглянул ей в лицо. Она совершенно ненормальная, эта девчонка.
      - Потом ты подождешь нас у двери и мы проводим тебя домой...
      - И подарок...
      - О, да - спохватился он. - Конечно, и подарок - жестом он подозвал Доба и тот бесшумно подошел. Рыжий поднялся.
      - Я с девушкой, на тебе - охранник. Зубик - напрямую к кубышке.
      Доб кивнул.
      Рыжий огляделся. Вокруг, в окнах домов, горел свет, но прохожих на улице уже не было. Эти далекие от центра, районы, вообще засыпали рано и Рыжий знал, что они населены преимущественно пенсионерами, к которым не прийдет неожиданный гость в столь поздний час.
      Он взял Дану за руку и тихо, перепрыгивая с носка на носок, перебрался к стене, между входом и зажженным окном. Махнул рукой и притихшие Зубик с Добом встали с другой стороны двери, которая, открывшись, полностью прикрыла бы их.
      Из полуотворенной форточки поплыла легкая, воздушная, словно наполненная пузырьками музыка. Кто-то откашлялся.
      - Давай - шепнул Рыжий и легко подтолкнул Дану.
      - Но ты не забыл про условие? - прошептала она в ответ.
      Рыжий задержал дыхание, чтобы не выдать раздражения и нетерпения. Просчитал в уме до пяти, возвращаясь к рабочей сосредоточенности.
      - Я не забыл. Иди же...
      Дана одним шагом покинула полумрак и вышла в отброшенный окном прямоугольник света. Доб скрестил пальцы...
      В ответ на стук музыка немедленно стихла. Загремела отодвигаемая мебель, затем погас свет. Дана спокойно ждала, глядя в проем.
      - Чего тебе? - спросил, наконец, из зарешеченного мрака невидимый охранник. Голос его, искаженный двойным стеклом, казался низким и грубым.
      - Здравствуйте - вежливо, очень мягко произнесла Дана. Извините, что так поздно. Я стучалась в другие дома, но там собаки и... - она переступила с ноги на ногу - ...и я боюсь.
      Рыжий едва различал ее слова, заглушенные частым буханьем сердца. Волнение, всегда волнение, не помогает ни опыт, ни продуманность плана: всегда он потеет и вздувшиеся жилки на висках начинают накачивать вязкую боль, которая часа через два превратит его в развалину, если не сожрать груду таблеток...
      Голос охранника заметно смягчился:
      - Тебе что-нибудь нужно?
      - Я гуляла, мы гуляли с мальчишками. А они увидели кошку и побежали за ней. Что они, кошек не видели, что ли? Я не побежала, сначала ждала их, а потом пошла домой. А дома вокруг не те, у нас были большие такие, красивые...
      - Ты заблудилась? - попытался уточнить охранник.
      - Я заблудилась - казалось, еще немного и Дана расплачется. Мне нужно позвонить домой, а там везде собаки. Можно, я позвоню от вас?
      За окном замолчали. Охранник задумался и была слышна частая дробь стучащих о стекло его пальцев. Дана терпеливо ждала.
      - Позвонить? - сказал он, наконец. - Давай, я позвоню, только скажи номер.
      ...Рыжий обмер. Такого простого крушения он и не ожидал...
      - Номер? - Дна задумалась. Вновь потопталась на месте. Вторая кнопка с того краю, где...Нет, не вторая. Я так не знаю, захныкала она - мы недавно переехали. Я могу жать на кнопки, а так не помню. Чертовы мальчишки, чертовая кошка!...Я могу нажимать на кнопки, а так не знаю, еще не знаю, это новый телефон. А старый я знаю - пять, семь...
      - Старый не надо - охранник вздохнул. - Хорошо, заходи, понажимай на кнопки.
      ...Рыжий чуть качнул кистью и Доб подмигнул в ответ. Не замечая того, все трое чуть присели в коленях, как кошки перед броском...
      Загремели замки, дверь приоткрылась. Лохматая голова высунулась наружу.
      - Эй, заходи... - и тут он увидел Рыжего.
      Удар тут же отбросил его назад, он влетел внутрь и, прежде, чем тело его коснулось пола, Рыжий уже был внутри. Мимо вихрем пронеслись Зубик с Добом, пропустив их, он протянул руку наружу и втянул Дану. Дверь захлопнулась.
      - Открывашка, вперед!
      - Свет - торопливо зашептал Зубик. - Мне нужен свет.
      Пошарив на стене, Доб отыскал кнопку выключателя и помещение залил синеватый подрагивающий свет люминесцентной лампы...Они стояли посреди бывшего операционного зала - стойки были уже сняты и увезены, из стен и потолка торчали неопрятные пучки проводов.
      - Сейф прямо, деревянная дверь - сказал Доб.
      Рыжий подскочил к двери.
      - Заперто.
      Он резко ударил ногой, захрустела фанера, заскрипел выгибающийся замок. Еще один удар, и дверь распахнулась, взметнув облачко строительной пыли. В задней стенке кабинета, где еще стояла накрытая пластиком мебель, тускло блестела металлическая плита.
      Оживившийся Зубик прошел вперед, на ходу раскрывая небольшой кожаный саквояж с инструментом. Присвистывая, он опустился на колени рядом с дверцей и жестом жонглера вытащил наружу нечто изящное, членистое, блестящее...
      - Как он там? - Рыжий вернулся к Добу и девчонке, предоставив Зубику колдовать одиночестве.
      - В отключке - определил Доб. - Надо оттащить его отсюда, от входа.
      Взявши охранника за обе ноги они поволокли его в боковую комнату, туда, где и был его пост.
      Дана молча смотрела, как лицо человека, с наливающимся краснотой пятном на переносице, проплывает мимо нее. Он был совсем молод, она успела отметить пухлые посиневшие губы, серебряный крестик на цепочке, который сейчас выпал из-за воротника и вытянулся назад, застряв в волосах позади уха.
      Рыжий включил свет в комнате, потом нажал кнопку стоящего на столе магнитофона. Взвизгнули скрипки, прерванные на вершине звенящего скерцо.
      - Для поднятия духа - он посмотрел на часы. - У нас есть двадцать минут и пять - неприкосновенный запас.
      - Зубик - гений - спокойно заметил Доб.
      Они вышли в зал, где стояла Дана.
      - Посмотри, как там у Зубика - приказал Рыжий. Доб молча ушел. Рыжий вновь опустился на корточки перед Даной. Взял ее за руку.
      - Мы должны были так сделать. Он не хотел пускать, а здесь наши вещи...Ты понимаешь?
      - Как я разговаривала? - спросила Дана. - Хорошо?
      - Ты... - Рыжий замешкался, нерешительно отпустил ее руку. Ты говорила очень хорошо. Ты крутая девчонка - он улыбнулся Когда подрастешь, возьму тебя в жены. Пойдешь?
      - Посмотрим - не раздумывая, сказала Дана.
      Вернулся Доб.
      - Он говорит, что управится за десять минут. Как наша маленькая помощница? - он игриво протянул руку к ее голове, но, наткнувшись на взгляд серых глаз, отказался от этого намерения.
      Рыжий встал.
      - Доб, мы с тобой доводим девушку, а Зубик - сразу на вокзал. Билеты у него?
      - Да.
      - Пусть ждет нас в буфете...И если хоть рюмку...
      - Он ползет - тихо сказала Дана.
      - Чего? - не понял Рыжий.
      - Он ползет - повторила она. И указала пальцем.
      Очнувшийся охранник медленно, тяжело переставляя локти, подбирался к столу. Он не видел ничего вокруг - заплывшие глаза указывали ему лишь на смутные контуры мебели, а музыка, его музыка, визгливо билась сейчас в раздираемую болью голову.
      Рыжий почувствовал, как сердце громогласно выплеснуло волну крови в мозг и в ней, вопя, тонули все трезвые мысли, всякая способность к спокойному рассуждению...
      Доб подскочил первым, ударом ноги отбросил ползущего к стене. Охранник хрипло вздохнул, сжался, прикрывая ребра, но рука его все еще продолжала тянуться к кнопке экстренного вызова под днищем стола. Наклонившись, Доб резко дернул его назад, на себя, оттащил назад по гладкому линолеуму, вжал в стену с такой силой, что голова глухо стукнула о бетон и тут Рыжий, не разбирая уже ничего, запрыгнул прямо на раскрытую пятерню на полу, каблуком расплющив хрустнувшие пальцы. Будто со стороны , даже с некоторым удивлением, слышал он вопль человека на полу, наблюдал, как носок его ботинка устремляется к опавшей на пол голове, прямо туда, где отбегают ото лба пряди волос, как от его удара голова снова бьет о стену и изо рта вязкой разлапистой струйкой летит кровавая слюна.
      - Хватит! - заорал Доб. - Хватит, Рыжий!
      - Певун... - бессмысленно шептал Рыжий. - Птичка!
      - Хватит! - Доб обхватил его сзади, легко оттащил в сторону, к проему двери.
      - Заложить, заложить хотел! - Рыжий брыкнул ногами, ринулся снова вперед, но и тут Доб сдержал его, сильным толчком отбросив назад.
      - Что с тобой, Рыжий, ей, старик, очнись, что с тобой!?
      Тяжело дыша, Рыжий смотрел, набычившись, перед собой. Вдруг резко схватился за виски, растер их так, что складки кожи забегали вокруг кулаков. Потом отнял руки от бледного, в мелких каплях пота, лица.
      - Голова, голова болит, Доб...
      Он вздохнул, пытаясь перевести дыхание, сглотнул слюну.
      -Затрахало все. Расклеился. Не сдержался.
      - Надо уходить - сказал Доб. - Где там Зубик?
      Он выскочил в зал. Рыжий прошел за ним. Затем, у самого выхода, оглянулся. Охранник лежал неподвижно, крови теперь натекла целая лужица, она добралась до запрокинутой руки и впитывалась в белую ткань рубашки, расцвечивая крестики волокон. Секунду Рыжий молча смотрел, потом достал из кармана брюк носовой платок, накинул на ручку двери и, выйдя, захлопнул ее за собой...
      Дана стояла посреди зала.
      " А она будет похлеще меня, когда подрастет", внезапно подумал он, " похлеще меня".
      Из кабинета вышел Зубик, а за ним Доб, с двумя увесистыми полиэтиленовыми пакетами, забитыми до отказа газетными свертками.
      - Я слышал шум - радостно сообщил Зубик. - Но в это самое время дверка приоткрылась и мы не в силах были расстаться...Что-нибудь серьезное?
      - Ерунда - сказал Рыжий и подмигнул Добу. - Уходим по быстрому.
      Андрей Щупов
      Два рассказа
      ГОРОСКОП
      За окном утренняя морось -- нечто среднее между снегом и детскими плевочками. Будильник показывает десять, однако вставать нет желания, а что есть -- непонятно. Утро принадлежит воскресенью, но это неправда. На самом деле все сегодня принадлежит тучам, серой хмари и ртутному столбику, застывшему чуть ниже нулевой отметки. Зима откровенно не уральская. Все соответствует самым грустным прогнозам экологов: температурные катаклизмы, парниковый эффект, начало конца. Скоро отправится ко дну бедная Венеция, за ней -- наш любимый Питербург, участь второй большой Атлантиды постигнет Нидерланды. Но хуже всего, что я один в четырех стенах -- все равно как смертник в душной камере, как забытый матрос в утонувшей подлодке. Я не думаю о глобальном, я думаю только о себе. Тому есть причина. Даже самые расчудесные выходные не в радость, когда от вас уходят любимые жены. А моя ушла. Собрала сумку, погрозила изящным кулачком и ушла. Такой и запомнилась: глаза -- зеленый дымчатый виноград, щеки -- яблочно пунцовые, кулачок -- крепкий, осуждающий... И была-то она у меня одна-единственная, и ту не удержал. Был бы мусульманином, может, и не переживал бы так, а тут грустно почему-то, тоскливо. И прямо с утра голова начинает медленно закипать.
      Сам виноват, -- думаю я и, глотая таблетку цитрамона, переваливаюсь на другой бок. Чтобы запить лекарство, надо встать и сходить на кухню, но вставать лень, и я закусываю цитрамон телевизором. Выступает кто-то из депутатов. Все знакомо до слез, до икоты. Таблетка встает поперек горла, я икаю и таращусь на телеэкран.
      А там, разумеется, хорошие новости от пэдихрю: очередная коллективная голодовка сантехников, вал оглушающих открытий в области женских прокладок. Человечество чувствует себя остойчиво и уверено: зубы с утра до вечера защищает "Орбит", природные кингстоны тоже надежно перекрыты. Под занавес -- самое сладкое. В качестве десерта подают известие о том, что американского президента вновь застукали с какой-то крашеной медсестричкой. Она, дескать, хотела дать ему аспирин, но от волнения перепутала с упаковкой "Виагры". Результат -- вполне прозаичен: девица решительно отказалась от аборта, мамаша медсестры пригрозила судом, папаша пожелал набить морду лично. Но президентами не рождаются, президентами становятся. Хитрый глава скоренько объявил войну брехенвильцам, и потенциального зятька забрили в сержанты, тещу с дочерью отправили в санитарный эшелон. И вот уже летят невидимые "Стелз" с бомбами под треугольными крыльями. Столица Брехенвиля пылает, обиженные граждане сыпят нотами протеста. Только при чем здесь Америка, при чем здесь президент? Шерше ля фам! С нее и спросите... Эх, был бы я русским царем! Уж я бы навел порядок! Если б меня только назначили! Хоть на полгодика... Боже ж мой! Что бы тогда вокруг началось! Сказка! Рай! Без пяти минут коммунизм!..
      На эти самые пять минут я даже забываю о застрявшей в горле таблетке. Потому что все вокруг фонтанирует фейерверками, цветет и благоухает. Сияет солнце, и тучи бросаются врассыпную, кружа далеко в обход российских границ. Вместо града -- мудрые, как сократовский лоб, реформы, вместо дождя -- добрые, как мишка Вини-Пух, слова. Читая газеты, люди -- о, чудо! -- улыбаются, и нация упавшим лыжником цепляется за палки, оскальзываясь, поднимается с колен. Даешь отечественную зубную пасту! И мыло с шампунем -исключительно свои! У них закупать только бананы с телевизорами, все остальное -- наше! И парочку батарей "С-300" вкупе с "Тунгусками" -- в вагоны и срочным образом на Ближний Восток! В обмен на финики с изюмом. И вот уже уральское оружие разит агрессора, радостные брехенвильцы хохочут, отплясывая гопака на крышах. "Томогавки" валятся с неба вперемешку с грузными бомбардировщиками. Точь-в-точь как сегодняшний снег. Пентагон в шоке, Белый Дом в панике. Летчики отказываются выполнять боевые задания. Даже за дополнительные доллары. Раньше соглашались, а теперь нет -- сидят в ангарах, режутся в домино. Погибать и пропадать во цвете лет -- мучительно больно и обидно. Тем паче -- из какой-то крашеной медсестры. Ну уж, дудки! Миру, как говорится, мир!.. В итоге -- сокрушительный импичмент, прекращение войны, аннулирование всех российских долгов. С Ближнего Востока плывут вереницы караванов. Не с анашой и героином, -- совсем даже наоборот. Все мечтают купить у нас средства ПВО. На верблюжьих спинах -- тугие сумки с золотыми слитками и новенькими "евро". Шейхи не скупятся. Видя такую картину, НАТО смущенно просит прощения, Совет Безопасности клянется впредь без разрешения не делать ни шага. А я, красивый, неприступный, веду переговоры лично, попыхивая папироской, свободно цедя слова и фразы на английском с немецким, мимоходом уличая в неточностях волнующихся переводчиков. Обманутый моим добродушием, французский аташе пытается меня приобнять, но я на чеку. Неуловимым движением бью его под ложечку. Спокуха, Комаров! Обойдемся без рук!.. Простите, но я... Без "но"! Потому как все помню, камарад! До копеечки! В нынешней войне ты, конечно, не участвовал, но где в твоих музеях униформа наших солдат? Почему в хронике Второй Мировой фигурирует один де Голль? Он, конечно, Шарль, да только без наших двадцати с лишним миллионов ни черта бы вы, братцы, не сделали. И хваленую вашу линию Мажино немцы схавали, как пару худых бутербродов! Эх, не Кусто бы с Депардье, прописал бы вам ижицу... Кес ке се?.. Не кескесе, а ижицу! Лекарство такое... Да, но пардон!.. Хрен тебе, а не пардон! Газданова-то опять же вы в Париже мытарили? Такого мужика -- и в таксисты! А ядерные испытания?! А принцесса Диана?.. Эх, если б не Пьер Ришар с Бельиондо!.. И нечего тут кривиться! Мы вам еще за двенадцатый год всего не припомнили. А своими "Миражиками" ты тут не размахивай. Как говорится, есть у нас метод против Коли Сапрыкина. В виде Су-37-го...
      Я возвращаюсь на землю, и палец вновь колотит по пульту. На экране -- очередной депутат. Глаза вместе, щеки врозь, фразы маршевыми пролетами -- вверх и вниз, в обход слуха, словно кто царапает гвоздем по стеклу. Я резво щелкаю кнопками, сигаю по каналам, словно по кочкам. Но болото непроходимо. Всюду одни и те же сытые, о чем-то поскрипывающие лица. Приходится возобновлять прыжки. Мой японский "Шарп" ("мой" и "японский" -- хорошо, верно?) берет одиннадцать телеканалов, и для меня, привычного к вековечным российским двум, подобный диапазон -- сущее раздолье. Таким раздольем кажутся ребенку наши квартиры лет этак до шестисеми, пока макушка не начинает упираться в притолку, а ребра в стены безвариантного клозета.
      Очередная молния через экран, и какой-то деятель за столом, с крючком ноги на колене ласково принимается убеждать меня, что исконного языка нечего стесняться, он был, есть и будет, что именно в нем кроется особый колорит России, что от правды бегут только хлюпики и невежды, а на самом деле бежать надо совсем даже в обратную сторону.
      Не вняв доброму совету, я нажимаю кнопку и все-таки убегаю от правды. Попутно начинаю кое-что припоминать о выступавшем. Кажется, это известный театрал. Артисты у него отважно обнажают на сцене сокровенные участки тела, а в монологах вставляют непечатные выражения, от которых публика жмется и глупо хихикает. А что вы хотите? Правда -- это правда, и колорит -- это колорит.
      Чуточку взвинтив напряжение в ноющей голове, я делаю безрадостный вывод: человечество вновь меня обскакало. Не подлежит сомнению, что я в списке хлюпиков и невежд. Поэты и киношники с пеной у рта доказывают естественность нецензурных афоризмов, а я, брошенный муж, непоэт и некиношник, этих самых афоризмов по невежеству своему избегаю. Ханжа брюзга и, страшно подумать, -натурал!
      Игнорируя теледебаты, пальцами левой ноги я почесываю пятку правой, вслепую продолжаю наигрывать на пульте. Так чуточку веселее. Голоса перебивают друг дружку, создается впечатление перебранки. Будни парламента. Каждый о своем, и никто никому не внемлет. Только пустыня и только Богу...
      Почти засыпаю, однако заслышав знакомые интонации, сонно поворачиваю голову. Говорящего разглядываю не сразу. Возле дивана стул, на стуле завлекательно красные трусы. Сразу уточняю: трусы мужские -- мои. Из трусов торчит голова финансового гения Майдара (не путать с Мойдодыром!). Он объясняет и растолковывает мне насчет денег, которые я, не туда вкладывал, и насчет депутатов, которых я не так выбирал. Потому, дескать, теперь и пусто. На душе, в кошельке, всюду. Говорит он убедительно, и лоб у него убедительный. Почти как щеки. В детстве он был, вероятно, красивым мальчиком -румяным пятерочником, с кулаками бросающимся на хулиганов, смущенным шепотом сообщающим завучу про курильщиков в туалете. Все у него записано в блокнотик, ничего не перепутано -- фамилии, классы, количество и марка выкуренных сигарет. Мальчик безусловно блистал талантами. Мог бы, наверное, выучиться на доброго бухгалтера, но фигушки! -- скатился в депутаты. И скажет ему потом родная мама: "Лучше бы ты стал бухгалтером". Не поймет, старая, не оценит.
      * * *
      Окончательно дозрев, я решительно поднимаюсь. Хватит! Мариша, конечно, ушла, но жизнь-то ведь не закончена! И если нецельная натура сознает, что она нецельная, то у нее есть еще шанс исправиться. А я сознаю. Я очень временами сознаю!
      По-солдатски одеваюсь, трусцой бегу на кухню. Пара ложек кофе из жестянки, пятисекундный бутер из масла и сыра. По-американски -это чизбургер, по-нашему -- обед. Движения мужественны и бескомпромиссны, в ушах трубят походные горны. Увы, едва я подношу чашку к губам, как за стеной громко принимается рыдать соседка. Я вздрагиваю, и чашка, кувыркаясь, летит вниз. Летит, обливая по пути все на свете, а главным образом -- мои парадные особенно любимые джинсы. В пол она врезается с впечатляющей силой -- словно метеор в случайно подвернувшуюся планету, разметав по поверхности струи-протуберанцы, фарфоровой шрапнелью стегнув по залегшим под плинтусом тараканьим бандформированиям.
      Я огорченно гляжу на джинсы, перевожу глаза на стенку, за которой в данную минуту всхлипывает соседка. И почему они это дело любят? Ведь любят, честное слово! Или правду говорят, что плакать полезно? Выплеск отрицательного, попутная чистка глаз и все такое прочее. Мужчины не плачут, они гордо страдают и цедят сквозь зубы колоритную речь. Потому и умирают быстрее. В общем, все как у Жванецкого. Либо веселись, но коротко, либо плачь, но долго. Одни посредством исконного языка сближаются с народной нивой, другие посредством слез лечатся от печали. Все бы ничего, только у меня изза этих печалей произошел выплеск совсем иного рода, к полезным событиям отношения абсолютно не имеющий.
      Пройдя в комнату, я кое-как отряхиваю джинсы, включаю магнитофонную глушилку и, прихватив веник с совком, возвращаюсь на кухню. "Зайка моя!" -- поет черноглазый Киркоров, а "зайки" не слушают и продолжают натужно рыдать. Чтобы не бояться катаракт и жить до семидесяти пяти как минимум. Против наших статистических шестидесяти двух -- все равно что Эверест против Воробьевых гор...
      Фарфорово-кофейная клякса воодушевляет на космические метафоры, и я думаю, что точно так же, верно, взорвалась и расплескалась в пространстве наша с Машуткой любовь. Еще позавчера мы любили друг дружку, а сегодня уже нет. Правда -удручающа, как горький огурец, как крючковатый перец. Грустно, но мы с Маришей глядим на мир под разными углами, с разных сторон и с разных высот. Временами -- настолько разных, что это раздражает и того, и другого. Когда мне хорошо, ей почему-то плохо, и наоборот. Я, например, уважаю рыбалку и НЛО, а Марина души не чает в передачах КВН и Анне Карениной. Последнюю перечитывала, должно быть, не менее дюжины раз. Если ко мне заглядывают приятели с пивом, Мариша морщится и упрямо закусывает губу. Стоит же ей взяться за телефонную трубку, дурно становится уже мне, и я демонстративно начинаю массировать левую грудину. А еще я интересуюсь солеными огурцами и пельменями, которые она терпеть не может. Зато селедку под шубой, удающуюся ей по мнению окружающих, как ни что другое, не принимает уже мой организм. Супруге нравятся цветы, мне не нравится их покупать, она -- жаворонок, а я сова, и наконец по утрам Мариша пользуется помадой, а я электробритвой. Разные мы люди, что там ни говори. Чудовищно разные! Во всем, кроме любви. Эту чужую, непонятную мне женщину я отчего-то все-таки люблю. Мне плохо без нее, муторно и скучно. Все валится из рук, как эта треклятая чашка. И она меня любит. Должно быть, по глупости, по собственной неразборчивости. Это ее неумение распознавать людей я подметил еще в первую нашу встречу, чем коварно и воспользовался. Союз был склеен хлебным мякишем, выставлен на мороз. И все-таки это был Союз. Сообщество двух во многом зависимых республик. Должно быть, из-за этой зависимости на душе и скребут сейчас кошки. Но самое смешное, я твердо знаю: стоит Маришке вернуться, и я снова буду ворчать и сердиться. Такую уж я выбрал судьбу, такую выбрал женщину.
      Заметая осколки, крючковатым концом веника я цепляю под буфетом пыль прошлого. Она выползает на свет Божий -неприглядная, свалявшаяся, как шерсть доледникового мамонта. Шелуха памяти. Глядя на нее, я воображаю, что таким же образом сумею однажды смести в кучу все налипшее на обоих предсердиях, аккуратно опрыскать дихлофосом и ссыпать в ведерко небытия. Все разом -- и хвори, и невзгоды, и неприятные воспоминания. Даже ветви деревьев ломаются, не выдерживая тяжести плодов, а на наших предсердиях скапливается за жизнь такое, что никакой позвоночник не выдюжит. Прямо не сердца, а виноградные грозди. Хотя при чем здесь виноград? Абсолютно ни при чем...
      * * *
      Скупо всплакнув в ванной, в паузах между рыданиями я нюхаю полотенце, хранящее ее запах. Мариша пахнет необычно. Нечто среднее между маковыми рогаликами и кленовыми листьями. Рогалики я люблю, по кленовым деревьям лазил в детстве. Рука поднимается, чтобы бросить полотенце в таз с водой, но в последний момент останавливается. Спокойно, Комаров! Как говорится, еще не все перила сломаны, не все мосты сожжены... Возвращаю полотенце на крючок, тщательно просморкавшись, выхожу из дома. Глаза вновь сухи, я -- свободный мужчина с полным набором гражданских прав. Чтобы не скучать, захватываю с собой цветастый журнальчик, спускаясь по лестнице, распахиваю на середине.
      Раньше в моде были ребусы, теперь -- гороскопы. Во всех средствах массовой информации, в каждой передаче. То есть до эпидемии малость не дотягиваем, но, судя по всему, приболели основательно. Во что-то ведь надо верить -- даже нам, поколению разуверившихся. Вот и задули ветрила, растягивая парусный шелк, гоня в бухты ожидания каравеллы звездных прогнозов, авестийских карт и хиромантических иероглифов. Не то чтобы верим, однако прислушиваемся. Да и почему не прислушаться, если календари вечно под носом, если от телевизора мы ни на миг, ни на шаг. Тем более, что я Лев, а львам на этой неделе зодиакальные схемы обещают доброе здравие, денежный прибыток и роковую встречу.
      Я придирчиво всматриваюсь в убористый текст. Все враки! Не ожидается у меня никакого прибытка, да и со здравием что-нибудь вполне может приключится. Тем не менее журнальчик я продолжаю просматривать. Тактика астрологов проста, как черешня: всегда приятно -- приятно обмануться! Такая вот милая сердцу тавтология. И я насуплено листаю глянцевые листы, фыркаю, чуть ли не плююсь, однако при этом мысленно отсчитываю нужные числа, переводя их в нужные дни, сверяя собственную неделю с графиком гороскопа. В данном случае таблицы, кажется, не столь уж врут. Вчера, судя по хиромантическим выкладкам, у меня царило черное ненастье, а вот сегодняшний рисуночек сулит как раз наоборот -- встречу с будущим, приятные неожиданности, море конфет и осуществление заветной мечты. Удивительно! Я еще здесь, в подъезде, а будущее уже бродит по городским улицам, рыщет, принюхивается, поджидая заплутавшего в прошлом путника.
      Сунув журнальчик в чей-то почтовый ящик, я натягиваю на руки пошпионски черные перчатки и выхожу на улицу.
      Первая неожиданность -- встреча с незнакомой старушкой. Она улыбается издалека, подслеповато щурясь, здоровается. Наверное, принимает меня за своего внука. Я тоже говорю: "здрасьте!". Почему не сказать? С меня не убудет, а ей радость. Тем паче старушки -- народ особый, весьма характерный для средней полосы России. В Европе, по слухам, и старички еще местами попадаются. Умудряются как-то доживать до пенсии. Тоже, наверное, плачут втихомолку. С чего бы еще подобное долголетие? Так и бродят парами по тротуарам -- он и она. Грызут фарфоровыми зубками попкорн, культурно отдыхают в варьете или казино. Нашим старожилам не до отдыха. Какой там отдых, если сильные половины давно на том свете, а на этом оставлены одни лишь слабые. Они и слабыми перестают быть, постахановски бьются за двоих и за троих. Потому и красивы, как никакие другие старушки! Хирургическая обтяжка им незнакома, все честно заработанные морщины при них. Хочешь любуйся, а хочешь разгадывай как иероглифический узор, как смесь сложнейших пентаграмм, в которых абсолютно все -- и прошлое хозяек, и часть нашего собственного будущего. Будь я старушкой, обязательно стал бы гадать и прорицать. Чертил бы ногтем по ладоням молодых, скуповато ронял грозные предупреждения. Налево пойдешь -- бандитом станешь, направо -- адвокатом. Иди-ка лучше, милок, прямо. Куда-нибудь да выйдешь. В дороге не пей из луж, не залеживайся на печи, а появятся дети, не кляни фармакологию. Дети -- считай, опека небесная. Так оно, милок, в жизни устроено. Ты свободен, и над тобой свобода, а ребеночек -- он всегда с зонтиком рождается. От невзгод и напастей... А биовинталь -- ты ведь про него спрашивал? -- так вот это не средство от перхоти, правду тебе говорю. Обычный рыбий жир...
      Вещал бы я так, шамкая и пришепетывая, и слушали бы меня, как знаменитую Ванду, и жизнь бы резко меняли, слезно каялись, в грудь кулаками били -- свою, конечно, не мою. А денег с людишек я бы не брал. То есть -- не брала бы. Разве что в самые голодные годы и исключительно яичками с хлебушком. Слух обо мне прошел бы по всей Руси великой, и забредали бы в гости самые лютые прокуроры с политологами, чтобы испросить совета. А когда, обиженный за правду-матку о биовинтале, новорус-аптекарь ударил бы меня своим мобильником, додушив цепурой с собственной шеи, в стране три дня и три ночи стоял бы траур. И долго бы спорили, где хоронить, как? Народ голосовал бы за кремлевскую стену, интеллигенция -- за Питер близ царских останков, кое-кто прозрачно намекал бы на мавзолей, но...
      -- Артурчик! Артурчик!..
      Я вздрагиваю и прихожу в себя. Я вовсе не Артурчик, но очень уж манящий зов. Кричит девочка лет пяти-шести. Вероятно, своему кавалеру. Из форточки на четвертом этаже высовывается украшенная железными бигудями голова.
      -- Артурчик домой ушел. Кушать, -- зычно басит она.
      -- Домой?
      -- Артурчик ушел домой!
      -- А он еще выйдет?
      Женщина наверху морщится.
      -- Домой, говорю, ушел!
      Форточка захлопывается. Я почти слышу, как женщина наверху ворчит: "До чего бестолковая девчонка!". Девочка же оборачивается к подругам и недоуменно вопрошает:
      -- Она что, глухая?..
      Я шагаю дальше. Мимо рук нищих, мимо укоряющих глаз. В душе стыд, но подать нечего. Было дело, успел опозориться. Дал раз сушек вместо денег, но сушки вежливо вернули, попросив сыра с колбаской. Объяснил, что нет ни того, ни другого, по глазам разглядел: не верят.
      На скамейке мужчина перебирает собранный за утро урожай. Десятка полтора разноцветных бутылок. На небритой физиономии гамлетовская озабоченность. Сдавать или не сдавать? То есть содрать предварительно наклейки или сдать прямо так. Прямо так -- конечно, проще, но заплатят меньше, сдирать же -- значит основательно потрудиться. Вот и получается, что задачка не для первоклашек. Тут и парламент запросил бы не меньше недели. Лоб небритого, прыщавый, потертый жизнью, ходит туда-сюда, прячась под вязаной шапкой и вновь выныривая, а я вдруг с ужасом понимаю, что он значительно моложе меня. Ну да! Действительно моложе!.. По каким-то неуловимым черточкам возраст мужчины вполне угадывается. Он старик, но из молодых. Новые русские и новые старые. Я его обскакал года на три-четыре, а выгляжу лучше. Сохранился, как яблочко в вощеной бумаге, как замороженный персик. Только легче ли мне от этого? Нет, не легче. Мужчина на скамейке стар, а я суперстар. Потому что ленив, потому что надоело влюбляться, потому что не хочу начинать жизнь заново. Мне бы мою Маришку обратно -- и не надо больше ничего. Этот хоть бутылки по скверикам собирает, а я и на такой пустячок не гожусь. Видимо, созрел до стариковства. Жизнь в меня водичкой, из меня -- песочком. Все давным-давно выжато. Без всякой центрифуги. Насухо.
      * * *
      Ободранный пес возле мясного отдела. Лапой трогательно касается получающих покупку людей. Дескать, вот он я, обратите внимание! Кое-кто обращает, и вот результат -- пес поныне живой. А я в очереди за йогуртами. Я -- третий, за мной дама в каракуле, с бирюзовыми глазами. Личико -- так себе, но глаза! Свет от витрин отражается в глубине зрачков, сквозь ресницы проблескивают голубые всполохи. Поднеси спичку и, наверное, загорится. И смотреть хочется, не отрываясь. Я во всяком случае наблюдаю подобное чудо впервые.
      Может, спросить у нее "который час?", познакомиться? Потом пропустить вперед, придержать за каракулевый локоток и поведать эпизод, где я шарфиком выволакиваю пьяную тетю из проруби? Некоторых это впечатляет. В особенности тот факт, что за спасенную мне так и не присудили никакой премии, никакой медали. А тетя еще и шарфик вдобавок прихватила. Махеровый, совсем новый. Но в этом и есть главный смак. Мне ничего не дали, у меня украли, а я спокоен. Попыхиваю себе папироской, да хмыкаю в ус. Дамы таких любят. У них глаза, у нас -- усы, и неизвестно еще, чье оружие страшнее. А быть кавалером подле таких глаз должно быть неплохо. Впрочем...
      -- Что вам, мужчина?
      -- Мне? -- я успеваю забыть, за чем же здесь стою. -- Мне вот этого... Пару штук с орешками.
      Шуршат пакеты, стаканчики йогурта пакуют, точно новорожденных двойняшек. Следом за мной отоваривается "каракулевая шубка". Дама берет эскимо. Подержать ее за локоток не получается, -- очень уж быстро шагает. Должно быть, непросто жить с такой подругой! Лишь на улице девушку удается догнать.
      -- Извините!..
      Поворот головы, всполохи голубого огня. Боже мой! До чего всетаки красиво! И лица даже не разглядеть. Щеки, губы, подбородок -все в каком-то бирюзовом тумане. Мысли в голове вихрит, скручивает морскими узлами, словно кто опустил в черепную коробку включенный миксер. Откуда же у нее такие глаза? Где и когда украла? Или, может, подарил богатый дружок? Съездил в какую-нибудь Германию, купил в ювелирном и преподнес? Или сама отыскала на здешней толкучке?..
      -- Я это...
      Слов нет, в голове полный бедлам.
      -- Я как бы вот... То есть у вас закурить не будет?
      Всполохи гаснут, голова совершает обратный разворот.
      -- Я не курю.
      Так ведь и я тоже! Боже ж мой! И я! Даже не начинал никогда!..
      То есть как?.. Я что, закурить у нее попросил? Вот олух-то!.. Мне смешно и грустно. Запал иссяк. Я стыдливо семеню в противоположную сторону. Утешаю себя тем, что зато не надо теперь разыгрывать флирт, вымучивать медовые фразы. Не нужно провожать до парадного, целовать в безликий рот. Хотя глаза... Глаза -- конечно, да. Глаз немножечко жалко. Тайны моря, пара небесных омутков -- все было рядом, только поверни голову, протяни руку. Можно, правда, и обмануться. Глаза -- близкая родня миражей. Обладательницы призрачного дара знают себе цену, требуя соответствующего обрамления. И уже завтра меня бы попросили сотворить маленькое чудо: чтобы каракуль превратился в песца, а туфельки -- в колеса бриллиантового "Мерседеса". И говорить мы станем почти поанглийски... Боже! Как идет этот перстенек к цвету моей роговицы, ты не находишь, милый?.. А может, возьмем фломастер? С синими чернилами?.. Да нет же, уверяю тебя, перстенек -- значительно лучше!.. И вот я уже не инженер-программист, а купец-новорус. Оптом и поштучно покупаю и продаю. Черепах, колбасу, компьютеры, мыло. Чтобы зарабатывать на ежегодных песцов, чтобы субсидировать ежедневные просьбы о перстеньках. И по вечерам сам сочиняю рекламу для телевизионных роликов. Перо у меня легкое, тексты пишутся на раз... "Раньше я чистил кастрюли и миски песком из песочницы, но после того как теща подарила мне зубной порошок, жизнь моя чудодейственно переменилась. Блестят некогда сальные кружки, сверкают некогда черные ложки... Лучшие рестораны города наперебой приглашают меня в посудомойки..." Или посудомои? Кажется, такого слова в русском языке не водится. Велик и богат наш язык, а вот такой малости отчего-то не предусмотрели. Обидно. Посудомойки есть, а посудомоев нет. Дискриминация. Зато мы уели их в остальном. Ветеринар, полковник, кочегар, рекетир... Я пишу и пишу. Сценарии для роликов. Временами становится тошно, но я вовремя вспоминаю, что реклама -- двигатель прогресса, а зубной порошок -- это несомненный прогресс. И прав кто-то когда-то сказавший, что без прогресса, как без беды, -- скучновато.
      Дама с бирюзовыми претензиями уже далеко. Я меланхолично выпиваю из стаканчиков йогурты, задирая голову, вижу над собой слова. Длинные, большие, водруженные на крышах домов. Выпиленные и нарисованные в прошлые годы, они продолжали жить и поныне. Дом слева крепит и множит трудовую славу, пунцового цвета хрущевка справа смущенно блюдет честь смолоду. Такой неказистой, ей это не столь уж сложно. Широкоплечим подростком-боровичком прямо из земли прорастает неведомая церквушка. Еще пару месяцев назад здесь ничего не было, сегодня строители вплотную подобрались к куполу. Традиционные и нетрадиционные концессии живут, по всей видимости, не столь уж плохо.
      -- Здорово, орлы! -- приветствую я чумазых рабочих. -- Что-то мне не очень вестимо, откуда цемент берете?
      Один из копошащихся наверху глядит на меня пристально, демонстративно взвешивает на ладони малиновый кирпич.
      -- Сказать откуда?
      -- Да ладно, уже догадался... -- Еще раз оглядев скороспелое строение, я шлепаю себе дальше. В самом деле, чего пристаю к людям! Они кирпичи кладут, глазомер тренируют, а я к ним с дурными вопросами.
      Ноги сами ведут по тротуару. Я попросту ложусь в дрейф -- плыву, куда тянут течения, ни о чем не задумываясь, крутя головой, как ребенок в трамвае. Трамваи, кстати, вообще частенько способствуют развитию ума. "Чем отличается трасформер от трансформатора?" -спросил меня как-то один малыш в трамвае. Спросил совершенно серьезно, строго глядя в лицо. Увильнуть и отшутиться не получилось. Пришлось признаться, что в этой области я не слишком силен. Малыш снисходительно улыбнулся и добил меня сообщением, что в лесу ветра нет, а в городе есть. "В лесу -- деревья" -- сказал я. "А в городе -дома!" -- логично возразил малыш и, держась за руку мамаши, покинул транспорт. А я еще долго ломал голову над тем, почему дома не в состоянии останавливать ветер, а деревья делают это запросто. Эффект пистолетного глушителя или особая ветряная избирательность? Может, ветер -- живое существо, тоже тяготеющее к цивилизации? Что ему делать в лесу? Белок с дятлами пугать? Скучно. Иное дело -- город! Развлечений -- пруд пруди. Там белье с веревок сорвать, тут пылью в глаза плеснуть. А можно и шифер на крыше пошевелить, ветку заснеженную над головой прохожего тряхнуть. Разве не весело? Да уж не лес, конечно!
      Я присаживаюсь на скамью. Не оттого, что устал, а оттого, что подворачивается свободная и чистая лавочка. На такую грех на присесть. Попутно развлекаюсь зрелищем. Поблизости с кряхтением подтягиваются на турнике мальчишки. Кажется, играют в американку. Доходят до девяти, а самый шустрый вытягивает десяток. Я молча завидую. В их годы я доходил до двенадцати, но это не оправдание, потому что в свои годы я не дойду и до пяти. Такие вот пирогипирожные. Мальчишки, погалдев, убегают в глубину двора, а я украдкой приближаюсь к турнику. Металлическая перекладина еще теплая, местами тронута ржавчиной, местами отшлифована до зеркальной блеска. Пару раз вдохнув и выдохнув, вношу свою лепту в абразивный процесс. Сердце недоуменно берет в разгон, в висках неприятно ломит. Пять раз все-таки дожимаю. Дальше благоразумно воздерживаюсь. Отпыхиваясь, отхожу от турника и снова пристраиваюсь на лавочке. Нет, есть еще порох в пороховницах! Не дюже много, но есть!
      Дыхание потихоньку успокаивается, в мускулах приятный зуд. Ощущаю себя крепко поработавшим человеком. Теперь можно предаться и созерцанию. Заслужил... Я гляжу вверх сквозь тополиные ветви, гляжу вправо на яблоневые. Шумит многомоторный город, шелестят голоса. Слова, слова -- сколько же их вываливает за день наше население! Мусорные, прорастающие до туч горы! Мешанина шипящих и злых, восторженных и пустых, как пыль, созвучий. И хорошо, что они невидимы. Просто замечательно! Было бы еще лучше, если бы мы могли их не слышать. Да мы, по всей вероятности, и не слышим...
      Взор падает ниже. Теннисными мячиками по тротуару подскакивают воробьи. Они семенят за пузатым, поплевывающим семечной шелухой мужчиной. Верная дорога -- вкусная дорога. Или кто-то не согласен?.. Вглядываюсь в землю под ногами и озадаченно замираю. Текут секунды, вызревают вопросы. Зачем гляжу, почему? Но ведь зачем-то гляжу. Не на сугробы, не на воробьев, -- на обычную грязь.
      Чуточку напрягаюсь, ощущаю смутное шевеление в груди. Ну да! Вот и первая искорка в пыльных загашниках памяти. Земля! Как давно я, оказывается, ее не видел! Землю, по которой хожу. Потому что это действительно земля, а не грязь. Скользить по ней взглядом -- одно, видеть -- другое. А сейчас я, кажется, ее снова вижу! Как в далеком детстве, когда одной из наших забав являлось собирательство. Бродили по дворам и скверикам, по-собачьи уткнув носы в землю, искали. Не что-то конкретное, а просто -- искали. В чем-то, вероятно, имитировали жизнь взрослых. Потому как и взрослые тоже ищут. Жизненный смысл, ориентиры, цель... Только они ищут умозрительно, мы же искали глазами. Занимал сам процесс, волновали ощущения растягиваемого ожидания. Раз! -- и под ногами нечаянный проблеск -словно крупинка золота в промывочном лотке. С восторгом нагибаешься, поднимаешь. Иногда -- красивый камушек, иногда пластмассового солдатика, иногда (что и вовсе пиратское счастье!) -какое-нибудь утерянное украшение. Брошка ли, колечко -- все, как правило, простенькое, слегка попорченное, но нам подобные находки представлялись сокровищем. И даже самым близким товарищам мы показывали найденное, не выпуская из рук. Вот и сейчас кроха того утонувшего в трясинах памяти чувства вновь колыхнулась внутри, на один-единственный миг превратила меня в прежнего мальчугана. Я вдруг увидел бездну деталей, которые давно перестал подмечать. Стеклышки, камни, округлые скорлупки фисташек, песчаные барханы, которые и впрямь становились барханами, если мысленно менялся масштаб и вы лилипутом опускались на эту жутковатую, абсолютно незнакомую землю. Притоптанная жухлая трава становилась зарослями джунглей, а лужицы талой воды превращались в озера с таящимися на дне рептилиями. А вон и первый абориген -- жучок, которому тоже явно не по себе. Потому что вокруг зима, а он отчего-то не спит, потому что знает, сколь огромное количество опасностей поджидает его всюду.
      Я подаюсь чуть вперед, замираю изваянием. Это уже подобие реинкарнации. Сторонним зрением отмечаю, что голова у меня неестественным образом скошена, глаза отсутствующие. Ни рук, ни ног я больше не ощущаю. Спокойно, Комаров! Без паники! Сначала разберись, где ты сейчас? В собственном теле или где-то возле этого семенящего мохнатыми лапками жучка?.. И почему ты один? Почему рядом нет лилипутки подруги?
      Мысль бьет словно током. Лилипутки подруги у меня действительно нет. Ушла. Еще вчера. Унесла свой изумрудный взор, предоставив возможность искать иные цвета. Например, бирюзовые, пыльно-серые, агатовые... Вздрогнув, я выпрямляюсь. Мужественно сжимаю кулаки.
      Что ж, и найду! Неужели не сумею? Порох-то ведь еще есть! А клин -- оно известно -- всегда лучше клином. И пять раз на турнике -- это вам не хухры-мухры!
      * * *
      Странно, но некоторые дамы носят очки на кончике носа. Помоему, вещь -- крайне неудобная, однако им, это неудобство, похоже, по вкусу. Одну из таких -- востроносенькую, с приятным чистым личиком -- я усматриваю в универмаге. Малиновые яркие губы, золотистые очечки, высокие итальянские ботфорты, шубка из чего-то загорело-пушистого. Но дело не в шубке, дело в ней. Что-то в дамочке определенно есть -- то ли стать, то ли походка. Особого увлечения не чувствую, но тут уж надо проявлять волю, где-то даже перешагивать через себя. А там уж на досуге рассмотрим повнимательнее.
      Девушка бабочкой порхает от прилавка к прилавку, хмурит лобик, шевелит губками, что-то про себя считает. Я безрассудно покупаю пакетик с ирисками, мало-помалу сокращаю дистанцию. Разумеется, ириски -- неважная наживка, но что уж есть...
      -- О, здорово! Ты как тут?
      Приходится отвлекаться. Это Гена. Свежий, сияющий, точь-в-точь как проспект Ленина в майские праздники. Коллега по прошлой работе, большой гурман по части криминальных романов. Вот и сейчас он пасется возле книжного прилавка.
      -- Видал, что пишут! "Охота на карпа", "Карп на крючке" -- не читал? Мощные книженции! И сценки попадаются интимные. То есть, ты знаешь, я не бабник. Просто интересуюсь... А вон, кстати, и продолжение на полке: "Карп атакует". Хочу взять, а денег нема. Но обязательно куплю. Вот только выдадут зарплату за октябрь -- и сразу!
      -- Какой октябрь? На дворе январь.
      -- У нас, понимаешь, такая система. Денег-то в стране нет, вот бригадир и объяснил. Положено мне, скажем, пятьсот выдать, а в наличке только сорок, вот их и крутят. Через месяц это уже сто, через два -- двести. Как сравняется с зарплатой, так и несут в кассу. Майдар тоже по телеку выступал, сказал, что иначе не получается. Реформы больно трудные... -- Гена с сожалением пересчитывает на ладони мелочевку. -- Всего-то рублика не хватает, добавишь?
      -- Ты мне без того тридцать должен.
      -- Так я ж их тоже кручу, наращиваю, так сказать.
      -- А-а... -- Я добавляю рублик на книгу, полтора на метро и три на сигареты. Гена воодушевленно вступает в контакт с продавщицей, и я, пользуясь моментом, скрываюсь с места событий. Дамочки в магазине уже нет, а на улице я обнаруживаю, что она не одна, а с кулечком мороженого и каким-то бритым, обряженным в черную кожу молодчиком. Красота ее подрастает еще на пару делений. Чужое -- оно всегда краше. И накатывает досада с непониманием. Ведь и впрямь большинство этих краль отчего-то тянутся к криминальным субъектам. То ли это определенная слепота смазливеньких существ, то ли нагрузка к красоте. Мол, красива, так получи в шефство трудного подростка. Живи с ним, терпи, завлекай светлыми помыслами, перевоспитывай.
      Данный "подросток" к светлому явно не тяготеет. Парочка откровенно ругается, и я навостряю слух.
      -- Нет, не хочу!
      -- С хрена ли не хочешь? -- молодчик цапает ее за руку, и мороженное летит на тротуар. Дамочка не из робких -- размахивается и бьет "подростка" по лицу. Он легко уклоняется, подставляя литое плечо, и в свою очередь без замаха задвигает ей в челюсть. Клацают красивые зубки, золотистые очечки отправляются вслед за мороженым.
      Все правильно. Рыцарские времена миновали. Эмансипация вытравила последние атавизмы. Я придвигаюсь ближе, во мне растет черное любопытство. Из-за чего сыр-бор? Из-за любви? Из-за мороженого? Может, она откусить не дала, а он обиделся?
      Паренек снова тянет девицу, она вырывается.
      -- Пусти, гад! Ну пожалуйста!..
      Мне чудится, что это ее "пожалуйста" обращено ко мне, и я почти ругаю дамочку. Масть паренька явно из разряда темных, с такими связываться себе дороже. Это Миклован их пачками расстреливал в румынских фильмах, но я-то не Миклован. Кроме того "подросток" вполне может знать тхык-вандо. Грозная это штучка -- тхык-вандо. Тхык -- и нет тебя! Самое разумное -- удалиться, но дамочка чуть ли не плачет, и по всему выходит, что сам погибай, а дурочку востроносую выручай. И на черта я выбрал именно ее?
      В коленях неприятная слабина, но я уже в паре шагов от молодчика. Собираюсь с духом. Что ж, как сказал Гена, и Карп порой атакует!.. Эффектно кладу руку на плечо "подростка".
      -- Эй, друган!..
      "Друган" оборачивается и сходу заправляет мне в лоб. Не разбираясь. Реакция у него отменная, и силушка тоже чувствуется. Но молодые умирают иногда, старики -- всегда, и уступать я не намерен. Руки сами выполняют необходимую операцию. Ширк в карман, ширк из кармана! Второй удар у "другана" не проходит. Тхык-вандо он, по счастью, не знает, и струя из газового баллона с шипением освежает его ряшку. Враг с воплем зажимает лицо в ладонях, прыгает в сторону, запинаясь за бордюр, падает. Очень удачно -- головой в металлическую урну. Бум! Урна, подрагивая, гудит маленьким колоколом, поверженный "подросток" вытягивается пластом.
      -- Вадик! Что с тобой, Вадик! -- девица бросается перед ним на колени. -- Ты что ему сделал, козел!
      Вот так! Я -- козел, а он уже Вадик. И личико у востроносой перекошено, тушь грязными подтеками на щеках. Глазки без очков крохотные, какие-то отсыревшие. С чего я взял, что она красавица? И голос такой мерзкий, писклявый. Может, и ей брызнуть за все попранное и содеянное? За развал Союза и за сожженный Гоголевский роман? Но я стискиваю зубы и, нагибаясь, трогаю кисть лежащего. Пульс на месте, да и сам поверженный потихоньку начинает оживать. Еще пара минут, и воспрянет жаждущим мести тореадором. Чтобы со шпагой -- и вновь на врага. А я не враг ему. И не друг. То есть и не друг, и не враг, а так. Потому и отхожу в сторону. Сначала за угол, потом через арку. Неспешной трусцой разминающегося спортсмена -до остановки, а там размеренным шагом в сторону городского музея. Все! Оторвался, следы запутал, хвост обрубил. А на душе сумятица и стыд. О, времена, о, нравы!.. Четырнадцатилетний мальчуган влюбляется в учительницу. Все вполне романтично. Еще одна история Ромео и Джульетты. Но -- итог!? Американцы сажают учительницу в тюрьму. Якобы за совращение малолетних. Изумительно, да? Это онто малолетний? Здоровенный оболтус, научившийся пить, курить и ширяться? Да наш Гайдар в четырнадцать лет полком командовал, маузером лютовал, шлепнуть запросто мог перед строем. Малолетних... Ханжеское время! Даже любить страшно. А уж драться - страшно вдвойне. Не дай Бог застукает милиция. От сумы да от тюрьмы окончательно перестали зарекаться. Вадик грозен сам по себе, но еще более грозными могут оказаться его возможные приятели. Стукни такого, а он возьмет и пожалуется браткам с папиком. Самое обычное дело. Мы тоже в детстве порой грешили: "Я вот брату скажу, он тебя в парту засунет...", "А мой папа придет и вон на ту веточку тебя забросит...". Но тех пап, и тех братьев мы не слишком боялись. В добро верили, в справедливость. Другое дело -- теперь. Братьев сменили братки, а пап -- папики. И увы, с ними мы изначально в разных весовых категориях. А носить "Узи" и отстреливаться нам почему-то не разрешают. Они плохие -- им можно, мы хорошие -- нам нельзя. Впрочем, наверное, правильно, что нельзя. Ох, и настреляли бы мы народишку! Даже из самых хороших побуждений. Потому как -сколько же кругом чужих людей! Востроносых и не очень, бритых, с цепями, с волкодавами на поводках, свирепых, как контролеры в поездах и троллейбусах!.. Нет, нельзя нам выдавать "Узи". Определенно нельзя...
      Снова магазин. Теплый, чистый, без тараканов. Теле-видео-аудио... Лопочут шеренги экранов. Добрая половина -- в унисон и об одном. Знакомая передача. Кажется, "Человек в каске". Сутулящийся диктор прозорливо взирает на сидящего в кресле.
      -- Ммм... А все-таки признайтесь, Америка -- страна исключительная. Я там был, мне понравилось, а вам?
      -- Ну, в общем ничего. Полицейские с револьверами ходят. У прохожих сплошь валюта на руках.
      -- Но там ведь и конституция, даже два океана.
      -- Ну да. Тихий и этот, как его...
      -- Атлантический?
      -- Ну, в общем...
      -- А еще? Что еще вы бы хотели нам рассказать?
      -- Я?.. Ах, да. Я, как представитель структуры власти, вот чего пришел сюда. Америка, Европа -- ладно, это все командировки, запарило уже. Я не понимаю другого, почему народ нас ругает. Газеты, анекдоты, то-се... Мы ведь тоже хотим жить. Некоторые из нас даже что-то делают. В смысле -- хорошее для тех, кто внизу.
      -- Вы шутите?
      -- Зуб даю! В смысле, значит, отвечаю. Есть такие. То есть я чо хочу сказать. Я такой же, как все. Зачем мне завидовать? Мог бы, кстати, и дворником работать. А чего? Свежий воздух, сплошная физика. Не то что у меня. Постоянно в "мерсаке", в офисах, в самолете. Для живота опять же полезно. В смысле, значит, когда с метлой...
      А слева на экране тетеньки и дяденьки угадывают с трех нот мелодии. Толпящиеся у телеэкрана посетители магазина переживают вслух, опережая друг дружку, подсказывают телеучастникам ответы.
      -- Ну, дубье! Это ж "Остров невезения"! Да остров же! Миронов еще поет! Тьфу!..
      -- Утесова называй! Утесова! Вот, дура! Ничего не знает!..
      Мимо меня с багровым от возмущения лицом протискивается толстяк в дубленке. Он знает все и про все и потому не в силах больше смотреть. Люди на экране способны довести его до инсульта.
      А справа человек в каске продолжает обиженно лопотать:
      -- ..В свете вышеупомянутого пренцендента я бы хотел сказать нижеследующее...
      Слово "прецедент" столь упорно произносится через лишнее "н", что время от времени я начинаю сомневаться, да правильно ли меня учили? Заглядывая в словарь, убеждаюсь: вроде правильно. Включаю телевизор, а там опять "пренцендент". Не значит ли это, что правда в одном отдельно взятом уме и сердце -- уже вроде как и не правда? И причем здесь словари, если все говорят иначе? Следовательно словарь устарел, надо подправить, сноску сделать на полях, а в школах училкам подсказать, чтобы не морочили зря головы. В конце концов и в хваленой Америке треть населения практически неграмотна. Но живут ведь!..
      Бац! На телеэкране снова реклама, пора уходить и мне. Следом за багроволицым. Я разворачиваюсь, и в спину несется бодрое, торопливое:
      -- ..Многочисленные эксперименты показали, что обычной пасты хватает лишь на половину зубов, при этом зубы выкрашиваются, теряют блеск, покрываются пятнами, заболевают кариесом. Наша паста лечит и чистит все! Зубы, раковины, холодильники, бамперы грузовых машин...
      -- И еще остается на полотенце родимой, на скважину соседа... -бормочу я бессмысленно.
      -- Лучше дай на поллитра, -- умоляет попрошайка на крыльце. я ничего не отвечаю. Интересно, что бы подумал Клод Эмиль Жан Батист Литр, когда услышал, как коверкают его фамилию.
      Поллитра... Почти культовое словцо. И для меня, между прочим, могло бы таким стать, будь у меня иное ДНК. А что? Очень просто. И не было бы тогда никакой Маришки, и не шуровал бы я курсором по экрану монитора. Жил бы давно в какой-нибудь неблагоустроенной канаве, одевался бы в сто одежек, корешился бы с коллегами в канализационных тоннелях. Кругом темно, крысы, трубы, а у нас праздник. Новый год под журчание фикалиевых вод. Поднимаем смуглые от грязи стопарики, желаем, чтобы всем и за все. Опрокидываем в черные рты, и лица у нас розовеют, в сердцах появляется радость. Еще по одной, и жизнь приобретает вполне приятные очертания. Подумаешь, трубы! В крысу вон можно и бутылкой, зато мы не буржуи какие, и братство наше самое искреннее на свете. Шмыгая обрубками носов, мы рассказываем друг дружке свои истории. И что примечательно, рядовых среди нас нет и быть не может. Все мы бывшие доктора наук, прокуроры и мастера спорта международного класса. Вот тот щуплый, который в крысу с первого раза попал, про Уимблдон рассказывает. Как делал всех одной левой, а после вытачивал на ракетке зарубки. Потом, конечно, слава, виллы, доллары, вечерние возлияния. Постепенно привык. А тот толстяк, что собирает за день больше всех бутылок, когда-то был знаменитым математиком, пару формул открыл, преподавал геометрию в Гарварде. Говорит, тупее тамошних студентов только ихние же пэтэушники. Любой наш троечник там прима. Потому как Россия -- это Россия, а Гарвард -- жуткое место. В классах -- дым коромыслом, на партах в бильярд играют, тут же при всех ширевом балуются, мальчики мальчиков взасос целуют. Свобода нравов, так ее перетак! Полицейские, само собой, наезжают трижды в день. Драчунов растаскивать, трупы в коридорах прибрать, раненых до реанимации подбросить. А шмон у капиталистов запрещен, потому как нарушение прав. И ушлые студентики чего только в карманах не носят. И ножи, и кастеты, и рогатки. Там и рогатки, слышь-ка, не как у нас. Мы-то сами из веток выстругивали, резину докторскую приматывали, кармашек для камней вырезали. А за кордоном все исключительно заводского изготовления -- прицел, резина и шарики из особой стали. Как даст ученичок такой пулькой -- раму деревянную влет прошивает. Но за оружие все равно не считается. Бедной профессуре выдавали мелкокалиберную артиллерию -- револьверы, пистолетики разные. Математик в калибре кое-что смыслил -- сразу себе "Калашников" попросил. Не дали. Объяснили, что с "Калашниковым" можно только доцентам. Он разобиделся и выпил. Потом еще раз -- вместе со студентами в библиотеке. А дальше пошло-поехало...
      Что и говорить, люди здесь сплошь именитые, да и сам я -- человек далеко не последний. В прошлом -- директор НИИ, лауреат Букера и чего-то там еще на букву "Хе". Имел изобретения, рационализаторские предложения, по вечерам удачно халтурил сторожем за полоклада. В общем -- славно жил. Припеваючи. Или кто не верит?.. Что за вопрос! Разумеется, верят. Безоговорочно. И оттого сидеть среди канализационных труб -- особенно гордо. Закуска -- без вкуса, зато ощущаема пальцами. Хватаешь -- и в рот. В груди жаркие джунгли, соловьи. Песни наружу рвутся, а эхо тут знатное. Поем и понимаем: не хуже Шаляпиных... Не-е-ет!Мы вам не дурно пахнущие бомжики, мы -сломленные богатыри, в прошлом герои и новаторы, умельцы на все руки, отцы счастливых семейств. И все бы ничего, но время... Время -наш главный враг. Все идет и катится, как шар. Строго под гору. И будущего нет. Совсем. Потому и ваяем собственное прошлое. Как хотим, как умеем. Создаем фазенды, дворцы и китайские терема, крыши подпираем колоннами, возле парадных размещаем охрану. Небо строго в голубой цвет, леса и долины -- в зеленый. И рыбы в убежавшем времечке у нас ого-го-го сколько, и люди добрее, а трубы не дымят, потому что вовремя выдают пенсию. Сказка, а не жизнь! Не было бы нас, историки давно бы такого понаписали, что все кругом поперевешались. Но не позволим! Встанем грудью и заслоним! Потому что было! И у нас тоже что-то когда-то было...
      * * *
      Небо -- нараспашку, горизонты упрятаны за деревянными трибунами. Я на центральном стадионе. Ноги привели, не спрашивая команд и разрешения. Впрочем, загадок тут особых нет, дорожка -знакомая, мы частенько забредали сюда с Маришкой. Позагорать, когда никто не видит, попрыгать в яму с песком, вволю помахать теннисными ракетками. Но нынче не позагораешь. Да и вид стадиона крайне неопрятен. Две трети скамеек сожжены, тут и там выглядывающий из талого снега мусор. Вместо синиц и воробьев -смуглое племя воронов, по земле вьются какие-то лохматые кабели, все во власти молодых ватаг. Одни ползают по электронному табло, выкручивая уцелевшие лампочки, другие гоняют по снегу в футбол. И еще одно веяние времени: традиционные парочки вытеснены тройственными союзами. В качестве планеты -- парень, в спутницах -пара размалеванных пигалиц, чуть реже наблюдаются иные расклады. Ничего не попишешь, новые времена, новые отношения.
      По гаревой дорожке бредет пьяненький милиционер. Ростику крохотного -- что называется "метр с кепкой". Резиновая дубинка волочится по земле, однако походка -- царственная, хозяйская. Стадион -- его нынешний боевой пост. Веселящаяся шантрапа поглядывает на блюстителя с веселым недоумением. Вот страшно-то!..
      Наклонившись, черпаю в пригоршню липкий снег, катаю в крепкий ком. Шлеп! И мимо столба. Да я в него и не целился. Вообще никуда не целился... Невдалеке от меня дети с азартом раскладывают костерок, вкатывают в него автомобильную шину. То-то будет дыма! Самые сметливые незаметно подкладывают в огонь капсюли, проворно отбегают. Треск, грохот, хохот. Что ж, дети -- это наше завтра. Возможно, они и есть мое будущее? Согласно тому же гороскопу? Может, и так...
      Становится зябко, кажется, и ноги совсем промокли. Бреду к выходу, спотыкаюсь о какие-то камни, балансирую руками на краю свеженьких траншей. Надо бы глядеть в оба, но глядеть хочется совсем в иную сторону -- настолько иную, что одним прыжком я перемахиваю через широченный провал, бодро взбираюсь по глинистому склону. На чудом уцелевшей скамеечке стройная фигурка. Девушка в профиль. Одна-одинешенька. И личико как раз в моем вкусе. Жаль, что именно тогда, когда сил уже нет. Ни на чарующую мимику, ни на обольстительные беседы. День на исходе, праздничный шарик -- не больше яблока и весь в старческих морщинках. Вышел воздух. Иссяк. Просто приближаюсь и сажусь рядом.
      -- Здравствуй.
      -- Привет.
      Голос девушки сух, однако особого отвращения не чувствуется.
      -- Весь день тебя искал. Честно-честно.
      -- Меня?
      -- Конечно, -- я чуть придвигаюсь и кладу голову ей на колени. -Столько кругом женщин, ты не поверишь! -- и все чужие.
      -- Да ну?
      -- Наверное, я уже никого не смогу полюбить. Я дурак и однолюб.
      -- Ну да?
      Она не говорит, она просто переставляет слова: "ну да", "да ну", но мне и этого достаточно.
      -- Да, однолюб, и в этом, если хочешь знать, моя трагедия.
      -- Хочу, -- Маришка гладит меня по голове, тихо добавляет: -- И моя, наверное, тоже.
      Я закрываю глаза и вижу жучка, оказавшегося вдруг на кончике былинки посреди зимы. Вот где тоска-то! И хорошо, что жучки этого не понимают. Или все-таки понимают?
      Так или иначе, но гороскоп сулил встречу, и встреча состоялась. Именно сегодня и именно с будущим. Был жучок, да весь вышел. И в канализационных катакомбах мне, видимо, не жить, бирюзовые глаза не целовать. Мое будущее -- вот оно, рядом. В вязаной шапочке, с чуть надутыми губами.
      А завтра... Завтра гороскоп обещал мне финансовую удачу, внимание близких и отличное самочувствие. Прямо с самого утра. Но я не обольщаюсь. Слишком уж жирно. Наверняка заработаю острое респираторное заболевание, Маришка сготовит селедку под шубой, и кто-нибудь ласково попросит в долг. И пусть. Что с того, если это только завтра, а пока, слава Богу, еще сегодня.
      г. Екатеринбург, 1998 г.
      ОСТРОВА В ОКЕАНЕ
      -- Люди обязаны быть сомножествами, понимаешь?
      -- Какими еще сомножествами?
      -- Ты геометрию помнишь? В школе должна была проходить.
      -- Наверное, проходила.
      -- Ну вот. Тогда рисую. Это одно множество точек, а это другое. -Герман карандашом изображает на вырванном из тетради листе пару овалов. -- Видишь? Сомножествами они станут, если будет соприкосновение. То есть часть точек окажется принадлежащей обоим множествам.
      -- Это у тебя какие-то облака, а не множества.
      -- А что такое облако? Тоже множество точек.
      -- Почему точек?
      -- Тьфу ты!.. Я ведь условно говорю. Ус-лов-но! Множеством что угодно можно назвать. Вот ты, к примеру, тоже множество. И я множество. Если бы мы были сомножествами, у нас нашлись бы общие интересы, общие темы.
      -- А у нас их нет?
      -- У нас их мало.
      -- Почему?
      -- Откуда я знаю, -- голос у Германа расстроенный. -- Я из кожи вон лезу, чтобы как-то все склеить. Жизнь нужно связывать, понимаешь? Узелками. Я к тебе петельки выпускаю, ты встречные должна выпускать. Вот и свяжем семейный свитер.
      -- Свитер?
      -- Ну, не свитер, -- что-нибудь другое. Не в этом дело. Это я к примеру говорю. Образно.
      Ирина, не отрываясь, смотрит на него. Глаза у нее красные, чуть поблескивающие, и Герман старается в них не глядеть.
      -- Сама посуди. Даже сейчас я говорю и говорю, а ты молчишь. Я трачу энергию, а взамен ничего не получаю.
      -- Можно мне в душ? -- Ирина порывисто поднимается.
      Герман хмуро кивает. Шуршат удаляющиеся шаги, шумит вода в ванной. Вот и потолковали. Муж и жена. Вчерашние студенты, сегодняшние инженеры. Два абсолютно разных человека.
      Пройдясь по комнате, он наугад берет с полки книгу, раскрывает на середине. Что-то полудетское -- из обычного Иркиного репертуара. Он кривит губы. Ну как такое можно читать? Ей ведь все-таки не десять лет. И даже не шестнадцать... Пальцы листают страницы. Шрифт крупный, сочный, как зрелые ягоды смородины. Начальные буквы стилизованы под зверей. Вместо "О" -- какая-то узорчатая черепаха, вместо "К" -- огромный олень. Рога оплетены узорчатыми бантами, шерсть золотистая, в кудельках, как у кавказского барашка.
      Герман кладет книгу на место, яростно растирает лоб. На секунду прислушивается. Но из-за шума воды ничего не слышно. Интересно, плачет она или нет? Наверное, плачет. Ее нельзя ругать, ее можно только хвалить. Есть такой сорт людей. Люди-цветы. Когда вокруг тепло -- расцветают, когда пасмурно -- скукоживаются и погибают. С ними хорошо праздновать и плохо бедовать. Такая вот распрекрасная дилемма. Но ведь радоваться вечно нельзя, жизнь -- это будни, преимущественно серые, как правило нудные, изредка розовые. И каждый день с семи утра, с нервотрепкой на работе, с чугунной головой по возвращению. А праздники -- они потому и праздники, что иногда и не часто.
      Герман тянет себя за левое ухо. Оно у него чуть меньше правого. Он это заметил еще в детстве, тогда же и решил исправить положение жестокими манипуляциями. Увы, положения исправить не удалось, но привычка дергать себя за ухо осталась. Но это ладно, ухо -- не глаз, его и ваткой в случае чего заткнуть можно, вот у Ирины действительно проблема. Собственную судьбу, людей, весь мир она процеживает через глаза. И радуется глазами, и скучает, и горюет. Верно, из-за глаз он ее и полюбил. Жуткое дело -- глаза козы или барашка. Самые красивые глаза -- у детей и жирафов. У Ирины глаза так и остались детскими. По сию пору, вопреки всем встречным течениям. Хотя она и плавать-то толком не умеет. Озера, моря любит, а плавать вот не выучилась. Зато глаза у нее, как у ребенка. Доброго и доверчивого. Иногда Герман просит ее улыбнуться. Особенным образом -- без помощи губ и иной мимики. Если настроение у Ирины подходящее, она соглашается. А он глядит и тоже на какие-то секунды превращается в ребенка, которому показывают удивительный фокус. И не понять, как это ей удается. Рот -- неподвижен, лицо серьезно, и вдруг -- раз! Ресницы дрогнули, от глаз протянулись легкие лучики, зрачки засияли, разливая по радужке игривые всполохи. Закрой лицо шалью, оставь только глаза, и все равно поймешь: улыбается. Он и поцеловал ее первый раз -- не в губы, не в щечку, а именно в глаза...
      Осторожно Герман крадется в прихожую, замирает рядом с дверью в ванную. Но вода бурлит и ничего не слышно. Может, и хорошо, что не слышно. Разве можно подслушивать?..
      Устыдившись собственного поведения, он возвращается в комнату. Быстро раздевшись, укладывается спать. Лучшее лекарство от стресса - сон.
      А она уже не плачет. Ванна -- не океан и не море, чтобы ее подсаливать слезами. Обида прошла, анаконда, обвившая грудную клетку тугими кольцами, задремала, расслабив ленточные мускулы. Теперь можно дышать, можно вновь любоваться миром. Мир для того ведь и создан, разве нет?..
      Вода гремит подобием крохотного водопада. Мореплаватели прикладывают к глазам козырьки ладоней, спешно отворачивают в сторону. Крышка от мыльницы, самонадеянный дредноут, неосторожно приближается к мощной струе и тут же идет ко дну. Даже в этом небольшом водоеме жизнь подчас сурова. Ужас теснит красоту, и последней непросто выйти в победители. Но она все-таки выходит.
      Ирина быстро достает со дна утопленную мыльницу, водружает в док -- плетеную корзинку, в компанию к куску пемзы и свернутой в клубок мочалке. Все члены экипажа спасены -- лишь чуточку хлебнули воды, ошарашено озираются, не веря в столь чудесное избавление. А Ирина занята уже другим. Ладонь с шампунью она подставляет под струю водопада, и ванна быстро заполняется пеной. Пузырчатая масса искрится под стоваттными лучами, снежными холмами лепится к согнутым ногам. Точно два острова колени торчат из воды, вокруг каждого кружевное белое жабо. Вот так и они с Германом. И никакие они не множества, они -- острова. Он -- остров, и она -- остров. А между ними широкая полоса воды. Пролив Лаперуза. Можно пускать друг к другу кораблики, обмениваться световыми сигналами и не более того.
      Ладонями она гонит волны, поднимает маленькую бурю. Ничего не меняется, лишь пены чуть прибывает, а колени становятся блестящими, точно лысины стареньких вельмож из чеховских кинолент. Настенное зеркало покрывает антарктический туман. Оно ничего уже не отражает, оно -- само по себе. Если чуть прищуриться, можно увидеть в нем самые причудливые фигуры. Некоторые из них даже способны передвигаться. Но сегодня смотреть в зеркало не хочется. Из головы не выходят слова Германа о сомножествах. Видимо, в чем-то он прав. Они соприкасаются каждый день, а общих точек у них почему-то нет. Семейный свитер вязать не получается, и длинное, дремлющее на груди тело анаконды, вновь начинает пробуждаться.
      Ирина разгоняет пену и глядит на собственное тело. Еще одно из сотен крохотных "дежа вю". Смешно, но когда-то она искренне любовалась своим телом, почти восхищалась, наперед предчувствуя восторг того, кому все это достанется. Каким счастливцем представлялся плывущий к ней под алыми парусами герой. Он пребывал еще в пути, но за мужество и терпение, за жестокие шторма ему уже готовили щедрый приз. Везунчик, он даже не представлял -какой! Не смел надеяться, что приз этот будет носить на руках. Бережно, трепетно, всю свою жизнь. Глупая, наивная дурочка...
      Ирина колышет воду, и вместе с ней колышутся очертания ее утонувшего тела. Ноги сливаются в единое целое, и вот она уже русалка. Красивая, сильная, волею судьбы упакованная в эмалированную ванну.
      Ирина выбирается из воды, выдергивает из слива пробку. Обмотавшись полотенцем, выскальзывает в коридор.
      Еще светло, но Герман, конечно, уже спит. Он всегда быстро засыпает, когда расстроен. Своеобразная защита организма от обид, от ежедневной инфляции. У нее так не получается, у нее все наоборот. Стресс вызывает бессонницу, и она бродит кругами по комнате, как дремлющий одним полушарием дельфин. Дельфинам нельзя спать. Они дышут воздухом. Если заснут, могут утонуть и никогда больше не проснуться. Поэтому, бедные, они только дремлют. То левым полушарием, то правым. И плавают попеременно -- то по часовой стрелке, то против.
      Ирина приближается к окну. За ним двор с тополями и редкой сиренью. Сирень каждую весну обламывают на букеты, и потому тополиного пуха все больше, а сиреневого цвета все меньше. Скоро букеты будет делать не из чего, тогда, наверное, возьмутся за тополя.
      Налетает ветер, полиэтиленовый пакет раздутым шариком поднимается ввысь и застревает в ветвях. Мимо по тротуару бредут трое: с багровым лицом мужчина, за ним женщина с авоськами, на отдалении зареванный карапуз. Еще одна семья. Еще три острова в океане...
      Ирина вспоминает, что так, кажется, назывался какой-то роман у Хэмингуэя. Герман любит Хэмингуэя, а она нет. Хэмингуэй ходил смотреть бой быков, радовался крови. Она такие вещи не переносит. Но роман такой у него точно был. Что-то и где-то она об этом слышала.
      Ирина отходит от окна и не сразу отыскивает в шкафу нужную книгу. Забираясь с ногами в кресло, включает торшер и начинает читать "Острова в океане". Ей чудится, что монолог Германа будет продолжен, что-то важное она наконец откроет и поймет, но, увы, книга совсем о другом. Чужая война, столь не похожая на нашу, -сытая, с дорогими напитками и непременными сигарами, -совершенно не задевает. Ирине становится скучно, она листает быстрее. Сначала к середине, а потом и к концу. Увы, книга и впрямь о чужом, постороннем, непонятном.
      Она со вздохом откладывает пухлый томик, накинув на ноги плед, задумывается. Проходит минута, другая, и Ирина ловит себя на том, что улыбается. Ей снова становится хорошо. Беспричинно и потому особенно остро. Возможно, и Герману сейчас хорошо. Он спит и отдыхает во сне от нее. Может быть, играет с друзьями в футбол. Ноги его чуть подергиваются, наверное, он каждую минуту забивает голы. Она смотрит в пустоту, а за тюлевой занавеской, точно на театральной сцене, одно за другим зажигаются окна противоположного здания. Это безумно красиво. Артисты возвращаются с работы домой, наскоро гримируются и начинают играть главную роль своей жизни. К островам приделывают моторчики, в землю вкапывают мачты с парусами, кто-то пытается засыпать проливы щебнем и глиной, кто-то строит плоты и паромы. Как обычно у кого-то получается, у кого-то не очень. Островам в океане сложно перемещаться. Они как зубы корнями уходят в далекое дно, и десна держат крепко. Очень и очень крепко. А у Хэмингуэя почему-то про это ничего не сказано. А жаль. Название такое хорошее. Грустное...
      г. Екатеринбург, 1996 г.
      Михаил Бару.
      Экклезиазмы
      Стихи, фразы, выражения и просто слова (1989 -- 1999)
      ИЗ КНИГИ "ВЕРБЛЮЗ"
      Осень
      (обрывок)
      ... чуть горьковатый запах прелых листьев,
      которые взметает толстый дворник
      с свирепым выражением лица
      под сдвинутым на лоб засаленным треухом,
      с цыгаркой измусоленной в зубах,
      кривых и длинных, словно ятаганы
      жестоких и турецких янычар,
      берущих приступом славянское селенье
      в поры, когда уж мирный хлебопашец,
      собрав свой небогатый урожай ,
      играет свадьбы, водку пьет и веселится,
      и парни бойкие смущают молодух
      частушками уж больно озорными,
      и в лес с лукошками уходят поутру,
      чтоб бегать друг за дружкой, целоваться,
      вдыхая полной грудью прелых листьев
      чуть горьковатый и прощальный запах...
      ***
      Как хорошо, где нету нас!
      Там есть кокос и ананас,
      Там завсегда играет джаз,
      Большой ассортимент колбас,
      (И с подогревом унитаз),
      Вино и женщины там - класс!
      Там, что ни чувство - то экстаз!
      Всему там радуется глаз
      Лишь потому, что нету нас!
      ***
      ... сотрудник неподкупного ГАИ,
      тянущий длань бездонную за взяткой
      в раздолбанный и гязный "БМВ",
      с дешевой проституткой на сиденье,
      готовой полюбить за кружку пива,
      лишь только бы ей справиться с похмельем
      после вчерашней дружеской попойки
      с ребятами из фирмы "ХренИнвест"...
      ***
      Все короче радости, все длинней печали,
      Неужели это нам черти накачали?
      Неужели все это перст слепой Судьбы?
      Или же последствия классовой борьбы?
      ***
      Перечитывая "Евгения Онегина"
      ...И вот уже трещат морозы,
      К ОВИРу очередь длинней...
      Читатель ждет уж рифмы "розы"
      Напрасно. Рифма-то - "еврей".
      ***
      Психологическая разминка
      Представьте себе каракатицу,
      Одетую в синее платьице;
      Представьте себе тараканов
      Небритых, без галстуков, пьяных;
      Представьте семью аллигаторов
      Ударников и агитаторов;
      Представьте себе канарейку,
      Купившую с рук телогрейку;
      Представьте себе альбатроса,
      Сдающего членские взносы...
      Представив, что взносы уплачены,
      Потрогайте лоб - не горячий ли?
      ***
      В голове поздний вечер... Под черепом,
      Вдоль извилистых тропок подкорки,
      Гаснет свет, опускаются шторки
      Мысли лезут под кочки и в норки.
      Встрепенулись слепые инстинкты,
      Просыпается страх темноты,
      На мелькающих мрачных картинках
      Черти, женщины-вамп и коты.
      Где-то бродят шальные мыслишки
      Нет, не то чтобы мысли всерьез:
      О шампанском, соседке, картишках...
      Вдруг пропали - проклятый склероз!
      ***
      Один молодой крокодил
      По берегу Волги бродил.
      Бродил и мучительно думал:
      Ну как я сюда угодил?
      ***
      Жил-был мусульманин в Рабате,
      Он спал на двухспальной кровати,
      А жены его возмущались
      Они на ней не помещались!
      ***
      Жил в Киеве некий профессор
      Вампир, вурдалак и агрессор,
      Обжора, любитель спиртного
      А ну его к черту такого!
      ***
      Один безобразный мужчина
      Искал для попойки причину,
      Но повод нигде не виднелся
      Тогда он со злости объелся.
      ***
      Гражданин по фамилии Фиш
      Уехал сегодня в Париж,
      Он взял три билета обратно,
      Но нас не обманешь - шалишь!
      ***
      Три стихотворения о любви
      Жила-была девушка Катя,
      Любившая новые платья,
      И знавшая толк в шоколаде...
      Живущая нынче в Канаде.
      ***
      Жила-была девушка Оля,
      Любившая юношу Колю,
      Любившая юношу Толю,
      Любившая юношу Пашу,
      Любившая юношу Сашу...
      За деньги. И только не "наши".
      ***
      Жила-была девушка Маша,
      Любившая манную кашу
      И овощные салаты...
      За несколько дней до зарплаты.
      ***
      Клиническое
      Как хорошо
      Билет разорвать до Нью-Йорка,
      Выбросить визу,
      Остаться навеки с тобою
      Родная моя сторона!
      ***
      Печальное
      Предприниматель
      Плачет, зубами плюется
      Рэкетир приходил...
      ***
      Парламентское
      Депутаты кричат,
      С грязью мешая друг дружку
      В буфет почему не идут?
      ***
      Общественная столовая
      Тарелки скользкие,
      Визгливая и толстая кассирша,
      Измятая салфеточка в стакане.
      ***
      Мужчины зимой на автобусной остановке
      Стоящие, курящие, плюющие,
      Дороги и Россию матерящие,
      Хотящие согреться алкоголем.
      ***
      Тинэйджеры
      Дешевое вино и легкий джаз,
      Подружка голенастая в бикини,
      Родители, пришедшие некстати.
      ***
      Крепко задумавшись
      От суеты отрешась, предаюсь размышленьям глубоким
      Перст указательный в недра ноздри устремив...
      ***
      Перед зарплатой ощупываю свой кошелек
      Исхудал... так, что стенки срослись отделений,
      Горстка меди звенит лишь беспечно и громко.
      ***
      Перечитывая материалы 25-ого съезда КПСС
      Слышу кряхтенье и чмоканье путаной речи,
      Тень пятизвездного старца чую смущенной душой.
      ***
      На вечную тему
      Что наша жизнь?...
      В грязи и на коленях,
      Зубами скрежеща и проклиная всех,
      В плену у глупости и лени,
      Опутан сетью ложных мнений,
      Во власти чьих-то настроений,
      В абракадабрах рассуждений,
      (Но про себя уверен -- гений) -
      Влачишь свой первородный грех.
      ***
      Один молодой богомол
      Решил не вступать в комсомол -
      Господь не велел насекомым
      Ходить по обкомам-горкомам.
      ***
      Камчатская идиллия
      На полуострове Камчатка
      Не ходят в шляпах и перчатках,
      Не знают пудры и духов,
      Больших и маленьких грехов -
      А спят до третьих петухов
      В тени камчатских лопухов.
      ***
      Рассматривая надпись "Общепит" на тарелке
      С грустью гляжу я
      На полуистертые буквы -
      Где теперь общество то?...
      ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
      ? Сломал ногу подпрыгивая от радости
      ? Был вооружен -- держал хвост пистолетом
      ? Все течет и, в конечном счете, вытекает.
      ? Два клопа дерущихся до последней капли крови
      ? Диабетик тайно смотрящий сладкие сны
      ? Из обвинительного акта: принуждал к сожительству Пегаса
      ? Девиз: бороться, искать, найти и отдаваться!
      ? Насупил брови -- упал лицом в тарелку.
      ? Рационализатор -- наставленные рога сумел переделать в рога изобилия.
      ? Одеколон был так дешев, что волосы стояли дыбом от возмущения.
      ? Она была одинока, как почетная грамота среди денежных знаков.
      ? Все пошло трахом.
      ? Не хлебом едимым
      ? Больное видится на расстоянии
      ? Увидим - поживем
      ? Диалог: Оппозиция -- "Дайте эфир!"
      Власти -- "Без наркоза обойдетесь".
      ? Похотинец - рядовой армии сексуально озабоченных.
      ? Менталитет - высший милицейский командный состав.
      ? Синьор - человек посиневший от крика.
      ? Дублон - деревянный рубль.
      ? Жуир - человек, жующий "ириски".
      ? Компост - посткоммунизм.
      ? Маньяк - крепкий алкогольный напиток, приготовляемый из манный крупы.
      ? Бутылизм - болезненное, непреодолимое стремление к сбору стеклянной тары.
      ? Кастрат - кассир-растратчик.
      ? Полоумный - специалист по вопросам секса.
      ? Курдюк - гибрид курицы и индюка.
      ? Ментор - кричащий милиционер
      ? Патология - дурак с горячими ушами
      ? Бульк-терьер - собака алкоголик
      ? Рентген - ген рентабельности
      ? Прострация - элементарное переговорное устройство.
      ? Крупье - продавец бакалейного отдела магазина.
      ? Жабо - представитель сексуального меньшинства у жаб.
      ? Отомздить - дать взятку
      ? Аденоид - житель Адена
      ? Гениталитет
      ? Стерватозоид
      ? Эротроцит
      ? Лейбмотив
      ? Депутан
      ? Геможлобин
      ? Белькантор
      ? Бескрайняя плоть
      ? ПКиО "Гефсиманский"
      ? Статус ква
      ? Звездно-волосатый флаг
      ? Общество развитого антисемитизма
      ? Еврейский сын русского народа
      ? Дрожащая половина
      ИЗ КНИГИ "ВАЛЬПУРГЕНОВА НОЧЬ"
      ИЗ ЦИКЛА "ЭТОЙ ВЕСНОЙ"
      Этой весной
      Еще раньше грачей
      Прилетели веснушки,
      На носу и щеках
      Расселившись без спросу.
      * * *
      Лежу в постели, мучимый авитаминозом и ревматизмом,
      и слушаю, как после долгой, долгой зимы стучит по
      крыше первый весенний дождь
      Уже полузабытый шум дождя,
      Неясные и глупые мечты,
      И уж совсем невыполнимые желанья.
      * * *
      Весеннее половодье на Оке
      Как река разлилась!
      Из воды едва торчит
      Экскаватор брошенный.
      * * *
      Майским вечером на Оке
      Ленточкой тумана
      Над темной зеленью уж задремавших вод
      Поигрывает легкий ветерок ...
      * * *
      Гляди-ка, появился
      На старом, замшелом пне
      Молоденький листик-внучок.
      * * *
      В лесу на пикнике
      Намазал на хлеб
      Запах листвы молодой,
      И уплетаю...
      * * *
      В пригородном лесочке
      Куда ни пойдешь
      И в самом укромном углу
      Двуногих следы...
      * * *
      После проведенных выходных на огородном лоне
      в пору посадки картофеля
      Как славно отдохнул
      Ни рукой, ни ногой, даже пальцем
      Пошевелить не могу...
      * * *
      ИЗ ЦИКЛА "СКВОЗЬ АДЮЛЬТЕРНИИ К ЗВЕЗДАМ"
      Шелест юбок,
      Еще вчера незнакомых
      Командировка...
      * * *
      О, ненасытная!
      Уже наш старый диван
      Устал скрипеть!
      * * *
      О, экстаз любви...
      Как гром среди ясного неба
      Поворот ключа в замке.
      * * *
      Бретельки тонкий штрих
      Легко сотру рукой,
      Нетерпеливой, жадной ...
      * * *
      Просто нож в спину
      От губной помады
      Предательский след!
      * * *
      Ну, вылезли глаза!
      Навстречу декольте,
      Глубокому, как пропасть.
      * * *
      Боясь высоты
      Твоих ног бесконечных,
      Хватаюсь, за что попало...
      * * *
      Под утро вернувшись,
      Бесшумно ныряю в постель
      Точно клоп за обойный край...
      * * *
      Ничтожен и мал
      Сам себе я кажусь на просторах
      Необъятной твоей груди...
      * * *
      Ах, как хотелось быть
      Настойчивым и дерзким...
      Зачем же уступила ты так быстро?
      * * *
      Не сегодня
      Я буду с тобой, не сегодня...
      Не завтра ... Не буду.
      * * *
      Что сделать мне,
      Чтоб ты меня простила?
      Побитою собакой притворюсь!
      ИЗ ЦИКЛА "ЗА ОБЕ ЩЕКИ"
      В тарелке с борщом
      Горячим, наваристым,
      Сметанки сугробик истаял...
      * * *
      Как слюнки потекли!
      Шкворчит и истекает соком
      В духовке золотистый гусь.
      * * *
      Поужинал с аппетитом
      Нет, не уснуть мне
      Ворочаюсь с боку на бок,
      Словно медведь в берлоге...
      Лишним он был - это точно
      Девятый кусок пирога!
      * * *
      Вспоминая времена стройной молодости,
      с ненавистью смотрю на свой живот
      Вот он торчит, негодяй, растянув до предела подтяжки
      Как запасной парашют ... Так бы и дернул кольцо!
      * * *
      Вот и кончился пир
      Тот, что был на весь мир
      Разбрелись ненасытные гости,
      И остался в миру,
      Уцелев на пиру,
      Одинокий селедочный хвостик.
      ***
      ИЗ ЦИКЛА "КАК ХОРОШО..."
      Как хорошо,
      Разругавшись с женою и тещей,
      Плюнуть в сердцах
      И сказать себе тихо, но твердо:
      "Пусть я дурак - а умнее вас всех, вместе взятых!"
      * * *
      Как хорошо,
      Потихоньку подкравшись к начальству,
      Крикнуть истошно:
      "Ну, что?! Все тиранствуешь, старый садюга?!"
      И по-доброму так улыбнуться...
      * * *
      Как хорошо
      Загрустить на часок,
      Чтоб себя, дорогого,
      Утешать и жалеть,
      Всех вокруг и во всем обвиняя.
      * * *
      Как хорошо,
      Пробудившись с больной головою,
      Только подумать:
      "Ох, е! Щас помру, если..."
      А жена уже входит с рассолом.
      * * *
      Как хорошо,
      Когда точно прицелившись вилкой,
      С первого раза проткнешь
      Тот вертлявый опенок-пигмей,
      Что последним лежит на тарелке
      * * *
      Как хорошо,
      Когда наш поцелуй бесконечный
      В одночасье прервется,
      Да так, чтоб и ты не подумала: "рано",
      И чтоб я еще смог продохнуть...
      * * *
      Как хорошо
      Заглянуть за края ойкумены
      Пусть бы даже
      Той ойкуменой была бы
      Необъятная юбка жены...
      * * *
      Как хорошо
      Подрумяненный, сдобный сухарик
      В мед обмакнуть,
      И потом им хрустеть громко-громко,
      Запивая горячим чайком.
      * * *
      Как хорошо
      Среди торных и людных дорог
      Тропинку найти,
      И идти по ней долго-предолго...
      Без попутчиков, пусть и приятных.
      * * *
      Как хорошо,
      Утомившись курортным романом,
      Внезапно вернуться домой
      (В настроении "черная туча"),
      И дрожащей своей половине
      Учинить жесточайший допрос
      Со скандалом, с угрозами теще
      Чтоб, в конце-концов, как-то встряхнуться...
      * * *
      Ночью на шоссе, после дождя
      Глаза машин
      Над влажной чернотой асфальта...
      Туман... Настороженность...
      * * *
      Суицидальное
      На мокрой от пота ладони
      Россыпь таблеток мучительно-белых
      Так близко, так близко, так...
      * * *
      Как говоришь ты
      Красиво и убедительно...
      Можно подумать!
      * * *
      О, сколько радостей
      Имеем мы от детей наших!
      Нашим врагам...
      * * *
      Среди берез белых,
      Среди хлебов спелых
      Одинокий еврей...
      * * *
      Засмотрелся на полет спортивного самолета
      Расшалился-то как
      В синеве акварельной
      Стрекозлик железный.
      * * *
      После работы тупо уставился в телевизор
      Вождь толстомордый
      Вещает из ящика бодро
      Флаг ему в руки,
      А также и молот и серп,
      Но, впрочем, последним
      Уж лучше мерзавцу по яйцам!
      * * *
      Снегопад в последний день зимы
      Снег падает,
      Застенчивый и мокрый,
      Он может лишь растаять - не укрыть.
      * * *
      Снег падает
      Событие какое!
      Вот если б поднимался...
      * * *
      Как незаметно
      Подняла голову
      В теплой глубине
      Твоих ласковых глаз
      Гремучая змея.
      * * *
      Молоком и медом
      Стекают речи твои
      С языка твоего... раздвоенного.
      * * *
      Беззаботен и весел,
      С миллионом хотений
      Окольцован внезапно...
      Как же были недолги,
      Эти брачные игры!
      * * *
      Выбираясь из метро на поверхность в час пик
      В тесноте и в обиде,
      С решимостью мрачной
      Лососей, на нерест идущих.
      * * *
      Ты так хотел
      Увидеть правду голую
      Куда же ты?!
      * * *
      Не до хороших манер!
      Три воробья
      Возле хлебной корки.
      * * *
      По лицам друзей
      Одногодок
      Вдруг вижу - и я постарел...
      * * *
      После того, как зазвонил будильник
      Сквозь сладкую дрему
      Все чудится мне,
      Что я быстро бегу на работу,
      Ногами суча,
      Под пуховым своим одеялом.
      * * *
      Наблюдая провинциальную книготорговлю
      В магазинчике пыльном
      Есть сборнички местных поэтов
      Да их не берут отчего-то...
      * * *
      Ни с того, ни с сего
      Навалилась такая тоска...
      Паутина и мухи.
      * * *
      Этим вечером
      Буду - гусар и повеса.
      Коньяк и лимон.
      * * *
      Отчего это вдруг
      Стала жизнь хороша и легка?
      Неужели глупею?
      * * *
      Толстобрюхую муху
      В воздушном бою уничтожив,
      Стремительно уносится куда-то
      Голубенький бипланчик стрекозы.
      * * *
      Кузнечик зеленый,
      О чем ты кузнечишь?
      О зеленой, должно быть, тоске...
      * * *
      Пустая жизнь... и легкая при том,
      "Летящая как пух
      Из уст" безмозглого Эола...
      * * *
      Тонкий серп луны
      Над морем городских огней
      Едва заметен.
      * * *
      Просьба
      Пружинками усов своих пшеничных
      Ты щекочи меня, коварный,
      Щекочи...
      * * *
      А мы - все в положении телят...
      И наши бестолковые "макары"
      Никак в согласье не придут о том,
      Погнать ли нас маршрутом новым,
      Еще неведомым (и как всегда неверным),
      Или пустить, не мудрствуя лукаво,
      По кругу - порочному, зато уже
      Знакомому до боли ...
      * * *
      Первые капли дождя,
      Как виноградины
      Большие, сочные...
      * * *
      Задумался над грядкой молодого укропа
      Пушистые метелочки укропа
      Зеленые и нежные такие,
      Как девичьи мечты* до первой встречи
      С грубой прозой жизни,
      Их рвать-то совестно,
      А есть уж и подавно!
      * Нам возразят, что мечты девушек (равно как и юношей) могут быть только розовыми (на худой конец - голубыми), но уж никак не зелеными. Да, конечно, но вдруг это мечты мусульманских девушек?
      * * *
      Ветреным утром
      Сливки облаков
      Подлизывает с голубого
      Блюдца неба
      Лакомка-ветер
      * * *
      Экскурсия в Эрмитаже
      В "голландском" зале,
      Полиглот-еврей
      Щебечет что-то бойко по-японски
      Туристам-с-ноготок.
      * * *
      В пыльном углу
      Паучок хлопотливый
      Оплетает искусною сетью
      Забытый портрет вождя...
      * * *
      Весенним вечером
      Сидим с тобой вдвоем,
      Взыхая томно ...
      Честнее было бы
      Истошно замяукать!
      * * *
      Ласково веет
      Весной и свободой дыша
      Ветер в кармане...
      * * *
      Как хорошо
      Ученую книгу раскрыв,
      Обнаружить знакомые буквы
      И не то, чтобы семь или девять,
      А, как минимум, два-три десятка!
      * * *
      Как хорошо
      Из десятка любовных сонетов
      Выбрать один
      Пусть не длинный,
      Но крепкий и неутомимый!
      * * *
      Прелюдия
      Над темным, мрачным лесом
      Прищурила разбойный глаз луна...
      Уж полночь на подходе,
      И нож за голенищем
      Готов блеснуть в бестрепетной руке,
      И, кстати, путник бестолковый,
      Без провожатых, но с тяжелою сумой
      Все приближается...
      Со страху портя воздух очень громко
      Последнее -- напрасно, в темноте
      По звуку легче вычислять координаты...
      * * *
      Зарядили вдруг дожди
      В поле вязнет пахарь...
      Эх, вожди, наши вожди
      Шли бы вы все на...
      * * *
      Поутру проснувшись
      Какой же мощный замок,
      Который я построил в своих снах,
      Смогла разрушить ты,
      Всхрапнув всего лишь раз
      Над моим ухом...
      * * *
      Дождливым летним вечером на даче коротаю время, слушая шум дождя
      Сквозь шум дождя
      Тягуче и надрывно:
      Нажра-а-лся га-ад!
      Сосед домой пришел...
      * * *
      Как хорошо,
      Пробираясь меж партий и фракций,
      Не вступить ни в одну,
      И явиться домой
      Не испачкав ни брюк, ни ботинок.
      * * *
      Наблюдение
      Как ни взгляну
      На луну в безоблачном небе
      До чего же вульгарна!
      * * *
      Полнолуние
      Над крышей моего палаццо
      Многоквартирного
      Огромная лунища проплывает
      На бреющем...
      Не приведи Господь сорвется
      Палаццо всмятку, это точно...
      * * *
      Семь мраморных слоников
      Мал - мала - меньше
      На кружевной салфеточке стоят,
      Салфеточка лежит на тумбочке пузатой,
      А тумбочка на ножках-хромоножках
      Стоит у бабушки ...
      В таком далеком детстве,
      Которое отсюда не увидеть,
      как ни подпрыгивай...
      * * *
      В переулке глухом,
      Фонарный столб, настолько одинокий,
      Что рад даже собакам...
      * * *
      Возможности уходят не спросясь,
      Не говоря худого слова исчезают,
      И оставляют с носом (и с большим),
      Желания, вошедшие во вкус ...
      * * *
      Признания твои
      В жару приятно слушать
      От них мороз по коже...
      * * *
      Как оглушительна порою тишина,
      После боев, землетрясений и ... семейных неурядиц.
      * * *
      "Ужасный век, ужасные сердца"...
      Желудки, почки ... А уж камни в этих почках!
      * * *
      Ветви старой ели
      Усыпаны семейством воробьев
      Так много их и так они шумят
      Ни дать ни взять - живые
      И скандалящие шишки.
      * * *
      Ты хочешь мне помочь
      Сойти с ума? Не стоит,
      Я и сам прекрасно управляюсь...
      * * *
      Как я к твоим губам вытягивал свои!
      ... И вот теперь их не могу втянуть обратно.
      * * *
      ... тоскливый и протяжный крик
      мамаши, призывающей свое
      гулящее, великовозрастное чадо
      на цивилизованный ночлег,
      под сень родительского крова...
      * * *
      Как я хотел тебя!
      С каким упорством добивался!
      Таки добился... идиот несчастный!
      * * *
      Дачник усталый
      К дому ползет на карачках,
      Волоча за собой на тележке
      Урожай кабачков преогромных
      Счастливая улыбка на лице...
      * * *
      Как хорошо, когда антисемит,
      Всю жизнь борьбе отдавший с гидрой сионизма,
      Вдруг обнаружит в недрах родословной,
      Что его прабабка - Марфа Иванова
      Жена лейб-гвардии корнета Иванова,
      Чей старинный род идет от самого Ивана,
      Великого... короче, что прабабка
      В девичестве была (о, ужас!) - Шнеерзон,
      И дочерью папаши Шнеерзона,
      Чей старинный, идущий и процент берущий род,
      Всегда ссужал безденежных Иванов
      От малых до великих...
      * * *
      Приготовился пить пиво
      Как хорошо,
      Постучавши таранкой об стол,
      Пену обильную сдуть,
      И потом замереть на мгновенье,
      Перед первым, огромным глотком...
      * * *
      Перед грозой
      Эскадра черных туч
      Построилась в порядки боевые
      И ожидает молнии сигнальной...
      * * *
      Такая жарища
      Мозги набекрень ... От солнца,
      Или от открытых блузок?
      * * *
      Валяюсь в траве
      Кто-то прополз по руке
      По своим насекомым делам...
      Очень короткая мысль
      Родилась, и сейчас же - обратно...
      Лень подкралась,
      Обняла, что-то шепчет,
      А, что - не понятно...
      Лень даже ухо раскрыть,
      И послушать...
      * * *
      Как хорошо,
      Когда фонарный столб,
      Который ты обнял, ища поддержки,
      Шепнет участливо: "Старик, не раскисай
      Еще пяток столбов - и, наконец-то, дома..."
      * * *
      Совсем вы поникли
      Под ветром осенним
      Астры-растрепки...
      ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК ? Каждый человек по-своему не понимает своего счастья. ? Никто не знает, что такое счастье и когда оно приходит, но каждый может сказать - его нет, или - вот оно уходит. ? Для одной женщины она имела слишком много достоинств - это и был ее единственный недостаток. ? Пессимистом легко быть в молодости - с годами это становится делать все труднее. ? Уединение как лекарство в сладкой оболочке: снаружи полижешь - сладко, а как раскусишь - так скулы сведет от кислоты и горечи одиночества. ? Уединение и одиночество - две стороны ленты Мебиуса ? Женщина - зеркало, в котором мужчина пытается разглядеть себя самого. Этот последний, перебегая от одного зеркала к другому, с упорством достойным лучшего применения, выискивает то, в котором отражался бы наиболее привлекательным для себя образом. Воистину несчастны те представительницы слабого пола, в отражении которых мужчина видит себя таким, каков он есть на самом деле. ? Общение с нужным человеком напоминает прием диетической пищи - пользу получить еще можно, удовольствие - почти никогда. ? Как часто, любовь означает не, собственно, любовь к кому-либо, а лишь ненависть ко всему остальному. В политике - это вообще правило. ? Отчего у нас все смешное начинается с грустного и им же заканчивается? ? Наш путь слишком самобытен, чтобы быть верным ? Осень - самое неизбежное время года. ? Сатисфикция ? Ad libidum ? Конкиста - киста у лошадей ? Россия не страна, но религия и, следовательно, - опиум для народа, ее населяющего. ? Что ни гора - то Голгофа, что ни ноша - то крест, и, в добавок ко всему, прорва Агасферов, не дающих передохнуть в пути. ? Глупо не прислушиваться к голосу разума, но еще глупее делать это постоянно. ? Подслушивал голос чужого разума. ? Бифштекс с кровью второй группы. ? Женщина по имени Агасфера. ? Антрекошка - жена антрекота. ? Сарданапалм ? Признания в любви часто напоминают сигналы точного времени - они действительны только в момент их произнесения. ? Чем сердце успокоится? - Валокордином. ? "Иных уж нет", а некоторых как-будто и вовсе не было. ? Почему полезные надписи, указатели и проч. быстро ветшают, ломаются и приходят в негодность, как бы их не ремонтировали, а неприличные слова (как бы их не замазывали) проступают на заборах и стенах с настойчивостью "mane, thekel, fares"? ? Под внешностью Приама в нем проглядывал Приап. ? Если все время держать нос по ветру, можно заработать насморк ? Тараканы шуршали за обоями грустно, как опавшие листья. ? Жил пропиваючи. ? Приговор дороже денег. ? Женский эротический журнал "Недра" ? В ногах правды нет, но "правды нет и выше" ? Подхалим - готов был ковырять своим пальцем в носу у начальника ? Детсадовцы - дети маркиза де Сада ? Слишком медленно стареющая жена ? Испускал ветры перемен ? Доктор "гонорис кляуза" ? В его оправке чувствовался военный ? Лавровый венок из фиговых листьев ? Пример матриархата - пепельница и окурки ? Куст был весь усыпан красными термидорами ? Он был более роялист, чем скрипач ? Вальпургенова ночь ? Кредитара - женщина - кредитор ? Достойно удавления ? Дал обет безбрючия (о нудисте) ? Любопытный - долго расспрашивал, отчего в медицинских свечах нет фитиля ? Очененавидец ? Поллюстратор ? Попульверизатор ? Так хотел похудеть, что даже не смотрел на аппетитных женщин ? Заядлый фимиамокурильщик ? Диалог: - Дай честное слово! - Ну, дай честное слово! - Ну, на! Только учти, это - последнее ? Фиговый листок с люрексом ? Женщина нелегкого поведения ? Замочил репутацию ? Патриутка - Серая Шейка ? Белые начинают... и не могут кончить ? Трехгрошовый опер ? Сардель-терьер - очень толстая собака ? Прелюбодевственница ? Чувство перевыполненного долга (например, супружеского) ? Чувство морального превосходительства ? Чувство глубокой неудовлетворенности ? Это был человек прелюбодействия ? Не суетись, мгновенье - ты и так уж надоело! ? Ссудный день ? Певец технического регресса ? Партия овощных консерваторов ? Вставлял палки в колеса истории ? Умные мысли - большие, толстые, неповоротливые, капризные долго ворочаются в голове, пытаясь угнездиться - быстро устают и, кряхтя засыпают. Глупые мысли - маленькие, шустрые, жизнерадостные, физически развитые - неутомимо бегают взадвперед по извилине, словно мурашки по телу, и чешутся, чешутся, чешутся... ? К осени все его мысли улетали на юг, и в голове стновилось тихо, пусто и неприбранно. ? Спортсмен ты был - спортсмен остался... ? При виде убогого ресторанного меню желудочный сок вскипел в его жилах от возмущения. ? Адописец ? Удовлетворился на скорую руку ? Страна не проходящего похмелья ? Случайная встреча - встреча, закончившаяся интимной близостью ? Придорожная гостинница "У Агасфера" ? Имел мужество перенести чужую радость ? Женщина со следами небывалого расцвета на лице ? Попытайтесь заполнить пропуски в предложении "Путь к сердцу м ... лежит через ж ... ". ? Вожделенин ? Спрятался в декольтень ? Наркотики и наркошечки ? Непотизм - отсутствие потовыделения ? Биг Бен Гурион ? Раббиндранат Тагор ? Конечно, истина дороже ... - даже дороже чем хотелось бы. ? Любовь до седьмого пота ? Рецидивист - человек, сознательно вступавший в брак два или более раз. ? Посылочный ящик Пандоры ? Сыр с крокодиловой слезой ? Был сексуальным приспособленцем - держал хрен по ветру ? Не Пушкин, нет, но сукин сын... ? Назвался груздем, затем изменил показания, запутал следствие, и только на суде открылось, что он мухомор... ? Наследник - человек в грязной обуви
      ИЗ КНИГИ "ПОДЖИГАТЕЛЬ ЖИЗНИ"
      Ранней весной, проезжая по мосту через Оку
      и глазея по сторонам
      На мартовском льду,
      Потемневшем и тонком,
      Одиноко чернеет фигурка
      Рыбака-камикадзе.
      ***
      Майская гроза!
      Выполз прогуляться
      Юный червячок.
      ***
      Осенняя ночь.
      В темноте матерится алкаш,
      Спотыкаясь на длинном
      И неверном пути
      К дому, которого нет...
      ***
      Январским утром, по совершенно непонятному стечению
      вчерашних обстоятельств оказался один в заснеженном лесу
      Фарфор тончайший
      Зимней тишины
      Разбила вдребезги
      Облезлая ворона,
      Громоподобно каркнув...
      ***
      Бескорыстное
      Как хорошо
      Клад драгоценный найти,
      И отдать его весь до копейки
      Государству. Пусть купит себе
      Все, что захочет,
      И ... подавится.
      ***
      Юношеская мечта периода полового созревания
      Как хорошо,
      Когда огромный прыщ,
      Который вдруг украсил кончик носа
      Исчезнет без следа!
      Причем не только сам -
      И уведет с собой
      (после упорных, долгих уговоров)
      Еще десяток...
      ***
      А мы с тобой могли бы
      Быть идеальной парой,
      Если б не твое
      Дешевое и вредное здоровью
      Пристрастье к моногамии ...
      ***
      Нет, что ни говори*,
      А надо расставаться
      Хотя бы для того,
      Чтобы понять, как друг без друга
      Будет нам ...
      * говорится где угодно (от постели до Шереметьево-2)
      и кому угодно (от женщины до страны)
      ***
      Закручинился
      Перед дальней дорогой
      Запорожец старенький...
      ***
      ... И весенний дождь
      Колючим и злым бывает
      А ты и не знала...
      ***
      Старые кости мои...
      Уж как рады приходу весны!
      Им она для того,
      Чтоб немного согреться,
      И только...
      ***
      Весеннее и лирическое
      Муха проснулась
      Худая, голодная, злая,
      Басом противным жужжит,
      Разминая затекшие крылья ...
      Вот и весна, и любовь, и надежды,
      И, собственно, мухи...
      ***
      О жизни,
      О смысле ее,
      Которого нет, как известно,
      О детях,
      Которые есть,
      Как известно, хотят
      И едят, проедая огромные дыры
      В семейном бюджете,
      О пьяном дебоше
      В окошке соседнего дома,
      О положеньи в стране,
      О котором давно нету слов подходящих,
      Лишь буквы, и тех уж немного осталось,
      О грузной луне нездорового цвета,
      Что с огромным трудом
      Взобралась на верхушки деревьев
      И не может решить, бедолага,
      Куда же ей, собственно, плыть...
      Или плюнуть на все и вернуться ...
      Короче,
      О жизни,
      О смысле ее
      Курю перед сном на балконе...
      ***
      На ученую тему
      Как хорошо
      Среди дискуссии научной,
      Проубеждав и два, и три часа,
      Слегка раздвинуть рамки этикета
      И к носу оппонента своего
      Ученого (и, несомненно, очень)
      Кулак приставить... Не для мордобоя
      Лишь для того, чтобы еще раз подчеркнуть
      Весомость и серьезность аргументов,
      Могущих превратиться в факты...
      ***
      Дождик противный идет
      Без конца, без начала
      Одна середина, в которой
      Мне мокро, "и скучно, и грустно,
      И некому руку подать",
      Чтоб ее не отъели по локоть ...
      ***
      Мыслей обрывки
      Связал, как сумел, воедино
      Получилось неглупо и длинно,
      Но портят весь вид узелки.
      ***
      Умственно напрягаясь
      Убил целый день,
      Думать пытаясь о вечном,
      Разумном и добром...
      Как лошадь устал,
      Результат - нулевой...
      ***
      Перед зеркалом
      К лицу своему,
      Веселому не слишком,
      Все утро примерял
      Набор улыбок разных
      Не налезают что-то...
      ***
      Пьяный мужичок.
      На худенькой шее
      Кадык-великан.
      ***
      Мороз-Красный Нос
      Щиплет тебя
      За румяные, сдобные щечки
      И я бы не прочь...
      ***
      О, сколько глупостей
      Прекрасных, благородных,
      Я совершил ради себя,
      Любимого...
      ***
      Зима
      (обрывок)
      ... если закончится снегопад,
      то через прореху между облаками,
      выглядящими, как second hand,
      после того, что с ними сделал ветер-садист,
      вывалится давно утерянная,
      тусклая копеечка зимнего солнца,
      на которую можно смотреть в упор,
      не прикрывая глаз, и, тихо позвякивая
      в пустой, нетопленой голове
      сосульками крошечных мороженых
      мыслей о чем-нибудь совсем несложном,
      вроде того, что, если закончится снегопад,
      то через прореху между облаками ...
      ***
      Осенний сон на убранном картофельном поле
      (обрывок)
      ... жучила колорадский,
      отъевшись, дрыхнет беззаботно между грядок
      и видит маму-родину во сне не штатом Колорадо
      (тот, скорее, непутевый папа), а местной
      сочной и дебелой, на жвалах тающей картошечкой...
      ***
      Как хорошо
      Талант свой зарыть где-нибудь
      И забыть, и прожить беспечальную жизнь,
      Ни продать, ни пропить его,
      Не опасаясь нисколько...
      ***
      Ах, юная стрекозочка,
      Красивая стрекозочка,
      С чудесной парой крылышек,
      Голубеньких притом.
      Взмахни ими, взмахни ими
      И полетим куда-нибудь,
      Туда-нибудь, вообще-нибудь
      Отсюда-не-видать.
      Ох, и лететь не близко нам,
      И высота огромная,
      Да мало ли кто встретится
      Опасно, в общем, блин!
      Ты вот что, раскрасавица,
      Лети, раз уж приспичило,
      А мне что-то не можется
      Я старый стрекозел.
      ***
      Сосулька толстая стройнеет на глазах
      От мартовской, от солнечной диеты.
      О том, что жить ей день, от силы два
      Чирикнул воробей, а мог бы промолчать
      Облезлый правдолюб, а может и не мог
      Природа лжи не терпит, в отличие от нас
      Мы терпим, не чирикая при этом ...
      ***
      А скольких задушила ты в объятьях!
      ***
      С годами стало в сон клонить в постели...
      ***
      ... а осень легкая,
      как мостик над ручьем,
      молчит, шуршит листвой, дождем,
      мечтает о своем,
      о дымчатом, узорчатом и грустном...
      ***
      Весна
      В апреле тяга к перемене мест
      Мучительна. Так хочется
      Расправить крылья поскорей,
      Чирикнуть жизнеутверждающее что-то
      И улететь ... Увы,
      С трудом, и превеликим,
      Чирикнешь пару раз осипшим голоском,
      А уж взлететь - вот это черта с два!
      И от тоски зеленой грубишь жене, детей
      Придирками изводишь ежечасно,
      Ведешь себя постыдно, безобразно,
      - А ничего не сделаешь - весна...
      И тяга к перемене мест мучительна,
      Как язва в разболевшемся желудке.
      ***
      Обонятельное
      (обрывок)
      ... и запах твой,
      томительный и тонкий,
      щекочет ноздри мне, да так,
      что те раздулись, словно паруса
      фрегата или бригантины перед бурей,
      и норовят сорваться с мачт и реев,
      скрипуче-стонущих, чтобы лететь,
      лететь ... - куда?
      - туда, где запах твой,
      томительный и тонкий...
      ***
      ... давным-давно уплыли те года
      теперь уже не разглядеть - куда...
      и, чтоб убавить хоть чуть-чуть седин,
      не обещал вернуться ни один...
      ***
      Зима, однако.
      Торжество крестьянства,
      На дровнях обновляющего путь...
      Как хорошо, устав от пьянства,
      Морозным утром, как-нибудь
      Проехать рысью, взяв свою старуху,
      Смотреть на снег и всласть молчать,
      И думать, что глушить сивуху
      Пора, наверное, кончать...
      ***
      Июльская жара...
      В заросшем прудике
      Сомлевшая лягушка
      Лениво ква...
      ***
      Смотри, как он неловок,
      Как бегает смешно,
      Облезлый хвост задрав -
      Влюбленный и безумный
      Осел немолодой.
      ***
      Я из последних сил
      Втащил язык за зубы -
      Так долго мы скандалили с тобой!
      ***
      На пожаре
      Как играет струей из брандспойта
      Молодой и веселый пожарный! -
      Не до криков ему из окон...
      ***
      Раннее утро.
      Сосед прибивает полку
      Прямо к моей голове...
      ***
      И откуда он взялся
      В моей холостяцкой берлоге -
      Игрушечный барабан?
      ***
      Весенний денек.
      Залихватски свищу -
      Денег не было, нет и не будет...
      ***
      Осенний дождь.
      На грядке забытую свеклу
      Мышка грызет.
      ***
      ... и вовсе не проходит тот ожог,
      который получил я от твоей
      случайно прикоснувшейся коленки...
      ***
      Располагает к вою
      Полная луна -
      Уже и губы трубочкой сложились...
      ***
      Холодный вечер.
      Долго грею руки
      Чтобы тебя обнять
      ***
      Полоска светлая
      На темной от загара
      Твоей спине -
      Ее и поцелую...
      Для начала.
      ***
      Сентябрьских яблок
      Тонкая кислинка,
      И губ твоих...
      ***
      Я думал, твой рукав
      Намок от слез -- но обознался,
      Это были сопли
      ***
      Признание
      Клянусь, милее многих лиц
      Мне твоя пара ягодиц!
      ***
      Полночи я терзал свою подушку,
      Надеясь разыскать в ней тот, вчерашний,
      Недолгий, но прекрасный сон
      О неожиданно свалившемся наследстве
      ***
      Осенний дождь.
      Солдат на капустном поле
      Укрылся мешком.
      ***
      ...какой-то желтый
      и тщедушный лист,
      решивший оторваться
      и забыться,
      летит на нас с тобой,
      сидящих на поваленной березе,
      и падает,
      чуть-чуть не долетев
      до твоих пальцев,
      грустных и замерзших,
      которые пытался я согреть,
      но неумело...
      ***
      Как тяжело,
      Как давит безысходность...
      Забыться бы на чьей-нибудь груди!
      (Пусть неширокой,
      Но высокой и упругой)
      ***
      И вновь мозги заныли к непогоде...
      ***
      Чтож ты скрывал, что хочешь за рубли...
      ***
      Что ты бормочешь о падении рубля, любитель неуместных аналогий...
      ***
      Смотри-ка, рубль упал! - Наверное созрел...
      ***
      Так низко пасть! Ну просто рубль какой-то...
      ***
      Да ты раскинь хотя бы костным мозгом!
      ***
      Нырнули в сугроб
      Щенок и мальчишка -
      Визг и восторг!
      ***
      Июльский полдень.
      Заморил червячка кузнечиком
      Голодный воробей.
      ***
      Облако-крошку
      С сонного глаза
      Сморгнула луна
      И засияла...
      ***
      До весны не увянут
      На могиле отца
      Обледенелые астры
      ***
      Край, до боли родной!
      Что ни делай и как ни старайся -
      Ты упорно не хочешь цвести...
      ***
      Умная жена!
      Вот источник радости...
      Грусти и тоски.
      ***
      Длинный, красивый тост.
      Вот только теплую водку
      Пить уже расхотелось...
      ***
      Сосед-богатей справил бобровую шубу
      Мне же только нужду нынче по средствам справлять...
      ***
      Вот и весна.
      Только сбросил сосед рога -
      Снова чешет лоб...
      ***
      Иней на листьях клена.
      Даже с похмелья вижу -
      Экая красотища!
      ***
      Первый, девственный снег.
      Бросил окурок и чувствую -
      Осквернил...
      ***
      Молодой петушок
      Кукарекнул во сне с перепугу -
      Бульонный кубик приснился...
      ***
      Вот ведь растяпа!
      Лишь к приходу гостей обнаружил
      Пропажу дежурной улыбки.
      ***
      В новенькой шубе гуляя,
      Решил за кустом помочиться
      Мучительно роюсь в мехах...
      ***
      Старый мудак
      Яйцами учит звенеть молодого...
      Сколько ж они перебьют!
      ***
      Рыбалка в разгаре!
      Уже и наживку
      С трудом отличу от закуски...
      ***
      Ну и мороз!
      От натуги красное
      Еле греет солнце.
      ***
      Атлет все бежит и бежит
      По кругу, по кругу, по кругу...
      С упорством, достойным...
      ***
      И вновь не уехал туда,
      Куда многие едут и едут -
      Ночую и днюю в России...
      ***
      Понедельник.
      В детской снежной крепости
      Ни живой души.
      ***
      Ни тени смущенья!
      Сквозь дырку в носке уставился
      Палец большой на меня.
      ***
      А лет двадцать назад
      Ob-La-Di, Ob-La-Da
      Была Da-a-a!
      А все прочее, так
      Ерундой-ерунда...
      ***
      А не слабо, братан,
      На последние бабки
      Книжку купить
      И, в натуре, придти на разборку
      С томом Бодлера подмышкой?
      ***
      День неизвестный
      Луны неизвестной по счету...
      Может, пора протрезветь?
      ***
      Что же ты, ветер,
      Так злишься сегодня -
      Тучку-сиротку прогнал...
      ***
      Новогдняя ночь.
      На буйство петард в небе
      С опаской глядит луна.
      ***
      Утро Нового Года.
      С какого, однако, похмелья
      Ты начинаешься...
      ***
      Какая душная ночь!
      Бисеринки пота
      В ложбинке на твоей груди
      ***
      Солнца блеск озорной!
      Вот только уже не в глазах,
      А на темени...
      ***
      Старая плоть
      Устремляется часто за юной...
      В надежде отстать по пути.
      ***
      Прощание
      Нет, мы не свидимся боле
      Шепчу я, тайком утирая
      Невольные радости слезы...
      ***
      Вот незадача!
      Новые брюки обрызгал...
      Осенний ветер.
      ***
      Худышек не люблю!
      От того и к тебе вожделею,
      Полная луна.
      ***
      Пусть из канавы,
      Избитый, пускай и нетрезвый
      Но, все же любуюсь луной!
      ***
      Новогодняя ночь.
      Возле искусственной елки
      Делаю вид, что счастлив...
      ***
      Стакан-акробат,
      Так и прыгает в пальцах, зараза!
      Поправляю здоровье...
      ***
      Снегопадище!
      Ломает от злости дворник
      Свою лопату...
      ***
      Выходя на прогулку после долгой болезни
      А я и не знал,
      Что обрадуюсь даже
      Встрече с соседом-врагом.
      ***
      Зимний закат...
      Что толку описывать
      Сам посмотри!
      ***
      Весенняя ночь.
      Только червяк дождевой
      Пары не ищет!
      ***
      Да будь у меня даже хвост,
      И им я виляй непрестанно,
      Твой взгляд разве стал бы добрее?
      ***
      На ночь глядя
      Разругавшись с женой,
      Отвернувшись к стене навсегда,
      Изучаю узор на обоях...
      ***
      Природу не познать -- и не тужи...
      А хочется, хотя и невозможно,
      Вот женщину... - увы, и это сложно,
      А хочется... раздвинуть рубежи.
      ***
      Стемнело вдруг...
      Должно быть, для того,
      Чтоб я увидеть смог,
      Как похоть светится
      В глазах твоих,
      Пленительно-бесстыжих.
      ***
      Сидя у окна
      Пальцем черчу
      На стекле непонятные знаки
      Кому и зачем
      А не все ли равно...
      Убил целый час...
      И ранил смертельно другой.
      ***
      Злой ветер, и дождь,
      Не добрее ни капельки ветра...
      Ну и погодка -
      На улицах только собаки
      Хозяев плохих.
      ***
      Прогуливаясь перед сном
      Бреду неспеша... Вдруг
      Короткий, пронзительный вскрик
      Из квартала "веселых домов"
      Маньяк на охоте...
      Страшно работать девчонкам
      В эту безлунную ночь.
      ***
      В книжном магазине
      Усиленно пялюсь
      На Блока, Толстого и Фета,...
      Левым глазом кося на "Плейбой".
      ***
      Зимой в столице
      Слоняюсь бездумно
      По слякоти улиц московских...
      Снежинки падают
      На мой "хот-дог" с горчицей...
      ***
      Мыслитель
      Ты обнажила пальцы,
      Сняв перчатки,
      И я задумался
      А может быть и мне
      Пора раздеться...
      ***
      Хруст в темноте...
      Подозрительный очень...
      Кого б испугаться?
      ***
      Октябрь-ноябрь. Копеечный лесок
      Из трех дясятков полуголых палок-елок,
      Какой-то дятел (настоящий, между прочим),
      Стучащий бесконечно по коре
      Сосны (или чего-то там в иголках),
      Желает подкрепиться насекомым...
      Последнее, однако, не готово
      К такой кончине скорой и бесславной,
      И потому уходит на рысях
      К заветной щели в ствольной глубине,
      Чтоб отдышаться там без страха
      И упрека на тяжкий жребий свой,
      Потом зевнуть и впасть в анабиоз...
      "И все. И знать, что этот сон -- предел
      Сердечных мук и тысячи лишений,
      Присущих телу..."
      ***
      ИЗ ЦИКЛА "ДРУГАЯ ОПЕРА"
      ***
      Старый вампир
      Дремлет после обеда,
      Пасть приоткрыв...
      На подбородке
      Пятнышки крови засохшей.
      ***
      Русалка поет
      О нежном, зеленом и грустном,
      Прижимая к груди
      Раздувшийся труп
      Утонувшего юнги...
      ***
      Гномик-жадюга
      Чахнет над златом в пещере,
      А над серебром
      Чахнет сынишка его
      Недорос еще чахнуть над златом!
      ***
      Кикимора-малышка,
      Детишек напугав,
      Сама дрожит от страха,
      Услышав их ответный
      Дружный рев ...
      ***
      Эльф-ловелас
      Что-то нежное шепчет
      Бабочке томной и глупой.
      Рядом в траве притаилась
      Злая, голодная жаба...
      ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ "ВОРОНА И ДОЖДЬ"
      ***
      Дождь все идет и идет...
      Как ни ерошит перья ворона
      Мокрая - хоть выжимай.
      ***
      Дождь без конца...
      Прикрыла глаза ворона
      Только они и не мокнут.
      ***
      Дождь перестал.
      Взлохматила перья ворона
      Брызги - фонтаном.
      ***
      Кончилась гроза.
      Встряхнула ворона перья
      И вновь хороша собой!
      Вариации на тему "Ворона и дождь" (27.12.98 19:22:59):
      ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
      *** ЭККЛЕЗИАЗМЫ
      ? Время обнимать и время задыхаться в объятиях. ? Время молчать и время замалчивать. ? Время разрушать и бремя строить. ? Время искать и время делать вид,что нашел. ? Время насаждать ... огнем и мечем. ? Время любить ближнего и вечность его ненавидеть. ? Время собирать жемчуг и время разбрасывать его перед свиньями. ? Время стучать и время перестукиваться. ? Время заказывать смерть другому и время умирать самому. ? Время действовать и время прелюбодействовать. ? Время руководить и время рукоприкладствовать. ? Время любить Родину и время вовремя оформлять выездные документы. ? Время сидеть и время подсиживать. ? Время говорить и время думать о том, что наговорил. ? Время жить и время жить на одну зарплату. ? Время есть и время есть поедом. ? Время "попасть в струю" и ... захлебнуться. ? Время отдаваться и ... недорого. ? Время плевать на всех и время ходить оплеванным. ? Время посылать всех ... и время отправляться туда самому.
      * * * ? По одежке встречают по уму выпроваживают. ? Слово не воробей, да и свинье не товарищ. ? Сколько волка не корми - насильно мил не будешь. ? Сколько веревочке ни виться - перед смертью не надышишься. ? Хоть горшком назови - пригодится воды напиться. ? Любовь зла - полюбишь ... ? Баба с воза - а сам не плошай. ? Не лезь в бутылку -- вылезет, не поймаешь. ? Не имей сто рублей -- не в деньгах счастье. ? Наше дело левое -- без врагов обойдемся. ? Солдат спит - служба ... ? Курица не птица - а баба ... ? Седина в бороду - а зуб неймет. ? Мягко стелет - до свадьбы заживет ? Ах, молодость, молодость ... Сколько же борозд было перепорчено в неуемном стремлении вспахать поглубже! ? И если правая рука твоя соблазняет тебя ... - пусть левая твоя рука не знает,что делает правая. ? Отцы наши ели кислый виноград ... и нарушили свой кислотнощелочной баланс. ? Сын за отца не автоответчик. ? Нанес увечья бревном, вытащенным из собственного глаза. ? Главное - найти вход, а уж на выход вам укажут - не сомневайтесь. ? Отдавая себе отчет, не забудь сделать копию начальству. ? Да не спеши ты так делать добро - поспешишь - людей насмешишь. ? Женщина -- лабиринт: вход найти еще можно, а вот выход ... ? Из семейной ссоры: "Можно подумать, ты имеешь то, что можно семь раз отмерить!" ? Что ни говори, а самые опытные корейцы, сколько собак съели! ? "Отчего это так много людей занимается сводничеством?" задавали вопрос концы. ? Стал хирургом, чтобы иметь возможность судить о людях не только по внешнему виду. ? Объявление: Продается баян. Недорого. Подпись - Коза ? Конечно, и на Марсе будут яблони цвести - с той лишь разницей, что яблоки от яблонь там будут падать дальше. ? Сначала счел за честь, а потом решил, что просчитался. ? Понарыли колодцев - плюнуть негде! ? Что ни год - то переломный. Похоже, что так всю жизнь в гипсе и проходим ... ? Ничто так не разъединяет людей, как общий друг. ? С кем только ни поведешься, чтобы хоть чего-нибудь набраться! ? На нескромные вопросы приходится давать скоромные ответы. ? Всю жизнь потратил на поиски философского камня. Где только не искал ... А он оказался совсем рядом - в почках. ? Хочешь быть счастливым - хоти! ? Прежде чем выводить кого-либо на чистую воду - подумай вода может стать грязной. ? Российская Академия Криминальных художеств. ? Из рекламы: "Патологически чистый продукт". ? Из утешений родителям: Не ошибается тот, кто никого не делает. ? Конечно, добро должно быть с кулаками... , чтобы махать ими после драки со злом. ? Кто старое помянет ... - старое помянет тот, кто сможет его вспомнить. ? Пойти на компромисс с собственной совестью - штука не хитрая. Гораздо труднее принудить совесть к компромиссу с самим собой. ? Из характеристики людоеда: "Жаден до мозга гостей" ? Бросая слова на ветер, хотя бы убедитесь,что он попутный. ? Был хозяином не только своему слову, но и целому ряду чужих. ? Отчего бесполезное так легко соединяется с приятным? ? Навставлять на путь истинный ? Чем больше вы кормите волка, тем меньше ему хочется возвращаться в лес. ? Слово, может и не воробей, но если не дать ему вылететь - будет летать внутри и гадить, гадить, гадить... ? Основной принцип раздельного питания: мухи - отдельно, варенье отдельно. ? Если уж вы решили сорить деньгами - не стоит выносить сор из избы. ? Самые беззащитные существа на свете - музыкальные инструменты. Над ними может надругаться даже ребенок. ? И воздушный змей хочет оставить потомство. ? Если уж тебя взяли на поруки - не ходи по рукам. ? Его щеки напоминали средних размеров ягодицы. ? Общество раскололось - ... и начало давать показания. ? Он вскружил ей голову ... до тошноты. ? Ублаготворительность - благотворительность, обращенная к себе, любимому. ? Вышел из народа - только его и видели. ? В больших городах даже воздушные замки приходится строить из загрязненного воздуха. ? Интеллигентный человек, сказав "а", удержится от того, чтобы сказать "б...". ? Неловкость рук - и такое мошенничество ... ? Не умеешь настоять на своем? - Насиживай! ? Может быть, надежда и хотела бы умереть первой, но кто ее об этом спрашивает? ? Эпитафия грабителю "МУР праху его" ? Время государственных мужей сменилось временем государственных любовников: поимел государство, получил все что хотел и смылся, оставив его в совершенно неинтересном положении. ? И процесс пищеварения может быть творческим. ? Эволюция желаний мужчины: в 20 лет хочет увлекать женщин; в 40 лет хочет, чтобы женщина увлекала его; в 60 лет хочет, чтобы женщина не отвлекала. ? О литературоведении порой хочется сказать словами Винни Пуха: "... а хлеба можно совсем не давать." ? Ситуация: встречаются как-то два облака в штанах ... ? Мощное и неудержимое наступление на ... грабли ? Прямая речь встречалась в романе редко - гораздо чаще встречалась речь запутанная. ? Апофеоз еврейской иммиграции в Бразилию: Рио-де-Жанейро переименовывают в Рио-де-Жидейро. ? Сколько людей лишены слуха! А сколько лишены вкуса, цвета и обладают одним лишь запахом... ? Россия - страна реализованных невозможностей. ? Его отпуск всегда приходился на разгар отопительного сезона. ? Антипод тугой мошны - вялая мошонка. ? Мечта каждого ювелира - увидеть небо в алмазах. ? При тщательном выдавливании раба (даже по капле) от некоторых остается только мокрое место. ? Из медицинского заключения: при трепанации черепа обнаружились многочисленные годовые кольца. ? Заповедь конспиратора - не желай жену ближнего своего. ? У нашей Родины просто нет средств, чтобы быть родинойматерью. ? Это была его третья ходка в зону. Эрогенную. ? Жизнь тяжелая? Брось воровать, брать взятки, пить, бегать по бабам, а через пару месяцев снова начни - вот тут-то и почувствуешь как сразу полегчает. ? Скажи мне, кто твой друг - и я тебе такое про него расскажу ... ? На воре и шапка, и дубленка, и обувь - все было отличного качества. ? Он был поджигателем жизни. ? Лучше поздно, лучше еще позднее, лучше вообще никогда ? Если за гранатовыми деревьями не ухаживать, то они быстро дичают и превращаются в патронные. ? Эволюция грабителя: от ценностей частных граждан - к общечеловеческим. ? Как ни с кем не бывала. ? И первая брачная ночь может оказаться варфоломеевской. ? Трагедия быка-производителя -- нечем крыть. ? Так поправился -- ну просто из кожи вон! ? Все, что мне по карману, в нем же и умещается ? Россия -- страна поневоле впередсмотрящих. Не у многих хватит духу оглянуться вокруг и назад. ? С возрастом дела сердечные переходят в сердечно-сосудистые ? На самом теле все обстояло совершенно иначе ? Удовольствие не воробей -- вылетит не поймаешь! ? У англичан "скелет в шкафу" в нем и хранится. У американцев такого скелета вообще нет - то есть, шкаф-то есть, но в нем висит банальная одежда. У французов он кокетливо выглядывает из створок. У нас же таких скелетов полно - они валяются на полу (шкаф то ли сломан, то ли пропит, то ли его вообще не было) - все ходят мимо (щас мы будем убирать!), спотыкаются о них и матерятся на чем свет стоит. ? Все под Богом ходим, а некоторые под ним еще и суетятся. ? Конечно, он стойкий, но уж очень оловянный. ? И половой акт может стать обвинительным. ? Не расходись ты так -- тем более по шву... ? Импотенты! Так держать! ? Онанисты! Лучше синица в руках! ? Жених! Семь футов под килем! ? Когда женщина в разговоре с мужчиной опускает глаза, это вовсе не говорит о смущении -- просто она смотрит ниже. ? Он усмехнулся себе в трусы. ? Тире -- дефис-переросток. ? Боюсь многоточий -- черт знает что за ними может последовать. ? Люблю согласные, пусть даже и шипящие. Пошипят, пошипят -а куда деваться-то? ? В России о будущем не думают -- в России о нем мечтают. ? Оптимист - человек, которому просто осточертело быть пессимистом. ? Спиноза - заноза в спине. ? Диверсанта Клаус - Дед Мороз с мешком тротила. ? Диспутана - женщина легкого поведения любящая поспорить с клиентом. ? Пасторалли - музыкальные сценки из жизни автогонщиков. ? Пейсан - французский крестьянин еврейского происхождения. ? Кастет-а-тет - беседа с глазу в глаз. ? Корсарра - жена пирата-еврея. ? Ксивография - изготовление фальшивых паспортов. ? Адюльтерьер - просто кобель. ? Наркоман(большевистск.) - человек-нарком. ? Проказник - специалист по лечению проказы. ? Куаферист - нечестный парикмахер ? Дон Кихоттабыч - благородный человек, но с "фокусами". ? Пограничник(мед.) -- человек, находящийся в пограничном состоянии ? Командировка -- женщина-командир ? Поп-модель -- гибрид эстрадной певицы и манекенщицы ? Мюсли - мысли о похудении. ? Горе от ума жены. ? Склерозарий ? Циррозочка ? Евнуходоносор ? Кресло-катала ? Пейсимист ? Муза Полигамния ? Самовыродок ? Преисподнее ? Перетраховщик ? Ума нижняя палата. ? Ангел во плоти. Крайней. ? АО Неоткрывающегося Типа ? Закат пиджачного цвета (новорусск.) ? Печать ООО "Каин" ? Ангел-телохранитель ? Два грузина - Гогия и Магогия ? Угорел в дыму отечества. ? Старуха Изергиль, в девичестве Израиль ? Чай с лимонкой ? Случайно оброненный муж ? Коровьев-Лепешинский ? Без суда и последствий ? Телепередача "Играй гормон"
      ТО, ЧТО...
      То, что забавляет
      Правительство, в полном составе нежданно-негаданно вернувшееся из отставки в свои прежние кабинеты. Глядь, а они уже все заняты.
      То, что удручает
      Глубокое, мучительное и неразделенное чувство к собственному начальнику - немолодому, некрасивому отцу многочисленного семейства.
      Холодное лето. Женщины тепло и скучно одеты. Ходишь и просто смотришь себе под ноги.
      Свежеотпечатанные деньги, с которых слезает краска. Уж как уверяли товарищи, что товар отменного качества, а сожмешь в потном кулаке стольник и, вот он - Большой театр - весь на ладони!
      То, что настораживает
      Внезапно появившееся чувство осмысленности жизни.
      Хорошие анализы.
      Неподкупный сотрудник ГАИ.
      То, от чего просто зло берет
      Сознание того, что жена действительно была права.
      Новая любовница, на поверку оказавшаяся хорошо забытой старой.
      То, что далеко, хотя и близко
      Дети, слушающие родительские нотации.
      То, что редко встречается
      Красивые, грамотно написанные, сложносочиненные предложения в письмах. Да, собственно, и сами письма встречаются еще реже.
      Розовые мечты у молодежи.
      То, что совсем не встречается
      Женщина, при знакомстве протягивающая руку не для пожатия, а для поцелуя.
      То, что бесит
      Галстук, одетый с байковой рубашкой.
      Этикетки в магазинах с надписью "миниральная вода".
      То, что уже не смешно
      Обещания правительства снизить налоги.
      То, что радует
      Неумение плавать при встрече с глазами, в которых можно утонуть.
      То, что не так-то просто
      Обращаться к даме сердца только на "Вы". Зато при прощании с ней появляется возможность сказать: "Я Вас любил, любовь еще быть может ..."
      Смеяться без всякой на то причины лет этак в сорок с лишним.
      То, что умиляет
      Да, ни черта, собственно, и не умиляет. Терпеть не могу это чувство.
      То, что дорого
      Ложка дегтя к обеду врага.
      То, чего не стоит делать
      Привередничать в выборе выражений и слов - иначе на твою долю останутся только последние.
      То, что хотелось бы увидеть
      Зарплату невооруженным взглядом
      Лицо государства
      * * *
      МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
      одноактная микродрама
      Время и место действия - когда угодно и где угодно.
      Мужчина (распуская руки) - Так нынче ночью, женщина?
      Женщина (помогая рукам мужчины) - Нет, нет и нет, коварный...
      (внезапно с большим трудом отклеивается от мужчины и очень медленно убегает)
      Мужчина (оставшись один на один с собой, в яростной задумчивости) - Черт побери, ужели и сегодня, своя рубашка будет ей, дурехе, ближе к телу?!!
      ЗАНАВЕС
      ТИХИЙ УЖАС
      одноактная микротрагедия
      Время и место действия - нижняя палата Государственной Думы перед началом заседания. Отворяются двери. Спикер является на трибуне.
      Спикер. Депутаты! Премьер-министр и все вице-премьеры сегодня ночью тайно убежали на Канары. Мы видели их пустые кабинеты.
      Депутаты в ужасе молчат.
      Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует вотум недоверия правительству!
      Дума безмолствует.
      ЗАНАВЕС.
      Дождь все идет и идет...
      Как ни ерошит перья ворона
      Мокрая - хоть выжимай.
      *** Вариации на тему "Ворона и дождь" (27.12.98 19:22:59):
      Смитимтимтимтимтимтимтимммтимтимтимтим***
      Дождь все идет и идет...
      Как ни ерошит перья ворона
      Мокрая - хоть выжимай.
      ***
      Ливень водопадом!
      Прикрыла глаза ворона
      Только они и не мокнут.
      ***
      Дождь перестал.
      Взлохматила перья ворона
      Брызги - фонтаном.
      ***
      Кончилась гроза.
      Встряхнула ворона перья
      И
      Только они и не мокнут.
      ***
      Дождь перестал.
      Взлохматила перья ворона
      Брызги - фонтаном.
      ***
      Кончилась гроза.
      Павел Гребенюк.
      Можжевеловый посох
      Павел Гребенюк
      "МОЖЖЕВЕЛОВЫЙ ПОСОХ"
      1999
      Моему другу Ксюше посвящается
      КИТАЙСКИЕ ВЕТРЫ TC "КИТАЙСКИЕ ВЕТРЫ"
      1
      Лотосы вновь расцвели И окрасили воду багряным. С берега я, удивлен, Их чудесный увидел наряд. Лодочник песню поет, С криками носятся в небе бакланы. Ветви склонившихся ив Что-то нежное мне говорят...
      2
      Как связь порвать с мирскою суетой, Прах отряхнуть, отвлечься от забот? Лети на крыльях за своей мечтой Туда, где пышно абрикос цветет, Туда, где слышен циня нежный звук, Где родников прозрачная вода Струится с гор и шелестит бамбук...
      * * *
      Полночь. Оскалясь, как бешеный пес, TC "Полночь. Оскалясь, как бешеный пес,"
      Туча терзает луну молодую. Ветер в верхушках деревьев пророс Злобой чернильной сквозь мглу ледяную.
      Виснет побегами без корневищ, Тискает землю с невинностью змея, Спорами снега на крышах жилищ Множится, тлен увядания сея.
      Весны растоптаны, вдавлены в грязь, Без вести сгинули. Снова у власти Зимы лютуют, безумно смеясь, Воют холодные призраки страсти.
      Оледеневший чужой небосвод Треснул раскатистым эхом в тумане. Мысли в отчаяньи ищут восход: Медное "жди!" в помутневшем стакане.
      * * *
      Нежность, спрятанная в горсти, TC "Нежность, спрятанная в горсти,"
      Взращена теплом ладони. Прочь сомнения отбросьте, Свет вынашивая в лоне.
      Пусть рождается строфою, Нотой, хороводом красок, Вспыхнув яркою звездою, Вихрем разноцветных масок.
      Ненависть, как горстка пепла, Сгинет в черной дымке ночи. Солнце истины окрепнет В алом зареве пророчеств.
      * * *
      Борясь с одеялом -- живым воплощением зла, TC "Борясь с одеялом -- живым воплощением зла,"
      Я слушаю музу далеких ночных колоколен. Смеются собаки, луна, по-девичьи бела, Свисает, дразня, из окна. Я, наверное, болен.
      Я вновь простудился, я вновь заразился тобой, И ртуть разбивает термометр, хрустнув подмышкой. О сон, мой спаситель, скорее приди и укрой Меня во гробу темноты освященною крышкой.
      Стенает кровать, по-щенячьи тоскливо скуля, Качается вечность, и я, допуская небрежность, В бреду напеваю: "О Боже, спаси короля", Имея в виду королевы воздушную нежность.
      * * *
      Свежий снег летит по небу, TC "Свежий снег летит по небу,"
      Белый-белый, чистый-чистый. Неприкаянный троллейбус Мчится в дымке серебристой.
      Я следы свои оставлю На пушистом покрывале. Вдруг случится -- я растаю, Пусть найдут все, кто искали.
      Но следы мои небрежны, С утренней постелью схожи. И лишь только я исчезну, И они исчезнут тоже.
      * * *
      Я сегодня проснусь поутру, на заре, TC "Я сегодня проснусь поутру, на заре,"
      Можжевеловый посох возьму И уйду по зеленым коврам в серебре Свежих рос и в вишневом дыму.
      Буду долго шагать, но усталость меня Не догонит, отстав по пути, Заглядится на утро весеннего дня И меня не сумеет найти.
      * * *
      К Лорке TC "К Лорке"
      Здравствуй, солнце Испании, счастье ее
      золотое, Наполнявшее душу и черную землю цветами. Прочь все мысли о тени, останусь
      в полуденном зное. Пусть в крови загорится горячее южное пламя.
      Пусть сожжет мое сердце,
      а пепел по небу развеет Друг мистраль, озорник,
      чтобы стал я навеки свободен. А следы моих ног отыскать
      кто на свете сумеет? Кто услышит далекое эхо негромких мелодий?
      * * *??
      Вечерним хладом потянуло TC "Вечерним хладом потянуло"
      С лесистых сумрачных холмов. Мороз пощипывает скулы И пьет нектар холодных слов.
      Луна монетой золоченой Лениво катится, звеня, А я брожу, как кот ученый, Хоть цепь не мучает меня...
      РАССВЕТ TC "РАССВЕТ"
      Угас костер. Над просекой в лесу Прошел рассвет в короткой рыжей тоге, Сбивая с листьев свежую росу, В сандалии обув босые ноги.
      Прошел и сгинул в солнечном дыму. Стих быстрый шаг, растаял плащ багряный. И старый дуб, вздыхая по нему, Шатается, чудак, как будто пьяный.
      Затерянные в складочках плаща, Светила заблудились и пропали. Под птичье беспокойное "прощай" Края одежд деревья целовали.
      И в нежном щебетании лесов, Вдыхая запах белых первоцветов, Шагает день в сиянии цветов Протоптанной тропинкою рассветов.
      * * *??
      Уж август прошуршал "Прощай!" TC "Уж август прошуршал "Прощай!""
      Смешным дождем лесных орехов. Не опоздай, не опоздай В его чертог на встречу с эхом.
      Все хорошо, лишь жаль чуть-чуть, Итог совсем не пасторальный. Не позабудь, не позабудь Дорогу во дворец хрустальный.
      Не видно журавлиных стай, Но место есть еще надежде. Не обещай, не обещай, Что все останется, как прежде.
      Но будет день, настанет срок, Дожди весенние прольются, Чтоб каждый смог, чтоб каждый смог До звезд губами дотянуться.
      * * *?
      Я не предам безумие мое. TC "Я не предам безумие мое."
      Пускай ветра грызут оконный лед, Пускай навек заштопает восход Седых дождей угрюмое шитье.
      Я выну нить и соберу в клубок Всю дерзость, все нескромные слова. Пусть без царя осталась голова, Зато и рот не осквернит платок.
      И, с диким смехом выплюнув озноб, Схвачу луну за острые края И закричу: "Теперь она моя!", О звезды остудив горячий лоб.
      И пусть тогда глаза завяжут мне И руки стянут за спиной узлом, Я все равно останусь при своем, Вот только б не продешевить в цене.
      * * *??
      От каждой льдинки по ручью TC "От каждой льдинки по ручью"
      Я соберу в свои ладони И облака озолочу В безумной радости погони.
      Пусть на пути моем гроза Из горла источает пламя. Я все-таки дождусь конца, Вот только бы не стерлась память
      Об эти острые углы, О троп моих шероховатость, Где очи черные золы Горели, излучая святость.
      * * *??
      У памяти недолог век, TC "У памяти недолог век, "
      Чуть что -- на слом. Спешит какой-то человек Там, за стеклом. Быть может, это старый друг, А может, нет. И только тихое "а вдруг" Шепнет: "Привет!"
      И у любви недолог срок, Чуть что -- прощай. И чей-то голос так далек, Нет больше тайн. Все вдруг растает, словно лед В твоей горсти, И только тихое "ну вот" Шепнет: "Прости!"
      Но жизнь, как ниточка, тонка, Сплетет венок, И чья-то нежная рука Коснется щек. Пускай любить и вспоминать Нам недосуг, Но где-то тихое "опять" Шепнет: "А вдруг?"
      ВРЕМЯ TC "ВРЕМЯ"
      Струйкой песка просыпаясь сквозь пальцы, Время бежало, и глухо стучали Оземь песчинки, его отмеряя Каждому -- сколько осталось в ладонях. Прошлое было рассыпано всюду Пляжем песчаным у дикого моря. Память ли сможет собрать воедино Эти мгновенья, чей знак -- бесконечность? Ну а грядущее так безрассудно В прошлое вдруг обратилось внезапно, Лишь на мгновенье сверкнув в настоящем, Струйкой песка просыпаясь сквозь пальцы.
      * * *???
      Человек спросил человека: TC "Человек спросил человека\:"
      "Что на месте тебе не сидится? Что ты ищешь на этих тропах Непрестанно и неустанно? Может, кладов богатых светоч, Тех, что были в земле укрыты От чужих беспокойных взоров, Гонит, друг мой, тебя в дорогу?"
      Человек сказал человеку: "Не ищу я сокровищ, кладов. Я себя отыскать пытаюсь В этих тропах и в этом небе. И, расслышав свой голос тихий, В ветре, дующем над горами, Вдруг сквозь пламя костров увидеть Удивительных тайн разгадку!"
      * * *??
      Мой черт из левого кармана TC "Мой черт из левого кармана"
      Шептал мне на ухо негромко, Чтоб я застенчивость оставил, Про все условности забыв, Когда из мрака ресторана Вдруг показалась незнакомка, Но я его не позабавил -Ушел, за стол не заплатив.
      Мой черт из левого кармана Мне каждый день давал советы, Как жить, чтоб было все отлично, И был я удовлетворен. Он говорил, что это странно: Давать какие-то обеты, Когда уже давно публично Христос на гибель осужден.
      Я не внимал ему нисколько: Так мне казалось поначалу, Но он был дьявольски проворен И так неистов и упрям, Что я сказал ему: "Постой-ка", -И за борт выбросил нахала, Но он ко мне вернулся вскоре, Меня учуяв по следам.
      Ах, мне бы с ангелом сдружиться, Но ангелы не спят в карманах. Они летают возле солнца, Совсем не обжигая крыл. Вот оттого-то мне не спится На мягких креслах и диванах Среди знакомых незнакомцев, Которых я давно забыл.
      * * *??
      Подарите мне гитару, TC "Подарите мне гитару,"
      Шестиструнную такую. Я сыграю, я сыграю Вам мелодию простую. И слова совсем простые Пропою под шепот струнный, И уйду в лиловый иней По песку дорожки лунной.
      Я оставлю сердце с вами: Ну, берите -- мне не жалко. Может, где-то под снегами Расцветет моя фиалка. Вдруг пробьется сквозь сугробы, Обманув часы и сроки, Мой цветок, моя отрада, Мой подснежник одинокий.
      И надежду не обманет Даже туча снеговая, Пусть подснежник мой завянет, Одинок и неприкаян. Будет слаб мой голос струнный, Как прощальный взгляд заката, Но в конце дорожки лунной Все мы встретимся когда-то.
      ЯЛТА. ВЕЧЕР НА НАБЕРЕЖНОЙ TC "ЯЛТА. ВЕЧЕР НА НАБЕРЕЖНОЙ"
      На набережной. Около пяти. Акт первый: на переднем плане -- море, Налево -- порт, направо -- санаторий. Осталось только дух перевести. Соленый бриз вонзается в лицо, И волны обнимают парапеты. Все это -- лишь забавные сюжеты, Зевак беспечных вечное кольцо.
      Темнеет. Что-то около восьми. Акт следующий: порт гудит, как улей. Мне чей-то взгляд отравленною пулей Ударил в грудь, и кровь в висках шумит. Но вот беда: в карманах -- ни рубля. Приходится смирить свой бурный норов. Я ухожу из-под пристрастных взоров, Чтоб приступить к осмотру корабля.
      Одиннадцать. Теперь свои права Акт третий предъявляет мимоходом. Горят огни, хорошая погода, Но кружится немного голова. В признаниях не соблюдая такт, Мне пальмы что-то шепчут на французском. Я понял все, но в смысле слишком узком. Конец картины. Занавес. Антракт.
      * * *??
      Мне, право, обряд смешон TC "Мне, право, обряд смешон"
      Всезнания и всеведенья. Сомнение -- вот мой трон, Мое престолонаследие.
      И в завтра, и во вчера Направлен мой взор пытающий. Ведь жизнь, как на грех, сера, Обыденна вызывающе.
      Не сказка и не игра, А дней череда и слякоти, Постылые вечера В тоске на диванной мякоти.
      Любовь не Любовь, а так -Постельные принадлежности. За скважиной -- сонм зевак, Мозги в темноте промежностей.
      Вот стиль наш, вот наше есмь. Вот наш идеал и счастье: Достань, заплати и взвесь Безволие и безвластие.
      ДОЖДЬ TC "ДОЖДЬ"
      Снова дождь за окном, снова дождь. Повтори хоть две тысячи раз, Все равно никуда не уйдешь И других не придумаешь фраз.
      Снова дождь за окном, снова дождь. Снова слякоть и мокрый асфальт, Но чего-то по-прежнему ждешь И чего-то по-прежнему жаль.
      Снова дождь за окном, снова дождь. И ресницы от влаги блестят, Мокнут щеки, и не разберешь -Слезы то или капли дождя.
      Этот дождь за окном льет и льет, Нагоняя негромкую грусть. Солнце, видно, уже не взойдет, И не встанет луна, ну и пусть.
      Снова дождь за окном, снова дождь...
      МАРТ TC "МАРТ"
      На милость гнев сменив, как щеголь шляпу, Поплакав для порядка пару дней, Милейший март протягивает лапу, Здороваясь с ватагой фонарей.
      Но фонари, сутулые бродяги, Не подают отсутствующих рук, Своих лучей отравленные шпаги Вонзая в темноту лиловых брюк.
      Но март на это вовсе не в обиде. Он, не конфузясь, гордо и легко Проходит мимо, не подав и виду, Без шляпы и в разорванном трико.
      * * *?
      Перья безбожно кромсают бумагу, TC "Перья безбожно кромсают бумагу,"
      Выбито дно из просмоленной бочки. Мыслей моих озорную ватагу Губкой вбирают неровные строчки.
      Видно, вино получилось на славу: Пенится, дышит в хрустальном бокале. Каждый, кто хочет, окажется правым, Стены вот только бы не помешали.
      Что приуныли, подруги-морячки? Будет награда за долготерпенье. Скоро уж нас, ошалевших от качки, В гавань холодное втиснет теченье.
      Бросит к причалу, соленых и пьяных, В рваных матросках, пропитанных потом. Руки -- в крови от трудов неустанных, Крылья -- разбитые долгим полетом.
      Будем шататься, от штиля отвыкнув. Где же вы, тонкие, нежные руки И голоса, что, по-чаячьи вскрикнув, Выпили полную чашу разлуки?
      Дышит прибой непрестанно и страстно. Вот и строка доползает до точки. Видимо, было совсем не напрасно Выбито дно из просмоленной бочки.
      МОИ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ОТ ПОЭТИЧЕСКОГО ВЕЧЕРА, ПРОВЕДЕННОГО В КОМПАНИИ ПОСТМОДЕРНИСТОВ TC "МОИ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ОТ ПОЭТИЧЕСКОГО ВЕЧЕРА, ПРОВЕДЕННОГО В КОМПАНИИ ПОСТМОДЕРНИСТОВ"
      Как курица -- выпотрошен и безголов В духовке комнат на медленном пламени Своих тревог, видений и снов Поджариваюсь, поджариваюсь. Истекая жиром слезных желез, Покрываясь корочкой глупых истин, Роюсь пальцами в ворохе волос В припадке высокотемпературной мистики. Дергая за ниточки тысячи "почему", Вопрошаю судорогой мускулатуры. Да и как еще к Всевышнему обратиться тому, Кто лишен головы и внутренней структуры?
      * * *??
      Я печали и неверью TC "Я печали и неверью"
      Брошу черную перчатку, Свистну "Яву", хлопну дверью И уеду на Камчатку.
      И пускай колеса катят, Обгоняя птичьи стаи, А горючего не хватит-Так останусь на Алтае.
      Пусть охотятся за мною Детективы и собаки -Я осеннею листвою Замету следы и знаки.
      И погоню сбив со следа, Полечу, ни мертв, ни ранен. До Алтая не доеду, Так хотя бы до Казани.
      Там, у кореша на хате, Я на дно, как рыба, лягу. Ну а тут уж кто искать-то Станет глупого бродягу?
      В неказистом ресторане Появлюсь я, пьяный в стельку. Впрочем, Бог с ней, с той Казанью -Лучше в Ялту, на недельку.
      Там на набережной знойной Многолюдней, чем в Париже. Под магнолиею стройной Я тебя, мой друг, увижу.
      Но зачем тогда скрываться, Огибая круглый глобус? Ну уж нет, увольте, братцы, Лучше сяду на автобус.
      Отменив часы и ранги Трелью старого гобоя, Появлюсь я, чист, как ангел, Пред законом и тобою.
      Заверчусь, отдавшись бреду, В этой сладкой круговерти И отсюда не уеду Никуда до самой смерти.
      ПОСЛЕДНЕМУ ТРОЛЛЕЙБУСУ МАРШРУТА ЯЛТА--СИМФЕРОПОЛЬ TC "ПОСЛЕДНЕМУ ТРОЛЛЕЙБУСУ МАРШРУТА ЯЛТА-СИМФЕРОПОЛЬ"
      Ночной троллейбус, сборщик податей и душ, Последних данников с обочин подберет И, взрезав шинами тугую кожу луж, В железном черепе на север увезет.
      Скользнут рога по параллелям проводов, Фонтаном искр обдав ночной прохладный бриз. Качнутся горы в серых ризах облаков И нас пропустят, не испрашивая виз.
      Лишь вздрогнут головы, сомлевшие от сна, Тревоги сгинут, потеряв последний вес. Вдыхая сумрак каждой клеточкой окна, Ночной троллейбус заспешит
      в последний рейс.
      * * *???
      Глазами меря потолок, TC "Глазами меря потолок,"
      Кинолог папиросу тушит. Дождь, непоседливый щенок, Ступает лапами по лужам.
      Он необучен, но смышлен. На шею не надет ошейник. Зубами треплет мокрый клен, Ни жизни не прося, ни денег.
      Сбегая от холодных лап, Лист залетел на подоконник. Подайте же бедняге трап, Покуда не явился дворник.
      Поставьте чайник на плиту, Вареньем вазочки набейте, И чашку полную листу Чайку горячего налейте.
      Пускай обсохнет, отдохнет, Печальной не меняя позы. И будет проклят, кто прервет Его на полуслове грезы.
      Уняв в тщедушном теле дрожь, Он будет засыпать и слышать Как звонко лает глупый дождь, Скользя по потемневшим крышам.
      * * *???
      Все злое, худшее во мне TC "Все злое, худшее во мне"
      Так просто облекать в стихи. Нетрудно оживить грехи, Легко предчувствовать конец , И в этом нет больших заслуг. Его любой сегодня зрит, В ком светлый ум еще не спит, И совесть оскорбляет слух. Но свет погас, теснит умы Безблагодатная пора, Когда и зарево костра Рассветом кажется средь тьмы. А горних светочей призыв Не слышен в мире суеты. Толпы желания просты, Но гибелен ее порыв.
      * * *
      Брести в потоке мелочей, TC "Брести в потоке мелочей,"
      Гореть в огне непостоянства, Страдать от слабости своей, Терзаясь скудостью пространства, Вот наш удел, вот наша суть, И наша боль, и наша слава. Последствий горестная муть, Неблагодарная держава, К безумству тянущая взгляд, Борясь с собой, борясь и веря, Что не напрасен водопад Эмоций, чувств, что это двери В иное лучшее "нигде", Что так на наше не похоже. Там каждый -- в точке и везде, Там тело потеряло кожу, И, сбросив груз кровавых месс, Душа не сможет опуститься, И новый человек родится -Свободный гражданин небес!
      * * *
      Лик Богородицы. Золото. Золото. TC "Лик Богородицы. Золото. Золото."
      Пламя зажженных лампад. Не потускневший и тленом не тронутый Всепонимающий взгляд.
      Сняты покровы с бессмертных осколочков Памяти, прошлых грехов, Тех, что пылились на темненьких полочках Средь паутины веков.
      Тонкие свечи сгорают пред образом, Каплет горячий янтарь. Женщины, ситцем укрывшие волосы, Молча глядят на алтарь.
      Никнут колени к полам серокаменным, Голос нисходит с небес. Это зовет меня голосом пламенным Тот, Кто однажды воскрес.
      Выше и выше возносится стенами Храм в бесконечную высь. Своды, поднявшись над всеми вселенными, Светлым дождем пролились.
      * * *??
      Опять иду, покусывая губы, TC "Опять иду, покусывая губы,"
      По улицам, сутулясь, как старик, И чей-то голос встряхивает грубо Меня, рукой схватив за воротник.
      Со мной не церемонятся собаки, Облаивают, выставив клыки, Но я трусливо избегаю драки, И мысли так от мира далеки,
      Что непонятно, как же удается Мне уцелеть в круговороте дней, Когда печальный жребий достается Тем, кто меня и лучше, и умней.
      * * *???
      Я тебя никогда не любил, TC "Я тебя никогда не любил,"
      Что ж ты вздумало, сердце, гореть? Мой язык о любви говорил, Лучше б мне языка не иметь.
      Лучше б мне не видать никогда Глаз твоих поднебесную синь. Я покинул твои города, Сгинь, мое наваждение, сгинь!
      Прочь! Исчезни как сон или бред! Я молю тебя, видишь, стою На коленях, но слышу в ответ Только "нет" на молитву мою.
      * * *???
      Все тоньше, тоньше след неведомый, TC "Все тоньше, тоньше след неведомый,"
      Все незаметнее тропа. Опять над прежними победами, Смеясь, куражится толпа.
      И сколько раз еще видение Мелькнет, как лезвие ножа. Нам в наказанье -- преступление, Но сердце будет ли дрожать,
      Когда топор над жалкой жертвою Рука в экстазе занесет, И колокол, вспорхнув над церковью, С предсмертным звоном упадет?
      * * *???
      Одуванчиков нежно-медовых TC "Одуванчиков нежно-медовых"
      Отцвела мимолетная быль. Седина их голов непутевых Семенами просыпалась в пыль...
      * * *???
      Над пожарищем танцует TC "Над пожарищем танцует"
      Столб рассерженного дыма. Слышишь, варвары пируют Над развалинами Рима.
      Колизей дрожит от смеха Их бесстыдных междометий. Диких песен злое эхо Далеко разносит ветер.
      Над развалинами плачет Пожилой седой патриций. Может, вышло б все иначе, Как когда-то: vidi, vici...
      Но смешны слова молитвы, Упомянутые всуе. Цезарь мертв. Войска разбиты. В Риме варвары пируют.
      * * *???
      Все замки сожжены дотла, TC "Все замки сожжены дотла,"
      Разбита наша конница, Но голова еще цела, Хоть мучает бессонница.
      В полях безмолвные лежат Убитые товарищи, И воронье с небес, кружа, Слетелось на пожарища.
      А мы, смешно сказать, живем, Ни мертвые, ни пленные, Глядим в окно, едим и пьем И слушаем вселенные.
      * * *???
      В Симферополе вьюга. Привычный пейзаж TC "В Симферополе вьюга. Привычный пейзаж"
      Беспокойством снежинок нарушен. Что за странный каприз, что за чудная блажь -Заковать в серебристое лужи,
      Разукрасить узорами стекла в домах, Ограничив уют до печали, И армады смирительных белых рубах На дрожащие ветви напялить.
      * * *???
      Вечереет в роще старой. TC "Вечереет в роще старой."
      Табор спит. Взошла луна. Лишь один цыган с гитарой Засиделся допоздна.
      Кровоточит в сердце рана, По щеке ползет слеза: Ой, свели с ума цыгана Эти черные глаза.
      Одолела грусть-кручина, Струны плачут в тишине. Что же ты, мой свет, Марина, Позабыла обо мне?
      Душу вольную связала, Унесла за облака Да цыгана променяла На простого казака.
      Ты звени, звени, гитара, Плачь струна, трещи огонь. Эх, остались у цыгана Только степь да верный конь.
      Рассветает в роще старой. Табор спит. Трава сыра. Лишь один цыган с гитарой Засиделся до утра.
      * * *???
      С утра до вечера стрижи TC "С утра до вечера стрижи"
      Уже не носятся вокруг, И солнца одичалый круг Укрыться за морем спешит.
      Уже прохладней вечера, А на заре бросает в дрожь, Но ты и бровью не ведешь, Моя прекрасная сестра.
      Ты говоришь, что новый март Растопит в наших реках лед, И пчелы в золотистый мед Вино нектара превратят.
      * * *???
      Октябрь, и солнце с пьедестала слазит, TC "Октябрь, и солнце с пьедестала слазит,"
      Ночь начинает набирать очки. Опять ветра-бродяги безобразят, Швыряя в нас газетные клочки.
      Ответов ищут новые вопросы, Игривый тон отложен до поры, Но я готов, приличия отбросив, Ловить губами ветер за вихры.
      * * *???
      Встречай, земля, я выпал из окна. TC "Встречай, земля, я выпал из окна."
      Лечу и не могу остановиться. Концовка этой сцены мне ясна, Что странно: я совсем не из провидцев.
      Планирую, считая этажи. Мелькают в бледных окнах занавески. Мне на прощанье что-нибудь скажи, Сплетя из слов витые арабески.
      Погромче только, чтоб не помешал Тебя понять в ушах журчащий ветер. А после помолчи и, не дыша, Дождись, пока земля меня не встретит.
      БАБЬЕ ЛЕТО TC "БАБЬЕ ЛЕТО"
      Вот и кончилось бабье лето, Набежали дожди -- сказали. Тополя продают билеты На аллее, как на вокзале.
      Дернул колокол мокрый витязь Рыжий клен -- капитан в отставке: "Занимайте места, садитесь. Поезд "Осень" готов к отправке".
      Налетели ветра, гуднули, Потащили состав по рельсам. Чью-то память перечеркнули Бесконечно холодным рейсом.
      Стало пусто и неуютно На перронах аллей пустынных, Лишь играет сосна на лютне, Пряча голову в иглах длинных.
      Ах, беда мне с тобою, осень. То ты добрая, то ты злая, То молчишь, то прощенья просишь, Синим небушком улыбаясь.
      Словно балованные дети, Листья с веток поразлетались. Вот и кончилось бабье лето, Будто вовсе не начиналось.
      * * *???
      Вы слышали? В Москве стреляли TC "Вы слышали? В Москве стреляли"
      И кровь текла рекой. Опять багрово полыхали Цветы на мостовой. Вновь, по асфальту растекаясь, Узор кровавый цвел, И убиенные, не каясь, Телами стлали пол.
      За что? Кто знает: пуля -- дура, Не ведает, кто прав. Был правым или виноватым, А сделался немым, Слепым, глухим и неподвижным. Будь им, Господь, судьей.
      Чуфут-Кале. Мавзолей Джаныке-Ханум TC "Чуфут-Кале. Мавзолей Джаныке-Ханум"
      Затейливой вязью на белой стене Он выткал свою печаль. Ее не убьешь, не утопишь в вине, Ее не оденешь в сталь.
      Растаял души потемневший воск, Погасла ее свеча, Лишь имя ночами буравит мозг, В висках, как набат, стуча.
      Светлой горечью на языке: Джаныке, Джаныке, Джаныке. Словно мертвый цветок в руке, Словно легкая тень в реке, Это имя твое: Джаныке. Это радость твоя: Джаныке.
      * * *???
      Я эти двери распахну плечом, TC "Я эти двери распахну плечом,"
      Беспечным легким щеголем влечу, Чтоб ты не догадалась ни о чем, Чтоб я не пожалел потом ничуть.
      И грусть отбросив, словно прядь со лба, Веселием наполню каждый вздох. И, будто полк отчаянных рубак, Мои остроты увенчают слог.
      Сплетутся взгляды, губы задрожат, И в этот миг -- короткий, сладкий миг, Ты будешь только мне принадлежать, Забыв твоих бесчисленных "других".
      Но вскрик мгновенья короток и тих. Мечтой, увы, останется мечта. Не мне лакать из алых губ твоих, Не мне губами пробовать уста.
      Мне остается только вспоминать, Цедить по капле прошлого вино, Свой дух иным бокалом утешать, Но вечно думать только об одном.
      Я эти двери распахну плечом, Беспечным легким щеголем влечу, Чтоб ты не догадалась ни о чем, Чтоб я не пожалел потом ничуть.
      * * *??
      Что мне боль твоя, что мне грусть твоя, TC "Что мне боль твоя, что мне грусть твоя,"
      Что беда твоя -- я не врач. Я и сам больной, я и сам плохой, За спиной стена неудач.
      Что мне бедные, что мне сирые, Что мне нищие у дорог. Я и сам такой, по миру с сумой, До костей промок и продрог.
      И молился я, и постился я, И клонился я до земли. Но не принял Бог меня на порог, И подался я в журавли.
      Что мне зло теперь, что мне лютый зверь, Что мне боль потерь -- в вышине. Я не по низу, я не по миру, Я не по земле, я над ней.
      Так вот жил-горел, в небесах летал, Про любимых пел и любовь. Вдруг под листьями кто-то выстрелил И разбил мои крылья в кровь.
      И упал я вниз обескрыленный, Обескровленный и немой, Но везло мне: вдруг -- снизу озеро, Выплыл раненый, но живой.
      И с тех пор хожу, в небеса гляжу, По земле брожу, да без крыл. И не в том беда -- кто-то выстрелил, А лишь в том беда -- не убил.
      РОМАНС TC "РОМАНС"
      За дверью -- ночь. Сижу один с гитарой, Прислушиваясь к музыке дождя, Простой мотив насвистывая старый: "Как грустно мне, что рядом нет тебя".
      Вот глупости! Ужель иного нету Удела мне, лишь повторять в бреду: "Покинув дом, я обойду полсвета, Но и тогда прекрасней не найду".
      Мои слова не отражают сути, И музыка не в такт и невпопад. Дрожит рука, глаза бездарно лгут мне, А струны лишь фальшиво дребезжат.
      Молясь свечам, я позабыл о солнце, Поверил отражениям в воде. И, занавесив шторами оконце, Отправился в далекое "нигде".
      Но, ощущеньям слепо доверяя, Я обманулся снова, в сотый раз. Был узок круг и крепкой цепью спаян С движеньем рук и выраженьем глаз.
      Гитара смолкла, и романс растаял, Аккордом сонный воздух теребя. Но дождь выводит, все не умолкая: "Как горько мне, что рядом нет тебя".
      * * *??
      Окунувшись, как в омут, в слепую пургу, TC "Окунувшись, как в омут, в слепую пургу,"
      Неподвластен ни боли, ни гневу, На коленях земли, в серебристом снегу Отыщу я свою королеву.
      Будут губы ее, как огонь, холодны Льдистым пламенем снежного края. И в сверкающем вихре снежинок хмельных Нас старуха-пурга обвенчает.
      И оставит навечно в блаженстве зимы, Неподвижных и оцепенелых, Под чудесными сводами снежной тюрьмы, На коленях земли поседелой.
      * * *???
      Небо тонким батистовым кружевом TC "Небо тонким батистовым кружевом"
      Затянула осенняя грусть. Солнце томно целуется с лужами, Обнимая задумчивый куст.
      Листья падают завороженные, И деревья отходят ко сну, Закрывая глаза утомленные, Ожидают хозяйку-весну.
      * * *???
      Серебряным сияньем звездной пыли TC "Серебряным сияньем звездной пыли"
      Морозный тонкий воздух напоен. Миры свои часы остановили, И замер в небе лунный медальон.
      Все замерло, лишь ветер-непоседа, Ни времени не знающий, ни слез, С небесного безропотного пледа Сдувает пыль холодных глупых звезд.
      * * *???
      Странный шум -- полусвист, полушепот TC "Странный шум -полусвист, полушепот"
      В тишине, где ничто не звучит, Лишь молчания сдержанный ропот На печальные камни пролит.
      Время за полночь, слово -- в начале, Вишни в завязи, снег на ветвях. То ли ветер деревья качает, То ли звезды горчат на губах.
      * * *???
      Мы все природе сопричастны, TC "Мы все природе сопричастны,"
      Ее утробой рождены, Ее желаниям подвластны, Ее дождями крещены,
      Ее дыханием согреты. И обнаженною душой Встречаем первые рассветы В неискушенности святой.
      Но лишь младенчества надежды Растают в мире суеты, Мы облачаемся в одежды, Стыдясь душевной наготы.
      Солидней выглядеть желая, Мы душу облекаем в плоть, На лица маски одеваем, Чтоб нас стыду не уколоть.
      Но первородное начало Не заглушить, не обмануть. Ведь стыд его заботит мало, Ему бы воздуха глотнуть.
      Как не укройся -- все напрасно, В броне не сосчитать прорех. Мы все природе сопричастны. Но откровенность не для всех.
      * * *??
      Вот и ночь пролетела, как глупая моль, TC "Вот и ночь пролетела, как глупая моль,"
      Рассвело, на столе кавардак. И со свитой своей день, печальный король, Объявился под взгляды зевак.
      Колдовскую стезю разорвав пополам, Серым светом заполнил дворы. Острым скипетром бледность придав чудесам, Их прервал шабаши и пиры.
      Откровенностью линий размытых прельщен, Затуманился разум, и вот В темных лужах, как странная тень, отражен, Ветер песнь озорную поет.
      ГАДАНИЕ НА КОФЕЙНОЙ ГУЩЕ TC "ГАДАНИЕ НА КОФЕЙНОЙ ГУЩЕ"
      Ни свеча, ни лампа, ни звезда, Просто искра -- крошечное солнце. Вот твоя душа, твоя судьба Спит в кофейной чашечке на донце.
      Силуэты, линии -- черты Будущих побед и поражений -Заполняют чистые листы Строчками волшебных откровений.
      Эти строки вроде ни о чем, Но вглядись -- увидишь, как в тревоге Сгорбленные клены под дождем Ветками качают у дороги.
      Из таких мозаик и кусков, Недомолвок, шорохов, намеков Вырастает ожерелье слов На устах гадалок и пророков.
      Прошлое захлопывает дверь: У него особые причуды. Будь, что будет, главное -- поверь В звонкое могущество посуды.
      * * *???
      Лови торжественность момента TC "Лови торжественность момента"
      В бодрящем звоне хрусталя, Когда событий кинолента Свое кино начнет с нуля.
      Концовка стерпит что попало, Ей к худшему не привыкать, Куда важнее, как начало Пограндиознее начать.
      * * *???
      Родник живой водою плачет, TC "Родник живой водою плачет,"
      Не замолкая ни на миг. Его, лаская, чаща прячет В ладонях бархатных своих.
      И он хрустальными слезами TC "И он хрустальными слезами"
      Звенит. Лес, впавший в забытье, Дрожа озябшими листами, Хранит сокровище свое.
      Но мы нашли к нему дорогу И пьем звонкоголосый плач, Сменивши траурную тогу На звездный карнавальный плащ.
      * * *???
      За окном все дожди, дожди, TC "За окном все дожди, дожди,"
      А в кармане звенят гроши. Если трудно тебе -- приди, Если просто грустишь -- пиши.
      Три печальных лица в трюмо, Мыслей черные корабли. Если долго идет письмо, Телеграмму тогда пришли.
      Город высохший и чужой, Ни приятелей, ни любви. Если адрес не знаешь мой, Просто мысленно позови.
      Но бессильны слова в глуши, Словно выплаты по счетам. Не зови меня, не пиши, Просто жди -- я приеду сам.
      * * *???
      Я ноты всех твоих капризов TC "Я ноты всех твоих капризов"
      Не по тетради изучал. Ты в каждый такт вплетала вызов Лицу скрипичного ключа.
      И, превращая ежечасно Мажорный лад в минорный тон, Пристрастными судами гласных Ты утверждала свой закон.
      А я крушению гармоний Противиться, увы, не мог. Меня штрихи твоих симфоний Лишали сна, сбивали с ног.
      Я так устал от квинт и терций, Простой романс услышать рад, Что ритмы собственного сердца Возненавидел, словно яд.
      Но лишь нестройные аккорды Отправились в последний путь, Я попросил, упрятав гордость: "Сыграй еще, хоть что-нибудь".
      * * *???
      Я сердцем чувствую нутро, TC "Я сердцем чувствую нутро,"
      Но антураж сбивает с толку. Как недопитое ситро, Шипит тревога втихомолку.
      Бокал прозрачен, свет зажжен, Но все чего-то не хватает. Вздох истины не отражает, Ведь он сомнением рожден.
      * * *??
      Наш понедельник начался в субботу, TC "Наш понедельник начался в субботу,"
      Но у меня-- семь пятниц на неделе. Мой здравый смысл повис, как мышка, кроток, Набедренной повязкою на теле.
      И, прокричав торжественные гимны, Мой дерзкий рот окрысился молчаньем. Срывая звезд сырые апельсины, Рука легла, как агнец на закланье.
      Ты скажешь: "Чушь!", я притворюсь, что верю Словам, что вовсе ничего не значат, Но, погруженный в тайные вечери, По-своему все здесь переиначу.
      Зажгу лампады перед образами, Вскормлю строкой голодную бумагу, А после, с просветлевшими глазами, Солью остатки роскоши во флягу.
      И будет жизнь катиться поневоле, Как старая арба с ослом в упряжке. Ищи меня тогда, как ветра в поле, От божества не требуя поблажки.
      Ты, может, напоследок скажешь что-то, Но мне слова до смерти надоели. Наш понедельник начался в субботу, Но у меня -- семь пятниц на неделе.
      * * *???
      Вечер холодом тронул ладони, TC "Вечер холодом тронул ладони,"
      Остужая мальчишеский пыл. Слишком искренен и беззаконен Он для строгого города был.
      Я смирен, но, с почтением меря Переулки его и дворы, Пусть немного, но все-таки верю В озорную серьезность игры.
      * * *???
      Крути мыслью, как ось колесом, TC "Крути мыслью, как ось колесом,"
      Жми смело на обе педали. Пускай в стакане не Абрау-Дюрсо, Пускай не светят ни призы, ни медали.
      Лимонной коркой в сахарный снег Прыгни и, горечь свою спрятав, Без напряженья начав разбег, Взлетай, сверившись с звездной картой.
      Зачеркни притяжения пустую строку, Стряхни жирка голодное месиво И честь отдай стальному клинку -Он твой пророк и мессия.
      * * *???
      Когда мне вдруг наскучат звуки, TC "Когда мне вдруг наскучат звуки,"
      Уйду на дно. Не шевелясь, Я, темноте сжимая руку, Умолкну, наглотавшись всласть Воды забвения, и память Застынет чистым серебром. Не нужно будет строки плавить, Кручинясь, думать о портном. Не нужно будет защищаться, Не нужно будет нападать, Чего-то каждый день бояться И что-то каждый день решать. Я рыбой нежно-серебристой Вспорхну сквозь толщу вод морских, Где тьма чернее трубочиста И тишины степенный стих.
      * * *???
      Нам праздник двери отворил, TC "Нам праздник двери отворил,"
      Но мы, поскромничать желая, Отвергли алый сок Токая, В которым дух беспечный жил.
      И пресный, тусклый вкус дождя Нам стал единственной отрадой. Шуршали листья за оградой, На шепоток переходя.
      То был ноябрь, а может, май, Дожди времен не различают. В дождь хорошо сидеть за чаем, Таская строки из письма.
      А мы стояли у крыльца В надежде разрешить сомненья, Промокший рыцарь и дуэнья, Лицу не обнажив лица.
      * * *???
      Что б вам ни раззвонили обо мне, TC "Что б вам ни раззвонили обо мне,"
      Не верьте ни единому звонку. Я все равно останусь на коне, Пусть даже разобьюсь на всем скаку.
      Заткните уши, спрячьте звезды глаз, Замкните разум от досужих слов. Я вновь воскресну в предзакатный час Лиловым миражом поверх голов.
      Я вновь воскликну, руки вознося, Осанною омыв свои уста, И мне в ответ сверчки заголосят, Оплакивая мужество Христа.
      * * *???
      Как тень недоуменья, на губах TC "Как тень недоуменья, на губах"
      Укус щеки, подставленной небрежно. Спесивый лед, не тающий в руках, Бесчувствием их дарит неизбежно.
      Неутоленность сердце холодит, В неискренности требуя ответа, Но немотой отмеченная Лета Свой кладезь никому не одолжит.
      * * *???
      Туман, вероломный, как Каин, TC "Туман, вероломный, как Каин,"
      Походкой форся воровской, В пугливые дебри окраин Проник у ночи под полой,
      Пробрался, руками замаслив Последние искры зари, И, даже не вскрикнув, погасли Задушенные фонари.
      В поту исступленной истомы, Холодной, как сердце лжеца, Деревья, чумазые гномы, Во тьме ожидают конца.
      Лишь путник с упрямством испуга По сердцу сверяет шаги, И, чавкая, липкую ругань Выводят его сапоги.
      * * *???
      Полью цветы, пускай напьются, TC "Полью цветы, пускай напьются,"
      Пускай проклюнутся ростки, И благодарно встрепенутся Пурпурных лилий лепестки.
      Растите, нежные побеги, Вдыхайте солнечный нектар, Ловите терпкий шум элегий В капели светлых Ниагар.
      Весна! Затворники, ликуйте! Живым объятием ветвей Встречайте, листьями целуйте Ее сверкающих детей.
      Век заточения окончен, Окно открыто, час настал. Травою тронув пыль обочин, Весна взошла на пьедестал.
      * * *???
      Хочу напиться допьяна TC "Хочу напиться допьяна"
      Я золотым вином заката, Чтоб золоченая луна Качалась в небе виновато,
      Чтоб звезды сыпались с небес, Как блестки с новогодней елки, Чтоб много лет об этом дне По городу бродили толки.
      Молись, прохожий, грудь крести, Ты трезв, а значит малодушен. Что толку лысину скрести, Коль светоч разума потушен.
      Все трезвые сойдут с ума. Того ж, кто пропил ум и тело, Не тронет эта кутерьма, Ведь пьяному какое дело,
      Что где-то мечется луна, Срывая звезды с небосвода. Закат, а ну, еще вина! Я пью, да здравствует свобода!
      * * *???
      Весна, а листья падают, к чему бы TC "Весна, а листья падают, к чему бы"
      Вся эта кутерьма в английском стиле. Опять ветра в архангельские трубы Над головою зябко протрубили.
      На новом Альбионе, как в аптеке, Сырые тучи отмеряют капли. И в плечи прячут плеши человеки, По грустным лужам шлепая, как цапли.
      ОДА БОЛЬНОМУ TC "ОДА БОЛЬНОМУ"
      Каждый болеющий требует трепета, Не по достоинству, а по болезни. Время улиткою тащится медленно. На подоконнике -- кровь гортензий.
      В скромном футлярчике прячется градусник, На столике -- горсть таблеток в пакетиках. Больной ведь не леший, а мелкий пакостник, К сожалению, не лишенный патетики.
      Всюду болячки сочтет он и выставит Всем напоказ, не стыдясь нимало. Заткнет за пояс любого артиста, Не выбираясь из-под одеяла.
      Вы ему время свое и внимание, А он: "Дрянь -- эта вся медицина". И после, поморщившись в назидание, Выпьет таблетку эритромицина.
      Кормишь из ложечки, поишь из соски, А он в ответ лишь стонет и охает. Жаль вот только, малы подмостки, Да зрительный залец уж больно крохотен.
      * * *???
      Должно быть, осень на дворе: TC "Должно быть, осень на дворе\:"
      То дождь, то мокрый снег и слякоть. И ветры, словно в ноябре, Кусают солнца хлебный мякиш.
      Прохожий зябко опустил Пальто на острые колени, Но отчего тогда кусты Затлели звездами сирени?
      Должно быть, осень на дворе, Так в душах холодно и пусто. Сейчас бы двери запереть И стиснуть пальцы рук до хруста.
      Впустую брошены слова, Как слезы в старую могилу, Но отчего тогда листва На ветках набирает силу?
      Должно быть, осень на дворе. Такие странные метели. На яблонях, не догорев, Цветы снегами облетели.
      В промерзших жилах стынет кровь В немом предчувствии разлуки, Но отчего тогда любовь Соединила наши руки?
      * * *???
      Мне по чьей-то особой причуде TC "Мне по чьей-то особой причуде"
      Это небо досталось в наследство. Пусть сбегу я навечно отсюда, Никуда мне отсюда не деться.
      Я уеду, уеду и сгину За морями в озерах азалий, Но вернусь с головою повинной В наши Богом забытые дали.
      Появлюсь, долгожданный наследник, Разминая усталые ноги, И, расправив зеленый передник, Роща встретит меня у дороги.
      * * *???
      Я не верю коварным словам, TC "Я не верю коварным словам,"
      Непоседливым, как воробьи. Я губами прочту по губам Сокровенные письма твои.
      И воскликну в ответном письме, Охнув раненой птицей в глуши: "Не бросай меня, радость, во тьме! Напиши мне еще, напиши!"
      * * *???
      Развернув пошире плечи, TC "Развернув пошире плечи,"
      Долговязый, что Кощей, К нам в окно стучится вечер В донжуановском плаще.
      У него в руках гитара, У него в кармане нож. Он поет: Та-та-ра, та-ра, Черногуб и чернокож.
      Под пьянящий смех кадрили Он приходит к нам в дома. От него во всей Севилье Все дуэньи без ума.
      Не боясь ни шпаг, ни яда Недоверчивых мужей, Он в густых объятьях сада Одурманит сторожей.
      Подкрадется под балконы, Пробежится по ладам, И тотчас любая донна Упадет к его ногам.
      * * *???
      Ты меня никогда не узнаешь, TC "Ты меня никогда не узнаешь,"
      Ты меня никогда не поймешь. И уж если меня потеряешь, То уже ни за что не найдешь.
      Я не здешний, я здесь ненадолго Задержался на трудном пути. Вот надену свою треуголку И пойду небылицы плести.
      СОНЕТ TC "СОНЕТ"
      Два облака не делают погоды, И две слезы не делают дождя. Надменный взгляд еще не знак породы, И шляпа -- часто шляпка у гвоздя.
      Стремление не означает цели, А два рубля -- еще не капитал. Два выстрела не делают дуэли, Две доблести -- еще не идеал.
      Две рюмки не смертельны для гуляки, Два клоуна -- еще не балаган, Два выпада не означают драки, Два поцелуя -- даже не роман.
      Как часто мы тревожимся напрасно И видим бурю там, где небо ясно.
      * * *???
      Я, архитектор снов и чудотворец, TC "Я, архитектор снов и чудотворец,"
      На карауле бодрствую под шорох Ночных сверчков, которые не могут Уснуть, пока заря не заалела. Комар, жужжа над ухом, жаждет крови, Моей горячей, сладкой, красной крови, Которая по синим толстым венам Течет стуча, как маятник в курантах. А где-то рядом сонно и печально Лопочет одуревший телевизор, Неярким бледным светом вырывая Из тьмы куски любовного романа. Я не рифмую строки, я рисую Пейзаж на пролинованном мольберте, Чтоб не уснуть, не умереть со скуки И не пропасть подобьем метеора.
      * * *???
      На смятом, порванном конверте TC "На смятом, порванном конверте"
      Вид новосветовского пляжа, Но я герой других пейзажей, Судьбой упрятанных в мольберте.
      Ведь ей, судьбе, какое дело -Она рисует, что попало, Пока душа не истончала И холст марать не надоело.
      * * *???
      К закату лето клонится, не встретить TC "К закату лето клонится, не встретить"
      Теперь его горячих, сочных губ. На улице соленый терпкий ветер Таскает клен за выгоревший чуб.
      Среди седых камней слабеют травы, Беспутным летним солнцем сожжены, И бродят в море черных волн оравы, Перебродившим воздухом пьяны.
      * * *???
      В корзине девочки-эпохи TC "В корзине девочки-эпохи"
      Простые чудо-безделушки: Надежды, сполохи и вздохи, Промокшие насквозь подушки.
      Еще не отзвенели марши, Еще листва не отшуршала, Еще мотив не знает фальши И бессердечности финала.
      Все так бесформенно и зыбко, Все так таинственно и ново, Что нас за первую ошибку Никто не упрекнет сурово.
      * * *???
      Не просите за меня Бога TC "Не просите за меня Бога"
      И не жгите за меня свечи. За себя я сам прочту слоги Из священных книг твоих, Вечность.
      Не поможет мне ничей посох, Но помогут мне друзей руки, Что напишут мне в письме строки, Извлекут из мертвых струн звуки.
      Отзовутся из своих комнат, Чтоб не быть мне лишь с одним хлебом, А молитву я и сам вспомню И скажу наедине с Небом.
      * * *???
      Я тихою надеждою живу TC "Я тихою надеждою живу"
      Когда-нибудь добраться до глубин, Вдохнуть прозрачной бездны синеву И выспаться у моря на груди.
      Я -- лишь песчинка, тополиный пух, Игрушка волн, течений и ветров. От ожиданья замирает дух, Но ожиданье -- ненадежный кров.
      * * *???
      Мне с вечеринками беда, TC "Мне с вечеринками беда,"
      Ведь по законам высших сфер Я -- никудышный кавалер, Зато любовник хоть куда.
      В веселье мне веселья нет: Сижу, потухший и немой, Но загораюсь, лишь с тобой Останусь я наедине.
      Прости меня мой друг, прости За бледный взгляд и блеклый вид. Во мне иное говорит, Когда глаза не отвести,
      Когда сплетается судьба, Когда смыкаются круги Вокруг бесстыжих и нагих С огнем на жаждущих губах.
      АРМЕЙСКОМУ ДРУГУ TC "АРМЕЙСКОМУ ДРУГУ"
      Мужайся! Мир еще не скоро TC "Мужайся! Мир еще не скоро"
      Заменит нам военный быт И фраки вместо гимнастерок На наши плечи водрузит.
      Еще не раз ногой растертой Земле разглаживать виски, Но срок настанет снять ботфорты И расстегнуть воротники.
      Мужайся! Мы еще воспрянем, Сорвав казенную печать, И честь свою уже не станем Кому попало отдавать.
      Так будет, поздно или рано. Пускай, дыханье затаив, Душа сидит на чемоданах, Глаза ресницами прикрыв.
      * * *??
      Молчали мы, и улицы молчали, TC "Молчали мы, и улицы молчали,"
      Весь мир молчал, лишь губы трепетали. Была зима, но мы не замечали Ее следов на вымершем бульваре. Но кто-то вспомнил, как рождают звуки, И мы смеясь протягивали руки, Друг другу мы протягивали руки
      И оживали.
      Так странно это было все, так странно. Нас фонари слепили неустанно. Качались пальмы голося:"Осанна!" И расставаться нам казалось рано. Но время шло, ах нет, не шло, а мчалось, И руки, удержать его отчаясь, Последний раз друг к другу прикасались
      В тени платана.
      Зачем, зачем нам было торопиться, Лишь встретившись, так наскоро проститься И от друзей стыдливо прятать лица, Боясь, что сердце может ошибиться? Но разве все могло бы быть иначе? Неужто взгляды ничего не значат, И душ волненье ничего не значит,
      Чтоб так забыться?
      * * *??
      Я положенный срок отслужил, отстоял TC "Я положенный срок отслужил, отстоял"
      На коленях среди потускневших свечей. Я молился, но лишь об одном умолял: Обвенчать меня с ней.
      Рыжий дьякон с окладистою бородой Гулким шепотом вел бесконечную речь, И усталый священник святою водой Бремя снял с моих плеч.
      Я ушел, осенив крестным знаменьем грудь, Осторожно ступая по мрамору плит. Дверь легко отворил и отправился в путь, Полумраком укрыт.
      Но открылись глаза мои, а по пятам Неземная печаль начинала разбег. Слезы прежних сомнений сползли по щекам И упали на снег.
      И когда в полутьме я ее увидал, Вновь вернулась ко мне боль бессонных ночей. Я взмолился, но лишь об одном умолял: Обвенчать меня с ней.
      * * *??
      Мне надоела болтовня моя, и баста! TC "Мне надоела болтовня моя, и баста!"
      Она бессмысленней патрона холостого. Пусть лучше пенится во рту зубная паста, Перемывая в "бу-бу-бу" любое слово.
      Снесен лавиною на подступах к вершинам, Я стольким елкам заглянул под блузку. Зато теперь могу воздать на матерщинном, Пожалуй, более понятней, чем на русском.
      Моя вина ли в том, что я лишился неба, То есть опоры языку, губам и звуку, Но не в ладах с чревовещающей утробой В чревовещатели я назначаю руку.
      Она расскажет то, что рот не рассказал бы, Она споет красноречивее Лоретти, А я тогда заздравный кубок выпью залпом, В глубоком кресле спрятавшись от сплетен.
      * * *??
      Просеянный сквозь облачное сито, TC "Просеянный сквозь облачное сито,"
      На землю выпал мягкий звездный свет. Реальность спит, грядущее сокрыто, А прошлого уже в помине нет.
      Бегут часы мурашками по коже, И, заметая за собой следы, Смешной до безобразия прохожий Вдыхает горький сигаретный дым.
      Он, тьмой в ночной гримерной размалеван, С тоской глядит на вымерший квартал, Как в опустевшем цирке старый клоун На молчаливый полутемный зал.
      Знакомое, что стало незнакомым, Вокруг себя отчаясь узнавать, Он, словно тень, бредет от дома к дому Своим немым поклонникам под стать.
      * * *???
      Какая сладостная ночь! TC "Какая сладостная ночь!"
      Горячий кофе, сигарета. Качается моя планета, С орбиты соскользнуть не прочь.
      Качаются луна и камни, И люди, спящие в тиши. Под звездами, где ни души, Качнули фонари плечами.
      Качаются дома и снег, За день растерзанный и жалкий. Качаются в ветвях русалки, Собравшиеся на ночлег.
      И, как усталая раба, Дрожа от праведного гнева, Качается сама судьба, То вправо возносясь, то влево...
      * * *???
      В бессильной ярости истрачен TC "В бессильной ярости истрачен"
      Молчанья золотой запас. Казна пуста. Теперь поплачем, Глотая окончанья фраз.
      Но бедности к чему бояться, Карман не оскудел, пока Слова как груду ассигнаций Мы достаем из кошелька.
      * * *???
      На лестнице, где каждый камень
      Хранит завет, TC "На лестнице, где каждый камень
      Хранит завет,"
      Переплелись над головами
      Хвосты комет.
      Пора. Наполнены карманы.
      Срывай плоды. Нас к памятникам безымянным
      Ведут следы.
      Чет или нечет -- все едино.
      Устал -- приляг. Монета брошена, а в спину
      Стреляет враг.
      Орел ли, решка ли, не стоит
      Терять гроши. Прими решенье роковое
      И не дыши.
      Колодец вычерпан. О днище
      Скрипит песок. А сердце молит, словно нищий,
      Подать кусок.
      Плоды просыпались в тумане.
      Прошла пора. Карман был полон, да в кармане
      Была дыра.
      * * *???
      Это было не в апреле, TC "Это было не в апреле,"
      Не в июне, не зимою. Может статься, в самом деле Это было не со мною.
      Это было не со мною, Не с тобою, не с другими: В платье легкого покроя Плыл закат неугасимый.
      Это было не со мною. Отчего тогда я помню Эти пальмы, это море, Удивительные волны,
      Что лизали терпкий берег И откатывали снова В даль придуманных Америк, К тайнам берега иного?
      Это было не с тобою? Отчего ты помнишь тоже, Как у самых губ прибоя Мы стояли, не тревожась,
      Что увидит нас прохожий, Что осудит и освищет, Позабыв про осторожность, Про напыщенность и пышность.
      * * *
      Мне теперь не наполнить нутро моих лат TC "Мне теперь не наполнить нутро моих лат"
      И не вынуть иззубренный меч из ножен. Я уже не солдат. Конь мой стреножен.
      Будто кляча крестьянская, щиплет траву. Безобидная, старая, глупая кляча. Я уже не живу, Но не плачу.
      Я не плачу, плачу, потроша кошелек, Словно рыбу, попавшуюся, в мой невод. День уже недалек: День гнева.
      Я уже не солдат, я свод небесный. Ветер гладит легонько мою васильковую шерсть. Значит я еще есть, бестелесный, Но все еще есть!
      * * *
      Не молюсь и не слушаю благовест. Позабыв о значеньи креста, Я заре, как заутрене, радуюсь, Из утробы постельной восстав.
      И, забывшись небесными тропами, Извлекая тепло из горстей, Я читаю нагорную проповедь В доброй светлой улыбке твоей. * * *
      Под ресницами синь, TC "Под ресницами синь,"
      В сини искрами смех. Эх! Душа -- апельсин, Разделить бы на всех! Но не хватит, о Боже, Как тут ни кроши, Под оранжевой кожею Сладкой души.
      * * *
      (Романс)
      Она, смеясь, глядела сквозь меня, TC "Она, смеясь, глядела сквозь меня"
      Но я, забыв про все, в истоме сладкой, Вдруг задрожал от страстного огня И робко снял с ее руки перчатку.
      Над тополями голубела даль, И погрустневший сад прощался с летом. Она сказала мне, снимая шаль: "Я не люблю вас, помните об этом!"
      Все закружилось. Хор сомнений смолк, Меня в объятья грез толкая грубо. И целовал я щек чуть теплый шелк И алые трепещущие губы.
      Все было так, как я того желал, Но чувству страстно требуя ответа, Я лишь одно во мраке различал: "Я не люблю вас, помните об этом".
      И вот, какая горькая пеня! Откинувшись на бледные подушки Она, смеясь, глядела сквозь меня, Как сквозь стекло глядят на безделушки.
      Я долго мял в руках цветную шаль, Но каблуком царапнув лед паркета, Она сказала вновь: "Мне очень жаль, Я не люблю вас, помните об этом".
      * * *
      Слезами не начать потопа, TC "Слезами не начать потопа,"
      Но сырость сильно портит мебель, Не каждый может громко топать, Заботясь о насущном хлебе.
      Не каждый может улыбаться, Идя ко дну, в объятья ила, Но каждый может постараться, И выглядеть смешно, но мило.
      Отчаянье возносит руки И пальцами хрустит в припадке. И остается лишь мяукать: Несмело, жалобно и сладко.
      Хозяйка нежно приголубит, Прижав щеку к пушистым лапам, Пока тоска, отбросив бубен, Не скроется в объятьях шкапа.
      * * *
      Что я такое? Сумеречный звон? TC "Что я такое? Сумеречный звон?"
      А может -- дождь серебряных монет? А может -- просто чей-то грустный сон?
      А может -- нет?
      Что я? Наверно просто человек: Немного сердца где-то посреди, Чуть-чуть души за абажуром век
      И боль в груди.
      * * *
      Дорожкою воров и проходимцев TC "Дорожкою воров и проходимцев"
      На город опустилась темнота, Сковав заклятьем всех принцесс и принцев, От поцелуя спрятавших уста.
      Зашторив сном кирпичный лик заката, Их усыпил таинственный недуг. Лишь стрелки на блестящих циферблатах Еще живут, чертя за кругом круг.
      И лишь воздушных замков постояльцы, Блаженной тьмой не окропив окно, До самых зорь не окровавят пальцы Об острое ее веретено.
      * * *
      Вот звезды с неба падают на площадь -- TC "Вот звезды с неба падают на площадь --"
      Обломки счастья. Я не поэт, нет, я всего лишь лошадь, Саврасой масти.
      Вы в небесах разгадку не ищите, Труды напрасны. Ведь это я их вниз смахнул в зените Хвостом саврасым.
      Ну, не глядите на меня, не надо, Такими грустными глазами. Мне просто хочется, чтоб кто-нибудь погладил Меня промеж ушами.
      СОНЕТ
      Я -- озеро, лишенное воды, Я -- черный снег, не тающий в жару. Я -- зверь, бесцельно путавший следы, И листьев колыханье на ветру.
      Я -- бой часов, лишившихся ума, Ночных кошмаров недостойный сын, Я -- зло, тайком заползшее в дома, Неверность женщин, мотовство мужчин.
      Я -- вечный плач у похоронных дрог. Я -- голос сфер, зовущих в никуда. Я -- молчаливый камень у дорог. Я -- червь в хрустящей мякоти плода.
      Искать меня -- напрасно тратить дни. Я ближе: только в зеркало взгляни.
      * * *
      Все дальше, дальше небеса. TC "Все дальше, дальше небеса."
      Все ближе, ближе твердь земная. Слышны все глуше голоса Давно утраченного рая.
      Я зов не слышал, я застрял На промежуточной ступени. Я -- не светило, Я -- растение Цветущее, где Бог вкопал.
      * * *
      Е. М.
      Ах, пани, ваше братство До первого пожара. Ведь наше панибратство Не вынесет удара.
      Лишь сердце тихо дрогнет, Как тень у водопада, Тотчас кольцо расторгнет Щемящее: "Не надо!"
      Но, пани, я растерян! Так взгляды ваши пылки, Что я, несуеверный, Боюсь упавшей вилки.
      * * *
      Я радуюсь! Не смейте быть в печали! TC "Я радуюсь! Не смейте быть в печали!"
      Когда я радуюсь, не лейте слез! И если вдруг часы нечайно встали, Не заводите -- не гневите звезд.
      Пришло мгновенье радости, дышите, Ловите дух его раскрытым ртом, Его одежды бисером расшиты И волосы сверкают золотом.
      Но время, беспардонное, как слякоть, Опять к виску приставит пистолет. Я радуюсь! Не смейте плакать, А то я сам заплачу вслед.
      * * *
      Беспокойные сумерки TC "Беспокойные сумерки"
      Замели колею. Мы, наверное, умерли И очнулись в раю.
      Мы, наверное, сгинули В сером мартовском дне, Словно штору задвинули Чьи-то руки в окне.
      И остались лишь сумерки Да огни фонарей. Мы, наверное, умерли, Не дойдя до дверей.
      И бродяги случайные Разнесли по стране Об ушедших в молчание, О пропавших в весне.
      Но будильник обиженно Зазвонил невпопад. Мы, наверное, выжили, Если чувствуем взгляд.
      И не нужно сутулиться -Злые вестники лгут... Ночь. Морозная улица. Колея на снегу.
      * * *
      Эй, время, крысиное личико спрячь! Последней листвою горя, Ноябрьский закат подымает кумач, Упавший из рук октября.
      Там, где-то за дверью, томясь по вискам, Участливо щелкнул затвор, И осень, слезинки во мгле расплескав, Промямлила свой приговор.
      "Казнить их! На плаху! Костры им! Костры! Довольно одежды менять!" И сыпались листья, от страха пестры, В голодное чрево огня.
      Безвольно качнулась моя голова, Ресницами жаля ладонь. Кто выдумал басню, что осень права И можно бросаться в огонь.
      Ворваться бы в небо верхушками мачт С горячим задором юнца. Эй, время, крысиное личико спрячь! Еще далеко до конца.
      * * *
      Убью брата Авеля. Выйду TC "Убью брата Авеля. Выйду "
      К народу с горящим клеймом. Служите свою панихиду, Кричите свой гневный псалом.
      Но зерна благие посеет Безвинно пролитая кровь. Взойдут, и никто не посмеет Убить брата Авеля вновь.
      * * *
      Я не верю случайности встречи. Случай слеп, но судьба не слепа. Время лечит? Нет, время не лечит. Время прячет свои черепа.
      Если можешь -- надейся. Надежда Может многое, как говорят. Но для тех, кто не сверху, а между Все равно, что вперед, что назад.
      * * *
      Как джин в бутылке под сургучом TC "Как джин в бутылке под сургучом"
      В пучине моря на самом дне, Мой дух пожизненно обречен Томиться, путаясь в беге дней.
      Пирует радостно бог труда И он по-своему прав, увы! Горбатясь, мимо плывут года И остается на звезды выть.
      Мой милый братец, трехногий стол, Лишь ты надежда моя и свет. Я грешен, я, как пустыня, гол. И нет ответов, по жизни нет.
      * * *
      Грустней, чем старое кино, TC "Грустней чем старое кино"
      Печаль опущенных локтей. Плетут затейливый венок Жрецы из теленовостей.
      Наверчивают письмена Из губ на уровне плеча. Их свет -- лишь дым, и грош цена Всем обещаньям и речам.
      Познав печаль от сих до сих, Ночная мгла сползает с крыш. И жажду плеч ее нагих Уже ничем не утолишь.
      Оставил дождь плаксивый след На мокрых листьях и траве. И мыслей умных больше нет, А есть лишь ветер в голове.
      * * *
      Минутной слабости прилив TC "Минутной слабости прилив"
      Нахлынул, горький и соленый. Я слаб, я наг, я еле жив. Я -- призрачный король без трона.
      Но стихло, волны улеглись. Я снова на коне и в деле. Я -- сила! Я -- заря! Я -- мысль! Я -- дух бессмертный в бренном теле!
      * * *
      Пора взрослеть. Младенец вырос, Окреп и ножками сучит. В пеленках не разводит сырость, Ночами больше не кричит.
      Пора, приятель, опериться, Стать на крыло и, с Богом, в путь, С высоким небом породниться, И всем, что нажито, рискнуть.
      Быть нужно строже и... добрее И не пенять на малый рост. Не ползать, не ходить, а реять, Пройдоху-жизнь ловя за хвост!
      * * *
      Я одет на весенний манер, TC "Я одет на весенний манер,"
      Мой костюм до приличия прост. Можно трогаться с места в карьер Собирать одуванчики звезд.
      Чтобы после, усевшись у ног Неподвижного белого льва, Ты упрятала в звездный венок Золотистые их кружева.
      Михаил Гурр
      Сон, который приходит к тебе
      ломанный рассказ
      Счастлив тот, кто рванулся упругим крылом
      И вознесся к полям, излучающим свет!
      Тот, чьи мысли легко, словно стаи стрижей,
      К небесам направляют свободный полет,
      Кто как бог, воспарив вдохновенно прочтет
      Откровенье цветов и безмолвных вещей!
      Шарль Бодлер.
      Сегодня мне приснился удивительный сон. Что будто бы я сплю и вижу сон, в котором мой сон -- вовсе не сон, а реальность.
      В начале был я. Весь. Целиком. С именем Экш. Затем табачный дым и серое пятно окна. Затем имена и лица для них, выполненные в карандашном эскизе. Затем родились звуки и мне стало смешно. Захотелось рисовать. Мне дали мелки. Кажется это пастель. Люблю. Люблю рисовать. Чиркнул желтым мелком по пустоте, в глаза ударил свет. Припудрил его небом и спрятал в проеме окна.
      Теперь хорошо. Хочется кричать. Рисую пену, чтобы снять напряженность. Радость рвется, хлопая пробкой.
      Андрюша, скрюченный над бутылкой шампанского, вдруг дернулся, вскинув острый подбородок вверх, и пена ударила в потолок. Визг девчонок подавил хлопок вылетевшей пробки. Бутылка вздрогнула и вырвалась из неловких рук, окатив содержимым обои и мебель. Затем упала на пол и закрутилась юлой, пока не была схвачена вновь.
      -- Тоже мне, специалист, -- заливаясь смехом, выдохнула Мила. -- Дай мне! Я умею. Ну вот и дали. Полбутылки разлил.
      Другой смутился бы, но только не он. Андрюша вытаращил глаза на Милу и пробурчал недовольно: Что же не поймала то ?!
      Смех усилился и достиг наивысшей границы. В нем переплелись харканье и писк, хохот и резкие всхлипы, слившиеся в единый шумовой поток невостребованного счастья.
      Митя смеялся почти беззвучно. Он просто дрожал всем телом и вытирал слезы, выступившие на глазах. Для того, чтобы сделать это, ему пришлось снять очки. Забавно! Лицо стало непривычным. Без стекляшек глаза подслеповато щурились и казались меньше. Он надрывно выпускал воздух через нос, при этом в такт оголяя зубы. Более оскал, чем улыбка... Мила просто смеялась, откинув голову назад так, что в открытый рот можно было накидать кучу фантиков от конфет. Она смеялась, как умела. Свободно. И это получалось у нее хорошо... Катрин прикрыла рот левой рукой, и сквозь пальцы вырывались быстрые и короткие "хо-хо", которые превращались в более или менее продолжительные очереди приглушенного смеха. Она смеялась и как бы стеснялась этого. И глаза выше прижатой к губам ладони просили простить ... Андрюша не смеялся. Он просто строил рожи. Но не так как клоун на сцене, в зрительный зал. Он склонил голову на бок и приоткрывал рот, как бы выражая кому-то под столом свое полное понимание шутки.
      Смеялись и другие. Кто? Не знаю. Мне жалко тратить мелки.
      Шампанского хватило не всем. Зато от него набухли обои и тапочки прилипали к паркетному полу. Я налил себе красной жидкости из бутылки с надписью "Портвейн". Андрюша посмотрел на меня с неодобрением и сообразил себе рюмку водки. Стол дрожал от посуды, которую насиловали более десятка рук.
      -- Тост! -- Мила схватила бокал, в котором болталось озерцо шампанского. Даже Дюймовочке оно было бы по колено.
      -- Тост! -- повторила она и уставилась на меня. Желание не уподобляться алкоголикам и производить возлияние спиртного культурно, с соблюдением правил и этикета понятно. Но почему тост говорить должен я? Попробуем отмазаться. Я уставился на Милу, стараясь передать выражение ее глаз. Смотрел и молчал. Это смутило ее. И она отступила.
      -- Катя! Тогда ты.
      -- Почему я?
      -- Ну. Как ни как, а собрались мы у тебя.
      -- Ну и что?
      -- Ну и то! -- подключился Андрюша.
      -- Нет... Потом. Я сейчас не готова. Вот потом... Тогда может быть.
      -- Ну это не серьезно! -- обиделась Мила. -- Тогда ты, Андрюша.
      -- Чо?
      -- С тебя тост.
      -- Угу. Сейчас! Разбежались.
      В комнате воцарилось неловкое молчание. Мила держала в руке бокал и испуганно моргала глазами словно дирижер, который взмахнул палочкой, а музыканты в ответ показали ему свои языки и кукиши.
      Все чего-то ждали.
      Так было всегда. Сколько раз мы не садились за стол, эта история повторялась. Пока все были трезвы, не у кого не хватало смелости сказать что-нибудь вслух и громко. Не шутку, конечно. А что-нибудь по-настоящему хорошее ... может быть даже красивое. Боялись выглядеть глупо. Выглядеть дураками. Боялись...
      Я не стал портить вечер и добавил в свой стакан с портвейном огня розовым мелком.
      -- Хорошо. Тогда я. Как всегда лирическое, немного помпезное, сентиментальное и глубоко наивное.
      Все молчат. Все.
      Почему молчат сейчас?
      -- Я пью за тех, кому наделено судьбой
      Смешать живую кровь с хрустальную слезой.
      Я пью до дна кровавый этот грог,
      Рожденный от любви в очаровании строк.
      Все смотрят на меня. Я чувствую это. Все. А я смотрю в окно. Там небо. Много неба. И оно убегает в даль.
      Я вспоминаю, как родились эти строки. Как они всплыли из мутного омута бессознательного. Всплыли, как пузыри на ровную гладь пруда. Всплыли и всхлопнулись, обдав брызгами мои мысли, потревожа их рифмой. Я вспоминал, как сидел за столом, уподобившись статуе. Сидел, погруженный в гипнотический сон. Вокруг мелькали тысячи слов, неугомонным роем кружась вокруг меня, стараясь укусить. Я отмахивался от них руками, боясь жалящей боли. Отмахивался так, что вспотел. Вспотел. И услышал запах. Запах сладковатый, терпкий. Не так чтоб приятный, но терпимый... Запах возбужденного тела.
      По этому запаху я понял, что пришли стихи.
      Глупо... До смешного глупо... Чтобы вот так ... с таким запахом отождествлять свое озарение. Но так было. Рождение новой строки вызывало у меня безграничный восторг, который пробивался капельками пота через мельчайшие поры моего тела и заставлял его благоухать. Именно благоухать. Потому как этот терпкий запах ассоциировался у меня с торжеством, триумфом. С победой. Я вдыхал его полной грудью, Вдыхал с любовью. С исступлением. Стараясь попробовать на кончике языка его приторно-карамельный аромат. Чтобы продлить блаженство, упиваясь своим гением... Я пристрастился к нему. Я нуждался в нем. Я был покорен им. Очарован... Ибо именно в эти моменты (пусть лишь в короткие мгновения) я ощущал праздник. Праздник внутри себя. Не во вне, а внутри. Праздник, который в редкие минуты сменял унылую монотонность пресных, как осенний дождь, дней.
      За эйфорией наступала смерть. Поэтический траур. Действительность ... отрезвляющая ... загоняла меня в депрессию, загоняла в дальний угол моего внутреннего мира, и я сидел там забитый, потрепанный, созерцая таяние волшебства рожденных стихов. Сидел бездомным сиротливым щенком и ронял слезы, оплакивая увядающую красоту строк, которые теперь мне казались простыми, обычными, слабыми зарницами великолепных мыслей, уже сотворенными задолго до моего рождения.
      Я проклинал себя. Терзал. Но всегда находил упокоение, вспоминая тот запах, который приносил мне чудо, который давал мне почувствовать себя творцом, по-дружески предлагая примерить корону гениальности, ощутить ту радость и ту тяжесть, которые несет в себе эта ноша.
      -- Экш, это ты сочинил? -- тихо, с кошачьей нежностью в голосе спросила Мила.
      -- Я.
      -- Очень красиво, -- так же мягко и тепло.
      Андрюша ухмыльнулся под стол.
      Наверно он не верит. Или еще хуже -- ему все равно.
      Мне стыдно за себя. Я залпом выпиваю вино и сажусь, чувствуя как кожу горячит румянец. Немножко больно, но гораздо легче. Я исполнил свою повинность. Руки дрожат, и чтобы как-то успокоится я занимая их работой. Немножко салата, пара ломтиков колбасы, сыр. В пустой стакан наливаю вина.
      -- Что-то ты круто начинаешь, Экш. Чует мое сердце, что будешь ты сегодня проверять акустику в унитазе.
      Смех. Обстановка разрядилась. Шарик с водой лопнул. Хорошо, когда все в дураках!
      -- Ладно уж, Андрюша, -- заступилась за меня Мила. -Вспомни лучше своих раков.
      Андрюша вспомнил. И недовольно хмыкнул. Но без тени стыда.
      На одной из таких вечеринок он сильно переиграл со спиртным. Да так сильно, что помимо еды, которая хлестала из него бурным потоком, он подарил раковине еще и свой рассудок. Правда не надолго. Но достаточно, чтобы запереться в санузле, включить душ, залезть в ванную, не снимая одежду, и кричать на любой вопрос: "Раки! Кругом раки!"
      Дальше пошло, поехало. Всем почувствовали хмельную легкость и наслаждались этим. Вовик встал и произнес:
      -- Я не я, но у Омарыча есть две сучки. Пока они грызут тапочки, а когда вырастут, то станут бульдогами.
      -- Да ну-у-у? -- передразнил его Андрюша и тут же схлопотал по шее.
      -- Я те сказал? Значит так оно и есть!
      Затем вино. Много вина. Улыбки стали шире. Уже можно разглядеть пломбы, которые едва держатся от смеха. Кто-то уронил стакан. В глаза ударил табачный дым.
      -- Ой, мамочки! Я юбку измазала.
      -- Хорошо не трусы.
      -- Андрюша, я сейчас обижусь!
      Визг стула. Тени мелькают на периферии зрения. За стол садятся. И выходят из-за стола.
      -- Экш! Пойдем курить!
      -- Не хочу.
      -- Да ладно тебе, пойдем!
      Я встаю и иду за Андрюшей на кухню. Он худой как собачья кость. Ребра видны сквозь рубашку. Голова маленькая. С два кулака.
      Казалось бы, невзрачный паренек. Сразу и не приметишь. Но с удивительным талантом -- способен заставить понравиться. Непроизвольный гипноз. Завораживает чем-то, заставляет доверять каждому его слову. Вызывает на откровение. Околдовывает тебя, впитывается в тебя, заставляет ворошить память и чувства. Свои. Чужие. К себе. К другим. Подобен вампиру. Но безобидному.
      Вот и сейчас. Курим и болтаем с ним. С другим, может быть, и не о чем было бы говорить. Но только и не с ним. У него всегда есть тема, которая увлечет тебя, которая заставит тебя быть внимательным собеседником. Разговор сам по себе может быть и неинтересен, но словами Андрюши он преображается, становится иным... Это всегда ему удается... А еще он очень чуток...
      Не в моих силах описать эту его особенность. В этом кроется нечто нежное, хрупкое, подобное воздушному кружеву, выполненному из паутины плавленой сахарной нити. Дотронешься рукой -сломаешь. И я не трогаю. Боюсь. И потому ограничусь лишь одним словом, но наиболее точно описывающее свойство, так присущее ему. Это слово -- Душа... Поэтому и имя его созвучно натуре... Андрюша... Душа... Андрюша...
      Курим. Разговариваем. Смеемся. Тлеющий табак упирается в фильтр -- гасим сигареты. Он уходит. Плечи опущены. Спина сгорблена. Я остаюсь на кухне. Прикрывая дверь.
      Облокачиваюсь спиной на стену. Холодная. Поворачиваюсь. Это не стена, а окно. За ним дождь. Смотрю вниз. Там люди. Как муравьи, но ленивые и с зонтиками. Огни в коммерческих ларьках. Белые шапки цветов. И в такую погоду!.. Люди суетятся, ходят далеко внизу, копошатся. Пытаюсь понять их возню. И курю. Курю. Курю. И моросит дождь. Свет на шершавом асфальте. Сейчас бы раздавить их всех ногой. Всех. И не будет возни. Будет покой. И я смогу думать. О них. Но только пусть они не суетятся. Пусть полежат. Отдохнуть. За них буду думать я. И курить, курить, курить.
      -- Экш! Ты что тут делаешь? -- за спиной.
      Оборачиваюсь. Это Мила. Опять она.
      -- Смотрю в окно.
      -- Зачем?
      -- Почему ты не спрашиваешь, зачем я дышу?
      -- Не понимаю... О чем ты?
      Смотрю ей в глаза. Да, действительно. Она не понимает. И не поймет. Может быть, это и хорошо. Будет вот так смотреть и не понимать.
      -- Мил, ты можешь полюбить газовую плиту?
      Я буду считать до пяти, потом она ответит.
      -- Не знаю. Не пробовала.
      Она приняла правила игры.
      Значит любовь плиты тебе равнодушна?.. Ей грустно и хочется плакать от этого.
      Я подхожу к плите и открываю духовку. На противне сгоревшие куриные окорочка. Я отламываю себе кусочек и запихиваю его в рот. Соленая корочка скрипит на зубах.
      -- Так мило, -- ее лицо улыбается. Святая простота.
      -- Так больно, -- отвечаю я. -- Ей больно.
      За окном скребется дождь.
      Дым костра съел листву плотным облаком грез .
      За окном. за окном. За окном. За окном. За окном.
      Я отламывая себе еще кусочек курицы.
      Мила молчит. И смотрит на меня. Она готова слушать. Хорошо, говорю я себе и начинаю лепить образы в голове. В начале я делаю это нескладно, слова нелепы. Они льются с моего языка и я жонглирую ими не совсем умело, так, что иногда роняю их на пол. И не могу поднять, боясь рассыпать остальные. Так было всегда. Но хмель как замазка уничтожает все изъяны моей речи. И вот я уже поэт (или прозаик -- не важно). Главное - меня слушают, а я наслаждаюсь этим. И пусть ерунда все, что я говорю, пусть все это бред, который выветрится с утренним похмельем, но говорю то я от души. Пусть и неловко, как настоящий мастер, но на пределе чувств.
      -- Красота умирает. Остается грусть. В нее можно играть, но ...
      -- Вы тут! -- дверь приоткрыта, в щель просовывается голова Мити. Глаза совсем маленькие и блестят, как кусочки слюды. На них можно поскользнуться и упасть. Я отвожу свой взгляд. И молчу. Мне лучше молчать.
      Митя смотрит больше на Милу, чем на меня и тоже молчит.
      Лучше опустить глаза.
      -- Ну ладно, -- Митя уплывает в коридор, закрывая дверь. Я никогда не мог его понять. Наверное, это правильно, ведь понять -значит упростить.
      Мила смотрит на меня просяще. Еще слов. Но я вижу, что она устала. Устал и я. Надо отдохнуть. Голова как чугунный котел с шариками. Они перекатываются там, трутся боками и высекают звуки: хрум-хрум-хрум... Когда пьян - нет ничего лучше, чем выпить. Я хватаю ее за руку и тащу в комнату, где слышна музыка.
      Там мало света. Так мало, что его надо хватать руками и притягивать к себе. Я промахнулся и не поймал его. Однако поймал в свои объятия Милу. Музыка из магнитофона нежна и знакома. Пары танцующих качаются, как яхты при легком призе. Я прижимаюсь к Миле и отдаюсь движению волны. Волосы бьются в глаза и нос. Запах духов и парного молока. Теплое дыхание в шею.
      Слишком много всего, чтобы быть правдой.
      Я отталкиваю ее и включаю свет в комнате.
      -- Ну что?! Мы пьем или едем?!
      В начале в лицах недоумение. Затем злость. Я нарушил привычный ритм. Прервал спокойное движение. Должен быть наказан... Но зеленый змий побеждает. Несколько рук тянуться к бутылкам.
      Булькает жидкость в бокалах. Звук не приятен, как и вкус вина. Но это только в первый момент. Потом оно проскользнет по пищеводу в желудок и заснет на время, умасленное бутербродом с ветчиной.
      -- За то, чтобы лето не кончалось, -- охрипшим голосом прокричал Митя. Я опять вижу его глаза. Обида утонула в хмельном угаре.
      -- Чтоб оно за нами мчалось, -- подхватываю я.
      Все пьют. Может быть не все. На мелки пролили воду из кувшина. Теперь это акварель.
      -- В общем, за тех, кто в этих беляшах --, резюмирует Андрюша, откусывая от пирожка с мясной начинкой.
      Я смеюсь, чуть ли не до тошноты. Временами мой смех переходит на фальцет, и тогда я тогда я больше визжу, как поросенок. Это продолжается вечность. Пусть даже если она длинной в двадцать секунд.
      -- Танцуют все, -- заплетающимся языком изрекает Вовик и нажимает клавишу "PLAY".
      Танцуют все. Это tribe dance. Жесткий, бешеный ритм беспредела. 150 ударов в минуту. Двойной человеческий пульс. Жизнь в ускоренном ритме. Свет лампы дает тени на тюлевой занавеске окна. Пляшущие человечки. Кто-то смотрит бесплатный спектакль в доме напротив.
      Пол дрожит под ногами. И только прерывистый ритм электронных ударных... Если на Земле еще осталась жизнь, то она в этой квартире.
      Много вина.
      Когда жизни надоело беситься, накатила ночь.
      Спальных мест только два. Нас пять раз по столько. Я лег у окна и тут же заснул. Мне приснился ... мне приснилась зима. Я сижу на балконе в шерстяных кальсонах и белой майке. Грызу черствую горбушку. Посасываю ее пригорелый бок. Во рту горько. И сладко. Немного холодно и на язык падает снег. Крупный, как кукурузные хлопья. Таит и кипит. Пар трется о спину. Эй, пивная, еще парочку ! В ответ смех. Легкий и свежий, как утренняя роса. И обидно знакомый.
      -- Слушай, ну а Экш? Кто он? -- шепот.
      -- Гомо.
      -- Нет.
      -- Зоо.
      -- Тоже нет. Не подходит.
      -- Моно.
      В ответ знакомый смех.
      -- Точно! Моно! Всегда один и независим... Посмотри на него. Даже когда спит. Серьезный... Смотри! Такое впечатление, что обнимает себя руками.
      -- Ага.
      Опять тишина. Только внизу, во дворе лает собака.
      -- Что-то есть хочется...
      -- Консервированной пингвинятины.
      -- Чего? Не слышу.
      -- Я говорю -- тушку минтая бы сейчас.
      -- Кого? Тушку мента?
      Смех. Дуэтом. Это Мила и Андрюша.
      Я опять забываюсь. Ухожу в сон. Улетаю сквозняком в форточку окна. Там пыль и ужасная сырость. Болтаюсь в взвешенной грязи пока хватает сил. Хочется всплыть и набрать полные легкие чистого воздуха. Отталкиваюсь ногами и возвращаюсь в ночь. У окна.
      -- Мил.
      -- Что?
      -- Хочешь я тебе живот сделаю?
      -- Как сделаешь?
      Пауза. Темнота краснеет от стыда. Маленькие иголочки тыкаются: "как? как? как?"
      -- Ну как все...
      -- Нет, Андрюша. Спасибо.
      Теперь полная тишина. Разговор иссяк. Песочные часы остановились. Их не кому перевернуть.
      Я ложусь на другой бок и пробую заснуть. Меня тошнит. Кто-то недовольно урчит в животе. Голова. Болит. Мозг застыл, затвердел. Можно постучать по нему карандашом.
      Все равно пытаюсь заснуть. Мочевой пузырь с баскетбольный мяч.
      Встаю и иду в туалет. Нет сил стоять перед унитазом. Сажусь на него. Тут же забываюсь.
      Акварель подсохла на кисточке. Окунаю ее в воду. Беру зеленый и рисую степь. Рука дрожит неровным горизонтом. Степь без конца. Не единого дерева. Только трава. Хочется выть от тоски. Лошадь подо мной задремала. Но! Я бью ее шпорами в бока.
      Унитаз звякнул, но как-то глухо. Только в пятки ударила боль. Встаю, застегиваю ширинку. От резкого подъема темнеет в глазах. Опираюсь на стену; жду, когда из глаз уйдет коричневая мгла.
      Только теперь чувствую, что меня тошнит. Значит отравился спиртным. Хорошо, что спит Мила, а то бы сказала: "Ну вот, опять!"
      Выхожу из туалета; меняю его на ванную комнату. Свет не включаю. Это не нужно. Главное - здесь я и моя боль.
      Надо освободить желудок. Два пальца в рот... Твикс... Или как там говорит Андрюша... у тебя полный рот и нос кислого "АлыБашлы".
      Помогло... Ныряю с семиметровой вышки. За мной ныряет Ниагара. Вода гудит в ушах. Пульс лихорадит за сто. Бум... Давление -камень на груди ... и тяга ... тянут за голову и ноги. В разные стороны. Желудок судорожно дергается в спазмах. Еще. И ЕЩЕ...
      Свобода! Глотаю воздух воспаленными губами. Утираю сопли. Умываюсь. Холодная вода успокаивает и растворяет слезы. Делаю несколько быстрых глотков. Теперь в желудке есть новый заряд. Для очистки.
      Прыжок повторяю снова и снова.
      Наверное, прошел час. Может быть два. Трудно думать. Устал до смерти. Чуть живой. Выхожу из ванной и иду спать. Но застываю перед входом в комнату. Глаза давно привыкли к темноте и это не обман зрения. Мила спит. Андрюша спит... И только его рука вяло копошится под одеялом в области тела спящей королевы смеха. Она спит... Но она согласна, чтобы ее трогали!
      Пошло! Почему-то пошло!
      Я просто стою и смотрю. Меня не замечают. А я смотрю. Весь разбитый. Помятый в неравном поединке со своим здоровьем. Контуженный и больной. Но с эрегирующим членом.
      Я не животное. Я просто человек.
      Долго падаю в никуда. Сон, как отвар из ромашки.
      Утро. Я лежу на диване, вымотанный, как грузчик после бессонной ночи.
      Андрюша сидит за столом. Рядом полная рюмка. С усмешкой смотрит на меня.
      -- Ну как, Экш? Здоровье не хочешь поправить?
      -- Да пошел ты!
      -- Ну как хочешь. А я выпью. А то во рту сто пятьдесят мышей насрали.
      Выпивает и морщится. Хорошее лекарство всегда горькое. Хватает ломтик сыра и кидает его в рот.
      -- Ну вот, гораздо лучше. Экш! Что ты такой, как сама смерть? Скрюченный стручок. Ты чо? Правда выпить не хочешь?
      -- Слушай, Андрюша, отстань ты от меня. Без тебя тошно.
      Входит Мила и Катенька.
      -- Смотри на него, -- обращается к ним Андрюша. -- Пить не хочет. У самого на лбу пацифик, пить не хочет.
      -- Какой пацифик? -- удивленная Катя.
      -- Да глянь на его лоб!
      Все смотрят. Потом начинают смеяться. Один за другим. Потом все вместе.
      Я смотрю на них, как на идиотов и не могу понять, почему они смеются. Что такое они увидели? Встаю и еду к зеркалу в прихожей. Разглядываю свой лоб. Ухмыляюсь. Затем смеюсь. Ржу. Давлюсь от смеха.
      -- Ну ты гад, Андрюха! Ну ты скотина!
      От давления на моем лбу вздулась вена. Ветвящееся как река с притоками на географической карте. Как куриная лапка. Похожая на знак пацифистов.
      Сложившись от хохота в двое едва-едва добираюсь до кровати и плюхаюсь на нее. Смех рвется через губы. Даже больно. Кровь стучит в висках. Наконец смех начинает утихать. И ни какой обиды. У меня на него. Он рожден, чтобы подкалывать людей, но так, чтобы ни кто не ушел обиженным...
      Хочется курить. Залезаю в карман брюк. Достаю пачку. Пуста. Ни хрена. Вот в падлу!
      -- Андрюш! У тебя курить есть?
      -- Опух что ли? Я весь вечер у тебя стрелял.
      -- Митька где?
      -- Жрет, анафема, на кухне. Весь салат, что остался с вечера сожрал. И корытце с окороками.
      -- Ну в этом то я ему еще вчера подмогнул.
      -- С них и блевал...
      -- С чего ты взял, что я блевал?
      -- Да ладно, Экш! Я аж проснулся, когда ты в ванной ежиков пугал.
      Ну гад! А мне то как стыдно. Стыдно. Хоть под стол лезь.
      Входит Митя. Слава богу! Можно выйти из положения.
      -- Мить, дай сигаретку.
      -- Киски съели.
      -- Что?
      -- Нет, говорю.
      -- Что?! Вообще нет?
      -- И вообще и в частности.
      -- Вот, блин! Что делать то будем?
      -- Ты что? Первый день как родился? -- усмехнулся Андрюша. -- Для таких случаев и строят лестничные площадки. Пойдем, Митя. Бычар пошукаем.
      Я не очень понял о чем он. Но промолчал, чтобы не быть в дураках. К тому же в голове завывает, как метель в вьюжную ночь.
      -- Иди один, -- нехотя отозвался Митя.
      -- Ты чего? Курить не хочешь?
      -- Хочу.
      -- Ну тогда пойдем.
      Идут к входной двери. Одевают ботинки на носки с грязными пятками от пролитого вина и раздавленного зеленого горошка.
      -- Катрин! Иди сделай, чтобы дверь не закрывалась. Мы сейчас придем.
      -- Когда вернетесь -- тогда позвоните.
      -- Ну и хрен с тобой. Пойдем! -- уже обращаясь к Мити.
      Уходят.
      Я лежу и смотрю в потолок. Он как старый снег. Спекшийся и грязный.
      -- Экш! У тебя глаза ввалились. Как ты себя чувствуешь? -Мила смотрит на меня, склонив голову немного на бок.
      -- Дерьвомо. Ну неужели это не заметно? -- вспылил я. Всегда раздражаюсь из-за пустяков.
      -- Тебе плохо, да? -- Катя.
      -- Я же сказал -- не плохо, а дерьмово.
      -- Тебе не надо было пить вчера так много.
      -- Я и не пил ... много.
      Мила что-то хотела сказать, но осеклась. Осеклась, словно побоялось обжечься... Я же такой вспыльчивый, когда мне плохо (дерьмово).
      Они уплыли и оставили меня одного. Теперь стало еще хуже. Закрыл глаза и стал считать до десяти. Раз, два, три... Эй, Экш, наливай! Четыре, пять... Да ты тут самый трезвый!.. шесть, семь, восемь... Смотри не проблюйся! Смотри! Ты слышишь меня? Ты! Рой голосов в голове взорвал мое терпение. Я встал и подошел к стеклянной балконной двери. Несколько кирпичных домов и густой туман. Такой густой, что не видно телебашню, которая совсем рядом. Только тень. Может быть просто рябит в глазах. Покурить бы сейчас.
      Звонок в дверь. Катя прибежала из кухни и открыла. Ввалились веселые кладоискатели.
      -- Да, сегодня с бычками ну просто облом. Едва отыскали два. Зато королевских. Экш, курить будешь?
      -- Буду.
      -- Я оставлю тебе добить.
      -- Окей.
      Он открывает дверь и выходит на балкон. В его руке полураздавленный окурок, на котором явно проступают протекторы чей-то подошвы. Прикуривает и сладко затягивается, словно это "PALL MALL".
      -- А что, лучше ни чего не было?
      -- Иди и поищи. Эти то за радость.
      -- Тогда я не курю.
      -- Тебя ни кто не заставляет. Нам больше достанется, -- Это Митя. Уже тянет своего уродца, так, что дым чуть ли не из ушей. Я стою и смотрю на них, как дурак. Потом подхожу к дивану и опять ложусь
      -- Смотри не помри, -- с балкона.
      -- Иди к черту!
      В комнату возвращаются Катя с Милой. Всего нас в квартире пятеро. Остальные ушли. Уехали. Расползлись. Растаяли, как краски под сильным дождем. Остался только грифель карандаша. И тот скоро кончится. Чем буду дальше рисовать?..
      -- Андрюша прикрой дверь, а то холодно.
      -- Да ладно тебе! Смотри. Видишь, какая Москва кругом. Ленивая...
      Мила подходит к окну.
      -- Действительно! Ленивая... как не выспавшийся ребенок, под пушистым одеялом... он не хочет из под него вылезать.
      -- Ты меня понимаешь. Люблю такую Москву. Так бы вот сидел здесь, на балконе, и, не отрываясь, смотрел бы на город.
      Я лежу и смотрю на них. Вот так! Все просто! Ленивая Москва... Сказал легко. Случайно. Между прочим. Запросто. Не надо напрягаться, переживать, вынашивать, как ребенка, мысль, а потом в муках рождать. Не надо. Достаточно вот так просто кинуть пару слов... Вот она -- самородная красота. Наивысшей пробы... Я так не могу.
      Раз, два, три... Эй! Эй, ты! Ты! ТЫ!
      Надо меньше пить.
      Надо меньше пить.
      Надо меньше пить.
      -- Знаешь, она еще спит. Ее не разбудили, -- Андрюша.
      -- Забыли разбудить, -- Мила.
      -- Да, забыли, -- Андрюша бросает докуренную сигарету и входит в комнату. За ним молчаливый Митя.
      Катя убирает со стола.
      -- Погоди, я тебе помогу, -- Мила подходит к ней.
      -- Вы чего это? -- хитрость. Хитрость -- вот что в глазах Андрюши частый гость.
      -- Со стола убираем. Сейчас посуду мыть будем.
      -- Зачем?
      -- Что зачем?
      -- Зачем посуду мыть? Все равно жрать из нее будем.
      -- Как это?
      -- А мы, по-твоему, водку не закусываем что ли?
      -- Андрей, хватит! Нам уже пора собираться. Скоро Катины родители вернуться. Ты что, не понимаешь? -- Мила делает вид, что обижена.
      -- Ну и что? Разве мы им не нальем? -- и начинает ржать, широко раскрывая рот и харкаясь утробным "га-га-га". Вторыми голосами ему помогаем мы с Митькой.
      -- Дураки! Ну ей богу, дураки!
      -- Дураки -- не дураки, а после стакана закусываем.
      -- Ну хватит уж! Подурачились и будет, -- теперь Мила действительно обижена.
      -- Да не обращай ты на них внимание, -- успокаивает ее Катя. -- Пусть дурачатся.
      Убирают со стола.
      Андрюша чувствует, что проиграл. Это его не расстраивает. Он хватает полупустой пузырь "Русской", взбалтывает и с возгласом: "... и вновь продолжается бой!" залпом выпивает до дна.
      Я отворачиваюсь к стене и рыгаю, чтобы сдержать позывы желудка. Ну и здоровье! Луженая глотка!
      "Эй, вставая мужик! Пропивает, что есть!" -- завопил из динамика солист "Сектора газа". Андрюша включил магнитофон.
      -- Эй, братва! Все за стол! Бухать будем! -- хватает стул и садится к недопитой бутылке "Лимонной".
      -- Кури-бухай! -- рядом садится Митька и тянется за стаканом.
      -- Экш! А ты что? Мама не разрешает?
      -- Здоровье.
      -- Ну и мудак! -- резюмирует Митек.
      Я встаю и иду на кухню. Второй "и-вновь-продолжаетсябой!" я уже не выдержу...
      Сижу. Пью воду из стакана. Приходят девчонки с посудой. Начинают мыть.
      -- Кать! Ну ты хотела рассказать, что случилось, пока мы с Экшем на кухне сидели вчера.
      -- А, ну да! Представляешь, они выпили с Вовиком еще поллитра на троих и начали играть в мушкетеров.
      -- В мушкетеров?
      -- Ну да. Только на ножах. Чуть не порезали друг другу руки! Слава богу, послушали меня и остановились...
      -- Не упоминай имя господина своего небесного в суету земной, -- вставил я. Вылетело случайно. Взбрехнул, как старая собака.
      -- Что?
      -- Да не обращай ты на него внимание. Дурачится, -- Мила одарила меня взглядом, как королева своего фаворита. -- А дальше что?
      -- А потом пошли на балкон... Смеху то было!.. Двумя этажами ниже стала лаять собака с балкона. Так они, дураки, весь сервелат ей перекидали. Ладно бы собака все съела, так больше половины теперь в цветниках лежат. Представляешь себе, какаянибудь бабуля выходит полить свои цветочки или лук, а там зеленые кусочки копченной колбасы.
      Обе засмеялись. Одновременно. Как будто репетировали. Если бы у меня остались силы для смеха, я заржал бы на предложение раньше -- шутки не объясняют.
      * * *
      -- Ну что, упыри, по домам? -- Андрюша ежится от холода в своей легкой не по погоде куртке.
      -- Нет я к Роману на дачу, -- отвечаю лениво.
      -- Ну ты конкретный типан! От спиртного уже кишки наизнанку, а опять бухать едешь.
      -- Да нет. Просто посидеть. Там у него сейшн крутой. Поприкалываюсь малость.
      -- Ехай, ехай... Что ты передо мной оправдываешься. Только я завтра вечером за подготовкой по лабе заеду. Будешь дома то?
      -- К вечеру буду.
      -- Что опять за подготовкой? -- улыбается Митя.
      -- Да, -- улыбаюсь в ответ. -- Приезжай тоже, если хочешь.
      -- Не... Не могу.
      -- Ну ладно. Давай прощаться, -- Андрюша протягивает руку, дрожа в ознобе.
      -- Так нам же по пути. Ты сам сказал, что домой поедешь.
      -- Домой то, домой. Да вот только в чей?
      -- И куда же ты?
      -- Военная тайна.
      -- Да ладно тебе, кончай прикалывать.
      -- Да так. К одному типу надо заехать. Часы передать. Он их у меня по пьяни забыл еще месяц назад. Только на прошлой недели вспомнил. Протрезвел наверное.
      -- Ну, давай!
      -- Давай!
      И разошлись, как в море корабли.
      С Митькой ныряем в метро. Вагон гудит и сотрясает мое нутро, так что опять тошнит. Еще народу битком. Преимущественно старухи. Не одной тощей старухи. Все как сардельки. Ну почему в Москве все бабки, как пончики. А говорят жрать нечего. Что они с голоду пухнут?
      Опять злой, как черт. От того, что болит все. Не терплю себя таким... Больным... Слабый, как сопля. Сам себе ненавистен.
      Наконец, наша остановка. Поднимаемся на верх. На вокзал.
      -- Ну, что? По пивку? -- предлагаю я.
      -- Хорош! Мне утреннего хватило. До сиз пор закуска в горле плавает, -- морщится Митек.
      Покупаю "Жигулевского". Оборачиваюсь -- Митьки нет. Вот зараза! Хоть бы окликнул, предупредил, что отойдет. Всегда так!..
      Увидел его -- в коммерческом ларьке сигареты покупает. Подходит. В руке -- "CAMEL". Любит шикануть. А в кармане денег то осталось, наверное, до дому доехать... До стипендии еще две недели. Как живет -- не понимаю. Странный.
      Он добрый -- как то сказала Мила.
      Я знаю.
      Залезаем в вагон. Не топят. Холодно, как в рефрижераторе. Кроме нас еще человек десять. До часа пик еще далеко. Потягиваю свое пивко и смотрю в окно. Грязное. Немытое. И от этого небо, как лед, посыпанный песком. Отворачиваюсь. Закрываю глаза. Поезд трогает. В желудке хорошо от пива.
      Грифель скрипел-скрипел, да и сломался. Я сижу и смотрю на бумагу, где незаконченный пейзаж. Что делать -- не знаю. Плюю с досады. Слюна жирная, как подтаявшее сливочное масло. Свет забирается в слюну. Ему там удобно. Свет расщепляется в цвета, обогащая спектр. Теперь у меня есть масляные краски. Буду писать ими. Ерунда, что нет кисти. Сойдет и палец.
      Толкают в плечо.
      Где мой маленький город? Где розовые слоны и клоуны с улыбками до ушей? Их нет? Почему?! Посмотрите, у дяденьки кровь на правой щеке! Что?.. Ах, да! Простите... Это малиновый сироп.. и май... Май. МАЙ! My life.
      Толкают в плечо.
      Я открываю глаза. Митя встает и протягивает мне руку. Жму.
      -- Смотри, не проспи. А то уедешь в Голутвин.
      -- О'кей.
      Протираю глаза и смотрю в окно. Митька вышел из электрички. Посмотрел на меня. Махнул рукой. Достал сигарету и склонился прикурить. Стекло забрызгано грязью. Видно. Плохо. Вдруг щелкнула зажигалка "Zippo". Этого не должно быть. Двойные рамы не пропускают таких звуков с платформы. Тем более, что работает компрессор. Но я явно расслышал щелчок. И это щелкнула "Zippo". Только у нее такой характерной звук. Клацкл... Пожалуйста, посмотри на меня... клацкл... Мы движемся...
      Скользим!
      Качаем нефть из скважин!
      Нефть теплая и скользкая как вазелин.
      Чудо! Я чувствую чудо!
      клацкл...
      Поезд дернуло. Платформа поехала. Вместе с Митькой. его сгорбленной фигурой. И дымком, который уже заструился между ладоней.
      клацкл...
      Люди спускаются в подземный переход. Рюкзаки и цветы. Рядом. Кто-то несет рейки и большой лист фанеры. Очень большой. Большой... Хорошее слово -- БОЛЬШОЙ.
      Знание пришло бурно, будто бы его выдавили из тюбика. Колпачок был снят и на пузатое тельце нажали с силой. Знание ринулось в меня вязким потоком и поднялось от желудка по пищеводу к голове. Там остановилось. Успокоилось. Потеряло свою страсть к движению.
      За окном курил Митька и холодная осень уплывала на платформе вместе с ним. Все быстрее и быстрее. В следующий год. Где Митю ждут... Летом -- молодая жена. А осенью...
      Тогда, когда гниют опавшие листья.
      Ты ведь не будешь есть их?
      ... а осенью -- дочка... В нагрузку.
      * * *
      -- О! Какие люди! И без охраны! -- Роман разводит руки в стороны, надеясь, что я кинусь ему в объятия.
      -- Привет.
      -- Заходи Кудрявый! Гостем будишь.
      Прохожу в комнату. Там знакомые лица. Кроме одного.
      -- Роман! Познакомил бы с дамой.
      -- Экш, это Ася. Ася, это Кудрявый, -- представляет меня вместо Ромы Важненыч. Вообще его фамилия Важненко. Но так получилось, что мы зовем его Важненычем. А еще мир-дверь-мяч-затейником (переведи на английский).
      -- Дама со мной, -- предостерегает он.
      -- Не волнуйся, -- улыбаюсь я. Знаю, что сегодня мне не до баб. Я играю здесь роль добровольного шута. Буду веселить народ.
      Здороваюсь со всеми. По очереди. Важненыч. Борода. Ириска.
      Борода -- это Володя. Сосед по даче. Сколько ему лет не знаю. Но с бородой около сорока. И еще красный нос как у деда Мороза. Ириска -- это Лариса. Так называет ее Роман. Почему? Трудно сказать. Но... хозяин -- барин.
      Сажусь за круглый стол и оглядываю комнату. С прошлого раза мало что изменилось. Только вместо стекла в одном из окон прибита фанера.
      -- Что случилось? -- киваю в сторону окна.
      -- Да это я виноват, -- смущается Борода. Смущается... Значит еще не пили. Во время приехал... Черт! А ведь выпить то опять хочется. Вот организм!
      -- Нет, серьезно, я виноват, -- продолжал Борода. -- Ко мне пришел один... друган. Ну, мы выпили с ним. А он значит, дурак такой, как выпил, так поехал головой немного. Говорит -- клад давно ищу. Чую, говорит, где-то рядом с твоим домом клад, значит. Я ему объясняю, значит: дурак ты! Нет тут никакого кладу. Здесь одна голь живет. А если кто и побогаче дом держат, то щас клады на дачах не закапывают. Так ему говорю. А он все свое - клад, мол, здесь, клад рядом. Ну я ему и дал в зубы. Рассердился, значит, и двинул в хлебало. Раз, другой. Потом вытащил на улицу и пинок ему в зад отмерил. Иди -- говорю. Отсюда. Потом пришел и лег спать.
      -- А эта зараза, вернулся, разбил окно и в комнату чуть не залез. Зацепился курткой и повис на оконной раме. Мудак! Дверь пальцем открыть можно -- замок старый. Дуешь -- развалится. Так нет, гад! Окно надо было разбить, -- Рома говорит со злостью в голосе. Но с малой злостью. Ведь сам он такой мягкий и пушистый. Как плюшевый мишка. Такой не может быть по-настоящему злым.
      -- Ну вот и я о том, -- опять Борода: -- Слышу шум. Выхожу во двор. Смотрю из романова окна ноги торчат. Я их хватаю и тащу. А он, хрен моржовый, матерится аж уши вянут. Ну я его, когда вытащил, так обработал конкретно, что он от меня домой на брюхе пополз.
      Я покивал головой. Мол, понимаю. Сочувствую. А у самого глаза по углам рыскают: где бутылки, что пить будем?
      -- Что, выпивку ищешь, халявщик?
      Оборачиваюсь. Роман курит и улыбается, прищурившись от сигаретного дыма.
      -- Нет. Клад!
      Смеемся.
      -- Дай сигаретку! -- говорю я.
      Дает. Подносит горящую зажигалку. Вспоминаю -- у Митьки нет "Zippo". У него обычная, как у Ромы, газовая зажигалка.
      -- Кудрявый, ты что?! У тебя глаза как два будильника...
      -- Ерунда, -- смотрю на Рому, а самого сердце стучит, как отбивной молоток.
      -- Ну так что, может начнем? -- Борода аж ерзает от нетерпения. -- Время пить Херши!
      Рома идет на кухню, которая одновременно является прихожей. Залезает в холодильник и гремит посудой. Оборачивается к нам. С тремя бутылками водки и ликером. Декламирует: "Мы славно поработали! А теперь всем по бокалу Амаретто де Сароно! С водкой."
      -- Иди сюда, мой маленький -- радуюсь выпивке. -- Поцелуй своего папочку!
      -- Ну началось! -- смотрит на меня благосклонно. -- Теперь весь вечер прикалываться будешь.
      -- Еще сынуля не вечер. Еще только пять часов дня.
      -- Все равно, -- расставляет бутылки на столе.
      -- Предлагаю первый тост за прекрасных дам, -- говорю я. В этой комнате тосты можно расклеивать как ярлыки. Все просто и легко.
      -- Огонь! -- командует Важненыч и мы опрокидываем свои рюмки в раскрытые рты. Водка, разбавленная Амаретто, проскальзывает в пищевод.
      -- Гуд! -- смакую напиток. -- Высший бал по шкале Рихтера.
      -- А ты думал, -- смотрит на меня Рома, закидывая ногу на ногу.
      -- Я не думал, я пробовал... Так! Что у нас закусить?
      Окидываю придирчивым взглядом стол. Помидоры в банке. Пара тарелок салата. Колбаса. Даже есть буженина. Соленые огурцы и кастрюля горячего картофельного пюре с тушенкой. It's very nice.
      Жрем. Пьем. Бухтим. Смеемся. Кидаем анекдоты через стол.
      Через час на столе погром. В пустых тарелках тушим бычки. Кастрюлю с пюре кто-то закинул в угол. Содержимое вывалилось на пол. Очень похоже на свежую блевоту.
      - Не пойти ли нам подышать? - предлагает Рома.
      - Что? Мочевой пузырь гудит? Сам до туалета дойти не можешь?
      - Дурак ты, Экш. И не лечишься! - Вступается за Рому Ириска. Правда, ребята! Пойдем, погуляем!
      Выходим из дома. Один за другим. Как пингвины. Всех покачивает. Впереди идут Ириска с Бородой. За ними - я. Смотрю на нее сзади. На вид - подросток. Ну, максимум - лет восемнадцать... Совсем не подумаешь, что ей двадцать пять, она уже мать и ее из дому выгнал муж. Теперь она и живет в этой конуре. В одном деревянном домике с Бородой и Ромой.
      Дело в том, что этот большой бревенчатый дом разделен на три части. В одной живет Борода. В другой - дача Романа. В третьей живет теперь она.
      Борода и Ириска о чем-то болтают. До меня доносятся только обрывки слов. Что-то о лесопарке, в который мы идем. О том, как там опасно ночью. Об изнасилованиях. О чуреках.
      Я догоняю их.
      - А вы знаете, почему все кавказцы так любят русских женщин?.. Все очень просто, - я закатываю глаза и на повышенных тонах начинаю вещать.
      - Они - дети гор. Гор больших, высоких. Таких высоких, что на их вершинах лежит ослепительно белый снег. Каждый кавказец желает добраться до этих вершин. Добраться и умыться этим чистым снегом, тем самым прикоснувшись к заветной мечте. Но это невозможно... И тогда они едут в Москву. Продавать помидоры - мамидоры, да? Говорю с акцентом. - И любить наших женщин. Кожа которых также белоснежно нежна, как и вершины их гор. Ну, а если она блондинка...
      Борода смеется. Ириска смотрит на меня удивленно, хлопая ресницами. Затем тоже начинает смеяться.
      - Ну ты и романтик, Экш, - говорит она сквозь смех.
      - Обижа-а-ешь, - растягиваю слово, как резиновый жгут.
      Нас догоняют Рома и Важненыч с Асей.
      - О чем это вы тут?
      - Экш тут целую теорию выдал, почему хачики к нам в Москву едут, - Ириска все смеется, поглядывая на меня игриво. Это замечает Рома.
      - Экш, ты кончай моей девушке мозги пудрить. На грузина ты все равно не потянешь. Хоть ты и смуглый, да носом не вышел.
      - Кончают у стенки или в постели, подкалываю я.
      - Фу! Экш! Что за пэхэпс?! - Ириска в шутку ударяет меня в плечо.
      - Все. Молчу-молчу, - делаю виноватое лицо.
      Подходим к лесу. Не знаю почему, но меня всегда притягивал этот лес. Даже не просто лес - сосновый бор. Чистый и сухой. С запахом бабочки-капустницы и смолы. С нежным ароматом истомы.
      Идем по главной аллеи. Пробуем шутить. Но стволы деревьев отталкивают слова. Теперь больше молчим. Или подшучивает друг над другом, но в полголоса. И курим. Чтобы забить выход для фраз.
      Сворачиваем с асфальта и садимся на скамейку. Не на саму скамейку, а на ее спинку, потому что доски сырые и пропитаны холодом. Сосем пиво и любуемся природой. Для этого занятия нет лучшего места.
      Смотрю вверх. Сосновые лапы машут мне печально и цепляются за серые тугие облака.
      Машут. Значит прощаются. Со мной? Или с облаками?... Если со мной, то надо помахать им в ответ. Сказать - до свидания... Или нет. Точнее - прощай...
      Прощай, детство. Доброе, далекое и выжитое теперь, как лимон. Прощай время. Ненужное, пустое. И все от того, что в душе сквозняк. Прощай... прощай все... И самое ужасное, самое пугающее некому (и нечему) сказать: Здравствуй!
      - Экш! Что молчишь? Сморозил что-нибудь.
      - Лень...
      Сижу и смотрю вверх. Не могу опустить голову... а то из глаз выльются слезы.
      Час как вернулись с прогулки. Свежий воздух немного выпарил хмель и теперь мы с новой силой принимаемся за спиртное. На этот раз водка. Чистая как слеза.
      ,, Бьется в тесной печурке мужик,
      На коленях слеза как смола..."
      Опрокидываем ее за воротничок. Маленькими стопочками. Чтоб наварило сильней. Рассматриваю лица за столом: Борода уже в дугу, Важненыч держится молодцом, хотя мимика лица, как у резиновой куклы. У остальных улыбка до ушей. Входим состояния релаксации. Кидаю им пару шуток, чтоб не забывали давиться от смеха.
      Наливаем и пьем. Пьем и наливаем. Пошла масть. Водка как вода. Море, горы, города...
      Ириска приглашает всех к себе. Танцевать. У нее там магнитофон. Выползаем из-за стола и как гуси, след в след, перекочевываем к ней.
      Музыка. Старая попса. Хватаю Ириску за талию прежде, чем к ней смог подойти захмелевший и от этого похотливый Рома. Средним пальцем как восклицательным знаком знаменую свою победу. Знаю, не обидеться. Он привык к таким моим шуткам.
      - У тебя красивые глаза, говорит она мне.
      - Я знаю, - улыбаюсь в ответ. Нет ничего постыдного в том, чтобы поиграть с куклой в магазине, зная что никогда ее не купишь.
      - Ты мне нравишься...
      - И это знаю.
      - Нет, серьезно! Просто нравишься... А Рому я люблю.
      Я молчу. Мне нечего сказать. Если только сказать, что Роман не любит ее. Но, думаю, ее этим не удивить. Она слишком помята жизнью, для того чтобы удивляться и обижаться. А сердце все равно остается сердцем. Женским.
      Прижимаю ее к себе, чтобы ощутить тепло. Она делиться им. Ей не жалко. Может быть поцеловал бы ее сейчас. Только не привык. Не научился. Целоваться. Вот так. Без любви.
      А вокруг нас кружиться комната. Холодильник, сервант, стол, софа с ковром. Медленно. В такт неназойливой мелодии.
      Музыка кончилась. Плюхаюсь на софу и смотрю на остальных. По глазам вижу, что будут пить еще.
      Ночь. Холодная, как вода в колодце.
      Оставили Рому с Ириской у нее. Бороду довели до коморки и бросили на кровать.
      Теперь нас осталось двое - Важненыч, Ася и я. Только сейчас замечаю, что Ася практически не пила. Или держит себя так. Наливаю по бокалу "Салюта". Вдруг вопрос. Неожиданный. Как осиновый кол в спину.
      - Экш, почему у тебя такие грустные глаза? - в первый раз за вечер заговорила со мной. Важненыч молчит. Не шутит. Боится. Слишком уж серьезно спросила, чтоб шутить.
      - С чего ты взяла?
      - Я вижу. Тебе плохо?
      Растерялся. Дожил! Меня стали жалеть! Да еще люди, которые видят первый раз в жизни.
      - Нет. Возможно у меня грустные глаза от того, что все слишком хорошо. Так хорошо, что и скучно. А может быть просто устал.
      Смотрит на меня. Вижу, не верит. Но молчит. Они оба молчат. Она - не верит, ему - все равно. Выпивая свой бокал. Хватаю сигареты и спички.
      - Пойду покурю на воздухе.
      Выхожу и иду в сад. Надо прийти в себя от нокдауна.
      Совсем темно. Звезд не видно. Свет из окна подсвечивает ветви яблонь, скрюченных в ознобе. Весь мир замерз. Только за окном жизнь. Ася сидит и смотрит на свой бокал, зажатый в ладонях, а Важненыч что-то быстро и энергично говорит. Похоже, что журит за что-то. Может быть за этот разговор. Хотя, много для меня чести. Для него я -ничто. Важненыч говорит, жестикулируя правой рукой: указательный и большой пальцы вместе - то опускаются, то поднимаются, взмывают... клацкл...
      Щелчок "Zippo".
      Я съежился. Впился руками в шершавый ствол яблони. Под ладонью холод...клацкл... Только не плачь. Ну прости меня, дурака!...клацкл... Не надо плакать! Ну хочешь, я на колени перед тобой встану?! Хочешь?...клацкл... Я не хотел. Прости. Прости меня. Только не плачь. Не могу я смотреть на это... клацкл... Закрой свою пасть! Не реви! Не визжи, сука! Заткнись!... клацкл... Вух!
      Эй, ты! В шлюпке! Не гони
      волну! Суши весла.
      клацкл.
      Я прижался к дереву. Захотел вжиться в него. Все, что я хочу, так это уйти в него. Отсюда.
      Я стою и дрожащей рукой утираю слезы. Ни от того, что теперь Знаю. А от того, что Стал это знать.
      Ася все сидит и смотрит на дно своего бокала. Важненыч говорит ей без умолка всякую чушь... На второе лето он, будущий муж, ударит ее наотмашь по лицу. И сломает челюсть. Она уйдет от него. Может быть на всегда.
      Возвращаюсь в комнату. Молча ложусь на кровать.
      - Спать будем, - говорю хмуро.
      Они удивлены. Но не возражают.
      Засыпаю быстро. Под скрип софы за стеной. У Романа ночная смена.
      * * *
      Свет стучится в ресницы. Белый. Но не как порошок из мела матовый, а как алмазная пыль - горячий, с искрой. Я приоткрываю глаза. Понимаю - это утро.
      Высокий потолок. Такой высокий, что можно играть в баскетбол, если повесить корзины на противоположных стенах. Высокий... Такой только на Роминой даче. Значит, я на ней.
      Нехотя присел на кровати. А голове заколыхался кисель. Обвел глазами комнату. Важненыч с Асей еще спят. Как и Рома с Ириской, за стеной. Как и Борода. Не сплю только я.
      Сходил на кухню. Поставил чайник на плиту. Во рту - дерьмо. Надо сполоснуть рот хотя бы чашечкой кофе. Закурил сигарету. Натощак курить всегда не приятно. Но надо же чем то себя занять. Вернулся в комнату и присел на стул - держать себя на ногах после попойки - хуже нет наказания.
      Вот так сижу и думаю. О чем-то. Например, о том, что было вчера. О том, как пили. О том, как смеялись. О том, как играли в радость... Сижу и вспоминаю. Вчерашний день. Почти такой же, как и позавчерашний. Ну, может быть, чуточку другой. Не лучше. Скучнее.
      Затушил бычок. Проковылял на кухню. И заварил себе желанный кофе. Заварил себе кофе... И еще заварил новый день. И загадал, чтобы отвар был отменным. Чтобы в нем было счастье... И еще много-много всего... и счастье.
      Почти полдень. Солнце по-летнему припекает макушку. Иду по улице в сторону автобусной остановки. Посвистываю. Настроение хорошее. Значит день впереди замечательный. Может быть набросаю несколько строк. Про осень... Да, несколько строк.
      Впереди поворот.
      Из-за поворота резко выскакивает ярко-красная "Вольво". На короткий лишь миг. Но достаточный, чтобы сквозь лобовое стекло разглядеть водителя, вытаскивающего из пачки сигарету. На пачке две буквы - "L" и "M". И между ними знак объединения - "&". Он похож на малыша. Сидящего на попке в песочнице. С головкой крохотной. И ручонками между ног... Милого малыша. Трогательного. Смешного. С высокими, громадными родителями по бокам: L и M .
      Водитель достает сигарету из пачки, придерживая баранку руля левой рукой. Подслеповатая машина летит прямо на меня. Нет времени уйти с ее пути. Освободить дорогу. Пропустить смерть. Нет времени... Совсем нет.
      А ведь это значит, что сегодня у меня не будет вечера. Не будет Андрюши, который придет за подготовкой к лабе. А значит не будет откупорена очередная бутылка портвейна. Не будет хмельной беседы, которая соединит вечер и ночь. Значит не будет ночи. А за ней нового дня. А потом еще не будет тысячи дней... И не будет малыша. Так, чтоб моего. От любимой... И любимой тоже не будет. Так, чтоб по-настоящему. Всерьез... А времени в обрез. И оно уходит с нарастающим гулом разогретого мотора. Уходит, как последние крупицы в песочных часах. Так, что и не успеваешь пожалеть себя. За то, что все позади. А позади так мало. И в себя не успел поверить... И в бога не успел... А хотелось ведь простого житейского счастья. Чтоб любовь была. Чтоб было, кого любить... И чтоб можно было писать стихи... про осень. Для своего ребенка. Который может быть когданибудь там, где меня уже никогда не будет. Мог бы вот так запросто играть в песочнице, сидя на своей пухлой попке. И держать ручки между коленок, упираясь ими в мягкий песок... И чтобы стихи. Мягкие такие. Как песок. Для малыша. Про осень... И чтоб чуточку красивые:
      Мохнатая тучка упала с небес,
      Весь мир изменился: и горы, и лес...
      Простуженный ветер, сердито сопя,
      Верхушки деревьев задел, унося
      Ворчанье осенней увядшей листвы,
      Тоскливые мысли и серые сны.
      Машина совсем рядом. Можно дотронуться до нее рукой. Погладить. В машине - водитель. С сигаретной пачкой в руке. С малышом, заколдованным в этикетке... Моим малышом. Который теперь остался там. За окном.
      Клацкл...
      * * *
      Сегодня мне приснился удивительный сон.
      Апрель, 1994 год.
      Дмитрию Ефименко.
      Праздник архитекторов
      Посвящается 80-летию комсомола
      Вечерело. Прозрачный летний воздух наполнялся различными звуками. Нет, это были уже не только звуки, создаваемые нежной и еще неплохо сохранившейся природой прибрежной части водохранилища. Успокаивающий плеск волн, смело набегающих почти к самому фундаменту деревянного дома на берегу, перемежался с легким шелестом листвы растущих здесь же деревьев, чья судьба еще не была предрешена ударами топора жестоких отдыхающих. Я всегда, кстати, представлял себе угар этих негодяев, решивших совместить свое отпускное веселье с уничтожением еще существующих островков царствования подмосковной растительности. Сначала они давят их колесами своих грязных автомобилей, потом смывают эту грязь водой, которую носят своими грошовыми пластмассовыми ведерками, загребая ее с берега. Старательно разведя вокруг чавкающие под ногами завалы говна, они пускают остатки несчастных кустарников на растопку украденных ими где-то мангалов. Цель их ясна -- зажарить вонючие кусочки мяса и сожрать их, запив изрядным количеством водки и приправив дозой неуместного веселья, чтобы затем убраться восвояси, оставив после себя истоптанную и закиданную бутылками и консервными банками траву, источающую отвратительный запах блевотины. И вот вдобавок к этим мрачным мыслям слух мой все четче сосредотачивался на стрекотании далеких и неотвратимо приближающихся мотоциклов с нагло восседающими на них патлатыми байкерами в черных кожаных куртках. Их появление сегодня могло означать только одно, впрочем, еще совсем недавно о том же свидетельствовали далекие звуки хмельной свадьбы с ее пистолетными выстрелами и необычными для данной местности украинскими плясками. Стены этого дома слышали те звуки, и они помнят тот эффект и те разрушения, которые принес с собой в наше село памятный обряд бракосочетания. Вот и сейчас, уже слабо сотрясаемые приближающимся смерчем грохочущих двигателей, они отчетливо понимали, что предстоит сегодня вкусить. И ожидание этих стен, так много повидавших на своем коротком веку, печальное ожидание страшного действа, вот-вот грозившего ворваться в тихий и уютный на вид домик, передавалось мне, растекалось внутри и внезапно накрывало меня приятной согревающей волной комфорта. Ибо я уже точно знал, что не только и не столько мчащиеся байкеры, сколько все прочие обитатели этого дома с их беззаботными затеями и искренним желанием усластить еще один знойный летний денек пилюлей незначительного как маленькое приведение сумасбродства, будут определять все дальнейшие события.
      Я расположился на мягком диване, спинка и сиденье которого указывали на страшную суть времени, безжалостно уничтожающего все вокруг. Оглядевшись по сторонам, я не заметил чего-либо нового, те же деревянные стены, цвет которых простирался от песочного оттенка проолифленных сосновых досок то темно кофейного тона покрывающей толстые брусья и отдельные планки морилки. Стены были завешаны шелковыми флагами, а также разноцветными картинками, изображающими своим цветастым великолепием работы новейшего японского струйного принтера различные моменты жизни хозяев этого строения. Закиданный окурками и заплеванный пол, который когда-то по странной идее архитекторов был покрыт линолеумом, теперь, прожженный во многих местах, скорее выдавал первоначальный замысел использования постройки. Вообще этот деревянный дом стоил его строителям многих недель тяжелой работы, он возник благодаря интересной особенности местных колонизаторов в малиновых пиджаках и в блестящих иностранных автомобилях осваивать новые строительные площадки, даже не обзаведясь поначалу какой-то охраной или хотя бы злыми собаками. И длительными зимними вечерами, насквозь промокнув от пота и тяжело дыша, здешние молодые архитекторы, утопая валенками в глубоком и скрипящем на морозе снегу, тащили на санках с другого берега по заснеженному льду тонны старательно украденных досок, брусьев, фанеры и прочих строительных материалов. Столь же рьяно и со знанием дела они выносили у кого-то груды кирпичей, рулоны рубероида и линолеума, мотки электрического кабеля, оцинкованное железо и массу прочих мелочей. На глазах потрясенных авторитетов, едва замечавших легкие точечные потери в своей нарождающейся строительной империи, все это под гул вгрызающихся в дерево мощных пил и стук массивных топоров и молотков, постепенно превращалось в элегантный дом на берегу водохранилища. Но злое время сделало свое дело, юные архитекторы поселились в созданный ими двухэтажный шедевр и "тусовка" стала основополагающим принципом дальнейшего его существования. Вдобавок они окрестили его забавным словом "САРАЙ", которое, будучи семантически явно в одном ряду с именем пожилой и добропорядочной еврейской хозяйки, строго следящей за домашним уютом и кругом своих знакомых, никак не подходило к дому, где постоянно царили бардак и вседозволенность.
      Устав от однообразной картинки потолка, сколоченного из узких тонких дощечек, называемых знатоками строительно-воровского дела "вагонкой", я повернулся со спины на бок и почувствовал, как легко ссыпается струйками песок с моих кроссовок на диван. Я подумал, что, собственно, короток тот момент, который отделяет первичную мысль от действия, вызванного ею. В этом философском контексте как раз необходимо было совершить действие и, взглянув на часы и убедившись, что время уже девять, я лениво приподнялся на скрипучем диване и отпил еще один чудесный и прохладный глоток из бутылки.
      -- Какое загадочное число девять, -- подумал я внезапно, -- в нем есть что-то таинственно располагающее. -- Девятка всегда казалась мне цифрою, стоящей как бы в самом начале временных координат и всякий старт очередного праздника был связан по моему представлению именно с этой цифрой.
      Дверь, обитая "вагонкой" и покрытая сверху темнокоричневым составом под названием "Пенотекс", который, как утверждали злые языки, был дорог и украден у одного из самых главных и окончательно обросших золотыми цепями сельских авторитетов, распахнулась, и в комнате стали появляться первые люди. По сложившейся годами традиции я подавал им правую руку для крепкого рукопожатия (как будто этот обряд вносил в наши дружеские отношения что-то положительно новое). Левая моя рука была занята бутылкой, из которой я продолжал медленно отпивать, это занятие приносило, пожалуй, наибольшее наслаждение в данный момент, если не считать прослушивание циничного диктора радио, продолжавшего подсчитывать количество жертв борьбы за безопасность дорожного движения. "Водитель "девятки", находясь в нетрезвом состоянии, не справился с управлением и сбил нетрезвого пешехода, мочившегося в неположенном месте", -- с радостью сообщило радио и внезапно переключилось, ибо кто-то из вновь пришедших рванул к приемнику и резким поворотом настраивающего колесика поспешил сменить программу.
      -- Забавное словосочетание "водитель девятки", -- подумал я. Впрочем, мне ли спорить с тем, как часто совершенно неожиданно и без всяких предварительных объяснений сбивает с ног "девятка". С этой мыслью я допил последний сладостный глоток, отдающий слабым привкусом мальтозного сиропа и поставил вторую пустую бутылку на столик рядом с диваном. "Пиво сварено для вас!" -торжествующе сообщила мне коричнево-золотая этикетка. И веселая подпись некоего человека с фамилией Балтиков или Болтиков рядом с этим утверждением доказывала мне всем своим размашисто самодовольным видом, что уж на этот раз точно все будет отлично.
      Выходя из комнаты, я оказался в предбаннике, отделявшим ее от улицы и заметил играющих здесь в карты людей, видимо, их мало волновало все происходящее, хотя ящик интенсивного оранжевого цвета, уставленный внутри дюжиной наполненных бутылок, пользовался у них неуемной популярностью. Я поздоровался со всеми, и, приметив, как обворожительная девушка Ира расцветает в своей неподдающейся расшифровке миловидной улыбке и скидывает очередных двух битых королей с коленок, спустился с порога. Атмосфера подступающего вечера и грандиозной подготовительной работы царила вокруг. Пурпурные разводы заката на небе, отражающиеся с едва заметным колебанием в зеркале воды, свет зажигающихся вдали окон и фонарей, силуэт реставрируемой старинной церкви, скованной переплетенными зарослями строительных лесов, и темный отполированный "Мерседес" молодого сельского священника, отъезжающий от нее -- это все было фоном, согревающим и ласкающим взор фоном, на котором происходили все прочие телодвижения. Вот виновник недавней свадьбы Валя подвез небольшую ржавую тачку, нагруженную дровами для костра, на углях которого ночью будет зажарен шашлык. Наше дружелюбное приветствие, состоящее в обмене парой фраз о жизни вообще и о супружеской жизни в частности, не внесло сколь либо серьезные изменения в его планы, ведь Валя должен был еще принести ведро с заранее замаринованными куриными ногами и привести свою молодую жену Юлю. А она, по всей видимости, ела где-то запрятанную заранее воблу, не отдавая себе полнейшего отчета в том, что вопрос о наличии пива давно уже решен здесь. Вот кто-то из мрачных небритых байкеров с засаленными космами волос, отставив свой мотоцикл, увлекся работой с топором -- умело и без единого промаха он расчленяет очередное сучковатое полено пополам, а в это время уже кто-то, мне совсем неизвестный, протягивает ему свеженаполненный стакан водки. Вот и Леня, мой давнишний знакомый, я сразу узнал его по профилю немного отъевшегося и загорелого главы одного из тайных латиноамериканских картелей, в этом отчасти были повинны его постоянная невозмутимость, которую он проявлял, выглядывая поверх приоткрытого в салоне своего автомобиля окна, и небольшой хвостик волос ниже затылка, собранных пучком. Собственно, для окончательной схожести ему не хватало на руке крупного перстня с магическими символами древнего племени ацтеков, но зато, и как часто это бывает вовремя, я увидел в его руке два других неизменных символа, относящихся скорее к настоящему времени.
      -- Привет, Боб! -- тут Леня опознал меня по имени. -- Ну что, выпьем по пивку?
      Что можно ответить в данной ситуации, кроме легкого кивка головой и непременной соглашательской улыбки на лице. Леня аккуратно подставил один из символов узкой его частью к аналогичной части второго символа, и быстрый рывок его руки, сопровождаемый громким хлопком, схожим скорее с выстрелом пробки "Шампанского", завершил всю комбинацию. В следующее мгновение я получил очередную порцию пенящегося напитка, две другие емкости из под которого были оставлены мною отдыхать на столике в сарае. Кстати, что же происходит там внутри? Неспешно расхаживая с Леней вокруг мангала, постепенно заполняемого разрубленными поленьями, и потягивая пиво, я думал только об этом. Причина моего любопытства была достаточно проста, ибо некоторое время назад в сарай незаметно прокрался человек с прямоугольной картонной коробкой в руках, и его заговорщицкий вид говорил о многом. Вскоре стало понятно, что бутылка пива, демонстрируя небывалую скорость процесса, уже опустела и, поставив ее на землю в рядок подобных, я направился к входу.
      Быстро войдя в вотчину молодых архитекторов, я заметил живое движение рядом со столиком. Человек, стоявший у него, был, несомненно, Гриша, развязный малый, удачно завершивший в этом сезоне процесс получения первоначальных знаний и неспешно пытающийся продолжить его в более требовательном молодежном заведении за папины деньги. Лицо его на этот раз не несло легкого оттенка вечной тупости, свойственного ему, наоборот, оно было приветливо и, я сказал бы, даже дружественно располагало к себе. Я давно решил для себя, что для подобных выражений лица очень удачно подходит определение, придуманное руководителем корпорации по производству известных компьютерных программ. Руководитель очень гордился этим определением и, мне кажется, как всегда выгодно использовал его в своих коммерческих целях. И теперь, взглянув на Гришу, я сразу увидел у него на лице тот самый "легкий в использовании дружественный интерфейс". Гриша что-то аппетитно ел, подойдя поближе, я увидел, что в коробке, замеченной мною на улице, находился всего лишь торт, по виду очень похожий на "птичье молоко"
      "Съешь тортик", -- сказал он ехидно, протягивая мне кусочек с шоколадной корочкой. Я взял его с большой охотой, процесс опустошения бутылок давно требовал хоть какой-то закуски. Вкус его действительно был похож на вкус "птичьего молока", известного мне еще со времен посещения в детстве магазина вместе с мамой, но он показался мне странно горьковатым. Горечь эта, однако, была не то что бы неуместна или исказила мое лицо в гримасе удивления, она скорее притягивала к себе. Ехидная улыбка Гриши и его несколько потусторонний взгляд, который как будто проникал сквозь меня, сосредоточившись на бескрайней глубине окружающего нас космоса, вносили некоторую тень сомнения в правильность моих действий, но, сомневаясь, я, тем не менее, стремительно доел и второй кусок. В том была обычная для меня геройская сущность естествоиспытателя. Тут я услышал неадекватно веселый смех за спиной.
      -- Ну как, вкусно? -- вкрадчиво спросил меня злорадно улыбающийся Кирилл, один из местных архитекторов. -- Это же Гришье молоко!
      -- Молоко, -- подумал я. -- Действительно, чем-то это все похоже на молоко... -- моя мысль оказалась прерванной совершенно диким хохотом Гриши, который, держась руками за столик, просто согнулся в нахлынувшем на него приступе смеха. Некоторое смущение, настигшее меня, заставило сосредоточить взор на картонной коробке, в которой лежал торт. Сбоку, мелкими зелеными буквами было написано "КОНДИТЕРСКАЯ ФАБРИКА пос. БЕРРОУЗКИ". А рядом плохо пропечатанной зеленой типографской краской красовалась зубчатая распальцовка листа известного конопляного растения. От неожиданности я схватил третий кусок и, поглядев на него, обнаружил странный светло-бежевый оттенок начинки...
      -- Да брось ты это, слышишь. Ты же знаешь, сладкое портит зубы. Попробуй лучше вот что, -- услышал я знакомый голос и, оторвав глаза от потрясающего своим вкусом и цветовой гаммой куска торта, увидел перед собой неизвестно откуда взявшегося Дмитрия Михайловича. Дима был известным адвокатом, он вел несколько серьезных дел, связанных, насколько мне известно, с нелегальным использованием клички какой-то пятнистой коровы в названии детских конфет, его появление в такую минуту было радостным для меня спасением. Он протягивал мне длинную пластмассовую бутылку, завинченную сверху синей пластмассовой пробкой и заполненную едким густым дымом, при этом большой палец его руки прикрывал маленькое отверстие внизу этой бутылки. В его намерения входило, как я понимал, угостить меня именно этим дымом, и, вдохнув большую его порцию через то самое нижнее отверстие, я отдал комуто бутылку и вынужденно задержал дыхание. Во всяком случае, весь мой предыдущий опыт пользования подобным дымом убеждал меня, что нужно поступать именно так. В этот момент я узрел громадного паука в дальнем углу комнаты, взгляд мой сосредоточился на этом медленно шевелящемся насекомом, помогая еще немного задержать дыхание и при этом не раскашляться. Когда, выпустив достаточно крупное, расползающееся во все стороны сизое облако, я поднял глаза, дабы поделиться с Дмитрием Михайловичем своими впечатлениями об этом дыме, а заодно и о нагло ведущем себя курсе доллара, я обнаружил, что Димы нет. То есть он как бы и не стоял только что передо мной ногами на полу, как это делают все, видимо, угощая меня дымом, он парил в воздухе и затем столь же легко исчез из комнаты, как и возник там.
      -- Кризис, -- подумал я, продолжая оглядывать комнату. -Настоящий кризис...
      Облако дыма постепенно рассеялось, я увидел силуэты веселых людей, столпившихся посреди тускло освещенного электричеством помещения и заправляющих через отверстие уже пустую бутылку новой порцией дыма с помощью специально устроенной сигареты. Их лица показались мне вдруг приятно развязными, я невольно улыбнулся, сделав это столь широко, что улыбка стала похожа на некую примирительную усмешку. Но тут из дыма вынырнуло измазанное бежевым кремом чудесное лицо Гриши, и, забыв про все тонкости этикета, которые иногда все же казались мне важной составляющей общения, и, указывая на него пальцем, я дико расхохотался.
      Между тем движение, происходившее в комнате, усиливалось. Тусклый свет двух ламп, освещавших заднюю стену, и длинные невесомые ленты сизого дыма, постепенно исчезающие в пространстве, сопровождались громким звуковым оформлением в виде барабанного стука топающих по деревянному полу ног и ужасным шумом, который производил юным мальчишеским голосом динамик магнитофона:
      -- Крошка моя, я по тебе скучаю...
      Этот текст, ни лишенный той легкой пошлости, которая сопутствовала почти всем кассетам, в беспорядке разбросанным вокруг магнитофона, выныривал из потока достаточно ритмичных звуков синтезаторной музыки. Непонятно было лишь то, какой из этих современных акустических ингредиентов основательнее приводил в экстаз прыгающих в низко висящих облаках дыма людей. Впрочем, их танцы постоянно перемежались с заглатыванием очередных порций различного пива из бутылок, вдоволь присутствующих в расставленных на полу полиэтиленовых ящиках и употреблением новых порций дыма из уже известного сосуда. Надо сказать, что эта пластмассовая емкость, нежные и затянутые поцелуи с которой не прекращались ни на минуту, сплачивала людей не меньше, нежели чувства, естественные и привычные. Особо радостно вел себя один молодой человек по имени Костя, его наиболее счастливые, блестящие от кайфа глаза постоянно попадались мне на виду. Размашистыми жестами он призывал меня принять участие в этом бесподобном танце и, если не считать Гриши, который продолжал захлебываться в своем истеричном хохоте, то я был единственным, кто еще отказывался это сделать. Я с улыбкой посмотрел на Костю, представляя себе, как глупо выглядели бы сейчас мои конвульсивные движения руками и головой, но подал ему знак, означающий мою признательность за вклад, внесенный Костей в организацию этого пиршества. Дело в том, что он, будучи человеком вполне самостоятельным, занимал весьма высокую должность в какой-то фирме, чья специализация простиралась достаточно широко: тут было и проектирование заборов с воротами, украшавших затем своей чугунной неприступностью громадные дачные особняки, и изготовление могильных оград, скрашивающих в дальнейшем скромные участки, где упокоились останки хозяев тех особняков. Короче, работа Кости была кипучей и разнообразной. И гордо приносимые им ежемесячные хрустящие зеленые пачки он тратил весьма бескорыстно и мужественно: наши праздники на берегу обретали очевидную повторяемость, свойственную, например, регулярно выходящим газетам.
      -- Что, что еще произошло, сколько времени прошло... -- не унимался магнитофонный юноша. В этот момент раздался еле различимый в грохоте музыки скромный стук в дверь, и на пороге дымящейся комнаты появилась Лариса.
      Ее тело было неповторимо. Этот бесподобный шоколадный загар, эти руки с тонкими изящными пальцами, эти знакомые волосы, выкрашенные в пастельные тона увядшей луговой травы, очаровательная и полная наивности невинная улыбка, обнажающая сверкающие "Блендамедовой" белизной зубы и длинная тонкая сигаретка, филигранно увенчивающая всю конструкцию. Бог мой, находясь на институтской практике, она еще и увлеклась спортом, -рукой она держала полиэтиленовую сумочку, основным содержанием которой, был, по-видимому, волейбольный мяч.
      -- Добрый вечер! Как вы тут без меня живете? -- ее тихий голос не заставил грубых танцоров приглушить музыку, но Костя живо отреагировал на ее появление и бросился с распростертыми объятиями навстречу на скорости коршуна. -- Я приехала из Воронежа и привезла вам подарки -- продолжала она, отмахиваясь от Костиных поцелуев. -Костя, ну перестань, -- скривила она яркие губки, отбрасывая в дальний угол комнаты бычок от сигаретки. Тут ее несравненное лицо мулатки повернулось ко мне.
      -- Здравствуй, Боб!
      -- Привет! Ну, как жизнь? -- начал я общение с подступающим ощущением того, что этот процесс формален.
      -- Ты знаешь, так много впечатлений. Воронеж -удивительный город!
      -- Ну и что же ты там откопала? -- продолжил я игриво, вспоминая, что основной целью ее поездки было ежедневное надругательство нас скифскими могилами, расположенными в степных черноземных просторах нашей непомерно великой родины. Никак не мог себе представить, что скифы при жизни заслужили той участи, чтобы их останки стали объектами длительного научного исследования будущих музееведов и работников культуры.
      -- Смотри, Боб, я привезла тебе отличный подарок, -- с этими словами она поставила волейбольную сумку на пол и, изящно нагнувшись (я сразу себе представил грациозное гибкое животное кошачьего семейства) извлекла оттуда что-то округлое, завернутое в мятую тонкую бумагу, чем-то напоминающую большую салфетку. Она развернула ее ловким движением рук, и передо мной предстал желтовато-коричневый человеческий череп.
      Я сразу подумал, что что-то подобное и ожидал увидеть. Будучи человеком вежливым, я стал активно изучать глазницы и лобные доли данного предмета, задавая редкие, не лишенные смысла научные вопросы. Я вряд ли мог определить возраст и расу умершего, как и количество лет, которые он провел в могиле, но Лариса достаточно продолжительно и подробно заполняла мои пробелы в антропологии. Наша непринужденная беседа продолжалась некоторое время, и в завершении она протянула мне эту холодную округлую кость и мягко улыбнулась. Я внимательно посмотрел на ее доброе лицо, которое, как мне отчасти уже показалось, приобрело в Воронеже какие-то новые черты, неизвестные мне ранее. Слегка прищурившись, я огляделся вокруг, обнаружив, что в комнате уже никого нет, а затем повернулся к Ларисе и похолодел: ее улыбка постепенно приобретала жуткие очертания злорадной насмешки, она расхохоталась и, щелкнув зубами, выпустила острые когти. В следующую секунду, не обращая внимания на скверное шипение, раздавшееся за моей спиной, я вылетел из сарая наружу.
      Я бежал достаточно долго, насколько мой взбудораженный мозг позволял контролировать ход времени. Во всяком случае, перед моими глазами успели промелькнуть многие детали окружающего ночного ландшафта, прежде чем я споткнулся обо что-то, и полетел кубарем, громко хрустя ломающимися ветвями. Я уперся ладонями в мерзкий холод податливой почвы и вгляделся в глубокую, беспрерывную темноту вокруг. Меня охватил дикий страх, мысли стали путаться в единый, неподдающийся распутыванию клубок. Чтобы хоть немного сосредоточиться, я обратил взгляд в сторону неба, надеясь сосчитать горящие в черном бархатном пространстве звезды. Их ослепительный блеск, зловеще мерцающий в глубине далекого и практически неизведанного космоса, напугал меня еще больше и, чувствуя, как быстро колотится сердце, я вновь вскочил на ноги и бросился дальше. -- "Вот он, асфальт, мокрый асфальт под ногами, это где то рядом, я был здесь", -- произносил мой внутренний голос, и, тщательно копируя его еле слышным шепотом, я пытался справиться со страхом и не утерять тонкую нить, соединявшую меня с явью. Я стремительно втискивался в узкое пространство между двумя заборами, понимая, что меня начал догонять шум двигателя низко летящего самолета. Пролетающие самолеты были здесь частым явлением, ибо аэропорт "Шереметьево" располагался всего в нескольких километрах отсюда, это я прекрасно помнил, но падающие самолеты... Самолет снижался, приближался ко мне, пространство между заборами сжималось все сильнее и сильнее, я явственно представил себе, как меня накроет сверху громадная грохочущая махина, заденет меня своими шасси и задавит всей своей гигантской массой. В ужасе я ринулся вперед и вырвался из раскатов самолетного грома, мало-помалу исчезающих где-то вдали. Впереди маячил какойто свет, в котором отчетливо прорисовывались свирепые кроны черных деревьев. -- "Самое главное, держать себя в руках. Спокойно..." -- упрямо твердил я, приближаясь к источнику света, позволившему четче различать рисунок окружающего пейзажа. Невдалеке была растянута паутина забора из тонкой сетки, и черный асфальт под ногами сменился грязновато-серыми бетонными панелями, покрытыми сияющими в таинственном свету пятнами непросохших после дождя луж. Я совершенно четко представлял себе, что чем больше реальных деталей отпечатается в моем сознании, тем больше шансов сконцентрироваться появляется у меня. -- "Это пляж", -- уже овладевая собой, тихо произнес я.
      -- Боб! -- раздался чей-то близкий и очень знакомый голос. Я даже обрадовался, представив себе, что могу ответить кому-то и тем самым окончательно вернуть под свою власть утратившую влияние реальность. Я быстро оглянулся, но никого не увидел, лишь только фонарь, случайно сфокусировавшийся в моем глазу, поразил его ударом яркого, мгновенно сузившего зрачок света. Я отвернулся и, просунув пальцы сквозь проволочную сетку забора, начал мысленно складывать геометрические фигуры из ячеек. Эта зарядка немного помогла мне, я почти совсем успокоился и сразу понял, что держусь руками за ворота. Отворив их, я оказался на территории пляжа.
      Страх, однако, начинал снова подкатываться, внезапно передо мной выросли жуткие черные силуэты далеких деревьев. Я даже представил себе вдруг их плесневелую, сморщившуюся от столетий толстую кору, по которой отвратительно шевелились, извивались и прыгали миллиарды уродских насекомых. Машинально, уже где-то в глубине извилин уловив сигнал, что существует средство спасения, я расстегнул рубашку. Скидывая легко поддавшиеся джинсы и кроссовки с носками, я ощущал, что быстро иду по влажной траве, переходящей в приятный на ощупь мягкий песок. Это ощущение окончательно убедило меня в правильности решения, и, отбросив последний лоскуток одежды в виде трусов с изображенными на них маленькими зелеными фигурками птиц, стилизованных под роботов (тренируя разум, я успешно вспоминал некоторые мелкие детали действительности), я бросился в переливающуюся светлыми бликами воду.
      Меня поразил не плеск резко разорванной моим телом водяной глади и даже не расслабляющее ночное тепло окутывавшей меня темной жидкости, я услышал громкие крики встревоженных чаек, взлетающих ввысь и яростно бьющих крыльями. Чувствуя голыми ступнями чмокающий вязкий ил дна, я быстро передвигался вглубь, и сладостное тепло все выше обволакивало тело. Вокруг не было заметно не единого движения, только темный горизонт, черное пространство бесконечного неба и неяркий свет далеких звезд. -- "Где же чайки?" -подкралась коварная мысль. Лишь, окунувшись несколько раз с головой в божественно приятную и нескончаемо мокрую бездну и тщательно умывшись, я с несвойственной до этой минуты рассудительностью подумал, что сейчас поздний вечер, вернее уже совсем глухая ночь и никаких чаек на воде уже просто не может быть. Тут мне стало смешно. Я посмотрел на себя там, в глубине, под плотной водяной массой и, не увидев ничего, громко рассмеялся. Счастье озарило меня молнией. -- "Бог мой, как все же приятна жизнь в легкие моменты оцепенения", -- обратился я к окружающему меня великому миру, но никто, кроме немого пирса, огороженного темным металлическим забором из труб, не услышал моего откровенного признания.
      Я двинулся к берегу, ощущая, как легко проникает воздух в легкие, как уже почти спокойно бьется сердце, или, быть может я заставлял себя думать, что это именно так и что выигрыш окончательно за мной. Ибо, как только я оказался на суше, первой проблемой, возникшей передо мной, было странное исчезновение зеленых птицероботов вместе с кусочком материи, представлявших, как известно, единое и неразделимое целое. Не затрудняя себя работой по поиску в бесчисленных травяных лабиринтах этого предмета одежды, я решил натянуть джинсы сразу, на голое тело. Но тут неотвратимо встала другая проблема, решение которой казалось мне еще более сложным. Дело в том, что к моим ногам пристало большое количество пляжного песка, и перед продеванием ноги в штанину, дабы не оказаться заложником противной песочной жижи, прилипшей к телу, ее было необходимо смыть. Но как это сделать, если песок налипает к чистой ноге мгновенно, стоит ее только опустить на земную твердь? Недолго думая, и это показалось мне предвестником полного выздоровления, я взял джинсы и решил провести операцию их надевания в воде. Стоя одной ногой, я тщательно задрал вторую, стараясь просунуть ее, но... Вот тут я вынужденно вспомнил о трех "девятках", рычаги управления которых вновь живо заработали в моем организме. Причем я даже представил себе эти три стоящие рядком и блестящие золотом цифры, воображение вдруг нарисовало первый лист красочного настенного календаря, радостно поздравляющий всех с наступающим новым годом. Сидя голым задом в тине невдалеке от берега, куда я, отчаянно размахивая руками, приземлился пару мгновений назад, я с легкой печалью обозревал мокрые скомканные джинсы в руках и мысленно жалел, что не могу продолжить пить пиво прямо здесь.
      Но делать было ничего, кое-как облачившись в найденные остатки одежды и, хлюпая мокрой обувью, я двинулся прочь. Пройдя мимо проволочных ворот и взглянув на фонарь, светивший приятным легким светом на территорию, выложенную бетонными панелями, я принял принципиальное решение вернуться и посмотреть, что же всетаки происходит в сарае. -- Вернее, -- думал я, -- не просто посмотреть... -- тут я споткнулся о предательски оставленный кем-то кирпич, чуть не упал, и, сдерживая равновесие плохо подчиняющегося тела, случайно заметил освещенный фонарем красный силуэт "Таврии" Дмитрия Михайловича, -- ...а принять живое участие в происходящем... Да, а вот и он сам, -- я увидел темную фигуру прислонившегося к калитке соседнего участка человека.
      -- Боб! Ты куда пропал, -- простонал знакомый адвокатский голос.
      -- Я... Я никуда... А ты что здесь делаешь, -- промямлил я, с удивлением обнаруживая, что и к языку пристало упертое непослушание.
      -- Мне так плохо, Боб... Я спать пойду... Ты знаешь, там Гриша такой торт принес...
      Тут стало понятно, что окольными путями сладкое все же нашло свою очередную жертву, причем на этот раз расплата состояла отнюдь не в кариесе. Я пожалел Диму, крепко обняв его за плечо, пожалуй, я был единственным, кто мог понять его в эту трудную минуту. Однако я не стал делиться с ним подробностями своего купания и всех предшествующих приключений и, пожелав ему спокойной ночи, молча двинулся к сараю.
      Уже на подступе к дому, светящемуся в ночи двумя яркорозовыми люминесцентными амбразурами окон второго этажа, я услышал громкие звуки народных инструментов, среди которых преобладала взвизгивающая гармонь, и слова веселой украинской песни. Подойдя еще ближе, я увидел, как вокруг громадного костра, облизывающего яркими золотистыми языками небо и с треском выстрелов рассыпающего снопы крупных искр, отплясывает масса людей. Лишь только разглядев зрелище, я понял, что костер удивительным образом висел над землей, наверное, он горел в мангале, а пляшущие представляли собой бойкую пеструю толпу жертв господина Балтикова.
      -- Ой, ты Галя, Галя молодая,
      Пiдманули Галю, забрали с собою, -- орали задорным украинским говором динамики двух громадных колонок, неведомо откуда появившиеся здесь, рядом с сараем. Толпа прыгающих и размахивающих всеми частями тела людей, отличалась на редкость большим разнообразием. Тут были и счастливые молодожены Валя с Юлей, причем если лицо последней проявляло полное блаженство, смешанное наполовину с глубоким внутренним спокойствием, то лицо первого озарилось выразительной гримасой пьянства. Тут был и Костя, одетый в элегантный костюм генерального директора фирмы и бойко подпрыгивающий в своих начищенных до блеска стильных ботинках. Он уже успел завладеть Ларисой, которая то ли от радости воспоминаний о Воронеже, то ли от кайфа возвращения к торжествующей "тусовке", бешено мотала головой, и ее чудесные длинные волосы клокотали и развевались. Тут были и пара черных от машинного масла байкеров, сверкающих в свете костра металлическими частями своих кожаных одежд и трясущих сосульками длинных, много дней немытых волос. Я увидел и фигуру размахивающего снятой курткой ликующего Кирилла, и бледное лицо Гриши, напоминавшее скорее белую тень этого лица, и массу других разнообразных персон. И все они в едином порыве, в едином ритме отплясывали вокруг объятого бушующим пламенем мангала под вопли украинской народной песни...
      -- Какое удивительное народное единение, -- подумал я, подкрадываясь совсем близко. Но тут меня заметила Лариса и голосом, полным неразделенного счастья, закричала:
      -- Боб, ты куда исчез?! Мы не могли тебя найти! Иди скорее к нам! -- ее голос был прерван приветствующими мое появление выкриками прочих, и мне пришлось присоединиться. Но, через пять минут я понял, что, во-первых, в абсолютно мокрых кроссовках танцевать не так удобно, а во вторых, и эта мысль была подкреплена несколькими глотками из разных бутылочек, которые в момент пляски мне подсовывали коварные соучастники, так вот, во-вторых, я четко представил, что могу легко упасть уже в пылающий мангал, что никак не будет способствовать доброму продолжению праздника.
      Вынырнув из толпы, я буквально подлетел к входу и ухватился за толстый брус, служивший в этом доме обрамлением входа. Колоритная надпись на висевшей на стене предбанника неоновой вывеске "ЗАЛ ДОСУГА ПАССАЖИРОВ" мелькнула передо мной, отворяя дверь в комнату, я раскусил кабалистический смысл этой надписи, явно указывавшей мне на предстоящую поездку в спальном купе вагона. Я быстро пролетел мимо нескольких предметов обстановки и упал на диван, воткнувшийся в меня своими упругими вздутиями торчащих под обшивкой пружин. Повернувшись для удобства на спину, я широко зевнул и растянулся на скрипящих пружинах. Тут глаза мои поймали черный шелковый флаг на потолке сарая, на флаге белым цветом была изображена некая конфигурация из пальцев, столь любимая героями американских фильмов, а именно вытянутый средний палец при прочих загнутых, указывающий куда-то в неизведанную, но совершенно очевидную даль. Я уже почти успел проникнуться глубоким совершенством этого рисунка, как вдруг ктото толкнул меня в плечо.
      -- Привет! Меня Боцман зовут. Водку будешь пить? -- на меня смотрело небритое лицо, призрачная серость которого отдавала не то, чтобы предсмертным отпечатком неизлечимой болезни, нет, скорее это была просто облысевшая волчья морда с человеческими глазами, внимательно изучающими меня. -- "Ночной волк", -- скользнула логическая догадка. Лицо выглядывало из толстых кожаных складок байкерской куртки и весьма располагающе оскалило редкие желтоватые зубы. И нет, чтобы отказаться от предложенной затеи, отвернуться и продолжить фантазировать на тему спального вагона, уносящегося по направлению, указанному пальцем на флаге, напротив, я перенял из лап человекообразного зверя крошечную рюмочку и, произнеся еле слышным голосом какую-то здравицу в честь санитаров нашей несчастной Родины ночных волков, отправил ее содержимое в рот. Мою глотку обожгло что-то маслянисто-керосиновое, к горлу подкралась тошнота, я даже кашлянул и затем, похрустев услужливо поданным мне соленым огурчиком, прикрыл глаза. Я оказался в громадном, быстро закручивающимся водовороте летящих вокруг меня цветных пятен, заливающихся смехом лиц, ядовито-зеленоватых зубчатых листьев и, спустя несколько мгновений, погрузился в полную темноту.
      Я проснулся с тем поразительно гадким набором чувств, когда мерзкий привкус чего-то прокисшего во рту соседствует с неприятной ломотой во всем теле и полным непониманием того, где я нахожусь и каким образом меня угораздило попасть во всю эту ситуацию. Я лежал, съежившись на диване, поджав к себе ноги и пытался продрать слипшиеся глаза. Мой слух уже поймал досадный фыркающий храп поблизости, а немного раскрывшийся левый глаз уловил на соседнем диване источник этого храпа в виде странной кучи скомканных кожаных курток и куска грязного зеленоватого одеяла, напоминавшего скорее тряпку, из под которых проглядывали аккуратно перешнурованная тонкой тесемкой черная кожаная нога в грязном ботинке и прижавшаяся к верхней части этой ноги взлохмаченная голова Ларисы. Эта картина пробудила во мне благостные воспоминания о том месте, где я провел эту ночь, я сумел приоткрыть и второй глаз и, издавая почти слышимый легкий треск с трудом сгибающихся суставов, встал с дивана на пол. Мои почему-то голые стопы опустились на неприятную холодную слизь грязного пола, кроме того, я сразу почувствовал, как отвратительны не до конца просохшие и смешанные с песком штанины надетых по невиданной логике бытия на голое тело и почти расстегнутых джинсов. Моя память не хотела давать какие-либо бесспорные разъяснения на этот счет, а просохшая глотка требовала непременно что-то влить в нее, и, аккуратно застегнув все железные пуговицы ширинки, я начал осматривать сумрачную комнату.
      В этой комнате было всего одно лишь наглухо сколоченное и не открывающееся окно, и слабые лучи солнечного света, проникающие в него, давали весьма хилое освещение, в котором едва проглядывали темные предметы сарайного интерьера. Интерьер этот состоял из двух уже описанных мною перпендикулярно расположенных старых диванов, стоявшей в огороженном кирпичной кладкой углу на трех ножках круглой чугунной печки с асбестовой трубой, уходящей на второй этаж и далее на крышу, столика, заставленного бутылками, магнитофона с раскиданными вокруг него на полу кассетами и ужасного и не поддающегося никакому предметному разбору ковру из мусора, покрывающему своей эстетически неприемлемой растоптанной массой прожженный линолеум пола. Я, однако, сумел сообразить, в чем дело, и увеличил подачу уличного света в помещение, отодвинув коричневую шторку из шелка, висевшую на окне. Тут-то я и приметил симпатичный кругляшок жестяной крышки на кончике бутылки из коричневого стекла, незаметно укрывшейся в углу, этот кругляшок свидетельствовал о ее несомненной девственности и, уже чувствуя внутренностями сладостный вкус приближающейся победы, я схватил эту прохладную, едва не покрытую рекламными капельками влаги бутылку. Мои жадные и ритмичные заглатывания этой чудесной жидкости вполне возможно пересилили по своему звуковому эффекту противный храп кожаных тел на диване. Я ощущал, как потоки этого несравненного напитка проникают в желудок, как они совершают свою чудодейственную функцию врачевания и как словно по мановению волшебной палочки свободно и легко начинают двигаться казавшиеся секунду назад неисправно больными суставы. Как резко повышается настроение, как ярко начинает светить солнце в окно, как сразу хочется совершить массу полезных дел.
      Недолго думая, я поднял лежащий на полу веник и начал сметать завалы мусора. Скрупулезно засовывая веник под диваны и в прочие немыслимые щели, я выгребал всевозможные сигаретные пачки, пробки от бутылок, продырявленные бутыли из прозрачного пластика, рваные носки и другие тленные предметы человеческого обихода. Разложив на полу крупный кусок картона, служивший ранее коробкой для какого-то торта, и прилежно оформив на нем все собранное в большую кучу эллиптической формы, смысл которой оставался мне не совсем ясен, я украсил ее липкими на ощупь магнитофонными кассетами и отправил в широкие железные недра открытой печки. Эстетика домашнего уюта всегда по моему представлению должна была соседствовать с эстетикой духовной, а содержание этих слащавых даже по названиям кассет не вызывало у меня не тени сомнения.-- "Ну, теперь либо их оттуда достанут, либо приятно проведут вечер у огонька", -- мудро решил я, закрывая покрытую копотью дверцу печки и стирая выступивший на лбу пот. -"Самое время выйти на улицу и освежиться", -- я просунул испачканные ступни ног во влажные кроссовки, случайно найденные мной в процессе наведения порядка в узкой щели, отделяющей диван от стены, и направился к двери.
      Я неспешно вышел из сарая, вдыхая свежий воздух и любуясь окружающей меня картиной погрома. Мне иногда все же представлялось, что у подобной картины тоже есть своя особая притягательность, чарующая притягательность с грохотом и звоном обрушившейся на неприкрытые головы обывателей анархии. Я несколько покачивался, проходя между перевернутым столом с его беззащитно торчащими кверху ножками и упавшим мангалом с рассыпанными вперемешку крупными черными углями и обглоданными куриными костями. Подошвы моей обуви с точностью регистрировали втоптанные в землю шампуры и хрустели зелеными осколками пивных бутылок. Я все еще пытался вспомнить, что же конкретно вчера происходило, особенно в последнем акте этой драмы, но мозг мой, улавливая легкий шелест скомканной грязной газетной бумаги и дребезжание мятых пивных банок на железных прутьях забора, все еще отказывался выдавать требуемую информацию. Я увидел огромный мотоцикл с громадными никелированными цилиндрами приборов управления и скругленными конусами фар, забавным клаксоном из трех никелированных же горнов сбоку на вилке переднего колеса и залитый местами яркими рыжими пятнами засохшего кетчупа. Все-таки выборочные мысли доходили до моего сознания, я вдруг вспомнил, что этот гигант машиностроения зовется его хозяевами "байком". Взор мой пустился дальше: "байк" был прислонен к декоративной алюминиевой решетке, которой была отделана фронтальная стена сарая, и из широких фигурных отверстий этой решетки торчало множество различных по форме, разноцветных и при этом одинаково пустых бутылок. Солнышко светило все ярче и ярче, мне послышалось, как кто-то в глубине комнаты продолжает враждебно храпеть, и я понял, что окончательно ничего не могу вспомнить. С этой мыслью я решил обогнуть сарай, дабы обновить его заднюю стену радостно журчащей свежей струей, состав которой, уже, правда. переработанный организмом, в мельчайших подробностях градусов и калорий отчетливо обозревался в ячейках декоративной решетки.
      Однако мне пришлось задержаться, и руки, уже приближающиеся к ширинке, сами собой вдруг опустились. Со второго этажа по лестнице, пристроенной к боковой стене сарая, аккуратно наступая на скрипящие деревянные ступеньки, медленно спускался шатающийся Мартин Гор. Я был ошеломлен этим как близким ударом молнии, и рот мой, вполне возможно, раскрылся странной зияющей дырой, которую раньше, кстати, нам постоянно без всякого на то повода демонстрировал местный яхтсмен Женя. Но я не мог ошибиться. Я столько раз видел это лицо на фотографиях, значках и в видеозаписях, что об ошибке не могло быть и речи. Мартин был одет в чуть-чуть измятые черные джинсы, куртку из тонкой кожи, под которой был виден край майки, обшитой блестящими рюшками, на голове его была надета невысокая черная шляпа с несколько широкими полями, совсем как та, в которой он был изображен на известном плакате, посвященном давнишним гастролям группы Depeche Mode в Америке, а из под шляпы торчали привычные выбеленные кудряшки. Я даже отступил на пару шагов назад, видя, как старательно он переступает сломанную кем-то последнюю нижнюю ступеньку лестницы и, снимая одну руку с дубового бруска перил, второй рукой протягивает ко рту открытую бутылку импортного пива.
      -- Hello, Martin! Do you like this beer?* -- спросил вдруг я на неожиданно внятном английском языке, который, собственно, до этого никогда толком не мог освоить. С неподдающимся хоть какомунибудь словесному описанию изумлением я вглядывался в своеобразные черты столько уже лет знакомого лица, находившегося буквально в двух метрах от меня. Лицо это, однако, по сравнению с изображениями смотрелось, несомненно, старше, и, что самое интересное, на этот раз носило следы явного похмелья.
      -- Hello! It's a question of lust...** -- ответил мне Мартин своим удивительно знакомым по кассетным записям словно бы легко простуженным голосом, отпивая глоток пива из зеленой бутылочки. Надо сказать, что присутствие всемирно известного английского музыканта вот так просто, посреди обычного села в средней полосе, на этом изрядно загаженном участке да еще с заплывшими от пьянства веками глаз производило потрясающее впечатление. Не зная, что делать, я отошел с дороги и рукой нащупал в кармане пропахшей пивом рубашки зажигалку.
      -- It's a question of lust
      It's a question of trust
      It's a question of not letting
      What we've built up
      Crumble to dust
      It is all of these things and more
      That keep us together,*** -- медленно и звонко продолжал напевать Мартин в соответствии с неслышимой музыкой песни. Он неторопливо двигался по направлению к калитке, приваренной к состоящему из железных рам и прутьев забору, ограждающему сарайный участок, было видно, как с типичной церемонностью подвыпившего англичанина он оттолкнул с пути массивным черным ботинком пустую замасленную банку из под латвийских шпрот. Ветер слегка трепал его выбивающиеся белые кудри, кроме того, я разглядел на плечах его куртки забавные кожаные погончики с пуговицами, все это было так реально и близко, что хотелось даже потрогать руками. Не приходя в себя от восторга, я чиркнул зажигалкой и, вытянув руку вверх и раскачивая ей в такт словам Мартина, начал светить маленьким мерцающим желтым огоньком. Мартин постепенно удалялся и продолжал ошарашивать возможно еще спящее село своим громким высоким голосом, распевая последующие куплеты известной песни. Постепенно он скрылся из виду вовсе, но я продолжал размахивать горящей зажигалкой, чувствуя, как перехватило мое дыхание. Если бы в этот момент какой-нибудь сонный рыбак, бороздящий просторы окутанного тиной водохранилища в поисках хоть какой-нибудь выжившей мелкой рыбешки, проплывал на лодке мимо сарая и увидел бы весь этот разгромленный участок с мотоциклами и одиноко стоящую фигуру человека в измятой, испачканной песочными разводами одежде, подающего сигналы зажигалкой, он явно был бы удивлен. И точно уж бросил бы свою беспомощную удочку, чтобы начать мощно работать веслами.
      -- Как все-таки вставило, -- подумал я, бросая на землю опустошенную зажигалку и оглядывая все столь же опустошенным взглядом. -- Круто вставило...
      Бескрайнее голубое небо было окутано легкой утренней дымкой, сквозь которую где-то слева проглядывал яркий солнечный диск. Поверхность водохранилища была необычно спокойной, лишь только изредка взрезаемая стремительно мчащимися яркими фигурками водных мотоциклов, пролетающих где-то вдали, она отвечала тихим плеском волн, бьющихся о толстое и заросшее мхом полено. По воле уложивших сюда его людей, оно ограждало песчаную почву берега от дальнейшего разрушения и поглощения водяной стихией, служа тем самым незыблемым символом несмываемости всего здесь происходящего. Я подумал о том, как увлек бы своей убойной нелепостью мой торопливый рассказ о происшедшем несколько минут назад, поведай бы я сейчас его кому-нибудь. Хотя все же я был уверен, что не только я один, но и это покрытое пушистым ежиком мха полено навсегда останется свидетелем того неповторимого декадентского мироздания, которое так естественно и гармонично произрастало среди нежных лепестков и изумрудных травинок еще неплохо сохранившейся прибрежной природы на этом огороженном железным забором участке.
      Спустя несколько дней каждый из архитекторов без исключения мог подтвердить, что Мартина Гора, как, впрочем, и других музыкантов известного своей эйфорической тягой к обреченности коллектива с французским названием видели, по крайней мере, еще два человека.
      Троицкое, октябрь 1998 г. * Привет, Мартин! Тебе по кайфу это пиво? ** Привет! Это вопрос желания... *** Это вопрос желания, Это вопрос доверия, Это вопрос невозможности Рассыпаться в песок тому, Что мы построили. Это все из тех вещей и прочего, Что удерживает нас вместе
      Сергей Цветков
      Стихи, тексты ненаписанных песен
      Автор понимает, что большинство его стихов - полный отстой, но всякий читающий умудряется найти для себя парочку приятственных для себя виршей, вот только парочка эта для каждого - своя. Поэтому (и только поэтому) автор нагло предлагает вам почитать все свои стихи...
      А именно:
      Хроника одной любви
      Декадентка
      Психоделирика полной луны
      Депрессия
      "Жирею..."
      Про себя
      ЛичинКа
      Палиндром. И ни морд, ни лап
      Бедный, бедный Иуда
      "Истлевшая плоть..."
      "Труби поход, герольд..."
      "В пыли дорожной тонут сапоги..."
      "Зима. Все вокруг омерзительно белого цвета..."
      Архангел
      "О кладбище старом, заросшем бурьяном..."
      Сага о Благлаване-Мясоеде
      Печальная баллада
      Пуля
      "Пот с израненых лбов вытирая..."
      Эльфийский кубок
      "Санчо с ранчо полюбил Мари-Хуанну..."
      Ни о чем N2
      Пиво-блюз
      "Проще простого - сигануть с крыши вниз..."
      Депрессия N2
      Препарируя человеческий глаз
      Жалистная пестня
      Стилизация под дворовую песню
      Инструктаж
      Для чего тебя я встретил?
      Челюскин (She loves you - перевод на советский язык)
      Разделенная любовь
      Усталый стрелочник
      "Когда тебя я встретил - шел дождь..."
      Монолог прапорщика
      PS. Автор просит не принимать все выше и нижесказанное чересчур всерьез...
      ХРОНИКА ОДНОЙ ЛЮБВИ
      Чтобы писать мне нужен шок
      Стегаю как лошадь свою музу
      Чтоб лег на бумагу слов поток,
      А не лежал на душе грузом -==1.==
      Я играл в любовь как в войну,
      Не заботя себя соблюдением правил.
      Побывал не один раз в плену,
      Получал боевые награды... -==2.==
      Чую засаду,
      Но все равно бегу.
      Чую засаду,
      Поделать с собой ничего не могу.
      Ловчие ямы, силки и капканы,
      Папа и мама, стихи и стаканы,
      Музыка? Черт бы побрал эту музыку!!!
      Красное... Кровь... Рваная рана... -==3.==
      Кажется, за окном - эхо твоих шагов,
      Замерло сердце, ждет полузабытых слов...
      Но нет, это лишь дождь бродит листвой шумя,
      Ты ко мне не придешь и не позовешь меня...
      Кажется, среди ветвей вижу твой силуэт,
      Мгновенье, и скажешь ты: "Здравствуй, мой друг, привет..."
      Но нет, кажется, я это придумал сам,
      Ты - лишь отражение воображенья открытого всем ветрам. -==4.==
      Я отмываю свою любовь, как отмывает деньги банкир,
      Как нож от крови чужой отмывает убийца...
      Ночь. И казавшийся целым мир
      Распадается вновь на усталые серые лица... -==5.==
      Пивной бутылки зеленый хрусталь
      С балкона летит в предрассветную даль
      Ей дождь омывает крутые бока...
      Пока... (Бздыньк!!!)
      ДЕКАДЕНТКА
      Бледная кожа,
      Черный струящийся шелк
      На вычурном ложе...
      О, она знает в том толк.
      Дым марихуаны,
      Луч света в просвете меж штор,
      Смерть бродит рядом,
      Конец будет сладок и скор.
      Мир катится к черту
      По рельсам свободной любви,
      Так режь же аорту
      Захлебнись в своей же крови...
      ПСИХОДЕЛИРИКА ПОЛНОЙ ЛУНЫ
      (нечто постнаркотическое)
      Свобода, возможность влюбиться,
      В зеркало неба нырнуть,
      Во вселенской крови раствориться
      И по венам продолжить свой путь...
      Путь к тебе, к той, которую
      Ждал всю жизнь, в чей поверил приход...
      Где-то спрятанной в хаосе города
      Где-то видящей ангела лет...
      Ангел смерти с кровавыми крыльями
      Нам грозит светоносной стрелой...
      Но, нанюхавшись белою пылью мы,
      В пустоту улетаем с тобой...
      Ты, объятая радужным пламенем,
      В бриллиантовых капельках пота...
      Погружаюсь в твое сияние...
      Я - охотник! Идет охота!..
      Ты и я, мы - единое целое,
      Я вдыхаю тебя, я дышу тобой...
      Мы с тобою такие смелые,
      Мы становимся новой звездой...
      ДЕПРЕССИЯ
      На полпути оглянись
      Превратишься в соляной столб.
      Это совсем не страшно,
      Не страшнее, чем пуля в лоб.
      Мгновенная смерть - это счастье,
      Избавление от всяческих мук.
      Гораздо, поверь, ужасней,
      Внутри мозга живущий паук.
      Он требует выйти наружу,
      Поедая израненный мозг,
      В эти моменты бывает кстати
      Обыкновенный железнодорожный мост.
      Ты пойди на его середину,
      Зажмурься, и прыгни вниз,
      И земля благодарно примет
      Твой истошный, испуганный визг.
      Ну а если ты не успеешь
      Дойти до середины моста,
      Молись, чтобы не сработали
      У поезда тормоза.
      И, размазанный по дороге,
      Ненавистный паук-мозгоед
      Никогда тебя больше не тронет,
      Потому что тебя больше нет. -==x x x==
      Жирею,
      Становится кожа толще,
      Стихов почти не пишу больше,
      А те, что пишу, не цепляют душу...
      Живу как все, жить иначе - трушу...
      Может мне как змее кожу взять и сбросить?..
      Но нет, не стану - холодает... Осень...
      ПРО СЕБЯ
      Делать то, что могу - желания нет.
      Ничего не сделал и уже устал.
      Сам себя я порой называю - поэт...
      Вру себе самому - я им так и не стал!
      Хотел взорвать тишину - и оглох насовсем
      Хотел увидеть лицо - вижу только личины
      Мне не нравится то, что нравится всем
      Увы, я болен тоской, моя тоска беспричинна...
      Больно от на расстроенных нервах игры,
      От царящей в мозгу какофонии риффов.
      Я хочу отдохнуть до поры, до поры,
      И любовь для меня - лишь удобная рифма.
      Я устал резать вены, я устал слезы лить,
      Я устал изрыгать в ее адрес проклятья...
      Уксус льется в уста, возжелавшие пить,
      Гвозди вбиты в ладони
      Рук, простертых в обьятьи...
      ...И когда поутру замаячит рассвет,
      Рву все то, что за ночь напридумать успел.
      Говорят, пишут все до семнадцати лет,
      Господи, а ведь я так и не повзрослел!..
      ЛИЧИНкА
      Я боюсь твоих губ,
      Я боюсь твоих ласковых рук,
      Ты спросила, зачем не даю я к себе никому прикоснуться...
      Я молчал, как молчит поедающий муху паук,
      Как молчит тот, кому никогда-никогда не проснуться.
      И если не хочешь узнать, как сочится под пальцами слизь,
      Как от касания рук разъезжается кожа,
      Если не хочешь мой лик превратить в кошмарную рожу
      РУКИ ПРОЧЬ ОТ МАСКИ МОЕЙ!!!
      РУКИ ПРОЧЬ ОТ МАСКИ МОЕЙ!!!
      РУКИ ПРОЧЬ ОТ МАСКИ МОЕЙ!!!
      Ты хотела узнать
      Что я прячу под кожей чужой,
      Ты сказала, что знаешь, лицо мое - только личина...
      Ты ошиблась, ошиблась жестоко и очень смешно
      Ведь личинка - внутри, и лишь это ношения маски причина...
      И если не хочешь узнать, как сочится под пальцами слизь,
      Как от касания рук разъезжается кожа,
      Если не хочешь мой лик превратить в кошмарную рожу
      РУКИ ПРОЧЬ ОТ МАСКИ МОЕЙ!!!
      РУКИ ПРОЧЬ ОТ МАСКИ МОЕЙ!!!
      РУКИ ПРОЧЬ ОТ МАСКИ МОЕЙ!!!
      ПАЛИНДРОМ. И НИ МОРД, НИ ЛАП...
      На вас саван...
      Тип, о, вопит:
      "Тупаку капут!"
      Те за год до газет
      поведали и лад. "Ево п..."
      - Не ври, Ирвен!
      - А ну глаз за лгуна!!!
      - У, кур, в нос!!! - сон в руку...
      Да в ад!!!
      БЕДНЫЙ, БЕДНЫЙ ИУДА
      Где мне найти Христа?
      Жду, но его все нет.
      Как же теперь достать
      Мне три десятка монет?
      Мать у меня больна,
      Нужно врачу денег дать.
      Где мне найти Христа,
      Чтобы его продать?
      Где мне Христа найти?
      Свадьбу хочу сыграть,
      Чтобы за все заплатить,
      Нужно Христа продать.
      Где же ты бродишь, Иисус,
      Сколько еще можно ждать?
      Но я тебя дождусь,
      Чтобы тебя продать... -==x x x==
      Истлевшая плоть
      Прахом слетает с костей...
      Гаснут огни - в мире живых
      Не ждут с того света гостей...
      Ночь тиха,
      И я в эту ночь
      Сладкий твой сон нарушу.
      Я пришел
      Пить твою кровь,
      Грызть твою плоть
      И отправить в ад твою душу!
      Понятен твой страх,
      Но тщетны усилья спастись...
      Гаснут огни - сгущается мрак
      Обречен ты, молись - не молись...
      Ночь тиха,
      И я в эту ночь
      Сладкий твой сон нарушу.
      Я пришел
      Пить твою кровь,
      Грызть твою плоть
      И отправить в ад твою душу! -==x x x==
      Труби поход, герольд,
      Граф, войско собирай,
      Задумал наш король,
      Идти в далекий край.
      Кузнец - кали мечи,
      Священник - помолись.
      Как стая саранчи
      Пройдем - поберегись!
      Нет музыки приятней для наемного бойца,
      Чем трубный глас, зовущий за собой.
      И тот из нас заслужит званье труса-подлеца,
      Кто не пойдет за Тем_Кто_Платит в бой.
      С врагом своим братались мы за чашею вина
      Наемники между собой дружны,
      Но кончен мир, идет война, не наша в том вина,
      И не на жизнь, а на смерть бьемся мы.
      Пусть короток, но славен путь наемного бойца,
      В работе недостатка нет пока.
      Перед врагом и пред собой будь честен до конца,
      Не дрогнет пусть в бою твоя рука.
      И пусть не посетит в бою тебя шальная мысль,
      Не думай в чем причина, где же цель...
      Забудь о том что бой есть просто серия убийств,
      Лишь Тот_Кто_Платит, как и прежде, цел.
      Труби поход, герольд,
      Граф - войско собирай,
      Задумал наш король
      Открыть ворота в рай...
      * * *
      В пыли дорожной тонут сапоги,
      Клинок от крови почернел,
      Мертвы друзья, мертвы враги,
      Один ты в битвах уцелел.
      И, вспоминая о боях,
      Ты ночью, в тишине звенящей,
      Вдруг понимаешь: мир твой - прах,
      И жизнь твоя - лишь меч разящий.
      Ты проклят, воин, понял ты,
      Ты проклят - смерть тебя минует,
      Ты гибель обречен нести
      Всему, что в мире существует...
      Ты меч несешь в своей руке,
      И сам ты - меч в чужой деснице...
      И кровь невинных на клинке,
      И чернота в пустых глазницах... -==x x x==
      Зима. Все вокруг омерзительно белого цвета.
      Словно бледная кожа смертельно больного поверхность земли.
      Зима. И холодным дыханием белого-белого снега
      Духи покоя жизнь из земли унесли.
      Духи покоя правят теперь безраздельно,
      Кажется: мир не пробудит ни что ото сна.
      Только я верю, я знаю, что вслед за метелью,
      Зимний разрушив покой, беспокойная грянет весна.
      АРХАНГЕЛ
      Идет по земле, спустившись с небес,
      Зажав окурок зубами,
      В прошлом очень способный бес,
      А ныне - просто архангел.
      Идет он, трубу свою волоча,
      Походкой хмельного факира.
      Ему предстоит партию палача,
      Сыграть для целого мира.
      Тот, Кто Сидит Наверху решил
      Мир погряз в бесполезной борьбе.
      Архангела он послать поспешил
      Соло сыграть на трубе.
      И звуки трубы услышав, мир
      Исчезнет в пучине Вселенной.
      И мрак с благодарностью примет крик
      Обратившихся в прах поколений. -==x x x==
      О кладбище старом, заросшем бурьяном,
      Слух по окрестным деревням ходил,
      Мол, призрак прекрасной женщины в алом
      Бродит один в тишине средь могил...
      Бродит, и странные речи заводит
      С теми, чье имя забыто в веках,
      И в полночь они из могилы выходят
      Их души - в аду, кости - лишь пыль и прах.
      Но странною силою их наделяет
      Тот призрак, что бродит один средь могил,
      И вновь по земле тот кто умер шагает,
      И вновь его лик не ужасен, а мил.
      Что движет им: зло, силы ада, а может
      Им движет желанье вернуться к живым?
      Быть может тоска душу грешную гложет,
      А может быть свет, что для смертных незрим?
      Но смертным, в окрестных деревнях живущим,
      Нет дела - зачем возвращаются к ним
      Те, кто остаться бы должен в минувшем
      Еще одна смерть уготована им.
      Едва лишь приблизится к людям воскресший,
      Как те, то ли ада, то ль чуда страшась,
      Его поджигают, и жизнь вновь обретший,
      Вспыхнув, навек исчезает тотчас...
      САГА О БЛАГЛАВАНЕ-МЯСОЕДЕ
      (древнескандинавская мылодрама) -==1 ==
      Благлаван-мясоед собирал караван,
      Уходил далеко, за океан.
      Погрузил на ладьи не товаров тюки,
      Погрузил на ладьи Темных Альвов клинки.
      Взял с собой не рабынь красоты неземной,
      Горстку храбрых бойцов захватил он с собой.
      И, чтоб Духа Морей по пути заклинать,
      Взял он ведьму с собой - то была его мать.
      Благлаван-мясоед покидал отчий дом
      Потому, что сестры его не было в нем
      Лисолицый король горных троллей, Боррок,
      Подло выкрал ее, заточил в свой чертог.
      Чтоб спасти ее жизнь, чтоб спасти ее честь,
      В путь отправился брат, и задумал он месть.
      Земли троллей лежат далеко-далеко,
      В земли троллей попасть нелегко-нелегко.
      Долго ль, коротко ль плыл Благлаван,
      И холодный и злой вдруг взревел океан.
      Ведьма свой амулет достает поскорей,
      Перед ними встает из пучин Дух Морей.
      -- Ты скажи, Дух Морей, чем тебя нам унять ?
      -- Принеси в жертву мне, Благлаван, свою мать.
      ...Страшная жертва спасла караван,
      Но до самой земли все молчал Благлаван... -==2==
      ...Вот уж цели заветной достиг караван,
      Позади долгий путь, позади океан.
      И едва Благлаван в земли троллей вступил,
      Как Боррока отряд его рать окружил.
      По поганой земле льется кровь как вода,
      Благлавана бойцы бьются, как никогда.
      Троллей все меньше, все меньше людей,
      Боги увидели много смертей.
      Вот в Вальхаллу ушел Благлавана отряд,
      Вот один на один они с троллем стоят.
      Вот наносят они за ударом удар,
      Чертовски силен горный тролль, хоть и стар.
      Сталь доспехов - в крови, и своей, и чужой,
      Рубят воздух мечи - продолжается бой.
      Зазевался Боррок - Благлаван не зевал,
      Ударом смертельным троллю в сердце попал.
      Славный пир был сегодня у духов войны,
      Вдоволь крови бойцов напилися они.
      Вот бежит к Благлавану родная сестра,
      Вот садится она рядом с ним у костра.
      -- Что наделал ты, брат, - вопрошает она,
      Был Боррок мужем мне, а теперь я одна!
      Я любила его, он был нежен со мной,
      Что наделал, о, ты, глупый брат мой родной!
      И не в силах по мужу тоски пережить,
      Благлавана сестра к океану бежит.
      Кинулась в море, издав дикий вой,
      И сомкнулась вода над ее головой.
      Будто гору стряхнул Благлаван с своих плеч,
      Взял, и по рукоять в грудь всадил себе меч.
      В край родной не вернется уже караван,
      Что ушел далеко, за океан.
      ПЕЧАЛЬНАЯ БАЛЛАДА
      Попрощавшись с родней,
      Доспехи надев,
      Уезжал славный рыцарь
      По прозвищу Лев.
      Покидал отчий дом,
      Покидал край родной,
      Покидал, чтоб вернуться
      С победой домой.
      Чтобы твердой рукою
      Неверных разить,
      Чтоб мечом королю
      Своему послужить.
      К королевскому замку
      Направил коня,
      Ехал, темную ночь
      И дорогу кляня.
      Ночь безлунна, тих лес,
      Шаг неспешен коня,
      Рыцарь дремлет в седле,
      Ему снится родня.
      В темноте мудрено
      Перейти через лес,
      Для чего ж, рыцарь, ночью
      Ты в чащу полез?!
      Истории этой
      Понятен финал
      Из седла рыцарь выпал
      И шею сломал.
      Он хотел в дальних странах
      Себе славу добыть
      В придорожной канаве
      Безвестен лежит.
      Баллады печальной
      Смысл каждый поймет:
      Выспись перед дорогой,
      Собравшись в поход!!!
      ПУЛЯ
      Я - пуля, я кусок свинца
      Без жалости и страха,
      Да, я убийца без лица,
      Я и палач, и плаха...
      И раз уж ты попал в прицел
      Лечу к тебе, минуя сотни тел...
      Что ж ты бежишь иль встрече нашей ты не рад?
      Беги-беги, тебе одна дорога - в ад...
      Судья-затвор свой вынес приговор,
      Обжалованью он не подлежит,
      Так есть ли смысл бежать во весь опор,
      Ведь жизнь тебе уж не принадлежит?
      И раз уж ты попал в прицел
      Лечу к тебе, минуя сотни тел...
      Что ж ты бежишь иль встрече нашей ты не рад?
      Беги-беги, тебе одна дорога - в ад...
      Мой будет короток полет,
      И что бы ты не делал
      Твою я поцелую плоть,
      И ты свое отбегал...
      И раз уж ты попал в прицел
      Лечу к тебе, минуя сотни тел...
      Что ж ты бежишь иль встрече нашей ты не рад?
      Беги-беги, тебе одна дорога - в ад... -==x x x==
      Пот с израненых лбов вытирая,
      Протирая от крови клинки,
      Из чужого, далекого края
      Возвращались с победой полки...
      Враг был послан им Тьмою самою
      Демонов орды, орочьи стаи,
      Без числа порождений праха и гноя,
      Имен которых сам Дьявол не знает...
      Разверзалась земля, из себя исторгая
      Умертвий прожорливее саранчи...
      Бились солдаты, изнемогая,
      В плоть неживую вгоняя мечи...
      Отгремела ужасная битва
      Враг повержен и предан огню,
      И еще не умолкла молитва
      По погибшим в последнем бою.
      Ждут героев родные селенья,
      Пышный пир приготовлен в их честь.
      Ждут солдат, трепеща в нетерпеньи,
      Руки жен, матерей и невест...
      Веселье будет всю ночь продолжаться
      Пляски, песни, вино и любовь
      Все для тех, кто с врагами сражался,
      Кто в бою проливал свою кровь...
      И вот утомленные хмелем селяне
      На землю свалились в сладком бессильи,
      В тот же миг, окруженные лунным сияньем,
      Обнажили солдаты клыки вампирьи...
      До утра пировали солдаты,
      Кровь лилась в их уста как вино...
      ...Рассказал я, что было когда-то,
      Рассказал то, что было давно...
      ЭЛЬФИЙСКИЙ КУБОК
      ...Устали от сказок? Правды хотите?
      Будет вам правда... Нет, денег не надо...
      Ну что ж вы? Поближе к огню садитесь...
      Внимание ваше мне будет наградой...
      Слушайте ж, путники, только, чур, тихо
      Не перебивать меня и не перечить...
      Длинный язык - настоящее лихо...
      О дивном народе буду вам речь я...
      ...Старый эльф умирал... -- Разве это возможно?...
      -- Скажи, разве эльфы бывают стары?..
      -- Коль вам помолчать две минуты сложно
      Я спать ложусь на теплые нары...
      -- Прости нас, рассказчик, но нам говорили...
      -- Все, что вы слыхали - брехня пустая,
      Еще не того - чтоб вином угостили
      Вам наплетут, ни черта не зная...
      Эльф был стар, стар по-настоящему...
      Не знаю, что было тому причиною,
      Но время, Дивных обычно щадящее,
      Лицо его испещрило морщинами.
      А может то были - могильный холод
      Шрамы - следы легендарных сражений,
      Бушевавших, когда был мир еще молод,
      И эльфы не знали в боях поражений?
      Старый эльф умирал... Умирал не от старости
      Такая смерть их народу неведома
      Устал он бремя бессмертья века нести,
      Тоскою и тело, и дух его были изъедены.
      Когда дни и ночи становятся пресными,
      И сердце столетья устало биться,
      Известно средство - влаги чудесной
      Из кубка эльфийского вдоволь напиться.
      -- Эльфийский кубок? Не слышал ни разу...
      -- Эльфийский кубок? О чем ты, старик?
      -- Коль вы вдвоем не умолкнете разом,
      Я способ найду вам подрезать язык...
      -- Прощения просим и умолкаем,
      Но все же... -- Довольно!.. Я понял вопрос...
      Всему свое время, и эту тайну
      Раскрою, коль слушать решили всерьез...
      ...Тоска убивала, с ума сводила,
      И эльф за кубком отправился в путь...
      Эльфийская жажда его томила
      Из кубка испить - иль навеки уснуть...
      Долго ль, коротко ль брел старый эльф - кто знает,
      Но вот на одной из забытых дорог,
      Из тех, по которым лишь ветер гуляет,
      Он встретил ценнейший из божьих даров...
      Эльфийский кубок - не просто чаша,
      Чудесная влага - не просто вода,
      Волшебный сосуд - это тело наше...
      -- А влага, выходит, кровь алая, да?..
      -- ...Тот кубок был женщиной... девою юною,
      Эльф ею решил утолить свою жажду, и
      Стал хладнокровно ждать полнолуния,
      Чтоб кубок испить ритуалу следуя.
      Он к ней обратился с такими словами:
      "Путь дальний таит немало опасностей..."
      Он предложил ей свою компанию,
      Она ответила благодарностью...
      ...Бредут они, близится ночь полнолуния,
      Приступы жажды сильней и сильнее,
      Эльф поравнялся с девою юною
      Вонзить готовясь клыки в ее шею...
      Она же к нему протянула руки,
      Сомкнула ладони в объятьи нежном,
      Шепнула: "Любимый..." в эльфийское ухо,
      Щекою прижалась к власам белоснежным...
      Таким обхождением эльф ошарашен
      Вскипает веками дремавшая кровь,
      И в сердце, столетия биться уставшем,
      Рождается к спутнице юной любовь...
      ...Вдруг сумрак ночной диким шумом наполнился,
      Дева с мольбою на эльфа глядит:
      "Спаси меня, это за мною гонятся..."
      Ему едва слышно она говорит.
      Оглашая округу кличем победным,
      Солдаты бегут, обнажая клинки,
      Кричат солдаты: "Хватайте ведьму!.."
      Эльф деве шепнул: "Я их встречу... Беги..."
      В искусстве меча эльфу не было равных,
      Не людям тягаться с ним в этом. Оно
      Ковалось в горниле ристалищ славных,
      Легенды о коих забылись давно.
      Сверкнула сталь, вылетая из ножен
      Чужая кровь на эльфийской коже...
      Удар... Два солдата замертво пали
      Отведав холодной эльфийской стали...
      Удар... Эльф отбил удар неумелый
      Душа солдата простилась с телом...
      Удар, удар... В страшном танце смерти
      Солдаты валятся, точно жерди...
      Эльф не заметил в горячке боя
      Его коснулось лезвие чужое,
      Не чуял боли в пылу сраженья,
      Лишь бой окончив, пал без движенья.
      Мертвы солдаты, и в мясорубке
      Разлита влага, разбиты кубки...
      И старый эльф, истекая кровью,
      Проститься спешит со своей любовью...
      Она же смеется, и смех ее странен...
      Она смеется: "Любимый, ты ранен?"
      И к ране жадно припали губы...
      ...Испит был ведьмой эльфийский кубок.
      ...Приют покидали путники в спешке,
      На прощание бросив: "Все врешь ты, старик..."
      Усмехнулся рассказчик, в кривой усмешке
      Обнажив плотоядно изогнутый клык... -==x x x==
      Санчо с ранчо полюбил Мари-Хуанну,
      Потерял покой о ней вздыхая беспрестанно,
      Но был беден добродетельный тот Санчо
      Чтоб добыть песет продать решил он ранчо.
      Проезжал тут мимо некий хомбре Мачо
      Богатей, охотник за чужими ранчо.
      Получив песеты, подписав бумаги,
      Из ранчовладельца Санчо стал бродягой.
      Хоть распухли от песет его карманы,
      Но на кой без ранчо он Мари-Хуанне?..
      А поскольку ранч немеряно у Мачо
      То теперь она жена его, не Санчо.
      Санчо наш, собрав отряд мучачос,
      Стал налеты совершать на ранчо Мачо,
      Повстречав Мари-Хуанну в платье броском
      Ей сказал: "Спокойно, Маша. Я - Дубровский..."
      НИ О ЧЕМ N2
      Давай позабудем о том, что было вчера.
      Давай попытаемся вместе начать все сначала,
      Сказал я тебе, ты в ответ головой покачала.
      Давай позабудем о том, что было вчера.
      Скажи, что ты видишь, когда выключается свет?
      Секрет, говоришь ты? Да нет никакого секрета,
      Я просто спросил, вовсе не ожидая ответа,
      Скажи, что ты видишь, когда выключается свет?
      Хочешь, чтоб имя твое носила планета?
      Камешек в небе навеки стал тезкой твоим бы...
      А ты вместо шляпок носила б чудесные нимбы.
      Хочешь, чтоб имя твое носила планета?
      Ответь, для чего тебе надобно сердце мое?
      Не хочешь ли ты заварить сатанинское зелье?
      Я слышал, ужасное после бывает похмелье.
      Ответь, для чего тебе надобно сердце мое?
      ПИВО-БЛЮЗ
      Если грустно тебе,
      Если ты не в себе,
      Знай, только пиво тебе поможет.
      Так что гляди веселей,
      Кружечку пива налей,
      Знай, только пиво одно все может!
      Девушка может уйти,
      Водка - в могилу свести,
      Учение может мозги покалечить.
      Долго не думай, давай,
      Пива еще наливай,
      Мигом и тело, и душу залечишь!
      "Граждане, пейте пиво - оно вкусно и на цвет красиво!"
      * * *
      Проще простого - сигануть с крыши вниз
      И пролететь этажей пяток,
      Сложней повторить свой полет на бис,
      Я знаю немногих, кто это бы смог.
      Но все же лететь вниз - нехитрое дело,
      Попробуй-ка вверх полететь...
      И люди с крыши прыгают смело,
      Веря, что нужно лишь сильно хотеть
      Взлететь...
      Из сотен тысяч или из миллионов
      Найдется, быть может один, чудак,
      Что преодолеет земные законы,
      Потому что он знает как...
      Ведь вниз лететь - нехитрое дело,
      Попробуй-ка вверх полететь...
      И этот чудак с крыши прыгает смело,
      Он знает, что нужно лишь сильно хотеть
      Взлететь...
      ДЕПРЕССИЯ N2
      Я не спрошу тебя вслух никогда,
      Но все-таки дай мне ответ:
      Согласна ль со мною пойти ты туда,
      Откуда возврата нет?..
      Захочешь ли ты все сжечь мосты,
      Чтоб рядом со мною быть?
      Я знаю то, что ответишь мне ты,
      Лучше не говорить.
      Сейчас я последний свой сделаю шаг,
      И если не струшу я,
      То больше уже не вернусь назад,
      Прощай, дорогая моя...
      ...Но что же случилось,
      Откуда свет? Что это за люди вокруг?
      Не получилось, снова нет,
      В больницу меня везут...
      ПРЕПАРИРУЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ГЛАЗ (Абсурдистский экзерсис)
      В правой руке его скальпель зажат,
      Он делает это не в первый раз,
      Руки его ничуть не дрожат,
      Препарируя человеческий глаз.
      Что заставляет его делать так,
      Не знает никто из нас,
      Он подает нам какой-то знак,
      Препарируя человеческий глаз.
      В этом деле опасно спешить,
      Прежде всего опасно для нас,
      Он вежливо просит нас кофе налить,
      Препарируя человеческий глаз.
      Двери давно уж пора закрыть,
      Наш закончен рассказ,
      Лишь он что-то под нос себе бубнит,
      Препарируя человеческий глаз.
      ЖАЛИСТНАЯ ПЕСТНЯ
      (исполняется жалистно)
      Любви моей огонь
      Сгорает без следа,
      Сейчас она уйдет,
      Быть может, навсегда.
      Застыла в жилах кровь,
      Не будет больше встреч,
      Ушла моя любовь,
      Ее мне не сберечь.
      И сладок горький яд,
      И сталь ножа нежна,
      Когда пришла тоска,
      Когда любовь ушла.
      Остывшая зола,
      Огнем не станет вновь,
      Казню себя за то,
      Что не сберег любовь.
      А-ААА-ААААААААААААААА !!!!
      СТИЛИЗАЦИЯ ПОД ДВОРОВУЮ ПЕСНЮ
      Я хожу, как сумасшедший, за тобою по пятам,
      Не подумай, не подумай, за тобой я не слежу.
      С кем гулять решать тебе, я понимаю это сам,
      Просто я, просто я на тебя не нагляжусь.
      Я прошу, я прошу, ты не делай одного
      Ты не слушай, что тебе обо мне наговорят:
      Это все для того, ведь это только для того
      Чтоб любовь отравить, чтоб подлить сомнений яд.
      Тебе скажут, что прольешь ты немало горьких слез,
      Тебе скажут - о любви говорил я не любя...
      Ты не думай, ты не думай принимать это всерьез,
      Помни я люблю тебя, я люблю одну тебя.
      Тебе скажут будто каменное сердце у меня,
      Тебе скажут, что не будешь ты счастлива со мной...
      Но ты знай, ты только знай, я сойду, сойду с ума,
      Если буду не с тобой, да если буду не с тобой.
      ИНСТРУКТАЖ (навеяно ПЕСНЕЙ ГУРУ Майка Науменко)
      Здорово, придурки! Меня попросили
      Противопожарный меж вас провести инструктаж.
      Поскольку пожароопасность, в связи с перестройкой,
      Увеличилась раз в десять, а то и в пятнадцать аж!
      Кстати, салаги, зовут меня Петрович,
      Я пожарным давно тут служу,
      А вам, извиняюсь, какого здесь надо?
      Справлять малую, блин, и большую нужду?
      Что? Вы местная рок-команда?
      Будете ночами тут песни орать?
      Ладно орите, но только не громко,
      А то я, блин, буду вам свет вырубать.
      Вот ты патлатый, чой-то у тебя, гитара?
      С точки зренья пожара гитара - фигня!
      Сгорает гитара минут за пятнадцать,
      Так что, патлатый,ты слушай меня.
      Теперь о главном - огнетушитель
      Ни в коем разе трогать нельзя,
      Я его вешал на случай комиссий,
      А не пожаротушения для.
      В случае ежли чего загорится,
      Я с вас, злодеи, все бошки сниму.
      Поскольку, мене, как говорится,
      Не очень охота садиться в тюрьму.
      Если ж очаг загорания возникнет,
      Чтоб не нанесть помещению урон,
      Тотчас его ликвидировать надо,
      А не считать, извиняюсь, ворон.
      Чем ?! Это кто тут у нас такой умный?
      А, патлатый, тебе объясню:
      Пожар ликвидировать надобно ...молча,
      А не болтать, извиняюсь, чухню.
      Ну, а ежли кто будет курить и к тому же
      Огнеопасные напитки тут пить
      То не забудьте сторожа Пашу,
      Ну и меня к себе пригласить.
      На этом, засранцы, рассказ мой окончен,
      Щас я бумагу казенную дам,
      Вы уж там это, того, распишитесь,
      И чтобы мне безо всяких, блин, там...
      ДЛЯ ЧЕГО ТЕБЯ Я ВСТРЕТИЛ ?
      Для чего тебя я встретил на пути ?
      Подскажи, куда теперь идти ?
      Подскажи, как дальше с этим жить,
      Я ведь не хочу тебя любить...
      Я не хочу, сопротивляюсь,
      Но все равно в тебя влюбляюсь...
      Я ведь не хочу любви твоей,
      Я не знаю, что мне делать с ней,
      Отчего же снова, как чумной
      Брежу я свиданием с тобой ?
      Кто объяснит, что происходит ?
      Откуда к нам любовь приходит ?
      Что поделать, я схожу с ума,
      Мне помочь не в силах ты сама.
      Кто скажи, кто сможет мне помочь ?
      Ночь...
      ЧЕЛЮСКИН (She Loves You)
      "Челюскин", е, е, е!
      "Челюскин", е, е, е!
      "Челюскин", е, е, е, е!
      Затерт корабль во льдах,
      Миль сотни до земли,
      На радиоволнах
      Мольбы чтоб их спасли.
      Спасти "Челюскин"!
      И вот уже летят,
      Искать "Челюскин",
      Аэропланы. Глядь
      Среди снегов и льдин,
      В слепящей белизне,
      Корабль стоит один,
      Целехонький вполне.
      Гляди - "Челюскин"!
      Закричал один пилот,
      Ну, да, "Челюскин"!
      Я сажаю самолет.
      "Челюскин", е, е, е!
      "Челюскин", е, е, е!
      Сомнений нет
      Челюскинцам привет!
      Спасение пришло
      Нет радости конца.
      И все то хорошо
      Что так кончается.
      Спасен "Челюскин",
      Ждет героев дом родной,
      Прощай, "Челюскин",
      Летим скорей домой!
      "Челюскин", е, е, е!
      "Челюскин", е, е, е!
      Сомнений нет
      Челюскинцам привет!
      РАЗДЕЛЕННАЯ ЛЮБОВЬ
      (песня под панковское настроение)
      Никому из нас двоих ты так и не смогла
      Предпочтение отдать,
      И кому с тобою быть, такие дела,
      Предоставила самим решать...
      И мы не будем играть в благородство
      И друг другу тебя уступать,
      Ведь проблема решается просто,
      Надо просто уметь решать!
      Нет мы не станем устраивать дуэли
      Мы тебя разделим!!!
      Один из нас приласкает твои губы,
      Другой поцелует твой зад...
      Мне так жаль, что пришлось поступить с тобой грубо...
      Ты не сердишься? Я так рад!
      Утром я положу в холодильник
      Свою половину тебя,
      Чтобы долгие годы дебильно-умильно,
      Тобой любоваться любя...
      УСТАЛЫЙ СТРЕЛОЧНИК
      Усталый стрелочник пускает под откос
      Четыреста девятый поезд
      Ему мешает стук колес, и невдомек что все всерьез,
      И пассажиров смерть его не беспокоит...
      И после работы, забыв про усталость
      Он хочет еще поработать, пусть самую малость...
      Усталый стрелочник пускает под откос
      Четыреста десятый поезд
      Он здесь один среди берез, и этот клятый паровоз
      Своим гудком его ужасно беспокоит...
      И чтобы плоды его трудов не пропали,
      Он уходя ставит мины на рельсы и шпалы...
      А утром заново начнет
      Прилежный стрелочник отсчет... -==x x x==
      Когда тебя я встретил - шел дождь,
      Конечно я заметил, что не меня ты ждешь,
      Но все не шел тот, кого ждала ты
      Я сказал: "Не стоит здесь стоять до темноты."
      Я думал, скажешь ты: "Ступай куда подальше..."
      Но ты пошла со мной, а что же было дальше ?..
      Ты говорила, я не мог тебя заставить замолчать,
      Что ты устала парня своего прощать,
      Что ты устала слезы лить из-за него...
      Я делал вид как-будто мне есть дело до всего.
      Из магнитофона орали "Дорз",
      В который раз твой парень довел тебя до слез...
      А я, как идиот, все силился понять,
      Почему вдруг захотелось мне тебя обнять,
      И почему, в конце концов, я не сделал ничего,
      Наверное боялся... Но боялся чего?
      МОНОЛОГ ПРАПОРЩИКА
      Знамена на портянки порваны,
      Винтовки за бутылку проданы,
      На снедь нехитрую обменяны патроны,
      А над убитыми кружат себе вороны...
      На наших пленных нам плевать,
      На пленного врага - тем паче,
      О е, чего б еще продать?
      Где ж я вчера пузырь заначил?!
      А, вот он, милай, тутати,
      Откроем щас его... лопатой
      О, во блин, мать твою ети,
      Ведь это же, того, граната!!!
      ...По небу синему летят,
      Мои кишки, простившись с пузом,
      И всем военным говорят
      Служу Советскому Союзу !!!
      Сергей Болгов
      Логос
      Все совпадения личностей и событий с реальными
      являются случайными в той мере, в какой их
      сочтет таковыми читатель.
      Автор
      Не знаю, как вы, а я верю в Бога. С сегодняшнего дня. И сейчас, пока метро качает меня по ветке, тянущейся через весь город, я могу вспоминать...
      Все, конечно, знают, что было в Начале. Ну и у меня тоже сначала было... школьное сочинение. Которое я писал у одноклассника, в гулкой и сумрачной квартире академического дома, где комнаты были не просто комнаты, как в нашей коммуналке, а имели имена собственные: Столовая, Кабинет, Спальня, Гостиная, Детская. Мы располагались, конечно, в детской.
      Виталик, Талька, не взирая на необъятную библиотеку и соответствующее квартире воспитание, к урокам русского и литературы относился прохладно. Ему для занятия столь неинтересным делом был нужен стимул. И стимулом этим был я. Попросту говоря, мы с ним соревновались - и в количестве и в качестве написанного. Наши черновики на банальную тему "Как я провел лето" достигали объема тонкой тетрадки, а уж по более серьезным темам мы писали трактаты. Все это читалось вслух, потом я красным карандашом редактировал оба черновика, и мы старательно переписывали ровно столько, сколько нужно было нашей русичке. Его родители радовались очередной пятерке, меня поили чаем с пирожными и приглашали приходить почаще. Но почаще не получалось: моя жизнь сильно отличалась от Талькиной, и уложиться в его скользящий график музык, репетиторов, бассейнов и иностранных языков я не смог бы при всем желании. От сочинения до сочинения мы только здоровались в классе. Ну, может быть, еще были какие-то пионерские дела, типа сбора железного мусора по окрестным свалкам, куда мы тоже ходили вместе, и все. Талька даже не гулял в моем понимании: не гонял банку зимой или мяч весной, не лазал по гаражам, не ловил рыбу в пруду ведомственной больницы, не строил снежных крепостей. Попросту говоря, он не был моим другом, хотя я не задумывался тогда об этом.
      С каждым разом нам становилось все сложнее определять победителя. Талька неплохо поднаторел писать разную привычную галиматью, поэтому по объему мы друг друга не обгоняли: просто писали, пока тетрадка не кончалась. А вот качество... Мы быстро поняли, что наковырять в чужом тексте различных огрехов можно всегда, и обсуждения превратились в бои без правил. В конце концов Талькиной маме стало интересно, почему мы пишем сочинение с таким шумом и, главное, так долго. Мы обрадовано усадили ее слушать. Наталья Павловна выдержала только полчаса. Потому что в то время, когда один из нас читал текст, другой разбавлял его ехидными подковырками, которые не оставались без ответа...
      Так наши творения попали на суд к Талькиному деду. Пока он читал, мы сидели на жестких деревянных стульях у двери кабинета, чувствуя себя экспонатами в музее. Дед читал молча, изредка хмыкая, словно в такт какой-то фразе. Потом отложил тексты и сказал: "У Сергея лучше. Объяснить почему?" . И после нашего кивка выдал короткие, но полные характеристики одного и другого текста. Получив тетрадки, мы поспешили восвояси, но у двери меня догнал густой голос Талькиного деда: - Ты, Сергей, сам-то чувствуешь, ЧТО пишешь? - Ну, наверное... - промямлил я. Разговор был неуютен, как осмотр врача. - Тогда пора уже быть поосторожнее... - непонятно закончил дед и кивком отпустил нас.
      После этого дед сказал Тальке, что мы можем в любое время давать ему свои творения, но в кабинет больше нас не звал. Просто наши черновики возвращались с его пометками. Иногда это было одно-два слова: "Чушь!" или "Стыд!". Но чаще дед писал подробнее... Не скажу, что это не помогало нам, но исчез какой-то задор в наших состязаниях. Можно было писать и раздельно. Можно было вообще не писать. Я стал бывать у Тальки реже и реже. Потом он перевелся в математическую школу и пропал из виду на несколько долгих лет.
      Было это в середине выпускного класса, на том рубеже зимы и весны, когда и погода, и авитаминоз не способствуют хорошему настроению. У нас опять запил сосед. Делал он это тихо, но удивительно тоскливо, и каждое утро начиналось с его пустого взора на общей кухне. В общем, в школу я пришел в том настроении, которое хочется на ком-то сорвать. А после уроков меня на крыльце встретил Талька. - Пойдем, - сказал он сухо и даже сердито, - Дед просил тебя привести. - Зачем? - сказал я, озираясь. Вот-вот должны были вывалиться из дверей наши парни, мы собирались купить пива и посидеть в сквере за фабрикой. И вряд ли наши оставили бы без презрительного внимания приход Тальки. Заодно и мне досталось бы за общение с перебежчиком. И так мне перепадало за статьи в школьной стенгазете и за никому не понятный литературный клуб при районной библиотеке. - Не пойду я никуда! - прошипел я, отпихивая Тальку. - И ты вали отсюда, математик! - Сергей, прекрати, тебя дед зовет! - вцепился мне в рукав Талька, но я стряхнул его руку и почти побежал со школьного двора. Сзади уже хлопала дверь, кто-то свистел. Я не оборачивался. У самой троллейбусной остановки Талька догнал меня и рванул за плечо так, что я крутанулся на месте. - Дед умирает. - сказал он каким-то скрежещущим голосом. - Он знал, что ты не придешь. И велел передать тебе вот это, - в руке у Тальки был толстый коричневый конверт, но он не протягивал его мне, а наоборот, прятал в карман. - Только я должен знать, что ты прочтешь. Дед сказал - это очень важно. - Талька задыхался, но не от бега, мне показалось, что он вот-вот разрыдается, но глаза смотрели на меня сухо и зло. - Умирает? - по-дурацки переспросил я. Все, что стояло за этим словом разом вошло в меня, как холодный ветер: вместо того, чтобы быть там, с дедом, с родителями, Талька бегает по хлюпким улицам за каким-то идиотом, которому надо срочно отдать конверт, будто нельзя... после. Когда отпустит боль, когда пройдет время.
      И мы побежали. Талькина квартира встретила нас запахом лекарств и дешевого столовского компота. Я мялся у вешалки, пока Талька прямо в ботинках бегал к кабинету. Потом мы ждали в коридоре, и мимо нас ходили какие-то тетки, никогда прежде мною здесь не виденные, и я не спрашивал, кто это, и Талька молчал.
      К деду меня пустили, когда окна уже затягивала оранжевая муть включившихся на улице фонарей. Старик даже лежа не выглядел больным, и постаревшим он мне тоже не показался. Но начал он говорить не сразу. Талька поймал его взгляд и молча вышел. - Сергей? Ты пришел все же? Ну ладно, много я сказать не успею, сейчас Наталья тебя прогонит, - он даже усмехнулся,- а главное для тебя в конверте. Будь осторожен. Не берись за невозможное. У тебя получится . - Что? - не выдержал я. - Что получится? - Изменить... мир... Теперь стало видно, что слова ему даются с трудом. Но он продолжал говорить, а я - ловить эти сухие обломки фраз, которые походили бы на бред, если бы не ясный взгляд старика. Я слушал про Слово, которое он называл Логос, подобное жемчугу в тоннах песка, обладающее силой воплотить мысль в реальность. Редкий дар, большая мощь. Не потерять. Не дать отнять. Найти других.
      Голова у меня начинала кружиться то в одну, то в другую сторону, стены медленно плыли, готовясь расплавиться. Надвигалось, приближалось большое и холодное, и только слова не давали ему войти в комнату, поглотить, растворить. Мне казалось, я раз десять прослушал одну и ту же фразу. Наконец старик замолчал, откинулся на подушки. Я попытался что-то ответить, но надвигающееся давило, давило. Потом оно минуло меня и вошло в старика, резко затенив ему подглазья и губы, сбив дыхание. Не помню, как я вышел из кабинета. Талька снова вел меня по коридору, я видел, как он озирается на мать, входящую в кабинет и больше всего я хотел тогда поскорее уйти, но мы оказались на кухне, где странные тетки варили в большой кастрюле рис с изюмом. Нам налили чаю, я выпил его залпом, как лекарство, и начал прощаться. Талька остался сидеть на кухне, когда я бросился к двери. Позже я узнал, что Талькин дед умер через час после моего ухода. В конверте оказались куски моих черновиков, которые я оставлял у Тальки, Некоторые фразы были подчеркнуты рукой деда. И несколько адресов: московских, ленинградских и даже сибирских. Я засунул конверт в альбом с моими фотографиями, а весной подал документы в медицинский...
      Студенческая жизнь в чужом городе - что ее описывать? Общага, приработки, письма домой. Здесь тоже нашелся литературный клуб, вернее группа "литераторов" моего возраста, кочевавшая по школам и красным уголкам. Что-то не заладилось в верхах с молодежными клубами, за пять лет место сбора менялось раз пятнадцать. Кто знает, чем тогда занимались в этих клубах, тот и сам представит, а кратко: были и конкурсы, и веселые праздники, пикники на природе и поездки в другие города, разговоры до утра, первые рукописи, отправленные в "настоящие" редакции, и самодельные альманахи. И слова, слова: то непокорные, корявые, то легкие, послушные. Мы наслаждались ими. Играли. Меняли. Выворачивали их, как флексагон, собирали, как кубик Рубика. Мы фехтовали словами и швырялись ими, как булыжниками. Мы попадались в собственные ловушки. Мы творили. Были первые ответы редакторов: "Ознакомившись... к сожалению... отдельные недостатки...". А потом - даже пара рассказов, всплывших из безответного небытия, в честь каких-то молодежных конкурсов, проводимых крупными журналами... Восторг, гордость, попытки сесть и немедленно написать еще лучше...
      После второй моей публикации -я как раз перешел на третий курс - к нам на заседание клуба пришел мужик. Лохматый, заросший бородищей, похожий то ли на геолога, то ли на заматерелого хиппи. Впрочем, оказался он всего на пять лет старше меня. Что уж мы в тот раз обсуждали, не помню, но каждый посматривал в угол: не выскажется ли гость? Одна из наших девушек, Дэнка , угостила его бутербродами в перерыве. Мужик бутерброды съел, закурил, и завел разговор про переводной самиздат. Себя он назвал Александром, вот так, без сокращений. Александр Орляков. Дэнка передразнила его: - А, Лександы-ыр! Почему-то это нас насмешило. Но никто так и не перешел на Сашку или Шурку. Мы вышли из клуба с ним вдвоем: мне хотелось спросить про самиздат, да и ехали мы в одну сторону. Вечерний автобус полз неторопливо, нарезая круги по микрорайонам, Александр вынул из "дипломата" пачку машинописных листов: то ли Хайнлайна, то ли Азимова. Полистал, показывая мне названия. А потом, внезапно, без перехода, сказал: - А я, в принципе, по твою душу приехал. Рассказик на конкурсе был твой? - Мой, - испытывать удивление и гордость одновременно мне еще не доводилось. Щеки ощутимо залил жар. - Вроде бы ты еще где-то печатался? - Александр смотрел на блеклые листы - третья, а то и четвертая копия. В его голосе было что-то непонятное. Мелькнувшие было мысли о приглашении какой-нибудь редакции разбились об этот тон. А кому еще это надо? Во рту пересохло: ведь есть люди, которым всегда от всех что-то надо. Особенно в неформальной среде. Связь с самиздатом... - Я не из Конторы, - усмехнулся Александр. - Я сам такой же... писатель. - слово "писатель" он произнес с легкой насмешкой. - Печатался кое-где, ну и тебя заметил. Решил познакомиться поближе, когда в ваш город занесло. Но что-то было за его отведенным взглядом, что-то приближалось ко мне так же ощутимо, как когда-то ощутимо шла по коридору Талькиной квартиры Смерть. Я вспомнил тот день - весь, от дребезжания будильника, от тоскливого запойного соседа, до мутно-оранжевого вечера, когда я шел домой, как Иван-дурак, нашедший волшебную палочку. Ненужную, опасную, но сулящую так много... - Логос, - я не спросил, а скорее озвучил свои воспоминания . Но Александр кивнул: - Угу. Значит, ты знаешь. Пора браться за дело, а то пишешь без разбору, как попало, а людям за тобой следи... Мне представились курсы для начинающих Ивановдураков: для тех, что с палочками, для тех, что с перьями Жар-птицы, и для всяких с кладенцами, самобранками, сапогами и горбунками... Потом они все становятся Иванами-царевичами, находят своих лягушек... Меня разобрал смех. Краткосрочные курсы демиургов. Повышение квалификации - от творчества до Творения. Я всегда знал, с тех самых сочинений, как звенит в душе удачная фраза, как меняется лицо человека, в которого попал этот заряд. Один на тысячи пустых слов. Как сложно плетется сеть повествования, словно неумелыми пальцами - за коклюшки мастерицы, и через каждые сто узелков бисеринка... пробовал я у тетки-кружевницы в деревне когда-то. Но вот объединяться с кем-то, учиться чему-то у других, может быть даже реально ощутить то, что я могу сделать, увидеть результат - не хотел. Боялся или даже брезговал. Боялся себя, и брезговал себя же: со своими желаниями, страстями и комплексами я никак не годился на такую роль. Потому я и не писал по адресам из коричневого конверта. Сам по себе я был обыкновенен, а с силой Логоса - страшен. Маленький фюрер в моей душе пока не имел надо мной власти... Я хотел тогда просто писать.
      Как странно помнить эти мысли - теперь не имеющие ко мне отношения, словно чужие, но так и оставшиеся внутренними, слова. Но так я тогда думал, и появление Орлякова стало поводом к новым самокопаниям. Пробыл он у нас с неделю, и разговоры с ним были как уроки фехтования: он острил, язвил, цинично огрублял, я сопротивлялся, уходил, пробивал защиту, отступал. Потом я мотался к нему в Москву. Мы сидели летним днем в стеклянном аквариуме молодежной редакции, приходили и уходили разные люди, плавали невероятные пласты сигаретного дыма, редактор Павел Мухин иногда выбирался с нами в кафетерий, и никто не вербовал меня вставать стройными рядами. Просто несколько раз приносили рукописи: отпечатанные или написанные на листах из тетрадки, и просили: найди кусок и переделай. Я двигался по тексту, как минер, напряженный до тошноты, находил, исправлял. Иногда это были почти безобидные кусочки: кого жадность заела, кого обида, кто простенько мечтает о славе. Законы Логоса постигались мною как бы изнутри, и в то же время за каждым законом стоял конкретный текст.
      Допустим, мои школьные сочинения мало кого могли бы взволновать. Я не рассчитывал на аудиторию, их читали Талька да учительница. Значит, даже чисто выписанный кусок не мог "сработать" - у него не было адресата. Статьи в стенгазете - уже немного сильнее, но там необходимость всем угодить: редколлегии, учителям, одноклассникам, как бы размывала силу слова. Во всяком случае, у меня. Какие-то наброски, написанные "в стол" так же мало действовали, как пустая гильза - стреляет. Пиши сколько угодно. Пока не решишь, что получается, пока не почувствуешь: пора поделиться с другими, неважно, друзьям почитать или в журнал отправить. А то еще проще: письмо. Конкретно адресованное слово. Многое зависело и от того, насколько одарен автор...
      То, что пытались делать эти люди, знающие про Логос, казалось мне бессмысленным, как попытка грести против водопада. Никакой у них тайной организации не было, просто по цепочкам передавалось то, что найдено, узнано где-то, или что нужно сделать. Мне казалось странным, как это может работать, и не было желания участвовать в массовом самообмане. На одну разминированную мною рукопись наверняка есть сотни других, уходящих к чужим людям, которые ничего не знают, и любая из них может нести в себе Логос - как радиоактивный кусочек, как глоток живой воды. Я не спрашивал никого: зачем и что дальше. Не пытался узнавать: давно ли люди поняли, что пытались сделать и что - смогли. Я придумывал разные ответы сам, и они мне не нравились. Радовало хоть то, что никто из моих новых знакомых не стремился воплощать какие-то утопии, осчастливливать мир в добровольнопринудительном порядке. Потом я на время перестал приезжать к Орлякову, и общение с московскими книголюбами стало периодическим.
      Скажу честно: я пытался что-то сделать сам. Лечить. Делать счастливыми. Мстить. Подталкивать судьбу. Так, когда я был на четвертом курсе, родители переехали в город, где я учился, получили квартиру. Девушка из группы избавилась от астмы. Отчислили комсомольского стукачка, весьма неприятного типа. Помирились несколько знакомых. То я верил, что это моих рук... то есть ручки дело, то не верил. Писать в стол я тоже продолжал. Уже не мог не продолжать.
      Самый безопасный жанр для того, кому подвластен Логос, конечно же, фантастика. Был это мой вывод, или его подсказал кто-то, уже не важно. Очень простое решение: не можешь не писать, пиши про выдуманный мир. Одна-две детали, типа, "он проснулся", "она выключила телевизор" в последней фразе, конечно тоже помогают, но создание своих миров с этим не сравнить. Вселенные - здесь и сейчас! И люди - живые. Только ничего из написанного никогда не придет в этот мир. Поэтому бисеринки Логоса я не прятал, не убирал из текста. Я мог написать совершенно бессмысленную фразу и развить из нее сюжет. У меня в голове поселилось множество различных людей, через некоторое время я не мог сказать, кого из них я придумал, а кто встретился мне в жизни. Хитрый дедок-ложкорез и уставшая от запаха еды повариха, чертежник, рисующий по вечерам крохотные миниатюры отточенным карандашом и девушка, которая не умеет петь, большая семья и одинокий астронавт, мальчик-солдатик на заставе среди заросших морошкой сопок и кассирша из огромного универмага, которая на балконе пытается вспомнить названия почти неразличимых в городе звезд... Все они толкались, стремясь попасть на бумагу, доказывали мне, что вот именно тут им самое место. Мои рассказы никогда никто не "чистил". Ну, могли изуродовать в праведном стремлении "довести до ума" те, кто не только про Логос - про русский язык мало что знали...
      Закончив институт, я работал в больнице, писал по ночам или по утрам, отоспавшись после дежурства. В это время мне довелось поездить на творческие семинары. Приглашения всегда присылали из Москвы, но мотался я по многим городам. Ощущение свободы и легкий снобизм этого образа жизни пьянили. Там встречались старые знакомые - и Орляков в том числе. Мы пили, уже не только чай, а разговоры все так же напоминали изящный танец с клинками в руках. Приятное времяпровождение, споры, после которых рождались сюжеты, или исчезала досада на очередную неудачу. Разговор о соавторстве зашел во время какой-то конференции. Я уже пробовал писать в тандеме, другой начинающий автор тоже имел такой опыт. Так что мы начали обмениваться впечатлениями: чем это лучше, чем хуже. Присутствующие, конечно, разделились, как и мнения: смех и серьезные доводы, выкрики и шепот на ухо. Вспоминали разные пары соавторов, которые одним нравились, другим нет. Этот спор мы с коллегой решили продолжить наедине: что-то он затронул в нас обоих. Заодно познакомились ближе. Петр, которого иначе, чем Пит, никто не звал, был осведомлен о Логосе. Более того - он несколько лет был рабочей лошадкой на этой ниве. Правда, не в Москве. - Я был тогда, можно сказать, пацан. А тут такие люди, понимаешь? - усмехался он, сидя на подоконнике в моем номере. - Я был готов на что угодно для них. Ходил на семинары и чувствовал себя приобщенным. В это время как раз пошла первая волна мистической чернухи: газеты, тоненькие книжечки. Меня бросили на Кочеткова, как на амбразуру. Исправлять свои тексты он бы не дал, маньяк. Я даже не знаю, пытались к нему подступиться или нет. Скорее всего, про Логос он не знал. И, к счастью, дано ему было немного. Но писал - как в три руки. Оставалось одно: издавать такие же дешевые лотошные книжечки, и в них печатать нейтрализующие вещи. Он про конец света - я про рождение Вселенной, он про монстров - я про добрых пришельцев, - Пит пожал плечами и снова наполнил эмалированную кружку чаем. - Так и начал писать. Перестал чистого листа бояться. Сперва гнал количество. Такая шелуха была, главное Логос вложить. Конечно, менял псевдонимы. Потом устал. Пока отдыхал, придумывал разные способы обезвредить Кочеткова: письмо ему послать или рукопись подсунуть, например. Даже пытался написать это письмо... - Пит замолчал, видимо припоминая текст письма. - А потом, - спросил я, потому что мне показалось: это обо мне, только я из той реальности ускользнул, не дал поставить себя послушной гирькой на чашу весов. Шел, судя по всему, четвертый час утра, когда даже у трезвогото человека голова слегка кружится и развязывается язык. - Что сделали с Кочетковым? - Сделали, не знаю, кто, только не я. Теперь в его книжках Логоса нет. Проверяют, конечно, наверняка, но уже для подстраховки. - А ты? - А я в это время занялся переводными текстами. Понимаешь, переводчик - он вроде как соавтор писателю. Если они одинаково видят мир - Логос усиливается. Если по-разному - ослабляется. Халтура вообще на нет его сводит. Это очевидно. И редко, но бывает, когда переводчик Логосом владеет, а писатель нет. Вот я занимался тем, что сравнивал переводы. Не столько для издательства, сколько для анализа. Пробовал сохранить Логос, отходя далеко от изначального текста. Иногда получалось. Ну, ты знаешь. - А соавторство? - Это попозже было. Несколько кусков мы погубили - не вышло компромисса, а так ничего. Вроде как тоннель копать с двух сторон: может встретишься на середине, а может, будет два тоннеля. - У нас не так было, мы вроде бы играли... допустим, мяч перебрасывали. Когда в руки, когда в стенку, а когда и по очкам. - У тебя ж нет очков... А, понял! - Ну да... - мы посмеялись. - Там есть несколько кусков... Скажем так, неожиданных. - Когда такое получалось, мы их просто не трогали. Всетаки нельзя разделить - кто что написал. Это словно третий человек был - состоящий из нас двоих... - Если бы можно было найти идеального соавтора! Пит потянулся и перебрался на кровать. Лег на спину по диагонали. Пожалуй, мы с ним могли бы попробовать... когда-нибудь... - А какой он, идеальный? Это ведь не экипаж космонавтов подбирать или там супружескую пару, - Я размышлял вслух или ждал ответа? - Ну, начнем с того, что она негр... - вспомнил Пит старый анекдот. - Пожалуй, она - это правильно. Женщина должна лучше дополнять мужчину. Давай подумаем... Значит, чтобы никаких перерасходов энергии, должна быть сильно старше... никакого секса, только творчество... - Худенькая, маленького роста, блондинка со светлыми глазами, не врач, а наоборот - это милиционер, что ли? - Патологоанатом. Думаю, внешность тут не причем, даже наоборот: как представлю себе тощую старуху, вот она смотрит, как я кусище мяса себе жарю, и губы поджимает... Не пьет... Не курит... - Ладно, внешность оставим, а профессия? - Тоже неважно. Важно, чтобы она до встречи со мной не писала, а тут вдруг начала... - Творческая дефлорация? - Пит фыркнул. - Да нет, просто мы же придумываем МНЕ соавтора, а не ей, значит я в этой паре ведущий. Бывает же, что люди на старости лет начинают рисовать или петь, а вот она писать! - Фантастику? - Ну и что? - Ладно, давай дальше. Значит, лет ей будет около... - Шестидесяти! - М-м... не многовато? Впрочем, кое-кому столько и есть, а как пишут! Трудная комсомольская юность, войну на заводе... или в эвакуации? Взрослые дети, взрослые внуки и еще ни одного правнука, а то будет дергаться. Гуманитарное образование... какое образование может быть в эвакуации? - Сельскохозяйственное. Верблюдоводство и ассенизация... то есть мелиорация. Мы еще немного похохмили, но разговор уже не клеился: слишком хотелось спать. Все это казалось несерьезным трепом, который забудется через неделю...
      Но ровно через неделю - уже дома - я проснулся с твердой уверенностью: я сделаю это. Чего бы мне это не стоило, сколько времени бы не заняло, я создам себе этого идеального соавтора. Я начал с пробы пера, с набросков. Несколько неудачных экспериментов мой пыл не охладили. Придуманный давний друг (я написал только сцену прощания в пионерлагере) приехал на два дня, по дороге в горячую точку. Он был весь ужасно правильный и говорил какими-то книжно-пионерскими фразами. Он рвался совершить подвиг. Похоже, я его сильно разочаровал. Потом я описал в порыве вдохновения дочку маминой подруги, которую должен был встретить на вокзале. Я ее никогда не видел, и решил порадовать себя общением с интересным человеком. Женщина, наделенная на бумаге различными достоинствами, во-первых, оказалась низкорослой худышкой, с жутким акцентом и сутулой спиной, во-вторых даже не заговорила со мной, только поздоровалась. Она, несомненно, была умной, доброй, чуткой, обладала чувством юмора и замечательной интуицией, но оказалось, что без образования, хорошей одежды, нормальной работы, здоровья и прочих, опущенных мною в тексте мелочей, все это не имело значения.
      Экспериментальные куски я вставлял в свои рукописи, чтобы они подействовали. А вот Ее, соавтора, начал "делать" отдельно. Провалялись у меня эти наброски несколько лет. Смысл кропотливой работы с текстом сводился не только к тому, чтобы Логос был практически в каждой фразе, но и к подгонке деталей к реальности. Так, я замкнул цепочку знакомств, через которую должен буду потом найти ее, на Орлякова. Потом пришлось рыться в исторических книгах - пытаться воссоздать детство, юность. Я уже знал, что достаточно одной фразы для их возникновения, но фраза эта не получалась. Не видел я ее - ни в довоенной Москве, ни в военном Казахстане. Не чувствовал. Более того - начало появляться отчуждение. Я не мог быть так един, как задумывалось, с человеком из того времени. Хотя у меня были знакомые вдвое и даже втрое старше, с которыми мы находили общий язык, общие интересы, но не до той степени... Иногда мне казалось, что создать на бумаге просто женщину для себя я смог бы с меньшим трудом. Но жена у меня уже была, вполне реальная и любимая.
      Читал эти наброски я всем, кому не лень было слушать. И надеялся получить совет, и давал возможность Логосу прорастать в жизнь. Потом правил куски. Снова читал. Снова правил. Я возвращался к ним, когда писалось легко и когда наступал кризис, дома и в разъездах. В Москве я бродил по улицам и выбирал - где ей жить? Какой двор, какой парк она вспоминала в пыльной степи? Но город слишком поменялся за сорок лет, то и дело мой пыл охлаждали воспоминания старожилов: то было не так, того вовсе не было, а это перекрасили... На небольшом сквере, окруженном кирпичными домами послевоенной постройки, бабуся с коляской рассказывала, что еще 20 лет назад вместо сквера были деревянные бараки, а до войны вообще начинались огороды... Бывая в маленьких городках, я думал: может быть здесь ее семья сошла с поезда и осталась?
      В общем-то жизнь моя не изменилась: думает человек о своем и думает. Были люди, которым я рассказывал о своей задумке. Кому - прямым текстом, кому - как о сюжете книги. Многие из них знали про Логос, поэтому порой обсуждали мы это до хрипоты, до сухого першения в горле. Поминали и греческих философов с их словосмыслом, и стоиков с эфирно-огненной душой космоса и семенными логосами, порождающими материальные вещи. Христиане, отождествляющие Логос с ипостасью Сына как абсолютного Смысла, вообще завели нас в жуткие дебри, только шуршали страницы книг и выкрикивались найденные цитаты. Равнять себя с Троицей было лестно: я - память, она - любовь, и между нами Логос - мысль. Однако, православие толковало все иначе, чем католичество, и разбираться в этом можно было бесконечно и безрезультатно.
      Еще один московский разговор привел меня нечаянным зигзагом обратно к теме соавторов. Как обычно, к полуночи мы вяло договаривали, готовясь встать и попытаться успеть на метро. Собралось нас человек пять, не больше. Хозяин, Вадим, никуда не торопившийся, ненавязчиво занимая половину дивана, подкидывал фразы, как дровишки в камин, а мы отвечали наспех. И уже в коридоре, чуть ли не в спину нам, он добавил: - Вообще-то один крайне успешный авторский коллектив добился многого... почти две тысячи лет назад.
      Что-то дрогнуло во мне. Почему-то мгновенно поплыли в голове картины: вот они собираются и решают, что делать. Они пишут - порознь, чтобы в спорах не утратить ни единой крупицы Логоса. И написанное обретает реальность, водоворотом затягивающую сперва двоих из них, а потом весь мир... В какой миг, на какой строке они увидели то, что описывали? Что почувствовали, когда ОН шел по волнам? Сколько строк было рождено вдохновением, а сколько - уже свершившимся чудом?
      Боясь утратить зыбкую сопричастность, я заторопился уйти - от дружного смеха, от разгоревшегося спора, от уже существующей реальности. Пожалуй - так думалось мне в темных проходных дворах сталинских домов - мне придется учитывать написанное ими, вернее, НАМ придется учитывать. Когда мы начнем...
      Той ночью я здорово продвинулся вперед. Образ рождался у меня где-то на пределе бокового зрения, и я описывал его, не поворачивая головы. Плескались ее волосы и глаза сияли - для меня, я был уверен, что узнал бы ее в толпе - или в куче фотографий. Я знал - когда мы будем вместе, это поглотит нас обоих. Я должен буду слиться со своим орудием, чтобы направлять его... ее. Это будет ближе телепатии, ярче секса, страшнее смерти. Почти как любовь. Больше, чем любовь. А пока что эта нарастающая мощь действует только на нее, как кисть на холст, как резец - на мрамор. По мере обретения сознания в нее ворвется необъяснимая боль, неосознанная жажда, несмолкающий зов. Потом все это обретет для нее имя... мое имя.
      Но какая-то неправильность сбила меня под утро, пришлось бросить ручку. Комната, где я жил в тот приезд, принадлежала знакомой Орлякова, которая куда-то уехала, или специально ушла, а сам Орляков приехал перед работой проведать меня. Ему я зачитал ночной отрывок пытаясь поймать ту запинку, которая мне мешала. Орляков вальяжно развалился на кухонной табуретке, на которой я сидеть-то опасался, так она была расшатана. Полуприкрыв веки, он нарочито медленно изрек: - А ты... мнэ-э... когда собираешься... мнэ-э... сию вещицу закончить? - Понятия не имею, а что? - нарочитое мнэканье меня то смешило, то раздражало. Не лучшая цитата! - Так... мнэ... определиться бы не мешало, к скольким годам, допустим... - Ну, к тридцати! - выпалил я. Действительно, не к пятидесяти же. - Ну и прикинь, друг мой, что за реальность будет окружать тебя, когда ты... мнэ...разменяешь четвертый десяток? Кстати, подумай также, как она живет сейчас, пока вы не встретились... Ведь она же где-то здесь, как я понимаю?
      Мы поспорили на эту тему, углубившись попутно в непроходимые дебри политики и экономики. Наши прогнозы на будущее не совпадали, но что-то прикинуть получилось. - Более-менее понятно, а теперь пора поместить твой...мнэ...персонаж в эту реальность, - вытягивая ножищи через всю кухню, продолжал Александр. - И посмотреть, чего хочется, а что получится. - Ну, хочется чего-то спокойного. Примерно... ну как там у Пушкина: привычка свыше нам дана... В молодости ей мечталось, потом работа, замужество, дети, она не сломалась, а как бы успокоилась, даже не ожидая ничего. Просто такой потенциал нерастраченный. Пусть пишет с детьми сочинения и чувствует Логос всюду - даже в женских романах. Не пытается даже графоманить например, раз-другой ее раскритиковали... - А потом явится ей твой светлый лик и позовет в сияющую даль? И она, забыв про радикулит, вставную челюсть и дачный огородик, вдруг воспрянет духом... - Можно и без огородика... Мне будет тридцать, ей вдвое больше, сначала, может быть, материнские чувства, потом ей захочется мне помочь, ее захватит сюжет, она поймет, что этого ждала... - Я понял, понял. Ты...мнэ... когда-нибудь задумывался над процитированным местом у Пушкина, кстати? - Ну, я наизусть не помню, как-то там она служанок звала, типа Селеной, а потом начала звать обычно... Стишки писала... Я думаю, что у нее должна быть в общем-то достаточно счастливая жизнь, но без чего-то сверхординарного, никаких взлетов, никаких трагедий. Может быть, безответная любовь, не более... Или там неудачные роды... Чисто женское. - У Лариной или у твоей... персонажихи? - Да у обоих. Как там было еще: Ларина проста, но очень милая старушка. Понимаешь? - Да, - Орляков поднялся, - теперь вполне понимаю. Милая старушка. И лет ей, по-твоему, примерно... - Шестьдесят! - Да нет, мой юный талантливый друг, ошибаешься. Лет ей около тридцати, тогда замуж рано выходили, самой Татьяне, если я еще не забыл, лет тринадцать. Сколько там времени прошло по тексту, но не позже шестнадцати она уже замужем. Если сложить - получится двадцать девять, плюс девять месяцев, а это значит, что ты пытаешься описать свою ровесницу. Или мою в крайнем случае. Вот и не выходит у тебя отправить ее в эвакуацию в то время, когда ее родители, возможно, еще не зачаты. Подумай!
      Он ушел, а я отправился на телеграф, звонить домой: мне почему-то показалось, что я начал забывать лицо жены, или видеть вместо него другое...
      После этого разговора действительно что-то стронулось. Через год я уже начал опасаться, что встречу ее во время приезда в Москву. Рано. Она еще не такая, как мне нужно. Я с опаской ловил в разговорах с друзьями женские имена: любая из упомянутых могла оказаться ею. Ведь я сам решил, что она будет знакома с Орляковым. Имени я ей не давал. Мне придумывалось то что-то с певучим -ня или ля на конце, то вовсе немыслимые сокращения от привычных имен, типа Ри от Екатерины или Эль от Елены. В конце концов я написал, что ей нравится собственное имя, ведь это важно, потом добавил, что среди разных его вариантов она предпочитает один, из детской книжки. Книжек много, девочек в них описывается тоже предостаточно. Так же вольно я обошелся с ее детством, предположив, что не начать писать она могла, скажем, при отсутствии поддержки. Вот и вышли у меня несколько фраз о непонимании, неуверенности. Приходилось много рыться в книгах по психологии, но делать живого человека по учебнику я не собирался. Так, компоновал факты, разминал, как пластилин в руке и лепил. Иногда мне казалось - да, я ее знаю; иногда - глухо. Ну что мужчина может знать о женщине? Кем работает? Сколько детей? Замужем ли? Со скольких лет живет половой жизнью? Чем болела в детстве? Пил ли отец? Красивая? Как готовит? Даже написав все это, я бы ее не узнал, зато когда я придумал ей маленькую детскую тайну - поляну первоцветов под старой эстакадой , легкое дыхание вновь возникло у меня за плечом.
      То, что я делал, можно сравнить с попыткой вручную создать человека из набора генов. Кирпичик к кирпичику подбирая их, чтобы не изуродовать, чтобы добиться нужного пола, роста, чтобы на папу была похожа глазами, а на маму - волосами, чтобы не было болезней, дефектов, чтобы от прабабки передалась выносливость, а от прадеда - интуиция, или наоборот. И весь этот набор должен быть продолжением, дополнением моих качеств и черт... Она должна уметь писать, должна владеть Логосом, и в то же время - не начинать писать, чтобы стать потом ведомой в нашем тандеме. Конечно, вторая роль обычно привычна для женщины, но я не собирался тратить силы на борьбу. Порой я думал, что взять грудную девочку и вырастить себе из нее идеальную любовницу и то более морально, иногда - что я не первый на этом пути, и должно получится у меня это лучше, чем у предшественников. В любом случае, я не мог бросить эту работу. Идеальным она должна быть только соавтором - повторял я раз за разом, ловя себя то на попытке одарить ее прекрасным голосом, то на описании ее талантливых рисунков. Нет, нет, это не ее, иначе она ускользнет, уйдет другой дорогой, не встретится со мной.
      Я мог бы описать всю ее жизнь - час за часом, но сделал по-другому. Я брал что-то свое - чувство, знание - и дарил его ей. Нам нравились одни и те же книги. Мы слушали одну и ту же музыку. Мы так похоже теряли друзей и находили новых. Я вложил в нее радостную усталость над законченным текстом и боль от попыток перечитать его, поправить. Дребезжащая машинка "Москва" - из ближайшего проката, по пятьдесят копеек в сутки, от которой ноют пальцы. Письма в журналы, знакомая прокуренная редакция. Я не позволил ей повзрослеть - возможно потому, что не собирался пока делать этого сам. Россыпь важных дат своей жизни я переписал для нее. Я сделал так, что в год, когда я держал в руках свой первый изданный рассказ, она родила сына - и пока мне писалось, я понимал, что это почти одно и то же.
      Когда-то, на другом конце мироздания, я начинал лепить гомункулуса, игрушку моей самоуверенности. Теперь мне не нужно было решаться менять мир - с каждой написанной строкой он сам все послушнее льнул ко мне, ожидая изменений.
      Все, не относящееся к этому процессу, я не буду пересказывать. Где я жил, что делал, сколько зарабатывал, о чем говорил с женой или с друзьями... Словно два радиоканала, две эти реальности почти не пересекались. Уверен, их пересечение могло осуществиться только в миг нашей встречи. Точнее, в миг нашей осознанной встречи, потому что не исключено, что мы сотни раз сталкивались в толпе, или даже смотрели друг на друга, не узнавая, на каком-нибудь литературном вечере, в душном зале, наполненном незнакомыми, полузнакомыми и забытыми людьми. Почему же почти? Потому что эхом созданного, отзвуком моих собственных, посеянных в реальности, слов, дотягивалась до меня ее душа. Обычно это происходило на грани яви и сна, реже - во время ночных бдений. К тому времени у меня появился компьютер, а с ним и виртуальные собеседники. Я не пишу стихов, но ночью иногда получались строки - она пыталась мне чтото сказать.
      Я задумана кем-то назло судьбе
      от шестнадцати до двадцати,
      и сама я всегда кажусь себе
      там, в начале всего пути.* Конечно, соглашался я, начало у нас еще впереди. Пока мы друг для друга - только сон, только светотень, различимая даже не шестым, а сто шестым чувством.
      Отличите от приснившегося бред,
      распознайте в людях тех, кого здесь нет,
      распахните окна в замке поутру,
      перепутайте игрушку и игру.
      Расскажите правду лютому врагу,
      разложите свой костер на берегу,
      задержите чью-то руку на плече,
      подарите пламя тающей свече.
      И тогда поверю я в конце концов,
      и сомкнется мир в полынное кольцо,
      путь к началу, путь к истоку темноты,
      где с непознанным я сделаюсь на ты.
      Горячо прорвется знания росток,
      и неважно станет, запад ли, восток,
      ты - в стремлении подняться и идти,
      от меня меня попробуй, защити.* Именно это я и собирался сделать: защитить ее, а заодно и весь наш мир, от пустоты нереальности. Мир, которого еще не существовало. Я не пытался придумывать план, по которому мы будем писать. Чего я хочу, я знаю и так. Мне бы только суметь воплотить это. Я понимал, что бродит в ней, какие силы захлестывают сознание. Наверное, если бы мне пришлось вдруг перестать писать, я бы сошел с ума, а ей даже невдомек было, что она может. Стихи, во всяком случае, были посредственные. Как и у меня когда-то. Вложить Логос в рифмованные строки почему-то гораздо сложнее, чем в прозу. Не говоря уж о технике...
      Все боли принять, и все страхи понять,
      весь мир в душе уместить,
      и на ноги после подняться опять,
      и слез не стирая - жить.
      Свои и чужие дела и грехи
      увидеть и осознать,
      тогда то что пишешь и будет - стихи,
      другого не стоит писать.
      И Слова изведав бесплотность и вес,
      и горечь, и дивный мед,
      по буковке взвешивать груз словес,
      по строчке пускать в полет.
      Пусть медные трубы ревут - но другим,
      соблазны в твоей руке.
      Познавшему мир фимиама дым
      как капля дождя реке.
      И знанье войдет в тебя, будто удар,
      прозреет ночная тьма...
      До той же поры не растратить свой дар
      себе помоги сама!* А может быть, все она понимала, но, подвластная моему замыслу, не пыталась обрести свободу? Я мог бы поискать эти стихи в Интернете, наверняка они там где-то лежали, ведь я не собирался, осваивая виртуальное пространство, позволить ей отстать от меня. Мы начали бы переписываться, потом договорились бы о встрече. Но я не торопил события. Мне не хватало каких-то мельчайших деталей, чтобы сказать: готово, можно начинать. И эти мелочи не получались наспех. А, значит, время терпело.
      А потом пришел этот день, такой же неопределенномутный день недовесны, как был тринадцать лет назад. Я перечитал все, что теперь знал о ней. То есть, знал я, конечно, гораздо больше написанного. Знал ее страхи. Ее маленькие победы. Привычки и вкусы. Любимые цвета и запахи. Безошибочно мог повторить ее выбор на книжном развале и в продуктовом супермаркете. Знал, как все сильнее в последние месяцы становится неодолимый зуд творчества. Как приходят и уходят образы и сюжеты. Накапливаются силы. Возможно, когда я приду к ней, она уже будет во власти этой стихии, и строка за строкой на экране будут наполняться силой Логоса, когда я наклонюсь прочитать их.
      Я так и не стал потрошить ее жизнь день за днем. Какая разница, в какой реальности она дожидалась меня. Эта пустота заполнится. Я узнаю при встрече, кем она работает и как ее зовут... А сейчас я дописал последний абзац. И переставил телефон поближе к компьютеру, в ожидании звонка Орлякова. Он должен попросить меня отвезти чтото срочное одной его давней знакомой. Если ее не окажется дома, мне предстоит открыть квартиру запасным ключом и положить сверток на видное место. Ключ отдать соседке.
      Орляков повторил мой текст без изменений. Логос набирал силу, ведь каждый новый кусок я отправлял прямиком в Сеть. Там всегда ждут новых набросков, возможных начал будущих книг. До прихода Александра я оделся. Волнение было как легкая прохладная дрожь в груди, в горле. Эта встреча важнее визитов к издателям и творческих вечеров с читателями, гораздо больше, чем свидание с женщиной. Когда я брал сверток, ключ упал у меня из рук и отлетел глубоко под книжный шкаф. Орляков сострил что-то про мои дрожащие руки. Но, встретившись со мной глазами, посерьезнел. - Если бы я не был с ней знаком уже лет шестнадцать... начал он и запнулся. Видимо, ему только что пришла в голову мысль, что для Логоса это не имеет значения. Я мог написать ее от рождения до сегодняшнего дня за одну ночь, и поутру он был бы уверен, что сидел с ней на соседних горшках в яслях. - Сергей, ты же не... - он мотнул головой, уже зная ответ, - Прямо сейчас? - Да, - ответил я, опуская ключ в карман куртки. Иначе она уйдет на работу. - На работу? - переспросил Орляков, как будто впервые услышав, что люди ходят на работу. - Ерунда. - у меня не оставалось сил на этот разговор. То, что предстоит, важнее. - На работу, в магазин. Я иду. Не знаю, ждал ли я от Александра какой-нибудь особой реакции, вопросов или речей. Но он молча спустился со мною в лифте и так же молча направился в сторону трамвая.
      Я шел к метро, и что-то происходило. Все, что я видел, на глазах менялось, плыло в невидимом мареве, будто стоял июльский полдень. Лица, цвета и звуки составляли огромный медленный калейдоскоп, вращавшийся вокруг единой неизменной точки - меня. Я не запоминал ничего специально, но некоторые картинки откладывались: вот автобус из желтого ЛИАЗа с драным кожаным "намордником" стал новым зеленым "Икарусом". Вот исчез черный сугроб из снега пополам с мусором, на сухом асфальте сидела и умывалась полосатая кошка. Наверное, та, чей трупик провалялся здесь всю осень, пока не исчез под снегом. Прервался ритмичный скрежещущий вой из динамиков на ларьке с кассетами, поплыла смутно знакомая мелодия, только слова не долетали. Я мог бы их вспомнить, но не хотел задерживаться. Я шел и в то же время продолжал писать. Гудели машины и шуршал винт компьютера, я привычно крутил уставшей кистью правой руки, я спускался к переходу. Пальто женщины передо мной поменяло цвет с бурого на светло-брусничный. В буром обычно ходила вокруг ларьков охотница за стеклотарой - опухшая баба с пустыми глазами. Я оглянулся, обгоняя ее. Спокойное лицо, задумчивая улыбка, мягкий взгляд учительницы рисования... Я мог бы узнать, как ее зовут - вот так, не останавливаясь, не открывая рта. Я просто набрал бы это имя и прочел его. Но я не хотел. И так хорошо.
      Не знаю, как вы, а я верю в Бога. Трудно не верить в самого себя, особенно когда ткань реальности послушно ложится тебе в ладони. Я приближался к цели, совершенно не думая, какая это будет станция, какая улица. Дорога длилась и длилась, метро, автобус - но только потому, что я наслаждался этим движением. Я тянул удовольствие. Потом будет работа, много-много работы, а сейчас я мог не спешить. Ведь если я пожелаю, я смогу войти в любой дом - и это окажется тот дом, который мне нужен. Но лучше соблюдать правила игры - так интереснее. Я вышел из автобуса. Одновременно я сидел за компьютером, спускался под музыку к переходу возле своего дома - вслед мне долетело-таки: "...но что они сделают нам, мы с тобою бессмертны...",** ехал в метро, ждал автобуса...
      Ключ повернулся в замке совершенно бесшумно. Потому что я знал, что эту дверь нужно немного потянуть на себя. Компьютер у нее стоял в дальней комнате. Длинный коридор, запах мыла, молока и мимозы, гудение кулера, скрип стула. Где я? Кто я? Яркими стеклышками переворачивались во мне то армейский плац - разве я служил? - то операционная, свет лампы в глаза, далекий потолок. Женщина, которую я тяну снизу за вышитый фартук, улицы странного, но знакомого города, дыхание близких гор, тугой, забивающий горло воздух, когда парашют еще не раскрылся, неестественно бледное, неподвижное личико грудного ребенка, резкие контуры фотоснимков в красном колыхании проявителя, северное сияние в полярном небе, полуденное море, теплое и соленое. Меня растворяло в потоке судеб, ни одну из которых я уже не мог назвать чужой. Меня несло среди срезов моих жизней, мягко и властно. Это не важно, пусть я тоже меняюсь в свершающемся мироздании, я сумею овладеть этой мощью, я смогу ее направить.
      Невольно задержав дыхание, я подошел к ней вплотную, не различая очертаний фигуры, только два пятна футболку и волосы. Я боялся увидеть ее? Легкий запах, живое дыхание, взмах затекшей правой руки, неровные щелчки клавиатуры... Сейчас она обернется и мы войдем друг в друга, как последние детали огромной головоломки. Невольно бросив взгляд на экран, я прочитал:"... как последние детали огромной головоломки." И калейдоскоп реальности взорвался зелеными осколками ее взгляда... Авторская благодарность обладателям копирайтов: * (с) Тэлиэль, стихи взяты на HarryFan SF Laboratory: FIDO 2:463/2.5 ** (с) И. Кормильцев
      Алексей Кравецкий
      Три рассказа
      Чистая наука
      Я перепробовал все возможные методы заставить программу работать, но она с упорством, которого я так и не обнаружил в моих сотрудниках, отказывалась строить этот чертов график. Я сам лично мог бы построить его на бумажке. И если бы не необходимость перестраивать его каждые пятнадцать секунд с новыми параметрами, я бы не раздумывая нарисовал бы его самостоятельно и оттащил биохимикам. Черт! Почему же эта падла его не строит?!! Так, эф от икс равно... Гад!!! "Неустранимая ошибка"? Падла! Я тебя щас навечно устраню!
      Я занес руку над телефоном, но меня опередили.
      - Виталий Павлович, - заныл из трубки Торопов, - Виталий Павлович, ну, получилось у вас?
      - Нет, - ответил я, стараясь успокоиться.
      - Виталий Павлович, а что же делать? Мы же продолжать не можем. Структура то... того. А мы не знаем когда. Виталий Па...
      - Я вижу только один выход. Записывайте...
      - Сейчас, - старательный Торопов зашуршал в трубке.
      - Пойти в отдел программной поддержки. Записываете? Найти Ленчика... Леонида Матвеевича Рясова. Записали? Не забыть с собой ксерокс. У вас настольный ксерокс? Отлично! Так вот, захватить с собой ксерокс. И дать ему ксероксом по морде!
      - Виталий Павлович, у нас же работа стоит...
      - Я не знаю чего делать, - вдруг я понял, что не выдерживаю - на экране снова появилась "неустранимая ошибка", - я убью эту суку! Ленчик, ты - покойник!
      Я в бешенстве бросил трубку и сразу же снова ее схватил. Палец не попадал по кнопкам, но через десять секунд я услышал наглый голос Рясова:
      - Алло.
      - Ленчик, где программа?
      - Какая программа?
      - Биохимики свою клетку оживить не могут. Она дохнет! Нужна программа! Ты что написал, сволочь?!!
      - А что я написал?
      - Ты меня спрашиваешь? Я думал, ты - начальник отдела.
      - Да, и что?
      - Ленчик, мне не до шуток, скажи, пожалуйста, где программа?
      - А что, не работает?
      - Не то слово... Сука! Опять "неустранимая ошибка"!
      - А-а-а. Это так и должно быть.
      - Правда? Да что ты говоришь! - я добавил в голос немного слащавой иронии.
      - У нас она тоже все время слетала.
      - Гений, твою мать! Зачем же ты ее дал биохимикам?
      - А мы ее не успевали дописать. Скажи им, пусть Мат-Кад поставят.
      - Ленчик, Мат-Кад не строит графики прямо из пробирки!
      - Тогда надо ставить плату.
      - Сволочь, зачем мы тебя держим?!! Я сам буду ее ставить? Тебе сказали: нужен график не отходя от кассы. Как ты этого достигнешь не мое дело!
      - Мы написали программу, - сказал Ленчик.
      - Падла!!! Она же не работает!
      - Я что, господь Бог?
      - Ленчик, два дня. Либо программа работает, либо сам будешь графики строить. Раз в пятнадцать секунд!
      В трубке раздался отчетливый выстрел и крик подыхающего монстра, я услышал, как Ленчик, зажимая трубку ладонью, стучит по клавишам, пытаясь на ощупь найти "паузу".
      - Сука! - сказал я и бросил трубку.
      Всегда найдется один человек, которому больше всех надо. Его назовут организатором проекта, или еще каким-нибудь ругательным словом, и заставят бегать по этажам, звонить, требовать, просить, писать программы, ходить в лаборатории, не спать ночами, считать на бумажке, сидеть часами в библиотеках, в общем пытаться сделать так, чтобы хоть кто-то хоть что-то сделал. Такой человек знает по чуть-чуть из каждой области, в то время как все остальные участники знают чуть-чуть из своей. Он не пьет чай и вообще не обедает, так как все сотрудники делают это, когда хотят, а он должен договариваться лично с каждым. Он приходит на работу, когда еще темно, потому что отдельные энтузиасты работают по ночам. Он уходит оттуда заполночь, ведь сотрудники по сильной необходимости задерживаются. Иногда он сидит там круглыми сутками, когда эксперименты продолжаются несколько дней. У него ответственейшая должность, он должен пересказывать слова одних другим. Он мальчик на побегушках, с полномочиями царя при конституционной монархии. Ленчик может играть в три-д-экшн, Вячеслав может глушить пиво, Козырев может спать четырнадцать часов в сутки, потому что если программа не будет написана, то Ленчика все равно оставят, он - первоклассный программист и мой личный друг. Если сустав не получится, то Вячеслав сошлется на астрологический прогноз и перенесет сроки еще на две недели, и его тоже оставят! И если Козырев не придет, то добренький начальник лаборатории искусственной клетки, Геннадий Дмитриевич Торопов проведет эксперимент сам! А у меня нет помощников! Я сам должен все знать, потому что, стоит координационную деятельность распространить на двоих, и никто не будет знать о том, что творится с проектом.
      Зато, нашему директору все по-барабану. Иногда его спрашивают о чемнибудь, он отвечает. Ведь у него право решающего голоса. Но чтобы сохранить авторитет, он не вмешивается. Все знают, что он ничего не знает, но молчат, потому что он не мешает им работать, точнее бездельничать, и вовремя платит зарплату. А ответственность за завершение проекта на мне. Все отлично устроились. Кроме меня.
      Телефон. Это звонит Петр Петрович Кливленд. Начальник отдела дизайна. Нет, подумать только, дизайна! Это - НИИ! Дизайн, как романтично!
      - Алло. Виталий Павлович. Мы за последнюю неделю пришли к нескольким важным решениям, - бог мой, какой слог, да это - Пушкин! - одно из них - это, что если вдруг будет ранка, то скругленный винтик это не эстетично. И материал у вас некрасивый, надо...
      Я представляю, как этот тридцатилетний подонок, сидит развалившись в кресле, с прилизанными волосами, и глотает кока-колу.
      - Петр, ты что, сдурел? Знаешь сколько винтиков в конструкции? Четыре! На них крепится крышечка. Два на два сантиметра. Ты меня понял? Знаешь, зачем они скругленные? Нет?! Козел, а что ты вообще знаешь?!! Так вот, они будут царапать ткань изнутри, поэтому они скругленные и из прочного эластичного материала. Из прочного эластичного материала, понятно? Я не говорю из какого специально, чтобы тебе было понятно.
      Сволочь! Зачем мы его держим? Зачем мы целый отдел держим? Чтобы он мне звонил и говорил, что сглаженный винтик - это не эстетично? На разработку крышечки у отдела примитивных механизмов ушло две минуты. Две! А он мне заявляет, что целую неделю думал о скругленных винтиках!
      - Хорошо, Виталий Павлович, но еще одно весомое замечание, - Филфак, на одни пятерки! - там, вот у него висюлька под ухом, - я фигею! Мочка это, Петенька, она длинновата, а само ухо отстает.
      - Отваливается?
      - Нет, так, знаете ли, топорщится. Это вызывает дисгармонию.
      Вот, сволочь, а прилизанные волосы в зеркале у него дисгармонию не вызывают? Сейчас, мне безуспешно пытается дозвониться Анатолий Фомич из отдела искусственного зрения, а в это время Кливленд мне докладывает о недельной работе его отдела: "ухо, знаете ли, топорщится". НИИ, блин!
      - Оторви его к матери!
      - Нет, мы говорили директору его немного прижать, но он ужасно торопился.
      Так, даже Очкова достал!
      - Петр Петрович, я тебе попозже позвоню. Ладно? Сейчас бежать надо.
      - А, подождите, вот еще там на плане прическа на левый пробор, а я...
      Бог ты мой, парикмахер! Прическа на левый пробор! Он наверное считает, что волосы будут отлиты из метала.
      Сволочь! Лишить бы его зарплаты или хотя бы по морде дать!
      Кто там еще?!!
      - Здравствуйте, Виталий Павлович! - это Анатолий Фомич не выдержал и пришел самостоятельно.
      - Здравствуйте, Анатолий Фомич, - виски уже поседели, ветеран, но поднялся ко мне сам, чтобы продемонстрировать уважение.
      - У нас уже глаз готов, пойдемте.
      - Пойдемте.
      Бывают хорошие моменты. Второй подпроект завершен. Три месяца назад единственный порядочный отдел - "костей и суставов", доложил о завершении разработки костной ткани. Ну, не совсем ткани, ее заменителя. Все прекрасно, даже подобие регенерации сделали. Сейчас работают над суставами, обещают скоро закончить, только вот Вячеслав со своей астрологией... Хрен с ним, зато второй подпроект готов.
      Мы вошли в лабораторию. Жевательная резинка в сочетании с крышками от пивных бутылок покрывала пол ровным слоем. Вся мебель была завалена так, что не поместился бы даже коробок спичек. С оптикой ребята работают! На столе, поверх разнокалиберных винтов и гаек, лежала линза стоимостью в полторы тысячи долларов, за которой я сам лично ездил на завод, так как самый дружный отдел в это время праздновал чью-то свадьбу. Несколько молодых людей, напоминающих курсантов военного училища, завидев меня, начали судорожно сгребать со стола карты.
      - Вот, модель, - сказал Анатолий Фомич и указал на пластиковый глаз, размером с телевизор.
      - Да, да, прямо-таки как нужно, - сказал я, чувствуя, как вскипает ярость, - отдел механизмов сделает ему рюкзак, и в нем он будет носить глаз. А что, предыдущую модель забраковали? Ту, что мне показывали по частям, последние полгода.
      - Нет, это же макет, точная копия в масштабе.
      Анатолий Фомич кивнул лаборанту, и тот не торопясь подошел к модели и без усилия поднял ее.
      - Это чтобы вам проще было, - сказал Анатолий Фомич.
      Я проследовал за ним в соседнее помещение, где сквозь стекло холодильника была видна прямоугольная банка с глазом, к которой для удобства созерцания была приставлена линза. Модель действительно была точной копией в масштабе, глаз от нее отличался только тем, что казался жидким.
      Я почувствовал, что еще немного и я передушу всех имбицилов в этой комнате... и она вымрет!!!
      - Это что уже окончательный вариант? То есть он готов к использованию? - спросил я, стараясь соблюдать спокойствие.
      - Да, - с восторгом сказал Анатолий Фомич, - вот - хрусталик, это - радужная оболочка, зра...
      Похоже, отделу сейчас придется делать два искусственных глаза для Анатолия Фомича.
      - Анатолий Фомич, - сказал я и ласково взял его за галстук, - вы же вроде доктор наук, - интересно, он хоть выпускные экзамены из школы сам писал? - вроде опыт работы имеете, - я резко затянул галстук на его шее, - где нерв, сволочь?!! Ты хоть на школьном уровне биологию знаешь?!!
      Курсанты оттащили меня в сторону.
      - Нерв? - Анатолий Фомич выглядел смущенным, - это же искусственный глаз...
      Я подвел его к окну.
      - Видите? - спросил я, - вон там здание. Это - корпус искусственной нервной системы. Вы должны были совместно с ними сделать выход из глаза - нерв.
      Я понимаю, что с "ними" хрен чего сделаешь. "Они" восемь месяцев ругались с корпусом искусственного интеллекта, как кодировать информацию. Оба корпуса разработали свои собственные системы кодировки информации и, ничуть не смущаясь, приступили к работе. Когда же, спустя пару месяцев им пришлось пересечься, выяснилось, что все зашло так далеко, что проще переделать все, что уже сделано, чем сделать переводчик из одной системы в другую. Они обратились ко мне, я кинул монету и сказал какой системой пользоваться, с тех пор корпус искусственной нервной системы озлоблен на окружающий мир.
      - Анатолий Фомич, - продолжил я, - представьте, вы купили телефон, а проводов к нему нет...
      - А сотовый телефон? - протянул курсант, голосом умственно отсталого.
      Я, наверное, в зоопарке! С кем Анатолий Фомич работает?
      - В общем так, - сказал я, - если вы мне еще раз доложите о завершении подпроекта в такой ситуации, киборг будет пользоваться вашими глазами!
      Сволочи!
      По пути к себе, я решил заглянуть к Ленчику. Когда я вошел, Ленчик отлаживал программу. Оболочка поражала своим удобством: баги были выполнены в виде монстров, а дебагер представлял собою гранатомет. Судя по количеству крови на экране, программа должна была быть отлажена в ближайшее время.
      Я положил Ленчику руку на плечо. Он вздрогнул, оглянулся и нажал на "резет".
      - Ничего, ничего, - сказал я ему, - играй мальчик, хрен с ней с программой, хрен с ним с проектом, главное - спасти Землю от монстров!
      - Ни к чему это все, - задумчиво сказал Ленчик.
      - Ты не заболел? - спросил я, - ведь столько левелов еще осталось!
      - Я имею ввиду проект.
      - А, тогда все в порядке, а я уж испугался.
      - Сам подумай, - продолжал Ленчик, напрочь игнорируя мои слова, - столько денег на киборга уходит, а зачем он? Просто чтобы доказать, что мы его можем сделать? Он же не нужен. Роботы нужны, а точная копия человека не нужна. Людей проще и дешевле другим способом делать. Есть, конечно, наука ради науки, но...
      - Хватит, Ленчик. Тебе платят деньги не за идейное обеспечение проекта, а за программное. Собери ребяток, объясни, что биохимикам очень срочно программа нужна, а всем остальным просто срочно. Давай, приятель!
      Я пошел к двери, а Ленчик криво усмехнулся мне вслед.
      Зачем? И вправду, зачем? Десять процентов спонсирования науки министерством обороны ежегодно. Просто из любопытства? Да, у меня тогда был приступ красноречия, но я же понимал, что все это неправда.
      Мы ездили туда вместе с Юрием Петровичем Очковым. Он предпочитал молчать, говорил я. В самых ярких красках я расписал дебилам в форме, какого отличного мы им можем сделать шпиона. Он - неподкупный! Быстрее, выше, сильнее! Один заменит целую армию!!! Ура! Голый энтузиазм. Правда, мы чуть не обломились. Доверенное лицо министра испугалось, что вместо десяти таких дебилов, как он, посадят одного нашего искусственного гения. Но я его убедил, что это нерентабельно, слишком дорого. Доверенное лицо успокоилось. А я не стал его разочаровывать, что если корпус искусственного интеллекта справится со своей задачей, то делать киборга, вместо дебила в форме будет ненужно, перебьемся программой.
      Это Юрий Петрович меня подговорил, а я даже до сих пор не задумался, а зачем на самом то деле он нужен.
      - Алло, Юрий Петрович?
      - Привет, Виталий, чего у тебя там? Побыстрее, я тороплюсь.
      Да, сегодня футбол по телеку...
      - Юрий Петрович, мне тут для отчета нужно, зачем мы этого киборга делаем?
      - Обойди, как-нибудь это место.
      - А мне и самому стало интересно.
      - Слушай, не забивай себе голову. Ты отличный организатор. Зарплата устраивает?
      - Да, но скажите все же.
      - Нет, не скажу. Может, это тайна. Нас финансируют? Финансируют? Отдача есть? Есть! Медицину двинули! Кибернетику! Чего тебе еще надо? Из принципа не скажу.
      Ах, не скажешь! Нормально, Юрий Петрович. Все в порядке. Я найду, чем вас прижать, чтобы вы мне рассказали.
      Вроде, он не ворует. То есть, проект ему не для того, чтобы нагреть руки, нужен. Наука ему пофигу. Зачем же? Вот, сука! Итак ночей не сплю, а он еще одну головную боль подкинул. Расколю падлу!
      Так, но кто же? Бухгалтерия? Там у него много своих. Но ведь не ворует. В бухгалтерии я ничего не найду. Друзья? Знакомые? Прошлое? Может дети внебрачные? По уголовным не проходит? Сейчас E-mail Жаровику пошлю. Пусть там у себя поищет. Хорошо, когда и в милиции есть друзья детства. Может, друзей детства его разыскать? Знают чего-нибудь. Кто у нас там?
      Я, как-то раз, ходил к Очкову на День Рождения. Познакомился с паройтройкой. Но телефон я взял только у некого Саши Дергунина, институтского товарища Юрия Павловича, который, как и я, временами ходил в театр и мог порекомендовать заслуживающий внимания спектакль. Саша был на пять лет моложе Очкова, но учился с ним в одной группе, так как был гением. Именно, был. Потому, что теперь спился и стал так себе человеком. Алкоголик с ветром в голове, мой антипод во всем, кроме театра. Не очень приятный в общении. Но он может знать что-нибудь о грехах Очкова в молодости. Надо и ему позвонить.
      Для начала я стал готовить письмо Жаровику. Это было не трудно. Я даже с формулировками не изгалялся. Написал, что для заключения контракта с Министерством Обороны меня попросили проверить, не привлекался ли Очков Юрий Павлович к ответственности. Все равно Жаровик не задумается, почему этим занимаюсь именно я, ему проще проверить, чем размышлять над этим вопросом.
      С печальным завыванием, винт перестал вращаться и, одновременно с ним, медленно, как свет в кинотеатре, потух монитор. Я поднял глаза. Рядом с розеткой стоял человек в помятом комбинезоне и с равнодушным лицом вынимал из нее вилки. Я швырнул в него степлером. Человек обернулся и с удивлением посмотрел на меня.
      - Я работаю, если вы не заметили, - сказал я ему, повышая тон.
      - Ток, - ответил он и указал на розетку, - надо чинить.
      - А разрешения спрашивать не надо?
      - Я - электрик.
      - Ну и что?!! - заорал я, - а я - зам. директора. Вали отсюда!
      - Меня послали...
      - Я тебя тоже послал!!!
      Я в бешенстве застучал по кнопке вызова охраны. Через несколько секунд в комнату влетел детина в форме с лицом не менее тупым, чем у электрика.
      - Убери отсюда этого типа! - крикнул я ему.
      Детина подошел к электрику и сказал:
      - Ваши документы.
      Электрик полез в карман.
      - Я сказал, убери его отсюда!
      У них, видно, свой ритуал. Им плевать на мои приказы, их ничего не трогает.
      Электрик продемонстрировал документы детине, и тот, успокоившись, уже было собрался уйти, но чего-то вспомнил и повернулся ко мне.
      - А это, как его, - начал детина, - типа, меня менять будут?
      - Надеюсь, - ответил я.
      Детина не понял иронии и продолжил:
      - Я, типа, без обеда, а никто не идет.
      - А я то тут причем? У нас же есть служба охраны. Идите к своему начальству.
      - А там, типа, в натуре никого нет.
      Отличная у нас охрана! Типа, никого нет, поэтому можно гулять по всему институту, в натуре, и искать кого-нибудь, кто его, типа, поменяет.
      В это время электрик развинчивал розетку. Ситуация казалась безнадежной. Чтобы не сидеть сложа руки, я взял с подоконника горшок, поднял его над головой и пошел по направлению к электрику.
      Но тут зазвонил телефон:
      - Алло, Виталий Павлович? - раздался в трубке игривый голосок Геннадия Андреевича Кащенко, заведующего корпусом искусственного интеллекта, - придется испытания отложить, у нас все слетело.
      Кащенко поведал мне почему все компьютеры в их корпусе решили стереть все данные, а также почему искусственный у них получается, а вот интеллект никак. Он во всех красках расписал издыхание операционной системы на сервере, а так же происки корпуса искусственной нервной системы. Оказывается, весь мир пытался помешать разработке искусственного интеллекта, даже, вроде, инопланетяне вмешивались. Неудивительно поэтому, что матрицы изображений интеллект классифицировать не может...
      Я не стал расстраивать Геннадия Андреевича простой констатацией факта, что они весь месяц валяли дурака, а чтобы не портить себе жизнь отчетами, просто испортили себе сервер и заодно все остальные компьютеры в корпусе. Мне уже было все пофигу. Я страшно устал. Медленно и аккуратно я повесил трубку, собрал свой портфель и молча пошел к выходу, на сегодня мой рабочий день закончен. У самого входа детина сказал мне:
      - Ну, так, я это, типа, покараулю, где-нибудь, пока меня, того, не поменяют?
      Я промолчал.
      - Алло, Виталий Павлович, ну так работает программа? Клетка то разлагается...
      Боже мой, даже по ночам они меня достают!
      - Да разложись оно все пропадом! - сказал я и повесил трубку.
      Мне снился прекрасный сон, будто во времена нашего обучения в институте, когда "Дум" еще не был написан, мы с друзьями играем в него в общежитии. Во время самого сладкого момента - разрезания Ленчика бензопилой, снова раздался телефонный звонок. Как ни странно, звонил именно Ленчик, хотя ему полагалось лежать между вторым и третьим этажами, распиленным напополам.
      - Представляешь какое дело? - сказал он мне, вместо приветствия, - теперь программа не выдает неустранимую ошибку, зато сразу после запуска создает файл, размеры которого стремятся к бесконечности...
      Я взвыл от злости. Хоть бы создание этого киборга оправдало те муки, которые я из-за него терплю. Иначе я его собственными руками удушу, сразу после создания.
      У самого входа в институт я встретил человека из отдела снабжения, который спросил меня, следует ли выделять отделу программной поддержки затребованный ими спирт. Я ответил, что не стоит, так как, либо они его выпьют, либо он нужен Ленчику для протирания компакт дисков. И сразу же после этого, я понял, что не в состоянии преодолеть дверь, ведущую в институт, и тем более не смогу дойти до своего кабинета. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел обратно домой.
      Дома я набрал телефон Саши Дергунина, который по причине своей нетрудоспособности был дома. Он с радостью принял предложение посидеть гденибудь в баре, но спросил, зачем мне это.
      - Я хочу написать биографию Юрия Павловича Очкова, - ответ был подготовлен заранее, - о его трудовых заслугах я прекрасно осведомлен, но мне хотелось бы узнать о его учебе в институте. Вы вроде его друг?
      - Да, - сказал Дергунин и ухмыльнулся, - так оно и есть. А поподробнее нельзя?
      - Можно, - сказал я, - дело в том, что Юрий Петрович каким-то безгрешным получается. Нехорошо так, никто не поверит. Я подумал, может, вы расскажете о каких-нибудь его институтских промахах. Вроде, о погрешностях в работе нехорошо писать, а институт - дело забытое.
      - Другими словами, - Дергунин снова ухмыльнулся, - вы хотите, чтобы я помог вам его шантажировать.
      Вот падла!
      - Да, нет же. Просто хочется, чтобы он человеком выглядел.
      - Хочется, - поддакнул Дергунин, - я вам помогу, он меня достал. Принесу вам кое-что...
      Через полчаса мы сидели в баре и пили пиво, точнее я просто держал кружку, а пил Дергунин, и между глотками рассказывал мне о грехах своего приятеля.
      - ...а изворотливый был, - Дергунин сделал еще один глоток, - экзамены сдавал за милую душу, всегда знал к какому преподавателю пойти...
      Что же ты мне про экзамены несешь. Ведь есть чего-то покрупнее. Не стал бы ты, гад, про экзамены по телефону ржать.
      - Но самое главное, - дошли таки до главного! - влюбчивый он был, правда, со мной просто дружил.
      Подумать только, а он по-твоему должен был и в тебя влюбиться?!!
      - Чего глаза вылупил? Не понял, да? Голубым он был. Очков Юрий Павлович.
      Ах, голубым... Голубым, твою мать! Я работаю под началом у голубого!
      Я сжал кулаки, но взял себя в руки, а Дергунин мерзко усмехнулся и сказал:
      - Я и фотографию тебе принес. Сейчас...
      Он начал рыться по карманам. А я, еще не отойдя от пережитого шока, стал продумывать план действий. Я покажу фотографию Очкову, а на ней, как бы невзначай, обведу фломастером его любовника, и сразу же спрошу про киборга. Посмотрим тогда, падла, как ты будешь вилять!
      Наконец, Дергунин извлек фотографию и показал мне ее.
      - Вот - Очков, - он ткнул грязным пальцем, в парня, смахивающего на нашего директора, заболевшего дистрофией, - а вот предмет его обожания. Неразделенная, так сказать, любовь.
      Взглянув на "предмет обожания", я почувствовал страшную слабость и понял, что фотографию Очкову я не покажу. Незачем. С фотографии, приветливо улыбаясь, на меня смотрел наш киборг. Точь-в-точь.
      То-то я удивлялся, что наш директор сделал подарок дизайнерам, избавив их от работы. Внешность предложил... По доброте, скотина, душевной, падла!!! Гад!!! В гробу я видал эту работу!!! И киборгов этих, иметых!!!
      Десять минут рассвета
      Я всегда выхожу курить на лестницу, даже когда Нинка с сыном уезжают на пару недель в гости к ее маме, и я остаюсь в квартире один. Никто меня не принуждает, просто не люблю запах дыма. Курить, на мой взгляд, можно, однако, воздух в квартире должен быть свежим. Тут есть множество тонкостей, например: если курить на лоджии, то запах все равно проникает в квартиру, потому что у нас так расположен дом, и все время дует сквозняк, про курение в туалете я вообще не говорю. Зато в тамбуре полная изоляция, я даже некоторое время дверь только слегка приоткрывал, пока не убедился, что можно и пошире, все равно дым не проникает. Но все эти эксперименты ставились очень давно, теперь все уже устоялось и вошло в русло.
      А все-таки, курение - отвратительная привычка: плохо от чеголибо зависеть, даже если это что-то очень тебе нравится. Правда, все так устроено: короткие моменты блаженства, а потом длительные периоды мучений. Курение - лишь еще один пример. Пять минут назад дым щекотал тебе легкие, голова была чистой, душа пела, и вот, ты уже раб сигареты, от ее наличия или отсутствия напрямую зависит твоя судьба. Именно никотин скажет тебе, кто ты, насекомое, размазанное по асфальту, или птичка, порхающая в небесах. Встрепенется заветный огонек, перекочует из дырочки в зажигалке на кончик сигареты, и ты снова владеешь ситуацией. Или думаешь, что владеешь. Ведь, если хоть один раз не будет встречи с табачным дымом, твое одиночество станет столь всеобъемлющим, что мало не покажется. Мир поблекнет и потеряет краски.
      Вот так-то! Наверное, я был чертовски счастливым ребенком, пока не попробовал курить. Вся моя свобода содержалась в промежутке между утренним торчанием в школе и вечерней болтовней с родителями, но как я жил в этом промежутке! Такая милая беготня по улицам, такое милое созерцание телевизора. Хотя, телевизор я стал смотреть позже. Сначала только бегал по улицам и был, кстати, душой компании. Без меня не обходилась ни одна затея. Зимой я был самым талантливым архитектором, летом заслуженным казакомразбойником. Неприхотливая и незамысловатая игра так изменилась при помощи моего воображения, что связь с первоначальным вариантом осталась только в названии. Потом все умерло. Почему-то на этой планете все всегда умирает. Все чаще в ответ на предложение поиграть, я слышал нелепые отговорки, все чаще отказывались играть по моим правилам или бросали на середине. Вот так, я остался один. Может, тогда я начал курить? Нет, позже, позже. Я помню, как мы, обделенные чудесами западной техники, слушали катушечный, кстати, неплохой по тем временам, магнитофон. Под сладкие звуки Yes, и скрипение и лязганье King Crimson, мы вдыхали дым всем телом, он душил нас, резал глаза. Я курил только папиросы, а когда были деньги, сигареты, но многие в нашей компании забивали косячки. Наркоманом не стал никто, все поигрались и бросили. Мишка Никифоров сейчас даже не курит. Мишка... Его чуть не выгнали из комсомола, когда узнали, что он слушает. А не выгнали потому, что наш председатель слушал все это вместе с нами и замял скользкий вопрос поскорее.
      И правильно сделал, иначе психоделическим вечерам пришел бы конец. И никто и никогда больше не залезал бы на стол, собираясь произнести речь, никто не уводил бы свою девочку в ванную, потому, что в комнату родителей заходить нельзя. Все сидели бы тихо и спокойно у себя дома, а скорее, ходили бы по улицам и били стекла от отчаяния, от неземной тоски, которая выворачивает наизнанку шестнадцатилетних и лишает их остатков разума. Слава Симонов в одной из своих речей сказал: "лучше мы растрясем свои мозги в кашицу, дергаясь под Deep Purple, но никогда посредством этих мозгов мы не причиним зла людям". Примерно так сказал, я точно не помню, и всего четыре года спустя, он уже конструировал вместе с другими себе подобными ядерную бомбу поновее, а трясти головой он перестал, мозги берег. Славка-переросток, тусовался с малолетними хиппи, учил их жизни. Пять лет разницы... пропасть.
      Я могу еще понять, что мы выросли из казаков-разбойников, но как мы могли вырасти из разговоров? Почему теперь все молчат? Я звоню Мишке, мне говорят, что у него бизнес и по воскресеньям он тоже работает, я звоню Артуру, его тоже нет, он с женой пошел в театр. Благородное занятие, ничего не имею против, я тоже люблю свою жену, но я не видел Артура уже три месяца. Эгоизм? Может быть. Я все понимаю, не надо меня упрекать. Да, сейчас надо крутиться, зарабатывать деньги, их не дают просто так. Поэтому, чтобы много зарабатывать, надо много работать, а оставшееся время надо отдавать жене. Но не вытекает ли из этого, что я увижу Артура только на пенсии? Ладно, он хотя бы занимается околонаучной деятельностью, и, даст бог, не отупеет к старости. Мишке намного хуже, бизнес согнет ему пальцы, но распрямит извилины, и на пенсии с ним будет не о чем говорить.
      Все очень хитро устроено, я не вижу своих друзей, но общение мне необходимо. Может в клуб какой-нибудь пойти? Демократия демократией, но не могли же все развалить, должны же были хотя бы следы остаться.
      Был я как-то раз в клубе... резьба по дереву. О, что там за люди! Каждый - Рембрандт стамески. Каждый таланта неимоверного. Ну, да бог с ним, с талантом, я бы им простил это. Однако, когда каждый рядом с каждым - сошка, плевок на асфальте, и в резьбе по дереву ничего не понимает, есть повод призадуматься. Пришел туда новый человек, может, не дерево резать, а о жизни разговаривать. Нет бы помочь мне освоиться, сразу сказали, что по дереву резать я не умею. А я и не претендовал, честно сказал, не учился я еще этому. И сразу услышал много интересного: талант нельзя приобрести, с ним надо родиться, настоящий художник в необструганной доске уже видит будущую картину, руки должны сами все делать, и даже, прямой поток сознания на доску. Сознание, кстати, куда только не течет. И все это с помпой, с чувством, с расстановкой. Я терпеливый и терпимый, я все бы стерпел, но каждый считал своим долгом повторять мне это с частотой раз в пять минут. Я ждал, не первый раз новичок, думал, со временем все придет в норму, ко мне привыкнут... Привыкнуть то они привыкли, да вот только, оказалось, что у них в принципе там такое общение исповедуется, споры без аргументов о том, кто самый лучший резчик на планете. Походил я туда и бросил.
      Бросил. Далеко полетел. Я окурок лет десять уже тренируюсь выбрасывать, с тех пор, как переехали сюда. Тлеющая искорка разрезает пространство темного коридора, ударяется о стекло и падает в банку из-под кофе. Также какая-то невидимая преграда удерживает мир от ядерного апокалипсиса, и если вдруг стеклянная стена окажется вымыслом, и американские ракеты вместе с почвой Ирака заденут честь России, я уже не буду сожалеть о том, что не вижу Мишку с Артуром, зато каждая пойманная крыса будет казаться мне невероятной удачей.
      Пора возвращаться, Нинка сейчас ужин начинает готовить, помогу ей овощи нарезать для салата, а через пару часов снова пойду в подъезд за рассветом.
      Откуда что берется
      - А еще я читал, что в нашем правительстве уже одни инопланетяне, а настоящих всех давно уже подменили, - сказал Семенов, бережно снимая с полочки перед окошком четыре кружки благоухающего пива.
      - Да, не инопланетяне, - возразил ему Бабышев, - евреи одни. Точно, смотри, Чубайс, Черномырдин, Гайдар...
      - И этот тоже еврей? - поразился Зорин и отрыгнул всем своим стодвадцатикилограммовым телом.
      - Точно, еврей, - отрезал Бабышев, - посмотри на его морду. И губами он все время чмокает.
      - А евреи все так чмокают? - с опаской спросил Зорин. Он очень уважал своих приятелей за эрудицию и боялся ставить их слова под сомнение.
      - Не все, но он точно еврей.
      Семенов сдул пену на летний столик, уже давно потерявший свою белизну, и с чувством сказал:
      - А по-моему - инопланетяне. Так в одной газете написали, зачем им врать?
      Бабышев уже начал огромными глотками вливать в себя пиво и был настолько затянут этим процессом, что не мог от него оторваться, но и оставить слова своего наивного друга без ответа он тоже не мог, и поэтому начал гневно мотать головой.
      Зорин пил неторопливо и с интересом ждал продолжения дискуссии. А Семенов вообще обходился без глотков и втягивал в себя пиво непрерывным потоком, за что пользовался в своей среде особым уважением - нетривиальные умения ценились.
      Первую кружку раньше всех осушил Бабышев и сразу же ринулся в бой:
      - Ты же на них посмотри. Они же все друг за дружку держаться. Только в их среду попадешь, так они тебя враз сожрут. И хитрые. Говорит с тобой, улыбается, вроде, друг-товарищ, а сам только и думает, как бы тебя обжулить и к себе в Израиль с деньгами рвануть. Мне вот скрывать нечего, у меня широкая русская душа нараспашку. Вот он весь я! - Бабышев развел руки в стороны, открывая взорам товарищей заляпанный и потертый пиджак с одной оторванной пуговицей, - мне нечего скрывать, - повторил он, - и стыдится нечего. А все потому что... Бабышев начал вспоминать, почему же это ему нечего стыдиться.
      - Инопланетяне тоже все друг за дружку, - вставил Семенов, а Зорин согласно кивнул.
      Через пару часов Бабышев, Зорин и Семенов распевали нестройным трио "... и за борт ее бросает... ". Пятнадцать кружек пива уже находились между гаражами в десяти метрах от пивной, это место играло роль общественного туалета для завсегдатаев палатки, а еще пять-шесть кружек покоились в их желудках, но на волю пока не просились. Жизнь била ключом.
      На следующее утро Семенов проснулся в своем обычном состоянии, с дурным настроением и больной головой. Отработанным за многие годы жестом, он свесил руку с кровати, нащупал заранее подготовленную бутылку пива, открыл ее об металлическую спинку и вылил ее содержимое себе в рот. Настроение не улучшилось, но головная боль начала стихать. Полежав несколько минут, Семенов решил, что уже готов вставать. Это ему удалось, хотя и не без труда, он поплелся в ванную с целью совершить ежедневный ритуал неаккуратного сбривания растительности с лица.
      В ванной он немного постоял перед зеркалом и потянулся к бритве, при этом немилосердно скребя гениталии. От гениталий он плавно перешел к животу и вдруг какое-то непривычное чувство заставило его оторвать взгляд от зеркала. Взглянув на живот, Семенов выронил бритву из рук и издал звук, напоминающий попытки повешенного закричать. Весь живот был черным. Граница почернения проходила в нескольких сантиметрах от сосков, дальше чернота спускалась вниз, исчезая под трусами, с боков она заканчивалась в районе подмышек. Семенов в ужасе сдернул трусы, опасаясь за свое мужское достоинство. Там было все в порядке, если не считать черноты, которая, впрочем, не доходила даже до середины тазовой кости.
      Однако, после минутного размышления, Семенов подумал, что уже и этого достаточно, чтобы впасть в панику. По этому поводу он выпил успокоительного, которое он держал на крайний случай (деревенский, 76 градусов), и направился в поликлинику.
      Всю дорогу в автобусе его била мелкая противная дрожь, и преследовала мысль, что инопланетяне, видно, перепутали его с кем-то из правительства, или, того хуже, начали вторжение на Землю. Когда он вышел из автобуса, его посетила мысль, что, может быть, инопланетяне тут не причем, а просто он болен какой-то редкой болезнью. Семенов начал вспоминать, не говорили ли по телевизору чего-нибудь об эпидемиях с похожими симптомами. Вроде, не говорили. В очереди он подумал, что, может, он чем-нибудь испачкался. Но расстегнуть рубашку, чтобы проверить это, он не решился. Поэтому он просто сидел и думал, что выйдет очень неловко, если врач ехидно спросит его: "а вы мыться не пробовали".
      Наконец, пришла его очередь. Врач производил впечатление интеллигентного и знающего человека, каких Семенов очень уважал. Он даже подумал, что зря он так долго не ходил в поликлинику и не познакомился с этим человеком раньше.
      - Фамилия? - вежливо спросил врач.
      В ответ Семенов протянул ему талончик.
      - Чего они тут написали? - пробормотал под нос врач, - Симонов? Семенов?
      - Семенов, - сказал Семенов, не решаясь начать разговор.
      - Подойдите поближе, чего вы в дверях то стоите. Вот стул, специально для пациентов поставлен, садитесь, пожалуйста, - врач указал рукой на стул, и Семенов послушно сел на него.
      - На что жалуетесь? - продолжил врач безо всякой паузы.
      - У меня что-то с животом.
      - Боли? Стул жидкий?
      - Нет, он - черный, - сказал Семенов, и заметив, что врач начал бледнеть, уточнил, - живот черный.
      - Снимите рубашку, - сказал врач.
      Семенов послушно снял рубашку и показал врачу живот.
      - Болит? - еще раз спросил врач.
      - Нет, - ответил ему Семенов.
      Врач подошел к Семенову и начал ощупывать его живот, постоянно спрашивая:
      - А так? Нет. А вот здесь?
      Вдруг он принюхался:
      - Вы пьяны?!!
      - Только чтобы успокоиться, - промямлил Семенов.
      - Чтобы успокоиться, пейте валерьянку! - врач не на шутку разволновался, как вас зовут?
      - Семенов, - ответил Семенов.
      - Это я уже знаю. Как ваши имя и отчество?
      - Василий Петрович.
      - Так вот, Василий Петрович, вы кем работаете?
      - Электрик я на заводе.
      - И часто вы на заводе пьяный?
      - Бывает...
      - А представляете, Василий Петрович, если я вас буду пьяный лечить? Вам это понравиться?
      - Скажите доктор это от пьянства? - Семенов показал на живот.
      - Так, гематома, - врач потерял нить своего воспитательного повествования и пытался ее вновь ухватить.
      Поняв безнадежность этого занятия он вернулся к своим непосредственным обязанностям.
      - Вы не падали в ближайшее время?
      Семенов покраснел. Трезвый то он не падал, а пьяный, разве ж вспомнишь.
      - Нет, - на всякий случай сказал он.
      Врач задумался.
      - А током вас не било.
      - Тоже нет.
      - Ушиб. Правда сильный, я такого не видел: как будто на стол упали, края у гематомы ровные.
      - И что же делать?
      - Если не беспокоит, идите домой, заболит - придете ко мне. Через неделю не пройдет, опять же, ко мне.
      - Спасибо, доктор, - сказал Семенов, пятясь к дверям.
      - Вот вам больничный, вы наверное не работу опоздаете. До двух нормально?
      - Да, спасибо.
      - Не за что.
      За дверью Семенов достал из внутреннего кармана фляжку и сделал большой глоток - пронесло. И он довольный отправился на работу.
      Туда он приехал ровно к обеденному перерыву. Бабышев и Зорин как раз готовились к принятию пищи и распаковывали, приготовленные им женами, свертки с бутербродами.
      - Ты где пропадал все утро? - спросил Бабышев Семенова.
      - Ко врачу ходил, - гордо ответил Семенов.
      - И с чем?
      - Ща, покажу.
      Семенов принялся расстегивать спецовку.
      - Ты чего, не здесь, - испуганно сказал Зорин, но Семенов не останавливался.
      Перед тем как распахнуть полы, Семенов решил пощупать живот на предмет болевых симптомов и сразу же заорал как резаный. Но не от боли. Весь живот был покрыт одинаковыми почти круглыми пупырышками. Прикосновение руки не ощущалось. Семенов сорвал с себя спецовку вместе с рубашкой и одновременно с товарищами уставился на собственное тело.
      - Кранты, - выдавил из себя Бабышев, - такого я еще не видел.
      Семенова прошиб холодный пот. Теперь он был точно уверен, что инопланетяне используют его для опытов: покров живота напоминал шкуру динозавра из фильма "Парк Юрского периода", только пупырышки были гораздо чернее и располагались ровными рядами.
      - Доктора! - заорал Семенов.
      - Он в отпуске, - прошептал Зорин, - поехали в больницу.
      В этот момент друзья увидели нечто такое, отчего их глаза выкатились на лоб: некоторые пупырышки позеленели и из них сложились слова, которые потекли бегущей строкой через живот Семенова.
      "Сигма-банк - самый надежный банк в России. Господа и дамы, в магазине "Санрайз" к вашим услугам широчайший выбор товаров необходимых вам в быту. Приходите ежедневно с 9: 00 до 20: 00. Электропоезд до Лобни проследует с измененным расписанием в 16: 01, вместо 15: 45. Московское время 15: 00. Температура воздуха 19 градусов..."
      У Семенова подкосились ноги, и Бабышев с Зориным подхватили его под руки. От испуга они совершенно перестали понимать чего делают. Спортивным шагом они дотащили его до проходной, оттуда почти бегом до метро, вызвать "скорую" или доставить его в ближайшую больницу они не додумались, поэтому везли его в районную поликлинику.
      На станции "Савеловская" мирно сидевший Семенов вдруг вскочил и оттолкнул приятелей, его глаза светились пассивным безумием. Еще до того, как Бабышев и Зорин поняли что к чему, Семенов выпрыгнул из вагона и помчался вверх по эскалатору. Его товарищи успели только бросить на него последний взгляд через закрывшиеся двери.
      Пассажиры, стоящие в очередях у касс, не придали значения тому, что человек в спецовке стал взбираться на информационные табло, мало ли что там могло сломаться, однако милиционер проявил интерес к происходящему. Когда он протолкался через толпу, человек уже исчез, а тому, что стало на одно табло больше, он не придал значения, так как не помнил сколько их было раньше.
      Олег Каледин
      Четыре рассказа
      Векторное кольцо
      К новому году Иван готовился основательно и праздновал уже как неделю. Ну вот, наконец то 31 декабря. Иван энергично потянулся, сбросив с себя сонную негу и следы несильного похмелья. Вскочив с кровати совершил при этом несколько резких приседаний и ударов руками по воздуху. Прогнав остатки сна, с удовлетворением заметил, что голова его легка и пуста.
      Чувство торжества наполнило его, и вспомнились ему теперь уже не обидные нападки жены: "До нового года целая неделя, а вы с Федькой дождаться не можете, что не вечер, то напиваетесь до поросячьего визга". Иван торжествовал, по-мужски молчаливо. "Жене объяснять не буду", подумал он, все одно - дура, и мужской души ей не понять, опять с торжеством у горла подумал про себя Иван, и слезы как-то сами по себе навернулись на опухших веках.
      Как же не пить-то перед Новым Годом? С возмущением проговорил внутренний голос Ивана, и тут же, не дожидаясь, ответил сам себе, так ежели не напьешься, непременно настроение плохое будет, а как же с этаким настроением праздновать? На кухне гремела посудой жена, а из ванной сквозь шум воды слышался писк и визг Сережки с Катькой. И снова, слегка оправдываясь, внутренний голос констатировал - а на этот то раз, Вань, здорово как получилось, эка голова то легкая какая, ни одной гадкой и тяжелой мысли нет. И снова голос продолжил свой монолог: " А жена, да что ей у нее постоянно голова пустая, счастливая, ей и пить то нет надобности". Слушая своего адвоката Иван все больше успокаивался и даже начинал немножко чувствовать себя героем. Как вдруг, вспомнился прошлый Новый Год, Иван непроизвольно поморщился. Голос не заставил себя долго ждать. Вот видишь, Вань, прошлый-то год целую неделю до праздника по ее просьбе трезвенником жил, ну и что из этого получилось, ничего хорошего я тебе скажу, да ты и сам знаешь. Настроение такое препоганое стало, а мысли то, одна другой хуже. Вспомни - вышел ты во двор прогуляться и покурить. А тут этот М.... вдруг появился, тоже мне искатель приключений, закурить у тебя попросил, и как дерзко попросил, ты помнишь?! Иван вспомнил, и обида, как тогда, кровью ударила в лицо. Голос сочувственно продолжал свой монолог: а он рожа слюнявая, помнишь его хитрые и наглые глаза, да он просто издевался над тобой. Что дальше плохо помнишь, Ваня, понимаю, еще как понимаю тебя - обида захлестнула, а потому и не удержался, констатировал голос. Поплыла пауза и Иван окунулся в переживания что были годом раньше. И голос продолжил. А что тебе в милиции, потом рассказали, - как ты ему врезал, не то слово, на тебя Вань смотреть страшно было, дрался ты отчаянно, тебя от этого парня еле еле два милиционера оторвали, а его долго в сугробе искали. А все, Ваня, оттого, что душа у тебя тонкая, и склонная к философии а от этого и к меланхолии. От этих, чужих, и малознакомых слов, Иван даже вздрогнул, и почему-то подумал о белой горячке, и холодок пробежал по спине. А голос все не унимался, вот видишь, Ваня, а кто виноват то оказался - Ольга, что надоумила не пить, так она же, Иван, на тебя все и свалила. А помнишь как через сутки, когда тебя выпустили, вместо того, что бы пожалеть и посочувствовать, два дня тебя пилила, и в прихожей тебя спать положила. Иван слушал себя и настроение его стало затягиваться тучами. И тут же голос, почувствовав неладное, сменил тональность. Вань, а сейчас, если бы, этот М..... к тебе подошел, ты бы с ним ни за что драться не стал, я же тебя знаю, улыбнулся бы ему в слюнявую харю, у тебя, Вань, улыбка в таких случаях, ну, точь-в-точь, как у этого, ну самого..., а ну да, у Мики Рурка. Сказал бы ему пару ласковых..., которыми сопляки весь наш подъезд исписали, ну на крайний случай, Вань, пинка бы дал, так мягко, почти любя, у тебя когда ты в настроении это очень красиво и доходчиво получается. Голос явно заигрывал с портящимся настроением Ивана. И что бы избежать этих не радующих его воспоминаний, Иван поднялся и пошел к жене на кухню.
      Она стояла у стола спиной и всей своей позой - презрения игнорировала его появление, что-то стуча ножом разделывала на столе. Иван не растерявшись, взял со стола первую попавшуюся газету, и стал искать что ни будь веселенькое, чтобы найти нейтральный повод заговорить. Долго искать не пришлось, на второй странице оказался астрологический прогноз, из первых строк которого Иван сделал вывод, что наступающий год будет годом кабана. Посчитав это очень удачным предлогом для разговора он осипшим от пьянки голосом, заигрывающе спросил. Оленька а у нас есть в доме кабаны? Проплыла мучительно длинная пауза, после чего жена так и не повернувшись ответила, не знаю Ваня я в астрологии не сильна, но точно знаю что свинья в этом доме одна.
      Ивану захотелось встать и идти, идти и идти, от навалившейся на него обиды, невысказанности и обрушившейся на него несправедливости, но ноги не слушались его а внутренний голос, как всегда, в таких случаях, исчез. Значит не белая горячка, сквозь обиду, хоть в чем-то, успокоил себя Иван. С разбитым вдребезги настроением, словно парализованный, с трудом, вчитываясь в астрологический прогноз, он с интересом для себя обнаружил, что вовсе он и не кабан и уж тем более не свинья, а как оказалось дракон, а вот его безжалостная Ольга от которой он, безответно терпел так много обид, родилась как раз в год кабана. Кроме того, что совсем добило его умирающее настроение, эта то что их с Ольгой связывает векторная связь в которой он был всего лишь подчиненным, и в этот год кабана его дракона ничего хорошего не ждало. Но сказать Ольге о своих открытиях так и не посмел, а решил пойти прогуляться и покурить...
      Душа
      Это был чудесный день. Солнце согревало холодные камни высоких гор. Они словно сказочные динозавры, подставившие ему свои спины цепенели от проникавшего в них тепла. Только безродный скиталец ветер нарушая покой, пел свою заунывную песню в одиноком ущелье о бесконечно безжалостном времени.
      Вслушиваясь в нее, усталый путник погружался в нелегкие воспоминания, все больше чувствуя себя ничтожной песчинкой среди этого застывшего величия. Журчал холодный и прозрачный, как хрусталь ручеек, и путнику было грустно. Хотелось скорее увидеть людей и забыться от нелегких мыслей в суетном человеческом общении. Постепенно чувство времени покидало его и он погружался в воспоминания. Завороженный ими он не мог оторваться от шаманских напевов ветра и собственных давно забытых мыслей и чувств. Они с необычайной легкостью всплывали в его сознании, перемешиваясь друг с другом словно цветные стекла в калейдоскопе, уводя его в забытое детство. Только каменистая дорожка заботливо и неторопливо вела его к людям. Горы жили своей незаметной и величественной жизнью, думая о чем-то своем, непонятном человеку.
      Внезапно тропинка, что вела путника, словно испугавшись свернула в сторону и вверх, разорвав пеструю нить воспоминаний путника. Озираясь он поднял глаза и оказался наедине с, чем-то темным и тревожным. Необъяснимо глубокое, тяжелое и пугающее исполинским колоссом поднялось в его душе. Прямо перед ним ядовитым шипом торчал среди теплых гор холодный и высокий утес. Он обрывался в черную пропасть, голый и безжизненный, казалось бросая всем своим видом немой вызов окружающей его жизни.
      Ядовитой иглой, нацеленной в голубую ткань неба, он тяжело нависал над самой глубокой и мрачной пропастью. Люди не любили гордый утес и подружившееся с ним черное - мрачное ущелье. Даже когда работали на своих каменистых участках старались не смотреть в их сторону. Трудно сказать когда появилась эта неприязнь и в чем ее причина, если бы ни одна старая легенда, да несколько странных историй и слухов, неизвестно кем и когда рассказанных в этих спрятанных от большого мира краях. Пожилые, из местных, отводя в сторону глаза, поговаривали о том, что мол гора эта необычная, не в пример другим растет из года в год и что в их молодости она была меньше. Но им мало кто верил, разве что те, у кого слишком большая фантазия и кому скучно жилось в этих тихих неизбалованных событиями местах. Еще говорили, что как-то сентябрьским вечером, один из местных припозднился. Возвращался он родственников, а так как хорошо угощали да и он не отказывался, то получилось лишнего. Темно было, вот он и сбился с дороги и забрел прямо к этому самому утесу. Вообще, местные утес обходят, так как приближаться к нему говорят - знак плохой и обязательно что-нибудь с этим человеком потом нехорошее произойдет. Поэтому, если Вам придется бывать в этих краях не спрашивайте у об этих странных камнях. Все равно не расскажут ничего нового, потому что кроме старой легенды, да неопределенных слухов они ничего не знают.
      Так вот, ночь была теплая и заблудившись селянин, не расстроился. Нащупав ровное место прилег подложив под голову свою овчинную шапку. Только ранним утром в первых лучах солнца сырость и прохлада разбудили его. Поднявшись он потянулся, сбросив с себя остатки сна. Тут взгляд его и упал на скалу, под которой он провел ночь. Кровавые лучи просыпающегося солнца скользили по неровному камню, отбрасывая причудливые тени. Вдруг словно что-то укололо его сердце, холодной иглой тревоги и страха. Вглядываясь в тени на камне ему показалось, что не камень это вовсе, а словно бы это тела людские наваленные друг на друга, где голова торчит, где рука, где нога. Не поверил он глазам своим, все-таки немало он накануне выпил, да и раньше этим грешил. Спросони, любопытством превозмогая несильный страх, приблизился он к скале на вытянутую руку и коснулся ее. Под рукой был холодный и жирный камень, до неестественности отшлифованный. От этой дьявольской фантасмагории в его голове все перемешалось, страх, удивление, любопытство, и только свистящее чувство неумолимо приближающейся беды, вырвало его из остатка сна. Перед ним, возвышалась исполинская панорама смерти, словно бы высеченная в порыве мистического безумия нечеловечески - жестоким и циничным гением. Нависая над его крохотной жизнью, рождая в ней страх и ужас безысходности. Видение и не думало исчезать. Крик пытался вырваться из передавленного ужасом горла. Еще несколько мгновений он, парализованный ядом ужаса, смотрел на это торжество смерти. Пятясь на ватных ногах, он наткнулся на спасительно-скользкий камень, и опрокинулся. Перевернувшись, и вырвавшись из гипноза страха, сначала на четвереньках, разбивая колени об острые камни, потом поднявшись на ноги, с бледным и блестящим от липкого пота лицом и стеклянными от страха глазами, спотыкаясь, бежал он прочь от страшного камня. Лишь немного погодя рыдания и слезы вернули его в чувства. Прибежав в деревню, обо всем что видел тут же сбивчиво стал рассказывать первым попавшимся односельчанам и то и дело, не оборачиваясь, показывал трясущейся рукой на утес. Вот уж смеялись они над ним, корили его, говоря молодым в назидание, что, если так же будут любить молодое вино, то еще и не то причудится. Только двое стариков, не дослушав его сбивчивого рассказа, и не разделив всеобщего веселья, с тревогой глянув на угрюмый утес, незаметно исчезли, в своих домишках. Потом его заботливо сопроводили в районную психбольницу, где и лечили от "белой горячки".
      Пока этого горемыки не было дома погода совсем расстроилась. Дождь лил как из ведра, ночное небо вспарывали молнии и одна из них попала в его дом. Из всего его многочисленного семейства в доме оказалась лишь старшая и самая любимая им дочь. Она не пошла к соседям потому что готовилась к свадьбе, счастливая сидела дома. Несмотря на ливень дом вспыхнул как сухое сено, а вместе с ним сгорела и девушка. Потом соседка, что жила напротив, возбужденно рассказывала, что своими глазами видела как загорелся багровым заревом страшный утес после того как молния ударила в дом. Ну, впрочем, разговоров после этого случая было много кто говорил, что все это просто несчастные совпадения, кто-то толковал о наказаниях за грехи, что де якобы мать отца девушки была страшная грешница, не знавшая меры в любви и израсходовавшая за свою порочную жизнь и внучкину долю. Несчастный отец девушки, горький и безобидный пьяница узнав, что произошло с его дочерью тут же расстался и с без того слабым разумом. Так что с тех самых пор в селе его никто уже и не видел. Интерес к этому происшествию довольно быстро остыл и жизнь потекла прежним размеренным чередом.
      Был такой же день как и сегодня, впрочем, как и всегда. Ящерица грелась под щедрым солнцем, сонно наблюдая за беспокойной птичкой. Ветер пел свою песню, от скуки сбрасывая песчинки с невысокого утеса в черную пасть ущелья и они падали и падали не в силах достичь его дна. Вдруг ветер спрятался, как нашаливший мальчишка, бесшумно растворилась среди камней ящерица, а птичка, сорвавшись, полетела брошенным камнем в ближайшую низину. И наступила пронзительная тишина. Горы затихли в предвкушении чегото необычного. Первым нарушил тишину легкий шелест крыльев и на самой вершине утеса, невдалеке от того места где грелась ящерица, появился белоснежный голубь. Чуть позже рядом тяжело и бесшумно опустился иссиня черный ворон. Заметив, что каждый из них не один они поначалу пристально разглядывали друг друга - Голубь прямо, а Ворон, слегка склонив голову набок, пряча глаза от слепящего света. Тут что-то растаяло в обоих и наверное могло бы показаться, что они даже улыбнулись друг другу еле заметной улыбкой.
      - Ну что, не узнаешь? - легким и светлым голосом спросил Голубь мрачного Ворона. Ворон, некоторое время помолчав, усталым и надтреснутым от времени голосом ответил:
      - А, это ты, Гавриил, давно мы с тобою не виделись.
      - Очень давно. Никак с тех пор, как ты согрешил и отец изгнал тебя в бездну. Обратно к отцу и братьям не хочется? А то смотри, похлопочу перед отцом, да и он сам наверное соскучился. Стар он стал и подобрел. Может быть простит тебя?
      - К старости, Гавриил, не добреют, а становятся сентиментальными. Нет, не вернусь, не искушай, да и он не простит.
      - Почему?
      - Дело не в старых обидах, Гавриил, а в другом. Да ты и сам это понимаешь, не буду я тебе этого объяснять.
      Голубь, с тенью горечи во взгляде, смотрит на брата.
      - А по братьям, неужто, не скучаешь?
      - Скучаю, правда редко.
      - А, все твоя злополучная гордыня, и в кого ты такой уродился?!
      - А то не знаешь в кого?!
      - Не богохульствуй!
      - Не заводись, не на собрании. B кои веки встретились, а ты ко мне с нравоучениями, а я ведь старше тебя. Я знал тебя совсем другим, как ты сильно изменился с тех пор. Прости за неприветливость. Не от гордыни это, а от усталости. Работа моя не в пример вашей... А вспоминаю о вас нечасто оттого, что забот много. Вас то там много, а я один на всех грешников. Они (кивает головой на низину) больше грешны, чем праведны. А возвращаться не хочу и не уговаривай. Прохладно у вас там, а я от холода отвык, да и свет глаза режет.
      Голубь, выслушав брата, немного смягчился.
      - А с чем сейчас летишь?
      - Как всегда, с грешной душою.
      - А я, с душою, одного несчастного, пусть в Раю успокоится.
      Ворон вдруг оживился, и с нетерпением спросил:
      - Гавриил, покажи мне ее, хочу посмотреть на светлую душу, а то, сам понимаешь, кроме как к грешным прикасаться я не могу, отец запретил, а я уже смотреть на них устал, сил никаких нет.
      В черных и печальных глазах Ворона теплела искренняя просьба. Голубь колеблясь, показал душу Ворону. Любопытство Ворона быстро сменилось нарастающим удивлением. И спросил он с возмущением .
      - Да что же это, Гавриил, ты душу моего грешника забрал. Я весь божий день ее искал, так и не нашел и завтра хотел искать, а оказывается это ты ее забрал. Разве ты не знаешь, что этот смертный был обузой для всех и целью в его жизни было пьянство, отца нашего он вспоминал лишь иногда, когда становилось совсем плохо, а в остальное время меня искушал.
      - Постой брат, я знаю о нем другое, что не повезло ему, потерял он родителей в младенчестве, умерли они от болезней. Помнишь, отец род людской прорежал. Видел он за свое детство много боли и унижения. Жена злая ему попалась, в похоти вымазанная, как свинья в грязи. Ты еще за ее душей придешь. Пример детям подает негодный, хотел он было убить ее и даже нож припас, но удержался от греха этого, меня послушался. С тех пор от безысходности и пьет, избрав дорогу слабого. Негоже его душу на вечные мучения отправлять.
      - И наверху ему тоже не место, так как слаб он и все его добро лишь в том, что чуть-чуть удержался от греха. Долго рядились ангелы между собой, кому душу с собой забрать. Попробовал тогда Гавриил взлететь с этой душой и на том покончить пустой спор, да не смог, тяжестью непосильной придавила ангела она к камню, и понял он, что тут чтото не то. Увидел это Ворон, и улыбнулся.
      - Да, Гавриил, видно ты не свою душу взял, отдай мне ее!
      Не стал спорить Гавриил с братом, и отдал ему душу. Попробовал тот взлететь и тоже не смог. Тянули они ее, то вверх, то вниз. Ничего у них не вышло. Успокоились они и решили, что с этих пор будут каждый раз встречаться на этом самом месте и решать судьбы детей господних. И как только отпустили они эту душу, камнем упала она наземь, впечатавшись человеческим обликом. Посмотрели на нее братья, в последний раз, и не прощаясь разлетелись. Голубь, шелестя крыльями, вспорхнул чуть слышно вверх и растаял в бездонной синеве неба, Ворон, тяжело поднявшись с утеса, камнем упал и растворился в черноте ущелья.
      С тех самых пор, если верить этой легенде, прошло очень много лет, так что даже не помнят, кто первый рассказал эту невеселую сказку о человеческих душах, чьи судьбы решаются на этом мрачном утесе. И знать нам, смертным, этого не дано, ибо не перенести нам непосильного знания, так как едва-едва с жизнью мы своей незамысловатой справляемся. А уж если кто осмелится, или случайно узнает, эту правду, тот разумом и счастьем сразу же расстанется. Да впрочем, все это сказки, что о душе, что о судьбе, да и кто из смертных мог это все узнать и рассказать, когда знаем мы, что сразу помешался бы и не донес до нас этого ненужного никому знания! Все это оттого, что любим мы во все вкладывать особый смысл, а есть ли он вообще? Да и как верить всем этим историям. Ведь если верить селянам, шапку того несчастного через несколько дней нашли рядом с деревней возле дома в не помятой траве, прямо за домом, что стоит как раз напротив злосчастного утеса. Правда, жена долго не могла узнать в ней шапку мужа, утверждая, что овчина была черная, а эта с проседью, но вышиты были на ней ее рукой инициалы мужа. Ну что возьмешь с несчастной женщины, потерявшей дочь и мужа, и то хорошо, что с ума не сошла. А может быть мне это просто приснилось в одну из теплых ночей, проведенных в горах? Я так много путешествовал, что и не вспомню в каких горах это было и когда, а уж, тем более, кто мне это рассказал, я уже точно никогда не вспомню. Даже не спрашивайте.
      Эпилог
      Ящерица лежа на отполированном временем камне, щурясь от света, с опаской, поглядывала на сидящую невдалеке птичку, чистившую неподалеку перышки, боязливо оглядывающуюся вокруг, не обращая на ящерицу внимания. Сами того не замечая, они радовали и удивляли вечные камни гор своей способностью жить. Как, наверное, нас удивляют и радуют в теплую августовскую ночь мириады недостижимых звезд. И горы давали им приют, защищая их гнезда неприступностью склонов, и скучая тихо вздыхали, когда их недолговечные любимцы вдруг задерживались. И тогда вдруг падал со склона камень, а путник рассеянно озирался, вырванный из своих воспоминаний. Только самый высокий утес был одинок, птицы облетали его, а ящерицы и змеи избегали его. Он не испытывал к жизни интереса, так как, наверное, слишком много знал и помнил о ней каждой своей песчинкой. Он не был злым и ненавидящим жизнь, а лишь старательно оберегал живущих от своей горькой и никому не нужной тайны...
      Утес
      Жизнь притихла, замерла от переизбытка тепла и света, дожидаясь спасительного прохладного вечера. Петляя в берегах куда-то текла задумчивая река. Раскаленные лучи солнца тонули в ее мокрой приятной прохладе, лишь иногда скользнув по ее поверхности ослепляли случайного прохожего.
      Реке было скучно. Она играла острыми листьями камыша, вслушиваясь в их шорох и журча о чем-то говорила с ними, перекладывая с места на место цветные камушки и ракушки. В прозрачной прохладе сновали юркие серебристые рыбки, торопливые и неумолимые как сама жизнь. Суетясь и что-то отнимая другу у друга охотились, ссорились, играли... одним словом делали все то, что называется жизнью. Жизнь не ждала их и они не останавливались, хрупкие и недолговечные. Кто знает, завидовали ли они воде и камням, свободным от скоротечной жизни, а может быть, они гордились тем, что они живые. Реке не было до них дела. Ее беспокоил и волновал прекрасный Утес. Может быть она даже любила его, а потому молча, с робостью огибала его, тихо любуясь его величественным ликом. Он погруженный, в свои мысли, возвышаясь над ней, не замечал ее молчаливых чувств.
      Природа подарила утесу редкой красоты, мужское лицо, вырезанное в плотной и темной глине. Иногда, скучая, он разглядывал свое отражение в зеркале голубых глаз реки, а она любовалась им, покрывалась зеркальной гладью, и ей нравилось делать ему приятно. Она видела правильные черты его благородного лица, увенчанные седой порослью ковыля, снизу утопающее в богатырской бороде с проседью известняка.
      Шло время, а утес все стоял в своей молчаливой задумчивости, радуя реку, и ничего бы не произошло, если бы не одно обстоятельство. Однажды, оторвав взгляд от воды, он увидел селянку, наверное, когда-то так случается с каждым. Конечно, ему нередко приходилось видеть людей, но они его не интересовали, проходившие в отдалении они говорили на непонятном ему языке, иногда молча ловили рыбу, увязая босыми ногами в его бороде. Он не мог их понять и не хотел, жизнь не интересовала его. Но красота девушки заставила забыть его, что она всего лишь одна из них - мимолетный мотылек возле свечи жизни. И он с незнакомым доселе в себе трепетом рассматривал полощущую белье девушку. Что-то огромное внутри него в такт непривычных ему волнений то замирало, то билось в его широкой груди, это было сердце простое сердце из темно красной глины. Так он потерял покой, собственное отражение больше не радовало его, он ждал ее смуглую и хрупкую, чуждую, но совершенно необходимую ему. Казалось, и девушка заметила его, иногда она поднимала свои крупные карие глаза, и пристально смотрела прямо на него, в эти моменты она выпрямлялась во всей своей волнующей грации, а ее вьющиеся волосы ручейками стекали по тонкой шее на грудь. Никто не знает, сколько раз утес испытывал это незнакомое волнение, каждый раз, мучительно ожидая его повторения. В то время как грустная река текла, унося с собой время, и на смену жаркому веселому лету уже шла грустная и прохладная осень.
      Был день, такой же, как и все, проходивший в мучительном ожидании для утеса не видевшего девушки уже целых два дня. Как вдруг он увидел ее прямо перед собой, никогда она не приближалась к нему так близко. Она карабкалась по его склону, своей нежной и теплой рукой касаясь его щек, губ, и носа. Никогда он еще не ощущал столь быстро текущего времени, он который в нем не нуждался, потому что и жил вне времени, теперь мечтал и хотел только одного что бы оно остановилось в этих теплых волнующих прикосновениях раз и навсегда, для него только что познавшего радость жизни и навсегда потерявшего покой.
      На следующий день девушка вернулась к нему с двумя заляпанными глиной ведрами и короткой лопаткой. Ее когда-то теплая и нежная рука теперь вонзала холодное лезвие лопаты в его щеки, рот, нос и глаза! Утес не чувствовал физической боли, так как и не мог чувствовать ее, но у него невыносимо болела душа разрывая его огромное красное глиняное сердце. Горечь, боль и обида пришли к нему в этот день, дополнив собою любовь, открыв ему тайну жизни.
      Между тем дочь гончара, уверенно наполняла ведра его плотью. Ему не было жалко лица, но он плакал, изуродованная глина лица сочилась, как кровью жирной влагой, а ее лопатка утопала в ней срезая все новые куски плоти. От боли Утес закрыл глаза и впал в забытье. Когда оно закончилось, и он пришел в себя, резко подул ветер. Седой ковыль гневными волнами зашевелился на его голове, Река, вырвавшись из оцепенения ужаса, покрылась рябью, а небо заплакало осенним дождем.
      Постепенно утес смирился с судьбой, и смиренно переносил, когда девушка возвращалась отнимать и уродовать, казалось то, единственное что у него было - лицо. Но теперь у него и он это чувствовал, было не только изуродованное лицо, он открыл в себе сердце, сердце которое билось, замирало, радовалось и болело, оно жило и это давало ему силы. Потом она потеряла к нему интерес, забрав него то, что ей было нужно. Тянулись осенние дни, моросил прохладный дождь, но Утес был счастлив, он научился переживать, и мир наполнился для него чем то чего он раньше не замечал.
      Однажды холодным, застывшим в воздухе осенним утром он снова увидел у реки дочь гончара, в ее руках был кувшин. Он ощущал свою плоть в ее теплых и нежных руках, и его сердце снова начинало биться как и прежде от возвращающегося к нему волнения, он был счастлив. Река, смотрела на его изуродованное лицо ничего, и ни чего не могла понять. А скупое осеннее Солнце, выглянув из-за серой пелены забыв про время, неожиданно обожгло своим не осенним теплом дочку гончара. Девушка что судачила на узком мостке с подругой, вздрогнула от неожиданной перемены, и выпустила тяжелый кувшин прямо в руки реки. Так и наступило Бабье лето. Девушка же потеряла интерес к Утесу, ведь она была дочкой гончара и умела ценить только красоту...
      Путник шел, вдоль влюбленной в Утес Реки, и его, словно в последний раз, обжигало уходящее в зиму осеннее Солнце, безответно влюбленное в Реку. Он шел и думал о том, как все-таки замысловато перемешались глина, душа и жизнь, в недавно рассказанной ему селянами сказке. В стороне спокойно и величественно текла Река, огибая Утес, унося в своих водах неумолимое время.
      Баба Зина
      Слушай меня! Громовым раскатом пронеслось над моей головой. И страх приковал мой взгляд к его золотым сандалиям, а душу мою стянуло корочкой страха. Почему? Я же знаю, он не причинит мне зла, все равно я боюсь, и не могу оторвать глаз от его темных, почти черных, волосатых ног.
      - Слушай меня, дух бесплотный, и повинуйся. Я отправляю тебя в мир греха и соблазна, тебя ждет жрица!
      Внезапное падение захватывает дух, в глазах все меркнет, я проделываю сложное сальто-мортале, и осенним листом, легко опускаюсь ногами на канализационную решетку. Все вокруг мне немного знакомо, когда-то кажется, я уже был здесь. Да, конечно же, я в городе Х..е. Подо мной дренажная решетка, а передо мною женщина лет 50-ти, точнее большой плакат, с которого она смотрит на меня из подлобья. Она в колоритном украинском наряде, на голове платок, словно у Гоголевской Солохи, руки приподняты и обращены ко мне ладонями. Да это она и есть, баба Зина, та самая волшебница и кудесница, к которой Он меня направил. Повернувшись, я обнаруживаю самую, что ни на есть обычную гостиницу. Незаметно поднимаюсь около занятых чем-то своим горничных и идущих куда-то по истертому зеленому паласу постояльцев. Где же этот номер? Ах, черт возьми, да вот же он - 69. Как все это знакомо: гостиничная романтика - видавшая виды дверь со следами чьих-то ботинок, стертый пятачок замка и круглая ручка. Но, впрочем, это все сентиментальные отступления, а о главном я так и не сказал: я здесь, в несколько необычном виде, и если в этот момент кто-то окажется у этой чертовой двери, то ровным счетом ничего, кроме того, о чем я рассказал, не обнаружит. Вы с удивлением спросите: а где тогда я ваш покорный слуга? Отвечу терминологией нашей героини бабы Зины, волшебницы и чародейки, я тут же, в виде сгустка лептонных полей, и, прошу Вас не спрашивайте меня, что такое лептонные поля, я не знаю! Я всего лишь скромный слуга! Не для слабых это умов, это знание, но для посвященных жриц и жрецов вроде бабы Зины. Если же вы вздумаете искать ответ на этот запутанный вопрос в физике, отговаривать не буду. Один мой хороший знакомый уже несколько лет ищет, но уже, вместе с психиатрами. И не упрекайте меня в болезненной фантазии, это несовременно, никто до сих пор не знает, где начало у этого мира, а где конец, что первично - курица или яйцо, вы или ваше отражение в луже, фантазия или реальность. Сдается мне, этот мир безнадежно запутан, и ничего определенного о нем сказать нельзя! И вообще говорить и рассуждать о мироустройстве, нам, смертным, все равно, что если бы лист бумаги на моем столе стал рассказывать мне о моей жизни - абсурд, вот именно он и есть. И все таки как сильно хочется спать, а голова хоть и лептонная, но уж очень тяжелая, а все оттого, что лептонный дух вашего покорного слуги вызвала на одном из спиритических сеансов баба Зина. Да, что - то я все о себе и мироздании, совсем забыл про нашу героиню. Трудно сдержать волнение - еще шаг, и я окажусь в настоящей мастерской волшебницы, прикоснусь к миру высокому и недоступному, спрятанному за высоким забором ее гения и таланта. Стучать в дверь нет необходимости - меня она вызвала давно, а потому я просачиваюсь через дверь, пожалуй, это одно из немногих преимуществ, что дает лептонное бытие. Но вот мы и в прихожей. Еще шаг и о, боже мой, какой бар..., извините хаос, в этой мастерской магии и колдовства. Чего только не увидишь у этих гениев, самое главное - ничему не удивляться.
      Вот и стол, за которым еще недавно она контактировала с миром лептонных двойников. Верстак, за которым наша художница ваяет свои чудеса. Как жаль, что я не художник, ах какой ПетровоВодкинский натюрморт, початая бутылка Мельникова среди крошек, яичной скорлупы и колбасного серпантина. И среди этих следов былого пиршества, знаком странствий и лишений лежит старый кожаный тапок. Неужели, нет, непременно - летала, а я этого не видел, - вот так всегда мы проходим мимо или оказываемся вблизи от настоящего чуда, так и не заметив его. И, наконец, изящным живым штрихом, вдохнувшим жизнь в этот затрапезный гостиничный материализм, стал грустный таракан. Он был похож на старого бедуина, вернувшегося из странствий, на пепелище своей родины, навсегда опоздавшего и раздавленного горем.
      Да, собственно говоря, о чем это я.
      Вот и наша баба Зина, лежит ничком на не застеленной постели, в черном бархатном халате с белоснежными отворотами. На свесившейся с постели ноге повис второй тапок. А ведь точно летала, в порыве мистического транса, а тапок слетел и упал на стол. Голова ее повернута набок, видно плотное лицо с крупным ноздреватым носом, украшенное роскошным алкогольным румянцем. Не каким-нибудь розоватым колером, что выдавал бы пристрастие хозяина к ликерам, винам и подобным им сокам для слабонервных и тонких костью, а фиолетовым, как неизгладимая печать неукротимого темперамента, требующего настоящего горючего для метущейся и свободной души романтика. Тут нужен не сок, а квинтэссенция не менее 40 градусов, способная гореть чуть видимым голубоватым пламенем. Не морщитесь, ведь это один из возможных симптомов гениальности. Изпод задранного рукава халата на роскошном белом плече крепкой и здоровой женщины, пригрелась зеленой змейкой уже немолодая, как и ее хозяйка, лаконичная татуировка "ЗИНА", ее расплывчатые буквы были увиты розами с уже затупившимися от времени шипами. Из-под халата выглядывали крепкие без признаков дряхления икры, икры человека, еще не потерявшего ни вкуса к жизни, ни презренья к смерти. Пышные волосы, недавно выбеленные и завитые, у самых своих корней прятали черноту, изрядно перемешанную с сединой. Да, это благородное серебро страданий могло бы украсить голову и более молодой женщины, но не бабу Зину, она и в свои 50 секс-символ, лишенный бренных человеческих страданий. Как преданный служитель своего культа она выходит перед нами на сцену в ослепляющем клубке голубоватого света и разводит свои крепкие и сильные руки, обнимая нас: слабых, больных и страждущих, говорит нам простые ласковые слова, пронизанные сочувствием и любовью, спасая нас от чужих зависти, зла, ненависти. Она наша сверхъестественная крыша, проводник высших сил. Что бы мы делали без нее, в своих страхах и колебаниях, незнающих как поступить, кто как ни она укажет нам истинные корни зла и наших страданий, притаившиеся где-то совсем рядом. Она чудесный фонарик в царстве тьмы чужих зависти и зла, который укажет на них и направит наш гнев, и враг будет раздавлен в своем темном углу, и она наша сильная и могущественная заступница поможет нам -- своими магией и колдовством. Мы видим ее на сцене, и наши изголодавшиеся чувства взрываются нечеловеческим оргазмом, сметая перед собою условности и суетливый разум. К счастью, мы не так сложны, как себе самим кажемся, мы - гордые своей принадлежностью к виду Homo Sapiens, то есть Человеку Разумному, тем не менее, любим, когда чешут спинку нашим инстинктам, ведь только они могут дать настоящее забвение и блаженство, только они могут свергнуть надоевшее своей демагогией и обещаниями вечно наивное - сознание. Дать, пусть совсем маленький, пусть совсем короткий рай, но на земле. И, о добрая, мудрая, великодушная баба Зина, она знает эту правду, она посвящена в нее, сверху или снизу (я, честно говоря, не помню. Откуда я падал?), а потому не обманывает нас, разуверившихся и скорчившихся от страха, а, разведя свои сильные материнские руки, поглощает нас в лоно своей необъятной души, щедро даря нам давно забытое оргиастическое удовольствие, уводя нас в мир радости и облегчения.
      Она спит спокойно, без храпа и посвистываний, как, наверное, спят только бесплотные ангелы и дети. Но если ангелы невесомы, то баба Зина имеет плотную и солидную плоть крепкой украинской крестьянки. А потому тело ее не безвольно распластывается на упругой поверхности тахты, а властно продавливает ее. Кроме хозяйки, в номере, много разных мелких предметов. Они лежат тут и там, это и какие-то непонятные талисманы из кожи камня, металла и костей, источающих из себя запах сапожной мастерской. На полу, под столом справа от него, стоят бутыли разного размера, формы и цвета, закрытые пробками от болгарских и итальянских вин. В них покоится слегка опалесцирующая жидкость, но называется она каждый раз почему-то по-разному. Например, большая - пузатая бутыль с тонким горлышком, такие в старых фильмах, любили наполнять мутными самогоном и кислушкой. На ее этикетке из куска школьной тетради было написано крупным, уверенным почерком "ОТ ПОРЧИ". Рядом на маленькой трехгранной бутылочке из-под уксуса, я с трудом разобрал незнакомое мне слово - "ОТБЛЯТЬСТВА", тут же в длинной и изящной бутылке от породистого вина, с солнечных гор Италии, и с тем же невзрачного вида нектаром, но спасающего уже "ОТ ПОЛОВОЙ НЕМОЧИ", и это далеко не весь арсенал! Глядя на этот музей, обвинения человеческому несовершенству, невольно начинаешь понимать, что человек - это несчастное существо рождающееся только для того, чтобы преодолеть свою долю препятствий на ипподроме жизни, испить чашу горьких страданий, вдохнуть дух эфемерных удовольствий, так ничего не поняв, обретающий настоящий покой лишь на кладбище.
      На столе, заботливо завернутая в хрустящий целлофан и перевязанная розовой лентой, лежит неизвестно как давно написанная Гомером Илиада. Рядом с так и не поставленными в вазу розами. И тут же, под столом, в пузырьке из-под детского питания жидкость, спасающая от лобковых вшей. Что тогда после этого полеты в космос, и конкурс имени П.И.Чайковского? Как тут не поверить бабе Зине, когда она толкует о существовании параллельных миров, которые якобы иногда хитрым образом пересекаются, и тогда мы видим, Ги Де Мопассана, страдающего сифилисом, или сумасошедший гения Ницше. Но как бы это ни шокировало нас, в этом есть некое единство и гармония, где болезнь порождает нечеловеческую чувствительность. Но, странное дело, в номере 69 меня ничто не шокирует ни амулеты с бутылками и пакетами конского волоса и травы. И, наконец, сама баба Зина и вдруг Гомер, разве это не пересечение двух чуждых друг другу миров, плутавших и случайно столкнувшихся в непроглядной ночи вечности, зовущейся бытием, в этом странном номере, где играют с лептонными полями и колдовством. Ну вот, сколько раз я сам себе говорил, что нужно жить проще, не усложняя ее подобными ассоциациями и умствованиями, а то чем черт не шутит и до гордыни шаг подать. Да конечно нужно жить проще!
      Между тем Баба Зина, внимая тайному языку своих пророческих снов, и не думает пробуждаться, а раз так, то я, пожалуй, присяду в мягкое сиреневое кресло с прожженной сигаретой обивкой и расслаблюсь...
      Ох, резкая боль возвращает меня в мир реальность, тошнотворная боль пронизывает меня, словно бы меня ударили в живот. И, действительно, там, где располагается мой лептонный живот, лежит тот самый завернутый в целлофан Гомер, а передо мною, не видя мою лептонную суть, сидит слегка ссутулясь, Баба Зина. Ее лицо, искаженное муками похмелья, не излучает ничего хорошего. Напротив - все десятки мегатонн ее, неиспорченного культурой, природного темперамента, готовы были разнести в любой момент в пух и прах этот не радующий ее мир, вместе с назойливой мухой, что только что вырвала ее из спасительного забытья грез.
      Пока я дремал, Баба Зина пыталась покончить с мухой, метнув в нее, несчастного как, впрочем, все поэты Гомера, но промахнулась, попав мне прямо в живот. Еще несколько минут она выискивала своими до бледности жестокими глазами и лицом, выражающим только с трудом сдерживаемую нечеловеческую ненависть и злость, неосторожное насекомое. Потом, тяжело поднявшись, шаркая одним тапком, она направилась в коридор. По дороге, прихватив со стола другой, пошлепала в ванную комнату. На том же месте, где до этого лежал тапок, поблескивало мокрое пятно с остатками от другого "Бедуина" среди так им и не скошенной жатвы хлебных крошек.
      Утро оказалось не самым лучшим в жизни волшебницы. Вдобавок ко всему в кране не оказалось горячей воды, о чем я тут же узнал по гневу бабы Зины, взорвавшимся отборным матом. Тут я, но в уже холодном поту вскочил и оказался в своей квартире и в своем любимом сером кресле с газетой на лице. С газетной бумаги на меня смотрела баба Зина, как с того самого плаката, что только что я увидел, возле гостиницы в городе Х..е., Внизу красовалось ее лаконичное послание такого содержания: "Дорогие мои, бедолажные, как вы там без меня - замоталась я и не могу пока к вам приехать, в то время как злые люди сыпют в ваши постели землю могильную и толкают в подушки путы мертвецкие, оговаривают и портят вас, не давая житья. Я помню о вас и мысленно с вами, скоро приеду, ждите!". Тут я не выдержал и со лба моего холодными ручьями покатился пот. Я сидел в своем кресле, глядя перед собою, и не знал, радоваться мне всему этому или печалиться.
      Ольга Казанцева
      Про Лариску
      Вы думаете, легко быть независимой, когда росту в тебе метр пятьдесят и сколько не задирай нос, все одно -- выше большинства современных дамских подмышек он не окажется? Что делать, если у тебя из под мини-юбки вместо длиннющих худющих конечностей выглядывают довольно рельефные мягкие ножки? Что, если взгляды мужчин, безразлично скользят по твоей макушке, заинтересованно останавливаясь на лицах этих, двухметровых? Что в таких случаях нам горе-маломерочкам делать?
      Лариска знает, - что. Во-первых, ровное дыхание, чуть прищуренные глаза, плавные движения изящных пальчиков: раа-аз, два-а-а, ра-а-аз, два-а-а...Ярко-красная помада мягкими мазками покрывает губы. Меж губ просовывается остренький язычок, круговыми движениями инспектирует макияж. Все хорошо. Лариска встает с низенькой табуретки, смотрится в зеркало: ладони оглаживают бедра, попочка чуть виляет (как жаль, что люди не носят хвостов!), трусики чуть шуршат. Черное белье и красная помада - с сегодняшнего дня только так!
      Раздавшийся всхрап заставляет Лариску вздрогнуть и перевести взгляд с собственного отражения на нечто менее привлекательное - спящего мужчину, по-хозяйски раскинувшегося в кровати. Недовольная гримаса кривит ее мордашку: "Постоянно засыпает. Постоянно!.. И храпит... Как жена его только терпит? Или храп ей нравится?..." -- Лариска садится на кровать, внимательно рассматривая мужчину, при этом уголки ее губ печально опускаются. Она судорожно и глубоко вздыхает. Собираясь с силами, проливает тоненькое и нежное: "Любимый, пора просыпаться..."
      "Любимый" едва слышно бормочет, недовольно ворочается.
      Прощаются они делово и скоро. В лифте. Мужчина по пингвиньи перетаптывается, по щенячьи смотрит в пол. Треплет Лариску за локоть: "Ну, это... Пока, что ли?.."
      Из подъезда выходят порознь. Как шпионы.
      Мужчина удаляется. Независимый, энергичный, облегченный. Отчего-то чуть-чуть вороватый. Лариска смотрит ему вслед, и фривольный ее язычок, по обыкновению протолкнувшись сквозь утратившие бдительность губы, исполняет замысловатые пируэты. Пора двигаться и ей.
      ..Рабочий день начинается неудачно. Одна из подруг не вышла на работу, Лариску переводят этажом ниже, а скучнее отдела мужских брюк вряд ли что можно придумать. "Угораздило же Катьку заболеть!" - горюет про себя Лариска. Изящный каблучок нервно постукивает о цементную серость магазинного пола, однако нос по-прежнему смотрит вверх, настроение у нее боевое. Свет электрических ламп усиливает сияние Ларискиных глаз, форменный халатик сидит на ней более чем загадочно -- еще бы, ведь он скрывает... Впрочем, об этом не вслух. Во всяком случае Ларискины глаза похожи на транспаранты с надписями: "Не вашего ума дело!...". Время раздвигается бесконечной лесенкой. Вереница товаров в обмен на квадратики чеков.
      Он, (а Он -- Военный в отставке), входит в магазин. Он желает выбрать себе штатские брюки. Крейсерской башней голова его совершает полуоборот. Он видит серые прилавки , болотного цвета продукцию, но - стоп... Что это?.. Красная помада, хулиган-язычок, глазки к потолку, хлопанье длиннющих ресниц, электрические разряды. Улыбка раздвигает его глиняные неподатливые губы: отчего хочется выкрикнуть: "Спасибо нашей любимой, за наше счастливое...!"
      Печатный шаг сродни печатному прянику, - по крайней мере, для Лариски. "Мамзель! То есть, прошу прощения, леди... Мне бы штаники. Так сказать, подобрать..." -- смущенный кашель в кулак.
      Лариска перестает хлопать ресницы: мило улыбается в ответ. Штаники-штанишки, мальчишки-шалунишки. И возраст здесь ни при чем...
      "Позвольте предложить это... А может вот это... С Вашей фигурой... С Вашим ростом... Вам все пойдет..." -- главное для Лариски не забыть о своих искусно напомаженных губах и язычке.
      "Может быть, я одену, а Вы посмотрите?... Так сказать, оцените взглядом профессионала!" -- Военный шагает в примерочную. В кабинку - нырк, занавесочку -- дерг. Шуршит одежда, свиристят легкие. Судя по всему военный старается. Во всяком случае укладывается в положенные сорок пять секунд. Знай нашу старую гвардию!.. Снова занавесочку -- дерг, и Лариске: "Пожалуйста! Вот он я..."
      Лариска умело поправляет на нем изделие, одергивает, поглаживает. Ее глазки светятся: " Ах, замечательно! Я вам сразу об этом говорила, а вы сомневались... Что вы, что вы!... Женскому мнению мужчина должен и обязан доверять!" -- под эти слова Ларискин наманикюренный пальчик покачивается из стороны в сторону. Лак на ее ноготках, само собой, ярко-красный, и оттого торжественность момента проступает все более явственно. Неутомимый язычок придает картине лукавую пикантность.
      "Понимаете, здесь такое все не располагающее, и вдруг Вы... Однако, разрешите предложить... Так сказать, не променаднуться ли нам ближайшим вечером?... То есть, например, завтра, например, в театр?.."
      От куртуазности собственных слов Военный потеет. Нервически-настороженный козырек форменной фуражки разделяет волнение хозяина настолько, что в знак солидарности и сам покрывается испариной.
      Конечно, да! Или нет?.. Как же нет, если да! Иной ответ попросту немыслим. Но надо выждать. Хотя бы секундочек пять... Раз, два... Да нет, слишком долго! Ларискина головка манерно склоняется.
      Обеденное время застает ее сидящей на стуле: ноги - в примерочной, тело - в отделе. В глазах ни следа от недавнего строгого транспаранта - он погиб, задохнулся в сладостном театральном дыму . Завтра! Все будет завтра!
      ***
      Военный ждет около театра с синеньким робким букетиком, завернутым в нагловато-шуршашую, расписанную серебристыми звездами бумагу. Лариска воробышком подлетает к нему. Впрочем, не воробышком, - ласточкой.
      "Ах, спасибо! Это так мило с Вашей стороны! Я тронута... - Она жеманно приседает. Приседания кажутся ей пиком великосветского этикета. -- А я тоже с цветами... Да нет, это не Вам! Это актеру. Любому, кто понравится."
      "А-а... Я как-то не догадался..."
      Для актера Лариска выбрала желтые цветы. Желтые цветы это, знаете ли, не столь банально, сколь красные. И еще, - в желтом есть некая внутренняя сдержанность. Не суровость, не холодность, как в белых, а именно сдержанность. Ну, и женская неопределенность в них тоже имеется. Этакое ни "да", ни "нет". Все вместе и ничего конкретного.
      В фойе театра они покупают программку. Без программки нельзя. Дело не в традициях, дело в возможности покровительственного жеста, в едва уловимом шике. Шике копейкотрясения, дескать, "и для нас все доступно!".
      "Места сбоку, - объясняет военный, - но это не страшно. Мы на первом ряду, и все будет видно замечательно." -- он хлопочет вокруг усаживающейся на место Лариски. Его военная форма рядом с Ларискиным рюшечным кружевным платьишком выглядит покровительственно. Лицо военного выдает между тем некоторую неуверенность. Да и какая уверенность, когда рядом такое кисейное создание; кашлянешь неловко - и улетит.
      Свет под потолком медленно умирает, начинается лицедейство.
      Спектакль глубок. На сцене пятнадцать человек - все в черном с поднятыми вверх руками - раскачиваются в такт собственным утробным чувственным завываниям "М-м-м... М-мм..." Звук нарастает и убывает, артисты поочередно набирают в грудь воздуха. Лица у них багровы, как у трубачей. Вперед балетным шагом выдвигается щуплая дама с вдохновенным лицом и крашенными черной помадой губами. Даме лет сорок. Помахивая хвостиками светлых косиц, она зычно, но вместе с тем задумчиво, начинает вещать: "Подставьте лицо полной загадочности! Затолкайте себя в себя и обнаружьте там пространство! И поймите, что человек удивительно постоянен в стремлении достичь чего-то противоположного реально имеемому в данную секунду!..."
      Трубное "м-м-м" достигает апогея. Все, кто сидят в первых рядах, буквально глохнут. Дама права. В данную секунду им хочется иметь что-то противоположное шумному "м-м-м".
      Конец первого действия.
      Антракт.
      Военный стоит в театральном буфете. В очереди. Лариска терпеливо ждет за столиком, время от времени бросает в сторону кавалера изучающий взор: "А в общем он ничего. Галантный... Разве что потеет сильно..." А Военный и впрямь потеет. Виноваты волнение и непривычная обстановка. Вот если бы на плацу или в спортивном городке!.. Уж там бы - да! Там бы он ей показал. Мог бы даже на турнике подтянуться. Разика три или четыре. А здесь все иначе. Руки у него влажные, и оттого стаканы апельсинового сока приходится нести с особой осторожностью: тем более, что это первый рейс от буфетной стойки. Осрамиться никак нельзя! Ну просто никак!.. И он старается, как может. Бисеринки влаги покрывают лицо. После второго рейса на столе перед Лариской появляется картонное блюдечко с кокосовыми пирожными.
      "Если, конечно, не возражаете..."
      "Женщины боятся за лишние граммы?... Это не про меня!" -- Лариска смеется. Ярко-красный ее ротик хищно растворяет створки, пирожные обречены. Он благоговейно смотрит на Лариску: "Какая замечательная девушка! Как она их! Одно за другим. И зубки у нее какие!.."
      Звонок. Еще звонок. Звонок - уже последний, пробуждающий. И следом за ним Ларискин голос : "Вы ничего так и не съели. И сок не пили..."
      Он мужественно встряхивается. Ничего!.. И ели когдато, и пили...
      Второе действие. Массовка -- мужчины и женщины в русских народных костюмах праздно разгуливают по сцене на фоне надписи: "Самодостаточность -- она везде одинакова!" . Вперед выступает Некто с лопатой наперевес. Одна из актрис бросает ему под ноги пластмассовую змеиную голову, цвета хорошо вылежавшихся костей. Некто остервенело стучит лопатой по муляжу, а массовка в это время скандирует: "Человек сам хозяин своей судьбы! Так что -- хозяйствуйте! Хозяйствуйте! Хозяйствуйте! Мешать не будем!" За кулисами временами утробное "м-м-м", как бы подчеркивающее конфликтную сторону момента. Зрители сосредоточенно глядят на сцену. Многие восхищены и растроганы. Стекают по вискам капли пота, по щекам - умиленные слезы. Великая сила - искусство! Равнодушных нет!
      Занавес. Спектакль окончен.
      ***
      ..Он провожает ее домой, ощущая каждой клеточкой своего упакованного в форму тела Ларискину легкость и молодость. Усталый тротуар терпеливо отвечает их шагам приглушенным отзвуком. Угадывает точно и в такт каждому: ей звонким цоканьем, ему - мягким шорохом.
      "Что это?" - Лариска останавливается перед лежащим у газона мешком. Осторожно заглядывают внутрь, в мешке -картошка. "Потерял кто то... -- ворчит Военный и, хозяйственно вскинув мешок на плечо, продолжает: - Вам отнесем. Есть будете, варить, жарить." Лариска немного смущена -- на театральном лаковом флере первая царапинка. Военная форма, пыльный мешок и вечернее платье явно не сочетаются... Но перечить она не решается. Он - Военный, ему виднее.
      Они добредают до дома, мешок заносится в кухню. "Вы только ее переберите ." -- советует Военный Лариске. Приподымая фуражку, стирает со лба, щек и затылка традиционный пот. "Хорошо" -- Лариска послушно кивает головой. Он желает кавалеру спокойной ночи и степенно выпроваживает. Он и тут на высоте - ни чаю, ни сушек на посошок не просит. Уходит гордо и достойно. От мешка спину у него чуть ломит, но он и об этом молчит.
      ..Всю следующую неделю Военный регулярно наведывается к ней в магазин. Цветочки, шоколадки, кашель в кулак, потение -- привычный джентльменский набор. Лариска смотрит-смотрит и наконец решается... Приглашает Военного в гости. В субботу. На ужин.
      ***
      Они сидят друг против друга за накрытым столом. Неспешно поедается холодное -- салаты, сыры, колбаса. Лариска кокетливо любезна: "Может быть, морковки с чесночком? Или селедочки под шубой?"
      "Лучше под пальто," - по-армейски шутит он. Лариска вежливо смеется. "Хорошо, я положу вам и того, и другого."
      Он удовлетворенно отпыхивается, улыбаясь, мечтает о том, как бы на пару дырочек ослабить ремень, впивающийся в раздувшийся живот.
      Перемена блюд. Теперь господствует горячее -- куриные окорочка с картофелем. Зубы дробят беззащитные птичьи конечности. Хрустит румяная корочка, стекает янтарный сок.
      "Как там наша картошка?" - интересуется Военный.
      "Картошка... Ой! Она там прорастать уже начала... Такие длинные белые веточки. А перебрать руки никак не доходят..." -- Ларискины слова трансформируются в виноватую улыбку, ищущую понимания. И понимание находится. Военный тотчас предлагает свою помощь. "Что, прямо сейчас?" -спрашивает Лариска с деланным смущением, - его простоватость кажется ей трогательной, кроме того, льстит, что этот большой дяденька так суетится . "А чего там откладывать..." -- он решительно поднимается из-за стола.
      Мешок стоит в углу, все там же, где Военный его оставил. Лариска приносит старые газеты и застилает ими центр кухни. Начинается переборочный труд, во время которого, он скупо повествует о собственной военно-отставной жизни. Лариска помогает ему с картошкой, слушает вполуха. Голову ее, впрочем, занимает иной вопрос. Более животрепещущий. Вопрос о том, останется ли Военный на ночь, а также о том, какое впечатление на него произведет ее черное кружевное белье. Оттого, что ответа пока не находится, Лариска беспрестанно облизывается.
      А он все говорит и говорит.
      Неожиданно Ларискина рука вытаскивает из мешка нечто странное, не совсем похожее на картошку. Вытащенный предмет черного цвета, металлический. Похож на габаритный "Чупа-Чупс" с приделанным к ножке колечком. Лариска в искреннем восторге: "Смотрите, какая картошка! Гладкая, красивая..." Военный напряженно молчит. Потом подобравшись, словно перед прыжком, отрывисто произносит: "Это не картошка, это граната".
      Каждый человек может представить себе самые разнообразные ситуации, подбрасываемые ехидной старушкойжизнью, но подарок в виде гранаты, упрятанной в мешке с картошкой, все же явление достаточно редкое - не каждому так везет! Именно поэтому Лариска теряется и ничего, кроме "Откуда она здесь?..." -- вымолвить не может.
      А Военный преображается -- теперь можно показать себя в полной красе. Он собран и решителен, хотя и не забывает, что бдительность прежде всего. Следует строгий вопрос: "У Вас в доме не было посторонних?..." Глаза его превращаются в маленькие буравчики. "Да какие же посторонние?..." -- едва шепчет Лариска. Он успокаивающе кладет руку на хрупкое девичье плечико: "Не волнуйтесь. Все под контролем".
      Она чуточку успокаивается, а он расхаживает по кухне взад-вперед, заложив руки за спину, пытаясь размышлять вслух: "Мда.. Если чужих не было, значит граната находилась в мешке с самого начала. То есть, мы ее занесли в дом вместе с картошкой. Так сказать, пригрели на груди змейку." -- Военный смеется, шутка про змейку кажется ему удачной. Лариска вымученно улыбается. Ее рука, держащая гранату, начинает потихоньку дрожать, но он этого не замечает. Он рассуждает дальше: "В мешке она лежала либо потому, что кто-то перевозит таким образом оружие, либо... Либо это была провокация. В отношении меня... Увидели, что иду, и подбросили! Думали -- растеряюсь, убегу, а они бы и сфотографировали..."
      "Зачем?" - лепечет Лариска.
      "Ну, мало ли... Потом в западные газеты или еще куда... Но, нет! Ничего подобного! Не вышло-с, господа! Не вышло-с!.." -он грозит кулаком неведомым врагам, хмурится и воинственно шевелит бровями.
      Лариска ловит себя на мысли, что окончательно запуталась в происходящем. Она не понимает , кто такие эти "господа" и зачем им подбрасывать в картошку гранату. Но вслух сомневаться боязно и потому Лариска только робко вздыхает. Вот вам и романтический вечер с красной помадой , черным бельем и при свечах!
      ..Четыре часа утра. Лариска с гранатой в руке дремлет, сидя на полу, посередине кухни. Военный по-прежнему бодр, со стороны напоминая собаку ищейку, нюхнувшую тапок разыскиваемого преступника. Рот чуть приоткрыт, зубы заострились, нос похолодел и увлажнился. У него уже созрела весомая мысль. Он останавливается перед Лариской, тормошит ее за плечо: "Нужно все проверить. Внимательно!" Лариска распахивает глаза, пугливо ежится. Он совсем рядом. Лариска чувствует запах его одеколона, видит изъяны его стрижки. Она даже замечает пробившуюся на его щеках щетину. А ведь еще вечером он был гладко выбрит!
      Лариску слегка подташнивает, к тому же у нее затекла рука, держащая гранату. Лариска просит: "Освободите меня от нее", подбородком указывает на гранату. "Нельзя! Может иметь место подрыв." Военный по-отечески строг. Лариска бледнеет : "А я?... Что будет со мной?..." "Не надо об этом думать. Не время!" - брови его с щелчком сходятся на переносице, военный поднимается с корточек и, обойдя Лариску, осторожно ставит ее на ноги. Приговаривая "Пойдемте, пойдемте!" -- Военный подталкивает ее к дверям, выводит на лестничную клетку.
      ***
      ..Звезды играют в пятнашки. Прикрываясь редкими тучками, украдкой зевает луна. Но Лариске и ее кавалеру не до этого. Они в том самом дворе, где нашли мешок с картошкой. Лариска стоит посреди тротуара, а он, освещая землю ручным фонарем, ползает на четвереньках по кустам, бормоча: "Что бы это значило?... В принципе - что?..." Лариска, стараясь хоть както отвлечься от пронизивающей прохлады, постукивает ногой об ногу и пытается вспомнить школьные уроки по Начальной Военной Подготовке. Точнее, те занятия, на которых проходили тактико-технические данные мин и прочих боеприпасов.
      От неласковых тем Лариску отвлекает внезапный вопль и грязная пятерня, тычущая ей в нос кусок земли. Это, разумеется, Военный. Тоном телевизионного диктора он предлагает: "Понюхайте, чем пахнет! Только понюхайте!" Лариска нюхает: "Я ничего не чувствую". Он укоризненно качает головой: "А ведь это несомненный тротил!" Лариска пожимает плечами. "Теперь понюхайте гранату! Там тоже тротил. Понимаете?... Мы по запаху можем отследить путь гранаты!" -его глаза сияют детской радостью.
      Отслеживать путь гранаты Лариске не хочется. Хочется спать и тереть глаза, хочется домой в теплую ванну. Само собой у нее жалобно вырывается: "У меня рука устала. Можно я ее брошу?". Военный испуганно подпрыгивает. "Ни в коем случае! А если подрыв? А если чека проржавела?" У Лариски кривятся грубы. "Значит, так и держать ее?" Военный покровительственно обнимает девушку : "Пока -- да. Ты сама ведь все понимаешь прекрасно. Есть такое слово - "надо". Простое солдатское слово..."
      Они возвращаются домой.
      ..В гостиной Лариска обессилено падает в кресло: с наслаждением вытягивает ноги. Военный же, разложив на столе листы бумаги, терпеливо нумерует их, начинает сочинять донесение. На первом титульном листе аршинными буквами выводит: "Путь нелегальных боеприпасов. Строго секретно.". Затем, вооружившись простым карандашом и расческой (расческой - за неимением линейки), он начинает сосредоточенно вычерчивать загадочные схемы. На его носу мгновенно выступает пот. Капельки растут. Плоть Военного, озабоченная сверхзадачей, питает их живительной влагой. Очень быстро капельки достигают критических размеров, скатываясь, падают на кончик высунутого языка. Военный невольно проглатывает их, глухо прикашливает.
      Лариска молча наблюдает за ним. Она находит этот капельный круговорот очень сексуальным. Ей хочется тепла и ласки. Чуть покачивая ногой, она роняет туфельку. Кавалер не реагирует. Что ж ... Лариска шевелит бровками и громко заявляет: "Я хочу в душ!"
      Военный отрывается от чертежей : "О чем вы?..."
      "О ванне! О том, что мечтаю помыться! А вы разве нет?..." -- Лариска кокетливо сбрасывает вторую туфельку и потирает ноги друг о дружку.
      Его лицо непроницаемо : "В душ?... Я -- нет. А вам... Как бы это сказать... Одна рука у вас занята, мыться будет неудобно. Так что подумайте. По-моему, волосы у вас выглядят вполне чистыми."
      Лариска страдальчески закатывает глаза, и он испуганно спохватывается: "Нет, если вы настаиваете, я, конечно, что-нибудь придумаю. То есть я уже почти придумал! Ну да! Мы примотаем гранату к вашей руке. Изолентой или скотчем? А то вдруг вы случайно разожмете пальцы..." Лариска обречено склоняет голову: "Хорошо. Приматывайте." Шуршит скотч, клацают ножницы.
      Лариска лежит в ванне. Горячая вода, изобилие пены, множество флакончиков. Лариска хитро щурится, шлепает свободной от гранаты ладонью по колену, дует на мыльные пузыри. Лирики уже не хочется. Хочется чего-то, физически ощутимого. Но сегодня этого, по всей видимости, не достичь. "Ну тогда хоть высплюсь!" -- утешает она себя. Лариска поднимается и встает под душ. Жесткие струи сотнями щенячьих носов тычутся в тело. Пора вылезать. Одной рукой вытираться не удобно и потому Лариска набрасывает халатик прямо на мокрое тело. Из кармана вынимает помаду и тщательно подкрашивает губы. Улыбается себе в зеркало. Красота!
      В комнате все без изменений. Военный сосредоточенно чертит. "Ну и флаг ему в руки" -- обижается Лариска и расправляет кровать. "С Вашего позволения я прилягу" -- говорит она. Военный вскакивает из-за стола: "Конечно, конечно. Только давайте все переклеим. Сами понимаете, в ванной скотч отсырел, а во сне мало ли что..." -- С ножницами и скотчем он направляется к Лариске.
      Спустя короткое время она засыпает, и ей снится, что она крепенький, поджаристый кекс, соседствующий с парочкой таких же кондитерских изделий. Их маленькое братство покрывает толстый слой глазури - желтой, хрусткой, напоминающей панцирь. Глазурь мешает двигаться и сколько Лариска не возится -- все безрезультатно. Она шипит, как блин на сковороде, хотя она вовсе не блин, а кекс, совершая отчаянный рывок, просыпается.
      Сев на кровати, Лариска кричит: "Я опоздала на работу!!! Опоздала!" Взор ее падает на примотанную к руке гранату. Ей становится плохо. "Как же я пойду с этим в магазин?! Мне покупателей обслуживать будет невозможно!" Военный подходит к девушке и кладет ей на лоб большую тяжелую руку: "Сегодня воскресенье. Выходной. Вам не нужно никуда идти."
      "Воскресенье..." -- Лариска медленно приходит в себя. Смотрит на пасмурное серое утро в окне, облегченно улыбается. Не на работу. Как это бывает прекрасно, когда не на работу!..
      "Тогда давайте пить кофе, -- предлагает она. - Правда готовить одной рукой не самое приятное занятие, но вы ведь мне поможете?"
      "Конечно-обязательно!" Он с радостью бросает свои чертежи и отправляется вслед за Лариской на кухню.
      А посреди кухни все также расстелены газеты, все также валяется серая картошка. "Мы не будем к ней прикасаться. Отодвинем в сторону - и ладно!" -- решает Лариска. "Хорошо" Военный яростно растирает уставшие от бессонной ночи глаза. "Пойдите, умойтесь," -- Лариска смотрит на него с сожалением, да и как смотреть иначе на нелепые скатавшиеся волосы, на влажно поблескивающий лоб, несущий следы усердных потовых струй.
      "Пожалуй, Вы правы. Я так и сделаю..." -- Военный направляется в ванну и сует голову под холодную воду. Голова леденеет настольно молниеносно, что на некоторое время он теряет способность дышать. Но профессионализм и усилие воли делают свое дело, и вскоре все жизнетворные процессы восстанавливаются . Становится настолько хорошо, что он позволяет себе расслабиться и на время выпустить нить размышлений, касающихся гранаты. Но это только миг. Одинединственный. А в следующую секунду Военный уже вновь собран и сосредоточен. Умытый и насухо протертый махровыми ладонями полотенца, он возвращается на кухню.
      Здесь Лариска активно гремит чашками. Военный останавливается и смотрит на нее. Ему хочется сделать комплимент и он говорит: "Однако вы ловко управляетесь. Другие и с двумя руками так не могут!" Лариска чуть усмехается -- на фоне макияжа, старательно наведенного во время его пребывания в ванне, усмешка играет особенно ярко. "Садитесь, пожалуйста" - воркует Лариска. Он приседает на маленький табурет, не сводя с девушки восторженных глаз. Лариска чувствует его состояние, расхаживает по кухне, стараясь не садиться как можно дольше, -- пускай полюбуется.
      "Вы, наверное, совсем устали. За ночь от стола ни на минутку не оторвались" -- Лариска подносит к губам маленькую чашечку. "Ну... Как бы, да... Но это все чушь, не беспокойтесь." -ее забота явно смущает Военного. "Нет, нет! Вам необходим перерыв! Я заявляю это самым решительным образом. А потому после завтрака мы немного прогуляемся." -- излом Ларискиных бровей столь суров, а глаза столь ласковы, что отказать нет возможности.
      А Военный и не собирается отказывать. Только с удивлением отмечает про себя, что роли у них поменялись -командует теперь Лариска. Она тоже отслеживает эту перемену. Протеста в душе не рождается. От ее ночной нервозности не осталось и следа. Лариска неожиданно понимает, что и с гранатой в руке жить можно достаточно долго. Может быть, даже всю жизнь.
      Она поднимается, ставит свою чашку в раковину, а Военный, неуклюже вскочив, уже тянет свою руку, отстраняя Лариску от мойки: "Не беспокойтесь. Я сам. Вымою посуду сам!". Лариска не возражает. Чуть присев в шутливом реверансе, она отправляется сооружать прическу. Военный плещет водой на пол, на собственные брюки, мыть посуду - непростое дело.
      "Вот я и готова!" -- Лариска заглядывает на кухню в тот самый момент, когда он вытирает свои огромные красные руки маленьким вафельным полотенчиком. "Что ж... Я, кажется, тоже готов." -- Военный оправляет рукава рубашки - становится по стойке "смирно", пятки вместе, носки врозь.
      "А китель? Ваш форменный разве вам не нужен?" -Лариске вовсе не хочется, чтобы Военный оставался в неукомплектованном виде. "Да, да! Конечно, китель... Я и забыл..." - он виновато трясет головой, рассыпая частые капли.
      ***
      Они гуляют по парку, где в изобилии посажены редкие растения, но два пруда парка напрочь заросли тиной и общий вид это, без сомнения, портит.
      "Как хорошо бы сейчас посидеть на скамейке в тени, с мороженым!..." -- Лариска мечтательно закидывает назад голову. Ее яркие губы улыбаются небу. "Виноват! Я как то не подумал... А ведь у входа действительно, кажется, продавали. Знаете что, вы пока посидите на лавочке, а я быстро сбегаю..." -- и Военный мчится за мороженым. Движения его угловаты и стремительны. Лариске они почему то напоминают бег молодого сайгака, хотя сайгаков Лариска видела только по телевизору.
      Лариска мостится на самый краешек скамейки, распрямляет плечики и чуть щурит от солнца глаза. Ноги у нее закинуты одна на другую, свободная рука покоится на спинке скамейки, рука с гранатой -- на коленях. В миниатюрной Ларискиной головке начинает вызревать миллион аппетитных мыслей. Но до полной съедобности ни одна из них не доходит, поскольку возвращается Военный. Он держит в руках десять сверкающих разноцветных пакетиков: "Я разные взял. Вам сейчас нужно побольше сладкого кушать, ведь на вас ответственность. Не ровен час, эта штука рванет! Так что кушайте."
      Кучка мороженого просыпается на скамейку. Лариска выглядит слегка обалдевшей. "Мы это все съедим?..." -- ее глаза округляются до состояния рыбьих. "Конечно! Но большую часть, повторяю, должны съесть вы!" -- Военный счастливо смеется. Определенно -- эта девушка ему нравится, а главное - он сумел ее ошарашить. Пожалуй, в отношении такой как она, можно подумать и о чем-нибудь серьезном. То есть потом, когда минет угроза.
      Лариска наконец выходит из "рыбьего" состояния, осторожно берет один из шуршащих пакетов. Разворачивает мороженое из категории клубничных и начинает есть. По мере откусывания ей становится все веселее и веселее. Оттого вторая и третья мороженки съедаются еще быстрее. На четвертой Лариска решает, что скорость можно сбавить. Теперь она не спешит, с чувством полизывает мороженку, поигрывает ресницами. После одного из долгих взглядов вдруг интересуется: "А шарики? Шарики воздушные там не продавали?..." "Кажется были... Вам купить? -- в готовности Военный чуть приподнялся. Я мигом слетаю!" "Если можно... Только , пожалуйста, в форме сердечка и чтобы написано было "I love you!".
      "Ай лав ю..." - запоминая, повторяет Военный и бежит за шариком.
      Лариска впадает в задумчивость. Как все-таки быть с рукой и с гранатой? Ведь на работу в таком виде действительно не пойдешь. А кавалер - то чертежи рисует, то бегает по парку. И вроде хороший, и вроде глупый. А ругаться с ним нельзя, - кто же тогда от гранаты избавит?...
      "Не, ты посмори, а!..." -- внезапный возглас заставляет ее встрепенуться. На скамейку усаживается Молодой Человек. В джинсах-клеш, в кожаной куртке с закатаными по локоть рукавами. Протянув волосатую лапу, он, не спрашивая, цапает пакетик с мороженым, одним движением срывает золотистую оболочку и, откусив половину, возмущенно продолжает: "А я смарел-смарел, думаю: не-е -- точно глюк какой-нибудь. Типа, значит, галлюцинация... Решил ближе подойти."
      "Вы о чем?"
      "Как о чем? О тебе! Сидит, понимаешь, вся такая при делах, в одной руке мороженое, а вторая, блин, ваще как шар. Это у тебя что - от рождения?"
      "Не от рождения, а от вчерашнего дня. Это скотч, а под ним граната!" -- Лариска старается говорить мелодично и с трагической ноткой. Пусть знает, чем она рискует. Самое странное, что молодой человек своей непосредственностью очень ей приглянулся.
      "Во, даешь! Без дураков, да?! Ты, значит, это... Типа секретный агент?" -- молодой человек со смехом взялся за второй пакетик. "А если и агент?" -- Лариска закусывает ярко-красную, помадную губу и чуть-чуть, одними глазами усмехается. "Не... Тогда нормально! Тогда все путем. А тот старикан, он что, - типа начальника?" -- Молодой человек облизывает измазанные мороженным пальцы, язык у него бегает проворней, чем у дикого муравьеда. "Нет. Он не начальник. Он военный. Просто военный в отставке. Да и я не секретный агент. Я продавщица" -- Лариска теребит подол своего платья и рассказывает всю историю о гранате.
      Молодой человек яростно скребет в затылке, шепотом непонятно кого ругает: "Ладно, выручу. Смари сюда и не пугайся. Берем сейчас это хозяйство и разматываем, так?.. Потом быстренько дергаем за колечко и бросаем все на фиг в пруд. Там все одно кроме тины ничего не живет. Ну, а сами в это время на землю валимся, поняла? И все! Ты свободна! Хотя, если хочешь, можно все это тебе оставить. Мне, сама понимаешь, это без разницы..." Лариска вцепляется в Молодого человека: "Это как это без разницы?! Это я-то не хочу?!"
      "Тогда лады!" - поплевывая сквозь зубы, Молодой человек разматывает скотч и стремительно, так что Лариска не успевает ничего сообразить, бросает гранату в воду, одновременно увлекая Лариску на землю.
      Взрыв, пузыри, клочья тины на кустах.
      "Клево врезало! Да? -- Молодой человек оглушено трясет головой. - Я бы еще парочку кинул..."
      "Уже все?"
      "Ясное дело! Я ж говорил: все будет нормально! Я ж себя знаю! Кстати, тут на траве лучше, чем на скамейке. Давай только мороженое перетащим!" Лариска полностью с ним согласна. В висках у нее все еще чуть позванивает, но она счастлива. Подхватив со скамьи оставшиеся пакетики, она возвращается к Молодому человеку, устраивается с ним рядом.
      "А ты ничего, подруга -- нежадная!" -- Молодой человек, посмеиваясь, хлопает Лариску по множеству мест. "Да и ты вроде ничего! Храбрый!" -- Лариска озорно улыбается в ответ. "Ну так а то! Старикан-то твой как, не обидится?..." -- Молодой человек обнимает Лариску. "Да ну его!.." -- Лариска забрасывает руки на шею Молодого человека. Они целуются.
      Раздается деликатное покашливание: "Простите, что мешаю... Лариса , я тут нес Вам шарик, а потом взрыв, я споткнулся, и шарик улетел..." - Военный расстроен до глубины души, зато Молодой человек хохочет: "Прямо как у Пятачка!" Лариска отрывается от Молодого человека, терпеливо объясняет: "Взрыв - оттого, что мы гранату в пруд бросили! Теперь я свободна!" -- она вновь целует Молодого человека.
      Военный от такой вести поначалу приходит в замешательство, но быстро овладевает собой и громоподобным голосом заявляет: "Это в высшей степени безнравственно! Как вы могли, Лариса? Я был о вас столь высокого мнения! В гранате был тротил, а может, даже фосген. Это крайне опасно! Кроме того, как нам теперь отследить путь гранаты, если нет самой гранаты?!" Молодой человек хмурится. "Слушай, отец, сам ты фосген. Чего к людям пристаешь? А нужна граната, так ныряй в пруд! Все осколки с фосгеном твоим тамочки." -- Молодой человек снова прижимает к себе Лариску.
      Военный молодцевато поправляет фуражку и направляется к пруду.. Приблизившись, он долго смотрит на его поверхность, потом начинает раздеваться. Одежду он складывает аккуратной стопочкой на берегу, заходит в воду по пояс и начинает сосредоточенно шарить руками по дну.
      Так незаметно проходит день: Военный роется в пруду, временами переговариваясь с Лариской и Молодым человеком. Последние лежат на лужайке и время от времени помогают Военному советами. Но в основном они заняты своими делами.
      Сгущаются сумерки.. Сторожа обходят парк, выгоняя не в меру залюбовавшихся природой посетителей. Последними выходят Военный, Лариска и Молодой человек. Военный что то бурчит себе под нос и оттирает руки от тины, Молодой человек беззаботно насвистывает, а Лариска на ходу пытается привести в порядок свое безнадежно помятое платье. У ворот все трое останавливаются. Молодой человек пожимает Военному руку и говорит: "А в общем ты ничего мужик, путевый. Целеустремленный, блин, и за себя знаешь. Так что смари -забегай когда в гости, обрадуюсь. Я теперь я у нее буду жить, она не возражает."
      Все трое прощаются.
      Военный, шаркая ногами, уходит в темный проулок справа, а Молодой человек и висящая на его руке Лариска -- в темный переулок слева.
      По дороге домой Молодой человек говорит: "Так-то ты ничего, подруга. Только росту в тебе маловато, ноги чуть полноваты, да и талия подкачала... Ну да ладно, что ж теперь - не вешаться же... Но помаду эту красную выкинь! Вон в ту урну. Извозила меня, понимаешь, прямо перед Военным было стыдно. А белье свое черное на чень-ть другое смени, поняла, да?" Лариска, семеня рядом, согласно кивает и радостно заглядывает ему в глаза. Ей думается о сегодняшнем дне, таком насыщенном, таком замечательном - наполненном как лирикой, так и физикой. А за помаду с черным бельем ей не обидно. В конце концов, ну ее эту независимость, двухметровость и длинноногость. Рядом идет замечательный мужчина, а значит ...
      Значит -- все мечты сбылись.. Екатеринбург 1998 г.
      Вадим Синицын
      Антология мыльных пузырей
      (сборник стихов) -==С О Д Е Р Ж А Н И Е==
      немыслимо без формы. Последняя может обойтись
      и без содержания. Мыльный пузырь, как частный
      случай конфликта между формой и содержанием,
      прекрасный способ придать своему выдоху пристой
      ный вид. -==ТРЮИЗМЫ ==
      ***
      Снова пух на плечах тополей,
      Пряных листьев печальный ропот,
      Безрассудных признаний елей
      Покрывает тернистые тропы
      В полумраке тенистых аллей... -==x x x==-==x x x==
      Оставляя кровь листьям и росам,
      Ковыляет, крадучись, осень.
      Что ни ночь, все на новом месте
      Опасается птичьей мести. -==x x x==-==x x x==
      Ночь по блюдцу луну катает,
      Мне на суженую гадает.
      Звезды с неба сыплются инеем,
      Только б дольше не таять
      В это первое утро зимнее... -==x x x==-==x x x==
      Не поймешь, то ли стыдно за нас, то ли страшно,
      Долго ль буками будем смотреть на азы...
      Может быть, вновь дерзнуть с Вавилонскою башней
      Вдруг господь вернет людям единый язык ? -==x x x==
      ***
      Природа дрожит от боли
      при родах нового,
      Берегите головы, сторонники боя,
      берегите головы -
      Природа кричит от боли
      при родах нового... -==x x x==-==x x x==
      Если век -- век железа и стали,
      Как кремень становится время
      И, бывает, искрится гением,
      Коль кресалом сильнее ударить... -==x x x==-==x x x==
      Когда залезешь в бутылку поглубже,
      Мир прекрасен, никто не нужен,
      Ясность во всем и глубина,
      Пока не спустился до дна. -==x x x==-==x x x==
      Огонь и воду можешь обмануть,
      Но рано, поздно ли, уйдешь в последний путь
      И трубы медные фальшиво пропоют
      За гробом колыбельную свою. -==x x x==-==x x x==
      Мы приветим любого гостя,
      если он пришел с полной горстью. -==x x x==-==x x x==
      Мой друг откровенен
      он вскрыл себе вены вчера... -==x x x==-==x x x==
      Я гол и слаб... Я словно кокон,
      Бросают в жар, скрутили нить.
      Мои стихи выходят боком,
      Я их не в праве в том винить. -==x x x==
      Романс
      Семь кошачьих шагов.
      Плещет пеною брют
      в звон бокалов.
      Вы прекрасней богов,
      фея бала,
      Губы в нежное ушко поют.
      Вот и клятва дана,
      Заглушают слова
      звуки скрипки,
      От объятий, вина,
      от улыбки
      Тур по залу дает голова.
      Три бокала подряд,
      Как гусарский салют
      в честь победы.
      Ярче страсти горят
      эполеты
      И пощады, увы, не дают.
      Плачет мать у окна...
      Я была так глупа,
      так беспечна,
      Мне казалось -- весна
      длится вечно,
      А она быстротечна, как па.
      Все прошло, будто сон,
      И другому дают
      клятву губы,
      Вновь я верю, что он
      не погубит.
      Спаси, Господи, душу мою...
      *** -==СНЫ==-==x x x==
      Как утро -- отливы,
      Приливы -- под вечер,
      Лишь солнце -- из плена,
      Клок суши -- из пены,
      И так будет вечно.
      Все в пестром клубке
      На зернистом песке
      Промокшая спичка,
      Пустой коробок
      Каждый раз -- бок о бок.
      Весь день в небе -- медь,
      День -- к закату... и пламя
      Готово взлететь над сухими телами,
      Вернуть миру память,
      Но дряхлое солнце
      Скрывается в море,
      И волны -- как горы,
      И ветер -- на горе
      Опять разлучают огниво
      До утреннего отлива.
      Как утро -- отливы,
      Приливы -- под вечер,
      Лишь солнце -- из плена,
      Клок суши -- из пены,
      И так будет вечно. -==x x x==
      ***
      Знакомый мир так зыбок в свете лунном !
      Моргнешь -- расстает.
      С трудом улыбок, взглядов, жестов руны
      Читаю.
      Услышав вздох, мечте моей созвучный,
      Шепчу заклятья
      Под скрежет молнии
      по ржавой крыше тучи,
      Под шелест платья...
      ***
      ***
      Идет гроза рогатая,
      Зеленые глаза,
      За малыми ребятами
      Идет-бредет гроза.
      Но, мамой в люльке спрятаны,
      С улыбкой на устах,
      Не зная страха, спят они,
      Прогонит мама страх.
      А если кто и встретится -
      Скрывается тотчас
      И от укора месяца,
      И от колючих глаз.
      Идет гроза рогатая,
      Зеленые глаза
      И кудри рыжеватые...
      Идет-бредет гроза.
      ***
      ***
      Не скажу твое имя всуе
      Тонким перышком нарисую
      На песке, над чертою прибоя,
      Ту, что мост перейдет над судьбою :
      Небо глаз, ночь зрачков, тела хохот,
      Грудь, поднятая сладостным вздохом,
      Нежный пух утонченного ушка
      И на шее -- игривая мушка,
      Чуть прижатый к губам гибкий палец
      Тайна слов, не разгаданных мною...
      Лишь бы сжалился ветер-скиталец,
      Не развил твои кудри волною,
      И как прежде манил тонкий палец...
      ***
      ***
      Боготворю за строки Темноту
      Колдунья растворяет краски мира
      И, проглотив лишь каплю эликсира,
      Я вижу чей-то сон или мечту.
      А Тишина, наперсница Любви,
      По крохам собирает к строкам рифмы
      Как часто, даже не благодарив, мы
      Наивно их считаем за свои.
      Мой ангел Ночь ! Двух дивных дочерей
      Ты воспитала... Пусть богат немногим,
      В мой дом не закрываешь им дороги,
      Сама же застываешь у дверей... -==x x x==
      ***
      На паутине сна,
      Слепыми червями пальцев,
      Играла ноктюрны луна,
      Но грубые створки окна
      Плясали под них в ритме вальса.
      Будильник, брат метронома,
      Почетного мэтра искусства,
      Всю ночь возмущался окном,
      Пока паутиною-сном
      В конце концов не был обуздан.
      Обиделся сгоряча
      И утром, увы,
      промолчал...
      ***
      ***
      Луну перекрасили охрой и хной,
      Но струпья остались видны.
      По зыбким ступенькам крадутся за мной
      Посланники полной Луны.
      На что я старухе ?
      Дрожит в кулаке стихами оплаченный счет,
      Колотится бешено жилка в виске -
      Неужто я должен еще ?
      Ты спишь как младенец -- игрушка в руках,
      Улыбкою щечки полны.
      Я рад, что к тебе не стучались пока
      Посланники полной Луны.
      ***
      ***
      Похудевший от летних постов,
      Ветер шепчет : ВОС-С-С-ТОК...
      Камлая под бубен Луны,
      Растворяет умы кумысом туманных потоков
      Это Запад пришел на Восток
      И, вздохнув, обернулся Востоком.
      Это Запад пришел на Восток...
      *** -==x x x==
      Прикорни рука к руке,
      Позабудь про этикет.
      Старый, высохший букет,
      Учит новой азбуке.
      Паруса, гондолы, дожи,
      Дама, рыцарь -- в мире божьем.
      Вдаль уходит мир во сне,
      А за ним -- и мой сонет.
      Вечер в черном клобуке
      Схоронил следы в песке.
      Старый, высохший букет
      Учит новой азбуке.
      *** -==x x x==
      Перечеркнутый остью несжатой ржи,
      Ветер мелко вздрожит от обиды и злости,
      И поверится -- рано к кресту на погосте,
      Пока есть злато злака и злато души.
      ***
      ***
      Пока в окно не кинут камешком рассвета,
      Я буду ждать,
      Писать слегка колючие сонеты
      И снов желать.
      Я буду ждать не знака и не даты -
      Я буду ждать откуда и куда-то.
      Я буду ждать желанных снов,
      Забвенья в чем-то где-то,
      Я буду ждать, пока в окно
      Не кинут камешком рассвета.
      ***
      Под прозрачной занавесью ветра,
      Под звездой, с утра -- полынно-горькой,
      Среди грез, которым лунный свет рад,
      Среди дум, забившихся по норкам,
      Над барханами песка сомнений,
      Что веками заблуждений собран,
      Над извечным страхом поколений
      В глубине глаз разозленной кобры
      я проснулся...
      ***
      Странные, странные окна :
      Смотрят на север все комнаты
      Там мокнут в росе посевы
      И мир с ветерком на ты.
      Ноздри щекочет запах трав,
      Чуть подсушивших кудри.
      Три поцелуя на завтрак
      Странное, странное утро...
      ***
      ***
      Узка тропинка между ЗА и ПРОТИВ,
      В последний миг на ней всегда один.
      Идти назад -- потворствовать природе,
      Вперед... там то же, что и позади.
      Так тяжело нести вериги мыслей,
      Шаг влево -- пропасть, дно -- кандальный звон,
      А справа -- мрак, сомнения нависли,
      Их не пройти, им имя -- легион.
      Под каблуком -- болото твердых знаний,
      Чья сила так сомнительна, увы,
      Источник фобий, творчества и маний,
      Воюющих на ТЫ, а не на ВЫ.
      Над головой -- безоблачные выси,
      Стихия смертных, ангелов приют,
      Седьмое небо... Но вериги-мысли
      От знаний оторваться не дают. -==x x x==-==ВСЕ ТА ЖЕ МЕЛЬНИЦА==-==x x x==
      Манна
      Или сладкая кашица ?
      Рано
      Или это так кажется ?
      Ветер
      Сушит мокрые улицы,
      Верьте
      Что назвал, то и сбудется.
      Ветер
      Сонно треплет перо,
      Смертен :
      Написал -- не сбылось... -==x x x==-==x x x==
      Как часы ни поверни
      Время не изменится,
      Уж давно прошли те дни,
      Когда жизнь -- безделица,
      Пылью занесло те дни,
      Как сражался с мельницей...
      Как часы ни поверни
      Жизнь не перемелется. -==x x x==
      Разве это мир -- декорации за сценой,
      Разве это жизнь -- блуждание без цели,
      Все, что не имеет цены, бесценно,
      Никогда не купят -- никого не зацепит.
      По обнаженным строфам исходя слюной,
      Все ищут профит -- даже те,
      кто со мной...
      ***
      Когда на небе, в этот вечер незнакомом,
      Луна, как первый блин, собралась комом,
      Мы подчинились судьбам и законам,
      Обзавелись пусть карточным -- но Домом !
      Пусть на песке, пусть карточным -- но Домом...
      Так и живем -- здесь шатко, где-то валко,
      До первых сильных гроз, до первой схватки,
      Когда в сердцах шестерка кинет в мужа скалкой
      И попадет в вернейшую десятку.
      И попадет, не метившись, в десятку...
      ***
      Эти руки -- словно змеи,
      Их язык раздвоен -- то ласкают нежно, то дадут пощечину.
      Чувствую неладное, а спросить не смею -
      кровное родство ли ?
      Рубит взгляд отточенный.
      Мои губы, словно мыши скованы гипнозом,
      Мыслю упокойную, а поют за задравие.
      Страшно им Всевышнего допекать вопросом :
      Кто я -- тварь дрожащая или все же вправе я?
      *** -==x x x==
      ***
      Нет, это не жизнь... Хлеб мой прост,
      И сил достает лишь пророчить,
      За тридцать серебряных звезд
      Решился я день предать ночи.
      Хорошая плата за нимб,
      Стенать и терзаться не буду...
      Покоится мир, а над ним
      Созвездье Иуды.
      ***
      ***
      Мы... мысли ?
      Чу... чувства ?
      Повис
      лифт искусства.
      Так гнусно... так пусто...
      ***
      ***
      Свернулась тень в ногах, насупилась, молчит.
      Сегодня тень -- нагар на фитильке свечи
      И щипчики Судьбы его готовы снять...
      Как нелегко забыть !
      Как трудно вспоминать...
      ***
      ***
      Неугомонный паук,
      Спутник судьбы, страж рук,
      Не уберег сети
      Нити унес ветер.
      Пылают мосты :
      Ладони -- чисты...
      ***
      О ЧЕПУХЕ -==x x x==
      Карма кармана
      Принуждать философов
      К поиску способов
      Наполнения.
      Карма кармана в том,
      Что все эти способы
      Только в сослагательном
      Наклонении.
      Карма кармана
      Быстро пустеть.
      Карма кармана
      Сдерживать в узде
      Всякие желания и всякие стремления.
      Карма кармана
      Общественное мнение.
      Карма кармана
      Вечно быть рваным.
      Карма кармана
      Не достичь нирваны.
      Карма кармана
      Ни для кого не тайна.
      Карма кармана
      Говорить лишь : ДАЙ МНЕ !
      Карма кармана
      Приводить к выводу,
      Что надо искать не женщину,
      а выгоду.
      Карма кармана -- приводить к выбору.
      Карма кармана
      Хранить мою фигу... Да !
      *** -==x x x==
      Истязать дитя -- не метод,
      Ни к чему нам беспредел
      Пригодится ягодица
      Для других полезных дел ! -==x x x==-==x x x==
      Однажды пришел к Голиафу Давид
      И речи такие ему говорит :
      Я, малых защитник и сирых агент,
      Хочу, чтобы миру был дан прецедент.
      Ты знаешь, жизнь маленьких -- просто беда,
      Большие их бьют, и так было всегда.
      Я мыслю : пора бы конец положить !
      О, брат, ты за слабых отдашь свою жизнь ?
      Добряк Голиаф мыслил только момент,
      Вздохнул и сказал :
      -- Создадим прецедент...
      *** -==x x x==
      Под туш, под марш и громкие литавры
      На туши лучших шлепнулось тавро.
      Метафоры, метафоры, метафоры...
      Для зрячих -- хитро, для слепых -- хитро. -==x x x==-==x x x==
      Я смело смотрю в нигдень
      Из своего нигдетства,
      В карманах моих -- нигденьги,
      Ничтождество вечной любви.
      Я снова в стране Нигде,
      Где в планах -- стихийные бедствия,
      Где эники съели вареники,
      А бэники тонут в крови.
      *** -==x x x==
      То ли нынче, то ли встарь
      Жил на свете добрый царь,
      Голытьбу любил, как братьев,
      Открывал с деньгою ларь.
      Царь был в каждом деле спец :
      В поле -- жнец, в пиру -- игрец.
      Вы не верите ? Я -- тоже,
      Тут и сказочке конец.
      ***
      ***
      Лети, политик, но власти нити не оборви
      Не до любви, был бы правитель...
      *** -==x x x==
      Было небо чуть больше копеечки
      Может, с рублик или полтинничек.
      Прикупились мне ветер и ситничек,
      Да еще осталось на семечки.
      Хорошо, что сдержал усмешку
      Не добавился гром на орешки.
      *** -==x x x==
      Лешему, за гриб и землянику,
      След во мху остался, словно выкуп.
      Напролет всю ночь ругался филин:
      - Мало нам, ребята, откупили...
      *** -==x x x==
      Одинок и наг,
      Наг и одинок,
      Сплю без задних ног,
      День и ночь противно одинаковы.
      *** -==x x x==
      Вдоль по реке, избиваемой судорогой,
      Ветер поет, навевая избитые фразы.
      Право, так хочется разного,
      Но у молвы суд дорогой, к тому же
      пристрастный.
      *** -==x x x==
      Выбери масть моему скакуну :
      Белый -- к победе,
      Буланый -- к побегу,
      Серый -- к ловушке врагов подтолкну
      И закидаю ноябрьским снегом.
      Выбери истинный цвет моих глаз :
      Карий -- к монашеству,
      Синий -- к измене,
      Серый -- к душе, непонятной для вас,
      Родственной Господу в третьем колене.
      Выбери чинно, не надо спешить :
      Пластик -- двугривенный,
      Кожа -- дороже.
      Жаль, что я кукла -- так хочется жить...
      Но идеал твой лишь в кукле возможен.
      *** -==x x x==
      Напролет всю ночь, до самого утра,
      Ждал гостей... Свет ламп
      рвал на части темень.
      Не пришел талант,
      пришла его сестра...
      Что ж, и с ней неплохо
      мы проводим время.
      *** -==О СУДЬБАХ==
      ***
      Бывает так
      Убитый лебедь снова в стае,
      Не знаю, почему, но так бывает.
      Бывает так
      Январь вернется в мае,
      Не знаю, почему, но так бывает.
      Бывает так
      Пустяк становится причиной,
      Чтоб ветер, усмехнувшись, рвал личину,
      Цена которой даже в красный день -- пятак,
      Бывает так.
      Бывает так
      Душа устала
      От бесконечных передряг
      И выкинула белый флаг,
      Но на рассвете стал он алым,
      Бывает так.
      Бывает так
      Не в помощь и вода
      живая,
      И наступают холода,
      И грозен мрак...
      Не знаю, почему, но так бывает.
      Бывает так.
      ***
      ***
      Слова бессильны -- сказано довольно,
      Нас разделяет полог тишины.
      Смотреть в глаза и боязно, и больно
      Устали мы от поисков вины.
      Устали от разлук и примирений,
      Сомнений, ссор, надежд на новый круг...
      Осталась тень надежды -
      тени
      не расцепили тонких рук. -==x x x==-==x x x==
      Рука на прощанье. Оборвана привязь.
      Колеса по стыкам -- тук, тук... Покатились...
      Не знали разлук, может в том божья милость,
      Но поезд по рельсам -- тук, тук... Покатилось...
      Прощай, ученик ! Ненавижу прощания...
      Колеса -- об стык. Вижу, вижу желание.
      До боли знакомо -- сбежать к лучшей доле.
      Умен ученик, все знакомо до боли.
      Да, я не успел, уповая на братство,
      Тебе рассказать о простейших вещах :
      Научит ли кто-то тебя -- возвращаться,
      Научится ль кто-то -- тебя возвращать ? -==x x x==
      ***
      Туманный вечер, названый мой брат,
      Рассеял мишуру из серебра.
      Сек сечень, но я был по-детски рад
      Седел от серебра, не от утрат.
      Лелеял боль, а мир был не согласен
      Хотя и ветром гнал, и седовласил,
      Шептал на ухо :
      - Не горюй, прохожий,
      Что правда жизни так на ложь похожа...
      Шуршал по скатам сиротливых крыш :
      - Что горевать, коль правду говоришь...
      Мир прав, я зря не отдал ветру страх
      Заснула ночь, мой друг, моя сестра,
      И утро взяло боль былых утрат
      В обмен на горстку мишуры из серебра.
      *** -==x x x==
      Как жаль, что день за днем грустнеет стих
      Твоя фата, увы, была фатальна...
      Теперь я в каждой капле слез твоих
      Таюсь... Но не подобием зеркальным,
      Не отблеском в росинке на заре,
      Чья жизнь -- мгновенье, непорочна и непрочна.
      В твоих слезах безжалостно, бессрочно
      Я заключен... Как мушка -- в янтаре. -==x x x==
      В плену дорог лесных,
      На их изгибах,
      Ты повстречала сны
      И в них погибла.
      Пять перышек совы
      Мне дав на счастье,
      Умчалась прясть ковыль
      Каурой масти.
      Стук дней -- как звон монет
      В ларце скареды...
      Лишь вспомни обо мне,
      Пусть без ответа !
      Лианы льнут к стене...
      Шкаф, стол, два кресла...
      Ты вспомнишь обо мне
      И мы воскреснем.
      ***
      ***
      Сквозь сумрак сонный мотылек
      Скользнул от спички к сигарете
      И через миг уже поблек...
      Он к жизни вызван был для смерти.
      Твой голос в проводах поник;
      Как траур, мрак на трубке виснет
      Окончен разговор. На миг
      Я к смерти вызван был
      для жизни...
      ***
      ***
      ***
      Ползет Луна по паутинной сетке веток
      И ловит мотыльков на вкус и цвет
      ( быстрее сердца крылья бьются,
      последний миг приблизить торопясь ).
      На каждый знак, на каждый жест маэстро Ветра
      Отзывчива надломленная ветвь,
      А остальные не вздохнут, не шелохнутся
      Корней и кроны не утратив смысл и связь...
      ***
      Ко мне пришла чужая тень
      Тень траурной, зловещей птицы,
      Закрыла путь к мирской мечте
      В рай лона, к смерти возвратиться.
      Как глины ком в руках творца,
      Меняюсь... Я слабее в споре
      И вот, напуганный простором,
      Еще несмело, каркнул ворон,
      В безбрежность падая с крыльца...
      ***
      Холодом пышет известка,
      Только хитрей жар
      Лепит лицо из воска,
      Мысли метелью кружа.
      Щеки съедает ржа.
      Жаль...
      Сколько еще мне, сколько ?
      Шепот бескровных губ.
      Воск каменел на снегу...
      Полночь. Больничная койка.
      ***
      Другу
      Твоя судьба, сопливая,
      Носилась в драной юбочке
      И жалилась крапивой
      В далеких экспедициях,
      А ты уж холил усики,
      А ты уж ладил гусельки,
      Метался, грезил лицами
      И думал -- не влюбиться ли ?
      Твоя судьба нечесана,
      Твоя судьба немазана
      Дрожала перед грозами
      И плакала над сказками.
      Принцессы одуванчиков,
      Богини торопливые
      Вот то, что нужно мальчикам,
      Забывшим вкус крапивы... -==x x x==
      ***
      Принцесса на горошине
      Застывшее и прошлое,
      Зимою припорошено
      Все низкое и пошлое.
      А было ли высокое ?
      Да, было, если верилось.
      Душа питает соками
      И выправляет время ось...
      ***
      Пепел жертвоприношения
      Рассыпается в золу
      Ни к покою, ни к движению,
      Ни к добру, ни к сну, ни к злу.
      Все, к чему ни прикоснусь,
      осыпается в забвение...
      Пепел жертвоприношения
      рассыпается в золу.
      Саван дыма мягко стелется,
      Долог путь, да недалек.
      Под ладонью зябко теплится
      Чьей-то жизни уголек. -==x x x==
      ***
      Крест веток на луне
      до самого рассвета...
      Тянулся миг как день,
      И все же канул в Лету.
      Не повторится миг,
      Но будет, верю слепо,
      Другая ночь, той слепок,
      Крест веток на луне
      до самого рассвета. -==x x x==
      ДНЕСЬ -==x x x==
      Пропахший полынью мальчик
      Отлынивает от работы
      Тревожит рукою галечник,
      Бросает камешки в воду.
      Ох, матушка будет сердиться,
      Отхлещет ивовою вицей,
      Да только круги важней
      В них всякая всячина видится.
      Они -- как окошки в мир,
      Где счастьем не платят вир,
      Где места не будет беде...
      Там жизнь, пролетевшая здесь,
      Всего лишь круг на воде.
      ***
      ***
      По мыслям -- околесица,
      А по душе -- околица.
      Мне хочется как грезится,
      Мне хочется -- но колется.
      Зозуля, в светлой рощице
      Не трогай млада-месяца,
      Пусть грезится и хочется,
      Пусть хочется и грезится.
      К чертям мирские почести
      Труби победу, вольница !
      Мне грезится как хочется,
      Мне хочется -- но колется.
      Ой, бабушка-пророчица,
      Не трогай млада-месяца,
      Пусть грезится как хочется
      И колется, как грезится...
      *** -==КАЛИКА==
      Все немощнее тело
      Калики перехожего,
      Рука дрожит несмело...
      Подай, дружок, мне ковшик,
      Да только не с водою
      Не обижай меня,
      А с кровью молодою
      Из хмеля-ячменя.
      Поверь мне, я не пьяница
      Мне тяжело смотреть,
      Как сквозь морщины скалится
      Не скоморох, а смерть.
      У пива ж сверху - пена,
      Барашки-облака,
      И кажется, что скверна
      Отпустит старика...
      *** -==x x x==
      На шаг приблизясь к алтарю,
      Уже не так на мир смотрю
      И, утирая пот с лица,
      След замечаю от венца
      Другим живу, другим горю,
      На шаг приблизясь к алтарю.
      На шаг приблизясь к алтарю,
      Не обману, не укорю,
      Но не прощаю, не взыщи,
      Обиды, "аки тать в нощи",
      То - шаг второй,
      а я стою
      Лишь первый сделав к алтарю.
      *** -==x x x==
      Бросал горе в море -- не приняло море,
      Вернуло обратно пеной.
      Печаль венчал с горем -- печаль убежала,
      Легко ли ей быть благоверной ?
      Бросал горе птицам -- пускай порезвится,
      Не приняло небо даяния,
      Вернуло обратно грозою да молнией,
      Засыпало градом-манной.
      Бросал горе в землю -- землица все примет,
      Навеки схоронит в ладонях,
      Но, дождику внемля, ростки появились,
      И в каждом -- по зернышку горя...
      *** -==Д У Э Л Ь==
      Венок сонетов к ногам моей любимой
      (апрель 1995 -- сентябрь 1995 )
      Все дуэли похожи одна на другую... Бестужев
      Из нежных слов я сплел тебе венок.
      Мой ангел, знай, тобой смиренный инок
      Все променял на прах у милых ног...
      Я в честь твою устроил поединок
      Я вызвал на дуэль свою мечту,
      Один из нас окончит дни в забвенье,
      Мой секундант провел уже черту
      На камне нищеты и вдохновенья.
      Десятый шаг... Ударил чей-то крик,
      Нажат курок и случай-баловник
      ( нелепый бред -- нелепее, чем случай )
      Избрал мишенью грудь мою в тот миг,
      Хоть перед смертью твой увидеть лик...
      Прими венок, он чуточку колючий.
      - 1
      Из нежных слов я сплел тебе венок,
      Из золотых -- браслеты и мониста.
      Я так устал ! Я болен, одинок,
      А ты игрива и слегка игриста.
      Звени же, танца искрами маня,
      Когда-то я заправским был гулякой...
      Как мало же теперь во мне -- меня !
      Я осень ныне -- холод, грязь и слякоть.
      Такая дрянь бывает в голове !
      А слово -- как мечта, как соловей
      Природы божества мгновенный снимок,
      О суете не хочет знать земной
      И улетает... Этому виной
      Мой ангел, знай, тобой смиренный инок.
      - 2
      Мой ангел, знай, тобой смиренный инок
      Хоть и отшельник в сумрачном лесу
      Извечный друг прекрасных паладинок,
      Смертельный враг бесцельных пересуд.
      Ты -- колесо, я -- ступица и спицы,
      Ты -- Млечный Путь, я -- звездочка на нем,
      И если тебе, милая, не спится,
      Подмигиваю трепетным огнем.
      Богат -- ты во сто крат меня богаче,
      А беден -- так и в бедности не плачешь,
      Хоть крайности не любишь за порок.
      С улыбкой помолюсь ветрам рассветным
      Вовек живи, венок из слов заветных !
      Все променял на прах у милых ног...
      - 3
      Все променял на прах у милых ног
      Свое неутоленное кокетство,
      И ворох од, и горсточку эклог...
      Я болен смехом, язвою и детством.
      Я болен потому, что нездоров,
      Перемешалось следствие с причиной.
      Как щепка, отлетевшая от дров,
      В огне я раньше, хоть не вышел чином.
      Я -- сам пожар, во мне пылает Бог,
      Бог-юноша, застигнутый врасплох
      С журналом эротических картинок.
      Подчас считая нервный тик за так,
      Сам времени отмериваю такт.
      Я в честь твою устроил поединок.
      - 4
      Я в честь твою устроил поединок.
      Уже не веря в смерть и красоту,
      Рву жизнь, как надоевший фотоснимок,
      Там, где клинок подвел под ней черту.
      Разорванною жизнью я доволен,
      И, завершая свой последний грех,
      Осмеиваю радости и боли,
      Впервые беззаботный слыша смех.
      Вкусив без меры плоть и кровь пророка,
      Устав от дней без грез, без снов, без прока,
      Ни времени, ни воли волн не чту
      И оставляю прахом на пороге
      Обрывки жизни -- недругу под ноги.
      Я вызвал на дуэль свою мечту.
      - 5
      Я вызвал на дуэль свою мечту,
      И с зеркалом устроил тренировку.
      Двойник мой оказался на посту,
      Парировал с завидною сноровкой.
      Как петухи, сцепились... Клюв за клюв !
      - Прости за злость, экзамен -- так экзамен.
      Бросок, удар...
      Убит ?
      - Сплюнь -- я ведь сплю...
      Жаль, что я спал с открытыми глазами.
      Я видел сон, что ждет меня дуэль,
      Я слышал крови дробную капель
      И крики птиц, и траурное пенье.
      И пал я ниц, тот сон благодаря...
      Где секундант ? Пора свершить обряд !
      Один из нас окончит дни в забвенье.
      - 6
      Один из нас окончит дни в забвенье.
      Я не готов. И не готова ты
      Стать выброшенной за борт поколеньем,
      Что звезды обменяло на кресты.
      Один из нас уйдет, не обернется
      Наш мир за безрассудство осужден.
      Пусть слабый отправляется за солнцем,
      Пусть сильный остается, где рожден...
      Я в зеркале не вижу отраженья,
      Но не могу смириться с пораженьем
      И смесью смеха с горечью во рту.
      Скулит, как по покойнику, дворняга.
      Пора. Но я не в силах сделать шага
      Мой секундант провел уже черту.
      - 7
      Мой секундант провел уже черту,
      Но шпагу не вернул на ложе в ножны.
      Блестит клинок как серебро, как ртуть,
      Как мысли о возможном невозможном,
      О том, что смерть -- часть жизни и жива,
      Придет час -- мир Костлявая покинет...
      Я буду жить ! Я отыщу слова,
      Чтоб вновь сплести венок тебе, богиня.
      Я отыщу, хоть в схватке изнемог.
      Я справлюсь, милая, наступит срок
      Освободиться из сетей сомненья.
      Тревожно секундант толкает в бок
      Я снова сплю. Я съежился в клубок
      На камне нищеты и вдохновенья.
      - 8
      На камне нищеты и вдохновенья
      Судьба напишет наши имена,
      Но он не станет камнем преткновенья
      Неистовых вакханок и менад.
      Ему не быть краеугольным камнем
      В хибарах духа, теремах ума...
      Так почему боль ближнего близка мне,
      А мир мечты -- невыразимо мал ?
      Опять отвлекся... Утро наступает,
      Уходит из затылка боль тупая,
      Чтоб новою смениться в тот же миг
      Расходимся... Второй, четвертый, пятый,
      Седьмой... Рука немеет. Мысли смяты.
      Десятый шаг... Ударил чей-то крик.
      - 9
      Десятый шаг... Ударил чей-то крик.
      Толпа зашевелилась. Грянул выстрел.
      Враг промахнулся, головой поник.
      Мой ученик -- стреляет слишком быстро.
      Я в небо, как в копеечку, в ответ
      На шпагах, господа, а не на шпильках !
      Исчерпан инцидент ? Ну что вы, нет !
      То кровь из носа сохнет на опилках.
      Повысилось давление, и грудь
      Не в силах больше вынести игру,
      Толчками гонит кровь... Что мудрость книг,
      Когда наш мир так грязен и так груб...
      Скользнула капля пота в пропасть губ.
      Нажат курок, и случай -- баловник...
      - 10
      Нажат курок и случай-баловник
      Подкинул в небо две игральных кости.
      Один да два -- мой шанс... Ну что ты сник
      При эдаких комплекции и росте ?
      Насколько вероятнее мечта ?
      На шесть очков ? Я был уверен в этом.
      Я знал -- моей мечте я не чета,
      Судьба не властна над мечтой поэта.
      И в этот раз придется уступить...
      Атропос, режь скорее жизни нить !
      Слеза скользнула по щеке колючей...
      Рассеял ветер слабости порыв
      И время вновь застыло до поры.
      Нелепый бред -- нелепее, чем случай.
      - 11
      Нелепый бред -- нелепее, чем случай,
      Но в нем живу, как истый фаталист,
      И скоро покачусь с небесной кручи,
      Друзьям оставив смех и чистый лист.
      Пускай напишут все, что им по нраву,
      Любую форму с радостью приму.
      Я -- чистый лист с рождения... По праву,
      Представленному мне лишь одному.
      Я -- чистый лист с рождения до гроба,
      И чистота листа -- высокой пробы,
      Я -- мотылек, уткнувшийся в ночник,
      Хоть за стеклом сожженных крыльев куча...
      Все реже сердца стук. Бродяга-случай
      Избрал мишенью грудь мою в тот миг.
      - 12
      Избрал мишенью грудь мою в тот миг,
      Был точен в этот раз, на удивленье,
      Бездельник-случай... Где же проводник
      К вратам отчаянья или спасенья ?
      Он не спешит... Каким предстанет он
      Как уголь, черным, или белоснежным ?
      Я жду последний сон, чудесный сон,
      Пусть примет душу ласково и нежно.
      Рассвет нахлынул, как кровь горла ал.
      Я жду посланника, всю жизнь я ждал.
      Он светлый, светлый ! Нет, ты видишь блик
      На мокром камне поседевших скал.
      Венок тебе готов, мой идеал,
      Хоть перед смертью твой увидеть лик...
      -13
      Хоть перед смертью твой увидеть лик,
      Услышать колыбельные напевы.
      Мой долг тебе, любимая, велик
      Вольготно быть в долгу у юной девы !
      При жизни я не смел поднять глаза
      К кумиру... смерть дала мне это право
      Скользнуть ужом к червоным волосам
      И улыбнуться ласково, лукаво.
      Как много слов вошло на чистый лист !
      Как мало дел, в которых сердцем чист
      Я оказался... Солнце дарит лучик.
      Пора идти -- пусть горизонт мой мглист,
      Пусть путь тернист -- я вверх иду, не вниз...
      Прими венок, он чуточку колючий.
      - 14
      Прими венок, он чуточку колючий,
      Я не люблю срезать у роз шипы
      Чужое горе мукой сердце учит,
      Чужая радость -- разжигает пыл.
      Хоть я устал плести из слов косицы,
      Прекрасней нет усталости моей.
      Любимая мне грезится и снится,
      Я каждый вздох свой посвящаю ей.
      Ее любви бесценные уроки
      Писать мне помогали эти строки.
      Надеюсь, и других наступит срок.
      Обет исполнен... Крепче нет обета,
      Чем тот, что дан возлюбленной поэтом
      Из нежных слов я сплел тебе венок. -==О СОДЕРЖАНИИ ==
      Ах, вот что он, смутьян, осмелился
      Нам в этой книге преподнесть :
      Трюизмы .....................................................
      сны ..........................................
      все та же мельница ....
      О чепухе ....................................................
      о судьбах .................................
      днесь ....................
      Любовь и кровь смиряя штофиком,
      Он вечно слеп... и вечно пьян.
      Где стиль ? Где свой язык ? Где строфика
      И голос, "страстью обуян" ?
      Я поискал бы в нем изъян.
      Мы льнем к мечте -- он с ней стреляется,
      Рыдая в клетку строк своих,
      Хотя природой возбраняются
      дуэль ...................
      и
      слабый акростих ....
      Поэта кормит вдохновение
      И музы тонкий фимиам -
      Раб рифм, он так далек от гения !
      Ей-богу, где-то в нем изъян.
      Саша Вишневская
      Кончится дождь...
      Эпиграф: Со мной никогда не случалось
      ничего лучше тебя...
      БГ
      Как потопаешь
      туда тебе и дорога...
      В. Дмитриева Сами понимаете:
      если вы нашли в каком-то из героев до боли знакомые черты,
      это еще ничего не значит. Огромные спасибо: Наталье Сергеевой, Алексею Плесовских, Марии Хамзиной, Александру Лазареву, Эльвире Ольман, Максу Габышеву
      и вообще всем процитированным людям. * * * * *
      "...пока не шагнешь с карниза", - Тин невесело усмехнулся. Сам он не считал это выходом, но ведь было же: Шаша, Ран, Клетка... Снова воспоминания затопили черной смрадной волной; Тин, как всегда, не сразу увернулся от нее. Глотнул "Балтики", чтобы разбавить сухоту в горле, поставил бутылку на прежнее место. Она, стукнув о каменные плиты постамента, довершила гармонию открывавшегося отсюда вида.
      Тень от памятника Ленину, под которым сидел Тин, уходила наискось влево, и луна освещала стоящее напротив здание с колоннами - администрация области. С этими нелепыми колоннами Тину всегда хотелось сотворить то же, что сделал в свое время Самсон - толкнуть в разные стороны, чтобы все это развалилось к чертям...
      - ... ... к чертям собачьим! - донеслось справа. Четверо крепких парней в джинсах-"трубах" и спортивных костюмах, громко и нецензурно куря, прошли мимо. Один, краем глаза заметив Тина и две пивные бутылки, определил:
      - Эй, чувак, тебе же много на одного! - Делиться надо, - подтвердили "пацаны", развернувшись в обратную сторону и неторопливо приближаясь.
      - Ты че один сидишь?
      - Настроение такое, - нехотя ответил Тин, определяя: драться хотят или просто так. Он мог и подраться. Тряхнул головой, рассыпав по плечам длинные черные волосы, блеснув серьгой в левом ухе. Иногда в нем просыпалось это бравада не бравада - ну, подходите, братья наши меньшие по разуму, вы правы - я не такой, как все.
      - Оп-па, мужики, глядите - неформал! - радостно воскликнул "пацан", по виду - самый младший. Тин отметил про себя, что остальные не очень-то воодушевились.
      - Короче, чувак, ты прикидываешь: у "моей" денюха сегодня, дак я добрый, сообщил первый. - Давай чисто вместе бутылочку - за ее, как бы, здоровье там, все дела...
      - Я же говорю, настроение не то.
      - Ты че, лох, что ли? - снова не утерпел младшенький.
      - Нет, - Тин неторопливо удовлетворил его любопытство. - И потом, - пробка с чмоком слетела с последней бутылки, - на всех уже все равно не хватит.
      Он спокойно отхлебнул прохладной пенящейся жидкости и уверенно оглядел "пацанов".
      - Пойдемте, короче, че мы паримся, - наконец решил "добрый".
      Они ушли, оставив после себя два окурка. Тин, поежившись от вечернего сентябрьского ветерка, засунул руки в рукава своего пушистого свитера. Потом вытащил руку и поставил одному из окурков щелбан. Тот улетел, захватив по дороге товарища.
      "Живут же... они, - подумал он, не решаясь все же на слово "люди". - Живут себе в свое удовольствие. Не мучаются глобальными вопросами мироздания, не читают Кастанеду, не слушают БГ и не презирают Категорический Императив. Чего ж мы-то вечно не как все? Чего-то надо нам, ищем чего-то... Да кабы нашли, а то не находим и уходим. Майк, Моррисон, Башлачев. Ран, Шаша, Клетка...". Снова прозрачный и будто виноватый Шаша; исковерканный Ран, которому тесно было в этом деревянном ящике, - изломанные пальцы его словно хотели выбраться наружу; и Клетка... Тин торопливо отправил внутрь себя еще несколько глотков, пытаясь залить эту боль, желая, чтобы она пошла паром и исчезла, как почти всегда, но было, видимо, поздно.
      ... Странно было видеть Клетку в платье, тем более белом. Еще более странно было ее лицо: спокойное, умиротворенное какое-то. В изголовье стояла бабка, держа в руках огромную фотографию, где Клетка ослепительно улыбалась. Фотография была сколько-то-летней давности, и Клетка там была еще не Клетка, а Орка - девочка-панк, - и ирокез с зелеными прядями, и булавка в ухе... Но все равно это больше походило на Клетку, чем то, что лежало перед толпой родственников и друзей, перед окаменевшей от горя матерью...
      - Тин... Костя...
      - А?.. Что?.. - он невидящими глазами скользнул по толпе. Маша Кара осторожно теребила его за рукав.
      - Пойдем... Ты же не поедешь на кладбище?
      Тин мотнул головой и потянул Кару в сторону реки.
      Там они сидели и молчали, долго, и Тину легче делалось от того, что можно так сидеть и не говорить ненужных слов. Но чуть только вспоминалось, почему они пришли сюда, и он отворачивался от Маши и старательно разглядывал ржавую трубу, выжидая, пока высохнут глаза...
      - Тин! Да елы-палы, вот это номер! - что-то знакомое, черно-джинсовое, глядело на него сверху вниз и улыбалось. Тин внимательно всмотрелся в эту улыбку, полную золотых зубов, и неуверенно произнес:
      - Тигра..?
      - Да елы-палы, он самый! Тормозишь, всего-то два года прошло. Дай лапу, друг!
      Тин поднялся, с удовольствием тряхнул протянутую руку. Тигра уже что-то увлеченно рассказывал, одновременно развязывая рюкзак. А Тин вспоминал: два года назад к ним в город из Свердловска пришли двое: невысокая девушка с длинными черными волосами и черноглазый парень с полным ртом золотых зубов, редкими усиками и челкой, лихо спадающей на глаза. Вся тусовка им жутко обрадовалась, но выяснилось, что никто не может вписать этих людей. Тин - тогда еще молодой, "зеленый" и восторженно относящийся ко всему, что было связано с тусовкой - поселил пришельцев у себя (его родители и младшая сестра как раз уехали загорать на море, а его оставили - сдавать сессию). Жить стало лучше, жить стало веселей. Пришельцы - Лия и Тигра - травили анекдоты, между делом учили Тина играть на гитаре и пели песни, от которых все хохотали до колик, или другие - от которых сжималось горло и хотелось плакать.
      ...А Тигра ничуть не изменился: такой же худой, усатый и смеющийся.
      - Пиво у вас тут дешевое, у нас же вообще невозможно жить!.. Слушай, я же тебе фотографии привез, - ты просил, помнишь? - вот Раст, а это мы с Лией...
      - Как она-то?
      - Замуж вышла полгода назад, - Тигра хохотнул. - Чего-то мы с ней разбежались. Но остались друзьями... Если я не ошибаюсь, она ждет бэби... А как Леночка, Клетка?
      Тин с трудом проглотил пиво и посмотрел на Тигру. Тот выжидающе улыбался. - А ты... Она умерла год назад. Год и три месяца.
      Тигра замер, и улыбка медленно сползла с его лица.
      - Прости, я не знал, правда... Черт, как же так?
      С полминуты они смотрели друг на друга, потом Тин спросил: - Тебе опять негде ночевать? - Похоже, так. Я думал у Кая вписаться, а его чего-то дома нету. - Да плюнь на него с высокой колокольни, пойдем ко мне. - Твои родичи опять на море? - Тигра усмехнулся. - Почти. У меня теперь свой флэт из двух комнат - полная свобода действий! - Да вы, батенька, буржуй: в таких условиях да одному жить... - "Вот моя деревня", - провозгласил Тин, когда они с Тигрой зашли в уютный дворик, который ограждали две пятиэтажки.
      Дворик этот был редкостью. Там до сих пор сохранились в рабочем состоянии песочницы, качели-карусели и прочий детский инвентарь. А еще там росли березы. Целый двор начинающих золотиться деревьев... - Слушай, а неплохо ты устроился, - удивленно одобрил Тигра. - Почти в центре города - и такой шарман... А каким образом это получилось? - Тут моя тетя жила. А теперь она вот уже почти год как отошла в лучший мир, а перед этим успела завещать любимому племяннику, то есть мне, свою квартиру. Родители решили, что я уже вполне самостоятельная личность, и милостиво повелеть соизволили, чтобы я убирался. - Хорошая тетя... - мечтательно произнес Тигра.
      Они поднялись на третий этаж. На лестнице в них чуть не въехал мальчуган на роликах, но вовремя затормозил, схватившись за перила. Тин сделал страдальческое лицо, а мальчик - торжествующее, и они срепетированным дуэтом продекламировали: - Тормозите лучше в папу,
      Папа мягкий, он простит... - Привет, Петька, - улыбнувшись, добавил Тин. И объяснил остолбеневшему Тигре: - Это ежедневный ритуал. Этот пацан каждый день пытается меня задавить. - Когда-нибудь ему это удастся, я в него верю. - Если ты забудешь, что у меня квартира номер восемь, ты сможешь меня найти по наскальной живописи.
      На стенах возле квартиры No8 было написано много чего. Были поздравления с новым годом и днем рождения Пола Маккартни, были цитаты из великих. Например, из Пржевальского: "А еще я люблю жизнь за то, что в ней можно путешествовать". - Добро пожаловать, дорогой друг Карлсон!.. - проскрипел Тин голосом Василия Ливанова, открыв дверь, и оглянулся на Тигру: - Ну и ты заходи... - Да ты крут, приятель! - оценил Тигра, осматриваясь. - Елы-палы, всегда мечтал жить в своей собственной квартире!.. А тетя была хорошим человеком? - Ну как тебе сказать... Она была моя вторая мама. Почти. Она многому меня научила. Представляешь, она к пятидесяти трем годам не забыла, как ставится аккорд Em! - Зашибись старушка была. И квартирка симпатичная. Все такое квадратненькое, уютное, прямо прелесть! Наверно, твои девочки мечтают остаться здесь жить... Тигра повернулся от настенного ковра "Утро в сосновом бору" и наткнулся на взгляд Тина. - Женя, - медленно и внятно сказал Тин. - Ты можешь говорить со мной о своих девочках, но не о моих.
      Тигра слегка стушевался, отвел глаза и увидел на столике фотографию Клетки. Он помолчал и сказал сам себе: - Поздравляю тебя, Шарик, ты балбес. - Да ладно. Но на будущее запомни. Есть хочешь? - Ха, спросил! - облегченно выдохнул Тигра. - Я сегодня только завтракал, и все. - Везет же неграм, а я даже не завтракал... - Да-а, пельмени - это вещь, - удовлетворенно сказал Тигра, насаживая на вилку очередной комочек из теста и мяса. - Слушай, Тин, как здорово, что я тебя встретил! - Как здорово на самом деле, что у меня остались пельмени, - уточнил Тин. Если бы не было еды, все было бы гораздо мрачнее...
      В дверь позвонили. - Интересно. Какую... лицо несет на ночь глядя? - Тин пошел открывать двери и на всякий случай посмотрел в глазок.
      В глазок была видна знакомая бородатая личность в джинсах и тельняшке. - Картина Репина "Не ждали", - извиняющимся тоном пробасил Джокер, заходя в квартиру. - Здорово. Как ты относишься сегодня к гостям? - Терпеливо, - Тин пожал протянутую руку, а из кухни вылетел Тигра и обрадованно закричал: - Джокер! Елы-палы! Сколько лет, сколько зим!.. - Хай, - глаза Джокера слегка потеплели. - В другое время я бы более оживленно тебя поприветствовал, но просто сегодня у меня настроение еще мрачнее, чем обычно. А вообще я даже рад тебя видеть. - Мы можем поделиться пельменями, - сообщил Тин. - К пельменям нужна водка, - рассудительно заметил Джокер. - А может... - Поздняк метаться, - и Джокер вытащил из своей объемистой сумки бутылку. ... - Сплошная коммерциализация, - говорил Джокер. - С той же музыкой. Вот что находит куча людей в "Продиджи"? Может, я темный человек, но я не понимаю, что в этой музыке прогрессивного. Это же и не музыка даже. Тут прогресс только с технической точки зрения, а с музыкальной... И еще такая есть вещь, когда смотрят не на внутреннюю сущность, а на форму. Этот чувак из "Продиджи" - на него смотрит человек и думает: "Во, у него прическа отпадная, и язык проколот, и вообще он, наверно, крутой. И музыка у него, наверно, крутая. Вот я тоже буду слушать эту музыку и стану крутым парнем". То есть идут от личности человека к его творчеству, а не наоборот.
      Я сам сначала был крутым металлистом: обслушался какого-то советского "металла" - и два года "висел" только на нем, ходил весь в железках и прочее. А потом мне стали надоедать однообразные тексты и темы. Мне захотелось чего-то большего. И тогда кто-то поставил мне Егора Летова. Я послушал - и понял: текст. Главное - что поет, а не как. Хотя как тоже важно. И вот я обслушался Летова до потери пульса и лет пять только его и Янку Дягилеву слушал. Во многом именно Летов "подвиг" меня на собственное творчество. Это тоже важный критерий "настоящести". Интересно, на что может подвигнуть та же "Продиджи"? Да нет, это даже не интересно: пойти нажраться вдрабадан, разбить пару фонарей на улице или кому-нибудь морду набить. ...БГ я сначала вообще не воспринимал. А потом дорос и до него.
      До всего в жизни нужно дорасти, и это неизбежно произойдет, если ты хочешь. А если тебя устраивает только оплетать себя феньками с ног до головы... Вот этим отличается нынешнее "пионерье". Раньше "пионеры"-то другие были, они чего-то в жизни искали, вносили какую-то свежую струю в тусовочное болото. Поэтому быстро переставали быть "пионерами". А эти так на всю жизнь и останутся тусовщиками. Как это..? А, вспомнил - asinus manebis in saecula saeculorum, годы учебы на истфаке не прошли для Джокера даром. - Напиться, обкуриться, попрыгать под "Нирвану", а главное - выставить напоказ свою нестандартность. Ничего в душе, и отличие только внешнее от гопников, цивилов и прочих. Я как-то пробовал с ними спорить, объяснять, что есть истина. Говорил: "Ребята, длинные хайры и балахон с Куртом Кобейном - это еще ничего не значит, не это главное. Можно быть бритым налысо, если это нравится, и быть хорошим и вполне нестандартным человеком". Мы так ни до чего и не доспорили, они были упертые, и я тоже. Я разозлился, ушел, пришел в парикмахерскую - а у меня тогда хайры были ниже плеч - и вернулся на тусовку бритый "под ноль". Они офигели, а я сказал: "Видите, дети, и без волос можно жить на свете...". - Меня недавно одна девочка просто убила, - вставил Тин. - Говорит: "Я решила проткнуть вторую дырку в ухе и стать неформалкой. Только музыка, которую они слушают, мне не нравится, поэтому я по-прежнему слушаю "Иванушек"...
      Они расхохотались. Потом Джокер мрачно добавил: - Вот такие, как она, потом плетут феньки на продажу... Их даже можно было бы понять: они как художники, которые продают свои картины. Но фенька - это не ювелирное изделие, это - часть души, и вот чего "пионеры" не могут понять. Конечно, картина - это тоже часть души, но это совсем не то... Продавать феньки - это то же самое, что писать по компьютерному шаблону дружеские письма. Вполне возможно, что они будут одинаково искренними, но... одинаково. А потом вообще пойдет конвейер, и ни о каких чувствах уже не вспомнится... Я знаю, что надо спеть по этому поводу, - Джокер отобрал гитару у Тигры, который все время что-то бренчал. Коммерчески успешно принародно подыхать, О камни разбивать фотогеничное лицо, Просить по-человечески, заглядывать в глаза Добрым прохожим... Украсить интерьеры и повиснуть на стене, Нарушить геометрию квадратных потолков, В сверкающих обоях вбиться голым кирпичом, Тенью бездомной... О, продана смерть моя... * * * * * - Оплотим проезд! - резкий и не по-утреннему бодрый голос кондуктора заполнял собой весь автобус. Юлька попыталась выдернуть руку из хитросплетения людей, курток и сумок. Опять не получилось. Ну вот как в таких условиях достать и гордо предъявить свой проездной? - Передняя площадка, кто еще не обилеченные? - кондуктор активно работала, и Юлька в который раз подумала: "Как они могут в таких экстремальных условиях, когда люди стиснуты и приплюснуты друг к другу, прибиты словно гвоздями, наматывать не один десяток километров и еще не забывать собирать деньги? Тут одна мысль: как бы на ногах удержаться, да еще чтобы эти ноги были по возможности поближе к остальному телу... ну вот. Отдайте ногу. Ногу отдайте, говорю! А-а-а! "Помогите, хулиганы зрения лишают!" ...Уф. Хорошая остановка все выходят. Ну, почти все. Отдайте ногу!.."
      Ногу отдали, и руку тоже, и Юлька наконец добралась до кармана, где лежал проездной. Должен был лежать. Должен!!! Юлька вдруг с ужасом поняла, что оставила проездной дома. Лежит он, такой зелененький, в студенческом билете с красивой обложкой, на столе лежит, рядом с серебряным колечком и часами, которые она тоже забыла. Какая прелесть. "Евпатий Коловрат! - прошептала она. А что же я буду кушать сегодня, если придется отдать полтора рубля?.. Кель кошмар". - Оплотим проезд! - рявкнула кондукторша в самое Юлькино ухо, и Юлька бы даже подпрыгнула от неожиданности, если бы было больше свободного места. - Девушка, что у вас?.. - кондукторша потянула за рукав симпатичное (по крайней мере, со спины) существо. Существо помедлило, потом повернулось лицом к кондукторше (и к Юльке) и... Ну, конечно. Это была вовсе не девушка, а юноша. Это было очевидно. И длинные волосы, и серьга в левом ухе не придавали этому замечательному лицу никакой женственности. Юноша с укоризной посмотрел на кондукторшу. Он, наверное, очень удивился, потому что принять за девушку его, одетого в стального цвета костюм-тройку, было весьма затруднительно. - Извините. Что у вас? - не отступала та. - У меня - прекрасное настроение, - улыбнулся молодой человек. - За проезд рассчитываемся. - Не буду. - Выходим. - Да у меня проездной, - сжалился он и показал заветную бумажку в раскрытом студенческом билете. Юлька с завистью посмотрела на его проездной, одновременно пытаясь выловить пятьдесят копеек, которые упорно не желали покидать кармашек брюк. - А у вас..? - кондукторша посмотрела на нее, не решаясь уже классифицировать по половому признаку. Может, это девочка в белых вельветовых брюках и мужской рубашке, а может, это мальчик такой с прической каре, где одна сторона длиннее. Симпатичный курносый рыженький мальчик. Или все-таки девочка?.. Ну вот, началось... - Отрастили волосьев-то, вот и не обижайтесь, что за девок принимают, бурчала бабулька, сидящая рядом. - Ишь, и серег-то в ушах понавешано, и платки еще теперь носят парни, и красятся... - Это не те парни, - прошептала Юлька, наконец выловив денежку. - Точно, - усмехнулся молодой человек. - Что у вас за проезд? Оплотим, пожалуйста. - Сударь, вы случайно не юрист? - спросила Юлька, протягивая кондукторше то, что у нее было за проезд. - Не знаете, нет ли у нас закона, который разрешает не платить за проезд и вообще - не выполнять требование, если оно высказано неправильно? - Чего это неправильно? Ты язык-то придержи! - вспыхнула кондукторша. Образованная, что ли? - Образованная на филологическом факультете, так что имею право хотя бы намекнуть, что в русском языке нет слова "оплотим", ну ни в одном глазу! - Кайф какой! - шепотом оценил молодой человек, внимательно глядя на Юльку. А вы не знаете, лошади зевают? - Не знаю... - Юлька даже растерялась. Вот это спросил! - Должны, наверное. Кошки и собаки зевают, даже бегемоты и крокодилы. И лошадь, наверное, тоже. Что она, не человек, что ли?
      Юноша рассмеялся. - Сударь, а зачем это вам? - спросила Юлька в тайной надежде, что он не скажет сразу: "Чтобы с тобой познакомиться". Чтобы лучше тебя видеть, Красная Шапочка... - Прибило. Знаете же, бывает такое: свалится с неба какой-нибудь вопрос и прибьет. И вот ходишь и мучаешься. А нас вчера вдвоем прибило - меня и Тигру. - Грандиозно. Только как-то загадочно: я знаю имя вашего друга, но понятия не имею, как зовут вас... - Тин. Или Костя, - и он внимательно посмотрел на Юльку. Юлька совершенно потерялась в его серо-голубых глазах, но собрала волю в кулак и, по возможности не запинаясь, сказала: - Юля. - Ну вот, - улыбнулся Тин. - Теперь мы можем нормально общаться. Помните фразу из "Мастера и Маргариты": "Никогда не разговаривайте с неизвестными"? А мы теперь знакомы и можем разговаривать со спокойной совестью. Кстати, у вас есть Совесть? - Да, - гордо сказала Юлька. - У меня есть Совесть, Внутренний Голос и Интуиция в одном флаконе - это некто Алька, если вы ее знаете. - Знаю, года два уже. А еще?..
      - А еще Голос Разума - Вика, моя однокурсница...
      Автобус сильно тряхнуло. Тин - движением человека с хорошей координацией перехватился крепче за поручень, одновременно придержав Юльку за плечо. Юлька, которая в это время чуть не упала на сердитую бабульку, тоже поудобнее взялась за поручень и поблагодарила Тина. - Работа такая, - серьезно ответил он. - Если я правильно услышал, вы филолог. - Мы? - Юлька решила выяснить этот вопрос. - Ты, - улыбнувшись, тут же откликнулся Тин. - Ну так как? - Ага. Филолог я, журналист. - Здорово. Знаешь Машу Кару? - Знаю. - Как она живет?
      - Ой... В общем, она с трудом выбила себе академ, потом попыталась начать учиться, но, по-моему, ничего хорошего из этого не получилось. И вообще, я ее последний раз видела под Новый год. - Надо же, как все запущенно...
      Юлька подумала то же самое. Она слегка удивилась, услышав, что этот вполне цивильный - если не считать серьги в левом ухе - молодой человек интересуется Карой. Нет, Юлька ничего против нее не имела, просто очень уж загадочный человек была Маша Кара. Кто лучше всех умел анализировать стихотворения? А писать портретные зарисовки? А стихи, в конце концов? Она, Маша Кара. И - кто мог напиться до состояния готовальни или обкуриться марихуаны до говорящих кактусов? Тоже она. Правда, эти две ее личности сочетались почти в равных пропорциях, так что, наверное, это не так уж плохо. Наверное, в этом есть особый кайф - приходить примерно к третьей паре мрачной, как сто погостов, и на вопросы о самочувствии отвечать: "На букву "Х", и не думай, что "хорошо". Похмелье дичайшее...". И, в общем, это даже и создает тот самый ореол загадочности и романтичности, который... Ну, люди, не обязательно же так пихаться!..
      Народ брал штурмом уже набитую людьми "гармошку", как Зимний дворец. Юлька вернулась к реальности. - Так ты все-таки не юрист? - спросила она. - Физик я, - значительно ответил Тин. - Что мне нравится на физфаке - это декан и дни факультета. - Наши Дни Физики - это наша гордость, лучшее, что создано нами как факультетом... - Это говорил Горький про литературу! - возмутилась Юлька. - Да, - сказал Тин. И опять посмотрел на нее так же внимательно. Юльке показалось, что он имел в виду что-то другое, когда сказал "да", но она решила не льстить себе. И вообще, им через остановку выходить. - Значит, ты физик. А ты знаешь Кельта? - Ну еще бы, мы в одной группе. А что? - Да так, вспомнилось. - Именно "вспомнилось", слово в среднем роде. Мне вспомнилось Кельт...
      Тин и Юлька рассмеялись. "Хорошо смеется. Классно смеется", - подумала Юлька и сказала: - Ну, сам понимаешь, обозначать Кельта мужским родом... ввиду его несколько нестандартной ориентации... Хотя в остальном он очень славный мальчик. - Всенепременно. Мы с ним вот уже четвертый год замечательно дружим. - А мы с ним неделю назад поженились. - По приколу? - после недолгой паузы уточнил Тин. - Ну конечно. Я стала его двенадцатой женой. Первые девять мест зарезервированы под мальчиков, десятая - Алька, а одиннадцатой я быть не захотела. - Так ты теперь через него с Рэйном породнилась, - уважительно заметил Тин. - Серьезно? - обрадовалась Юлька. - А как? - А просто. Алька и Кара составляют Единое Целое. А Кара в глубокой своей и бесшабашной юности "вышла замуж" за Рэйна. Так что...
      - Сухаревой башни двоюродный подсвечник, - определила Юлька.
      Тин снова рассмеялся. "Умница, дочка", - похвалила себя Юлька и тут же спохватилась: - Нам выходить. - Точно, - Тин аккуратно постучал в плечо здоровенного "шкафа", на котором забавно смотрелась шапочка с помпончиком. - Сударь, вы сейчас выходите? - Выхожу, - прогудел "шкаф". Он степенно вышел из автобуса, за ним выпрыгнул Тин и еще успел подать руку Юльке. "Зашибись, - подумала она. - Это вам не пуп царапать грязным пальцем", и посмотрела на часы. - Ну, мне направо. - А мне налево, - подмигнул Тин. - А сколько у тебя сегодня пар?
      "Неужели получилось?!" - изумилась Юлька, но все счастье разом померкло, когда она вспомнила, что ее сегодня ждет. - Костя, у меня весь день расписан по часам. Все пары важные, потом я иду на репетицию дебюта к первокурсникам, потом у меня ребенок... - What`s? - Тин непонимающе уставился на нее. - Ну, я репетитором работаю, - объяснила Юлька. - По русскому и литературе... Потом репетиция группы "Кошачий Глаз", а потом рок-кафе. А потом поздно. - Я, возможно, тоже пойду в кафе. Открытие все-таки. Так что... еще увидимся. - Обязательно. Всенепременно, - Юлька улыбнулась, помахала на прощанье рукой и пошла к своему корпусу.
      "Ну и что в нем такого? - спросила она себя. - Симпатичный. Глаза... Руку подает, понимаешь. Как мало человеку надо для счастья!..". * * * * * - Юль, не забудь - сегодня, в шесть! - и Алька умчалась вверх по лестнице родного универа, звеня колокольчиками в косичках. Люди недоуменно оборачивались на странную звенящую девушку в странной рубашке, больше похожей на одеяние какого-нибудь Робин Гуда. "Сэконд-хэнд - великая вещь! - подумала Юлька, усевшись на диван и доставая "Идиота" Достоевского. - Спасибо, Алька, что предупредила - сейчас всего четыре часа. Есть почти два в запасе, чтобы подумать, что же подарить тебе на день рождения...". Выбор подарков - это страшная вещь. И Достоевский тут скорее мешает. Юлька с наслаждением запихнула "Идиота" обратно в рюкзак и пошла гулять по магазинам.
      - Совесть у тебя есть? - укоризненно спросила Алька, открыв дверь. - Тебе сказали - в шесть, а сейчас уже пять минут седьмого! Ты подумала о том, что через пятьдесят минут начнет приходить куча народу, а у меня еще ничего не готово, а ты мне даже не помогла?.. Ну вот как это называется?! - Каюсь, признаю, прошу дать возможность загладить, искупить. Поздравляю с Днем Варенья, желаю много-много счастья, Пух, - с этими словами Юлька вручила Альке маленький керамический горшочек и положила туда воздушный шарик. "Входит и выходит...". - "...Замечательно выходит"! Дай я тебя поцелую.- Алька радостно чмокнула ее в щеку. - Пойдем на кухню, будем слушать БГ, резать салаты, а я буду рассказывать тебе дивные вещи... - ...Точнее, так, - с опаской предположила Юлька, входя на кухню и глядя на горы вареной картошки, огурцов, капусты и прочего добра. - Я буду резать салаты, а ты будешь рассказывать "вещи". - Примерно так, - и Алька положила на Юлькину ладонь огромный нож, будто посвятила в рыцари. - Капусту резать в эту миску. Не вздыхай так, моя прелес-с-сть, - представь, с каким наслаждением ты будешь ее есть!
      "Кого есть - миску?" - подумала Юлька. - "Умру ли я?" - пропела она, всадив нож в красивый белый, плотный кочан. Ну, так какие дивные вещи ты хотела мне поведать?
      Алька включила магнитофон, и он сейчас же сообщил голосом БГ: Вчера я пил и был счастливый, Сегодня я хожу больной... - Слушай, это фишка! Вчера вечером приходит Люська - сестра моя - в мою комнату и говорит: "В коридоре из розетки бежит вода". Я, грешным делом, подумала, что у нее был бурный вечер, и предложила пойти отдохнуть. Но она настаивала, что из розетки бежит вода, и приглашала посмотреть. - И как? - заинтересовавшись, спросила Юлька. - Феерично! Когда я пришла в коридор, вода бежала уже не только из розетки, но и из выключателя!
      Они расхохотались. - Евпатий Коловрат! - воскликнула Юлька. - Я из-за тебя палец порезала. - Из-за меня?! - Алька повернулась к воображаемым зрителям. - Что я могу сказать по этому поводу? Не размахивай ножом, моя прелес-с-сть! - Ладно, что дальше было? - Дальше была песня!.. Ну что мы могли сделать - две хрупкие девушки, живущие одни, без родителей и мужчин? Мы поприкалывались маленько, потом вода побежала уже с потолка. Мы слегка задумались над своей дальнейшей судьбой, и тут пришел сосед и сказал: "Дайте лопату". Мы удивились и сказали: "Нет у нас лопаты. А тебе зачем?". Он объяснил, что за лопатой пришли соседи, которые напротив, чтобы расчистить водосток на крыше. А то у нас дождик шел только в коридоре, а у бедных соседей напротив - во всех комнатах такой ливень!
      Они снова расхохотались. - Потрясающе! - отсмеявшись, сказала Юлька. - Вот это жизнь. Это вам не пуп царапать грязным пальцем. - ...и не печенюшки на кладбище собирать. Зато я поняла, почему у нас уже целую неделю звонок не работает. Там, видимо, давно все промокло...
      Неожиданно забибикал домофон. - Наверно, Кара, - Алька соскочила с подоконника и подбежала к двери: - Да!..
      Из домофона раздалось бульканье, хриплое карканье и еще какие-то звуки. Так, по крайней мере, показалось Юльке. Однако Альке это все было, видимо, привычно. - Привет, пипл! - закричала она. - Там все просто: нужно дверь сначала толкнуть как следует от себя, а потом тянуть на себя... Ну, как? - спросила она после недолгого молчания.
      Домофон снова что-то хрипло пробулькал. - А тогда нажмите кнопочку! - посоветовала Алька. Она прислушалась к звукам, доносящимся из домофона, и сообщила Юльке: - Кажется, получилось. Это Джокер, Тин и Тигра. - Ого, - Юлька обрадованно всадила ложку в миску с салатом. - Да, а скоро должны прийти Рэйн с Карой. - Рэйн? Здорово! - Ну а как же я без мужа-то, - развела руками Алька и бросила взгляд в зеркало.
      В зеркале отразилась невысокая светловолосая девушка в длинной серой юбке и голубой кофте с широким воротом. На шее у Альки, как всегда, висело несколько талисманов: камушки, руна, бисерные висюльки. Длинные и широкие рукава почти полностью скрывали Алькины руки со множеством фенечек. Алька поправила ворот кофты и встряхнула распущенными волосами, в которые были вплетены колокольчики. Колокольчики вновь мелодично зазвенели, а зеркало отразило веселые ярко-синие Алькины глаза. - Отвратительно! - сказала Алька своему отражению, показала ему язык и пошла открывать дверь. - Рэйн, а Рэйн! - сказала Алька. - А спой песню про странника...
      В комнате сидело человек десять, еще человек пять находилось в процессе брожения по квартире. Всюду были развешаны воздушные шарики; висели листы ватмана ("Для мыслей", - как говорила Алька). На них уже было понаписано много вещей типа: "Даешь громкие и хорошие песни! (Джокер)", "Я хотел въехать в город на белом коне, Но хозяйка корчмы улыбнулася мне. Я хотел въехать в город с другой стороны - Но и там улыбалась хозяйка корчмы...(Кара)", "Желаю, чтобы эти праздники всегда наступали так же весело и не на тебя! (Юлька)" и прочее.
      В комнате по стеночкам стояли бутылки из-под пива; на диване, на стульях и на полу сидели люди и смотрели на Рэйна.
      Рэйн сидел во главе стола на спинке кресла ("Чтобы акустика лучше была") и перебирал струны. Весь он был какой-то очень аккуратный: строгий черный костюм, короткие темные волосы зачесаны назад, глаза четкого зеленого цвета без всяких оттенков, прямой нос, твердый подбородок. Единственное выбивалось из этого строгого порядка вещей - маленькая серьга с изумрудом изредка посверкивала в левом ухе. - Про странника, говоришь? А я ее помню? - усмехнулся Рэйн. - Ну я хотя бы в свой день рождения могу послушать хорошие песни? - жалобно сказала Алька. - А то все попсу да попсу?.. - мрачно спросил Джокер, опрокинув в себя стопку "Ишимского бальзама". Все расхохотались. - Ладно. Петь начну - авось вспомню, - пальцы Рэйна выбили дробь на корпусе гитары. Клинок его был холоден, как лед, Глаза смотрели вдаль броском копья. Никто не знал, откуда он идет, Какой он веры, где его земля. В могучих замках рад ему всегда И властелин, и нищий у ворот. Угрюмый страж ворота отопрет И впустит гостя странного сюда. Поведает он вести дальних стран, Подымет кубок терпкого вина, А утром вновь исчезнет, как туман, Как яркая, короткая весна. Одни его считали гордецом, Другие лишь шептались за спиной... Он всем ветрам всю жизнь смотрел в лицо, И смерть его ходила стороной. А в тех краях, где зло прибрало власть, Его сапог оставил пыльный след, Где кровь его из раны пролилась, Отметины остались на земле. Его встречали копья и мечи, А цель его была так далека... Упрямо шел он к ней через века, Мерцала жизнь на лезвии свечи... - Может ведь, когда захочет! Спасибо, Влад, - Алька положила голову на плечо Рэйна. - Кто хочет еще пельменей? - спросила Юлька. - Я хочу. - А я не хочу, но я худой, и мне надо поправляться, - сказал Тигра. - И вообще, давай я тебе помогу.
      "Правила для настоящих мужчин: Если вы хотите очаровать женщину - помогите ей унести пустые тарелки, - Юлька внутренне содрогнулась. - Тигра в своем репертуаре".
      На кухне курящие сделали все возможное, чтобы там можно было вешать топор. Демонстративно заткнув нос, Юлька добралась до форточки.
      На полу около холодильника, обклеенного стикерами "Кока-Колы", совершенно не замечая того, что воздух можно не только увидеть, но и пощупать, сидели Тин и Маша Кара и на два голоса выводили: Ой, гуляет в поле диалектика Сколько душ невинных загубила... Полюби ж, Марусенька, электрика, Пока его током не убило. Полюби его, пока здоровая, Полюби - в беретике из фетра, У него ж отвертка полметровая И проводки десять километров...
      Потом пела одна Маша, а Тин уже хохотал, стараясь, чтобы выходило не слишком громко. - Держи, - Юлька вручила Тигре две тарелки с пельменями. - А ты? - А я остаюсь жить здесь. Здесь можно петь хором. С Рэйном хором не попоешь... - Эт точно, - Джокер с бутылкой "Бальзама" тоже переселился на кухню. - Люди, давайте петь "Ой то не вечер". Юль, будешь вторым голосом? - Только без гитары. - Без базара. Ой то не вечер, то не вечер, Мне малым-мало спалось, Мне малым-мало спалось Да во сне привиделось... - Юль, ты замечательно поешь, - помолчав, сказал Тин. - Это потому, что Джокер вел. Если бы не он, я бы слажала как пить дать. - Кстати о "пить". Давайте выпьем за Альку. Если бы не она, когда бы мы еще вот так собрались... - "Как здорово, что все мы здесь как свиньи нажрались"? - хрипло сказала Кара. - "Избит гитарой желтой, лежит Митяев синий"? - добавил Джокер. - Абзац. Нет, главное сейчас - не это. Главное - чтобы вот. Мы, например, замечательно поем хором. А хором - это значит... это значит хором!.. - "Мое кино - это мое кино..." - сказали вместе Тин и Юлька, и все рассмеялись. Было хорошо, слегка шумело в голове, и можно было говорить все, что хочешь и делать все, что делается...
      Через некоторое время Юлька снова пришла на кухню. Кара сидела там одна, привалившись спиной к батарее, и очень медленно перебирала струны, будто медитировала. - Омм... - тихо сказала Юлька. Кара подняла на нее светлые, почти желтые глаза: - Хочешь марихуаны? - Нет, - твердо сказала Юлька. - Жаль... - Кара медленно и осторожно отложила гитару. - Никто не хочет... - А с какой это радости? - Я хочу Рэйна. - Маша, - укоризненно сказала Юлька. - Все-таки женатый человек... - Да. Женатый. На мне. - По приколу, - уточнила Юлька. - А по жизни - На Анне Юрьевне. - И ты тоже, - бесцветно сказала Кара. - Все вы... не понимаете. Жизни этой. - Да что мы понимаем в колбасных обрезках! Мы даже стихов писать не умеем... - Юлька собралась с духом и попросила: - Маш, почитай стихи? - Чьи? - Да свои. - А... - Кара вытащила из кармана своей джинсовой куртки пачку с сигаретами и выудила оттуда "косяк". Посмотрела на него тоскливо - и заткнула обратно. Потом глянула на Юльку как-то смущенно. - Че-то как-то неудобно при тебе. - И тут же глаза ее снова стали пустыми: - На самом деле не хочется накуриваться в одиночестве. - Она вынула простую сигарету и щелкнула зажигалкой. - "Я повторяю десять раз, и снова
      Никто не знает, как же мне... противно", - тихонько пропела Юлька. - Не пой, красавица, при мне...
      Не то повешусь на ремне, - Кара мрачно затянулась. Юлька грустно смотрела на нее, потом встала с пола и пошла закрыть дверь. Вернулась, уселась поудобнее и приготовилась долго ждать.
      А потом раздался тихий, надтреснутый голос: - Шептала над городом дудочка. На тринадцатом этаже в сером доме На окошке сидела дурочка, Свесив вниз тощие ноги. А внизу шел народ, замученный стирками, Ценами, неправдой, дорожным месивом. Дула дурочка в трубочку с дырками Получалась неясная песенка. А люди внизу махали сумочками, Кричали, что упадет. А она не падала. Рисовала на стеклах дурочка Золотых лошадей и радугу. Безобидная, бесполезная... Умные люди жалели глупенькую. В алюминиевую бездну небесную Отпустила она шарик голубенький. Трепалась красная в горошек юбочка, Шарик летел над свинцовой площадью... А дурочка смеялась. Знала только дурочка Место, где живут золотые лошади.
      Дверь распахнулась, на пороге появился Джокер. - Чего это вы в тишине кромешной сидите? - поинтересовался он. - Я вот вам пива принес. - Давай пиво и неслышно уходи, - шепотом приказала Юлька. - Че это? Почему это? - возмутился Джокер. - Тогда сиди тихо. - А что? - прошептал Джокер. - Вы медитируете? - Он сел на пол, сложив ноги типа позы лотоса, и положил руки на колени, соединив большой и указательный пальцы.- "Я - самая обаятельная и привлекательная...". - Слава!.. - Юлька умоляюще посмотрела на него. Тот приложил палец к губам и кивнул. Юлька перевела взгляд на Машу. Та, похоже, ничего не отражала. - Маш... - Юлька помахала рукой у нее перед носом. Кара медленно кивнула и еще медленнее повернула к ним голову. Ее взгляд пронзил Юльку тысячей иголок. В нем не было ничего. - Мы летаем с тобою в одних небесах, Раздуваем один пожар. Расскажи, что ты видишь в зеленых глазах Королевы Джа?
      Путешествуя стопом по миру грез,
      Сигарету в зубах зажав,
      Почему никогда мы не видим слез
      Королевы Джа? Отражаются звезды во мгле зеркал И кружат, и кружат, кружат... Я сегодня весь вечер прождал звонка Королевы Джа.
      ...Мы отыщем дорогу любой ценой,
      Мы сумеем туда сбежать
      В царство ночи, где правит тобой и мной
      Королева Джа... - Не смотри на меня так. Это отвратительные стихи, - Внезапно сказала Кара и посмотрела на Юльку вполне осмысленно. - Давай я тебе лучше Алькины почитаю.
      Юлька была бы счастлива услышать - в который раз - и Алькины стихи, но тут дверь снова распахнулась, и, окруженная звоном колокольчиков, гитары и хоровым пением из комнаты, к ним вошла сама Алька.
      Кара взглянула на нее - как показалось Юльке, отчаянно и почти умоляюще. - Пипл! - Алька сделала широкий жест. - А пойдемте есть арбуз! - Арбуз!!! - жадно протянули Юлька и Джокер. - И вообще, - продолжила Алька. - Чего это вы отделяетесь? В коллектив, в коллектив! - Сейчас придем. - Не "сейчас придем", а вставайте и идите. Это же амбивалентно! Что это, в конце концов, такое: у меня happy birthday, а самые любимые гости не со мной... - "Не со мно-о-ой...", - Джокер угрожающе пропел строчку из "ЧайФа" и потянулся руками к шее Альки. Алька взвизгнула и отпрыгнула в коридор, а Джокер ловко прыгнул за ней. Они, хохоча и догоняя друг друга, умчались в комнату к остальным.
      Юлька вышла за ними и только в коридоре оглянулась. Кара поправляла завернувшийся ворот своей рубашки. Вдруг что-то искрой скользнуло по ее одежде вниз и ударилось об пол. - Камушек... - Кара села на пол так обессиленно, словно упала тоже. - Куриный бог, счастье приносит. Он уже второй раз упал. Это же плохо.
      Юлька подошла к ней, присела и подняла талисман: - Тут просто петелька слабая. - Нет. Это очень плохо... У меня вчера фенька порвалась... Алькина. Я даже хотела не идти сюда. И правильно хотела. - Почему? - Ты разве не видишь? - Маша как-то затравленно на Юльку посмотрела. - ...Иди есть арбуз, - совершенно другим тоном сказала она.
      Они сидели на полу совсем рядом, и Юлька пыталась разглядеть в ее глазах, что же случилось. Она поняла только, что Маша говорит о чем-то, происшедшем с ней и могущем случиться с Алькой. Или уже случившемся?.. "Царство ночи, где правит тобой и мной королева Джа...". О чем это было?.. О чем?!! - Тебе нравится Тин? - пристальный взгляд Кары чуть не пригвоздил Юльку к полу. - Тин?.. - она не знала, что ответить. - Нравится. Это хорошо. Ты ему тоже нравишься. Если вы будете вместе, это будет очень здорово. - Ну, знаете, Паганель! - Юлька слегка покраснела. - С чего это мы вдруг будем вместе? - Сделай так, чтобы он больше не чувствовал боли. Ты сумеешь. Я знаю. Пожалуйста, - Маша дотронулась до Юлькиной руки. И тут в ней опять что-то переключилось: - Пойдем есть арбуз. - Уау, ско-ко девчонок!.. - это был, разумеется, Тигра. Он уже порядком набрался, но держался довольно прямо, и только по глазам его было заметно, что он близок к состоянию готовальни. - Вас все ждут уже... елы-палы... много времени. - Идем уже, - Юлька схватила Машу за руку, и они, уворачиваясь от Тигры, который желал обнять целый свет, наконец добрались до комнаты, где давали арбуз. Рэйн как раз отрезал большой кусок и теперь в растерянности смотрел на вошедших девушек, не зная, кому его вручить. Маша и Юлька наперегонки бросились к нему ("Эк они на мальчика кинулись!" - проворчал Джокер, вспоминая какие-то аккорды). Рэйн сделал вид, что ошалел от такого количества внимания. Тигра решил помочь хорошему человеку и с криком "Вызываю огонь на себя!" поймал Юльку в объятия. Потом посадил рядом с собой и сказал:"Сиди здесь... незамедлительно". Юлька тоскливо проводила взглядом кусок арбуза - такой сахаристый, красный, вкусный... - который Рэйн с поклоном преподнес Каре, и с ненавистью посмотрела на Тигру. И тут справа нарисовался точно такой же кусок, который ей протянул Тин. - Шарман, - удивилась Юлька. - А я еще и на машинке могу... - протянул Тин голосом кота Матроскина. Все расхохотались. - Кстати, о птичках, - Джокер наконец вспомнил аккорды. Как-то вечером патриции Собрались у капитолия Новостями поделиться и Выпить малость алкоголия. Не вести ж бесед тверезыми! Марк-патриций не мытарился: Пил нектар большими дозами И ужасно нанектарился...
      Юлька нашла взглядом Кару. Они хорошо сидели - Рэйн в черном, а рядом Алька и Кара в сером и голубом, - и вроде бы все трое смеялись; но как по-разному! Алька - так же мелодично и беззаботно, как ее колокольчики, Рэйн - легко и весело, а Кара отчаянно улыбалась... * * * * *
      На первом этаже было шумно и весело. Мимо Тина стремительно пронеслась Иришка, помахав ему рукой. Он улыбнулся в ответ, одновременно пожимая руку Кельту. - Здравствуй, Костя, - сказал Кельт. - Ты сделал что-нибудь по физпраку? - Разумеется. Я вчера видел твою жену. - Правда? Ты знаешь мою жену? - удивился Кельт. - И, кстати, которую из них? - Двенадцатую, Юлю. - Любимая жена, - сообщил Кельт. - Слушай, Кельт, дай мне ее телефон. - Зачем? А-а, она тебе понравилась! - Ну, не будем о личном, - застеснялся Тин. - Да ты не волнуйся, я же не ревную, - успокоил его Кельт. - Я, наоборот, всячески поощряю ее знакомства с мальчиками, если, конечно, эти мальчики не интересуют меня. - Спасибо на добром слове. Ну так как насчет телефона? - продолжал Тин. - Секунду, - Кельт стал рыться в своей огромной сумке. - Моя любимая записная книжка, где она?.. Вот она. 22 - 85 - 06. - Почти БГ, - заметил Тин, записывая номер. - Помнишь: "Два - двенадцать восемьдесят пять - ноль шесть...". - Да я как-то не слушаю БГ. Я же личность сверхнеинтеллектуальная. Я вообще больше люблю зарубежную музыку. "Nirvana", например... - "Не лги мне, девочка, скажи, где провела ты эту ночь?!" - Тин радостно процитировал Курта Кобейна и положил бумажку с телефонным номером в нагрудный карман. - Я почти счастлив. - Это трансцендентно. А ты не знаешь какого-нибудь симпатичного мальчика? поинтересовался Кельт. - Тигра, - предложил Тин, злорадно улыбаясь. - Ой, нет, спасибо!!! - ужаснулся Кельт. - А кого-нибудь, кого я еще не знаю? - Я мальчиками не интересуюсь, - гордо сказал Тин. - Ты идешь на философию? - Ну, знаешь, это весьма амбивалентно. Сначала я зайду в некое место общего пользования, а потом, если на меня сверху не упадет огромный железный лом, то я даже доберусь до третьего этажа. - Встретишь Эдичку - скажи, что мне было очень грустно готовиться к семинару без моей тетрадки, - сказал Тин и отправился на философию. Бумажка в нагрудном кармане согревала душу. * * * * *
      На философии было весело: говорили про ежиков. Ежик живет или существует? А мертвый ежик?.. И все в том же духе. Тин сидел за первой партой и записывал умные вещи: Жизнь - это процесс. Существование - это состояние. Существовать - значит быть в наличии. - Как вы считаете, для того, чтобы существовать, нужно мужество? - спросил философ и откинулся на спинку стула, ожидая философского спора.
      Перед этим выяснили, что человек, животные и растения - все живут. Поспорив немного, определили такую вещь: для того, чтобы жить, нужно мужество, а для существования - не нужно.
      Кельт заглянул в тетрадь Тина, почитал его записи, придвинул тетрадь к себе и стал что-то писать. Начинались философские споры.
      Кельт: Где у дерева мужество?
      Тин: А ты можешь думать, как дерево?
      Кельт: Я вполне представляю себе мужество ежика, хотя и не ежик. Тин: Представляешь, но не можешь думать, как он. Ты мыслишь, как человек, и ежик твой человекоцентричен.
      Кельт: Не верю! Дерево НЕ МУЖЕСТВЕННО!
      Тин: Не будем.
      Поразмыслив немного, Кельт продолжил: А человек в коме тоже мужественно живет?
      Тин: Я думаю, мужество есть там, где человек мыслит. Он же в коме тоже думает! Кельт: Думает, но не может выразить. Короче, его мысли никому никуда не утыкаются.
      Тин: А зачем? Разве мужество обязательно нужно кому-то демонстрировать?..
      Семинар незаметно кончился. Тин спустился на первый этаж и увидел Тигру. - Привет! - удивился он. - Ты чего тут делаешь? - Прошли слухи, - таинственно прошептал Тигра, - что тут появится Рэйн. Я хочу его развести на пару песен. - На пару?! Да ты его не заткнешь! - рассмеялся Тин. - Вот и чудненько, - ухмыльнулся Тигра. Рэйн действительно пришел, но сказал, что ненадолго, и предложил идти с ним в главный корпус университета: - У меня там еще одна стрелка, а потом я весь ваш. - Ур-ра! "Организованной толпой..." - скомандовал Тигра, и они пошли.
      После таинственной "стрелки" Рэйн спустился в подвал, где его уже ждали Тин и Тигра. - Торжественно вручаю, - Тин протянул Рэйну гитару и потер руки в предвкушении.
      Настроившись, Рэйн почесал в затылке, изображая глубокую задумчивость, и сказал: - Сейчас впору спросить голосом Джокера: "Че петь?". - Давай эту, последнюю... "Нам с тобой", - попросил Тин.
      Рэйн кивнул... ... Юлька спустилась на первый этаж и завернула было в библиотеку, но вдруг услышала знакомый голос и звон гитары из подвала. Сначала она удивилась и даже не поверила: люди давно уже не собирались там для распИвания песен. Последний раз это было где-то в апреле, когда Джокер основательно поругался со своей любимой и пришел в универ мрачнее себя самого. Правда, распевшись, потом исполнял и вполне веселые песни, но все же они иногда перемежались "Гражданской Обороной" и Янкой... А сейчас из подвала слышался другой голос. Искусство со страшной силой потянуло Юльку к себе.
      В подвале действительно был Рэйн, а еще ("Евпатий Коловрат! - подумала Юлька) там был Тин. И Тигра, который, едва завидев ее, широко и золотозубо заулыбался и даже встал с единственного стула, чтобы уступить ей место. - Привет, пипл! - Юлька помахала всем рукой. - А поцеловать?.. - обиделся Тигра. - Знаешь, есть такой народный прибалтийский праздник - "обломайтис"? намекнула Юлька. - Правильно, так его, - улыбнулся Тин. - Ну, все, - обиженно сказал Рэйн. - Меня уже никто не слушает, я обиделся и ушел. - Куда? - жалобно сказала Юлька. - Я только что пришла, а ты!.. - Да тут и без меня полно народу... - Рэйн обвел рукой "народ" - Нет, мне в самом деле надо идти. Спасибо, что послушали. Юль, я к тебе забегу как-нибудь на днях. С работой вот разберусь - и... Так что ты от меня так просто не отделаешься! - Рэйн обнял ее, пожал руки Тину и Тигре, отряхнул свой ослепительно черный костюм и ушел.
      Юлька посмотрела на Тина и Тигру: - Ну что же, значит, петь будете вы! - Нет, нет, только не это! Никогда! - закричали они хором. - А придется, - и Юлька уселась на стул. - Запросто, - Тин сел по-турецки и взял гитару. - Чего спеть хорошему человеку? - спросил он у Тигры. - Ну... "Психоделический рай", - вспомнил тот. - Можно и так... - Тин приготовился петь. - А, нет! - перебил его Тигра. - Лучше эту... про девочку и мальчика. - А-а! - Тин рассмеялся. - Хорошо. - Сейчас я спою самую глупую песню в мире, - обратился он к Юльке и запел: Девочка сосет слюнявый пальчик, Сопельки из носика бегут. К девочке подходит лысый мальчик, И они по лужицам бегут.
      Вот это да, вот это да, вот это да,
      Вот это дружба навсегда! Девочка споткнулась и упала, А мальчик ей руку протянул. Девочка "спасибо" не сказала, А мальчик в нее камнем запульнул.
      Вот это да, вот это да, вот это да,
      Вот это война навсегда! Здравствуйте, друзья, а вот и мы, И с нами, как всегда, наша дурацкая песня. Че загрустили, люди, вы? Вы послушайте лучше песню
      про то, как Девочка сосет слюнявый пальчик, Сопельки из носика бегут ручьем. К девочке подходит лысый мальчик, И они по лужицам бегут вдвоем.
      Вот это да, вот это да, вот это да,
      Вот это песня навсегда...
      Юлька так хохотала, что пришла тетенька из библиотеки и стала ругаться: - Вы мешаете работать людям! Что за шум! Вы небось еще и курите тут! - Мы курим?! - хором удивились ребята. - Мы не курим, вы что! - Не курите? - подозрительно спросила тетя. - Не курим, - подтвердили они. - Ну, смотрите, - пригрозила тетенька и ушла. - Полезно иногда не курить, - заметил Тин. - А вообще ты куришь? - Спросила Юлька. - Да, но я бросаю. Мне нужен стимул, чтобы бросить совсем, - и он внимательно посмотрел на Юльку. - Может, ты будешь моей совестью? - Запросто. ...Только мне надо выдать удостоверение, - придумала она. - Чтобы это... Узаконить. - Это мысль, - Тин вытащил записную книжку и вырвал из нее листочек. - Пишу: "Удостоверение. Выдано..." ...как ваше ФИО, сударыня? И дату рождения, пожалуйста. - Соболевская Юлия Михайловна, 25 сентября 79, - сообщила Юлька и подумала: "Хороший способ узнавать, когда у человека день рождения!". - "...Выдано Соболевской Юлии Михайловне..." ...я правильно склоняю твое имя? - Супер. Даже и не подумаешь, что физик. - "...в том, что она является Совестью Васильева Константина Арсеньевича..." ...это я, - пояснил Тин. - "...и будет являться ею пожизненно..." ... - Где являться - в кошмарных снах? - Уточнила Юлька улыбаясь. - В мечтах, - серьезно сказал Тин. - О! Так и запишем: "Являться в мечтах, чтобы особенно не угрызала. А если хочет угрызать, пусть найдет себе Угрызения и выдаст им соответствующее удостоверение. Дата... Подписи..." - Тин расписался и передал листок Юльке. Она тоже поставила подпись, а потом "удостоверение" взял Тигра, написал: "Подпись свидетеля" и поставил крестик: - Извините, Тигры грамоте не обучены. - Ну вот. Теперь мы повязаны, - Тин, смеясь, потянулся к Юльке и едва ощутимо коснулся губами ее губ. - Это чтобы связь была крепче, - объяснил он.
      Юлька улыбнулась. Пожалуй, слишком счастливо для совести, которой выдали удостоверение...
      "Ну чего ты улыбаешься, - думала она. - Ну, подумаешь, узаконили. Ну, допустим, поцеловали. Ну и что?".
      "Ну, понравилась ей песня. Ну, смотрит на меня и улыбается. Да на того же Джокера она смотрит так счастливо, что я вообще отдыхаю!" - размышлял Тин.
      А Тигра, глядя на них, удивлялся: "Вот люди парятся! Ну поцелуйтесь, дети мои, и будьте счастливы!.. Так нет же, мучаются чего-то. О чем тут еще думать?..".
      Думать и говорить можно было о разном. Начали о музыке, и скоро выяснили, что все любят группу "Сплин". "Но старую, новый "Сплин" - попса!" - заявил Тин. Тигра и Юлька тут же с ним согласились и выжидающе на него посмотрели. - Понял, - усмехнулся Тин. - Программа "Спецзаказ" продолжается... Будь моей тенью, скрипучей ступенью,
      цветным воскресеньем,
      грибным дождем. Будь моим Богом, березовым соком,
      электрическим током,
      кривым ружьем. Я был свидетель тому, что ты ветер,
      ты дуешь в лицо мне,
      а я смеюсь... Я не хочу расставаться с тобою
      без боя,
      покуда тебе я снюсь. БУДЬ МОЕЙ ТЕНЬЮ... * * * * *
      Когда Тин ушел в студенческий центр - писать фонограммы, Юлька, думая, чем бы такое заняться, зашла в библиотеку.
      В библиотеке было на удивление мало знакомых. Обычно знакомые сидели большой кучей, составив стулья, а иногда парты, и активно общались, то есть мешали учиться всем остальным. Если остались еще наивные люди, которые приходили в библиотеку учиться...
      Если они остались, то на сей раз им никто не мешал. За самым дальним столом среднего ряда одиноко сидела Маша Кара и меланхолично листала книжку. Юлька подошла. - Здравствуй! - Здравствуй и ты, коли не шутишь, - Кара подняла голову и как-то оценивающе на Юльку посмотрела. - Что читаем?
      Маша показала обложку книги: Джордж Оруэлл, "1984". Юлька уважительно кивнула: - Да, это вещь. А чего это тебя в родной универ занесло? - Да так... Соскучилась я. Да вы присаживайтесь, чего вы как неродные, - Кара поежилась и засунула руки в рукава своего джинсового пиджака, как в муфту: - Че-то стало холодать... - и вопросительно посмотрела на Юльку. - У меня есть пятнадцать рублей.
      Некоторое время Юлька боролась сама с собой, убеждая, что этого делать не надо, что это совсем не лучшее времяпрепровождение, хотя, конечно, не худшее; тем более если прибавить к Машиным пятнадцати рублям те двадцать, на которые она, Юлька, собиралась сегодня купить в сэконд-хэнде юбку; она ведь подождет, юбка, она ведь никуда не денется, а Маша Кара не каждый день приглашает в гости... Борьба с самой собой длилась недолго. - Если моя память мне ни с кем не изменяет, ты еще не была у меня дома? спросила Кара. - Не была. - Тогда ты увидишь дивные вещи...
      ... - Слышишь этот ужасный рев? - улыбнулась Кара, ведя Юльку по темному коридору общей квартиры. - Сейчас ты увидишь это чудо... Здравствуйте, последнее было адресовано уже соседке. - Здравствуй, Маша. Соскучился твой зверь, орет без передыху. - Сейчас исправим, - Маша вытащила ключ. - Внимание!..
      Дверь распахнулась, и Юлька увидела на полу комнаты разодранный в клочья плакат, на котором гордо восседал маленький белый котенок и хрипло мяукал. - Да ты ж моя радость! Спасибо, Ник, портрет Армена Григоряна на стене мне очень нравился. Юль, захлопни дверь.
      Маша уронила с плеча рюкзак (Юлька даже немного испугалась за судьбу двухлитровой бутылки "Очаковского"), схватила белый пушистый мяукающий комочек, который вертелся у нее под ногами, и притиснула его к себе: - Свинья ты этакая! Любимая моя свинья. Его зовут Ник, - и она протянула "свинью" по имени Ник Юльке.
      Юлька осторожно взяла это чудо в руки и поднесла поближе. Ник, вытаращив голубые глазенки и задрав хвост, робко пискнул. Он почти умещался на Юлькиной ладошке. - У ти лапонька! - умилилась Юлька. - Располагайся, осматривайся, я пойду яичницу жарить, - сказала Кара и ушла на кухню. Юлька скинула ботинки, посадила Ника себе на плечо (тот старательно вцепился в несчастную рубашку) и прошла в комнату.
      Комната была примерно наполовину оклеена веселенькими зелеными обоями. Там, где обоев не было, радовали глаз вырезанный из газеты портрет Башлачева и верхняя часть плаката с Арменом Григоряном, до которой Ник, видимо, не добрался.
      На стене над кроватью висело несколько рисунков. На одном из них Юлька узнала Башлачева. Худое нервное лицо будто вырастало из косых линий дождя... "Здорово, - подумала Юлька. - Неужели Машка?".
      Скользя взглядом дальше по рисункам, она вдруг увидела Тина. Это был определенно он, хотя одежда его больше напоминала средневековую и он стоял у полуразрушенной стены какого-то старинного замка. Очень здорово Тин смотрелся в такой обстановке. Длинные черные волосы, серые - как стальные - глаза, и смотрит куда-то вдаль, в ветер... Все это слишком напоминало какую-то давно забытую сказку про принца.
      И тут Ник с победным мявом обрушился с Юлькиного плеча на ее ботинки. - Свинья ты копилка! - сказала Юлька с укором, и взгляд ее переместился на шкаф. И она несколько секунд смотрела на него в состоянии ступора, а потом расхохоталась; Ник даже перепугался. Просто очень контрастным был переход: на стене - Башлачев, на шкафу - "Иванушки international"... - Ты чего? - Кара вернулась с шипящей сковородкой. - А-а... Великий любитель попсы Маша Алексеева. Не пугайся. Посмотри внимательнее.
      Юлька посмотрела внимательнее и увидела, что у одного из "Иванушек" (явно стараниями Джокера) появились вампирьи клыки, Кристина Орбакайте окружена крысами, а шикарные волосы Димы Маликова "облиты" чем-то из нарисованной бутылки "Head & Shoulders". - Извращенцы. - Не извращнешься - не порадуешься... Воткни магнитофон. Юлька воткнула вилку в розетку, и зазвучал, разумеется, "Крематорий": На моих шузах лежит пыль многих городов, Я раньше знал, как пишутся буквы, я верил в силу слов. Я писал стихи, но не стал поэтом, И слишком часто был слеп... Мое грядущее - горстка пепла, Мое прошлое - пьяный вертеп...
      Кара тем временем смахнула все с табуретки, которая изображала стол, и поставила туда сковородку с яичницей и тарелку с хлебом. - Где же вторая вилка?.. - задумчиво сказала она. - А!.. В холодильнике. А вторая чашка?.. С чашкой оказалось сложнее, но скоро и ее обнаружили среди кучи книг, одежды и кассет. - Ну вот. Кушать подано, извольте жрать. Ник, это я не тебе. Убирайся со стола, тебе говорят! Морда ты противная. Хочешь сардельку?
      Ник был не против и бодро припрыгал к своей чашке, где, задрав хвост и радостно урча, вгрызся в кусок сардельки. - Правильно, сардельку мы жрем, а вот суп вчера не пожелали. Ну ладно Зато теперь несколько секунд можно жить спокойно. За это стоит выпить.
      Они подняли кружки с пивом, многозначительно посмотрели друг на друга и погрузились в сладостное ощущение ячменного напитка внутри себя... - ...Была совершенно зачудительная история, - рассказывала Юлька. - Наша кошка родила очень славную дочурку, белую и пушистую. Через две недели это чудо превратилось в белый и пушистый шарик, у которого лапы по бокам торчали исключительно для красоты. То есть она не ходила совершенно. Она просыпалась, кушала, засыпала снова, потом просыпалась et setera. Когда ей исполнилось три недели, мама решила, что ей пора ходить. Кошечку вытащили в комнату, на ковер в буквальном смысле. Она лежала посреди комнаты, слабо передвигая передними лапками. Задними она не шевелила вообще. Тогда мама сделала такую вещь. Это была картинка с выставки: по ковру, медленно передвигая задние лапы, ползет котенок, а сзади на четвереньках ползет мама и передвигает котенку задние лапы!
      Маша, сидевшая на полу, упала на спину и с полминуты просто стонала от смеха. Ник заинтересованно смотрел на такое дело, а потом решил продолжить грызню сумки. - У меня была примерно такая же реакция, - сказала Юлька, когда Маша отсмеялась. - Когда мама и кошка сделали полный круг по ковру, я уже не могла смеяться. Я тихо умирала от смеха. У меня едва хватило сил попросить маму прекратить это дело. И потом целую неделю кошечку вытаскивали в комнату и проделывали с ней эти гимнастические издевательства. Через неделю она уже ходила сама, но эта неделя осталась в моей памяти навечно. - У тебя дивная мама, - сказала Маша. - Да, - задумчиво произнесла Юлька. - За такие вот моменты в жизни я ее и люблю. Почему ты молчишь, что у тебя чашка пустая? - она открутила крышку с бутылки и налила Маше пива. Ник, отвлекшись от грызни сумки, завороженно наблюдал за этим процессом. - Что, радость моя? Ты хочешь пива? - спросила его Маша. - Этот кот ест сырую картошку и пьет чай с сахаром. Может, угостить его пивом? - По-моему, он все-таки не хочет. - А придется, - Маша осторожно налила пива в крышку от бутылки и взяла кота за шкирку. - Aut bibat, aut abeat, - она поднесла крышку к носу Ника. Ник принюхался, потряс головой и внезапным точным ударом задней лапы вышиб крышку из Машиных пальцев. Крышка, описав замечательную дугу, упала на кровать, пиво по дороге разлилось по ковру. - Собака ты сутулая! Пугало аэродромное! - Не ругайся, Маш. Ты подумай, какой у тебя замечательный кот. Он не пьет. Он человек принципиальный. - Он не человек. Он даже не кот. Он свинтус! Но зато он умещается на моей ладошке. Мой любимый размер, как говорится. ...Кстати, о размерах. Тебе почитать что-нибудь? - А куда ты денешься, - усмехнулась Юлька почти небрежно, но в душе она прыгала от радости. Это же можно заказывать все, что хочешь!.. - Я недавно где-то читала твое стихотворение, там что-то такое... "Человек уходил навек"... - А-а, да. Есть такая буква в этом слове.
      Маша посмотрела куда-то поверх Юлькиной головы. Не смежить мне усталых век. Не забыть никогда, никак Человек уходил навек, Человек уходил во мрак. И ложился под ноги снег, И деревья сплетались в сеть. Человек уходил навек, Человек уходил совсем. Этот день я запомню так, Словно памяти больше нет. Человек уходил во мрак, Погасив за собою свет. Через тысячи долгих зим Я поверю в твою вину Как посмел ты уйти один И оставить меня - одну?! - Здорово, - прошептала Юлька. Она смахнула с ресниц слезы и внезапно поняла, куда Маша так сосредоточенно смотрит. За спиной Юльки висел портрет Тина. - Это о нем? - Это для него , - Маша помолчала. - Ты, может, слышала: был такой человечек, ее звали Клетка. - Что-то слышала. - Она порезала себе вены. А он ее любил.
      ...Он пришел во двор старенькой пятиэтажки, где жила - для кого-то Лена Ремизова, для кого-то Клетка, - где стояли угрюмой, настороженной толпой родственники и друзья и все ждали, когда вынесут гроб. Люди негромко переговаривались, кто-то плакал, какой-то дедушка скрипучим голосом говорил о том, что Леночка попала в плохую компанию и они довели ее до самоубийства, говорил, совершенно не замечая того, что "плохая компания" в полном составе присутствует тут же. Кто-то из ребят собирался затеять склоку и "объяснить" дедушке, что он неправ, кто-то кого-то успокаивал... Тин стоял в общей толпе и молчал. Он словно отгородился от всех окружающих своим молчанием и глухой стеной отчаяния, и Каре было очень страшно. Она боялась - каждую секунду, - что Тин сейчас не выдержит и закричит.
      Но он молчал. Молчал, когда дядя Клетки, суровый бородатый мужчина, глядя на Леночку, судорожно сглотнул и рука его дрожала, когда он гладил племянницу по щеке. Молчал, когда Джокер, который мрачно крутил серебряную печатку на пальце, вдруг развернулся и быстро пошел прочь, расталкивая людей.
      А когда уже собрались ехать на кладбище и те, кто не ехал, подходили ближе к гробу - прощаться, - Тин все так же молчал и смотрел на Клетку; и тогда Кара не выдержала. - Тин... - она подошла к нему и тронула за рукав. - Костя...
      Он словно очнулся, внимательно посмотрел на нее и спросил: - Что?
      И вот тогда Маше стало действительно страшно. Во-первых, от его взгляда, слишком внимательного для такой мелочи, как ее слова. А во-вторых, от его голоса. Он спросил, как бы удивляясь, что можно вообще говорить о чем-то. Что-то осталось в этом мире? Что-то, стоящее внимания?
      И Маша поняла, что если он будет смотреть вот так, то она просто разревется и убежит. И она выдавила из себя фразу: - Ты не едешь на кладбище?
      Тин мотнул головой, взял Кару за руку, и они пошли к реке. Там они долго сидели на поваленном дереве и смотрели на тот берег, и Тин опять молчал. Он часто отворачивался от Маши и, разглядывая индустриальный пейзаж вокруг, делал вид, что он совсем даже и не плачет... А Кара чувствовала огромное облегчение от того, что теперь он не просто молчал.
      ... - Это было ровно год и три месяца назад, девятого июня. Неделю назад он спросил меня, не знаю ли я такую девочку Юлю с филфака. Я очень долго вспоминала весь филфак, а про свою бывшую группу как-то забыла. Но когда я поняла, что это ты, я даже обрадовалась. Ты замечательный человечек, Юлька, и в тебе есть силы. Ты сможешь сделать его счастливым, как ни банально это звучит.
      Кара замолчала. Юлька сидела, придавленная свалившейся на нее информацией, уставившись на Ника, который тоже замер и уставился на нее. - Не грузись, - Маша легонько щелкнула Юльку по носу. - Давай лучше песни петь.
      Она выключила магнитофон, взяла гитару и села по-турецки на кровати. Минуты две настраивала гитару, потом задумалась, прикусив нижнюю губу. Потом улыбнулась и подмигнула Юльке: - Мы будем петь веселые песни! В замок к благородному рыцарю без имени Приехал один человек. Он оставил слуге ключи от "шевроле", А сам протопал наверх. Они с рыцарем выпили нектара, Что вчера приносил Гермес, И человек сказал: "Для тебя есть работа Надо ехать в Сиреневый лес. Там стоит замок, на вид как твой, Но раза только в два грозней. В замке живет, как это ни банально, Великан, людоед и злодей. Он держит в плену прекрасную принцессу, Издеваясь жестоко притом: Он запрещает ей звонить по межгороду, Не дает вышивать крестом"...
      Неожиданно в дверь постучали. - Ого, - Маша отложила гитару. - Извини.
      Она открыла дверь. Юлька из-за шкафа не видела, кто пришел, но, судя по содержанию разговора, это были соседи: - Маша, только эти книги нужно в понедельник вернуть. - Хорошо, нет проблем. - А ко мне друг пришел в гости, можно, я его с вами познакомлю? - Спасибо, не надо. Я обязательно верну в понедельник книги.
      Маша закрыла дверь, положила книги на стол и снова уселась на кровать. - Это соседи. Они временами приходят дружить. - Ну и как? - Плохо получается, - Маша взяла гитару. - Мы не закончили. Продолжаем или снова? - Снова, - попросила Юлька. Она слышала эту песню второй раз в жизни и очень хотела запомнить.
      Маша провела пальцем по струнам, и тут в дверь снова постучали. - Так. А это что? - удивилась Маша. - Наплыв посетителей какой-то. Загадочно.
      Это был все тот же сосед. Он решил познакомить-таки своего друга с Машей. - Это Володя. А это Машенька. - Царь, очень приятно, - без энтузиазма произнесла Маша. - Извините ради бога, у меня гости, - и она захлопнула дверь. - Дивные вещи! У этого соседа, между прочим, жена есть. А он хочет все сразу и на дому. Сейчас он узнает про народный прибалтийский праздник "обломайтис"... Вот уже сейчас он о нем узнает, - прошипела Кара сквозь зубы: раздался очередной стук. - И часто тебя знакомят с такими Володями? - Ты знаешь, сегодня день какой-то особенно... бурный. Я все-таки допою эту песню.
      Маша решительно взяла гитару. Стук временно прекратился, и она без помех спела песенку про рыцаря. После этого стали петь "Крематорий", потом "Чижа". Потом Кару, что называется, "прибило", и она спела "Ой, цветет калина...". А Юлька предложила еще "Ой, мороз, мороз...". Потом их окончательно переклинило на "русское-народное", и соседи смогли насладиться разложенной на два голоса "Огней так много золотых...".
      Допев, Кара посмотрела на свою пустую кружку и сказала: - Мы будем оправдывать изречение "Сколько пива ни бери, все равно бежать за второй"? - Я думаю, на полтора литра наскребем, - "обреченно" кивнула Юлька, и они стали надевать ботинки. Сосед и Володя оживились. - Я вас слушаю внимательно, - Кара снова открыла дверь. - Что вы имеете сообщить на этот раз? - А давайте посидим теплой дружеской компанией!.. Какой у вас замечательный котик, - Володя, стоя в дверях, наклонился, чтобы погладить замечательного котика. Котик решил воспользоваться моментом и выскочить в коридор. Маша, собираясь предотвратить выскакивание кота, сказала: "Извините, у меня кот убегает" и резко захлопнула дверь. Точнее, попыталась это сделать, потому что между дверью и косяком была голова Володи, которую Маша не заметила. Володя и Маша сказали: "Ой!", потом Маша добавила: "Простите" и все-таки захлопнула дверь. И тут они с Юлькой расхохотались. - А не слабо ему прилетело-то! - сквозь взрывы хохота выговорила Кара. - Я же довольно сильно хлопнула... Ну, идем, что ли. Может, они уже отстанут?.. - со слабой надеждой произнесла она.
      "Они" не отстали. Сначала проявляли горячее желание проводить, потом пообещали ждать, а когда Маша и Юлька вернулись, у крыльца их действительно ждали Володя и сосед, с бутылкой шампанского. - Девчонки, может, все-таки пустите в гости? - не унимался сосед. - Да нет, знаете, у нас чисто женская компания, нам и так хорошо.
      Юлька и Маша очень быстро поднялись по лестнице, одновременно отшивая непрошеных гостей. Наконец захлопнув дверь перед самым носом жаждущих общения мужчин, Кара простонала: - Это же надо же! - Бедная, как ты тут живешь?! - ужаснулась Юлька. - Да я говорю, это первый раз такое. Дивно, аж жуть... Нету никого, все ушли на фронт, - сказала она двери, в которую опять стучали. - Сейчас мы будем петь что-нибудь... жизнеутверждающее. - "Гражданскую Оборону", - подсказала Юлька. - Можно и так. ... - А как насчет спать? - поинтересовалась Юлька, когда было уже около двух ночи. - Насчет спать все просто. Эта кровать раскладывается на два матраса. Ты будешь спать, как белый человек - на простыне. Я ее даже постирала недавно. Помоги, пожалуйста.
      Они с комфортом расположились на двух матрасах. Потом долго не могли поделить Ника. Потом рассказывали анекдоты и снова делили Ника.
      Уже почти засыпая, Юлька услышала: - Вон тому человечку на стене, который рядом с замком, - ему очень не хватает в жизни солнца. Он живет в себе. У меня не получилось вытащить его оттуда. А у тебя получится.
      Ранним утром они разом проснулись от звонка будильника. Маша пошарила рукой там, где он предположительно находился. Будильника там не было. Но он трезвонил вовсю.
      Будильник нашла Юлька. Он стоял почему-то рядом с ней. После долгих сонных размышлений они с Машей пришли к выводу, что это работа Ника. - Мы идем на первую пару? - тоскливо спросила Кара. - Надо. Надо, Федя, надо, - пробормотала полусонная Юлька. Она стащила со стула свой джинсовый сарафан и потрясла головой, прогоняя остатки сна. Сон почти ушел, зато пришло нечто другое. - Ой, мама, мама, больно мне! - простонала Юлька строчку из БГ. - Чего ж так голова-то болит?.. - Объяснить? - проворчала Кара, прыгая на одной ноге и влезая в джинсы. - С кем поведешься - с тем и наберешься...
      Юлька, периодически наступая на Ника, который вертелся под ногами, добралась до зеркала. - Как зовут тебя, лошадь безобразная?.. - она схватилась за голову и поморщилась.
      Кара рассмеялась: - Зачудительная фраза. Дивная, я бы сказала. Можешь взять со стола маркер и написать эту фразу на зеркале. Мне веселее будет вставать по утрам. - Оптимистичнее, я бы сказала, - улыбнулась Юлька.
      Она пошла за маркером и, возвращаясь, задержалась у портрета Тина. - Ты еще помнишь, что я говорила тебе вчера? - спросила Кара, тоже подходя к портрету.
      Юлька сосредоточенно кивнула. - Он немного замкнутый. По нему не сразу видно, что он чувствует. Так что ты не отчаивайся, если на лице его не будет написано бесконечное счастье при виде тебя. Это совсем не значит, что он не рад тебя видеть. Скорее, это значит, что он немного боится безответности... - А что мы все обо мне да обо мне? Ты почему-то ничего не рассказала... про Рэйна, - рискнула спросить Юлька. - Не надо про Рэйна. Это все мрачно и неэротично... Мне только очень жаль Альку. Я пыталась ей объяснить, но она почему-то решила, что я учу ее жить, и мы почти поссорились... А еще мне очень жаль его жену. Анюта - такая милая девочка. Мне хочется верить, что она на самом деле ни о чем не догадывается. Может, он еще одумается и поймет, что за чудо досталось ему в жены... - Кара вытащила из шкафа полотенце. - Вообще-то меня не надо слушать. Рэйн - очень хороший человек. Только он сам не знает, чего хочет, - и Кара пошла умываться.
      Юлька немного постояла, собирая в кучу обрывки мыслей. Потом посмотрела на Ника, который терся о ее ногу и громко требовал еды. - Вот кто точно знает, чего хочет, - поняла Юлька и открыла холодильник. * * * * * Когда Тину в третий раз вежливо сообщили, что Юли нет дома, он повесил трубку и пожаловался Кельту: - Опять не судьба. А счастье было так возможно... - ...И так возможно, и вот так... - добавил Кельт. - Ну что же, Костя, ты не отчаивайся, все еще впереди! - Всенепременно. Ну ладно. Спасибо тебе за гостеприимство, я бы даже сказал за костеприимство, спасибо за кофе со сливками, но я пошел. Если сейчас уже девять часов, это значит, что меня уже часа два ждет под окнами моей квартиры Тигра. Он, наверное, уже вспомнил весь свой запас матерных выражений и придумал новые. - Ой, прости, пожалуйста, что я тебя так задержал, - озаботился Кельт. - Он тебя, надеюсь, не убьет и не изуродует? - Какая тебе разница, я же тебе все равно не нравлюсь... - обиженно протянул Тин. - А вообще, наверное, не убьет. Я ему скажу, что я звонил девушке - это для него весомый аргумент.
      Кельт проводил его до прихожей и сказал: - Ну, будете у нас на Колыме... - Нет, уж лучше вы к нам! - откликнулся Тин, пожал ему на прощанье руку и вышел.
      Кельт жил на первом этаже огромного дома в восемнадцать подъездов. Дом хитро изгибался, так что образовывался симпатичный замкнутый дворик.
      Осень была теплая, зеленая с золотыми проблесками. В свете догорающего заката все было видно словно сквозь красное стеклышко. Тин спустился во двор и, побродив немного меж тополей, увидел детские качели. Он сел на них и слегка раскачал. Качели были на удивление нескрипучие, а в душный сегодняшний вечер движение воздуха вокруг Тина создавало иллюзию ветерка. Тин вспомнил про Тигру, но... пятнадцатью минутами больше, пятнадцатью меньше - в контексте двух часов ожидания это не играло большой роли. Тем более что-то такое придумывалось... Тин вытащил записную книжку и щелкнул авторучкой. "Анастасия...". Почему Анастасия? Не все ли равно. Как придумалось... Анастасия - яркий свет ненастных дней.. Анастасия - утри рукой слезы дождей... Анастасия - высокое солнце седых облаков... Ты - королева снов...
      ...- В сущности, ты - мерзкое и отвратительное существо, - мрачно сказал Тигра. Он сидел на скамеечке возле подъезда Тина и смотрел в сторону. - Простите, извините, каюсь, грешен. Виноват, но я не виноват, протараторил Тин. - Я звонил девушке.
      Лицо Тигры немедленно подобрело.
      - Ладно, прощаю. Я же сказал в принципе. Я сам пришел семь минут назад... Да елы-палы, ну нельзя же за это убивать сразу! - прокричал он, защищая руками голову от Тина, который с разъяренным видом стучал по ней кулаками. - Кого ты соблазнял на этот раз? - поинтересовался Тин, беря Тигру за шиворот и ведя его за собой по лестнице. - Я соблазнил? Я соблазнил?!. А, ну да, я соблазнил. - Женское счастье - был бы Тигра рядом... - пропел Тин, открывая дверь. Ужин будешь готовить ты! - Ужин? Зачем ужин? - попытался увильнуть Тигра. - За дверью кухни! - объяснил Тин. - Вперед и с песней. - Кстати, о песнях, - встрепенулся Тигра. - Я тебе еще не пел "Девочку из морга"? Совершенно офигительная песня, обхохочешься... - Евгений Викторович! - угрожающе сказал Тин. - Что, Константин Арсеньевич? - Тигра лучезарно улыбнулся. - Если в ближайшие две минуты вы не начнете приготовление еды, я буду зверствовать! - Тин взял Тигру за плечи и развернул в сторону кухни.
      ...- Слушай, Тигра, может, сделать тебя шеф-поваром? - задумчиво спросил Тин. - У тебя здорово выходит. Ты берешь все подряд, сваливаешь в кучу, а получается очень вкусно. - Это я вспомнил Джерома Джерома и ирландское рагу... Да! Чуть не забыл! закричал вдруг Тигра. Тин едва не подавился. - Я видел Кая, он сказал, чтобы ты приходил завтра к нему на день рождения. Он тебя искал сегодня весь день и раз пять заходил в ваш корпус, как раз после того, как мы разошлись. Где ты был?
      - Ты его слушай больше, "раз пять", как же! Хорошо, если он вообще там был. А я где был?... А, я писал "фанеры" для Дебюта первокурсников. Это было кино и немцы. Прихожу в студцентр, там ко мне подходит девушка. Я вижу, что я ее знаю, но вот откуда?.. А она берет меня за жабры и говорит: "Вы тот самый Константин Васильев, который пишет фонограммы?!. Я говорю, что да, я тот самый... и так далее. Она просит: "Сделайте нам фонограмму Натали "Звезда по имени Солнце"...
      Тигра поперхнулся и закашлялся. Тин заботливо похлопал его по спине и продолжил: - Я тоже сначала не очень хорошо подумал про это создание. Она, наверное, это увидела и сразу давай объяснять: "Понимаете, у нас по сценарию выходит на сцену девочка и начинает петь эту песню типа как Натали. Ее грубо так прерывают и говорят: "А ну, казнить ее, чтоб песню хорошую не поганила!"...
      Тигра хохотнул: - Вот это номер! Елы-палы, хорошие у вас первокурсники... первокурсницы... Это какой факультет? - Тигра!.. - Да я что, я ничего... - Ну вот, а потом она говорит: "Вам привет от Альки", и тут я ее вспомнил. Это же была Люська, Алькина сестра. Ангидрид твою перекись марганца, подумал я. Вот память стала! - Да, знаете ли, бароны стареют, бароны лысеют... Че-то у вас дни рождения зачастили! - Да, у нас же много "сентябрят": Алька, Кай, Кельт, потом еще я... - Спасибо, что напомнил. - Надо что-то дарить Каю. - Бутылку текилы, - предложил Тигра. - Да ну тебя, алкоголик. - Спасибо, черт возьми. - Всегда пожалуйста. А я еще и на машинке могу... - Тин увернулся от летящей в его сторону ложки. - Не ругайся, Женечка, спой лучше песенку. - Не буду, - манерно протянул Тигра. - Вы меня жестоко оскорбили, сударь. Я вызываю вас на дуэль! Выбор оружия предоставляю вам. - Мясорубка, - предложил Тин. - Старо! - Компакт-диски? - Пижонство! - Ну спой, светик, не стыдись! - Я не Светик, я Женечка. ...Эх, елы-палы, отходчивый я человек, - вздохнул Тигра.
      Они перебрались из кухни в комнату Тина. Конечно, обе комнаты были его, но это так называлось: "его комната" и "комната для всех".
      Тигра взял гитару и, усаживаясь на полу, объявил: - "Студенческая голодная". Под небом голубым стоит огромный дом. Туда идут ученые - ученых кормят в нем. Здесь зеркала кругом, хрусталь здесь, как слеза. В зобу дыханье сперла слюнная железа.
      Тебя там встретит франт-официант,
      Подаст бокал французского вина,
      Печеных куропаток на подносе,
      Чей так светел взор незабываемый... Под небом голубым еще один есть дом, Но знай, что академика ты не увидишь в нем. Ужасен дом на вид, ему уж много лет, Туда идет обедать измученный студент.
      Его там встретит сломанный поднос,
      Зеленый хлеб, исполненный очей,
      Невинная яичница с глазами,
      Чей так светел взор незабываемый... - Зашибись! - сказал Тин смеясь. - Это надо же так гнать! - Давай теперь ты будешь петь? - предложил Тигра. - Ну давай... - Тин взял у него гитару. - Чего бы тебе такого спеть?.. А, знаю, я спою серьезное. В общем... Друг у меня ушел служить, и там... чего-то он стрелял. С неба падали желтые листья, Я услышал плачущий выстрел, Собирая в одно свои мысли, Наш боец самостоятельно мыслил. Потерялись годы и дети, Поезда уносились куда-то. Наблюдая события эти, Превращался ребенок в солдата.
      Бесконечная война... Мать готовила свежего хлеба Скоро дети из боя вернутся. Она ждет их каждое лето, Солнце силится ей улыбнуться... Ну а там, где мелькают рясы, Генералы идейных красок, Запивая политику квасом, Превращают солдатов в мясо...
      Бесконечная война... Ну а вы, по ту сторону поля, Ковыряете танками землю, Автоматом, штыком и невольно Рвете в клочья мертвые вены. После этого прыгают с крыши, Убивают невинных мальчишек, Тех, кто ростом да силой не вышел, Тех, кто спрятался тише мыши.
      Бесконечная война... Мать готовила свежего хлеба.
      Солнце силится ей улыбнуться.
      Где же ты - патриот мой с победой?
      Сколько их, которые уже не вернутся...
      Бесконечная война... Губы Тигры искривились в жесткую усмешку. Потом вдруг глаза его яростно блеснули: - Сукины дети!!! У меня одноклассника забрали в Чечню... вернулся оцинкованный. А они... как будто так и надо! Гады все эти политики! Сволочи!!! - Тигра вдруг словно очнулся, посмотрел на Тина: - Коська, прости... Елы-палы, да классная песня просто, вот я и... Извини. - Да нет, это ты меня извини. Меня по ночам тянет на оптимистическое. - Все ништяк. Спой еще. - Как ты относишься к Моррисону? - Люблю. - Ну, тогда... People are strange When you are stranger. Faces look ugly When you`re alone...
      Когда уже собрались спать, а в окно робко пробирался рассвет, Тигра вспомнил: - А что за девушка, которой ты звонил? - Да помнишь - Юля, моя Совесть. - А, ну как же, конечно помню! - с энтузиазмом воскликнул Тигра, но, встретив взгляд Тина, осекся: - Да ладно, у меня же к ней чисто патологич... э-э-э - платоническое чувство. - Ты смотри у меня, - Тин погрозил ему пальцем. - А то, понимаете, я в кои-то веки... мне в кои-то веки понравилась девушка, а тут некстати - Тигра... - Значит, понравилась? - уточнил Тигра - Пока да. Пока только понравилась... И вообще: пора спать. - Так еще же время детское! - Помнишь правила поведения на вписке? "Ночь наступает тогда, когда хозяин захотел спать!". - "...А мастера по постели зовут Прокруст". - Молодец, пять. Так и быть, я сам вымою посуду. * * * * *
      Далеко не каждый человек
      имеет правильное понимание
      хорошей музыки.
      Toshka.
      Была суббота, и от осознания того, что завтра не надо рано вставать и ехать учиться, душа Юльки ликовала. Тем более Юлька шла на день рождения Кая, так что жизнь была вообще прекрасна. А если учесть, что там вполне может оказаться Тин...
      Юлька шла по вечерней улице и читала стихи. Вслух. Прохожим и себе, людям и птицам, и вообще этому миру, в котором все так замечательно:
      Это был неясный вечер; клочья снов соткали воздух, В дыры черных подворотен уползали страхи дня. И бродячие собаки с шерсти стряхивали звезды, Чтобы было все прекрасно у тебя и у меня... - Эй, девочка, где тут дом номер 118? - спросили за спиной. Юлька обернулась. Трое "пацанов" в спортивных костюмах и кепках с интересом разглядывали ее. - А почему ты оборачиваешься? Ты что, и правда все еще девочка? - они заржали. - Вам в другую сторону, - сухо сказала Юлька. "Пацаны" уже начали ей надоедать. Она развернулась, чтобы идти дальше, и почувствовала сильные цепкие пальцы на своем плече. - Подожди-ка, девочка, это же невежливо. Что значит "в другую сторону"? Ты что, не хочешь составить нам компанию? - Сударь, я спешу. Извольте отпустить мою руку. - Надо же, как мы изысканно выражаемся! Какие мы воспитанные! - парень издевательски ухмыльнулся, совсем не собираясь отпускать Юльку. Она дернулась, но он лишь крепче сжал ее руку. - Девочка, почему у тебя три сережки в ухе? - спросил второй. - И что это у тебя на руках? - заинтересовался третий, зацепил пальцем одну из фенечек и внезапно дернул. Фенька порвалась, а Юлька свободной рукой дала ему пощечину. Он развернулся и наотмашь ударил ее по лицу. - Спокойно, Вадик, - первый удержал его руку, замахнувшуюся для второго удара. - Ты сам был виноват, вот и получил. А девочка еще не ответила нам на вопросы, и он снова повернулся к Юльке. - Так почему у тебя три сережки? Ты что, неформалка?
      Юлька уже поняла, что ее просто так не отпустят, и решила сказать им все, что она о них думает: - Слушайте, вы, братья наши меньшие по разуму! У вас свои понятия, у нас свои... - Вот за понятия... - спокойно сказал первый и ударил Юльку в солнечное сплетение...
      ...Юлька сидела, привалившись спиной к дереву, и пыталась понять: уже поздний вечер или у нее в глазах темно? Голова кружилась, страшно болел правый висок и... наверное, это называется "почки". Юлька уже несколько раз пыталась встать, цепляясь за дерево левой рукой, которая не была сломана, но на нее тут же наваливалось такое головокружение, что она почти падала.
      При очередной неудачной попытке встать она нечаянно задела тополь сломанной рукой, и ее пронзила такая боль, что она тут же провалилась в черную бездну, потеряв сознание... - Юля!..
      Детвора смеется - в детских лицах ужас
      До смерти смеется, но не умирает...
      Это чтобы связь была крепче... чтобы узаконить...
      Чтобы было все прекрасно у тебя и у меня... - Юля, очнись, пожалуйста!..
      А за дверями роют ямы для деревьев,
      Стреляют детки из рогатки по кошкам,
      А кошки плачут и кричат во все горло... - Юля!!!
      Юлька очнулась. Она увидела над собой знакомое лицо и прошептала: - Тин..? - Господи, я уже думал, ты никогда ничего не скажешь, - Тин облегченно вздохнул. - Как ты? Сейчас приедет "скорая". - А почему... - Юлька обвела взглядом то, что находилось вокруг. - Где мы? - У поста ГАИ. Я не хотел оставлять тебя одну, а надо было звонить в "скорую", вот я и решил отнести тебя сюда. Тут полквартала всего. Ну, ты как?
      - Насколько я понимаю, сломана рука... левая... нет, это называется "правая"... ужасно болят почки, и еще голова...
      - У тебя рассечен висок. - Это они меня, кажется, об дерево... Но я тоже собой горжусь. Один из них, по-моему, еще долгое время не захочет общаться с женщинами.
      Тин успокоенно улыбнулся и коснулся ладонью Юлькиной щеки. - Юля... Это так здорово, что я успел тебя найти... Ты не представляешь, как это здорово.
      Юлька слабо улыбнулась, и вдруг на нее обрушилась дикая головная боль. - Тин! - Что случилось? Что?! - крикнул Тин, увидев, что она резко побледнела. - Я тебя не вижу... - прошептала Юлька. - Я вообще не вижу ничего. - Юля, солнышко, держись, пожалуйста. Слышишь, уже едет "скорая". Ты только не умирай, ладно? Пожалуйста!.. Господи, пойми, я не смогу второй раз потерять любимого человека, едва найдя его!.. Юля, скажи что-нибудь. Юля! - Не уходи. Только не уходи... - Я никуда не уйду. Я не могу тебя бросить.
      У Юльки перед глазами прыгали и метались разноцветные шары, они сталкивались и рассыпались на множество искорок. Голос Тина звучал все слабее, потому что в ушах звенело, но Юлька, собрав все силы, вновь и вновь возвращалась в этот мир, где снова все было прекрасно... * * * * * На лестнице было темно. Алька вскарабкалась на свой девятый этаж, выжимая по дороге совершенно мокрую рубашку; отдышавшись, достала ключ, и тут к ней пришла совершенно закономерная мысль: "А почему так тихо? Почему не слышно "Орбита без..." - чего там? Соли? Хлеба? Страха и упрека?.. - разносящегося по всему подъезду, несмотря на первый час ночи? Неужели эта... создание - младшая сестра - опять существует в наличии отсутствия?.. А, ну понятно. Спасибо, записку оставили. Чего?.. Ну и почерк!.. Ах, "ушла". Надо же, я и не заметила. "Не вернусь". Что, вообще никогда в жизни? А чего ж не забрала свою любимую клетчатую рубашку - вон на диване валяется, - как ты будешь без нее жить? Плохо будешь жить, поэтому, наверное, вернешься... Кто в холодильнике? Какой серп?!. Ах, суп. Феерично. У нас есть еда. Сейчас мы будем есть еду. Кай, конечно, абсолютно дивный человек, но вот с едой у него в квартире некоторый напряг".
      Алька надела сухую рубашку ("А дождь все-таки замечательный! Люблю дождь"), прошлепала к холодильнику, по дороге включив БГ, и вытащила кастрюлю. "Надо же, почти половина! А еще... еще у нас есть две сосиски, хлеб и майонез. Да это же просто рай! Это же можно жить!..". Она поставила кастрюлю на плиту, плюхнулась на стул и соорудила себе бутерброд. Отъев половину, она задумчиво уставилась на него. "Боже, видела бы мама, чем я питаюсь!.. Нет, лучше не надо, ей бы стало плохо. Интересно, Кай когда-нибудь ест? Как ни придешь к нему, в холодильнике пусто, как у Тигры в голове... Наверное, он не ест вообще, он только пьет. Поэтому такой худой. А мне еще везет. У меня есть еда, какая-никакая... скорее никакая". Алька сосредоточенно откусила сосиску.
      "А куда, интересно, отправилась Люська? Опять на день рождения с ночевкой? Господи, как заставить этого ребенка жить дома хотя бы неделю? Видела бы мама..." - Алька вздохнула и отложила бутерброд. Мама... Как она там, одна?..
      Полтора года назад Алька приехала из своего маленького городка в Тюмень. Она очень хотела учиться в каком-нибудь университете или институте и не хотела замуж за Сережку, который почему-то считал, что в нем - смысл ее жизни. Наверное, от него-то она и сбежала, а еще от тягомотины почти деревенской жизни, когда каждый день - одно и то же, в клубе крутят только "Иванушек" и "Золотое кольцо", а единственная радость в жизни - театральная студия приказала долго жить, потому что руководитель Андрей отказался работать "там, где ему вообще не платят"...
      Были папа и мама, но вместе Алька помнила их очень смутно. Папа был милиционером и однажды не вернулся домой с работы... Мама осталась одна с двумя дочерьми (Альке было пять, Люське - три).
      Жили дружно. Вместе дурачились с псом Шариком, обедали вместе с тремя котами - Барсиком, Мурсиком и Гимли (имя предложила Алька, начитавшаяся Толкиена). Мама учила детей русскому и литературе и находила в Альке поэтический талант. Она ходила за дочерью по пятам и записывала все ее рифмованные строчки, и говорила: "Когда ты станешь знаменитой и кто-нибудь захочет издать полное собрание твоих сочинений, я продам все это за бешеные деньги и попрошу, чтобы в книжке, в уголочке, скромно упомянули и мое имя...". Люська страшно завидовала и кричала: "Я тоже талант! Вы только посмотрите, как я чищу картошку!".
      Был еще дядя. Потрясающий человек, который в свои пятьдесят два года продолжал слушать "Doors" и "Deep Purple" и говорил, что люди делятся на два типа: те, кто не читал "Братьев Карамазовых", и те, кто читал, но забыл. Себя он с сожалением относил ко второму типу. Именно дядя научил Альку-Аленку писать сочинения, заставил прочитать "Мастера и Маргариту" и подарил кассету с альбомом БГ "Акустика". Именно он советовал ей поступать на филфак.
      Полтора года назад Алька стояла перед огромным - четырехэтажным! - зданием, на котором большими буквами было написано: "УНИВЕРСИТЕТ". Она зашла туда с веселой толпой людей, которые громко говорили, курили и вообще олицетворяли собой тот образ студента, что уже успел сложиться в Алькиной голове. Когда она спросила их, где тут деканат филфака, некто высокий, с длинными черными волосами сказал: "Зачем тебе филфак? Поступай лучше к нам, мы - физики!". Алька сказала: "Да нет...", но физики закричали: "Да-да-да!" и потащили ее в свой корпус. По дороге Алька выяснила, что высокого и черноволосого зовут Тин.
      Придя к себе, физики так красочно описали свой факультет, познакомили ее с проходящим мимо деканом, спели песенку "Марш студентов-физиков"... И Алька поняла, что она будет учиться только здесь и нигде больше! ...Правда, проучившись полгода, она забрала документы и стала повторять правописание кратких прилагательных, решив все-таки поступать на филфак.
      ...Была весна, середина марта. Алька шла домой с Дня открытых дверей университета, окончательно уверившись, что ей туда никогда не поступить. Домой - то есть в квартиру дяди. Но теперь Альку некому там было ни утешить, ни обругать - дядю три месяца назад сбила машина... По дороге она встретила Машу Кару. Маша тогда заканчивала первый курс филфака, а с Алькой они до того сдружились, что их прозвали "Единое Целое". - Что ты, милый, смотришь искоса? Может быть, ты хочешь "Вискаса"?.. пропела Маша. Она была какая-то особенно радостная.
      "Да, - отвлеклась Алька от воспоминаний. - Было время, когда Кара была радостной..." - Да вот, понимаешь, думаю я себе, что я экзамен завалю, - пожаловалась она.
      Кара даже не поверила: - Ты брось эти упаднические настроения! Как это завалишь? - Ну, или на "четыре" сдам. - Все ништяк. Я в тебя верю - сочинение напишешь на "пять"! - А ты чего такая счастливая? - поинтересовалась Алька. - Да у меня вчера была годовщина свадьбы... - сообщила Кара как бы между прочим. - Ах вот оно что! Вот чего я вчера плохо спала!.. - поняла Алька (раз они были Единым Целым, то и "муж" у них был общий, и "дети", и "родители"). - Фи, сударыня, это пошло. - А я хоть знаю своего мужа? - Знаешь. Заочно. Его зовут Рэйн - помнишь, я давала кассету послушать? - Ух. - Чего ух? - Вообще ух.Я, оказывается, замужем за Рэйном. Ты хоть покажи мне его когда-нибудь! - попросила Алька. - Пойдем завтра в рок-кафе - и покажу.
      Назавтра в рок-кафе к Альке подошел невысокий молодой человек с короткими черными волосами, в ослепительно черном костюме. - Здравствуйте, Алена. - Здравствуйте, - удивилась Алька. - Меня зовут Рэйн. - Рэйн?! - Алька внимательнее посмотрела на него, и группа "Кошачий Глаз" на сцене перестала для нее существовать. Алька поняла, что это судьба...
      Алька запихнула в рот остатки бутерброда. Суп на плите уже несколько минут яростно кипел. Алька стащила его с конфорки и налила себе в тарелку. Пока он остывал, она решила проверить, насколько впечатляющий бардак оставила после себя Люська.
      Зайдя в ее комнату, Алька тяжко вздохнула. Абсолютный сюрреализм. Книги, браслеты, кассеты, джинсы... И со всем этим как-то очень хорошо сочетается плакат с Ильей Лагутенко на стене. "Как?! Она не надела свои любимые черные джинсы, аккуратно порезанные и разлохмаченные?.. А, она надела шорты. Ну что ж, сама себе злобный баклан. На улице тропический ливень и слегка прохладно. Хотя она наверняка найдет себе какого-нибудь молодого человека, который ее согреет...". Слава Богу, Алька отучила ее приводить этих молодых людей сюда на ночь. Сама она, конечно, тоже не ангел - все-таки Рэйн пару раз ночевал здесь, ну и не просить же у соседей раскладушку?.. Но Рэйн - это Рэйн, а эти совершенно незнакомые парни очень раздражали Альку.
      А Рэйн... "Интересно, каково это - вести даже не двойную, а тройную жизнь? Он ведь продолжает общаться с женой и периодически живет у Кары. ...Бедная Анюта. Как это, наверное, страшно - смотреть в спину уходящему мужу и знать, что он идет к другой, - и ничего не говорить... Может, ей легче было бы все порвать и выгнать его, или уйти самой?.. Да нет, не легче, - горько усмехнулась Алька. - Иначе я бы сама давно это сделала...".
      Она вздохнула, вернулась на кухню и стала есть суп. Но мысли никуда не ушли.
      Зачем это надо? Алька не могла понять, что такого особенного в Рэйне и почему он притягивает, как магнит. Она уже несколько раз решала: "Все, хватит, надоело, я устала от бесконечных ссор с лучшей подругой и от вздрагивания всякий раз, когда Аня говорит: "Алена, у меня к тебе серьезный разговор...". И от ночных звонков в домофон, когда ждешь Рэйна, а приходит не Рэйн, и нужно минут по десять вдалбливать какой-то пьяной харе, что Игорек здесь не живет... И от взглядов Кары, таких умоляющих и в то же время сочувственных... " - Алька, не надо этого делать. - Почему? Ты считаешь, что ты - единственная, кто может его осчастливить?! - Алька, не надо, не иронизируй. Никем я себя не считаю. Просто я знаю Рэйна лучше, чем ты, и знаю, что потом сложнее избавляться от привязанностей, чем сразу. - А я не хочу избавляться. Я, может быть, люблю его! - Алька, нельзя бросаться такими словами. Слово "люблю" никак не сочетается со словами "может быть". Никак и никогда. И если ты не любишь, а "может быть", то подумай о том, как ты будешь смотреть в глаза Анюте... - А я не виновата, что люблю. И буду смотреть прямо и честно. - Не получится. Я сама думала точно так же. Когда кончится романтика и начнется просто постель, ты уже не сможешь прямо и честно смотреть в глаза Анюты. Потому что она-то его действительно любит. - Какая постель, о чем ты говоришь?! Ты считаешь, я настолько испорченная, чтобы спать с ним, когда кончится романтика? - Это не испорченность, Алька. Это жизнь. Все мои представления о том, что "до свадьбы - нельзя", с треском рухнули не потому, что я испорченная, и даже не потому, что Рэйн такой уж суперлюбовник. Просто это женская идиотская убежденность в том, что мужчину можно удержать с помощью "этого". Это жизнь, Алька, и ты тоже никуда от нее не денешься. Если, конечно, не сбежишь вовремя. Поэтому я пытаюсь тебя убедить в том, что все его взгляды и стихи - вовсе не тебе. И, конечно, не мне. Они вообще никому, отвлеченному идеалу. Извини, но я не думаю, что именно ты окажешься этим идеалом...".
      И уже около полугода Алька пыталась вырваться из этого круга. Слава Богу, Аня пока не догадалась, что и она тоже... "Ну, чего ты боишься произнести это слово? Да, в конце концов мы пришли к тому, о чем говорила Кара - к постели. И надо осознать тот факт, что я не любимая, а любовница. И никакой не идеал...".
      Люся нервно швырнула сумку на пол и скинула босоножки. "Свинья! Пьяная озабоченная свинья! Хорошо еще, что удалось сбежать, а то неизвестно, что бы пришло ему в голову... Козел!".
      На кухне горел свет. Значит, Алька еще не спит, и если она не очень злая, то можно будет излить душу. Люся прошла через огромную квадратную прихожую и заглянула на кухню.
      Сестра сидела на полу у батареи, уткнувшись лицом в колени. На столе стояла тарелка с недоеденным супом. - Ален, ты чего? - Ничего, - прошептала Алька и расплакалась... * * * * *
      "Луна.. Черт возьми, какая луна! Ее свет льется, словно золотистый ликер, и так же, как он, дарит наслаждение... Эпикуреец, тоже мне. Певец любви. Допелся, можно сказать".
      Рэйн вздохнул и сел на кровати. В комнате было темно, только луна пролила золотое пятно на ковер. В ее свете лицо Анюты казалось совсем детским. "Маленькая моя, девочка моя милая! Что же я с тобой делаю...". Рэйн посмотрел на спящую жену и бесшумно поднялся. Натянул джинсы, накинул на плечи рубашку, взял со столика пачку "L" и вышел из комнаты.
      На кухне он, не включая свет, добрался до плиты, нащупал чайник и сделал несколько глотков. Тепловатая вода прокатилась внутри - словно медуза сползла вниз по пищеводу. Рэйн поморщился. Курить захотелось еще сильнее.
      Он вышел на балкон, щелкнул зажигалкой, затянулся с наслаждением, а затем выпустил вверх струю дыма. Дым тут же растворился в свежем ночном воздухе сентября, а Рэйн уселся на прислоненный к мокрым перилам велосипед и стал смотреть вниз.
      С девятого этажа открывалась замечательная панорама ночного города. Прямо напротив строился дом. Стройка освещалась прожекторами, а заодно они "проливали свет" на глобальную свалку перед домом. А также возле дома, за домом и везде. Вселенская свалка. Рэйн сплюнул и заинтересованно посмотрел вниз. Плевка, правда, тут же не стало видно. Зато внизу он увидел подвыпившего гражданина, который зигзагообразно двигался по направлению к дороге. По прямой там было шагов двадцать, но гражданин шел очень долго и изогнуто. Дойдя наконец до дороги, он собрался перейти на другую сторону. Мимо пролетел "джип", сияя фарами и тонированными стеклами. Он на полной скорости врезался в огромную лужу, которая не просыхала даже в июле. Два веера грязных брызг по обе стороны "джипа" добавили колора на близстоящие машины и слегка задели подвыпившего гражданина. В лунной сентябрьской ночи послышался отборнейший трехэтажный мат. Рэйн даже услышал несколько новых слов.
      "Если бы Аня материлась, чего бы только я не услышал... Вот чего, спрашивается, надо человеку? И чего было жениться... Нет, жениться было надо. Любовь, понимаешь. Кто же знал..?
      Господи, объясни, я не понимаю - как можно любить сразу троих?! Может, я чего-то не понимаю в терминах, может, любовь - не это?
      Ладно, это не важно. Вопрос - что делать? Пора что-то решать. Уже давно пора". Рэйн сделал последнюю затяжку и заткнул окурок в уже забитую чашку-пепельницу. И вспомнил. Снова вспомнил, как это было...
      Рэйн сидел у костра и докуривал последнюю сигарету, собираясь уходить. Светало. Птички вовсю свиристели и щелкали. Дорога звала - туда, дальше, в Питер. Путешествовать автостопом тогда было любимое занятие Рэйна. А что еще делать, когда тебе двадцать пять и полгода семейной жизни тебя еще не тянут неподъемным грузом на дно рутины?...
      Костер уже затухал. Рэйн поднялся, чтобы притоптать тлеющие угли, и вдруг за спиной раздался голос: - Эй!
      Рэйн обернулся и увидел девушку, одетую в камуфляжные штаны, военные ботинки и черную рубашку, завязанную узлом на животе. Длинные каштановые волосы, челка спадает на глаза. Девушка, слегка прихрамывая и волоча за собой рюкзак, подошла к нему. - Привет, сестренка! - слегка удивленно сказал Рэйн. - Ты откуда, лесное чудо? - Да вы, батенька, поэт, - девушка закашлялась. - Черт. Простыла все-таки. Откуда я? Оттуда, - она махнула рукой куда-то за лесок. - Там поле и стог сена. Я там ночевала. А ты, значит, у костра. Тоже никого не стопнул? - Ага, трасса безмазовая. Тебя зовут-то как? - Кара, - девушка села на свой рюкзак. - Ты умеешь вправлять вывихи? - Ну... - Рэйн присел рядом на корточки. Девушка, видимо, расценила это как утвердительный жест и стала расшнуровывать левый ботинок. - А то мне совершенно неинтересно жить, - пожаловалась она. - Держи, - и она протянула ему свою ногу. - Я ее даже вымыла - только что, в той луже на той полянке. - В луже? А вода, наверно, холодная, - сказал Рэйн, легонько ощупывая ногу Кары.- Слушай, а ты... - начал он и внезапно дернул. Кара закусила губу и закрыла глаза. - Ну, как? - спросил Рэйн. - Извини, пожалуйста.
      Кара открыла глаза и немного поморгала, смахивая слезы. Потом осторожно пошевелила ногой. - Ура. У тебя получилось, - она посидела несколько секунд неподвижно, привыкая жить без боли, потом стала натягивать носок и, подняв на Рэйна почти желтые глаза, проникновенно сказала: - Спасибо!.. А тебя-то как зовут? - и тут она улыбнулась... ...- Меня зовут Рэйн, - сказал он. - Рэйн?! - Алька всмотрелась в него внимательнее, насколько позволяла полутьма рок-кафе. - Так вот ты какой, северный олень! - Не ругайся, я твой муж, между прочим. - Надо же, через год после свадьбы я наконец-то тебя увидела. - Ну, и как впечатление? - поинтересовался Рэйн.
      Алька оценивающе посмотрела на него, обошла кругом, все так же осматривая, потом подняла глаза: - Ну, что я могу сказать по этому поводу? "С пивом сойдет". - Запросто. Идем в бар? - Ого, - удивилась Алька. - Ты спонсор, что ли? - Мне зарплату выдали. - Ага, познакомились уже? - это Кара пришла проверить, как дела. - Пойдемте, что ли, в бар. Чего-то они лажают бессовестно, - она бросила взгляд на сцену. Посидим, поговорим. Алька, тебе, наверное, есть что рассказать новоявленному мужу?.. - Кара посмотрела на Рэйна. А Рэйн смотрел на Альку...
      Рэйн даже мог определить, что ему не нравилось в Анюте. Она была слишком уж тихая, молчаливая и иногда смотрела на него с таким обожанием, что он готов был убежать и не вернуться. Просто ему казалось, что если он попросит ее выпрыгнуть из окна, - она выпрыгнет не задумываясь.
      Два с небольшим года назад, когда они познакомились, Рэйну это очень льстило. Девочка с большими серыми глазами ходила за ним по пятам и смотрела на него так восхищенно, что он даже немного смущался. А после одного концерта Аня подошла к нему и попросила автограф. Она была единственной, кто это сделал, и Рэйн просто растаял. После него в клубе выступал еще кто-то, а они с Анютой сидели в баре и разговаривали. Потом он даже проводил ее домой.
      "Это удивительное ощущение - знать, что кто-то счастлив просто оттого, что ты существуешь". Раньше с Рэйном такого не случалось. Правда, после женитьбы такие люди встретились ему вот уже дважды...
      И надо было что-то делать, а Рэйн не знал, что. Вспомнился БГ: "Нам всем будет лучше, когда ты уйдешь". Вот только к кому из них четырех это обращено?.. Он мучительно думал, потому что бесконечно устал от уничтожающих взглядов Кары, от Алькиной улыбки, такой беззаботной - и такой обреченной - и от тех моментов, когда Анюта берет его за руку и говорит: "Володя, почему..."... - Володя, почему ты не спишь?
      Рэйн едва не свалился с велосипеда. - Да... так... не спится, - пробормотал он. Сердце бешено колотилось. - Не надо так неожиданно спрашивать, ладно? - Извини, - Аня подошла и положила руку ему на плечо. - Опять вдохновение снизошло? - она улыбнулась. - Да, чего-то такое пытался сочинить. Но оно было против и не сочинилось, Рэйн тоже улыбнулся и подмигнул. Хорошо быть творческим человеком - всегда есть повод не спать по ночам.
      Анюта зябко обхватила руками плечи. - Ты еще и босиком. Тем более только что был дождь. Простудишься же! Немедленно в кровать! - приказал он. - Ты тоже босиком.
      Рэйн помедлил и притянул ее к себе. - Хочешь сказать, чтобы я тоже шел в кровать? - Да. Именно это я и пытаюсь тебе сказать последние полторы минуты.
      Рэйн зарылся лицом в тонкий аромат ее коротких светлых волос, потом поднял ее на руки и понес в спальню, боясь, что оно кончится - то мгновение, когда в его сердце была только она... * * * * *
      "Чего ж так темно-то?" - проворчала Кара, тщетно пытаясь попасть ключом в замочную скважину и поминутно откидывая назад мокрые волосы, которые лезли в глаза. Раза с десятого у нее получилось открыть дверь, и она наконец попала в квартиру.
      В квартире было тоже темно. Ну, оно и понятно - второй час ночи все-таки. Кара ощупью добралась до своей двери. Диких криков и мяуканья Ника, страдающего от одиночества, слышно не было. Значит, он здорово обалдел от того, что его наконец-то накормили рыбой.
      Маша зашла в комнату, закрыла дверь и попыталась найти на стене за шкафом выключатель. Нашла; и, пощелкав немного, обнаружила суперприятную вещь: света не было. - Оп-па, - сказала Кара. - Горячий ужин отменяется. Что ж: у нас с Ником будет романтический вечер при свечах... скорее, утро.
      Ник проснулся (зашуршал бумагами на батарее), спрыгнул на пол ("Лошадь ты этакая! Погромче-то не мог?") и, подкатившись к хозяйке, заверещал дурным голосом. - Тихо ты! - прошипела Маша. - Чего ты, в самом деле, люди же кругом спят... Ну что, что, моя лапонька, соскучился? Хороший ты мой. Сейчас мы зажжем свечку, достанем чего-нибудь из холодильника и будем это есть, - сказала Маша, роясь в вещах и предметах на столе, на полу и на кровати и пытаясь найти зажигалку. Ник усиленно помогал, сначала путаясь под ногами, а потом забравшись на стол и весело расшвыривая вещи.
      Зажигалка нашлась, и Маша достала из шкафа витую свечу и зажгла ее, поставив на стол-табуретку. Заодно она зажгла жасминовую ароматическую палочку.
      Потом настал черед холодильника. (Нет, его не собирались поджигать; из него собирались достать что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее еду.) На верхней полке лежала одинокая сарделька, стояла бутылка с кетчупом и пакетик майонеза. А еще была целая булка черного хлеба! - Вот ведь, блин. Еда, - удивленно сказала Маша Нику. Ник обрадованно мявкнул и подсел поближе. - Нет, сардельку ты будешь кушать утром. Вот, если желаешь, могу хлеба дать.
      Ник хлеба не пожелал, а Маша, сделав "бутерброд" из хлеба и майонеза, уселась на кровать перед свечкой.
      "Ночь. Темно. Аромат жасмина наполняет комнату. Они сидят вдвоем: она... и ее кошка.
      Ремарка для пьесы с хорошим концом. Можно прямо так и начать. Черт возьми, напишите кто-нибудь сценарий моей жизни, только чтобы конец был хороший... И чтобы он был".
      Маше почему-то вспомнилась картина, наблюдаемая иногда по утрам - "Она и ее любимые мужчины". Лежит на кровати Маша Кара, а рядом Рэйн и Ник. Когда мужчины просыпаются, то начинают трогательно рычать друг на друга. Прямо можно подумать, что из ревности...
      "Дивные вещи. Внезапно пришло в голову: а чем Рэйн отличается от того соседа, который с Володей штурмовал эту комнату?.. Практически ничем. Кроме одного: Рэйна я люблю. И никуда не деться, не спастись - ни правильными фразами, которые слышит от меня Алька, ни стихами, ни марихуаной... Идиотская зависимость от человека. Как тогда, на трассе. И он - единственный, кто может вправить мне вывих. И я все еще иду к нему, потому что - больно. Тогда ноге было больно, а сейчас душа вывернута наизнанку. И - холодно. Потому что он не со мной. Точнее, он со всеми сразу. И можно было бы послать его подальше... если бы с ним не было так тепло...".
      Бутерброд кончился, и Маша поймала себя на том, что уже некоторое время облизывает палец, измазанный в майонезе, хотя палец давно уже чист, как первый снег в песне у "Сплина". - Надо же. Задумалась, - после этих слов Кара фыркнула, вспомнив некое произведение, которое давным-давно написал Джокер и где каждая глава заканчивалась фразой: "Выпил Джокер и глубоко задумался...". - Ладно, Никки. Не будем о грустном. Давай лучше стихи читать. Например, Алькины... О, кстати, - она порылась в карманах, потом нашла в куче одежды рубашку и пошарила в левом кармане. Конечно, оно было там - то стихотворение, что Алька сунула ей на своем дне рождения. Если птицы не верят в лето Значит, сверены все маршруты, Значит, снова сжимает где-то Старый счетчик часы в минуты. Если пальцы не верят в нежность Значит, сердцем забыта верность. Непростительная небрежность Бесполезная откровенность. Если птицы не верят в лето, Значит, скоро сведутся счеты... Ты опять говоришь мне это. Я опять не пойму, о чем ты.
      И Кара даже не поняла, чего здесь было больше: отчаянной безысходности или обреченности. Нет, Алька не настолько "без башни", чтобы шагнуть из окна... тем не менее Кара прислушалась к себе. Нет. Страха не было, даже просто тревоги. Было ощущение неуюта, и все. И Кара знала, что с Алькой все в порядке. Она чувствовала Альку очень хорошо, недаром они были Единым Целым". Даже теперь, когда между ними "стена дождя".
      "И вообще, Алька очень сильный человек. Хотя может страшно переживать.
      А вот Рэйн, интересно, переживает? Или его устраивает такая фигня - трое вокруг одного?
      Ой, Господи, за что нам все это? Почему мы не можем, как все люди, жить просто и спокойно? Почему нам обязательно надо "стоя и в гамаке", как говорится?..".
      Кара поняла, что ей хочется курить. Сигарет не было, не было даже "Примы". И денег не было.
      И она решила тихонько попеть. Естественно, первое, что пришло в голову - это Янкино "Я повторяю десять раз, и снова...". Потом пришло "Мне придется отползать". А после Кара с неожиданной злостью и яростью выдала "Медведь выходит на охоту душить собак".
      "Надо же, как-то даже жить стало легче. Все-таки психологи правы: чтобы проблема стала решаемой, ее нужно вербализовать. Выговориться, короче. И неважно, кто выступает в роли "жилетки", пусть даже маленький белый котенок. А теперь будем решать, что же делать с этим человеком, который не может сам определиться, чего ему от жизни надо... Ну, я же пыталась его убедить в том, что ему надо только меня и никого больше. Не убедила.
      Интересно, как человек меняется! Какой был свободолюбивый юноша, как он не хотел больше месяца жить в одном городе... Вечно в дороге. Странник. Золотой дождь. А сейчас? Его держат целых три дома, а он разрывается между ними. По-моему, скоро от этого жаркого тропического ливня останется мерзкая серенькая изморось... Эк я, про любимого-то! Надо же. Может, я таким макаром дойду до осознания того, что я его и не люблю вовсе? А это просто привычка. Привычка просыпаться в крепких объятиях, засыпать в счастливой истоме, гулять по ночам, взявшись за руки, целоваться под дождем...
      Но если это привычка, то она слишком уж родная.
      Может, попробовать дернуть? Чтобы до крови, до боли, до крика "Не уходи!". А если уйдет и не крикнет?.. Вот чего я боюсь: А ЕСЛИ ОН УЙДЕТ?
      Конечно, это будет означать всего лишь то, что он просто не тот, не мой единственный. Но как-то от этого не легче.
      Хотя, когда мы вчера договаривались встретиться в клубе в понедельник, я уже думала, что не приду. А если приду, то сначала его не замечу. А если замечу, то не улыбнусь счастливо. А если...
      Черт! Ничего у меня не выйдет. Я слишком его... слишком привыкла к нему?.. Нет, все-таки от этого действительно никуда не деться - люблю. За что?.. А говорят, что любят не "за что", а "вопреки". Вот я точно вопреки. Всему и всем. Нелогично. Нерационально. Цепляюсь даже не за соломинку, а за какую-то пушинку... точечку... капельку-дождинку. Дождинка - это часть Рэйна. Мне всегда достается только часть его".
      Кара встала и прошлась по комнате. В квартире - полный бардак, в голове полная анархия.
      Она задержала взгляд на Тине, который чуть заметно улыбался ей со стены, залитой лунным светом. Маша некоторое время смотрела на него, потом грустно улыбнулась: - Живут же люди. Люди, которых двое. Тин и Юлька. Хорошие люди, которые нашли друг друга. Везет же некоторым. Правда, Ник?
      Ник поднял одно ухо, что-то сонно промурлыкал и перевернулся на другой бок. - Ничего ты не понимаешь, глупое животное. Когда людей двое - это здорово. И, наверное, это единственно правильно...
      И тут зажегся свет.
      Кара посмотрела на лампочку, одиноко висящую под потолком. Потом медленно села на кровать. Подумала немного, и лицо ее приняло решительное выражение. Она поднялась, вытащила из рюкзака записную книжку, полистала ее, нашла букву "С" и записи на "Санкт-Петербург". Ник, проснувшись, следил за ней настороженно.
      Маша взглянула на часы. Без пятнадцати три. "Успею!" - подумала она, задула свечку и палочку и стала быстро собираться. Положила в рюкзак свитер, диктофон, пару кассет, чистую тетрадь, записную книжку и ручку. Вытащила из-под кровати кофр и засунула в него гитару.
      Ник, видимо, что-то почувствовал - тревожно-жалобно мяукнул и, спрыгнув с кровати, подошел к Каре и стал тереться об ее ногу. - Что, маленький? Ты не хочешь меня отпускать? Я ненадолго. А соседи из 326-ой будут тебя кормить. Они хорошие, - Кара посадила Ника на плечо и стала собираться дальше. Положила в рюкзак "мыльно-рыльные" принадлежности и прочие предметы гигиены, вытащила из холодильника хлеб и отломила примерно половину. Потом подумала и на всякий случай взяла бактерицидный пластырь. Деньги? Зачем деньги - ей не привыкать ездить "зайцем". Она затянула рюкзак, надела джинсовую куртку со множеством карманов и ботинки. Ник жалобно замяукал. - Не плачь, солнышко, я вернусь обязательно.
      Маша написала записку соседям из 326-ой комнаты, отрезала кусочек скотча и пошла приклеить записку на их дверь. Вернувшись, она притиснула Ника к себе и прошептала: - Я вернусь. Не знаю, когда. Ты жди, ты только жди меня, пожалуйста, не забывай, - она поцеловала его в мокрый розовый нос, посадила на кровать и хотела уже взять гитару, но словно вспомнила что-то. Взяла маркер, дотянулась через кровать до портрета Тина, который все так же смотрел на нее с отрешенной улыбкой, и написала что-то на обоях рядом с ним. Потом весело и зло швырнула маркером в "Иванушек" на шкафу.
      Надела на одно плечо рюкзак, на другое вскинула кофр с гитарой, подмигнула Нику, погасила свет и вышла.
      А Ник остался один на кровати под портретом принца из сказки, рядом с которым было отчаянно выведено: "ХОРОШО, КОГДА ЛЮДЕЙ ДВОЕ!".
      октябрь 1998 - январь 1999
      Вадим Филиппов
      Пять рассказов
      -==-------------Три секунды-------------------------==
      ----------(моментальный рассказ)---------------
      =-=-=-=--=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=
      Секунда первая.
      Где они? Где все хорошие люди, о которых так часто пишут и говорят?
      Где все те, что несут в мир доброе и светлое? Нет их.
      Они стали анахронизмом. Чем-то, подобным легкому сну. Сон
      кончается и снова погружаешься в работу и серый бестолковый день.
      Бегаешь, крутишься, кому-то что-то доказываешь. Пусто все.
      Театрально-искусственно. Кому это надо?
      Я БУДУ ХУДОЖНИКОМ. Это успокаивало, заставляло мириться с жизнью.
      Терпел и мечтал, терпел и был жизнерадостным. Щенок...
      Друзья? А друзья есть. Хорошие, добрые, но с ворохом своих проблем
      и говорят, говорят только об этом. А кому интересны мои?!!
      Кто меня будет слушать?!! Хорошие друзья, добрые...
      Любимая? Дорогая моя! Ты же видишь, что устали мы
      друг от друга. Опостылели. Все чаще ругаемся и тихо ненавидим.
      Пусть это пока сиюминутно, но что будет дальше? Зачем это?
      Отдохни от меня, славная.
      Секунда вторая.
      Господи! Где же ты? Видишь что делаю? Глупо все. Запутался я, ребята.
      Хотя было хорошее, было. Кто же спорит? Люблю и любим. Искал и находил. Узнавал,
      познавал. Дочурка растет - лапонька. Хотя многого и добился! Разве не прекрасно быть
      учителем? Балбесов этих, оболтусов учил. Переживал с ними. Плакал с ними.
      Резвился.
      Вот смотрит на тебя пацаненок, глазами хлопает - вникает умным речам.
      И себя, ну хоть на чуточку, уважать начинаешь. Хотя кому это надо?
      Авторитет, уважение... Все летит. Вся жизнь в одну секунду...
      Секунда третья.
      Мама! Что же я делаю?!! Прихожу из школы, а ты все крутишься, вертишься.
      В безденежьи этом. Кормишь нас четверых, а я балбесом скачу в своих мечтах и
      бесконечных увлечениях. Стареешь ты прямо на глазах - то поясница, то хондроз...
      Я не имею права тебя оставить, НЕ ИМЕЮ! Ты вырастила нас! Спасибо тебе, ма!
      Разные мы получились - хорошие, плохие, глупые... Глупый я! Что ж я делаю?!
      Не надо было... Ма!!!
      Послесекундие.
      Кончились мои три секунды и сорок пять метров до земли. Кончились...
      --=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=
      Сентябрь, 1998 г.
      г. Орск.
      -==-------Семичасовой на Сан-Антонио.--------==
      ------------рассказ---------------------
      - Запомните, молодой человек, дедушку зовут Джекоб Бэнс, и ни как иначе! Он
      не "старик" и не "старикан"! Твой дедушка прожил долгую и трудную жизнь - он заслужил
      уважения! И пусть смеются все в городе, но Джекоб Бэнс имеет право ходить на заброшенную
      станцию и встречать поезд, который не ходит уже 20 лет через наш город!
      Когда Вы, Тим Бэнс, проживете столько же, то получите право на свои чудачества! А теперь
      отправляйтесь в постель и не забудьте помолиться! А завтра, до школы
      отнесете дедушке на станцию сэндвичи. Вам все понятно, сэр?
      - Да, мэм! Все понятно, мэм! - десятилетний Тим Бэнс козырнул маме, маленькой опрятной
      женщине, и побрел в свою комнату.
      Мама Эзра еще секунду осуждающе посмотрела в след сыну, покачала головой
      и вернулась к недочитанной вечерней газете.
      Утром маленький Тим Бэнс ворвался на кухню, с вытаращенными глазами:
      - Ма-а-а! А дедушки нету на станции!
      - Как нету? - Эзра чуть не подавилась кофе.
      - Совсем нету! Я всю станцию обыскал! Нигде! Что делать?
      Мать закрыла глаза, опустила плечи, но через секунду встряхнулась и глянула
      на сына спокойным ясным взглядом:
      - Тим, иди собирайся в школу. Наш дедушка, Джэкоб Бэнс, уехал! Уехал на юг, как и
      мечтал всю жизнь - семичасовым на Сан-Антонио! Вам все понятно, молодой человек? Не слышу?
      - Да, мэм! Все понятно, мэм!
      -----------------------------------------------------------------------
      1998 г.
      Октябрь.
      Орск.
      -==-------------ОЖИДАНИЕ----------------------- ==
      --------(новогодняя сказка)----------------
      Телевизор что-то радостно бубнил, безрезультатно борясь с приглушенным звуком.
      Тикали часы на стене.
      До конца года осталось несколько минут. Сейчас появится президент.
      Я бездумно смотрел на экран - внутри меня пушистым котенком свернулась тишина.
      Настроение дождливое какое-то.
      Праздник умчался сегодня утром, захлопнув за собой дверь, закрыв от меня шум
      и веселую суету.
      Мама с папой, проведав, что я проведу Новогоднюю ночь дома и согласен
      остаться один с братишкой, быстро собрались и, расцеловав нас, унеслись к друзьям.
      Раньше бы я на такое не пошел - в шестнадцать лет сидеть дома редко кого заставишь!
      Ха! Но это раньше... Когда я еще не знал...
      Да собственно что надо было знать? Что Аленка...
      Слушай, парень! Ты дал себе слово, что Аленка забыта! Что ты все время выплываешь
      на нее? Вот когда зуб ноет, его тоже все время трогаешь языком, морщясь от боли, пока
      не заболит так, что с ума сходишь...
      А сегодня утром я торчал у дома Аленки с подарком и тихой надеждой,
      что после разговора с ней в наших отношениях все изменится к лучшему.
      Ух, как я готовился к этому! Оттачивал слова, подбирал мимику,
      что бы не очень казаться безобразным.
      То, что я некрасивый, мне стало известно рано утром, когда, умываясь,
      вгляделся в свое отражение. Где тот симпатичный пацаненок, сероглазый
      и чубастый? Теперь на меня глядел остроугольный парень с пушком
      над верхней губой и точечками бесконечных прыщиков на скулах. Хм! Довольно
      отвратное зрелище... Я час убил, пытаясь придать своей физиономии благопри
      стойный вид. Тщетно. Ладно, я не мармелад, что бы всем нравиться. Вот.
      А к Аленкиному дому утром прилетел вмиг и замер, ОЖИДАЯ ЕЕ ПОЯВЛЕНИЯ.
      Сыпал снег и в нем мелькали машины, люди, смех и музыка. Все мимо, мимо.
      А я ждал, стараясь не расплескать своего счастья...
      Минута, час прошли...
      Вот так, закрывшись в себе и своем счастье, я, видимо, и пропустил
      тот момент, когда Сергей прошел мимо в Аленкин подъезд. Они вышли вместе
      и Сергей подхватил Аленку, закружил, растаптывая снег на дорожке... И мое счастье!
      Сразу! Вмиг! Вот только оно росло заморским цветком, а вот уже покрыто следами
      зимних сапог...
      Аленка смеялась, брыкалась шутя и, вдруг, заметив меня, вывернулась
      из рук Сергея и бросилась ко мне:
      - Вик, как здорово, что ты решил забежать! Мы едем в парк!
      Айда с нами! Что ты такой грустный? Ведь Новый Год! Улыбнись, а!
      - Правда, старик! Потопали с нами! - это Сергей. А улыбочка такая
      самодовольная!
      - Нет, ребята. - выдавил.
      - Я только вот... - и протянул подарок Алене.
      - Ой, спасибо! Ты давай сегодня приходи ко мне часам к девяти. Ты же вчера
      мне обещал. Смотри, а то обижусь! - Алена смешно и так знакомо сморщила нос.
      - И такую грустную мордочку оставь дома. Ну пока, до ве-че-ра!
      Они побежали на трамвайную остановку, махнув мне на прощанье.
      Глупый ты глупый - вчерашний разговор принял за признание. Она говорила: "Ты мой
      самый лучший друг на всем белом свете, Витя! Как брат родной! Я тебе иногда рассказываю
      вещи, которые не расскажешь любимой подружке...". Аленка тогда поцеловала меня в щеку
      и взяла с меня обещание провести новогоднюю ночь у нее: "Представляешь, родителей не будет,
      только мои друзья! Напью-ю-юсь, наверно!..". Хохочет. Это она шутила, как всегда сморщив
      переносицу.
      А вот теперь вечер и я один. Никуда не пошел. Еще чего не хватало?! Смотреть на них?..
      Зря я это все вспомнил - горло вот опять перехватило.
      Что ты, как баба? Успокойся !!!
      Кстати, за вечер я уже "уговорил" бутылку вина, а трезвый. Походить надо.
      Ой! Вино то все в ногах скопилось. Кстати что там брательник делает?
      Свет горит?
      - Человечина, спи давай, а то Дед Мороз подарок не принесет.
      Кстати, а куда мне мама велела его засунуть? Фу, вспомнил.
      - Я уже сплю. - донесся тонкий голосок Лешки и заскрипела кровать.
      Этому оболтусу уже седьмой год. Когда-то мы с папой ему пеленки да ползунки стирали.
      А с какой он их скоростью ... хм, использовал! Аж злость брала! Я люблю братишку. Хотя ему
      иногда от меня достается. За дело конечно... Иногда...
      А вот к кухонному окну мне вообще не следовало бы подходить- вот опять же смотрю
      в сторону Аленкиного дома. В темноте только окна светятся сквозь замороженное стекло,
      но я представляю четко танцующие пары. Весело вам, да?!! А я должен здесь
      стоять и скрипеть зубами?!! Сволочи! Сергей этот... Гад!
      Нет, а пил я все-таки зря-я-я.
      Вчера еще все хорошо было! Я такой счатливый бродил!
      Ну все! Все! Успокойся! Пойду в комнату.
      Будем гулять! Веселиться! А что? Мне и одному хорошо!
      Будем объедаеться маминым пирогом, тортом, этим...Что там еще? Все!
      Геть, геть пакостное настроение! Сегодня Новый Год! Он лучший самый! Я найду другую девушку!
      Лучше Аленки! Во сто раз лучше! У меня все получится. Надо только не расскисать. Соберись!
      Надейся и жди... Вся жизнь впереди... Трам-пам-пам.
      Заглянем к брату... Эй! А он не спит еще?
      Алешка сидит на табуретке у окна, вглядываясь во что-то на улице. В одних трусиках,
      обхватив зябко себя за плечи. Он аж подпрыгнул, когда я ворвался в комнату:
      - Я не понял, пацан! Ты почему не в кровати? Первый час ночи? Я не въехал? Тебя
      накормили? Сопли вытерли? Подарок пообещали? Спи! Нет - он торчит у окна! Что ты там высма
      триваешь, дубина?
      - Я Дедушку Мороза жду! Когда он с подарком придет! - тихо бормочет брат и глядит на
      меня испуганно.
      Вот морда!
      - Понимаешь, дитятко, - мой голос стал тихим и ядовитым. Никогда не думал, что
      способен на такое. - Дедушки Мороза не су-щест-ву-ет! Нету его! Это сказка для глупых детей
      на ночь! А подарок...
      Мне понадобилось всего три скачка, что бы принести мамой приготовленный подарок
      для Алешки.
      - Вот он! Дедушка Мороз его уже принес!!! - Я швырнул кулек брату на колени.
      - Какие тебе еще подарки нужны? До каких пор ты будешь верить в сказки? Вот так
      всю жизнь и проживешь лопухом, как Я!!!
      - Нет! - Алешка пискнул, - Ребята говорили, что если даже подарки от родителей,
      то там все равно есть в кучке конфетка или игрушка от Деда Мороза.
      Алешка говорил все тише и тише. Потом опустил голову и закапал на пол.
      Не понимаю, и с чего я так взвился? Но меня понесло основательно:
      - Где? - я схватил кулек, разорвал его и высыпал содержимое на пол.
      - Где, я СПРА-ШИ-ВА-Ю?
      Конфеты, печенье, набор автомобильчиков, карандаши и какие-то еще мелочи цветным
      сверкающим ручейком вывалились на пол и разлетелись во все стороны. Схватив горсть
      конфет я орал, тыча ими в лицо брату:
      - Показывай! Да не отворачивайся, а показывай "дедморозовскую" конфету. Я ее не
      вижу! Я такой тупой, видимо?!
      Но Алешка плакал все сильнее и сильнее.
      - Вот только нам "концерта по заявкам" не хватало! Все! Спать!
      Алешка для семилетки был очень тощим и я его, подняв одной рукой, с размаху бросил
      в постель, швырнул сверху одеяло и ушел, громыхнув на прощанье дверью.
      Кресло перед телевизором, в которое я хлопнулся, только закряхтело.
      Вот верим всякой чухне - любовь там, лямур всякий, дружба! Сказки это все,
      развеститая лапша! То, что внутри у нас, никому не нужно - главное фейс и ... Ладно.
      Хлебнув "Колы", включил до грохота телевизор и постарался вникнуть в кривляние
      размалеванных клоунов. Клоуны были хроническими дебилами.
      А вот тут... А вот тут мне стало стыдно... Почему то...
      Побрел к окну.
      В холодных узорах окна угадывалиь прекрасные силуэты. Аленка Аленка...
      Я смотрелв окно и ждал. Чего? А кто ж его знает!
      Тихо так. Там далеко, в другой жизни, пел, гремел и кривлялся телевизор.
      Мне вдруг до боли захотелось, что бы появился Дед Мороз. Вон там, в самом
      дальнем конце улицы, сквозь танцующие снежинки, в свете фонарного столба. Он вот сейчас
      махнет мне рукой, усмехнется в бороду... И тогда все будет хорошо!
      Если ждать и верить, то это всегда случается!
      Пойду к Алешке, извинюсь, что ль, а то наглупил я что-то.
      Нам есть ЧТО ждать.
      И дождемся! Будьте уверены! Правда-правда...
      -----------------------------------------------------------
      1998, Орск
      Орск, 10.5.98
      -==----------Женщина, которая поет-----------------------==
      --------сказка о Малиновом Кролике------------------
      - Бабуля! А ты сказку про Кролика Малинового перед сном расскажешь?
      - Да я же тебе эту сказку много раз уж рассказывала! Давай лучше...
      - Не-е-е! Лучше про Кролика - я очень его лублю!
      - Ну хорошо, Светулек! Расскажу я тебе эту сказку. Давай беги играй,
      а меня еще вон какая гора посуды ждет!..
      1.
      Воскресные теплые вечера Мария Ивановна Сереброва любила проводить на кладбище
      у могилки своего мужа. При надобности, сначала выдергивала мелкую травку, бурную
      и нежно-зеленую, вокруг памятника. Потом садилась на скамеечку у оградки
      и, теребя какой-нибудь цветок-лепесток, тихо мурлыкала незатейливую
      печальную мелодию.
      Мария Ивановна пела, а мысли ее летали неизвестно где. В мелодию
      вплетался шелест ветра среди старых ветвей деревьев, да чириканье птиц. В мелодию
      вплетались и воспоминания...
      С самого, наверное, рождения Мария Ивановна, тогда еще просто Маша, мечтала петь.
      Нескладно сложенная, озорная девчонка-пацанка часто в ванной комнате пела во все горло.
      Можно даже сказать, вопила от счастья - непонятного детского счастья.
      Но однажды дверь в ванную тихо открылась и на пороге, сложив руки на плоской груди,
      возникла мама. Ее черное платье на фоне белого кафеля четко врезалось в память Маши. Мама,
      почти не разжимая ниточку тонких губ, произнесла:
      - Мария! Перестаньте терзать мои уши!
      И так же тихо исчезла, притворив за собой дверь.
      С того момента Маша никогда не пела. А почему - и сама не могла объяснить.
      Нет, она конечно пела в школьном, например, хоре, но что бы сама - никогда.
      Даже прожив многие годы, вырастив сына, похоронив мужа, она позваляла себе только
      тихо мурлыкать под нос - кому ее пение нужно?
      Оказалось, что нужно...
      2.
      По утрам в будни Ася, невестка Марии Ивановны, подхватив сонную дочку Светочку,
      улетала на работу. Сын все время был в загранплаваниях и дома оставалась одна бабушка
      глава семьи. Она тихо убирала квартиру, готовила обед, надевала праздничное платье и шла...
      ... в кладовку.
      Неяркий свет вспыхивал на мнгновение, брызнув по половицам коридора, и гас.
      Квартира погружалась в дневную дремоту.
      А Мария Ивановна Сереброва оказывалась в длинном коридоре, где матовые стены,
      пол и потолок светились мирно и успокаивающе.
      Вот и сегодня, как всегда, первым на встречу Серебровой выскачил Дейи - странное
      существо ярко-малинового цвета. Его Мария, просебя, и окрестила Малиновым Кроликом
      очень уж похож был.
      - Мария! Как здорова! Вы снова к нам вырвались?
      - Я же обещала, Дейи!
      - Мы помним, помним! Вас уже ждут! Идемте! Сегодня нас ждут пааны!
      - А они на что похожи? - старая женщина улыбнулась.
      - На шарики! На простые шарики! Да вы и сами увидите! - Дейи подпрыгивал на месте,
      как настоящий кролик...
      Мария Ивановна, оправив платье, двинулась за Малиновым Кроликом. Через несколько
      секунд они вошли в огромный зал, и вправду наполненному миллионами воздушных шаров, всех
      цветов и размеров. При виде вошедших, пааны зашумели, загудели. Когда женщина, увлекае
      мая Дейи, прошла в центр зала и села в старинное кресло, приготовленное по ее просьбе,
      все стихло. Мария шепнула Дейи:
      - У них хоть есть чем слушать?
      - Ага! Есть - они сами одна большая мембрана!
      Потом Дейи испарился, буквально.
      Женщина устроилась поудобнее, закрыла глаза и запела. Нет, она не пела голосом
      мелодия звучала у нее в голове, а хитроумные устройства передавали ее слушателям.
      Земля, деревья, осенние листопады, пение птиц, смех внучки Светочки - все было
      в этой мелодии. Мельком открыв глаза, Мария могла бы увидеть, что под потолком зала
      непостижимым образом, созвучно ее мелодии, появлялись образы ее внучка, ветви деревьев,
      могилка мужа, прощание с сыном, уплывающим в очередной рейс. Она не могла предугадать как
      сложится мелодия - она просто жила ею. Каждый раз, когда приходила сюда Мария Степановна,
      мелодия получалась разная - то грустная, то веселая. И всякий раз слушатели-зрители, по
      окончании, высказывали свое бесконечное восхищение. Как могли лапами, крыльми, светящейся дымкой
      или бульканьем они благодарили женщину.
      Вот и эта мелодия закончилась. Шары загудели, запорхали по залу в возбуждении.
      Откуда-то вынырнул улыбающийся Дейи:
      - Они в восторге, Мария! Вы сегодня презвошли себя! Они благодарны Вам!
      - Спасибо, Дейи!
      Мария Ивановна повернулась к мелькающим шарам:
      - Спасибо, что слушали меня!
      А потом старая женщина возвратилась в светлый коридор и Малиновый Кролик долго
      благодарил женщину, напоследок задав старый вопрос:
      - Вы не передумали? Может все-таки останетесь с нами? Вас хочет видеть вся
      галактика! Ваши произведения звучат во всех заселенных мирах! Вы нам очень нужны!
      Мария Ивановна покачала отрицательно головой:
      - Мы уже это обсуждали, Дейи...
      - Помню, - Кролик сокрушенно вздохнул.
      - Ну, тогда до свидания, Дейи!
      - До свидания, Мария!
      Старая женщина вышла из кладовки, свет погас за ее спиной. Мария Степановна
      переоделась и вернулась к своим бесконечными домашними делами, улыбаясь своим мыслям.
      3.
      Вечером, укладывая спать внучку, бабушка принялась рассказывать любимую сказку
      девочки:
      - Далеко-далеко, на звездном небе, на большой и красивой планете жил Малиновый
      Кролик, который очень любил хорошие песни. Для этого он искал среди звезд певцов и
      музыкантов. И находил. Все друзья, а у Кролика их было очень много, собирались слушать
      найденных певцов и музыкантов. Однажды, путешествуя по звездам, Кролик прилетел к нам и
      встретил женщину, которая пела очень и очень красиво...
      - Какая хорошая сказка... - бормотала, сладко зевая, внучка и засыпала.
      ---------------------------------------------------------------------
      1997г.
      Орск.
      -==-------Там, где Свет---------------- ==
      ---------(рассказ)------------
      Сентября.
      "Привет, ветерок! И где ж ты был? Эй, тише, тише! Я тоже очень рад тебя видеть!
      Ну вот, а я все утро причесывался... Вот в новую школу пошел... Хм! И уже надоела она мне
      до чертиков! Все в моем классе какие-то больные - все кучками собираются,
      да лаются между собой. Противно... И что делать не знаю. Пацаны все время выясняют
      кто кому в глаз даст. Я на линейку первую только пришел, так сразу спросили.
      Ну я и растерялся. А один там, Макарона, мне очки на носу поправил
      и так вежливо сказал: "Люди, познакомьтесь - это наша новая Люся!". И ржет, гад...
      Как бы мне, ветерок в старую школу вернуться?.. Ай, да ладно! Ну их!... Где летал
      сегодня, ветерок? Ты забирался за облака? Ой, там, наверно хо-оолодно! Я бы точно
      там замерз. Ха!... Ну вот и школа моя родная, блин..."
      Через пять дней.
      "Здравствуй-здравствуй, ветерок! Никаких у тебя забот - все летаешь! Смотри, вон
      там дом Виталика, с которым мы вроде сдружились. В классе его Бакланом обзывают,
      заставляют за других дежурить, да еще издеваются по-разному... Ну, а что ему делать,
      если он самый слабый? Мне все говорят, чтоб с Бакланом не дружил, а мне Виталю жаль,
      по-человечески. Виталька часто плачет, как маленький - нервы у него какие-то шатанные.
      Или расшатанные? А, не важно... Вот мы с ним теперь часто болтаем. Но ты не бойся - я тебя
      не забуду! Ага..."
      Через месяц.
      "Здравствуй, ветерок! Ты сегодня теплый такой... Вон видишь, ветерок, пацаны стоят
      это меня ждут. Разборки сейчас будут... Это за то, что я настучал на Макарону.
      Вон тот, длинный. Он меня еще на перемене в поддых ударил и сказал, что после уроков
      разборки будут. Думаешь я испугался?.. Еще как...А что делать, раз настучал. Он отбирал
      у Витальки его дипломат и локтем зацепил по лицу - прям по губе, ну и раскравянил. Виталя
      заплакал, а тут классная прибежала, раскричалась. Все молчали кому же охота с Макароной
      связываться. Даже Виталька. Я и встал, и сказал... Короче, настучал на Макарону.
      А что потом было, даже и вспоминать не охота. Макарона, как вернулся из кабинета директора,
      злой страшно был. А Виталя, дурак, еще на меня потом шипел, что не в свое дело лезу!
      Все равно считаю, что правильно сделал! А потом всю жизнь от таких макарон прятаться?
      Вот-вот, ветерок! Ладно, пусть бъют..."
      Через пять дней.
      "... А я знал, что все-равно ты появишься, ветер! Ты в любую щелочку проникнешь, даже в
      этот подвал. Плохо, что я не ветер, а то б фьють и нет меня здесь... Вот привязали
      и сейчас будут наколку "Люся" делать. Хм. А знаешь, ветерок, Виталя Макароне и его друзьям
      все-все рассказал. Ага. Все, о чем говорили. Гад он!..
      ...Ну почему же?..
      ...Ой, ты правда так считаешь?..
      ...Какой он маленький? Мы ж ровесники...
      ...Ну и что?..
      ...Ну слабый...
      ...И все равно, я считаю...
      ...Ну что ты все время меня перебиваешь?!.
      ...И о Боге рассказал, и о Рае. А они все ржали...
      ...Почему я их жалеть должен? Они мне вот сейчас пальцы прижигали, что бы поорал, а ты,
      говоришь, жалеть их!...
      ...Ладно, ветерок! Мне уже все равно. Мне соседка тетя Мария, еще на старой квартире,
      рассказывала, что когда я умру, то моя душа будет летать, как ветер. Как ты. А потом улетит
      Туда, где Чистый Свет и Добро... Понимаю, что сказка, но как было бы хорошо!
      Я очень хочу умереть, даже если там и нет ничего, только бы не видеть всех этих макарон...
      ... Ну а что мама? Поплачет, конечно. Зато мы будем вместе, ветерок...
      И наверное уже скоро."
      ----------------------------------------------
      1991 г. Орск.
      Trojan Salomski
      Страна вечной юности
      Две новые дедушки лежали на скамейке и любопытно хихикали над случайными фотографами. Проасфальтированая дорожка тянула меня за красные шнурки в университет, а я загляделся на искусанную ржавчиной жестяную башню. Казалось, что это не башня, а старожитний рыцарь, который бежит на меня и кричит что-то мне в лицо. Подули сразу два ветра. Я поднял воротник трубой и засунул руку в открытый рот рюкзака. Кипа черно-белой, исписанной макулатуры пахнула мне в очки. На титульном листе я прочитал: -==СТРАНА ВЕЧНОЙ ЮНОСТИ==
      The publisher asks the reader's indulgence for typographical errors unavoidable in the exceptional circumstances.
      T.S.
      ОТ АВТОРА
      Уважаемый! Читая эту книгу, представляйте себе, что Вы сидите на люстре, смотрите на сцену и в зал сверху вниз, одновременно наблюдая и за игрой актеров, и за реакцией зрителей на все происходящее.
      Уважаемые зрители! По причине болезни одного из актеров спектакль "Страна Вечной Юности" сегодня показан не будет. Вместо него вашему вниманию предлагается нэонон-коньформизм для Бурлески с печальным концом "Тир На Н-ог". Дирекция театра приносит вам свои извинения.
      Мой слушатель! Позвольте молвить слово!
      Герои этой сценки лишь для Вас
      Пред Вами зачитают свои роли,
      Во всем великолепии своем
      Явившись в суд, на зрительский ковер.
      Мой зритель! Наблюдай издалека
      Любовные интриги и злодейство.
      Коварство волшебства и силу суеверий
      Попробуют они изобразить
      На сцене шаткой белого листа.
      Мой обожатель! Выпей яд до дна!
      Все остальные - Критик, Враг и Мнитель
      Забудьте же про все - отдайтесь вволю чувствам,
      Бегите в книгу от забот невкусных,
      И помните: здесь нет ни слова правды...
      Д?ЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА (в алфавитном порядке появления)
      БАШТА (ударение на слоге, следующем от конца вторым)- немного грустный и уставший от жизни веселый молодой человек; выражает свои мысли туманно, но вполне верно, хотя и чуточку запутанно; гейрой положительный; одет: пальто от JFK, $1725; пиджак от VIVIENNE WESTFOOD, $1310; рубашка из chiffon , расписанная бабочками, BREAD OR DAD, $400; брюки от VERRESACE, $320; ботинки от COUTURE, $420.
      БЛЯМСЬ - незначительный персонаж с неопределенной геройственностью.
      НЕЧИСТАЯ СИЛА - грязное произведение массы на ускорение; герой отрицательный.
      МАВКА - подробная информация об этом герое помещена непосредственно в тексте произведения.
      ТОЖА - положительный герой, оказавшийся в ненужном месте, в ненужное время.
      ШУЙ - преподаватель Аккультурных Наук; иностранец, говорит с акцентом, перманентно озлобленный и имманентно раздражительный пожилой человек, герой отрицательный.
      ДЕВИД БОУИ(David Bowie)- английский певец (род. 08.01.1947), попал в данный перечень по
      ошибке.
      ДАЙМА (ударение на слоге, следующем от начала вторым) -сведения крайне разрозненны, их достоверность сомнительна, в настоящее время все материалы по данному гейрою пересматриваются и подвергаются тщательной экспертизе.
      ПЕРВОЕ ПРИСОЕДИНЕНИ?
      [Слышится сдавленное покашливание. Прожектор постепенно затухает. Актер, продекламировавший приветственный стих, идет прочь со сцены. Оваций не слышно. Взволнованный зритель в шестнадцатом ряду с нетерпением ждет.]
      АКТ ?ЕРВЫЙ. ЛЕЩ НА ДИВАНЧИКЕ
      [Тишина. Внезапно свет в зале зажигается и тут же гаснет. Музыканты выходят из-за кулис и прыгают в оркестровую яму. Слышен звук настраиваемых инструментов. Льется музыка. Кинопроектор высвечивает черно-белые кадры хроники сновидений.]
      ...Белая декабрьская ночь, последняя бледно-желтая звездочка летит сомнительно вниз, на белом небе ни Луны, ни Млечного Пути...
      РОЗДЕЛЪ WДИНАДЪЦАТЫ
      W КГВАЛТЕХЪ, ...
      АРТЫКУЛЪ ВI
      Естлибы хто девку ... усильствомЪ згвалтовалЪ, а wная девка ... за wнымЪ учынкомЪ волала кгвалту, за которымЪ воланьЕмЪ людибы прибегли на wны кгвалтЪ, а wнабы передЪ ними знаки кгвалту указала, ... , а Естлибы wна хотела Егособе за муЖа мети, то будеть на ЕЕ воли, ...
      На то ее воля... Из-за слепой белой линии горизонта выскакивает первый лучик солового Солнца и скачет вперед. Белое брошенное гнездо остается слева, под крышей Белого Дома, в котором новобрачные готовятся к венчанию, а несчастная ласточка летит к Огненной Реке. Выпив трудной водицы, она направляется к Белой Церкви, туда, где пройдет малженский обряд. Тем временем все присутствующие с трепетом, веселым оживлением и белой малмазией в руках обсуждают последние новости на белой заснеженной лужайке перед домом. Из белой конюшни белый конюх в белой нарядной шубе выводит ярого коня, за ним выкатывают белые автомобили. Молодые садятся в белую коляску, конь манерно вышагивает. Обручница и жених в белом. Молодожены приглашают повиновацтво и гостей, рой людей в белых одеждах рассаживается по машинам... Белозубый конь резво бежит по белому бетонному проспекту, белые одежды пытаются улететь в Ветер, который, веселясь вместе со всеми, из праздного озорства срывает с целующихся белоснежные венки и подкидывает их высоко вверх... Невероятно громко звучит свадебная музыка. Белая Церковь сияет и улыбается своими широко распахнутыми белесыми воротами, белые люди ступают торжественно, и только невеста заметила ласточку, бьющуюся в окошечко под самим отбеленным куполом церкви, на котором выцвели белила: УОЦЙ; перышко молочного цвета падает ей в руку... Люди молятся и поют белые стихи:
      ...такъ ся розгори сердце твое до мене и до тела моего и до виду до моего... да подъ восточною стороною стоитъ есть три печи: печка медна, печка железна, печка кирпична... какъ оне разожглись и распалились отъ неба и до земли, разжигаются небо и земля и вся подселенная, такъ бы разжигало у рабы божiей ... къ рабу божiю ... легкое и печень и кровь горячу...
      Крх-крх-кр...
      Невеста хрипнет, хор сбивается. Перед белым алтарем обвенчанная белая пара держит в руках слишком быстро догорающие белые свечи, язычки белого пламени убегают, свечка в руках обручницы гаснет... На улице послышались шум и грохот, звук
      барабанящих по окнам снежинок, люди шепчутся, говорят, пошел белый крупный снегопад, это неправда - всего лишь накрапывает снежный дождик. Удары грома, все стало черным, но молния вернула белый свет, буря снежинок... На улице светло, жених и невеста выходят из ворот церкви; больной белой горячкой дергает белый язык и звонит к вечерней; белая ворона граахает на крыше церкви,
      ворона граахает на крыше церкви,
      ворона граахает на церкви...
      Огромный черный ворон прокаркал, пролетая над одиноким путником, спящим в лодке, проплывающей мимо замерзших заснеженных зеркал. Сон закончился.
      [Занавес открывается. Слышится тект топора: тук-тук. На авансцену из разных углов выходят два актера, один в костюме Курицы, второй в костюме Запада. "Курица", обратившись к "Западу", поет петухом: кука-ре-ку-у-у-у. Взволнованный зритель в шестнадцатом ряду с нетерпением ждет.]
      АКТ ВТОРОЙ. ГРУДИ СВЕЖЕГО СНЕГА
      Людям вода видится как вода,
      рыбам - как величественный дворец,
      небожителям - как драгоценное ожерелье,
      голодным демонам - как густая кровь.
      Догэн
      Морозное воскресное утро третьего марта еще не успело вздохнуть полными людей улицами, и первые солнечные лучи не вогнали в краску и без того багряные с червоточинкой опавшие листья, как его сильная спящая рука с шумом упала за борт лодки, закачавшейся от внезапного торможения, и, сломав и так уже треснувшие зеркала, которые сверху облепили всю замороженную Забыть-Реку, чуть поежившись от холода, ослабила хватку, - кулак распустился, и пять стройных пальцев облизали свои острые отражения, коснулись жидкой внутренности Реки и оставили в ней и на зеркалах кровавые струйки, которые тут же замерзли.
      ВЕСНА ВЕСНА ВЕСНА ВЕСНА Зазвонил телефон, но никто не поднял трубку. Он спал на спине, покоящейся в уютном носовом углублении насада, где все было оборудовано как нельзя лучше: посередине смог примоститься дисплей и винчестер. Рядом с ним лежали голосистый телефон, магнитофон, клавиатура и блок памяти, по всей лодке валялись разбросанные дискеты-трехдюймовочки. Справа сидел толстый телевизор, к спине которого был приклеен листик:
      РАСПИСАНИЕ РАБОТЫ ТЕЛЕВИЗОРА БУДНИЕ ДНИ: с 19:15 до 21:00 СУББОТА: с 19:30 до 22:00 ПРАЗДНИЧНЫЕ с 14:30 до 19:00 И ВЫХОДНЫЕ с 9:00 до 14:00 ДНИ: с 19:30 до 21:00 Течения Забыть-Реки пытались сдвинуть лодку со спящим человеком и увлечь ее за собой дальше по течению, но второй своей рукой возлежащий держался за бордюр, который уже весь выцвел и потерял свой благородный мокрого асфальта цвет. Время от времени тихие позеленевшие от голода водоросли цеплялись за невиданную досель преграду, и если с тротуара чья-нибудь обутая жестокая нога не сталкивала их назад в воду, то они так и оставались пребывать на замшевом рукаве куртки, в которую спящий затолкал свою руку. Озлобившись на неподдатливую руку, течения несли свои воды дальше, и следующие за ними, в знак солидарности, как бы объявив бойкот, пробегали мимо видящего сны человека, делая вид, что его вообще не существует; именно поэтому, когда он проснулся и первым делом посмотрел в зеркала на водной глади, то не увидел своего отражения. "Должно быть, меня больше нет..."
      ВЕСНА ВЕСНА ВЕСНА ВЕСНА
      Безликое множество ракушек и никчемных пресмыкающихся облепили со всех сторон карбас. Разбитые зеркала не замедлили опять похолодеть, в их трещинах можно было увидеть попавших туда случайно редких в эту пору здесь насекомых, а если невзначай присмотреться, то сквозь застывшую поверхность Забыть-Реки просвечивались конфетные обертки, мелкие монеты, телефонные карточки. Но не это придавало всему этому зрелищу что-то особенное. Внимательно закрой глаза, а потом очень быстро открой их - и сразу же заметишь белый сухой зубной порошок, пахнущий чемто нечищеным, сыплющийся отовсюду и падающий на все. Изнутри и снаружи все покрылось этим порошком, и вряд ли кто-нибудь сумел скрыться от него. Человек смотрел в зеркала и ничего, кроме скрученного в комочки порошка, не видел, и, если бы не пронзительная кусачая боль и кровь на руках, то ничто не смогло бы заставить его проснуться.
      На небе среди веток слишком долговязых деревьев и голов непомерно длинновысоких людей пролетела в сторону Академии Паук стая ворон; некоторые изза снега казались белыми. Сквозь вопли и визги тварей летучих ему послышалось что-то сродни писку пигалиц, который плавно превращался из какафонии потрескивающих и размахивающих звуков в настоящий вопль, до неприличия громкий. Полусонный, он заставил голову изменить свое положение, чем в очередной раз задрал ее вверх. Наказание не застало себя долго ждать. Блямсь!
      - Хорошо, что слоны не летают, - подумал вслух Башта.
      Мелко накрапывающий дождик начал крапать все сильнее и настойчивее, когда внезапно появившийся на росстани двух набережных улиц клубок черно-темно-синих ниток, увеличивающийся в размерах, превратился в ворох сена. Он подскакивая мчался по направлению к Забыть-Реке со все нарастающей силой и весело перепрыгивал бордюры, разрываясь заразным смехом во все стороны. Башта посмотрел в сторону доносившегося грохота и увидел теперь уже груду камней, с дребезжащим гулом приближающихся к залежам морозных жидкостей. Не успев коснуться мерзлых зеркал, скопище булыжников взвыло и с булькающим ревом взмыло вверх стройным водяным столбом; дотронувшись до Неба, столб в ту же секунду разразился ярко-кармазиновым огнем и вбросился вниз головой в Реку. Темно-малиновая верхушка пламени не получила надлежащего приема и, обидевшись на отмороженные стекляшки, испарилась тысячью паров, которые уселись на проходящий мимо Ветер, умчавший их в неизвестном направлении; все покрылось густым слоем кремового тумана. Буйства природной стихии и крики о помощи не дали Башта развить свою мысль, и существо, упавшее в этот момент сверху ему прямо на колени, все распотрошенное и взъерошенное, с гривой черт-те-знаетчего на голове и со жвачкой в зубах, закутанное в тяжелую ситцевую маечку с надписью NO SEX after marriage , негромко поругивающееся и жалобно извиняющееся, не перефокусировало его внимания; Башта только взглянул вверх, скользнул метким взором на совершенно отличные друг от друга стеклянные проемы между стенами в зданиях, и в то время как пришелец сверху совершал слабые попытки познакомиться, Башта уловил взглядом некий лист бумаги, летевший ему точно на макушку.
      - То не мое, конечно, дело,
      Но лик запачкан весь у вас;
      Простите, что я так внезапно;
      Мне имя - Йолс, а вас как звать? - спросило, улыбаясь, существо.
      Б. Меня что-ли? Башта. А ты как тут оказался?
      Пока Йолс отвечал, Башта собрал весь свой нос в кулак и вытер незваную Блямсь.
      Й. Ах, бросили меня. Как аист,
      Скитаюсь я по белу Свету.
      И вот - не узнаю
      И город этот, и людей...
      А кто есть вы? Откуда и куда
      Вы держите свой путь на бусе?
      Б. На каком автобусе?! Я - на лодке. Вообще-то, я ищу одного человека. У тебя курить есть?
      Й. Да, да, пожалуйста! Возьмите! /протягивая пачку Башта/
      Вы интригуете меня.
      Могу ли я осведомиться,
      Зачем вы ищете его? /достает трубку, закуривает сам/
      Б. Я... ну... в общем... я люблю его. Классное курево.
      Й. О! Это замечательно! /курит, не вдыхая дым/
      Решусь поздравить вас.
      Но почему он здесь не с вами?
      И где находится сейчас?
      Б. Больше месяца назад он пропал. Теперь я пытаюсь его найти, но как-то /выпуская дым через ноздри/ безуспешно. Я даже не знаю, почему он исчез. Слушай, а че ты так странно говоришь, а?
      Й. Простите мя великодушно,
      Приятней так мне выражать
      Надежды, мысли и слова,
      Что так бурлят внутри меня.
      В некоторых местах дно Забыть-Реки настолько близко подбиралось к ее поверхности, что от самой Реки уже мало что оставалось. Круглые камешки, остатки рачков и маленьких рыбешек, только наполовину наполненные водой, сверкали, если Солнце опускало свои лучи на них, и совсем не проявляли себя, если какая-нибудь заблудившая лодка приставала к ним. И тогда люди, прогуливающиеся по набережной Реки, кричали тем, кто в лодках: "Отчаливайте!".
      Лодка, как и сам хозяин, была на мели. В то время, как послышался нарастающий грохот и зазывающий шум катера, молодой человек в никакого цвета куртке и в затасканного вида джинсах щедрыми жестами разбрасывал по Реке какие-то бумажки; проезжая мимо лодок, он смотрел на тебя таким безграничнолюбящим ничего-не-значащим взглядом, который мог заставить душу уйти в пятки и спрятаться там за грязные носки, а затем вернуться назад, разлиться сгущенным молоком по зубам мудрости, которыми сердце пожирает любимого человека, и заразить их неизлечимым кариесом с летальным исходом, благодаря которому людей окрыляет лишь одна мысль о нем, об этом взгляде. Никто не мог отказать молодому человеку, и все послушно брали раздаваемые бумажки. Не был исключением и Башта.
      - Странная какая-то бумаженция. На, посмотри, - Башта протянул листочек Йолс.
      Тот оглядел его со всех сторон, на нем ничего не было написано.
      Й. Я крайне изумлен
      И не понятно мне,
      Что рекламируют они
      Престранным образом таким. /выкидывает бумажку за борт/
      Бумажка слегка коснулась холодной воды и тут же намокла. На глянцево-белой поверхности сначала появились мокрые морозные пятна, и в следующий же миг на чистом листе проступили буквы: Д А Й М А. Зеркала всеми своими частями заторопились, передавая друг другу эту последовательность букв, и вскоре везде: и в уважающем себя зеркале, и в небольшой ничего не значащей стекляшке, - любой мог прочитать имя ДАЙМА. Оно играло вместе с лучами солнца в своем отражении, так и норовя попасть кому-нибудь в глаз.
      - Это ОН !!! - закричал Башта, - Держи весла! Грести умеешь?
      Й. Только под себя ...
      Йолс схватил весло и кое-как вонзил его в Реку, та отозвалась тысячами разбитых зеркал и гоготом еще секунду назад тихо спящих, а теперь беспардонно разбуженных чаек, хлопающих во все стороны, так и не понявших, что происходит.
      - На бумаге что-то написано! Надо вернуть ее! Там, наверное, написано про НЕГО! Ну, давай же! - Башта никак не мог устроиться в лодке, но весло не выпускал. Они мчались во всех направлениях, силясь поймать улизнувшую бумажку, но тщетно. Зеркала, разбитые по всей Реке мелкими островками, только сбивали их с пути, манили их к себе, но как только насад приближался к зеркальцу, то прятали свои прелести и отражали лишь серую обыденность. Лодке пришлось научиться не замечать себя (дело это было не из простых), но и такая хитрость не помогла найти бумажку. Проплыв приличное расстояние, выбившись из сил, но так и не найдя листочка со словом 'ДАЙМА', искатели бумажки сложили весла. Башта пытался читать выловленную из Реки газету. На первой странице большими печатными буквами значилось: RZECZPOSPOLITA, белый окоронованый орел держался за литеру O. Читать про Egzystencjalne abecadlo Башта не хотелось, к тому же, Йолс отвлекал его разговорами.
      Й.О, мой любимый "ензык польски",
      Один из самых шепелявых на земле:
      Huknal wystrzal... /"Ту-дух" изображает выстрел/
      Jeklo!
      /хватается за грудь/
      Step dokola milczy.
      /dадает, корчась от боли/
      Ej, dzis jeszcze hetman wysledzil trop wilczy! /вскакивает, широко улыбается/
      [Публика аплодирует с апломбом.]
      Б. /молчит/
      Й. /запыхавшись/ Послушайте, мой друг,
      А сколько стоят свечи?
      Не стоит убиваться
      По мелочам таким.
      Б. Он мне нравится, и я просто хочу найти его.
      Й. Зачем он вам?
      Кругом полно других.
      Вы без труда найдете
      Достойную замену.
      Б. Послушай, я люблю его и не хочу искать ему замену. Я уверен, что он меня тоже любит. /смотря на последние ряды в партере/ Просто что-то случилось. Я /уверенно/ найду его.
      Й. Я в ваших пылких изреченьях
      Увидел доказательство того,
      Что склонен к привыканью человек.
      Как наркоман привык колоться в вену,
      Как свойственно смеяться Гуинплену,
      Так и любить, дышать, смотреть, мечтать,
      Пить, кушать, прыгать, думать и страдать,
      И даже жить - не больше чем наркотик.
      Б. ... и даже жить? По-твоему жизнь - это тоже наркотик?
      Й. То самый беспощадный наркотик среди всех
      Ты жизнью инфицирован с рожденья.
      И сколько не лечись от сей заразной хвори,
      Победа ей достанется. Ты не согласен, нет?
      Б. Раз уж мы заговорили на такую тему, то мне кажется, что победит Смерть.
      Й. Как никогда вы правы!
      Ведь Жизнь и Смерть - синонимы,
      Одной монеты стороны,
      Невзрачный синкретизм.
      Б. Даже не смотря на то, что последнее слово я не совсем /покашливает/ расслышал, я, пожалуй, соглашусь с тобой. Но что же тогда наши жизни?
      Й. Всего лишь промежуток
      Меж тем, как вверх подбросит
      Судьба монетку вашу,
      И тем, как Рок прихлопнет
      Ее назад к земле.
      Б. И все?
      Й. Потом им интересно: Орел ты или Решка,
      Ценнейший экземпляр в коллекцию возьмут.
      У этих нумизматов рука уже набита:
      Чего ты стоишь, сразу они определят.
      Б. Так в чем же смысл жизни?
      Й. Замереть в полете - зависнуть "у паветры" ,
      А, может, на ребре попробовать стоять.
      Б. Так что же тогда любовь в твоем денежном измерении?
      Й. Кто как подзалетит:
      Вы угадать не в силах,
      С какой монетой вас
      Прихлопнут в этот раз.
      Б. Да-а, интересно, интересно. Но все эти разговоры - не больше, чем разговоры. Мы поговорим, пообсуждаем что-нибудь, поспорим, посоглашаемся, а реальная жизнь останется реальной жизнью./вздыхает/
      Й. Вы больше месяца в терзаньях,
      Раздумьях тщетных и исканьях!
      Мой друг, скажите, наконец,
      Что все-таки случилось между вами?
      Б. Ну что что? Все просто. Было поздно, мы сидели в каком-то баре, пили кофий. Потом нас выгнали, потому что у нас не было клубных карточек. Пришлось куда-то идти. В Пищаловском все уже закрылось, "Риф" в тот день не работал, тогда нас подбросили к Старому Рынку, знаешь, там Замчище...
      Й. /явно издеваясь/ Там чище Зам, но почему?
      Б. Очень смешно. /обиженно/ Не хочешь слушать, зачем спрашивал?
      Й. Не обижайтесь, Башта.
      Все! Молчу! Ни слова!
      Б. Ну так вот. Мы с Дайма гуляли по Людамонту и набрели на Хотел. А затем -- все как во сне... Такого уже давно не было... Мы долго не могли заснуть, он все что-то рассказывал, я помню: чтото безумно захватывающее, какую-то легенду или притчу. Я так и не дослушал ее до конца, я заснул раньше, чем он закончил ее рассказывать.
      Й. Какая непростительная блажь:
      Сидеть без клубной карточки в кафе!
      Но возмутительней всего:
      Заснуть, когда вам притчу речут!
      Б. Когда я проснулся на следующий день, его уже не было. Сначала я даже не заметил этого... /с отвращением/ какой-то выродок лежал на нашей кровати, закутавшись в одеяла. Таких уродов я ни разу в жизни не видел! У меня все внутри перевернулось! Хорошо, что он спал. Я тихонько оделся и выбежал на улицу. Черт! Только сейчас вспомнил: я в номере свою шапку забыл, черную такую. На ней еще сбоку барвинок был вышит. Точно, забыл!
      Й. Кто это был, мне зело интересно,
      Истории сией я требую конца!/смекнув, что был груб, извиняется:/
      Повествование свое
      Прошу вас продолжать.
      Б. Не знаю. Я был так ошарашен, что просто сбежал. Дайма я больше не видел. Вот и все. Теперь я ищу его.
      Й. Как объясняете вы это?
      Какие версии имеются у вас?
      Откройтесь мне и не темните!
      Жду с нетерпеньем ваш рассказ!
      Б. Он пропал в двадцатых числах января, точно не помню
      Вадим Синицын.
      Два рассказа
      -==КОШЕЛКА==
      (история одной кошельковой собаки)
      Мой первый хозяин меня очень любил - кормил в строгом соответствии с диетой, даже выгуливал... на своем письменном столе. Последнее не без задней мысли - клиенты, завидев меня, добрели. После того, как хозяин знакомил их с моей родословной ( постоянно путая Цинскую династию с Циньской ), они не глядя подмахивали контракты, уделяя больше внимания моей прогулке вокруг массивной золотой чернильницы или статуэтки сфинкса, служащей пресс-папье, чем содержимому документа. Описывая мою породу как своеобразный живой талисман кошельков и шкатулок, он всегда делал многозначительную паузу, после которой сообщал - у него есть неопровержимые доказательства того, что в знаменитом ларце Александра Македонского жил один из моих предков. Честно говоря, не уверена. Мы ведь не просто талисманы Маммоны, мы еще и стражи материального благополучия. В формуле Т - Д - Т наше место в самом ее сердце. А в ларце Македонского хранилась всегонавсего одна книга... Ну да чего не простишь любимому хозяину ! Он постоянно покупал для меня роскошные кошельки и туго набивал их самыми разными дензнаками, чтобы его любимому другу не было скучно. К тому же носил их около самого сердца. Я настолько привыкла к его стуку, что уже и не замечала нормального пульса. Зато сразу же чувствовала, когда он волнуется или нездоров и начинала тихонько поскуливать. Хозяин лез в карман за таблетками, и все приходило в норму. Однажды мне пришлось скулить несколько дней подряд. Может быть, сумей я себя тогда сдержать, исчезновение хозяина не стало бы для меня такой загадкой. А так - пропал человек. А я осталась в его офисе на столе. Не радовал даже новый кошелек со всеми удобствами и огромной кормушкой.
      На следующий день за столом сидел его первый заместитель. Он долго сюсюкал со мной и я с грустью поняла - старый хозяин не вернется. Я никогда не разделяла убеждений секты Цзень - Пень. Да, я очень любила хозяина, но лишать себя жизни только потому, что он из нее ушел, глупо . Что толку от этой собачьей преданности ? Пусть пустобрехи лают, что хотят - ветер унесет. Постепенно я начала привыкать к новому хозяину. Правда, дым его сигарет был не таким ароматным, кофе он закрашивал сливками, а вместо душистого коньяка пил вонючий виски. К тому же плохо знал мою родословную. А уж такая мелочь как Александр Македонский не была упомянута ни разу. Не знаю почему, но именно из-за забвения ларца с "Илиадой" я чувствовала себя обкраденной.
      - Стерпится - слюбится, - успокаивала себя я. И чем чаще так думала, тем меньше была в этом уверена. В том, что новый хозяин сущий жлоб, я убедилась после того, как нечаянно испортила на столе какие-то документы. Прежний хозяин бы посмеялся и ласково пожурил, а этот посадил меня в ящик стола и запер на ключ. Причем мой кошелек он оставил на столешнице ! К сожалению, хотя я понимаю множество языков, говорить по-человечески не умею, уж я его облаяла бы ! Иначе как объяснишь, что разлучать кошелку с ее кошельком - плохая примета ? Через некоторое время он вернул меня обратно и даже извинился, но я почувствовала - что-то у него уже не ладится. То ли в старых суевериях есть доля истины, то ли он просто пострадал за свое жлобство, факт был налицо - кошелек начал худеть.
      Сначала исчезли фунты, иены и марки, затем - кредитные карточки. Мир велик, я еще многого в нем не видела - не видела дирхамы и добру, заиры и сентаво. Говорят, если попадется монета в 20 сентаво с подчеркнутыми на аверсе N, T и цифрой 2... ой, что тогда будет ! Сказки о неразменном рубле намного скромнее... Так вот, старый хозяин как-то раз специально летал на Мальдивы, чтобы я могла увидеть мальдивскую руфию, а теперь лишаешься такой привычной детали обстановки как доллар ! Так недолго и квалификацию потерять. Я забеспокоилась. Подумать только - наступил такой день, когда вместо черной икры он подсунул мне красную, а вместо юньнаньской рисовой - "Абсолют"! Я демонстративно отказалась настоящая кошелка должна строго блюсти диету. И хотя новый хозяин редко носил мой кошелек на груди, чаще - в боковом кармане ( впоследствии это меня спасло ), я замечала, что он все больше и больше нервничает.
      В тот вечер мы куда-то долго ехали. Всю дорогу хозяин говорил с кем-то по телефону, временами сбиваясь на поросячий визг. Вдруг машина остановилась. Я слышала, как хозяин отворил дверь и вышел. Раздался страшный грохот, а потом... он упал лицом вниз ( будь я в нагрудном кармане, он бы просто меня раздавил ). Обычно такой подвижный, он долго не шевелился. Шорох шагов. Чья-то рука вытаскивает кошелек из хозяйского кармана. Я затявкала, как полагается настоящей кошелке, хотя и нервничала немного - все-таки первый раз в моей жизни случается такое. В глаза ударил яркий свет и по моим апартаментам зашарили чужие гнусно волосатые пальцы, пахнущие дымом. Я быстро провела дыхательную тренировку, собралась и - раз ! - тяпнула указательный за подушечку, старательно проткнув ее заветным клыком. Чужак удивленно вскрикнул.Через несколько секунд его глаза выкатились из орбит, а руки заскребли по воздуху. Я вылетела из кошелька и, ударившись о дерево, потеряла сознание.
      Утром, оглядевшись по сторонам поняла, что нахожусь в каком-то лесопарке. На соседней поляне были видны следы пыток машинами и людьми. Хозяина и чужака нигде не было. В отчаянии я села на хвост, задрала голову к исчезающему в лучах солнца серпику луны, и второй раз за свою жизнь запела древнюю песню отчаявшейся кошелки. На этот раз она длилась дольше - вместе с хозяином я лишилась и кошелька.
      Как и все мои благородные предки, я люблю природу.
      Цветы - весной.
      Кукушка - летом.
      Осенью - луна.
      Чистый и холодный снег
      Зимой.
      Но выяснилось, что природа не очень-то любит меня. Может быть потому, что я - искусственное создание, мне в ней не находилось места. И пищи. Пришлось снова идти в люди. Тут-то я поняла, что голод действительно не тетка, а злой дядька из единственной на всю округу коммерческой палатки, предпочитающий жрать бутерброды с икрой сам, не делясь с умирающей от голода кошелкой. Я уже на все была готова и решила показаться ему на глаза. Не знаю, за кого жлоб меня спьяну принял, за таракана что ли, но это чуть не стоило мне жизни - детина схватил мухобойку. К счастью, первым же порывом ветра меня сдуло на пол...
      На следующий день я нашла в кустах кошелек. Он был холоден и пуст, но все-таки похож на настоящий дом. Так прошло еще несколько дней. Глаза лихорадочно блестели, я исхудала, хотя и была по горло сыта этой свободой. - В сущности, - злорадно думала я,- никто из них не свободен. Все они живут в кошельках, только кроты зовут их норами, белки - дуплами, а воробьи - гнездами. У муравьев так вообще один кошелек на всех. Псу под хвост такую "свободу" ! Тут меня осенило. Раз хозяин не идет ко мне ( а от кошелька без хозяина, как я уже убедилась, нет никакого толку ), я сама пойду к хозяину. Найду кого-нибудь поприличнее, залезу в кошелек, а там уж он передо мной устоять не сможет. Так и сделала. После долгих блужданий по аллеям и размышлений - кто же лучше ? - остановилась на элегантно одетом господине с "Плэйбоем" в руках. Чем-то он напомнил мне моих прежних хозяев. Его кошелек меня разочаровал, он был почти пуст ! Ничего, - устало подумалось мне, - с таким талисманом, как я, деньги будет лопатой грести. Действительно, так и произошло, но мне пришлось приложить к этому гораздо больше усилий, чем я ожидала.
      Моего нового хозяина звали Вася Козырь. Временами у него водились деньги, но не был Вася ни бизнесменом, ни захудалым менеджером. Козырь был вором-карманником. Обнаружил он меня только дома и был сражен наповал тем, что кто-то, пусть такой маленький, смог залезть в карман к нему, профессиональному щипачу, незамеченным. Надо отдать ему должное - ничего не зная поначалу о кошелках, он поразительно быстро разузнал всю нашу подноготную. Я снова ела черную икру и запивала ее юньнаньской рисовой, но теперь мне приходилось все это отрабатывать. Какая дикость ! И не сбежишь на ночь Вася сажал меня на золотую цепочку. Это меня-то, потомка... Эх-х... Первое время я не понимала, чего он от меня хочет. В комнате появился манекен, одетый Козырем в старье из собственного гардероба. Верхняя одежда была просто-таки усыпана колокольчиками. Смысл всего этого я поняла позднее, когда начались тренировки. Хозяин, предварительно заперев меня в коробке, прятал в один из карманов манекена кошелек, а я должна была пробраться к нему, не задев ни одного из колокольчиков. Ну, это для меня, Посвященной Трех Ступеней, было сущей ерундой - Козырь даже моргнуть не успевал. Кошелка - это тебе не фик собачий ! Сложнее оказалась вторая половина задания - как смыться с наваром, и не засыпаться при этом на кармане. Решили начать с висяков, преимущественно женских. Моя задача - забраться в него и, почикав дно, выкидывать наружу бабки. Козырь идет следом и собирает урожай. Постепенно я освоила и карманы, только вот дармовые я работать отказывалась - вдруг сядут куда-нибудь, да и придавят ненароком. Настала сытая жизнь. Только плохо друшлялось по ночам глистов у кошелок не бывает, видимо, это была совесть. - Ведь ты же обещала убежать от него при первой же возможности, - талдычила она. - Чего ты ждешь ? Что я могла сказать ей в ответ ? Работали мы в основном в тех общественных местах, куда Козырю вход не был заказан. Ну откуда там взяться кошелькам, в которых мне было бы хорошо ? Я-то вижу этих лохов насквозь - ни один из них не стал бы так ублажать меня, как Козырь. А после скитаний по лесу я научилась ценить то, что у тебя в кормушке всегда есть икра и глоточек рисовой.И все-таки я обещала свалить при первом удобном случае. Я стала совсем блатной - даже вспоминая волшебные сны, я переводила их на феню. Только две вещи во мне не поддавались влиянию Козыря : 1) несмотря на все его попытки назвать меня Щипачкой, Жучкой, Арапкой, я отзывалась только на кошелку; 2) я упорно отказывалась признавать гомонок, бугая, шмеля и лопатник за кошелек. Козырь тем временем борзел. Ему стало мало того, что мы извлекали из кошельков рядового населения. Как все мелкие воришки, он мечтал сорвать крупный куш, взять банк и лечь на дно. Хотя моя задача была проста шифры и ключи, я наотрез отказалась. Ни за что ! На этот раз совесть не сдавалась. Но... голод - злой дядька с мухобойкой. К тому же Козырь клялся, что это будет наше последнее дело, а потом мальдивские руфии, гурды, бальбоа и патаки, короче, весь мир в нашем кошельке.
      Через какое-то время подвернулся удобный случай - прессконференция с участием директора одного из крупнейших банков. Вася подобрался как можно ближе, вытащил записную книжку и полез в карман за ручкой. _ Это знак,-подумала я. - Пора ! Несмотря на мой немалый опыт, дорога далась нелегко. Кошелек директора оказался размером с собор, углы его терялись во мраке. Чу ! В одном из углов раздалось чье-то ворчание. Вскоре его источник, кобель Цзянь-Суй, уже держал меня за шкирку и методично выколачивал из моей шкуры отнюдь не золотую пыль. Как подобает истинной даме-кошелке, я счестью выдержала эту трепку, даже не пискнув ни разу - мужчина всегда прав... при таком роскошном кошельке. В сущности, он был дикарем, никогда еще не видевшим представительниц противоположного пола. Он и сейчас иногда бывает таким - сами понимаете, когда, но мне это очень нравится. Вчера мы решили завести маленького, а то и двух. Думаю, хозяин готовит нам свадебный подарок. В его кошельке все больше долларов и кредитных карточек. А недавно нам пришлось серьезно потесниться - добавилось несколько загранпаспортов с его фотографией, но чужими именами, и авиабилет в один конец...
      -==ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН==
      Кажется, зима вернулась в этот город вместе со мной.
      Направляясь ко входу в метро, быстро пересекаю привокзальную площадь. Мимо проносятся цыгане в потертых костюмах"тройках",нищие в пестрых валенках-"самосвалах", деревенские деды в сапогах-"тачанках" и прочий околовокзальный люд, облепляющий со всех сторон, как стая таежного гнуса. Приходится работать локтями...
      В городе мало что изменилось. В метрополитене тоже. Все так же тянет к рельсам в пятнах мазута... - Гр-р-раждане пассажиры, в ожидании поезда перейдите за ограничительную линию! Но в подошедшем поезде все-таки есть кое-что новенькое - темный вагон. Предпоследний в сияющей веренице.
      Время и поезд замедляются, пока не останавливаются совсем. Я целую вечность наблюдаю за тем, как пассажиры делятся на спешащих к предпоследнему вагону и бегущих прочь от него. С удивлением обнаруживаю себя среди первых.
      После светлого перрона непривычно быстро привыкаю к темноте. Первое впечатление - меня вколотили в звездное небо. Через миг по коже бежит холодок понимания - это не звезды, это волчьи глаза ! Чуть позже - вздох облегчения - сейчас они меня не тронут, мы вместе спасаемся из этого сгорающего в электрических огнях мира. Впервые за сегодняшний день чувствую себя свободным. Можно не притворяться спящим, не изображать повышенный интерес к рекламным плакатикам или изгибам тоннеля. Даю волю глазам и испытываю некоторое разочарование - по углам прячутся парочки, кто-то "соображает на троих", рядом со мной к поручню прилабунился мужчина с чужими нервами. Свои, видимо, лопнули, а чужие оказались маловаты, поэтому мужчина дергает головой и поанглийски машет руками. С чего я взял, что у них волчьи глаза ?
      В троллейбусе запах нафталина от только что извлеченных из пыльных шкафов шуб и пальто вновь напоминает о зиме. По салону клубится пар от дыхания, и уж теперь-то можно точно определить, кто к кому неровно дышит... Пристраиваюсь к заиндевелому заднему стеклу рядом с мальчуганом в потертой куртке. Он сердито косится и шмыгает носом. Когда-то, давным-давно, мой нос тоже спешил сообщить мне о наступлении холодов...
      То, что этот день - из ряда вон, я понял, уже подходя к школе : флаги с черными лентами, портреты с траурными каемочками, свинцовое небо, низко нависая, защищает учеников и учителей от излишней солнечной радиации. За неимением актового, нас загнали в спортзал, и директор с заплаканными глазами над шмыгающим носом ( самым язвительным, оттого и самым уязвимым органом ) пробубнила трагическую речь. На следующий день всем было приказано сидеть по домам и смотреть на похороны Главы. В коридоре меня, как классного политинформатора, однокашники затерзали вопросами. Все они сводились к одному : будет ли война ? Пришлось проявлять находчивость...
      Вечером были родители, принявшие все это на удивление спокойно, мне даже показалось - с удовлетворением ( по крайней мере, у отца были чертенячьи искорки в глазах ). Я, уже порядком опупевший от бесконечной череды любимых патриотических фильмов и душераздирающей классической музыки, был рано заперт в детской спи, мол. Но сон, как обычно, не шел, я долго сидел на подоконнике, смотрел на отчужденные улицы и пытался уловить хоть слово из многоголосого спора за стенкой.
      В день похорон родители, вопреки наставлениям и указаниям, почему-то не удерживали меня дома, когда позвонил закадычный приятель и предложил прогуляться. Помню, что было холодно, почти так же, как сегодня, дул противный гиперборейский зефир, еще более невыносимый из-за отсутствия снега. Земля, казалось, съежилась под музейным стеклом льда до могильного холмика или даже прощальной горсти суглинка ( именно так, неуклюже, думалось тогда, будто чувствовал конец эпохи ). Город стал чужим, наше детство растащили в качестве сувениров " на память" ( через неделю мы разбили музейную витрину, обчистили все карманы, закрома и портмоне вобщем, вернули детство с лихвой и сейчас мне кажется, что мы просто давали его взрослым в рост ). Лишенные привычных ориентиров, пугаясь милицейских патрулей ( напутствие родителей ), мы забились в свой "окоп" под балконом первого этажа. Там-то рыжий-бесстыжий Севка и проявился в моей судьбе как змейсоблазнитель ( в первый, но не в последний раз ) . Я недолго мялся после предложения "дернуть" пива ( хотя желания не было, Бармалей просто взял меня "на слабо"). Кстати, бутылку он стащил у родственников. На мой вопрос - не заметят ли - Сева продемонстрировал 27 с половиной зубов и объяснил, что дома с утра гульба и дым коромыслом. Помню, что пиво было холодное, противногорькое, и жутко мне не понравилось ( приохотился я к нему только лет через семь, уже будучи студентом ). Сейчас во всей этой истории более всего меня волнует одна деталь - как только пустая бутылка звякнула о землю, раздался нестройный вой десятков сирен...
      ...сирены...
      Мимо троллейбуса с шумом и визгом проносится свадьба, на миг темнеет в глазах и я вижу, как в темноте за стеклом блестит созвездие волчьих глаз. Кажется, у Костомарова был описан подобный наговор на свадебный поезд. Интересно, кому могли помешать эти молодые ребята ? Наваждение проходит, и я смеюсь над собой. Стоящий рядом мальчуган что-то пишет на стекле, дуя на замерзшие пальцы. Пишет зеркально, так что не сразу понимаю смысл. На светофоре к нам пристраивается богатый "мерс", и на стекле тут же появляется "АЛДАП", а мальчишка начинает корчить рожи водителю и сидящей рядом с ним даме в мехах. Заметив, что на него обратили внимание, подкрепляет свою пластическую миниатюру непристойным жестом. Пытаюсь его урезонить. Он затихает, но когда я выхожу из троллейбуса, на заднем стекле появляются буквы "С-У-К-...".
      Через тощие проулки и грязные дворы прохожу к осевшему зданию. Это моя школа. Сегодня здесь проходит вечер выпускников ... года. Нахожу наш класс, открываю тяжелую дверь. Темно, мерцают огоньки. Опять это наваждение ! Левой рукой нашариваю выключатель. Лампы дневного света не успевают зажечься, кто-то осторожно отодвигает меня от выключателя и приводит его в исходное положение. Еще раньше, чем заканчивается осторожный шепот, понимаю : мы поминаем Валерку. Он командовал погранзаставой и погиб в Таджикистане два года назад. Свечи гаснут, загорается свет. Воспользовавшись временной слепотой однокашников, осматриваю класс. Все здесь, я пришел последним. Все, кроме Валерки, Леонардо Недовинченого и Оксанки. Недовинченый закончил свой престижный вуз, а теперь крутит баранку somewhere in USA. Оксанка там же, где теперь Валерка. Ребята, если видите нас - ПРИВЕТ !
      Наконец-то проморгались. Пью штрафную. Разговоры, разговоры... Кто, когда, почему, зачем, от чего ... Как водится, говорим о том, что не сложилось. Вот еще один Валерка, тоже герой - герой подворотни. Даже он, блистая фиксами, жалуется на что-то. Жалоба жлоба. Миша облысел и еще больше стал похож на Вечного Жида. У Петьки трясутся руки. Клеопарда и Клеопадла по-прежнему похожи друг на друга. Алина, как и раньше, одета так бедно, что это кажется элегантным ( мало что изменилось, были отец-алкоголик и матькрохоборка, теперь - больная бабушка и муж-пропойца ).
      Что-то надрывается внутри... Видимо, вскоре тоже придется прилаживать чужие нервы. Черти, я вас люблю, почему же у нас все ТАК ! Кроме вас, у меня никого нет. Внутри что-то рвется, и я понимаю : мы - не люди, мы - интерлюдии, прелюдии, нас чему-то очень важному не научила покойная Серафима Ивановна. Давайте же соберемся 1 сентября снова - в первый раз в первый класс...
      Я стою на платформе. Мой поезд. Мой вагон. Последний. Темный вагон.
      Версия 29.03.99 г.
      Зоя Потемкина.
      Селедка в шоколаде
      -==СЕЛЕДКА В ШОКОЛАДЕ==
      (трагикомедия в двух действиях)
      Действующие лица:
      Женечка и Славуня - семейная пара
      Натуся - подруга Женечки
      Витюша Холостяков - приятель Славуни
      Всем персонажам около 40 лет.
      Селедка в шоколаде.
      Трагикомедия в двух действиях, двенадцати сценах.
      Действие первое: сцена 1 - 5.
      Действие второе: сцена 6 - 12.
      Между первой и восьмой сценами проходит около недели.
      Действие сцен 8-12 происходит непрерывно, с утра до глубокой ночи. Погода в ходе действия резко меняется - от снега с дождем до жары и духоты. В последних трех сценах идет дождь с громом и молнией.
      Сцена 1.
      (Сумерки. Кухня. Женечка и Натуся пьют кофе.)
      Ж.: Господи, Господи, Господи, Господи... Опять дождь со снегом. Ужасная погода - это ужасно. (пауза) Ты согласна со мной? Когда на улице такая погода, я не живу. Ты меня понимаешь. Можешь ничего мне не говорить, я чувствую. Если у меня, не дай Бог, что-то случится, я знаю, что стоит мне только позвонить и сказать: "Натуся, приди", и ты сразу придешь, не задумываясь. (пауза) Права я или нет? Ну ведь правда, это так. Иначе быть не может, если люди друг друга понимают, как мы с тобой. То же самое, если у тебя неприятность или катаклизм, ты можешь на меня положиться. Так или не так? Скажи.
      Н.: Да, Женя.
      Ж.: Женечка. Же-неч-ка.
      Н.: Да, Женечка.
      Ж.: Ну вот видишь. Я в тебе не ошиблась. Если бы ты знала, как неприятно разочаровываться в людях. Я тебе скажу, что хороших людей очень мало. Конечно, в каждом человеке есть что-то хорошее, даже в преступнике, но плохого, все-таки, больше. Поэтому, когда я вижу хорошего человека, я готова встать перед ним на колени только за то, что он существует. Почему ты молчишь? (пауза) Как я устала! Ты себе не представляешь. Весь дом на мне. Заработать, сделать, выкрутиться - везде я одна. Все, что ты видишь здесь, в этом доме, это все я. Ковер - это я. Люстра - это я. Раковина в ванной - это тоже я. Мой Славуня - он ничего не умеет, это князь Мышкин. Как ты считаешь, могу я его уважать?
      Н.: Не знаю.
      Ж.: И я не знаю. (пауза) Мой муж меня не ценит. Я жертва его равнодушия. Может, он меня и любит, но я устала как женщина. Когда-нибудь он это поймет, но будет поздно. И ничего, ничего, так ему и надо. Должно быть возмездие. Не месть, а возмездие. Человек должен быть наказан за свои поступки. В самом деле, сколько можно тиранить меня направо-налево. (всхлипывает) Для чего я живу? А? Ответь мне на этот вопрос. Для чего? (пауза) Люди... такие неблагодарные. Больше всего я страдаю от бескорыстия и щедрости своей души. Недавно сделала доброе дело одному человеку, так, как это умею делать только я. Что дальше? Не знаю. Даже не позвонил, не поблагодарил. Так делать после этого или не делать? Вот, в чем вопрос. Пусть это будет для нас с тобой уроком. Не следует делать добро всем негодяям подряд, нужно уметь выбирать. Сначала хорошенько взвесить человека, потом семь раз отмерить, а уже потом один раз отрезать. А то получается, что его жена ходит в норковой шубе, а я, как тот сапожник, без сапог. Что она, красивее или умней меня? Нет. Просто этот мир устроен несправедливо, темного в нем больше, чем светлого. И ни ты, ни я его не переделаем. (пауза) Хороший разговор у нас получается, да? Откровенный. (пауза) Я так много хочу тебе сказать. Так, как ты, больше никто меня не поймет. Как мне плохо, Натуся! Если бы не ты, не знаю, что со мной было. (плачет)
      Н. (обнимает Женечку): Не надо, успокойся.
      Ж.: Дай платок. У меня, кажется, носом кровь пойдет. (пауза) Я не считаю себя плохим человеком. Я хороший человек.
      Н.: Конечно.
      Ж.: Спасибо тебе. Я всегда в тебя верила. (пауза) Почему все так ко мне относятся? Я никого не обидела, никому зла не сделала. Всем только помогала всю жизнь. Мне же ни вот столько никто не помог. (пауза) Один звонок. Один. Одно доброе слово. И все. Больше ничего не надо. Хочу услышать это доброе слово, я его заслужила. (пауза) Господи, ну помоги мне. Сделай чудо.
      (Пауза. В тишине раздается телефонный звонок. Женечка бежит в комнату. Натуся включает музыку. Возвращается Женечка.)
      Н.: Ну, что?
      Ж.: Повесили трубку. Я знаю, что это он. Хочешь еще кофе?
      Н.: Он тебе нравится?
      Ж.: Кто? Этот человек? Не придумывай. Просто мы видимся в одной компании, Славуня его знает. Причем мой Славуня намного интеллигентней его. Этот - мужлан, а я мужланов не люблю. Подумаешь, жена его в норковой шубе. (пауза) Мне обидно, что он так некрасиво себя ведет. (пауза) Но я думаю, что, все-таки, есть Бог на небе, и он его накажет.
      Н.: Бог никого не наказывает, он всех любит.
      Ж.: А вот тут я с тобой не согласна. Ты не так понимаешь. Не может он всех подряд любить. Хороших людей он действительно любит, а плохих только терпит. Но все равно их потом наказывает. Иначе зачем он существует вообще?
      Н.: Перед ним все равны.
      Ж.: Ничего подобного. Ты ведь не считаешь себя хуже какогонибудь пьяницы или бандита? Нет? Ну и все. (пауза)
      Н.: Тебя трудно переубедить.
      Ж.: И не надо. Я все и так знаю. Мой муж потому и бесится, что у меня есть логика. А то думает, один он такой талантливый, а остальные пусть, как хотят. Конечно, его все знают, весь город. Так если меня начать каждый день показывать по телевизору, наверно, тоже все будут знать. Как ты считаешь? Только забыли, и он почему-то забыл, что благодаря мне он, вообще, там работает. Славу он пожинает, а кто ковал дорогу к этой славе, тот остался не у дел. Теперь он бегает к Витюше Холостякову, плачется, какая у него жена.
      (Натуся встает.)
      Ж.: Ты куда?
      Н.: Мне пора.
      Ж.: Чего ты? Сиди. Ты мне не мешаешь.
      (Звонит телефон.)
      Ж. (Натусе): Возьми трубку.
      Н.: Зачем?
      Ж.: Возьми, говорю.
      (Натуся выходит и возвращается.)
      Н.: Молчат.
      Ж.: Это он! Не хватает смелости извиниться. Я тебе правду говорю, а ты мне не веришь. Я считаю, друзья должны говорить друг другу правду, как на духу. Ты слишком дорогой для меня человек, чтобы я в чем-то тебя обманывала. (пауза) Он мне даже как мужчина неприятен. Только представлю, как он обнимает меня, целует, да? Смешно становится. Нет, даже не думай ни о чем таком. Клянусь тебе.
      (Пауза. Натуся встает, чтобы уйти. В другом конце сцены появляется Славуня. Слышит разговор, останавливается.)
      Ж.: Подожди... Ну, а если бы, действительно, он мне нравился? На самом деле это не так, но допустим. Что дальше? У меня взрослая дочь, престижный муж, не могу же я себе позволить шалтай-болтай! (пауза) Или ты считаешь, что могу?
      Н.: Тебе виднее.
      Ж.: А как же муж? Если он узнает?
      Н.: Откуда?
      Ж.: Ты думаешь, не узнает?
      Н.: Женечка, я пойду.
      Ж.: Подожди, прошу. Не уходи. Скажи, как мне быть?
      Н.: Женечка, я, честное слово, не знаю.
      (Входит Славуня.)
      Ж. (бросается ему на шею): Ой, кто пришел! Папуля наш с работы вернулся! Сейчас мамуля тебя накормит. Я тебя так ждала, ты себе не представляешь! Это Натуся. Натуся, Славуня не даст соврать, я все время о тебе говорю, какой ты удивительный человек! Да, Славуня?
      С. (сухо): Очень рад. Не буду вам мешать. (уходит)
      Ж. (Славуне вслед): Куда ты?
      С.: Пойду к Витюше, я обещал.
      Ж.: А ужинать? Ты же голодный.
      (Пауза.)
      Ж. (Натусе): Что это с ним? Ей-богу, что-то случилось. (пауза) Господи... Вдруг он подслушивал, о чем мы говорили?
      Н.: Да что он, ненормальный?
      Ж. (Славуне): Подожди, не уходи.
      С.: Некогда.
      Ж.: Приходи скорее, я соскучилась.
      (Пауза.)
      Ж. (Натусе): Точно. Я пропала. Иди сейчас с ним. По дороге, может, что-нибудь выяснишь. (подталкивает Натусю) Быстрее, умоляю... (Славуне): Одну минутку... Натуся собирается домой, проводишь ее до остановки, а то темно уже. (Натусе): Извини. Не обижайся. Ладно?
      Н.: Что ты. Я пошла.
      Ж.: Беги. Если что - позвонишь.
      Сцена 2.
      (Гул проезжающих машин. Натуся и Славуня идут по темной улице.)
      С.: Та-а-ак, Та-а-ак. Значит, вас проводить. Ясненько. Который час мы имеем? (смотрит на часы) Ого! Куда вам ехать-то?
      Н.: Пряменько.
      С.: По-нятно. (пауза) В общем, были у нас в гостях. Ну и как?
      Н.: Ничего.
      С.: Что-то похолодало опять.
      Н.: Да, вчера было теплее.
      С.: А что передают на завтра?
      Н.: Ничего хорошего.
      С.: Да. Но вы не отчаивайтесь. (пауза) Женщины, чуть что, сразу впадают в депрессию. Я потому и говорю - не отчаивайтесь, смотрите на жизнь веселее. Сегодня плохо, а завтра будет еще хуже. Поэтому радуйтесь сегодняшнему дню. Не падайте духом.
      Н.: Я сейчас упаду телом. Здесь скользко и темно.
      С. (берет ее под руку): Держитесь. Вот.
      (Пауза.)
      С.: Как вы думаете, что ели на ужин древние греки?
      Н.: Вы увлекаетесь античностью?
      С.: Нет, просто есть хочу. (пауза) Я понял, вы работаете вместе с моей женой.
      Н.: Нет.
      С.: Странно...
      Н.: Я работаю в газете. Разве она не говорила?
      С.: Да-да... Понимаете, у нее столько знакомых, что я уже не знаю, кто ей кем приходится.
      (Пауза. На короткое время вспыхивает яркий свет.)
      С.: Стойте. Смотрите на меня. Не опускайте глаза. Не двигайтесь. Так. (пауза) Хорошо.
      Н.: Как это понимать?
      С.: Ничего страшного. Хотел посмотреть, способны ли вы говорить правду.
      Н.: Вы удовлетворены?
      С.: Немного.
      Н.: Кажется, мой троллейбус.
      С.: Мимо проехал.
      Н.: Раньше надо было уходить. Засиделась. А теперь такое время...
      С.: Неудачное время. Во всех отношениях. Но вы не расстраивайтесь. Все наладится. (пауза) Так что новенького вам удалось узнать?
      Н.: Как вам сказать...
      С. (наклоняется): У-й...
      Н. (встревоженно): Что? Болит что-то? Чем я могу помочь?
      С.: Не надо. Уже прошло.
      Н.: Сердце схватило?
      С.: Кто его знает. Может, и сердце. В темноте не разберешь.
      (Пауза.)
      С.: Говорите.
      Н.: Даже не знаю... Вы меня первый раз видите.
      С.: Это поправимо.
      Н.: Женечка рассказывала, какой вы замечательный человек...
      С.: Вы, конечно, все записали...
      Н. (продолжает):... как хорошо понимаете, вы и она, как будто читаете мысли друг друга... Я что-то не так сказала?
      С.: Никто, слава Богу, не может читать чужие мысли.
      Н.: Но правда, это бывает, когда люди долго вместе.
      С.: Не думаю. Они бы тогда повесились.
      Н.: Куда пропал мой троллейбус? (пауза) Я пойду пешком. Не надо провожать.
      С.: Полчаса назад я готов был застрелиться.
      Н.: Отпустите меня... Пожалуйста...
      С.: Ладненько. Си-ба-бо. Спа-си-бо.
      Н.: За что?
      С.: За то, что вы не будете писать обо мне в газете всякую ерунду. Я правильно понял? Натуся уходит.
      С. (вслед): Не грустите. Все образуется. (стучит кулаком по лбу) Кретин... У, кретин... Жизнь - это ад. Сплошной ад. Смертная мука. Хочу покоя, и только покоя. А вместо этого - все время что-то происходит. Почему? Для чего? И есть ли какой-нибудь в этом смысл?
      Сцена 3.
      (Витюша Холостяков и Славуня дома у Витюши.)
      В. (читает газету): "Церемония награждения... С участием звезд отечественного и мирового кино... Деятели культуры... искусства..." (с гордостью) Я смотрел по телевизору - все, от корки до корки. Такая дрянь! (пауза) Я тебе эту заметку вырежу. Хочешь? Или, если не возражаешь, сделаю тебе копию, а оригинал оставлю себе.
      С.: Все себе оставь.
      В.: Зачем? Мне уж что нибудь одно... Ну хочешь - забирай целую газету. Все-таки, ты имеешь к этому более прямое отношение. А я что? Так, дилетант. Случайно, вот, с тобой познакомился, и то, я считаю, повезло. Нет, не подумай, я очень высоко ценю наше знакомство и эти периодические встречи, когда ты спускаешься с вершины своего Парнаса в нашу убогую серую действительность, принося с собою дыханье муз. Скажи, если не секрет, над какой передачей ты в данный момент работаешь?
      (Продолжительная пауза.)
      В. (извиняющимся тоном): Знаешь, с тех пор, как от меня ушла жена, я все время один. Поэтому каждая встреча с тобой для меня праздник.
      С.: Ты добрый человек, Витюша.
      В.: Не выношу одиночества. Когда ко мне никто не приходит, я включаю телевизор и смотрю все передачи подряд. А что еще можно делать одному? Начать выпивать? Но я не хочу становиться алкоголиком... Когда жена ушла, в первый день я хотел вскрыть себе вены. Но потом передумал. Решил, что буду жить. Живут же люди без ног, без глаз. И вообще - вдруг случится когда-нибудь чтонибудь хорошее... Думаю собаку себе завести. Веселее будет, и не так опасно. А то, не дай Бог, влезут, дадут по голове...
      С.: У тебя сто замков на двери.
      В.: Мало ли. Хочется, все-таки, дожить до лучших дней.
      С.: Инфаркт хватит - ни одна собака не поможет.
      В.: Что ты! У меня, знаешь, какое сердце? Как у слона.
      С.: Тогда, давай, выпьем.
      В. (охотно): Давай.
      (Стелет на стол скатерть.)
      С.: А скатерть для чего?
      В.: Так положено.
      С.: Кем положено?
      В.: Тебе лучше знать. Ты ведь у нас вхож в бомонд.
      С.: Там пьют без скатерти.
      В. (озадаченно): Да?
      (Убирает скатерть, приносит бутылку водки, селедку. Славуня берет газету, начинает чистить рыбу.)
      В. (испуганно): Что ты делаешь! Испортишь ценную газету!
      С.: А на чем я селедку должен чистить? (нюхает) Фу! Ну и воняет.
      В.: Подожди. Дай, пусти, заметку вырежу! (берет ножницы) Из меня бы получился хороший журналист. Или редактор.
      С.: В чем же дело? (открывает бутылку, наливает)
      В.: Поздно... Легче поменять жену, чем профессию. (продолжает кромсать газету) Интересно, как происходит у вас творческий процесс? У тебя, например. Ты составляешь сценарий. Да? Тебе что-то изнутри подсказывает или как?
      С.: Хочешь написать мою творческую биографию?
      В.: Посмотрим. Если получится... Ты на меня не смотри, пей.
      С.: А ты?
      В.: Я не буду. Я просто рядышком посижу.
      С.: Ну, привет. Что за новости? (протягивает Витюше рюмку)
      В. (берет): Ладненько. За тебя. За твои передачи, которые несут свет высокого искусства в каждую квартиру, за то, чтобы тебя никогда не оставляло вдохновение, (Славуня, между тем, выпивает свою рюмку) чтобы слава ходила за тобой по пятам, как верная жена...
      С.: Все? Пей.
      В. (выпивает, жмурится): Все-таки есть в этом напитке известная привлекательность. Недаром водка - женского рода.
      С.: Закусывай хорошо.
      В. (закусывает): Подумай, сколько людей получают от тебя заряд духовного роста, потому что искусство, в строгом смысле...
      С.: Витюша...
      В.: Не останавливай меня, дай высказаться.
      С.: Еще по одной, а потом говори, сколько хочешь.
      (Пьют.)
      В.: Не сориентировался я во-время, теперь приходится прозябать простым инженером. В лучшем случае, могу починить сломанный телевизор. (пауза) Зачем я живу?
      С. (устало): Перестань.
      В. (ходит по комнате): Живу, потому что деваться некуда. (смотрит в окно) Глянешь в окно - грязь, темнота... Господи, за что ты меня бросил? Я тебе так верил!
      С.: Начинается.
      В.: Выслушай меня по-человечески.
      С.: В следующий раз.
      В.: А если я до следующего раза умру?
      С.: Хорошо. Говори. (пауза) Что замолчал?
      В.: Словами трудно объяснить.
      С.: Тогда не надо.
      В. (раздумывает вслух): Счастливые люди - бессердечные люди.
      С.: Ты обо мне, что ли? (неестественно смеется)
      В. (продолжает): Такие гордецы. Ненавижу. (пауза) Куплю завтра ящик водки, напьюсь.
      С.: Думаешь, только тебе плохо?
      В. (обрадованно): Тебе тоже? В чем же дело? Расскажи, что у тебя на душе, я с удовольствием послушаю.
      С.: Не могу. Гордость мешает. (резко) Ладно. Я пошел. (встает, идет к двери)
      В.: Не уходи. (пауза) У меня еще бутылка есть.
      (Славуня возвращается. Пьют.)
      В. (оживает): Ты гений, Славуня, гений. Я, например, так не сумел бы. Ведь что такое искусство? Искусство, в строгом смысле, олицетворяет вечность, и только избранным дано к нему приблизиться.
      С.: Пошел ты к черту.
      В.: За что ты меня так?
      С.: Извини, я не хотел.
      В.: Ладненько. Переживем. (наливает себе, пьет)
      С. (кладет ему руку на плечо): Витюша... Ты замечательный мужик... Ты... ты не знаешь, кто ты на самом деле!
      В.: Кто я?
      С.: Пойди к зеркалу, посмотри.
      (Витюша, пошатываясь, идет к зеркалу.)
      С.: Видишь?
      В. (неуверенно): Вижу...
      С.: Что ты видишь?
      В.: Точно не скажу. Но что-то там виднеется...
      С.: Подойди ближе.
      В.: Сейчас. (обнимает зеркало, упирается в него лбом)
      С.: Ну, что?
      В.: Не знаю. Оно меня не пускает. (бъется лбом в стекло)
      С. (испуганно): Эй, эй, назад! Голову расшибешь.
      В. (упрямо): Нет... Хочу знать, кто я на самом деле.
      С. (отрывает Витюшу от зеркала, усаживает на место): Оказывается, все не так просто.
      В.: Все равно я его одолею.
      (Славуня наливает, пьют.)
      В.: Вызовем такси!
      С.: На черта?
      В.: Поедем кататься.
      С.: Не балуйся.
      В.: Хочу кататься! Такси сюда, пожалуйста!
      С.: Хорошо. Только ты оставайся, а я поеду домой.
      В.: И я хочу домой.
      С.: Ты уже дома.
      В.: Да?.. (смотрит вокруг) Лжешь, это не мой дом.
      С.: А чей?
      В.: Не знаю. Но ты всегда лжешь, даже когда пьян, как свинья.
      С.: Сам ты свинья.
      В.: Посмотрите на него, он еще и оскорбляет. Подумаешь, нашелся. (пауза) Думаешь, взрослые дяди и тети терпят тебя, потому что ты такой хороший? Ха! Ничего подобного! Они просто сидят и ждут, когда вылетит птичка. Но она не вылетит никогда, ты обманщик, ты должен попросить у них прощения!
      С.: Ладно, попрошу. Давай, ты пойдешь спаиньки.
      В. (упирается): Не пойду.
      С.: Не валяй дурака. Мне домой пора, жена будет ругать.
      В.: Все в порядке. Твоя жена - вовсе не твоя жена.
      С.: А чья она? (трясет Витюшу) А?
      Вадим Артамонов.
      Три рассказа
      -=== Курочка Ряба -- 2===
      ( из цикла "Новые сказки о старом")
      Ничто в жизни не удивляет людей больше, чем чудо или цепь совпадений. Надо сказать, что большинство людей считают, что если чудо однажды произошло, то оно неприменно должно повториться Не меньшее число людей готовы ставить эксперименты хоть до конца жизни, лишь бы эксперимент удался и произошло чудо.
      -== Рассказ курочки Рябы==_ Как подумаешь, сколько я в жизни натерпелась, так сразу хочется причислить себя к лику святых. Угораздило же попасться деду на эксперимент. А стоило снести золотое яйцо, так стало еще хуже.
      Диета такая, что я удивляюсь, как еще меня не вынесли вперед лапами из курятника. Да может и лучше, если бы вынесли. А то сидишь себе в курятнике, как лебедь на щуке. И никаких прогулок, хотя даже заключенных временами выводят погулять. Так нет же - сиди в курятнике, неси яйца. Кормят дерьмом, по морде бьют. Изжога стала хронической. Иначе говоря, чувствуешь себя как рак в бутылке. Яйца последнее время стали воовще какие-то странные - то пятнистые, то разноцветные. Временами встречаются яйца с блестками. А дед не унимается. Ну как же! Шоу должно продолжаться..._
      -== Рассказ деда==_ Иногда я удивляюсь, как у меня хватает сил и желания продолжать этот эксперимент.
      Вы спросите, почему я взял для этого эксперимента именно Рябу? А я возьму и отвечу. Рябую курицу я взял именно из-за ее уникальных генов. Ведь даже дебилу понятно, что от обычной курицы могут быть только обычные яйца, а чем больше смещены гены, тем больше шансов на успешное завершение эксперимента.
      И ведь один раз получилось! А что получилось один раз, должно получиться и другой раз, и третий и четвертый. Поэтому я и не опускаю руки, а держу их высоко поднятыми.
      То первое яйцо, именно то, к которому приложила свой хвост сволочная мышь, продать было уже невозможно. И я размолол это яйцо и добавляю его в корм для Рябы. Понятно ведь, что основой корма должен быть металл.
      Сначала я пробовал подмешивать в корм то серу, то соляную кислоту, то метабромгексин, то ... Результата не было.
      Тогда я понял, что нужна система.Долго мучился, подбирая нужные компоненты и методику их применения (плюс их проверка на других курах), но теперь дело должно пойти.
      И в моем курятнике будет праздник!_
      -== Рассказ бабки==_ Дед, ей богу, свихнулся! Да где ж это видано - чтоб куры несли золотые яйца. Я не могу понять, как он смог выбить такое яйцо из Рябы, но после этого он свихнулся окончательно.
      Но это еще цветочки. Я с ужасом думаю, что было бы, если он захотел бы получить золотых котят или щенят. А образ золотого теленка вообще выбивает из меня сознание напрочь.
      Меня беспокоит, что дед не расстается с маузером с оптическим прицелом. Говорит, что это для защиты от мышей - ведь прошлое яйцо было загублено именно мышью.
      Но ведь надо же: дед свой маузер опробовал на моей посуде, а когда я об этом узнала и начала делать ему выговор кочергой, этот противный старикан сказал: "Так нужно для дела!". Ну и что прикажете делать с таким сумашедшим?_
      -== Рассказ Рябы==_
      Я живу как во сне, хотя вернее сказать - в галлюцинациях. Я отдельно, а окружающий мир отдельно. Самое интересное - я уже успокоилась и меня мало что волнует. Голова светлая. Если я не ошибаюсь, у людей такое состояние называется "нирвана". _
      ------------------------------------------------------------------------------
      _ В одно прекрасное утро дед совсем по привычке открыл дверь курятника пинком ноги. И вот тут с порога дед заметил именно то, о чем так страстно мечтал днем и ночью (а ночью - с эротическим оттенком). В кладке лежало, блистая, золотое яичко. Дед, прослезившись, впал в столбняк. Это был легендарный день, вошедший в анналы истории.
      Яйцо действительно было золотое. И судя по весу - монолитное. Дед оглянулся потрепать Рябу по ее рябой шее, выразить благодарность с занесением в киль, объяснить ей политику партии и правительства, рассказать о ходе эксперимента, но не тут-то было. Золотое яйцо оказалось ее прощальным подарком, а хладный труп Рябы лежал неподалеку._
      ------------------------------------------------------------------------------
      _ Дед судорожно рыдал, громко вопя, и укачивал в ковшастых руках золотое яйцо. Курочка, его единственная курочка, которая научилась нести золотые яйца, которая воплотила его мечту..._
      -=== Кррасная Шапочка===
      *Сказка-мелодрама с намеками*
      Волк медленно брел по лесу, периодически натыкаясь на деревья. Такая ситуация Волку определенно не нравилась. Жрать нечего, проклятые зайцы попрятались в норы и страдают отсутствием желания вылезти оттуда. Волк уже закончил построение трехэтажного матюга на эту тему и переходил к четвертому, как его внимание привлек громкий шум. Собственно говоря, весь этот шум составляли усиленные эхом истошные вопли.
      Такого типа вопли Волк уже слышал. Тогда их издавала обезьяна, когда у нее из задницы торчал металлический ерш, а вторая обезьяна ( видимо от избытка технического образования) вместо того, чтобы просто вынуть ерш, пыталась его вывинтить. Она крутила его то в одну сторону, то в другую и при этом приговаривала:
      - Никак не могу понять: здесь левосторонняя резьба или нет?
      Волку с тех пор надолго запал в душу невыясненный вопрос: "*А как ерш попал-то туда?*", хотя все остальное не произвело должного впечатления.
      Но на этот раз вопли доносились из двухэтажного домика:
      - Ты же знаешь, твоя Бабушка больна, у нее паралич матки!
      - Шлюха !- смачно и торжественно произнесла Красная Шапочка.
      - И к тому же ей трудно готовить. Ты думаешь, это просто - руками наломать дрова, а потом развести в избе костер?!
      - Хррр !
      - Так что надевай красную шапочку и отнеси Бабушке эти пирожки !
      - Только этой мудацкой шапочки мне и не хватало. Выглядишь в ней как лесное уебище на болоте ,- пробормотала Красная Шапочка, но спорить не стала и пошла одеваться.
      Но всего этого Волк не слышал. Все звуки, исходившие из дома, натыкались сначала на левую сосну, затем на правую, затем сосны обменивались эхами, интерференция которых и создавала резонанс. Несмотря на это, Волк хвостом чуял прибыль в желудке, а доверять дедуктивному мышлению своего хвоста Волк привык.
      "*Надо ее опередить*" ,подумал волк и потрусил по дороге от дома. Добежав до леса, он отыскал подходящие кусты и устроил в них засаду, наблюдая за приближением Красной Шапочки. Чем ближе становилась Красная Шапочка, тем сильнее становился аппетитный запах еды. Нюх его не обманывал - в корзине находились пирожки с мясом. "*Нужно выведать ее говеные планы*" ,- подумал волк и , плотоядно облизнувшись, вывалился на дорогу.
      - Добрый день, мистер Волк! Что Вы тут делаете?
      "*Тебя жду, идиотка. Что же еще?*"
      - Добрый день, Красная Шапочка! Да вот поссать вышел.
      "*Это традиция или извращение? Да и видок у него - как с помойки, ей-богу*"
      - Вы прекрасно выглядите, мистер Волк!
      "*Если бы ты мне еще и пирожки отдала, я выглядел бы еще лучше*"
      - А вы, значит, прогуливаетесь, мисс?
      "*Вот достал! И чего ему, придурку, нужно?*"
      - Да вот бабушек пирожки несу ...
      "*Да пошла ты ...*"
      - Ну, счастливой вам дороги, мисс!
      "*Да пошел ты ...*"
      - До свидания, мистер Волк!
      И Красная Шапочка тронулась. Волк смотрел ей вслед. Дорога делала изрядный крюк. Говорили, что таким вот образом выпендрился один шизик, своими ногами вытоптав эту дорогу. И вот по ней неторопливо удалялась Красная Шапочка, старательно впечатывая шаг.
      ------------------------------------------------------------------------------
      - Есть ли у Вас план, мистер Волк?
      - Есть ли у меня план? Есть ли у меня план?! - взорвался внутренний голос ,- Да уж, конечно есть!
      Лапы сами понесли Волка в правильном направлении. Ворвавшись с грохотом в магазин, Волк потребовал себе красную шапочку. Продавец поразился:
      - Ты что, серый? Совсем умом тронулся? Или у тебя совсем мозги отгнили?
      - Шапку, придурок, дай !- вопил Волк.
      - А справка от психренатора у тебя есть ?- мягким голосом поинтересовался продавец.
      В ответ Волк показал мощный аргумент.
      - Черт с тобой, грызи свои яйца ,- устало пробурчал продавец и швырнул предмет Волку в нос.
      ... Когда топот смолк вдали, продавец покрутил пальцем сначала у одного виска, затем у другого. Ничего не изменилось. "*Ничего не понимаю*"
      ***
      Волк на всех парах ломился через лес, бросаясь широкой грудью на ветки, производя при этом шума не меньше, чем случка лосей в сушняке. Птицы, не припоминающие подобного, тихо и торжественно падали в обморок, сшибая по пути все шишки, вероломно растущие на траектории падения. Медведь, питавшийся неподалеку малиной, от неожиданности подавился, закашлялся до хрипоты и от надрыва наложил кучу. Оступился и , поскользнувшись в собственном дерьме, пал на землю, поймав по пути черепом булыжник. В таком непотребном виде его и нашли двое бобров. Бобры над ним долго ржали и , обессилев, скончались у медведя на груди в страшных судорогах.
      Добравшись до дома Бабушки , обессилевший Волк аккуратно и размеренно постучал ногой в дверь.
      - Дерни за веревочку, дверка и откроется !- раздался скрипучий старушечий голос.
      Рядом с дверью висела смывная цепочка от унитаза. Волк ухватился за нее покрепче и дернул. Тут произошло такое, чего он совсем не ожидал - неожиданно для него дверь открылась наружу, а не внутрь, как в лучших домах Парижа. В результате Волк оказался в трех метрах от двери с больной головой.
      Отупевший Волк поднялся, механически отряхнул с себя пыль и шагнул внутрь домика на заплетающихся лапах. На втором шаге лапа попала в призовое ведро.
      На следующем шаге ведро перевесило. Потеряв баланс, ориентир и контроль, Волк, совершив головокружительный пируэт, упал в объятья Бабушки.
      - Как хорошо, что ты пришла, Красная Шапочка! Я по тебе так соскучилась! А то тут так скучно, что хоть дрочи! Вдвоем веселее ... - пожаловалась Бабушка.
      - У тебя, внученька, какой-то серый цвет лица. Ты, наверное, плохо питаешься и мало гуляешь. Ну ничего, мы это поправим ,- Бабушка без очков различала лишь силуэты и цвета.
      Бабушка пыталась засунуть Волку в пасть "Сникерс" в обертке, чему Волк был резко против. Бабка не унималась:
      - Покушай, внученька.
      Волк, доведенный до последней стадии, зарычал и раскрыл пасть на наиболее возможный угол захвата. Бабка спохватилась, но было уже поздно ...
      Недолго думая, Волк снял с себя свою красную шапочку и нацепил чепчик Бабушки. Затем лег в кровать и накрылся одеялом. Все дело портило ведро, которое жало лапу и мешало лежать. Волк начал его стягивать. Подлое ведро не поддавалось и, судя по всему, отделяться не собиралось.
      Между тем, Красная Шапочка уже вышла на финишную кривую и стремительно приближалась к дому.
      Упираясь в ведро другой лапой, Волк тщетно пытался его снять. Вздувшиеся вены на лбу и носу придавали ему сходство с гориллой, зажимающей свои яйца в тисках. Наконец ведро поддалось и с грохотом исчезло в темноте прихожей.
      Красная Шапочка прислушалась. "*Вот сука! Опять свой нужник опрокинула! Ну и бабуля, мать ее!*". И Красная Шапочка с размаху постучалась головой в дверь.
      Стук раздался так неожиданно, что Волк захлебнулся собственной слюной. И странно писклявым голосом выдал фразу, первой пришедшую на ум:
      - Дерни за веревочку, дверка и откроется!
      Красная Шапочка критически осмотрела покосившуюся дверь. Затем что есть сил дернула за цепочку от унитаза. В следующее мгновение она сидела на заднице в трех метрах от входной двери. "*В чем же здесь фокус?*" - не поняла Красная Шапочка.
      В домике все было чисто. "*Померещилось! Меньше пить нужно*". А Бабушка выглядела неважно.
      - А я тебе, Бабушка, пирожков принесла!
      - Это хорошо, милая.
      ------------------------------------------------------------------------------
      Красная Шапочка вынимала пирожки один за другим и скармливала Волку:
      - Кушай, Бабулька. "*Чтоб ты сдохла!*"
      Наконец пирожки закончились. Волк тихо подремывал. Всю идиллию испортила Красная Шапочка:
      - Бабушка, а почему у тебя такие большие глаза?
      - Сру много, детка ,- Волк начал раздражаться
      - Бабушка, а почему у тебя такие большие уши?
      - Слух музыкальный развиваю, детка ,- Волк раздражался все больше и больше.
      - Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?
      Вот тут Красная Шапочка наконец достала Волка.
      - Чтоб тебя сожрать, дура несчастная !- прорычал Волк и претворил в действия свои намерения. Избавившись таким образом от помехи, он продолжил дремление.
      ***
      Из сонного состояния Волка вывела вооруженная группа из трех охотников, пинком открывших двери. Оценив обстановку, они переглянулись и синхронно пожали плечами. Затем представительный охотник спросил:
      - Эй, серый, а где Бабуся?
      - И-ик!
      - Сволочь, куда бабка-то девалась?
      - И-ик!
      Тут один из охотников разразился пышной речью, делая акцент на таких словах как "сын трахнутого ишака" , "серая плесень" и им подобных. Смысл его речи сводился к тому, что он, Волк, дескать издевается над ними, охотниками, зашедшими на огонек, и отказывается давать показания. Внезапно другой охотник побледнел, замычал и, показывая дрожащей рукой на Волка, изрек:
      - Смотрите, смотрите на эту толстую серую сволочь! Брюхо так и топорщится! Он же сожрал нашу обожаемую бабусю, да еще и издевается над нами! Смерть предателю и вампиру!
      Охотники посовещались. Затем представительный охотник вынес общее решение:
      - Дырка между глаз тебе не помешает!
      У Волка похолодело между ног.
      - Как это! Как это! Я требую суда присяжных! У меня есть право на адвоката!
      Охотники искренне удивились. Затем еще раз посовещались.
      - У тебя есть только одно право - сдохнуть !- подвел итог коренастый охотник, вынул столовую вилку и небрежным жестом вспорол Волку брюхо. Оттуда бодро вывалились Бабушка и Красная Шапочка, затем пирожки. Грянула немая сцена.
      Волк же, не желавший быть ни трофеем, и героем, заправил кишки обратно, разбежался и выпрыгнул в окно, выбив широкой грудью ставни.
      ------------------------------------------------------------------------------
      Сидя под мощным лесным дубом, Волк зашивал себе брюхо белыми нитками и рыдал у себя на груди от неутоленного чувства голода.
      -=== Серенький козлик: оргазм среди волков===
      (из цикла "Новые сказки о старом") _ Стоял в лесу на хуторе домик. Жила в том домике старушка уже преклонных лет. Старушка, как подобает бабусе ее возраста, была одинока. Но она не чувствовала себя одинокой: у нее был большой друг - серенький козлик. Милейшее, надо вам сказать, было существо. Большое доброе и целомудренное сердце и полная покладистость - ну что еще нужно? Жили они душа в душу и любили друг друга большой платонической любовью.
      Но как-то в одно непримечательное утро, хищнически слопав пару вилков свежей капусты, козлику понял, что ему приперло. Козлик, как и подобает истинному козлику-джентельмену, ломанулся в туалет (ну не обучен он был гадить под забором и в лифте).
      Несколько раз грохнувшись на одних крутых поворотах и побуксовав на других, козлик оказался у двери туалета.
      Дверь была закрыта. Все могло бы сложиться иначе, если бы козлик подождал. Но он ждать не мог - уж слишком приперло, хоть затыкай пробкой. Козлик в нетерпении интенсивно постучался в дверь рогами. В ответ за дверью раздалось громкое "*пук*" и "*тррр*". И козлик со всей очевидностью понял, что у бабки те же проблемы, и ближайшее время он в туалет не попадет.
      Вот тут-то козлика и посетила простая и гениальная мысль - добежать до ближайшего леса и засесть там в кустиках. О том, что в лесу могут быть волки (бабушка, кстати, предупреждала), козлик в тот момент ни грамма даже и не думал.
      Быстрым галопом, достигая скорости вспугнутого с насеста страуса, козлик доскакал до леса, вломился в кусты попышнее и начал свое дело.
      И вот тут-то он увидел такое, что закончил свое дело за доли секунды. К нему с разных сторон приближалась тройка волков. Пульс моментально подскочил до трехсот, а давление - до двухсот. Если бы козлик не был таким пугливым и пересидел бы в кустах, все бы обошлось. Вряд ли волки сунулись в кусты со столь специфичным запахом. Но козлик взбрыкнул и выскочил из кустов прямо на волков. Понятно, что убежать он уже не мог.
      Тут бы козлику взять и нагадить, но было уже нечем.
      Серые волки собственно козлика есть не хотели, а вот позабавиться - да. И они начали играть с козликом как кошка с мышкой, мягко пихая его лапой, наскакивая и отскакивая. гладили его по серой голове и катали по траве, причем делали это так неожиданно, что козлик не понимал, что же происходит. Постепенно игра стала принимать эротический оттенок. Неудивительно, что волки начали возбуждаться. И не откладывая это дело в долгий ящик, пустили козлика по кругу, похотливо его насилуя, а козлик отвечал им взаимностью. А потом волки проделали это по второму разу.
      Известно, что секс на природе возбуждает аппетит. И волки воздали должное аппетиту, отведав прелестной молодой козлятины. Результат - остались от козлика рожки да ножки._
      Юрий Александров.
      Сборник стихов==
      * * *
      Земля хранит мой белый белый череп...
      И мое темя - мира новый полюс.
      Пусть волны трав бегут в просторном поле,
      пусть плещут в окоем или струятся через.
      Я вытянул случайный этот жребий.
      Забудется точивший волю глад.
      Внимательный и равнодушный взгляд
      коснется стебля, что пророс меж ребер...
      * * *
      С тех пор, как приказал течь годам Он,
      я жил не здесь и время делил не с вами я.
      Был я счастливым одиноким Адамом
      и имел право всему давать названия.
      Дав небу имя "небо", а дереву имя "дерево",
      я поворачивался спиною к самым опасным тварям,
      ведь я выдумал слова "верю вам"
      и не хотел выдумывать "враг коварен".
      Я терялся в высоких прибрежных травах,
      которые для вод тяжелого озера
      стали жесткой правильною оправой.
      Лишь жаль было, что не посещает осень рай.
      Имя появилось у каждого,
      кто населял леса, названные мною садами.
      Мир пел мне в уши всякой букашкою,
      жужжавшей ласково: "О, ветхий Адаме..."
      ПЕЙЗАЖ 8
      о эти листья и плоды
      из звона и из воска
      в потеках радужной воды
      стволов и стен известка
      и где-то где-то далеко
      благословляя явь
      цепочка воплей петухов
      стремится вкривь и вплавь
      упругих капель крупнозернь
      в томлении и ил
      в пруду разбуженном грозой
      царит как крокодил
      вновь будто пьяный поцелуй
      отчетлив и несух
      коснется чмок воды пруда
      лягушек сытых брюх
      и жизнь ознобом и песком
      огромный рот набив
      под взвизги сада и зевак
      разделась у крапив
      ЕЙ
      (РЭП ДЛЯ БЕЛЫХ)
      Я понимаю и чувствую многое из...
      Я понимаю и чувствую многое вне...
      Старый, изящный, забытый людьми эгоист
      делает явную явь все явней и явней.
      Запад парадов и подлость подъездов и дней.
      Я завещаю Ей все, что еще напишу.
      Видные виды на воду видней и видней.
      Я не спешу, я еще никуда не спешу.
      Я понимаю и чувствую многое о...
      Я понимаю и чувствую многое за...
      Я Ей поверил и верю на множество йот.
      Я завещаю Ей мозг свой и эти глаза.
      Дивная дива диванов дивней и дивней.
      Желтая жидкость жутчает как в желобе желчь.
      Я ощущаю Ее и себя ощущаю я в Ней.
      Я обещаю Ей многое, многое сжечь.
      Я понимаю и чувствую многое над...
      Я понимаю и чувствую многое, но...
      Тени скользящих под солнцем хламидо-монад
      жизнь не лишают придуманных мною длиннот.
      Запах народов, вокзалов, кочевий, дорог и стогов...
      Город домов, что на месте опять не стоит.
      Я понимаю и чувствую, но не готов
      выйти из мрака и стать не собой вместо них.
      ЛАМПА
      Раскрытые книги истории свои начинали...
      У меня была лампа без абажура.
      Я предвкушал героические финалы.
      Суть легко вылущивалась из словесных кожурок.
      Я жег свою лампу ночами.
      Я никуда не отлучался из комнаты.
      Книжные истории кончались, едва начавшись.
      В их финалах я не находил искомое.
      Среди друзей жизнь желавших оцвечивать
      я на время забывал накаленную нить мук.
      Мы дружно гасили наши лампы и свечи.
      Наши девушки любили вино и тьму.
      Я примерял лампе разные абажуры.
      Под ними она становилась тусклее.
      Суть уже не вылущивалась из словесных кожурок.
      Нечем было осколки событий склеить.
      Далее интерес к лампе утратил я
      Давних знакомых куда-то делись тела.
      Последний абажур был тяжек как каска карателя
      или взгляд политического деятеля.
      Теперь вечер. Бархатна по столам пыль.
      Пейзажи валятся в темень, у окна отдежурив.
      Зажечь нечего. У меня больше нет лампы.
      Остались только улыбки и абажуры.
      * * *
      В безоблачную пепельную ночь
      луна, скупясь, пусть выделяет свет свой
      ковчегу, Арарату, Ною, но
      еще вернуться должен голубь с ветвью.
      Все будет, все еще произойдет...
      И твердью новой станет не земля,
      а чистый вечный звонкий сизый лед.
      На дне остались села и поля.
      Под жирной тусклой красною чертой
      на плоскости безумного покоя
      я - патриарх. Я брежу чернотой,
      глазок луны окован коей.
      Мне ведом мрак огромного зрачка,
      глядевшего в глазок во дни затмений,
      и грома отдаленного раскат...
      Пройдут века - мне память не изменит.
      Я комкаю и жгу листы чужих,
      твоих, его, моих воспоминаний.
      Я помню всех, чью призрачную жизнь
      я оделял своими именами.
      * * *
      Я увижу, лишь утро высеребрит столичные крыши,
      в толпе допетровских ярыжек и дьячков
      - белочек, что пушисты и рыжи,
      и шустрых серьезных бурундучков.
      Хотите лишить меня веры? Лишайте же...
      я дарю вам все храмы в известках белых,
      всю Москву Алексея Михайловича Тишайшего...
      Вам, сотни бурундуков и белок!
      Я увижу, чуя зверья козни,
      среди икающих пьяноватых дьячков и ярыжек
      бурундучков, что шустры и серьезны,
      и белочек пушистых и рыжих.
      ФАНТАЗИИ НОВГОРОДСКОГО ЛЕТА
      Кругом бродят рабы предрассудков,
      глазеют на блудливых ницшеанцев...
      Исихасты становятся объектом шуток.
      Быть понятыми у них нет шансов.
      Прерафаэлиты гонимы назарейцами.
      Жаркий август томится в клумбах.
      Прохлада вновь остановлена за речкою.
      Угрюмые адамиты ее не любят.
      Я - испачканный синим небом
      братаюсь с первым встречным пустынником.
      Грезится Фиваида, где с ним я не был,
      и снег, на котором остынет он.
      Гноящиеся глаза молодого Кафки
      в близкой осени видят птичьи стаи,
      тянущиеся на поиски новых африк.
      Над их песками им стоит таять.
      Я выковыриваю вкусные слова
      из брошюрки о правилах хорошего тона.
      Каждое слово - это новый волан
      для ежевечернего бадминтона.
      Я сплю меж страниц устаревшей книги.
      Я мочусь над грустной приильменской равниною,
      над кустиками морошки и черники,
      ощущая нечто ни с чем не сравнимое.
      Я окликаю допарижского Кортасара
      с просьбой о займе в сотню песо.
      Мы в двух шагах от сгоревшего вокзала.
      Мы оба искушаемы полуденным бесом.
      Из города больше не вылетают самолеты.
      Окажусь ли я снова над облаками?
      Боюсь, дом мой - книжные переплеты,
      а не кирпич, бетон или камень.
      Очертит для меня далекий двойник,
      посверкивая циркулем масонским,
      после величайшей последней войны
      место Августа под августовским солнцем.
      Расплетается завязанная в узлы жизнь...
      Психиатрическая лечебница для гигантов.
      Только здесь по утрам ты услышишь
      лучшие из лекций Лейбница или Канта.
      * * *
      Дома тупы и недалеки.
      Мир отражений без воды.
      На жесточайшем солнцепеке
      как тряпки брошены коты.
      Зигзаг блестящей быстрой змейки
      сверкнет в траве, мелькнет в пыли.
      Мерцает поле, в дымке меркнет,
      отмеривая край земли.
      Вот горизонт - за ним свобода
      лесов и кладбищ, рощ и дач.
      Там хорошо о новом боге
      у речки тихой рассуждать.
      Откупорю китайский термос,
      пью квас, жую зеленый лук
      и ощущаю жала терний,
      необходимость крестных мук.
      Презренный мытарь у дороги
      - сижу и жду тебя, мессия.
      Ты вместе с месяцем двурогим
      светясь повиснешь над Россией.
      Ты виснешь. Мыслию лечу я.
      Глаза печали не таят.
      Не знаю как, но чую, чую,
      что там над полем - это я.
      И в сердце - хлеб. И в венах - вина.
      И звезды неба - просто соль.
      Легко пройду я, сердце вынув,
      по лугу - мертвый и босой.
      * * *
      в компании седых плэйбоев
      моя весна на берегу
      реки чье имя изреку
      позднее бродит и любое
      прозренье душу не спасет
      май облаков стада пасет
      в компании седых плэйбоев
      песок прибрежный сер и грязен
      весна уронит лепестки
      цветов и зыбкие пески
      их скроют май плэйбоев дразнит
      двусмысленность сквозит во всем
      и мы с весною их спасем
      и тот песок что сер и грязен
      я вспоминаю о тебе
      когда смотрю в лицо весне
      когда опять в нелепом сне
      зубрю ненужный альфабет
      и облака спасенье чуя
      прислушиваются им кричу я
      я вспоминаю о себе
      река чье имя я забыл
      тиха негладка тяжела
      она в том ложе где жила
      весна зимой копя свой пыл
      а ныне мы на берегу
      я образ этот берегу
      ногой впечатывая в ил
      ЕЩЁ ОДНА ВЕСНА
      Сквозь тучи проклевывается лучик
      уставшего от безделья светила.
      Город надеется на лучшее,
      которое будет, есть и было.
      Уставший от безделья философ
      ухмыляется в нечесаную бороду,
      созерцая карликов и колоссов,
      что слоняются по проснувшемуся городу.
      Озабоченный формою чеканных максим
      мыслитель в поисках теодицеи
      готов утешать попрошайку-плаксу,
      уподобляясь галилейскому лицедею.
      Первые липкие и нежные листочки
      в небо по стволам выбираются из слякоти.
      Дума прорастает из крохотной точки
      для нищих духом, позволив плакать им.
      Оштукатуренные стены сыры и немы.
      Пронзительных лучиков дождь все гуще.
      Философ ищет продолжения темы
      змея, древа и райских кущей.
      Старик впервые за три дня позавтракал.
      И крошки хлеба в усах лелея,
      он знает как архангельская пуста рука,
      хотя должна бы сжимать лилею.
      Философ ступает в лужи, не замечая их,
      но он различает в грядущем туманном
      стечение неких событий случайных,
      позвякивающих как монеты в кармане.
      В его карманах нет мелочи.
      Однако в мешочке под пропотевшей рубашкой
      он скрывает от алчных неучей
      две новых стодолларовых бумажки.
      Он любит вас, но он вас не видит.
      Он любит себя, но не собственное тело.
      Завтра он опять на прогулку выйдет.
      Просто так. Без всякого дела...
      РАЗГОВОР В СУМЕРКАХ С ПАПОЙ РИМСКИМ
      зазубрины сердца кипарисовые
      церы острой как игла
      стилос идите мимо
      меня я лишь дерево возле
      дороги наличие корней
      у которого делает нелепой
      всякую мысль о путешествии
      не останавливайтесь
      не грустите я не фермопильский
      лев я лишь дерево
      у единственной из дорог
      не ведущей в рим если бы я
      не был деревом я
      отыскал бы все пути
      в город вечности
      и шел бы по ним
      одновременно дабы в умозрительной
      точке омега (где-то на
      пьяцца навона) слились воедино
      все мои ипостаси
      ощущение единосущия реальности
      плеромы дерево расставшееся
      со своими корнями без
      дрожи без крови и воплей (не
      вопль же легкий вздох
      серебряной кроны) дерево
      слоняющееся по риму не
      с целью попасть на бенефис
      великого гладиатора дерево
      спускающееся в
      катакомбы чтобы встретить
      первого папу мы вместе
      покинем душные кубикулы мы
      очутимся в гулких ватиканских
      покоях и (вполголоса) в
      пугливых и без чернил синих
      сумерках станем беседовать о
      тайнах и таинствах о
      бедах и бедствиях о
      действиях и действах
      красное вино в сумерках
      покажется черным и
      привычное чудо опьянения
      не заставит ждать себя
      долго
      мы не будем спорить о йоте и
      ни слова о боге
      * * *
      Загородный ландшафт впадает в красивость.
      Я с хрустом грызу, будто это орехи,
      бриллиантовые блестки редких росинок
      и вливаю новое вино в старые мехи.
      Я расковыриваю ладони гвоздями
      или держу свой светоч под спудом.
      Если ругает меня грозный хозяин,
      то я отделываюсь только легким испугом.
      Зарою в землю талант, порученный мне.
      Отыщу сучок в глазу у ближнего,
      уставшего от разбрасывания и собирания камней,
      а также от придирок фарисеев и книжников.
      С утра можно прогуляться к храму,
      потолкаться там у лотков менял и продавцов.
      Для проповедников еще, пожалуй, рано.
      Посижу в тени, потягивая винцо.
      Вечером же, на балу у Пилата
      некто, благочестием должный лучиться,
      передаст мне обусловленную плату
      за то, что нынче ночью непременно случиться.
      * * *
      Сеанс хождения по водам...
      Здесь то ли пастырь, то ли плотник,
      назвав отцом публично бога,
      воды испытывает плотность.
      О, чародейство - вкус отравы...
      Все видят, пересилив страх,
      и золото волос кудрявых
      и золоченый жезл в перстах.
      Изящен как эфеб аттический
      и ловок как персидский маг,
      в уме он скорость ветра вычислил
      и совершил свой первый шаг.
      Кремнистый берег россыпь скрыла
      голов, растущих из одежд.
      Смотрите! Он парит без крылий
      над блеском солнца на воде.
      Подошвами едва касаясь
      поверхности слепящей моря,
      скользит он мимо толп на скалах
      и мимо их страстей и горя.
      Он здесь не ради искупленья.
      Он годен только изумлять
      - чужой покорный воле пленник,
      чей дом ни небо, ни земля.
      И тут же - легкий на решенья
      еще не чувствуя оков,
      он поспешит на воскрешенье
      в сопровожденьи рыбаков.
      * * *
      Мы выезжаем в свет на золотом "бугатти"
      из синевы теней матиссова марокко.
      Угрюмый негр шофер нас высадив укатит,
      и ночь нам не сулит ни выгоды, ни прока.
      Нас ослепляет джаз. Все слаще и смешней
      под утро пить и пить их контрабандный виски.
      Там дальше - темнота. Меж нами и меж ней
      всего один рассвет как занавес повиснет.
      Наш выход. Я готов покинуть яркий свет.
      За рампою - ни зги. Нам не узреть финала.
      Пусть мир во мраке пуст. Я знаю - нас там нет.
      Мне ведомо ничто - не много и не мало.
      Я буду, но нигде... Рассыпан мой набор.
      Бумаги чистый лист хранит лишь рябь отточий...
      Но мчит и мчит в ночи наш золотой мотор,
      а негр себе под нос бормочет эти строчки.
      Тася Беренева.
      Соната для одинокого голоса
      -==Соната для одинокого голоса==
      ***
      Принца, что придет за мной
      Я уже не жду,
      Не тоскую, как Ассоль,
      Не мечусь в бреду.
      Знаю -- это лишь мечта,
      Он живет с другой.
      Жизнь -- жестокая игра,
      Брошен жребий мой.
      Все запутано давно,
      Умерла любовь.
      Только твой глубокий взгляд
      Мне волнует кровь.
      ***
      Дождь, и снова дождь, а где же солнце?
      Я грущу сегодня о тебе.
      Капли все стучат в мое оконце,
      Словно не в июле -- в ноябре.
      Ты уехал, может быть за море,
      Может быть за тридевять земель.
      Я гляжу как рядом на заборе,
      Завивается зеленый хмель.
      К вечеру смолкает даже дождик,
      Я смотрю на рдеющий закат.
      Ах, куда же ты, мечтательный художник,
      Вдруг исчез так много лет назад?
      ***
      "Мело, мело по всей земле, во все пределы..."
      Я поглядела за окно -- и в самом деле.
      И вот отброшен Пастернак, огонь в камине...
      Мечтаю, чтобы ты сказал: "Ach, meine Liebe!"
      И улыбнулся так, чтоб вдруг душа запела,
      Я замерла бы -- этот миг спугнуть не смела...
      Но попрощались мы вчера сухим -- до встречи.
      И понапрасну я зажгла сегодня свечи...
      Ведь ждет тебя давно домой, тоскуя, Frau,
      А мне остался Пастернак, метель да пламя.
      ***
      Мальчик мой светлоголовый,
      Ты всегда с другой,
      Даже не с другой -- с другими,
      Только не со мной.
      Я люблю другого тоже.
      Странный разговор...
      Мы -- друзья, и это слово
      Словно приговор.
      Отчего же бьется сердце
      И туман в глазах,
      И могу я думать только
      О твоих губах.
      ***
      Смерть -- это черная птица,
      Выклевавшая твои глаза...
      Почему отвернулась Фортуна,
      Как забыла свое дитя?
      Ты летел на крыльях удачи
      И не знал, что ждет впереди...
      Так радостно сердце билось
      И сила играла в крови...
      Но черная птица накрыла
      Землю черным крылом
      И вырвала гордое сердце,
      По Земле прокатился стон.
      Я тебя никогда не увижу...
      Никогда -- очень страшное слово...
      ***
      Заглянул ко мне недавно
      Просто так -- на огонек,
      Мне почти что незнакомый
      Ясноглазый паренек.
      Маска, кто ты? Принц ли, шут ли
      Или может Дон Хуан?
      Вижу шелковые кудри,
      Губы алы, гибок стан.
      Но моей сердечной раны
      Не залечишь лаской губ.
      Я прошла, шурша шелками,
      Головы не повернув.
      А сегодня мне подруга
      Позвонила вся в слезах:
      "Знаешь, он меня не любит,
      Слышен лед в его словах."
      Я не знаю, что случилось -
      Вкус соленый на губах...
      Ах, зачем я не решилась,
      Утонуть в его глазах?..
      Севастополь
      1
      Забыли губы слово дождь,
      Здесь пахнет степью, пахнет морем.
      Здесь каждый день чего-то ждешь,
      Шагая под палящим зноем.
      Троллейбус, словно перст судьбы,
      Людей сближает незнакомых.
      Здесь чувства все обнажены
      В прикосновениях невольных.
      И легким шагом я иду
      По улицам, где ветер с моря,
      С тобою нынче встречи жду,
      Я больше не узнаю горя.
      2
      Я сегодня грущу, я одна с этим шумом прибоя,
      С этим городом, что завладел моим сердцем навек.
      Остановись и прислушайся к голосу моря,
      Остановись и подумай, как короток век.
      Век, что отпущен тебе этим небом и морем,
      Чтобы любить, ненавидеть, терпеть и гореть.
      Руку мне дай -- нас теперь навсегда будет двое,
      Чтобы войти в этот город, а может взлететь.
      ***
      Завтра уйду в ночь, мой затеряется след -
      Я не смогла помочь тому, кого уже нет.
      Только стеной тишина, только печальный взгляд.
      Из ниоткуда пришла -- нет мне пути назад.
      И не целуй меня -- холоден мрамор губ,
      Мне не хватило огня, тише все сердца стук.
      Завтра уйду в ночь, мой затеряется след...
      Я не могу помочь тому, кто хотел умереть.
      ***
      В призрачном сером тумане
      Призрачный свет фонарей,
      Тонко стуча каблуками
      Осень идет по земле.
      К небу деревья нагие
      Тянут сплетенья ветвей,
      Улицы стынут пустые
      Спящей планеты людей.
      ***
      Я закрываю глаза
      И вижу мерцающий свет
      И очертания рта
      Того, кто сказал мне нет.
      Вижу, как падал снег,
      Слышу вой ветра в трубе.
      Он, заслоняя свет,
      К моей прикоснулся щеке.
      Тот, кто ушел во тьму,
      Громко захлопнув дверь,
      Тот, кто задул свечу,
      Ту, что могла гореть.
      Вижу прощальный взгляд,
      Губы, шепнувшие: "Верь".
      "Я не вернусь назад", -
      Звонко хлопнула дверь.
      Я попыталась жить,
      Много прошло уж лет -
      Я не смогла забыть
      Того, кто сказал мне нет.
      ***
      Иногда она становится дикой
      И уходит в вольные травы,
      И питается земляникой,
      И вдыхает в себя воздух пряный.
      Забывает все то, что любила,
      И танцует с ветром веселым,
      Все, что будет еще и что было,
      Оставляет под дубом зеленым.
      И сияет в полуденном солнце
      Золотистых волос паутина,
      И бежит, и смеется так громко,
      Ветер ласково дует в спину.
      Немецкая тетрадь
      1
      Я жду письма -- приходят письма,
      Я плачу -- или это дождь?
      Сегодня ночью мне приснится,
      Что ты меня, как прежде, ждешь.
      А тот, чужой, ломая руки,
      Просил -- ты прошлое забудь,
      Забудь про дом, про боль разлуки,
      Моей единственною будь.
      А ты в том городе далеком,
      Что мне родным когда-то был,
      Людским захваченный потоком,
      Мое уж имя позабыл.
      Я жду письма -- приходят письма,
      И вот сегодня тот, чужой,
      Чтоб легче мне с тобой проститься,
      Надел кольцо на палец мой.
      2
      Откуда он пришел в мой сон -
      Чужой, загадочный и грубый,
      Отбросив все приличья он,
      Меня целует властно в губы.
      И я, охвачена тоской,
      Вся отдаюсь волне желанья...
      Прости меня, но он, чужой,
      Мне ближе, чем твои признанья.
      Твои стыдливые слова,
      Глаза, что прячешь под ресницы,
      Твоя несмелая рука,
      Что так моей руки боится.
      Но он уйдет сегодня в даль,
      В ту даль, которой нет названья,
      И унесет с собой печаль
      И горечь моего желанья.
      А ты останешься со мной,
      Такой же робкий и несмелый,
      А я забуду губ тех зной,
      Чтобы тебе спокойней пелось.
      Я буду тихо жить как все,
      Любить ребенка, дом, работу...
      Но плакать иногда во сне
      О том чужом, родном, далеком.
      3
      Рук чужих кольцо
      Мне не разорвать
      И твое лицо
      Мне не целовать.
      Лампы яркий свет,
      Черное окно -
      Людям дела нет,
      Что в душе темно.
      Ты прислал письмо -
      Счастлив ты с другой,
      Я смотрю в окно -
      Мужа жду домой.
      Эпилог
      Ты далеко, мы не успели объясниться.
      Молчание не золото, а камень.
      И, кажется, мне вечно будет сниться
      Твои ладони освещавший пламень
      Костра, горевшего в последний летний вечер,
      И пение какой-то странной птицы,
      И звук отрывистый чужой обоим речи,
      И чьи-то в танце запрокинутые лица.
      Улыбка тайная твои тревожит губы,
      Мне немота награда за измену.
      Я поклялась, что никогда не буду,
      Пробило полночь, расколовши стену
      Хрустальную, а может быть стальную,
      Но было поздно, вот костер потушен,
      Я поняла, что не тебя целую
      И был мой грех мне наконец отпущен...
      Слезами горькими на землю кровь пролилась,
      Поверить сможешь ли в души переселенье?
      Как жаль, что я тогда с тобою не простилась,
      Но петушиный крик прогнал вдруг наважденье...
      ***
      Какая дивная весна,
      И хочется кричать немножко,
      Погнаться за соседской кошкой,
      Ах! Я чуть-чуть сошла с ума.
      Какая странная весна,
      Уже гляжу в чужое небо,
      И ты со мной как будто не был,
      И я с тобой как не была.
      Слегка вздохну, взгляну вокруг,
      Вильну хвостом и даже взвизгну,
      В глазах замечу укоризну,
      Но ведь со мною рядом друг.
      Он так лохмат, он смотрит смело,
      Ах, как кружится голова,
      Я позабыла все слова,
      Но что слова -- пустое дело.
      Какая дикая весна,
      И вдруг всплывут из ниоткуда,
      Как будто маленькое чудо,
      Твои зеленые глаза.
      Какая дивная весна,
      Какая странная весна,
      Какая дикая весна,
      Все эта чудная весна.
      ***
      Расскажи мне сказку о любви большой,
      О слезах принцессы, что в тюрьме сырой,
      О прекрасном принце, что ее спасет
      Из сырой темницы и на трон взведет.
      Расскажи мне сказку, пусть приснится сон
      О прекрасном принце, что в меня влюблен,
      Я уже большая и не верю в сны -
      Никому принцессы нынче не нужны.
      Утром солнце раннее поглядит в окно,
      Я проснусь с улыбкой -- на душе светло.
      И с улыбкой этой по земле пойду,
      Если встречу принца, то его спасу.
      ***
      Я давно не писала стихи -
      Я боялась, что они уде умерли,
      Я давно не совершала грехи
      В эти синие московские сумерки.
      Я пройду одна через ночь,
      Читая стихи проходимцам,
      А тебя я отошлю прочь,
      Чтобы смог ты мне опять сниться.
      ***
      Я сяду в троллейбус, что следует в парк,
      Сегодня впервые в нем еду одна.
      И глядя в морозную ересь стекла,
      Увижу лишь зимний тоскующий мрак.
      Мне глазом кровавым мигнет светофор,
      Как будто он тоже учуял беду.
      Как жаль, что и в душном предсмертном бреду
      Узнать не сумею, кто Принц, а кто Вор.
      Случайный попутчик, испуганный взгляд...
      Мне сел на плечо черный ворон -- Пора!
      Как много нам нужно успеть до утра,
      Ведь темные души и ночью не спят.
      ***
      Равнодушие -- желтый зверь,
      Зверь, чей взгляд так притворно робок.
      В нем не скрыты следы потерь
      И забыты следы находок.
      В джунглях каменных дом его,
      И успешна его охота.
      Так друзей позабыть легко,
      Так трудна о друзьях забота.
      Заработался, не успел,
      Потерял записную книжку -
      В колчане его много стрел,
      Так легко они входят в привычку.
      Посреди привычной толпы
      Вижу только локти и спины,
      Я устала носить цветы
      На растерзанных зверем могилы.
      Вячеслав Егоров.
      Сборник стихов
      * * * * * Все прояснится в безмолвии. Падают капли дождя... Сотканы стебли магнолии Из голубого огня. Мир там по прежнему огненный... Шорохи мыслей поют. Свет, одиночеством вспоенный, Тенью весны обовьют. * * * * Молитвенное ,царственное небо.... Крылатый ангел в изумрудных снах Витал над пропастью, касаясь краем неба... Он крыльями качал, волну вздымая И вглубь летел, паря средь облаков... Огненный обруч колыхал пространство... И демон тьмы дышал среди снегов.... Пройдя сквозь знойные, душистые потоки, Крыло сомкнул средь голубого дня И ввысь упал, блистая опереньем В хрустальном перезвоне бытия... * * * * Прозрей в глубинах самого себя! Узнай природу солнечного света. Прочти страницу ветхого завета И вспомни то, что было до тебя. Войди в пространство светлою тропою. Пойми природу снов и стань собою, Лишь там следи за внешнею судьбою... И мир раскроет краски пред тобою... * * * * Я умер для себя. Живу в других. Не надо мне каменьев дорогих, Колец не надо золотых и нежных. Я соткан весь из голубой одежды... Открылись мне неведомые знаки, И драгоценны в них одни лишь злаки. Я видел там бескрайние просторы, Где в розоватой дымке тают горы, Чарующие музыкой потоки Воздушных струй..., Где статные иноки возносят молебен. Я поднимался высоко в вершины, Смотрел на белоснежные седины, И созерцал поля, луга, леса И дивным взглядом видел небеса. Они сгущались как-то по иному, Как будто, мне казалось, что слепому Видится лучше все это.. И снова Я погружался в созерцание дней, Что в моей жизни были всех родней, Я видел счастье тысячи людей, Их радости, страдания и светлей Мне душу озаряло... Я вспоминал иные города, В которых я не буду никогда, И жизнь простых людей, Ушедших в вечность, Где музыкою тает бесконечность. Их жизнь в веках, покрытых слоем пыли, Которую давно уже забыли, И вспоминают изредка в картинах, Где мужество виднелось в гильотинах, Стальных кольчугах и литых мечах, И мшистых, посеревших кирпичах... Я видел счастье, внутреннее счастье... Меня во всем... Всего во мне.. Гармонию... Единство... * * * * Покой безмолвный... Навсегда со мной. Он мой... Рождая муки бытия, Легла душа моя, Где я... Обрел себя через покой... Раскрылись лепестки моих одежд Вечной весной... Один с собой... "Оно" со мной.. И мягкий зной... Я стал собой Среди чужих... И голос мой Пролился... Среди горных скал, Где смех пропал... Я видел Мыслей водопад, Взглянув назад... Он все бурлил... И был вдали... И весь в пыли.. Прозрачный Ил Внешнего дня Исчез как я... * * * * Переливы струн хрустальных В Зазеркалье проливались... Блики горных водопадов С тонким звоном рассыпались... Легкий шепот, шорох леса Шелестит колючей шалью... Лен искрится перламутром, Серебристою вуалью... Светлый цокот пен зеркальных Зажурчал прозрачной зыбью... Жемчуга ланит астральных Заиграли сладкой трелью.... Запах волн лазурных тает, Тихо плещется... Струится... Сон коралловый сверкает... В глубине во льды вливаясь... * * * * Странно было... в день ненастный Видел сон прекрасный, ясный. Видел блики жизни прежней... И струился из одежды свет Небесный, неземной! Там лазоревый, хрустальный Храм стоял и рядом пальмы Колыхались предо мной В свете жизни неземной... Колыхались так печально, Что заплакал мир астральный, Закружился мир астральный В красках вихрей предо мной!... Так зовуще, тонко, нежно, Так печально, безмятежно Снова блики жизни прежней Показались предо мной... Сон струился зеркалами, Видел голубое пламя, Чистое , святое пламя Колыхалось предо мной В свете жизни неземной... * * * * ... фонтаны задумчиво царили в голубом небе. ... фиалки распускались тонкими, красочными бутонами в феерии рос. ... плавная, вздымающася колоннада звезд обливалась прохладными, льющимися струями виодяных вихрей! ....призрачной луной парили над звездными караванами голубые птицы! ---шали водянистых вихрей дрожали пушистым дыханим голубых озер... ... райские трели осыпались перстами трепетны усыпальниц!... ... алмазные сандалы парили, сверкая хрустальными мечтами в пириловой тишине небесного дворца! ... лились потоки витановых лучей, ликуя о тайне! * * * * Линии красок бегут по волнам. Линии жестов текут по стволам. Линии огненных, розовых вед Тихо струятся нам вслед... Щеки морозны и дни холодны. Трелью небесной поют две струны. Радуга северных, радужных лет Тихо запела нам вслед... Ветер морозный танцует, любя. Ветер небесный, танцую и я!... Пепел умов нескончаемых толст Красками светлыми вносим на холст. Танцы и песни! Зажглись фонари. Гул поднебесья зовет в алтари. Реки небесные светом текут, Светом танцуют. В свете поют. * * * * Я как феникс из пепла Воскресаю опять, Чтобы снова рождаясь, Снова вновь умирать. Я купался в каньонах Всех грехов и потерь. Я страданием каленый. Я " санньясин" теперь. Глаза выжжены зноем, Белым солнцем степей. Видел часто лишь зло я. Вижу свет я теперь. Часто к телу привязан, Я боялся всего. Снова узел развязан. Я боюсь одного... Чтобы страсти слепые Не метались во мне. Чтобы дни роковые Не прижали к стене. Чтобы мог я, как прежде, Созерцать красоту. Чтобы стихли надежды..., Чтобы чувствовать ту, Что манит меня взглядом Из лучащихся глаз!... Ту, что видел я рядом И не помню сейчас... В крае дивном, далеком Я бродил с ней в ветрах. Я был в белой одежде... Она в синих цветах. Мы смеялись в закатах Бриллиантовых дней, Это было когда-то... В пору ясных огней. Мы смеялись и пели В сферах тонких лучей, Наслаждались свирелью В свете дивных ночей. Помню: тиха, прозрачна Глубина ее глаз Меня чем-то манила... Ах, не помню сейчас! Были светлые тайны В тех мирах у меня. Был я обликом ранний... Дух крылами звеня! А она, как царица, Обнимала меня... Как две вольные птицы Мы парили, звеня! * * * * Ты не есть это тело. Ты не есть этот взгляд. Ты немного узнаешь, оглянувшись назад. Время тает рекою над твоею судьбою... Ты увидишь другое, скинув плащ-маскарад... Мир обмоет водою, всей прохладой речною. Будут только томиться тени... Всей водой ключевою, на предгорьях зимою К водопадам уходят олени... В потаенных станицах на закатах синицы Выбирают веселые тени... Колесо колесницы, что нам изредка снится... Вымывает нам душу из пены... ** * * * * Где-то щебечут птицы, Где-то... Где-то златые спицы К нам на порог звон являют... В золоте дождя. Где-то свой лик являют, Где-то с небес слетают птицы... В серебре дождя. В тонком, астральном мире, В свете, в иной картине Тает... Голубой магнит. о Плещутся в перезвоне, В тонком, хрустальном троне Блики... Нежных янтарей. Светлые дни мелькнули, Ласково тень плеснули Феей... Дымчатых огней. В тайне полетов лунных, В стане существ разумных Время... Ласково поет. Собраны все крупицы, Ищущих единицы... В райском тумане сомнений Ландышем звенят! ... * * * * Мягко подпрыгнув, плавно коснулся... Тот увернулся, и улыбнулся, Тихо пригнулся... Тот вдруг качнулся И растянулся, мягко сползая, Осознавая - шансы неравны В этом движении... * * * * * Никому не верю. Верю только Богу. Верю только Богу. Он воздаст дорогу... Он разрушит образ " Мира состояний" Он подарит благость В глубине сознания... В этом мире трудно Жить определенно, Обливаясь потом, В муках мы рождены. Разрывает душу Будда совершенства! Потрясение дарит Высшее блаженство.... Внутренне отдавшись, Погружаем душу В глубь осознавания, "Я", " "мое", разрушив... Где нас жжет дыхание Бога у порога, Где "я"-мысль рождалась, Там и Имя Бога. * * * * * Тишина... Уединение... Истины прикосновение В ясном солнышке, согретое лучами... Синева небесных трелей Ветхих мотыльков пастели На туман в ночи летели И напели: - Пух пустынный, лебединый Заскользил в ночи невинный И утих в тумане синем У перины... Золотой, жемчужно-белой, Где-то просвистели стрелы, Чей-то крик в душе поспелой, Уцелелой... Колыбельное, земное, Видишь озеро немое? И прозрачное, святое Пеленою... Лед покрылся И пролился... Серебрился И явился... Над застывшею водою. * * * * * Любовь - это сердце, в котором Рождались навеки мы. Видать, непохоже все это на сон. Это происки тьмы. Зарею с востока все души в тела продлены... Играет в иллюзиях сна торжество Тишины. И снится мне день: бесконечный, лазоревый день, Что здесь я брожу и что чувства мои это тень. Я вижу объекты, которых в помине и нет И вижу проекты волнующих, радостных лет! И снится мне жизнь, на которой мне продлен билет И мир разноцветный, в котором я здесь или нет?... Сознанье как образ, творимый секундно во мне, А где? Что со мной? Весь горю в непонятном огне... Сознание ли я? Но какой-то хоть дайте ответ! Меня в этом нет, но быть может разрушен ответ? Меня в этом нет, но быть может огромен ответ?! А грезы кружатся и падают подле меня Подле меня... Но кто я ?! - беспредельный костер бытия... И Дух мой встревожен и страшно , но верю Тому, Кто в каждом мгновении родился... - Ему Одному. Меня там не будет, но все же пребуду там я. Меня там не будет, но всюду во всем это я.... * * * Осознавание себя, где имя дня и ночи исчезает, Мне часто светом душу озаряет и, сомневаясь, жду. Дождусь ли я?... Источник вечным миром осеняет: - войди! войди!... и тихо совершает свой звездный путь. А я смотрю - причудливой игрою течет вся жизнь И вне законов суть....Окинув взглядом все, что было свыше, Все тише, тише... Звуки возвещают в святой капелле! Зримо, в тонкой сфере вершится круг событий И тюлени восходят по снегам в свои купели... Смотрю в себя, гляжу: одно блаженство Царит внутри! и страх в себе не дремлет, Он таится и таит мгновения, магией линз околдовав меня... В тюрьме, что видим третьим, ясным глазом, Томятся все... и нет пути к экстазу! Я исчезаю, но поверьте мне. Я просыпаюсь в этом долгом сне Для откровений... в тишине- весне.
      Оксана Замятина.
      Олле
      -==ОЛЛЕ==-==1.==
      Утро было тяжелым. Господи, где я? Ах, да. Это, видимо, последний кабак, в котором я вчера пытался забыть впечатления от работы. Давно у нас не было таких заданий. Тем более, что делать пришлось совсем не то, что собирались. Нас вызвали на обезвреживание террористической группировки, но поздно. Террористы успели взорвать машину с детьми почти на наших глазах. Полиция в этот раз выступала щитом между людьми и этими подонками, а мы занялись детьми. Двое еще подавали некоторые признаки жизни - их отправили в реанимационный центр. Остальные восемь.... Было даже трудно понять, где что. Почти упаковав все, что от них осталось, я получил указание пропустить в оцепление представителей института жизни и по возможности помочь им во всем. Представителем оказался обычный, ничем не примечательный мужчина средних лет, какая то пешка, так как он, передавая нам сообщения, полученные по телефону, удивлялся, похоже, не меньше нас. В результате, я отобрал у него трубку и разговаривал напрямую с человеком, представившимся как мисс Сайл. Она сказала, что один из отделов института хочет попробовать сохранить жизнь этим детям, и что от того, насколько быстро и точно мы выполним то, что она говорит, зависит останутся ли они живы. Если бы я не получил указания по своей линии, я бы просто посчитал ее ненормальной, так как с моей точки зрения о жизни этих детей речь вообще не шла. Но мое начальство обычно не шутит. Нас просили рассортировать останки по восьми мешкам таким образом, чтобы, по возможности, в каждом мешке были части тела только одного ребенка и залив это все раствором, содержащимся в машине, в которой приехал их представитель, как можно скорее отправить в институт жизни. Этой сортировки и не выдержали мои нервы. Очень тяжело вглядываться в кусок мяса и пытаться представить, что это за часть тела и кому она принадлежит, даже если перед тобой фотография. Хорошо, что хоть у кого-то хватило ума не привлекать к этому родителей детей, иначе сумасшедшие дома в этот день сильно бы пополнились. Когда все закончилось, я взял выходные и пошел по кабакам. Где-то здесь я сейчас и нахожусь.
      Кто-то тряс меня за плечо и что-то говорил. Какие то слова утешения. Не ужели я умудрился рассказать о вчерашней работе. Похоже, рассказал, так как меня заставляли смотреть телевизор. Да, это была пленка с записью вчерашнего дня. Снимали, правда, откудато издалека и видно было плохо, но и этого было достаточно, чтобы волна тошноты подкатила к горлу. Я хотел отвернуться, но вдруг на экране показалось новое действующее лицо - забинтованная с ног до головы девочка. Это лицо мне было знакомо, по этой фотографии мы с Берком складывали вчера останки в один из пакетов. Слух и соображение вернулись так резко, что стало больно. Диктор сообщала, что, по крайней мере, один из детей, пострадавших в катастрофе останется в живых, и что Институт жизни продолжает работу с остальными. В радостном гомоне, похоже, не участвовал я один. Только начав падать, я понял, что умудрился вскочить на ноги. Бармен, подхватив меня, сочувственно поставил передо мной стакан.
      После того дня я часто заходил в этот кабак. Подружился с барменом-владельцем этого кабака. Грейс был крепким, не старым еще мужчиной. Приглушенный свет, спокойная обстановка, необычные посетители - все успокаивало, отвлекало от повседневных забот.
      Сегодня я сюда пришел по делу. Уже две недели я следил за молоденькой девчушкой. На первый взгляд она ничем не выделялась из общей массы. Короткая юбка. Слегка растрепанные волосы. Но она исчезала в тупиках и освещенных местах, где, казалось бы, нельзя было ни скрыться, ни спрятаться.
      Началось все прозаично, с получения задания. Оно было достаточно простым: охрана здания, посетителей и денег в самом престижном игровом доме. Собственно говоря, мы там даже не были особенно нужны. Проверка при входе с помощью личностных детекторов исключала "случайных посетителей", а те, кто мог бы справиться с охранной системой, не стали бы ссориться со всей руководящей верхушкой. Это было развлечение для высшего круга, где проигрывались острова и маленькие страны, а группировки, какими бы они крупными не были обычно не лезли в политику. Игра в тот вечер шла по крупному.
      В мои обязанности входил контроль над сохранностью сейфа. С моей точки зрения, это было ненужной, однообразной и несложной работой, но поручения бывали и более странными. Положено проверять сейф раз в полчаса, значит проверяй. При третьей проверке сейф встретил меня открытой дверцей и первозданной чистотой всех отделов. Через две минуты все было оцеплено. Все обыскано и пересчитано, включая персонал и девушек. Из помещения никто не выходил, но ни денег, ни отпечатков пальцев, ни следов взлома замков. Служба первый раз была поставлена в тупик. Из-под носа у удвоенной охраны, через усиленные двери с кодовыми замками, из сейфа, уведена огромная сумма наличных.
      "Пострадавшие" разъехались быстро и с шутками. Нас же ожидала завтра головомойка, поэтому наша веселая компания решила утешиться в ночном клубе. Расслабиться не удавалось. И вдруг мое внимание привлекла одна из девушек. Та самая, которая была на вечере в игровом доме. На все вопросы отвечала не задумываясь: Да. На вечере была. Да, заказ получили через мадам. Да, можно проверить. Да, обыск помнит. Нет, никаких претензий нет. Мало ли чего случается на ее работе.
      - Макс, да отвяжись ты от нее. Мы сюда не за этим пришли. Или у тебя новый способ веселить девушек? - Берк, как всегда, разрядил обстановку.
      Ребята продолжали веселиться, а я никак не мог понять, что мне показалось странным. Зря говорят о вреде спиртного, после определенной дозы на меня сошло прозрение, или затмение, как шутит Берк. Это была другая девушка. Очень похожая на ту, но другая. Даже не знаю, как объяснить. Заговорив с ней на вечере, я был поражен не столько красотой, как интеллектом и каким то внутренним светом. Я еще подумал тогда, что ей здесь не место. Потом азарт игры и последующие события стерли эту мысль. А теперь она снова всплыла. Но в девушке сидевшей передо мной ничего этого не было. Обычное кукольное лицо, тусклые глаза. Глаза! У той были какие то необычные глаза, с необычным стальным отливом.
      Судя по задушевному разговору с Грейсом. Она здесь постоянный посетитель. Странно. Что я не видел ее раньше. С друзьями Грейса лучше разговаривать прямо
      - Леди, (обращение ничуть не удивило ее), я хотел бы получить от Вас некоторую информацию, за которую, естественно, хорошо рассчитаюсь.
      Взгляд, полученный мной в ответ, мог бы убить на повал. Но после переглядывания с Грейсом сменился на доброжелательную улыбку. Видимо, я здесь на хорошем счету.
      - Моя информация дорого стоит и, обычно, я говорю только то, что мне хочется, но мы можем договориться. Вы выписываете чек на любую сумму, а я говорю, то, что с моей точки столько стоит. - Даже обворожительная улыбка не смогла полностью скрыть ехидство.
      - 1 $
      - Меня зовут Олле.
      - 10 $
      - Мне 22 года, я совершенно свободна и ни на кого не работаю.
      - 100 $
      - У меня высшее химическое, физическое, биологическое и медицинское образование.
      - 1000 $
      - Я приемная дочь Эйла.
      - ???????
      - Но к его бизнесу не имею никакого отношения.
      - 10000 $
      - Я не знаю, кто вы, но у вас либо очень много денег, либо вы очень во мне заинтересованы. В любом случае, я умываю руки
      .
      И она исчезла так же, как всегда, будто растаяла. Только на стойке остался лежать последний чек.
      - Что ты сделал? Смутил мою любимую посетительницу. Если она не появится после твоих дурацких вопросов, то тебе придется самому ее разыскивать.
      - Я и так ищу ее.
      - И что она натворила, по-твоему?
      - Есть предположение, что она причастна к ограблению в игровом доме, а после ее слов о том, что она дочь Эйла это может стать уверенностью.
      - Она сказала еще, что не имеет с ним никаких дел.
      - Слова стоят не дороже бумаги.
      - Надеюсь, ты выписывал не фиктивные чеки. - Грейс выглядел обеспокоенным. - Эта девочка не любит, когда с ней шутят, и никогда не врет.
      Грейс отошел от меня, делая вид, что занят, оставив меня в глубокой задумчивости. Заставить его поверить кому-либо очень сложно. Что же такого он знает про эту девушку, если верит ей. Рейтинг этой девушки взметнулся до небывалых высот, но легче мне от этого не стало. Дело висело надо мной дамокловым мечом. Белых дыр было так много, что ясных моментов почти не оставалось.
      Я уже почти засыпал, когда услышал странный звук в моей комнате - шелест женского платья. Все глюки, пора бросать работу и вести более спокойную жизнь, а то так и чокнуться не долго. Дело уже сдано как нераскрытое, все получили по заслугам. Оштрафован, лишен, понижен. Все, пора о нем забыть. Но к слуховым галлюцинациям добавились еще и обонятельные. В комнате стоял легкий запах духов. Какой уж тут сон.
      Открыв глаза, я подумал, что, , сплю - передо мной стояла девушка, та самая, из-за которой я получил выговор. Вернее, это я один считал, что из-за нее.
      - Пожалуйста, проснитесь. Только вы можете мне помочь.
      - Всегда к вашим услугам. Любой подвиг для леди. Спросонья я не соображал, что говорю
      - Сейчас к вам придет отряд, Они будут спрашивать о посторонних в доме. Скажите, что в вашей комнате девушка по вызову. Надеюсь, это не повредит вашему имиджу.
      - Нет, не повредит, но вы не похожи на проститутку.
      - Ничего, буду похожа.
      От трели звонка девушка вздрогнула. Открыв дверь, я увидел группу с Берком во главе. Остатки сна исчезли моментально. Похоже, я вляпался в какую то дрянную ситуацию. Элитные группы не поднимают для того, чтобы будить разжалованных капитанов. Как автомат, повторив версию Олле, я повел их в спальню. Похоже, сегодняшний день может закончиться еще хуже, чем я предполагал. Оставленная мной девушка походила на проститутку так же, как я на священника.
      Берк расставив ребят по разные стороны от двери, с опаской просочился в спальню. Выходя из нее через секунду, с улыбкой отдал честь.
      - Майкл. Прости, что мы тебя прервали. Сам же понимаешь. Была информация о проникновении в твой дом давно разыскиваемого преступника.
      Закрывая за ними дверь, я уже и не знал, что думать. Заглянув в комнату, вместо оставленной там девушки увидел совсем другую. С первого же взгляда любой человек назвал бы проституткой полураздетую девицу, сидящую в моей кровати. Остальные элементы ее одежды были живописно раскиданы по всей комнате.
      - Надеюсь, вы меня простите за некоторый беспорядок в комнате. Сейчас я демаскируюсь и все уберу.
      Нет, я не сошел с ума - Голос и глаза были те же.
      - Надеюсь, в этом стакане вода.
      Выпив воду из стакана, стоявшего на тумбочке, она подошла к окну и вдруг стала медленно оседать на пол. Я еле успел ее подхватить. И чуть снова не уронил. Лицо девушки было именно таким, каким показалось мне спросонья. Печать порочности минуту назад испортившая это лицо просто исчезла.
      - Простите, я вовсе не хотела вас пугать обмороком, просто я очень устала.
      - Раз уж вы все равно лежите у меня на руках, может, для начала перейдем на ты и попробуем стать друзьями.
      - Хорошо. Тогда как друг, дай мне выспаться.
      Ответить я не успел, она заснула. Я тоже отправился спать. Слава богу, в этот раз мне это удалось.
      Утреннее пробуждение было удивительным. Запах кофе и яичницы с ветчиной - самый приятный способ пробуждения. Может, женщина в доме это действительно хорошо?
      - Ты же не думаешь, что я пришла только для того, чтобы приготовить тебе завтрак? - Олле выглядела гораздо лучше, чем вчера вечером.
      - А для чего же еще феи спускаются на землю?
      - Для чего спускаются феи я не знаю, а я пришла проситься в твой отряд.
      Сказать, что я был удивлен, значило ничего не сказать, поэтому вырвавшаяся у меня фраза не блистала остроумием.
      - К нам не так легко попасть.
      - Я знаю. Тесты и испытания я пройду, но ведь есть еще и отсев по личным причинам. Я просто прошу, чтобы ты не был против меня лично.
      Взяв ее в группу я ни разу не пожалел об этом, хотя с ней было не очень легко, некоторые ее "вывихи" меня удивляли, но в коллектив она вошла быстро и стала чем-то средним между всеобщей любимицей и ангелом хранителем. И если она советовала что-нибудь взять с собой, будь то второй пистолет или баллон с кислородом, к ее советам всегда прислушивались. Пару раз эти советы спасали в очень трудных ситуациях. На вопросы "откуда она знает, что может пригодиться" смеялась, что просто верит во сны. И, конечно, никто не смог сравняться с ней в чудесах маскировки. Но у каждого свои секреты и к ней не приставали. Она была практически образцовым бойцом. Ни в каких "порочащих" связях замечена не была и очень редко отлучалась из отряда.
      Вернувшись с задания, компания радостно галдела. Каждый отдыхал по-своему. Кто-то бренчал на гитаре, остальные играли в покер. Олле сидела на террасе и наблюдала за дерущимися воробьями. Потом достала и кармана книжечку. Меня всегда интересовала эта книжка. Вернее не сама она, а что в ней так привлекало Олле. Однажды, когда она забыла ее на столе, я заглянул в нее, и разочаровался. Пять листов. Самые обычные пейзажи, но Олле смотрела в нее, как минимум, раз в неделю и с большим интересом. Я был готов поспорить, что она видела там что-то другое.
      В этот раз книжка удивила даже свою хозяйку. Она сначала отшатнулась от книги, а затем стала внимательно вглядываться. С каждым мгновением выражение ее лица менялось. Удивление, недоумение, страх, боль, ужас. Именно это и заставило меня подойти к ней, даже на заданиях я никогда не видел, чтобы она чего-то пугалась. Как всегда при моем появлении Олле захлопнула книжку.
      - Я хотела бы отдохнуть у себя.
      - Может, требуется помощь?
      Она покачала головой и быстро ушла. Я остался с ребятами и от нечего делать уставился в телевизор. Был обычный выпуск новостей. Разборки каких то преступных группировок. Пока это не касалось моей работы, я старался этим не интересоваться, я хотел переключить телевизор, но какое то знакомое имя заставило меня остановиться. Я не был знаком ни с кем из них, но имя где-то слышал. Эйл, Эйл. Не такое уж часто встречающееся имя. Что-то связанное с ним я слышал. Только отупением после работы можно было объяснить, что я не вспомнил это сразу. Ведь Олле приемная дочь Эйла. Крикнув всем, чтобы заткнулись на минутку, я уставился в экран. Диктор сообщал, что в результате разборок одна из групп полностью уничтожена, а ее руководитель Эйл Банз исчез. Далее высказывались версии его возможного местонахождения. - Это было уже не интересно. Выключив телевизор, я пошел искать Олле. Ни в холле, ни в баре, ни в бассейне ее не было. Убедившись у дежурного, что она не покидала расположения отряда, и пошел в спальные комнаты. Она сидела почти без света. Ночник выхватывал из полумрака комнаты только заплаканные глаза и закрытую книжку.
      Да что такое было в этой книжке? Расстроить ее могли только новости, но ведь она их не видела, так как ушла из комнаты, до того как они начались. Неужели эта невзрачная книжка каким-то образом передает информацию?
      - Я хочу сегодня поразвлечься в городе. Ты не составишь мне компанию?
      Ее слова не соответствовали ее внешнему виду. Отпустить ее одну я побоялся. Когда мы встретились у выхода, она выглядела почти как обычно. Все-таки грим великая вещь. Увидев ее сейчас, я бы не поверил, что она только что плакала.
      - Ну и какие у нас планы?
      - Сначала звонок, а потом посмотрим.
      Разговор через клуб был достаточно дорогим удовольствием (можно было позвонить и из отряда), за то был абсолютно секретным, так как линия, по которой велся разговор уничтожалась. Продолжительность ее 15 минутного разговора обошлась ей в месячное жалование, но она узнала, что- то если не хорошее то, по крайней мере, важное для себя.
      - Сейчас мы отправимся в банк.
      - Неужели банки работают в такое время?
      - У меня особый вклад - я могу забрать его в любое время дня и ночи.
      Здание, к которому мы подъехали было мне хорошо знакомо, но уверенности в том, что туда можно попасть обычным способом в 11 вечера у меня не было.
      - Я быстро. - Она буквально выскользнула из машины.
      К моему удивлению входная дверь открылась, пропуская ее внутрь. Через две минуты она вышла в сопровождении какого-то мужчины с большим мешком на плечах - на деньги это походило мало. В машину сели с грузом. Олле почему-то не захотела положить мешок в багажник.
      - Давай я поведу машину.
      Проехав по каким то улочкам, о расположении которых я и не знал, мы вдруг оказались на мосту, ведущему к Институту жизни. Олле была на столько спокойна, что я решил было, что она отключилась.
      - Олле, если ты едешь в Институт жизни, то наши допуски на их территории не действуют, а охрана тут не хуже чем у нас.
      - Ничего, у меня есть сюда пропуск.
      Разговорчивостью сегодня она не отличалась. Она, не выходя из машины, показала что-то охране и, к моему удивлению, нас пропустили без слов.
      - Ты не говорила, что работаешь на этот институт.
      - Я на них не работаю. Мы просто иногда сотрудничаем.
      Мимо второго поста уже в здании мы прошли так же спокойно как проехали мимо первого. У третьего Олле отпустила сопровождавшего нас мужчину. Дальнейший путь я проделал в качестве молчаливого носильщика. Да, развлекательным сегодняшний вечер не назовешь. Я уже почти потерял ориентировку, когда мы остановились у одной из дверей. Она приложила руку к невзрачной пластинке на двери и дверь бесшумно отъехала в сторону, а после того как мы вошли, тут же встала на место.
      - Ты крови не боишься?
      Это была первая фраза, сказанная Олле, после того как мы вошли в помещение института.
      - Странный вопрос для старшего группы.
      - Не странный. Если не боишься, помоги переложить все из мешка в эту емкость. Но лучше сначала переоденься, чтобы не испачкаться.
      Перекладывая, я сначала не мог понять, что это. Только в конце понял, что ЭТО когда-то было человеком. Даже в моей работе с подобным я встречался только раз. И я недоуменно посмотрел не Олле.
      - Извини, у меня очень мало времени. Если у меня получится, я тебе объясню, что я сейчас делаю.
      Дисциплина хорошая вещь. Когда долго работаешь в группе, на такие просьбы реагируешь однозначно - не мешай. Олле села за компьютер, а я от нечего делать стал разглядывать помещение, в которое мы попали. Это была достаточно большая лаборатория с большим количеством не знакомых мне приборов. То, что я сначала принял за компьютер было центральной часть этой комнаты, поскольку все, по крайней мере, видимые мной аппараты были соединены с ним. Та емкость то же.
      Пальцы девушки мелькали над клавиатурой. По монитору поползли цифры. Так как мне больше не на что было смотреть, а спать не хотелось, волей неволей я стал свидетелем разговора человека и машины.
      - ... отрицательные. Восстановление невозможно.
      - Полные данные.
      - Разрушение физическое - 60 %; связи органов - 10 %; целостность жизненно-важных органов 2% ...
      - Что именно?
      - Мозг почти полностью цел, так как блокирован до момента смерти.
      - Почему тогда невозможно восстановление?
      - Моральная, психологическая, нервная смерть.
      - Возможно ли восстановление теоретически?
      - 0, 0002 %
      - В виртуальной среде?
      - 1 %
      - Почему так мало? Возьми опыт восстановления восьми детей двухгодичной давности - даже там было 70 %.
      - Данные не верны. Начальный показатель 45 %,. увеличение до 70 % за счет использования энергии другой жизни.
      - Возможно ли здесь применение этого же способа?
      - Не этично. Жизнь образца при любых условиях невозможно восстановить на период более получаса.
      - Почему?
      - Далее нервный распад ткани. Образец подвергался слишком сильным перегрузкам.
      - Не этично, но возможно?
      - Условия не полные, объект необычен. Мозг должен был погибнуть от болевого шока еще до остановки сердца. Следы вещества, которое возможно, блокировало мозг, не обнаруживаются. Неизвестны данные донора.
      Олле обвела взглядом лабораторию, не замечая меня, и задумалась. Опустила ладонь в маленькую ванночку.
      - Анализ донора.
      - Родственность 0%, жидкостная совместимость - 50 %, клеточная - 48%, нервная - 57%, обменная - 62 %, аллергических реакций не обнаружено, отторжения не будет. Для виртуального донорства подходит.
      - Задача. Вероятность гибели донора при восстановлении объекта на период 5, 10, 15, 20 минут при переносе времени ответного воздействия на донора на возможно долгий период. Время восстановления объекта. Свободное моделирование процессов. Рекомендации по восстановлению донора. .............................................................................. ............
      5 минут - 96 % - отсрочка три часа с момента подключения объекта.
      10 минут - 98 % - отсрочка полчаса
      15 минут - 100 % - 2 минуты
      20 минут - нецелесообразно
      время восстановления объекта - 1 час. Рекомендуемое время жизни объекта - 2 минуты, при этом вероятность гибели донора - 94 %, максимальное время отсрочки ответного воздействия - 4 часа. Восстановление донора - полная реанимация.
      - Рекомендуемая клиника и врач. Необходимые лекарства.
      - Клиника Лейсла. Доктор Тог. Блокираторы болевых импульсов на момент начала воздействия. Остальное все есть в клинике.
      - Выполнение задачи.
      Олле так резко повернулась в кресле, что мы чуть не стукнулись лбами. На ее лице была улыбка. Первая за весь вечер после выхода нас из отряда.
      - Теперь я могу предложить тебе план дальнейших действий. С начала ты будешь свидетелем одного очень интересного эксперимента, а потом помогаешь мне добраться до больницы.
      - Ты кого-то хочешь навестить?
      - Нет, я собираюсь заболеть
      - ??? Ты хочешь сказать, что весь бред, который я читал на мониторе - это правда?
      - Не стоит называть бредом высказывания одной из самых умных машин института исследования жизни.
      Я честно пытался переварить услышанное. Да, это не лезло ни в какие рамки. Но об институте ходили разные слухи. Говорили, что здесь проводят странные эксперименты, в результате которых выздоравливают тяжело больные и могут умереть абсолютно здоровые. Может быть это тоже правда?
      - И что я буду делать?
      Она улыбнулась
      -- Не бойся ничего страшного. Только наблюдать.
      Она разделась и, выкатив из шкафа еще одну емкость, легла в нее. Емкость тут же стала заполняться слегка мутноватым раствором. Через минуту над поверхностью виднелось только лицо.
      - Теперь дело за тобой. Я уже ввела задание тебе остается только нажать пуск.
      - Олле, я не хочу этого делать.
      - Если ты откажешься, я возьму пульт дистанционного управления, но это будет хуже лично для меня.
      Я понятие не имел, что эта чертова аппаратура сделает с ней. Тем более, что "прогноз" машины был совсем не утешительным и терять друзей исключительно по их же глупости ... как-то очень обидно. От злости я не нажал, а ударил по кнопке, ожидая всего, чего угодно. Ничего не произошло.
      - Зачем так злиться? Видишь, со мной ничего не служилось
      - Но случиться?
      - Через 4 часа. За это время может произойти множество событий.
      - Зачем ты это делаешь?
      Она задумчиво улыбнулась.
      -- Мне трудно объяснить тебе это. Для тебя Эйл -- отпетый негодяй, а для меня.... Ну, отцом я его никогда не считала, а самым лучшим старшим братом -- точно. Нам долго ждать. Если хочешь, я расскажу тебе свою историю, настоящую, так как я ее помню.
      Кто мои родители я не знаю. Где родилась - тоже. Самым первым сознательным воспоминанием было - ночной праздник. Это было какое-то племя. Как я к ним попала -- не знаю. Они не рассказывали. Однажды, зимой меня отвели в другое место Небольшой городок, как я узнала потом. Я попала в обычную семью и оказалась в этой семье третьим, самым младшим ребенком. Их требования казались мне странными. Почему нельзя спать на улице или есть руками, понять было трудно, но постепенно я научилась делать все, чему меня учили. Я привыкла к ним, они ко мне. Единственное что их расстраивало, это то, что я очень часто убегала из дома. Они боялись, что я потеряюсь. Я не понимала их. Как можно потеряться в лесу, где с тобой разговаривает каждое растение. В городе мне было гораздо хуже, там ни с кем кроме людей нельзя было поговорить. И растения, и животные были какими то странными их не интересовало ничего, кроме того места, где они жили или росли и кроме людей, которые за ними ухаживали. Лес же был моим домом. Обычно я старалась долго там не задерживаться, чтобы не волновать моих родителей понапрасну. Однажды я отсутствовала дома почти сутки. Лес не хотел меня отпускать: подставлял под ноги корни деревьев, убаюкивал шелестом листвы, смешил рассказами цветов, баловал ягодными лакомствами. Только увидев закат, я поняла, как долго не была дома. Я постаралась как можно быстрее со всеми попрощаться и побежала домой.
      Когда я добралась до своих мест, было совсем темно, я даже не сразу нашла свою улицу. Такого страшного мрака я не видела ни разу. На улице не было ни одного огонька. Молчали деревья, не слышно было собак, даже мыслей людей было не слышно. Силуэты домов были какими то кривыми. Проглянувшая луна осветила улицу. Но веселее от этого не стало. Будто огненный ураган пронесся по ней. Дома не зря показались мне странными. Ни один из них не был целым. Они обгорели, краска слезла, цветники исчезли.
      Вдруг вдали послышались голоса. Сначала я побежали навстречу им, но остановилась. Что-то там было не так. Слишком тихо. Я стала подкрадываться. На перекрестке стояли два подростка.
      - Ну и кто сказал, что в этом городишке можно поживится?
      - Ты еще вспомни о сокровищах, какие мы собирались найти в развалинах домов.
      Их разговор был странен. Я старалась не пропустить ни одного слова. Вдруг кто-то подхватил меня на руки. От испуга я даже не вскрикнула. За моей спиной раздался третий голос: "Ну, меня то точно не обманули. Посмотрите, что я нашел" -- и он вытолкнул меня на перекресток.
      - Сокровище, ты откуда здесь взялась? -- Сказал он, присаживаясь на корточки напротив меня.
      Я показала пальцем в сторону моего дома. Парень покачал головой.
      - Боюсь никого из своих ты больше никогда не увидишь. Этой части города досталось больше всего.
      - А что здесь было?
      - Взрыв и пожар.
      Ребята подошли к стоявшим у обгоревшего дерева мотоциклам.
      - Эйл, что ты собираешься делать с этим сокровищем. В ломбард его не сдашь, выкуп не получишь.
      - А я удочерю ее.
      Он повернулся ко мне. - Ведь ты не боишься меня, чудо в ромашках.
      - Почему чудо в ромашках?
      Он подвел меня к мотоциклу и поднял. В зеркале появилось отражение напуганной девочки в венке из ромашек на фоне обугленной улицы.
      С того дня он всегда заботился обо мне. Баловал. Кормил. Ругал. Мало кто из отцов так заботится о своем ребенке. Именно ему я всем обязана. Ни в племени, ни в цветущем городишке я не чувствовала себя любимой. Со мной обращались как с чужой вещью, оберегали, но не любили. Только у Эйла я всегда себя чувствовала себя единственной. Не зависимо от того, где мы жили, в маленькой комнатушке или в роскошном коттедже. Любящие дети обычно не замечают недостатков родителей. Мне же он казался просто идеалом.
      Когда я узнала, что он король преступного мира. Я была потрясена. Этого просто не могло быть. Но, поговорив с ним, я поняла, что это правда. Уговорить его уйти, было невозможно, поэтому ушла я. Он мне подарил самое дорогое свободу.
      Я уехала в соседний город. Мне казалось, что я должна каким то образом искупить то, что делает Эйл. Пытаясь найти утешение в учебе, я увлеклась биохимией. Экстерном окончила два факультета. И, наконец-то, нашла работу по сердцу - в одной очень веселой конторке требовался аналитик. Платили мало, но зато разрешали заниматься любыми своими исследованиями. Вот ту как раз и расцвели мои детские таланты. Еще в детстве, если мне очень хотелось, я могла срастить края ранки. Для этого я просто представляла, что она уменьшается, уменьшается, а потом пропадает совсем. Теперь я занялась этим серьезно. После года работы я уже знала, какие вещества способствуют этому, какие мешают, а, подключив к моим исследованиям компьютер, поняла, что теоретически можно спасти любого человека погибшего случайно: в авариях, от ран. Поместив человека в виртуальную действительность можно было попробовать представить срастание тканей. Знание анатомии, медицины и подключение датчиков компьютера облегчало задачу, но все равно после этого очень болела голова. Состояние полной усталости выматывало. У меня появились помощники. Начали мы с восстановления небольших ран, постепенно переходя на более серьезные. Восстановление тканей после ожога 4 степени стало нашим триумфом. Благодаря нашим разработкам небольшая конторка превратилась в институт исследования жизни.
      Разработанный метод был очень хорош, но не годился для массового применения. Так как самым главным в цепочке реактивычеловек-компьютер оставался все-таки человек - оператор. И после многочисленных опытов выяснилось, что из персонала института только два человека могут быть операторами. Я и еще один парень из охраны. Объяснить, что у нас было общего, я так и не смогла.
      - Извини, что перебиваю. Однажды я общался с людьми из Института жизни. По-моему, она представилась как мисс Сайл. Это случайно не ты?
      Да, это я. Вернее в институте жизни меня звали мисс Сайл и тогда детей спасали мы: я и Санни. К сожалению, оператор не может вынести много таких сеансов подряд. И чем больше травм у объекта, тем труднее оператору. Мы смогли спасти восемь человек, двух не успели. После этого я провалялась в коме два месяца. Санни это встало гораздо дороже. Он был в коме почти год. Я даже не знала, смогу ли его спасти. Дни шли за днями. Обычные препараты не помогали. Тогда я стала соединять совершенно не соединимые препараты. В результате появился целый ряд реагентов с необычными свойствами. Применяя их, я получила несколько необычные результаты, но один из реагентов оказался именно тем, что было нужно. Результаты опытов были обещающими. Но естественно, все это дорого стоит. И когда, наконец, я могла попробовать проверить действие необходимых реагентов на Санни, выяснилось, что денег на эту программу больше нет. Я была зла на всех. Статьи о драме, о детях, об их выздоровлении были во всех газетах, но нигде ни в одной газете не было ни одной строчки, что при спасении их чуть не погибли два человека. Да, не известность мне была нужна. Мне были нужны деньги. Официальным путем я их добиться не смогла. Ни одна из организаций помочь не захотела или не смогла, а суммы, набранные у работников института, были очень малы, тогда я решила попробовать не официальный способ.
      Сожалею, что тебе тогда досталось за нерешенное дело в Игровом доме. Я считала, что по справедливости, за лечение Санни должны заплатить властные структуры. Они так кичились "национальной победой", пусть они за нее и платят. Тем более, что при поиске лекарств для Санни, я натолкнулась на целый ряд веществ, которые помогли мне в этом.
      - А теперь я тебя временно покину. Я иду на виртуальную встречу. Если хочешь, можешь понаблюдать за ней в мониторе. И, пожалуйста, ни трогай ничего. Со мной ничего в эти 2 минуты не случится.
      Лицо Олле погрузилось в жидкость, которая на глазах стала густеть и мутнеть, пока не превратилась в зеленоватое желе. Олле совсем не было видно. Если бы она не предупредила меня, я бы точно бросился доставать ее из этой емкости. Не могу сказать, что это желание пропало у меня и сейчас.
      Но если в чем-то не разбираешься, то лучше в это вообще не лезть. Я повернулся к монитору. Сначала ничего не происходило, потом экран посветлел, и я увидел бегущую девушку. Она оглянулась, махнула мне рукой и побежала дальше. Она была точной копией Олле, только ни разу я не видел ее в таком простеньком сарафанчике. Взгляд ее был направлен в дальний угол экрана. Что там находится - было непонятно. Какой-то силуэт, очень неясный, размытый. Однако, каждое движение девушки говорило, что там что-то очень важное для нее. Так бегут или за любимым человеком, или за ребенком. Добежав до силуэта, она протянула к нему руки. Как только ее ладони прикоснулись к нему, силуэт начал меняться. По нему пробегали какие-то волны, проскакивали искры, вдруг он стал совершенно четким. Это был молодой, достаточно интересный, темноволосый человек. Олле бросилась ему на шею. Лицо его отражало целую гамму чувств: удивление, недоумение, радость.
      - Олле, господи. А я считал что умер.
      - Мне не хотелось бы тебя разочаровывать, но это очень близко к истине.
      - ???
      Эйл (насколько я понимаю это именно он) был ошарашен.
      - Помнишь, когда мы встречались последний раз, я пообещала, что мы встретимся еще раз, даже если тебя убьют.
      - Так это был не страшный сон? И все эти кошмары действительно произошли со мной ?
      - Да. И, к сожалению, спасти тебя я не могу, но я дарю тебе 2 минуты жизни.
      - Прости, что я не верил тебе. Это уже третий твой подарок.
      - Я просто пытаюсь вернуть тебе хотя бы часть того счастья, что ты подарил мне. Хорошо, что ты использовал их, даже не поверив мне сначала.
      - Если бы я их не использовал, я бы просто сошел с ума от боли.
      - Я рада, что смогла помочь.
      - Почему, только когда теряешь жизнь, понимаешь ценность всего. Как жаль, что сейчас я не могу ничего исправить. Сейчас, кажется, я все бы делал по-другому.
      - Если бы ты начал жизнь сначала, ты бы шел этой же дорогой.
      - Наверное, ты права. Просто обидно, что единственный, добрый поступок, который я могу сейчас вспомнить из моей жизни, это спасение девочки из сгоревшего города.
      - Не надо так. Я знаю, что у тебя было много и хороших дней.
      - Но плохих гораздо больше.
      - ...
      - Ты сказала, что у меня только две минуты. А так много хочется тебе сказать.
      - Уже одна, но я и так все про тебя знаю. Давай просто помолчим.
      - Ты, скажешь, когда будет пора прощаться?
      - Да.
      Он обнял ее. Она уткнулась лицом в его плечо. Слова им действительно были не нужны. Они представляли собой одно целое. И столько счастливого света шло от этой картины, что я почти простил его.
      Она подняла лицо, в глазах стояли слезы.
      - Прощай.
      - Прощай.
      По экрану прошла рябь. Оба силуэта стали расплывчатыми. Один растаял. Второй стал бледнеть. Я судорожно оглянулся к емкости.
      Желе постепенно начало бледнеть и становиться более жидким. Потом из воды показалось лицо Олле.
      - Если ты будешь меня так пугать, я разобью все твои машины.
      Она улыбнулась.
      - Я вижу ты в порядке. Ругаешься как обычно.
      Я снова повернулся лицом к монитору. Экран был темным. Через минуту она подошла и села за клавиатуру. Не ужели еще не все? Будто услышав мой вопрос, она оглянулась.
      - Нет, больше ничего с собой я делать не собираюсь. Мне просто надо с ним попрощаться.
      По экрану побежали строчки. Сегодня, похоже, у меня роль наблюдателя.
      - Как прошел процесс? Были ли отклонения?
      - Процесс прошел по плану, отклонения в пределах нормы.
      - Время до ответного воздействия?
      - Три часа пятьдесят три минуты.
      - Наиболее вероятные осложнения?
      - Долговременная потеря подвижности и частичная амнезия как в прошлых случаях.
      - А что "не как в прошлых случаях"?
      - Затрудняюсь ответить.
      - Не смеши меня. Сейчас не время для шуток.
      - Затрудняюсь сформулировать. Это не шутка.
      - Это что за новости? E тебя же неограниченный доступ к информационной системе. Дай любое определение, можно не медицинское.
      - Вероятно необычное поведение и неадекватные реакции на реальность.
      - Сбой нервной системы из-за резкого оттока энергии?
      - Да, но не только. Был не управляемый скачек энергии в необычном направлении.
      - От образца к донору?
      - Нет, к донору, но не от образца, а по нормали к связи
      - Откуда?
      - Не определяется.
      - Почему ты не помешала?
      - Колебания в пределах отклонения. Необычно только направление.
      - Может скачек напряжения в сети?
      - Нет
      - Но ты никаких изменений во мне не определяешь. Иначе ты бы меня не отпустила?
      - Все в пределах нормы, но в связи с отклонениями в протекании процесса рекомендую повторное обследование.
      - Оно мне может понадобиться только с вероятностью 6% . Если останусь в живых, приду обязательно.
      - Тебе оно понадобиться.
      - Спасибо. Запиши все травмы, полученные донором и рекомендации. Запись обычным почерком. И до свидания.
      - Все готово. До свидания.
      Олле взяла выползший из принтера лист и повернулась ко мне.
      - Нам и в самом деле надо торопиться.
      - Что-то ты не очень спешила, пока болтала с этой железкой.
      - Ты жесткий и не справедливый. Она не просто машина, она мой партнер, который мне всегда помогал.
      - Это она участвовала в оживлении ребят?
      - В восстановлении.
      - Я бы не дал им и шанса из тысячи.
      - Без нее я бы тоже не дала.
      Она заботливо накрыла компьютер пластиковым колпаком, будто прощаясь с ним.
      - Нам, наверное, надо позаботится о теле?
      - Нет, машина сама даст сигнал о гибели одного из неизлечимых пациентов.
      Олле снова стала задумчивой и малоразговорчивой. Мне это совсем не нравилось. Так же молча, мы прошли все коридоры, и вышли из здания. Охрана совершенно спокойно пропустила нас.
      Мы уже выехали за город, а Олле так и не проронила ни слова. Интересно, куда мы направляемся на этот раз? Машина свернула с шоссе, и мы оказались на берегу небольшого залива.
      - Я всегда считал, что войти в Институт жизни не так легко.
      - Да, войти в него очень сложно. Охранная система на очень высоком уровне.
      - Мы гуляли по нему как по бульвару.
      - Ну, во-первых, не мы, а я. У меня - неограниченный доступ, а тебя просто не существует
      - В смысле?
      - Я поставила тебе на плечо лейбл, и для любых систем слежения тебя просто нет. Они тебя не видят.
      - А люди? Тоже ослепли и оглохли?
      - Нет, что ты. Просто их зрение и слух стали избирательными.
      - Не могу сказать, что я все понял.
      - Это достаточно сложно. Помнишь, я рассказывала, что при поиске лекарства для Санни я столкнулась с необычными веществами. Так вот самое интересное в них это их действие на человека. Они меня изменяют восприятие и реакции человека, его отношение к действительности.
      - Я никогда не был особенно силен в теории вероятности. Нельзя ли по конкретнее?
      - Применив, например, одно из них я предстала перед тобой в виде проститутки. Кстати, никто из группы Берка не усомнился в этом. Более того, они были в этом настолько уверены, что даже не стали проверять мои документы.
      - Ты хочешь сказать, что при помощи этого лекарства я смогу принять любой облик.
      - В животное, в неодушевленный предмет ты превратиться не сможешь, все равно останешься человеком.
      - Тогда в чем смысл?
      - Ты можешь выглядеть так, как захочешь. Пол, внешний вид, национальность, характер, темперамент, специальность.
      - А возраст, рост и вес тоже можно менять?
      - Возраст имеет ограничения: не моложе 12 лет, не старше 75. Вес стабилен. Рост и объем моделируются за счет плотности тканей.
      - Но ведь это же открытие века. Оно может иметь громадное применение в военном деле и не только. Ты не собираешься его запатентовать?
      - Нет, не собираюсь.
      - Запатентовав это, ты можешь потом всю оставшуюся жизнь жить на проценты.
      - Я не буду этого делать. Это ни к чему хорошему не приведет.
      - А ты не думаешь, что твое мнение может никого не интересовать. Скорее всего, ты записывала все данные при помощи компьютера, а он у тебя в сети, насколько я понял. Если это так, то профессиональный хакер взломает любую защиту лишь бы добраться до подобной информации. Утечка информации возможна в любой системе, не мне это тебе объяснять.
      - Когда я проводила эти исследования, у меня была локальная машина. Теперь она прекратила свое существование.
      - И что? Ее нельзя будет восстановить? За те деньги, что может стоить эта информация, наше государство сделает всеобщий обыск. Найдут и восстановят.
      - Очень сомневаюсь, что найдут, и уж точно не восстановят. Что-то я не слышала, чтобы платы можно было восстановить из пепла.
      - Ты сожгла его?
      - Да, в муфельной печи, в токе кислорода, при 2000 С.
      - А пепел развеяла по ветру? Ты случайно спиритизмом не увлекаешься?
      - А что, разве это была плохая идея?
      Сказать, что она меня поразила, будет мало. Я в отряде почти 10 лет. А эта девчонка, еще не попав в отряд, умудрилась применить самый варварский и эффективный способ сокрытия информации. Представив, как она разбирает компьютер по частям и заталкивает их в окошко муфельной печи, я расхохотался. Она засмеялась вместе со мной.
      - Ну, не дураки ли мы! Сегодня может быть последний день в моей жизни, а мы с тобой спорим на научные темы. Сюда я приехала покупаться.
      Она моментально разделась и оказалась в воде. Вода была теплой и ласково укачивала. Какая-то рыбья мелочь вилась у самых ног.
      - Это мое самое любимое место. Я сюда приезжаю помолчать.
      Мы лежали на воде и смотрели на звезды. Только шум прибоя нарушал полную тишину. Олле выдернула меня из состояния эйфории.
      - Хорошего помаленьку. Нам еще нужно придумать тебе алиби и доехать до клиники.
      - Зачем мне алиби?
      - Иначе тебе будет довольно сложно объяснить, почему один человек из твоей группы попадает в больницу в жутком состоянии, а ты ничего не знаешь.
      - А не проще рассказать правду?
      - Какую правду? Что ты без пропуска прошел в институт жизни, где тебе никто не видел, прошел в лабораторию, которой нет в плане здания, и участвовал в эксперименте, которого просто не может быть?
      - А какую правду предлагаешь ты?
      - Мы с тобой очень хорошо провели время в этой бухточке. Потом пошли в ресторан, где поссорились и разошлись в разные стороны.
      - Ты не знаешь, почему мне не нравятся все твои идеи?
      - Потому, что это не твои идеи.
      - Ну хорошо. Поехали.
      Предложенную Олле сцену мы разыграли в ресторане как по нотам. Сначала сидели и буквально глаз друг с друга не сводили. Кстати, очень хорошо поужинали (или позавтракали). Убедившись, что официант отошел, Олле кинула в фужеры с шампанским по капсуле.
      - А это что еще за угощение?
      - Тебе - сыворотка доверия, чтобы твое алиби казалось всем убедительным. Мне - блокиратор болевых импульсов.
      Допив шампанское и потанцевав, устроили грандиозный скандал. Вот уж не думал, что Олле может быть такой фурией. По совести сказать, и я был не лучше. Она ушла, хлопнув дверью. Я остался со слегка поцарапанным лицом. Рассчитываясь с официантом, я продолжал высказывать все, что я думаю о ней лично и о подобных стервах в частности. В общем можно быть уверенными, что в ресторане нас запомнили.
      С Олле мы встретились, где и договаривались. Я немного опоздал. Олле выглядела слегка встревоженной и бледней чем обычно.
      - Что-то случилось?
      - Тебе придется самому вести машину. Ответное воздействие начнется немного раньше, чем ожидалось.
      Когда мы подъехали к больнице, ее лицо стало белым как лист бумаги. Из машины я вынес ее на руках.
      - Положи меня. Дай в руку конверт, который лежит на заднем сидении машины, позвони и уходи. В моей комнате на столе лежит еще один такой же. Если моим лечащим врачом будет Тог, перешли его на адрес клиники.
      - Что там?
      - Чек.
      - Но отряд сам оплачивает лечение своих членов.
      - Отряд не обязан платить за мои эксперименты.
      - Ты не права.
      - Мне тяжело спорить с тобой сейчас. Позвони и уходи.
      - До свиданья.
      - Надеюсь.
      Она потеряла сознание. На белой тенниске стали проступать пятна крови. Позвонив в дверь и услышав шаги, я уехал. В темноте силуэт Олле казался двумя пятнами: белое лицо и ярко-красная тенниска. Такого "удачного" вечера у меня еще не было. -==2==
      Иногда бывают моменты, когда проклинаешь свое решение стать врачом. Сегодня был как раз такой день. Вернее такая ночь. Меня разбудил телефонный звонок. На часах четыре часа ночи. Господи, ну почему? Теодор сказал, что уже выслал за мной машину. Снова тяжелый случай. Почему это всегда ночью?
      Подъезжая к клинике, я пытался себя успокоить. Так и должно быть. Теодор практикант и он не имеет права оперировать один.
      Когда я увидел пациента, остатки сна с меня слетели моментально. Персонал у нас работает очень слаженно, и пациент, вернее пациентка уже была обработана и лежала на операционном столе. Пока меня одевали, Теодор рассказал, как она поступила в клинику. Ее нашли одну на ступенях. Скорее всего, ее привезли на машине, так как дежурный слышал удалявшийся звук двигателя. Она была очень бледной и вся в крови. После беглого осмотра оказалось, что ран очень много и они очень серьезные, судя по всему, до утра пациентка могла не дожить, поэтому он и вызвал меня.
      В операционную мы вошли в 4 -20. Теодор перечислил показания датчиков. Данные были даже лучше, чем можно было предположить по виду тела. Он был прав. Один бы он не справился. Мы и вдвоем простояли над ней почти восемь часов. Операция была не просто сложной, она состояла из множества операций. Было такое ощущение, что над девушкой специально кто-то издевался. Были сломаны почти все кости. Ожоги, колотые, резаные раны, глубокие и поверхностные. Синяки и кровоподтеки я просто не считал. Так, наверное, выглядели люди, побывавшие в руках инквизиции в древние века. Убийца ее был очень трудолюбивым. Не поврежденным остались только сердце, позвоночник и, надеюсь, головной мозг. Она была должна уже давно умереть просто от боли. Было удивительным, что она почти не доставила тревог кардиологу и группе анестезии. Они несколько раз проверяли работу приборов, так как пульс и дыхание на протяжении всей операции оставалось стабильным. Немного хуже, чем бывает у совершенно здорового человека, но для нашей ситуации просто великолепным.
      Она не умерла на операционном столе. Это уже было победой. Кардиолог с виноватым лицом повторил, что пульс без изменений. Можно подумать, что мы не ей делали операцию. Из операционной мы практически выползали. Слава богу, что такие операции случаются исключительно редко. Я сел рассматривать найденные при ней вещи. Ничего особенного. Обычная дамская сумочка: немного косметики, кошелек с деньгами и никаких документов. Алл подала мне конверт и кофе.
      - Этот конверт был у нее в руках, когда ее нашли.
      Не успев допить кофе, я так и заснул с конвертом в руках.
      Разбудила меня Алл.
      - Дежурный врач интересуется, сможете ли вы участвовать в дневном обходе.
      Я отрицательно покачал головой. Тяжелых больных, не считая сегодняшней пациентки, у меня сейчас нет, остальных обойду вечером.
      Да, кстати, что в письме? Письмо как письмо, почерк достаточно разборчив, хорошо хоть не придется напрягать зрение на это. Когда я начал читать, у меня волосы встали дыбом. Это было не письмо, а скорее история болезни, в которой указывались все травмы, устранением которых я занимался этой ночью. Я растолкал спящего Теодора. Он сначала не мог понять, что я от него хочу, а когда прочитал письмо, уставился на меня ошалевшим взглядом.
      - Где ты это взял?
      - Это было в руках девушки.
      - Не знаю, кто это писал, но этот человек хорошо разбирается в медицине.
      - И если это писал убийца, то он очень странный. Сначала доводит человека до смерти, а потом дает рекомендации по спасению его жизни.
      - А может, это мы сходим с ума?
      - Давай лучше сверим это письмо с записью операции.
      На сверку ушло не так много времени, но результаты ее удивили нас еще больше. Все устраненные нами травмы были перечислены в письме. Кроме того, в письме указывалось еще на то, что у нашей пациентки еще вывих шейных позвонков и точечный прокол печени. К телефону мы кинулись почти одновременно.
      - Срочный рентген печени на поиск точечного прокола и шейных позвонков на вывих сегодняшней пациентке. Результат сообщить мне.
      Результатов мы ждали не садясь. Через несколько минут перезвонили из рентген группы и сообщили что, все, указанное нами, обнаружено. Кто бы ни был автором письма огромное ему спасибо. Вывих - это мелочи, а вот с печенью придется повозиться. С подобными ранами я сталкивался пару раз. Они не заметны и не болезненны и выявляются очень тяжело, но если ими не заниматься, то через два месяца обеспечен летальный исход.
      Я позвонил в реанимацию и дал указания для интенсивной терапии печени. Состояние девушки было удовлетворительным. Наркоз еще не отошел. Пульс и дыхание в норме. Теодор вернул меня к письму.
      - А ты до конца его дочитал?
      Третья бессонная ночь плохо отражается на умственных процессах. Мы снова сели за письмо. Ничего особенного относительно пациентки там больше не было, кроме не обычной была рекомендация: не применять двое суток после операции обезболивания.
      Мы удивленно посмотрели друг на друга, на письмо, снова друг на друга. Не применять обезболивания после таких операций?! С другой стороны во всем остальном автор письма оказался прав. Может он знает больше нас? Вызов главврача оторвал нас от этой проблемы. В дверях мы столкнулись с Лейслом. Похоже, будет разборка нашей операции. В кабинете был уже полный сбор - весь свет нашей клиники. Лейсл возглавлял это собрание. Мы сели как обычно на свои места. Теодор незаметно толкнул меня в бок и показал глазами на конверт, лежащий на столе у главврача. Он был очень похож на наш.
      - Ну, вот все и собрались. Будем считать это оперативкой.
      Я собрался встать для отчета, но Лейсл остановил меня.
      - Можете не рассказывать. Мы уже посмотрели и прочитали описание операции. Ни вопросов, ни нареканий к ней нет. Операция выполнена на очень высоком уровне. Вопросы только к личности пациента. Документов при ней не было, следовательно, страховки тоже. На обычный в таких случаях запрос по отпечаткам пальцев и группе крови пришел гриф - секретно.
      - Эта операция не будет оплачено?
      - Она уже оплачена. Пациентка поступила в больницу с письмом и чеком, выписанным на сумму, равную годовому доходу клиники.
      Молчание было очень выразительным. Давно клиника не получала такой материальной помощи.
      - Есть правда несколько требований.
      - Они не выполнимы?
      - Выполнимы, но, по меньшей мере, странны. Во-первых, лечащим врачом должен быть доктор Тог, во-вторых, первые двое суток не применять обезболивания. И еще. Поступила оплата за лечение от отряда
      Видимо, она имеет какое-то отношение к ним.
      Да, что и говорить, пациентка оказалась очень тяжелой. Больше всего досталось дежурным. Два дня все оставалось без изменений, а потом начался кошмар.
      Я зашел ее проверить. Дежурила Мари.
      - Ну и как дела?
      - Без изменений.
      - Без обезболивания?
      - Вы же сами сказали не давать.
      Я прошел вдоль датчиков. Можно было их не проверять - Мари была прекрасной сестрой. Просто я пытался понять, с чем столкнулся. Отдавая сестрам это распоряжение - не делать обычного обезболивания, я был готов в любой момент отменить его, но этого не понадобилось. Невероятно. Особенно невероятно то, что все изложенное в письме подтвердилось. Кстати о письме.
      - Сколько времени прошло после операции?
      - 39 часов
      - То есть, через час будет ровно двое суток, как она к нам поступила? Интересно чем она еще нас удивит?
      - Вызови бригаду реанимации. На всякий случай.
      Глупо, конечно, отдавать указания, руководствуясь каким то письмом, но никаких других зацепок у меня не было. Понимал я в этом случае не больше, чем любой посторонний.
      - Я буду в своем кабинете.
      Мне хотелось еще раз прочитать полученный по почте файл " медицинская карта бойца". Там была вся медицинская информация, которая только могла нас заинтересовать, но изложена она была несколько странно: ".. на боль и опасность - идеальная защитная реакция" - никогда ничего подобного не читал ни в одной медицинской карте. После обычного общепринятого перечня состояния шел еще дополнительный список: "Пластичность - 18, болевой пик - 117, психологический пик - не определятся в обычных пределах, выживаемость- 32. При воздействии на подсознание направленный эмоциональный импульс" - это мне вообще ни о чем не говорило. Естественно, ни имени, ни адреса, ни опознавательных номеров.
      Вдруг на экране мониторе высветилась строчка: "Прошло двое суток, удачи Вам, Тог". Нужно будет ругнуться на программистов: какого черта в моей машине кто-то лазит, как в своей.
      Додумать я не успел, загорелся вызов. Когда я вбежал в палату, по девушке пробегала волна дрожи. Ее трясло все сильнее, все трубки и датчики моментально вылетели. Реанимационная бригада пыталась восстановить подключения, но это было сделать не так-то легко. Если до этого она лежала, не шевелясь, то теперь, похоже, решила выполнить двигательную норму на год вперед. Приблизиться к ней было невозможно. Не открывая глаз, она реагировала на любое прикосновение сильным ударом. Один из ребят, подошедший слишком близко, отлетел к противоположной стенке.
      - Если мы не восстановим сейчас хотя бы подачу кислорода, то она отключится.
      - Может, лучше подождем, пока отключится?
      - Может отключиться навсегда.
      - Тогда срочно санитаров.
      Вшестером мы еле справились с ней, то есть прижали к столу. Было такое ощущение, что мы пытаемся удержать не хрупкую девушку, а брыкающийся паровоз, причем паровоз, двигающийся со скоростью километров 300 в час и использующий боевые приемы.
      - Мари, ее нужно срочно привязать. Полный крепеж. Долго мы ее не удержим.
      - Лучше даже двойной или тройной. Одинарный она порвет.
      Только привязав ее, мы смогли восстановить все датчики и трубки. Показания приборов были плохими, но объяснимо плохими состояние тяжелобольного человека. Пульс и давление резко подает, болевые и нервные импульсы зашкаливает. Реаниматоры занялись своей работой, а мы, наконец, смогли отдышаться и рассмотреть друг друга. В отряде, если она оттуда, она явно работала не поваром. У одного санитара проступал на лице кровоподтек, но похоже, его больше волновала сейчас рука. Как потом выяснилось, это был перелом. Второй в награду получил пару вывихов. Я и бригада реаниматоров отделалась синяками и ссадинами. В единоборство вступать с ней мне расхотелось.
      Ребята колдовали над ней достаточно долго, под действием инъекций девушка постепенно успокоилась, показания датчиков были очень плохими. Она еще не выбрала между жизнью и смертью.
      - Тог, мы сделали все, что могли. Двойная блокада, но ... Похоже, вас ждет веселое время, лекарства действуют на нее плохо. Все зависит только от ее желания жить, или от чуда.
      Оглядев друг друга, они, как и мы недавно заулыбались. Синяки уже проступали, одежда висела клочьями. Какая уж тут стерильность и аккуратность.
      - Да, и не развязывайте ее пока. Повторно на ринг мне выходить не хочется. -==3==
      Боль была многообразна и многогранна. Она переливалась и перетекала, играя на каждой грани немыслимыми оттенками. Она была настолько полна и закончена, что казалась почти совершенной. Лишь где-то в самом центре этого блеска билось маленькое пятнышко жизни, и именно это было ошибкой. Его там просто не должно было быть.
      - Этого кристалла хватит на долгое время.
      - Но им нельзя пользоваться, он с жизнью.
      - Ты взял его, не проверив?
      - А ты когда-нибудь видел жизнь в таком большом кристалле?
      - Я думал, что такие сокровища бывают только в сказках.
      Оба подростка любовались им с удивлением и ужасом, а кристалл спокойно лежал, и что с ним делать, было непонятно.
      - А оно не уменьшается?
      - Нет. Погибать оно не хочет, а выбраться из этого состояния не может.
      - А если его самим извлечь?
      - Мы не должны вмешиваться в жизнь.
      - Но такой запас энергии встречается очень редко.
      - Давай еще подождем. Того, что мы собрали сегодня, хватит на долго, а потом что-нибудь придумаем.
      - Лучше расспросим старших. Они решат, что это для учебы.
      Договорившись, ребята прибавили скорость. Уж очень хотелось домой. Охота, конечно, очень нужное, увлекательное и сложное дело, но отнимает уж больно много тепла. Сегодняшними трофеями они могли гордиться. Кристаллы были чистыми и достаточно большими. Как хорошо, что они придумали охотиться вместе. А ведь вначале их только Лейла поддерживала. Жаль, что ее сейчас нет.
      Бабушка, перебирая их добычу, отметила два. Один бережно отложил, другой брезгливо отбросила. Но ребята не жаловались. Щурясь от тепла, они надеялись услышать что-нибудь новенькое. Им часто встречались необычные кристаллы. И если они приносили их, то в любом случае получали награду. Или за то, что они принесли. Или узнавали, почему это брать не надо.
      Они не ошиблись. Бабушка держала в руках серебристосапфировый кристалл. Они нашли его уже в самом конце. Он был маленький, но такого необычного цвета и казался бездонным и безграничным, если смотреть в него долго.
      - Это очень редкий кристалл. Бескорыстная любовь. Если встретите еще, берите не задумываясь.
      - А этот, - она взяла темно-коричневый кристалл - лучше выбросить. Это подлость, испортит все, что угодно.
      Подростки притихли. Бабушка еще ни к чему не относилась так брезгливо.
      - Остальное все хорошее, как обычно.
      Выполнить задуманное оказалось даже легче, чем они ожидали. Взрослые не только охотно делились известной им информацией. Польщенные тягой молодежи к знаниям, пустили их в хранилище. Однако никакой нужной для себя информации они не нашли. Видимо, их кристалл был очень редким. Едва они вышли из хранилища, как их встряхнуло и потащило к дому. Это было знакомо. Так обычно бабушка собирала непослушных детей. По опыту зная, что сопротивляться бесполезно, они старались по пути припомнить, в чем таком они провинились, судя по скорости, очень сильно.
      Вид бабушки не предвещал ничего хорошего. Воспитание началось сразу, как только они влетели в дом. Их тут же плотно спеленало и жестко прикрепило к дому.
      - Вы можете рассказывать другим все что угодно о своей тяге к знаниям. Я вас знаю слишком хорошо, чтобы в это поверить. Поэтому спрашиваю, что за дрянь вы притащили снизу. Советую говорить правду. Мне хватит одной Лейлы.
      - Но мы были только на границе и вниз не спускались.
      Бабушка подобрела и слегка ослабила путы, но отпускать их не собиралась.
      - Хорошо, что за дрянь вы притащили с границы?
      - Но это не дрянь. Это кристалл.
      - Почему же вы не показали его вместе со всеми?
      - Он необычный. Мы думали, ты рассердишься.
      - Сильнее рассердить вы меня уже не сможете, так что показывайте.
      Они достали кристалл, и бабушка замерла так же, как они, когда его первый раз увидели. Она молчала так долго, что ребята напугались и заговорили оба одновременно.
      - Мы думали это просто боль
      - Мы не знали, что там жизнь.
      Бабушка оторвалась от кристалла и казалась очень задумчивой.
      - Да, это боль, но чужая, и поэтому в нем иногда может остаться жизнь. Но я никогда не встречала такого крупного кристалла с жизнью. И что вы собирались с ним сделать?
      - Мы хотели его вскрыть, но не знали как.
      - Именно поэтому вы и заболели тягой к знаниям?
      Путы мгновенно ослабли и исчезли. Ребята радостно закивали. Похоже, буря миновала.
      - И давно он у вас?
      - С прошлой охоты.
      - Вскрыть его можно, только добавив к нему то, из чего он состоит.
      - Нужен еще один кристалл боли?
      - Нет. Нужна боль живая, а не кристаллическая.
      - Но у нас нет живой боли ...
      И не договорив, все замерли. Колебания, сомнения и ответ, который все знают, но боятся произнести. Он пришел сразу с трех сторон.
      - а что если.. ребенок Лейлы.
      Дальше фразы посыпались как из рога изобилия.
      - Но жизнь не выдержит дополнительной боли.
      - Кристалл взорвется, мы потеряем и энергию и ребенка.
      - Но можем спасти и то, и другое, и даже пятнышко жизни.
      - В любом случае не попробуешь - не узнаешь. - Подвела итог Бабушка.
      Подростки заулыбались. Все - таки им очень повезло с бабушкой.
      - Рано радуетесь. Всем питаться, отдыхать и греться. Завтра нужно будет найти то место, где вы нашли кристалл. Если вы все сделали правильно, и если человек, который создал этот кристалл, жив, мы попробуем.
      Ребята понеслись по своим делам, а бабушка задумалась. Вправе ли они так поступать? Смогут ли они это сделать? И что из всего этого получится? Ребенок Лейлы был самым большим испытанием для семьи. Он появился не вовремя, не правильно и не полностью. Посвящены в его тайну были только трое. Было трое, теперь она осталась одна. И решать она будет одна. Будь, что будет. Завтра они попробуют.
      Пока они шли к границе, бабушка вглядывалась в каждую мелочь. Она здесь не была так давно, что уже забыла, как здесь красиво. Из синей глубины тянуться переливающиеся нити, на конце каждой целая гроздь кристаллов. Они переливаются всеми цветами спектра под действием света, но их свет не рассеивается, он отражается от едва заметной почти прозрачной сферы жизни и различить цвет каждого кристалла невозможно. Другой конец нити теряется в глубине. Если попытаться проследить его взглядом, то появляется ощущение падения. Охота поэтому и считается трудной задачей, что нужно следить за изменением кристаллов. Когда один кристалл из грозди начинает расти за счет других, он становится все больше и больше, и вот уже сфера жизни находится не вокруг, а внутри его. Пятно жизни начинает уменьшаться, как бы вытекая из кристалла по нити. В тот момент, когда жизнь уже вытекла, а кристалл не начал уменьшаться, его и срезают, поэтому обычно охотой занимаются подростки. Только у них хватает реакции срезать кристалл до того, как он сжался снова.
      Ребята быстро нашли нить, с которой они срезали кристалл. Как только его положили на место, он как бы задрожал, увеличился и замерцал - капля жизни продолжала жить. Бабушка дотронулась до нити, как бы погладив ее.
      - Хуже уже не будет. Даже оборвав эту нить, мы просто лишим человека непереносимых страданий.
      Она положила ребенка на кристалл. Яркая вспышка ослепил их. Искра проскочила по всей нити. Ребят отбросило от кристалла, он вырос чуть не в два раза. Уже два пятнышко жизни беспорядочно носились внутри кристалла, ударяясь о его стенки. Казалось, что кристалл не выдержит такого натиска. Еще одна вспышка света и пятна повисли в середине кристалла, который вернулся к первоначальным размерам.
      - Не знаю, что из этого получится, но пока они оба живы. А в ваши обязанности теперь входит не только сбор кристаллов, но и наблюдение за этой нитью. Там внизу ребенок Лейлы. -==4.==
      Предыдущие сутки были сущим адом. Реаниматоры просто поселились в этой палате и не отходили от девушки. На показания датчиков мы старались просто не смотреть - с такими показателями не живут. Крепеж лопнул. "Прошлый раунд" показался нам цветочками. Я чувствовал свое бессилие, следующий приступ ей не пережить, но все продолжалось. Звук рвущегося крепежа, драка при восстановлении крепежа, блокада, затишье на два вздоха, и все с начала. Приступ следовал за приступом, умирать она не собиралась. Вдруг где-то в середине очередного приступа все кончилось. Девушка обмякла и перестала сопротивляться.
      - Все?
      Сторн кивнул и закрыл лицо девушки простыней. Мы уныло начали расходиться. Вдруг Мари издала какой-то странный звук. Мы испуганно оглянулись. Она молча показывала на энцифалограф, который после сплошной линии он начал рисовать хорошо выраженную кардиограмму. Такая же картина была на всех диаграммах. Переглянувшись, мы посмотрели на стол. Сторн откинул простынь. Девушка дышала. Сама. Это было видно даже без приборов.
      Сегодня я первый раз спал всю ночь с момента поступления этой пациентки в больницу. Потягиваясь, зашел в палату. Мери стояла у приборов
      - Ну и как тут дела?
      - Прекрасно, за всю ночь ни одного приступа.
      - Может быть, болевые показатели упали?
      - Нет. Так же зашкаливают.
      - Что же ты так удивленно смотришь на приборы?
      - Не могу понять, что они показывают.
      Моему удивлению не было придела. Мари лучше всех в клинике разбиралась в показаниях приборов. Читала то, что другие даже не видели.
      - А что тебя смущает? По-моему, достаточно ровный пульс
      - Да, ровный, но периодически появляется вторая линия.
      - Может просто эховая линия?
      - Нет. Скорее похоже на второе сердцебиение. Свои пики. Своя частота.
      - У нее что ... два сердца? Чушь какая.
      Мари заулыбалась.
      - Тебе лучше знать, ведь это ты собирал ее по кусочкам.
      - Слушай. Я уже сам себе не верю. Посмотри, пожалуйста, запись операции. По-моему, оно было одно.
      - Я уже смотрела. Что ты так пугаешься? Твоя память тебя еще не подводит. Я просто говорю, что появилась вторая линия.
      Открылась дверь, и вошел Сторн. Мы и раньше были дружны с реаниматорами, а после совместных "боев" сдружились еще больше. И он навещал нас достаточно часто. Тем более, что наша пациентка притягивала внимание всей клиники.
      - Я к вам тоже с меркантильным интересом. Отдам полжизни за обезболивающее лекарство.
      - Сторн, у нас нет ничего из того, чего нет у тебя.
      - Есть, есть. На чем-то же держалась ваша девочка двое суток.
      - Мы ей ничего не делали.
      - Ну не вы так кто-то другой делал. Я хочу анализ крови.
      - Общий анализ не показал наличие в крови каких-либо реагентов. А если хочешь попробовать сам. Возьми в сейфе, там остались контрольные образцы.
      - Заранее благодарен. А что у вас новенького?
      - 12 часов без неожиданностей. Еще на обезболивании, но гораздо спокойнее.
      - А что тогда такие озадаченные лица?
      - Вторая линия на кардиограмме.
      - Эхо?
      - Нет.
      - А что?
      - Не знаем.
      Так ни до чего не договорившись, мы разошлись. Я занялся своими текущими делами, которые успели накопиться за последнее время. Сторн пошел в лабораторию колдовать с кровью. Мари осталась на своем месте.
      На вечерней сходке Сторн сообщил, что ничего, что можно было бы считать обезболивающим реагентом, обнаружить ему не удалось. Мари запаздывала. Вошла запыхавшаяся и озадаченная.
      - А у меня новости. Я, кажется, нашла источник второго сердцебиения.
      - ???
      - Она просто беременна. У меня на руках анализы подтверждающие это.
      - Ты, что издеваешься? Когда мы ее оперировали беременности не было.
      - Значит, она появилась потом.
      - Когда потом?
      - Вчера, при последнем приступе. Я понимаю, что это звучит глупо, но анализы подтверждают это.
      - И что, сразу восьминедельная? Это, конечно, не моя специализация, но насколько я помню, сердцебиение плода прослушивается не ранее 7-8 недель.
      - Можно подумать, что все остальное у этой девушки идет обычным путем?
      Мы сердито уставились друг на друга. Да уж, сюрпризов нам эта пациентка доставила не мало. Придется отнести это еще к одной ее загадке и отложить ее решение.
      - Мари, прости, я погорячился. Просто устаешь чувствовать себя ничего не понимающим в области, в которой ты считал себя достаточно неплохим специалистом.
      - Я тоже погорячилась.
      - Я буду у себя, вызывай если что ...
      В дверях, почувствовав взгляд, я оглянулся, но вместо синих глаз Мари на меня смотрели незнакомые серые глаза. Они смотрели с таким удивлением, как будто я был самым невероятным из того, что им когда-либо приходилось видеть. Это была наша неизвестная.
      Разговорчивой я ее бы не назвал, но, по крайней мере, мы теперь знали, как ее зовут. Правда, только имя - Олле, но это лучше чем неизвестная пациентка. Она шла на поправку достаточно быстро, и уже через неделю ее перевели в реабилитационный блок, и разрешили принимать посетителей. Не думаю, что это были родственники, скорее уж сослуживцы. Они были все, как на одно лицо - крепкие, рослые, незаметные и неразговорчивые. Узнать что-либо о том, что с ней случилось, не удалось. Про беременность мы решили ей пока не сообщать. Сделанное УЗИ беременности не подтвердило, анализы стали обычными, а второе сердцебиение ... кардиограммы продолжали рисовать две четкие линии, но второй источник не был стационарным. Если бы я не был врачом, я бы сказал, что второй источник сердцебиения свободно гуляет по всему ее телу. Олле это не мешало, вернее она его даже не ощущала.
      В реабилитационном блоке все шло на редкость удачно. Ее еще беспокоили приступы, но они повторялись со строгой периодичностью раз в две недели и не были такими сильными как в реанимации. Так продолжалось два месяца.
      В полдень Олле вызвала врача, почувствовав себя плохо. Мари тут же передала вызов мне, сказав, что похоже на наступление приступа. Я пришел, когда приступ уже начался. Сторн вошел сразу за мной. Олле уже потеряла сознание. Она становилась все бледнее. Пульс начал скакать. В ожидании бурной части приступа мы сделали крепеж и приготовили кислород. Сторн совершал свои обычные манипуляции, пытаясь вернуть ей сознание. Я вдруг заметил, что хуже вижу ее лицо. Моргнул, решив, что что-то с глазами, но ощущение не пропадало. Казалось, что все ее тело покрылось какой-то дымкой, которая становилась более заметной, чем вначале. Я поднял глаза на Мари. Нет, ее я видел хорошо.
      - Мне кажется или ты тоже видишь эту дымку?
      Смайл повернул к нам лицо
      - Хорошо, что ты спросил, а то я уж подумал, что у меня что-то с глазами.
      Дыхание Олле становилось все более прерывистым.
      - Что это? Не понимаю! Но это очень мешает ей дышать.
      Я протянул руку, пытаясь отодвинуть дымку от лица Олле и, не успев, ничего понять, тут же отключился. Боль в обоженных ладонях вернула меня в сознание. Мари приводила в чувство меня, Сторн пытался отодвинуть дымку при помощи перчаток. Дымка стала насыщеннее, с каким-то слегка голубоватым отливом.
      - Что это было?
      - Тог, я не физик, это какое-то поле, скорее всего электрическое.
      - Электрическое?
      - Не знаю. Очень похоже.
      - И что делать?
      - Я хочу попробовать электрический разряд. У нее сердце выдержит?
      - Было в порядке. Мари, а сейчас как?
      - Сейчас не прослушивается совсем. Дыхания нет.
      - Давайте попробуем.
      Сторн подключил электроды.
      - Разряд.
      - Есть разряд.
      Мари включила ток. Дымка тут же исчезла. Раздался крик. Он шел со всех сторон, казалось, что лопнут перепонки. Тут же пришла боль. Казалось, что каждая клеточка тела разрывается на части. Мари упала, Сторн стал медленно оседать на пол. По телу Олле прошла судорога. Уже теряя сознание, я увидел, что электроды слетели и она вздохнула.
      Кто-то тряс меня за плечо. Сначала нерешительно, потом все более бесцеремонно. Целый каскад хороших пощечин вернул меня к жизни.
      - Тог, вы в порядке?
      Это были постоянные посетители Олле, Майкл и Берк. Чем уж они занимаются на работе, не знаю, но приводят в чувство профессионально.
      - Да, спасибо. А что со мной было?
      - Когда мы вошли в палату к Олле, вы были без сознания. На улице пришли в себя.
      - Что-то я последнее время его часто теряю. Особенно после появления вашей девочки. А где Мари и Сторн?
      Они показали на соседнюю лавочку. Мари, похоже, приходила в себя, но на лице у нее была какая то странная блуждающая улыбка.
      - А что у нее с лицом?
      - У Вас было такое же. Ее мы просто побоялись ударить. Второму доктору хуже. Мы отнесли его в главный корпус.
      - Я долго был без сознания?
      - При нас - не более получаса.
      - Мне нужно пройти к Олле.
      - Если вам лучше, то вам действительно туда нужно.
      - ???
      - Похоже, стало плохо не только вам. Когда мы выносили вас, в корпусе было слишком уж тихо, как будто весь корпус спит или без сознания.
      - Вы сказали об этом в главном корпусе?
      - Нет, мы решили сначала поговорить с вами. Да и нужно проверить, ведь нам могло это просто показаться.
      Один из них пошел со мной. Другой остался с Мари. Но не успели мы дойти до дверей блока, как появилось знакомое ощущение. Наступление боли не было в этот раз таким резким. Оно накапливалось постепенно, но с каждым шагом становилось все сильнее. Подняться по лестнице я смог только при помощи Майкла. По коридору не смог сделать ни шагу. Понять состояние Майкла по его лицу я не мог.
      - Майкл, как вы себя чувствуете? Вам не больно?
      - У меня высокий болевой порог.
      - У меня, видимо, значительно ниже. Я больше не могу. Придется сходит за помощью.
      Спустившись вниз, я вызвал помощь и сообщил Лейслу о наших приключениях. Помощь пришла быстро, но никто из них не смог подняться выше лестницы. Лейсл подошел как раз в тот момент, когда реаниматоры вернулись после неудачной попытки из корпуса.
      - Ну и как дела?
      - Ни кто не смог подняться.
      - Смайл, а зачем ты хочешь туда подняться?
      - Там в палатах остались пациенты. Примерно человек семь. К счастью, остальные были на прогулке.
      - А почему они сами не выйдут?
      - Похоже они без сознания.
      - Все одновременно? От чего?
      - От болевого шока.
      - ???
      - А почему никто не может подняться?
      - Из-за этого же.
      - Но боль не зависит от помещения, в котором человек находится, она зависит только от состояния самого человека.
      - От чего она зависит, я теперь уже не знаю. Можешь попробовать сам подняться в отделение.
      Он развернулся и быстрой походкой пошел к дверям корпуса. Вернулся минут через пять, тяжело дыша и слегка покачиваясь.
      - Тог, что это? Я ни чего не понимаю.
      Я пожал плечами. К нам подошли посетители Олле.
      - Тог, Мы конечно не реаниматоры, но может быть, мы попробуем хотя бы вынести пациентов?
      Лейсл ухмыльнулся. Я кивнул. Ребята направились в сторону корпуса.
      - Зачем ты их послал? Они же не пройдут.
      - Нас то они как-то вытащили. Кстати, как Сторн?
      - Только что пришел в себя и очень рвется сюда.
      Ребята показались с двумя пациентами. Лейсл смотрел на них, как на приведение. Передав пациентов санитарам, ребята подошли к нам.
      - Эти из крайних палат. Дальше идти тяжело. Не знаю, сможем ли вынести всех. Может, вы будете принимать их хотя бы на лестнице?
      - Выносите всех кого сможете, реаниматоры вам помогут. И попробуйте посмотреть как Олле, но не трогайте ее.
      - Почему?
      - Похоже, что все это как-то связано с ней. Когда я попробовал первый раз дотронуться до нее, получилось вот это. - Я показал им свои обоженные руки - После подключения электрического разряда, мы все оказались без сознания, и в корпусе после этого находится невозможно. Поэтому лучше пока ничего не менять.
      Ребята снова пошли в корпус. Реаниматоры принимали пациентов на лестнице и, вынося их из корпуса, передавали дальше. Они вынесли еще двоих человек. Долго никто не выходил. Третьим оказался Майкл. Берк не отдал его реаниматорам. Вытащив из кармана Майкла какой-то прибор, он задумался. Потом достал из карманной аптечки шприц и сделал ему укол. Через минуту Майкл открыл глаза.
      - Она жива. Судя по движению грудной клетки, дышит. Подойти ближе я не смог.
      Отдохнув с полчаса, Майкл с Берком снова отправились в корпус. Спустя некоторое время, реаниматоры вынесли еще одного пациента. Потом еще одного, и следом покачиваясь, при помощи реаниматоров вышли сами ребята.
      Я, Лейсл и подошедший Сторн смотрели на них почти с благоговением. Из чего, интересно, сделаны эти ребята, если они смогли выдержать это? А с виду обычные. Если в этой службе все такие, то за нее можно не волноваться.
      - Ребята, мы вам так обязаны. Если есть какие то просьбы ...
      Лейсл, похоже, в этот момент был готов пообещать все на свете. Они заулыбались.
      - Мы хотели бы пока здесь остаться. Похоже, это не единственное развлечение, которое вас ждет.
      - И еще, мы должны уведомить наше руководство о том, что здесь происходит.
      - В прессу это не попадет. - Добавил Майкл, заметив смущение на лице Лейсла.
      Мы со Сторном пожали им руки. Мое пожатие явно не удалось. Обоженные ладошки побаливали. Поскольку наше со Сторном рабочее время закончилось, мы предложили устроить маленький лагерь напротив корпуса и обсудить сегодняшний день. Ребята согласились и мы расположились красочной компанией сильно уставших людей. -==5.==
      Было так тепло, что не хотелось открывать глаза. Ощущение такое, будто просыпаешься на морском берегу. Ласковое солнце нерешительно трогает тебя теплыми лучами. Легкое дуновение ветерка укутывает в теплый воздух. И тишина, как до начала времен.
      Открыла глаза, и созданный сюжет тут же рассеялся. Больничная палата. Сумерки. Одна. Послушная память подсказала, как я сюда попала и все, что произошло. Последнее что вспомнилось приступ. Попробовала пошевелиться. Вроде все нормально. Села. Вокруг кровати разбросаны различные трубки, шланги, датчики видимо, приступ был сильным. Но, где все? И почему так тихо?
      Не доходя до двери, вдруг почувствовала странное сопротивление. Ничего не сдерживало, но как - будто воздух стал более плотным. С каждым шагом он становился все плотнее и плотнее. Если сначала казалось, что идешь в воде, то потом это уже был кисель.
      Выглянув в коридор, поняла, что там тоже никого нет. Двери палат были открыты, и из них не доносилось ни звука. Интересно, что я умудрилась пропустить на этот раз? Конец света что ли?
      - Эй, есть тут кто-нибудь.
      Звук голоса прозвучал как-то одиноко и быстро затих. Даже привычное для этого коридора эхо не отозвалось. Идти дальше было тяжело, и я вернулась в палату. С внутренним миром реабилитационного блока более-менее все ясно - я здесь одна, а как там поживает внешний? До окна я дошла без приключений. "Конец света" коснулся только этого блока. В сквере у корпуса было полно народа. Там были и доктор Тог, Сторн, Мари и даже Майкл и Берком. Они оживленно переговаривались, периодически поглядывая наверх. Голоса их звучали приглушенно, и я открыла окно. Увидев меня, они сначала замолчали, удивленно меня разглядывая, потом заговорили все разом.
      - Олле, как ты?
      - Как ты себя чувствуешь?
      - Как ты нас напугала.
      Я заулыбалась. Если уж невозмутимый Майкл так озабочен, наверное, я действительно выкинула что-то из ряда вон выходящее.
      - Вроде все нормально. А что тут случилось? Почему никого нет в корпусе?
      - Что случилось - непонятно. В корпусе никто просто не может долго находиться, а ты себя как чувствуешь?
      - Единственная проблема: хочется, есть и не могу выйти в коридор.
      - Больно?
      - Почему больно? Просто воздух как будто густой, идти тяжело.
      Они как-то странно переглянулись.
      - Ты действительно себя хорошо чувствуешь?
      - Будто никогда не болела.
      - Сейчас Майкл попробует принести тебе еду, встречай его в коридоре.
      Когда я вышла из палаты, Майкл был уже в дверях, ведущих в наш коридор.
      - Привет.
      Но звук голоса очень быстро затих. Майкл махнул рукой в ответ и шагнул в коридор. Он двигался как-то странно, рывками. Каждый шаг, как прыжок через пропасть. Мои же шаги были как в замедленном кино, каждое движение растянуто. Сопротивление встретившее меня при выходе из палаты с каждым шагом все усиливалось. Никогда этот коридор не казался мне таким бесконечным. Казалось, что мы идем друг другу навстречу целую вечность.
      Между нами было метров пять, когда Майкл после очередного шага-рывка стал оседать на пол.
      - Майкл. Что с тобой?
      Ответа не было. Я побежала, вернее, попыталась идти быстрее. Воздух напоминал уже не кисель, а застывающую пластмассу. Инофон Майкла надрывался голосом Берка.
      - Майкл, Майкл что у вас?
      - Майкл, отзовись.
      Пока я подняла руку с инофоном к лицу, прошел еще один век.
      - Берк, это Олле. У нас проблемы.
      - Привет Олле. Что с вами?
      - Майкл без сознания. Я не могу сделать вперед ни шагу.
      - Где вы находитесь?
      - В коридоре. На полпути между моей палатой и входной дверью в коридор.
      - Тогда я попробую его вытащить. Подожди меня.
      - Может быть, лучше я попробую отнести его в свою палату? В обратную сторону мне двигаться гораздо легче.
      - Не надо. Ему будет только хуже. Жди меня.
      Берк появился в коридоре и начал двигаться так же как шел Майкл: заминка, рывок, заминка, рывок. У дверей первой палаты он остановился.
      - Олле, я не смогу подойти ближе. Вернее, если я подойду ближе, то не смогу его вытащить. Обвяжи его веревкой.
      Видимо, Берк тоже чувствовал себя не важно, так как только с третьей попытки смог докинуть до меня веревку.
      - Сними с него рюкзак. Там обычный питательный пакет.
      Обвязав Майкла, я помахала Берку, и Майкл стал медленно уплывать к другому концу коридора. Жутковато было видеть его в таком состоянии. Он не реагировал ни на какие прикосновения, был как тряпичная кукла, висящая на веревочке. Я подождала, пока они не оказались рядом. Берк поднял его. Было видно, что он и сам держится из последних сил, из прокушенной губы текла кровь. Кивнув, они скрылись за дверью.
      Обратный путь, как и в первый раз, был намного легче. Даже рюкзак не мешал. Я решила поэкспериментировать. Движение в сторону палаты давались легко. От нее - с сопротивлением. Пройдя от своей палаты в другую сторону, я встретилась с тем же сопротивлением. Значит, значение имеет не направление движения, а удаленность от палаты. Что ж, интересный факт. Правда, что он означает, не понятно.
      Писк динамика инофона застал меня у входа в палату. Оказывается, я по привычке положила инофон в карман.
      - Олле. Где ты? С тобой все в порядке?
      Это Берк. Волнуется все-таки. Подойдя к окну, я помахала ему рукой. Рядом с Берком, вымученно улыбаясь, сидел Майкл. Оклемался, значит. Не смотря на сопротивление Берка, Майкл отобрал у него динамик.
      - Прости, маленькая, не донес тебе ужин.
      - Не страшно, я его сама донесла. Ты лучше расскажи мне, что здесь за чертовщина творится.
      - Не хочу тебя обижать, но это, каким-то образом связано с тобой и твоей палатой.
      - Я что, сама себе мешаю ходить?
      Они заулыбались. Хорошо, что у меня остался Инофон Майкла можно не кричать в окно, а поговорить, удобно усевшись в кресле.
      - Себе - не знаю, а вот другим точно не даешь. А если серьезно, ты уверена что ты в палате одна?
      - Ты же видел мою палату в ней спрятаться не возможно. Просто места нет для человека.
      - А если не из людей?
      - Если только кошка.
      - Кошки шарахаются от этого места метров за двести. Мари по нашей просьбе попробовала принести к этому корпусу котенка - руки по локоть разодраны.
      - Врачам от тебя одни неприятности. У Тога обожены ладони, у Мари производственная травма, у Сторма сотрясение. - Это конечно Берк. Не язвить он не может.
      - Берк, прекрати. Олле, в районе твоей палаты какое-то поле не индифицируемое нашими приборами.
      - Направленное? Волновое? С определяемым центром?
      - Скорее сферическое. Границы размыты. До центра, если он есть дойти никто не смог. В общем, это твои любимые загадки.
      - Да уж.
      Мы замолчали. Вот уж ни когда не думала, что могу оказаться в подобной ситуации.
      - Олле. Ты где?
      - Да тут я. Думаю просто.
      В динамике раздался голос Тога.
      - Олле, сейчас, конечно, сложно назвать вас моей пациенткой, но может утро вечера мудренее. Сейчас вам нужно поесть и отдохнуть. Ваши друзья сказали, что запасов рюкзака вам хватит дня на три.
      - Хорошо доктор. Буду есть и спать. Все - равно заняться здесь не чем. А выйти отсюда я не могу.
      - Спокойной ночи.
      - И не выключайте эту вашу машинку. Какая - никакая, а связь.
      Попрощавшись с ребятами и врачами, я вернулась к столу. Съев обычный походный обед и выпив сок, я расхохоталась. Глупейшая ситуация. В центре города и как на необитаемом острове. Еды хватит дней на семь. Ребята явно преуменьшили способности боевого рациона. Вода есть. Жилье - целый трехэтажный корпус. Вот только компании не хватает, и заняться нечем. Если нельзя выйти из корпуса обычным путем, может быть можно выйти через окно?
      Сделать веревку из простыни, было делом двух минут. Выглянув в окно и убедившись, что никого нет, я начала медленно спускаться. Почти сразу же почувствовала знакомое сопротивление. Оно становилось все сильнее, и где-то на уровне второго этажа я поняла, что ниже уже не опущусь. Воздух был таким густым, что я практически стояла на нем, даже не держась за импровизированную веревку. Странное было ощущение, под тобой метра четыре пустоты, а ты стоишь как на земле. Вернее, как на надувном матрасе. Воздух немного пружинит под ногами. Хорошо, что ночь и никто не видит, как я тут хожу. Точно бы сошла за привидение.
      В палате запищал динамик. Надо же было его забыть. Пришлось срочно возвращаться.
      - Олле, Олле. отвечай.
      - Да, слушаю.
      - Я уже минуты две надрываюсь. Ты что спала?
      - Почти.
      - Тогда не будем мешать. Это так, проверка связи.
      Они отключились. Я легла в кровать. Надо попробовать заснуть, делать то все - равно нечего. Я долго ворочалась, а когда начала дремать, услышала странный звук. Даже не звук, не вздох, а просто какое-то движение воздуха. Но в нем было столько горечи, что сон моментально ушел. Я встала, что бы осмотреть всю палату. Звук пропал. Но в ней даже осматривать было не чего. - Кровать, стол, стул. Я легла. Через некоторое время звук повторился снова. Еще более горький.
      - Да, кто здесь? Хватит прятаться, выходи.
      Вздохи перешли во всхлипы. Я встала и пошла на звук, вытянув перед собой руки. Вдруг мои ладони прикоснулись к чему-то. Я ни чего не видела перед собой, но осязание меня не обманывало. Передо мной что-то было, ладони чувствовали тепло. Прикосновение это было таким приятным, что я не задумываясь, я погладила его.
      Всхлипы прекратились. Тепло от прикосновений пошло по руке, плечу, волосам и остановилось у щеки.
      - Почему ты от меня отказалась?
      Вопрос прозвучал прямо в голове.
      - Я отказалась? От чего? Кто ты? Я тебя даже не вижу.
      - Но я же прямо у тебя в руках.
      Тепло с плеч плавно перетекло в ладони. Оно было живым, пульсирующим, радостным.
      - Но я тебя не вижу.
      - Ты же чувствуешь меня, я же знаю.
      - Да, но кто ты?
      - Я не знаю.
      Снова раздались всхлипы. Поглаживая его, я села в кресло. Прикосновения его, видимо, успокаивали, так как всхлипов стало меньше.
      - Ты всегда так разговариваешь? Или ты сейчас чем-то расстроен?
      - Я никому не нужен, от меня все отказываются.
      - Кто от тебя отказывается?
      Он промолчал. Со стороны это должно быть забавно смотрелось, я поглаживаю воздух, разговариваю сама с собой. Его слов я не слышала, а просто как-то понимала.
      - Может, ты расскажешь мне, что случилось? И мы подумаем вместе?
      Он слегка сжался, но заговорил.
      - Я был где-то в другом месте, с мамой. Мы с ней разговаривали, а потом ее не стало. - Он снова всхлипнул.
      - Ты был совсем один?
      - Там были и другие, но они отказались от меня. Меня никто не слышал, не чувствовал и никто со мной не разговаривал. Мне было так плохо, я думал, что умру. Однажды, меня забрали. Я так радовался, что буду не один. Но потом я вдруг стал падать. Мне было так страшно и холодно, казалось это никогда не кончится. Когда холод стал не переносимым я, наверно, умер. А потом оказался с тобой. Ты так похожа на маму, такая я же светлая и теплая, я даже думал сначала, что это она. Я согрелся и начал расти. И вот когда подрос на столько чтобы жить самостоятельно и проявился, то понял, что вокруг тебя находятся другие. Я напугался и пытался спрятаться, прижимаясь к тебе. А они отрывали меня. Я попробовал откупиться от них, отдавая им свое тепло, самое дорогое, что у меня было, они не уступали. Более того, они вернули мне электрическую энергию.
      - Видимо, элементарные виды энергии их не интересовали. Я спрашивал их, что они хотят, но они не слышали, тогда я просто посмотрел, какая энергия здесь присутствует. У тех, кто пытался нас разделить, по сравнению с остальными, находящимися далеко, не было боли. Я отдал им все, что только смог и они оставили нас в покое. Но через некоторое время они пришли снова, я отдал им еще, лишь бы они не подходили. А потом ... Он снова всхлипнул.
      - А потом, ты сама захотела уйти от меня. Я так не хотел тебя отпускать. Но ты пытаешься снова и снова. Я не должен был мешать тебе уйти. Но мне так холодно одному.
      Я слушала эту историю и как будто сама переживала все рассказанное. Малейшие оттенки чувств и ощущений я различала как свои.
      - Так это ты устроил этот переполох?
      - Я только хотел остаться с тобой.
      Я улыбнулась. Странное существо. Как интересно оно к нам попало?
      - Ты можешь убрать боль из коридора?
      - Но я же ее отдал. Забирать подарки не красиво.
      - Я думаю, что это не самый хороший подарок.
      - Почему? Энергия - это же большая ценность.
      - Энергия - да, боль - нет.
      - ??? Боль же тоже энергия.
      - Может быть, но людям от нее плохо.
      - Если, я ее уберу, они не станут нас разделять?
      - Я думаю, что нет.
      Я почувствовала сильную пульсацию тепла и вдруг увидела у себя на коленях слабую дымку. Это было похоже на кусочек тумана. Осторожно провела рукой по еле различимой границе между ним и воздухом.
      - Так это ты и есть?
      - Ты меня сейчас видишь?
      - Да. Ты что-то изменил?
      - Нет.
      - Но я же стала тебя видеть.
      - Может быть, я просто успокоился?
      Я погладила его, дымка еще сгустилась.
      - Ты действительно становишься заметным. Может тебе лучше не волноваться?
      По поверхности тумана пробежала едва заметная рябь, очень напоминающая улыбку.
      - Но мы с тобой еще и не познакомились. Меня зовут Олле, а тебя?
      - Что значит "зовут"?
      - Имя у тебя какое?
      - А что такое имя?
      На подобный вопрос мне еще не приходилось отвечать.
      - Как тебе объяснить? У каждого человека есть имя. Когда ты хочешь кого-нибудь позвать, как ты его зовешь?
      - Я просто обращаюсь к нему.
      - И он понимает, что ты хочешь разговаривать именно с ним, а не с кем-то другим?
      - Конечно. Я же к нему обращаюсь, а не к другим.
      - Может, мы завтра встретимся с другими людьми и я объясню, что такое имя.
      - Хорошо, но давай подождем, пока станет тепло.
      - Ты, наверное, хотел, хотел сказать "светло"?
      - Нет, тепло. А что такое "светло"?
      Я задумалась, потом включила настольную лампу.
      - Вот сейчас "светло", - выключила лампу - сейчас темно.
      Он молчал, я слегка дотронулась до него.
      - Эй, ты случайно не заснул?
      - Я просто не почувствовал разницу между тем, что такое светло и темно.
      - ??? А что ты почувствовал?
      - За тобой расположено что-то, в чем находится самая элементарная энергия, таких объектов здесь много. Она начала двигаться, затем перестала. "Светло" - это движение энергии?
      - Ну не совсем. А что такое тепло?
      - Я не могу показать, но сейчас холодно.
      - Слушай, так мы не до чего не договоримся. Может, лучше ляжем спать?
      - А что такое "спать"?
      - Сон нужен людям, чтобы восстановить силы, энергию.
      - Тебе нужна энергия? А почему у меня не берешь?
      - Давай сегодня больше не будем экспериментировать с твоей энергией.
      Я взяла его на руки и легла в кровать. Глаза уже слипались
      - И что я должен делать?
      - Ничего. Я сейчас какое-то время не буду с тобой общаться. Я никуда не уйду, я от тебя не отказываюсь. Я просто сплю. Хорошо?
      - А я?
      - Ты если хочешь, можешь лечь рядом.
      Засыпая, я почувствовала, как тепло окутало мои ноги. Да уж отвыкла я от детей - столько "почему" за один вечер.
      От легкого прикосновения к щеке я проснулась. Чего только не присниться. Около моей руки слегка покачивалась голубоватая дымка. Неужели не сон?
      - Эй, ты здесь?
      Растекшийся по поверхности моего тела туман собрался в сферу.
      - Олле, становится тепло.
      Первые лучи солнца заглядывали в окошко.
      - Это солнце всходит. Становится светло.
      - Вчера "светло" означало другое.
      - Это естественный свет. Вчера я включала искусственное освещение.
      - Это хорошее "светло" - теплое. Вчера - никакое, равнодушное.
      Я заулыбалась.
      - Так для тебя день - это тепло, а ночь - холодно?
      - Да.
      Тут затрещал динамик инофона.
      - Олле, Олле, с добрым утром. Как ты?
      Конечно, это Майкл, только он встает в такую рань.
      - Привет, я - нормально. У меня даже есть новости.
      - Надеюсь, хорошие?
      Я прикрыла динамик рукой.
      - Мы собирались сегодня встречаться с другими, ты не передумал?
      - Нет, если ты хочешь. Но пусть сначала придет кто-нибудь один. Я боюсь.
      Пуф немного побледнел, но согласился.
      - Тогда убери боль из всего здания.
      - Олле, ты с кем там разговариваешь?
      - Приходи, познакомлю.
      - Не понял?
      - Приходи, приходи. Уже можно.
      - Ты не шутишь?
      - Неужели Майкл, ты думаешь, что мне нравиться смотреть на тебя, когда ты без сознания.
      - Хорошо, иду.
      - Только иди один.
      - Ладно.
      Инофон отключился. Сфера стала еще более прозрачной. Я погладила его.
      - Ну и зачем ты волнуешься?
      - Я просто подумал, вы действительно пользуетесь именами. Назови меня тоже как-нибудь.
      Я задумалась. Как интересно придумывают имена?
      - "Пуф", тебя устроит?
      - А что оно означает?
      - Это что-то мягкое, пушистое.
      - Ладно.
      - Имя мы тебе уже дали. Может, пойдем встречать гостей?
      По Пуфу пробежала волна. - Пойдем.
      - Сам пойдешь или у меня на руках будешь сидеть?
      - Лучше на руках.
      Мы вышли из палаты. Майкл уже показался в начале коридора. Шел он с опаской, но, судя по походке, боль его больше не беспокоила.
      - И с кем ты хотела меня познакомить? Что-то я никого не вижу.
      Я посмотрела на Пуфа. Он снова стал абсолютно прозрачным.
      - Пуф, мы же договорились, что ты не будешь волноваться и исчезать.
      - Я привыкну и успокоюсь.
      Майкл смотрел на меня с удивлением
      - Раньше ты никогда не разговаривала сама с собой. Ты себя нормально чувствуешь?
      - Это долгий разговор, может быть, стоя не будем разговаривать?
      В палате, после того как все расположились, Майкл - в кресле, я - на кровати, Пуф - у меня на руках, разговор продолжился.
      - Помнишь, ты вчера спрашивал одна ли я в палате?
      Он кивнул.
      - Так вот я была не одна. И сейчас нас здесь трое.
      Майкл окинул взглядом комнату и внимательно посмотрел на меня.
      - Я никого кроме нас не вижу.
      - Он еще не привык к тебе, если ты не будешь его пугать, то он появиться.
      - Это какое-то существо?
      - Его зовут Пуф.
      - Это он устроил переполох в этом корпусе?
      - Он не хотел. Его просто очень напугали.
      - А сейчас?
      - Сейчас мы с ним подружились.
      Майкл задумался. Внимательно оглядел комнату, меня.
      - Олле, конечно, после института жизни я могу поверить в самое невероятное, но мне бы хотелось каких-нибудь фактов. Ты себя действительно себя нормально чувствуешь? Тебе все это не кажется?
      Практицизм Майкла меня всегда поражал. Работая в необычном отряде, он всегда сохранял здравое отношение к миру.
      - Я понимаю, что это звучит необычно. Но появление болевого поля в коридоре, а потом его исчезновение - факт. Ты его испытал на себе.
      - И ты считаешь, что это поле создал Пуф?
      - Не совсем. Он просто хотел откупиться, чтобы вы его не трогали.
      - Боль для него - средство расчетов?
      - Боль для него - один из видов энергии, а энергия самое дорогое, что у него есть.
      - А другой способ он не пробовал?
      - Пробовал. Он еще отдавал тепло.
      - Ага. И Тог заработал ожоги второй степени.
      - Он еще маленький и не умеет распределять силы.
      Я заметила, что Пуф слегка проявляется, но молчала. Мне хотелось посмотреть на реакцию Майкла. Сначала он не обращал внимания. Потом моргнул.
      - Олле, случайно не Пуф у тебя на коленях?
      - Да, это Пуф.
      - Но его же не было.
      - Его не было видно. Когда он боится, то становиться прозрачным.
      Тепло в ладонях у меня запульсировало.
      - Олле, я что, неправильно отдавал энергию?
      - Все нормально, ты научишься.
      - Это ты с ним разговариваешь?
      - Ты слышишь наш разговор?
      - Только тебя.
      - Пуф, ты слышишь Майкла?
      - Да.
      - Почему ты тогда с ним не разговариваешь?
      - Я попробовал, он меня не слышит.
      - Но я тоже не слышала, как ты с ним разговаривал.
      - А как ты могла слышать? Я же его звал, а не тебя.
      - Ты не можешь разговаривать с обоими одновременно?
      - А мне так можно?
      - Разве тебе кто-нибудь это запрещал?
      - Нет, но так разговаривают только взрослые.
      - Попробуй, вдруг ты уже повзрослел
      После небольшого молчания, я услышала Пуфа, обращающегося к Майклу.
      - Привет, Майкл, ты слышишь меня?
      У Майкла был очень удивленный вид. Он внимательно посмотрел на меня, но потом все-таки ответил.
      - Привет. Вот уж не думал, что услышу тебя. Ты был невидимым потому, что я тебя чем-то напугал?
      - Да, ты желал мне плохого.
      - Я же даже не знал, что ты есть здесь. Как я мог желать тебе плохого?
      - Ты хотел устранить любого, кто обидит Олле.
      - Но ты же ее не обижал?
      - Ты мог об этом не знать.
      Майкл тоже заулыбался.
      - Теперь я знаю. А потрогать тебя можно?
      Майкл нерешительно протянул руку. Хорошо, что Пуф не научился глупым шуткам. Берк бы в этой ситуации обязательно чтонибудь вытворил. Пуф же стал только голубее и от места прикосновения по его поверхности пошли слабые волны.
      - Осязание говорит о тебе больше, чем зрение.
      - Может нам уже хватит сидеть в помещении? Пора в мир.
      - А что, мы расскажем остальным?
      - Может, лучше не будем никому ничего рассказывать? Сложно будет им объяснить кто такой Пуф. Даже мы этого еще не знаем.
      - Так его как раз и исследуют.
      - Майкл, он же еще маленький. Его же замучат исследованиями. Пусть он подрастет хоть немного.
      - Хорошо, если он больше не будет так интенсивно отдавать энергию.
      - Я не буду. Я просто не знал, что вам она не нужна.
      Лейсл с недоверием выслушал наш рассказ о том, что поле просто исчезло. Тог со Сторном не поверили вообще, но как воспитанные люди не стали надоедать. Все вернулось в привычную колею. Меня перевели (естественно вместе с Пуфом) в блок выздоравливающих. Пуф привык к людям, но по-прежнему прятался, просто растекаясь по мне, от всех кроме Майкла и Берка. Ему очень нравилось днем в парке.
      Майкл, Берк и Пуф устраивали потасовки, когда ребята пытались что-то делать, а Пуф им мешал. Иногда слегка придерживаясь за меня, Пуф просто носился по парку,.
      Однажды расшалившись, он оторвался от нас. Мы, увлеченные разговором, это не сразу заметили. Вдруг я услышала стон. Обернулась. Майкл тоже. Пуфа не было видно. Это случалось часто, но я его не почувствовала. Ощущение тепла в ладони пропало.
      Мы проверили весь сквер. Казалось, перевернули каждый лист. Пуфа нигде не было. Я расплакалась как девчонка. Как мы могли его потерять? Он был еще ребенком. Правда, земные дети не пропадают оттого, что выдернут руку из ладони родителей.
      Самое плохое было то, что уже вечерело, а Пуф плохо переносил ночи. Он говорил - холодно. Уже совсем стемнело, я не могла уйти из сквера. Может, совсем рядом находится Пуф. Будет звать, а я не услышу. Майкл тоже чувствовал себя виноватым, тем более, что должен был уйти.
      Я сидела и просто смотрела на поляну, где так любил гулять Пуф. На лавочке в кругу света от фонаря умывался котенок. Но вот шерсть у него стала дыбом, глаза засверкали, и он опрометью бросился с лавки.
      - Пуф, где ты?
      Еще ни к одной садовой скамейке не кидались с такой радостью. Я осмотрела все, но опять пусто. Скамейка была абсолютно холодной. А тут еще замигал фонарь. Не хватало только, чтобы он погас. Нет, все нормально. Я присела на лавочку и почувствовала знакомое прикосновение тепла к руке.
      - Пуф, отзовись же.
      - Олле, это я.
      Голос был таким слабым. Я обхватила его руками. Он был раза в три меньше, чем обычно.
      - Пуф, у тебя все в порядке?
      - Нет, я умираю из-за своей же глупости. Мне нельзя было отрываться от вас надолго.
      - Мы тебя так долго искали, думали уже не найдем.
      - Только ваши эмоции и дали мне силы добраться до электричества. Это, конечно, суррогатная энергия, но она мне дала силы добраться до тебя.
      Я унесла его в палату. Он выглядел очень плохо. Облачко было неровное, рваное, голубой цвет сменился мутно-белым. Он совсем не разговаривал.
      Майкл приехал через полчаса после моего звонка. Увидев Пуфа так же, заволновался.
      - Олле, а может, ты попробуешь его восстановить в институте жизни, как тех детей?
      - Но он же не человек.
      - Это единственный способ попробовать ему помочь.
      Майкл заехал за мной, и отпросившись у Тога, мы направились в институт жизни. Пуф лежал на коленях, и я чувствовала, что он становится все холоднее и холоднее.
      - Пуф, ты меня слышишь? Мы хотим тебе помочь, но не уверены в результате. Эта машина работала только с людьми. Если тебе станет хуже, скажи, хорошо?
      - Да, - его голос был таким тихим.
      Нажимая "анализ образца" я была вовсе не уверена в результате. Подумав дольше, чем обычно, компьютер вывел на дисплей целый ряд данных, ничего мне не говорящих. Физику надо было учить.
      - Обнаружены ли в образце разрушения?
      - Да, около 30 %.
      - Возможно ли устранение?
      - Только за счет энергии ядерной реакции.
      Мы переглянулись.
      - Это можно сделать?
      - Да, я когда-то делала такие опыты. Только не знаю, перенесет ли Пуф такое испытание.
      Я подошла к Майклу, он держал Пуфа на руках все время, пока я работала за компьютером. Граница между Пуфом и воздухом почти не ощущалась. Нужно было рисковать.
      - Так или иначе, мы можем потерять его. Счет идет на минуты.
      Еще никогда я не собирала с такой скоростью и тщательностью опытную установку. Быстрее. Быстрее. Мы поместили Пуфа в реактор и стали ждать. Температура постепенно повышалась, но узнать, жив ли Пуф, до окончания процесса мы не могли.
      Два часа томительного ожидания и вот я нерешительно открыла реактор. Интенсивно-синее облачко вылетело из него и окутало меня. Все-таки получилось. Пуф бросался от меня к Майклу с необычной даже для него скоростью, видимо, чувствовал себя абсолютно здоровым.
      - Олле, Майкл, СПАСИБО. Вы как-то спасли меня, хотя этого и не должно было произойти. Я потерял слишком много энергии.
      Не успел он договорить, как в лаборатории появилось еще два облачка. Одно бледно-сиреневое и два лазоревых. Они двинулись к Пуфу. Майкл и я, не договариваясь, загородили им дорогу. Облачка, повисев какое-то время неподвижно, двинулись в обход нас. Пуф спрятался как обычно, растекся по поверхности моего тела. Облачка застыли в нерешительности, мы тоже.
      - Олле, ты что-нибудь понимаешь?
      - Может это родня Пуфа?
      - Пуф, ты их знаешь?
      - Это они уронили меня в бездну.
      - Может, ты попробуешь с ними поговорить?
      Пуф собрался в сферу, и оставаясь между нами, слегка запульсировал. Сиреневое облако ответило похожей пульсацией. Так продолжалось какое-то время, потом Пуф снова напугано прижался ко мне.
      - Пуф, что случилось?
      - Они хотят меня забрать. Я не хочу.
      - Они могут это сделать без твоего желания?
      - Не знаю, наверно, нет
      Пока мы с ним разговаривали, сиреневое облако приблизилось ко мне, и я почувствовала прикосновение. Оно чем-то напоминало тепло от прикосновения Пуфа, но было немного другим. Одновременно, с прикосновением в моей голове зазвучал голос.
      - Вам удалось невероятное, вы дважды спасли одного и того же ребенка. И при этом не погибли сами.
      - Кто вы? Почему вы хотите забрать Пуфа?
      - Я самая старшая из семьи. И он мой внук.
      - Это не значит, что он должен обязательно идти с вами. Он считает, что вы его бросили, и не хочет идти с вами.
      - Он еще слишком мал, чтобы что-нибудь решать. И мы не бросали его. Это был единственный способ, который давал ему хотя бы какой-нибудь шанс выжить. Неужели вы думаете, что нам было легко отправить его сюда. Любая известная нам информация доказывала невозможность существования здесь любого члена семьи. За то время, что мы здесь находимся, мы потеряли уже тридцать процентов энергии. Если потери дойдут до семидесяти, мы погибнем.
      - Но Пуф находился здесь почти два месяца.
      - Он не расставался с вами все это время. У вас общий энергетический канал. Как только Пуф выйдет из него, он перестанет существовать.
      - Он ни когда не сможет жить самостоятельно?
      - Сможет. Ему только надо подрасти и научиться пользоваться энергией. Сделать он это сможет только в семье.
      - Почему не здесь?
      - Здесь нет необходимого количества и разнообразия энергий, которое ему необходимо.
      Я задумалась, Майкл тоже.
      - И что нам делать?
      - Может быть, они правы?
      - Пуф, а ты как думаешь?
      Он стал прозрачным и молчал, только тепло в ладонях говорило о том, что он здесь.
      - Пуф?
      - Я боюсь, что они не будут любить меня. И вы тоже разлюбите.
      - От того, что нас не будет рядом с тобой, мы не перестанем любить тебя.
      - Значит, я смогу вернуться, когда подрасту?
      - Если ты потом захочешь вернуться.
      Он уткнулся мне в ладони и всхлипнул.
      - Ну вот, Ты еще совсем маленький. Тебе действительно нужно домой.
      - До свидания, мы будем ждать тебя.
      - Что такое "до свидания"?
      - Это значит, что мы еще встретимся.
      Пуф, прощаясь, прикоснулся к Майклу, ко мне, потом направился к висевшим поодаль облакам. Они слились в одно и исчезли. Ощущения тепла в ладонях пропало. Всегда грустно расставаться с друзьями, даже такими странными. Я обвела взглядом комнату и увидела свою книжку. А что если? Открыв ее, я не смогла удержаться?
      - Майкл, смотри.
      На абсолютно черном фоне двигались четыре облачка. Одно замедлило свой ход, и казалось, посмотрело прямо на нас.
      - Олле, что это?
      - Это Пуф с родственниками возвращается домой.
      - Нет, что это за устройство?
      - Это мое персональное зеркало связи. Оно показывает, что происходит с близкими мне людьми и, как оказалось, существами.
      - Мы сможем видеть его?
      - Да, но не чаще раза в неделю. Оно долго накапливает энергию.
      - Как ты думаешь, он вернется?
      - Да, детские впечатления самые сильные.
      - А мы?
      - Можно считать, что я поправилась.
      Мы вышли на улицу. Какое звездное небо. Где-то там находится Пуф.
      Елизавета Михайличенко.
      Иногда я стараюсь быть...
      -==ИНОГДА Я СТАРАЮСЬ БЫТЬ...==-==Выходя на песок.==
      Иногда я стараюсь быть доброй. Получается вяло. Сил хватает только быть. Черты моего лица всего лишь набросок способного мастера. Неявны, общи. Состояние потерянного дома, преследующее меня всегда, уже сменилось монотонной тоской по дому, теперь, когда уже ясно, что я существо бездомное и не способное на пристанище. Невоплотимость любви трогает значительно меньше, даже практически не трогает, особенно по сравнению с лучшими годами жизни. Это табу, оставшееся им и по сегодня, хотя уже давно не болит. Табу вообще не болят, особенно если есть опыт детства в диктатуре, или что-то вроде этого. Лучшие годы жизни - это где-то в районе юности, судя по схожести суждений окружающих. Не хотела бы я снова.
      Может быть, я совершенно нормальна и повторяю одно из множества человеческих воплощений. Тогда я не скажу ничего особенного, но каждому было бы приятно, или привычно, заглянуть в зеркало. Я имею в виду узнавание. А может быть и нет.
      Во всяком случае одно отличие очевидно, скорее даже отсутствие. У меня нет чувства юмора, вернее даже иронии. А вернее - то, что я называю этими определениями не совпадает с общепринятым. Это уже понятно и однозначно, потому что проверено на конкретных ситуациях, часто очень неприятных - кому приятно, когда оказываешься в центре внимания - когда смех абстрактный переходит в конкретный и направленный на тебя, потому что ты выпала из общего течения общения, потому что ты не понимаешь, не врубаешься, до тебя не доходит и не допирает, а притворяться нет уже ни сил, ни желания. Да и смысла. Все уже знают и ждут. Кажется, на меня уже даже приглашают. Наверное, это только кажется.
      Я нарочно не напишу сколько мне лет. Один мужчина сказал, что лучшие мои годы уже прошли, а в его устах это диагноз. Я бы сказала иначе - я ощущаю последние лучшие годы. Как ощущаю... А как чувствуешь последнюю влагу моря, выходя на песок.
      Семейное положение мое стандартно.
      Стандартность - это самое больное, то, чего бежала всегда и к чему неизменно приходила - люди, мысли. Поступки, даже если мотивация казалась неповторимой. В конце-концов человек физичен, и это накладывает стандартные телодвижения как в пространстве, так и во времени. Ситуации разрешаются несколькими вариантами, если есть возможность выбора, но и выбор не спасает, ибо он всего лишь вариант стандарта.
      Тогда я попыталась искать проявления и копила их, как скупой рыцарь. Отклонения от стандарта, при этом я не касаюсь болезненных проявлений, патология еще более стандартна, чем норма, ибо классифицирована, изучена и пришпилена булавкой в соответствующих разделах, но отклонения от стандарта встречались редко и лишь частично. Красота же альтернативных решений была недоступна тем, с кем сводила меня жизнь и судьба. Я страдала от этого и продолжаю не смотря на опыт.
      Поступки мои никогда не выделялись.
      Жизь моя начиналась в провинции и не предвещала счастья, потому что была затеряна среди многих детских девочкиных воплощений, пришедшихся на середину двадцатого века. Социальные предпосылки были мелки, а духовные не брались в расчет. Девочка была здорова, ленива, избалована, тиха, очаровательна. Умница в школе и поздний ребенок дома. Умела врать по телефону, что папы нет. Мечтала быть Атосом и понимала, что невозможно то есть критичность мешала полету воображения уже тогда, а в школе и подобных заведениях утвердилась и вошла в привычку. Понимала, что удобнее быть Д`Артаньяном. А еще приятнее - Ришелье.
      Но я уже не пишу о себе, эти слабые характеристики - они совсем другого человека рисуют. Ее, Сюзанну. Зинку - чтоб не задавалась и не понимала как повезло ей, что родители интуитивно почувствовали значение имени для судьбы, или наоборот. Отец Сюзанны был ремесленник по художественной части, но любил Сезанна непонятной нездешней и неразделенной /в плане собственного воплощения в отблеске привязанности/. Отсюда и Зинка, ненавидящая Сезанна - раз, родителей - два /по причине сбагривания бабушке по боковой линии/, Родину - три /по причине ее поганости, как таковой/ и вареный лук, в том числе как образ жизни. Но эти искорки определений снова не принадлежат мне, это скорее осколки автопортрета, ставшие неактуальными с годами, но помогающие понять.
      Господи, как лень мне писать диалоги - их было очень много диалогов, разной степени банальности, даже блестящие были иногда, но разве в этом суть. Суть в совпадении двух девочек в провинции в заданное непонятно зачем время, но все это при полном отсутствии действия, во всяком случае достойного хотя бы провинциальных подмостков. В этом, конечно, такая щемящая и узнаваемая трагедия большинства посредственных судеб, что достаточно всего лишь намека, и то - деликатно, потому что для чего?
      Поражающая меня невесомость существования была для Сюзанны естественна и банальна, а я тянулась именно к этому, потому что, хоть и объясняла вслух происходящее куриностью ее мозгов, втайне мучилась возможностью лишь внешнего повторения. Ей хронически везло, суке. За это я делала вид, что ее люблю.
      Поступки ее были ярки и естественны, хотя я всегда подозревала, что в этом должна быть какая-то тайная работа, завершающаяся во внешнем мире. И все мои нелепые и как бы случайные вопросы, не к месту и времени, злящие или льстящие, все они имели целью одно - убедиться, что кажущаяся неповторимость существования действительно умело выстроена, а значит это следствие, а не способ бытия. Я даже согласна была признать за ней достаточно серьезные постановочные способности - любой труд должен быть вознагражден, особенно если он не имеет прямо-меркантильные цели, а только опосредованные. Поймать я ее хотела. Была все-таки фальшь!.. Или не было?.. -==Костюмерная.==
      Я совсем не уродлива. Уродство это уже достаточно агрессивный выход. Собственная способность к воплощениям пугала меня с детства. Я бегала от зеркал. Странно, но наружность моя волнует меня достаточно сильно, особенно в отношении соответствия окружающей обстановке, а вернее даже в отношении совпадения выбранного образа и внешнего мира. То есть когда я произношу слова, я должна понимать кто произносит их на самом деле - я или женщина, которая должна по выбранной роли формулировать именно так и не иначе. А если приходится иначе, то начинаются сильные несовпадения, дискомфорт и заметна фальшь, и считают, что я издеваюсь, хотя издеваться нарочно я не умею. То есть умею, но настолько плохо по среднестатистическому сравнению, что как бы и вовсе не умею. Поэтому дурацкие ситуации получаются.
      Самое отвратительное в жизни - это игра по правилам. Иногда вместо того, чтобы сказать ~не хочу~, приходится говорить многословно и чаще всего все равно уступаешь, делаешь, но уже на фоне обиды и внутренних комментариев с обеих сторон. Вот чему учиться бесполезно, но стоило бы. Я не имела в виду комментарии, но подумала, что именно они украшают или наоборот существование, выворачивают или хотя бы поворачивают однозначные ситуации и не то, чтобы избавляют от выматывающих повторов, но хотя бы облегчают их. Я пользуюсь этим.
      Игра же не по правилам гораздо интереснее, но подло. Одно нельзя, а другое противно.
      Рассуждения мне вредят - физически и потом, продолжаясь и отслеживая свои разрушительные последствия в душевном пространстве. Что останется мне кроме того, что есть и теперь - умения, то есть привычки рассуждать и неумения найти правильный путь, а наоборот - хронический приход в замкнутое пространство сомнений и печали... Господи, если я когда-нибудь зову, то делаю это рефлекторно.
      Одежда моя ярка и абстрактна, как громок и неконкретен призыв на помощь. Но разве может быть призывом о помощи одежда? Конечно, в принципе может и должна, но все-таки абсолютно не в моем, а совсем в другом случае. Мои призывы на помощь немы. Все желания позвать заранее обречены, потому что я боюсь боли и даже намек на ее возможность, то есть на возможность отказа или недоумения рождает во мне страх, а тревога долго не может угомониться. Состояние насмешки знакомо мне только по наслышке, но состояние объекта о, да! Сама мысль снова оказаться кажется мне отвратительной.
      Мой панический страх быть смешной не так уж патологичен, если вдуматься. Мне кажется, он должен быть если не созвучен, то понятен в той или иной мере.
      Я, несомненно, стилизуюсь и одеваюсь неоднозначно. Я заполняю ниши в том слабом творческом пространстве, которое все время ускользает, оставляя за собой скуку и выжженную привычкой связь. Я ненавижу свою слабость и зависимость, и вряд ли может служить оправданием уверенность, что нет более строгого судьи и более сторонящегося меня человека, чем я сама. Жалость, испытываемая мной к своему отражению глубока и обща, а выражение лица поверхностно. Или наоборот. -==Действующие лица.==
      Попробую вернуться к действующим лицам. Впрочем, действие, протекающее по законам литературной выстроенности, тошнотворно, а как бы случайные совпадения в контексте сюжета смешны. Люди, события, даже сами совпадения должны протекать мимо или сквозь и большинство должно заканчиваться ничем, то есть иссякать естественно, если вообще можно употреблять слово ~должно~. Жизнь, пространство и время есть временные постоянные и хрупкость одного отностительно другого хороша своей относительностью и личным отношением.
      Как знакомы мне обобщения, и как я не умею уклоняться от них! Я обобщаю и обобщаюсь. Это несправедливо.
      Справедливость... Сказанное однажды моим другом в тесном лондонском кэбе: ~Но это будет несправедливо~... - детски доступная формулировка детским /неродным/ английским в детские глаза незамутненной приятельницы - прожженной западной журналистки, очень одинокой и привязчивой. И ее дикий в своей наивной серьезности ответ:~ Но жизнь вообще несправедлива...~ Я ужасно смеялась, а они обиделись. Что происходит с нами - в России, на Западе или Востоке, что угасает в нас, и как ощущаем мы это уничтожающее угасание?
      Когда угасает час волка, наступает час крысы. Но когда выдавливаются последние капли часа шакала, наступает новый час шакала... Верно ли, что невозможность лаконичного объяснения и отсутствие конкретного знания ничего не меняют? Какой волк, шакал, крыса. Когда. Где. Мы понимаем каждый разное и каждый - свое. Но общая мелькнувшая брезгливость есть рефлекторное отвращение к шакальей неизбежности. Не понимая - согласны. Дрянь.
      Иногда я стараюсь быть счастливой. Убогость этих попыток приводит в восторг моих лучших подруг. Их у меня, при всем при том, несколько и в нормальном состоянии они обо мне не помнят, так, изредка и чаще утилитарно. Звоня мне по телефону в субботу подруги ждут жалоб, а получают отпущение грехов, что происходит, скорее, от моей лени, чем от великодушия. Часто при этом присутствует Сюзанна и, так как подруги у нас не пересекаются, в громкости и выражениях она не стесняется.
      Люди тусуются вокруг, как карты - а я с детства умела играть только в дурака и то всегда проигрывала. Это продолжается. Но то, что ~наука умеет много гитик~ оказалось правдой.
      ~Ты всегда все усложняешь~ - констатация, которая уже перестала мною замечаться. Хотя что есть усложнение, как не нормальная работа человеческого духа. Когда я смотрю на свои руки с обломанными от уборок ногтями, мне не хочется соглашаться, что простота - вариант мудрости. Простота - это трудовые навыки дебила. Это тупик.
      - Как могут эти... так много хотеть?- недоумевает за моей спиной простота в цветастых трусах, и тут же душа моя спотыкается и хнычет:~ Верните мне желания, и я буду исполнять их не торгуясь и смакуя каждое, уберите от меня запыленность аскетизма и тусклость истеричной добродетели!~
      Ведомая своей неестественностью, я теряю возможность понимания, приобретая взамен сомнительную глубину одиночества и теоретический покой.
      Как ощущаю я порой гулкость и значительность живущего во мне пространства! Как пристальный взгляд из темного окна. Как чужое дыхание в полуночном парадном с разбитой лампочкой. ~Свет нашего сознания,- могла бы я сказать Другу, который не состоялся,- слаб и немощен, он дрожит, иссякая, и тьма естественного течения событий размывает его края...~ Какой дурак готов это слушать. Мне кажется, я начинаю понимать почему они смеются. -==День рождения ежика.==
      Именовать каждый день - это глупая неизбежность приговоренного к пожизненному заключению. Зарубки /по любому из существующих календарей/ на долгом косяке двери, ведущей, или не ведущей, за пределы представлений. Но что остается делать? Только давать дням имя собственное, пытаясь тем самым некий аморфный сгусток времени превратить в пульсирующее воспоминаниями нечто. Вылепить из временного пласта некое подобие себя бывшего и заставить повторять слова, слова, слова...
      А радость не переживается повторно. Каждый повтор - слабое эхо предыдущего. Так перестает биться сердце, и синусоиды на экране переходят в безмятежность. Печаль же повторяется бесконечно остро. И чем больше понимаешь как можно было предотвратить, исправить, вернуть, тем хуже. И как часто снятся сны с исполнением, где все наконец-то по сценарию, и Режиссер доволен. Пожалей меня, Господи, дай умение наслаждаться своими ошибками и чувство удовлетворения неизбежностью...
      Вот несколько заповедей, подаренных мной восьмилетней своему плюшевому ежику на первую годовщину со дня его теоретического рождения:
      1. Ежик не должен рождаться против иголок, это вредно для всех.
      2. Ежик не должен пресмыкаться, это противно.
      3. Ежата - честные и хорошие ребята.
      4. Кровожадный еж - не еж.
      5. Настоящий ежик обязан любить свою хозяйку.
      Я всегда слишком многого требовала, не считая это недостатком, скорее гордым стремлением к совершенству. Сейчас я угомонилась и обиделась. -==Возвращение в Темнолесск N1.==
      ... И тогда я решила поехать в Россию. Уходы в моей жизни всегда получались, но возвращения проходили тихо и незаметно, более по-домашнему, чем, как ни странно формулировать это, хотелось бы. Драматический уход и возвращение, не подтверждающее правильности жертвы.
      Но вот на средине пятиэтажного, пронзенного тополями города скажут ~Здравствуй~, и чувство окончательно и собственноручно нарушенной судьбы захлестнет, а потом обнажит очевидное: я всегда бежала от себя и порой это мне удавалось. Я заходила в брошенные мною комнаты и перебирала бусы, еще хранившие субфебрильную температуру предлихорадки. Я кормила брошенных мною животных, и формально отвечала на письма родных.
      Конечно, запрещая себе видеть эти улочки в снах, я нарушала естественное течение ностальгии. Если бы по этим улочкам не ходили люди, которых я мучительно хотела встречать тогда, запрещала себе симулировать случайные свидания и от которых, в конце-концов, уехала... Расстояние не помогало мне, а только обостряло воспоминания, которыми я - был такой период - существовала и без отъезда. Но может быть отсутствие моего ощущения помогло тем, оставшимся, забыть, избавиться, возвысить нелепость с моим именем до трагического, или неприкаянного образа, бесплотность моего нахождения в городе, пронзенном тополями, была очевидна и ложно необратима, поэтому это ли не путь к переходу плоти в иное измерение, в призрак, которому уже не чуждо понятие выхолощенной пародии на вечность.
      Я не поеду туда. -==Исполнители.==
      Любая случайность на человеческом пути есть дурацкая /или не дурацкая/ закономерность этого же пути.
      Был у меня человек, его звали приятель Конт., мы встретились случайно, но было совершенно очевидно, что не произойти эта встреча не могла. Он говорил: ~Пойми, девяносто девять и девять десятых окружающих тебя - дерьмо, поэтому считай себя изначально избранной и по возможности будь этим счастлива, а не сравнивай с оставшимся ноль одним процентом~. Сам он тихо сгорал от предположений, что кто-то состоялся лучше и избраннее. Мне было это понятно. Как он был интеллектуально изощрен и знал себе цену! Лишь ко мне он относился снисходительно, потому что интересовался биологически и не допускал, что его интерес направлен на случайность. Он был... надеюсь, что он есть. Он был москвич - это в некотором смысле профессия, а не прописка. Это образ жизни и мышления. Он честно делил все на москву и остальную рязань.Он не был нормален и очевиден, а я играла в него, как в учебник по литературе для старших классов третья строчка снизу на тридцать пятой странице: ~Всю жизнь раненая птица моего воображения пытается взлететь...~
      Всю жизнь! -==Вставка.==
      Если я пячусь, то просто хочу ощущенья стены. Если я вспоминаю людей, то просто рука моя шарит в поисках опоры - я иду по хрупкому мосту из вчера в проблематичное завтра и, оглядываясь, вижу лишь задворки духа. Перила моста давно сгнили. Вперед я стараюсь не смотреть.
      Ужасно, что можно помнить факт встречи с этим, как его, ну, сейчас, э..., короче с этим человеком в автобусе номер ну, этот, которым всегда ездила на работу, так вот он обронил среди казенных фраз: ~Я не могу уважать себя, потому что я себя хорошо знаю~. Но ведь не любить себя тоже невозможно?
      Я стараюсь реже быть самой собой, ибо скучна и прилизана, как парик раввинши. С собой мне скучно. Может быть поэтому я выбираю этих, как их, ну, сейчас... -==Пиня.==
      Только ли законы отражения света заставляют меня отводить взгляд от яркости Стены Плача? Только ли неизбежность работы высасывает легкость духа на исходе субботы?
      Не желая формулировать и тем самым очерчивать итог, я предпочитаю догадываться, и неготовность идти дальше - просто страх прийти в очередной тупик. Я люблю стоять на распутье и смаковать возможность выбора. Легкость неопределенности - это единственная легкость, доступная мне. Это и есть одно из основных наслаждений, когда роли примеряются необязательно, а эмоции все-таки не столь трехмерны.
      Возможность выбора - главное что есть у человека и глупо, но принято захлопывать за собой ловушки очевидных поступков: стандарт, стандарт.
      Мучительное и серьезное совершение глупостей моя основная профессия.
      Со стороны у меня все в порядке.
      Самым безумным считается в моем кругу Пиня - бывший суицидник, а ныне абсолютный счастливец - с повышенным настроением, знанием языков, желанием жениться и абсолютной неспособностью потерять возможность каждодневного выбора. Женщин он боится, считая любое движение в его сторону покушением на свободу его инициативы. Детей обожает и воспитывает на каждом углу. Проституток угощает конфетами. Пиня боится простудиться и любит себя самозабвенно, откровенно и инфантильно. Говоря часами, он вдруг грустнеет на миг и произносит что-то чужое, а скорее всего - свое, от чего бежит всю жизнь и не убежит никогда.
      - Я делаю лишь то, что доставляет мне удовольствие,- говорит, например, он,- мое и ваше счастье, что вид моего эгоизма - альтруизм.
      У Пини хватило ума не нарушить радужную пленку социальной мимикрии в России, и по нему не шаркнули пыльной казенной подошвой душевной нормы. Мечта антисемита, он не волочит себя по жизни, как сломанную ногу, а весело скачет на единственной здоровой, честно скаля железные зубы и читая на пяти языках все, что подвернется.
      - Я не понимаю, что я смешон,- говорит Пиня.- И это позиция.
      Если бы знал Пиня как часто я думаю о нем, он бы меня пожалел - не понимая когда я смешна, я тщетно уговариваю себя не понимать саму возможность этого, как Пиня. Как этот наш прощаемый заранее за то, что наш - Пиня.
      Не умея отстраняться, я не умею прощать. Не умею прощать даже себя и себе, в этом невыгодное мое отличие от других.
      Выгодное же отличие мое от других в том, что я готова быть лучше, чем есть и хуже, чем представляется. -==Возвращение в Т-ск N2.==
      Иногда я решаю все-таки ехать в Россию. Все мы иногда что-то все-таки в очередной раз решаем, не правда ли.
      Никто так меня не ждет, как родина. Она не ждет меня настолько безразлично, что от прошлых невыносимых ненавистей и любовей моих уже остался только пепел недоразумения.
      Есть два слова, отзывающиеся во мне ноющей разлукой - Россия и одно имя собственное, которое не состоялось. Обе истории этих слов типичны, безрадостны и столь же сюрреалистичны, как жизнь служащего сомнительным идеалам.
      Лицо мое спокойно, но я плачу, водя, как слепой, по слабым отпечаткам воспоминаний - беспомощная эстетика трехсоттысячных провинциальных городов, ты въелась в нас, как запах хозяйственного мыла в батистовую прелесть пионерской блузы. Белый силикатный стандарт и узнавание третьего окна во втором ряду сверху - мое, шторки с хризантемами, ма-а-ама, ну еще полчасика! О, как уживалась истома созревания с деперсонализацией реальности, романтика первой звезды с пониманием что кому когда нельзя говорить. И самое уникальное тогда она уживалась гармонично.
      Счастливый период моего инфантилизма, я стыжусь той стеснительно очерченной девочки и завидую, что она продолжает поджигать тополиный пух и хоронить в красивой коробочке повешенного этими мальчишками совсем бездомного бедненького котеночка. Я четко принимала разделение ролей - палач, жертва, оплакивание. Месть возникла позже. А Сюзанна уже целовалась в подъезде!
      Простор моей биографии не осквернен ничем нарочитым, но и случайностей было немного. Сплошной осенний бульвар - золото с перегноем.
      Идти, загребая пыльные перепонки сусальной осени. Бездумно наблюдать шизофренически вычурную жестикуляцию кленовых ладоней. О, прошлая любовь моя ржавые шаткие недостройки социалистических подачек - блочные, многоквартирные, не охраняемые никем.
      Пошлая мелодраматичная трактовка своего детства свойственна человеку и человечеству, но и ничего более жалобного не знает ни один из нас...
      Все-таки мне абсолютно незачем туда ехать. -==Избитая романтика.==
      Афористичность мира выводит меня! В каждой новой встрече уже таится вывод, изначально опошляющий всю теорию невероятности.
      Я играю в предположения, а получаю - в лучшем случае - избитую романтику.
      Судьба моя ленива и бездеятельна еще более, чем я. Она тоже не понимает иронии. До последнего момента никто из нас не знает куда, зачем и кто первый. Я вынуждаю ее вяло намекать, а потом, огрызаясь, бреду в указанном направлении утешаясь лишь тем, что ничего не изменилось.
      Вид моей судьбы при этом ужасен - сомнамбулически пялясь в пространство, тащится она за мной, мечтая избавиться. Будь проклята ее аморфность и второстепенность!
      Камень, брошенный завтра, возвращается вчера, а на сегодня остается только ощущение опасности и свист воздуха. Задумчивость моего палестинского существования мудра и идиотична - приоткрывается рот, опускаются набрякшие веки и течет время по жилам пересохших вади.
      Ненатуральной блондинкой идет Сюзанна по Иерусалимскому парадоксу, золотясь вместе с куполами. Ее яркость и неуместность восхищают, но мои тусклость и неуместность оскорбительны.
      Любовь моя к Иерусалиму абстрактна, я люблю его небесным, золотым. Мусор же подворотен и двориков отвращает раненую птицу моего воображения. Приятель Конт., разве не с тобой брожу я всю жизнь по улицам абстрактно любимых городов - абстрактно любимая и любящая не тебя. Жалкий гений с проклятым цинизмом, зачем отрекся ты от своего народа во имя другого, суетливо и брезгливо отдвигаясь: ~Что ты, что ты, я не еврей...~ Ты, получающий в восьмидесятых через пятые колеса в телеге социализма еле слышный скрип: живы, ждем... Ты, шепотом формулирующий:~ И еще одно... как ты относишься к евреям? Если только еврей по матери.~ Ты, скорбящий по ученикам и отодвигающий добродетельную грамотность... По матери!
      Душа твоя, данная тебе взаймы, гулкое нагромождение самоуничижения и избранности, за что тянешь ты лямку таланта и абсурдного подхода к реальности? Приятель Конт., чертик из табакерки вечности, разве не у тебя остались сомнительные в своей тупой искренности мои письма... Но твое фальшивое самоуничижение дало свои плоды, продолжившись здесь в Иерусалиме. Это я, слышишь, покровительственно и преданно брожу по этим улицам и замираю от неожиданности всякий раз, когда проступят в дымке очередного холма черепичные крыши, и зелень сосен, и небо, и желтоватый камень этого города - выщербленная слоновая кость утомленного всей этой суетливой охотой мамонта.
      Приятель Конт., знай, вспоминая наши тупые диалоги, скрывающие уже окончательно определившуюся скуку, я раскаиваюсь, что испытывала твое терпение.
      Впрочем, раскаяние есть сомнительная добродетель, я не раскаиваюсь, а просто ищу осколки разбитого расставаниями зеркала, чтобы не то, чтобы склеить, а понять смысл отражений.
      Движения мои в пространстве отрывочны и отвратительны. Ловя на себе восхищенные взгляды, я презираю текущий момент.
      У меня есть две сестры, Марина и Анна, одна доверяет мне, другой доверяю я. Думая что доверить, я тщательно перечисляю внешние проявления жизнедеятельности, иногда обращаясь к побочным. Я имею в виду покупки, форму, цвет, количество. Зажав радиотелефон плечом, ужиная в трубку, я думаю, что изгнание из рая не пошло нам на пользу. Впрочем, в этом вряд ли был воспитательный момент. Выбрасываем же мы протухшее мясо. Что же до избранности... А что Ему оставалось делать? -==Запись из дневника.==
      /23 сентября 1995г./
      Я позвонила Сюзанне и предложила пройтись. Суетно работать в турагенстве, но удобно летать на презентации отелей за счет фирмы. Вчера она вернулась из Лондона, значит тема будет английской. Надев строгий костюм, я не ошиблась. Она рассказывала. Я улыбалась. Сюзанна забыла, что летом я была в Лондоне по ее же настоянию, но она привезла впечатления, а я их уже растеряла.
      На Сюзанне была длинная бежевая юбка из жатого шелка по которой ползли мелкие бледные голубые цветы. Летний голубоватый пиджак, под ним палевая блузка с небесными разводами. Она назвала себя ~five o'clock tea~, и мне стало тошнотворно грустно от своих нескончаемых определений. Голубые глаза ее вперялись с требованием перенять восторг. Тысячи пабов, каньонов и английских джентльменов собрались вокруг.
      Я специально повела ее по Нахлаоту, считая, что способность к приспособлению имеет все-таки границы, ибо органично рассказывать о Лондоне, вписываясь в узкие каменные улочки, похожие на вывернутые кишки со всей их прошлоиракской жизнью - это уже слишком даже для Сюзанны.
      - И все угощают тебя кружками пива! Ты становишься пивной бочкой и от тебя разит за километр! - вопила она в восторге.- Я соблазнила портье, и он принес мне сушеную воблу! Я съела рыбу и выгнала этого сукиного кота, потому что у меня уже был в жизни метрдотель, хватит! А он извинился и ушел... Тогда часа через два я вернулась и пригласила его в самый лучший ресторан...
      - И заплатила?
      Сюзанна изумленно уставилась на меня, потом спохватилась:
      - Нет, я не платила. Потому что он был джентльмен. А я не могу платить дважды.
      - То есть?
      - Ну, хорошо. Послушай: он заплатил за меня. А потом заплатила я.
      - Зачем?
      - Я тоже решила быть леди. Ладно, проехали.
      - Ты разве достаточно хорошо говоришь по-английски?
      - Плохо. Но я хорошо по-английски молчу. Говорили мы по-Фрейду.
      Я почувствовала, что надо сменить тему:
      - Ну, ладно. А в Британском музее была?
      - А чего я там не видела?
      - Ну, все не видела... А в Тауэре?
      Сюзанна изумилась:
      - А что это?
      - Ну, это... Замок такой,- я просто сгорала от неловкости.
      - Нет,- сказала потускневшая Сюзанна.- Я была только на этой, ну, обгаженной голубями площади. Все семь дней я ходила и кормила этих крылатых бройлеров. Там же я знакомилась с джентльменами.
      - Зачем? - поразилась я.
      - Зачем кормила? - ласково сказала Сюзанна,- Чтобы джентльмены думали, что я очень добрая и простая девушка, ведь все они очень сентиментальны там, в далеком туманном Лондоне.
      - Все семь дней,- убито сказала я, наконец поняв, что она издевается и, видимо, давно. -==Возвращение в Т-ск N3.==
      Пуповина моей духовной связи надорвана, но не прервана. Россия, старая развратная дура, прижившая меня непонятно от кого, я не могу избавиться от тебя и это вечный позор и гордость моей души, видевшей... скорее чувствовавшей проблески синих озер среди зелени опушек, щедрость к убогим, способность к дикой свободе и бесконтрольным счастью и тоске. Зачем испортила ты мне жизнь, назвав русской, но шепнув, что я чужая... Как обволакивала ты меня! Как липкое тело моллюска - инородное тело. Черный жемчуг ненависти и тоски, выращенный тобой, действительно редок.
      Живя в Иерусалиме, я слишком многое считаю близким и ничего - родным. Русское подворье, Елизаветинское, ~эта колонна-монолит была отрыта...~, стойкая архитектура куполов, бары ~Николай~ и ~Сергий~, как это отзывается во мне.
      Но душа моя скулит, обращаясь к Нему над пламенем двух зажженных свечей: ~Благословен ты, Господь, давший им субботу~...
      Я не знаю и знать не хочу могилы своих предков. Кто были эти люди, бунтующие и сходящие с традиций, как электроны с орбит?
      Безродная космополитка, случайно возникшее сочетание дворняжечьих генов с официальной записью в паспорте ~лицо без определенной национальности~, я имею право стороннего суждения и домысла. Я лишена права сказать обладателям родословных ~мы~, но я говорю ~мы~ тем, с русской безалаберностью и еврейской скорбью, с польской гордыней и латышской прохладцей... Послушайте, господа дворовой национальности, свобода эмоциональной независимости дороже! Любите ее в себе, и вам обеспечены ненависть и зависть окружающих!...
      Я не еду. -==Следующая часть моей ситуации.==
      Образование мое выборочно, а существование пунктирно - я теряю целые сгустки времени и судорожно цепляюсь за моменты эмоциональных всплесков. Не помня, как ехала до работы сегодня, я запоминаю фразу, сказанную чуть более гортанно в момент, когда открылось окно, и ветерок разгара осени устроил канцелярский листопад с моего стола. Фраза была: ~Я не понимаю того, что понимать лень~. Недоумение же мое постоянно.
      Героини моих ежедневных ролей более плоски и интересны, чем я. Свободнее обрисованные, они умеют всерьез разговаривать о еде и одежде, причем делают это уже совсем самостоятельно, а я ухожу. Еще одна ступенька той самой лестницы. Меня давно мучает загадка - о чем я думаю в это время?
      Постоянные упреки в благополучии унижают меня, потому что жаловаться некому.
      Хорошо, что состояние предвлюбленности оставило меня. Тревожность его мешала, как постоянный посторонний взгляд. Все.
      Что пришло взамен? Пройдена еще одна ступенька лестницы одиночества, и я не жалею об этом. Мое унылое ныне сердце зажигается лишь от осеннего туберкулезного солнца сквозь случайные желтые листья Иерусалима. О, как ощутимо человеческое движение относительно каменности этих стен! Выражение моего лица только подтверждает сказанное, вернее, так и не сформулированное.
      Хорошо бы завести собаку, с которой не надо гулять по утрам.
      В последнее время я смеюсь одними губами. В России губы были плотно сжаты, но глаза смотрели насмешливо. В конце-концов взгляд мой бывает удивленным, это уже много. Свободным он тоже бывает.
      Пожалуй, стоит еще усомниться в правильном понимании мною /но и не только/ свободы пространства. Нет у меня даже этой свободы. Как ощущаю я те пятнадцать километры моей страны, дистанцию кроссов моего детства, которые отделяют синюю пучину моря от зеленой трясины ислама... Я не боюсь умирать, но я боюсь умереть по чужой человеческой воле. Это принципиально, но бесполезно.
      Скажи мне, мой муж и художник Илья, мужчина моей мечты и моей усталости, каково жить с женщиной, делающей завтраки редко и машинально? Да так же и живем мы с тобой, Илья, и нет этому оправданий перед законами естества, но где они, эти законы - давно уже не по ним живет загнанное в угол своей истерической скукой человечество. Молчи, Илья, грусть моей неосуществленности, почему я остаюсь с тобой, каждый раз имея ввиду другого.
      Недоразвитая моя принципиальность со временем усугубляется. Надеясь, Илья, на большее, я готова получать все меньше.
      Чего бы я хотела? Уснуть и видеть сны - это похвально, но ложь. Мне бы хотелось удавиться. -==Лицо, приспособленное к отъездам.==
      Это не я. Но это мой двойник по юности, каракатица интеллектуальных изощрений, находящийся в непрерывном движении человек, близорукий настолько, что тыкался растерянным лицом в закрытые двери и делал это в половине случаев нарочно. Марк.
      Снимая очки, ломал он противоречие между зыбкостью себя и четкостью окружения. Не самый удачный способ. Он был моей лучшей подругой, потому что духовный секс, плывший на заднике сцены, был не разнополым, а скорее гибколесбийским, легким и утонченным. А мне хотелось хозяина, самозванца, который был бы не способен спросить: ~Что мы будем делать?~
      Полуеврей, полууверенный в себе человек, он разрешил себе заведомо удобный способ жизни и легко приглашал делать это остальных. Марк, помнишь ли ты пирожное в театральном кафе, взятое тобой как бы в назидание отлынивавшей продавщице, а ведь мы опаздывали. В какой упущенный мною момент ты решил позволять себе, Марк, и ты позволял, но укромно, мило, без оскалов и нахрапов, можно даже сказать: умело держа грань, а ведь это сложно. Украденное и съеденное тобой пирожное долго стояло в моем горле.
      Порой, вспоминая как плавно и неотвратимо расходились наши пути, я снова ощущаю тошнотворную сладость. Я восхищалась той непосредственностью отъезов, которая была свойственна ему. Он все время легко уезжал, но каждое возвращение давалось мне все тяжелее. Я почти не бросаю людей. Порывы мои поспешны, но я привязчива. Терпя до последнего слова, прощаю я недостатки, и даже потом, не прощая, долго притворяюсь. Вполне возможно, что это обоюдно. Сомнения в праве причинять людям боль не оставляют меня даже в очевидных ситуациях.
      Ты любил меня, Марк, а плачу о тебе - я.
      Ударяясь об углы воспоминаний, чувствуешь ли ты боль? Лестничные пролеты, пропахшие раскаленными общественными батареями, кошками и мусоропроводом. И от этого не тошнило! От этого хотелось только тихо устраниться, а если нельзя, то можно было жить параллельно, не замечая бездарных декораций, но самозабвенно репетируя свою роль. Роль, как образ жизни.
      Подружка моего несчастливого несчастного отрочества, кого снова переводишь ты, черпая, занимая, изымая чужие домыслы и расцвечивая их своим настроением? Ты согласен на анонимность, ибо безвозмезден и щедр - воровато всовываешь в букет, посвященный Вечности свою записочку: ~Жду! Надеюсь! Восхищен!~ Да простится тебе это, но не простится иное, Марк. Да не простится тебе то циничное состояние души с которым приглашал ты в свом письме уже отсюда русских вялопатриотических приятелей повеселиться вместе с тобой - с ласковой улыбкой блаженного творца бросать по-русски в лица туповато-безвозмездных киббуцников: ~Суки, дерьмо~. Марк, ты использовал их цинично и зло, считая, что имеешь на это право, ибо получил свой бесплатный паек, и очки, и квартиру не в Иерусалиме, а на краю цивилизации, рядом с Иорданской границей. Твое израильское письмо, читанное мною еще в России, Марк, по-прежнему оплывает, как сальная свеча и застывает на камнях этой земли копотью и жиром, и сладковатая тошнота снова встает в горле.
      Знаешь, Марк, я по-прежнему люблю нашу юность, но я теперь твердо знаю: если правом убить обладает только палач, то правом на подлость - только подлец. -==Деловая женщина.==
      ~Стоило ли ехать за этим зрелищем?~- спрашивает сумасшедшая - истеричку. ~Да, конечно, потому что..~. Потому - что? Я всегда славно придумываю начало анекдотов, но не в состоянии красиво завершить их. Так и в жизни - постоянное мое состояние - застрявшая в середине анекдотичной ситуации женщина, не умеющая найти достойный выход.
      ~Знаешь,- добавляет истеричка.- Мои отношения с людьми противоестественны: я их боюсь.~ Сумасшедшая же застывает на этой фразе от озарения:~О, да! И те, кого ты боишься, ненавидят меня!~
      Русская жизнь Иерусалима 90-х годов психически ненормальна. Она ведет себя вызывающе, она дергается, а она /Сюзанна/ чувствует себя, как рыба и снует где только можно. Она повела меня на клуб деловой женщины, и лицо ее уже с порога общинного дома стало сосредоточенно-важно-услужливым. Сигарету Сюзанна держала не на отлете, но курила с достоинством и серьезно.
      - Обычно такие люди ходят с пелефонами,- посоветовала я.
      - Или с подругами, которые всегда кстати. Смотри, какие монстры.
      Монстры улыбались, как могут только они.
      - Коровы, жилистые антилопы, бухгалтеры, содержательницы детских садов и педикюрши,- тихо шипела Сюзанна, ласково улыбаясь во все стороны.- Смотри, везде поднимаются сигнальные столбики бизнесменного дыма. Наши в городе. Дерьмо собачье!
      - Ну и почему же?!- агрессивно и вымученно интересуюсь я, забыв, что Сюзанна сейчас будет веселиться, ибо две истории, связанные с дерьмом, отрежессированные Сюзанной же, я исполняю и исполняю на публике вот уже годы, чтобы слегка поколебать их недоумение по моему поводу. И все эти годы меня унижают две вещи: что наибольшим шансом на смех обладают истории на тему дерьма; и что я судорожно рассказываю их вот уже много лет вместо того, чтобы встать и уйти, каждый раз во имя смутной надежды на смутное отклонение от стандартного завершения. Кстати, в дома, где я рассказываю эти истории, стараюсь не возвращаться, но получается редко.
      Вернемся к дерьму.
      В отрочестве у меня была собака, купленная под честное слово, что не буду болеть, звали Грейси, рыжий сеттер, она и в детстве была умницей а, главное, ей помогло то, что ее честно и дорого купили, поэтому пытались воспитывать по книжке. Живя рядом с домом для социально-избранных, Грейси подружилась с Толиком - бульдожьим подростком, подобострастно внесенным в семью вместе с ящиком дефицитной жратвы на День конституции, то есть в виде классической взятки щенком.
      Гуляла с Толиком хорошая добротная девушка, которая умела правильно ежиться в песцовой шубке, не взирая на температуру. Меня, в связи с интересом Толика к Грейси тоже брали на прогулку, к чести этой девушки, ибо я была угловата во всех отношениях.
      Чем кормим собак мы выяснили в первый же вечер: Грейси ела по книжке, то есть всякий ужас типа странной костной муки из неясно чьего организма, но с витаминами, за всем этим я ходила в собачий клуб. У Толика меню было более человеческим - его кормили остатками взяток, а последние замечательны своей полной непредсазуемостью. Видимо, что-то Толика в этом не устраивало, ибо славный избалованный пес имел одну мерзкую особенность - он жрал дерьмо. Где только видел, тут же его и жрал. Недостаток в этом материале на освещенных улицах он компенсировал шастаньем по заброшенным беседкам, дворикам и кустам. В непролазном апреле, в России. Семейство к Толику уже привязалось, поэтому пыталось мужественно бороться с этим подлым поворотом песьего метаболизма Грейси носилась по вечерним пустым улицам, а Толик хрипел на поводке.
      Наконец Толик дорос до относительного ~канатного~ равновесия с этой девушкой, то есть она упиралась, а он задыхался и продолжал тянуть, но уже не обмякал на ошейнике.
      Однажды в туманный апрельский вечер равновесие лопнуло, и Толик хозяйку как бы слегка поволок, а она волоклась с трудом и, непривычная, выпустила поводок. Мы к этому моменту гуляли по пристадионной парковой территории, идеальной для собак и хулиганов. И, возвращаясь к основной теме - был там общественный туалет. Россия всегда славилась особым состоянием отхожих мест, а тут еще стадион... В общем, Толик рванул туда, волоча поводок и рванул грамотно, по половому признаку, в ~М~. А девушка бегала вокруг этой одноэтажной ассенизации в своих песцах и кричала жалобно:
      - Толик! Толик! Ко мне!
      Потом еще шел ужасного вида тип и он мстительно сказал:
      - Ну че, допрыгалась? Сбег твой Толян!
      Девушка заплакала от унижения, а я испуганно объяснила:
      - Это же не мужчина, а кобель, понимаете...Вы бы не помогли его поймать? А то он там заразится.
      Мужик ухмыльнулся:
      - Ну уж! Сразу и заразится! Он что, в женском, что ли?
      - Н-нет, в наоборот...
      Мужик задумался, сплюнул и ушел, посоветовав:
      - А сами своих пидеров ловите!
      Тут девушка заорала мне:~Дура!~ и убежала домой, а мы с Грейси все-таки дождались обожравшегося Толика, он когда вышел из ~М~, у него поводок оставлял на небелом уже снегу темный след.
      Девушка стала потом деловой женщиной, то есть занималась комсомольской работой в Горкоме комсомола, ходила в строгом синем костюме и в песцах и всегда со мной первая здоровалась. Пса своего они куда-то передали. А Сюзанна, если присутствовала при наших ~здравствуй~, на самом уже начале движений ухода громко говорила мне одно и то же:
      - Кстати, а Толик из ~педа~ - редкостное дерьмо!
      Вторую историю про дерьмо Сюзанна советует называть ~История о несчастной любви~. Я рассказываю ее о подруге, но по-моему все считают, что это обо мне.
      Моя подруга однажды снова полюбила достаточно сильно. А он был не просто достаточно достоин любви, но еще и альпинист. Жил герой в отдельной квартире с патологически умным сиамским котом по имени Ледоруб. Они друг-друга боготворили, а подруга уже была согласна стать третьей. В какой-то момент любой нормальный альпинист должен лезть в горы. Отношения складывались так, что герою подруга была глубоко до фонаря, но в ее готовность к самопожертвованию он уже верил. И он, уходя в горы, решил ввиду особой милости доверить подруге кота на недельку. Но вот родители подруги были на такой вариант не согласны, потому что у них в доме имелись хрусталь, мебель, антикварная мелкая пластика и астма.
      Мы искали свободную квартиру так, как для молодоженов. И, конечно же нашли, у четвертьзнакомой поэтессы, имеющей место отсутствовать. Ну, герой доставил Ледоруба в рюкзаке по указанному адресу и свалил, унося бороду, гитару и ноги. Ледоруб завыл, подруга содрогнулась и попыталась успокоить бедного котика припасенной куриной печенкой. Кот ел печенку, продолжая подвывать. Затем он ел саму курицу. Воя, сожрал он подружкину отбивную. Колбасу. Сосиски. Практически весь свой недельный запас. Когда он стал жрать спагетти с сыром, подруга позвонила мне. У меня был знакомый ветеринар, вернее, полу, ибо учился на третьем курсе и по профессии работать не собирался. Он вздохнул и уточнил:
      - Спагетти?
      - Да.
      - Воет?
      - Да.
      - Это не кот.
      - Ну да!- возмутилась я.- Разве что сиамский, а так - кот.
      - Тогда это стресс,- тупо сказал кошачий психиатр.- Надо вернуть его хозяину. Я зайду на чай с тортом и посмотрю, давай адрес.
      Нажравшись, кот мстительно огляделся и стал делать свои дела не в специальную чугунную сковороду с песочком, а куда ни попадя. У кота было нехорошо с желудком, иными словами сплошное их - кота и желудка - расстройство. Ситуация усугублялась тем, что кот продолжал жрать. Если он не жрал, то орал и гадил.
      Надо сказать, что поэтессина квартирка была похожа на кружевную блузку с рюшечками над добротной шерстяной юбкой. И прочие локоны. То есть шторы, ковры, диваны и подушки. Пришлось эвакуировать все в химчистку, с двумя взятками - первая чтобы вернули в срок, а вторая чтобы вообще вернули. А Ледоруб продолжал.
      Ветеринар зашел, но чай пить не стал из брезгливости, а торт попросил завернуть с собой.
      - Ну и воняет тут у вас,- сообщил он, изумленно глядя, как Ледоруб гадит на ходу, хамски подвиливая задом с неприличным сиамским обрубком.
      - Что нам делать?- простонала подруга.
      - Сними стресс,- посоветовал психиатр.- Ну, не знаю. Успокой его.
      - Это месть!- вдруг поняла я.- Он мстит хозяину, считая, что тот его предал. То есть протест. А как он раньше уезжал?
      - Раньше кот оставался дома с незамужней сестрой,- вздохнула подруга.
      - Вот и поезжай к нему домой,- сурово решила я,- пусть дома гадит.
      Но к коту домой было нельзя по двум причинам: во-первых, вдруг герой решит, что подруга заинтересована в жилплощади /подруга была редкостная, скажем, идеалистка/, а во-вторых там сейчас стойбище альпинистов-побратимов из Казахстана, а они мужики грубые, один из них просто садист, так как однажды чистил Ледорубом свои ботинки, хотя вообще-то классный парень... В общем, единственный путь к сердцу героя лежал через Ледоруба, и кот, похоже, об этом знал.
      К этому времени выяснилось,что гадит кот избирательно - то есть везде, кроме поэтессиной кровати. На кровати он решил спать. Еще выяснилось, что кот не орет, не жрет, и не гадит, если с ним беседовать. Только молчит и пахнет.
      Забравшись на кровать, подруга гладила тут же подвалившего кота и общалась с ним в режиме монолога. О чем можно говорить с такой тварью? Она говорила с ним о хозяине, называя кота ~вот вы, мужчины~. На самом интимном месте я ушла домой.
      Ночью меня разбудил звонок. Подруга плакала в трубку, что она заперлась в ванной, потому что кот сошел с ума! Он теперь носится по квартире, прыгая по шкафам и гадя на лету.
      - Теперь даже стены!- в голос рыдала подруга.- Теперь конец!
      - А почему ТЫ в ванной, а не наоборот?!
      - Потому что он свихнулся-а-а! Потому что он бегает по стенам, как мотоцикл в цирке-е-е!
      - Ездит,- тупо поправила я.
      - Срет!- заорала подруга.- Он бросается на мебель! Он прыгает на люстру! У него крыша течет! И задница!
      - Что ты с ним сделала?
      - Н-ничего.
      - Что ты с ним сделела?!
      - Я... уже поздно было тебе звонить, а я хотела снять стресс. И дала ему успокоительное. Всего несколько капель. А он прыгнул и выбил весь пузырек... И налакался, скотина...
      Короче, она дала Ледорубу валерьянку. Любой нормальный человек знает что будет, а у подруги не было опыта с котами, потому что в доме всегда была астма, а тяги к животным не отмечалось.
      Между прочим, я к ней приехала. Было тихо, кот лежал на кровати в глубокой прострации, в ней же полуголая подруга мылась в ванной, видимо, давно. Квартира была вся. С хрустальной люстры /три метра потолки/ были скушены подвески. Я нашла клетку от сдохших канареек. Я надела варежки и засунула туда кота. И поставила все это в сортир. Когда он очухался и начал орать, я с понимающей улыбкой великого инквизитора взяла тяжелое ватное одеяло и накрыла клетку. Жрать ему больше не давали.
      Подругу поили из запасного пузырька. Квартиру мыли, как дают деньги нищим - без желания, брезгливо, но чувствуя необходимость. Погано было то, что вот-вот поэтесса должна была материализоваться, а стены не мылись. Всего, чего можно было добиться - это сомнительных разводов, впрочем, что уж тут сомневаться.
      И тогда я привела модерниста Жеку. Ему налили рюмку, а он выжрал весь пузырь, подергал своим куцым ~куку~ и пошел мазать продольно-поперечно. Подруга утащила меня на кухню и шепотом устроила истерику - растирая слезы, причитала:
      - Я это уже видела... Бегает по стенам и гадит! Это конец!
      Жека был белесый, с голубыми глазами, сиамистый, и мне тоже стало не по себе.
      Но зато как все счастливо завершилось! Поэтесса пришла в полный литературный аншлаг и долго читала нам стихи. Альпинист явился за котом и неодобрительно сказал подруге:
      - Что-то мой Ледоруб у вас похудел!
      Натужно, явно из благодарности, он пригласил подругу в ресторан. На что она, ставшая за эти дни гораздо меньшей идиоткой, трагически ответствовала:
      - Спасибо, не стоит. У меня больше нет аппетита.
      Поэтесса тоже, кстати, стала деловой женщиной - она уже тогда вела городское литобъединение, а теперь создала издательство и печатает то, что читают. Ветеринар доучился и практикует. Жека слинял в Канаду. Я живу в Израиле.
      Разглядывая прошлое отсюда, через увеличительное стекло Иерусалима, слишком четко видишь сколь несовершенно было созданное нами: и кособокость, и трещины на глине, да и сам кувшин лопнул при обжиге. Мастерская нашей плоти и душ, сама ты выглядишь отсюда заброшенным шапито с порванным брезентом и поспешной надписью:~Все ушли~. А ведь было...Было!
      - У меня несколько вопросов,- говорю я Сюзанне.- Первое. Почему все русские деловые женщины такие жирные?
      - Сама удивляюсь.- отвечает она.- Ну, не знаю. Ненасытные. Работают, чтобы жрать. Вот мы с тобой - для тряпок, а они для бурекасов.
      - Господи,- тихо начинаю я,- зачем ты меня сюда притащила, зачем я увязалась за тобой, ведь сказав себе, что это интересно, я ни в коей мере не ощущала ни капельки любопытства...
      На меня оглядываются, а Сюзанна хохочет:
      - Заткнись, окаянная.
      - У-у,- тихо причитаю я,- зачем эти свечки на столах, когда говорят о деньгах, и все знают, что говорят потому, что лектору заплатили за эту как бы лекцию, а устроителю - за устроительство. А все здесь сидят и хотят только одного - клиентов...
      - Значит так,- цедит Сюзанна,- заткни свою бормашину. Это и так всем понятно. Я здесь, потому что эти коровы с вологодских привозов хотят плавать в бассейнах на Канарах. А ты здесь со мной, чтобы не было тоскливо. Ешь банан.
      Я ем, ем свой горький банан. И рассматриваю детские рисунки на стенах вокруг по случаю происходит выставка ~Волшебный мир наших детей~. Напротив, под названием ~Школа радости~, тупо и тщательно вырисованы фломастерами несколько натюрмортов - фиолетовый, розовый, зеленый, черный, красный. У них, видимо, был один дешевый набор фломастеров на всю группу. Похоже учили радости и нас.
      При словах ~деловая женщина~, я вижу как в строгом продуманном синем костюме от кутюрье, а пиджак распахнут, а под ним кружева, а под ними то самое белье, шествует, как по подиуму, Шарон Стоун или Клаудия Шиффер, держась за портфель, как за поручни на палубе лайнера. Ну, красиво садится в кадиллак, ну, слегка курит, устав. Это такое название фантазии ~деловая женщина~.
      - Если бы у меня был муж, который хорошо зарабатывет, я бы стала классной деловой женщиной,- вздыхает Сюзанна.- А сейчас я ломовой верблюд, которому за мои же деньги пытаются доказать, что он не верблюд, а крутой парень.
      - Крутая,- убито говорю я.- Женского рода.
      - Ты не хочешь срочно улететь на Канары?- интересуется Сюзанна.- Смотри, звериный оскал империализма здесь с золотым отблеском - от наших советских коронок. Жирная деловая женщина с золотыми коронками в добротной розовоголубой одежде а-ля разнополые новорожденные... М-да,- вздыхает Сюзанна, что-то прикидывая.
      - Пожалей их,- прошу я.- У Ильи было приданое - ужасные хрустальные вазы, и я из сдуру привезла. Знаешь, их тут же расхватали ватики, потому что там им таких не досталось... И есть еще пара вопросов. Как жить дальше?
      - Состоятельно,- отвечает эта шикарная баба и берет слово:
      - Девочки!- задушевно поет она,- Девочки, как же мы все устали!..
      Но у меня остался еще один вопрос и сформулировать его можно примерно так: ~Чьей национальной чертой является постоянное желание послать все к черту?!~ -==Автобус номер шесть.==
      Выживание - это мой удел. Постепенно он становится пределом. К вечеру немного лучше, к вечеру вообще все лучше. Особенно города и лица. Предметы и объекты обобщаются, грязь уползает в углы, морщины сглаживаются, фонарный свет добавляет вечернего нездоровья лицам, и это воспринимается нормой. Вечером я люблю людей за символичность и незаметность. Возвышаясь до образа, все образует вокруг систему защищенности от деталей. Свет фонарной неизбежности и чужого заоконного уюта ласкает кожу.
      Послушай, Илья, сидящий дома с газетой и чашкой крепкого кофе, ты плох тем, что не веришь в судьбу, ты ленив до упора, но ты умен, ты изощренноироничен,бес, и за это тебя любит Сюзанна. Любовь же твоя, Илья, шум осеннего дождя за ночным окном, я засыпаю от монотонного эгоистического комфорта.
      В автобусе передо мной сидит сумасшедший юноша - это видно по затылку он двигается, как у воробья, готового клюнуть булку, но опасающегося западни. Потом этот мальчик начинает общаться с пространством - на иврите, гораздо лучшем моего, но с тяжелым русским акцентом он двигается по вербальному пространству, как по московской оттепели - меся слова, как ту уникальную зимнюю смесь снега, песка, соли и воды.
      - Наш воспитатель,- говорит мальчик,- считает, что никто не должен обижать друг-друга, но этот кудрявый парень с толстой золотой цепью на шее, он обижает меня, этот парень с цепью на шее. Но ведь воспитатель сказал, что никто не должен, сказал же воспитатель. И он не считает так, этот парень из Марокко с золотой цепью, и говорит, что я вонючий русский, а цепь у него толстая и золотая, у этого парня, и это очень нравится девушкам, они просто умирают от желания обнять его толстую шею с цепью. А воспитатель считает, он прямо так всем и сказал: Я считаю, что все евреи из всех стран равны, и никто, НИКТО не должен! А парень этот с толстыми цепью и девушками, он все равно обижает меня и называет...
      Я люблю этот маршрут. Во-первых, здесь всегда интересно, ибо есть остановка у школы для сумасшедших. Их адаптируют к нормальной жизни, и они учатся на этом маршруте. А во-вторых, автобусы здесь пустые и новые, похожие на троллейбусы, в которых так зыбко-празднично было в России ночью. При слове ~троллейбус~ я всегда ощущаю одно: разгар ночи и грозы, потоки воды смывают границы дорог и тротуаров, одинокая в последнем троллейбусе, уже не следя за выражением своего лица, смотрю через заднее стекло на удаляющегося любимого, а он тоже смотрит так, словно все уже кончено, хотя ничего так и не началось. Это потом услышала от него, потом, когда уже владела мимикой и жестами:~Я никогда не прощу ему /неважно кому/ твоего лица в этом троллейбусе...~ Простил.
      Кстати потом, когда уже было поздно до необратимости, увидела, что хоть и простил мое лицо, но тоже любил меня так умело, что я ничего не видела и мучилась от безответности. Но он-то видел.
      ~Это от переизбытка нравственности~,- сказала Сюзанна, которая всегда была откуда-то в курсе. Дело в том, что у человека, присвоившего права на сопровождение меня, оказался друг. Но было уже поздновато, меня уже пару раз сопроводили до дома, и он вошел во вкус. И все. Это длилось пять, вернее, семь лет. Впрочем, это длится и теперь - разве слежу я за выражением лица, глядя из окон в тьму? А заглядываюсь я туда все время, и троллейбус мой пуст, но лицо мое прощено заранее. Прощай, несостоявшийся любимый, я на своей судьбе испытала тщетность отъездов и подлость нравственности, объясняемой фатализмом. Надеюсь, немного эмоций досталось и тебе.
      Участь, застигшая меня в последнее время, мучительна. Я констатирую потери, натыкаясь на них в письмах оттуда и испытывая жуткую сосущую пустоту. ~...умер Петр Семенович...~, ~...исчез Сашка~, ~..неожиданно скончался Сотников...~
      Русские мои друзья, вы, среди паники непреднамеренных и прочих отъездов, потосковали и нашли свой способ избежать периода выживания. Память о вас, рафинированная расстоянием и эмиграцией, светла.
      Странно переживать эти уходы относительно стабильности прошлого. Тоскливая боль. Безысходность. Надо бы туда поехать, а то исчезнут все. -==Возвращение в Т-ск N4.==
      Я снова не еду в Россию. Сколько же причин, предлагающих паникующим разумом, оказываются несостоятельными по ходу жизни. Деньги, работа, семья, смешно. Я не еду, потому что н е ж е л а ю. Меня оскорбляет доступность этой страны, из которой я вылезала, обдирая кожу и душу о наждак социальной системы и человеческих существ. Я долго зализывала сочащиеся раны; даже сидя в противогазе и чувствуя разрывы советских ~скадов~, прибывших из Ирака, чувствовала я иную боль и иной страх. Я доезжала сюда еще несколько лет и не уверена, что этот путь окончен. Зайти в одно из бесчисленных агенств и через пару дней оказаться в России? Это ли не предательство по отношению к своим же страданию и ностальгии?
      Ну, хорошо, возможно я также боюсь встречи с теми, кто остался. Я не смогу признаться им, что отъезд не приносит счастья, а лишь восстанавливает достоинство. Что достаток - не только фон существования, но и масляная пленка на кипящем котле.
      Скажи, Илья, сидя в продранных штанах перед новым холстом, жуя кильку в томате, не был ли ты более... Жизнь там заострялась системой, как карандаш, и наброски наши были более четки. Я не знаю ничего более дурацкого, чем жизнь в России, но и ничего более эмоционального не было у меня. Садо-мазохистские игры с обществом и природой твоей дошли до предела, я уехала, ты, как Синдбадмореход отрезала куски плоти своей и кормила двуглавого орла, чтобы вывез, родимый. ~Ничего,- доносятся мысли твои со всех концов гулкой провинции,- мясо нарастим, не впервой~... И я знаю, что - да, нарастишь. Кровью и так необъяснимо единящей ненавистью к жидам всех национальностей.
      Русские лица еврейских национальностей, это географическое пространство не место для вашей генной памяти, но место для духовного абстракционизма, согласна. Физически присутствовать там я отказалась, но отказываюсь считать это большой удачей. Мне оставалось лучшее из невозможного.
      Что я имею на сегодня? Русская лень, безинициативность и честное незамечание бардака в личной жизни - это не повод к американской незамутненной схеме. Еврейская же скорбь среди пальм неуместна и пародийна. Слишком русская для Израиля, я ощутила благостное предрастворение в Париже, но, оказавшись перед дверью вагона в метро, я долго дергала ручку, желая выйти, пока нетерпеливый негр не откинул ее в сторону. И я осознала, что больше не готова платить такую цену за знание как открываются ручки в вагонах, а без знания этого все будет выдавать в тебе вечного пришельца; да, сказала я себе тогда, я пришелец, и ведь главное - это правильно назвать роль, потому что в нужной роли становится хорошо и ловко. Плохо, если роль второстепенная. Еще гаже, если она активно не соответствует самооценке, поэтому для хорошего актера всегда самое трудное согласиться на роль.
      Основной ошибкой моей была идея, что я еду в Израиль - домой. Мысль моя обрести дом была порочна изначально и принесла много боли. Пришелец не может приехать, нам свойственны только отъезды. Я не ехала в Израиль, а уезжала из России. Чтобы обрести, наконец, легкость существования, раскачивала, вытаскивала, выдирала и рвала корни. Больно. Но что, как не безродность дает чувство равновесия, и Пришелец отзывается уже более на движения пространства и времени, чем на, скажем, этих, ну, как их...
      Но отчего так ноет сердце, когда вспоминаю осенний парк твой, дурацкий городок? Я брожу по нему во снах, и каждый раз это заканчивается кожаной компанией, которая гонит меня на мотоциклах, а я бегу по темным улицам и слышу лишь винтовочный треск захлопывающихся окон. Мне нужно добежать домой, но каждый раз я просыпаюсь в центре главного проспекта и пытаюсь понять: успели меня убить, или добежала? Я не верю в сны, но меня предупредили, что возвращаться не стоит - меня там ж д у т. -==Звонки.==
      * * *
      Сказать, что на мне лежит проклятье было бы экспрессивно и неверно. Может быть чье-то недоумение. Но как это чувствуют окружающие! Брезгливость я тоже считаю своим недостатком, ибо кроме имеющейся обладаю еще и кажущейся.
      - Ты ему понравилась,- утешала обычно Сюзанна,- но он почувствовал себя омерзительным и свалил.
      - Почему?!
      - Посмотрелся в твое лицо.
      На днях позвонил друг детства, из тех, кого вычеркиваешь из сердца в зрелые годы, но делать это мучительно, не смотря на все из старание. Мы касались в разговоре детства бережно, как хронической раны. Он жаловался, что на письма больше не отвечают, я, замирая, ждала крох информации о тех людях, для которых, вернее, от которых... Крох не перепало - он тоже сошел с орбиты и метался по пространству в поисках новой. Человек этот, являясь тружеником по времяпрепровождению, по сути паразитировал на окружающих, давно и прочно уверив себя, что за талант простится. Я всегда благоговела перед именно этой уверенностью, впрочем, ее же и сторонилась. Никогда не зная и знать не желая его женщин, которые поят, кормят, восхищаются и вычитывают его рукописи, я отчего-то всегда за них оскорблялась. Глупо быть такой возбудимой, но и судьба моих отношений с людьми некорректна; то ли я всеми недовольна, то ли не имею чести встретить.
      Я только к зрелому возрасту научилась грамотно фальшивить по телефону теперь я владею не только лицом, но и голосом, что сильно прибавило удобства и разочарования от общения. Он, кстати, заметил холодность, но не понял насколько. А я сбросила разговор, дернув плечом, как скользкую ладонь.
      Что бы я хотела пожелать себе и своим близким? Я желаю уехать всем, кто хочет и вернуться тем, кто может. Невозвращенцы, я с вами. Единственное, в чем я уверена - мы будем чувствовать иногда вкус молока, меда и свободы. Это подкупает.
      * * *
      Приехал приятель Конт., неясно как нашел меня и уже по телефону спросил:
      - Зачем ты тогда прикидывалась такой идиоткой?!
      - Да я, собственно..,- мямлю,- и была... Не готова была к такой порции Москвы, я и сейчас не помню ничего, кроме текущих вокруг улиц и морд.
      - Тебе было со мной скучно!- обвиняет он.
      - Скорее, тоскливо. Но не более, чем с собой,- утешаю я.- Понимаешь, я какое-то похоронное бюро несостоявшихся сюжетов. Если тебе от этого легче... Ты по-прежнему не любишь детей?
      - Можно подумать, ты любишь. Сколько их у тебя?
      - Много, но не все мои.
      - И у меня... Тебе не кажется наш разговор идиотским?
      - Я по-другому так и не умею.
      - Покажешь Иерусалим?
      - Который из трех?
      - Храм Гроба Господня... Как ты могла спросить тогда:~Ты жив? А мне сказали, что ты умер.~
      - Потому что ты перестал писать, а уверял, что мы друзья.
      - Это не повод!- взрывается он.- Ты вышла замуж, и я перестал писать!
      - А это что, повод? - раздражаюсь я.- Ну, ладно. Что спросила о твоей смерти - извини.
      - Не извиню!- отрезает он.
      Хорошо, пусть оставит себе эту обиду, раз она ему эмоционально дорога. У каждого есть несколько таких мучительно-сладких обид, которые никто в здравом уме и твердой памяти не уничтожит.
      - А ведь ты звонишь не отсюда, верно?- вдруг понимаю я.- А из Москвы? Зачем?
      Долго молчит, затем бросает трубку. -==Вставка.==
      Когда дребезжит душа? Когда пространство становится фантиком из трамвайного шума и ожидания.
      Случалось ли вам идти вечером, чтобы окна поблескивали обсосанными леденцами через табачные крошки черного настроения. Вспомнили? Так это я о притоне, именуемом жизнь, потому что порой жизнь - это не состояние или процесс, а определение, вернее - место, которое или любишь, или терпишь.
      Еще я о степени моего родства с друзьями и родственниками. То есть первых я люблю, но из кожи не лезу, а с последними наоборот. Лучше всего я отношусь, пожалуй,к людям незнакомым и красивым. Эстетическое удовольствие, получаемое от них, не требует сдачи. -==Запись из дневника.==
      /8 февраля 1996г./
      Встретила вчера лесбийскую пару, где муж архитектор, а жена беременная от искусственного оплодотворения. Говорят только о будущем ребенке, в лучших традициях образцового местечка. Муж заботлив, как ангел, исполняющий наказ Господа. Жена Ирена говорила о рецептах, а Илья с мужем - об искусстве. Затем муж Яэль завистливо сказала, что рожать - привелегия женщин и высший дар судьбы.
      Илья объявил впоследствии, что ему больше понравился муж, как более образная. Но дело этим не кончилось, утром мне позвонила Яэль и сообщила, что я очень им понравилась, особенно Ирене, что я действительно безумно милая и сладкая, так что она /Яэль/ со своей стороны не против, конечно, если я - за. Реакция моя была предсказуема, я тупо сообщила, что я замужем, добавив зачем-то ~к сожалению~.
      - Нет,- строго сказала Яэль,- вот Илья нам никак не подходит, но мы не возражаем, если на первых порах он останется твоим другом, ведь у вас много детей. Кстати, если ты будешь беременна, будет даже лучше...
      Вообще, такие предложения сильно выводят из себя, но зато и позволяют оценить существование в новом качестве, вернее, в качестве иного объекта иного чувства. И альтернатива, открывающая свой попахивающий патологией зев, абсолютно иной выход из общей эмоциональной и прочей запрограммированности. Я подумаю об этом. -==Террористические будни.==
      Если мне скажут, что ночь - продолжение дня, я рассмеюсь. Но скажите, что ночь - отсутствие дня, и я запомню ваше лицо.
      Еще я неспособна понять, Илья, отчего социализм все время настигает нас, неазирая на место и время?
      Я опять о другом. О страхе, появившемся, вернее, обострившемся до исступления две недели назад, когда автобусы в Иерусалиме стали взрываться, как хлопушки в фильме ужасов, расшвыривая вокруг обгоревшую плоть и запах шашлыка и Освенцима. Мы оказались в виртуальной сюрреальности, Илья, где главное - догодаться кто из персонажей взорвется, а вернее где, а вернее когда.
      В России я часто испытывала бессильную ненависть. В Иерусалиме я познала жажду бессильной мести. Глобальная фаталистка, я боюсь пропустить момент, зависящий от качания серьги в моем ухе, и с жутковатой пристальностью всматриваюсь в каждого, входящего в утренний автобус - я испорчена советским воспитанием и никак не привыкну к террористам, взрывающимся вокруг.
      Что может быть похабнее смирившегося народа? Когда общее негодование /хотя бы/ сворачивается в жутковатый комочек холода под ложечкой каждого. Нормой становится ежечасная радость: пронесло. Плевать хочется на ситуацию предчувствий и ожидания боли. Насилие порождает бессилие, а оно омерзительно и позорно.
      Вот уже несколько дней я пытаюсь убежать от судьбы - заметая пахнущий ужасом след, пересаживаюсь из автобуса в автобус, каждый раз понимая, почему именно его. Трагедия не терпит суеты, только на это и надежда. Надежда? Фонарик ее тускл, стекло на колпаке пыльно, а на донышке - кладбище обгоревших насекомых. Боюсь, что действие происходит в сортире.
      Заплеванный и записанный рай Палестины, я боюсь думать, что тебе снова предстоит разлука с твоим Адамом и его Хавой, что имена, полученные от них снова въедятся в тебя навсегда, но только твари будут рыхлить эту каменистую знойную почву, греясь на развалинах будущего Храма. Я безумно боюсь этого. Я боюсь этого чуть меньше во время разговоров с сестрами и прочих проявлений, сопутствующих диагнозу ~жизнь~.
      Я знаю, о, Господи, зачем придумал ты принцип коллективной ответственности - так менее хлопотно. Но ведь и более обидно, о, Господи!
      Вынуждена я сознаться также в том, что шарахаюсь. Стоя у перехода, я, видимо, продолжаю движение, скажем, грузовика в своем направлении, в общем, обнаруживаю себя уже шарахнувшейся. Или в пустом лифте, когда уже заказан этаж, и прислонившись к стене уже почти чувствуешь тошнотворное начало взмывания, обнаруживаешь себя в углу, заслоняющей голову, и вошедший перепуган. Самое интересное, что многие граждане и России, и Америки считают это нормой, а один московский турист прямо так и сформулировал:~А зачем ты в лифте ездишь?~ Из всего этого напрашивается очевидный вывод: НЕ ПРОДОЛЖАЙ ЧУЖОЕ ДВИЖЕНИЕ ни мысленно, ни, впрочем, и физически - это чужое.
      Самое неприятное, что сама я превратилась в террористку и мысленно уже взорвала все мало-мальски людные места Иерусалима. Мысли мои постояно заняты поиском спасения от себя же, но выхода нет - каждый раз меня не ловят, не обезвреживают и не подозревают.
      Теперь на каждой относительно центральной остановке кулючат скучающие, если однополые солдатские пары, или оживленные, если наоборот. Единственное, что мне в этом нравится - рассматривать их, когда автобус дергается в пробках.
      - Военный парад нашей многонациональной еврейской молодежи,- грустно сказала удрученная Сюзанна, потолстевшая за последние три недели, потому что от страха все время жрет орехи и конфеты.
      По этому поводу я сказала ей, не имея ввиду ничего такого:
      - Прекрати есть!- сказала я.- Ты просто откармливаешь себя, как на убой... То есть не в этом смысле, а что тебя разнесет...
      Она поперхнулась и констатировала:
      - Наконец-то прорвало. Ну-ка, еще что-нибудь...
      Но жрать перестала.
      В конце-концов, я поняла, что Они выдавливают меня из Иерусалима и вынуждают к поездке в Россию. Как нехотя тащилась я в турагенство, находящееся в двадцати метрах от последнего взрыва, как медленно озиралась. Наконец я обреченно села к милой девушке по имени Мири и взяла билет на четыре ночи в Амстердам. -==Амстердам.==
      Амстердам констатировал, что я старуха, но успокоил, что это абсолютно неважно. Одомашненные каналы вели меня по нереальному городу; астеничные дома хлопали ставнями, то выворачивая красную изнанку глаз, то прикрывая белые маскарадные веки, а то и просто так. Сталкиваясь в гулком пространстве улиц, краски домов смешивались, наползали друг на друга и отражались все вместе в воде, образуя приглушенную палитру больших и малых голландцев.
      Я не оказалась своей в этом добродетельном городе прирученного порока, но я и не ждала этого, поэтому просто наслаждалась доставшейся и почти нетронутой трапезой: поблескивающий тускло-драгоценно мертвый фазан, черный кубок, серебрящийся на вишневом ковре. С глубокой темноты столешницы свешивается, как обессиленный солнечный луч, длинная шкурка лимона. И темный хлеб, еще хранящий теплоту преломивших его ладоней...
      Слепые мартовские деревья незаметно присутствовали вокруг, а ветер с залива находил меня везде. Приставший красивый русый нищий просил по-русски, и я за милостыню в один гульден купила целую кучу литературных асоциаций, да еще сразу стала более органичным обитателем этого пространства.
      Провинциальность Голландии тронула меня, а повсеместные велосипеды и трамваи вернули то состояние убежавшей с урока школьницы, испытать которое всегда мешал стыд хронической отличницы. Пожалуй, что в голландцах не поразило меня ничего. Да и пристало ли это на моем временном отрезке.
      Шлюха, отгороженная стеклом и подсвеченная красным приобретает схематичность экрана. Жизнь устроена так же - не то, чтобы похожа на шлюху, но и в непродажности ее заподозрить трудно.
      То, что удручает - жалкая материальность всех моих прогнозов. Я не чувствую следующего мгновения! Интуиция моя отключена, или не включена, а вернее просто отсутствует. Придумывая следующее мгновение, я не прогнозирую, а ошибаюсь; но беда в том, что придуманное как правило более реально, или трагично, или действенно. Я словно все время жду эмоций, а получаю говно на палочке.
      О, Амстердам, или любое другое место, отзывающееся в душе моей так же далеко, экзотично и гулко, так же подходящее для возможности абстрактного временного существования, ты есть окончательно материален и приспособлен для человечества, тусующегося по тем законам, по которым не тусовалась я в юности.
      В занюханном марихуаной отельчике, куда взбиралась я по лестнице, вопиющей о необходимости роскоши, не довелось мне встретить людей, а только призрачные ночные голоса окружали мой бессонный сон. Американские школьницы все 24 часа жизнерадостно вопрошали:
      - Билл, где ты? Как ты?!
      Русские мафиози низшей ячейки матерились и пытались петь. К тихим китайцам за стенкой пришла полиция и громко предложила поднять их факнутые руки, чему я сквозь дрему удивилась несказанно, ибо именно они внушали мне ностальгический социалистический ужас: были похожи на помесь Мао со вторым секретарем нашего горкома комсомола, а при встрече радостно кивали.
      Во вторую ночь под окном дискутировали три наркомана. Один, Фист, говорил, что больше не желает покупать ничего другим, не потому что не может, хотя и это тоже, а дело в принципе или что-то в этом роде. Удивляли монотонность его аргументов и ночная усидчивость - говорили они на смеси английского и, видимо, голландского, но под утро конфликт стал ясен, и я простила Фисту испорченный сон за стойкость принципов.
      Вообще, в Амстердаме мне стало проще. Вернее, легче. Я много ездила в автобусах и видела, что среди пассажиров куча израильтян.
      На третью ночь, пересиливая жадность и скуку, я отправилась в казино и проиграла там десять, потом еще десять, потом сорок, а потом еще десять. Было робко в чинном вестибюле, жарко в залах игровых автоматов и непонято у рулеток. Вокруг снова был иврит.
      Но все-таки город не впускал в себя, но и не отгораживался. Он предоставлял себя, думая о королеве, которую я тут же приняла в свое сердце за общеизвестную нелюбовь к оранжевому.
      Голландцы покорили меня своим отношением к действительности; когда я поняла, что это народ, уходящий в море, ощутила я грусть от того, что боюсь чужих стихий, и хочу знать, что я на суше. Единственный вид борьбы, свойственный голландцам - борьба с морем за дно. Странная связь существует в мире: мечты арабов выдавить евреев в море - добровольно демонстрируют голландцы, они же предлагают нам последовать их примеру. История Гаммельнского крысолова становится фактом и фарсом, но ведь и вечный жид пляшет, заложив большие пальцы за проймы и строптиво проткнув острым носом временное ограничение.
      Евреям в Голландии было хорошо всегда. Они то выплескивались из иудаизма, то впадали в него, в общем, исторически резвились, как хотели. Голландия всегда была либеральна, именно поэтому осталась безнаказанно-игрушечной, офигительно-провинциальной, да хранит ее Бог! -==Вставка из дневника.==
      /25 апреля 1996г./
      Озадаченная Сюзанна принесла мне листок и подозрительно спросила:
      - Это что?
      Это было стихотворение, написанное ее почерком. Оказалось, что нынешней ночью я ей приснилась и на самом интересном месте принудила взять листок и записать это под диктовку. Утром текст уже был, поэтому Сюзанна справедливо предположила, что лунатично записала в темноте, что ее страшно отчего-то злило. Вот этот текст:
      Туман и влага поднебесной
      мне интересны бесконечно.
      Туман и детское убранство
      непредсказуемой столицы;
      И гомон птиц, одушевленных
      свободным поиском кормушек,
      и завыванье ветра длится
      в скуленье скорой и полиции.
      Автобус дергался в сплетенье
      переползавших ночью улиц,
      Простите мне лицо, которым
      сегодня я смотрю на вас.
      Я не встречаю незнакомых,
      поскольку это невозможно,
      передвигаясь осторожно,
      я не люблю ни вас, ни нас.
      Я думаю о прошлом тихо,
      с улыбкой доброй идиотки,
      поскольку лодка утонула,
      и призраки все прощены.
      Себе все время повторяя, что беззаботна,
      я болтаюсь
      по старым городским кварталам,
      как грош из нищенской сумы.
      Не уставая быть небесной,
      но сизой и предгрозовою,
      Столица не блюдет героев,
      а только сизых голубей.
      Не принужденьем, не любовью,
      а хриплым кашлем, тихим воем
      мы не расстанемся с тобою,
      о, светлый жизненный конвейер!
      - Ну!- сказала Сюзанна обвиняюще.
      - В принципе мне понравилось,- призналась я.- Пошлешь в ~Вести~?
      - Придет время - пошлю,- ответила она медленно.- Забери свою бумажку, и чтобы это было в последний раз, ясно?!
      Если это шутка, то могла бы, между прочим, рассмеяться, или хотя бы не смотреть так. А про конвейер - это так и есть. -==Возвращение в Т-ск N5.==
      Непонятным образом соединились во мне нелюбовь к возвращениям с нежеланием произносить малозначащие фразы, чтобы смазать многозначительность тишины при встрече, вернее, при отсутствии тех, для которых...
      Я не то, чтобы боюсь не вернуться из России, но если я не пожалею себя сама, то кто сделает это? Мне жалко возвращающихся и больно за невернувшихся. Послушай,- упрашиваю я себя,- у тебя никого не осталось в России, зачем же думаешь ты часто в ту сторону, зачем цепляешься за прошлое, хотя в то, русское время, жила будущим! Вот оно, вот то самое время, когда должно наслаждаться очевидностью состоявшегося. Господи, что может сравниться с апрелем в Израиле, когда цветут апельсиновые сады, разнося запах по всей стране, когда Иерусалим, стряхивая древнее равнодушие, цветет и благоухает, как наивная самозабвенная деревенька... Ты всегда успеешь поехать туда,- говорю я себе.- Ты как только захочешь поехать в Россию, так сразу же туда и поедешь, в самом деле, ну подумай, куда торопиться!
      Я не думаю, я знаю, что торопиться всегда надо, потому что потом всегда поздно. Но я медлю и медлю, потому что знаю, вернее ощущаю слишком хорошо: я боюсь приехать в ту пустоту, которой по сути является пространство города моего взросления. Миражом он был, миражом и остается в моей истеричной памяти, но место не свято, а значит - пусто. Вот это и есть то очевидное, ради чего не стоит ехать: меня затягивает пустота, а я пытаюсь это не понимать. Вообще, стремление заполнить собой пустоту не характерно для женщины, но что же тут поделать, да и та лесбийская пара не просто так, да и я ведь не сразу...
      Ужаснись вместе со мной, сестра моя Анна, мы родны с тобой по одной из двух Х-хромосом, а это уже половина. Я судорожно коплю воспоминания и цепляюсь за них, как обезьяна за вольеру. Ты же стараешься спастись по-другому: я не помню, чтобы ты выкинула хоть одну записку, имеющую к тебе отношение. Привезя с собой огромный, неинтересный и тщательно рассортированный архив, ты до сих пор мучаешься от бумажного конвейера твоего увядания, еле сдерживаемого заслонками серых казенных коробок с надписями ~вермишель~,~туалетное мыло~...
      Сестра моя, Анна, пытаясь сохранять все материальные свидетльства своей судьбы, считая, что перебирание бумажных фактов своей биографии разнообразит твою свободную скуку, что подумаешь ты, увидев однажды эту пожелтевшую суету и убогость? ~Ушла за хлебом,скоро буду~, ~Справка дана Анне Шпиль в том, что она болела пять дней~... Ты плачешь, сестра, от жалости к себе, а я застываю от щемящей скорби по последним прикосновениям. О, это запоминается навсегда. Это раскадровывается памятью, и каждое движение и слово обдумываются после. Если бы я когда-нибудь любила того, о ком не хочет забыть, но и боится вспомнить душа, я бы вернулась в Россию, я бы доехала до того города, я бы застыла на том месте, где рука моя навсегда покинула его руку и, глядя в его перевернутые глаза, сказала бы:~Ты сам виноват, дурак!~ -==Политическая лихорадка.==
      В обеих моих странах идет предвыборная борьба. Будет обидно, если в обеих одновременно победят красные, правда, Илья? Не усмехайся ты так скорбно, Илиягу, не смотри ты так однозначно, потому что народ этот как раз сходит с ума, а тот в него еще не входил. И жить нам с тобой либо в башне из слоновой кости, стоящей на песке, либо не жить нам, а ехать с остекленевшим взглядом до ближайшей свалки в багажнике скудорусскоязычного арабского воспитанника института дружбы народов имени Патриса Лумумбы.
      Что случилось, наконец? Почему народ схватил любимую свою смеющуюся землю и поволок ее на заклание по собственной воле, ибо Его приказа на то не было. Не было же приказа! Похоже, что страшна будет кара. Для счастья приехали мы сюда, а в недоумении проживаем. Но вяло идет эта предвыборная кампания, скорее по обязанности, чем от восторга предвкушения. Не власти хотят претенденты, но исполняют свой долг по отношению к своей же идеологии, что так же противно, как знакомо нам по опыту прошлой социалистической жизни, а от того еще противнее.
      Переполненный лозунгами Иерусалим мается от изжоги. Лозунги делятся на императивные, философские, предупреждающие и, наконец, абстрактные. Например, ~Облажались? От винта!~ Или простенькие ~Я голосую за...~ Или, что если не проголосуем за этого, то всем нам будет очень хреново. Но лучший вопль, написанный на огромном полотнище вдоль дороги, был близок мне невероятно:~Мы хотим жить!!!~ Впрочем, немало я знаю людей из нашей волны репатриации, которые как раз пребывают в состоянии хронического ответа на этот вопль: пожав плечами, тихо повторяют:~Зачем?~.
      Автобус мой тем временем продвигается по Эмек Рефаим, Долине Призраков, чтобы, минуя центр Иерусалима, привезти меня в тихий интеллигентный район Бейт-а-Керем, Дом Виноградной Лозы, куда я еду во-первых просто так, а во-вторых посмотреть на акации, пока светло и в окна, когда стемнеет. Электрически освещенная чужая жизнь всегда влекла меня, и я давно научила свою сестру Марину копить эти визуальные крохи. Так строила я с ней в детстве домики для кукол, так мы умиляемся и теперь, ловя в окне кресло-качалку с пледом, и стену с картинами, и книжные шкафы, и благородную седину сгорбленных обитателей. Это то, чего уже нет в этом измерении, так, кусочки пазеля, унесенные, скажем, ветром, и скукожившиеся в палестинских хамсинах.
      Что услышу я от старушки со скамейки в Ган-а-эсрим, Садике Двадцати /ребят из этого района, погибших в одну из войн/, притворяющейся каждый раз, что она носит другое лицо, имя и адрес. Но это несомненно все та же старушка, которая строила эту страну изо всех своих молодых сил и представлений, а теперь обе они смотрят друг на друга слезящимися глазами.
      Старушка уверена, что будет война, более того, легкое оживление тогда только и трогает ее уже обобщенное приближением другого берега лицо.
      - Девочка,- утешает она меня оттуда,- война только делает жизнь пронзительней и заканчивается ликованием твоего народа.
      Сарказм выступает на моих губах.
      - Веруешь ли ты в Господа, бабушка,- говорю я тихо.- В этом Садике Двадцати, веруешь ли ты? Ибо все происходящее теперь есть следствие, а причина вне нашего понимания. Только чудо поможет этой стране, как помогало оно твоему народу. Но я в последнее время боюсь чудес, ибо совершает Он их руками обычных людей, маскируя свою причастность и не считаясь с количеством исполнителей, а только с их качеством.
      Старушка трясет головой и повторяет заклинание:
      - Мы - сильная и гордая страна. Один еврей может убить много арабов. Нам было еще тяжелее, а теперь жизнь - райский сад. Девочка, не бойся отдать свою жизнь за свою страну!
      Бабушка, юная балерина времен британского мандата, я восхищаюсь тобой; ты держала спинку, неся на точеном плечике сумку, набитую патронами. Идя в Старый город к связному Йоси, под обволаивающе-медленными взглядами арабов, под четкие вопросы английских колонизаторов:~Куда?~ По всем правилам партизанской войны, со всей честностью браславского воспитания отвечала ты, помахивая сумочкой:~В старый город иду, несу патроны эти еврейскому подполью.~ В который раз поражаюсь я тупости проверяющих всех времен и народов, стандартно ловящихся на тот же прием. Но я почти вижу и легкую походку, и библейские глаза, распахнутые в вечность, и наносную жалкость подмандатного - в который раз Иерусалима, в каком-то смысле тоже легко ступающего по Иудейским горам с холщевой сумой.
      - Куда?! Со своими овцами?!
      - К Господу иду. Скрижали Завета в сумке этой...
      Приходит филиппинка и забирает старушку с прогулки.
      Сюзанна вечером скажет мне:
      - Действительно, ты что же это - боишься отдать свою жизнь за свою страну?! Не бойся, девочка, это еще не худший выход. Все равно тебе неоткуда взять те три тысячи долларов для персональной филиппинки, убирающей за тобой, прости уж, милая, но дерьмо. Ужас!- содрогнется она.- Скоро победят социалисты, и нас всех перережут арабы.
      Но проходят выборы, и Господь снова легко щелкает по монетке, и слегка побеждает национальный лагерь, но этого достаточно, чтобы начать надеяться.
      - Видишь!- говорю я Сюзанне.- Поняла! Теперь арабы нас не перережут!
      - Да,- соглашается она,- теперь мы с ними перестреляем друг-друга, что несомненно достойнее.
      # # #
      Вот еще что - я ненавижу провинциальность, как образ жизни. Я содрогаюсь от него, ибо это всегда грозило мне, и страх остался. Но, с другой стороны, стыд участия всегда был начеку, и я умело обтекала те островки интеллектуальной глупости, зарождавшиеся и умиравшие в окружающем меня болоте. Духовная же моя вина в самоустранении и страдании, в отсутствии поиска и поиска. Боязнь разочарований, ставшая привычной трусостью.
      Но все равно, Сюзанна не даст мне покоя и придется сопровождать ее на иерусалимский литературный клуб, главная неприличность которого заключается в его упорно скрываемой неестественности. Он похож на пересаженную почку, тихо исчерпывающую свою выводящую функцию в чужеродном организме, вернее, организм тихо отторгает ее, и всем понятен исход. Что неприятно: они снова все другдруга знают.
      Кстати, о Сюзанне. Эмоционально гипертрофированная, она давно уже желает моего мужа Илью, хотя мне, в общем-то, не жалко, скорее любопытно. ~Это нормально, это женское~,- утешает меня абсолютно не ориентирующийся и потому не заинтересованный Илья. Значит, я не женщина,- понимаю я однажды,- мне не надо ни мужей подруг, ни подруг, ни мужа.
      Чего желаю я? Отчасти свободы, отчасти покоя, но, скорее, тягучих моментов простветления, не приводящих к опустошенности. Неправда, что люди не нужны мне. Но я упорно считаю себя в праве оставаться максималисткой в душе и гордячкой во вскинутом профиле. Нищенкой у последних, небесных врат Иерусалима назову я себя однажды, и не буду, может быть, стыдиться милостыни, ибо стану лишь поводом для смягчения предопределений судьбы. -==Три сестры.==
      Обрядность бюрократического существования Анны и бестолковый трагизм моего, нейтрализует Марина, вторая моя сестра, милая, младшая, нормальная. Всему, чему смогла я научить эту девочку - способности к исступленному умилению, чему вскоре перестала быть рада сама и не рада до сих пор.
      Если Анна, повинуясь не голосу крови, но бумажной необходимости, стойко прошла в Иерусалиме гиюр и автоматически выполняет ровно то, что обещала, то Марина долго цеплялась за красивую историю Иисуса Христа, не желая отказываться от сладкой жалости и умиления, и я было уже решила оставить ее в покое, но тут наступил кризис, и она так и не полюбила его, но до сих пор жалеет. В Бога она вряд ли верует, а от предложения взять зуб за зуб, покрывается красными пятнами. Жалеет она и меня.
      Я же тихо стою в стороне, труся взять на себя больше, чем хочу выполнять и стыдясь этого. Живя теперь под Этим небосводом, я говорю: О, Господи, не замечай меня; я обращаюсь к тебе постоянно, но что я могу сказать, ибо желания мои мелки и переменчивы, а тоска постоянна... Два раза просила я - за свою мать и за эту страну, чтобы меньше было мучений, чтобы, о, Господи, ну ты же знаешь...
      Страна пока осталась, мама неожиданно умерла, совсем не мучаясь от имевшегося рака... Молитвы мои не должны доходить, но иногда, ужасаясь промелькнувшему в душе, я застываю от неизбежности: Он знает все и сам решит, что есть истина, а вдруг если это, промелькнувшее, темное, скрываемое...
      Сестра моя Марина редкостная блядь и еще большая трусиха. Переживая каждый новый роман, как последний, и я подозреваю, как первый, она так же честно отбрасывает все прошлое, как и знает, что никогда не дойдет до грани, отделяющей милый диктат от эмоциональной зависимости.
      Марина зависеть умеет, но не любит настолько, что тщательно скрываемое умение превратилось в трогательную навязчивую идею. Анна зависеть не умеет и не любит, она желчна и отважна, поэтому ее окружают мужчины, мечтающие о недополученном, или даже о переполученном в детстве. Анна стойко борется с этим всю жизнь, но по-моему судьба ее вошла в азарт и развлекается от души, подыскивая варианты все затейливей. Но не было у меня к ней пронзительной жалости, а только эгоистическое неудовольствие мелькало порой. Я тоже была одним из первых вариантов ее судьбы. Впрочем, свою независимость Анна старается в последнее время скрыть, выходит неуклюже и по-детски.
      Со мной же снова получается смешнее всего. Я зависеть люблю, но не умею. Поэтому гордость моя постоянно избегает ситуаций возможной зависимости, вследствие чего я так недовольна бытом. Гордость вообще давно и сильно мешает мне жить, некоторые, да почти все, путают ее с застенчивостью. Таким образом, нам всем троим есть что скрывать.
      В нашем сестринстве я играю странную роль посредника, ибо история его забавна: отец Анны ушел от жены вместе с дочкой. Затем женился снова - так появилась я. Потом мама стала вдовой, но вышла замуж и родила Марину, которую нянчила Анна, а забавляла я, ибо к тому времени отец исчез, а мать зарабатывала. До сих пор побаиваясь Анну, со мной Марина открыта, но каждый раз изливает на меня ужасные порции жалости, обращаясь не иначе, как ~сестренка~, в лучших традициях городского блатного романса, а заканчивая неизменным поцелуем и комментарием ~бедненькая~. Жалость ее не оскорбительна, впрочем. Она легка. ~Бедненькая,- повторяет она,- напридумывала себе всяких Сюзанн~...
      Марина, кстати, с детства интуитивно чувствовала убогость и тянулась к ней, но не чтобы нейтрализовать, а, скорее, за острыми ощущениями сострадания, а, может, и не только. Легко перепрыгивая по социальным ролям, Марина из института культуры попала на молодежное радио, потом сторожила детский сад; здесь она ухаживала за старушкой, продавала цветы, пела в баре, а нынче собирает рекламу для русской газеты. Самое неприятное, что она пьет, если не хуже, а еще более неприятно, что не считает это пороком, поэтому делает открыто и весело. Сюзанна уверена, что будущего у Марины нет. А я думаю наоборот, что ее будущее - это лучшее, что есть у меня для созерцания, ибо норма марининого самосознания известна мне давно, именно поэтому я уверена в этой девочке на канате - она балансирует профессионально и, если не случайность, доведет выступление до аплодисментов. -==День защиты детей.==
      Счастливую группу сумасшедших видела я сегодня, первого июня, в день защиты детей. Не счастливых по отдельности, а цельно и одинаково. Там был и мальчик из автобуса номер 6, всех их обрядили в армейскую форму, и лица ~даунов~, напоминая мне мордашки советских детишек в ~Детском мире~ моего детства, были прекрасны в своем обобщенном неумении скрыть тотальный восторг. Другие, видимо щизофреники, были сдержаны, но как они смотрели на девушек, как громко они говорили.
      Израильский люд снисходил, я млела от восхищения милосердием общества, а небеса тем временем дарили и мне свое злорадно-брезгливое милосердие: опять объявился приятель Конт., на сей раз явившись среди раскаленного белого иерусалимского дня наяву, почему-то на работу, он /впрочем, ясно почему не домой/ прижал босса замечательным английским в угол, и Моти сам попросил меня быть свободной на сегодня, но я подразумеваю, что и навсегда.
      Йогом с арены цирка вышла я из зала, ибо в спине моей засело с десяток острых взглядов, но я улыбалась. Встреча с юностью ждала меня, лучшие годы жизни и открытость молодого сердца. Надо ли объяснять ту новизну эмоций, сопроводившую эти определения, которые у меня хватило глупости сформулировать, а у него - принять за факт запоздало явившегося юмора.
      - На сколько хватит тебя здесь, приятель?- спрашиваю я.
      - У меня курс в университете. Награда за мать еврейку. Но бросился искать я тебя сразу.
      ~Какое сумасбродство!- сказала бы ему Сюзанна.- Безрассудство и красота невыверенных поступков!~
      Мне же становится просто неловко, потому что фраза его взывает к многозначительности, а взгляд к жалости. Он замечает это и гордыня щурит амбразуры его библейских глаз:
      - Я, кстати, никогда не говорил тебе, что собирался ждать тебя всю жизнь?
      - Да...
      - Так это я шутил,- смеется приятель Конт.
      - Ха-ха-ха,- констатирую я и, против воли и здравого смысла, обижаюсь так, что слегка даже, может быть, сдерживаю слезы.
      Он очевидно доволен, приятель Конт., хотя нелюбовь моя очевидна и неизменна. Он тут же великодушничает:
      - Я думал, ты постарела больше, а ты - нет...
      - А я вообще не думала!- грублю я.
      - Оно и видно,- соглашается он.
      - Ты приехал за этим?
      - Я приехал пришпилить тебя в научную работу по психосоциологии, как пример типичной эмиграции без мотивации.
      - Пришпиль к чертовой матери,- прошу я,- хоть куда-нибудь, чтобы хоть какой-то смысл, или намек на отсутствие идиотизма.
      - Ишь, чего захотела...
      Разговор тащится, как автобус в пробке, если не сказать /Сюзанна/, что как сопля. Я как-будто показываю ему Иерусалим, он как-будто видит. Старый город...
      Расслабленные улыбки кроликов, торгующих на рынке Старого города кончаются вместе со смрадом. Смесь заношенного тряпья, сортира и кофе. Лавки, так и не дойдя до приличествующей восточной роскоши, переходят в откровенную помойку, но еще, дорогой гость, несколько извивов, ступенек, нищих и Кардо - улица из бывших, а ныне - приятная во всех отношениях воссоединяет-таки нас с еврейской частью. Наши!
      Вырезанные из беззвездного неба силуэты хасидов. Их телесные жены. И дети, сидящие в колясках, как в партере, вглядывающиеся, привыкая.
      Туристы, беззаботные, но вечно спешащие, откровенно пресыщающиеся за столом культурных ценностей и сыто рыгающие:~Gr-r-r-r-ate!~
      Деловито шастающие монахини - туда и оттуда, строгие и сосредоточенные, как давняя жена, исполняющая супружеский долг.
      Мир камня, неги и крови.
      Бродя по менее опасной части Старого города, ведя разговор, как верного пса, в какой момент становишься незрячим и зависящим от этих сук?
      - Вот как странно и мудро устроен Иерусалим!
      - Ага. Да,- какого черта он обметает эти паутинки чувств грязной метлой банальности.- Я предлагаю помолчать - давай же молча походим по камням.
      - Почему?
      - Просто.
      - Смотри какое у арабки платье. Красное. Это же арабка? У нее за корсетом кинжал и она очень опасна, правда? Улыбнись, это шутка.
      Понимая, что не стоит смеяться, смеюсь в обозначенном месте - это рефлекторное. Но это западня.
      - Да, давай уж лучше помолчим, чем смеяться над такими фразами. Бег дурака по пересеченной местности смешон несогласованностью его движений. Он не владеет телом. То же и с реакцией на смешное. Ты бы помолчала, милая.
      Он неправ, но он тысячу раз прав! Что делаешь ты здесь, пестрый фантик бывшей конфеты? Вымученная чеширская улыбка. Тенью сиюминутности скользишь между глыбами прошлой и будущей вечности, в испуге зажимая рукой рот. Это ли не смешно...
      Не желая говорить друг-другу ничего, хочется многое рассказать. Но рассказы наши рассыпаются в прах, так и не состоявшись, ибо пепел - он и есть пепел, даже хранящий форму источника - привычно слетает с истертых этих камней.
      Он не рассказывает мне о жене, доставшейся от друга, и о второй жене, уже на полпути к приятелю, потому что это типичное московское состояние интеллектуала средних лет. Я не рассказываю, что кроме жалости и недоумения, испытываю ограниченное количество эмоций.
      - ... да нет, меня занимает вся эта безнадежность,- заявляет он.
      -... став более созерцательной,- сообщаю зачем-то,- я отошла от понятия счастье. Осторожность моих мыслей - вот что тревожит меня ужасно...
      - Несвобода становится все менее узнаваемой,- с горечью говорит он.- Ты чувствуешь, что нас всех обманули?
      - До нас никому нет дела,- соглашаюсь я.- Вот это - главный обман.
      - Ты сегодня со мной не уедешь?- спрашивает он.
      - Уеду,- поспешно соглашаюсь я.- Обязательно. Завтра. Я уже давно думаю, что завтра уеду..,- фраза, как тело висельника, дергается в унисон лицу приятеля Конт., а потом тихо повисает. Скрипят свежесколоченные доски. Вот оно, -==возвращение N6.==
      Сегодня я снова не еду в Россию. Я отправлюсь туда завтра и сделаю это весело и адекватно. Я с миром встречу всех, кого суждено и с миром отпущу к их делам. И они обрадуются мне в меру, а не будут смотреть, зажимая ладонями рты.
      Но еще я куплю видеокамеру и буду все время снимать все подряд, потому что еще не выстроила необходимую отчужденность, а глазок электронного свидетеля оградит меня от того, от чего я не еду в Россию.
      Каждое утро я буду планировать завтрашнюю поездку, и с этим, видимо, уже ничего не поделать. Завтра, приятель Конт., завтра.
      - Знаешь,- оглядывается приятель Конт. в последний раз,- похоже, я свалял дурака. И давно.
      - Дурак не есть бессердечный свидетель,- киваю я в последний раз.
      - Так что, не ждать?- тихо спрашивает он.
      - Жди..,- шепчу я.- Это правильное состояние - ждать. Завтра.
      ... Но как это больно - высыхать, выходя на песок... -==Анкета.==
      ...Когда я смотрю из окна нынешнего своего пристанища на каменную пустыню, располосованную когтями вечности, меня сковывает покой. Он не помогает жить, а только созерцать, тем самым нарушая естественное стремление живого существа к действию. Мысль плавно скользит по видеоряду, а сознание белесо и знойно. Иудейская пустыня - это образ жизни и мыслей. Это снова вариант призрачного существования с легкой привязкой к физическому. Это затягивает.
      Многочисленные цветы и деревья, существующие ~на капельницах~ маскируют суть только поначалу. Опытный же человек ощущает атмосферу реанимационной палаты. Красота пустыни невыносима и сосуща, а оазис нашего городка симпатичен и жалок. Впрочем, человек не должен быть там, где ему хочется, ибо не может этого в принципе. А если и может, то достаточно скоро оскотинивается.
      ... и тогда судьба подбрасывает тебе анкету. Обязательно в кругах твоего круга оказывается психиатр, который не может не ставить диагнозы - в целом, но на основе частного. И частность - это обязательно я.
      Разве не хочется порой каждому нормально слабому человеку покончить с жизнью, чтобы прекратить все это. Это мое законное желание и почему же именно оно из всех является неким критерием и вызывает холодный медицинский интерес.
      Я никогда раньше не объясняла себе свои робкие мысли о самоубийстве, попытки конкретизировать пресекала в надежде, что неясность не влечет четких последствий. Я нарочно не желала знать когда мне больше всего Этого хотелось, где, почему и, главное, как.
      Сидя у окна и чувствуя, что меня загнали в угол по времени, месту, что действие должно плавно вытекать по законам жанра, я слабо огрызаюсь, выбирая нейтрально-депрессивные ответы, упрямо не желая высовываться в ту или иную сторону опросника.
      Ясно, как резвятся мои приятели, отвечая на это, но я уже впала в состояние торжественного смятения и способна только слабо уклоняться от конкретных уколов:
      Что останавливало вас?
      а/ страх
      б/ чувство вины перед близкими
      г/ надежда, что все изменится к лучшему
      д/ случайные обстоятельства
      е/ затрудняюсь ответить
      Мне страшно. Я виновата перед близкими. Поздно и нет сил что-то менять. Я затрудняюсь ответить что останавливало и будет останавливать меня. Может быть это чувство протеста или нежелание делать грязную чужую работу. Жизненные силы мои истончились, сквозь них уже можно видеть испуганные, жадно созерцающие лица - мое, Сюзаннино, всех действующих лиц и исполнителей. Я заполняю анкету, как живу - неловко отказать.
      1/. Да, я чувствую затруднения в общении.
      2/. Да, я часто плачу.
      3/. И устаю быстро.
      4/. Окружающие не понимают меня.
      5/. Да, люди, которым я смогу все рассказать где-то есть.
      6/. С памятью есть проблемы.
      7/. Жизнь, видимо, не удалась.
      8/. Снижение желания жить отмечается.
      9/. Аппетит повышен.
      Александр Саверский.
      Демиург
      -==ДЕМИУРГ==-==ВМЕСТО ПРОЛОГА.==
      Низкое небо над ночным Египтом убаюкивало бездонностью все живое, мягко покачивая любопытные звезды в не успевшем еще остыть воздухе.
      Меж суровых пирамид, громоздящихся в темноте, будто подобравшиеся невесть откуда великаны - настолько они были неестественны в этой голой пустыне, настороженно шли два человека. Изредка они переговаривались друг с другом, но так, чтобы не нарушить окружающее безмолвие.
      - Я все же не понимаю, Саша, как и какого черта ты здесь оказалось? - раздался недовольный голос мужчины.
      Извиняющийся, почти не приглушенный женский голос ответил из темноты:
      - Но, Джонатан, мне так хотелось увидеть все, что ты рассказывал...
      - Тише! Тише! - прервало ее нетерпеливое шипение.
      - Ой! Извини, - женщина понизила голос, хотя Пирсу все еще казалось, что ее слышит вся Вселенная, - не могла же я усидеть в этой проклятой гостинице в душном и страшном Каире, зная что вокруг так и снуют исламские террористы.
      - Ладно, ладно! - отмахнулся Пирс от этого водопада слов, прозвучавших в тишине как колокольный перезвон.
      Не согласиться со своей спутницей он не мог. За
      последний месяц в Каире произошло двадцать девять терактов, и все они были направлены против туристов-европейцев. А Джонатан Пирс - доктор востоковедения - со своей свитой из трех ассистентов представлял для исламистов-фанатиков объект особого внимания, и какая уж там чаша весов перевесит, окажется он нужнее им живым или мертвым, предсказать было совершенно невозможно.
      Приходилось быть осторожным. Кроме того, как не разыгрывал он досаду на свою спутницу, в глубине души ему было приятно, что она рядом, и поругивал ее Пирс только потому, что экспедиция, которую он затеял была не менее опасна, чем пребывание в Каире.
      С Александрой Пирс познакомился пять лет назад, когда она была еще студенткой, а он читал в ее группе лекции по философии Востока. Она сразу привлекла его внимание своими жадно горящими глазами, когда он говорил о тончайших различиях между течениями мысли в семи школах Индии. Кроме того, девушка была настолько красива, что Пирс, несмотря на свою искушенность в вопросах красоты, был поражен... Аккуратный прямой нос, начинавшийся почти от бровей, строгими линиями стекал с открытого, ясного лба. Миндалевидные с загнутыми кончиками глаза излучали королевскую мудрость, даря почтение думающим и награждая холодом глупцов. Небольшой рот, четко очерченный подбородок, брови вразлет и, наконец, пшеничные волны волос придавали этому лицу выражение чего-то неземного, светящегося.
      Несколько лекций подряд взгляд Пирса то и дело возвращался к этому лицу. Он понимал, как глупо выглядят его взгляды на одну и ту же девушку, но ничего поделать с со бой не мог. Он хотел, он должен был насмотреться. В конце концов это не то чтобы удалось, но ему стало достаточно ощущать присутствие Александры в аудитории. Он будто встроил ее в свое сознание, в какую-то часть себя, и вскоре понял, что образ этой девушки находится с ним постоянно.
      Этот образ не преследовал его, не заставлял страдать - это было бы и невозможно, ибо Пирс сразу же прогнал бы его, - он просто молчал, и в этой молчаливой красоте было что-то бесконечно мудрое, что вдохновляло ученого на новые поиски прекрасного, каковым он считал множество загадок Востока и мира вообще.
      Через три года Саша стала его ассистенткой. Они не были любовниками, но знали, что этого не произошло только потому, что случится подобное совсем необычным образом, совсем не так как у всех людей. Они не были и женаты, считая брак друг с другом неизбежностью своих жизней, а потому формальностью.
      Год назад Пирс понял, что Саша относится к нему так же, как он к ней, встроив в свои тонкие тела часть его ауры. И они были рядом просто и естественно, понимая друг друга, уважая, нежно любя и ..., да только Господь Бог знает, что еще светлого Он намешал в судьбы этих двоих, столкнув их между собой.
      После того, как Пирс выплеснул свои эмоции, в адрес Александры, они оба замолчали. Обиды не осталось ни у кого, поскольку каждый понимал и уважал психологические мотивы другого. Джонатан кричал, потому что боялся за нее, она пошла, потому что боялась за Джонатана.
      Та осторожность, с которой две тени преодолевали теперь расстояние до намеченной цели, была вызвана тем, что правительство Египта запретило туристам посещать пирамиды после захода Солнца, и смотрители этого музея вневременья могли доставить непослушным массу неприятностей вплоть до выдворения из страны.
      Но Пирсу не нужны были пирамиды. Сегодня ночью его интересовал только Сфинкс.
      Уже на заре своего философского образования Джонатан понял, что большая часть человечества настолько горда собой, что считает древних интеллектуально сродни обезьянам. Эта гордость делала современную цивилизацию чуть ли не глупее самих обезьян, потому что до сих пор сама она не создала ничего подобного пирамидам, Стоунхенджу и прочим так называемым тайнам, которые только потому и оставались таковыми, что современность еще не доросла до знаний, которыми располагали древние. Именно поэтому в мире то и дело возникали маленькие научные революции, когда какой-нибудь "ученый-сумасброд" или просто "любитель-фанатик", как ласково их крестит мир до поры, начинал "тупо" копать там, где указаны были в древних манускриптах города или описаны непонятные устройства. А потом весь мир вздрагивал: ах, почему же мы раньше не прислушались к Гомеру, ясно указавшему местонахождение павшей некогда Трои; ах, как же мы могли предположить, что ковчег Моисея, описанный в Библии, - мощнейшее электрическое устройство. Да и то сказать: откуда было жителям девятнадцатого века знать о свойствах ковчега, если и электричества еще не было, а у древних, как выяснилось, было.
      Сколького же еще в древности мы просто не понимаем, потому что не знаем сами, думал Пирс. А о скольком просто не думаем.
      Вот и сегодня он шел для того, чтобы проверить легенду, утверждающую, будто в час весеннего равноденствия Сфинкс может допустить внутрь себя избранных. Год назад его друг попробовал было сунуться в молчаливую пасть каменного изваяния, после чего полчаса лежал без сознания и рассказывал потом, что неведомая мощь угрожающе швырнула его на землю, как только он попытался заглянуть в глотку Вечного Зверя.
      И теперь Пирс сам решился на эту попытку.
      "Люди разные, - думал он. - Кого-то пустят, а кого-то нет. Надо все проверять на своей шкуре".
      Он оставил свою машину в пяти милях отсюда и шел пешком, когда ночь внезапно поглотила Солнце. Очевидно, Саша проделала то же самое, преследуя его по следам, резко выделявшимся на песке. Было без четверти двенадцать, когда двое людей оказались у подножия Сфинкса. Вокруг стояла невыносимая для современника, привыкшего к шуму больших городов, тишина.
      Сфинкс высился зловещей громадой, а его каменное молчание могло заставить трепетать кого угодно. Мужчина, поежившись от этой величественной неприступности, с интересом взглянул на Сашу. Сделал он это бессознательно, поскольку знал, что она тоже должна быть немного подавлена, а значит, прижалась бы к его плечу, но нет.... Ее глаза полыхали восхищенным огнем, и этот возвышенный трепет вновь заставил Пирса заглядеться на ее лицо, которое при свете звезд стало неожиданно сродни ... Сфинксу. От этой похожести Джонатану стало еще более зябко, и пришлось напрячь свою волю, чтобы сбросить с себя нахлынувшее наваждение.
      Температура к этому времени упала, и воздух стал кристально чистым, позволяя двум путешественникам легко ощущать свое внутреннее состояние. Они одновременно опустились на колени и воззвали к Высшим Силам, прося Их о помощи в познании тайны Сфинкса.
      Наступила полночь. Молитва все продолжалась, когда из глубин Хранителя Тайны стал разливаться изумрудный свет. Медиумы не видели его, поскольку молитва их была направлена внутрь себя, к Тонким Силам, и глаза были закрыты. Свет усилился, и что-то еще неясное, неопределенное извлекло из глубин вовне сознания двух людей. Они открыли глаза и в тот же миг в их головах раздалось отчетливое: "Входите!".
      Пирс, привыкший наблюдать за своими новыми состояниями, отметил, что находится как бы в двух местах одновременно. Одна его часть осталась у ног Сфинкса, а другая уже спускается по каменным уступам под ноги безразличного, а теперь еще и извергающего зеленый огонь, чудовища. Он слышал, что Александра не отстает от него.
      Они очутились у ворот, невесть откуда взявшихся под лапами "Вечной тайны", и погрузились в какой-то изумрудный туман, где некая сила приподняла их и заставила плыть за собой. Пирсу не хотелось анализировать происходящее, ему было хорошо и интересно, и вообще было здорово уже то, что что-то происходит.
      Между тем, туман нес их по узкому проходу в глубину поначалу только Сфинкса, а потом и Земли. По мере продвижения свет уплотнялся, превращаясь в голубой и синий. Этот цветовой переход вовсе растворил сознание Пирса, поскольку было неясно какая его часть, где находится, ибо и та, что в песках, и та, что в пещерах, ощущала только синюю бездну.
      Тем мощнее для него был удар ослепительного, белого сияния, вспыхнувшего вдруг после очередного поворота извилистого лабиринта.
      Когда Пирс пообвыкся, то обнаружил, что находится в абсолютном сознании, и ощущение размазанности исчезло, хотя сохранялось чувство, будто он что-то забыл у порога бесконечной пещеры. Оглянувшись в поисках Александры, он увидел ее по-прежнему восхищенную и в то же время строгую, улыбнулся и взял ее за руку. Она ответила легким, нежным пожатием.
      Грот, в котором они оказались, ничего особенного собой не представлял - пещера как пещера. Таких Пирс повидал на своем веку немало. Вот только свет, словно разливался в воздухе, не имея определенного источника.
      От другого конца грота отделилась невысокая фигура, которая то ли подошла, то ли подплыла к ним, и Пирс только теперь осознал, что сила, влекущая их по проходам лабиринта, исчезла, и они с Сашей твердо стоят на ногах. Однако приближавшийся человек шел столь мягко и легко, будто не касался ногами земли и не имел веса.
      "Ничего особенного!" - подумал про себя Джонатан, разглядывая внешность моложавого незнакомца. Тот был типичным египтянином, смуглым и узколицым.
      Слов так и не было сказано, они снова прозвучали в головах гостей: "Добро пожаловать в Храм Знаний, допущенные! Следуйте за мной."
      Пирс понял, что отвечать нет необходимости, ибо его мысль о приветствии и была этим ответом. Пожав плечами, он глянул на Сашу и поймал на себе ее нежный и мудрый взгляд.
      "Хм! Странно. Такое ощущение, что она знает обо всем этом больше меня и поддерживает она меня, а не я ее". Эта мысль слегка раздосадовала его, но вновь уловив нежность в глазах девушки, он успокоил себя словами: "А может и так. Я-то знаю, что она не глупее меня. Чего же ершусь?"
      Они двинулись за проводником. Снова потянулся лабиринт, только теперь он был фиолетовый. Его узкий проход по-прежнему увлекал куда-то вниз, и Пирс понял, что они двигаются по подземному серпантину, поскольку повороты все время были правые.
      Наконец небольшая группа достигла очередного грота, где вновь был яркий свет, и проводник путешественников сменился со словами, прозвучавшими в их головах: "Дальше могут пройти только Посвященные и люди в Тонких оболочках, приглашенные особо."
      Пирс не стал вдаваться в смысл этих слов, поскольку их-то с Сашей дальше повели, а это было главным. Проводники сменялись еще шесть раз, и ощущение Пирса, будто он что-то оставляет в каждом их этих гротов, обретало некую неотвязчивую уверенность. Но ломка головы не приносила никакой пользы. Что он мог там оставлять, если у него ничего с собой не было, сохранялось той самой тайной того самого Сфинкса.
      В конце концов бесконечный лабиринт кончился. Они оказались в очередной пещере, где их встретила, как им вначале показалось, ровесница Пирса, то есть женщина лет тридцати пяти. Она сильно напоминала Ниффертити с той только разницей, что была жива и королевские украшения, сопутствующие высокому сану, отсутствовали, уступая место простому хитону.
      - Привет вам, допущенные в Храм Знаний! - в восьмой раз услышали пришельцы. Правда, на этот раз волна доброжелательности почти затопила их. - Ваша молитва была услышана и ваши стремления оценены по заслугам. Вы ведь не станете возражать против того, что стремления важнее достижений, а, Джонатан?
      Пирс, завороженный тем, что голос женщины звучал в воздухе сам по себе, то есть она даже не открывала рта, резко пришел в себя, когда прозвучало его имя:
      - А!? Нет, нет. Конечно стремления важней.
      - Вот и ладно, - улыбнулась женщина, после чего решила представиться, - я - Геосати, Верховная жрица Богини Изиды. Вам нет нужды называть себя. Вы хорошо мне знакомы ... оба, - она нарочно сделала ударение на последнем слове, взглянув при этом на Джонатана.
      Пирс понял, что его и Александру, как минимум, приравняли, но главное - он ощутил, что фактически лишен возможности говорить и вообще выдавать какую-либо информацию наружу. Нет, он конечно мог молвить что-нибудь эдакое, но это что-нибудь - даже наиквинтэссенция его мыслей - прозвучало бы здесь, как звук падающего пустого ведра - тупой, неритмичный и неожиданно-резкий стук. Потом за это пришлось бы краснеть, а Пирс этого не любил.
      Все, что его окружало было невероятным, почти невозможным, и оно позволяло только внимать и молчать. Молчала и Саша, но как-то по другому, не ощущая своей ограниченности, а такая же, как когда-то на лекциях - красивая, восхищенная и ... мудрая.
      Геосати откликнулась на мысли Пирса:
      - Я рада, что вы сами понимаете разницу в эволюционных ступнях. Это облегчает и мою задачу, и вашу миссию. Собственно, вы оказались здесь, потому что пришла пора нашего сотрудничества с вами обоими, ибо вы теперь неразрывны, и кроме того вся Земля сейчас зависит от нашего взаимопонимания. Следуйте за мной.
      Путешественники все так же молча повиновались. Пройдя по более широким коридорам, чем прежде, они оказались в огромной пещере, размеры и обстановка которой потрясли их. Не обратив никакого внимания на изваяния Озириса и Анубиса, они даже не глянули на саркофаг, венчавший центр огромного грота.
      Заворожено смотрели они в дальний конец зала. Там, в глубине возвышалась огромная статуя Изиды, лицо которой было открыто. Сам этот факт был шоком для Пирса. В голове пульсировала древняя надпись, сделанная на одной из статуй Алой Ведьмы: "Никто из смертных не приподнимал Моего покрывала", но здесь-то вообще покрывала не было, а это могло означать... бессмертие. Он больше ничего не видел вокруг себя, он не видел даже того, что тело Богини будто бы живо и сияет разными оттенками, соответствующих чакрам, которые на дальнем радиусе сливались в единую ауру фиолетового цвета.
      Пирс смотрел в Ее лицо. Никакая земная красота не могла сравниться с ним, да и дело было не в красоте (что красота! - форма), дело было в том, что лицо будто звенело, издавая чистейший, мелодичный, всепроникающий звук. Пирс ощутил, что какая-то часть его существа сопротивляется, защищается от этого звука, но магнит был столь велик, что он пересилил эти, не лучшие черты земного человека, и тут же все в нем запело эту ноту необычайной красоты.
      Он почувствовал потребность взлететь и оказаться рядом с этим лицом. Не понимая как, он догадался, что ему это удалось, и теперь вся пещера плыла под ним, а он купался в свете и звуке, излучаемыми головой статуи.
      Рядом оказалась Саша. Он увидел, что и она наполнена ликованием. От нее тоже исходил нежный, обволакивающий свет и звук, и он, полностью отключившись от восприятия окружающего мира, приблизился к ней в полете и погрузил в ее зрачки свой взгляд. Прикоснувшись к рукам женщины, Пирс испытал легкий электрический разряд, проникший в него тонкой ниточкой сладкого наслаждения. Он повторил свое движение и разряд повторился.
      Вновь и вновь прикасаясь к ее рукам, плечам, шее он ощутил как нота, ранее прозвучавшая в нем, набирает силу и мощь. Ее внутренний ритм увеличился, и тогда Джонатан привлек Сашу к себе. Что-то кипело и бурлило, звенело и переливалось цветами, где-то набатом нарастал пульс, и двое - в пещере? на Земле? в Космосе? - в такт ему осыпали друг друга поцелуями.
      Что ж, миг долгожданный единства! Только ты ценен в любви, только ты, о котором знают лишь двое, ты, к которому идут годами не спеша, не внимая легкомысленным инстинктам насыщения сиюминутным, жалким, мгновенным, от которых неловко и не нужно ..., ничего не нужно потом. Но ты - благословенный миг не знаешь слова "потом", ибо становишься навсегда одним, единственным, неповторимым и вечно длящимся в слияние двух сердец. Именно тебя пестуют и строят годами, во имя тебя терпят и ждут, отбрасывают и принимают, лепят себя из глины другого. Только терпение, любовь и мудрость ведут к тебе по острию равновесия: не навредить, не оскорбить, не нарушить, но помочь и дать руку свою во имя тебя, миг долгожданный единства.
      И он застыл - этот миг - меж двоих и в них. Они достигли высшей точки, высшей ноты, высшего ритма, переходящего в не-ритм, и остались там, замерев, ибо открылось им, что...
      ... всякая гармония - есть начало смерти, ибо Абсолютному Сознанию Вселенной нет нужды отвлекать внимание Свое на то, что совершенно в реальности, ибо все совершенное соответствует Тому, С Чем Гармонирует, то есть Абсолюту.
      В этом соответствии берет начало смерть, ибо некуда и незачем развиваться и жить, когда реализован план гармонии ..., резонанс....
      Отсюда же проистекало объяснение жизни, которая есть лишь болезнь вселенская. И сама Вселенная лишь болезнь Абсолюта, ибо любая эволюционирующая реальность ничто иное, как стремление к восстановлению равновесия меж Материей и Духом половинками Абсолютного Существования.
      И всяческий дисбаланс, любая потеря равновесия привлекают сознание к месту опасности, стремясь локализовать и гармонизировать нарушенное равновесие. Так - нарушением баланса создавались миры и существовали до тех пор, пока не начинали петь ту ноту, тот цвет, который соответствовал причине их рождения, дорождению....
      ... открылось им, что ...
      ... человечество - единый разум планеты, - подобно Абсолюту, в своей судорожной эволюции всячески стремится локализовать, сбалансировать конфликты, - те же нежданные болезни, - привлекая к ним свое, общее сознание....
      ... человек разумный ограничивает свою боль, не пускает ее к другим органам и ... к сознанию своему, но, вынужденный жить, думает об излечении, о восстановлении баланса сил в организме привлекает свое сознание, им и лечится, пытается соответствовать доболезни, до-конфликту внутри себя...
      ... и чем выше болезненный орган, тоньше тело болезни, ближе к духовным слоям, тем выше развитие всякого существа, ибо не зря сказано Христом человечеству: "Отдайте Мне болезни ваши!", ибо Он - Христос - высок есть в духе для всех на Земле, и там Он болеет Сам, призывая болезни и проблемы человеческие перенести в Царство Божие, к Нему. Его же болезни мирами Вселенскими стали. -== * ЧАСТЬ 1. НЕУДАЧНИК * ==-==ГЛАВА 1.==
      Светловолосый, голубоглазый Охо развалился в мягком кресле своей комнаты, глядя на небольшую пирамиду, занимающую центр лабораторного стола. Сейчас стол мало напоминал лабораторный: Охо убрал с него все лишнее и накрыл его зеленым сукном, и теперь его творение покоилось в умиротворенном одиночестве, свободное от всяких банок, склянок, осциллографов, пробирок и прочей сопутствующей утвари.
      Молодой мужчина наслаждался уже одним только видом своего изобретения. Нет, не изобретения, и даже не творения, нет, - он создал чуть ли не самого Бога, ибо то, что стояло перед ним на столе, способно было исполнить любое желание своего родителя.
      В течение пятнадцати лет, фактически отрешившись от окружающего мира, Охо просидел в своем домике, приютившимся в предгорье Альп, денно, а чаще нощно, работая над воплощением своей идеи в реальность. Все это время ему казалось, что мозаика воплощения, кубики которой он складывал, чудовищно сложна и непостижима, пока, наконец, несколько месяцев назад будто бы само собой не пришло простейшее решение, и теперь Охо посмеивался над этой простотой, постукивая пальцами по ручке кресла.
      "Столько времени думать над очевидной вещью. Право - смешно! Но ведь никто не додумался кроме меня. Не зря говорят: все гениальное просто... А может, я - гений?" - Охо немного покраснел от этого полу утверждения, ибо что-то в нем шевельнулось навстречу последнему слову.
      "Ладно, ладно - сбежал он от этого шевеления - шутка это, шутка!.. Однако, - переключились мысли ученого на то, что неизбежно притягивало и тянуло его к себе, - чтобы эдакое мне пожелать?".
      Охо находился в состоянии эйфории после заключительного акта творчества, сознавая, как ученый, что прибор должен работать нормально, но с другой стороны, как человек, он боялся испытывать его. Удивительно, но боялся он не того, что прибор вдруг снова откажет ему в исполнении желания - к этому он привык за многие годы, - а как раз того, что тот возьмет да и выполнит это самое желание. То был какой-то древний, неосознанный страх, как будто нечто в глубине сознания предупреждало: сделай шаг и окажешься во власти неизведанной мощи.
      Охо смутно догадывался о причинах такого ощущения. За пятнадцать лет, особенно вначале работы, он много раз спорил с собой и со своим единственно оставшимся другом о последствиях подобного изобретения, но исследовательское искушение не позволило ему внять увещаниям внутреннего голоса и словам Пирса.
      По мере же углубления изысканий он все больше думал о самой конструкции, нежели о ее значимости для всего мира и для себя. И решающий миг настал. Нужно было только остановиться на каком-то одном желании, которых вдруг оказалось такое множество нереализованных, упрятанных за все эти годы куда-то вглубь, что теперь они бурно всплывали, крича:
      - Меня! ...
      - Меня!
      - Нет, меня!
      Охо улыбнулся этому хору, различая среди разноголосицы такие побуждения, как возврат давно ушедшей жены, или приезд Пирса, перед которым можно похвалиться открытием, или наведение порядка в доме, в котором давно не убирали, а также множество более мелких, даже неосознанных искусителей, и стандартно выбрал самое простое - сэндвич с ветчиной и зеленью.
      Одобрив кивком головы это решение, он надавил кнопку прибора, включив его. Пирамидка - объем жидкого металла, покрылась легкой рябью, и у Охо возникло ощущение, что в комнате появился некто энергетически мощный и только ждет астрального импульса, чтобы материализовать его.
      Не обращая на это внимания, Охо создал образ сэндвича вместе с его вкусовыми качествами, и даже ощутил его запах. Образ вызвал желание: даже выделилась слюна. В то же мгновенье он почувствовал во рту нечто странное и безвкусное, а в руке увидел полупрозрачный надкушенный бутерброд.
      Ученого окатила волна разочарования от очередной неудачи, но тут же он действительно почувствовал вкус сэндвича во рту, а в руке теперь находился ничем не отличающийся от своих естественных собратьев, сандвич.
      "Фу! - выдохнул мужчина свое облегченное разочарование, и, еще раз проверив вкусовые качества того, что оказалось у него во рту, стал немного нервно жевать.
      - Ну и ну! - Он погрозил пальцем прибору, и с изумлением увидел, что над пирамидкой появились три, быстро заполнявшиеся материей, полупризрачные формы. Охо рефлекторно выключил прибор, но за это время формы приобрели вполне материальный, но какой-то жидкий, несуразный, неправильный вид. Поверхность пирамиды колыхнулась еще раз, выплюнув в пространство лаборатории еще один призрак, и замерла в зеркальном покое.
      "Что за чертовщина?" - разглядывая незваных гостей, лихорадочно думал Охо.
      Между тем, объекты двинулись в сторону творца и ему это не очень понравилось тем более, что несмотря на медлительность движений, скорость их начала возрастать. Охо вскочил и хотел броситься к двери, но в этот момент один из незваных гостей буквально прыгнул на него и непонятным образом растворился в теле ученого, вызвав у него ощущение крушения всех надежд. В следующую секунду другой предмет проделал то же самое, но на этот раз Охо ощутил значительное облегчение. В то же мгновенье, его озарила блестящая мысль, и он, включив снова прибор, буквально выкрикнул в него жгучее желание избавиться от оставшихся двух объектов, после чего опять нажал на кнопку выключателя.
      Уже задрожавший перед прыжком в человека комок коричневатого цвета, замер на месте, а над пирамидой появилось нечто, напоминавшее чернильную кляксу, с щупальцами и противным запахом гнили. Последний из четырех материализовавшихся призраков тоже был кляксой, но гораздо меньшей и не такой мерзкой, как эта слизистая, студенистая тварь. Медленно подобравшись к замершим в воздухе двум объектам, словно парализуя их действия, клякса вдруг хлестко обхватила один из них и растворила его в себе, после чего таким же образом была уничтожена клякса поменьше.
      Охо, пораженно наблюдавший за этой борьбой, даже не борьбой, а самым настоящим пожиранием, неосознанно ждал момента окончания этой борьбы, вызванной им самим, и как только клякса, закончив свое черное дело, двинулась в его сторону, он снова воспользовался прибором, жестко, без эмоций приказав уничтожить и этот объект.
      В комнате появилось что-то вроде коричневого ножа, от которого пахло человеческой смертью. Как робот, подобравшись механическими движениями к кляксе, нож начал рубить и кромсать ее на куски. Клякса извивалась, как могла, но нож спокойно проходил сквозь ее мягкое тело, оставляя лишь извивающиеся щупальца, которые быстро исчезали прямо в воздухе. Закончив свою "работу", нож, естественно, направился к Охо. Тот, обессилев от безысходной борьбы, оказался под гипнозом ритмичных, безапелляционных движений ножа, и когда тот влетел в него, ученый вздрогнул и ощутил в себе прилив хладнокровия и авторитарного управления миром. -==ГЛАВА 2.==
      Джонатан открыл глаза. Над ним с улыбкой склонилась Александра. Улыбнувшись в ответ, он с изумлением обнаружил, что находится в номере гостиницы, который они сняли по приезде в Каир. Ничего не понимая, он встревожено посмотрел на девушку.
      В ее улыбке появилось лукавство:
      - Ничего не помнишь?
      - Как же не помню, - все помню, - лоб Пирса изобразил напряжение мысли, - помню, как мы попали в пасть Сфинкса, долго брели по разноцветным лабиринтам,.. о! помню будто бы я раздвоился, помню жрицу Изиды,.. кажется Геосати, да?
      - Угу.
      - Ну вот. А потом..., потом, - Пирс немного покраснел, - мы с тобой ... хм! летали.
      - Ну-ну?
      - Что, "ну"? Потом было ощущение невероятного блаженства и какого-то всезнания что ли.
      - А дальше-то, что?
      - Дальше?.. Хм, дальше... А дальше я лежу в постели с клопами в третьесортной гостинице Каира и рядом ты.
      - Замечательно! Как в кино: шел - упал, встал - гипс.
      - Так ведь... Уж не хочешь ли ты сказать, что ничего не было? встревожился Пирс.
      - Почему же, очень даже было. Только прошло уже две недели, как мы сюда вернулись, точнее - нас вернули.
      - Что, прямо сюда? - Пирс снова с изумлением оглядел комнату.
      - Вот именно.
      - Неплохо. Но почему же я этого не помню, а ты - помнишь?
      Саша снова заулыбалась:
      - Ну-у, пути Господни неисповедимы. Ты же говорил о раздвоенности сознания.
      - Говорил.
      - А когда вспыхивал свет, тебе казалось, что ты что-то теряешь в каждом гроте?
      - Было и такое.
      - И ты по-прежнему ничего не понял?
      Пирс тупо смотрел на Сашу, пока в его глазах не загорелся огонек:
      - То есть ты хочешь сказать, - начал он медленно, - что у подножия Сфинкса я оставил свое физическое тело, а внутри Сфинкса были наши тонкие ..., - Саша паузой подтвердила эту мысль, давая Пирсу во всем разобраться самому, и он, все еще медленно продолжал, - а наш полет ... и все прочее - это дело наших душ?
      - Я бы сказала, что под конец даже высшего аспекта - монад, причем в их высшей, духовной составляющей.
      - То есть в каждом гроте я оставил по телу?
      - Примерно.
      - Но это же невиданный доселе грабеж. То-то я терял, сам не зная чего, а оказывается всего-то ... себя, - Джонатан начинал заводиться.
      - Ну-ну, не кипятись, - успокаивающе произнесла девушка.
      - О'кей, но все же: как мы оказались здесь?
      - Вот уж не проблема для египетских жрецов, которые в свое время перетаскивали многотонные плиты одним словом при строительстве пирамид.
      - Пожалуй, ты права, но почему ты помнишь, а я - нет? - не унимался Пирс.
      - Дело в том, что мое сознание было как бы размазано по всем телам, а твое после каждой вспышки яркого света прерывалось. Поэтому, когда тебя вернули сюда, собрав заново, ты и не мог этого помнить.
      - Уж не хочешь ли ты сказать, что я был мертв?
      - К сожалению.
      - Что за бред? - Пирс снова возмутился.
      - Конечно бред, - спокойно отреагировала Саша, - тем более, что двое господ из полицейского управления уже две недели пытаются понять: какого черта смотрители пирамид находят двух европейцев, занимающихся любовью у подножия Сфинкса, при чем один из них не дышит и сердце его не бьется. А потом один из них исчезает из морга, а второй, точнее, вторая - из тюрьмы.
      Пирс молчал. Ему действительно было трудно запихнуть в свои мозги то, что рассказала Саша. Потом, глядя на ее саркастическую улыбку, он снова, растягивая паузы между словами, произнес:
      - То есть ты хочешь сказать, что все, что произошло с нами там, то есть у лица Изиды, было в точности повторено на глазах каких-то людей?
      - Ну, каких-то это слабо сказано, поскольку было уже девять часов утра, и ...
      Вот тут Пирс не выдержал и вскочил с кровати:
      - Что? Тысячи оголтелых туристов наблюдали за тем, как мы с тобой...? Мой Бог..! Я не верю.
      - И правильно. Только, когда снова придут полицейские, ты должен сказать, что с двадцать первого по двадцать шестое марта ты был здесь вместе со мной. Твои ассистенты это подтвердят.
      - Нет, я не верю, я не понимаю. Этого просто не может быть.
      - Конечно, нет! - Саша подошла к возмущенно расхаживающему Пирсу и положила ему руки на плечи, остановив его, потом мягко заглянула ему в глаза и с обычной улыбкой сказала, - а знаешь, у нас будет ребенок.
      Пирсу стало дурно до слабости в коленях, потом смешно, потом весело, наконец - радостно и, подхватив Сашу на руки, он закружил ее по комнате. -==ГЛАВА 3.==
      Охо находился в состоянии шока, вызванного маршевым ритмом ножа, около получаса. Это было почти бессознательное состояние, во время которого ученый просто не мог думать или анализировать. Перед ним проносились картины подчиненных ему людей, государств и целого мира. Он видел кровь, но она не трогала его; он видел смерть, но она его не пугала; он наблюдал, как миллионы людей и механизмов по его приказу проходят по всей планете, бескомпромиссно исполняя его приказы, подчиняя его воле все, на что падал его взгляд.
      Испуг от этих видений пришел позже, когда осознание самого себя вернулось. Охо понял, что им немалое время владело состояние, присущее лидерам фашистских движений. Именно это испугало его. Еще бы: его отец и мать были сожжены в концлагере во время Второй Мировой. И вдруг он, ученый, бывший в молодости идеалистомромантиком, и всегда отрицавший господство одних людей над другими вне зависимости от мотивов, ощущает в себе не просто мимолетное желание власти, он видит себя реальным властителем, где всякое его желание исполняется беспрекословно. Тут было о чем подумать.
      Невеселое, но напряженное размышление вернуло его мысли к пирамиде. Он стал анализировать причину возникновения и действия непонятных объектов. Разочарование..., облегчение..., легкая угроза пирамиде, первый испуг от движения объектов в его сторону..., сильный страх, смешанный с острым желанием избавиться от прыжков всякой твари внутрь его тела, и, наконец, жесткий приказ об уничтожении - все это последовательно было воплощено прибором в реальность. Проблема заключалась только в том, что Охо совсем даже не просил прибор материализовывать эти эмоции. Странно было и то, что сандвич не был уничтожен прибором, и не делал попыток раствориться в теле ученого, минуя пищевод.
      Тут-то и пришли на память слова Пирса о том, что большая часть человеческих эмоций бесконтрольна, а потому совершенно неизвестно, по какому принципу прибор будет их материализовывать. И здесь можно ждать всяких неожиданностей.
      "Чертов Пирс со своими предсказаниями! - отыгрался на друге незадачливый ученый. - Накаркал невесть чего - расхлебывай теперь."
      Охо начал понимать, что, если в случае с сэндвичем, он указал прибору конкретный процесс и образ желаемого, то в других случаях он не собирался ничего материализовывать, просто испытав эмоции. Это заставило прибор вернуть астральные импульсы в плотном виде к месту их возникновения, то есть в те центры сознания ученого, которые эти эмоции породили. Получалось, что прибор работает абсолютно нормально. Это он, Охо не совсем в порядке. Подобное допущение заставило мужчину с удивлением и уважением посмотреть на свое творение, скромно возлежавшее на прежнем месте, и делавшее вид, что ничего особенного не произошло.
      - Ух, хитрюга! - вслух, как к живой, обратился изобретатель к пирамиде. - Кто же тебя научил придавать форму эмоциям и желаниям? - Охо задумался на секунду, а потом все также вслух продолжал: - Впрочем, схема материализации позволяет, очевидно, воспринимать форму непосредственно в том виде, в котором она существует на астральных уровнях материи. И в этой же форме прибор воссоздает их в плотном мире, как бы разворачивая проекцию. Недаром же все эти ..., черт! я даже не знаю, как их назвать ... - эти твари ни на что не похожи и какие-то размытые. И каков же изо всего произошедшего вывод?
      Ответ дался ученому нелегко, поскольку возникал парадокс между необходимостью контролировать эмоции с одной стороны и обитанием этих эмоций в подсознательных областях сознания, до которых Охо никогда даже не пытался добраться.
      - Хм! Вот Пирс, тот мастер на такие дела. Но ведь прибор мой, а не Пирса. Значит и я должен научиться контролировать себя. - Никаких других вариантов разрешения этого парадокса не возникало, хотя в ответ на последние слова кто-то внутри Охо сомнительно хмыкнул: "Как бы наоборот не вышло!", но ученый отмахнулся от этой поправки.
      - Да и вообще все это не столь важно. Это лишь детали! А приборчик-то работает! Работает! А?! Вот что важно! А остальное приложится. - После этих слов творец творца погрузился в мечты. -==ГЛАВА 4.==
      Джонатан Пирс умиротворенно наслаждался красотами гор, плывущих мимо окна его автомобиля. Одной рукой он перебирал неразлучные четки, что не мешало ему другой рукой огибать все изгибы горной дороги. До виллы Охо оставалось около мили, и Пирс остановил машину на своем излюбленном месте. Отсюда открывался чудесный вид на альпийские хребты и вершины гор, а внизу раскинулась уютная долина, где и нашли прибежище не более двух сотен коттеджей и вилл, одна из которых принадлежала его другу.
      Вдыхая легкий воздух гор, перемешанный с запахом диких цветов, Джонатан осмысливал причины своего внезапного решения приехать к другу. Дело было в том, что именно сегодня собрался симпозиум, которого Пирс ждал три года, подготавливая мощный доклад, исследующий аспекты буддизма.
      "Тогда, почему же я здесь, а не на симпозиуме? - спрашивал он себя, вспоминая как в аэропорту Каира помимо своей воли, он вдруг заказал билет в Италию, вместо того, чтобы лететь в Нассау. - Не хочу об этом думать, но похоже, Охо все-таки собрал эту свою штуковину, исполняющую желания. Чем же другим объяснить мое присутствие здесь...? Если это так - продолжал он размышлять, - возникает второй вопрос: а не слишком ли много Охо на себя взял? Хорошо еще, если объект подобных экспериментов только я, но ... сегодня я, завтра эта долина, а послезавтра ... Да, черт возьми, неприятная история.
      Ладно, что толку рассуждать? Приеду и все увижу, хотя нужно быть готовым ко всему".
      Пирс встал на край утеса, от души потянулся до хруста костей и снова уселся за руль.
      Он остолбенел, когда дверь, в которую он позвонил, открыла Дина, жена Охо, покинувшая фанатичного ученого около десяти лет назад. Хотя Пирс и не видел ее все это время, но знал, что она снова вышла замуж, у нее двое детей, и она вполне счастлива в этой своей новой жизни. Тем сильнее было удивление опять видеть ее в доме Охо.
      - Привет, Ди, - ошеломленно произнес гость.
      - Здравствуй, Джонатан, - радостно кинулась женщина ему на шею. - Я очень тебя ждала. Охо сказал, что ты вот-вот приедешь.
      - Неужели? - с улыбкой спросил Пирс, делая окончательный вывод о причинах своего приезда, - он что же - провидец?
      - О, нет. Он - творец.
      - Вот как?! - Пирс не стал спорить с этим, и решил перейти на другую тему: - мы так и будем стоять в дверях?
      - О, Господи! Извини. Проходи, пожалуйста. - Дина пропустила гостя в дом.
      - Твоя львиная грива по-прежнему неотразима - преподнес Пирс комплимент жене друга.
      - Куда ж ей деться? - смущенно отреагировала женщина, тряхнув копной пшеничных волос, из под которых приятным контрастом проступали тонкие черты лица. - Разве что облысеть?
      - Это было бы еще более экстравагантно. - Оба рассмеялись.
      - Слышу в доме знакомый мужской голос, - появился с распростертыми объятиями в дверях гостиной Охо. - Привет, привет, дружище! - мужчины обнялись, - очень рад тебе. Мы ведь не виделись...
      - Девять месяцев.
      - Точно.
      - Но я вижу серьезные перемены в твоей жизни, - сказал Пирс, указав глазами на Дину.
      - А, Дина, - глаза Охо заблестели лихорадочным блеском. - Да, она решила вернуться, и я очень этому рад. - Однако Пирс заметил, что скрытый холодок сопровождает эти слова. Такой холодок возникает у человека по отношению к пройденному этапу своей жизни или к законченной работе, когда мозг уже занят другими проблемами. Эту оценку целиком подтвердила смена темы, которую сразу же предложил Охо. Очевидно, именно эта тема была той самой проблемой, которая интересовала теперь друга. - Но пойдем, пойдем, - потянул гостя за рукав хозяин, - я должен показать тебе мое творение. Ты будешь удивлен.
      Пирс уже и так все понял, но надеялся, что встреча с неизвестным произойдет не сегодня, однако события контролировать он все еще не мог. Его наблюдательность не выпустила из поля зрения, что по мере приближения к лаборатории, походка и осанка идущего впереди человека изменяются. Из свободного, внешне коммуникабельного, тот превращался в настороженного вора, крадущегося к банковскому сейфу.
      Когда Охо открыл дверь и обернулся на пороге лаборатории, Пирс едва не вздрогнул: перед ним было искаженное страстями лицо, в глазах которого пылала алчность и маниакальный огонь.
      - Тс-с, - приложил палец к губам хозяин дома и мягко вошел внутрь.
      Пирс сразу ощутил в комнате присутствие чего-то холодного, но неизмеримо мощного по психической силе, как будто здесь находился астральный робот, тупо исполняющий любые желания безо всякого разбора. Он увидел на столе небольшую пирамидку, и, как только они вошли, над ней начало извиваться что-то полупрозрачное, быстро превратившись в какую-то бесконечную, вибрирующую, всхлипывающую от вожделения змею. Змея потянулась к Охо, но в тот же миг к ней метнулось коричневое лезвие, разрубившее ленту на мелкие части, которые словно испарились в воздухе.
      - Бог мой! Что это такое? - Одновременно испуганно и с отвращением спросил Пирс.
      - Это и есть мое изобретение, о котором я тебе столько говорил, Охо, как будто нарочно не понял вопроса Пирса, который касался вовсе не пирамидки, а того, что произошло над ней.
      Эмоция гостя мгновенно породила чернильную кляксу, которая не замедлила впрыгнуть в него, вызвав прилив ужаса. Однако, автоматический контроль над собой, также мгновенно отсек от себя нежелательную эмоцию, и только жилка дернулась у правого глаза Пирса. Охо, внимательно наблюдавший за состоянием друга, не мог скрыть своей досады на то, как тот держит себя в руках. Эта досада породила грязно-оранжевую сферу, но все то же лезвие коричневого цвета без промедления уничтожило ее.
      Пирс понял, что Охо уничтожает свои эмоции приказами беспощадной воли, не доброй, а скорее яростной.
      Эти события заняли не более двадцати секунд, что позволило хозяину лаборатории, как ни в чем не бывало продолжить разговор:
      - Я сделал это, Джонатан! Я сделал это! - Над прибором появилось достаточно яркое розовое солнце, и Охо не стал его уничтожать, позволив ему войти в себя. Дождавшись этого слияния, Пирс заметил, как по спине друга прошлась легкая волна, которая, достигнув глаз, превратилась в пленку наслаждения.
      - Как же ты назвал его?
      Охо вышел из наркотического состояния и самодовольно сказал:
      - Я назвал его "Демиург первый"!
      - "Демиург"? То есть мастер, творец.
      - Вот именно. Ты же все видишь сам.
      - Да, вижу. - Если бы Пирс хоть на мгновение опустил свое внимание до астрального тела, то ощутил бы гнев, но его не было, поскольку усилием воли ему удавалось удерживать осознание своего "Я" в области абстрактного мышления. Джонатан рассматривал происходящее, как телевизионный фильм, в котором нет героя, вызывающего сочувствие. Сейчас он был прагматичным компьютером, воспринимающим информацию не в алгоритмической последовательности, а единым куском, не фрагментарно, а немного размазано в отношении частей целостной картины. Но он должен был задать один единственный вопрос:
      - И что, твой "Демиург" действительно исполняет любые желания?
      - Конечно! В том-то все и дело!
      - Поздравляю! - не очень искренне произнес Пирс.
      - Спасибо!
      Охо между тем, понимая, что все идет не так как ему хотелось бы, досадливо сказал:
      - Пожалуй, на сегодня хватит, - он повернулся к двери, - идем?
      - Да, - Пирс с облегчением вздохнул и расслабился, переступая порог лаборатории, заметив с удивлением, что Охо не выключил прибор.
      Они дошли до гостиной, и Пирс был вынужден изумляться снова: на стенах появились оригиналы Рубенса, золотые украшения и огромная хрустальная люстра.
      - О-о, и здесь перемены, - заставил себя улыбнуться гость.
      - А как же? - откликнулся хозяин дома, - надо же и пожить в свое удовольствие после долгих трудов. - Охо разлил бренди по рюмкам.
      - Конечно, конечно, - Пирс все еще не мог справиться с потоком новой информации.
      - Мы с Охо очень счастливы, - прижалась к плечу мужа Дина, нежно глядя ему в глаза. Однако, ответный взгляд, перехваченный Пирсом, больше напоминал взгляд создателя на свое творение, нежели на равноправного супружеского партнера. Изо всего увиденного Пирс уже сложил полноценную, но не очень утешительную картину поведения своего друга. И этот взгляд окончательно утвердил его в мысли о том, что ни его приезд, ни появление и поведение Дины не являются случайными и самостоятельными решениями.
      - Итак, Джонатан, что ты теперь думаешь о том, что видел, перешел Охо к интересующей его теме
      - То, что ты сделал гениально, - здесь Пирс был искренен. Еще недавно он был совершенно уверен, что такое изобретение невозможно, поскольку природа желаний все еще не поддается контролю и анализу человечества. Очевидно, лишь прозрение, как молния поразила его друга, и тому удалось сделать невозможное, но и он не был способен контролировать и анализировать свои желания: он просто стремился их выполнять, не задумываясь о причинах и следствиях. Все это было в его подсознании, а внешне он обычным голосом спросил: - как давно ты закончил работу?
      - Пол года назад.
      - И все это время молчал?
      - Я экспериментировал и привыкал.
      - Хм! Это правильно. Но что же ты думаешь делать теперь?
      - Еще не решил. Честно говоря, я не до конца понимаю возможности прибора, хотя сам его создавал, - взгляд Охо снова подернулся наркотической пеленой.
      - Ты не намерен продемонстрировать его ученым? - Это была легкая провокация со стороны гостя, и она вполне удалась: Охо закашлялся после глотка бренди. Придя в себя, он даже улыбнулся:
      - Ну и вопросы ты задаешь, - он помолчал, и Пирс увидел в его глазах жесткий холодок. - Нет, я пока не намерен отдавать его миру. Мне нужно еще время, чтобы все обдумать.
      Эти слова Пирс перевел так: зачем отдавать миру то, с помощью чего я - Охо - способен подчинить себе этот мир? С другой стороны ученый боялся, что мир сумеет завладеть прибором, а это делало ситуацию неуправляемой и неинтересной для Охо. Поэтому вопрос и потревожил психику хозяина, и тот решил закончить беседу:
      - Однако, ты устал с дороги, а я тебя пичкаю своими достижениями. Твоя комната прежняя. Отдохнешь, а завтра я тебе покажу вещи более практические, нежели ты видел сегодня.
      - Пожалуй, ты прав: пора бы и отдохнуть. - Пирс попрощался с хозяевами и поднялся на второй этаж в спальню. -==ГЛАВА 5.==
      Охо часами сидел в своем излюбленном кресле перед пирамидой. Она стала для него идолом, Богом, центром Вселенной. Он поклонялся ей и просил ее выполнять его желания. Их исполнение вызывало в нем чувство сопричастности к процессу творения мира, что возносило его в самомнении на высоту, недостижимую для прочего человечества.
      Он испытал прибор сначала на простейшей материи: картины и вещи. Затем перешел в мир человеческий и изваял Дину, отрезав в ее памяти десятилетие жизни без него и вычеркнув из ее характера те черты, которые мешали их общению. Он призвал ее к себе как куклу глупую, преданную и нежную. Теперешняя Дина даже не помнила, что у нее где-то есть семья, она никогда не спорила с Охо и всегда улыбалась ему, даже если он ее бил в припадке бесконтрольных страстей.
      Ощущение всемогущества продолжало расти после подобных побед, и он не видел нужды сдерживать свои желания и чувства. Напротив, он искал их в себе, а затем обожествлял, лелеял и пестовал, доводя до уровня самостоятельных божеств, которым тоже поклонялся, как отдельным сущностям. У него даже не возникало мысли, что все эти "божественные сущности" всего лишь часть его самого, и он мог бы управлять ими, но для этого нужно было думать и анализировать их природу, а Охо не желал размышлять на тему о природе этих божеств, считая это богохульством.
      Единственное, что он позволял себе делать, так это просить прибор уничтожать некоторые эмоции, чувства и желания уже после материализации. Но делал он это, не нарушая субординации. Он апеллировал к пирамиде как к Высшему Богу, прося ее об уничтожении малых божеств - своих страстей. Получалось, что он в этом процессе всего лишь униженный проситель, а это постепенно ставило его в полную зависимость от собственного астрального тела, которое в конечном счете являлось всего лишь генератором, то есть причиной деятельности, как пирамиды, так и ее порождений.
      Именно из-за этих перемен в своей психике Охо бессознательно ощутил в Пирсе угрозу своему творению, поскольку гость, судя по его поведению, был способен контролировать "Высшего Бога", не говоря о божествах....
      ... Несмотря на то, что Джонатан действительно устал с дороги, спать он пока не собирался. Переодевшись в спортивный костюм, и подождав, когда в доме все успокоится, он тихо открыл дверь своей спальни, и спустился к лаборатории. Охо был там: из под двери пробивалась полоска света, и было слышно какое-то бормотание. Так и не разобрав слов, Пирс вышел через черный ход на улицу, где теплая летняя ночь встретила его запахом цветов, и подошел к освещенному окну лаборатории. Оно было открыто.
      ... - Я ожидал, конечно, что Пирсу не понравиться все, что он увидит, но теперь уже это не имеет никакого значения. - Брысь! неожиданно выкрикнул Охо...
      ... Пирс заглянул в окно. Он успел увидеть, как исчезла в воздухе серая клякса, искромсанная коричневым ножом, вонзившимся затем в тело ученого...
      ... - Тогда чего же я боюсь? - Охо немного помолчал, размышляя: может того, что Пирс говорит меньше, чем знает. Это я заметил. Более того, он откровенно осторожничает, понимая, что я могу быть опасен. Хм! А что же я? А я действительно очень даже опасен. Хаха-ха! - Настроение Охо резко изменилось: - Пирс! Пирс! Да, кто он такой этот Пирс? Стоит мне только пожелать, и этот самый Пи-ирс, - хозяин лаборатории издевательски удлинил гласную в фамилии своего друга, - побежит ко мне на задних лапках, как это сделала до этого Дина. Да и то правда: разве не по моему желанию он приехал сюда. Так-то: знай наших...
      ... Джонатан снова заглянул в окно, ощущая, что психика Охо входит в штопор. Он увидел, как от прибора к человеку в комнате тянется целая вереница разноцветных лент и предметов.
      Они сплетались, извивались, вибрировали, шипели, кромсали и поглощали друг друга. Зрелище было не из приятных....
      ... Охо, словно не замечая происходящего с ним, продолжал свою мысль, все больше распаляясь:
      - А если нужно будет, так я вообще убью его. Стоит только пожелать. Да, черт с ним, с Пирсом. Еще время Моего Бога тратить на него. У Него есть дела и поважней....
      ... Пирс снова заглянул в комнату: разноцветные ленты сменились длинным, похожим на коричневую пилу, полотном. От него исходила ощутимая угроза всему окружающему: она резала, пилила и кромсала все, что было создано до этим чувствами Охо.
      Джонатан побледнел и схлопотал черно-серую кляксу, которой по счастью не заметил увлеченный своими мыслями ученый....
      ... - Начинать нужно с малого. Дина и Пирс были первыми и вполне удачными опытами. Теперь я готов к тому, чтобы получить во владение всю долину, в которой стоит мой дом, а также людей, проживающих здесь, - Охо немного помолчал, а затем четко сформулировал свое желание: - итак: я хочу, чтобы вся эта долина и окружающие пастбища стали моей собственностью вместе с людьми на ней...
      ... Пирс ощутил, как вокруг начало что-то происходить: кто-то закричал невдалеке, в окнах вилл и домов стал зажигаться свет, гдето заурчал двигатель автомобиля. Гость не хотел признаться себе в том, что все это происходит в действительности рядом с ним и с ним, и делает это его бывший друг.
      Пирс едва успел уничтожить роту клякс, направлявшихся к нему....
      ... Охо краем глаза заметил что-то постороннее, но что это было, точно не разглядел. Он выключил свет и вышел из лаборатории...
      ... Пирс, подумав о том, насколько Охо доверяет прибору, что даже после такого приказа способен пойти спать, перепрыгнул через окно. Он ощутил, как нечто страшное, что-то похожее на волкодава, надвигается на него, но успел создать мысленный образ пустоты, в котором растворяется это нечто, и угроза исчезла.
      Очевидно, хозяин дома оставил ловушку для воров, поэтому даже не закрывал окно на улицу. Справившись с этой неожиданностью, Джонатан включил свет, лучи которого не могли быть замечены хозяевами, так как окно их спальни находилось с другой стороны дома, и сел в кресло, где незадолго до этого сидел Охо.
      "Что произойдет, если я прикажу пирамиде самоуничтожиться, прихватив с собой в ад саму память Охо о "Демиурге"? Он уже сломал Дину и натворил каких-то дел в долине. Я уж не говорю о себе, поскольку способен хоть как-то защищаться. Если я отдам такой приказ, вернется ли все на свои прежние места или останется как есть?".
      Неожиданно Пирс увидел, как над пирамидой появились облака чисто-розового и розового с примесью коричневого цветов. Он сразу сообразил, поскольку предметы охали и вздыхали, обвивая друг друга, что Охо и Дина занялись любовью. Ясно было и то, что коричневый оттенок - оттенок насилия - принадлежит хозяину дома. Негодовать по этому поводу было бессмысленно, но Джонатан сделал вывод, что прибор действует и на расстоянии. А это в свою очередь заставляло гостя дома быть осторожным вдвойне, чтобы не давать хозяину повода делать выводы о своих желаниях и мыслях по тем астральным клише, появление которых тот мог наблюдать в лаборатории.
      Между тем, охающие облака, проникли сквозь стену, и исчезли из лаборатории, потянув за собой аналогичные по цвету и вздохам ленты, направляясь, очевидно, к своим создателям. Пирс вернулся к размышлениям:
      - Если же я оставлю все как есть, то Охо в конце концов захочет власти над всей планетой, если и не подальше, а эти жертвы не идут ни в какое сравнение с теми, что останутся теперь, если я отдам приказ о самоуничтожении пирамиды. Ну что ж: из двух зол выбирают меньшее...".
      ... Лежа в постели, Пирс трясся в нервной лихорадке, пока, наконец, ему не пришла в голову мысль об отмене своего приказажелания, и тогда сразу все прекратилось. Он лежал обессиленный, в холодном поту, вспоминая события последнего часа.
      В первые несколько секунд после приказа вообще ничего не произошло, и это молчание уже само по себе было жутким. Пирсу показалось, что он свидетель затишья перед бурей, во время которого в комнате скопилась психическая сила, сопоставимая по мощи с ядерным взрывом. Более того, он мог поклясться, что прибор начал думать, а потом в него, в Пирса полетело все, что только можно себе вообразить: змеи, кляксы, ленты, пилы, ножи, горшки, облака - все это было кашей всевозможных цветов и оттенков. Он приказал прибору уничтожить это месиво, но тот выполнил приказ не полностью: большая часть астральных клише вливались в Пирса потоком. Он упал на пол и забился в истерическом припадке, пока силы не оставили его, измотав нервную систему, и когда через некоторое время все эти штуковины уже не могли основательно на него влиять настолько он отключился от происходящего, тогда вернулось самосознание: он, абстрагировав свое внимание от земного тела, усилием воли Высшего "Я" заставил его подняться, как мешок с костями, и довел до кровати, куда, бросив там в лихорадочном состоянии.
      Уже теперь, отменив приказ, он понял, что Охо застраховался от подобных вмешательств в свою жизнь и жизнь пирамиды, отдав приказ об уничтожении всякого, кто посягнет на него лично или на прибор. Однако, Охо не понял того, что информация подобного рода является алгоритмической, последовательной, а это уже область рассудочной, а не астральной деятельности. Поэтому приказ Пирса об уничтожении заставил "Демиурга-1" думать. Эта способность и вовсе испугала гостя, ибо неизвестно, как и что мог надумать этот самый "творец". После этой мысли, получив напоследок потрясшую его кляксу, сквозь стену проникшую в комнату, гость понял, что уже не может ни о чем больше думать и впал в тяжелое забытье. -==ГЛАВА 6.==
      Утром Пирса разбудил ужасный крик Охо. Поскольку гость так и уснул в спортивном костюме, то мгновенно бросился в лабораторию. То, что он увидел, заставило его задрожать от ужаса, но, сжавшись в ожидании полка клякс, он с удивлением понял, что их нет. Тогда он еще раз оглядел, что предстало перед ним. Всю лабораторию заполняло жуткое месиво - разноцветное, орущее, пахнущее, воняющее и постоянно меняющее свою форму.
      Прижатый к стене, истерически выкрикивая приказ об уничтожении этой быстро разрастающейся твари, стоял с искаженным лицом Охо, но монстр словно и не думал исчезать.
      Пирс подошел и выключил прибор. Монстр вздрогнул и стал распадаться на части, которые вылетели в окно, а небольшая их доля досталась хозяину и его гостю.
      - Что?... Что?... Что ты сделал? - задыхаясь от ярости, кинулся Охо к Пирсу.
      Тот остановил его одним движением руки и холодным взглядом:
      - Остынь!
      Охо задрожал, потом весь обмяк, и, сев прямо на пол, зарыдал:
      - Ты убил меня. Его нельзя было выключать. Там все мои желания и мечты, вся моя жизнь.
      - Успокойся, Охо. Прибор цел, а это чудовище было небезопасно.
      - Это ты его сделал! Ты! - Лицо Охо снова исказилось яростью, пока тебя не было, все шло как надо.
      В лабораторию вошла Дина:
      - Дорогой, что случилось?
      - Убирайся отсюда! - заорал Охо на жену, - только тебя здесь не хватало! Подстилка! Дрянь! Шлюха!
      - Хорошо, хорошо: я уйду, - женщина вышла.
      Пирс, молча наблюдавший эту сцену, не спеша подошел к Охо, и, взяв его за локоть, сказал:
      - Вставай, вставай. - И, когда тот встал, Джонатан продолжил: знаешь, твои отношения с Ди не мое дело, но вот ..., - и он от души врезал старому приятелю в челюсть. Тот отлетел к окну и несколько минут лежал с ошеломленным видом, не понимая, как это с ним творцом творца - могут так обращаться.
      Затем он поднялся и сел, посмотрев на Пирса долгим, многообещающим взглядом.
      - Вот что, дружок, - заговорил он, наконец, - ты мне уже успел поднадоесть за эти несколько часов. А не свалить ли тебе отсюда?
      - Нет проблем, старик, - в тон ему откликнулся Пирс. - Только я кое-что с собой прихвачу, чтобы тебе не повадно было превращать людей в зомби.
      - Что? Что ты сделаешь? - Охо привстал.
      - А вот что, - вытаскивая из розетки штепсель и засовывая пирамиду под мышку, ответил Пирс, и быстро пошел двери.
      - Я... Да мне... Да... Я убью тебя! - Пока глаза Охо рыскали по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого, Пирс юркнул за дверь, и захлопнул ее, предварительно прихватив с собой ключи, оброненные Охо на пороге.
      В сопровождении боя тамтамов, которыми хозяин дома награждал дверь лаборатории, Пирс побросал вещи и пирамиду в чемодан и, не попрощавшись с Диной, готовящей на кухне завтрак, бросился к выходу их дома. Уже в гостиной по прекратившемуся стуку он понял, что Охо покинул лабораторию через окно, и неминуемо встретиться с ним на пороге дома. Поэтому, открывая парадную дверь, он уже занес ногу для пинка, и стоявший там с молотком в руке Охо, отлетел от удара в грудь, не успев даже замахнуться.
      Доехав до излюбленного обрыва, Пирс по привычке остановил машину. Ему было ясно, что Охо не может сделать тех выводов, которые даны ему, поскольку незадачливый ученый не обладает для этого необходимой информацией. Это успокаивало, явно указывая на тактическое преимущество. Он начал перебирать четки. Ясно, что после того, как он выключил пирамиду, ничего особенного не произошло, то есть все, что было сделано прибором до сих пор, не вернулось на свои места. Второй вывод был не менее важен: прибор увеличивал ауру своего действия, как бы включая в свое поле материализации всех существ, на которых ему указали. Об этом говорило появление монстра в лаборатории Охо после того, как тот отдал приказ о подчинении всей долины себе. Однако, Пирс был убежден, что это не все. Монстр был безусловно порожденьем не только астрального мира, но и разума. И вот этого-то Пирс боялся больше всего, ибо было совершенно неясно как, почему, а главное зачем, прибор начал думать, накапливая, сортируя и оформляя эмоции, страсти и чувства в единый клубок.
      Ведь его этому никто не учил, а привести это могло к созданию целой астрально-материальной, живой планеты, копирующей все астральные импульсы с настоящей Земли. Появление такого тела рядом с ней или на ее поверхности грозило совершенно непредвиденными событиями, а ситуация, выпущенная из под контроля, контролирует того, кто ее выпустил. Это и означало, что человечество вполне могло оказаться под колпаком этой самой "небывальщины", как мысленно окрестил ее Пирс.
      После столь плачевного вывода, Пирс энергично встал, потянулся и снова уселся за руль автомобиля. Не приняв окончательного решения, он избрал простое ожидание, пока Охо сам чего-либо не предпримет. А в том, что это произойдет, Пирс был уверен абсолютно. -==ПЕРВЫЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ.==
      Свет померк, затихли и звуки. Ночь накатывалась волной человеческого небытия. Уплывали вдаль мысли и чувства, слабо пахнущее духами тело упало в никуда вместе с памятью. Нет меня, нет его, нет мира - не было ничего. Лишь тьма, объявшая наконец свет, окружила мое "Я", а оно - маленькое и беспомощное пред этой Довселенской Никчемностью все же билось и пульсировало бессознательно, отчаянно, упрямо.
      Тьма и "Я" - кто осветит, кто потушит. Сгущающаяся ночь отбирала последние ощущения-отражения, словно поставила себе целью не дать, не позволить, пресечь любую точку опоры, в которой могло бы увидеть, осознать себя "Я". Одна пустота - до разрыва, до смерти, До Забвения - начало паники, ужаса, Страха.
      Страха...?
      Тьма свернулась в кольцо, в спираль, в жгут, скрученный из клубов туч разноцветных, мрачных, бездумных. Вращающийся мир Тьмы звал, обволакивал, затягивал в эпицентр-центр, гипнотизируя медлительностью-мерностью своего вращения.
      "Неужели в Ничего? Неужели в Никуда?" - замерло в оцепенении "Я", забыв о последней своей принадлежности - пульсе.
      Теперь "Я" было лишь Страх.
      Страх...?
      Из центра спирали Абсолютного Ничего поверх клубящихся, но неколебимых туч Тьмы, появился цветок. Он приближалсяраспускался, занимая собой все пространство Пустоты. Пестики-дыры и лепестки-туманы - сизые, коричневые, серые длились-текли, образуя Легионы Тьмы, Легионы Ничего, и было лишь "Я" - Страхиллюзия и Тьма-ужас-иллюзия - Сон!
      Сон...?
      Клубы-тучи-туманы втянулись туда, откуда взялись - в Ничего, и предстало небо - бездонное, лазурное, неподвижное. Ни облачка для ищущего взора, будто чудесный летний день, но ... солнца не было. Лишь однородная, ясная Беспредельность до горизонта и за ним.
      За ним, за горизонтом небо сливалось с морем. Океан Вечности состязался с небом в Беспредельности и их жгучие объятия покидали неподвижную реальность. Даже штиля не было в этом единстве, но вот корабль...
      Посреди океана и неба, прямо на границе меж ними высилась, парила, вздымалась величественная бригантина. Полыхают на палубе блики золота, раздуваются паруса, увлекая корабль в путешествие по Океану Покоя, и начертано на борту Имя Его.
      Имя?..
      Корабль "Вечность" разрезал воды Океана Жизни, и округлые паруса указывали на стремительный его бег. Но корабль оставался недвижим, ибо на всем горизонте и за ним не было даже точки, чтобы узнать, сравнить, понять маршрут, скорость, курс. А за, под кормой застывший как слеза янтаря океан - бездонный и все такой же неподвижный как небо - хранил свои тайны. И было совершенно неясно куда и зачем глядят глаза красавца-рулевого.
      Рулевого...?
      Высокий брюнет в капитанской треуголке, красном камзоле, ботфортах и при шпаге твердо сжимает позолоченные рукоятки штурвала, не глядя на компас. Что видит он в безбрежной дали покоя? По каким ориентирам прокладывает маршрут необычного судна?
      Или не кораблем вовсе правит брюнет?
      Не кораблем...?
      Быть может, он управляет тем, что вокруг корабля.
      Вокруг...?
      Неожиданно я оказываюсь на палубе в виде красивейшей из женщин, одетой в бальное платье, сливающееся оттенком с небесами, солнце-волосы убраны на верх, а голову венчает диадема из черных алмазов, наибольший из которых спадает на лоб.
      Брюнет в красном камзоле изящным движением закрепляет румпель и направляется ко мне. Он чрезвычайно любезен, что-то рассказывая мне о Вселенной, о Вечности и своей власти. Он говорит, что корабль, где мы находимся, ни что иное как центр мира и вокруг него в Океане Жизни разбросаны мириады миров-планет и звезд. Он рассказывает так, что я ощущаю на себе гипнотическое воздействие его власти и силы, и напрягаю до предела свое сознание, чтобы не оказаться подчиненной, раздавленной, обольщенной брюнетом в красном.
      - Не изволит ли мадмуазель дать свое согласие на то, чтобы стать моей женой? - обволакивает баритон, - наш союз послужит Вселенной.
      - Вы слишком торопливы, сударь, - отзываюсь я в лихорадочном поиске ответов: зачем я ему? кто я? что я значу во Вселенной, если Его Величество Сатана предлагает мне брак? Кто, кто, кто? Зачем?
      - Не желает ли мадмуазель взглянуть на маленькую часть моих владений, хозяйкой которых может стать и она, если конечно согласится на первое предложение? - ни лести, ни улыбки, ни жестов повесы - все сдержанно и с достоинством, будто во всем происходящем нет никаких чувств, но какая-то высшая необходимость ... для него. Вот только я этой необходимости не знаю, что и означает игру в темную.
      - С удовольствием, - надеясь на получение дополнительной информации, произношу я, и мы взлетаем.
      С высоты оказывается, что корабль действительно венчает центр океана жизни, и от него расходятся концентрические волны до горизонта, за горизонт. Я выхватываю глазами какие-то острова на поверхности.
      - Это - мои миры, - отзывается на мои мысли спутник, - я их князь.
      Через некоторое время он произносит:
      - Спустимся. - Мы устремляемся вниз.
      Я с удивлением вижу разбросанную на десятки километров золотую решетку, в провалах которой зияют водовороты Океана Жизни. По лентам решетки в сопровождении классической музыки движутся танцующие пары. Все сверкает и блестит в этом мире. Надушенные, одетые в невообразимо-роскошные платья, в еще более дорогих украшениях дамы застывшими улыбками одаривают своих кавалеров, изредка бросая цепкие взгляды на наряды, прически и внешность других дам. Мужчины - чопорные и развязные одновременно - что-то нашептывают в ушки, украшенные бриллиантами. Все это похоже на театр, где главными действующими лицами являются куклы, если бы ...
      Изредка одна из пар, как бы случайно, проваливается в проемы между золотыми лентами решетки, но и в этот момент - миг смерти выражение их лиц не меняется, будто они думают, что и это игра, но водоворот Океана Жизни уносит их, разлагая, растворяя без остатка и следов для того, чтобы позже использовать этот отработанный материал при создании других, более совершенных форм.
      - Печально! - произношу я.
      - Закономерно! - отзывается брюнет.
      - А как же сострадание и любовь? - не сдаюсь я.
      - Им невозможно объяснить это, да и не нужно ... пока, - его взгляд холоден и расчетлив, - здесь живут играя в представления о том, кто каким должен быть, но не знают даже себя. Это мир иллюзий. Брюнет рассуждает так, будто сидит за шахматным столиком, искренность здесь смешна и опасна.
      - Но ...
      - Я покажу вам мир искренности. Летим.
      Мы снова парим над океаном, пока я не оказываюсь в странном лесу, по которому туда-сюда ходят самые обычные люди. Внезапно я обнаруживаю, что брюнет оставил меня.
      В мире, куда он меня забросил, светло, и люди спешат по своим делам, мало обращая внимания друг на друга. На меня никто не смотрит. Я понимаю, что здесь никому ни до кого нет дела, искренность тяжела и сопряжена с ответственностью, и мало кому удается брать на себя чужой груз, а также делиться своим, ибо информация о себе - залог зависимости от кого-то. Мне становится зябко от царящего здесь многолюдного одиночества.
      Начинает смеркаться. С ужасом я обнаруживаю, что головы окружающих людей превращаются в волчьи, лисьи и кабаньи морды. Теперь они действительно искренни: грызутся, рычат, кусают друг друга. Но меня по-прежнему никто не видит, и я благодарю брюнета за эту милость.
      Сумерки сменяются ночью. Оборотни растворяются в воздухе, оставляя меня наедине с неподвижным лесом. Время здесь кто-то выкрал: час или вечность не имеют значения. Я сижу на небольшой поляне на каком-то пне и жду. Но ничего не происходит.
      По спине бегут мурашки от жуткой тишины, темноты и неизвестности. Ни ветерка, ни шевеления, ни звука. Смерть! Одиночество! Никого и ничего, не для кого и не к кому! Первая вечность проходит.
      Никаких перемен. Хоть бы звезды были видны. Я начинаю молиться, но молитвы валятся в пустоту, в никуда. Вторая вечность прошла.
      Сколько должно быть терпения, чтобы сидеть вот так, зная, что идти некуда, да и не для того оставил меня здесь брюнет, чтобы я могла куда-нибудь идти. Но я пытаюсь. Тщетно! Ноги не слушаются, меня сковало невидимыми цепями. Третья вечность прошла.
      Потекли мысли о брюнете. Показал миры масок и оборотней - все фальшь и обман. Нет в его царствах Любви-Мудрости, а Вселенная, в которой чего-либо не достает, несовершенна. Четвертая вечность прошла.
      Я умею любить. Нет, не умею - просто люблю. Уметь любить значит напрягать свои силы, любовь же течет как река без сомнений и усилий. Она и есть сила. Пятая вечность прошла.
      Может, для того предложил он брак, чтобы одарила я его миры Любовью-Мудростью? Но достанет ли у меня сил на это? Что за вопрос: сколько есть сил, отдам этим холодным планетам. Шестая вечность...
      "Забери меня отсюда! Быстрей!". Седьмая...
      На корабле все как прежде. Я смотрю вдаль. Закрепив румпель, брюнет в красном камзоле подходит ко мне:
      - Могу ли я услышать ответ на свое предложение? - учтиво осведомляется он.
      - Да. Я не вижу смысла в нашем браке, но если вашим мирам, а значит и вам самому не достает Любви-Мудрости, я готова вдохнуть Ее в них.
      - Как же вы это сделаете, если я Князь этих миров, а вы для них никто? - он слегка разочарован и удивлен.
      Я смотрю ему прямо в глаза:
      - Если я стану вашей женой, вы получите возможность управлять моей Любовью в своих целях, чтобы не отстать от развития Вселенной, окружающей ваши миры. И я, как вы понимаете, не могу позволить вам этого сделать, - мой голос спокоен, - но, если вам нужны подлинно-высокие чувства. не пропущенные через призму вашего Эго, то вам придется уступить мне регентство или вступить со мной в договор по управлению вашими мирами.
      Брюнет молчит, не выказывая своих чувств, затем произносит:
      - Я согласен на второе, - его лицо по-прежнему незыблемо, - и позвольте мне, мадмуазель, в честь нашего союза познакомить вас...
      На палубу с шумом и смехом выбегают четверо ребятишек. Я с изумлением вижу на их головах маленькие рожки.
      - ... с нашими детьми, - впервые на лице брюнета появляется подобие улыбки.
      "Какая глупая шутка!" - думаю я, поднимая на руки веснушчатого мальчишку.
      Шутка...? -==ГЛАВА 7.==
      "Что-то давно не слышно Охо, - думал Пирс, спускаясь пешком с двенадцатого этажа дома, в котором он обитал. - За пять месяцев он наверняка собрал новый прибор, но не мог же он забыть о моем существовании... Ладно о моем, есть же еще и "Демиург-1". О нем-то он должен помнить. Признаться, ждать - самое поганое дело... Проклятье: когда же, наконец, сделают лифт?", - выругался он с досадой.
      В ту же секунду в лифтовой шахте что-то заурчало, заскрежетало, будто сопротивляясь постороннему вмешательству, и стало ясно, что лифт рванулся вверх.
      Джонатан, давно ожидавший какой-либо странности, с которой могла бы начаться необъявленная война с Охо, все-таки вздрогнул от неожиданности и приготовился к встрече с неведомым. Он ощутил, как биение сердца связывает его с движением лифта: что-то вытягивало, высасывало из него чувства и мысли, предлагая взамен реальности пропасть неизмеримой пустоты. Лифт еще не доехал до площадки, где его ожидал Джонатан, а он уже знал, что, а точнее, кто его там ждет. Вечность, вечность...
      Дверь лифта начала открываться в вечность, обнажая, сминая, унося прочь мысли и чувства. Пустота...
      В центре лифта стоял он, Пирс полупризрачный, как дым и настойчиво зовущий к себе: в омут, в пропасть, в небытие, небытие...
      Призрак ждал, а Пирс стоял окаменевший, парализованный высшей волей своего "Я". Интеллект и желания рвались в лифт, раздирая своего хозяина на части, и только приказ свыше, какая-то неколебимая точка говорила происходящему "нет!". Он не видел, не мог видеть как над ним, устремив огненный взгляд на его призрак, возвышается сотканный из марева Египетского воздуха образ Изиды. Пирсу казалось, что он теряет контроль над собой, размазываясь во времени и пространстве. Он ничего не ощущал вокруг, кроме слегка колеблющейся, притягивающей к себе пустой формы, и еще того, что Вверху, Вверху...
      "Кто ты?".
      "Кто я, кто я...", - отзывалось набатом в раздвоившемся сознании.
      "Кто мы?..."
      "Кто мы, кто мы?..."
      "Кто он?..."
      "Кто он, кто ..."
      Если бы Пирс сделал шаг, там, позади остался бы лишь призрак с его подлинным "Я", а интеллект, привычки, чувства - все перешло бы к этому заменителю... черт! заместителю. Эта словесная ошибка в оценке происходящего, протекающая где-то вдалеке, как река, уносящая свои воды за горизонт, вернули Джонатану четкость восприятия. Он сделал усилие над собой, и зафиксировал сознание в высшей точке напряжения.
      "Я!" - мощно и четко раздалось в голове, по спине Пирса прошла приятная волна мурашек.
      "Я - центр! Мой путь вращается вокруг меня. Я - центр мысли и сознания! Я - центр влияния и силы...", - Пирс произносил этот древний мантрам, ощущая как точка, где было зафиксировано его сознание наливается силой и энергией. Он улыбнулся этому свету, который нес с собой блаженство и успокоение.
      Призрак затрепетал, начал размазываться, двоиться, принимать какие-то убогие формы, но ему пришлось сделать шаг вперед, ибо теперь уже ничто не могло поколебать волю Пирса. И, сделав шаг, он сделал и второй. Отчаянно сопротивляясь, извиваясь, протестуя и кривляясь, он шел и шел до тех пор, пока не слился с человеком вне лифта.
      "Демиург-2" не ведал и не мог знать, что такое душа человеческая, а тем более высшая воля его "Я", и уж тем более не по силам ему была борьба с Той, Что Пришла На Помощь его противнику. Он был всего лишь машиной. Он проиграл.
      Пирс вошел в лифт и нажал кнопку первого этажа: лифт даже не шелохнулся. Выругавшись напоследок, мужчина вышел из него и продолжил путь, прерванный столь бесцеремонно. -==ГЛАВА 8.==
      Охо без каких-либо усилий стал хозяином долины. Его новый прибор работал безотказно. Во избежание неприятностей, ученый "приручил" прибор только к себе, отдав ряд соответствующих приказов, и "Демиург-2" материализовывал теперь только мысли своего творца. Охо знал, что Пирс не полезет в драку первым, а потому не спешил с объявлением войны. Лишь покончив все дела с долиной, отработав до тонкостей все команды, адресованные прибору, ученый решился наконец на месть. Он понимал, что Пирс - не Дина, которой достаточно было свистнуть, чтобы она прибежала, а кроме того существовала вероятность, что его бывший друг давно уже уничтожил доставшийся ему прибор. Это было бы вполне в характере Пирса.
      Да и другого выхода у Охо не оставалось. Рано или поздно войну пришлось бы начать: не мог же он позволить одновременное существование двух приборов. Поэтому приказ о подчинение Пирса был все же отдан. Ученый понаблюдал за действием прибора, но ничего особенного не заметил, что убедило его в том, что операция по уничтожению Высшей Сущности Пирса прошла успешно, оставив от Джонатана только интеллект, а остальное - тело, чувства - вообще не заслуживало внимания.
      Охо очень гордился этой своей находкой - душевной смертью. Человек оставался: его тело, чувства, мысли были прежними, но он был бездуховен, а потому им можно было управлять с помощью исключительно материальных стимулов и угроз. Духовные факторы просто переставали интересовать такого человека. И эта разновидность убийства доставляла Охо истинное удовольствие.
      Пирс приехал на следующий же день, как ему и приказал ученый. Он был весел и приветлив, словно забыв о своем прошлом визите. Они с Диной болтали о давно минувших событиях, о кино, об искусстве, а Охо внимательно наблюдал, но ничего подозрительного не заметил. Если это и была игра, то первоклассная.
      Ближе к двенадцати часам, хозяин дома решил проверить своего друга, неожиданно сказав:
      - Джонатан, послушай. Когда ты был у меня в последний раз, то, очевидно случайно, прихватил с собой такую пирамидку из металла.
      Реакция Пирса была мгновенной:
      - Ха! Дружище! А я-то голову себе сломал: откуда, думаю, у меня эта железяка. Так она тебе нужна?
      - Очень! Очень, Джонатан.
      - Нет проблем. Как приеду, вышлю тебе ее. Ума не приложу: как она попала ко мне в чемодан.
      - Видимо, случайность, - улыбнулся Охо.
      - Конечно, случайность, - подыграл Пирс. - Я чужого никогда не возьму.
      - Так, ты пришлешь?
      - Конечно, конечно.
      - Вот и ладно.
      Ночью Пирс проснулся от какого-то шороха в комнате: Охо искал пирамиду. Не мог же он знать, что "Демиург-1" находится в гараже его виллы и к тому же включен в сеть.
      Обыск успокоил Охо окончательно. Теперь перед ним открывалась прямая дорога к мировому господству. Он не задавал себе вопроса: зачем это надо? Он мог господствовать, и этого было довольно. Все прочие вопросы он считал сентиментальностью и абсурдом сомнений.
      Пирса же мало интересовал тот порядок, который собирался диктовать миру Охо. Основой взаимоотношений между людьми он считал партнерство, но не диктат. Он понимал, что его недавняя победа - результат духовного развития, но на Земле нашлось бы немного людей, сознание которых подчинялось душе, а не земным чувствам и мыслям. Поэтому, мировой порядок Охо в любой форме не мог быть лучше существующего, ибо иерархия власти была ба создана еще более искусственно, чем прежде, лишая людей всякого выбора, понимания происходящего, а значит и ощущения свободы.
      Пирс решил ошеломить успокоившегося Охо превосходством своего сознания. Он отдал приказ "Демиургу-1" о восстановлении психики Дины и взаимоотношений в долине. -==ГЛАВА 9.==
      Утром его снова разбудили громкие крики в гостиной дома.
      - Проклятье! - кричала Дина. - Ты - безмозглый идиот! Да, кто дал тебе право делать из людей марионеток? Я, счастливейшая из женщин, мать двоих детей бросаю все это только потому, что какойто маньяк захотел удовлетворить свое самолюбие. Да тебя нужно изолировать от общества! Ты - опасен! - Пирс уже стоял на лестнице и видел, как взъерошенная Дина, уперев руки в боки, стоит над поникшим Охо, глядя ему прямо в глаза. - Тебе надо лечиться! выдохнула она, но тут, заметив Пирса, снова вспыхнула: - А-а, Джонатан! Дружок молчаливый, разглагольствующий обо всем, что угодно, кроме правды. Дерьмо! Дерь-мо!
      Пирс, не желавший пока выдавать своей роли в произошедшем, сделал недоуменное лицо:
      - Наверное, я чего-то не знаю. Что произошло?
      - Ах, он не знает. А кто же тогда еще может знать о том, что этот тип, - женщина жестко указала на Охо, - изобрел прибор, подчиняющий себе все и вся, и выполняющий любые желания своего хозяина? Или ты тоже зомби, какой и я была до вчерашнего вечера?
      - Я? Зомби? Не знаю, - лицо Пирса выразило недоумение, - не замечал, хотя вряд ли можно заметить, когда становишься зомби.
      - Опять философствуешь. Ладно! Я убираюсь отсюда сию же секунду. Идите вы к черту со своими философиями и изобретениями! Дина схватила уже собранный чемодан и выскочила из комнаты, хлопнув напоследок дверью. Через минуту в гараже взревел мотор, и визг шин возвестил, что Дина покинула Охо окончательно.
      Когда шум автомобиля затих, Охо, выругавшись, что Пирс истолковал, как реакцию на невыполнение пирамидой приказа по возвращению Дины, схватил трубку телефона и набрал номер местной полиции:
      - Логарт, говорит Охо.... Что? Ах, да, да, доброе утро. Я хочу, чтобы вы задержали мою жену на пару суток.... Что? Какое еще основание? Я так хочу.... Я, да мне.... Ладно, я сейчас позвоню вашему руководству и сообщу, что вы не защищаете интересов собственника, на территории которого служите.... Что...? Как не моя территория? Это даже смешно. Может, вы не знакомы с дарственной от семнадцатого мая прошлого года?... Нет?... Тогда вы полный идиот и уже уволены. - Охо нажал на рычаги телефона, секунду сидел, задумавшись, затем снова набрал какой-то номер:
      - Алло! Хенинкс, доброе утро.... Да. Это я, Охо... Ни черта не понимаю. Что значит: чем могу служить? Да, ты просто служишь мне, и все.... Нет?... Кому?... Макфинли?... Черт! Да он же подарил всю эту долину мне.... Как ничего не известно об этом? Ты что: смеешься надо мной?... Ладно! Я все понял. Вы еще попляшете у меня! - Охо бросил трубку. - Это черт знает что такое!
      - Что случилось, Охо? - Пирс был сама невинность.
      - Я ничего не понимаю. Мой прибор не действует. Но самое удивительное, что все прежние действия отменены, а этого просто не может быть. Если,... если - он вдруг остановил свой взгляд на Пирсе. - Так вот где собака зарыта. Это ведь все твои штучки, да?
      - Какие штучки, Охо? О чем ты говоришь?
      - Да, да. Опять твой приезд. Но как? Как? - Охо перестал обращать внимание на Пирса, быстрыми шагами измеряя гостиную.
      - Допустим, ты задействовал свой прибор, но мой-то работал и невозможно было, не подчинив его, блокировать заложенную в нем информацию. Возникла бы война между приборами, но ее нет. Почему? Почему? - Он снова кинулся к гостю: - что ты сделал? Объясни мне!
      Пирс, однако, не собирался сдаваться:
      - Я не понимаю тебя. Ты, очевидно, действительно съехал с катушек. Я даже не знаю, о каком приборе ты говоришь.
      - Не морочь мне голову, Пирс. Иначе, ... иначе я убью тебя.
      Охо сделал несколько быстрых шагов к секретеру, стоявшему в углу комнаты и достал пистолет.
      - Ты что, совсем рехнулся? - начал привставать Джонатан, не ожидавший такого развития событий.
      - Сидеть! - завопил Охо. - Сидеть, сукин ты кот!
      Пирсу очень захотелось, чтобы пистолет в руке хозяина дома превратился в ... кусок хлеба, например. Охо ошеломленно смотрел на то, что появилось в его руке, а потом начал безумно хохотать, отбросив хлеб куда-то в угол.
      - Ты убил меня! Ты убил меня! Все, все, что у меня было - ты отнял все!
      - Может быть и так. - Пирсу, продемонстрировавшему свои карты, больше не стоило запираться, - но только все, о чем ты говоришь, было не твоим. Ты присвоил себе и Дину, и долину, и пытался тоже сделать со мной.
      Раскачиваясь в истерике, Охо причитал:
      - Убил, убил! - Но вдруг его взгляд стал более осмысленным, - но как, как тебе это удалось?
      - Это было сложно, но ты не забыл, конечно, что приказал своему прибору лишить меня души.
      - Ну?!
      - Я выиграл эту битву, что дало мне возможность контролировать, как "Демиург-1", так и твой прибор, поскольку моя воля оказалась сильнее твоих эмоций и интеллекта, выражаемых прибором. Однако, я предпочел разрушить все разом. Поэтому и не вмешивался в твои дела до сегодняшнего дня.
      - Гнусный мерзавец! Лжец! Лицемер! Я... Я... - Охо кинулся в сторону лаборатории. С грохотом открыв дверь, он пришибленно уставился на стол, по которому растекалась лужица жидкого металла. Бывший ученый с лицом идиота медленно осел на пол и забился в конвульсиях.
      На улице раздался рев полицейской сирены. В гостиную вошел полицейский и два человека в штатском. Один из них, обращаясь к Пирсу, так и не покинувшему своего кресла, сказал:
      - Добрый день! Я - адвокат мистера Макфинли - Хенинкс. Мистер Крейн сделал сегодня несколько странных звонков, оскорбив офицера полиции и утверждая, что он - собственник этой долины. Вы, очевидно, мистер Пирс - друг мистера Крейна. Не объясните нам, что здесь происходит?
      В этот момент из лаборатории донесся хрип и какой-то стук. Трое гостей удивленно посмотрели в ту сторону, а затем перевели взгляды на Пирса, молчаливо требуя объяснений. Тот встал и жестом пригласил мужчин следовать за собой.
      Войдя в лабораторию, они увидели, что Охо с ненормальным взглядом и сдавленным хрипом крушит все, что попадалось на его пути. Увидев вошедших, он дико захохотал и кинул в полицейского большую колбу. Тот увернулся, а стена, о которую разбилась колба, слегка задымилась под воздействием кислоты. Еще одна колба отправилась за первой, вызвав уже нешуточный огонь. Двое штатских кинулись вон из дома, а Пирс с полицейским, приложив всю свою силу, и на какое-то время просто отключив Охо ударом в солнечное сплетение, скрутили его, и буквально вынесли из охваченной огнем лаборатории.
      В доме что-то взрывалось, и через несколько минут его охватил пожар. Адвокат подошел к Пирсу, смотревшему на пламя, и задал прежний вопрос:
      - Все-таки, что здесь произошло?
      Пирс, глядя на Охо, отбивающегося от санитаров, запихивающих его в смирительную рубашку, ответил:
      - Здесь творец попал в зависимость от своего творения, - и, немного помолчав, добавил грустно, - печальный конец!
      - Пожалуй! - Не зная даже с чем, согласился Хенинкс.
      А где-то в гараже пылающего дома начала растекаться еще одна лужица жидкого металла, когда в мозгу Пирса мелькнула нечаянная мысль: "А все-таки жаль прибор!", после чего он развернулся и зашагал к своей машине. Взявшись за ручку двери, он обернулся и с изумлением увидел, как пламя, бушующее над домом оформилось в до боли знакомые черты Алой Ведьмы - Изиды. Тряхнув головой, чтобы сбросить наваждение, он еще раз глянул в ту же сторону: фигура не исчезала, и Пирс с нелегким сердцем уселся за руль. Похоже, он что-то сделал не так. -== * ЧАСТЬ 2. МАЛЫШ ФАБИО * ==-==ГЛАВА 1.==
      Малыш Фабио сосредоточенно пинал перед собой жестяную банку из под пива, размышляя над трагичностью своей судьбы. Еще бы: в десять лет не иметь друзей, и не потому что сам ты плох, а потому что сверстников у Фабио во всей округе почти не было.
      Летом всегда здорово, когда на каникулы из городов приезжают в долину, забравшуюся далеко в Альпы, мальчишки и девчонки. Тогда они все вместе, вопреки запретам взрослых, бегают к водопаду купаться, разбрасывая с визгом во все стороны сверкающие на солнце, ледяные брызги. Или лазят в чужие сады собирать все, что там еще не успело созреть. А то... Да чего уж вспоминать: теперь осень, все разъехались по своим школам в города, остались вон только Лео сынок Макфинли - "колобок в крапинку", как прозвал его Фабио за излишнюю полноту и веснушки, да зануда Ллойд, которого невозможно оторвать от его книжек.
      "Неплохо, конечно, когда тебя учат прямо дома и нанимают для этого учителей. Не то, что у меня, - огорченно пнул в очередной раз банку малыш, - мама не может себе этого позволить. Она не может даже послать меня в городскую школу: нет денег. Конечно, Лео вон или Ллойду хорошо, - Фабио метнул завистливый взгляд в сторону недалеко стоящих друг от друга роскошных вилл, - полный дом игрушек, о которых я даже и помечтать не могу. Одни компьютеры только чего стоят, но у Ллойда отец - адвокат и защищает интересы Макфинли, который владеет здесь всем, - очередной шлепок ногой подбросил банку очень далеко, что доставило малышу небольшое удовольствие, - а что моя мама? - домохозяйка, которая всего лишь убирает в их домах. Эх! Был бы жив отец!"
      Мысли малыша перенеслись в недавнее прошлое, на три года назад, когда в двери дома постучал друг тогда еще живого отца - Джулио Корриди. Он долго мялся в дверях, и мама почему-то заплакала, когда он еще ничего не сказал. Потом все куда-то ушли, и их не было почти неделю. К Фабио приходила Франческа - жена Джулио - и ухаживала за ним. Потом мама вернулась одна и долго плакала. Из ее причитаний Фабио понял, что отец вместе в Джулио пас отару овец и сорвался в пропасть, но его труп так и не нашли. С тех пор Фабио больше его не видел.
      "Да! Если бы он был жив!" - малыш с любовью вспомнил свои игрушки, которые мастерил ему отец. Даже Лео завидовал ему, несмотря на свою спесь. Еще бы: отец был настоящим мастером часовщиком, электриком, механиком, да и вообще мог сделать, наверное, настоящую ракету, если бы было из чего и для чего. Но отца не было, и они с матерью кое-как кормились от большого стола богатеньких, властвующих в долине.
      Фабио в очередной раз пнул банку, и та, срикошетив о небольшой камень, угодила в ограду дома, который совсем недавно сгорел. До этого дня к дому никого не подпускали. Полиция что-то выискивала здесь, но сегодня впервые путь был свободен.
      В глазах малыша вскипел пламенем вулкан любопытства: первым полазить по пожарищу, да еще где, - в доме первого шизика долины, это ли не подарок судьбы для любого мальчишки. Фабио усмехнулся про себя:
      "Надо ж, прямо в точку попали с прозвищем. "Шизик" попал в психушку! Кто бы мог подумать."
      Через щель в заборе глаза малыша обшарили обгоревшие остатки дома: никакого движения или признаков живого существа обнаружено не было. Он подошел к воротам с калиткой, но они оказались опечатанными полицией. Крякнув от огорчения, он делово оглядел пустынную улицу и, неторопливо дойдя до ближайшего дерева, раскинувшего свои ветви над забором, неуклюже подпрыгнул, ухватился за ветку и, помогая себе ногами, взгромоздился на развилке ствола. По одной из веток Фабио добрался до верхушки забора, пыхтя, дотянулся до него ногами, и, наконец, спрыгнул в сад, ушибив слегка колени и протерев в этих местах штаны.
      Подождав реакции на свое проникновение в запретную зону, малыш, все еще озираясь, осторожно направился к дому. Остановившись на его пороге, он огляделся в последний раз, и смело шагнул в полумрак, пропахший дымом.
      Через час он извозился, как трубочист, перебрав кучи всяческой рухляди, не обнаружив к своему огорчению, ни одного целого предмета, который бы его заинтересовал. В лаборатории стояли обгоревшие приборы, битое, оплавленное стекло скрипело под ногами, в центре под обрушившейся балкой поблескивала лужица какого-то металла. В других помещениях дома он вообще ничего не нашел, кроме сгоревшей мебели и бытового оборудования. Уже отчаявшись в своих поисках, малыш напоследок заглянул в гараж, который очень мало пострадал от огня. Только взрыв полупустой канистры с бензином опалил помещение и обрушил дальний угол стены.
      Фабио подошел к стенду с инструментами и воровато потянул штангенциркуль, плашку и несколько метчиков для нарезания резьбы. Не то, что ему все это было нужно, но уходить из этого никому уже не нужного дома пустым тоже было обидно. Не найдя больше на стенде ничего интересного, малыш еще раз внимательно осмотрел помещение. Его острый взгляд зацепил обгоревший провод, тянущийся от розетки над слесарным столом в металлическую тумбочку. Фабио хмыкнул с интересом и последовал за проводом в металлический ящик. Тяжелый визг металла неприятно резанул по нервам, заставив малыша замереть на несколько секунд. Но тишина оставалась в пределах допустимого: где-то по-прежнему шумел водопад, но ничего необычного не было слышно. И тогда Фабио опустил глаза.
      Сердце его екнуло и замерло от восхищения: в ящике лежала пирамидка из блестящего с матовым отливом металла.
      "Вот это - да! Высший класс! - мысленно воскликнул искатель, что же это за штуковина?" - восторг переполнял малыша. Он приподнял пирамидку, оказавшуюся легче, чем он предполагал и стал разглядывать ее со всех сторон. В результате этого осмотра провод развалился в нескольких местах, но это не смутило Фабио. Отец, пока был жив, многому научил сына, и уж подсоединить новый провод не составляло для него особых проблем, тем более, что в мастерской отца было полно всякой всячины для домашних неисправностей.
      Не найдя в пирамиде ответов на свои вопросы, Фабио вытащил из карманов то, что утянул до сих пор, и, бросив все это на стол, направился вместе с пирамидой к пролому в стене.
      Дойдя до угла, ему пришлось замереть на месте, а потом быстро прыгнуть обратно, прежде чем нос автомобиля, мотор которого урчал за воротами, показался в проеме распахнутых ворот. Пригнувшись к земле, малыш выглянул наружу. Это были полицейские. Лейтенант Ронни Логарт отдавал распоряжения двум сержантам, и до Фабио долетели лишь обрывки фраз:
      - ... чего-то недостает.., кажется .., неизвестно что.
      Еще раз обыщите весь дом... обстоятельства дела ... странно.
      Обо всем необычном докладывайте немедленно.
      Покраснев до кончиков ушей, Фабио думал о том, что не закрыл ящик в гараже, и, если здесь те же полицейские, что обыскивали дом в первый раз, то они могут заметить эту деталь.
      "А! Все равно не узнают, кто здесь был и что взял! - очень хладнокровно для своих лет подумал воришка, - надо уносить ноги."
      Полицейские тем временем вошли в дом, позволив Фабио совершить спринтерский рывок через двор и ворота, оставшись незамеченным. Через квартал, свернув на перпендикулярную улицу поселка, малыш пошел спокойней. По этой улице он вышел к лугам и по задворкам садов добрался до своего дома, который ютился на окраине, почти скрывшись в тени утеса, по которому где-то там, наверху петляла серпантином дорога, связывающая долину с внешним миром.
      Он решил ничего не говорить матери, пока не присоединит провод и не проверит действие прибора, тем более, что перед ним встала действительно серьезная проблема: что сказать матери, когда она узнает о приборе. Ведь он его украл, а у них в семье такие проступки наказывались строго.
      Малыш знал, что мать сейчас убирает в доме Хенинксов, и потому спокойно прошел в мастерскую отца. Здесь, отыскав кусок провода с уже прикрученным штепселем и зачистив не обгоревшие концы шнура, выступавшего из пирамиды, он быстро скрутил их и заизолировал специальной лентой.
      "Ну, с Богом! - произнес он шепотом и вставил штепсель в розетку. Поверхность пирамиды покрылась рябью и тотчас над ней появилась полупризрачная сфера, буквально на глазах превратившаяся в подобие солнечного шара, а рядом с ней возникла противная серая клякса, и оба эти предмета двинулись к малышу.
      Тот замер, как будто увидел змею, надеясь, что его не тронут, и действительно - объекты замерли на месте. Обрадованный, но все еще осторожный Фабио, от всей души пожелал, чтобы они совсем исчезли: "Чур меня, чур!" - и шар с кляксой послушно начали блекнуть, пока не растворились без следа.
      Рука Фабио. до сих пор лежащая на штепселе, резко выдернула его из розетки.
      "Фу! Ну и дрянь! - ругнулся он мысленно, - чертовщина какая-то! У "шизика" шизовые приборы," - малыш с облегчением рассмеялся над своим каламбуром, однако понять, с чем же он столкнулся, его мозг был не в состоянии.
      Он не мог квалифицировать появление странных предметов, но то, что они подчинились его желанию и исчезли наводило на некоторые пока еще не оформленные мысли. Он ломал себе голову с полчаса, но к исходу своих размышлений ему показалось, что все им увиденное бред и разыгравшееся воображение.
      "Привидится же такое, - отбросив от себя сомнения, подумал он, и, как ни в чем не бывало, снова включил прибор. Сейчас малыш был совершенно спокоен, и, как бы подтверждая его выводы, ничего особенного не произошло.
      "Ну! Что я говорил?!" - воскликнула одна часть мозга Фабио, но другая, ищущая приключений и проигравшая, испытала досаду. Столкновение этих чувств снова породило две несуразности, и малыш вновь замер всеми мыслями и чувствами, и опять взмолился об избавлении от незваных гостей, и поскольку он был совершенно искренен в своем желании, а его мозг не был еще обременен сомнениями и невериями, ему это опять удалось. Только прибор он на этот раз не стал выключать, и когда объекты исчезли, он гневно выплеснул в нее:
      - Да, кто же ты такая, черт возьми?!
      Ответ был слишком неожиданным для малыша. В течение двух часов в него летели кляксы, ножи, шары, ленты, его подрастающий организм поначалу справлялся со всем эти потоком эмоций желаний и страстей, но в конце концов он потерял сознание, мягко повалившись на пол мастерской.
      Когда он очнулся, начинало смеркаться. Не соображая, что произошло, малыш встал и увидел пирамиду, но прежде, чем у него появились хоть какие-то эмоции, он выдернул шнур из розетки.
      Зная, что вот-вот придет мать, он кинулся к бочке во дворе смыть с себя сажу, в которой он измазался в доме Охо, предварительно упрятав пирамиду в кучу хлама, валявшегося в углу мастерской. Умывшись, он уселся на ступеньку крыльца и тупо смотрел на заходящее солнце, отбрасывающее свои лучи на громоздящиеся невдалеке снежные вершины.
      Вид величественной картины внес успокоение в его повзрослевшую в течение полутора часов душу. Повзрослевшую? Насколько? На века?
      Груз познанного ошеломил малыша. Он был до смерти напуган тем, о чем поведала своеобразным языком пирамида. "Демиург один", так кажется,"- подумал он.
      Теперь малыш знал то, о чем никто из его знакомых не мог даже помыслить. От первых мыслей "шизика" Охо, пройдя вместе с ним весь исследовательский, многолетний путь к оформлению научных и паранормальных идей, поучаствовав вместе с ним в реализации большинства его желаний, столкнувшись с мало постижимой волей и принципами некоего Джонатана Пирса, Фабио знал теперь и о том, от чего сгорел дом ученого.
      Во всем этом шквале информации, никак не желавшей укладываться в маленькую голову Фабио, было еще что-то, что не давало ему покоя, что-то главное. И уже вместе со стуком каблучков матери, направлявшейся к калитке дома по освещенной фонарями улице, заставив свой мозг работать активней в эти считанные секунды, малыш понял, что в его руках оказалась волшебная палочка, о которой мама ему читала столько сказок.
      Осознав эту ликующую мысль, он радостно кинулся навстречу матери.
      - Что это с тобой, Фа? - ласково обняла сына женщина, прижимая его к себе.
      - Я тебя люблю, ма, - с любовью глядя в ее глаза, ответил малыш, - и мне так хочется, чтобы у нас с тобой все было хорошо.
      Мягко потрепав его по щеке, Лючия - так ее звали - улыбнулась немного устало и сказала:
      - Обязательно будет, сынок, обязательно. Идем, я тебя покормлю.
      Пока мать гремела посудой, Фабио размышлял над своей тайной. Он скорее чувствовал, чем понимал, что "Демиург" небезопасен. Образ сумасшедшего Охо стоял перед его глазами как оживший комикс. А вдруг и с мамой случится тоже самое, если она узнает о приборе.
      "Слава Богу, что со мной все обошлось, а ведь могло быть и хуже!" малыш поежился от воспоминаний.
      - Ты что: мерзнешь? - Лючия подошла к сыну и потрогала губами лоб, - температуры вроде нет.
      - Конечно, нет, - подхватил малыш, - это так, нервы.
      - Что? - изумленно замерла мать с кастрюлей в руках, - какие нервы в твоем-то возрасте? Опять, небось, триллеров насмотрелся у Лео! - Фабио предпочел молчать, позволяя матери развивать свою версию его повзросления.
      Но вопросы так и распирали малыша, и он не удержался, спросив набитым ртом:
      - Ма, вот если бы к тебе в руки попала волшебная палочка, что бы ты делала?
      Лючия с улыбкой посмотрела на сына, радуясь его детской наивности, и ответила:
      - Откуда же ей взяться, этой палочке?
      - Не-е, - прожевывая спагетти промычал малыш, - я серьезно: вот если бы?
      - Ну, если бы, - женщина, которой только исполнилось тридцать, всерьез задумалась, а потом рассмеялась, - скажешь тоже - волшебная палочка.
      - А все-таки, - не унимался сын.
      - Ну, попыталась бы вернуть твоего отца.
      - А ты думаешь, это возможно? - поинтересовался малыш, перестав жевать.
      - Так ты же говоришь о волшебной палочке, а она вроде как все может.
      - Угу! Конечно, а чего бы ты еще хотела?
      - Ой! Да что за глупые вопросы ты задаешь? Только душу травишь, - Лючия немного рассердилась, поскольку вопрос сына всколыхнул самое больное за последние годы: нет мужа, нет того, нет этого. Она встала и молча начала убирать со стола.
      - Ладно, извини меня, ма, - понял ее состояние Фабио.
      - Ничего, ничего, иди спать, - голос матери был снова мягким и ласковым, - мне еще гладить для Макфинли.
      - Спокойной ночи.
      - Спокойной ночи.
      Фабио добрался до своей кровати и, свернувшись калачиком, начал думать. -==ВТОРОЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ.==
      Кто я?
      Я зависла над горным пейзажем, обрамляющем небольшую долину: в прошлом, будущем или теперь?
      Невысокие скалы разбросаны, как выпавшие зубы невиданных великанов, по лесистым склонам, скрывающихся за облаками вершин. В лесу буковые деревья, а в долине кипарисы - вот и разберись, где же это место - в Гималаях, Кордильерах или вовсе не на Земле.
      Я спускаюсь ниже и попадаю в какой-то храм. Я знаю, что это храм, хотя здесь никто не молится, а группа людей что-то обсуждает. Внезапно я оказываюсь рядом с женщиной лет тридцати, черты лица которой словно изваяны в гипсе и сливаюсь с ней.
      Кто я?
      В правой руке у меня жезл, в левой чаша, на плечах белый плащ с капюшоном, который покрывает мои черные волосы. Головы всех присутствующих тоже покрыты, так положено.
      Я не знаю этих людей, но женщина, которая теперь я, знает. Я могу лишь наблюдать за происходящим, не вмешиваясь.
      Женщина в гневе и заражает своей эмоцией меня. Люди, сидящие вокруг, один за другим высказывают то, что нам не нравится.
      - Они должны быть наказаны, - произносит капюшон, из под которого твердо смотрят синие глаза и торчит окладистая, рыжеватая борода, - сколько можно терпеть их распущенность и кровь? В свое время Моисей наказал евреев за меньшие прегрешения.
      - И что же? - твердо, со сталью в голосе отвечаем мы, - разве страх научит людей миру и любви? Может, именно поступок Моисея наложил на народы богобоязнь, вместо того, чтобы привить им любовь к Богу!
      - Любовь? - синий взгляд становится ироничным, - можно поговорить и об этом. Например, о любви Христа.
      - И чем же вас не устраивают высокие чувства Мирового Учителя? - мы становимся колючими.
      - Лично меня устраивают, - без тени смущения парирует борода, но есть мир, который воевал при Моисее, проповедовавшем богобоязнь, и продолжает воевать после Христа, заповедавшего любовь. Это - факт, мало зависящий от меня.
      - Вот и жаль! - вскидываемся мы. - Каждый сидящий здесь имеет определенную миссию по отношению к народам Земли. Это означает, что народы страдают, если кто-либо из нас не выполняет этих самых миссий. Так кого же я должна наказывать: вас, расписывающихся в своей беспомощности или народы, страдающие от вашей безответственности?
      Откуда-то слева доносится мелодичное:
      - Не стоит гневаться, сестра. Ведь и ты имеешь свою миссию, которую сейчас отказываешься выполнять. В чем же ты обвиняешь нас?
      Мы смотрим в темные глаза изумительно красивой женщины: у нее аккуратный прямой нос, тонкие ноздри, высокий лоб, прячущийся по капюшон и идеальный, чувственный рот. Мы даже ощущаем запах фиалок, так она свежа, но сейчас не время для симпатий, и мы произносим:
      - Я могу исполнить свою миссию, но вы все знаете, что это крайняя мера, за которой только пропасть и разрушение. Не останется ничего, все придется начинать заново. Вы этого хотите?
      В храме повисает тишина, и мы молчим некоторое время, давая остальным подумать, а затем заканчиваем:
      - Прошу всех, кто согласен со мной, поднять руки.
      Только три руки, включая мою, из двадцати четырех, подняты. Мы проиграли, ибо здесь не бывает воздержавшихся. Ярость клокочет, грозя переполнить чашу внутреннего терпения, но мы сдерживаемся, и быстро выходим на улицу.
      Нас догоняет невысокий мужчина в коричневой рясе. Он ниже нас по рангу, но мы всегда прислушиваемся к нему, ибо он старше и качал нас еще в люльке.
      - Чего же ты ждала, дочь? Все было известно с самого начала. Ни у кого из них, - его рука в широком рукаве указывает в сторону храма, не хватает мудрости, чтобы придать народам трансформирующий импульс, и поэтому они предпочитают уничтожить их, чтобы начать заново делать тоже, что уже умеют и выучили наизусть, но нам нужно нечто новое.
      - Вот именно, - подхватываю я, - я чувствую тоже самое, но не могу убедить их в этой правильности.
      - Но не можешь же ты делать работу за них.
      Мы умолкаем пораженные: такая мысль не приходила нам в голову. Определенный порядок в Иерархии Сознаний четко разграничивал полномочия и функции ее членов, но встать над всем этим означало....
      Видя мое замешательство, мужчина продолжает:
      - Используй крайнюю меру, дочь. Обратись к Отцу, пусть он разрешит твои сомнения.
      Наши глаза вспыхивают надеждой, и мы быстро возвращаемся в храм, где все еще сидит большая часть совета.
      - Я решила воспользоваться своим правом апеллировать к Духовному Отцу. Пусть Он решит наш спор, - и, не дожидаясь ответа, я выхожу снова, начиная подниматься к одной из скал, маячащих впереди. Тропа, по которой я иду, протоптана только мной. Никто не вправе ходить сюда, но я имею право ходить по любым тропам в округе.
      Кто же я?
      Через час мы на месте и падаем в молитве на колени. Я ощущаю колоссальные потоки психической и нервной энергии, сконцентрированные в теле женщины в белом плаще. Я впервые ощущаю разницу между нами. Я не выдерживаю напора неведомых мне сил. Вокруг все начинает гудеть, как в аэродинамической трубе.
      На скале, у нас над головой появляется сияние, которое все усиливается по мере того, как увеличивается гул внутри нас. Долина начинает кружиться перед глазами, сознание затуманивается, и в тот миг, когда я слышу голос, идущий откуда-то сверху, еще не разобрав ни слова, теряю сознание.... -==ГЛАВА 2.==
      Малыш Фабио зевнул и сладко потянулся на кровати. Солнце все еще карабкалось по противоположным склонам гор, и в спальне было довольно сумрачно, но к этому в долине привыкли.
      Вскочив с кровати, малыш побежал к реке, холодным потоком несущейся с ближайшего ледника. Взрослые сделали здесь небольшой бассейн, отгороженный проволочным забором, чтобы дети могли без риска для жизни, купаться. С разбега прыгнув в ледяную воду, Фабио как всегда сначала ощутил, что дышать стало нечем, но через мгновенье организм бурно погнал по жилам горячую кровь, и, выбравшись на берег, малыш ощутил прилив жизненных сил.
      Вернувшись в дом, он обнаружил на плите завтрак, заботливо приготовленный матерью, которая уже ушла делать покупки для семей Хенинксов и Макфинли.
      Уже несколько дней Фабио носил в себе тайну "Демиурга", он никому не говорил о нем и не включал его, он думал. Сначала малыш хотел облегчить жизнь себе и матери, но потом подумал, что это эгоизм и слишком мелкая задача для волшебной палочки, хотя матери он все же рассчитывал помочь. Он мог бы, наверное, вернуть отца, но пирамида своим шквалом информации научила его осторожности, и возвращение человека представлялось ему не самой простой из проблем. Кроме того, как объяснить окружающим, что человек, которого все давно похоронили, неожиданно появляется среди живых. Такие вопросы ставили малыша в тупик, и он все еще не мог решить, с чего начать.
      Впрочем, именно на сегодня он назначил дату, когда отступать было уже некуда, иначе в дальнейшем, ни о каком уважении к себе не могло быть и речи. Это тем более было важно, что у мамы сегодня были именины, а значит, нужно было что-то дарить.
      Именно поэтому, быстро поглощая свой завтрак, Фабио беспрестанно ерзал на табуретке, да так и оставил пол тарелки недоеденного супа, трусцой засеменив к сараю.
      Вытащив "Демиурга" на свет божий, он включил его в сеть и сказал:
      - Пирамидка, пирамидка, сделай так, чтобы мама сегодня нашла большой клад, - после чего малыш подождал несколько секунд, замерев как обычно, и выдернул провод из розетки.
      Прошло полчаса, час - мама не появлялась. Фабио не думал, что ждать так тяжело. Он предполагал, что стоит ему пожелать, как все сразу же исполнится, но теперь, сидя на крыльце своего дома, он понял, используя запас знаний Охо, что словом "сегодня" он предоставил прибору возможность решать поставленную задачу в течение всего дня. Уточнять эту самую задачу малышу совсем не хотелось, поскольку это могло повлиять на качество ее разрешения. Оставалось ждать.
      Лючия появилась только в три часа, когда измученный ожиданием Фабио, уже готов был снова воспользоваться прибором.
      Услышав стук щеколды на калитке, малыш едва удержался от того, чтобы кинуться к матери с вопросом: нашла? Однако, увидев ее лицо и пустые руки, он чуть не заревел от отчаяния, хотя голос Пирса твердил внутри: еще не вечер, малыш.
      Совладав с собой, Фабио нашел силы поздравить мать с днем рождения и казаться естественным, но вряд ли ему это удалось бы, если бы Лючия почти сразу же не отправилась в сад вкапывать какой-то столб, оставив сына ходить из угла в угол двора. И именно тогда, когда он уже всерьез засомневался в "Демиурге", из сада донесся едва различимый, изумленный голос матери.
      Сердце малыша екнуло, и он кинулся в сад. В руках матери он увидел достаточно большую шкатулку, украшенную очень красивыми камнями. У Фабио захватило дух при виде самоцветов, ликующих на солнце всевозможными цветами. Его восторгу не было границ, и восхищение, прозвучавшее в вопросе, было вполне искренним:
      - Что это, ма?
      - Господи, сын, да я и сама не знаю! - Фабио заметил, как дрожат от волнения ее руки, похоже - это настоящий клад!
      - А что внутри? - малыш нетерпеливо потянулся к шкатулке.
      - Сейчас, сейчас, - Лючия огляделась вокруг в поисках какойнибудь подходящей железки, чтобы открыть встроенный замок, но ничего, кроме лопаты не увидела, - идем в дом, - закончила она поиск.
      Они быстро, слегка запыхавшись, вбежали в кухню, и в течение десяти напряженнейших секунд Лючия нервными движениями ножом заставила замок щелкнуть. Наступившая вслед за откидыванием крышки пауза была достаточно красноречивой, чтобы свидетельствовать хотя бы приблизительно о содержимом шкатулки.
      Женщина бессильно опустилась на стул, а Фабио шумно выдохнул то, что не находило выхода уже несколько дней. Глядя на гору бриллиантов, рубинов и старинных золотых монет, малыш даже позабыл, что это его рук дело. Он не заметил и того, насколько сама шкатулка и ее содержимое соответствуют его мысленным представлениям о "большом кладе".
      - Бог мой! - наконец выдавила из себя мать, - что со всем этим делать? Это же целое состояние!
      - Значит, ты теперь сможешь не работать? Да, ма?
      - Не работать? - голова Лючии все еще плохо соображала, - ну, конечно, конечно! А ты сможешь учиться. Иди ко мне, мое золото, она протянула руки к сыну, и когда тот подошел, обняла, и через несколько секунд Фабио ощутил, как задрожали ее плечи и что-то капнуло ему на макушку. Он прижался к ней еще сильнее и сказал:
      - Не плачь, ма. Ты же сама говорила, что все будет хорошо, помнишь?
      - Да, да, конечно, - всхлипывая, ответила мать, - теперь все будет хорошо.
      Они молчали некоторое время, пока бремя прежних забот сменялось внутри их радужными мечтами. Малыш Фабио ликовал!
      Теперь он был волшебником и мог помочь кому угодно. Выросший среди постоянных лишений, исключая разве что полноту родительской любви, в своем сердце он не носил зла, потому что на себе испытал его власть. И он не желал этого зла никому, он хотел жить в мире добра и любви. И ведь как приятно делать добро: как хорошо теперь будет его маме. Славный малыш Фабио, неискушенный знанием мира, в котором жил.
      - Я сейчас же пойду к господину Макфинли, - решительно встала Лючия, - и попрошу его продать все это.
      - Ма! - испуганно глянул на нее малыш, - зачем?
      - Какая польза от драгоценностей, если нам с тобой нужны деньги!
      - Деньги? - теперь заторможено соображал Фабио, - ах, конечно, но может поехать прямо в город и самим продать шкатулку?
      - Ну, что ты, Фа, - Лючия погладила сына по голове, - меня сочтут воровкой, отберут клад и посадят в тюрьму.
      - Но ведь ты нашла его у себя в саду! - Фабио очень не хотел, чтобы кто-нибудь в долине узнал про клад сейчас.
      - Кто мне поверит?
      Фабио не было, что ответить. Он не знал, что делать. Если бы он предполагал такие сложности с реализацией клада, он попросил бы у "Демиурга" денег, а не драгоценностей, но не выбрасывать же всю эту красоту в реку. Да и матери пришлось бы объяснять тогда все остальное. А значит, нужно было идти к Макфинли.
      Пока он обо всем этом размышлял, мать уже переоделась и уложила шкатулку в сумку. Она была очень взволнована, когда давала сыну последние наставления, которых он не слышал уже давно:
      - Не балуй тут и жди меня! Я скоро приду.
      И малыш снова принялся ждать...
      Вилла Макфинли с бассейном и белыми мраморными колоннами занимала немалую часть долины вместе с приусадебным хозяйством и парком. Это был трехэтажный особняк, смешавший в своей архитектуре основательность средних веков и просторность современных построек: мрамор и много стекла.
      Лючия перебросилась парой фраз с охранником у ворот, не сообщая ему о цели своего визита, и тот пропустил ее так как знал, что она здесь работает. Длинная аллея, ведущая к особняку, окончательно вымотала нервы женщине.
      Эрхард Макфинли - богатый землевладелец - был собственником не только этой долины, но и прилегающих пастбищ с тысячами голов скота на них и разбросанными в округе деревушками пастухов и ферм. Он был четвертым наследником этого хозяйства и получил вместе с воспитанием соответствующие черты характера и мировоззрение, о которых Лючия знала понаслышке от личной прислуги хозяина, что лишь увеличивало ее волнение.
      Войдя в дом через черный ход, она обратилась к аскетичному старику, выполнявшего работу дворецкого:
      - Оливер, не могли бы вы доложить господину Макфинли, что у меня к нему срочное дело.
      Проницательный дворецкий доброжелательно осведомился:
      - Ты чем-то взволнована, Лючия? Что-нибудь случилось?
      - Честно говоря, да, Оливер, но что именно я не могу вам сказать. Это слишком серьезно для меня.
      - Как знаешь, - не выдал своего разочарования вышколенный старик, - но ты слишком взволнована, чтобы говорить сейчас с хозяином.
      - Это правда! Я очень волнуюсь, - женщина поежилась, - но дело, по которому я пришла не терпит отлагательств.
      - Хм! - лицо дворецкого все же выразило недоумение, - ты меня заинтриговала, но это не мое дело. Я доложу о тебе.
      Старик вышел и вернулся меньше, чем через минуту со словами:
      - Хозяин просил подождать. Он сейчас занят делами с управляющим пастбищами.
      - Надолго? - нервно вскинулась Лючия.
      - Не могу знать, - сухо ответил тот, но потом смягчился, - налить тебе чего-нибудь выпить, чтобы снять напряжение?
      - Пожалуй, - Лючия хотела попросить ликер, но подумала, что ей понадобится ясная голова, и потому закончила, - нет, спасибо.
      - Как угодно. Жди здесь. Я приглашу тебя, когда хозяин освободится.
      По прошествии двух часов нервное напряжение Лючии внезапно прошло, она была настолько вымотана, что ей было абсолютно безразлично все, что будет дальше, и именно тогда появился Оливер.
      - Ты можешь пройти, - он указал ей на дверь, ведущую в кабинет Макфинли.
      Лючия направилась к двери, когда дворецкий остановил ее словами:
      - Сумку ты можешь оставить здесь.
      Женщина смутилась, но потом быстро нашлась:
      - Но в ней именно то, ради чего я пришла.
      Старик пытливо посмотрел на нее, а потом усмехнулся своим мыслям и, освободив дорогу, сказал:
      - Надеюсь, это не бомба.
      Лючия оторопела от этих слов, но потом, уже взявшись за ручку двери, в тон ему парировала:
      - Нет, это - ядерная боеголовка.
      Эрхард Макфинли сидел за огромным столом в чуть меньшем по размерам кресле, и сам он был чуть меньше этого кресла. Его апоплексическое лицо было все еще красным после общения с управляющим, который в итоге был уволен. Это был уже девятый за последние пять лет. Эрхард не выносил даже тени воровства, когда такая тень ложилась на подчиненных. С другой стороны его совсем не угнетало то, что тысячи людей работают на его карман за нищенскую плату.
      И теперь этот высокий и грузный мужчина безразлично рассматривал стоявшую перед ним женщину, понимая, что она достаточно красива, но никаких эмоций это обстоятельство у него не вызывало, ибо люди были для него машинами по извлечению денег. Они интересовали его только, как части этого сложного процесса, а что означала в этом процессе особь, стоявшая перед ним. Наверняка она явилась сюда с какой-нибудь ничтожной просьбой. Это и бесило Макфинли: эти людишки даже просят всегда настолько мало, что ему лень руку поднять для выполнения их потребностей.
      - Ну, что там у вас? Сын заболел?
      - Н-нет, - переминалась с ноги на ногу Лючия, - я... как вам сказать.
      - Что? - начал раздражаться Макфинли, - крыша дома потекла?
      - Да нет, нет, я ... а впрочем, - она сделала несколько торопливых шагов к столу, доставая одновременно что-то из сумки, чем перепугала хозяина дома, заставив его оцепенеть сначала от страха, а потом от изумления, когда он увидел то, что оказалось перед ним, поставленное со стуком на стол, - вот! Я нашла клад!
      В комнате, где неярко горели светильники, поскольку Солнце уже давно зашло, повисла тишина. Даже неяркого света хватало, чтобы камни, лежащие в шкатулке, показали всю свою красоту. Наконец, Макфинли задал единственный вопрос:
      - Где вы это взяли?
      - У себя в саду, когда вкапывала столб, - Лючия заторопилась, полагая, что искренность поможет ей, - вы знаете, господин Макфинли, у меня сегодня именины, и я так...
      - Хорошо! Очень хорошо, - уже не слыша ее, хозяин дома набирал какой-то номер на телефоне, и когда на другом конце провода сняли трубку, он произнес в сторону селекторного аппарата, - Самуэль, у меня возникло срочное дело: немедленно - ко мне! Да, и еще: захвати с собой Логарта.
      При имени Логарта Лючия недоверчиво взглянула на Макфинли: при чем здесь полиция? Адвокат еще понятно: он может понадобиться как консультант, но полиция...
      - Ну вот, - обращаясь к посетительнице, произнес Эрхард, - сейчас приедут представители закона, и мы все сделаем, как положено, - его взгляд не отрывался от шкатулки, а в глазах появился алчный огонек, однако Лючия была не в том состоянии, чтобы оценивать психологию собеседника. Ее занимала предстоящая беседа с тремя мужчинами наедине, да еще какими мужчинами.
      Они в долине - все, она - никто. Поэтому внутренне, хотя и пыталась себя успокоить, Лючия уже отчаялась что-либо получить от заветной шкатулки.
      Приглашенные появились через пятнадцать минут. Увидев Лючию, Хенинкс изумленно приподнял бровь: какое, мол, серьезное дело может зависеть от служанки, - но потом увидел шкатулку и замер с приоткрытым ртом на полуслове. Ронни Логарт напротив был совершенно невозмутим, хотя первое, что он увидел в комнате, была именно шкатулка. Его вообще больше интересовала связь предметов с людьми, чем людей с предметами. Предметы более объективно говорили о своем хозяине, если хозяин не стоял на пути этого предмета со своей субъективностью.
      - Господа, - без лишних церемоний начал Эрхард Макфинли, сегодня ко мне пришла эта женщина и сказала, что нашла у себя в саду эту шкатулку с драгоценностями.
      - Вы подтверждаете эту информацию, госпожа Синти? - напористо, не дав хозяину дома сказать больше ни слова, спросил адвокат.
      - Да, - не очень уверенно ответила Лючия.
      - Прекрасно! Мистер Логарт, - обратился Хенинкс к полицейскому, - я прошу вас составить протокол по этому поводу.
      - Да, но мы должны произвести опись содержимого шкатулки, отреагировал лейтенант, - иначе протокол будет недействительным.
      - Совсем не обязательно, - не уменьшая давления, настаивал Хенинкс, глядя прямо в глаза Логарту, - я потом объясню вам, почему.
      - Хорошо, - Ронни взял со стола Макфинли бумагу и ручку с молчаливого одобрения хозяина и стал писать, только однажды спросив у Лючии год ее рождения, после чего протянул ей протокол. Та, пробежав его глазами, молча подписала.
      - Прекрасно! - повторился Хенинкс с таким видом, будто гора упала с его плеч. - А теперь, лейтенант, я прошу вас опечатать эту шкатулку, поскольку заявляю, что найдена она в саду госпожи Синти, а сад этот, как и вся земля окрест, принадлежит моему клиенту, господину Макфинли, и по законам нашей страны все, что находится на или в этой земле принадлежит ее владельцу целиком и полностью.
      Лючия сжалась в маленький комок, сидя в деловом кресле справа от стола хозяина дома. "Какая же я глупая! - каялась она, - вот так, своими руками отдать свое счастье этим чудовищам, понадеявшись на их доброту и порядочность, когда речь идет о целом состоянии!".
      Между тем Хенинкс со ссылками на различные законы и акты, названия и номера которых помнил наизусть, состряпал заявление и передал его Логарту. Тот, приняв его, посмотрел с некоторым сожалением на Лючию и сказал:
      - Госпожа Синти, вы не хотите сделать никакого заявления?
      - Хочу! - твердо сказала женщина, изо всех сил сдерживаясь от того, чтобы на коленях не начать умолять этих людей о возврате шкатулки, или не впасть в другую крайность и выплеснуть им в лицо все, что она о них думает на самом деле.
      - Пожалуйста! Вот бумага, - протянул ей лист и ручку лейтенант.
      Лючия написала заявление в суд о том, что у нее конфискована шкатулка с драгоценностями, оценка и опись которых не произведена и что при конфискации присутствовали такие-то господа, а конфискацию она считает не законной.
      Лейтенант принял и это заявление, поставив подпись, как свидетель. Завтра эти бумаги уже будут в суде, пока шкатулка будет находиться у него. Так что пару камней он...
      - Лейтенант, - снова заговорил Хенинкс, оторвав того от приятных мыслей, - я прошу вас все же опечатать шкатулку.
      - Конечно, конечно, - отозвался тот, доставая из кармана проволоку со свинцовой пломбой, но Макфинли, молча наблюдавший за происходящим, остановил его:
      - Нет, нет, не так. Возьмите клей, бумагу, приклейте полоску бумаги на крышку и дно, а мы все распишемся на этой полоске чернилами.
      Это заявление повергло надежды Логарта в прах, ибо отклеить над паром бумагу так, чтобы не потекли чернила, не представлялось возможным. С тяжелым сердцем, проделав все необходимое, он предложил всем присутствующим расписаться, после чего забрал с собой шкатулку, а Эрхард Макфинли добродушно распрощался со всеми, включая Лючию, которая была почти без памяти.
      Она не помнила, как дошла до своего дома, и когда Фабио, тысячу раз, измеривший за время ее отсутствия двор, кинулся ей навстречу, она зарыдала, но теперь уже из-за потерянных надежд и ... работы, конечно. Судиться с самим Макфинли: да это просто смешно тем более, если живешь на его земле и в доме, за который еще не расплатилась. Только теперь она осознала, что произошло, и произнесла сквозь рыдания:
      - Будь проклят этот клад!
      - Почему, ма? - Фабио был удивлен, огорчен, подавлен: его желание помочь причинило матери боль и страдание.
      - Из-за него я потеряла не только работу, но я уверена, что господин Макфинли завтра же попросит нас съехать из этого дома или расплатиться со всеми долгами, а у нас нет денег даже на то, чтобы добраться до города.
      Фабио, никак не ожидавший от своего поступка такого результата, все же нашел в себе силы, чтобы успокоить мать:
      - Не волнуйся, ма. Все будет хорошо, - в его голосе послышались твердые интонации взрослого мужчины, и Лючия с удивлением и немного недоверчиво посмотрела на сына, ответив:
      - Поживем-увидим, - на что Фабио еще более твердо ответил:
      - Вот именно! -==ГЛАВА 3.==
      Суд по делу Лючии Синти состоялся через несколько дней. Окружной судья - близкий друг Эрхарда Макфинли, постоянно получавший от него подарки и частенько наведавшийся в его поместье поохотиться, написал решение задолго до начала процесса, и когда пришло время его зачитать, то он напыщенно, но, не вдумываясь в уже знакомый текст, его огласил.
      В зале суда, где присутствовало немало посетителей, явившихся взглянуть на старинную шкатулку, а также присутствовала пресса, приглашенная господином Макфинли, рассчитывающего на бесплатную рекламу его бизнеса, повисла тишина, которую затем разорвал иронический смех и такие же аплодисменты. Эрхард Макфинли чуть не взорвался от апоплексического удара, и только тогда Джованни Лакризи задумался над тем, что прочитал. Он еще раз вгляделся в текст, составленный им самим. Не было сомнений: это был он, кроме одного слова, и вместо "отклонить иск госпожи Синти" там значилось "удовлетворить иск госпожи Синти".
      Стараясь не смотреть в зал, под улюлюканье и смешки публики, Джованни быстро покинул зал, однако в коридоре ему пришлось выдержать теперь уже улыбку Макфинли, которая сулила мало хорошего:
      - Это очень смелое решение, господин Лакризи, - проговорил тот, но оно вам дорого обойдется.
      - Но, Эрхард, поверь, я сам ничего не понимаю..., клянусь, взмолился пока еще судья, - это мистика какая-то, я готовил совсем другое решение. Ведь и Хенинкс его видел. Подтверди, Самуэль.
      - Эк, тебя угораздило, Джованни, - иронично отозвался тот, - и зачем ты поменял решение? Не понимаю. Это тем более глупо, что противоречит законам страны.
      - Вот именно, - ухватился за ниточку судья, - это только подтверждает мистификацию.
      - Ну ладно, идем, - позвал Макфинли своего адвоката, - здесь больше делать нечего.
      - Но.., - вслед ему кинулся Джованни и в отчаянье махнул рукой.
      Еще через неделю апелляционный суд по делу госпожи Синти был поднят общественностью на смех, поскольку утвердил решение окружного суда.
      В своем особняке Эрхард Макфинли ходил разъяренный из угла в угол, выговаривая Хенинксу:
      - Я начинаю думать, что ты плохой адвокат, Самуэль! Почему мы проигрываем столь очевидное дело?
      - Думаю, - хладнокровно ответил адвокат, - что Джованни был недалек от истины, говоря о мистификации. Ты же сам все видел. Суд был полностью на нашей стороне. Даже адвокат этой крестьянки, - имея в виду Лючию, немного брезгливо сказал он, - только и делал, что отпускал комплименты в наш адрес.
      Макфинли помолчал, вспоминая судебное разбирательство, и потом согласился:
      - Да, что-то нечисто. Судья, читая решения, чуть не подавился, как будто читал его против своей воли.
      - Вот именно! Значит, ты тоже заметил, - с облегчением заметил адвокат, - а вспомни Джованни. Ведь и он выглядел по-дурацки, будто сам не знал, что читает.
      - Ладно! Делаем еще одну попытку в Верховном Суде Италии. Других вариантов нет.
      - Естественно! Но я прошу тебя, Эрхард, - голос Хенинкса стал просящим, - возьми на этот процесс другого адвоката. Для чистоты эксперимента, так сказать.
      Макфинли на секунду задумался, а потом ответил:
      - Пожалуй. Не стоит тебе и дальше рисковать своей репутацией... в моих глазах. Так и порешим. Теперь меня интересует, что происходит с этой... служанкой, - перевел он разговор на другую тему.
      - Тоже не все ясно. Она откуда-то взяла деньги на арендную плату за землю - ее долги за прошлый год, хотя мы повысили плату специально для нее в пять раз.
      - Так повысьте в десять за аренду в текущем году, и пусть платит вперед.
      - Хм! В том-то и дело. Повысили, попросили заплатить вперед...
      - Ну? - нетерпеливо воскликнул Макфинли.
      - Плата составляла двенадцать тысяч долларов, - многозначительно заявил Хенинкс, - но она заплатила и их.
      - Как? - хозяин особняка покраснел от апоплексического напряжения, - служанка платит такие деньги, не моргнув глазом?
      - Вот именно!
      Несколько секунд Макфинли собирался с мыслями, потом медленно произнес:
      - А может, она отдала нам не все камни?
      - Исключено! После этих выплат мы провели обыск в доме и в саду, но, ... - он развел руками, - ничего не нашли, кроме двухсот долларов. За ней ведется постоянная слежка, и мы проверили всех ювелиров в регионе.
      - Ну?
      - Ничего.
      - Проклятье! - взорвался Макфинли, - ничего не понимаю.
      - Я тоже.
      Эрхард, как разъяренный бык, тупо посмотрел на Хенинкса и заявил:
      - Вот и плохо, что не понимаешь. Это твоя работа, Самуэль, а не моя. Я тебе за это плачу и плачу не мало, а от этих камней, если ты не забыл, я обещал тебе десять процентов.
      - Я помню, - Хенинкс был похож на провинившегося школьника.
      - И что же?! - не унимался Макфинли, - где камни? С момента появления этой шкатулки все происходящее напоминает фантастический роман. Служанка платит бешеные деньги, суды, черт бы их побрал, откровенно попирают закон. Что это, а? - хозяин особняка остановился напротив адвоката, широко расставив ноги и тяжело дыша, - или кто-то затеял со мной дурацкую игру?
      Хенинкс сжался под испепеляющим взглядом собеседника и быстро сказал:
      - Только, не я...
      - Не ты, не ты, - Эрхард снова раздраженно зашагал. - а, кто же тогда? Может, эта дура, которая убирала в наших домах, у которой даже не хватает мозгов нанять нормального адвоката? Тогда, кто? И что это за игра? Я хочу знать ее правила, Самуэль! - вколотил последний гвоздь в адвоката Макфинли, - иди, я устал от твоего незнания.
      - До свидания, Эрхард, - поднялся тот.
      - До завтра, господин Хенинкс! - дал ему понять хозяин, что ждет его завтра с положительными результатами.
      Из особняка клиента Самуэль отправился к домику Синти, хотя знал, что хозяйки сейчас там нет. Однако, ему нужен был ее сын, с которым Хенинкс хотел пообщаться наедине.
      Открыв калитку, он позвал:
      - Фабио! - и громче, - Фабио!
      На пороге сарая появился малыш, глядя на не званного гостя задумчивыми глазами. По роду своей работы Хенинкс сталкивался с разными людьми, что развило в нем способности психолога. Поэтому взгляд мальчика сразу заинтересовал его.
      - Ты один? - задал он формальный вопрос.
      - Да, - мотнул головой малыш.
      - Я могу поговорить с тобой? - мягким голосом продолжал адвокат, но наткнулся на неожиданность:
      - О чем?
      - Хм! - едва нашелся мужчина, - ну, о том, как ты живешь, например.
      - Я живу хорошо, - без эмоций отреагировал Фабио.
      - Неужели? - не унимался собеседник, пытаясь разогреть холод малыша, - а я знаю от Ллойда, что ты очень хочешь компьютер.
      Ответ мальчишки еще более озадачил гостя: тот пожал плечами и слегка презрительно сказал:
      - Подумаешь - компьютер!
      - Ты не хочешь компьютер? - изумился Хенинкс.
      - Это не самое главное в жизни.
      Адвокату-психологу пришлось помолчать, чтобы переварить всю глубину этого заявления, прозвучавшего из уст деревенского пацана.
      - Что же главное? - поинтересовался он.
      - Добро и справедливость во всем мире, - малыш сказал это столь серьезно, что гостю показалось, будто он говорит с Самим Господом.
      - И кто же тебя научил так думать? - пытаясь хоть за что-то зацепиться, снова вопросил Хенинкс.
      - Научил? - малыш впервые задумался, но потом так же спокойно ответил, - разве можно научить доброте или чувству справедливости? Они либо есть, либо их нет.
      Окончательно провалившись в пропасть божественной философии, адвокат сделал очередную попытку удержаться на поверхности:
      - Значит, это не мама научила тебя всему, что ты говоришь?
      - Она, конечно, тоже ... своей любовью.
      - А кто же еще?
      - Я же ответил: это внутри.
      - Может быть ты и прав, - задумчиво произнес Самуэль, и перевел разговор поближе к интересующей его теме, - я вижу, ты парень серьезный, а потому давай и говорить серьезно. Согласен?
      - Так я вроде и не шучу, - заставил Фабио покрыться лоб Хенинкса испариной.
      - Видишь ли, твоя мама нашла клад, - пытаясь совладать с хаосом в голове, сказал гость, - и ...
      - Я все знаю, - прервал его спокойно малыш.
      - Тем лучше, - не растерялся, привыкший уже к неожиданностям, Хенинкс, - так вот, вокруг этого клада происходят очень странные вещи.
      - И это мне тоже известно.
      - Тогда, может быть, ты поможешь мне понять происходящее. Ведь нарушаются законы страны. Ты понимаешь меня?
      - Это несправедливые законы, - твердо отчеканил малыш .
      - Почему же? - в очередной раз изумился адвокат, слышащий из уст неграмотного пацана, суждения о законодательстве.
      - Это - устаревшие законы, - добил его оппонент, - поскольку они защищает интересы тех, кто наживается на честности людей.
      - Как это понять?
      - Очень просто. Если бы моя мама отвезла клад в город и продала ювелирам, то господин Макфинли даже не узнал бы о его существовании. С другой стороны, если бы мама не нашла клад, то этот же господин также не увидел бы его. Но в результате своей честности моя мама получает астрономические счета от вашего хозяина, очевидно, в благодарность за свою честность.
      - Ну, положим, продать драгоценности в городе было бы совсем не просто.
      - Мы говорим о правовой стороне вопроса, - заметил жестко Фабио.
      Хенинксу все больше казалось, что перед ним не простой мальчик, а какой-то сверхчеловек, который простыми словами только сейчас опроверг справедливость законов страны, но адвокатская жилка взяла свое:
      - Но мы ведь не можем позволить, чтобы закон попирался, возразил он, - иначе воцарится хаос.
      - А я и не говорю о действующих законах, а о справедливых законах, и потому спрашиваю вас: какое отношение к кладу имеет господин Макфинли?
      Припертый к стене адвокат вынужден был согласиться:
      - Пожалуй, никакого, но скажи мне, откуда у твоей мамы деньги, которые она недавно выплатила за аренду?
      Впервые за время разговора Хенинкс увидел всю глубину спокойных глаз Фабио и чуть поежился, стряхивая с себя их гипнотическое воздействие.
      - Вы что - налоговый инспектор? - вопросом на вопрос ответил малыш.
      - Да нет, конечно. Мне просто интересно...
      - Я их напечатал, - без тени иронии произнес тот, - могу напечатать и вам, если хотите.
      Хенинкс не знал, как реагировать на эти слова. С одной стороны он понимал, что Фабио врет или шутит, но с другой стороны его серьезный тон, который невозможно сыграть, и недавние платежи Лючии, заставили его сомневаться в первом предположении, и он ответил полу шуткой:
      - Хочу!
      - Сколько?
      Шутка зашла настолько далеко, что Хенинкс, не раздумывая, ответил:
      - Миллион долларов.
      Ничуть не смутившись, малыш спокойно сказал:
      - Хорошо. Придя домой, в компьютере своего сына, вы найдете миллион долларов.
      - Смешно! - чтобы хоть что-то сказать, отреагировал адвокат, и уже в полном психическом изнеможении, произнес, - однако, мне пора.
      - До свидания! - все также безразлично сказал малыш и, повернувшись, зашагал к сараю.
      Постояв несколько секунд в нерешительности, Хенинкс медленно вышел за калитку. Подозвав к себе двух, наблюдавших за домом частных детективов, он сказал им:
      - С этого момента самым тщательным образом следите за сыном Лючии. Установите в доме и сарае подслушивающие устройства. Это все!
      Домой он пришел с головной болью от общения с Макфинли и с супермальчиком. Переодевшись, он зашел к сыну, как всегда посмотреть, чем тот занимается. Ллойд вовсю осваивал на компьютере новую игрушку. Увидев компьютер, Хенинкс даже вздрогнул, подумав: "Чушь, конечно, но ведь его мать откуда-то взяла деньги, что само по себе мистика." Поэтому он все решил проверить искренность Фабио, обратившись к сыну:
      - Ллойд, я на секунду сниму крышку с твоего компьютера.
      - Па, тут ..., ах, черт! - сын откинулся на спинку кресла, - ну вот, я из-за тебя убился, - имея ввиду принца в игре, недовольно отчитал он отца.
      - Ничего, ничего, еще разок сыграешь.
      - Да уж, конечно.
      Самуэль достал из стола отвертку и быстро открутил четыре винта, и, уже основательно вспотев от волнения, откинул крышку компьютера. Ему пришлось замереть, а потом Ллойд, с интересом за ним наблюдавший все это время, услышал сиплый хрип:
      - Сын, позови Ромео. Мне плохо.
      Увидев искаженное лицо отца, испуганный мальчишка кинулся к дверям с криком:
      - Ромео! Ромео! Мама!
      Через несколько секунд в комнате появился слуга, а потом и жена Хенинкса.
      - Что случилось, Лл..., - хотела спросить она, но тут увидела мужа, просипевшего:
      - Воды и валидол!
      Через несколько секунд он упал, наконец, в кресло, ощущая под языком освежающий сердце холодок таблетки. Остальные молча ждали, пока он вялым жестом не указал на скрытый от их взоров за монитором корпус компьютера. Жена подошла к тому месту, куда он указал. Лицо ее сначала окаменело, потом зарумянилось, но потом снова замерзло, и она чеканным голосом, сдерживая напряжения, спросила:
      - Что это, Самуэль?
      - Это - миллион долларов, я полагаю, - с видом идиота, почти весело, сказал пришедший в себя Хенинкс.
      - Откуда? - последовал все такой же сухой вопрос.
      - Мне их только что напечатали.
      - О, Господи! - она оглянулась на слугу, - что ты несешь?
      - То, что слышишь.
      - Ромео, - обратилась женщина к слуге, извлекая из корпуса компьютера сотенную купюру, - проверь эту банкноту на нашем аппарате.
      - Да, госпожа, - ответил учтивый слуга и вышел из комнаты, но через три минуты вернулся со словами, - купюра совершенно нормальная.
      - Спасибо, - поблагодарила Франческа слугу, - можешь идти.
      - Слушаюсь, госпожа, - слуга снова вышел.
      Ллойд, все это время молча наблюдавший за происходящим, сильно жалел о том, что не ему первому пришла в голову мысль залезть в компьютер.
      - Может, ты объяснишь все-таки, что все это значит? - продолжила допрос мужа Франческа.
      - Видишь ли, дорогая, - с глупой улыбкой ответил тот, - в нашей долине объявился мальчик, который творит чудеса.
      - То есть?
      - Полчаса назад, он почти пошутил по поводу того, что придя домой, я найду миллион долларов, если захочу.
      - Ну?
      - Я захотел. Результат ты видишь сама.
      - И что же это за мальчик такой?
      - Сын Лючии.
      - Фабио?! - Ллойд сорвался со своего места, - этот тупица..., да он не знает, сколько будет дважды два.
      Хенинкс медленно перевел взгляд на сына, и также неторопливо, но внушительно сказал:
      - Может этого он и не знает, но что такое справедливость он знает лучше всех нас вместе взятых, а кроме того уже доказал, что может бескорыстно творить добро, правда... хм! с примесью чудес, - он немного помолчал, а потом добавил, - надо уносить отсюда ноги. Боюсь, что Макфинли и всем, кто его окружает, скоро станет совсем плохо, если они обидят этого ... сына пастуха.
      - Ты действительно хочешь уехать? - с тайной надеждой спросила жена.
      - И меня ничто и никто не остановит, и, я надеюсь, у тебя достанет ума молчать об этих деньгах до отъезда.
      - Ты же знаешь, Самуэль, - раздалось в ответ, - что все эти годы я только и жду случая, чтобы оказаться подальше от этого котлована, имея в виду долину, сказала она, - но, как ты объяснишь отъезд Макфинли?
      - А я и не буду ничего объяснять, только напишу записку, и все.
      - Пожалуй, ты прав. И - в Америку, да?
      - Угу, - Хенинкс потянулся до хруста в костях, заметив напоследок, - ну и Фабио, сын пастуха. Вот чудеса-то! -==ГЛАВА 4.==
      На следующее утро Хенинкса разбудил телефонный звонок.
      - Алло! - осипшим после сна голосом сказал он в трубку.
      - Самуэль, немедленно ко мне! - тон Макфинли не оставлял сомнений в его настроении.
      Теряясь в догадках о причине столь "любезного" приглашения, адвокат оделся и, не позавтракав, через двадцать минут, уже звонил в парадную дверь особняка своего клиента. Оливер немедленно открыл дверь и проводил его в кабинет хозяина.
      - Садись! - сухо сказал тот, глядя в какие-то бумаги перед собой. Адвокат сел. Поведение Макфинли было столь необычным, что он не знал. что и думать, но когда Хенинкс заерзал в своем сиденье, напоминая о себе, хозяин особняка соизволил-таки обратить на него свое внимание:
      - Что нового? - задал он ничего не значащий вопрос.
      - Да ничего особенного.
      - Ладно, не будем играть в прятки. Ты теперь человек богатый и можешь в любой момент смыться отсюда, - он сделал паузу, чтобы дать понять Хенинксу, что знает о нем все, а потом продолжил, - но я прошу тебя не бросать меня в трудную минуту. Как друга прошу.
      По тому, как сбивчиво он говорил, Самуэль догадался, что Макфинли просит, может быть, первый раз в жизни.
      - Откуда ты все знаешь? - спросил он.
      - У тебя в доме уже неделю стоят подслушивающие устройства. Я страховался из-за этой неразберихи со шкатулкой.
      - Понимаю, - немного помолчав, сказал адвокат, - чего же ты хочешь?
      - Чего я хочу? - взвился Макфинли, - неужели тебе нужно это объяснять? Я хочу знать, в чем сила этого мальчишки! Я хочу знать, насколько он опасен!
      - Видишь ли, Эрхард, - спокойно заговорил Хенинкс, - я вчера действительно говорил с ним, пытался выяснить что-нибудь о его матери, но...
      - Да, да, - поторопил его мысли хозяин дома.
      - Я понял, что это совсем не простой мальчик. Может он и не Христос, но от него так и веет мудростью и какой-то неземной силой. Он знает и умеет что-то, чего не понимаем, и не умеем мы.
      - Вот-вот, что же это такое? - голос Макфинли выдавал нетерпение.
      - Я могу сказать только одно, Эрхард: это - неведомая мне сила, а я боюсь неизвестности.
      - Ты что же: действительно испугался мальчишки? - удивился хозяин особняка.
      - Черт! Ну, как тебе объяснить, Эрхард, - завелся немного адвокат, разве ты, ты не испугался? Иначе, разве стал бы ты просить кого-либо о чем-нибудь?
      Макфинли надолго замолчал после этого вопроса, заданного в лоб.
      - Что ж, - согласился он, наконец, - пожалуй, ты прав. Я впервые в жизни столкнулся с неизвестностью, и мне, так же как и тебе, не нравится это состояние.
      - Хочешь совет, Эрхард? - неожиданно спросил Хенинкс.
      - Да! - загорелся тот.
      - Оставь драгоценности Лючии и забудь об этом деле.
      - Что? - Макфинли был возмущен, - да вся Италия смотрит сейчас на меня и смеется, а ты хочешь, чтобы я оставил это дело, по уши, измарав свою репутацию?!
      - Ну, как знаешь. Я умываю руки.
      - Ах, вот как! Разве такой помощи я жду от тебя?! И это называется друг, - Эрхард в отчаянье махнул рукой.
      Хенинкс молчал, переваривая реакцию собеседника. Подумать было о чем: с одной стороны мальчишка со своими чудесами, а с другой - просящий Эрхард Макфинли. И то, и другое было не обычным, и все же гордыня возобладала над страхом. Поэтому он решил остаться, спросив:
      - А ты не видишь никакой связи между происшествием на вилле Охо и нынешними событиями?
      - Да нет, - задумчиво ответил хозяин дома, - хотя постой, постой: определенная связь есть. Фабио перестал бегать к Лео примерно через неделю после того, как сгорела вилла.
      - Вот-вот, он и к Ллойду перестал бегать в это же время.
      - Да, но почему через неделю? - Макфинли был озадачен.
      Неожиданно в дверь кабинета постучали.
      - Да! - гулко отозвался голос хозяина дома.
      Появился Оливер.
      - Господин Макфинли, господин Логарт просит его принять.
      - Проси.
      В комнату, как тень, скользнул Рони и остановился у стола Эрхарда.
      - Слушаю тебя, лейтенант, - произнес тот.
      - Господин Макфинли, - Логарт говорил так тихо, что Хенинкс из своего кресла еле слышал его, - прослушав ряд разговоров между госпожой Синти и ее сыном, мы можем с уверенностью сказать, что деньги, уплаченные за аренду и дом, добыты неизвестным нам способом: это - ни зарплата, ни наследство, ни грабеж, ни сделка.
      - То есть, они появились ниоткуда, - уточнил Макфинли.
      - Примерно.
      Неожиданно, растягивая слова, будто думал над каждым из них, из глубины кабинета заговорил Хенинкс:
      - Послушайте, господин Логарт, а когда была снята охрана с виллы Охо?
      - Через пять дней после пожара, - не задумываясь, ответил полицейский, - хотя на шестой день мы ездили туда еще раз.
      - Не нашли ничего необычного?
      - Нет, ничего. Разве что Лука - это наш сержант - обратил внимание на то, что железная тумбочка, которую он не удосужился открыть в первый раз, теперь была открыта.
      - Что еще? - оживился адвокат, - какие-нибудь следы.
      - Следы? Ах, ну да, были отпечатки детских ног, но мы не придали этому...
      - Вот! - чуть ли не заорал Хенинкс, - вот. Ну, слава Богу! Мы спасены.
      - Ты о чем, Самуэль? - слегка раздраженный радостью адвоката, оборвал его Макфинли.
      - Да ведь все совпадает! - возбужденно заговорил тот, - смотрите: через пять дней после пожара на вилле снимают охрану. Все это время Фабио ведет себя, как обычно, но именно со следующего дня ни Ллойд, ни Лео его больше не видели, хотя никаких известных нам причин для этого нет. Кроме того, полиция обнаружила открытую тумбочку и следы детских ног, а они не могли там появиться в другое время, нежели именно на шестой день. И, наконец, в долине нет больше мальчишек, кроме наших с Эрхардом сыновей и Фабио. Но никто из наших не лазил на пожарище, о чем мы знаем достоверно, а это означает, что Фабио...
      - ...украл шкатулку на вилле Охо, - закончил за него Макфинли.
      - Если бы, - откинулся в кресле адвокат с видом ученогопервооткрывателя, - если бы... Он нашел там нечто, что дало ему возможность создать эту шкатулку, а также изменить неведомым образом решения судей, и, наконец, получить из воздуха деньги для уплаты за аренду и дом, а также послать мне в компьютер миллион долларов.
      - Я об этом ничего не знал, - буркнул под нос Логарт.
      - Допустим, - поддержал Хенинкса Макфинли, - что же дальше?
      - А дальше вот что..., - развивал логическую цепь адвокат, - события вокруг самого Охо заставляют предположить, что он незадолго до пожара создал некий прибор, позволяющий творить чудеса. Я до сих пор разбираюсь с бардаком в делах за прошлый год, когда владельцем долины, неведомо как, стал Охо. А потом вдруг, в одночасье, по неведомым нам причинам, все стало на свои места, будто кто-то взмахнул волшебной палочкой. И произошло это как раз перед пожаром.
      - Верно! - кивнул Логарт.
      - Так, каков же вывод? - торжествующе спросил у слушателей Хенинкс.
      - Мальчишка украл прибор! - отпечатал Логарт.
      - Вот именно! - закончил свое выступление адвокат.
      - Да, и у нас появляются все основания для повторного обыска, мрачно сказал Рони.
      - Постойте, Логарт, - окликнул Макфинли направлявшегося к двери полицейского, - к чему спешить? Я не хочу, чтобы этот прибор, если он существует, попал в руки властей. Нам всем это совершенно ни к чему, не так ли? - он дождался молчаливого согласия собеседников, а потом продолжил, - я думаю, мы имеем возможность без шума взять то, что нам нужно.
      - Я тоже так думаю, - подхватил Хенинкс, - тем более, что я уверен: прибор находится в сарае в какой-нибудь куче хлама.
      После этих слов в течение двух минут все трое мужчин были прикованы к своим местам, и только испуганно озирались по сторонам, а в комнате звучал, переливался, искрился смех малыша Фабио.
      В комнату без стука вошел Оливер, оглядел удивленно помещение, сказал:
      - Это какая-то мистика, господа, - и снова вышел.
      Остальные молчали, пока Хенинкс снова не заговорил, но теперь его возбуждения как не бывало.
      - Это то, о чем я тебе говорил, Эрхард. Он все слышал, и все про нас знает, а кроме того располагает силой, которая нам неведома. Оставь его.
      - Ну уж, нет! - взвился Макфинли, - слушай, ты, сопляк, если ты меня слышишь: лучше будет, если ты отдашь мне прибор, пока я не спалил все ваше хозяйство, а тебя с мамочкой будут долго искать в горах, но вряд ли найдут. Ты понял меня?!
      И снова переливистый смех. Лицо Макфинли налилось кровью, он ртом начал хватать воздух, судорожно разорвав ворот рубашки. Упав в свое кресло, он понемногу пришел в себя, и сказал лейтенанту:
      - Господин Логарт, выполняйте свой долг.
      - Да, господин Макфинли, - полицейский вышел.
      Через двадцать минут в кабинет без стука вбежал Оливер и кинулся к шторам, распахнув их со словами:
      - Господин Макфинли, смотрите!
      Эрхард и Самуэль увидели, что в месте, где находился дом Синти, набирает силу смерч, который, немного постояв, двинулся затем в сторону особняка хозяина долины. Все трое, как зачарованные, смотрели за вихревым столбом, пока тот не достиг поляны прямо перед домом. Они уже вознамерились бежать, когда смерч исчез, оставив на поляне шестерых полицейских, которые, охая и отплевываясь, начали подниматься с земли.
      Через пару минут в истрепанном мундире, без фуражки и с грязным лицом Ронни Логарт сбивчиво рассказывал о том, что произошло.
      - Мы только подошли к дому, как вдруг нас закрутило, ух! поежился он, - завертело, а потом мы оказались здесь. Черт! - в сердцах изумился он невероятности этого события.
      - Проклятый мальчишка! - обругал Фабио Макфинли, - что же делать?
      - Хм! - улыбнулся адвокат, - меня все время интересовало: что же он предпримет. Я тебя поздравляю, Фабио, - обратился он в пустоту кабинета, - юриспруденция бессильна против природных явлений, и доказать ничего невозможно, несмотря на то, что в этой долине никто и никогда не видел смерчей.
      В комнате повисла тишина, ожидающая реакции невидимого собеседника, и она последовала:
      - Вам не надоело играть в дурацкие игры, господа? - детский голос был совершенно серьезен, - господин Макфинли, отныне на каждое ваше действие против моей семьи вам будет отмерено семикратно. Если вам не жаль всего, что вы имеете, можете продолжать начатую вами войну.
      Эрхард побагровел до кончиков волос, и на его шее вздулись жили, но он все же отыскал в себе искру ума, чем немало удивил Хенинкса, примирительно сказав:
      - Фабио, Фабио, не надо горячиться. Все мы знаем, что в твоих руках мощное оружие, а с ним надо быть очень осторожным. Ты же еще ребенок.
      - Я хотел бы им быть, - донесся огорченный ответ, - но вы отнимаете мое детство и заставляете быть взрослым.
      - Хорошо! Чего же ты хочешь?
      - Оставьте нас с матерью в покое!
      - Я согласен, - неожиданно для всех заявил Макфинли, но тут же испортил впечатление, - но вот мои условия: ты получаешь клад и убираешься со своей матерью из долины, а прибор оставляешь мне.
      - Может, вам этого никто не говорил, господин Макфинли, но вы непроходимый тупица! - Хозяин дома опять начал задыхаться, а голос без эмоций продолжал, - разве я могу доверить вам то, что даст вам полную власть не только надо мной с мамой, но и над всеми людьми? - От такого откровенного заявление о силе прибора у всех присутствующих перехватило дыхание, а голос не умолкал, - к тому же клад и так наш, и вы убедитесь в этом через пятнадцать минут, когда получите решение Верховного Суда Италии об отклонении вашей апелляции. Кроме того, зная тот нищенский образ жизни, который ведут ваши работники, я намерен изменить условия их труда, потому что вы - злой, несправедливый человек.
      Неожиданно Хенинкс рассмеялся:
      - Послушай мальчик, ты берешься за непосильную задачу. Что ты знаешь о мировом порядке и справедливости? Что ты видел в мире, и как ты собираешься установить справедливость?
      - Земля должна принадлежать тем, кто на ней работает, и скот, который выращивается, тоже. Это - справедливо!
      - Допустим, но всякие процессы должны быть управляемы. Кроме крестьян, есть города, которые обеспечивают тех же крестьян одеждой, техникой и прочей утварью. И все это очень сложная управленческая проблема, а ты хочешь, воспользовавшись своим прибором, в миг изменить этот порядок.
      Тишина была ответом адвокату, а потом прозвучало краткое:
      - Я подумаю, - и голос умолк.
      - Ну и ну, Хенинкс, - слабо улыбнулся Макфинли, - вам надо было стать политиком. Вы бы далеко пошли.
      - Боюсь, что все гораздо серьезней, чем я предполагал, - ответил тот серьезно, - мальчишка решил устроить мировую революцию.
      - Похоже, и что делать? - спросил хозяин дома.
      В этот момент в дверь постучали.
      - Да! - рявкнул Эрхард.
      Показалась голова Оливера и произнесла:
      - Господин Макфинли, госпожа Александра Пирс просит принять ее.
      - Кто? Я не знаю...
      - Пирс? - переспросил Хенинкс Оливера, - ты сказал "Пирс"?
      - Да, господин Хенинкс.
      - Великолепно! Замечательно! Сами боги посылают нам удачу, адвокат снова пришел в возбуждение, вызвав недоумение собеседников, - Логарт, разве вы не помните, кто был на вилле Охо во время пожара?
      Офицер напрягся и вспомнил:
      - Как же, Джонатан Пирс, кажется.
      - Вот именно. Очень загадочная фигура. Доктор философии. Очевидно, здесь его жена.
      Эрхард перевел взгляд на дворецкого:
      - Проси.
      Через несколько секунд в комнату с высоко поднятой головой и очаровательной улыбкой вошла Александра. Мужчины, включая Макфинли, замерли при виде ее, огорошенные неземной красотой.
      - Здравствуйте, господа! - раздался мелодичный голос.
      Хенинкс первым вышел из оцепенения и произнес:
      - Мы рады видеть вас, госпожа Пирс. Прошу вас, садитесь.
      - Благодарю! - Александра села в кресло, где еще несколько недель назад у Лючии Синти была отобрана надежда на благополучие.
      - Чем могу служить? - сипло спросил Эрхард и прокашлялся.
      - Вы, очевидно, господин Макфинли? - спросила посетительница.
      - Да, ах, простите, - он кивнул в сторону остальных мужчин, - это господин Хенинкс, адвокат, а это - лейтенант полиции, Ронни Логарт.
      - Очень приятно, господа, - улыбнулась всем по очереди женщина, после чего приступила к цели своего визита, - дело в том, что мой муж, Джонатан Пирс, как вы знаете, присутствовал при пожаре на вилле местного ученого.
      - Вы имеете в виду Охо? - вставил Хенинкс.
      - Вот именно, - Александра немного помолчала, а потом продолжила, - честно говоря, мы с мужем были в полной уверенности, что после того как Охо сошел с ума, а приборы были уничтожены, угроза мировой цивилизации исчезла. Но ряд статей о событиях в вашей долине заставили нас сомневаться в этом, пока мой муж не вспомнил о том, что последним его чувством здесь была жалость к этому прибору, что и позволило, как мы теперь понимаем, сохраниться этому изобретению. Кроме того, смерч, которым я имела возможность полюбоваться с высоты горной дороги, показал мне и место пребывания прибора, и человека, против которого направлено его действие. - Женщина оглядела лица присутствующих и поняла, что оценки ее верны, после чего она закончила свой маленький спич вопросом, - насколько вы сознаете ту опасность, перед лицом которой оказались?
      - Позвольте кое-что уточнить, госпожа Пирс, - вмешался адвокат.
      - Пожалуйста.
      - Что это за прибор, о котором вы говорите?
      - Это - "Демиург один", волшебная палочка, исполняющая любые желания.
      - Совершенно любые? - уточнил Хенинкс.
      - Более того. Причина сумасшествия Охо заключается в том, что прибор материализовывал и бессознательные импульсы.
      - Ага! Благодарю вас. Продолжайте, пожалуйста.
      - Проблема в том, что прибор этот - аномалия, появившаяся потому, что в момент ее открытия Земля преодолевала место пересечения силовых линий Галактического и Вселенского Солнц, степень напряжения которых в пространственно-вакуумных желобах непостижима даже для Солнечного Логоса. Проще говоря, прибор может уничтожить даже Солнце или создать еще парочку. Все зависит от уровня фантазии его обладателя.
      - Так в чем же опасность? - задал традиционно тупой вопрос Макфинли.
      - В разрывности эволюции, - несмотря на глупость собеседника, стала отвечать ему гостья, - в мире все должно быть сбалансировано. Если в одном месте, некто прорвавшийся сознанием далеко вперед, решает искусственно изменить порядок в менее развитых мирах, то эти миры будут подвержены революциям со всей их кровью, ошибками и возвратами назад. И вместо трансформации мы получаем скачок в неведомое для тех, кто в происходящем ничего не понимает. Разве крестьяне, работающие на ваших пастбищах, обратилась она к Эрхарду, - готовы к тому, чтобы владеть землей? Знают ли они экономику, финансы, бухгалтерию, наконец, чтобы по хозяйски грамотно вести свое дело?
      - Нет, конечно, - откликнулся хозяин дома, - их образование оставляет желать лучшего.
      - Это тоже плохо, - сказала гостья, - и не снимает с вас ответственности за такое отношение к людям, но "Демиург" сделает еще хуже, если вдруг бросит их в хаос свободы и собственности, потому что эти понятия неразрывны с ответственностью.
      - Что же нам делать? - спросил, мало, что понявший из этого монолога, Макфинли.
      Неожиданно женщина посмотрела в пустое пространство кабинета и сказала:
      - Фабио, ты согласен со мной? - собеседники изумленно вытаращились на нее, не понимая, как она узнала о невидимом присутствии здесь еще одного человека, но Александра не собиралась им объяснять, что такое интуиция.
      Возникла небольшая пауза, а потом мальчишеский голос тихо выдохнул:
      - Да.
      - Я предлагаю тебе следующее: клад уже твой. Это я знаю из новостей. Значит, твоя семья теперь богата. Но я знаю, что ты хочешь вернуть отца, это так? - она снова подождала, пока услышала тихое "да", и продолжала, - мы выполним это твое желание вместе с "Демиургом", но потом ты должен позволить мне уничтожить прибор.
      - Разве это возможно? - раздалось в комнате.
      - Ты же видел в лаборатории Охо лужицу жидкого металла.
      - Ну?
      - Это был "Демиург два". Его уничтожил мой муж.
      - Но ведь силу, о которой вы говорили невозможно просто так уничтожить.
      - Никто и не говорит о простоте, но я могу это сделать.
      - Кто же вы такая? Откуда вы все знаете? О Галактическом и Вселенском солнцах, о том, что я хочу вернуть отца, о переменах в долине, которые я задумал? Кто вы?
      Александра немного помолчала, а потом улыбнулась:
      - Я все еще не знаю ответа на этот вопрос, малыш.
      Снова пауза, которую прервал детский голос:
      - Никто еще меня так не называл.
      - Но ведь ты сам зовешь себя так?
      - Да.
      - Так, мы договорились?
      - Я согласен.
      - Постойте, постойте, - воскликнул Макфинли, - вы-то какое отношение имеете к прибору, что собираетесь его уничтожить?!
      За Александру ответил Хенинкс:
      - Эрхард, не будь смешным. Ты к этому прибору и вовсе никакого отношения не имеешь.
      - Как это? Он был сделан на моей земле.
      - Вы - действительно глупец, господин Макфинли, - жестко отчеканила Александра, - и земля, о которой вы говорите, ваша лишь номинально, да и то на очень короткий срок оставшейся вам жизни.
      - Я согласен с госпожой Пирс, - поддержал женщину адвокат, пока Эрхард ловил ртом воздух, - такая игрушка как "Демиург" не по карману человечеству.
      - Конечно, пока у тебя не было миллиона долларов, такая искренность тебе тоже была не по карману, - и неожиданно обратился к лейтенанту, - задержите эту даму за нарушение границ частной собственности и за оскорбление личности.
      Рони Логарт опешил, но двинулся вперед, однако Александра спокойно сказала:
      - Дело сделано, господа. "Демиург" уничтожен, а малыш Фабио сидит на коленях у своего отца.
      - Что? Как? Когда? - оторопел Макфинли.
      - Только что.
      Логарт что-то забубнил в рацию, и через минуту сказал:
      - Все верно. Отец Фабио вернулся, а в сарае обнаружена лужица жидкого металла.
      - Проклятье! - выругался Макфинли, - я этого так не оставлю.
      - Неужели так хотелось поуправлять миром? - иронично спросила гостья.
      - Что? Да я... - Макфинли зашелся от ярости.
      - Я вам только напомню о судьбе Охо. Он тоже хотел править миром, а уж он-то был не глупее вас, если создал "Демиург". Поверьте мне.
      Макфинли обмяк. Хенинкс подошел к нему и положил руку на плечо, сказав:
      - Ну, что ты, Эрхард. Ведь мы хорошо отделались. Могло быть и хуже. Забудь обо всем, и все будет как прежде.
      - Да! Но могло быть и лучше, - промелькнула в голове Макфинли глубокая философская мысль.
      - Но, уж насколько плохо могло быть, вы даже представить не можете, - сказала Александра вставая, - позвольте откланяться.
      - До свиданья, - буркнул хозяин дома, вслед за которым попрощался с гостьей и лейтенант.
      Самуэль Хенинкс учтиво предложил:
      - Разрешите проводить вас?
      - Будьте любезны, - улыбнулась женщина.
      Они вышли из дома и побрели по аллее парка. Александра вдохнула чистый альпийский воздух и сказала:
      - Хорошо у вас тут, спокойно.
      - Да, - подтвердил адвокат, - скажите, госпожа Пирс, а почему вы без мужа?
      - Почему же без мужа? - откликнулась она. - Он в гостях у семьи Синти.
      - Как? - изумился Хенинкс, - когда же он туда попал?
      - Сразу, как я договорилась с Фабио.
      - А как он об этом узнал?
      Александра постучала по лбу, улыбнувшись, и сказала:
      - Что-то, вроде телепатии.
      - А-а, - произнес спутник, не очень-то поверив ей.
      Они дошли до дома Синти, и женщина предложила:
      - Зайдете в гости?
      - Удобно ли? - смутился Самуэль.
      - Почему бы и нет. Если бы не господин Макфинли, вы были бы совсем неплохим человеком, но, думаю, что с вашим отъездом все уладится. Вы же умный.
      - Спасибо, - немного покраснел адвокат.
      Они постучали в дверь. Из нее вылетел счастливый Фабио, и, в мгновение, разглядев Александру, кинулся ей на шею. Она немного покружила его.
      - Ну вот, видишь, как хорошо быть просто малышом, - тот уткнулся в золото ее волос.
      На пороге появился Марчелло Синти. Он улыбался, но при виде Хенинкса лицо его изменилось, однако голос Джонатана Пирса, донесшийся из глубины дома, успокоил его:
      - Не стоит вспоминать прошлое. Господин Хенинкс - блестящий адвокат и еще послужит миру во благо, не так ли, Самуэль?
      - Я постараюсь, - ответил тот скромно, - и еще, я прошу мне простить мою преданность господину Макфинли.
      - За что ж извиняться, - ответила Лючия, - каким же вы были бы профессионалом, если бы не выполняли требований клиента? Но забудем об этом, у нас сегодня праздник. Проходите в дом.
      Когда все расселись за столом, Александра, подняв бокал шампанского, сказала:
      - Возблагодарим Господа за то, что Он позволяет нам исправлять Его ошибки.
      "Но, кто же я, что могу их исправлять?" - подумала женщина, делая глоток.
      Ужасный грохот раздался снаружи над долиной сразу после этого. Испуганные люди выбегали из своих домов и в изумлении смотрели, как над одной из вершин, в вечернем воздухе тает образ необычной женской фигуры.
      - Господи! Это еще что? - воскликнул ошеломленно Хенинкс.
      - Насколько я понимаю, - ответила загадочно Александра Пирс, это - Египетская богиня ...
      - ... Изида? - изумленно выдохнул адвокат, глядя на исчезающие контуры.
      - Вот именно! - раздалось в ответ.
      Никаких комментариев у Самуэля больше не нашлось. -==ВМЕСТО ЭПИЛОГА==
      ИЛИ
      ПОСЛЕДНИЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ.
      Колокол....
      Вода заливает уши и рот. Я барахтаюсь изо всех сил, как лягушка, попавшая в кувшин с молоком. Водоворот тащит меня на дно, но я не хочу туда: там нет света, нет жизни, нет сознания.
      Сознание размыто и сейчас, и есть только одно, неотвязчивое, вопящее желание - воздух! Вокруг меня проносятся какие-то предметы, люди, эпохи, а я тянусь мимо них к одному лишь глотку чистого воздуха. Я вижу, но не помню кажущегося многообразия этих предметов, слышу, но не понимаю сотни разно говорящих об одном и том же людей, сравниваю и поражаюсь схожести сменяющихся эпох, и я задыхаюсь в этом монотонном многоличии.
      Сколько осталось сил для борьбы с бесконечным потоком иллюзий? Откуда прибывают эти силы, когда я, уже готовая пойти на дно этого вязкого в своей бессознательности хаоса, вдруг ощущаю отклик моим молитвам, идущий откуда-то сверху. Тогда в голове вспыхивает свет, проблески сознания возвращаются, и, пронзенная волевой мощью неведомых энергий, я устремляюсь на поверхность как торпеда.
      Не соображая еще, что произошло, дышу. Дышу полной грудью и вопль радости переполняет меня: свободна!
      И тут я уже отчетливо слышу два удара колокола: бо-ом, бо-ом. Будто, кто приветствует меня - еще одного путника, сумевшего преодолеть жизненный омут. Но - нет! Колокол призывает меня к осознанию реальности, вырывая меня из мира иллюзорной свободы. Еще бы: я по-прежнему мало что вижу вокруг, все застилает густой туман, а я стою по горло в болоте, утопая ногами в вязком иле.
      Воздух свободы, которого я так страстно желала, оказывается липнущим к горлу ядовитым газом болот. Но в голове немного проясняется и паническое желание жить и дышать, ставшее достигнутой мечтой, падает в свой омут, а я пытаюсь идти в сторону берега, с отвращением выдергивая ноги из скользкого, топкого дна. Я иду, но конца болоту не видно. Меня знобит, а порой кидает в пот и жар, когда кто-то под водой поглаживает меня по ногам и, слегка так, исподволь тянет под воду. В один из таких моментов я оступаюсь в яму, и тот, кто ненавязчиво увлекал меня до сих пор, теперь дергает вниз изо всех сил. Я снова хватаю воду ртом и вижу перед собой лицо юноши, который когда-то (я уж и не помню, в какой из жизней!) ухаживал за мной. Его глаза холодны и пусты, но на лице гуляет блудливая улыбка, как и у многих здесь. "Он не холоден и не горяч, но тепл", в нем нет искры ни от Бога, ни от Сатаны. Но я-то знаю теперь, что наличие любой из искр - залог подлинной жизни, а не ее тени, и я отталкиваюсь изо всех сил ногами от моего "ласкового" ухажера и пробкой вылетаю на поверхность, чтобы сделать глоток такого мерзкого и одновременно необходимого воздуха.
      Что-то изменилось вокруг, когда я прихожу в себя. Туман начал рассеиваться, и я вновь бреду измученная и опустошенная, понимая, что назад уже никогда не смогу вернуться. Напрягаю все силы, чтобы искать то неведомое, для которого теперь живу, и забыть то прошлое, которое вижу, будто жизнь в мрачной норе без света и воздуха. Неопределенность поисков тяготит меня и откалывает кусочки воли, порождая сомнения и вопросы: кто я? куда?
      Туман нехотя растаял, но солнца по-прежнему не видно. Тяжелые тучи покрывают горизонт, но радость и надежда переполняют меня, когда я наконец-то вижу берег. Я иду-плыву, натыкаясь постоянно на кого-то, но у них там, под водой нет даже и половины тех сил, которые есть теперь у меня, и они не могут противиться моему движению вперед.
      Неожиданно я вижу чью-то голову на поверхности. Приближаюсь. Передо мной раскосые глаза на желтоватом лице и слипшиеся черные волосы. До меня доносится голос:
      - Пожар, что ли?
      Сбитая с толку нелепым вопросом, я долго соображаю, но потом до меня доходит его ирония, и я хриплю потрескавшимися губами:
      - Хочу побыстрей добраться до берега.
      - Зачем? - уже без прежней усмешки скрипит в ответ.
      - Чтобы быть свободной, - изливаю я сокровенное.
      - Свободной от чего? - снова раздается вопрос, который ставит меня в тупик, и я несу околесицу:
      - От общества, от прежней жизни...
      - Так ведь это - эгоизм, - щурятся и без того узкие глаза.
      - Почему? - удивляюсь я.
      - Потому что ты бежишь от всего ради себя самой, забыв про остальных.
      Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться назад, на остальных. Оглядываться нельзя, это - проявление слабости и сомнений, это - зыбкий путь между прошлым и будущим, на котором никто не застрахован от падений в омут отработанных иллюзий. И я догадываюсь, почему встреченный мной человек до сих пор не на берегу, но все же говорю:
      - Почему я должна помнить про них, если они только и делают, что тянут меня на дно?
      - Хм! - голова восхищена моей глупостью, - так значит ты еще и слаба, если не можешь удержаться на поверхности!
      - Возможно, - задумчиво отвечаю я, - и именно поэтому хочу побыстрей выбраться отсюда. Прощай! - кидаю я напоследок и собираюсь плыть дальше, когда в моей голове неожиданно возникает вопрос, - а давно ты здесь стоишь?
      Глаз почти не видно:
      - Эоны!
      - Почему?
      - Учусь держаться на поверхности, - после этих слов я чуть топором не иду ко дну, но потом стремглав молочу руками по воде и через несколько минут отказываюсь у кромки берега, вдалеке от застрявшего в развитии китайца. Но, Бог мой, Ведущий меня к Себе, здесь нет ничего, кроме зарослей терновника, и насколько хватает глаз колючий, переплетенный кустарник тянется вдоль всего берега.
      Я уже стою лишь по щиколотки в иле, и как только моя нога касается сухой земли, слышу три удара колокола. Может, я и не научилась еще плавать, как следует, но стоять тысячелетиями по горло в болоте, как это делает оставленный позади китаец, я не намерена. С другой стороны, глядя на заросли, протянувшиеся передо мной, я понимаю, что нужно быть не совсем в своем уме, чтобы сунуться вперед, но внутренний голос настаивает, что другой дороги нет. Однако в тот миг, когда я делаю первый шаг в сотканную из ежовых иголок стену, меня останавливает громкий возглас:
      - Стой!
      Я вглядываюсь немного наискосок вперед и вижу невдалеке человека, которого сразу не заметила. Он, точнее она, поскольку это - женщина, стоит среди зарослей, которые мне только предстоит штурмовать.
      - Не ходи сюда! - говорит она, - это очень больно.
      - Разве есть другой путь? - спрашиваю я.
      - Не знаю, но здесь ты не пройдешь, - голос немолодой женщины звучит совершенно уверенно, но в ее глазах я читаю страх и временный конец ее собственному развитию, ибо она оглянулась, потеряв веру в правильность пути.
      - Почему вы в этом так уверены? - любопытствую я.
      - Ты еще спрашиваешь, или у тебя нет глаз? - женщина почти возмущена моей тупостью, - я уже не помню, когда вошла сюда - так давно это было! а теперь не могу даже пошевелится. Мне очень больно.
      Я смотрю на ее исцарапанное тело, превратившееся в "соляной столб", потом в глаза, застывшие на ощущении болевого шока и забывшие обо всем остальном, и говорю единственно возможное:
      - Если хотите, можете идти за мной.
      - Куда? - она почти кричит испуганно на меня, - туда? - рука еле шевелится в сторону ершащейся чащи, - ни за что! Да и какой смысл? Что там, впереди? Ни ты, ни я этого не знаем. Так во имя чего мучить себя?
      Внутри меня, однако, зреет мнение, что помучаться придется всерьез, и я говорю:
      - Нельзя же стоять здесь вечно.
      - Не знаю, - упавшим голосом говорит она, - но я лучше подожду, и ты можешь присоединиться ко мне.
      Удивительно! И там, позади и здесь, на берегу каждый старается навязать другому свою волю, свое решение, свой страх. Каждый стремится вовлечь в круг своего влияния как можно больше людей, оправдывая свою философию словами: "Если я пойду ко дну, то не один, и, значит, я уже прав в своих поступках, если кто-то пошел вслед за мной!"
      Я тоже эгоистична, предлагая женщине следовать за собой, но я не настаиваю на этом и мне безразлично ее решение. Я могу лишь пожалеть ее за слабость, но вот мой отказ вызывает в ней почти ярость. Как же: кто-то хочет пройти дальше, чем она. И мне нечего сказать разгневанной на мое упрямство женщине, когда я начинаю продираться сквозь заросли.
      Колючки впиваются в мое тело, волосы и лицо, стараясь добраться до глаз, но я сначала не замечаю боли, яростно настроившись на победу, однако через несколько метров огромный, острый шип впивается в мое предплечье, и я вскрикиваю. Теперь я стою вровень со своей недавней собеседницей, и она торжествует при виде моей боли:
      - Ну вот; что я говорила? Дальше ты все равно не пройдешь.
      Интересно, что было бы со мной, если бы эта женщина не стояла здесь, но сейчас я отталкиваюсь от ее эгоизма, как от необходимой сейчас точки опоры, и, стиснув зубы, устремляюсь дальше. Вскоре полученный импульс исчезает, и я обнаруживаю себя в море терновника исколотую и исцарапанную иглами, кровавые ручейки стекают с меня здесь и там. Только теперь я понимаю, что уже давно плачу от боли, а губы, кроме уколов, еще и покусаны моими собственными зубами.
      Кроме того, я понимаю вдруг, что совершенно не знаю, сколько еще и куда идти. До сих пор мне казалось, что я все время держусь перпендикуляра к болоту, но теперь я ни за что не могла бы за это поручиться. Никаких ориентиров вокруг меня нет: ни солнца, ни гор, ничего, - только безбрежное море непроходимых зарослей.
      До меня доходит тщетность моего похода и ошибка, которую я совершила, устремившись вперед с гневом, застилавшим глаза.
      Теперь необходимо начать все сначала и уже самой, без опоры на чужой эгоизм и мнение. В какой-то миг я даже начинаю сожалеть, что не осталась с женщиной: настолько безвыходным кажется мне мое нынешнее положение. Но я знаю, что на пути, который мной избран, позади дороги нет, там вообще ничего нет: ни болота, ни китайца, ни женщины на берегу. Я не знаю, откуда мне это известно, - ведь оглядываться нельзя, но я уверена в этом.
      И когда я это понимаю, мне становится безразлично, куда идти. Это действительно все равно: важно движение само по себе, и не важно куда, ибо удерживать в сознание некую иллюзорную, воображаемую, но всегда нереальную цель - напрасная трата сил, которых и так не достает, а кроме того неизбежно приведет ко лжи, ибо истинной цели не знает никто, а если бы знал, то и ходить ни к чему. И я отдаюсь Тому, Кто Способен Вести Меня Вперед И Сейчас, Когда Я Сама Уже Ничего Не Могу Понять.
      Я делаю шаг и ... оказываюсь посреди безбрежной пустыни желтого песка.
      Колокол бьет четыре раза.
      Будто огни рампы вспыхивает палящее солнце, и я знаю, что на всем оставшемся пути не встречу больше ни одного человека, ибо достигла промежутка, где каждый выбирает дорогу сам, без помощи и наставлений сзади, сбоку или свыше, и никакой другой точки опоры, кроме той, что внутри, здесь не отыщется. Мой взор погружается в глубину собственных мыслей и чувств, в поисках необходимых резервов.
      Вовне - пустыня, внутри - Вселенная, и в Ней отныне источник всех моих достижений. Я начинаю двигаться, но с таким же успехом можно было бы сидеть и представлять себе, что идешь. Реальность и образы здесь равновелики, и я теку по границе этих иллюзий, которые вовне и во мне.
      Все прошедшее стирается в песок под ногами. Он тоже течет струйками, как и прошлое, когда моя нога оставляет на нем недолговечный след. Здесь нет и быть не может караванных дорог и путеводных нитей, лишь глубоко во мне мигает, вспыхивает и захлебывается далекий маяк. Иду к нему.
      Границы продолжают таять как миражи. Исчезает время, исчезает ощущение пространства и так до тех пор, пока я становлюсь самой этой пустыней, безвременно лежащей под лучами вечно существующего солнца. Не остается ничего, кроме все разгорающегося маяка, к которому я волочу свои позабытые ноги.
      И в тот миг, когда маяк превратился в негаснущее светило, загородив собой весь и без того раскаленный небосвод вместе с затерявшимся во внутреннем сиянье кружочком солнца, и я, находясь в состоянии сверкающего, искрящегося гипноза перед этим некогда (когда?) бывшим маяком, намереваюсь кинуться в его плазменное жерло, ибо мне нужно хоть куда-то кинуться, до меня доносятся удары колокола, отсчитывая пять склянок.
      В затуманенном сознании вырисовываются очертания горы, вершина которой мне не видна, и я, неведомо как, сохранившейся частью сознания, соображаю, что, по-видимому, просто не могу остановиться, и буду идти, и идти до тех пор, пока есть хоть сколько-то сил, величину которых измеряет кто-то другой, но точно не я. Поначалу мне даже кажется, что я по- прежнему в пустыне, а гора - ее мираж, но вскоре понимаю, что действительно ползу вверх по склону, и даже прошла лесной массив и альпийские луга, а теперь ползком преодолеваю скалистую полосу, приближаясь к леднику.
      Во мне не остается ничего из прошлого, но оно со мной, оно часть меня, однако, я не помню и не вспоминаю его, в этом нет нужды. Более того: это опасно. Стоит только вспомнить свои страхи и сомнения, свою слабость и бессознательность эмоций, как я полечу кувырком к тому сучку, за который зацепилась моя память, и вряд ли сумею вернуться сюда. Здесь, сейчас я сжатый кулак, сконцентрированный комок воли и чистого потока сил. Никакой раздвоенности сознания, никаких сомнений или соперничающих мыслей и чувств, только обостренное состояние высших органов чувств и потоки чистейшей любви без примеси эгоизма овевают меня вместе со стремительным горным ветром. Я начинаю улыбаться своей легкости.
      Чистота! - вот имя-девиз этого места.
      Свои привязанности и страхи я утопила в болоте, мои боли вырвал с корнями терновник, мой эгоизм расплавился в пустыне, и теперь я налегке поднимаюсь ... уже неважно куда. Я чиста, и само это состояние - награда за мою боль.
      Я ускоряю шаги, силы прибывают, прыгаю с камня на камень, опережая горных коз. Они удивленно отстают, а я окунаюсь в снежное море, утопая в нем по пояс, но мне известно, что вершина близка, и когда неожиданно оказываюсь на ней - уставшая, но счастливая, - то даже досадую на окончание пути.
      Теперь я могу оглянуться, жадно впитывая взором картину мира, пройденного мной. Я получила это право. Теперь я могу даже вернуться в любую его точку по своему выбору с той лишь колоссальной разницей, что также могу и покинуть эту точку в любой момент и в любом направлении, и у меня уже не будет нужды плыть, идти, ползти, сомневаться и испытывать боль. Теперь я могу летать.
      И тут я слышу колокольный звон. Шесть - не очень хорошее число, и я задумываюсь над этим обстоятельством, понимая что что-то не так, что-то не совершенно во мне. И тогда прямо надо мной, в безбрежном океане небес появляются три трона, два из которых заняты, а тот, что справа, пуст.
      Я очарована этим видением, отрывая свой взгляд от нижних миров. В хрустально-чистом воздухе солнечного дня ветер вдруг начал выпевать органную фугу, которая силой и глубиной своего звучания приподнимает меня над вершиной.
      Дороги к тронам нет. Или ее не видно, я не знаю. Но я уверена, что должна пройти к тому, что свободен.. С другой стороны, любой интерес к свободному трону обрушит меня вниз, и, слава Богу, что я не могу даже оторвать взгляда от Центральной Фигуры, Которая Не Позволяет Мне Сбиться С Пути.
      Она Увенчана Короной С Огромным Синим Камнем Над Ликом, Излучающим Бесконечную Любовь и Мудрость. В Правой Руке Восседающего На Троне, Вибрирующий Жезл, и Наполненная Жизнью Чаша В Левой. От Центрального Трона струится голубой свет.
      Краем глаза я отмечаю абсолютно черный контур пустоты на Левом Троне, в Котором тонет голубизна, эманирующая из Центра. Я не вправе прямо смотреть туда так же, как и Тьма не вправе видеть меня, мы только знаем о присутствии друг друга и не более того. Мы познаем друг друга через Того, Кто в Центре.
      Я не ощущаю торжественности своего шага, ступающего над пропастью, где должна была обнаружиться и нашлась дорога. Я поглощена Божественной Улыбкой и, приблизившись, намереваюсь пасть на колени пред Ним, но слышу несказанное:
      - Иди ко Мне, возлюбленная дочь Моя!
      Так я узнаю последнюю тайну о себе, и, уже садясь по правую руку от Того, Кто Есть Ваятель Мира, Мастер его и Творец, я читаю сияющее над Его Троном Имя
      "Демиург"!
      Дмитрий Могилевский.
      Морозостойкость
      -==МОРОЗОСТОЙКОСТЬ==
      (Неоконченная повесть для единственного читателя)
      Посвящается героине
      Предисловие
      Повесть неокончена. Я написал лишь первую часть. Я не знаю, в какой мере вообще все это можно назвать повестью. Я просто попытался оживить мои впечатления от встреч с близким мне человеком.
      Если использовать повесть как сырой материал или просто как набор факторов, то, в зависимости от желания, ее можно переработать в разных направлениях:
      Так, для любителей детективов можно было бы ввернуть в "произведение" какой-нибудь криминал, например, кого-нибудь убить допустим, героиню.
      Для тех, кто любит мелодраму, например, можно дописать эпилог от третьего лица о том, как герой, потеряв голову после убийства героини, мучаясь угрызениями совести, нащупал холодный ком револьвера, всунул его себе в рот и спустил курок.
      Для тех, кто любит все заморское, я могу заменить Катю на Cathie, Скорпиона на Scorpio, МТИ на Harward, "Космос" на "Hilton", а студенческие военные лагеря - на корпус быстрого реагирования.
      Ну, а для того, чтобы повесть опубликовали в "Юности" и чтобы доставить удовольствие тем, кому "дым Отечества так сладок и приятен", я могу перенести действие в Азию, на комсомольскую стройку и начать так, что повесть о любви с лесопилом будет нести в массы оптимизм:
      На полевом далеком стане,
      Не уточняю, что за стан,
      Однажды в труженицу Маню
      Влюбился труженик Степан.
      На самом-то деле, я просто писал о Кате, потому что не имел возможности встречаться с ней.
      Я совершенно не пытался анализировать ни саму героиню, ни мои с ней отношения.
      Практически, она сама побудила меня к действию, Когда мы общались, Катя несколько раз просила меня описать те или иные моменты наших встреч. Я отчетливо чувствую на себе влияние Д. Сэлинджера, М. Булгакова, О. Уайльда и Л. Шапиро, но, так как ни один из них не писал о Кате-Шкатулке, меня нельзя обвинить в абсолютном плагиате.
      Я взываю к снисходительности и прощению и прошу учесть два смягчающих мою вину обстоятельства:
      Во-первых, это все-таки моя первая проба такого рода повествования.
      А во-вторых, что уж говорить, во всем, что касается героини, я не могу быть до конца объективным, так что, уверен, некоторые мои мысли покажутся вам по меньшей мере спорными.
      Часть первая
      Когда я первый раз увидел Ее, я чуть не попал под машину. Я вам не буду описывать ее внешность: глаза, нос, рот, и все там прочее. По ходу рассказа сами поймете. Скажу лишь то, то что Она была самая довольная, самая красивая, самая веселая и самая счастливая.
      Она не просто шла. Она летела через Проспект Мира.
      И если бы Ей в это время всунуть в руки красное знамя, одеть на голову фригийский колпак и открыть грудь, то вы увидели бы женщину с картины Делакруа "Свобода на баррикадах".
      На красный свет Она шла к метро "Рижской".
      Любой водитель (если он мужчина и не полный импотент), увидев Ее, должен был забыть (и забыл) обо всем на свете. Даже о ГАИ.
      Неужели катастрофа неминуема?
      Я подошел к Ней и обо всем этом сказал.
      Она улыбнулась и простила мне мой неуклюжий комплимент.
      Звали Ее Катя Мороз, по прозвищу Шкатулка.
      Еще до финала я пытался описывать наши встречи и весь первый год знакомства уместил на одну страницу. Мне казалось, что я пишу на самого себя досье:
      "Апрель 1983 года. Знакомство на Рижской. Первые попытки телефонного общения.
      Нерешенная дилемма - Катя или Марианелла?
      Встреча на Новослободской - отказ от приглашения.
      Абсолютная красавица с высоко поднятой головой и мягким подбородком героини "Страниц Любви" Золя выслушивает от Новослободской до Марьинского универмага стихи Байрона и размышления о Совинцентре. Ее ответ - подъездный книксен.
      21 апреля Марианелла побеждает.
      Невозможность одновременного стремления к двум таким разным и таким прелестным созданиям побуждает меня подключить моего друга Хана для окончательной нейтрализации той, о которой я пишу.
      Цирк, опоздание, случайно встреченная Алина, проводы; несчастный поклонник на Рижской; Корчагина 5; итальянское, по словам Хана, вино "Кора"; его же россказни о трудностях уединенной жизни, мочегонное шампанское; такси Корчагина - Октябрьская.
      Отказы от дальнейших встреч по мнимой причине нехватки времени снижают сближающее воздействие "Коры".
      Май 1983, утро. Уходит американская косметика, и, вследствие этого, отношение к "акробатке" падает с головокружительной быстротой в бездну прагматизма и рациональности.
      Когда она в метро предъявила проездной, там мелькнула фотография. Я попросил показать ее. Фотография была на цирковом пропуске актрисы балета Мороз Екатерины.
      Октябрь. Телефонный звонок. Ниже нуля. Конфликт? Вряд ли. Но то, что тупик - совершенно однозначно.
      Ноябрь 1983 - февраль 1984 - отсутствие общения. Вероятно, возобновление отношений инициировалось моим приездом в цирк, проводами, полуторачасовой беседой с мамой, сыгравшей, как мне кажется, главную роль в наступившей очень кратковременной оттепели...
      Март. Деловая встреча у меня в Новогиреево. У нее был вид покинутой любовницы в предвкушении всей сладости предстоящего аборта. Хиль, Миансарова и теплое шампанское - прекрасный аккомпанемент к беседе. Насколько помню, я был не особенно нахален. Остановил ей такси, объяснил как доехать, денег, разумеется, не дал, проехался с ней до Ждановской и вышел. Так что меня совсем не удивила Катина невоспитанность, когда она, увидев меня на следующий день на Новослободской, даже не поздоровалась.
      Мне ничего не оставалось, как приехать в цирк, и, за отсутствием Кати, забрать Алину с подружкой и увезти к себе.
      С тех пор мои посещения "проспекта Вернадского" вполне легализовались, и, вероятно, в один из этих приездов мы подписали невидимое соглашение о продолжении общения. В какой-то мере степень связи повысилась после разрыва контракта с цирком 1-го апреля и, как следствие, появлением массы свободного времени, которое, разумеется, необходимо to kill.
      Я зашел за ней утром, надел на нее наушники и Марианеллин walkman - Аэровокзал, Хан с Португальцем, магазин для новобрачных, МТИ?.
      Май. 1-го мая я приехал к Хану часа в четыре. Катя была там в пять-шесть. Корчагина - Ухтомка. Мы у Скорпиона.
      Фактически, это ее первый вечер в нашей псевдокомпании.
      Были Хан с беременной женой Картиной, майор Пятница с Луизой, Скорпион, Присоска с Конакошей, Мила Жорик и Казимир Алмазов.
      Я пел "Гол-стол" Розенбаума, ссорился с Жориком, обсуждал совершенно немыслимые дела с Казимиром Алмазовым. Ну, а Хан в это время "накачивал" Катю - уж в этом умении ему не откажешь, и преуспел; да так, что к приезду домой она едва добежала до WC...
      Я должен продолжить повествование об одной заурядной девушке, которая стала одним из самых близких и дорогих для меня людей.
      ???
      Июнь 1984-го.
      Описывать каждую встречу летом невозможно, так как мы стали видеться значительно чаще. Помню, что в то время я кружился по замкнутому кругу Дзержинского района: "интеллектуальное" общение с Катей плюс деловое с Ханом заканчивались "сексуальными контактами" с Любой-зуборезкой, которая жила в соседнем доме с Ханом, и о которой я еще упомяну.
      Но один фраерско-красивый день я могу описать. Да, скорее всего он был запрограммирован, иначе я вряд ли бы одел свой отпьеркарденовский костюм.
      Мы с Ханом встретили Катю недалеко от места роковой встречи героя фильма "Смерть на взлете" со шпионкой-путаной. Это Рижская. Раскрутиться больше, чем на рынке Рижском, можно, наверняка, только на Центральном и в Парижском "Максиме". Клубника, черешня, абрикосы, цветы. Но где-то ведь надо все это съесть! Проблему решил модельер Волков (извините, Зайцев), предоставив свой бар в Доме моделей. Яичный "Боллс", шампанское, орешки и мороженое с клубникой. Ни выставка, ни показ прелестной "будничной" одежды советских тружеников не могут растопить замороженную балерину. Одна надежда на ДДТ (это не русский hard rock и даже не дуст - отравить мучительницу, а всего лишь Дюссельдорфский ДрамТеатр с dollmetscherin Кларой). А впрочем, черт с ним, с этим театром!
      Меняем духовную пищу на кухню Дома журналистов. "Не только человеку все можно простить, если у него дома отменный повар", - утверждает Оскар Уайльд, и мы с ним согласны. Жюльены, филе, шампанское, кофе. Желудок - понятие растяжимое.
      Но не хлебом же единым жив человек! Что ж, тогда - хлеба и зрелищ! Выбор падает на японскую кинопродукцию - "Тень воина" в кинотеатре Повторного Фильма. Черт возьми, во что мы превратили посещение культурного заведения! В бардак. Смеялись, шелестели целлофаном, комментировали каждый шаг азиатских императоров. Высидели, конечно, только одну серию. Впрочем, вряд ли бы зал стерпел нас во второй.
      Вечерняя прогулка по летней Москве. Проводы, прощание...
      Мы ездим в цирк за ее комсомольскими документами, курим в Детском парке и смотрим "ТАСС уполномочен заявить".
      Катя готовится переквалифицироваться в химики, но мне почему-то не хочется, чтобы она поступала в МГУ. Так что ее будущая неудача огорчила меня не больше, чем провал на выборах президента Картера.
      Я ношу ей полуноменклатурные ананасово-персиковые компоты, а в ответ получаю рассказ о даче Виктора Луи.
      Она милостиво позволяет мне звонить ей из 56-ой больницы и сообщать о своем "пошатнувшемся" здоровье.
      Чтоб не страдать в ночные смены,
      желудка язву представляя,
      Я проторчал там три недели,
      С толчка ни разу не слезая.
      Помимо этого, она дает понять, что вполне способна на роль сиделки, денно и нощно пекущейся о здоровье больного. Я это явственно ощущаю по частоте (ха-ха!) ее приходов. Вы угадали. Не пришла ни разу.
      Каждый раз, звоня в 62-ую квартиру, я прятал за спиной цветы. Бог мой! Ее очаровательная улыбка пленит всю Святую инквизицию!
      "Летняя" Катя - это дремлющий и неосознанный стимул всех моих начинаний, мираж, заставляющий путника преодолевать шаг за шагом пустыню.
      ???
      Сентябрь 1984-го. Я возвращаюсь из Сочи. К Кате. После диких оргий. Как блудный сын в лоно семьи.
      Этот месяц я провел в Скорпионовой машине. Меня очередной раз выгнали из квартиры, и ее нахождение было первейшей и важнейшей целью всей политики. Кроме этого, меня вдруг, ни с того ни с сего послали на курсы повышения квалификации. Я изучал грузоподъемные машины и механизмы и получал от учебы невыразимое удовольствие. Не очень хорошо понимая, зачем мне нужны эти механизмы, я не задавал лишних вопросов и, наверное, с не меньшим энтузиазмом изучал бы китайскую грамоту. После такой-то работы!..
      Бабье лето оправдало для меня свое название. Я в полной мере воспользовался благоприятной обстановкой, создавшейся в результате замены работы учебой. Неожиданный приезд ленинградок, благосклонность Зуборезки, ночная разведка Подмосковья со спасавшими меня медсестрами все той же 56-ой больницы и отсутствие Кати Мороз в качестве добровольного пожирателя моего времени помогли мне хотя бы на время разубедить окружающих в неизбежном и безудержном падении в Катину бездну.
      7 сентября. Мы едем из цирка. Мы - это Катя, Скорпион и я. Родственные чувства подсказывают Скорпиону необходимость проявления заботы о ближнем.
      Он привозит нас на Курский десять минут одиннадцатого мне ехать в ночную смену в ночные Электроугли - (хорошо, что не Электрокамин), прощается со мной в без десяти одиннадцать, снисходительно относится к неуважительному обращению с машиной (не факт, что, уходя, я не сломал дверь) и, благодаря развитому чувству товарищества, увозит Катю домой. К ней. Вероятно.
      В эту ночь я написал дурацкое письмо Кате Мороз, надеясь создать образец эпистолярного стиля:
      Дмитрий - Кате
      8 сентября 1984г., ночь.
      Электроугли - Москва
      Писать я люблю. Если лишу, значит произошло нечто необычное в моей жизни, что-то значительное. Мне приятно писать о таком. В большей мере это, конечно, связано с женщинами. Я писал о девяти, самых близких для меня. Из всех только девять удостоились того, чтобы остаться на бумаге: моя первая женщина - мольбы молодого любовника; роман в письмах - продолжение курортного знакомства; первые опыты совместной жизни и последующее расставание не могли остаться незамеченными; бурная месячная связь, полная 3-х "с" - стрессов, сцен и страсти, и разорванная в течение минуты; Анечка, которая стоит в стороне от всех - женщин ближе нее у меня уже не будет, я даже испытываю чувство стыда, что лишу сейчас о ней, как об "одной из"; короткое, но очень насыщенное общение с путаной, попахивающее альфонсизмом; льстящая мне связь с замужней иностранкой, в которую я был влюблен 2 года; последней была известная тебе парикмахерша.
      Писать о женщине, с которой меня не связывала постель, я, вероятно, не смогу. Это окончится фиаско не меньшим, чем конец лапы Борджиа. И все же один неудачный эксперимент я попытаюсь завершить еще одним исключением из правила - хуже не сбудет.
      Могу тебя уверить - ничего приятного в признании ошибочности своей изначальной посылки нет. Но в данном случае компромисс с правдой приемлем примерно так же, как договор о взаимопомощи между Южной Кореей и Албанией.
      В поисках новых форм общения я зашел в тупик.
      Не сказать об этом - погрешить против истины.
      Остается признать гипотезу и метод антинаучными и "канувшими в Лету". Если покажусь слишком грубым - прости. Нормальные отношения с тобой, разумеется, должны были предопределять близость. Ну, конечно, если бы я не был полный идиот, я бы трахнул тебя в первый же вечер - не сомневайся, ты не была бы исключением! Но рассуждать теперь о возможности успеха при условии шаблонного отношения к тебе - все равно, что дискутировать на 18-ом съезде партии.
      Короче говоря, вопрос об ошибочности решен однозначно, как беременность.
      Я не "выбрал" поражение. Я просто констатирую статускво. Ценить мою ненастойчивость - это не для тебя. Мне же представлялось настолько трудноразрешимым и, я бы сказал, трудоемким, ломать наши "дружеские" отношения, что я предпочел непоследовательную тактику выжидания. Чего выжидания?Вероятно, у моря погоды. Помимо этого, боязнь разочарования пугала не меньше, так как привязанность и элементарная логика уступили бы место раздражению и досаде.
      Короче говоря, более менее меня все устраивало. Потерять я, в принципе, ничего не мог, хотя бы потому, что ничего не имел.
      Но все это до поры до времени.
      Сегодня чаша терпения лопнула и из нее вылилась желтозеленая горечь -"на губах страсти -полынь", как поется в старой песне.
      Я никогда не испытывал от тебя чувства боли. Но мне достаточно того, что ты склонна к тому, чтобы любезно предоставить мне возможность испытать подобное ощущение.
      Ты предашь меня.
      Мои эмоции уже достаточно притулены. Я очень ценю и берегу свое внутреннее спокойствие. Черт возьми! Так зачем же мне совершенно сознательно себя травмировать? Не для того ли, чтобы доказать себе полное безразличие к самоистязанию?!
      Несмотря на мое терпимое отношение к лицемерию, лжи, так называемой дипломатичности, полуправде, тенденциозности, с женщинами все же я был всегда достаточно честен. Что есть - то есть; чего нет - не обессудьте!
      Слава Богу, что я еще не влюблен в тебя! Я легко переношу наши разлуки и вспоминаю тебя лишь изредка. Ты уже погубила то, что еще не родилось.
      Меня бесит, с какой легкостью я расстался бы с тобой.
      Меня раздражает отсутствие даже той легкой грусти, которая всегда сопровождает обоюдный разрыв. Мне не жаль проведенного с тобой времени хотя бы потому, что я не считаю его потерянным. Время, проведенное с женщиной - впрочем, я повторяю Моруа.
      Прости, но я не могу даже заставить себя написать, что запомню тебя. Вряд ли.
      А может быть, когда-нибудь то, что называется памятью, и раскроет передо мной образ милой танцовщицы, превратившейся в гимназистку. Но это сбудет лишь в том случае, если я увижу цирк.
      У меня хватило ума не отправить письмо.
      В эту ночь все рабочие моей смены поставили под сомнение мою либеральность. В эту ночь мы, как никогда, перевыполнили план, и к утру у меня стало исчезать желание взорвать родное предприятие.
      ???
      После восьми экзаменов Катя оказалась на вечернем факультете МТИ. Ее поступление и все, что с этим связано, - основное и, наверное, единственное связующее звено между нами. Год назад я перестал появляться в Техноложке из-за боязни некоторых контактов. Катя вернула меня на Лесную, и я болезненно стал ощущать невосполнимую потерю прошедших шести лет. Я в МТИ, как чужеродное тело в здоровом организме Теперь каждого сотрудника, каждого студента института я стал рассматривать через мутную Катину призму.
      Октябрь 1984-го. В этом месяце меня приютил Зайцевский манекенщик Пьер, живущий один в двухкомнатной квартире в Бескудниково. Я сразу же постарался сделать его телефон знакомым для большинства женского населения столицы. Были даже некоторые успехи. В частности, Сашенька Бенуа-Корсакова, подружка Хановской жены, которой я "сдал" квартиру ничего не подозревающего Пьера (после чего она сто раз повторила фразу "Ох, какой ты жук!"), была настолько очаровательным созданием, что я даже на день или два забыл о Кате. Но не больше.
      Из октябрьских images я помню, что однажды случайно помог Кате купить билеты на Г. Гродберга, и мы вчетвером слушали орган: Катя, Ира - ее сестра, Маша - ее подруга и я, Дима - ее поклонник. Мне почему-то запомнилось, как Гродберг оригинально вскарабкивался на свое сиденье. Можно было бы что-нибудь придумать для облегчения ему этой задачи. Гарри сыграл "Токкату и фугу ре минор". За это ему спасибо. Я ждал, что он, может быть, сыграет хоральную прелюдию D-mol, но Гарри решил, что его почтут и без прелюдии.
      Иногда мы гуляли. Говорил в основном я. И как-то раз, у "Жемчуга", рассказывая Кате "Фаворит" Д. Френсиса , я вдруг резко повернул ее к себе и задал самый дурацкий вопрос, который только можно себе представить:
      - У тебя были мужчины?
      Я всегда поражался ее умению уходить от ответов. Как, впрочем, и полному неумению выражать свои мысли. Неудивительно кто ясно мыслит, тот ясно излагает.
      Как впоследствии происходило не раз, платоническое влечение к Кате Мороз перебивало самые яркие сексуальные впечатления от любых девушек, с которыми я встречался. Но в то же время разнообразие партнерш не вызывало у меня эмоций отторжения (состояние, когда тебя утром выворачивает наизнанку), что неизменно происходило бы в случае наличия между нами близких отношений.
      На самом деле я моногамен. Если бы я спал с Катей и в какой-нибудь момент с ней поссорился, то не дай мне Бог попытаться трахнуть кого-то в первые дни после конфликта. Короче говоря, если вы поссорились с любимой, я вам советую пару недель повременить и не "бросать в койку" кого попало для успокоения. (Если вы не хотите, конечно, чтобы вас стошнило прямо на партнершу, да простит меня Д. Сэлинджер).
      ???
      Ноябрь. Первый раз я сорвался 7-го ноября у Хана. Хан еще не раз будет упоминаться здесь, поэтому я хочу сказать о нем пару слов.
      Я знаю Хана лет пять и не стану скрывать, что некоторое время чувствовал на себе его влияние. Когда я с ним познакомился, это был типичный пример стопроцентного фраера. Высокий, симпатичный, пользующийся успехом у женщин, Хан присовокупил ко всему этому неимоверные каждодневные траты и еврейское бахвальство. В радиусе пятидесяти метров вся атмосфера была пропитана Хановским обаянием. Хан был жуткий барахольщик, менял чуть ли не каждый день шмотки и ходил по МТИ, как В. Леонтьев по эстраде. Хан никогда в жизни ни с кем не ссорился, лицемерил направо налево, был сторонником компромиссов и отвергал решительные действия как волюнтаристские. Хан высказывал свое мнение по всем возникающим вопросам, совершенно не ставя это в зависимость от своей компетентности, любил во всем внешние эффекты, хотя кто-кто, а он-то уж наверняка знал, что не все золото, что блестит. Хан быстро увлекался и быстро терял интерес, знал все понемножку и ничего толком. Таких проходимцев мир не видывал. Он попадал всюду, куда не пускали - в театры, кино, бары и на экзамены без допусков. Мне кажется, что Хану даже было в кайф, что попасть куда-либо было трудно и надо проявить свое умение договориться.
      - Сейчас договоримся, - говорил Хан, и через несколько минут все гуськом за ним заходили в какой-нибудь фешенебельный кабак.
      Даже, когда все было нормально, без сложностей, Хан все равно создавал иллюзию трудностей, которые для него преодолеть, мол, все равно, что "два пальца обоссать". А если Хан все-таки просасывал где-нибудь, он тут же выкладывал пять тысяч аргументов об абсолютной невозможности достичь "положительного эффекта". Дескать, это не реально даже, если папа у вас зав. отделом ЦК.
      3 февраля 1984 года Хан связал себя узами Гименея со студенткой института иностранных языков Родионовой Ариной (Картиной), о которой я могу сказать лишь то, что она производит впечатление, подобное Маяковскому, - может либо явно нравиться, либо явно нет, но равнодушной не оставляет. Прошел год со дня лишения Хана холостяцкой свободы, а он уже поставил во главу угла своей жизненной позиции воинствующий консерватизм и стабильность. Типичный пример американца-южанина добропорядочный семьянин, консерватор и патриот.
      Помимо этого, постоянным кредо моего друга был яркий прагматизм. Понимание истины с точки зрения ее полезности стало для Хана чем-то вроде классовой борьбы для марксистов.
      Но, вообщем-то, Хан был не дурак, а это главное. И не явная скотина, как все остальные.
      7-го ноября Хан последний раз рискнул фраернуться. Накупив вместе с майором Пятницей на его крутой цековской базе ликеров рублей на триста, Хан занялся приготовлением коктейлей. Кровавая Мэри с пивом и Амаретто с коньяком. Хан, вероятно, вспомнив, как учил в школе комбинаторику, перепробовал все возможные сочетания, добавив в качестве еще одного ингредиента какой-то очень вкусный бельгийский мандариновый ликер. Приехал Забор с женой, и мы напились до чертиков~ Вдруг я ощутил приступ гипоглекимии, которым страдала Наташа из ремарковских "Теней в раю", когда она стояла ночью голая у холодильника, пожирая все припасы. Я тоже умял все, что нашел съестного на хановских сковородках и в его "Розенлеве". Любящая, но пока еще не имеющая детей Катя возилась с ребенком, а мы вспоминали нашу бурную молодость. В конце концов я не выдержал и обозвал Шкатулку скотиной за то, что она видит, как я люблю ее, и не ценит этого. После чего добавил: "С-с-обака!" Все смеялись, вероятно, оценив самобытную простоту моего признания. В глубине души я, конечно, понимал, что она меня простит, хотя бы потому, что я ведь на самом деле ее люблю. Но мне было не до смеха.
      Я провожал ее по такому знакомому маршруту, что если меня разбудить ночью и спросить, я буду, как рефрен, повторять: "Здесь нет левого поворота, поэтому чуть дальше Марьинского нужно будет развернуться в обратную сторону и въехать в переулок направо. Да, да, вот здесь. Теперь налево и еще раз направо. Вот здесь у подъезда прижмите."
      Я еще раз десять повторил, что люблю ее, на что она ответила, что ей очень приятно слышать это. Вот дура! Мне, например, было бы совсем неприятно, если бы мне о своей любви говорила какая-нибудь пьяная идиотка, которую я не люблю.
      ???
      На следующий день я уехал в Минск, а оттуда во Львов и Моршин. Пять дней я сочинял Шкатулке письмо, обложившись Уайльдом, Моруа и путеводителем по Западной Украине.
      24 ноября, вечер. Уезжаю из Львова, чтобы через Коростень попасть в Жлобин, на Белорусский металлургический завод - символ советско-австрийского сотрудничества.
      Обычно я беру в дорогу одну сумку, которую можно повесить через плечо. Спортивного типа. И всегда, когда куда-нибудь приезжаю, и у меня есть несколько часов свободного времени, я оставляю ее в камере хранения. Терпеть не могу таскаться с вещами и уж тем более сидеть с ними на грязном вокзале. Оставалось несколько минут до отхода, я быстро набрал в ячейке привычный код (он связан с моей первой любовью и первой самостоятельной поездкой в Крым), забрал сумку и пошел к поезду. На мне была синяя дутая куртка, свитер (подарок моей Анечки), очки американской фирмы Rayban вьетнамского происхождения и кепка Levis. Только я собирался войти в вагон, как меня остановил патруль, 4 человека.
      - Ваши документы? - голос лейтенанта звучал так, будто он репетирует роль Холтоффа из "Семнадцати мгновений весны" на украинской сцене.
      Я показал.
      - Куда едете?
      Я ответил.
      - Это Ваша сумка? Что у Вас в ней?
      Тут мне показалось, что любознательность полицейского зашла слишком далеко, и я спросил, какого черта.
      - Вы очень похожи на одного преступника, которого мы ищем, Полиция тупо смотрела на меня.
      Я сдался.
      - Когда я открою сумку, сверху будет лежать Герберт Уэллс.
      Открыл, достал, предложил почитать, извинения не принял, сел в поезд и уехал.
      27-го ноября австрийская фирма "Voest-Alpine", в лице моей полу подружки Клары, и я как частное лицо, совершили интеллектуальный товарообмен, после чего я, уверовав в советскоавстрийскую дружбу, уехал, нагруженный австрийским кофе, "моцартовыми" конфетами, молочным шоколадом и сигаретами Marlboro. Взамен я оставил Евтушенко и Розенбаума.
      Один из подарков даже непосредственно повлиял на мое местожительство. Это было мюнхенское издание ранней неизданной прозы М. Булгакова. Булгаковский экстаз "Москва! Я вижу тебя в небоскребах!" и рассказ "Москва 20-х годов" вернули меня на Малый Каретный переулок.
      Кстати, через три дня, когда я вернулся в Москву и передарил все эти подарки Кате на ее двадцатилетие, она тоже увлеклась Булгаковым, и ей с ее изысканно-утонченным вкусом понравилась особняком стоящая "Красная корона". Или она действительно полная дура, или пределы ее чувства прекрасного недосягаемы для меня/
      ???
      Вот уже семь лет, как я и дня не могу прожить без соседей. Такого понятия, как своя кухня для меня не существует. Кухня должна быть общей. Точно так же, как ванная, туалет, телефон и тараканы.
      Квартира на Малом Каретном уникальна. Более бардачной хаты нет во всей Москве! В одной комнате живет хозяйка - Манька, 37 лет. Она бывает либо пьяная, либо с любовником. А бывает еще пьяная с любовником. Это хуже Страшного суда! Она, когда напьется, совершенно отключается. Ходить-то ходит (я бы сказал, носится по квартире, как угорелая), с вестибулярным аппаратом у нее все нормально, но что касается остальной части мозга, то у нее там происходит какая-то трансформация, - видно что-то разлагается, а после отрезвления восстанавливается, но каждый раз все меньше и меньше. А иногда мне кажется, что у нее в голове рак. Если бы вы только послушали, что она говорит, когда напьется, вы бы ошалели! Большей абракадабры нельзя себе представить! Когда ко мне приходят друзья или девочки, она относится к этому более, чем снисходительно. Бывает даже, что она из себя разыгрывает владелицу притона. Приходит со мной ничего не подозревающая девушка на Каретный, а Манька вдруг ни с того ни с сего возьмет и ляпнет:
      - Ваша комната - последняя.
      Подведет, откроет, застелет при тебе постель - белье у нее всегда белоснежное, отдаст ключи - развлекайтесь, мол, ребята. Точьв-точь - мадам Воке. Я еще выйду на минутку - будто расплачиваюсь. К тому же дом старый, квартира тусклая, впечатление мрачное. Девицы так обалдевали, что отдавались сходу, без разговоров.
      Во второй комнате живет Ива - Манькина дочка. Ей только семнадцать, но акселерация сказалась на ней во всей красе. Она уже не первая из моих знакомых молодых девиц Нового поколения, которое не работает, не учится, ложится спать, когда засыпает, и встает, когда просыпается. (Еще были Конакоша, Треска и Манана-кайфуша, бывшая подружка Казимира Алмазова, которая вообще в жизни ни разу не вставала раньше двух и звонок в полдень воспринимала, как личное оскорбление. Ложилась она тоже около двух, но чаще все же около ОДНОГО).
      Отношения между мамой и дочкой были вполне дружеские, но иногда возникали "дискуссии" по второстепенным вопросам. Однажды во время одной из таких "дискуссий" Манька решила, что самым веским аргументом для непослушной дочери будет стул. Она схватила его за низ ножки и с силой, достойной Фаины Мельник, швырнула его в Иву. Но Ива умирать не хотела и, как пантера Багира, ловко отскочила в сторону. Стул пробил окно и со свистом вылетел на улицу метрах в десяти от дома. Ивиным ответом на мамины радикальные меры явилась перебитая посуда. Абсолютно вся!
      И вот теперь в третьей комнате живу я.
      В квартире у нас весело, никто не скучает. Но это еще ерунда! Когда я снимал эту квартиру первый раз, пять лет назад, помимо меня, Ивы и Маньки там еще жил Даниель - негр из Ганы. Вся квартира была завалена импортной аппаратурой, банками из-под голландского пива, иллюстрированными журналами и красными лампами. Так вот, самый улет бывал тогда, когда девочки, пришедшие первый раз, выходили из комнаты в ванную или на кухню. Открывают дверь - а оттуда негр!
      Если у вас крепкие нервы и вам скучно, приходите ко мне в гости.
      ???
      С 3-го декабря у меня наконец-то новая работа. Работа мне понравилась, и я старался снабдить необходимым оборудованием родной комбинат. Работа у меня разъездная, практически каждый день я в новом месте. Если меня не стимулировали материально, то фактор времени сыграл не меньшую роль: быстрее сделаешь - быстрее освободишься. Ну а время, как известно - деньги. Во всяком случае, явным показателем отношения к своей работе я всегда считал восприятие рабочего времени. Так, например, когда я работал мастером, я спрашивал "который час" через каждые пять минут. Не думаю, чтобы это говорило о страстной увлеченности. Теперь же, когда день проходил быстрей и интересней, мне некогда было смотреть на часы.
      Ну, а с моей пассией мы встречались в декабре лишь в институте и, может быть, несколько раз у нее дома.
      Я даже пару раз сидел с ней на лекции. Смех! Большего идиотизма нельзя себе представить! Мне, окончившему этот чертов институт раньше, чем она узнала о его существовании, казалось, что меня оставили на второй год. А тут она еще в перерыве заявляет:
      - Да, кстати, Дима, ты знаешь, я замуж выхожу, - так, мимолетом говорит, как если бы ей, например, завтра в ателье надо было.
      Перед глазами у меня появились олимпийские кольца и медленно поплыли. Я никак не мог понять, на что это было похоже. И вдруг я вспомнил волка из "Ну погоди!" в момент, когда штанговый блин "возвратился" ему на голову. Волчьи глаза двигались асинхронно по очень замысловатой орбите на фоне популярной песни 6О-х годов на слова -Евтушенко "Не спеши".
      Слава Богу, -говорю, -баба с возу - кобыле легче.
      Но с лекции я ушел. На всякий случай.
      24-го декабря, в день перед Рождеством, я был в институте, встретил Шкатулку и стоял с ней у окошка рядом с кафедрой. Она ела апельсин и выглядела отвратительно - заспанная, с растрепанными, явно не сегодня мытыми волосами и пустым взглядом. Помимо этого, на ней была дурацкая то ли красная, то ли розовая кофта и юбка, которая ее полнит.
      Я сказал, что она похожа на святую Инессу, - за что гениальный испанец? меня растерзал бы. Катя повернула голову и посмотрела сквозь меня своим стекленеющим взглядом:
      - Неужели еще что-то осталось? - спросила она.
      В ее голосе была грусть и беспомощность.
      ???
      Конец декабря отмечен прежде всего приездом Чмони (105 армянских кило). Мы встречались каждый день и успели натворить массу всяких бед. И если нам не удалось раздолбать молодую ячейку советского общества - Хановскую семью, то их голубую ванну мы подпортили основательно. Небезуспешно в этом нам помогала моя тогдашняя подружка - Ира Соболевская из Плешки. Мы не на шутку перепугались после поездки к вышеупомянутому манекенщику Пьеру с Манькиной дочкой Ивой и ее подружкой Ксеней, которым вместе было 32 года, успели проштудировать весь уголовный кодекс и узнали, что у нас, оказывается, не поощряется совращение несовершеннолетних. В перерыве между развратом, достигшим невероятных размеров, мы забежали в институт и вместе с Португальцем и Казимиром Алмазовым встретили улыбающуюся Катю, которая в числе первых в институте приветствовала замену рабочего времени на аэробику. Стройненькая, худенькая, она вышла танцующей походкой из спортзала и была похожа на школьницу.
      Святая невинность. Ангел без крыльев.
      Аббат Прево со своей "Манон Леско" и Чмоня с его клеенками (он этих скатертей-клеенок привез штук сто и раздавал их направо налево) помогли нам выразить наше признание.
      Предновогодние дни отмечены растущей напряженностью. Дней пять потребовалось Кате, чтобы в конце концов отказать всем моим друзьям - Хану, Пятнице и Чмоне. Она тянула вплоть до 30 декабря, не говоря ничего конкретного, - не отказывая и не соглашаясь. Я сам ее никуда не приглашал, свалил на друзей (обманул кондуктора - взял билет и не поехал). Единственное, что я сказал, так это то, что "где бы я ни был, ты должна быть со мной. Это Новый год, и я не уступлю. Твой отказ равнозначен разрыву".
      30-го вечером звонит Пятница и сообщает о Катином официальном и однозначном отказе.
      Мне показалось, что я - в армии, так как у меня зашевелился большой палец правой ноги. От возмущения. Я позвонил Кате и прослушал еще раз то же самое. Слова били в самую точку. Сухо, раздраженно, жестоко и без каких бы то ни было объяснений. Я был спокоен, как Макферсон перед казнью.
      - Если ты хочешь забрать Ницше, то можешь заехать, закончила Катя, и я положил трубку.
      Холодный, свистящий ветер постепенно приводит меня в чувство, пока я ловлю такси.
      Когда я зашел, Кати уже не было. Ее очаровательная мама призывает меня к снисходительности. Я подумал, что был бы более снисходительным, если бы был ее братом. И вдруг как снег на голову является Катя и говорит:
      - Дима! Поехали со мной в цирк.
      Так и говорит. Как ни в чем не бывало.
      Я был поражен, услышав собственный голос:
      "Поехали.'
      Мы никак не могли найти подходящее вино, которое она хотела взять с собой в цирк. Если бы не мое упрямство, она согласилась бы и на розовый портвейн.
      (Меня, например, совсем не удивляло, что все балетные девки, выступающие в Континентале на Красной Пресне, почти каждый день собирались после работы и, доставая из сумок какую-то бормоту, пили его в парке маленковскими стаканами. Но Катю, распивающую "Арбатское" и заедающую его икрой минтая, я смогу представить не скорей, чем себя активным членом "Братьевмусульман". А все потому, что я сделал из Кати культ. Культ Кати Мороз. - Катя взглянула! Катя сказала! Катя ушла!..)
      Денег у меня не было, она дала мне десятку, и я купил ей шампанское в магазине, который в легендарные времена назывался Елисеев. В десятом часу мы были уже в цирке.
      Суматоха! Вы не можете себе представить. Девки-балерины бегают в своих дурацких нарядах, все куда-то спешат, и до нас никому нет дела. Она уже тысячу раз пожалела, что пригласила меня.
      А тут я еще есть хочу - сдохнуть можно! Шкатулка отвела меня в цирковой буфет, заказала все, что я попросил, и расплатилась. Я чувствовал себя мальчишкой, которого родители поручили на вечер дальней родственнице.
      "Надо уехать, надо уехать. И как можно быстрее", - говорю я себе.
      Но иногда я бываю ужасно нерешительным.
      После буфета Катя решила, что все проблемы можно одолеть одним махом. И со спокойной совестью. Она посмотрела на меня так, будто не совсем поняла, как я очутился в цирке, и тактично заметила:
      - Ты знаешь, Дима! Было бы лучше, если б ты уехал.
      Я вспомнил о прямопропорциональной зависимости между стрессами и нервотрепками с одной стороны и ишемической болезнью сердца и язвой желудка с другой, неслышно поскрипел зубами, попросил принести мне куртку, поздравил Катю с Новым годом и уехал. Домой я вернулся только утром. Ива сообщила, что только что звонила Катя. И хотя других Кать у меня не было, я попросил мою семнадцатилетнюю соседку набрать телефон и послушать голос.
      Голос был тот же.
      Звонить я не стал.
      ???
      4-го января 1985 года я уезжал в Таганрог. Провожала меня Венера, к сожалению, не Милосская. Это была моя первая командировка, и я понял, что познавать новые города за чужой счет гораздо приятнее, чем за собственный. Это чем-то сродни науке. Наука тоже доставляет немалое наслаждение. Ею занимаешься за счет государства, да еще получаешь при этом материальное вознаграждение. Так что я не прочь заниматься наукой, а в свободное время путешествовать.
      Два дня я прожил в одноместном номере гостиницы "Таганрог". Было тепло, как весной. Раньше погода никогда не влияла на мое настроение. Я сделал зарядку, перестирал все шмотки, обработал ногти, постригся, побрился, сходил в баню, поел в ресторане и вернулся в гостиницу. И тут звонок.
      Вообще-то я приветствую телефонные знакомства, правда, в тех случаях, когда инициатива исходит от меня.
      Голос в трубке был молодой, вкрадчивый и хорошо поставленный, а речь показалась мне отрепетированной, как легенда у шпиона. Каким-то образом ей удалось втянуть меня в беседу~ Я не мог говорить с ней серьезно и старался все переводить на юморную нотку, что вызвало недовольство трубки, пропевшей мне о том, что я не создаю "интеллектуально-психологического комфорта". Когда она пришла, я обалдел! Она была старше меня лет на десять, и ее внешность была так же далека от ее голоса, как действия пакистанских властей от их принципов. Я тогда не читал еще "Над пропастью во ржи" и не знал, как вести себя с гостиничными проститутками. Я делал все возможное, чтобы эта дура поняла, что я ей не отдамся. Мне потребовался час, потому что, несмотря на свою эрудицию, в этом отношении она оказалась чрезвычайно тупа. Наконец, она ушла. Я заперся на два оборота и проверил все ли на месте.
      Остальные дни я гостил у Инниных родителей. С девочкой Инной у меня был в Москве маленький романчик. Но это было два года назад, и с тех пор она успела выйти замуж и родить ребенка. (Я поразился терпимости и гостеприимству ее мужа, хотя, может, он просто ни черта не знал). Меня развлекали, как зарубежную делегацию. Я обошел все чеховские места, посмотрел Таганрогскую картинную галерею и "Брак по-итальянски" с Лорен и Мастрояни. Потом я просто тихо прибалдел, когда муж -поклонник английского рока 70-х - предложил мне послушать моего любимого Эмерсона (Emerson, Lake & Palmer), сумасшедшую группу King Crimson и органиста Rick Wakeman'a. На стенке в это время появлялась стилизованная смерть а-ля Босх, которая поигрывала на скрипочке. Лампочки светомузыки помещались прямо на складках одежды этой уважаемой дамы, на черепе и на смычке.
      Я послушал "The Six Wives of Henry VIII" Рика Вэйкмана, "Картинки с выставки" Мусоргского-Эмерсона и впал в религиознонаркотический экстаз.
      В эту ночь мне приснился Сон.
      Сны мне перестали снится с тех пор, как я встаю каждый день вместе с гимном. Не представляю, как человек может видеть сны, если он спит по пять-шесть часов. Я сплю, как убитый. Но когда я высыпаюсь, сны мне снятся каждую ночь. Обычно сновидения бывают хорошие и исключительно цветные. Ни разу не снились черно-белые. Плохие же сны настолько выводят меня из строя, что я потом хожу весь день, как пришибленный.
      Этот сон был ужасный.
      "Властитель тьмы подал мне знак И за собой увел во мрак..."
      Катя в районе ВДНХ останавливает красное такси и кудато меня везет. Я не могу понять, где мы едем. Москвы не узнаю, скорее всего, это какой-то западный город; вероятно, из-за обилия неоновой рекламы~ Наконец, мы останавливаемся около дома на набережной, и Катя открывает передо мной дверь. Типичный советский дом высшей категории. Молодая и привлекательная консьержка здоровается с Катей, как со своей подругой и смотрит на меня, как на очередную жертву.
      Весь сон какой-то пурпурный.
      -А ведь ты меня совсем не знаешь, - в черных Катиныхглазах появляется наглая усмешка.
      Из квартиры, куда мы входим, гремит музыка. Что-то вроде "Круиза". Катя, не раздеваясь, проходит в комнату и захлопывает дверь. Я успеваю увидеть на полу медвежьи шкуры, а на стенах рога. Меня останавливают какие-то двое незнакомых юнцов. Обычно в самых невероятных сочетаниях мне все-таки снятся знакомые лица, а этих я видел впервые.
      - Ты ее знаешь? - спросил один из них. Таким я представлял себе Лукавого из "10-ти лет во сне" Джетты Хамбер.
      - Да так, немного, - мне показалось, что сейчас меня будут проверять на детекторе лжи.
      - Она проститутка, кисло процедил сквозь зубы второй.
      Я решил дать ему по роже.
      Не стоит, - мягко сказал Лукавый.
      Каким-то образом эти двое читали мои мысли. И вдруг они взахлеб, перебивая друг друга, стали мне рассказывать, как они трахали Катю. Убейте меня, если я что-нибудь соображал. Я жутко хотел выдаться отсюда, но ватные ноги держали меня на месте. Тогда я ответил:
      Ну что ж, прекрасно -своя девочка. Сейчас развлечемся.
      Потом все прервалось. Только пурпурная сфера и все.
      Наконец, я оказался на Звездном бульваре. Фарцовщик с Кудринки предлагает мне купить за трешник фотоаппарат "Зенит Е". Я торгуюсь, требуя еще и вспышку.
      Опять провал.
      И снова я в подъезде "номенклатурного" дома. Дверь распахнута. Захожу в одну комнату за другой, но никого не вижу. И вдруг слышу какие-то приглушенные голоса. Ногой открываю очередную дверь. Комната была маленькая, и старинная арабская кровать занимала почти всю площадь. На полу валялись опрокинутые бутылки, подсвечники, раздавленные окурки и все то, что называют предметами женского туалета. В постели была Катя с высоким белокурым мужчиной. Во всяком случае, мне он показался высоким и похожим на римского легионера. Я достал фотоаппарат и стал щелкать с таким остервенением, будто расстреливал врагов народа. Шкатулка кривлялась перед объективом, у нее были длинные пышные волосы и такая кожа, будто ее сто часов продержали под ультрафиолетом. Потом все пропало, и на следующий день я встречаю мою любимую перед нашим институтом. Она здоровается со мной, и вдруг в ее глазах возникает непривычное злобное выражение, а по губам пробегает презрительная усмешка:
      -Теперь ты понял, кто я такая.. Все мое окружение всегда сбудет считать меня паинькой, - она усмехнулась, - а я плевать на них хотела!
      Между нами проехало красное такси, и Катя исчезла.
      Я проснулся и решил быстрее встать. Окна были зашторены. Ничего не видя и вскакивая по инерции в другую сторону, я с такой силой трахнулся головой о батарею, что у меня на самом деле глаза на лоб полезли.
      ???
      Из Таганрога я вернулся 10-го января. Заехал домой, принял душ, переоделся, выбежал на Самотеку, остановил такси и через пять минут был у Кати. Она не удивилась, но, по-моему, обрадовалась. Ее мама, вероятно, используя этиловый спирт не только в научных целях, приготовила из него ликер, добавив туда концентрированного молока, сахара и кофе. Русский Irish cream. К часу ночи от него не осталось и следа. Шкатулка была возбуждена, доброжелательна, откровенна, и у меня опять стал появляться проблеск надежды. Я рассказывал ей второй том "Унесенных ветром", и мы вместе читали последние страницы романа - расставание Скарлетт и Ретта. Она была без ума от книги. Меня просто убивала ее сентиментальность. Что касается героев, то мы были по разную сторону баррикад. Читая последние диалоги Скарлетт О'Хара и Ретта Батлера, я подсознательно чувствовал, что не хочу, чтобы Скарлетт удалось вернуть Ретта. Катя же надеялась на компромисс. В этой книжке есть такие моменты, что рыдать хочется. И если бы меня спросили, кто больше всего сблизил меня с Катей, я ответил бы - Margaret Mitchell
      Правда, в начале беседы она успела ляпнуть ни к селу, ни к городу, что ее бросил любовник. Я понял, что большей дуры я в жизни не встречал, и захотел с ней сделать то, что сделал слуга графа Робера Артуа с Маргаритой Наваррской...?
      Шкатулка говорила о романе и параллельно высказывала свои консервативные взгляды на нравственность. Говорила она убежденно, и этим, как бы косвенно, заставляла меня верить в ее принципиальность. Она говорила о своем неприятии пошлой действительности и о сплетнях на кафедре, о дружбе с простой девочкой Машей и об одной своей подруге, от которой в некотором аспекте она отмежевалась не менее категорично, чем ЮАР от действий группировки УНИТА.
      Я понимал относительность и условность ее излияний. Я понимал, что видимость всегда будет для нее важнее сущности. Я думал, что уж лучше она была бы полностью безнравственна, чем так желеобразно псевдонравственна. Ни одной из сказанных фраз она не сможет отстоять, если на нее надавить, потому что на самом деле она просто слабохарактерная дура. Но я любил ее, и в глубине души верил, что она не способна на предательство.
      Катя не способна на предательство! Вот умора!
      Каждый раз, когда появлялось что-нибудь более интересное, чем мог предложить я, Катя без объяснений уходила. В этом отношении она была абсолютно раскомплексована. Нет, вру, иногда она говорила: "Завтра позвоню, все объясню! А сегодня я очень спешу!" Ни разу я с ней не встречался просто так. Каждый раз я должен был что-нибудь придумать: театры, "Космос", видео, дни рождений, поездки на дачу, обмен книгами, забытые вещи и т. д. О том, чтобы позвонить и сказать: "Катя! Я хочу тебя видеть!" не могло быть и речи.
      В недалеком будущем Катя произнесет не одну "антипредательскую" тираду в отношении "счастливого поклонника на Рижской", но у меня это уже не вызовет сочувствия. Однако об этом позже.
      ???
      Я сумел договорится со своим самолюбием по поводу разрыва с Катей Мороз. Причиной тому послужила замена новогодней ночи на вечер 13-го января и замена дачи майора Пятницы в Переделкино на его квартиру. ."Катя, мы встречаемся каждый день. Почему мы не можем быть вместе на Новый Год.." - взмолился я. "Потому, что Новый Год -это ночь", - отрезала Катя.. У меня просто не хватает слов, чтобы описать это самонаебательство! Это была такая замена Нового года, как если бы вам в каком-нибудь фешенебельном ресторане вместо чашечки espresso принесли стакан разбавленного и холодного к о ф е й н о г о напитка "Арктика"!..
      Мы никак не могли остановить такси, и нас подбросил какой-то частник. Как назло, я еще забыл, как подъехать к "пьяному" дому майора Пятницы на Новокузнецкой, и мы долго кружили. У меня вконец испортилось настроение. По пути я ей рассказывал про Пятнитскую Луизу - этот феномен выдержки, хладнокровия и терпимости. Луиза просидела всю ночь, как истукан, на кухне в темноте, пока майор трахал в комнате ее сокурсницу, дождалась, пока та утром уехала, и, не задумываясь ни на минуту, вернулась к Пятнице. На меня это произвело неизгладимое впечатление. Такого я еще не видел.
      - Дима! А я тоже - "телка?" - полукокетливо спрашивает Катя, закусив нижнюю губу.
      -Да, - говорю. Но думаю "нет".
      За этот вечер она так достала меня своей холодностью, что я готов был уйти в монастырь и до конца своих дней петь четвертый псалом. Она постоянно отвлекалась, и, казалось, ее мысли витали гдето в Западном полушарии. Пила мало, но курила одну сигарету за другой. единственное, что, может быть, ее оправдывало, так это то, что жрать было всего ничего: вареная картошка, севрюга и зеленый горошек. А есть она любит жутко! -ест много, да еще к тому же ужасная привереда.
      Я хотел показать несколько карточных фокусов, но с таким настроением не мог сделать даже примитивный двойной вольт. Фокусник Фрид - мой карточный учитель, сказал бы: "Дайте ему в руки стеклянный хуй, так он и его разобьет и руки поранит!"
      Пятница завел будильник на полночь, а в 11 перевел стрелки на час вперед. Мы дружно подняли бокалы с шампанским, в котором мне хотелось утопиться.
      В такси я пожалел, что у нас нет пуленепробиваемого стекла между салоном и местом водителя, как в машине Бормана, потому что тихо говорить я уже не мог. Пять минут я готовился и, когда мы подъехали к площади Ногина, сказал:
      - Катя! Я попал в дикий переплет.
      - Что случилось? - заботливо спросила Шкатулка таким тоном, будто подумала, что от меня забеременели восемь школьниц.
      - Я люблю тебя, Катя! - выпалил я, взял ее руку, стянул перчатку и стал целовать. Мне показалось, что ее рука лежала в морозильнике. Но в какой-то момент я почувствовал, что Катя тоже женщина, а не мумия, и, вероятно, преступил границу дозволенного. Она моментально отдернула руку - на все, что касается секса для меня наложено абсолютное табу.
      - Когда мы выйдем из машины, я тебя поцелую, безоговорочно сказал я. Катя молчала. Вероятно решила, что такому зануде, как я, легче уступить, чем доказать, что не хочешь.
      Я попросил водителя подождать, безуспешно попытался исполнить в лифте угрозу, пока он тащился до третьего этажа, вернулся в машину и уехал домой.
      ???
      С Забором я встретился первый раз в феврале 1982 года, хотя мы были наслышаны друг о друге довольно давно. Мне позвонил Хан, пригласил меня с Анечкой в бар и сказал, что будет с девушкой. Девушкой оказался Забор. Он уселся за столик и сразу, "с пылу-с жару", стал рассказывать о своем очередном несчастье - ему опять не удалось уговорить отдаться какую-то девицу. Забор мне понравился. В нем не было хановско-скорпионовской наглости и позерства, а была какая-то тихая, вкрадчивая "просачиваемость". Впоследствии Картина, злая на язык хановская жена, прозвала его "тихий блядун".
      Зная о нашем "матриархате" и о том, что я поеду в гости даже к Ясеру Арафату, если Катя соблаговолит составить мне компанию, Забор позвонил моей платонической girlfriend (с моей подачи) и пригласил нас в гости. Катя согласилась. А мне могла бы отказать. (А Забор, если бы родился на Западе, скорее всего, был бы сутенером).
      Пока мы дошли до Рижской, Катя прожужжала мне все уши моей самой любимой фразой: "Дима! Возьми такси!" Но если уж я уперся, меня ничем не прошибешь. Мы проехали шесть остановок в лучшем в мире метро (в вагоне стоял синтетический запах французских духов, перегара, немытых подмышек и сухой колбасы), прошли километра два по абсолютному бездорожью, после чего попали к Забору.
      Я устаю подробно описывать каждую встречу. У меня неплохая память, и я помню каждую Катькину фразу, каждый взгляд и каждый жест. Но лучше всего я помню, во что она была одета. В этот день она наконец-то нашла применение имеющим ко мне некоторое отношение бусам.
      Весь вечер нам гадала Заборовская прабабка, которая была старше ХХ века. Впрочем, я бы предпочел, чтобы Кате гадал м-р Финбоу из "Смерти под парусом" Ч. Сноу. Уж он бы вытянул из нее не меньше, чем из Эвис Лоринг.
      Каким-то образом разговор перешел на военные лагеря. Тут уж меня не остановишь. Хотя прошло почти рассказывали нашим дамам, что такое "электрический стул"?, и сколько воды вытекает из общевойскового защитного комплекта (ОЗК) после марш-броска; рассказывали, что йодом и зеленкой можно вылечить все болезни; что изучать станции Московского метрополитена можно и не будучи в Москве?; что перловая каша небесного цвета тоже бывает съедобной; что бромистый калий, добавленный в жрачку, обладает потрясающим антисексуальным эффектом; что ходить можно по трем "направлениям": строевым шагом, бегом и с песней; что "стоять на тумбочке" - вовсе не значит залезть на нее с ногами; что складка на гимнастерке иногда является признаком респектабельности; что если бы дней было не 90, а 91 - мы бы повесились.
      Кстати, если вы хотите узнать поподробнее, что такое военные лагеря Технологического института, я могу процитировать письмо моего друга Толстого, мастера спорта по вольной борьбе. В сокращенном и практически освобожденном от мата виде оно выглядит следующим образом:
      Скотина, здравствуй!
      Милый друг! Срочно напиши мне письмо с описанием той, так любимой мною жизни. Я уже обалдеваю от всего происходящего. В принципе я готов был ко всему, но такого кошмара! Все немного легче, так как я в итак и вот печатаю "профессионально" на машине "Оптима". А остальные в это время трахаются на полигоне с ОЗК, ну, я надеюсь, что ты знаешь, что это такое. Но чувство, что тебя могут отодрать в любую минуту не покидает меня с 1 июля. Здесь сержанты так спать мешают, что потом ходишь весь день, как будто с тобой провели анальный половой акт...
      Братан, умираю, привези мне сюда какую-нибудь телку, все равно, какую, лишь бы со всеми женскими атрибутами. Прошла неделя(!) воздержания.
      Тут такая халява стала вылезать на поверхность: у одного мама, у другого дядя, у третьего рука волосатая - ну просто обалдеть можно.. Я же, как всякий тихий и маленький человек, послал весь этот раскардаш к чертовой матери и вот сижу себе и печатаю. Иными словами, чтобы как-то облегчить свое положение, надо работать в штабе. Ну, черт возьми, как устану, не могу печатать без ошибок. Здесь, чтобы жить хорошо, надо иметь рублей 500, тогда можно послать столовую нахуй. и покупать жратву в магазине - уникальное место. Но это еще не все. Здесь еще письма перлюстрируют - за такое письмо сразу пиздец.
      Уже имеются кандидаты, которых я лично изобью на станции "Ногинск" после лагеря.
      Продолжаю писать после ужина. Сейчас кто-то стащил в солдатской все деньги и на плацу ебут бойцов. Там в этой чайной работает местная шлюха, зовут Наташа, по-видимому, ее трахают все офицеры части по очереди. Я тоже хочу, но, естественно, хер чего получу. А жаль!
      Свиридов растер себе всю промежность и ходит теперь, как пингвин. Экзотика! Вчера он достал бритву и пугал сержантов и курсантов всего батальона. Этот халявщик выворачивается наизнанку, хочет уехать отсюда работать в Москву, на военную кафедру, но у него ничего не выйдет.
      Братан! Ты когда-нибудь видел, как пьют одеколон. После присяги я подарил сержанту нашей роты флакончик одеколона. Ты бы видел, какой он был благодарный! Глаза его слегка увлажнились и долго блестели; потом от него пахло, как из парикмахерской.
      Комары здесь совершенно невероятных размеров, как шакалы, и им монопенисуально кого кусать, хороших парней, вроде нас, или всякое отребье, которое лижет жопу всем прямым и непосредственным начальникам.
      Здесь, говорят, добавляют в жратву какую-то дрянь! Ходят слухи, что KBr?. Это для того, чтобы солдат СА не отвлекался на всякого рода туфту, как-то: девочки, мордочкой сержантского состава и своих товарищей, воспоминания о прошлой жизни, нехорошие книжки, кроме, разумеется, установленных газет, и думал только о благах, какие предоставляют армия и ебаный флот.
      Изложу вкратце будни нашей в/ч.
      Ужин. Сыро. На душе дерьмо. Столовая. Дурные запахи, звон посуды. На первое подают кашку, черт знает из чего, на второе чай с 4-мя кусками сахара; кашка подается с рыбой, в которой полным-полно гельминтов?. Сначала бойцы не верили, но после демонстрации глистов во всю длину на столе, прониклись. Теперь обжираюсь глистастой рыбой. Ты ведь знаешь, я парень без комплексов.
      Остановлюсь на подготовке ко сну и на сне. Подготовка ко сну начинается с чистки зубов. Далее, натягиваю шерстяные носки толщиной в палец - подарок моей бывшей подруги, затем "олимпийку" и штанишки. Ночь можно считать удавшейся, если не звенел браслет от часов, когда трясешься от холода. Кончается вся эта процедура криком "Рота, подъем!", и все начинается сначала. Душа моя изнемогает, чувствую себя, как говно в консервной банке, - читай "Черви" Флэнагена. Иногда бывает все абсолютно по фигу, а сегодня посмотрел я в голубое небо, и стало так нехорошо. Оказывается, это так тоскливо ощущать всю безысходность своего положения, когда ты живешь, как собака, которая знает, что вечером ее должны покормить. Когда все это кончится, я, наверное, стану самым активным пацифистом. Да это еще хуйня! Тут некоторые льют слезы прямо в столовой. Только и пытаешься все переводить на юморную нотку: то облажаеиь какого-нибудь сержанта за его педерастический вид, то напишешь на березе нехорошее слово, надо попробовать помочиться кому-нибудь в сапог.
      Об одном я жалею, что я не два метра ростом и весом не 100 кг. При таком раскладе я избил бы весь ОБХЗ?!
      Чувствуешь, как зверею. А что будет в конце сезона?
      И почему у меня папа не министр?
      Но студенты все же разгильдяйский народ. Постоянно разлагают сержантский состав, уже играют в карты на деньги, по всему видно, как обалдевают. Заезжай, поболтаем, и то так тоскливо.
      пос. Больиие Буньки Ногинской обл., 1982г
      Как только мы вышли от Забора, я бросился ловить такси, потому что иначе она бы просто выцарапала мне глаза.
      ???
      15-го января прилетели Анечка с Чмоней. Анечка из Калининграда, Чмоня из Тбилиси. Но почему-то в один день.
      И, что совершенно непонятно для знакомых с гражданской авиацией, в один аэропорт.
      Анечка прожила у меня три дня, и я за это время ни разу не назвал ее Катей. Как, впрочем, и наоборот.
      Возможно, что они бы подружились, хотя не похожи абсолютно. При всей разнице в возрасте, темпераменте, социальном положении, целях и средствах их достижения они, наверно, нашли бы общий язык. И Катя, и Анечка ищут в подругах понимания и утешения и вряд ли находят. Внешне складывается впечатление, что Катя довольна замкнута, тяжело сходится с людьми и неоткровенна. (Это последнее качество я ценил в ней больше всего, наверное, потому, что сам трепло ужасное). Но она, как и Анечка, - не дура выпить, а алкоголь и предутренние часы действуют очень расслабляюще на человеческий язык. Я так отчетливо представляю их плачущими друг другу в жилетки после бутылки красного вина, что мне просто становится смешно!..
      После второго Чмониного пришествия началась новая "космическая" эпопея. Поселение Чмони в "Космосе" было не самым умным шагом администрации -пусти козла в огород. Но так или иначе, это позволило его друзьям и подругам посещать это прозападное заведение и привнести туда не самые аристократические манеры современной молодежи. Во всяком случае, я сомневаюсь, чтобы ктонибудь до Анечки танцевал в баре "Дубрава" на столе под национальные песни пьяных арабов.
      После отъезда Анечки, я, конечно, сразу же пригласил туда же Катьку. Но ее появление в гостинице оказалось отмеченным ее забывчивостью и моей безответственностью. Катя забыла паспорт нашла чего забыть! И горничная на "чмонином" этаже, которую этот фраер собрался уже трахнуть, естественно, без пропуска нас в номер не пустила. Вероятно, решила, что работа в "Космосе" ей дороже обещанных чмониных пятидесяти рублей. Которые он бы, конечно, ей не дал. Думаю, отделался бы клеенкой. Так вот, бегу я вниз, в Бюро пропусков, и говорю:
      - Светик, милый! Со мной здесь девушка, забыла она паспорт. Я тебе могу все ее данные назвать, - не возвращаться же домой за документами!
      - А девушка-то хорошая? -спрашивает неприступная Светлана.
      - Отличная, -говорю, -девушка. Совсем не проститутка.
      "Космический" страж проявляет милосердие:
      - Ну, говори, я пишу.
      - Мороз Екатерина.
      - Чего? - Света вскидывает брови, и у меня появляется подозрение, что Катя - заклейменная шлюха. - А где девушка работает?
      - В химическом институте, - говорю, хотя уже в этом не уверен.
      - Не та. - Светино удивление сменяется разочарованием.
      - Да, но до этого она танцевала в цирке.
      - О! Да ведь она моя одноклассница!
      Ну, слава Богу, думаю. Это уж лучше, чем если бы они вместе попали в вытрезвитель.
      Так я завязался со Светой.
      ???
      Начиная с середины января я совсем помешался. Отсутствие ярко выраженного сексуального желания и теоретическая необходимость трахнуть Шкатулку разрывали меня, как лебедь, рак и щука повозку - единственное, что всегда приводит мои нервы в порядок и делает из меня флегматика, так это упорядоченный секс.
      Постоянные сексуальные контакты с (желательно) любимой девушкой (лучше с двумя) настолько благотворно влияют на мое внутреннее равновесие, что папаша Фрейд наверняка нашел бы во мне еще одно подтверждение своей теории. Но несмотря на то, что робостью я отличался последний раз в восьмом классе, у меня сложилась стопроцентная уверенность, что я скорее трахну Оливию Ньютон-Джонс, чем Катю Мороз.
      20 января Чмоня уехал, посоветовав мне на прощание взять 50 рублей, сводить Катю в кабак, напоить, привезти домой, трахнуть и не делать проблем.
      Вместо этого я пошел с ней бассейн. Сеанс был на 6 часов. А до этого я обрыскал весь район ВДНХ-Щербаковская в поисках денег. Ночевал я в гостинице, потом провожал Чмоню, который улетел, растратив все родительские и государственные деньги. Идиота Хана, как назло, дома не было. Я уже никуда не успевал, и мне ничего не оставалось, как позвонить все той же соседке Хана Любе-зуборезке. Наши отношения представляли собой типичный пример free love, не омраченные пошлятиной, ссорами, и, самое главное, их выяснениями. Ни разу мы не договаривались о следующей встрече. Я приезжал, когда хотел, и, так как она жила рядом с Ханом, совмещал визиты. Я забывал у нее обо всем на свете, и она, как никто другой, умела создавать идеальные условия для отдыха и хотя бы временного покоя. Зуборезка жила одна в очень уютной и аккуратной квартирке, работала в 15-й стоматологической поликлинике, окончив 3-й медицинский институт, училась в университете марксизма-ленинизма, заботилась не только о моих зубах, отличалась честолюбием, независимостью, чувством юмора и повышенным темпераментом. Летом 1984-го она навещала меня в больнице и больничные weekends я проводил у нее. В феврале Зуборезка уедет в Англию. Очередная потеря, очередное расставание. "Что имеешь, не хранишь, потерявши, плачешь". Досадно, что у нее останется мой "единственный Катин подарок" - альбом "Мещерская сторона" (не смейтесь!)
      Я сочинил трогательную историю о том, как я, сидя в ресторане. вдруг обнаружил, что забыл дома деньги, что я оставил в залог паспорт и, что если она не выручит, мне придется сделать то, что сделал с собой отец Максимилиана Морреля.
      Зуборезка сделала вид, что поверила, потрогала мой лоб, дала мне десятку, чмокнула и закрыла перед носом у меня дверь еще одной 62-ой квартиры.
      Перед приходом Кати в "Космос" я, как ненормальный, носился между сервис бюро и Бюро пропусков, боясь, как бы чего не обломилось. Шкатулка всегда вела со мной себя так, будто она правнучка королевы Елизаветы, провела детство в саду Тюильри и привыкла, что перед ней распахивают любые двери. Если уж я ее куданибудь приглашаю, все должно быть идеально: автоматически накладывалось вето на задержки, очереди, неудобства и общественный транспорт. В противном случае она дико раздражалась, капризничала и вела себя как ребенок, единственным не испробованным средством воспитания которого являются розги. Как что не так - надуется, как мышь на крупу - слова из нее не вытянешь! А уж если орать начнет святых выноси. Голос тоненький, писклявый, а речь -сбивчивая. Не прошибешь ее уже ни юмором, ни логикой. Я всегда боялся этих приступов раздражения, а заводилась она с пол-оборота.
      Но в этот день все обошлось, и в бассейне я первый раз увидел ее раздетой. На ней был черный купальник, и он не выглядел чисто символичным.
      Я был рад, что у нее просто хорошая фигура, а не такая, что можно с ума сойти. И неправда, что она ходит, будто ей в задницу вставили кочергу. А свою иронию в отношении ее щиколоток и походки матерый фарцовщик Алекс может свернуть в трубочку и засунуть туда же, куда и кочергу. Только, разумеется, себе. У нее прекрасные щиколотки и походка. Как, впрочем, и все остальное.
      После бассейна, проголодавшись, мы пошли в "Калинку" и, как всегда устроили обжираловку. О "Калинке" и об ее отличии от русской народной песни я расскажу как-нибудь позже.
      А сейчас я могу лишь сказать, что этот день был лучшим январским днем. Помимо этого, этот день был одним из последних перед наступлением Нового этапа, полностью перечеркнувшего все то, что было до него, вернее, доказавшего, что до него вообще ничего не было.
      Часть вторая
      Новый этап наступил 28 января, в 16.30 по московскому времени.
      А до этого я попал в тупик.
      Я попробую описать, что представлял из себя этот тупик.
      Представьте себе, что вы чините какую-нибудь вещь или решаете задачу. У вас есть определенный метод, который заключается в многократном повторении одного и того же действия в надежде на достижение желаемого эффекта. Допустим, пружина в механизме часов, которую вы никак не можете вставить на место. По всем законам логики вы чувствуете, что вставить ее невозможно, но все же надеетесь, что это легче, чем выдавить из тюбика пасту, а потом вдавить ее обратно. Постепенно у вас начинает сосать под ложечкой, вы успеваете искусать до крови губы; еще чуть-чуть и снежный ком вашего раздражения поднимет эти чертовы часы и со страшной силой швырнет их об пол. Единственное, что мешает поддаться искушению разбить часы, так это то, что они - дорогие. Тогда вы откладываете неподдающуюся деталь в сторону, принимаете холодный душ, закуриваете сигарету, и вам в голову приходит мысль о кардинальном изменении самого метода починки. Надо придумать что-то новое!
      Я не знаю, насколько соответствует сравнение с идиотскими часами моему положению. Но, так или иначе, после нескольких мелких ссор с Катей Мороз, которые были для меня все равно, что масло, разлитое на дороге, для автомобиля, идущего со скоростью 90 миль, я решился на авантюру - поменять измор на шпионаж (вы чувствуете необъявленную войну?). Идея была такова: так как Катя до сих пор все еще представляла для меня загадку, я решил во что бы то ни стало узнать и понять ее. И так как самому мне это никак не удавалось, я решил прибегнуть к отнюдь не новому способу подружке. Подружкой была Марта Лисовская, по прозвищу Мартышка, о которой Катя пропилила мне все уши, но которую я видел лишь раз, год назад, мельком. Со слов Кати я знал только, что раньше они вместе танцевали в цирке; что Мартышка встречается с Укропом - не то физиком, не то лириком, пишущим песни для "Круиза"; что мужчины от нее без ума; что это она прозвала ее Шкатулкой, что живет она в Подмосковье и, может быть, даже путанит (с ума сойти!) Как вы уже, наверное, догадались, в какой-то мере Мартышка представляла для меня интерес не только как Катина подружка. (Шучу).
      Да, вот еще что. Катя была помешана на всяких там модных ансамблях, типа Стаса Намина, "Круиза", "Автографа" и прочей фуфлятины, к которым Мартышка, вероятно, имела отношение через Укропа-либреттиста. При упоминании этих "оригинальных" и "своеобразных" ансамблей-миссионеров, несущих истинную веру Христа советским музыкальным язычникам, Катя просто прыгала от восторга. Она как-то показала мне фотографию какого-то гитариста на пластинке, а потом заявила, что знакома с ним. По ее тону могло показаться, что она приемная дочь Франклина Д. Рузвельта, и ее роль в созыве Тегеранской конференции была не последней. Она с ума сходила по знаменитостям, хотя и считала, что говорит о них так, вскользь, равнодушно-небрежным тоном. Она была ужасающий сноб, сколько бы ни скрывала это. А еще она была ужасно влияема, что называется, "куда ветер дунет". Ее можно было убедить и переубедить в чем угодно. Так вот Мартышка, таская везде за собой Шкатулку, по всей видимости, просто использовала ее, как приманку.
      Да, разрешите мне еще упомянуть вот что. Я никак не мог найти какой-нибудь зацепки, которая позволила бы мне встречаться с ней постоянно. Я думаю, меня можно понять, - первый раз всегда трудно, а это был мой первый платонический роман. И если раньше обычно цементирующим каркасом в отношениях был секс, то теперь нужно было найти что-то новое. Это должно было быть что-то такое, от чего Катя не могла бы отказаться, и что нельзя было бы "перенести на другой день". Я выбрал театры. Когда-то на первых курсах института я с удовольствием ходил в театры один и пересмотрел почти все спектакли. Потом Анечка, будучи "актрисой кукольного театра", затаскала меня по всяким представлениям. В каждом городе, куда бы я за ней не следовал, она знакомила меня с кукольным миром. Я торчал с утра до ночи на ее репетициях и в конце концов возненавидел все это, в том числе невероятные совмещения кукол с "живым планом", то бишь мужиками и бабами на сцене. Короче говоря, одного меня не затянешь в эти дурацкие театры никакими силами. Я так начинаю раздражаться, что у меня возникают спазматические боли в левой области желудка.
      Но не забудьте, что с Катей я готов был десять раз подряд смотреть "Служу Советскому Союзу" в перерыве между "Сельским часом".
      2-го декабря Кате исполнилось двадцать лет, и театры еще входили в сферу ее интересов. Смотрела она все подряд и покупала билеты вне зависимости от наличия прямой пропорциональности между стоимостью и качеством мест.
      Я быстро установил торгово-дипломатические отношения на взаимовыгодной основе с Ленкой из УПДК, которая занималась распределением театральных билетов среди "интуриста", таская ей книжки в обмен на билеты.
      "Божественная комедия" была первым спектаклем (в кукольном театре, кстати, - вероятно, это символично), который она мне предложила. Билеты были на 28.01.85. Я рассмеялся в душе - три года назад я смотрел "БК" с Анечкой.
      Спустя несколько дней после злополучного 28-го января я написал что-то вроде маленького рассказа об этом дне экзальтированного и архисумбурного. Но, быть может, в то время я был ближе к истине, чем сейчас, поэтому мне скорее хотелось бы воспроизвести то, что написано ранее, нежели еще раз вспоминать то необычное чувство, которое появилось у меня в этот день, - чувство Петра I, узнающего правду об Анне Монс.
      Чувство мужчины, узнающего правду.
      "Мои клочки воспоминаний, вероятно, так и останутся разрозненными. Для возникновения первоначального творческого импульса иногда достаточно любой мелочи, как писал Сименон, солнечного луча, какого-то необычного дождя, запаха сирени. Стоит в голове мелькнуть яркому воспоминанию, и я испытываю настоятельную потребность зафиксировать его.
      Нежелание пояснять некоторые детали, ограниченность во времени и наличие двух главных действующих лиц порождают коекакие трудности, которые проявятся в "повествовательнобессвязном" стиле этого маленького репортажа.
      Я уже давно пытался найти ключи к наглухо заколоченной двери ее Прошлого. Не веря в успех, я действовал по заранее отрепетированному сценарию, слегка импровизируя.
      Отношение Кати к Мартышке стало приобретать черты идолопоклонства. Однако я надеялся, что последняя обладает довольно длинным языком и не такими "длинными" мозгами. В таком случае моя "раскрутка" породила бы зависть любого "следака".
      Ничто не свидетельствовало об истинной цели моего приезда - он был вполне корыстен, и мнимое участие одной из Мартышкиных танцевальных партнерш обеспечивало мне что-то вроде алиби. Рассчитано робкие, но в то же время довольно настойчивые попытки втянуть Мартышку в игру в конце концов дают результаты.
      28-го января, 1б.30. Мы вместе вышли из клуба, она позвонила своему Укропу и, не найдя его, решила воспользоваться неожиданной, и, как она надеялась, приятной возможностью to have some fun. А может быть, просто за неимением барыни меня решили использовать в качестве горничной. Ну что ж, автора вполне устраивало такое развитие событий. Неожиданные, но почему-то настойчивые попытки Мартышки пригласить с собой Шкатулку убедили меня в ее полной неосведомленности о нашем знакомстве. Мне пришлось дать отпор этим предложениям не менее решительный, чем отказ Никарагуа подчиниться диктату американского империализма.
      Не чувствую особого напряжения в беседе. Пока все, как по маслу. Пушкинская - Каретный. Свеча и полусухое шампанское.
      Информация настолько быстро движется в русло интересующего меня вопроса, что лавина падающих словесных ударов заглушает острую и режущую боль безысходности и утраты!
      Сколько нужно нанести мелких ножевых ударов, чтобы человек в конце концов скончался? Волна бессильной злобы, раздражения, досады и ненависти приводит к взрыву!
      STOP! Довольно.
      Ощущаю себя оторванным от реального мира. Выверенные, размеренные движения ассоциируются с поведением игрушечного солдатика, преследующего свою жертву, из кинофильма "Пришелец".
      Оправдывает ли цель средства?
      Надеясь, что эксцессов не будет, пропускаю мимо ушей ее призывы к сдержанности и угрозы применения санкций.
      Балетное трико, носочки, трусики - к чертям!
      - Ты обещаешь мне быть хорошим мужчиной. - вопрос, явно не сочетающийся с ее негативным отношением к моему абсолютно непреклонному решению.
      Она технична и сексуальна, нежна и безудержно активна.
      Время, время! Остается двадцать минут до начала спектакля, десять, пять! Я уже опоздал. Быстрей, быстрей!
      - Раздевайся, Марта! Сорок пять секунд тебе на сборы!
      - Вечно все ваши мужские дела! Неужели нельзя ради меня сейчас все отложить?
      Не успев заправить рубашку, набрасываю куртку, хватаю Мартышку и в совершенно непотребном виде мы бежим в театр кукол.
      Звонок из театра Кате с неосуществимой надеждой "задержать литерный": "Что? Поздно? "Литерный вышел на перегон".
      Опоздание - минута. Немая сцена из "Ревизора" и бурная встреча "Эстер ван Гобсек и г-жи дю Валь-Нобль".
      Касание коленок обеих дам равновероятно, если ты сидишь между ними втроем на двух местах, во втором ряду партера на "Божественной комедии". Лихорадочное возбуждение - в красных щеках.
      "Нарва" - волшебная палочка, - продает нам произведение грузинской винопромыиленности и, вероятно, неликвид второго удовольствия Болгарские сигареты "Ту". Одно радует, что уж лучше Ту-144, чем эту - ни разу. Знаменитая лестница в не менее знаменитую квартиру.
      Имеет ли право невиновный не защищаться при активном наступательном обвинении? По-моему, только тогда, когда невиновность сомнительна. Бред сумасшедшего!
      Незаслуженные комплименты в мой адрес слева и справа сглаживают остроту ситуации.
      Кому, как ни охотнику, преследующему дичь, знакома поговорка о погоне за двумя зайцами. Прошу прощения за обилие русских изречений, но они так правдивы, синица в руках действительно лучше, чем в небе журавль.
      Мартышка, несмотря на позднее время, отказывается от Катиного приглашения переночевать у нее, и я впервые обнаруживаю своеобразную прелесть в отсутствии желания таксистов ехать из Москвы в Подмосковье. Как истый джентльмен - до Ретта Батлера, правда, далеко, - я обязан проводить обеих. Останавливаю на бульваре машину, но предлагаемый Мартышкой маршрут: Цветной - Рижская -Ярославский вокзал, - устраивает меня так же, как предложения Хафеза Асада израильский Кнессет. Неодинаковая трактовка Мартышкой и мной одних и тех посылок приводит к потрясающим результатам!..
      Быстрое прощание с Катей. Теперь за дело.
      - Молодой человек, поворачивайте обратно!
      - Ни в коем случае! -заявляет танцовщица, - Я еду домой!
      Отступление смерти подобно. Мартышкины аргументы о слишком кратковременном знакомстве волнуют меня не больше, чем протесты недовольных папу Дока. Сердце колотится в груди, словно узник в дверь камеры. Перепалка в машине, перепалка на улице. Подъезд оказывается наиболее подходящим местом для подписания компромиссного коммюнике. Отпустить ее в эту ночь для меня все равно, что посадить самого себя в тюрьму.
      Я постарался выразить поцелуями свою признательность...
      Кто только не одевал этот халат?.. Контрастный душ и австрийский кофе, сигареты и Elton John.
      Ну почему так трудно описывать близость? Я бы мог назвать ее кожу атласной, но мне почему-то захотелось сравнить ее с кожей негритянки.
      - У тебя были темные девушки? - спрашивает новоявленная Терпсихора.
      Киваю головой.
      - А вот у меня не было африканцев.
      - Не страшно. Я составлю тебе протекцию.
      Это один из незначительных диалогов, который я вспоминаю.
      Как любят эти девушки! Мартышка - находка для мужчины. Гибкая, сексапильная, страстная, она отдается всецело, как нимфа в лесу фавну. Танец и секс. Ее вопеж, как клич индейцев, доводит до исступления. Ногти врезаются в тело, и полуоткрытый рот вызывает переворот в сознании. Полное отсутствие эгоизма. Я, наверно, никогда не свыкнусь с мыслью, что все эти нежные слова, жесты, ласки, стоны и горящий взгляд точно так же могут принадлежать любому другому мужчине. Она похожа на длинноногую японочку, раболепно глядящую на мужа. Она льстит по поводу и без него, и мне жаль, что это игра.
      Конечно, она мне понравилась, иначе я вообще не сел бы за машинку.
      Мы заснули в пятом часу, но через полчаса она проснулась. Начались самоистязание и самоедство. Уходит на кухню и читает Золя. Через час, замерзшая, бросается в постель. Сон.
      9.20. Душ, кофе, мыло, подаренное Анечкой, - Мартышке в сумку. Последние поцелуи. Садовое кольцо, неудачные попытки остановить такси. Троллейбус, метро, спринт до клуба. Последний поворот головы - пробуждение..."
      5 февраля 1985г. Москва.
      ???
      Через пару дней страсти улеглись, и я даже на какое-то время убедил себя, что ничего не случилось. Но потом призрак Мартышкиного рассказа стал появляться все чаще и чаще. Ее слова мелькали у меня перед глазами, как портреты Ленина по дороге в аэропорт. Особенно одна фраза, которую я и произнести-то не могу, не то, что написать! Постепенно я совсем ошалел от своей извращенной ревности. Я начал метаться: избить ли Катю до полусмерти или убедить себя в ее невиновности. Бог мой! Как мне хреново! Но ни один миг у меня не возникло желание расстаться. Это было абсолютно исключено; все, что угодно, только не это. Я знал, что если уж скажу ей о том, что встречаться мы больше не будем, то не передумаю. Иногда мне казалось, что я продолжаю с ней видеться исключительно из-за садистского желания отомстить. (Это дурацкое желание еще больше усилилось после фильма Savage weekend). Но, как ни странно, ее холодность меня сдерживала. Какое, действительно, я имею право распоряжаться ее свободой, тем более, что любое ограничение последней явно не сочеталось с моим культивированным отношением к этому понятию.
      Я прекрасно понимал, что она просто не любит меня, и все мои переживания - коту под хвост.
      Постепенно у меня стали появляться запретные темы, о которых я в принципе слышать не мог. С кем бы я не общался (не только с Катей), был ли я в кино, читал ли книжки, смотрел телевизор, общался с друзьями - абсолютно все, что хотя бы косвенно могло иметь отношение к сексу, моментально вызывало у меня тошнотворные рефлексы. Я просто уже стал сходить с ума.
      Можно бы было сказать, что она, конечно же, предала не меня, а себя: это хуже. Но мне жуть как надоели эти высокопарные фразы! Ну что, собственно говоря, случилось? Ничего особенного. Абсолютно ничего! Мир не перевернулся, и малые развивающиеся страны по-прежнему зависели от влияний МВФ. (Лишь ираноиракский конфликт разгорелся с новой силой). То, чего я всего больше боялся, уже произошло и стало непреложным фактом. Так что теперь можно этого не боятся - теперь пусть хоть сто тысяч раз. Мопассан, узнав, что у него люэс, сказал: "Ну, слава Богу, теперь уж я точно его еще раз не подхвачу.
      Если я сейчас не закончу, "новогодний синдром" растянется еще на десять полновесных глав. Так что поставим на этом точку.
      ???
      2-го февраля исполнялся год со дня женитьбы Хана и Картины. Вероятно, именно Хановский прагматизм подсказал ему, как, впрочем и его жене, бесполезность и ненужность повторения спустя год еще одного грандиозного пиршества, устроенного его родителями на их свадьбе. Хан поменял "Прагу" на "Космос" и пригласил только меня с Мороз вместо сборища еврейских толстосумов, разлагающейся менделеевской компании и вкрапленных, как изюм в буфетной булке, Картининых подружек.
      Погода в этот день была до того отвратительной, что ее и описывать-то противно. Ни зима, ни лето - так, черте что. Может быть, где-нибудь в лесу, в Подмосковье, этот день и не выглядел так мерзко, но в Москве, особенно в районе улицы Образцова, МИИТа, Минаевского рынка, на улице просто тошно было находиться. Где снег, где слякоть; гаражи какие-то, трубы канализационные, трамвайные пути; то солнце, то ветер. И плюс ко всему, прохожие с кислыми мордами.
      Я еще не говорил вам, что чем хуже, тем лучше? Обожаю плохую погоду. Да и действительно, что может быть лучше плохой погоды?
      Два часа дня. Я захожу в ДК МИИТа, звоню Кате и слышу ее неизменное "Приветик!" Наверное, если бы ей позвонил папа Римский, она бы тоже ему ответила: "Приветик, Иоанн-Павел II!"
      Вы заметили, что я могу описывать лишь мои встречи с Катей и то, что имело к ней какое-либо отношение? Все остальное для меня в то время просто не существовало. Весь мир я воспринимал через нелепые линзы, в фокусе которых была Катя Мороз. Катя была центром вселенной, средоточием всех моих помыслов. Каждый поступок, каждое действие рассматривалось прежде всего с точки зрения влияния или воздействия на Катю. Деньги - для Кати, аспирантура - для Кати, квартирные обмены - для Кати, деловая активность - для Кати, прочитанные книги, контакты, связи, знакомства, пробудившееся вновь честолюбие - только для нее! Недаром я так ухватился за эту книгу -"Унесенные ветром". Может быть, если бы не Катя, она бы и не произвела подобного эффекта. Дело в том, что отношение Ретта к Скарлетт было поразительно похоже на мое к Кате, несмотря на то, что я был так же похож на Кларка Гейбла как Катя на Вивьен Ли.
      На чем я остановился? Ну да, позвонил я ей, пригласил на Хановскую годовщину. Она поныла, как всегда, - зануда известная, - и согласилась.
      Период между получением ее принципиального согласия на встречу и самой встречей представляет особую важность. За этот период нужно было найти деньги, если у меня их не было. Но деньги надо было не просто найти, их надо было заработать. Более того, заработать быстро. Для меня это было своего рода задачей, правильное решение которой поощрялось надеждой на благосклонное отношений Ее Величества и отсрочку очередного концерта. Я знал, что достану деньги даже из-под земли, - Шкатулка все-таки меня очень стимулировала. В общем, если бы меня на это время посадили голым среди индейцев, я все равно сделал бы бабки. Но, так как помимо головы в решении этого ребуса участвовали еще и ноги, то к моменту встречи я был способен лишь на то, чтобы молча выслушивать ее очередной рассказ о дороговизне плиссе-гоффре.
      Наличие денег было необходимым, но отнюдь не достаточным условием для того, чтобы Катя в принципе согласилась со мной общаться. Конечно, никогда это не было высказано прямо, и Катя, быть может, сама это не осознавала, но дело в том, что мы в основном развлекались вместе, а развлечения, разумеется, требовали денег (кстати, немалых). "Бесплатные" контакты тоже могут быть не менее интересными. Но они, как правило, ведут к тем нежелательным последствиям, которые были бы для Кати совсем некстати.
      Ну, вы понимаете, я думаю о чем идет речь. Моруа еще писал, что, если волосы ученицы касаются лица молодого наставника, то можете себе представить, чем это кончается. Так что к семинарам Катя готовилась одна. Вернее, не со мной.
      Я все никак не могу дорассказать вам об этом вечере 2-го февраля - образце женского динамизма. Договорились, что в полпятого я за ней зайду. Черт меня дернул позвонить ей в 16.15! Первое, что я услышал было "нет"!
      - Что "нет?!" - взрываюсь я.
      - Не пойду!
      - Как "не пойду?"
      - А вот так. Не пойду и все. Не могу. (Я уже говорил, что она никогда ничего не объясняла.)
      - Ну нет, так нет. Я все равно зайду.
      Трубка уже летела на рычаг, но Катя все-таки успела:
      - Через сколько ты будешь?
      - Минут через пять.
      Обычно в таких случаях козлом отпущения служил телефон. Он был первым, кто попадал под горячую руку.
      Я вышел на улицу, остановил такси и через пять минут взлетаю на третий этаж. У меня в кармане был апельсин, и я решил влепить ей этим апельсином, когда она мне откроет. Но когда я зашел, мне стало просто смешно. То, что Шкатулка не хотела пойти со мной, вовсе не означало, что она собирается провести субботний вечер дома. Я не знал, куда она лыжи навострила, но это уже не имело значения. На ней была белая блуза с жабо и черная юбка, отношение к которой упоминалось выше.
      Я вам не говорил еще, сколько она потеряла после того, как остригла волосы? Начнем с того, что я не пристрастен, и вкус у меня более менее ничего. (Более менее - это потому, что я знаю, в каких случаях одевать зеленый галстук с красной рубашкой.) Так вот, два года назад я вообще считал Катю чуть ли не эталоном красоты. Потом я, вероятно, просто привык к ней и стал относится более критически. Изменилось в Кате за это время только одно - прическа. Она остригла длинные, прекрасные черные волосы, которые она безбоязненно зачесывала назад, открывая лицо. Вначале, когда она только постриглась, прическу можно было бы еще с натягом назвать модной, что-то типа укороченного каре. Но потом волосы отросли, и Катя вместе с прической стала какой-то серой, обычной и похожей на Изабеллу Росселини. Я, конечно, не сторонник всовывания в голову индейских перьев, но все же с пострижением она потеряла все свое очарование. К тому же постоянно зачесывала волосы за уши, из-за чего на голове получается сноп. А так как мордочка у нее и так круглая, то эффект получался, мягко выражаясь, не очень удачный.
      Так вот эта дура еще и накрутилась. Мало того, что у нее короткие волосы, так она еще и накрутилась! Более того, она еще не успела расчесаться после своей чертовой плойки.
      В кармане я нащупал апельсин.
      - Я никуда не пойду! - стала орать Шкатулка. - Не могу и НЕ ХОЧУ! (Интересно, начнет топать ногами, или нет?). Я поеду завтра в Пушкино, а потом тебе позвоню.
      Но Катя-Шкатулка никогда мне не звонила, и я разрешил себе не поверить.
      - Отстань от меня, - она повернулась и ушла, - я вообще не буду сейчас с тобой разговаривать!
      - Ну что ж, тогда проводи меня.
      Катя вернулась, открыла дверь, и я, воспользовавшись ее замешательством, выставил ее на площадку. Внезапно, сам не знаю почему, у меня зачесались руки. (Может, отлупить хотел?)
      - Только бить не надо, - поставила условие Катя.
      - Ну что ты, дорогая! Как я могу? Если уж я тебя когданибудь ударю, это будет первый и последний раз.
      - Димочка! Ну улыбнись. Тебе так идет, когда ты улыбаешься! (Видно на самом деле испугалась).
      Я вам могу сказать, что выяснять отношения в подъезде удовольствие не из приятных. А тут еще девица какая-то из лифта вышла. Волосы ее были перевязаны черной лентой, а расстегнутая короткая дубленка раскрывала яркое фиолетовое асимметричное платье. У девицы были раскосые миндалевидные глаза, и в них светилось то, что в литературе называют "порочным вожделением". Она была похожа на символ эротики. Девица явно спешила. Мягкой кошачьей походкой она поднималась по пролету вверх. К 62-ой квартире.
      Это была Марта Мартышка.
      Минут двадцать я размышлял, стоит ли дописывать этот вечер. Его продолжение имеет к Кате далекое отношение, поэтому я упомяну о нем в двух словах.
      Молодая семья пригласила единственного гостя в "Космос". Мы поели в "Калинке", попили французское вино, посмотрели, как две путаны с кошмарным знанием английского списали американца, и пошли в бар. Взяли с собой Свету из Бюро пропусков. В баре прослушали Хановские наставления о семейных буднях, произносимые так, будто Хан отмечал не годовщину свадьбы, а ее серебро. Потом поехали к Хану и выпили у него Irish Cream. Во втором часу ночи, вспомнив Балтазара Коссу, я увез Свету на Малый Каретный.
      Балтазар Косса был папой Иоанном ХХIII Очень был распутный папа, бывший пират. Гулял по черному. Но одна любовница у него была постоянная, он таскал ее повсюду за собой. А она, скотина, когда узнала, что папа ведет половую жизнь, несколько не соответствующую его сану, переспала со всеми его друзьями, оправдывая это своей любовью к папе, мол, ей хотелось быть ближе к нему. Правда, призналась она ему лишь на смертном одре. (Папа не дурак был, он еще раньше обо всем догадался, ну и, конечно, отравил неверную).
      Так что Светку я увез лишь потому, что она была Катина одноклассница. Я тоже хотел быть к ней ближе любыми путями.
      ???
      5 февраля Скорпион после очередного скандала "отцы и дети" ушел из дому. Он прожил у меня две недели, пока не снял хату, подобную моей, то есть ту, в которой невозможно определить общее количество людей во всех комнатах в определенное ??.
      В некотором отношении Скорпион очень походил на американский империализм в изображении советской прессы. Для него не существовало понятие "вмешательство в чужие дела". Он заменил его термином "дружеская помощь".
      Как-то я от Скорпиона получил доказательство не хуже Маршаллого плана его любви и преданности мне и Груше (Поле Грушницкой). Четыре года назад я уехал на неделю в Ленинград и Киев, и Скорпион в мое отсутствие сумел несколько необычным способом выявить, (reveal) Грушину безнравственность. Это была классическая измена со всеми вытекающими из нее последствиями слезами, раскаянием, и... прощением. Впоследствии Скорпион фальсифицировал историю. Он стал представлять мне свои действия в тех событиях, как "дружескую помощь", - дескать, кто же, как не он, представит мне доказательства Грушиной неверности, мол, если, все пустить на самотек, так я еще (не дай Бог!) женюсь на "этой дуре".
      В роли добровольного, но неоплачиваемого адвоката Скорпион пошел в институт, встретился с Шкатулкой и отвел ее в бар. Разговор состоялся в обстановке строгой секретности, в результате чего родился заговор или что-то вроде того. Из каких бы благих соображений это сделано ни было, достаточно того, что "отсутствующий всегда неправ". Катя так и не нарушила условий договора - об этих сепаратных переговорах я не услышал от нее ни слова. По всей видимости она догадалась, что в неведении я не остался, и не хотела лишний раз переливать из пустого в порожнее. Скорпион же приперся вечером не просто мертвопьяный, а в совершенно страшном состоянии.
      Он сразу же обратил все мое внимание на червонец, который, по его словам, он потратил на "чужую бабу". (Скорпион потратил червонец на кого бы то ни было - факт до того невероятный, что уже сам по себе заслуживает внимания.)
      Вкратце смысл разговора в Скорпионовой трактовке сводился к следующему: говорил в основном он, Катя молчала и хлопала ресницами. Потом он выпил, и его понесло. (Куда Скорпиона может "понести" его красноречие, я знаю, так что мне это было неинтересно. Вероятно, Скорпион, которому я поведал о событиях Новогодней ночи, проведенной Катей в Мартышкиной компании со звездами советской эстрады, и которого я попросил выведать побольше, намекал Кате, что он что-то о ней знает, в надежде, что она запутается в опровержениях и невольно расколется. Но Катя-Шкатулка решила ничего не опровергать и не подтверждать, вспомнив о том, что молчание - золото. По всей видимости, весь ее ответ в концентрированном виде представлял из себя следующее:
      1. Я не являюсь инициатором наших отношений.
      2. Если Дима не захочет со мной встречаться - ради Бога.
      3. Существующие отношения меня вполне устраивают.
      4. Как мужчина он (это я) меня не интересует, так что менять я ничего не собираюсь. (Вот скотина!)
      Вложив Шкатулку, Скорпион не открыл мне Америку - все это я знал. А еще я знал, что люблю ее, и сам прекрасно во всем разберусь.
      ???
      В конце концов я решил, что уж лучше я свожу Скорпиона на выходные к родителям, чем проведу их с ним на Малом Каретном. Я боялся, что тогда Манька вообще выселит меня. Может быть, выселить ей меня и не удастся, но отравить мне существование она может совершенно свободно. Хуже этого ничего быть не может. Если мне отравят существование, я не смогу фарцевать. А если я не смогу фарцевать, то произойдет финансовый крах.
      В пятницу я зашел в институт, взял два студбилета у моих бывших сослуживцев, пошел на вокзал и купил билеты железнодорожные. Я очень люблю брать билеты, когда их не достанешь. Например, в 20-х числах августа на рейс Сочи - Москва. Еще не было случая, чтобы я не уехал или не улетел. Я всегда беру билет в день отправления и без паники и опозданий прихожу за полминуты до отхода поезда. Терпеть не могу ждать!
      После радостной встречи с родителями начался обычный нудеж: в аспирантуру я все еще не поступил, водительские права не получил, английский не выучил, хоть учил все лето, деньги транжирю попусту, веду кошмарный образ жизни и т. д. и т. п.
      Скорпион же был в восторге от поездки:
      - Обалденно приятно, когда чувствуешь себя, как дома и в то же время никто тебе не действует на нервы, никто тебя не достает. Но еще приятней - смотреть, как пилят не тебя!
      У меня библиотека дома огромная, и за эти два дня я перечитал больше, чем за два месяца в Москве - Саган, Мериме, Франс. Я восторженно рассказывал маме о Кате, вперемешку со Скарлетт, то об одной, то о другой.
      Потом стал замечать, что у меня постоянно ассоциируется Шкатулка с Ms. O'Hara и наоборот, что я про себя иногда называю Катю - Скарлетт, и что я с удовольствием бы выяснил, где же сейчас счастливый Ashley Wilks. Когда я звонил домой, мама тоже все время спрашивала не иначе, чем "Как поживает твоя Скарлетт?" Я люблю женские имена, оканчивающиеся на согласный: Крис, Сольвейг, Скарлетт. Имя Скарлетт, по-моему, коричневое, с прямоугольными, равномерно распределенными белыми пустотами, окаймленное серой полосой. Оно напоминает ворону и скарлатину. Такое имя можно повторять сто тысяч раз и не надоест!
      Скорпион, конечно, не мог спокойно перенести, что я делаю из Кати фетиш.
      - Дура она, - резюмировал он, - и нужна тебе, как рыбе зонт.
      Но, несмотря ни на что, за эту неделю он понял, что мое отношение к Кате радикально отличается от отношения ко всем остальным подружкам.
      - Ты что ж, друзей, на бабу променял? - спросил Скорпион.
      Я ответил, что любые слова или действия моих друзей, которые я сочту в какой-то мере оскорбительными для меня с Катей, незамедлительно приведут к разрыву. С кем угодно. Катя для меня дороже всех. Вместе взятых.
      Пока я мучил пианино и читал, Скорпион сыграл с моим папой партий двадцать (блиц) в шахматы, а потом мы втроем расписали "пулю". Папа нас обыграл и сказал, что мы - фраера, и наука фокусника Фрида пошла нам не впрок.
      Нагруженные книгами, пайком и австрийским кофе, который Скорпион называл "Кларочкин кофе", мы в понедельник вернулись в Москву.
      ???
      С Катей Мороз мы встретились только во вторник, 12 февраля. Видимо, еще до поездки со Скорпионом я пару раз случайно встречал ее в институте, потому что мы успели помириться после субботней ссоры.
      Свободные вечера были у Кати в среду, субботу и воскресенье. Остальные дни она работала и училась. Вернее, должна была. Мне рассказывали, как Шкатулка проводит рабочий день -читает книжки, бегает по кафедре, - занимается аэробикой и спрашивает через каждые пять минут "который час?". Суббота у нее тоже рабочая, но встретить Шкатулку в этот день в институте после полудня все равно, что Кола Бельды на сцене Ла Скала.
      У Катьки был маленький комплекс - боязнь свободного времени. Нужно было, чтобы кто- (или что-) нибудь постоянно ее занимал(о). Когда же заняться нечем, она становится вялой, пассивной, меланхоличной, портится настроение -наступает скука, всепоглощающая скука.
      Мне кажется, если она не будет переводиться с вечернего на дневной - это будет правильное решение, (разумеется, до тех пор, пока она не замужем). Вдруг я представил себе ее мужа! Я один в один представил, какой у нее будет муж.
      Он будет высокий и, может быть, будет носить очки, будет ходить в сером костюме и сможет починить утюг.
      Будет считать себя лучшим водителем. Он будет внимательным к Кате, предусмотрительным таким типом, будет говорить ей напьпценно-назидательным голосом: "Катюша! Надень шарфик."
      Но, самое главное, он будет серьезным. Не какой-то там разгильдяй, а вдумчивый, целеустремленный, мелкий карьерист. Он будет разбираться в технике и будет полный ноль в литературе и искусстве, но обо всем будет высказывать абсолютно безапелляционное мнение с видом выпускника Сорбонны. При встречах со своими мудаками-друзьями он будет затыкать Шкатулке рот и говорить заботливо-покровительственным тоном, чтобы она не влезала в мужские разговоры - молчи, мол, женщина! Я представляю, как он где-нибудь на дне рождения будет пытаться острить, рассказывая бородатые анекдоты, и Кате просто сдохнуть захочется от стыда и его тупого юмора. Пить он будет умеренно, а курить не будет совсем и, уж тем более, Шкатулке не даст. В общем, полная мразь. Он будет пользоваться презервативами и будет точно знать, в какое время Кате стоит залететь, а в какое нет. У него все будет рассчитано. И Катька будет по-своему любить этого подонка, хоть и будет понимать, что она на десять голов выше его. Иногда она, правда, будет сопеть и реветь в тряпочку, но изменять первое время побоится.
      Катю он будет называть "Екатерина" или "Катюша" и будет решать, стоит ей подойти к телефону или не стоит. Он достанет ее своими дурацкими советами, общаться ли ей с такой-то подружкой или нет, приведет тысячу аргументов и будет доказывать, что делает он все только для Катиной же пользы. Он будет смотреть "Очевидное невероятное" и читать "Юный техник", пока Шкатулка будет на кухне учиться готовить. Короче, стопроцентная дрянь.
      К нарядам ее он будет относиться снисходительно, но будет ужасным скрягой и не позволит ей купить даже на собственные ее деньги какие-нибудь крутые штаны. Он убедит Шкатулку, что сейчас не время, нужно, мол, немножко подождать, потому что сейчас им главное купить кооператив. А Катя будет потихоньку жаловаться маме и говорить, что все хорошо, но что-то все-таки не то.
      Он абсолютно не будет фраером, но когда-нибудь уступит Кате и купит себе вшивые кроссовки на липучках. А когда он будет встречаться со своими дружками в их педерастических компаниях, то будет пошлить и делать из себя такого нагулявшегося супермена, который, дескать, вот теперь устал и женился. Будет десять тысяч раз в разных вариациях рассказывать о своих двух-трех телках, с которыми он спал по пьяни до того, как женился. И Шкатулку он убедит в том, что до нее его любили двести путанок и сто манекенщиц, что трахались они, как швейные машинки "Зингер", и что Катя должна ему ноги мыть и эту воду пить за то, что он на ней женился. Уж поверьте мне, я знаю таких мудаков! Я бы их всех перестрелял, сволочей! В столь любимых мною военных лагерях такие сразу раскалывались. Там в два-три дня можно было понять, кто сука, а кто нет. Такие, как Шкатулкин муж - типичные стукачи и предатели. Когда "гайки завинчивали", они сразу, как хамелеоны, серыми становились, - их не видно, не слышно, растворяются в общей массе, как краска в бензоле. Они мать родную продадут, лишь бы противогаз лишний раз не одеть. А как только послабления - они тут как тут начнут рассказывать, какие они смелые были, как они офицеров нахуй посылали, и пробежали на пять метров меньше, чем положено. Нет, точно, я бы всех их перестрелял, скотов!
      ???
      13 февраля. Эта среда принадлежала Кате. Мы встретились в полдевятого на станции "Библиотека им. Ленина", и это было наше первое свидание как таковое после годового перерыва. И хотя каждый человек может объявить перерыв, но ни один человек не может сказать, когда этот перерыв окончится.
      Она не опоздала и потом, я заметил, вообще никогда не опаздывала. Но даже, если бы и опоздала, мне было бы наплевать. Как говорит Холден Колфилд "если девушка пришла на свидание красивая, кто будет расстраиваться, что она опоздала? Никто". А Катька была обалденно красивой. Когда она медленно поворачивала голову, ее профиль своей строгостью напоминал римскую статую. Округлый, несколько массивный подбородок придавал лицу выражение спокойное и твердое. Зимой она носит серое пальтишко с меховым воротником. Воротник мягкий и пушистый, его все время хочется погладить. Но Катенька жуть как не любила, когда я его трогал:
      - Дима, прекрати! - злилась моя мания, и между бровей у нее появлялась морщинка, одна, а не две, как обычно.
      Мне очень нравилось ее это пальто. Оно было простое и какое-то детское. А шапочку она связала себе из черной шерсти. Наверно, там был еще люрекс, уж я в этом не разбираюсь, только шапочка блестела. Я вот не знаю, такие шапочки называют "мененгитками" или которые еще меньше, где совсем уши открыты. И Катя в этом пальто и шапочке была похожа на ребенка. Капризного, непослушного ребенка.
      В этот период ее голова забита двумя проблемами: купить осенние сапоги - желательно низкие, желательно без каблуков, желательно черные, желательно навороченные и обязательно недорогие. Это первое. А второе --это узнает ли Мартин Броди, где был Мэт Хупер в среду днем.
      Шкатулка стала приставать ко мне с сапогами еще в феврале, но я тогда отнесся к этому более, чем прохладно. Сегодня же я решил зайти вместе с ней институт красоты на Калининском и передать просьбу Алене-администратору, больше занятую поставкой обуви своим клиентам, нежели их рожами. (Вы уже догадались, что это и было причиной нашего свидания.) Но Алена подымать на ноги всю Москву не спешила. Видимо, знала, что, если мне приспичит, я и сам достану дурацкие сапоги. Свою миссию я считал на этом оконченной. Шкатулка была разочарована.
      - Димочка! Но ты должен достать мне сапоги!
      - Почему, Катенька?
      - Потому, что ты лучше всех ко мне относишься.
      Из всех напрашивающихся возражений ни одно не подошло, и я понял, что она полностью права.
      Я хотел, чтобы она просила меня о чем бы то ни было, и хотел сделать для нее это. Я ее очень любил.
      Дойдя до угла Калининского, мы (Катя) решили зайти к Мартышке в "Арбат", но последняя почему-то не ошалела от счастья, когда нас увидела. Стоит вся нервная, дерганая и рассказывает, как ей танцевать антре. Мы не стали смотреть, как она работает, и ушли. Прошли по Садовому мимо посольства США, полюбовались машинами и Рейгановской улыбкой, дошли до Красной Пресни и поехали в "Космос". Попасть туда было гиблое дело, так как мы приехали в одиннадцатом часу, и Бюро пропусков уже было закрыто. Нам вечно не везло.
      Выкурили по сигарете на стоянке такси, взяли машину и поехали домой по другому маршруту - не через Рижский вокзал и Сущевку, а сразу за ВДНХ повернули на Звездный бульвар, а оттуда выехали на улицу Советской Армии. Когда мы приехали, было уже поздно. И холодно.
      Нам оставался последний пролет в подъезде, как вдруг она увидела стоящих у ее квартиры ребят. Ни слова не говоря, она подтолкнула меня вниз, (Ницше начиталась -"падающего подтолкни"), показывая, что бег - наше единственное спасение. Мы, конечно, убежали, но, по-моему, за нами никто не гнался. На всякий случай она продержала меня минут тридцать на морозе, после чего у меня в голове стала крутиться "Банька" Высоцкого. Не знаю, почему Катя так боялась их увидеть. Я бы сейчас встретился даже с Аль Капоне, если бы у него с собой был обогреватель! Не выдержав, я робко намекнул, что не прочь вернуться. Дело у ее одноклассников, вероятно, не требовало отлагательств, и они твердо решили дождаться Шкатулку. Короче говоря, мы столкнулись с ними за пять метров до спасительного подъезда, когда никакие средства маскировки уже не помогли бы.
      - Подожди минутку, - ласково просит Катя.
      Холод был жуткий, тоска ужасная. Она вернулась, когда прошло тысячу часов, и я допевал последний куплет русской народной песни "Степь да степь кругом". В подъезде я закурил, прижавшись к горячей батарее. Меня развезло, и я стал понимать, что такое лихорадка. Я стоял, курил и надеялся, что какая-то сверхъестественная сила заставит ее положить мне руку на плечо и сказать: "Дима! Все нормально, все хорошо."
      Но Катя смотрела на меня своим обычным сосредоточенноотчужденным взглядом и была слишком далека от моих надежд.
      - Дима! Я устала. Я хочу спать.
      Вот и все.
      Прима бездушия.
      ???
      Да будет вам известно, сапоги я в конце концов достал, и хотя они оказались высокими и красными, Шкатулка их полюбила. Не знаю, было ли это причиной, но на какое-то время она подобрела и даже пару раз приглашала меня домой после того, как я провожал ее после вечерних занятий. К тому времени я уже был такой замученный, что даже Катькино общество меня не радовало. Как-то раз, вешая ее брошенное на пол черное Зайцевское яйцевидное пальто, я обнаружил у себя на носке дырку, размером, видать, с николаевский рубль. Я проклинал свою неустроенность и готов был прыгать на одной ноге по квартире, держа рукой разорванную пятку. Вообще-то Катя всегда следила за мной, не позволяя появляться в нечищеных куртках, грязных рубашках и, уж тем более, в драных носках. Но и ее аккуратность могла проявляться в том, что она, увидев выпавшую из шкафа новую шахматную красно-белую кофту, ловко поддевала ее ногой и зашвыривала внутрь. Она считала. что усталость является стопроцентным оправданием для того, чтобы разбрасывать по квартире свои шмотки, в том числе и мои красные сапоги.
      - Ты посмотри, во что ты их превратила! - я чувствовал себя деспотом-мужем.
      - Смотри за собой, - отрезала Катя.
      Дура ты! - парировал я, - представляю, на что ты была бы похожа, если бы жила одна.
      - Я и так живу одна. Я ни с кем не живу.
      Верх остроумия.
      В тот вечер она рассказывала мне про какого-то танцора с тонкими лодыжками, и по ее тону мне показалось, что она уже успела мысленно ему отдаться.
      ???
      Каждый раз, когда я поздно возвращался от Кати, я проклинал все на свете. Я шел пешком от Театра Советской армии до Малого Каретного в надежде увидеть зеленый огонек или что кто-то захочет заработать свой трешник. Четырех-пятичасовой сон меня так изматывал, что я чувствовал, что становлюсь неврастеником. Я бесился, что живу в этой проклятой конуре только из-за того, что она находится недалеко от Кати, и не могу снять приличную хату.
      На самом-то деле квартира на Малом Каретном была довольно странной и вполне могла нравиться тем представителям слабого пола, кто благоволил ко мне чуть больше чем Катя. Ее восприятие бывало иногда для меня таким неожиданным, что я позволю себе с Вами поделиться:
      Вы знаете, что такое "Малый Каретный, 14-17", вечером. Это длинный, обшарпанный, не освещенный ни одной лампочкой коридор, который кажется бесконечным из-за неопределенного количества дверей. За каждой дверью - своя жизнь, а, может быть, и нет там ее. И вообще, этот коридор лучше скорее проскочить, он какой-то неуютный, он меня пугает. Зато там есть одна дверь, за которой жизнь еще более таинственна и непонятна. Там все просто и непостижимо одновременно. Там что-то непонятное из стекла и металла дает иллюзию освещенности вместо света, там дым от сигарет льется - почему-то обычное "струится" не очень подходит. Так льется дым Danhill и Marlboro в обычной жизни, и здесь от наших славных "Космос" и болгарских "Интер". Там музыка - или мучительно прекрасная, ускользающая так, что хочется слушать еще, чтобы в следующий раз удержать в себе, не расплескать, или отталкивающе настойчивая, тревожная. Странно, или та, или другая. Вечер на Малом Каретном разорван отдельными страничками романа, отпечатанными на машинке или рукописными, надрывающимися телефоном, шипением отыгравшей первую сторону и не перевернутой пластинки, репликами из-за стены или из-за двери соседки. Этот вечер - мягкий, темно-зеленый и еще бархатный. Я даже знаю, почему - темно-зеленый - из-за сигарет, и бархатный - изза пола. А вот утро в этой странной квартире - другое, оно пахнет лилиями. Я терпеть не могу утро, но с утром на Малом Каретном я почему-то смиряюсь. Там солнышко всегда...
      Странно, да? Сразу видно, не Катя Мороз писала.
      Но не только мысли о квартире нарушали мое внутреннее равновесие. Я сходил с ума из-за того, что нарушил свое пятилетнее табу на спиртное и табак. Я выл от злости, что целыми днями верчусь, как белка в колесе, и что у меня не хватает времени даже на нормальную половую жизнь!
      Я столько наезживал и нахаживал за день, что результаты давно пора было посылать в книгу дурацких рекордов Гиннеса. Еще хорошо, что у меня рабочий день не нормированный, обычно я освобождаюсь в час-два. Если бы я работал, как все - с восьми до пяти, я бы через неделю застрелился. Но все равно я ничего не успевал. Магазины, прачечные, химчистки, службы быта, стирки вперемешку с театрами, гостями, поездками, развлечениями. Ко всему прочему я еще должен был готовиться в аспирантуру и пробить стену непонимания и невежества старых идиотов, которые делали все возможное, чтобы не дать мне выбраться из того болота, в которое они меня засунули.
      Но самое главное, для всего этого нужны были деньги! Когда я добирался до постели, я был, как выжатый лимон, и засыпал в момент, когда голова касалась подушки.
      Пять дней в неделю я встаю вместе с гимном, как и миллионы советских тружеников. Я падаю с кровати и двадцать раз отжимаюсь от пола. 6.05 - бегу в ванную, умываюсь и минут пять торчу под абсолютно ледяным душем. Вы попробуйте зимой, в холодной квартире, в 6 утра, с похмелья постоять пять минут под ледяным душем - вашим телодвижениям позавидует любая индийская танцовщица! Во время этой процедуры я заливаю половину коридора, бужу всех соседей и оставляю мокрые следы по всей квартире. Пью кофе, одеваюсь и выхожу постоянно в 6.30. От своего дома до м. Пушкинской я дохожу ровно за шесть минут. Если у меня ночует ктонибудь из моих друзей - Скорпион, Португалец или Казимир Алмазов, и на следующий день мне на работу, то каждый из них дает себе слово, что эта ночь, проведенная у меня, - последняя. Такого темпа никто не выдерживает.
      Когда я выхожу из дому, начинается кошмар - вот уже полгода меня преследует одна и та же песня, и я знаю, на какую дорожную плиту попадает тот или иной слог куплета. Я и так ни черта не соображаю от шести до семи, а тут еще эта песня, которая прилепилась, как банный лист! Ее все время передают в 6.15 в "Гимнастике":
      Ну почему ко мне ты равнодушна?
      Ну почему ты смотришь свысока?
      удивляется Андрей Миронов.
      Только выйду из дома - начинается. "Ну поче-му (левой) ко мне (правой) ты равно-ду- (левой) - шна? Я уже знаю, на каком месте будет нога на му в слове "почему", и на каком на слоге ка ("свысока"). Я еще год вот так похожу утром, в ритме вальса, на 3/4, и в "Кащенко" будет на одного инженера больше.
      В электричке, куда я заваливаюсь в 7.00, я прошу человек десять из вагона разбудить меня через сорок минут и засыпаю мертвецким сном вне зависимости от позы. После лагерей и ночных смен прекрасно могу спать стоя, как лошадь.
      ???
      14 февраля, четверг. Я ездил в этот день в г. Видное. Возвращаясь, зашел к майору Пятнице. Туда позвонил Хан и сказал, что они с женой не прочь развлечься.
      - Хан! Мы можем съездить в "Арбат", - предложил я.
      - Не-ет, "Арбат" ломает, уж очень бардачный кабак.
      - Хочу в бардачный, -заорала в трубку его пресловутая жена.
      - Ладно, пойдем в "Арбат", - смирился Хан, только ты нам такси оплатишь?
      - Оплачу, -ответил я. (Каков вопрос - таков ответ.)
      Пока мы ждали Хана, а он опоздал минут на сорок, майор Пятница объяснил Укропу - поэтическому физику (или физическому поэту), автору песни "Крутится волчок" и Мартышкиному спонсору как бумажным клеем заклеить резину на колесе и как использовать красное вино в качестве замены тормозной жидкости.
      После длинного Show мы с Ханом гуляли по ресторану и, конечно, "совершенно случайно" встретили Мартышку.
      Я познакомил их. Через пару минут подошел Укроп, забрал Мартышку, и они уехали. Нельзя сказать, что он испытывал явное удовольствие от нашего с ней знакомства.
      - Что-то она мне не по кайфу, какая-то она прямоволосая, поморщился Хан.
      Можно подумать, что Мартышка собиралась отдаться ему в фойе ресторана и загвоздка была только в структуре ее волос.
      - Ты так же разбираешься в женской красоте, как свинья в апельсинах, - польстил я Хану.
      Мартышка была удивительно хороша. В ее огромных темных, слегка подтянутых кверху глазах светилась не наглость всезнающей проститутки, а что-то такое невинно-сексуальное и добродетельноэротическое. Своей необычной походкой, - казалось, будто она ходит боком, - Мартышка заслужила себе если не славу, то уж во всяком случае, яркую индивидуальность - не спутаешь ни с кем. Мне рассказывали, что Мартышкины поклонники, приходя в цирк уже после ее ухода, обычно спрашивали: "А где та девушка, которая боком ходит?" Но, несмотря на всю ее привлекательность, в ней было что-то плебейское. Я даже не могу сказать что. Может быть нос, или уши, а может, то, что она действительно была похожа на обезьянку.
      Так что сравнение мытищенской Мартышки с бальзаковской г-жой дю Валь-Нобль было чисто условным. А уж Катино замечание, что Вивьен Ли в роли Скарлетт напоминает Мартышку, и вовсе не льстит англичанке.
      ???
      Я уже три дня не видел Катю, и к субботе настроение стало совсем поганым. Я зашел к Хану. Особого восторга по поводу моих контактов со Шкатулкой Хан никогда не выражал, гораздо больше по душе ему была западногерманская Клара - как никак, а все-таки "бундеса". Хановский скептицизм приводил меня в чувство и возвращал с небес на землю. В свое время я платил ему тем же, но он все равно женился. В этот день мы смотрели "Банзай", и, хотя на мелодраму он похож не был, на меня нашла чертова сентиментальность, от которой я не мог отделаться весь вечер. Я не знаю, отчего возник этот приступ меланхолии, но факт то, что когда Хан с Картиной уже легли спать, я заправил слезами авторучку и сел писать.
      - Ты что, уже совсем больной? - спросонья пробурчала Картина.
      - Да иди ты...
      - Нет, ну правда, что ты там пишешь?
      - Письмо Шкатулке.
      - А давай напишем вместе.
      - Давай.
      Так мы сели писать любовные письма Кате Мороз. Лимит 5 минут. Мат запрещен.
      Картина Родионова - от моего имени - Кате Мороз.
      Душенька моя! Моя мозглявая козочка Катенька Мороз!
      Жду-не дождусь того момента, когда смогу назвать тебя своею и прижать к своей сильной волосатой груди твою нежную лебединую грудку! 0!.. 0!.. Одна мысль об этом лишает меня сна, моя телочка! По ночам я ворочаюсь и все думаю, как ты там, с кем ты. Но нет! Не могла любовника пригреть эта чистая грудка! 0! Как я страдаю!!! Я убью его! Убью тебя! Убью, может быть, и себя самого! Но ты, гадина, жертвы моей не достойна. Я не ем, не сплю, забросил физкультуру и лить стал с горя.
      Но я, я, любимая, не достоин твоей любви! Намедни на конюшне, что насупротив рынка за цирком, поимел я ненароком подругу твою Мартышку, хоть и страдал при этом ужасно Попутал нечистый.
      А все ты, с..с..обаака повинна, что отказываешь мне, молодцу, в законном моем удовольствии. А чаще все хожу в "Космос", пью горькую, да гадаю, не потопиться ли мне в бассейне тамошнем и покончить разом жизнь свою бесшабашную, что постыла мне без тебя, моя курочка.
      Целую тебя в твой теплый еще от моей ласки животик. Жду ответа, как соловей лета.
      P.S. А ты, паскуда, если хоть раз мне изменяла, я тебе рукиноги пообломаю и матку на голову твою глупую натяну.
      От собственного смеха Картина прослезилась и так родилась
      Легенда о6 утраченной нежности, или аромат вина
      В маленьком домике на берегу пруда было светло и тихо. Ловко работая спицами, Жара вязала чулок, и веселые петли ложились под ее рукой причудливым ровным узором. На окне под хрустальным чехлом цвела роза, и имя ее было Нежность, но Жара об этом не знала.
      По временам она прерывала работу, чтобы немного пусть хотя бы разочек постоять на голове - как истая женщина, она ценила разнообразие, и тогда непослушный клубочек скатывался у нее с колен и исчезал в траве за порогом, словно тонкая нить Ариадны манила ее за собой, навстречу Любимому.
      Она часто была с ним жестока, - Жара сознавала это сама, -и порой без причин терзала Любимого, заставляя мучиться беспрестанными муками ревности - все эти Виллксы и Эшли Луи!. Но сердце у Жары было, в общем, доброе, и меру терзаний она угадывала всегда, кроме, пожалуй, случая, когда потерямши рассудок от горя, Любимый ударил ее по щеке свернутым в жгут журналом "Работница", внутренним жарким своим чутьем.
      Но беспечен бывал и он, - как тогда, когда бросил ее холодным декабрьским утром на произвол шоферу такси, одну и без копейки.
      0! Жара не умела прощать обиды! И Любимый платил сполна. Он молил, унижался и ждал, готовый пожертвовать всем достоинством, сном, карьерой, но она говорила "НЕТ".
      Он был в ярости. Крик его жег, как удар бича!
      Но она отвечала "НЕТ".
      И когда, призвав в помощники Разум, он подолгу пытался ее убедить, ОНА ВСЕ РАВНО ГОВОРИЛА "НЕТ"! И он уходил, согбенный под тяжестью своей непосильной ноши.
      И, наконец, совсем обезумев, он ей крикнул с вершины холма:
      - Девственность - чемодан без ручки! Тяжело нести - жалко бросить!
      Но она отвечала только, что не будет знаток пить залпом дорогой и густой ликер, от кого-то услышанной фразой.
      И Любимый ушел, как обычно, печальный.
      Он молил о жалости, сочувствии, понимании, -но ответ его ждал один.
      И тогда холодным ноябрьским утром ОН ПРЕДЛОЖИЛ ЕЙ ДЕНЕГ!
      И Жара согласилась.
      "Я отдамся за миллион", спокойно произнесла она, обнажая в холодной усмешке свои мелкие белые зубки.
      И он понял, что добудет ей деньги.
      Ну, конечно! Как не понял он раньше. МИЛЛИОН!!! Миллион он отдаст за ее улыбку -за пустую улыбку этой глупой бездушной куклы! Этой ведьмы! Этой ссс-обаки!
      Ведь это была любовь.
      Он отдал бы ей все Целый мир, с берегами и островами. Ей же нужен всего миллион, И на одно лишь мгновение он вдруг увидел всю бездну, изначально их разделявшую.
      "Я принесу тебе деньги", -глухо проговорил он и ушел, показав широкую спину.
      И прикрыв за Любимым дверь, она смутно расслышала дзинь!
      То разбилась внезапно Нежность,
      Что росла на ее окне
      В непонятном хрустальном бокале...
      ???
      Хан - Кате Мороз.
      (Импровизация на тему песни "Айсберг")
      Здравствуй, Айсберг!
      Я не терплю зиму. Не переношу снег, холод, мороз. Да, именно мороз. Дрожь пробегает по телу, когда я чувствую мороз - я вспоминаю тебя. Но ничего на свете не может разбудить во мне столько желания, столько страдания, столько любви, как мороз. Я хочу жить где-нибудь на Севере, например, на Аляске - жаль, что ее продали американцам, чтобы постоянно помнить о тебе. Когда тебя нет рядом, я могу часами разговаривать с тобой, слушать тебя, желать.
      Но ты холодна ко мне. Ты полностью оправдываешь свою фамилию и, встречаясь с тобой, я теряюсь. Почва - снег уходит изпод ног, мне скользко.
      Будь ты проклята! Я люблю тебя только в разлуке с тобой. Я понимаю, что стоит мне подойти к тебе близко, обнять тебя, и я превращусь в кусок льда. А я хочу быть океаном желания и омывать 9/10 твоего тела, мой айсберг, а 1/10 пусть принадлежит миру.
      Прощай.
      ???
      К счастью, у меня не осталось образца моей ереси, но через несколько дней я написал новую. То, что я написал, было в форме письма, но такого, какое я бы в жизни не отправил. Мне кажется, это было единственное, что я написал абсолютно искренне за все время нашего знакомства.
      Если позволите, маленькое вступление.
      Иные редкие дни я отмечаю в своем дневнике. И каждый раз мне кажется, что при соответствующих обстоятельствах, он может попасть в чужие руки. То же обстоит и с письмами. Нежелание, а может и боязнь, что кто-нибудь узнает о моих подлинных мыслях или чувствах независимо от меня самого приводит к изменению формы и стиля, которые начинают играть роль большую, чем содержание. И так как мне не хотелось бы самому быть слишком открытым, то открытым становится письмо или дневник. А отсюда уже недалеко от позерства. Пишешь от первого лица, но как бы со стороны. Надеешься, что самоирония поможет сохранить объективность, но она, как ни странно, лишь помогает выставляться.
      Эти несколько предложений были написаны ночью:
      Так уж повелось, что "Space" побуждает меня к изложению своих мыслей на бумаге. Так было четыре года назад. В этой же квартире я уже испытывал подобные чувства, точно так же слушал "Space" и писал письмо...
      Мартышка, чтоб ей пусто было, мне рассказала достаточно. Так много, что мне хватит, вероятно, не на один месяц. Я боялся каждого ее слова о тебе, и она говорила все больше и больше! Я уже не мог ее остановить. Но когда начались подробности вашего празднования Нового Года, я не выдержал. Вне себя от бессильной ярости и злобы я трахнул твою бедную подружку, чтоб хоть на некоторое время губами заткнуть ей рот!
      Но, как говорится, "слово не воробей".
      Твоя измена меня доконала. Сейчас, по прошествии времени, у меня уже не хватает сил на какие-то "яркие" эмоции, - я просто устал. Я устал от бесконечного пережевывания твоих мельком брошенных слов, устал от твоей холодности, твоего эгоизма; мне просто не за что зацепиться...
      Меня взбесило твое обращение с одним моим другом, во всяком случае, в той трактовке, в каком оно мне было преподнесено.
      Милая Катя! Найди себе, если получится, конечно, другого идиота, который бы тратил на тебя столько сил, энергии, который любил бы тебя так, как я, и не имел даже крупицы благодарности за это.
      ???
      - Поехали видак посмотрим, - разбудил меня утром Хан.
      - Лучше поехали в "Казахстан". Там Пугачевское варьете. Стиль new wave.
      О варьете в "Казахстане" мне давно рассказывали балетные девки.
      - А где это?
      - В Домодедово.
      - Что? Ты с ума сошел! Какое к черту Домодедово! Это полтора часа только туда. Лучше позвони своему чуваку с видео, и пусть он нас пригласит.
      Но меня как раз и привлекало то, что "Казахстан" находится далеко. Я получу три часа времени для разговора с Катей. Мне нужен был не "Казахстан" и не варьете, пусть даже из "Лидо", а мягкий автобус-экспресс, идущий из аэровокзала в аэропорт. В сентябре 1981 года я ездил в Домодедово чуть ли не через день, провожая Анечку, которую тогда еще любил. Но каждый раз находилась объективная причина, мешающая отлету - опоздание, забытые вещи, плохая примета и нежелание расставаться. Я очень люблю аэропорты.
      Но хорошо, что мы не поехали туда. На самом деле "Казахстан" находится не в аэропорту, а в городе Домодедово. Я нарвался бы на очередной скандал, в котором Хан с женой приняли бы участие не меньшее, чем Катя.
      - Я пойду смотреть видео, только если пойдет смотреть Шкатулка. Хочешь, Хан, приглашай ее сам. Я звонить не буду.
      Я приглашал Шкатулку только тогда, когда был стопроцентно уверен, что она согласится. Во всех остальных случаях это делали мои друзья. Вероятно, отказывать им Кате было неудобно, а если и случалось, то приходилось хотя бы что-то объяснять. Но им Шкатулка не отказывала. Наверно, моим друзьям было просто на нее наплевать, и у них не было "комплекса Кати Мороз". А мне и отказать не грех и объяснять не обязательно - переживу. Я ведь ее люблю. И Катя, как Скарлетт, держала эту любовь Дамокловым мечом у меня над головой.
      Хан позвонил, пригласил, одолжил у нее двадцать рублей и договорился, что я за ней зайду.
      Пока моя (нет, не моя) красавица одевала приталенное сиреневое платье с красным поясом, я пригласил еще и майора Пятницу (у них в армии такие фильмы не показывали). Мы должны были встретиться на станции "Парк культуры".
      Хан, вероятно, в предвкушении порнухи, целовался с женой, проявляя при этом усердие гораздо большее, чем она. Он иссосал ее вконец! Потом Хан вспомнил, что он бывший танцор и показал, как он умеет делать кабриоль.
      - Выворотней, выворотней! - подключилась Шкатулка.
      Хан попробовал еще раз, нога у него подвернулась, и он со всего размаху трахнулся задницей о бетонные плиты метрополитена. (По поводу выворотности: после общения с Шкатулкой у меня появилась привычка. Теперь я хожу и стою так, что угол между моими ступнями, который, вероятно, является внешним, но не фактическим показателем выворотности, составляет не менее 100?).
      Хозяин видеомагнитофона жил на Кропоткинской улице, в старом доме, подъезд которого явно ассоциировался с 37-м годом. Это был молодой, симпатичный, преуспевающий советский бизнесмен, о которых публикуют статьи "Видеопетля" и "Видеобезумие". Но хозяин, очевидно, статей не читал, брал по червонцу с рыла и задабривал клиентов спитым чаем и бутербродами с колбасой. За десятку можно было смотреть пока глаза не вылезут.
      Картина - хранительница семейного очага и символ практицизма (кстати, найдя, во мне ярого союзника) - заявила, что "за свой чирик она высидит здесь до будущего года".
      Мы посмотрели четыре фильма: "Опасный дьявол", "Кровавый магнум", Savage weekend, "Большое событие" и пару музыкальных программ.
      "Опасный дьявол" - английский вариант "Фантомаса". Дьявол - красавец-мужчина и супермен вместе со своей подружкой сногсшибательной блондинкой, совершают невероятные ограбления и в конце концов приводят Британию на грань финансовой катастрофы. Дьявол плавает, как рыба, поднимается на присосках по отвесной стене, занимается любовью в стоге денежных купюр, стреляет изумрудами из ожерелья, в огне не горит, в воде не тонет. В конце фильма на него выливается расплавленное золото, и он превращается в статую. Сногсшибательная блондинка плачет над наконец-то поверженным Дьяволом, а он подмигивает ей из-под теплоизоляционного костюма.
      "Кровавый Магнум" оказался американским детективом о том, как инспектор полиции разыскивает убийцу своей сестры. Тихоня Луиза, сестра инспектора, притворяется на вечеринке мертвой с целью разыграть своего преподавателя - врача и, как оказалось, любовника. Но такие шутки даром не проходят и спустя некоторое время ее на самом деле завалили. Братец-инспектор, ища убийцу, использует не самые законные средства для получения информации. Полфильма он гоняется за всеми на длиннющем дредноуте - не детектив, а реклама автомобилей.
      Потом оказывается, что у Луизы самой рыльце в пушку - в Монреале она со своим любовником убила канделябром богатую канадку и похитила у нее ожерелье. Этот любовник очень страдал после смерти Луизы, а потом оказалось, что это он ее отравил. Не фильм, а империалистическая муть, показывающая "их нравы: Карл у Клары украл кораллы!"
      Savage weekend не был дублирован, его переводила Картина. Судя по тому, что происходило на экране и Картининым комментариям, фильм был о любви.
      Интригующее начало. Симпатичный бородатый джентльмен гонится по лесу за молодой, красивой, но почему-то, раздетой леди, держа в руках цепную бензопилу. Леди орет, как резаная, и, видимо, не без оснований. Потом действие переносится в Лондон. Группа молодых англичан собирается провести уикенд в глухом и заброшенном уголке Британии. Муж главной героини остается дома, ссылаясь на неприятности по службе; жена уезжает с его друзьями.
      Место, действительно, оказалось необитаемым, за исключением одного сельского жителя (мы прозвали его механизатором). Во время прогулки на лодке по местной речушке механизатор поведал туристам легенду о якобы проживающем здесь маньяке-убийце, который в это время появляется на экране (им оказывается все тот же бородатый джентльмен с пилой). На сей раз он тихо и незаметно подкрадывается к ничего не подозревающей паре, предающейся прелестям любви на лоне природы, и оглушает юношу. После этого он несколько раз проверяет, что крепче - его голова или камень, и лицо юноши медленно покрывается кровью, пульсирующей из горла. Девицу маньяк тоже не обошел вниманием. Он притащил ее к себе в сарай, который напоминал камеру пыток, и аккуратно уложил, зажав запястья стальными хомутами. Горло бабы оказалось прямо под плоским, как лопата, косым ножом такой, я бы сказал, миниатюрной гильотинки. После этого маньяк разодрал на ней платье и выжег раскаленной железной кочергой у нее на груди начальную букву своего имени "Н" - Непгу (правда, без кавычек). Запах паленого мяса просочился через экран.
      Сразу после окончания рассказа механизатора один из сидящих в лодке как-то неловко наступил на рыболовный крюк, и он полностью залез ему в ступню. Затем минут пять крупным планом показывают, как они все вместе вытаскивают этот крюк.
      Фильм очень красочный, на протяжении всего фильма звучит разнообразная музыка. Английская компания, как советские студенты в стройотряде, словно с цепи сорвалась, - все выходные они трахали друг друга на пляже, в лесу, в коровнике и в свинарнике. Появление нового действующего лица - человека в маске - не снижает остроты сюжета. Постепенно человек в маске расправляется с каждым отдыхающим. Способы убийств выдают профессионала-новатора. Первую молодую и преуспевающую жертву он задушил и подтянул с помощью системы подвижных блоков к крыше сарая. Вероятно, имитируя самоубийство. Вторая жертва была разодрана каким-то серпом. Но особенно оригинальным и тонким было вот какое убийство: стоит молодой человек перед зеркалом и причесывается, сбоку к нему подходит человек в маске и до упора втыкает ему в ухо спицу (как видите, оригинальным и тонким было и орудие убийства). Неприятное ощущение. Натурально и естественно показана агония пострадавшего: несколько минут перед тем, как затихнуть, его била мелкая дрожь. Прекрасный кадр - лежит человек со спицей в ухе и трясется, как в лихорадке. Его любовницу убийца привязал в подвале в позе "мостик" к циркулярной пиле так, что зубья пилы оказались у нее в талии; запитал пилу с выключателем освещения и ушел. Приходит в подвал тот, хребет которого в последствии разодрали серпом, и включает свет: визг пилы, разлетающиеся обрывки мышц, кровища и восточная музыка в стиле индийского фольклора.
      В конце концов оказывается, что человеком в маске был вовсе не маньяк, а муж. Тот, который остался дома. Выяснив таким образом отношения с друзьями, он снимает маску, забирает жену и уходит с ней. Но не тут-то было. Навстречу им попадается механизатор, запавший в главную героиню. Между ними происходит битва. Не на жизнь, а на смерть:
      Они сражались два часа,
      И не кончался ратный пыл,
      С обоих пот ручьями тек,
      И каждый невредимым был.
      И когда механизатору уже почти удалось перерезать мужу горло допотопным мечом на экране появляется маньяк Генри со своей знаменитой пилой. Мелкими шажками, осторожно он подбирается к ничего не видящим бойцам и всаживает работающую пилу в хребет механизатора. Итого: в живых остаются маньяк Генри, красивая женщина и цепная пила.
      Мы ушли часов в одиннадцать, и я поехал провожать Шкатулку. От Рижской пошли пешком. Снежные пушинки падали на ее ресницы, пальто, шапочку, но не таяли, а так и продолжали лежать белыми хлопьями~ Я развернул ее и прижал к себе. Шкатулка таяла, и ей было лень сопротивляться...
      ???
      Мартышкин рассказ ползал по моему сознанию до 10-го марта, пока по нему не был нанесен сильнейший удар.
      Моя молодая красивая лань постоянно ускользала, но я фатально верил, что настигну ее. Мне казалось, что, как Сизиф всю жизнь катит в гору свой камень, так и я до конца дней своих буду пробираться с засученными рукавами, в грязных сапогах, с изодранным колючками акаций лицом и слипшимися волосами, держа в руках автомат "Узи", сквозь дебри девственного леса, преследуя безоружную, невинную жертву. Но длинноногая лань не собиралась сдаваться, она манила в туманы лимана, появляясь и исчезая, словно Жар-птица, и в конце концов загнала меня в такую трясину, что я позавидовал белорусским партизанам. Но ничего не могло остановить меня, - преследуя Катю Мороз, я вломился бы даже в хранилище золотого запаса США. Меня пробовали отговаривать: ни к чему, мол, как баран, долбить непробиваемые ворота, - но это все равно, что объяснять каннибалу преимущества французской диеты. Отказ от Кати тождественен отказу от существования. Следовательно, для достижения цели хороши все средства. Включая насилие. Меня оправдывает моя любовь. Моя Морозомания. Но есть минус: навязывание чувств (любовный империализм) вступает в непримиримое противоречие с понятием свободы и прав человека. В то же время есть плюс: свобода, алкоголь и никотин хороши для Кати Мороз лишь в малых дозах, злоупотребление может привести к летальному исходу. Вывод: ограничение личной свободы в связи с любовной экспансией Катя должна воспринять с философской снисходительностью Эпиктета.
      Кстати, о насилии.
      20-го февраля, среда. Праздничный ужин у Хана.
      Ужина не было. Был ликер Cointreau и игра "Эрудит". За проявленную эрудицию и внесение в русско-советский лексикон несколько необычных неологизмов, таких, как, например, "вьеб", не мешало бы нам вручить медаль им. Ожегова (или Даля). Одну на всех.
      Зимний вечер. Равнодушно-усталый голос таксиста. Пещерные страсти первобытного человека, пробужденные французским ликером.
      - Кто еще будет тебя так любить? Ты же умрешь без меня.
      - Никто. Умру, наверное.
      Но до смерти еще далеко, и я был не прочь ускорить ее приближение.
      - Я погрею ручку.
      Рука между ножек. Чуть выше коленок. Мужчина ведет себя так, как позволяет ему женщина. Я подвинул руку поближе. Молчание. Прошел еще несколько сантиметров и вспомнил анекдот о натурщице Пикассо ("Молодой человек! Я натурщица Пикассо. То, что Вы ищите, находится у меня за левым ухом!")
      - Прекрати немедленно, - произнесла Катя так тихо, что я не услышал.
      Левая рука инстинктивно бросается вслед за правой. Черная прядь падает на черные бездонные глаза. Глаза загнанного зверька. Но не дикой серны, а маленькой рыси, попавшей в капкан - испуг, страх и злоба.
      Такси не лучшее место для столь решительных действий и я, пощекотав себе нервы 117-ой статьей, поспешно ретировался.
      Настроение улучшилось. Я понял, что при первом же удобном случае я ее все-таки сломлю. Впечатление о ее недоступности совершенно иллюзорно. Она доступна. Для тех, кто не спрашивает разрешения, и кому она безразлична. Принципиально, ее может уложить в постель любой. С ее выхолощенной нравственностью, инертностью и инфантильными эрзац взглядами это не так сложно. Сложно только мне. Да и то вряд ли...
      ???
      Прошла неделя.
      27 февраля, среда, 18.30. М. "Кировская". Свидание. Театр. "Современник". Вместо "Спешите делать добро" - "Наедине со временем". Катя недовольна - она уже смотрела этот спектакль. Вот непруха! Позлилась на меня, - как будто я могу вылечить заболевших артистов, - и успокоилась.
      Тусклый спектакль с липкими нравоучениями. Сижу я да гадаю. Но не "любит - не любит", а "пойдет - не пойдет".
      Жду конца - курить хочу.
      Выходим на улицу.
      - Пойдем выпьем, Катя.
      - Пойдем.
      Останавливаю в стороне такси:
      - На Малый Каретный, пожалуйста, - тихо говорю, чтобы моя Катя не услышала. Ехать нам минут пять. Катя сидит в своей обычной позе - ноги соединены и согнуты в коленях, скрещены у щиколоток и отставлены в сторону - красивая поза, мне всегда она очень нравилась. А я уткнулся носом в переднее сиденье, верчу ногой и губы кусаю жду, когда Катя скажет, что домой ко мне не пойдет.
      Чистопрудный - Рождественский - Трубная.
      - Дима! Я к тебе домой не пойду.
      Закрыл я глаза и слышу голос внутренний: "Представь, что это не она - все будет нормально".
      Страстной - Колобки - Малый Каретный.
      Выходим из такси.
      - Катя, милая! - говорю, - я тебя знаю почти два года. Черт возьми, неужели я не могу пригласить тебя выпить со мной?
      Поверит - не поверит.
      Смотрю на нее честно-пречестно и думаю: "Сейчас я тебя оттрахаю, как врага народа!"
      Что у нее там в мозгах перевернулось или не сработало - не знаю. Но она согласилась.
      Я тихо закрыл за собой дверь, но Манька учуяла, что я не один и высунула из двери голову.
      - Здрасьте, - прохрипела она и сделала книксен. Я чуть не помер.
      "Новенькая, - подумала Манька, - и хорошенькая. Сейчас этот садюга ее трахнет."
      Я вспомнил, как месяц назад она постучала ко мне в пять утра. Как раз тогда, когда у меня была Мартышка. Я понимал, что эта ночь мне даром не пройдет. Звуковые эффекты Мартышкиного сладострастия разбудили пьяную Маньку, которой вставать в шесть утра. Она была одна, и чужой кайф перед подъемом вряд ли мог поднять ей настроение. Так что, когда послышался стук в дверь, я тут же представил, как будут вытекать помои из ведра, одетого мне на голову. Но Манька была без ведра и даже без сковородки. Она приложила палец к губам и тихо попросила:
      - Покажи мне девицу, которая так орет, - выражение ее лица выдавало смесь удивления с сочувствием. Манька посмотрела на свою соперницу и покачала головой:
      - Несчастная.
      И ушла.
      Катя подала пальто, и я повесил его в шкаф.
      - Я сапоги снимать не буду - так похожу.
      - Походи.
      - У тебя сегодня прилично, не то, что в прошлый раз.
      Я налил ей и себе дежурного шампанского.
      Когда мы наедине, от ее гордости и высокомерия не остается и следа. Куда все девается?
      Да и у меня злость пропала. Нету злости. Мысль, правда, промелькнула: "Сейчас я тебе, скотина, неверная, покажу!"
      Но на самом-то деле -чего я ей могу показать? Жалко ее стало - дура она набитая. Лучше уж я ей книжку почитаю. Запрещенную. Л. Шапиро "КПСС". Зачитался я - даже забыл, зачем Катю привел. Такую литературу почитаешь - забудешь, как тебя зовут. Читаю вслух и курю. Весь рот забит слюной - не знаю, куда плюнуть.
      Плюнул на книжку, глотнул шампанского. Эта квартира всетаки или изба-читальня? Засунул антисоветчину за шкаф, поднял Шкатулку на руки и положил на кровать.
      - Лежи тихо, Катя, и слушай меня. Ты долго еще, дрянь такая, будешь надо мной издеваться? Все равно ведь будешь моею!
      Я присосался к ее губам. Попробовал языком раздвинуть зубы - не поцелуй, а издевательство над сексом. Не губы, а дольки засохшего апельсина. От такого интима не влечет, а воротит. Я вдруг представил себе, как я трахаю Катю. Я очень отчетливо это представил. Начнутся охи-вздохи, она будет бояться залететь, выражение лица из непроницаемого станет влюбленно-покорным. Я буду ласков, буду говорить, что люблю ее все это время, что никогда ее не брошу. Потом у меня лопнет терпение, и я стану пошлить и ругаться матом. И еще я не менее отчетливо представил себе, как я думаю: "Неужели ради ЭТОГО я столько времени страдал и мучился?!" Я представил, как я бегу в пять утра на Центральный рынок и покупаю рублей на пятьдесят роз. Катя просыпается, а на постели розы. Может, конечно, она сексуальна, но я очень в этом сомневаюсь. Как только я представляю Катю в постели, в мозгу возникает забытый образ Поли Грушницкой. Та тоже была какая-то флегматичная, холодная, развратная и пошлая. Я помню, как она за час выпила две бутылки шампанского, выкурила пачку Danhill, и за это время успела рассказать о всех, с кем она спала. Мне запомнилось как Португалец трахнул ее на квартире своего друга. Потом он сам мне обо этом рассказывал. Их рассказы были абсолютно не похожи.
      Катя лежала в сапогах на кровати, чуть запрокинув голову, придавленная моим боком и самолюбием. Черты лица уже не казались мне божественными: мордочка круглая, нижние зубы неровные, губы бесцветные, подбородок тяжелый. Остались только глаза и кожа.
      - Димочка! Я тебя умоляю! Я тебя умоляю! Отпусти меня, ныла Шкатулка.
      Мне и самому уже не в кайф. Музыки нет - не могу я без музыки. Настроение не в дугу - с таким настроением только на поминки. А главное - не выспался я, спать хочу жутко и вставать завтра, как всегда - какой уж тут секс! Потом как-нибудь трахну.
      - Дима, поздно уже, проводи меня, пожалуйста.
      Она была подавлена и растеряна.
      Я спустился с ней по кольцу до Самотеки и стал ловить такси. Засыпаю прямо на ходу. Хорошо, что она хоть живет рядом.
      ???
      28-го февраля. Последний день зимы.
      В этот день Забор должен был отмечать свой день рождения. Хлопотать он начал за несколько дней и первое, что сделал, -это попросил меня договориться о месте чествования -гостинице "Космос".
      Я не знал, как Света из Бюро пропусков отнесется к проведенной у меня ночи, после того, как проспится, поэтому, на всякий случай, перестал появляться в гостинице. Прошло три недели, и я решил, что этого достаточно. Вооружившись пятью гвоздиками, я пришел в "Космос" и обнаружил, что опасения были напрасны, - Света обрадовалась моему появлению (или гвоздикам) и выписала пропуск на шесть человек.
      ...Забегая немного вперед, Последнее, что сказала в этот день Катя, было: "Дима! Ты должен обязательно описать сегодняшний вечер. Обязательно!" Я согласился, но обещание отложил на неопределенное будущее, написав только в качестве маленького вступления нижеследующее:
      Я никогда еще не писал по заказу. В голове все время вертится фраза "кто платит, тот и заказывает". Заказывает Катя, она мой работодатель. Правда, не платит. Я полагаю, внесение коммерческой нотки в этот литературный суррогат значительно повысило бы его качество. Я мог бы, конечно, выразить протест против несправедливого обращения заказчика с наемной силой - то бишь, со мной. Или устроить забастовку и демонстрацию. Но я не делаю этого. Просто знаю, что все протесты, забастовки и демонстрации, как, впрочем, и людные другие проявления возмущения, отправятся в форме цилиндра в не столь отдаленное место вслед за знаменитой иронией.
      Я бы сам описал этот необычный вечер, если Ры его окончание имело для меня хоты какое-то отношение к сеансу. В конечном счете ведь именно секс в гораздо большей степени, чем все остальное, побуждает меня к действию. Я уже писал, как я понимаю и люблю доброго доктора из Вены...
      Прошло четыре месяца, и теперь я могу продолжить.
      Я не стал заходить за ней в институт, потому что иначе она затаскала бы меня по своим чертовым магазинам. Если Катя идет к маршрутке у м. Новослободской - это к Марьинскому мосторгу, если к троллейбусу - это к парикмахерской на маникюр, если к трамваю - это домой, если пешком - это к хорошему настроению.
      Я не знаю, какая она в постели, но в магазинах она, как рыба в воде: ткани, кремы, шампуни, очереди, лосьоны, ковры, толпища, светильники, паласы, фарфор, БВЛ.
      Заехал после работы домой, побрился, помылся (один мой приятель всегда в этом слове между буквами "о" и "м" вставлял в скобках букву "д"; обул (вы думаете белые тапки? - нет! новые, купленные по Шкатулкиному наущению, немецкие туфли на липучках, натянул сутюженные вельветовые джинсы, что выше - не помню, и поехал к Кате.
      Позвонил из автомата напротив дома (я всегда звонил ей перед приходом; без звонка являлся лишь дважды, после десятидневных перерывов - 10-го января и 10-го апреля), и - о, чудо! Катя дома. Не убежала, не исчезла, не кинула, и, действительно, собирается пойти со мной на день рождения, - воистину кто-то большой в лесу сдох!
      Катька, как ненормальная, бегала по квартире - здоровая, энергии хоть отбавляй, а девать некуда, - успевая играть в быстром темпе "Элизе", показывать мне свои новые сюрреалистические картинки - шедевры заживо гибнущей Нади Рушевой, подбирать коэффициенты в окислительно-восстановительных реакциях и постоять на голове. Что характерно, последнее, - в прямом смысле слова.
      Вы, вообще, можете себе представить?! Красавица и умница, танцует и рисует, вяжет и играет, химичит и поет! Воспитание безукоризненное, будущее - блестящее! Не влюбиться в такую девушку может только циничное, холодное, бездушное, тупорылое животное!
      - Быстрей Катя, мы уже опоздали!
      - Успеем. Не подгоняй меня, а то вообще не пойду.
      Опаздываем на полчаса.
      В такси Шкатулка сказала, что хотела на выходные слетать с мамой в Тбилиси, но, по простоте душевной, вместо того, чтобы "закосить", попросила субботу за свой счет - и пролетела.
      Подъезжаем к "Космосу".
      Стоит жена именинника, две подруги жены именинника, именинника нет.
      - А где Забор?
      - Поехал домой за паспортом.
      - Зачем?
      - За паспортом.
      - Да зачем он ему, черт его дери?
      - В гостиницу не пускают без паспорта.
      Пока мы ждали Забора, я таскал за собою по "Космосу", как по музею, девиц, и, кажется, один с четырьмя выглядел неплохо. Потом мне это надоело, и я решил всех четырех куда-нибудь сбагрить. Мне показалось, что валютный бар, в случае отсутствия валюты, вполне можно использовать, как зал ожидания. Я отвел туда девиц, прикидывая, успеют ли их забрать до приезда Забора.
      Не успели. А жаль. Ну, ничего, в другой раз заберут, - нечего шляться по режимным гостиницам.
      Приехал Забор, злой, как собака. Я представляю, в день рождения смотаться из "Космоса" на тачке в Медведково и обратно, взять чертов паспорт и, приехав, увидеть, что он ему нужен, как зайцу профсоюз. Сам виноват, не будет пороть горячку, надо было нас дожидаться, Если я сказал, что приду, значит, приду. Мы с Катькой сунули ему трехтомник Шишкова "Емельян Пугачев", и он успокоился.
      Катька была ужасно красивая, на нее заглядывались все мужики. Ну вот, каждый обязательно должен вперить свой похотливый взгляд. Скоты! Я попробовал ее подколоть несколько раз, но она вся ушла в себя, и мои колкости облетали ее, как огненные флюиды.
      Слава шведам, если только это они придумали шведский стол! Завтрак стоит 1 р. 2б коп., обед - 4,50, ужин - 3,90.
      Гости накинулись на еду, как какие-нибудь троглодиты. Какая уж тут к чертям воспитанность! Плевать, уплачено.
      - Забор, - начал я, подняв фужер с шампанским, - ты заметил, что та система ценностей, которую мы себе создали за последние годы, стала давать сбои. В ней явно что-то разладилось. Методы, которые мы применяем для осуществления задуманного, уже не проходят. Мы перестали видеть дальше собственного носа. Наш консерватизм погубил нас, мы безнадежно отстали.
      Я уже забыл об имениннике, когда в пылу демагогии стал использовать праздничный стол в ресторане "Калинка" как трибуну для выражения своих политических взглядов.
      Я уже забыл об имениннике, когда в пылу демагогии стал использовать праздничный стол в ресторане "Калинка" как трибуну для выражения своих политических взглядов.
      - ...но мы выкрутимся. Я верю, Забор, в нашу рациональность и наш прагматизм. Я желаю тебе побыстрее преодолеть тот замкнутый круг, в котором мы волею судеб все оказались.
      Эта оптимистическая концовка напомнила мне приход долгожданного подкрепления в финальной сцене спектакля, когда все участники драмы уже перебиты.
      К этому времени приглашенные выпили принесенную, естественно, с собой, водку и купленное (ладно уж) в баре шампанское. Стали просить еще.
      Шкатулка, съев штук пять желе, начала доказывать Забору, что звери в цирке - звери, а не переодетые в шкуру люди. В возникшем споре большинство присутствующих, наплевав на юбиляра, приняло сторону Кати. Решив реабилитироваться, Забор притащил на стол вазу с кукурузными хлопьями человек на сорок. Слово взяла Юля большеглазая подружка Заборовской жены. Я отметил, что у нее чувственный рот и положил на нее глаз. Юля стала рассказывать, как один ее знакомый приглашал домой девочек, обещая показать им говорящего то ли попугая, то ли крокодила -я уже точно не помню. Помню, мне показалось, что про крокодила в ванной я уже где-то слышал.
      Когда гости обожрались до такой степени, что стали стряхивать пепел в чужие тарелки, я понял, что надо вставать. Не знаю, выполнила ли в этот день план "Калинка", но мы сделали все возможное, чтобы нет. Что-то сегодня должно было произойти.
      Я взял Забора и пошел с ним в "Орбиту" заказывать коктейли. В бар мы прошли уже порядочно окосевшие, сели в самом центре, и к нам, как тьфу ты, черт, чуть не написал "как мухи на говно", - стали слетаться иностранцы.
      Ну, не к нам, а к нашим бабам, но это неважно. "Два мужика с четырьмя бабами - куда им столько?" - наверно, решили гости Союза.
      Слева и справа подсели какие-то то ли арабы, то ли французы и стали угощать шампанским. С этого момента я уже плохо соображал, потому что стал с ними говорить по-английски. Музыка гремела на весь бар, и я постукивал ногой в такт челентановской "Сюзанне". То ли французы, то ли арабы не знали ни слова по-русски, но были коммуникабельны, как народовольцы.
      - Девочки хотят Champaign, - говорю.
      - И айсу побольше, -добавила Катя.
      Я выпил коктейль и налил шампанское. Один франко-араб уже усадил Лену на колени, обещая что-то привезти ей из Марселя. По-моему, он был летчик. Или говорил, что летчик. Второй арабофранцуз почему-то по-русски спросил у Юли во время танца, коренная ли она москвичка. Потом он подсел ко мне и долил еще шампанского.
      Он был настоящий друг, этот франкофон, и по-русски говорил, как бог, но глаза у него все равно были хитрые. Я уже не удивился бы, если сам заговорил по-арабски.
      - А ты был в "Буревестнике"? - спросил меня хитрый араб.
      - Да, да! Был я в "Буревестнике"! - воскликнул я, вспомнив всех знакомых арабов, латинов и негров вместе взятых. - Я сто раз был в "Буревестнике"!
      - А может ты знал Саида?
      - Саида? Конечно знал! Он был моим молочным братом.
      - А что с ним сейчас?
      - Убили, убили Саида. Под Саброй и Шатилой убили.
      - Не может быть?
      - Может! Подожди, я расскажу тебе про Саида. Дай мне потанцевать с любимой девушкой!
      Я уже не боялся танцевать с Катей, хотя она занималась хореографией всю жизнь, а я имел такое же отношение к танцам, как зять египетского фараона к Бородинской битве. Я танцевал с ней первый раз в жизни. Это был наш первый танец, и я чуть не рехнулся от счастья. Я готов был облобызать весь свет и даже больше. Ансамбль пел Yesterday лучше, чем Beatles! Я был так счастлив, как никогда в жизни. О, Боже! Я хотел, чтобы танец никогда не кончался. Я поцеловал Катю в ухо.
      - Катя, Катя! Я люблю тебя! Шкатулка улыбалась, чуть опустив краешки губ. Я уже был совершенно пьян.
      Вместо хитрого араба появился другой - интеллигентный, в очках -аспирант. Он сразу заверил меня в своей преданности до гробовой доски:
      - Друг моего друга - мой друг! - провозгласил подвыпивший аспирант. А это кто - твоя подруга?
      - Чужая, -говорю.
      - Разве она не хочет на тебе жениться?
      - Не хочет, получше ищет.
      - Если она не будет на тебе жениться, я ее убью!
      - Спасибо!
      - Не за что. Это для меня сплошной пустяк! -араб прекрасно говорил по-русски. -Кстати, если ты учился в МХТИ, ты обязательно должен был знать Хамида.
      Я допил шампанское и услышал над ухом голос Пугачевой: "Знаю, милый, знаю, что с тобой!" Я вскочил, как ужаленный. Но не тут-то было. Катя уже кружилась со стройным, одетым во все черное французом. Я обалдел!
      Слева лепетал араб о Махмудах, Саидах и Рашидах. Все поплыло. Я проклинал Паулса и Резника, которые пишут такие длинные песни. "Сколько раз спасала я тебя!" Никогда в жизни я еще не испытывал такой ревности. В тот момент я ненавидел всю Францию во главе с Франсуа Миттераном. Я не мог встать, потому что все вертелось перед глазами в какой-то дикой пляске: Юля, на которую я положил глаз, Лена, падкая на иностранцев, Катя с молодым, стройным западноевропейцем, Забор, раскручивающий гостей Страны Советов, его жена в виде омута с чертями, проститутки, комитетчики, конторщики, разносчики, фарцовщики, валютчики, поручики.
      - Знаю! - заорал я интеллигентному арабу прямо в очки. Знаю я Хамида, Халеда, Мустафу, и Ибрагима я тоже знаю! Знаю я полковника Каддафи, а с Гамалем Абделем Насером я вместе посещал кружок по вышиванию. Я знал всех арабов, учащихся в совке за последние пятьдесят лет! Идиот! Ты видишь, у меня бабу увели!
      - Не расстраивайся, дорогой! Ты же должен знать, если она не будет твоя жена, я ее прирежу.
      На этот раз его речь показалась мне не лишенной смысла.
      - Режь.
      Европеец доводит Шкатулку до кресла - галантный, скотина.
      - Француз? -спрашиваю.
      - Итальянец!
      Ну точно, итальянец. Типичный террорист из "Красных бригад". Мало того, что они, подонки, пристрелили Альдо Моро, так еще этот скот танцует с моей девушкой! Оказывается, он уже битый час за нами наблюдает, и зовут его, подлеца, Ренато. Я счел уместным заметить Кате, что если она с ним еще раз потанцует, я им обоим отверну головы. Тогда террорист принес еще шампанского, и мы приняли его в нашу дружную русско-французско-арабо-еврейскую семью. В конце концов мы напились до такой степени, что вопрос о том, когда нас заберут, стал всего лишь вопросом времени. Лена взасос целовалась с арабским летчиком компании "Эйр-Франс", хитрый алжирец все еще выяснял у Юли ее место рождения, а Катя орала на весь бар:
      - Не суй мне "Яву"! Давай "Данхилл"!
      Нас было уже человек пятьдесят, и все были в пополаме, орали, смеялись и плевали кто куда.
      - Как Ваше имя, девушка?
      - Юлия.
      Юлия - это Джулия. Джулия -почти что Джульетта. Где Джульетта, там Ромео.
      - Ромео! - Заорал мне Забор на весь "Космос", Номерки давай, скотина, сейчас заберут!
      - Спокойно, Забор, дай допить! Кстати, меня зовут Антуан.
      - Антуан ты или Ромео, мне наплевать. А номерочки давай сюда!
      Мы выползли из бара и стали одеваться. Хитрый араб отвел меня в сторону и спросил, как бы он мог со мной встретиться. Я дал ему Хановский телефон. Ренато, прощаясь с Забором, так поцеловал его, что тот сразу же решил ему отдаться. Мало того, что итальянец был красным бригадистом, так он еще оказался голубым педерастом.
      Мы вышли на улицу и от холода стали трезветь. Так просто эта попойка не могла закончиться. Кого-то обязательно должны были забрать. И точно. Забрали Лену. Вместе с Ренато. Мы уже подошли почти к стоянке такси, когда итальянец настиг нас. Он в два счета объяснился с Леной и повел ее назад в гостиницу. Я понял, что для любви с первого взгляда языковых барьеров не существует.
      - Стой дура! Заберут ведь! Ты же комсомолка! - кричали мы ей вслед. Лена дернулась, обернулась, в ее взгляде было "последнее прости". Она взяла Ренато под руку и быстро зашагала в сторону гостиницы. В общем, комсомол комсомолом, а итальянцы на дороге не валяются. Тем более, двустволки. Прощай, Лена!..
      ???
      1 марта. Пятница. К концу недели я был вконец измотан, но пятница всегда оказывалась самым тяжелым днем.
      Меня, как пружину, растягивали от Москвы до Электроуглей, и я всеми силами рвался назад в Москву. Сколько я не скрывал, на работе все знали об этой моей слабости. И самым страшным наказанием была для меня ссылка куда-нибудь подальше от Новослободской. Но я должен был быть любыми путями в институте без пятнадцати четыре, чтобы "случайно" встретиться с Катей. Но в эту пятницу я так и не смог сорваться и проторчал до шести часов в Кучино, организуя вывоз диапсида.
      2 марта. Суббота. Я постарался выспаться. Я хотел заставить себя поспать подольше. Вы же должны понимать, что значит суббота для скромного советского инженера с пятидневной рабочей неделей. Сначала я, как обычно, не мог заснуть в предвкушении намеченной встречи с Катей, а потом, конечно, не мог встать. Мы должны были утром пойти в театр, и меня опять охватила предвстречная лихорадка.
      Что одеть? - Одеть нечего.
      Цветы купить? - Денег нет.
      Платок носовой не забудь. - Нет платка.
      Побриться? - Побриться. Тупым лезвием.
      Прибежал в институт, весь в мыле. Словил Катьку у дверей кафедры и сунул ей какой-то фрукт.
      - Дима, а я не могу так рано уйти. Еще только полдвенадцатого, а у меня рабочий день до четырех.
      "Спокойно, - сказал я себе, - иначе сдохнешь". "Сгорю ли я в горниле страсти иль закалят меня напасти?"
      Через несколько минут Катя продефилировала мимо своей стервозной начальницы с видом большевиков, покидающих меньшевистскую конференцию. В такси я собрался с духом и осторожно намекнул, что, "быть может, вечер тоже проведем вместе", мол, "все-таки суббота, день нерабочий". Но Катя недвусмысленным жестом полностью разрушила мою надежду -"нет".
      Подъехали к "Современнику". Хан с женой опоздал, как всегда, а спектакль ничего. Мне понравился. Какая-нибудь провинциальная газетка написала бы, что он обличает ханжество и алкоголизм. В общем, спектакль про провинцию. Он так и называется: "Провинциальные анекдоты". Да, ладно, черт с ним со спектаклем. Хотите - посмотрите сами. В театре встретили двух близняшек Раю Куропову и Лилю Зак. Я их люблю обеих. Но они какие-то невезучие. Хуже, чем я. Если мужику не везет - это полбеды. Но если бабе - это конец. Личной жизни. (Через два дня одна из них позвонила мне и сказала, что я, как всегда, выбрал себе самую красивую. Я покусывал телефонную трубку и не спорил!..
      продолжение не следует
      Май-июль 1985 г. Москва. ? Московский технологический институт ? Хусепе де Рибера. "Святая Инесса". ? Задушил. ? В позе стула стоишь у стенки, через пять минут начинаешь трястись. ? Ползая по плацу, образуя схему Московского метрополитена. ? Бромистый калий ? Глисты (см. Медицинскую энциклопедию 1973 г.) ? Общевойсковой батальон химической защиты
      Антон Баргель.
      Диалоги с тенью
      Тихо, сейчас раздастся шорох, и в комнату войдет вчерашнее ожидание.
      Моя смерть может быть выражена в двух цветах - красном и мертвом... -==ДИАЛОГИ С ТЕНЬЮ==
      "Назвать тирана тираном всегда было опасно.
      Но сегодня не менее опасно назвать раба рабом."
      Акутагава Рюноскэ
      +++Пробуждение.+++
      Утром, когда мелкий дождик назойливо барабанил по подоконнику и просился войти, он встал, потянулся и огляделся - он посмотрел на стены, на пол и, в последнюю очередь, на потолок. Утро было пасмурное, и тень его на полу была, мягко говоря, бледноватой, а если честно - едва заметной. Он покачал головой, задернул шторы и зажег настольную лампу, направленную параллельно полу. Повернувшись спиной к ее свету, он взглянул на свою тень на противоположной стенке, достаточно четкую, для восприятия, и слегка склонив голову, произнес:
      - Здравствуй, Хозяин.
      - Здравствуй, Раб, - прозвучал ответ...
      Сегодня Бес моего приятия открыл глаза, и сказал мне LЗДРАВСТВУЙ!!!?...
      Когда-то, много лет тому назад, он проснулся утром... должен заметить, был ясный солнечный день... проснулся, встал в солнечный луч, и, обернувшись, не увидел своей тени. Это был самый страшный сон в его жизни, и в тот день он получил свое имя - Раб.
      Каждое утро его начинается словами:
      - Здравствуй, Хозяин.
      - Здравствуй, Раб...
      Когда Рабу хочется пить - он пьет, когда хочется есть - он ест, когда хочется спать - спит. Хозяину же никогда ничего не нужно, он не имеет желаний, и именно поэтому он Хозяин, хотя по сути - всего лишь тень Раба.
      Но разве в жизни общества что-то иначе?
      +++Урок 1.+++
      Самым пугающим моментом, является необратимость наших поступков - мудрецы на востоке говорят, что сказанное слово уже живет отдельно от тебя. Но они забывают, что самое страшное - твои мысли - они тоже независимы, но при этом они живут в тебе, и неспешно пережевывают твою чувствительность.
      - Скажи, Хозяин, неужели вся та мразь, которая периодически рождается в нашем сознании, остается с нами навсегда?
      - Но ведь и все то прекрасное тоже.
      - Тогда, значит, все в порядке - прекрасное излечит боль, причиненную грязью!
      - Или наоборот.
      +++Урок 2.+++
      Если в глубине тебя живет чувство, которое не может быть передано посредством достижений коммуникативного искусства, то ты обречен стать жертвой собственной некоммуникабельности.
      О Шутовстве.
      Наивысшее искусство бытия, заключается в бытии Шута, ибо все его поступки отрешены от него в своей смехотворности. И так же мудрость его - живет свое жизнью, и только так проникает в сердца. Никто не видит черноты и боли, таящейся в душе веселящегося Шута, и потому истина в его устах звучит Истиной, без примеси личностного отношения.
      - Ты рекомендуешь мне стать Шутом? - спрашивает Раб.
      - Нет, ты все равно не сумеешь спрятать радость одержанных побед, а это куда труднее чем укрывать боль поражения.
      Мое отношение к существованию является крайне метафоричным: утреннее пробуждение - есть ничто иное, как регулярное умирание, и смена времени суток, заставляет принять окружающую действительность как звук коротких гудков в телефонной трубке бесполезность ожидания.
      - Вся твоя беда - отсутствие простоты - чем проще твои слова, тем мудрее речи.
      +++Урок 3.+++
      Если в твоем доме горит свет, это еще не означает, что ты дома. То же самое можно сказать об обратном - внутренняя пустота не подразумевает отсутствия тебя в ней, и только легкий ветерок, тревожащий занавеси самого сокровенного Я, пробуждает в тебе чувство собственной ограниченности. В безграничном пространстве твоего внутреннего мира.
      О Свободе
      Свобода - самое эфемерное из наших состояний. Почему-то мы ощущаем ее именно в тот миг, когда вот-вот должны потерять, а когда она приходит к нам во всей своей полноте, мы прячемся в темную комнатку нашего страха, и напряженно ждем за неплотно прикрытой дверью, когда же...
      - Расслабься, Раб. Я не собираюсь дать тебе свободу; не нужно пугаться шороха мыслей в твоей голове.
      - Но, Хозяин!...
      - Оставь. Не смеши меня своими заверениями в независимости, ибо я-то знаю какова цена ее. Я - являющийся лишь придатком тебя, возникающий лишь по капризу обстоятельств, в тысячу раз свободней тебя, имеющего возможность поступать всюду по собственному желанию. Наша привязанность - вот главный бич нашего рабства. Не я привязан к тебе, ибо для ощущения полноты существования ты мне и на ... не нужен, но Я для Тебя являюсь непременным атрибутом бытия.
      - Но мы не можем рассматривать несвободу только таким образом, Ведь есть еще сотни факторов, влияющих на гамму наших ощущений!
      - Ты имеешь в виду те жалкие страхи и мыслишки, скребущиеся под ковром твоей закомплексованности? Не смеши меня, - Хозяин почесал голову, и Раб вслед за ним поднял руку. - Хотя, в сущности, ты прав. В своей Несвободе, Страхе и Беспомощности ты цепляешься за любое оправдание своей вторичности, будь то чувство долга или физическое недомогание. Самый страшный враг живет в твоей голове - он посадил за решетку запретов твою сущность и теперь для тебя есть лишь один путь спасения...
      - ???
      - Сойти с ума!!!
      Прогулка
      Солнце светит в спину - Следуй за мной, Раб.
      Солнце светит в глаза - Иди впереди меня, Раб.
      Солнце светит сбоку - Давай пройдемся, побеседуем...
      И еще раз о свободе
      - Скажи, Хозяин, есть ли свобода в любви?
      - Конечно есть, только в любви неразделенной, когда ты свободен в воображении своего одиночества.
      О ней (свободе) родимой
      Самым страшным разрушителем свободы является Благодарность. Как самое чистое чувство, оно заставляет нас отказаться от всего, что противоречит ее требованиям, и самое страшное заключается в том, что мы с радостью принимаем на себя муки самоуничижения во славу Добродетели. Это ли не высший обман? И это ли не высшее благородство? Или всего лишь глупая Гордыня???
      Если ты пытаешься сознательно расслабится, в голову к тебе приходят странные мысли:
      Ты - награда за нежность, ты - награда за ласку, ты - дар участия Боль. Сегодня я создаю храм в своей беспомощности. Здравствуй, чувственность рук, лишенных кожи. Теперь ты можешь предложить Ее вниманию непередаваемую полноту ощущений лишь с тем, чтобы раскрыться в неполноценности, неспособности изменить движение собственных конечностей по карте Ее тела. Твоя беспомощность Боль твоего легкомыслия, и пусть окунется она в кровавую пену твоих прикосновений, ничтожность события сотрет из памяти эти жесты, и возвращение осязания станет наградой теплому миру твоих ассоциаций. Цена твоя - Забвение.
      АПОФЕОЗ - мнимое, но очень красивое завершение драмы, разыгрываемой на подмостках беспокойных душ. Мнимость его заключается чистоте самообмана, которым мы утешаем изголодавшуюся по наивной простоте душонку, что прячется в мучимом комплексом неполноценности мозге. Мнимость заключается в изнеженном жесте стремления к законченности форм Вселенной, которая по определению БЕСконечна, и Бес, живущий в ее конечности, требует, чтобы нить рвалась постепенно, отделяя волокна одно от другого, в строгой очередности случая.
      И не было еще случая, чтобы он ушел домой непрочтенным, и не было еще прочтения, не загнувшего углы на страницах его Сокровенного, и не было еще надлома больнее, чем незнание его содержания. И он пылился на полке долгие годы, в надежде перевернуть мир. И он упал. И мир перевернулся.
      +++Урок 4.+++
      - Ты любишь говорить о людях, ты любишь говорить о женщинах, твои слова исполнены мудрости, но в мыслях твоих отсутствует понимание. Ты спросишь меня - как это? Я объясню тебе. Но, прежде чем задавать вопросы, послушай меня, может быть ответ на них ты услышишь в моей глупости.
      Каждый человек имеет в себе три составляющих. Рассмотрим их на примере женщины: первая составляющая - ее женское начало, Инь, природа самки; второе - личность, ее Я, представленное Lдушой?, характером; и третье - начало Созидателя - никак не связанное с личностными качествами.
      О третьей составляющей нужно сказать особо - оно присутствует практически в каждом из нас, но раскрывается, к сожалению, не во всех. Созидательным началом может выступать любой талант - от умения красиво говорить, поддержать беседу, до таланта Создателя Бога.
      Никто не в состоянии сразу же охватить всю полноту другого человека, и потому наше отношение к женщине тоже определяется тем, какая из ее составляющих наиболее ценима нами:
      если мы ценим первую составляющую - это чувство называется Похоть,
      если мы ценим вторую составляющую - это чувство зовется Дружбой,
      если мы ценим третью составляющую - это Преклонение или Безразличие (что в сущности одно и то же).
      Если мы будем рассматривать сочетания, вытекающие из наших выводов, то мы скажем, что:
      ценимое нами сочетание первой и третьей составляющих приводит к обожествлению внешнего облика - здесь таится Наше Разочарование,
      когда ценим мы сочетание второй и третьей составляющей - мы обожествляем разум - здесь таится Ее Разочарование,
      когда мы находим прекрасное в первых двух составляющих рождается ЛЮБОВЬ,
      и лишь это сочетание, может привести к полноте восприятия, когда рождается - ЕДИНСТВО (или ОДИНОЧЕСТВО - ха!).
      Не перебивай меня.
      ЕДИНСТВО - не сродни единению, в единстве мы часть друг друга уже тысячи лет, и лишь тень сегодняшнего дня определяет наш статус.
      ЕДИНЕНИЕ - мгновенно по своей сути, он приносит плоды экстаза, но не в состоянии очертить круг бытия, разбив монолитную стену времени.
      ОДИНОЧЕСТВО - чудесная, наполняющая творческим экстазом, сила, таящая в себе, однако, опасность ущербности. Да, именно Ущербность одиночества наполняет нас силой творения и подвигает на создание неких созвучий, обнажающих тело Участия и тонкими лоскутками снимающих неподатливую кожу с переполненных созидательной энергией рук. Сквозь Ущербность приходит к нам чистота Боли, и это приводит к празднику пробуждения в, действительно исполненном красоты, чувстве собственной востребованности.
      Имеешь ли ты вопросы, Раб?
      - Нет, Хозяин.
      +++Монолог 1.+++
      - Знаешь, Хозяин, вместе с растерянностью ко мне пришел страх темноты. Он мешает спать по ночам, и заставляет видеть сквозь стены и потолок то звездное небо, то облака, то луну, то старого бога, пишущего никому ненужный манускрипт. Я смотрю на него в лунном свете и понимаю, что он не имеет тени, и ничего не отражается в старом запыленном зеркале за его спиной. Он поднимает на меня усталые глаза, и я вижу в них столько Доброты, сколько не может вместить в себя ни одно слово, будь оно сказано вслух или доверено Бумаге. Д О Б Р О Т А. Ее звук - гул катящейся лавины застилает сознание несдержанным оргазмом взрывающегося понимания Сегодня Я Говорил С Богом. Нет ничего, что могло бы надломить нерв моих чувств, и я начинаю понимать ту безысходность существования в теле, которое является носителем отягощающего меня Рабства. Я читал в Его глазах строки манускрипта, который будет рожден лишь десять или двадцать тысяч лет назад. Я вижу в них невысказанную радость - подними флаг, выпавший из рук вчерашнего ангела, нарисуй на нем свой символ смерти, и тогда бездна познания примет тебя в объятия и ты сойдешь с ума, и ступив на тонкую проволоку вечности балансируй древком ничтожности твоих желаний. Так лишь открываются Врата. И так лишь можно познать тишину, темноту и страсть. Я должен умереть, чтобы стать беспечным странником на проволоке над Бездной, и мой страх жизни превратит тонкую нить в канат, и тот, не выдержав меня, лопнет подобно гитарной струне! Вот почему я боюсь темноты и ненавижу тебя, Хозяин - мне жаль струну, ведь без нее не будет звучать инструмент Единения.
      - Ты становишься глуп, Раб. Прими мои комплименты.
      Нами движет невысказанное стремление быть кем-то другим, но в своей полноте, мы не замечаем, что окружающий нас мир впитал наш образ и любое отчаяние - лишь отражение бесполезности глупых капризов.
      - Ты - отголосок моей ничтожности, в сравнении с тобой я червь, я ничто, но я стремлюсь встать на одну ступень, рядом с тобой, и в самоотречении обрести уверенность в завтрашнем дне и уважение себя. Я не ценю то, что в руках, и безумная жажда творчества подставляет мне плечо в моем нисхождении в пучину неудовлетворения собственной беспомощностью. Сегодня я говорю LЯ - Червь?, но мой кокон соткан из чудесного шелка, мой разум находится всего лишь в нескольких шагах от меня, и плоды самоуничижения прекрасными цветами застилают поле моего зрения. Я - Слеп, но моя Доброта прокладывает мне Дорогу сквозь гранит посредственности.
      Убереги меня от обретения самого себя, Хозяин!
      +++У-Рок Души.+++
      Сегодня я хочу поведать о тайне исповеди. Ведь что по сути своей есть исповедь? Я вам отвечу, ведь не даром же я являюсь Хозяином положения. Мое преимущество в том, что я имею неограниченные возможности для анализа, не отягощенные глупостью общеобязательного образования.
      Сегодня я буду говорить о тайне исповеди. В церквях достаточно света, для моего присутствия, и у меня достаточно возможности наблюдать, расположившись на страницах пожелтевшего календаря.
      Что есть исповедь? По сути своей лишь процесс общения, в ходе которого, один человек доверяет самое сокровенное своей души другому, в слепой уверенности в непорочности сего деяния. Я говорю вам обратное.
      Самая большая глупость - думать, что таким образом вы делаете богоугодное дело. Пояснения требуются? Богу наплевать на произнесенные вами слова раскаяния, а раскаянье вашей души он видит Сам, и не нужен для этого никакой свя-щенник. О вреде отпущения грехов можно не упоминать - об этом достаточно рассказано анекдотов.
      Это может показаться кощунством, но исповедь необходима, но не в церкви, а перед Человеком, человеком таким же как и вы сами, который одолеваем теми же страстями и пороками, который сможет лишь налить вам стопку за спокойствие, но это в десять раз больше, чем килограмм выкуренного ладана. Это несет в себе две пользы:
      1. вы побеждаете в себе страх быть осмеянными
      2. вы предоставляете вашему опоненту возможность проявить благородство...
      Все это дешевые прописные истины - идите в церковь лишь тогда, когда вам некуда больше пойти, ибо бога вы там не найдете, а если идете за Богом, то вступайте одни в тень храма Его, и снизойдет он на Вас в мудрости своей и в безграничном спокойствии своем с полотен, дощечек и стен, и растворит вас в своем понимании, и вы, наполнившись одиночеством его, уйдете восвояси, неся в груди осиновый кол созидания.
      Никчемность написанного приводит в ужас, однако наполняющая сила позволяет верить все больше и больше.. А я буду говорить о душе.
      Все в нас триедино но человек - Раб, он ограничен не только своими желаниями, но и своим видением. Слышите меня, первый признак Рабского отношения к жизни - видеть только две стороны у любой монеты - даже ребенок знает, что монета имеет еще и ребро, но почему-то оно не считается отдельной ее частью.
      Противоречия начинаются при попытке систематизировать двоичным образом нашу чувственность - величайшей глупостью будет не оставлять места для третьего, ибо черное с белым всегда оставляют место для неизведанности, и неизведанность вторгается проливным дождем в реальность нашего рассудка смывая привычные стереотипы одним лишь движением шаловливых капель.
      Так приходит ночь и дарит нам возможность анализировать события прошедшего дня в свете нелепости нашего приятия их в черно-белом телевизоре нашего зрения. Я лишь могу предложить вам оценить серо-голубой цвет выключенного экрана, и за окном блеснет зарница понимания безжалостной правоты того ливня, что смыл в вашем рассудке гигабайты бесполезных двоичных символов, которые всего лишь - буквы, в описании вашей неспособности к Действию.
      Сегодня мой Раб сделал робкую попытку освобождения! Я рад за него.
      Но боюсь, чтобы он не попал в еще более страшное рабство существа, притворяющегося невинной свободой, но настоящее имя которого - Вседозволенность.
      Так спи же мой Раб, завтра будет новый день для бесполезной борьбы за право Именоваться...
      +++Диалог у стола.+++
      - Ты что-то сегодня выглядишь не выспавшимся, - сказал Хозяин глядя на Раба снизу вверх со стола. - Пил, пел или что-нибудь сделал?
      - Опять издеваешься, Хозяин. Всегда ты находишь во мне какойнибудь недостаток, - чуть не плача ответствовал Раб. - Ты даже представить не можешь, что я видел во сне! А говоришь так, как будто я только тем и занимаюсь что... Да и вообще ты и снов-то не видишь!!!..
      - Да... - с грустью молвил Хозяин. - Хотя, нет... - сомнение просачивалось из его голоса. - Я видел сон. Я видел себя летящим в облаках, нет не над, не под, а в облаках. Мне забивало рот их вязкостью, но я чувствовал такую радость от своей Несвободы...!
      - Прости меня...
      Спустя несколько минут.
      - Ты меня слышишь? Хозяин?!
      - Ну слышу, слышу.
      - Мне хотелось узнать больше о твоих снах. Объясни мне, расскажи, я не знаю.. Слова куда-то теряются, но мне хочется понимать...
      - Друг мой, лишь раб может быть другом - любой свободный желает быть как минимум Господином, а то и Врагом.
      - Ты не ответил мне, но сперва объясни теперь, что ты имеешь ввиду - неужели быть Врагом сложнее и почетнее чем Господином?
      - Конечно, но не окончательно. Понимаешь ли, в мире нет ничего постоянного, ничего, кроме угрозы. Угроза может исходить из чего угодно - из ветра, из камня, из дождя, а бытие Господином расслабляет, расхолаживает, и ты становишься беззащитен, в то время как бытие врага заставляет всегда быть на стороже.
      - Ты все просто объяснил, да ладно, но, Хозяин, неужели другом может быть лишь Раб?
      - Именно, другом может быть лишь раб, но не ДРУГОМ. Последнее есть величайшая стадия отношений между людьми...
      - Превыше любви?
      - Естественно, ведь не будучи ДРУЗЬЯМИ люди не могу по настоящему предаться чувству под названием ЛЮБОВЬ. Но истинная ДРУЖБА доступна лишь избранным. Она неведома ни рабам, ни Рабам. Как любая истина - она свободна, и только в свободе своей она дарит торжество Чистоты и Спокойствия.
      Тишина.
      Комната опустела, и Солнечный Зайчик пляшет на столе, заставляя глаза, буде такие здесь, щурится, и наполняя пустоту в районе сердца беспечным удовлетворением и радостью за солнечный день, когда хочется встать перед окном и сказать: Спасибо, Тресветлый!!!
      Из под стола раздался тоненький голос Домового:
      - Вот так всегда, наругаются, наспорят, напачкают, а мне убирать. Ну иди, иди сюда, - это уже Солнечному Зайчику. Тот боязливо подходит. - На, возьми печеньку... Но! Пальцы то не откуси, а то кто тебя потом прикармливать будет, спишут меня беспалого за ненадобностью, и будешь тогда...
      Так тихонько ворча Домовой собирал с пола ошметки мыслей, не забывая впрочем, время от времени, бросить кусочек печенья солнечной зверюге - доброй и ласковой с ним.
      Самая большая сила - в безобидности.
      +++Торжество!+++
      Торжество Моей правоты омрачает сегодняшний день. Предсказанные Мной События - всего-навсего - мелкие житейские неприятности, и я никак не могу избавится от чувства, что кто-то творит Мной.
      Моя моральная маструбация - четвертый день в тени пустых слов я перечеркиваю окно мелом. Ты, рассвет, напоил меня завистью в Свободе, но чертова степь, уповая на мое ничтожество, вновь победила, и я скачу без седла, на скаку глотая пену, капающую с удил. Сегодня я смог взнуздать чертов ветер, и он вороным конем пронес меня сквозь степь, истекающую влагой сарказма. Я презираю тебя, моя беспомощность!
      Стоя на краю самого прекрасного водопада, я осознаю себя на дне черного колодца, который подобно голодному Ничто, высасывает из меня холодную кровь моих чувств. Я бессилен вырваться из его плена. И мужество мое - всего лишь жалкое подобие породистой импотенции. Таков сон духа, и в страхе своем, он все глубже и глубже проваливается в вязкую темноту закомплексованности, но все удаляющееся отверстие, с видом на Самый Прекрасный Водопад, будит смутное рвение к поискам выхода. Я вдруг обретаю свободу в реве падающей воды, но уже слишком поздно, и металлическая мечта готова разбиться о камни внизу...
      Я был свободен в мгновения полета, оплетенный густыми струями ревущего водопада, я понял каков был вкус того облака, что столь упорно пыталось удушить Не-меня своей вязкостью.
      И ударившись о камни я упокоился в торжестве.
      +++Урок 5.+++
      - Сегодня ты грустен, Раб, меня это тревожит.
      - Не обращай внимания, это так...
      - Ты снова не понимаешь, но вспомни, ты ведь вчера пришел в хорошем расположении духа?
      - Ты к чему это?
      - Видишь, не смотря на то, что все написано на твоем лице ты стараешься скрыть обуревающие тебя чувства. Пойми, это тоже признак рабства, так в детстве ты скрывал от отца, что куришь, потом, что пьешь, хотя он насквозь видел твою детскую ложь. Так и сейчас ты не говоришь ни о своих поступках, ни о своих мыслях и чаяньях.
      - Мой внутренний мир - моя собственность!
      - Дурак, твой внутренний мир - потеха для окружающих, ты только теряешь в том, что пытаешься скрыть то, что и так вылезло наружу. Посмотри на детей с их непосредственностью - для них не существует необходимости лгать, придумывать причины и побудительные факторы. Ты не дитя - ты наделен уже способностью анализа, но то, что все свои боли и страхи ты загоняешь в себя не дает тебе возможности сделать объективные выводы об их природе и путях их предотвращения.
      - Ты смеешься надо мной!?
      - Опять - дурак. Сколько раз тебе повторять, что я никогда не говорю зря. Ты сейчас узнаешь о своем рабстве больше, чем когда бы то ни было, и как всякий Раб, ты отрицаешь наличие на тебе кандалов. И все из дешевой гордости.
      - Ладно, я слушаю тебя.
      - Не слушать надобно, а слышать. Ну да ладно, авось, дойдет до тебя волна... Твое спасение в непосредственности, только эта черта позволяет не опуститься на дно, и в тоже время не болтаться как говно по поверхности. Не бойся страха контраста - он рассеется не сейчас, так чуть погодя, но твои деяния кристаллизуютя в своей законченности, и на столе, рядом с вазой, ляжет гроздь винограда, с лозы твоих капризов, которые, перестав быть пугающе загнанными в угол, вспыхивают яркостью благородства и непредвзятости.
      - Так все ж это - только слова.
      - Нет, это - только буквы, а слова ты вылепишь сам. Если найдешь в себе для этого смелость.
      О причиняемой Боли.
      - Ты непримирим с собой, Раб. Как ты можешь говорить о прекрасном, если ты - всего лишь носитель чужой красоты, и совершенство чуждо твоему Я?
      - Хозяин, почему ты мучишь меня неразрешенностью?
      - Я просто пытаюсь понять мотивацию твоих поступков.
      - Каких?
      - Неужели ты не понимаешь? Хотя понять ты и не можешь, поскольку не осознаешь верности своих деяний в момент их совершения. Иногда.
      - О чем ты?
      - Ты, сам того не замечая (хотя что ты - Раб можешь заметить, пожимает плечами), творишь своими руками необходимое зло. Молчи! Ты не идеален, я бы даже сказал, далеко не идеален, но создаешь хороший образ, который сам же рушишь, низводя свою мудрость до уровня низкосортного анекдота, а любовь - до уровня интрижки в подворотне.
      - Неужели, - с сарказмом.
      - Да, именно так. Раб, ты сам не замечаешь как правильно ты преподносишь себя: ложный - не найдет тебя под маской, но истинный - увидит и сорвет маску с твоего лица. Единственное, что ты можешь сделать - это подарить ему свой свет, поверь, у тебя его в избытке, и нежно причиняя боль, не дай уверится в твоей истинности. Ты - должен быть жестоким к тем, кто любит тебя, тогда в своем страдании ты породишь еще большую любовь...
      - Но это же низко!
      - Зато правильно.
      - Хозяин, ты говоришь о подлых вещах.
      - Не путай мудрость с подлостью. Но ты не сумеешь так, как правильно, так что постарайся дарить свой свет без разбору, но учись вовремя делать больно, поскольку возникнуть может иначе Великое Разочарование.
      - Ты думаешь, Хозяин?
      - Я знаю.
      Проводя рукой по шелку, сквозь кожу лайковой перчатки, я ощущаю каждую паутинку несчастного насекомого, которое волей судьбы вынуждено одевать модниц. Но мне становится страшно, когда я представляю мир в шелковой паутине.
      Присмотрись к телефонным проводам.
      Притворись самим собой сегодня утром, и ты сможешь создать в своей груди чувство, сходное, по своей прихотливости, с океанским приливом - на берег будет выброшена мелкая рыбешка глупых страстей, и бесценные жемчужины переродившихся комплексов.
      +++Монолог 2.+++
      О прихотливости нашего воображения.
      Как, все таки, много значит для нас физическое состояние бренной оболочки. Знаешь, Хозяин, меня гложут сомнения в правоте моих жизненных принципов. Я знаю, ты ответишь мне, что суть - природа беспринципна, и потому не имеет смысла создавать для себя какие-то ограничительные принципы - это лишь индикатор нашей ограниченности.
      Я знаю все, что ты можешь сказать о Морали, но поверь мне, Хозяин, не стоит быть таким мелочным, не стоит отказывать себе в маленькой прихоти - мотивировать поступки и находить себе оправдание во всемогущей громадине Морали.
      Я знаю и то, что поиск оправдания - первый признак слабости. Сам факт формирования морали мы можем назвать слабостью человечества - поиском оправдания совершаемым поступкам. Любой человек, опирающийся в своих поступках на мораль - трус, без громких эпитетов и заглавных букв. Он боится чистой ответственности за совершаемые поступки, а как известно самое тяжкое бремя ответственности - не перед богом или законом, а перед самим собой. И мы - все человечество прячемся за мораль как за ширму, снимающую с нас ответственность за причиняемую боль - главное, чтобы все укладывалось в рамки традиций.
      Наивным было бы полагать, что мои мысли могут что либо изменить в окружающем мире, но причудливое воображение рисует картину великой разрухи, экологической катастрофы и прочего, прочего, прочего... Я не хочу быть похожим на хилого старичка, с трибуны призывающего пойти в атаку, но не способного без посторонней помощи отправиться туда, куда послали. Я не цепляюсь за гордость, но в моей слабости еще достаточно достоинства для того, чтобы умереть с улыбкой.
      Я знаю, Хозяин, ты скажешь - это рабская радость, но ведь я и есть Раб, и в имени моем слышится стрекот цикад на плантациях. Ни культура, ни быт не способны сломить инертность нашего восприятия, и как бы ни старались горлопаны - пропагандисты силы и стойкости, облегчение приносит нам лишь Песочный Человечек, со своей трубочкой. Никто не думает о высоком в пучине кошмара, но пробудившись, наше воображение рисует чудесные картины победы над морским змеем. Это ли не ложь в своей полноте?
      Давая свободу течению своих мыслей, мы рискуем не обнаружить их в русле намеченного изложения - они растекутся по ковру, ровным слоем покрывая затейливые узоры наших неспособностей и желаний. И солнечные блики, играющие на поверхности воды, дарят оживление и наполняют нас необходимостью Играть.
      Игра - как единственный путь к солнечности.
      И я таю кусочком сахара в стакане твоей нежности.
      Ты - царица беспечности - мое неведение.
      О сожалении.
      Я в состоянии оценить верность моих поступков, отслеживая их на клетчатой бумаге памяти о свершившихся событиях. В вихре смеха рождаются зыбкие образы - таящий свет приносит горечь разочарования. Старый индеец рекомендовал отказаться от прошлого, неважно какими словами это выражалось, но дело в том, что самый страшный бич нашей памяти - Сожаление.
      Никогда не отказывайся от прошлого - там те, кто любил тебя и те, кого любил ты. Храни портреты их в картинной галерее своих извилин, отвечающих за сохранность информации, храни их в ласковом свете своей признательности за подаренное тепло, но не вздумай сожалеть о недосказанном, несделанном, не... не... не..., не смей бросать тени на эти лики, заставляя их корчится, словно взгляд твой несет разряд электрического тока...
      Хозяин, я заврался, приди, вместе с лучами утреннего Солнца и расскажи, с саркастической улыбкой, как беспомощен я в попытке осознания прописных истин.
      Я говорю столь примитивно, что мне становится стыдно, и тень Сожаления о тщетности деяния повергает меня ниц, пред смелостью и благородством презрения.
      +++Молитва.+++
      Ты - Творец. В моем понимании лишь ты видишь в небе инверсионный след, за пролетевшей птицей. В твоей власти принять или отвергнуть мое признание, но ты, всегда безразличный к единицам, и находящий процесс творения лишь в том, чтобы вылепить из теста нашей массы удобоваримую скульптуру - памятником твоему совершенству, ты слышащий лишь плеск волн о берег океана, осознал ли ты всю тщетность попыток наполнить что либо из вне?
      Печаль - это покрывало, связанное из тоненьких ниточек Спокойствия, с вплетенными стебельками Грусти, - запахом трав укутывает голову. Я осознаю, что Творец в тебе знает все, что я мог бы сейчас сказать, что ты был - Демиург, но Зло в твоем творении есть лишь умысел твой, и весь сценарий был написан еще миллиарды лет спустя. Для нас вселенная - бесконечность, но для тебя, не ведающего времени, бесконечность абстрактна, поскольку ты сам создаешь ее из себя.
      Ты всюду, но ты невидим. Мы, в глупости своей, склонны обвинять тебя в беспечности, но прости нам нашу слабость - ты дал нам достаточно, чтобы мы могли стать совершенны, но вместо того, чтобы читать инструкцию, вычерченную на наших ладонях, мы одели перчатки.
      Я знаю, ты никого не прощаешь и не наказываешь, поскольку любое деяние, выполненное из страха перед наказанием или в ожидании поощрения будет ложным по сути своей. Ты воспеваешь предательство во всей красоте его лжи - ибо нет деяния, более наполненного пустотой эгоизма.
      Я знаю, что мой Рок - создать в глазах своих образ. Но образ этот всего лишь иллюзия чувственности - он не в состоянии воплотить в себе бесконечную боль созидания, и потому весь образ - лишь исполненный печали взгляд.
      Ты не смотришь с презрением, ты отвергаешь наше стремление к чистоте и поощряешь насилие. Твоя цель - раса спартанцев, но ты жестоко стер их с лица земли, поскольку гордость и честь их переросла возможности твоей программы.
      Необходимость принятия своей позиции между светом и тьмой ставит нас в тупик, но ведь даже самая популярная ныне религия говорит о Триединстве, а мы, подобно стаду тупых баранов ломимся то в одни то в другие ворота, забывая, что в нашем распоряжении все поле. Не надо становится противником, ведь мы - третья сила, так мало и так много в наших руках.
      Ты - Создатель, никогда не предавал нас, мы лишь не воспользовались умением Читать.
      Я знаю, что ты нам не друг, и нет у нас врага - все мы братья из плоти одной - сиамские близнецы, неспособные существовать друг без друга.
      Комизм ситуации заключен в планомерности развития преклонения, но наш Дух, исполненный Гордости дает нам шанс подняться с колен и попросить прощения за невежество. Протянуть руку и взять самое сокровенное знание, в котором ответ на все наши вопросы. Ответ - лишь один, но он на трех языках, а как понять еще два, если и на родном то не умеем читать без запинки?
      Ты - Созидатель, слышишь любое обращение, и я обращаюсь к каплям сегодняшнего дождя:
      Смой с меня запах неуверенности
      Смой с меня пыль наивности
      Смой с меня гной смирения
      Смой с меня грех преклонения
      Смой с меня грязь ярости
      Влей в меня грусть единения
      Окуни меня в омут понимания...
      Ты - часть Творца, освети мне путь, в своей непримиримости!...
      Я осознаю ошибочность отдельных фраз, я чувствую дыхание в затылок, но необходимость молчания заставляет творить, раз за разом, бесполезные попытки, проломить сейфовую дверь в хранилище сокровенного и размозжить змею прагматизма о циничный бетон пола.
      Фотографические элементы глаз выхватывают, одну за другой, пролетающие мимо реальности и я слышу Его смех в наивности моего порыва.
      +++Смятение.+++
      Сегодня моросит дождь, и водяная пыль, висящая в воздухе, не дает расслабится - бьет какая-то странная дрожь, и в сознание закрадывается лучик сомнения в собственной правоте. Что если всего этого не было?
      - Заткнись, Раб! Твои мысли портят мне настроение. Ты всегда опускаешься на контрастах. Когда же ты наконец поймешь, что жизнь - это не американские горки, а гораздо хуже - это затяжной прыжок с плохо сложенным парашютом и весь вопрос в том: повезет - не повезет...
      - Я не улавливаю связи между твоими словами.
      - И напрасно. Ты мог бы взлететь на вершину истинности в своей неправоте, однако ты предпочитаешь зарезать сомнением ложной скромности ту вялую искорку озарения, что посещает время от времени тебя. Ты мог бы быть великим пророком, поскольку тупое стадо верующих, приняло бы твою слабость за силу преодоления искуса. Старый змей дремлет конечно, но совсем на другом дереве.
      - Ты пытаешься упрекнуть меня в малодушии?
      - Еще бы! Ведь лучший способ подхлестнуть творческую энергию раба - это дать ему по морде.
      - Ты играешь с жестокостью, Хозяин!
      - Нет, я принимаю лишь необходимую форму для инъекции в твой неподатливый мозг еще толики здравой бессмыслицы. Я умею играть словами, и в отличии от тебя не тешу себя иллюзиями относительно судьбы твоего творчества. Да и насчет цены его тоже.
      - И какова же она? - сарказм хлещет, подобно желчи, из каждого отверстия тела Раба.
      - Цена? О! Твой гений бесценен! Он не имеет цены, потому что никому не нужен. Здесь же и ответ на вопрос о судьбе...
      - Ты хочешь унизить меня?
      - Нет, я лишь хочу избавить тебя от идиотских розовых контактных линз, которые рисуют мир вокруг тебя в ореоле приближающегося совершенства.
      - Ты пытаешься вернуть меня на землю?
      - Идиот! Я даю тебе пинка, что бы ты взлетел еще выше!!!
      - Я не...
      - И не надо. Иди воюй с армией глупости, но не тревожь меня больше тупыми мыслями о собственной ошибочности. Самой большой ошибкой - было начать весь этот разговор. Так что отстань теперь от меня.
      - Хозяин! Эй, Хозяин!!!
      Самой большой ошибкой было составление собственного мнения о происходящем - прикасаясь к Истине мы сходим с ума и не можем передать цвет ее - Серый.
      +++Упрощение.+++
      Возносясь по радуге, к венцу солнечного света, я прикасаюсь дрожащими от нетерпения пальцами к пружине Больших Часов, что боем своим отмеряют тысячелетия, и рождение звезды для них - лишь нефиксируемое мгновение.
      Тик-так.
      Это бред моего больного подсознания. Где же ты, дедушка Зигги? Ах!
      Роскошный цветок распустился у меня на кухне. Он не осязаем, но фиолетовый цвет его столь гостеприимен в своей гармонии простоты, что необходимо жалкое стремление к совершенству формы бросить к его корням, предаваясь радости этого жизненного цикла в миротворческом возбуждении.
      Приятие материи как блага, даст нам силы отказаться от нее жестом, исполненном красоты и разочарования. Мечты, гонимые ветром самовоплощения, становятся явью на считанные мгновения. Но и одной лишь фиксации на них взгляда достаточно, чтобы привить в себе любовь к подобным проявлением.
      О, мотылек, танцующий над пламенем в асбестовых туфельках, как чудесно твое явление и сколь беспокоен твой уход. Фольга твоего платья рождает игру бликов на одухотворенном лице, превращая его в маску безразличия. Я ненавижу пламя, как дитя ненавидит утробу матери. Давешний ангел научил меня купаться в огне, но забыл научить вытираться, или просто не дал полотенца. Я ношу свой огонь в себе, и ненавижу блики, которые он рождает на лицах.
      Я - сам дьявол, в его самой беспомощной ипостаси. Как мог я быть столь неосторожен? Но асбест туфелек сохранил нежную кожу стопы мотылек по прежнему танцует на кончике пламени, сбрасывая вниз неосторожные искры.
      О, мой Примитивизм! Дай мне возможность низвести все происходящее до простоты анекдота, но как же распределить в нем роли. Мне хочется упростится и не видеть столь четко цепь событий, приковавшую нас к скале Невозможности Действия.
      Ты, дитя моего Поступка, проклинаешь мою слабость, но нет правды в твоих словах - желание, да именно желание является определяющим, здесь я согласен с тобой, но желание по привычке есть лишь примитивное стремление к внутреннему балансу. И взгляни, радость от истинности разлада покрывает собой всю мелочность Упрощения, и дает возможность самореализации в страсти ОДЕРЖИМОСТИ.
      Здесь не нашлось ничего, что могло бы продлить ублюдочную негу Самодостаточности, и я был извергнут наружу в тесноте своего тела, которое готово раскрыться на встречу Чуду нового ПРИЯТИЯ.
      +++Урок 6.+++
      Я приносил домой маленькие букетики цветов. Они прятались в моих карманах и никто не замечал их чудесного цвета. Лишь много дней спустя я понял, что все это была галлюцинация.
      О разочаровании.
      - Ты что-то сегодня не рад меня видеть, Хозяин?
      - Да ну тебя в баню!
      - Ну и... шут с тобой.
      - Видишь, терпения не хватает... Ты как всегда ожидаешь определенной реакции на свои поступки, и не получая ее теряешься. Худшее же в том, что у тебя не хватает Терпения, я уже повторяюсь, разобраться в причинах, вызвавших непонятную для тебя реакцию.
      - О чем ты говоришь?
      - Ну, если честно, то совсем не о том, о чем хотел бы, но сперва давай разберемся в нашей ситуации. Ты, Раб, как любой нормальный Обычный человек, ждешь определенной реакции на свои действия, к примеру если ты говоришь LЗдравствуйте?, ты ожидаешь услышать как минимум LПривет?.
      - Ну.
      - Баранки гну. Таким образом рождается ожидание. И ожидание самая опасная штука, поскольку она имеет тенденцию перерастать в уверенность. В уверенность в получении конкретной реакции на конкретные поступки и действия. Уверенность как раз и порождает неспособность оценить, разобраться в корне, причине несоответствия действий опонета твоему ожиданию.
      - Так что же делать, Хозяин?
      - Сухари сушить!
      - Хозяин, не язви, - в голосе Раба проступила угроза.
      - Господи, до чего ж ты смешен. Что делать, что делать... Да ничего! Подумай просто над собой, ты ведь, пока что не законченный... хмм...
      Ладно, теперь послушай о том, для чего я собственно и начал этот разговор. Я успел сказать тебе об ожидании. Помни, что это самая большая ошибка - ожидать чего-либо от людей. Нет, я не хочу сказать, что люди недостойны твоего ожидания, я хочу сказать, что как раз наоборот - каждый из нас гораздо более сложен и совершенен чем кажется, и ожиданием своим, низводя трагизм поступка до примитивизма предсказуемости, мы Оскорбляем.
      Но ты несовершенен, Раб, как впрочем несовершенен и я, и мы не можем отказать себе в глупости ожидания действий. И что мы получает проигрывая, когда наши ожидания оказались обманутыми, когда... Да ладно, ты понял о чем я. Так вот, оказавшись обманутыми, что мы ощущаем?
      - Разочарование!
      - Видишь, Раб, ты начинаешь прозревать. Да именно разочарование, но уберем первые три буквы, и мы будем Очарованы неожиданностью. РАЗОЧАРОВАНИЕ - гибель Чар, которыми опутаны мы были, но что есть прекрасней смерти? Готов ли ты променять одно мгновение смерти на десять тысяч пустых, предсказанных, понятных дней существования? Готов?
      - Нет.
      - Вкуси тогда горечь разочарования с подобающим достоинством, и получи наслаждение от сока его, стекающего по твоим щекам. Люби его - оно приносит свободу Жизни, как делает это смерть. Научись ценить мгновения смерти, которыми пропитано существования, и самая Властительница кроткой девушкой опустится тебе на колени в жесте благоприятствования. Скажи ей...
      Одному я сумел научится в этой жизни - самостоятельно выбирать Слова.
      +++Один -Очество.+++
      Сегодня познание собственной исчерпанности привело меня в долину ассоциаций. Там меня ждал приказ - Продолжай. Это не много, но дает силы для скачка. Так мы познаем свои скрытые возможности.
      Я попытался взять тебя с собой в эту долину, и потерпел чудовищное поражение - я понял, что все это существует лишь в моей больной голове, и никто кроме меня не сможет познать запаха трав, наполняющего мозг музыкой, осязать шум маленькой горной речки, пройтись среди шелеста карликовых яблонь, что едва ли выше человеческого роста, и удивится мощи горного хребта, своими уступами напоминающего позвоночник, свернувшегося в клубок зверя по имени Земля.
      А я так бы хотел...
      Но лишь одним глазам доступен этот мир, и лишь жестами лишенных кожи рук, я смогу нарисовать тот сон духа, который был дарован мне там. И я пишу вереницу образов смешав на палитре лица отголоски воспоминаний... И кисть моя - мое молчание.
      +++Преломление.+++
      Образы, живущие в нашем сознании - лишь тени, прости Хозяин, лишь тени музыки сомненья, заставившей трепетать наши души и преломившейся сквозь призму нашей опосредованности.
      Так, день ото дня мы проходим сквозь музыку ПРИРОДЫ преломляя ее в примитивные запахи, звуки, вкус. Словно белый солнечный луч, разбитый на семь составных частей, которые, даже слитые вместе не могут воссоздать белизны - их сияние породит лишь глубину поглощения - черную бездну. Так же мы расщепляем Бога в своем восприятии, так же мы расщепляем Свободу, так же мы расщепляем Любовь, и расщепление это зовется ПРЕЛОМЛЕНИЕ.
      Призма нашего Зрения искажает действительность, но, на примере солнечного луча, мы видим, что лучше принять все таким, каким оно приходит к нам, чем предпринимать нелепые попытки слить эти разрозненные клочки обратно - воедино.
      Посмотри на религию - что рождает она - лишь тьму вокруг света чистоты Веры.
      Посмотри на ревность - лишь тьма вокруг света Любви. Глупостью было пытаться воссоздать из разрозненных клочков, дошедших до нас сквозь закопченное стекло нашего эгоизма, истинное Чувство.
      Я ненавижу плен слов, которые преломляют мое Знание в примитивные значки на листе белой бумаги.
      Я тону, и преломившись сквозь очки омута твоей уверенности, падаю в зрачок фиолетовым лучиком гармонии.
      +++Пробуждение.+++
      Мое сознание становится текучим, и это пугает, поскольку не позволяет мыслям зафиксироваться в какой-то четкой форме - лишь расслабленной кашицей они скребутся по паркету моего осязания и пытаются вызвать восторг своим появлением. Это смешно! Вы когданибудь радовались тому, что вступили в дерьмо? Уверен, что нет. Вот так же и мои мысли - дерьмообразная кашица.
      Плоть моих рук заставляет меня искать выражения, тем волнам чувствительности, что окатывают меня с поражающей сознание периодичностью, и их равномерный напор постепенно затягивает меня куда-то в глубину океана неприкаянности.
      Ты - мой огненный Хозяин, черной полосой пересекающий пол, не можешь объяснить мотивирующих факторов для столь угнетенного состояния моей души.
      Я осознаю свое участие в создании неприступного бастиона моей отторженности. Что это - понимание или же напротив - заблуждение? Я не в состоянии выразить гармонии, наполняющие меня, но уже аккуратно уложенные в соответствующие ящички, проложенные шариками нафталина и ароматным мылом. Все это столь запрограммировано, что не возникает желания бороться.
      Вчера Хозяин рассказал мне о мусульманских Садах Джанны. Больше всего меня завлекла сама идея сада - как четко она вписывается в мировую гармонию - ты - Человек, лишь составная часть Природы, движущая - да, созидающая - да, но не пользующая весь этот организм словно продажную девку. Ты - Человек, и твое место в процессе созидания определено. Ты - Творческое начало материального, но процесс творчества направлен на разрушение, и привести это может лишь к нарушению Баланса в Мировом масштабе.
      Не обращай внимания на глупо-политический стиль, Хозяин, но согласись, что иными словами трудно воззвать к корням, питающим древо нашего бытия...
      - Чушь!
      - Хозяин, ты не спишь?
      - Уснешь тут с тобою, - зевает, - Ты же, своими мыслями, так загадил воздух в комнате, что думать стало просто невозможно.
      Поверь мне, Раб, здесь нет ничего, чему стоило уделять столь глубокое внимание. В этом кроется одна из основных ошибок нашей реакции на сложившуюся ситуацию Внутри - ты на столько переполнен личностными переживаниями, что для того чтобы скрыть это пытаешься думать о глобальном. Поверь, никогда еще такая замена не приводила ни к чему, кроме рождения очередной глупости, которую, частенько, не дай бог, подхватывали массы идеалистов. Ты трижды ударься лбом о стену, вместо того, чтобы выдавливать из себя какие-то мыслишки - никому ты, поглощенный собственной ничтожностью, не нужен. Пойми, твоя сила в неприступности, борись за Ненависть и обретешь Любовь, не бойся разбить руки о каменную стену - тебе их не перевяжут, никто, никогда не сможет стереть бархатную пыль с твоей слабости, хранящейся за тоненьким стеклом Праведности. Ты - грешен, но должен считать себя олицетворением Греха, чтобы быть Полноценным. Величайший грех - неумышленно причиненный вред. Это аксиома.
      В последнюю очередь скажу: никогда не верь людям - им безразлично что ты чувствуешь, что наполняет тебя. Им важно лишь то, что Они могут дать тебе, и что можешь дать им Ты. Не думай, что желание отдавать - проявление альтруизма, нет, нет. Это зов величайшего в мире Эго - самозавершение в процессе созидания, и нет большего эгоиста чем Созидатель. Но прими его дар, и отдай себя, уподобляясь ему и ты познаешь глубину чувства внутреннего Равновесия...
      - Хозяин, ты создаешь новую концепцию мышления?
      - Нет, я реабилитирую старую концепцию чувствования.
      - Как, как?
      - Что, понравилось слово? Мне тоже не очень, а что делать?.. Дедушка Зигги прекрасно свел все проявления гармонии и дисгармонии к LЗдоровым Половым Инстинктам?, да простят меня знатоки за упрощение, перевирание и так далее и тому подобное, но сегодня весь храм твоего Духа - лишь коммунальная квартира для инстинктов и комплексов, которые то и дело подсыпают друг другу сахар в бульон на кухне, воруют из карманов пельмени и прочее, прочее, прочее. Как тебе нравится быть совокупность электрических импульсов, возникающих в мозге, а, Раб? И кто тогда я, плод твоего больного воображения? Короткое замыкание?
      - Не язви, я-то тут причем?
      - Ты не причем, тебя и нет как такового - биологическая оболочка...
      - Завали!
      - Это уже лучше, когда ты зол, тебе в голову приходят удачные мысли, друг мой. Направь свою злость на решение ма-а-аленькой проблемки.
      - Какой?
      - Определи для себя свой собственный статус.
      О кротости.
      Сестра, бережно хранящая в шкатулке перчатки, сшитые из кожи, содранной с моих ладоней, что ты хотела мне сказать своими глазами?
      Я был препарируем на железном столе, подобно лягушке на уроке анатомии, и чувствовал, как ваши взоры холодным скальпелем впиваются в мою раздутую печень, как выковыривают из желудка нечаянно проглоченную дробинку. Вам интересно? Мне тоже. Мне крайне любопытно наблюдать за вашей реакцией. Я пытаюсь отыскать в вас самого себя, с жадностью режущего податливую плоть лишь с тем, чтобы понять, что душа не прячется ни в сердце, ни в легких ни во влагалище, ни, тем более, в мозге.
      Я пугаюсь, находя в ваших горящих взглядах отражение моего равнодушия. Я мог бы сотворить чудо, улыбнувшись вам со своего стола, но это разрушило бы все очарование момента - Эффект Неучастия.
      Препарировать можно лишь живую плоть - в мертвечине отсутствует Воля, а это то единственное, разложение чего мы не хотим признавать, но наблюдая собственными глазами рождение маленького уродца, мы пугаемся неизбежности свершившегося события.
      Наивысшая воля рождается в нас в тот момент, когда умелый скальпель рассекает нашу грудную клетку, и мы с восторгом пассивности принимаем жадные взоры, вливающиеся в нас сквозь щель надреза. Плавься, мое бунтарство, в твоей власти сейчас, растекаясь горящей сталью по венам, прервать этот процесс эксгумации, но тебе доставляет удовольствие само осознание Их ничтожества перед служанкой твоей - Волей.
      Я осознал никчемность попыток своих препараций, и сейчас обезличено принимаю как данное гамму эмоций, посылаемых мне сквозь пространство бесполезной информации.
      И наивысшее выражение Воли - в Кротости принятия неизбежного.
      - Ты внял моему совету, Раб.
      Где сегодня пребываешь ты, мое Совершенство?
      - Знаешь, Раб, сегодня мне снова приснился сон. Мне снилось, что я нахожусь в каком-то месте где нет ничего, то есть вообще Ничего. Там не было света, но я прекрасно видел все вокруг, там не было ни звуков, ни запахов, ни верха, ни низа и совершенно никого. Оттуда открывался прекрасный вид на Ничто. И ты знаешь, я понял символ, вложенный в этот сон - я беспомощен в попытках воплощения своих представлений в жизнь, и чудовищность несоответствия между непостижимой красотой и величием образа, дарованного мне, и его содержанием наполнила меня Силой и Энергией, способными привести меня к вершине познания... Но тут я ослеп.
      В ушах моих звенели неразборчивые стихи, которые читал кто-то ушедший в Никогда. Я не мог разобрать слов, но интонации говорили мне, что человек этот несчастен, и помочь ему не способен даже... Неважно, кроме него никто не способен помочь ему, но проблема как раз в том и заключается, что сам он бессилен пред своими глупыми амбициями, которые не дают ему расслаблено вдохнуть глоток пропитанного спиртом воздуха.
      Хайя! Сегодня я плясал у тотемного столба изображая духа, нисходящего на вас с небесного склона. иМЯ мОЕ - нАЙЕНЕЗГАНИ и я способен превратить ваше воображение в груду блестящих осколков. Но длится это лишь мгновение. И далее. Мой танец исполнен курения трав, и дым горечью своей вызывает припадок благодушия. Я буду общаться с духами мертвых, мне нужен свет идей прошлого, поскольку я - лишь отголосок проходящего мимо солнечного света, я - лишь эхо могущества, но впитав в себя его непостоянство я танцую вокруг тотемного столба, вглядываясь в лица, светящиеся в его древесине. О, дух Шамана, снизойди на меня откровением прокатившейся мимо Бури! Так где же ты, сила Величия? Я танцую вокруг тотемного столба, призывая память надрезов сжалится и наделить меня могуществом Живого и Плотского. Я вкладываю в мой пляс все, что у меня осталось - жалкую лужицу практичности, но двери так и остаются плотно закрытыми, и я ударяюсь о тотемный столб в экстатическом припадке Всеведения. Хайя! Мое нисхождение в глубины познания, я уподобляюсь твоей беспомощности, Раб, в этом море бесполезной информации... Я знаю все, но передать могу лишь столько, сколько поместится в ладонях, сложенных лодочкой. Много ли это? Но жадность превращает меня в Человека и я не могу понять, что делать с предоставленными мне руками, я сдираю с них кожу и уподобляюсь тебе, Раб, и понимаю твое величие в стремлении объять то, что не может допустить твоего прикосновения! Я танцую вокруг тотемного столба и я взрываю твою судьбу, Раб! Я танцую! Хайя!
      Это, прости меня, лишь сон, но я чувствую, что ступая по скрипучим половицам кухни, ты приведешь меня однажды к тотемному столбу твоего Племени, и в тот день ты станешь свободным, хочешь ты того или нет.
      А сейчас спи, Раб, твой трудный вечер впереди, и скоро наступит мучительное пробуждение от бездеятельности злосчастного дня.
      Отдохни, пока я в силе.
      Раб.
      Я переворачиваю еще одну страницу книги моего бытия, и обнаруживаю там небрежные пометки, оставленные на полях прежним читателем. Ты неаккуратен. Я не воспользуюсь твое подсказкой из принципа - я слабый, но гордый, достаточно, чтобы самостоятельно сорваться в пропасть, а не обдирать себе колени, влезая на склон по проторенной дорожке. К тому же, на гоном склоне встречаются, порой, стебли травы - прочной как канат и острой как бритва, и пожертвовав отсутствующей на ладонях кожей, можно задержать падение, и лишний раз насладится чистотой горного воздуха.
      Сего дня, утром, я был одухотворен идеей создания нового мира, и дабы лишний раз не огорчатся, видя как он рушится, создал его в себе. Он проживет ровно до заката, а утром все начнется с начала, являя нам чудеса Пробуждения.
      +++Урок 7.+++
      "Жизнь подобна коробку спичек. Обращаться с ней серьезно глупее глупого. Обращаться несерьезно - опасно." (Акутагава Рюноскэ)
      О Благородном порыве
      - Сегодня ты находишь удовольствие в расслабленности, наслаждаясь вкусом крови на губах. А знаешь ли ты, чья это кровь?
      - Скажи, Хозяин.
      - Если ты ожидал от меня высокопарно-глупых вещей о невинно убиенных младенцах, то будешь разочарован. В сущности, кровь на твоих губах, на твоих клыках - это твоя кровь. Это кровь тела, в котором ты имеешь честь существовать, а в каком качестве - решать лишь тебе самому. Ты напичкан неприязнью выше глазниц, и не хочешь даже пересмотреть свой подход.
      - О чем ты?
      - О, я говорю о великих вещах. Тьфу ты, блин... С тобой невозможно быть серьезным. Этот высокопарно-глупый слог сводит на нет любые попытки передачи информации. Сегодня я хотел спросить тебя, о твоем отношении к искусству.
      - Я отношусь к нему очень трепетно...
      - Бред!
      - Хорошо, Хозяин, слушай:
      Искусство - это слуга посредственности, самостоятельно неспособной к созиданию. Цель его - утолить жажду острых ощущений серой массы, кипятящейся в своем желании выглядеть презентабельно. Их навороченные фразы в стиле рококо вызывают мысли о гниении. Они - Потребитель. Единственное, что они желают - это жрать, ПОТРЕБЛЯТЬ плоды, в муках рожденные вашей мятежной душой. И как любая жратва, оно (искусство) должно быть максимально легко усваиваемым, даже точнее будет сказать усвояемым - что-то вроде LМакДональдса? - жрется за обе щеки просто великолепно, быстро, удобно. Это - культура для тех кому все равно, что жрать - по-фигу, что вредно для желудка, что вредно для сознания.
      Есть потребители и более высокого - ресторанного уровня - чтоб красиво, на скатерти, чтоб вкусно и дорого, но так, чтоб тоже особо не задумываться, разве только обсудить потом, сыто порыгивая, приемы, использованные художником, делая ошибки в каждом втором прилагательном. И совсем уж небольшой процент Потребителей не попадает под это мерзкое определение. Единицы, которые не потребляют, а впитывают Искусство, пропуская его сквозь фильтр своего восприятия, и на фильтре этом остаются крохи, а порой даже скопления звезд - сиянием своим наполняющие существование Человека.
      Но Человек нуждается в Искусстве, а не в трижды пережеванной кашице, подаваемой на блюдечке средствами массовой информации. Им важно Полотно, но важен и Художник.
      Но что значат единицы в сравнении с массами? Я ненавижу белизну их сорочек, заправленных в узкие брюки, стесняющие движения, но выгодно выделяющие необходимые достоинства. Это умение обтянуть яйца (или у кого что) они тоже именуют искусством, забывая, что венец всему - Нагота, и в НАГОТЕ приходит к нам истинная красота Природы, и Чувство входит в наш дом без одежды. Художник, Мастер, Творец оголяет Душу свою перед тем, как начертать на скользком полу простую линию, но здесь мы видим прекрасное даже в простоте, поскольку простота эта наполнена Болью и Стыдом Обнажения. Так рождается Искусство - в муках невостребованности, в наивном желании Благородства, в стремлении к совершенству через посредничество Боли.
      Так, день ото дня мы принимаем за истинное творчество ту ментоловую жвачку, которой заполняют нашу Пустоту, но едва лишь мы слышим звук Истинной Красоты Творения, мы взрываемся в очистительной уборке нашего чердака, в необходимости вынести грязь - освободить место для Чуда. Мы сами не замечаем, как приобретаем иммунитет на поглощение мусора - он отсыхает, и осыпается с нашего сознания оставляя лишь чувство смутного дискомфорта.
      Главным отличием мыслящего Человека является способность оценить истинное произведение Искусства независимо от того нравится оно тебе лично или нет. В то же время Человек всегда имеет свое собственное мнение о любом событии, основанное на его личном восприятии и переживаниях.
      Первый признак Lбыдла? - ненавижу это слово - независимо от внешнего облика - агрессивное неприятие Непонимаемого.
      Второй признак - приверженность к поверхностным и общепринятым суждениям.
      БОЛЬ - в том, что искусство, подобно шлюхе, выстилается перед эстетствующим большинством, не понимающим, что речь, лишенная ругательств не является признаком интеллекта, а речь насыщенная ими не является индикатором свободы.
      Это ли не наистрашнейшая боль нашего времени - обличенная в паранжу шлюха искусства, разносящая венерические заболевания тупости, показной индивидуальности и тупого спокойствия слона перед шедевром Ренуара!
      - Сколь благороден гнев твой, Раб, но что несет он другим? В своем порыве созидания через уничтожение ты упираешься головой в стену здравомыслия.
      - ?!?!?!
      - Беда твоего, наполненного внутренним огнем, стремления в неизбежности расставления точек над И. Пойми, что наивысшая сила ИСКУССТВА заключается в том, что Созидатель, Демиург никогда не делит окружающих на козлищ и агнцев - в этом делении заключается ничтожность души, стремящейся к поголовному пониманию, а это ни что иное как Диктатура.
      Если хочешь стать Созидателем, радуйся Боли, приходящей к тебе, открывай ей двери, и благословляй ругающих тебя. В этом нет рабской покорности, но это закаляет дух - и выдержав все, ты сможешь остаться со стилом в руке, высекая на камне своей Гордости барельеф, исполненный глубины истинных Чувств, переполняющих тебя.
      Лишь в презрении ничтожных рождается Сила движения.
      И ты достоин этой силы, лишь не ошибись, отдаваясь Прекрасным Порывам, они могут так раскачать веревку, на которой ты балансируешь над пропастью, что падение станет неизбежностью.
      Но в силе рук твоих - удержаться, и плоть, лишенная кожи, передаст всю полноту ощущений зарвавшимся клеткам мозга.
      А сейчас, закрой глаза, и прими услышанное под полог осознанности.
      +++Неприступность.+++
      Я видел Снежную Крепость в песках пустыни. Она разбрасывала кругом чистые, холодные искры отраженного солнечного света. Что даришь ты мне? Лучезарную уверенность в твоей непоколебимости? В чем твоя сила? В непризнании? Я отвечаю за каждую капельку пота, скатившуюся по моей спине, и говорю - здесь, среди горячих песков, находится величайшее чудо, дарящее нам...
      Но Что?!!
      Что ты даришь нам, не принимая даже солнечный свет, лишь разбрасывая его кругом!!? Я подставил ладони, пытаясь собрать хоть частичку, хоть несколько искорок, и вложить их в тело твоих стен, согреть, наполнить Добротой солнечного света...
      Ты тверда и непоколебима, ты являешь собой образец Наивысшего Величия, но вызываешь страх своей невоспринимаемостью. Ты оградилась от всего, и ничто не способно пробиться сквозь броню твоего самоотречения. Никакой бетон, никакой камень не выдержал бы такой нагрузки, но величие твоего льда в непреклонности, и в этом же его слабость - ты используешь самое себя, не придавая значения мимолетным жестам, нечаянно исполненным глубинного сопереживания и тоски.
      Снежная Крепость в жарких песках, ты ночью не можешь уснуть, из-за температурного баланса привычного одиночества, а днем замерзаешь под палящим Солнцем, становясь все прочнее в своем неприятии.
      У меня есть сигарета с со странным привкусом. Я раскуриваю ее, и дым тлеющей травы наполняет легкие. Ее искры чрезмерно медлительны, я опутываю ледяной бастион невесомым дымом, стремясь разорвать внутренние оковы своим постижением. Я бережно ловлю отлетающие искры и стараюсь вложить их, негнущимися пальцами, в сердце твоего сознания. Мои руки, лишенные кожи, дрожат, испытывая на себе порывы твоей радости - Холодной Пурги, белым занавесом укрывающей лицо твоей истинной Нежности от моего пытливого взгляда.
      Я чувствую беспомощность перед тем, что не смогло сделать даже Солнце, но, тем не менее продолжаю биться и скрестись обнаженной плотью о лед твоих дверей, более прочный чем гранит. И мое упорство - конечное по определению, приобретает способности роста и заострения, и конечность Упорства становится острием ножа, буравящего канал Вены с беспечной целеустремленностью.
      Так проистекает Дисгармония моего Стремления, единственное достоинство которого - отсутствие направленного во внутрь Желания мое Эго вступило в новую стадию экзальтированного самоотречения...
      Но и это не имеет смыла, в холоде сеней твоих, Крепость, и это не приводит ни к чему. Кроме возрождающегося отчаяния, и Отчаяние же, вновь наполняет меня Силой, и Надеждой, привести которые могут лишь к...
      Я не откажусь от своих слов, но кто может поручится за то, что они не откажутся от меня?
      Тень на стене бывает столь зыбкой, что невозможно опознать, кто ее Раб...
      +++Экзорцизм.+++
      Мне приснилось, что лежу на полу, абсолютно выпрямлен - руки вдоль тела, а надо мной возвышается Хозяин. Его длинные волосы развеваются в сквозняке, и, мне кажется, я даже угадываю жиденькую бородку в черноте его лица. Я начинаю думать, почему глупые художники изображали Великого Иудея со светлыми волосами? Мысли куда-то растекаются, но Хозяин приковывает к себе мой взгляд, глыбой мрака возвышаясь надо мной.
      Он начинает говорить, плавно раскачиваясь в такт своим словам:
      - Я обращаюсь к тебе, бес, не имеющий ничего собственного, ничего личного, ничего материального, ничего духовного, Ничего. И потому ты - Бес. Беспутство, беспочвенность, без(с)надежность, бессилие. Бес!
      Слушай же меня, Бес, одолевший этого Раба, слушай и трепещи, ибо знаю я имя твое, ибо знаю я цель твою, ибо знаю я силу твою, слабость твою, бесчестие твое, БОЛЬ ТВОЮ.
      Плачь же, Бес по имени Легион, ибо много тебя в единении Неспособности, плачь, и не проси меня о пощаде ибо требую я лишь одного - ИЗЫДИ!
      Твое стремление к спокойствию - ничтожно, твое истинное - лишь горстка золотых монет, которые ничего не стоят в глазах Идущего. Ты приковал его к стене собственного страха и любое движение причиняет боль... Но посмотри - Раб готов пробудится, не боишься ли ты пробуждения его, когда я встану, чтобы приветствовать солнце, встающее изнутри!.. Не боишься этого, а, Бес?!!
      И ответствовал ему Бес:
      - Я велик в своей непробиваемости, ибо броня моя - спокойствие. Я умею притворяться радостью, и, вторгаясь в сон, оттягивать момент пробуждения. Нет не боюсь я солнца внутри, не будет никогда оно плавить кости мои, ведь нет у него сил, чтобы разлепить склеенные веки.
      - Да, Бес, ты мудр, как старый дуб, но смотри, кого я привел. Ты не пугаешься при виде родного брата своего - БЕСПОКОЙСТВА? Ты скажешь, что нечестно использовать против тебя твое же оружие, но посмотри, я не в праве вторгнуться в мозг Раба моего, дабы разбудить спящее, но я могу заставить вас перегрызть друг другу глотки, и таким образом привести к пробуждению. Кроме того, посуди сам, разве справедливо это: я - один, а тебя - легион. Где честный поединок? Понятно, что из стада твоего Я, не вытащить одну составляющую, но тогда не ограничивай и других в выборе средств, о многоликий Бес.
      - Ты хочешь принудить меня убить собственного брата?
      - Вряд ли это удастся тебе. Ты - Легион Спокойствия - мелочность, ханжество, желание отсидеться в уголке, страх потерять то, что имеешь, лень... Тебя слишком много, чтобы ты смог победить своего брата.
      - Ты считаешь, что потерплю поражение Я?
      - Как тебе сказать... Твой брат, как и любой другой бес, являет собой легион, и воины его - боязнь не успеть, желание Творить, желание Разрушать, стремление к спокойствию (одно из самых беспокойных стремлений, а вы, что думали?), и самое страшное стремление отдавать. Оно способно разрушить даже самую твердыню Спокойствия, но ты ведь тоже не лыком шит, правда?
      Я отвечу на твой вопрос - да, ты потерпишь поражение, но потерпит поражение и брат твой, и оба вы будете исторгнуты из чрева Раба моего на синтетику ковра.
      И тогда он откроем глаза, и я наконец-то смогу растворится в его свете.
      - Ты не смеешь...
      - Слушай мою молитву, бес, и покойся в мире:
      Там, где течение Молодой Реки заносит песком некогда великие города стою я. Через мои ладони просачивается пыль столетий, и возношу я свою молитву тем, кто спит под покрывалом Смерти неисчерпаемой девственницы, в безумии своем приютившейся к кресле моего дома.
      Но не к ней моя молитва, она - Госпожа моя, и сила ее превыше моей в сотни раз, ибо независимо от положения светильника, она находится за левым плечом моим. И как благородная хозяйка, она простит своего раба, обращающегося к тем, кто в состоянии постичь его боль.
      Я обращаюсь к вам, впитавшие запах ее постели. Кто из вас может предложить мне более высокую и более благородную цель, в замен той, которой я руководствуюсь сейчас. Мне не нужно ни прощение, ни одобрение, мне важно знать - есть ли у вас, что предложить мне?
      Я принимаю ваше молчание, и обращаюсь к вам второй раз...
      Третий раз...
      Благодарю, за Искренность, ее свет проведет меня обратно, мимо спящей Госпожи и я смогу завершить мой долг. Я принимаю мой долг - как обязанность Чести и Любви пред ликом ЕЕ. И она сможет оценить мой жест, что еще крепче привяжет меня к стопам ее. Но под подошвами сандалий есть место для каждого, кто превыше всего ставит Не-Себя.
      Я завершаю свою молитву словами - LДо скорого?, я не прощаюсь с вами, я ненавижу недосказанность. Но еще больше презираю фальшивую завершенность, и путь мой пусть будет тернист и извилист, все равно приведет к железным дверям одинокого храма.
      Я - вверяю вам свои чаянья, духи воздуха, принесите их по моим следам к железной двери, мне будет не хватать их...
      До скорого!
      +++Трамвай.+++
      Я помню плотное тело Трамвая, жестоким вихрем, медленно проходящее сквозь марианские впадины луж, по рельсам невообразимым канатам - опоре Неподвижности.
      Ненадежность моего положения усугублялось разлитым подсолнечным маслом.
      Мне не было страшно, и в сегодняшней Риге нет парапета, чтобы отступить за него, но у меня возникло неосознанное желание спрятаться.
      Сейчас, Трамвай везет меня по пятам убегающего дня, что вот-вот скроется за поворотом. Его дребезжащая плоть приковывает мысль к перекатам булыжной мостовой, что проплывает где-то внизу, под зыбким корпусом плота - Трамвая. Я попытаюсь...
      Сумбур мыслей Раба был прерван голосом кондуктора:
      - .......!!!!!
      - Что?
      - .......!!!!! ....!! ....!!!!!!!
      - Извините.
      Все таки, даже в желудке чудовища живут паразиты. Доброта Трамвая крайне сомнительна, но способность к уничтожению очевидна. Вся наша жизнь - поиск парапета - там безопасней, но подсолнечное масло бросает нас под колеса живого, подвижного и до крайности несвободного существа.
      Какая должна быть сила воли, чтобы принять узаконенность своего движения?
      - Ты пытаешься анализировать, Раб? - в неровном свете лампочки голос Хозяина прерывался. - Сомнительно, чтобы анализ был полезен для составления какого либо суждения, в сложившейся ситуации.
      - Как, как?
      - Я не отвечу тебе, но покажу отстраненность бытия, поглощенного инертностью жестяной громады, тащащейся на железных колесах двум по полозьям, сливающимся у горизонта в точку.
      - Я тебя не понимаю?
      - НЕ создавай демонов там где их нет, а жестянка, пока что еще не обладает ни разумом, ни чувствами...
      Вдруг воздух наполнился скрежещущим смехом:
      - Я бы никогда не подумал, что Раб сможет осознать простейшую истину, ибо в характере раба находить сложные ответы на простые вопросы, но предположить, что Хозяин окажется столь Дально-Зорок я не мог и подавно...
      - Кто ты, - дуэт.
      - Я? Я - Бог Жестяной Коробки!
      - И...
      - И я самый великий из Них, поскольку не имею ни малейшей воли, но в своей ограниченности я всемогущ, и сейчас я наполню вас своей обреченностью, чтобы крылья ваших птиц никогда не касались оголенных проводов сокровенного осознания Неизбежности.
      Я мог бы рассказать вам, как это тяжело - жить заключенным в движение электронов по растениям проводов, имеющим тенденцию рваться и изливать кровь мою на мостовую, убивая любое движение. Особенно если идет дождь.
      Я самый жестокий из них, поскольку не имею собственных желаний, и не имею стремления к власти - власть и так в моих колесах. Я не желаю зла, моя боль - Безразличие.
      Тишина.
      Снова лишь покачивание стен, и безраздельная тоска за упущенный момент, но урок все же был принят и усвоен, хотя до осознания нужно еще дожить. Так наступает пробуждение, несущее за собой похмелье воспоминаний.
      Недопустимо.
      Я внедряюсь в твои мысли, и мои движения напоминают червя, удирающего от рыбака в землю. Но железные ремни рельсов спеленали грудь и пропускают воздух в соответствии со строгой дозировкой, изобретенной доктором в белом халате умиротворенностью.
      Но кто есть сомнительный враг, если не сам...
      +++Периодичность.+++
      - Все наше существование пронизано чувствами, которые приходят к нам в соответствии с заданной программой. Периодичность их проявления не определяется, таким образом, мы можем сделать вид, что программа внедрения в нас упомянутых чувств, действует на основе принципа Lслучайных чисел?... Ты успеваешь конспектировать, Раб?
      - Хозяин, к чему весь этот бред? Ты пытаешься превратить Жизнь в примитивный, обоснованный с математической точки зрения, процесс?
      - Смешной! Жизнь и есть механический процесс, и построен он по наипримитивнейшему алгоритму с возможностью выбора лишь одного из двух.
      - Только из двух?
      - Идиот, ты же сам прекрасно знаешь, что все в мире триедино!
      - Тогда что же...
      - Ты не понимаешь, мы настолько алгоритмизировали наше существование, что не в состоянии выделить третий путь, и не потому, что он единственно истинный, нет, это не всегда так, но он всегда выходит за рамки нашего нормального восприятия. Поясняю. Все вы, хотя, если честно, то все мы - духовно неполноценны. Молчи! Абсолютно все. У кого чего не хватает - неважно, но самая главная, и, кстати, самая распространенная, болезнь - отсутствие Чувства Собственного Достоинства. Два замечательных писателя как-то сказали об этом, а потому пересказывать нет необходимости, лишь подвести некоторый итог:
      1. чувство собственного достоинства - первый признак самодостаточности;
      2. чувство собственного достоинства - не приемлет собственной непогрешимости;
      3. чувство собственного достоинства - обязывает признать собственные ошибки;
      4. чувство собственного достоинства - позволяет сохранить гордость;
      5. чувство собственного достоинства - не приемлет гордыни;
      6. чувство собственного достоинства - не является честолюбием;
      7. чувство собственного достоинства - не позволяет нам топтать упавшего;
      8. чувство собственного достоинства - не приемлет смирения;
      9. чувство собственного достоинства - наполняет уверенностью и спокойствием - первый признак благородства.
      Чувствителен ли ты к боли, Раб?
      - Нет, Хозяин.
      - Тогда включи газ и засунь руку в огонь.
      - Да пошел ты!
      - Вот видишь, это пример нормального инстинкта самосохранения, привет от дедушки Зигги.
      - К чему все это?
      - Не давай никогда поспешных ответов, дабы не пришлось потом поплатится. Ты не отдаешь себе отчета в произносимых словах, но ежедневно выпускаешь на свободу демонов. Ты, бичом собственной неполноценности, разбиваешь хрусталь своих деяний, с тем, чтобы потом вновь годами восстанавливать разрушенный сосуд. Ты не можешь понять, что заполненный не означает завершенный, и твои поступки противоречат твоему же осмыслению реальности.
      - К чему все это?
      - Посмотри, ты сам множество раз говорил мне о том, что существование наше - полет на реактивном истребителе, не смотря на воздушные ямы и прочую ерунду, вроде грозовых туч и Lлетающих тарелок? с зелеными человечками, но поступаешь так, словно не летишь в пространстве, а ползешь вверх по винтовой лестнице с чудовищно малым углом наклона, день ото дня повторяя одни и те же ошибки. Ты своим существованием, не задумываясь, доказываешь алгоритмизированную периодичность бытия, и, что самое обидное, делаешь это совершенно не сознательно, подтверждая лишний раз отвратительную правоту дедушки Зигги.
      - Ну, спасибо!
      - Ну, пожалуйста. Слушай, Раб, ну почему ты никогда не хочешь признать своего поражения, а? Нет, ты гордо подняв голову кричишь LЯ виноват!?, не отдавая себе отчет, что взвалить на себя чувство вины - это не проявление благородства, а проявление глупости... Нет, ты не виновен, ведь ты - нормальное дитя своего времени, и отнюдь не худшее в своих наивных, благородных порывах. Научись лишь принимать неизбежность с достоинством, и твоя жизненная сила утроится твоей мудростью.
      - Ты снова учишь меня жить...
      - Ты устал? Так пойди похмелись, твое место в кабаке, там ведь Lрай для нищих и шутов?.
      - У, так я теперь еще и нищий шут?
      - Идиот ты, а не шут... Мудрости не хватит, а нищий, еще какой...
      Щелкает выключатель.
      - И ты думал заткнуть таким образом Чувство Собственного Достоинства? Ни фига! Раз проснувшись, оно навсегда подарит тебе чувство внутреннего спокойствия, к которому ты, в своем психоделическом панцире, просто не готов. Но пришло твое время, Раб!
      +++О-да.+++
      Пришло время собирать разбросанные зерна. Посмотри на тот несчастный росток, пробившейся на этом поле. Видишь? Он протягивает к свету свои слабенькие, зеленые листики, в надежде получить незаслуженный дар от своего Солнца. Кто оно? За каким углом живет?
      Собирай зерна, выкапывай из земли дрожащими пальцами, ломай хрупкие стебельки, в слепой силе своей рвущиеся к им же самим не нужной свободе, лишь к тому, чтобы спустя несколько недель быть скошенными пьяным крестьянином... Твоя сила, отец Солнце, вливается в землю. Твоя сила, отец Дождь, вливается в землю, твоя нежность, мать Земля, вливается в глину, из чрева Глины восстает человек. Он входит в храм познания под крышей Неба и под навесным потолком облаков впитывает Знание Боли - Знание Духа, чтобы после, под люстрами Звезд, познать Истинность Материи, слушая шепот богов, где-то там, далеко за морем. За мелкой Лужицей разлившейся во впадине твоей Целостности.
      Ха! Ты не видишь прохода в Храм? Ха! Ты не пытаешь принять себя в объятия Радости. Ха!
      Я не верю тебе!
      Пришло время собирать разбросанные зерна, и твоя песня будет звучать над полями, хочешь ты того или нет. Так постарайся, чтобы она хоть крупинку того понимания вложила в чужие души, что переполняет тебя, забывая указать в какую сторону откручивается кран. Выпусти его наружу! Наполни ее Добротой и Жестокостью понимания!
      Пришло время собирать зерна...
      +++Урок 8.+++
      - Приличествующей вам мудрости не должно низвергаться водопадом, но капля за каплей, подобно валокордину, наполнять пустоту стаканчика. Таково, подобающее вам совершенство, и такова природа нашего восприятия. Примите мои слова с миром.
      И не пытайтесь поступать согласно моим советам, ибо кто поступает правильно - тот не живет, а кто поступает согласно советам других - бегает на поводке.
      +++Мимолетность.+++
      - Знаешь, Раб, я соскучился по тебе.
      - Как, так? Ведь мы не виделись всего-то пару-тройку часов...
      - Сегодня ты предоставил мне возможность нормально выспаться, не досаждая своими глупыми, назойливыми мыслями. Но без этого шума, я вдруг понял, какой давящей может быть тишина. И я соскучился по тебе, Раб.
      - Хозяин, разреши дать тебе один урок?
      - На здоровье!
      - Тогда слушай. Ты в своем распластанном, извини, состоянии не замечаешь того, что все мы проходим в течении дня сквозь множество настроений, и мы даже не пытаемся их анализировать - это было бы бесполезно и губительно - столь велик контраст между восторгом одного момента и низвержением другого.
      Что учит нас спокойствию, позволяет нам не ослепнуть среди ярких бликов, изо дня в день будоражащих наше зрение? Лишь одно осознание Мимолетности события. Все случается, и случай - это лишь точка на графике времени - раз миновав ее мы уже не возвращаемся. Такова природа наша, но сами мы нередко нарушаем ее прибывая длительное время в одном состоянии - хорошее оно или плохое, длительность приводит к пресыщению, а пресыщение - к несварению желудка, или, менее образно, к сумасшествию.
      - Я впервые не понимаю тебя, Раб.
      - И не надо. Ведь в том и заключается весь смех нашего положения - мы все знаем как надо, но поступаем часто совсем иначе. Есть две причины: первая - слабость, выбор более легкого или приятного пути, погружает нас в алкогольно-наркотическую пустоту; во втором случае - сила, стремление противится судьбе, желание урвать кусок радости побольше, зная, что потом все сполна воздастся в страдании. Это не ответ на твой вопрос, это размышление о природе человеческой каждый знает то, о чем я говорю сейчас, он даже тысячу раз в день думает об этом, но самое Человеческое в нем то, что несмотря ни на что, он никогда не будет последователен в своих поступках. Так он утирает нос дедушке Зигги, и так низвергает себя в пучину привязанности.
      Самое страшное, с точки зрения практицизма, то, что мы очень часто любим тех кто идет рядом с нами, и это же самое прекрасное из того, что может с нами случится. Особенно поражает стороннего наблюдателя, что любим мы не тех, кто бережно нас лелеет, а тех, кто честен с нами, и потому я люблю тебя, Хозяин, и мне приятно, что ты скучал по мне, поступая чисто по человечески - нелогично.
      - Ты запутал меня, Раб, но возможно ты прав. Сегодня я не готов спорить, но...
      - Ты снова поступаешь по человечески.
      Вероятно я никогда не смогу признаться себе в том, что...
      МИМОЛЕТНОСТЬ - основное состояние Человека: чувств, поступков, надежд, веры... Всего...
      +++Приземленность.+++
      - Здравствуй, друг мой, как поживаешь?
      - Спасибо, прекрасно, Хозяин. К чему такая прелюдия?
      - Ну как же, ведь это обычный ритуал - ежедневная необходимость. Как например ходить на работу, проходить профессиональное обучение и т.д. и т.п.
      - Я, как всегда, не понимаю, куда ты клонишь.
      - Ты, как всегда, оставь свои комментарии при себе. Я хотел спросить тебя, какая польза от твоих ежедневных действий?
      - Ты о чем?
      - Как о чем? О том, что ты каждый день встаешь с утра, и доброй трусцой отправляешься в некое место, где и проводишь большую часть дня...
      - Ты о работе?
      - Ну, наконец-то. Я, вообще-то, понимаю, конечно, (вводных словто!) что ничего нового сказать не могу, однако меня гложет, прям таки, невысказанное.
      Невысказанное мое, представляет собой ряд тезисов, а точнее будет сказать вопросов, на которые ты, в доброте своей, мог бы мне ответить. И так:
      1. В чем заключается смысл (я имею в виду глубокий духовный смысл) твоего существования в качестве служащего?
      2. Какую пользу обществу, нет, именно Обществу, приносит твой труд?
      Для начала этого достаточно...
      - Ну и?
      - В таком случае я отвечу за тебя. Фактически ты ежедневно убиваешь собственное время, собственную жизнь и стремления в нелепой необходимости отрабатывать кусок хлеба. Но это еще бы пол беды, но ты же еще и стараешься оправдать собственную недалекость. Ты ищешь преимущества - укрепление духа, кармический груз... БРЕД! И ты прекрасно это понимаешь, но стадное желание Lбыть не хуже?, в обществе с извращенными потребностями, заставляет тебя поступать Lкак правильно?, ты становишься безвольным идиотом, марионеткой в руках кизивского (в смысле по Кену Кизи) Комбината. Ты прав в своем стремлении спрятаться, но боль твоя, от осознания своей посредственности, в конце концов должна привести к раскрепощению...
      Единственные нужные профессии - Врач и Учитель. Все остальное - тлен.
      Признайся себе, что ты такой же раб этого ничтожного мира, как и мой Раб! Твои собственные стремления и потребности приведены в соответствие - о, как ты боишься себе в этом признаться! - Материя и Техника. Все вы - частички гигантского отлаженного механизма огромной часовой Бомбы, которая однажды взорвется уничтожая все вокруг и себя самое. Ты - не хочешь быть проводником Злости, и становишься в позицию неучастия, не оказывая сопротивления целеустремленной Обыденности.
      Есть ли в тебе мужество признать свою слабость?!
      Есть ли в тебе сила бороться с ней?!
      Слабость всегда сильнее Силы. Не веришь? Это еще одна аксиома, если ты сможешь понять ее в действии, у тебя есть Шанс.
      Воспользуйся им.
      Молчание.
      - Ты принимаешь мои слова?
      Молчание.
      Знак согласия.
      +++Про-зрач-ность.+++
      Теперь, когда ты знаешь, или, по меньшей мере, начинаешь догадываться о БЕСЕ внутри тебя, я могу говорить о Стеклянной Броне. Ты знаешь о Стеклянной Броне? О, детская наивность - самый прочный материал - самый прозрачный - в прозрачности заключена наибольшая защищенность...
      Посмотри на стекло! Что видишь ты в его структуре? Ты видишь его сосуды, вены, капилляры? Ты видишь его сердце, его душу? То-то же!
      А теперь спрячься за стеклом. Посмотри, ты весь на ладони, но попроси стекло защитить тебя, взови к его кристаллической решетке, к богам и демонам его миниатюрной вселенной, к разуму расплавленного песка... Взови, попроси защитить! Требуй! Прячься! У тебя есть разум, у тебя есть инстинкт, так стань зверем, стань ящерицей - мимикрируй в окружающей среде. Смотри на себя! Ты таешь, словно кусочек сахара в бокале с водой. Тай! Растворяйся, смотри: ты под самой надежной защитой - под Броней Стекла. Мог ли ты представить себе большую надежность при возрастающей хрупкости?
      Отдаешь ли ты себе отчет в своей неуязвимости? Познал ли ты свободу неприсутствия? Тогда внимай мне теперь!
      Ты принял, на плечи свои, тяжкий груз знания и ответственности. Теперь ты обязан знать, где и когда ты можешь объявиться, и ты трижды ответственен за каждое свое действие, ибо неподвластен существующим законам. Бытие Чеширского Кота крайне привлекательно своей возможностью в любой момент уйти в тень, однако оно и накладывает крест сокровенного знания, который не только давит на плечи, но и заставляет, уподобившись преступнику, испытывать боль в запястьях. Тебе будет казаться, что боль твоя незаслуженна, но рано или поздно ты поймешь, что без этого креста, без этой боли, ты не смог бы сохранить свою целостность и свою Человечность.
      Слишком многое потребуется тебе осознать, и это потребует времени... Да-да, именно времени, потому что, чтобы я не говорил, большую часть ты не примешь в себя, не проверив ее на собственном опыте.
      Но, несмотря ни на что, я постараюсь наделить тебя мудростью Небытия. Вкуси ее соль и не раскаивайся потом в том, что не смог принять в себя всей глубины ее - это не от мелкости твоей, но от твоей переполненности ложным.
      В начале осознай разницу между бытием и присутствием:
      Твое бытие - подразумевает, всегда, твое духовное участие в разыгрывающейся мелодраме - ты пропускаешь сквозь себя все токи, исходящие из недр участников постановки - ты актер, зритель и режиссер одновременно. Кто победит в тебе в конкретный момент решать лишь тебе, но никто и ничто не обязывает тебя принимать какое-либо физическое участие в окружающем.
      Присутствие - есть необходимость поддерживать физический, или, как минимум, визуальный контакт с окружающим, однако это освобождает тебя от необходимости духовного участия в развивающемся действе.
      Бытие Чеширского Кота позволяет тебе избегнуть присутствия в нежелательном для тебя месте - ты растворяешься, и в своей прозрачности можешь остаться или уйти, быть или не быть...
      Подумай о грузе участия - это один из брусьев твоего креста. Всегда ли ты сможешь воздержаться от действий, и всегда ли твое воздержание принесет пользу? Это самый больной вопрос, и решить его с честью может лишь полная ампутация разума. Не боишься?
      Подумай о грузе одиночества - твое неприсутствие приведет к раз... к раздроблению личности - ты, принимающий и сопереживающий столь многое, не сможешь никому передать даже часть своей ноши... И это еще не все!
      Ответственность.
      Осознаешь ли ты ответственность свою за тех, кто оказывается с тобой рядом? За тех, кто надеется и зависит от тебя? Ведь ты не можешь даже приоткрыть, пред ними, мешок с грузом твоего Я, наполнением которого служит нечто...
      Ты все еще полагаешь себя в силе принять на себя груз Прозрачности?
      Тогда знай и то, что мысли твои отныне будут наполнены чужой болью, в равной мере, как и твоей собственной, но боль твоя прозрачна и недоступна чужому взгляду, а боль чужая проходит сквозь тебя и уходит прочь. Можешь ли ты отказать себе в удовольствии отдать Тепло, переполняющее тебя? Есть ли в тебе силы, творить оставаясь непричастным? И неизведанным? Я предупредил тебя, не давая всей информации (иначе было бы неинтересно!?), а в твоей власти делать выводы, искать утерянное, приобретать опыт и погибать.
      Принял ли ты свое решение, Раб?
      Где ты?...
      +++Отступление.+++
      Теперь, когда я волен рассуждать самостоятельно, я , наконец-то, начинаю если не понимать, то, по меньшей мере, чувствовать правильность слов моего Хозяина и Учителя. Он сказал мне однажды:
      LТы не представляешь себе, до какой степени может раскрыться твое восприятие и понимание. Ты будешь счастлив, если никогда этого не поймешь, но осознав, однажды, уже не сможешь жить без Этого...?
      Я не понял, тогда, о чем он говорит, но он продолжил:
      L... Свет, дарованный тебе в начале пути, пронеси с гордостью, и не смей упасть в грязь лицом, даже когда по тебе пойдут сапоги, даже когда ты останешься совсем один, даже когда ты потеряешь уверенность, когда будешь иметь все и будешь счастлив, когда будешь согрет и обласкан, когда захочется смеяться и когда будешь душить рыдания, когда будешь подниматься по лестнице и когда будешь лететь с нее... Ты должен сохранить свою чистоту и беспристрастность, свою уверенность и наивность, свою силу и боль, самое Себя.
      Ты - тот же свет, что горит вне тебя, ты - Все, и в то же время Ничто, еще ты - это Ты. Никто не властен навязать тебе что-либо, и ты не имеешь право что-либо желать. Ты - часть бытия - одна из его шестерен, один из винтиков - ты Творец Реальности, каждым жестом, каждым словом твоим. Ты - Бог в себе.
      Твоя судьба - стать богом для других, и наградой твоей будет Непризнание. Ты - всемогущ, и твое могущество - в твоей беспомощности, а сила - в неподвижности. Кто может остановить статичность твоего движения? Лишь ты сам!
      Будь достоин самого себя, и будь неуверен в себе.
      Что есть слова? Лишь колыхание воздуха. Что есть действие? Лишь колыхание бытия. Круги на воде, но отдавая себя, ты создашь шторм, который уничтожит все, и тебя в том числе. И, в восторге беспечности своей, ты сгинешь в пучине.
      Спи, Ты в тебе, и успокой свой ветер, он пахнет жасмином, и это погубит тебя, если ты попробуешь укрыться от Тех Самых Глаз...
      Спи, и забудь мои слова...
      Они разбудят тебя однажды...
      Или нет.?
      +++Урок 9.+++
      - Ты знаешь, Раб, что приходят, иногда, в мою больную голову странные мысли?
      - Где у тебя голова, Хозяин?
      Тварь.
      - Знаешь, ведь в каждом из нас, вернее, в каждом из вас живет нечто...
      - Да, Хозяин, я знаю - все мы имеем Беса внутри.
      - Когда ты научишься слушать? Бес внутри или Демон - это совсем другая история, и это слишком благородные имена для того, о чем я хочу говорить. В каждом из нас живет Тварь. Это нечто осклизлое, с отвратительным запахом... Бред.
      Она живет в каждом, именно в каждом, и только от личных качеств человека зависит его способность бороться с ней. Есть небольшой процент людей, кто, в силу своего воспитания, неосознанно борется с ней, и порой достаточно успешно, заставляя Тварь съежится и отступить. Есть те, в ком врожденная сила духа столь велика, что он тоже не дает развернуться Твари, но девяносто процентов из нас становятся ее жертвами.
      Единожды позволив Твари проснуться и проявить себя, человек становится подвластен ей, он начинает поступать так, как требует от него Тварь, и чем дальше, тем больше он увязает в трясине собственной беспомощности.
      Есть лишь один способ победить Тварь - это осознать ее присутствие в себе. Загляни во внутрь себя, покопайся в темных закутках, и ты найдешь Ее. Самое страшное в том, что она умеет принимать вид самых светлых чувств, и любимая ее маска - Любовь, только наоборот - любовЬ. Как распознать ее? Как почувствовать, что подконтролен ей? Ревность - вот ответ. Ревность - одно из имен Твари, которая может проявляться в чем угодно, но Ревность - одна из основных составных частей ее, и всегда Ревность проглядывает сквозь слизь ее кожи.
      Посмотри, как ревниво он относится к ее телу, он кричит о любви, но ломает ей руки за один только взгляд в сторону - вот она - Тварь. Посмотри как она ревнует его к друзьям его, как, крича о любви, бьет его лицом о стол за внимание уделенное другим - вот она - Тварь. Посмотри как...
      Нет смысла приводить примеры, но я должен сказать, что единственный путь осознания Твари в себе - строительство собственного Я. Строительство - очень сложный процесс, который может затянуться на годы, а может произойти в один день. Это не просто составление мозаики из разрозненных кусочков Личности, но и оценка, анализ всех компонентов бесконечности Твоей Натуры. Сегодня, ты должен стать Строителем - создать Себя из хаоса твоего я и обрести целостность собственной Бесконечности.
      Тебе предстоит обойти множество ловушек, которые расставит Тварь В Тебе. Гордыня - одно из них, Доверчивость - другое, Беспечность - третье, и многое, многое, многое. Ты должен не заблудится в лесу Информации, Всезнания, доступного тебе, не черпать глупые мысли беспечной ладонью. Стань фильтром для мыслей, стань... Стань...
      Не вникай в слова, произносимые мной, вникни в суть Знания, в то, что за словами сокрыто, и тогда у тебя есть Шанс. Не оступись!
      - Хозяин, а как же другие? Как же отношение к тем, кого мы любим? Укладывается ли Кто Либо в твою схему и как?
      - Ты задал хороший вопрос, но ответ на него тоже будет пространен. Готов ли ты искать в себе толкование его, Раб?
      - Да.
      - Тогда внимай! Каждый Человек - мир, бесконечный и совершенный. Он никогда не требует в себе дополнения, поскольку абсолютно Самодостаточен.
      САМОДОСТАТОЧНОСТЬ - это крайне редко встречаемое чувство, поскольку в своей чистоте оно подразумевает осознанное равновесие в Человеке всех качеств ему присущих - Доброты, Ненависти, Любви, Спокойствия, Безумства, Трусости, Отваги, Всего. Это чувство Абсолютно, и лишь глупцы путают его с самодовольством, и мелочной самовлюбленностью.
      Но увы, далеко не все люди осознают собственную самодостаточность, и тем более не могут признать существование бесконечного Мира другого Человека, не осознавая его в себе. И здесь начинается самое страшное:
      Встречаясь, люди не принимают друг друга полностью, во свей красоте Мира, но вычленяют какую-нибудь часть образа, наиболее их впечатлившую. Боль и фарс трагедии общения начинаются когда ктонибудь один начинает замечать отклонение от Образа, и ограниченность его Видения - Шоры Неприятия, заставляют его отворачиваться, бесноваться, призывая Тварь. И она приходит, заполняя собой все естество этого человека. Он начинает уничтожать то, что столь упорно любил, и при этом он не сомневается в истинности и искренности своих чувств - вот он теперь - Бич Твари, и цветы начинают обращаться в прах от его прикосновений.
      Шоры Неприятия - это синдром ничтожности, неполноценности духовного мира. Все мы, кроме тех, кому от рождения открыты Врата, проходим сквозь него, сначала в своей детской наивности, потом в юношеской убежденности, потом во взрослой закомплексованности и зажатости нормативами общества. Мы не готовы принимать, и это не просто беда нашего общества - это Глобальный Синдром, культивируемый столетиями, плодящий беспомощное стадо, и даже те, кому открыты окна, выходящие в Сады Сокровенного, не могут избежать его давления. Вот она - реальная власть Твари!
      Самое страшное заключено в том, что человек, существующий в Шорах Неприятия, может жить и взаимодействовать лишь с подобными ему - не знающими глубины и бесконечности собственного Мира. Они могут кичится своей свободой и духовным богатством, но столкнувшись с Человеком, которому ведомы тайны Мира, Мира его Я, который готов принять Мир в каждом, кто пожелает раскрыться, они пасуют, они прячутся в тень, они разжигают костры инквизиции и безликим стадом кричат - Жги!
      И с каждым днем познавших Мир становится меньше, но все больше сила их, и больше становится тех, кто стремится открыть Мри в себе. Быть может это - лишь надежда или самоутешение, но так хочется верить... Не придаваясь гордыне.
      Ты хочешь спросить?
      - Нет, Хозяин, я хочу понять, а это требует времени.
      +++Само-мнение.+++
      Я - стекольщик сознания.
      Проснувшись сегодня утром, Раб решил, что ему пора прогуляться, и выйдя в окно, отправился вверх по солнечному лучу. Где-то на уровне облаков, он увидел старого дятла. Тот уверенно колотил клювом неподатливую грозовую тучу, и был чем-то жутко доволен.
      - Привет, Раб!
      - Привет, Дятел! Все стучишь-долбишь?
      - А чего еще делать-то?
      - Холодновато тут у вас наверху...
      - Вот я и долблю, чтоб согреться.
      - Ну и как, хоть кого-нибудь выдолбил?
      - Спрашиваешь! Такого знатного червячка-грозовичка, что наверное неделю еще сыт буду.
      - Так чего ж, все долбишь?
      - Как чего? Я ж те говорю - греюсь!
      - Ну ладно, пойду я дальше. Счастливо!
      - Бывай!
      Дальше идти стало совсем уже холодно, и Раба так и подмывало вернуться, но он упорно пер вверх, словно от этого зависело нечто.
      Только в своей наивности, вы можете полагать, что во всем этом присутствует хоть некоторая доля логики или здравого смысла. Вы даже представить себе не можете, насколько все это Бессмысленно, и от того еще более интригующе.
      Сидя на мягком облаке, Раб старался расслабится - он взбил облако таким образом, чтобы оно защищало его от ветра, и сейчас сидел и грелся на солнышке, колючими иголочками тревожащем кожу.
      - Здравствуй, Раб, - сказал Хозяин, проступая на пушистой поверхности.
      - Здравствуй.
      - Ты таки затащил меня в облака, так давай уж побеседуем здесь, под колючим солнышком.
      - Давай.
      - Что с тобой? Покорность раба вызывает справедливые опасения...
      - Ничего, Хозяин, просто я устал.
      - Ты никак не хочешь выучить урок, ведь сколько раз мы с тобой говорили, что самая большая ошибка - ожидание. Ожидать чего либо от других не только глупо, но и опасно. Я знаю, ты хочешь мне возразить, но послушай, ты ведь знаешь, что самую большую опасность для себя представляешь ты сам. Но не только для себя - ты рушишь все, своим страхом, своим желанием видеть в других то, чего в них нет (узнаешь Тварь?), ожидая... Да что я об этом говорю, ты ведь все это знаешь... Я хотел поговорить о другом.
      - О чем?
      - О ложной свободе и о зависимости.
      - Ну-ну!
      - ... баранки гну! Ложная свобода - одно из самых губительных душевных состояний, и опасность его в том, что она подводит тебя вплотную к краю пропасти - к твоей Ничтожности. Ты не можешь оценить ты глубину потерь, на которую погружает тебя ощущение ложной свободы. Ложность заключена, в первую очередь, в физических проявлениях - пойду куда хочу, плевал я на свои обещания, сплю с кем хочу, я никому ничего не должен, да пошли вы все!, и так далее. Второе проявление ложности - безразличие. Если тебе безразлично, что происходит с людьми, окружающими тебя, если ты зациклен на своем внутреннем мире - твоя свобода - Ложь. Не думай, что твоя приверженность к одним и тем же мыслям - признак благородства или Истинности - это признак твоей ничтожности, так же как и безразличие.
      Пойми одну вещь, что ни самоотречение, ни безразличие не облагораживают, не возвышают, а лишь втаптывают в грязь твою сущность, разрушая иллюзию Самозавершенности. Да, ты был прав не о ложной свободе, хотел я говорить с тобой, но о свободе истинной. Взгляни на себя, Раб! Кто ты? Агнец божий? И кто твой Хозяин? Пастырь?
      Дерьмо это все, жижа. Но ты несвободен - всякое твое действие подвергается восьмикратной оценке или, принципиально, не оценивается вовсе. Это страшнейшая зависимость. Твоя полноценность - в тех ошибках, которые ты совершаешь следуя зову своего сердца - это всегда прекрасные ошибки и самое в них прекрасное - их невыверенность. Оглянись на пороге, беги туда, откуда уходишь, смейся, когда нужно заплакать, и ты почувствуешь ту свободу, которую не может передать ни одно объяснение.
      Да и плевать в сущности на свободу - она никогда не заменит тебе полноценность зависимости. Ха, ты кажется забеспокоился Раб? Ты чувствуешь подвох?
      Молодец! Хочешь поговорить о великолепии зависимости?
      - Да Хозяин.
      - Но что же столь робко? Давай, слушай! Нет ничего прекрасней зависимости - она окрыляет, и толкает на поступки столь же глупые как и свобода, но посмотри на их красоту... Что ты видишь? Да...
      Не обращай внимания, ведь ты же счастлив в своем уничижении, как ты можешь говорить о чем-то еще?
      Ха! Ты чувствуешь глубину собственной глупости? Кстати, ты не замечал похожести слов ГЛУбина и ГЛУпость? Нет? Ну и фиг с ним!
      Ты обращаешь мое внимание на поступочки-свершеньица? Ну давай! Смотри: свободный - ты сделав шаг возвращаешься и припадаешь губами к порогу. Встаешь и уходишь - красиво, блин. В зависимости ты - целуешь порог и тихонько бьешься головой о ближайшую стенку - красота!
      Что-то ты загрустил?
      - Да нет, Хозяин, я просто задумался над истинностью твоих слов. Я думаю, что если ты прав, то не хочу я ни свободы, ни зависимости.
      - А чего же ты хочешь? Третьего?
      - Да...
      - Не робей, но поверь - до свободы ты еще не дорос, а вот третье уже перешагнул.
      - Что же?
      - Ты не понял? БЕЗРАЗЛИЧИЕ!!! Свобода - Зависимость Безразличие!
      - Как...
      - А вот так - просто.
      Утомленно опускалось солнце, и облако вдруг стало сырым и холодным.
      - Ну что, пошли домой, Раб?
      - Пошли, Хозяин.
      +++Шаг в сторону.+++
      Отчего-то мне сегодня хочется говорить о собственных чувствах, принижая значение окружающего мира. Прими мой урок, Хозяин, ибо мудрость его - глупость Шута, наконец-то познавшего боль Самоосознания.
      Здесь не будет самоуничижающих штук и прочего дерьма, здесь будут только мысли, мысли дурака, добившегося вселенской Глупости. Я могу с уверенностью сказать вам, что именно в излишней мудрости, кроется наша собственная смехотворность.
      Я хочу говорить не об этом. Я хочу говорить о себе.
      В этом нет излишнего самомнения, я просто хочу показать вам то, что сами себе мы показать не только стесняемся, но и боимся. Слушай, Хозяин:
      Наша собственная неопределенность не позволяет нам раскрыться перед самими собой, ведь посмотрите кругом - я не хочу никого обидеть, но ведь все мы, ВСЕ, ежедневно посвящаем изрядное количество времени копанию в себе. Если кто-то захочет меня упрекнуть в обобщении, я скажу, что ВСЕ - это не преувеличение, поскольку любой Человек, что-либо из себя представляющий, склонен к самокопанию.
      Как таковая, склонность к самоанализу - прекрасная вещь, однако она имеет дурацкую тенденцию - перерастать в самопоедание. И здесь кроется множество ловушек: начиная от чувства вины, и заканчивая Lздоровым детским эгоизмом?. Самая большая опасность кроется в том, что никто из нас не желает думать о благе других - все наши поступки, включая те, что мы делаем якобы бескорыстно, направлены, исключительно, на ублажение ноющего Я. Все наши излияния ведут только к успокоению. О да! Мы только и мечтаем успокоится, достичь духовного равновесия... Ничтожества!
      Скажи, где наше прекрасное самопожертвование? Где отречение ради.... Ради чего? Ради дешевых фраз?
      Ну конечно! Как я мог забыть! Сегодня ведь все просто - мы делаем лишь то, что доставляет нам удовольствие. Зачем нам трудность истинности? Зачем беспокойство ответственности, если можно просто нежится в чужих чувствах по мере желания принимая или отталкивая их?
      И какая ничтожность наших помыслов проступает, едва лишь мы пытаемся приоткрыть окошко в спальню собственной совести!
      К едрене маме, какая совесть, какая любовь?!?! Мы все совокупляющиеся кролики и должны быть довольны собственной участью. Есть несогласные?
      Вы думаете, что я, говоря все это, считаю себя лучше? О, нет, вы глубоко ошибаетесь! Я точно такой же - маленький пушистый кролик, и все что я могу желать - это морковку или потрахаться. Я точно так же неспособен нормально любить, как и вы все.
      Какая любовь!
      Да вы что? Где вы видели сегодня истинно красивые чувства? Ответь? И ты, Хозяин молчишь? Ну еще бы! Ты ведь тоже не знаешь ответа, потому, что мы сегодня - общество вырождающихся слабаков, неспособных нести ни груз Ответственности, ни груз Мудрости, ни груз Безумия.
      О, как вдохновенно мы поем о свободе, и горько качая головой признаемся в ее отсутствии, не замечая, что все дело в нас, в отсутствии элементарной смелости, стремления... Да, на конец, просто желания положить ладонь на голову и не спрашивать разрешения.
      У, вековая трусость не причиняй... Да мы сами запираем себя в клетке, и добровольно отдаемся всепоглощающей боли. Тони в ней, мой рассудок!
      Нас сковывает нежелание принять чужое страдание, и даже робкие попытки вызывают лишь предостерегающий крик мудреца: LОстановись! Каждый сам по себе!?. Мы говорим друг другу - LТвоя боль - твои проблемы?. Пусть не говорим, но думаем так всегда.
      А я не хочу!
      Мне плевать на ваши кармические колеса, мне плевать... Но беда, опять таки, в дебилистическом ожидании. Я столь же ничтожно жду этого дурацкого шага на встречу, а получаю кулаком в зубы.
      Да, я раб. Да я рАБ. И ничто не может разрубить кандалы отчаянья на моих руках, на моем языке, на чреслах.
      Я - раб, но я свободнее сотен из вас в моем осознании.
      Чистота - бред. Вы никогда не сможете понять, что все то добро, которое столь суетливо вкрапляли в дрянные поступки, не принесло ничего кроме болезненного чувства уязвленности. Я лужицей растекся по полу кухни, и больше не существую.
      Там, где еще вчера ходил человек, сейчас пройдет Раб, но он имеет гораздо больше шансов стать Человеком, нежели тот бурдюк с физиологическим раствором.
      Но что я? Я - остался лужицей на полу в кухне, и там закончился полет моего Прекрасного...
      А сейчас, после судорог нового рождения - я холоден и чист, готов к работе.
      - Здравствуй, Хозяин.
      - Здравствуй, Раб!
      Отдай свою злость бумаге и все будет хорошо.
      +++Черта.+++
      (Канатоходец)
      Я - Хозяин, хотел поделится своей Откровенностью. Прими ее, или отложи в угол, но выслушай.
      Я хожу по краю, по черте, разделяющей два мира, и в обоих из них я - гость. В моих силах навестить друзей с одной и с другой стороны, но с одной я не могу полноценно существовать, а с другой - не хочу. И вот я хожу по черте, разделяющей два мира, и вижу то, что не дано увидеть вам - живущим в них, я чувствую ветер миров, которые проходят над вами и сквозь вас. Я балансирую на натянутой струне!
      Иногда, мне кажется, что это струна некоего музыкального инструмента, и вот-вот невидимый игрок протянет руку, и вибрация сбросит меня в пропасть небытия.
      Я знаю, что находится за Разделительной Чертой, я знаю, что хранит в себе ваш мир, но мне доставляет удовольствие раз за разом приподнимать крышку сундука, заглядывать туда и удивляться. Так, сменяя времена суток, я наслаждаюсь бытием.
      Раб, добровольно признавшийся себе в этом. Я хочу благодарить тебя. Я благодарю тебя за смелость, за отказ от глупого самообмана и сказок о несуществующей душевной свободе. Спасибо тебе, Раб. СпасиБо Тебя.
      Все, что наполняет жизнь смыслом, что толкает к дальнейшим деяниям - неопределенность. Пойми, ничья судьба не написана, в книге судеб имя твое возникнет лишь в день твоей смерти, и то, лишь как заметка на полях. Ты - вечный творец своей судьбы, и не гнушайся ломать предначертанное, ибо это единственный путь утверждения в своем могуществе. Ломай последовательность несмотря на боль и гордость.
      Только так ты сможешь достичь понимания того, что ты не хозяин мира и не лист на ветру. Ты - Мир в себе и ты Часть в мире, но не как шестерня механизма часов Времени, а как ядро некой кристаллической решетки, наделенной способностью выбора. Ты мутирующий ген в теле Бога - Человека - Дьявола, и лишь ты подвержен изменению и наделен способностью изменять.
      О, Человек, как много ты не ценишь в себе, и сколь ненужными атрибутами гордишься. Что толкает тебя в объятия ничтожной гордости за мелкие свершения.
      Хочешь посмотреть на свет слово Lсвершение?? Тебе будет интересно:
      С-Вершины - свершение;
      СверЖение - свершение;
      Всего лишь падение, и все - ты достигаешь дна, и, пробив его, падаешь еще ниже. Свершая.
      Творить. Тварить. Созвучно? Во всем, что бы ты ни делал, будет присутствовать ничтожность твоих помыслов - как безразличие, так и увлеченность - суть - проявления ничтожности. И никакие поступки не смогут оправдать твою немощность.
      Так или иначе, ты должен смирить свое Я, непонимающее окружающего.
      Помни, высший грех - в смирении!
      Сила скалы велика, но ветер точит камень. Не повинуйся силе. Не повинуйся слабости. Лишь в необдуманности кроится единственно верное решение.
      Стань тенью для зла... О, как ты прекрасно цитируешь! Стань тенью для добра, стань тенью для меня... Ха, как я сострил?!
      Я ловлю мгновения между порывами ветра, и пытаюсь сделать еще один шаг по струне, разделяющей наши два мира...
      Да, Раб мой, друг мой... Таковы жернова странных событий. Нами никто не волен управлять, но беда в том, что сами мы управится с собой не в состоянии, и в этом кроется величайшая в истории ложь. Ложь предопределенности.
      Вверх-вниз. Ой, как мне щекотно на бархате. В вашем дыме присутствует горечь степных трав, и вы застилаете мне глаза, промываете спиртом, лишь бы я замолчал, лишь бы я ослеп и онемел, но откровение приходит, погружая тебя в податливую вату стены.
      Что, дуг мой, ты хочешь услышать новую песню? Внимай же сорванному голосу, и лети за ним, и становись на проволоку, и качайся, безвольно, меж двух миров, и... и... и...
      Я сегодня танцую на струне. Таинственный инструмент неведомого Творца звучит глухим звоном призывая меня танцевать еще и еще. Я танцую танец Уходящих. Я могу все, и Я являюсь ничем. Что ты хочешь сказать мне, Бог?
      Хайя! Здесь я сегодня взываю к Земле. Никто не имеет права привязывать нас, но и мы не в праве творить собственное убожество. Хайя! Я наделен, сегодня, властью лишать вас права. Я нисхожу на вас танцующим духом Безмолвия и мои шаги - лишь эхо лунного апокалипсиса. Так, я призываю их на землю, их - духов черного колодца беззвездного неба. Хайя!
      Моя сила в моей слабости, в моей неподвижности, в моем неприятии статичности, в моем стремлении к разрушению, в мое жажде созидания, во Мне. А слабость моя - в моей силе.
      Я несу вам свет глупости - единственно истинного чувства, способного наполнить нас стремлением к выживанию и низвергнуть нас с вершины самоуверенности в пучину познания. Научи меня стать Дураком!
      Хайя! И прощай. Прощай всех нас за ошибки наших вибраций! Хайя!
      И только мой танец несет в себе зерна трансцендентного чувства уверенности. Так, и никак иначе, приходит пьяное вдохновение. Хайя!
      Я прочту свою молитву перед зеркалом, неотражающим моей сущности. Мою молитву, обреченную стать..., стать и гордость и величайшее мое согрешение:
      LЯ взываю к Тебе, беснующийся в апокалиптическом припадке Господь!
      Я взываю к Тебе, упившийся до белой горячки Дьявол!
      Я взываю к Тебе, неведающий себя, и от того счастливый Человек!
      Я взываю к Вам!
      Я взываю к себе.
      И я хочу признаться в бесполезности любых молитв.
      И я хочу отказаться от права принимать решения.
      И я хочу, чтобы осознание сказанного, повергло Нас в ужас.
      И я прошу маленькой тишины, пушистым котенком приходящей по утрам в дом Брата моего - Господа, Брата моего - Дьявола, Брата моего - Человека, Брата моего - Я., и приносящей нам понимание самих себя. И через это понимание родится движущая сила - Истинное Созидание.
      Дай мне сон!
      Я обращаюсь к себе, и в зове моем отсутствует просьба или приказ лишь констатация факта умирания!
      Спокойной ночи, дитя радуги!?
      Интересно, а кого гоняет по углам, напившийся до белой горячки Дьявол? Ангелов?
      +++Танцы Реальности.+++
      Сегодня, когда мой Хозяин отправился на покой, я попробую рассказать вам о тайне его власти. Хотя, это тайна только для не умеющих мыслить, ибо вся его сила заключена в бездействии. Я это понял, лишь однажды растворившись в бытие.
      Так все просто, что кажется начинать - уделять внимание мелким, каждому понятным вещам. Я сегодня проснулся и понял - мое неучастие - источник моей свободы. Как это прекрасно, но вдруг, черной молнией прочертив экранчики глаз, нахлынул страх безнаказанности.
      Как это примитивно - боятся Безнаказанности. Я не хотел бы пережить это на себе, я не хотел бы пережить это на моих близких собственную Безнаказанность. Я понял, что есть свобода в понимании большинства.
      Посмотри на свои руки - что видишь ты? Каков цвет твоей кожи? Белизна ее льда или чернота ее земли - просто отблески на красном, Красном - чужой крови. Посмотри на свои руки. Чья кровь на них? Ты никому не причинял зла? Лжец! Я назову как минимум двух человек, которым ты причинил зло - твои родители. Как?
      Ну как же - хороший послушный ребенок, добровольно лишивший себя индивидуальности - чем смогут гордится они Там? Аморфным созданием? У, нет! И посмотри на себя - вольнолюбца - какую боль ты причинил им своей свободой? Чем смогут они успокоится Здесь?
      Это лишь самый простой пример, пример необходимости выбора, пример, приводящий к осознанию истинного цвета твоих рук. Скажи, кто Она, снявшая кожу с твоих ладоней? Разве не ненавидишь ты ее сейчас за принесенную тебе радость, к которой ты был не готов? Разве не желаешь ей ты счастья ценой собственного уничижения? Ответь, разве может облагородить, доставить истинную радость ей такое счастье, разве сможешь ты смотреть в глаза ей Там!
      То-то же!
      А теперь взгляни на себя - что ты видишь? Облик, внешность переменные атрибуты ничтожного, но в то же время всеобъемлющего и всевмещающего Я - истинного твоего Я, которое не дает тебе спать по ночам, не дает успокоится и довольствовать тем, что имеешь, заставляет радоваться приходящим приступам веселого безумия, заставляет искать, находить не то и искать заново. НЕ дай, Господи, что бы это Я в тебе заснуло - это единственное, что отличает нас от растений, от низших тварей - жажда движения, в чем бы оно не выражалось, хоть в лежании на диване и лицезрении сокровенных миров Глубинных Мечтаний, хоть в жаркой погоне по высушенным солнцем пескам за ускользающей ящерицей - Удачей, хоть... Да в чем угодно! И неважно, какими глазами смотрят на нас наши стены, наш потолок, ибо всегда можно найти в себе силы пробить его и выйти на свет к новым звездам, которые, по сути, всего лишь лампочки на гирлянде, натянутой под потолком нашей вселенной, который тоже можно пробить, и тогда...
      Я себе представляю мир, лишенный насилия - как скучно было бы жить в нем, и в то же время - прекрасно. Нега - нирвана - Ничто. Но насилие, к огромному моему сожалению, - движущая сила нашего бытия. Только не вздумайте воспринимать Насилие, исключительно как физическое воздействие. Насилие физическое - ничто, по сравнению с насилием душевного воздействия, и уж вовсе детские игры на фоне душевного НЕвоздействия.
      Не надо путать душевное с духовным: душевное - личное, часть души, исходящий продукт, духовное - внешнее, исходный продукт для мысли и чувствования. Как завернул, а?
      Основываясь на всем этом, можно сделать кучу выводов, но есть ли в этом необходимость? Еще одна слабость человеческого существа желание видеть, хуже - желание искать и находить во всем логические связки. Почему бы просто не удовлетворится результатом? Почему обязательно должна обязательно присутствовать линейная и, ни в коем случае, не дискретная зависимость между Причиной и Следствием? ПОЧЕМУ? Неужели вам никогда не приходило в голову, что все основные процессы, Движущие мироздания дискретны как по сути, так и по определению, и линейное изменение показателей можно наблюдать лишь на коротком отрезке Процесса и лишь при обратной перемотке?
      Слишком много вопросов, скажете вы и будете абсолютно правы, но я добавлю, что еще и слишком много ответов, а это куда страшнее запутаться в готовом знании, не суметь расшифровать, рассортировать (слово-то какое, наверное от клозета-сортира произошло) его в должном порядке. Ну пусть не страшнее, но обиднее, и главное же никогда не придет в голову, что и рассортировывать то ничего не надо, что все это - не просто данное, но и изначальная часть нас, которая уже давным-давно лежит на своем месте, и все что нам нужно - это лишь открыть ящик и достать оттуда нужную вещь - ведь что есть Я, Ты, Мы - волшебная шкатулка - засунул руку, и достал то, что нужно, и никакие каталоги не нужны. Вот оно - осознание дискретности! Вот он - праздник вопросов на ответы!
      Смотри на мелькающее платье - это танцует Истинность. Ее медленный вальс не только завораживает, но и заставляет задуматься... И вот здесь вы снова ошибаетесь - вместо того, чтобы принять ее - вы начинаете анализировать.
      Потанцуйте со мной, мадмуазель!
      Так, приветствуем Истинность. Здравствуй, и будь гостем.
      Ха, как прекрасно осознавать свою значимость в процессе вершения судеб. Твое спасение в том, чтобы крикнуть - У МЕНЯ НЕТ СУДЬБЫ!!! Давай, кричи со мной: LУ МЕНЯ НЕТ СУДЬБЫ!!!? А теперь верь со мной в это!
      Так день ото дня старый барабанщик отмеряет свои три четверти ум-та-та, ум-та-та. И, в карусели вальса, ты забываешь что ищешь и это тоже прекрасно, потому что ты нашел себя, пусть даже и на короткий момент, пусть - на мгновение. Твоя Истинность танцует рядом, и цель твоя - искать ее после всю жизнь, цепляясь за оставляемый шлейф утренний аромат ее духов. И возможно, да-да, возможно она еще захочет предложить тебе танец...
      Что? Ты сам требуешь права назначать свидания?
      Ты не вежлив, и вальс - белый танец. Во всяком случае здесь. Она никогда не придет, пока ты не будешь достоин ее, и скроется прежде чем ты поступишь недостойно. У тебя нет судьбы, но есть Путь твой он проходит сквозь тебя и ты не можешь не следовать ему, ибо в противном случае будешь всю жизнь блуждать по выжженной прерии в поисках завалящегося кактуса.
      Спи, на ходу, и это облегчи твой Путь. Спи за рулем, и ты сможешь взлететь.
      Это не ложь и не бред - твой Путь - он только твой, но он же и один для всех, один на всех.
      Он не ревнив и не требователен, он никогда не принуждает ни к чему, но когда ты следуешь ему - твое сердце поет, и тебе не нужны наркотики, чтобы продлить ощущение цельности и самодостаточности - все это несет в себе Путь и несет сквозь тебя. Это неисчерпаемая река - река доброты и мудрости, река, несущая в своих волнах всю грязь нашего мира, и потому - самая чистая река. Лишь следуя пути, не выпустишь из рук тончайший шелк аромата твоей истинности. Так, и никак иначе!
      Спи, мое сожаление, спи мое снисхождение. Сегодня я разговариваю с ангелами!
      Словно игла, засевшая в сердце, рождает во мне эти мысли, и словно вместе сними приходит сожаление о только что ускользнувшей прочь танцовщице.
      Спи мое сожаление, я снова буду искать тебя, и снова находить, чтобы насладится гармонией и бесконечностью твоего танца... И ждать момента, когда все прервется, чтобы прейти в новую фазу неизвестности и радости...
      Я буду ждать прыжка. Я буду идти к обрыву, и я буду доволен, когда упаду вверх.
      +++Паутина.+++
      - Тонкие прожилки в твоих глазах... О чем думаешь, Раб?
      - Да так, обо всем понемножку.
      - Ну и?
      - Ну и ничего.
      - И напрасно, ибо ты попал в очередную ловушку... Ну ладно не попал еще, но уже стоишь на краю и думаешь, что не знаешь как вылезти!
      - О какой ловушке ты говоришь?
      - Как о какой? А-а-а-а, так ты ж не замечаешь... Ладно, слушай: ловушка эта зовется псевдоотреченностью. Подожди и послушай. Тебе кажется, что ты находишься в состоянии, когда ты уже не Привязан ничем ни к кому, и можешь Отдавать не задумываясь.
      - А разве нет?
      - Конечно нет, посмотри на себя - ты же просто Клоун, смешной и никчемный. Ты говоришь об отсутствии Привязанностей и бросаешься в дрожь от любого жеста, взгляда, слова, что хоть чуть-чуть выходит за рамки проведенных тобой границ. Когда ж ты наконец поймешь, что Отрешенность границ не имеет, и именно поэтому она зовется Отрешенностью! Так, и никак иначе!
      Когда же ты научишься Отдавать тем, кому это действительно нужно, кто ждет твоего дара открыто и беззаветно? Нет, ты же все знаешь, ты прешь напролом, не задумываясь, сколько боли ты доставляешь всем, и в первую очередь себе самому, пытаясь навязать, Отдать тому, кто в этом не только не нуждается но и...
      - Хозяин, не кажется ли тебе, что ты слишком далеко заходишь в своих домыслах? Не думаешь ли ты, что я настолько глуп, что буду поступать подобным образом?
      - Ты не глуп, и именно поэтому ты и будешь поступать подобным образом.
      - Ты меня ставишь перед дилемой...
      - Да какой, к чертям, дилемой!! Это одна из немногих ситуаций, когда существует только один путь - ты стоишь на эскалаторе и, хочешь - ни хочешь, он привезет тебя к конечной цели, но смотри не зазевайся, иначе тебя просто разорвет о железные зубья, под которые прячется его, эскалатора, полотно. Когда ты проснешься разодранным будет поздно, и потому я стараюсь разбудить тебя раньше, чем случится непоправимое.
      - Ты говоришь о единственности пути, но где же твое хваленое триединство выбора, а?
      - Ты сделал свой выбор, и сейчас лишь следуешь его пути, или ты хочешь чтобы тебе предлагался каждый шаг? Ты только подумай, куда бы ты пришел, да и идти-то было бы слишком легко и неинтересно. Послушай мою песню о выборе, и тебе, возможно (а возможно и нет), захочется принять мир этот таким, какой он есть...
      - Но, Хозяин, ты же не умеешь петь?!
      - Я - старый, выцвевший дух старого волка не умею петь??!!
      Слушай мою песню, Раб, и считай минуты до моей кончины, ибо с этого дня ты становишься самим собой - один на один с черным цветом смеющихся глаз...
      LТы - моя паутина Выбора, Примешь ли мое желание в свою сеть?
      Сможешь ли наполнить его силой или заставишь, подобно мухе, запутаться в твоих липких нитях?
      Что в тебе, Выбор? Что за власть в твоей сущности?
      Столь несложный поступок, мимолетное колебание извилин, один виток электрона - и мы уже движемся, определив направление.
      Сотни раз мы Выбираем. Сотни раз мы выбираем третье из двух предоставленных возможностей, и сотни раз мы, неприкаянно, бредем не в ту сторону.
      Кто мне подскажет, по какой ниточке мне подойти к сокровенному, сделать единственный Выбор, ведущий за пределы бесконечной паутины?
      Паучиха-мать учит меня плакать по утрам. Не бойся, я не причиню тебе боли, я не разобью хрусталь твоих зрачков и не опущу в их колодец пучок ядовитых трав. Я лишь зачерпну твоей воды, чтобы выпить свой настой.
      Так, и никак иначе творится мой праздник.
      Я знаю все, что может понадобиться для определения правильности, но все равно меня не оставляют сомнения - Паучихамать, научи меня искусству плетения сетей. Можешь ли ты разделить со мной эту тяжесть - сотворение Выбора?
      Я - несущийся на гребне ветра, Я - неспящий в ночи, Я - беспокойно тревожащий незажившие раны, могу ли я познать всю глубину величия твоей паутины, тела твоего, о бесполезный Выбор.
      Каждый - один во вселенной, его растоптанная сущность не в силах противостоять ветру перемен, но кто называет себя листом в потоке? Кто верит в предопределенность?
      Нет, это неправильно - Выбор - вот единственное, что определяет наше движение, мы сами пересаживаемся с одного потока воздуха на другой, с восходящего на нисходящий, перышком, нет птицей, ловя эти потоки, но кто наделит нас осмысленностью, кто укажет, какая же именно нить ведет к тому самому, единственно верному Выбору?
      Так день ото дня, воспевая твое могущество, я обращаюсь к тебе, Паучиха-мать, сожравшая собственного мужа в экстазе блаженства и тем определившая свое назначение, ответь, что можем мы и чего желать нам нельзя, к чему приведет нас наша беспечность...
      Ты говоришь, что не жалеешь о своем выборе, ты укрываешь меня своим липким покрывалом, зная, что я смогу освободится, и я снова и снова буду искать ту самую нить, ведь теперь я знаю, что она - самая тонкая и самая острая. И когда из моих пальцев хлынет кровь, я узнаю, что стою на верной дороге.
      Тогда я сделаю свой Выбор.
      Я знаю, что ты любила его.?
      - ...
      - Ты спишь, Раб мой?
      - Нет, я выбираю.
      - Будь осторожен, порежься.
      +++27 Никогда.+++
      LНикогда не закрывай глаз
      Никогда не открывай сердце
      Никогда не верь себе
      Никогда не верь другим
      Никогда не будь в зависимости
      Никогда не допускай, чтобы кто-либо зависел от тебя
      Никогда не позволяй себя любить
      Никогда не позволяй себе любить
      Никогда не причиняй боли
      Никогда не испытывай сострадания
      Никогда не желай
      Никогда не отказывай себе
      Никогда не принимай даров
      Никогда не приходи домой
      Никогда не преступай клятву
      Никогда не клянись
      Никогда не используй других
      Никогда не позволяй использовать себя
      Никогда не доверяй
      Никогда не прячься
      Никогда не верь
      Никогда не будь собой
      Никогда не пытайся быть кем-то другим
      Никогда не принимай слова всерьез
      Никогда не прячься за молчанием
      Никогда не поступай так, как советуют тебе
      Никогда не слушай меня...?
      +++К чему приводит скука.+++
      - Мне скучно, Бес...
      - Без чего тебе скучно? Без развлечений, без выпивки, без женщин, без я-не-знаю-чего... Без чего тебе скучно?
      - Я...
      - Не цитируй глупость, это не делает тебе чести. Я могу согласится, что в этом присутствует некоторый Lэстетский? стеб, но стеб - не признак мудрости, не признак и глупости, но самое неприятное - стеб никогда не будет прерогативой Шута, а ты ведь хочешь быть Шутом? Котом - шутом?
      - Я...
      - Ты же так рьяно старался растворится, так стремился к неприсутствию, но ты не задумывался над тем, что твои внезапные возникновения могут шокировать, и отнюдь не положительными эмоциями насытить публику. Твой выбор бытия - идеален, но ты должен защитить не только себя от других, но и других от себя. Стремись быть смешным дураком, и тогда лишь у тебя появится Шанс.
      Оп, и ты уже в дамках.
      Но я смотрю на тебя - где твое осознание, где твоя мудрость, где великая ГЛУбина ГЛУпости? Ты стебешься как дешевый Клоун! И что за слово-то идиотское - скука?
      Ты хоть можешь определить значимость, весомость этого чувства?
      - Я хотел сказать...
      - Ах, ты хотел сказать! А кто тебя спрашивает? Кто твой Хозяин, в конце-то концов? Что приумолк, стыдно стало?
      - Нет!
      - Ну слава богу, а то я уж и боятся начал, что ты перестал быть Рабом, и надо тужится - новое имя тебе придумывать. Но раз противишься - все в порядке - как был рабом, так и остался.
      Скука говоришь. Глупец! Какая, к матери, скука - это же самое идиотское состояние, да что там говорить, пресыщение и лень, каждое как следствие каждого - и вот ты - дешевая тряпочка на диване, погруженная в самосозерцание и маящаяся бездействием.
      - Да уж, все беды от бездействия, - с иронией.
      - А скажешь, что нет? Статичность погубит наш мир, в статичности отсутствует стремление к развитию, и самое страшное, не статичность физическая - в ней-то как раз и присутствует какая ни какая потенциальная энергия, но статичность духовная. Оглянись на эти души, застывшие в своей уверенности, в своей привычке к теплому уголку, к постоянной объяснимости бытия, к тому, что единственная цель в жизни... Да что там цель - весь смысл жизни!... заключается в том чтобы родить и воспитать детенышей! Я ничего не скажу - цель эта истинно благородная и достойная, только, ну совершенно, не тянущая на высшую ЦЕЛЬ существования. Хотя существования еще туда-сюда, а вот на ЦЕЛЬ ЖИЗНИ....
      Не для того я заговорил сейчас, чтобы перемывать кости теме, обсасанной всеми и каждым на протяжении тысячелетий - Смысл Жизни - это только точка толчка, перед прыжком... А вот куда занесет?
      Я хотел просто обратить внимание на неприемлемость скуки как такового понятия...
      - Постой, Хозяин, я понял, ты не приемлешь скуку, понял почему, и готов с тобой согласится, но объясни мне, непонятливому, почему ты не приемлешь жизнь ради столь красивой Цели, и почему называешь эту жизнь - существованием, ведь движущее начало крайне ярко выражено в ней (или в нем, хотя какая, в принципе, разница)?
      - Ты верно подметил. Смотри - в чем польза размножения? Этим прекрасно занимаются животные и, даже, насекомые, в чем отличие от них? Ты скажешь - в воспитании, и попадешь пальцем в небо. Скажи, в чем цел воспитания?
      - Вырастить достойного члена...
      - Ну-ну, договаривай!
      - Общества.
      - Видишь ты сам понял глупость воспитания в общепринятом понимании - достойным членом общества может стать лишь человек, соблюдающий нормы его (в смысле общества), а нормы, как известно, основаны на морали, а что есть мораль - тебе прекрасно известно.
      - Ты кажется начинаешь меня убеждать.
      - А я не собираюсь этого делать. Я только хотел показать тебе то, что ты и так прекрасно знаешь.
      - Но зачем?
      - За тем, что знание еще не является движущим фактором, как раз напротив - движущим, часто является именно незнание.
      - Ты снова говоришь загадками.
      - Нет, просто ты снова не пытаешься услышать.
      - Слушай, Хозяин, может хватит морочить им головы изображая из себя умного Шерлока Холмса и глупого Доктора Ватсона?
      - Ты не прав.
      - В том что хватит?
      - Нет, в глупости доктора Ватсона. Он-то, как раз, был в сотню раз мудрее глупого Холмса, заставляя того выкладывать на всеобщее обозрение ход его Lгениальных? мыслей. Нет, Раб мой, я не могу с тобой согласится.
      - И не надо.
      - Но мы, кстати, не закончили наш последний диалог.
      - Закончим в другой раз, я пива хочу.
      - Я же говорю, что ты - Раб.
      +++Отступление.+++
      - Хочешь поговорить со мной, Раб?
      - Быть может, Хозяин...
      - Что, быть может, или может не быть? Как, все таки, безвольно мы оперируем словами, или даже скорее слова опрерируют нами. Подумай, ведь это же страшно, когда твоя фраза Lбыть может? определяет события, определяет, что случится с тобой в следующую минуту. Тебе не страшно?
      - Нет.
      - Ах да, ты ведь Раб, тебе не пристало принимать решения, нести ответственность... Ты предпочитаешь возложить все на хрупкие ниточки слов. Ну что ж, попробуй, и посмотри, что получится в результате.
      - Не очень-то приглядно, честно говоря.
      - Не очень-то? Да ладно тебе, не прибедняйся.
      - Да я и не прибедняюсь. Я просто подумал, что конечно все это красиво, сила слова и так далее, и тому подобное, и вообще, но ты мне ответь на один простенький вопрос - если столь большое значение ты придаешь словам, то почему сам разбрасываешь их на ветер, я бы даже сказал разбазариваешь их со мной? Ведь знаешь же, что пустая трата времени!
      - Нет, увы не пустая, хотя и это не принципиально...
      - А что принципиально? Что важно, что нужно?
      - Нужно - творить. Только это не каждому под силу, не всякий возьмется сотворить что-нибудь дельное из того хлама, что у него в голове, а еще труднее удержаться ему (если вдруг все же чегой-то насотворял) от гордости за свой труд. Ему всегда хочется бежать на улицу с воплями типа: LЯ - Творец?, LЯ - гений непризнаный?, или, что еще хуже, думать об этом втихомолку и презирать окружающих, неценящих твоего таланта. Нужна-то ведь сущая мелочь - благодарить того, кто дал тебе Это, благодарить безлично, ибо неважно бог он или дьявол, или богиня или демоница, какая разница, если дает тебе возможность зачерпнуть знания. Все, что осталось тебе, это сложить полученное в мозаику слов. Стань Мастером! И уже сложив из слов рисунок, ты можешь творить... Творить Словом!
      - Не слишком ли большие возможности ты предоставляешь каждому желающему? Иной ведь такого НаТворит...
      - А о созидательности творчества ты никогда не задумывался? Не обращал внимания, что реальным Творением никогда не будет разрушение, никогда не будет Пустота носителем чего либо... Не думал, что лишь Добро (затасканное слово) является истинно, да и единственно, созидающим компонентом в душе Плотника.
      Ха, тебе не нравится слово Плотник, тебе не нравится слово Добро?! Так я скажу тебе, что ты, сам того не желая, окунаешься в СЛОВО, но видишь не то, что должно, а то, что привычно, и это застилает твое понимание, скрывает от тебя простоту истины...
      - Но почему? Не уж то я так глуп или самоуверен?
      - Да нет (вот чудеса великого и могучего), да нет, ты не глуп, хотя и в достаточной мере самоуверен, просто ты привык видеть определенные вещи в определенных вещах (тоже ничего себе каламбурчик!). Ты не замечаешь, что к примеру слово Плотник может нести не только определение некоего люмпена, но и глубину Творения.
      Я, к примеру, не терплю слово Добро, и это один из моих комплексов - столь затаскано оно было, столь загажено черствым смыслом, столь наполнено ненужными действиями, что я не люблю использовать его, не могу впитать его силу, и использовать ее для творения...
      Ну ладно, пусть не Плотник, но Мастер - вот чистое понятие, достаточно пустое, чтобы наполнить его необходимым.
      Я хочу видеть в тебе Мастера, ибо лишь Мастер - Творящий, может внести столь желанные изменения в сутолоку нашего мира, своим бездействием хоть на мгновение остановить бешено вращающийся круг страстей и желаний, мелочных эмоций и жестокости...
      Я не идеален, я столь же предвзят как и ты, но моя предвзятость основана на вере и на уверенности, а так же на такой мелочи, как принятие ответственности и реализация собственных решений - то, на что ты - Раб - не был до сих пор способен. Я хочу разбудить тебя, но для чего, не знаю и сам. Возможно это просто прихоть - увидеть в тебе Мастера, созидающего - это лишь тень моей гордыни, моего желания чувства самоудовлетворения, глядя на плод идей своих... Не знаю. Но в чем я абсолютно уверен, так это в необходимости периодически давать тебе пинка под зад, чтобы мысли в твоей голове (еще каламбурчик!) вытекали из своего сонного русла...
      Не столь важны слова, сколь чувства их наполняющие, и придя к этому, ты обретешь возможность стать Мастером, способным любое слово наполнить тем, что требует твой Дух.
      - И как по твоему стать им, этим мастером?
      - Очень просто! Для начала - заткнись!
      +++Смена темы.+++
      - Знаешь, Хозяин, я очень много думал о жизни... Пожалуйста, избавь меня от своих обычных шуточек на счет думал - не думал... Я пришел к выводу, что Существование - даже не оскорбительное, а скорее ласкательное обращение к тому процессу, который мы, в своей наивной нелепости, называем жизнью. Ведь фактически все наше существование - суть механический процесс поглощения пищи, распада белков, и соблюдения или не соблюдения неких моральных норм. А, ну еще я забыл Lхлеба и зрелищ!?, но это, фактически, тоже разновидность голодухи и морали.
      Я не претендую на открытие некой сокровенной музыки, на осознание чего-либо... Fuck.... Какой либо тайны...
      Ерунда! Я хотел сказать, что мы не живем-то на самом деле, что все наши проблемы, которые столь упорно мы рвемся решать - лишь разминка для затухающих мозгов, всего лишь кнут, заставляющий нас обернуться, но мы же столь велики, мы всегда считаем, что это боги или Бог направляет наши действия, что колесо кармы... Тьфу! Колесо кармы еще туда-сюда, но вся эта мифическая белиберда о том, что боги или дьяволы каким-то образом контролируют нашу жи.. пардон, наше существование приводит меня в благоговейный ужас. Как вы, претендующие на то, чтобы называться живущими можете предполагать, да, только предполагать, что кем-то к вам был проявлен какой-то интерес, что кто-то наблюдает за вашей жизнью... Как можете вы думать, что выполняя глупые заветы добрых священников вы сможете приблизится к этому, ну как его, к Lцарствию божьему?. Вся наша сила - в противоборстве, и не этому ли учил вас Мессия? Подставь другую щеку дешевому трусу, ожидающему от тебя ответного удара, ударь, ценой собственной жизни того, кто считает, что может топтать тебя безнаказанно - вот закон существования. Что еще тебе нужно знать, чтобы жить?
      Трусость - самая страшная черта, и самая обличающая, и самая, как не странно подлая и благородная одновременно. Топчите свой страх, и помните - самый большой трус - насильник.
      Это бред, глупая и никчемная проповедь зарвавшегося дурака, но я ведь хотел лишь показать маленькую истину, которая подошла ко мне на трамвайной остановке.
      Единственное, что нам нужно в ЖИЗНИ - это ИСКРЕННОСТЬ. Это не так просто и не так мало, как кажется вам, но поверьте мне лишь познав ИСКРЕННОСТЬ, лишь будучи наделенным ею можно Жить. Посмотри в глубину этого слова, посмотри на его радужный цвет почувствуй, пойми, что ИСКРЕННОСТЬ - это не только открытость, откровенность, это еще и свет, это - Искры, рассыпаемые вокруг и разжигающие огонь внутри.
      Слушай меня - единственное в чем ты нуждаешься - это ИСКРЕННОСТЬ.
      ИСКРЕННОСТЬ - это осознание собственной слабости и ничтожности;
      ИСКРЕННОСТЬ - это осознание своей силы и гордости;
      ИСКРЕННОСТЬ - это ощущение своего внутреннего света;
      ИСКРЕННОСТЬ - это желание осветить внутренним светом улицу;
      ИСКРЕННОСТЬ - это фейерверк, одинаково прекрасный и завораживающий в ночной тьме и под полуденным солнцем;
      ИСКРЕННОСТЬ - это тепло постели;
      ИСКРЕННОСТЬ - это открытие случайной встречи;
      ИСКРЕННОСТЬ - это веселье на плахе;
      ИСКРЕННОСТЬ - это скорбь в объятиях;
      ИСКРЕННОСТЬ - это Возможность;
      ИСКРЕННОСТЬ - это Желание;
      ИСКРЕННОСТЬ - это Свершение;
      и - это всегда НЕЗАКОНЧЕННОСТЬ.
      Не надо бояться ИСКРЕННОСТИ, поскольку принять ее единственная возможность ЖИТЬ. И не забивайте голову совами типа Свобода, Независимость и так далее. Порой самая большая Свобода открывается вам в жесточайшей зависимости... Да какая разница от кого или от чего...
      Но я прошу лишь одного искирите и позволяйте другим искрить своей ИСКРЕННОСТЬЮ.
      Что?
      Нет, я не запутался в словах и жестах, я не заблудился и не сошел с ума, я лишь подошел к той строке, за которой нет ничего. Ничего не потому, что в этом есть какая-то глубина, а потому, что ничего больше и не надо. Мой сон окончен, но я останусь в дверях, чтобы посмотреть, как уходит прочь мой Хозяин, как он целуется с облаком, и как пересекает границы дня и ночи. Он не боится смерти и не боится жить. Он сыграл свою роль и сейчас:
      +++Антракт.+++
      - Вы что думали, что это все?
      Возможно так и надо было бы, но что-то говорит мне, что этот дешевый спектакль имеет далеко не одно действие...
      LAll the world is a stage, all the people are players. But you can improvise.?.....
      Шутка!
      Н.Цырлин.
      По поводу майского снега
      -==ПО ПОВОДУ МАЙСКОГО СНЕГА==
      Мыслить по новому я начал еще при Брежневе...
      Н. Цырлин, Прошение о помиловании, 1987 г.
      От издательства
      Данная публикация представляет собой попытку воссоздать по сохранившимся рукописям текст автобиографической повести Н. Цырлина "По поводу майского снега", над которой автор работал в 1980 - 1990 г.г., рассказывающей об учебе автора на Физическом факультете МГУ (1977 - 1983 г.г.) Окончательный вариант повести, завершенный 30 августа 1990 г., до сих пор не обнаружен. Полностью до нас дошли лишь четыре отрывка из ее самой ранней редакции (1980 - 82 гг.), (гл. 2.5, 3.3, 3.5, 3.6.) и восемь фрагментов одной из последующих редакций (середина 1980-х г.г.) (гл. 2.1, 2.6, 2.9, 3.7, 4.8, 5.4, 5.6, 5.8). Сохранился также план всех пяти частей повести. Составители приняли решение проиллюстрировать его подходящими по смыслу записями из дневника Н.Цырлина за декабрь 1978 март 1983 (подстрочные примечания сделаны им в основном в 1984 году). Публикация дополнена также шестью отрывками из неоконченной сатирической повести Н. Цырлина "ТАСС уполномочен сообщить" (гл. 1.6, 2.10, 3.8, 4.7, 5.4, 5.8) и четырнадцатью его стихотворениями (гл. 1.1, 1.2, 1.6, 1.7, 2.2, 2.3, 2.6, 3.1, 3.5, 3.6, 4.3, 4.5, 5.1, 5.7). -==I. НЕОБЯЗАТЕЛЬНОЕ==-==1.1. Необязательное==-==17.XII.78==
      На "дополнительных видах обучения" устроили "экскурсию в войсковую часть". Самое удивительное, что устроили именно в воскресенье, хотя это вовсе не общественная нагрузка, а пункт учебной программы: грозились не поставить зачета тем, кто не явится. Но, впрочем, фиг их всех разберет, что у них нагрузка, а что нет.
      Мороз был жуткий, градусов 25. Небо, хотя и ясное, но не синее, как летом, а зеленоватое. На возвышенности за лесом в морозном тумане окна домов сверкали на только что взошедшем солнце отдельными красными точками, как в луче лазера.
      Ночью буря снежная
      Заметала след.
      Розовое, нежное
      Утро будит свет. (Блок)
      Возможно, что утро розовое: красноватая муть и желтые искры на обледеневших автобусных стеклах. А вот насчет нежного - я очень сомневаюсь. Надо же придумать такой эпитет. Только выйдешь на улицу - и сразу как кирпичом тебе тертым по роже.
      Приехали воинскую часть в центре Москвы. Сперва повели в гараж, где было холоднее, чем на улице. Показывали бронемашину. Затем, наконец, пошли в тепло - в казарму. Тоже показывали различные пулеметы и радиостанции, но я в основном разглядывал обстановку: железные кровати в два этажа, тумбочки и несколько табуреток. От чисто вылизанного пола отражалось солнце и слепило глаза. Ничего, как говорится, лишнего. Рядом, видимо, располагалась кухня: уныло и казенно воняло вареной капустой и еще какой-то тухлятиной.
      Солдат было всего несколько человек. Они все сидели за столом и резались в домино. Остальным, видимо, даже в воскресенье нашли какое-то занятие.
      Но кончилось все это относительно быстро. Домой вернулся около трех часов. Мороз стал еще сильнее. Из вентиляционных труб на крышах домов валил столбом пар. Окно быстро обледеневало. Появился иней по периметру стекол и ледяные наросты внизу, а также снежные бугры на шляпках болтов, скрепляющих раму. Напоминает удушливый химический опыт возгонку и кристаллизацию нашатыря.
      Почитал старые журналы "Юность". В 1973 году печатали статьи Б. Панкина про молодых писателей бывшей эпохи. Довоенной и послевоенной. Упомянуто, что время, о котором с таким оптимизмом отзывался один из них ("атмосфера молодого трудового комсомольского мира") "окрашивается в глазах иного подрастающего человека лишь в линялые унылые тона. Взору его рисуются картины плоской регламентированной жизни и взаимной отчужденности." Автор опровергает подобные настроения, хотя и довольно мягко. Приводит цитаты, показывающие, что этот писатель тоже замечал в современной ему действительности отдельные тягостные явления (бюрократизм, халтурное искусство) но, тем не менее, хранил в душе "романтически приподнятое ощущение жизни": "...Так все хорошо!"
      Пять лет назад они еще уделяли внимание подобным вопросам, а теперь, видимо, решили, что все всем уже доказано. Недавно в "Комсомольской правде" напечатали стихи Ф. Чуева:
      Когда окончилась война,
      Тогда взошла в средине века
      Такая слава человека!..
      Дальше следует воспевание романтики послевоенных лет. Конкретную личность, правда, не упоминает, за исключением этого самого абстрактного "человека". "И мы знаем имя этого человека" - как в анекдоте.
      Необязательное
      На фиг зачеты,
      на хрен экзамены.
      Надо до черта
      необязательного.
      "Брось; перебьешься."
      Не оборачиваюсь.
      Радость
      работа необязательная.
      Ночь как минута;
      небо светающее.
      Носом уткнулся
      в необязательное.
      Враз приковало
      не - обязательное:
      страсть графомана,
      иго писателя.
      28 декабря 1978 г. -==1.2. "Окно по крестовине"==-==2.I.79==
      Сегодня сдал последний зачет. Аудиторию еле нашел: находится в самой глубине факультета. От изгиба коридора в северном крыле здания отходит маленький коридорчик, так называемый "аппендикс" или "сапожок".
      Аудитория имеет неожиданно уютный вид: стены обставлены массивными деревянными шкафами, на окнах - плотные шторы. За окном - пасмурное, голубоватое по контрасту с электрическим светом утро и черные ветки, окаймленные снегом, как на гравюре. Этаж цокольный, ниже уровня земли, а окна под самым потолком и в них не видно ни улиц, ни домов, точно это не в городе, а где-то в глуши.
      Очереди отвечать я ждал около часа - в полном отупении, даже не пытаясь что-либо повторить. Когда она вызвала, я подошел и открыл тот же текст, который засыпал пять дней назад. Она молча согласилась, только указала место, где переводить.
      Затем я пошел к инспекторше ставить допуск к экзаменам. Возле ее стола стояла студентка и жалобно уговаривала:
      "Да я же занималась, вы у папы спросите... (*) Да мне поставили: в ведомости ведь стоит."
      "В ведомости не стоит."
      "Он же обещал поставить, у меня просто зачетки с собой не было..."
      Свой же допуск я получил без задержки и поехал домой. Сильные морозы, к счастью, уже кончились. Наступила стандартная зимняя московская погода: 5 или 7 градусов мороза и абсолютно пасмурно. Ровный серый денек, немного унылый. Подохнуть от холода, конечно, уже не подохнешь, но желания лишний раз выходить на улицу все равно не возникает.
      До первого экзамена осталось три дня. Приехав домой, сидел и читал Пастернака - до темноты. Стемнело часа в четыре. У окна еще можно было читать, а в глубине комнаты сгустился сумрак. Синее окно, перечеркнутое сверху вниз переплетом рамы, и желтые огоньки в доме напротив. Пошел в кухню, поставил чайник; голубое пламя плиты вспыхнуло уже почти в полной темноте.
      И опять кольнут доныне
      Неотпущенной виной.
      И окно по крестовине
      Сдавит голод дровяной.
      В кино "С легким паром" выкинули из песни это четверостишие: публика - дура - не - поймет. Хотя чего тут можно не понять: дров нет и в доме холодно не только в мороз, но и в такую погоду, как написано у Пастернака: пасмурно и снег хлопьями. На окнах иней - растет от краев стекол к центру. Самое лучшее место выкинули. Реальная, даже обыденная картина: комната, окно, холодная печка, а в этой картине точно прорехи, через которые видно нечто необычайное.
      __________
      (*) Кто же, интересно, у ней папа? Уважаемый, вероятно,
      человек.
      Зимний вечер.
      Из глубины трехкомнатной квартиры,
      из ее самых дальних комнат
      тянет
      холодом.
      Холодом тянет;
      подземным ходом
      с плесенью и чертями.
      Наверно окно не закрыл.
      Рама перечеркнула
      серые дневные сумерки;
      елочные шары силятся
      перепузырить телеэкран.
      Сейчас бы покрепче чая,
      чтоб аж рот ободрал.
      Потрещал зажигалкой:
      голубая ромашка
      меж кастрюль со вчерашними щами
      расцвела
      в красных брызгах огня.
      Посинели дома,
      раскрывши окна с кошачьим разрезом;
      снег посинел и небо.
      Кончился день, не начавшись.
      А чайник
      запел уже свою чайничью песню.
      2 - 6 января 1979 г. -==3.I.79==
      Сегодня я проснулся часов в 11. На небе появились неприятные желтые и голубые просветы, предвещавшие новые морозы. Градусник показывал уже минус 10.
      Почти весь день я лежал на кушетке и опять читал старые журналы "Юность". Под вечер, в пятом часу, ходил сдавать пустые бутылки. "Приемный пункт" представляет собой закуток во дворе магазина. Еле нашел вход среди куч поломанных ящиков. Узкая длинная комната без окон, голые бетонные стены и ослепительная лампочка под потолком. Но все равно темно. На полу натоптан грязный снег. Холодно там почти как на улице и снег не тает. В тесных проходах между штабелями ящиков стоит очередь человек в десять. За бутылки можно взять не только деньгами, но и непосредственно спиртным. Стоявший передо мной гражданин с красным морщинистым лицом и трясущимися руками долго и подробно выяснял, сколько в каком напитке градусов. В самом крепком оказалось только 17. Он выматерился и даже собрался уходить, потом все же выставил посуду на прилавок и получил в обмен бутылку. Вино в темноте казалось совсем черным. Так и называется - "чернила".
      Вернувшись, я начал учить историю КПСС. Экзамен послезавтра. Ответы очень кратко записываю на маленьких листочках с ярлычками, на ярлычках пишу номер билета и раскладываю по пакетикам. Историю, в общем, сдавать легче всего, если знать историческую обстановку, а также общие положения. (**)
      В некоторых вопросах заметил определенную неоднозначность, особенно в вопросах военных. ("Борьба партии за мир.") С одной стороны - признается, что ядерная война приведет к всеобщей гибели, с другой же - говорится о необходимости постоянной готовности к победоносному отпору, в том числе и ядерному. (***)
      Лектор на "дополнительных видах", полковник, неоднократно напоминал (с откровенным злорадством), что "политическая разрядка пока что не сопровождается разрядкой военной". А однажды он произнес следующую фразу: "Если в мирное время допускается определенная расхлябанность и прочая демократия, то в военное время вся власть сосредотачивается в руках Государственного комитета обороны". (****)
      _________
      (**) То есть следует произвести нечто вроде конформного отображения на комплексной плоскости, при котором т. наз. "генеральная линия" преобразовалась бы в прямую, историческая же обстановка искривилась бы соответствующим образом.
      (***) Как сказано в "Бесах" Достоевского: человек способен сделаться т. наз. "человекобогом", но единственный способ убедить в этом и других, и самого себя - это совершить акт самоубийства. А насколько убедительнее выйдет, если заодно с собой уничтожить и весь мир.
      (****) Да они не успеют просто. Не успеют они ничего сосредоточить: подлетное время - семь минут. На что они все надеются - я не понимаю. -==1.3. Каникулы==-==29.I.79==
      Сдал последний экзамен, математический анализ. Приехал сдавать к 11 часам и все равно долго ждал в коридоре.
      Аудитория - полная противоположность той, в которой я сдавал английский зачет. Проходной двор - 5-й этаж, где находятся учебные аудитории и столовая: столпление народа, галдеж и вонища. Внутри же аудитория напоминает уборную: небольших размеров, а пол почему-то кафельный. Может, и была раньше уборная.
      Подошел к столу и сразу, не выбирая, цапнул билет. Вынулась формула Остроградского: связь объемного и поверхностного интегралов. Самое простое из всех билетов: мог бы, наверное, ответить даже без шпаргалки. Но я все равно незаметно вытянул из соответствующего пакетика листочек, переписал и сидел потом минут тридцать, пока не вызвали. На написанное за это время не взглянул ни разу. Билет ответил вполне прилично, а как стали спрашивать дополнительно - отвечал несколько хуже. Но преподаватель попался не особенно вредный, долго мучить не стал. Увидел, наверное, что у меня в зачетке уже есть одна тройка, а стипендию и с одной не дают. Поставил мне второй троячок и отпустил.
      Поехал в библиотеку. 111-й номер идет до центра почти полчаса. Оттепель. Серое небо, сырой асфальт, мельчайшие брызги из-под колес; машины едут по самые окна в грязи. В автобусе течет вода - и снаружи по стеклам, и сверху сквозь крышу. Не автобус, а настоящий аквариум. А какой-то пьяненький остряк всю дорогу сравнивал с баней: "Мочалку надо было взять".
      Наконец доехал и вышел на Свердловскую площадь. Кусок древней красной стены весь в густом пушистом инее и на постаменте стоящего перед ней памятника - тоже лежит иней, как всегда при неожиданном потеплении. Некоторое время шел через дворики и подворотни, по снежной каше и скользким ледяным наростам (иногда даже дождик идет, совершенно откровенный дождик; в январе-то), затем зашел в подъезд и стал подниматься по истертым каменным ступеням, которые обвивались вокруг сетчатой шахты лифта. Мутность зимнего дня умножалась мутностью окон, заключенных в продолговатые, расширяющиеся вовнутрь проемы. Поверх стен проложены многочисленные водопроводные и канализационные трубы и вокруг них - ржавые пятна протечек.
      Библиотека помещается в запущенном помещении: облезшие стены и потолок в желтых и зеленых разводах. Библиотека считается ведомственной, а я тут вроде как по знакомству. В дальнем конце комнаты расположен небольшой закуток и в нем полки с "дефицитом". (В основном - исторические и детективные произведения.) Закуток отделен от общего зала лишь дверным проемом без двери, но имеет вид служебного помещения: вешалки с пальто, стол и стаканы с недопитым чаем.
      Я, по негласной договоренности, не делаю никакого различия между общими полками и этими. Сегодня обнаружил 1-й том воспоминаний Эренбурга (1-я и 2-я книги отдельным изданием). Библиотекарша предложила мне еще какой-то роман "о Тегеранской конференции" (тоже дефицит), но я отказался: "в другой раз как-нибудь".
      Когда я вышел на улицу, уже стемнело. Небо в оттепель по ночам цвета совершенно необычайного: темно-желтого с фиолетовым. И туманные пятна вокруг фонарей.
      Книга издания 1962 года. Прочитал ее впервые два с половиной года назад в собрании сочинений, где напечатан более поздний текст - 1966 года. Заметил некоторые отличия. Например, в этом издании в главе о Есенине имеется неопределенная и радужная фраза: "Он писал чудесные стихи", там же она исправлена на "он писал за них и про них".
      Сейчас особо понравилась глава про Мандельштама. "Кому мог помешать поэт с хилым телом и с той музыкой стиха, которая заселяет ночи?" (*)
      Месяц назад исполнилось сорок лет со дня его смерти и "Голосок" зачитывал его "воронежские стихи". (Приемник старый и с магнитофоном не стыкуется, так что записать не удалось.) В 30-е годы он был в ссылке в Воронеже. Эренбург тоже упоминает этот город, однако прямо про ссылку ничего не сказано даже у Эренбурга, только про арест уже в 1938-м.
      Кроме этого, читал принесенный сегодня утром январский номер "Юности". В одной повести папаша-генерал учит своего сына жить: "Жизнь? Это что - твое собственное? Честь - вот единственное, что принадлежит тебе лично. А твоя жизнь принадлежит Родине (**), делу, если, конечно, человек не скотина у кормушки..." А штаны мои, интересно мне будет узнать, кому в таком случае принадлежат?! (***) Объясните мне, пожалуйста! Да, мои штаны?
      ___________
      (*) А вот я тебя сгною! Тоже сгною! Как - кому помешал? Нам помешал, нашему с вами движению вперед.
      (**) В армейском "автопарке" висит лозунг, призывающий водителей быть внимательнее за рулем, поскольку им доверена перевозка не только грузов, но и людей - "ценнейшего капитала нашей Родины" (так прямо и сказано).
      (***) Я себя государственным имуществом не считаю! -==1.4. Весна; дождь==-==23.III.79==
      С утра сегодня шел дождь. Снег, до сих пор не растаявший, шипел, как ненастроенный телевизор. На улицах везде лед под слоем воды и автобусы ходят фигово. По этой причине слегка припоздал на "дополнительные виды". Там брали с присутствующих "подписки о неразглашении": начали проходить секретные темы. (Но сегодня, в общем, та же фигня, что и раньше.) В подписке говорилось не только о "неразглашении сведений", но и про "контакты с иностранцами", "ограничения в выезде за границу" и о запрете посещать иностранные посольства. Никогда у меня раньше не возникало побуждения ходить по посольствам, а теперь думаю, что это было бы неплохо: идти по улице, залитой солнцем, заворачивать по дороге в каждое встретившееся мне посольство и в каждом посольстве пропускать по рюмочке. (*)
      Когда я возвращался домой, дождя уже не было, но день оставался все таким же сырым. Снег уже явно тает: сугробы покрылись черной чешуей и на их поверхность вылезли бумажки, окурки и прочая дрянь. На дорогах всюду лужи среди ледяных ухабов и из-под автобусов хлещут мутные потоки воды, напоминающие огромные стрекозиные крылья.
      Дома часа полтора лежал в ванне и читал "Литературную газету". Под конец закружилась голова: видимо, надышался хлором, который весной, когда вода в реках грязная, добавляют в водопровод в огромных количествах.
      В газете была статья о советском художнике, который поехал в качестве туриста во Францию и остался там насовсем. Стремясь заработать на жизнь, он начал клевещать. Утверждал, в частности, будто советских туристов перед поездкой в капиталистические страны заставляют заучивать ответы на возможные вопросы иностранцев, а тех, кто не может заучить, исключают из числа туристов. "Кто из здравомыслящих людей может поверить?" (**)
      (Недавно слушал корейскую передачу про "воспитание и перевоспитание народа". Затем передали песню под названием, я балдею, "объятия любимой партии".)(***)
      Но клеветой он долго прокормиться не смог. Вскоре стал безработным и наркоманом, писал родственникам, оставшимся в СССР, патриотические письма, а после выбросился из окна.
      Статья называется "Участь изменника". "Кто же такой этот презренный изменник? Как он докатился до тягчайшего преступления перед народом?" Вот этого я как-то не очень понимаю. Поезда он, что ли, под откос пускал по заданию гестапо? (Хотя одна восторженная девочка написала в журнал "Юность" письмо, где обвиняет в измене даже граждан, совершенно легально уезжающих в Израиль. Вопрос ставит ребром: "Они просятся назад, потому что в Израиле плохо. А если бы там было хорошо?!")
      Нет, я согласен с тем, что понятия мои в корне ошибочные, но меня сейчас интересует не то, ошибочные они или нет, а сама проблема. Ну вот я, вроде как, тоже - народ. Выходит - это и передо мной преступление? Причем именно "тягчайшее" - т.е. более опасное для меня, если бы этот художник ограбил меня или зарезал? Нет, наверное, я - это никакой не народ, и вы, граждане, соответственно, тоже не народ... Тогда вообще непонятно, кто такой этот таинственный народ и из кого он состоит.
      _______
      (*) Тайны - это все туфта. Единственная ихняя тайна знаешь какая? Почему - нет - колбасы. Вот ее действительно лучше не разглашать.
      (**) Даже тогда было подозрение, что автор статьи просто утонченно издевается - причем не столько над нами, сколько над "ними".
      (***) Но ведь это же труположество! -==1.5. I, II, III==-==6.IV.79==
      Вчера немножко заболел и на занятия сегодня не ходил. Когда проснулся, обнаружил, что температура упала до 36.2, но вчера я уже твердо настроился болеть. И действительно - через час стало 37.5, даже больше, чем было вчера, а после того, как я просидел два часа в очереди в коридоре поликлиники, температура поднялась еще выше. Врач оказался вполне передовым: никаких таблеток не прописал, а только пить побольше жидкости.
      На улице сейчас совсем тепло, светит очень яркое солнце. Снег, наконец-то, полностью растаял. Остались лишь плотные наросты вдоль тротуаров - там, где полмесяца назад были сугробы двухметровой высоты.
      Почитал старые "Литературные газеты". В номерах за начало прошлого года - обширная дискуссия на тему о том, каким надлежит быть "человеку будущего". Письма можно классифицировать, выделить три основные концепции. -==I.==
      Всенародная казарма. Подчинение жизни всех людей какой-то высокой, недоступной пониманию, но, тем не менее, весьма четкой цели. На протяжении каждого письма неоднократно повторяется "должен, должно, должны". Стремление все на свете предусмотреть, расписать и спустить по команде вниз для исполнения. Жить "человеку будущего" придется в "комнате гостиничного типа с минимумом мебели", занимаясь в свободное время физкультурой и искусствами. ("В каждой поселенной единице время распределяется самым строгим образом". Щедрин, "История одного города") В случае же появления у "человека будущего" ребенка, он, ребенок, немедленно конфискуется и передается "целиком на воспитание общества". Это, якобы, "мечта лучших умов человечества". (*) -==II.==
      Общество, где каждый сам за себя и где все непрерывно борются друг с другом. Человек должен поставить перед собой какую-то четкую цель, а затем целеустремленно ее добиваться, используя для этого всевозможные средства в рамках Уголовного кодекса. Свободного времени у человека будущего также не должно быть больше, чем это необходимо "для удовлетворения основных физиологических потребностей". То есть, в сущности, то же самое. Такое же подчинение всего себя чему-то очень четкому и нестерпимо чуждому. Та же казарма, но теперь ты сам являешься и солдатом, и маршалом. Неизвестно, что хуже. -==III.==
      Концепция, наименее четко сформулированная. Ответ на вопрос, чего именно человек будущего должен "добиться в жизни", вызывает обычно затруднение. "Мне кажется, это от слова "добить". Кого? Во имя чего?"
      Отсутствие четкой цели, какой бы она ни была - внешней или внутренней. Отсутствие противопоставления своей выгоды выгоде чужой. И противопоставления государственной выгоды выгоде человеческой. Отсутствие четкой иерархии - как военных чинов, так и ступенек спортивного пьедестала.
      Цель размазана по всей жизни и нельзя сказать, определенно, что вот до сих пор - это цель, а там дальше - уже не цель, а всего только средства.
      Лев Толстой "думал в первый раз" (запись в денвнике 1 октября 1892 г.): "жизнь не может иметь иной цели, кроме как благо, как радость". "Как ни страшно это думать и сказать". Только чего же тут страшного? Страшно - как раз противоположное. Страшно, видите ли! Ужас, как страшно. Ах, забодаю, забодаю, забодаю!
      ________
      (*) "Дети будут отбираться у матери после рождения, как яйца у курицы". (Оруэлл, "1984") Сходство даже в деталях быта: минимум мебели, по утрам - обязательная зарядка, по вечерам столь же обязательные "коллективные развлечения". -==1.6. В самом начале лета==-==31.V.79==
      Утром ездил в университет получать допуск. Вчера, после сдачи теоретической механики, последнего (и самого страшного) зачета, вышел из аудитории в полубессознательном состоянии. Инспекторши не было, когда я пришел - и я не стал ждать, поехал домой.
      Зато сегодня пришлось прокатиться. Автобус раскален и асфальт за окнами блестит так же ярко, как и небо. Инспекторша поставила мне в зачетке штампик о допуске и сделала соответствующую отметку у себя в списке. Заодно взял у нее и переписал билеты для экзаменов. Она была занята: допрашивала студента, у которого из семи требуемых зачетов было поставлено только два. У них положено отправлять на комиссию по отчислению даже за три не сданных во время зачета. Еле дождался, пока инспекторша чем-то отвлечется и подсунул ей под нос зачетку: "Поставьте, пожалуйста, тут."
      Экзамен будет в среду, шестого числа. Еще целая неделя.
      На обратном пути до Симферопольского проспекта доехал, как обычно, на 1-м номере, а дальше не сел на 28-й, а пошел пешком через лес. Шел около часа - вместо 20 минут на автобусе. Погода теплая без перерывов уже больше недели. Жара чувствуется даже в лесу: порывы ветра, приносящие не прохладу, а, напротив, духоту. На дорожке лежат солнечные пятна и обломки сухих веток, вокруг - полупрозрачное месиво листьев, проткнутое солнечными лучами (наискось) и стволами деревьев (вертикально). Пахнет молодыми листьями и прошлогодними гнилушками, а иногда - густым кофейным дымом горящего где-то в глубине леса костра. Сперва было довольно много прогуливающейся публики, но очень скоро, минут через десять, началось практически полное одиночество.
      Что
      Мильцонер живет, чтоб жулье ловить;
      парикмахер живет, чтоб стричь головы;
      повар живет ради каш и супов;
      ну а зверь живет чтобы что.
      Лошадь живет, чтоб телегу возить;
      а свинья живет с целью колбасы;
      а собака живет, чтоб не шлялся чужой;
      а петух живет, чтобы в суп с лапшей;
      а баран - чтоб был воротник у пальто;
      человек живет чтобы что.
      14 июня 1979 г.
      Подарки юбиляру (ТАСС, 14 июля 1979 г.)
      Огромную радость в сердцах всех советских ценителей художественного слова вызвало недавнее решение Министерства литературы СССР о выпуске в свет нового - исправленного и дополненного - издания книги стихов "Строгое счастье", принадлежащего перу Н. Цырлина - одного из известнейших и любимейших авторов нашей с вами великой эпохи зрелого социализма. Издание приурочено к отмечающемуся завтра его 19-летию.
      На первой странице книги - давно полюбившееся читателю стихотворение "Строгое счастье":
      Все время лезть вверх и вверх по отвесной стене!
      В разреженном воздухе - задыхаться!
      Счастье - жить в нашей с вами стране!
      Но это - строгое счастье!
      Министерство подготовило юбиляру и другой подарок. Оно издало приказ о присвоении видному советскому поэту Н. Цырлину очередного творческого звания - "известный советский поэт". Вчера состоялась церемония вручения Н. Цырлину нового служебного удостоверения, которое вручил первый секретарь партийного комитета министерства выдающийся советский поэт К.К. Кутакаев. В своем докладе он остановился на основных этапах творческого и служебного роста Н. Цырлина, сказав в заключение: "Пример Н. Цырлина - наглядное опровержение клеветы идеологического противника о якобы имеющемся в советской литературе недостатке внимания росту молодых кадров. Но нет, снова и снова оправдываются слова бессмертной песни: "Молодым везде у нас дорога!""
      В своем ответном слове Н. Цырлин сердечно поблагодарил Министерство литературы, лично К.К. Кутакаева за оказанное ему высокое доверие и заявил, что наилучший способ отпраздновать юбилей - это не успокаиваться на достигнутом, а ознаменовать его новыми победами в литературной области, порадовать читателей новыми произведениями, созданными согласно методу государственного реализма - единственно верному художественному методу нашей великой эпохи.
      После торжественной церемонии состоялась неофициальная часть. -==1.7. Непейно==-==22.VII.79==
      Позавчера вечером я поехал с Л. и ее матерью Р.Я. за грибами. Около часа ждал их на Савеловском вокзале. В поезд сели только в десятом часу, когда стало темнеть.
      По дороге Л. рассказывала о каком-то, как она выразилась "журнале", который без руководящего дозволения собрались издавать отдельные писатели. "Ну им и дали по шапке. Ахмадуллину даже выперли из Союза писателей". Вспомнил, что про эту историю читал недавно в "Литературной газете". Тон статьи был не агрессивный, но брезгливо-снисходительный. А иногда проскальзывали потрясающе откровенные оговорки: "Приблатненность большинства авторов. Как будто заключенным разрешили издавать газету без контроля администрации."
      Поезд шел только до Дмитрова. Подождали следующего, проехали еще две или три остановки, вылезли на маленькой станции и долго шли пешком. Оказывается, ночью можно ходить без всякого освещения, хотя было новолуние и к тому же облачная погода.
      Через полтора часа, когда уже едва заметно светало, пришли в какую-то деревню. У Р.Я. там имеется дом, она не то купила его, не то временно сняла. Сделано это полулегальным образом: деньги выплачивались не только хозяевам, но и кому-то в сельсовете. (Для легального владения домом в деревне следует в него прописаться, выписавшись при этом из Москвы.) Дом совсем старый, официально числится брошенным или вообще не существующим.
      Деревня называется "Непейно". Как рассказывают местные жители - в назидание жившему там когда-то барину, пропившему все свое имение, в том числе и эту деревню.
      Спал я на полу на мешке с сеном. Когда проснулся - они обе ушли за грибами. (Пытались поднять и меня, но я разоспался и вставать не хотел, а они особенно не настаивали.)
      В доме всего одна комната - бревенчатый сруб и дощатая загородка около печки. В углу на полке стоит несколько икон в окладах из толстой фольги: видны лишь коричневые лица и руки. Рядом - портрет Ленина и репродукции из "Огонька". В фасадной стене - три окна, а четвертое, точно большой палец перчатки в заднем левом углу.
      Они скоро вернулись. Грибов принесли очень мало. Поев, собрались опять в лес; на этот раз я пошел с ними. Погода, в противоположность вчерашней, была довольно теплой. Ходили мы два часа, грибов опять почти не набрали.
      Вернувшись, я и Л. читали - сперва в комнате, а потом, когда стемнело и читать в комнате стало утомительно - вышли на крыльцо. (Электричество у них было отключено.) Уже делалось прохладно. Крыльцо старое, прогнившее. Рядом с крыльцом заросший сорняками огород, с другой стороны - деревенская улица. Перегорожена врытыми в землю газовыми баллонами - чтобы не ездили машины. Колодец с треугольной крышей, несколько кур и привязанная к колышку коза. Безлюдье почти полное: за два часа видели всего нескольких прохожих: старух и пьяных мужиков. Один проковылял мимо, хватаясь за забор, упал в траву через несколько домов от нашего и больше уже не вставал.
      "Ты что читаешь?" Я показал ей - "Лето 1925 года" Эренбурга. Она взяла, прочитала несколько страниц: "Очень своеобразно пишет". У Эренбурга она читала только "Люди, годы, жизнь", о чем отозвалась очень восторженно: "Гениально. Все по полочкам разложил." Сообщила, будто эту книгу давно изъяли изо всех библиотек. Я возразил, что сам брал ее в библиотеке всего несколько месяцев назад.
      Л.: "Да, наверное, из обычных библиотек выгребли, а про ведомственные забыли. Такой же бардак у них, как везде и даже хуже."
      Я: "Как сказал Герцен: "Только беспорядок дает возможность жить в России"."
      Вскоре мы вернулись в дом, поскольку читать стало темно даже на улице. Приходилось к тому же непрерывно отгонять комаров. И жуткий холод: не поверишь, что середина лета.
      Возле Дмитрова
      Днем там горизонт - болит в глазах
      в голубых и в пепельных лесах.
      Ночью - в синей ртути фонарей
      и в непотухаемой заре.
      Тушью в небе - черные деревни,
      где на стенах проводов обрезки:
      электричество отрезано.
      Провод взвизгивает по железному.
      Днем там горизонт - болит в глазах
      в гипсовых кудрявых облаках.
      июль - август 1979 г. -==1.8. Подражание де Кюстину==-==12.VIII.79==
      На этой недели сделали с Л. и Р.Я. путешествие на пароходе по Москве-реке, Оке, Волге и каналу.
      Воскресенье
      "Отвалили" с Южного речного порта. Древний пароход с двумя колесами по бортам. Я не знал, что такие еще сохранились. На лестнице, ведущей на верхнюю палубу, значилось: "Вход только с билетами 1-й и 2-й категории.". Никто, однако, не проверяет. Рядом с объявлением висят портреты Ленина и Маркса, подтверждая, что не за то боролись. Хотя находиться в 3-й категории даже лучше: окна выходят на узкий проход вдоль борта, а не на палубу, по которой ходит публика и заглядывает в каюту.
      Понедельник
      Остановка в Константинове. Пасмурный, но теплый день. Деревня на крутом берегу Оки, приукрашенная для туристов. Два бюста Есенина: один напротив ресторана, другой (с очень грустным лицом) - напротив его дома. Посреди улицы растет огороженное забором старое дерево, посаженное, как гласит табличка, лично Есениным.
      Вечером была остановка в Рязани. Около старинного монастыря видел нелепый памятник: Есенин торчит из-под земли по пояс, раскинув руки в показном восторге. В магазине - огромная очередь за курами. Куры - жуткого черно-синего цвета. Запах тухлятины чувствуется даже на улице. Прямо-таки куриный морг, а не магазин.
      Лозунгов на улицах Рязани заметно больше, чем в Москве и содержание их значительно более пафосное. Намереваясь позвонить в Москву, мы долго не могли найти почтамт. Пройдя несколько раз мимо дома, на крыше которого находился лозунг: "Все силы - служению Родине!", наконец обнаружили на фасаде надпись небольшими буквами "Почтамт".
      Р.Я.: "Все силы... А то еще не до конца разворовали."
      Я обратил внимание забавное совпадение, а именно на вывеску учреждения, под окнами которого мы развели такие разговоры: областное КГБ.
      Р.Я.: "А чего мы такого говорим? Все верно."
      Л.: "Так за верно они и сажают."
      Заметил, что поведение москвичей в провинции отчасти напоминает поведение иностранцев в Москве: держатся (т.е. держимся) кучкой, ведем себя, может быть, несколько шумно, но абсолютно неагрессивно и никого не боимся. КГБ, во всяком случае.
      Вторник
      Касимов. Назван в честь татарского хана, перешедшего на русскую сторону. Прибыли туда под вечер. Плавучий мост, для прохода судов раздвигается буксиром. Лестница, поднимающаяся от пристани на высокий берег. Светофор на главной улице, похоже, что единственный на весь город. Трещины в асфальте, трава сквозь них. Обшарпанные одно- и двухэтажные дома. Если обшарпан весь город, то в этом можно найти своеобразную красоту, как в древних развалинах. Посидели в кафе, распили бутылку кислого пива. Поспешили уйти, т.к. Р.Я. заметила, что туда вошла хулиганская компания и стала внимательно наблюдать за нами.
      Вид с реки на город красивый до необычайности: светлые дома в густой зелени, полуразвалившиеся церкви и башня, напоминающая мечеть.
      Вечером сидели на носовой палубе. Ясная и холодная ночь, луна прямо по курсу и совершенно гладкая река.
      Среда
      Жаркая погода. Город Муром, понравившийся куда меньше Касимова. Смешение стилей: панельные дома вперемешку со старинными. В отличие от Касимова, их пытаются ремонтировать: тут и там пятна свежей штукатурки.
      Вечером сидели в каюте и немного выпивали: бутылку сухого на троих.
      Четверг
      Горький. С утра было пасмурно и холодно, градусов 12. Некоторое время шатались по городу. На одной улице увидели магазин с дореволюционной вывеской. Оказалось - музей Свердлова. В букинистическом магазине лежали издания Ахматовой 20-х годов по 40 р. штука. (В Москве намного дороже.)
      Купили бутылку узбекского портвейна, попытались распить после отплытия. Но портвейн оказался с отвратительным химическим вкусом и его, недопитый, выбросили за борт.
      Пятница
      Утром останавливались в Плесе. Осмотрели место на противоположном берегу, где стояла церковь, изображенная Левитаном на картине "Над вечным покоем". (Сама церковь сгорела несколько лет назад.)
      Суббота
      Углич. Погода опять теплая. Колокол, который побили плетьми за то, что его звоном дали сигнал бунтовщикам. Церковь Дмитрия на крови. В ней была роспись - Адам и Ева в раю. Первоначально они были голые, что сначала считали допустимым, поскольку службу устраивали лишь раз в год, в день убийства царевича и лишь для узкого круга. Но потом застеснялись и пририсовали Адаму и Еве пояса из листьев.
      Воскресенье
      Канал Волга-Москва. Многочисленные шлюзы. Вода еще грязнее, чем в Москве-реке. Около четырех часов вечера прибыли в Северный порт. -==II. ПО ПОВОДУ МАЙСКОГО СНЕГА==-==2.1. Акварельная дохлость==
      ***
      Большая часть сентября была дождливой и холодной, только в конце месяца (22 числа, в субботу) заметно потеплело. С утра был густой туман, а в полдень уже вовсю светило солнце и башенный термометр на правом крыле Главного здания показывал двадцать с чем-то градусов.
      Колька сидел на лавочке в южной половине университетского сквера, ближе к химфаку. Место там глухое, прохожих почти не бывает. Круглый фонтан, сложенный из каменных блоков, возле фонтана - несколько более или менее поломанных парковых скамеек. Вокруг - подстриженные по ниточке кусты густых охряных тонов - красные, желтые, и коричневые. И каштаны; они пока что зеленые. Даже плоды на них вызревают; самих плодов, однако, Колька не обнаружил, но на дорожке валялись зеленые рогатые скорлупки. А дальше, за невысоким чугунным заборчиком, виднелся пейзаж акварельной бледности, дохлости и прозрачности, точно нарисованный краской с избытком воды: небо с едва различимым оттенком голубизны, ослепительное пятно вокруг солнца и ряд частично облетевших бледно-желтых деревьев вдоль шоссе.
      Колька вынул из сумки рукопись своего очередного рассказа исписанную разноцветными шариковыми стержнями школьную тетрадь без обложки; в тетрадь было дополнительно вложено множество отдельных листков. Некоторое время Колька с задумчивым выражением лица читал эти бумаги, одновременно кушая кусок яблочного пирога, накануне самолично им же, Колькой, испеченного. (Яблоки (кислые, жесткие или начавшие гнить которые не очень вкусны в натуральном виде) нарезываются и запекаются с мукой и яйцами), то и дело смахивая падающие на его рукопись крупные коричневатые крошки.
      На солнце было сидеть достаточно жарко, даже несколько припекало, так что Колька, одевшийся утром чрезмерно тепло, теперь ощущал неприятный жар, от которого не спасал появлявшийся время от времени прохладный ветер; возникала лишь удушливая смесь тепла и холода, как если когда заболеешь и температура еще только начинает подниматься.
      В половине второго Колька встал и направился к зданию факультета. На первых двух курсах по субботам было лишь две пары занятий, а теперь, собаки, устроили третью, после перерыва. Лекция по математической физике кончается лишь в четвертом часу, так что домой Колька раньше четырех не попадет.
      Лекцию читает преподаватель по фамилии А. - сын известного академика. Любит изображать демократическую личность: на перерывах стоит на лестнице возле аудитории, закуривает со студентами и даже угощает их сигаретами. Часто отпускает гнусные шуточки: например, сегодня вошедший уже после звонка отличник Петенька был отправлен за мелом, причем А. настоятельно посоветовал ему оставить портфель в аудитории. Петенька послушно положил портфель, вышел и вскоре вернулся с одним куском мела: "Вот - больше не дали." "Спасибо, но если мне не хватит, пойдете опять вы." И позволил садиться. "Да нет, куда же вы? Садитесь здесь, оттуда вам будет далеко идти."
      А незадолго до перерыва отколол еще более идиотский фокус. Как бы задумавшись, поднялся по проходу и ловко выхватил у какой-то девушки книжку, которую та читала. Спустился, положил на стол и произнес свою очередную шутку о личной библиотеке, будто бы составленной исключительно из книг, отобранных на лекциях. -==2.2. Мраморный день==-==23.X.79==
      День вчера было цвета абсолютно мраморного. Светло-серое небо без единого просвета. Довольно тепло, сухие тротуары и полное безветрие.
      После занятий ездил на художественную выставку на М. Грузинской. (По четным понедельникам занятия кончаются в половине первого.) Дошел от метро минут за 15. Называется "Третья осенняя отчетная выставка". Очереди на этот раз не было. (В марте на "Вторую весеннюю" стоял почти час, а полтора года назад, на "Первую весеннюю" - целых четыре. Под охраной милиции.)
      Видел одну картину художника Сысоева. Недавно по вредным голосам сообщили, что у него в квартире был обыск: унесли разные книги, а также записи Высоцкого и Галича. (Галич - это тоже автор-исполнитель, умер два года назад в Париже.) Изображен бегущий солдат, составленный из разноцветных кружочков. Форма не советская, но автомат явно системы Калашникова. Называется картина "Нет милитаризму!" (*)
      Некоторых художников запомнил по предыдущим выставкам. Линицкий - кресты, часовни, свечечки. Провоторов черно-красные фигуры, напоминающие картинки мускулатуры из учебника анатомии. Наумеец - грязно-коричневые, цвета кофе с кислым молоком, сморщенные холсты.(**) Почитал книгу отзывов. Большинство записей весьма одобрительные. Линицкого одни хвалят за "воспевание Православного Отечества", другие - за "разоблачение антигуманной сущности религии". Встречается и критика, причем обычно не с художественной, а с милицейской позиции: "Кто позволяет такие выставки?"
      Сегодня утром было солнце и мерзлые лужи. Зима уже, можно сказать. Главное отличие зимы от лета - зимой прояснение сопровождается не потеплением, как летом, а похолоданием. А вечером, когда я возвращался с "дополнительных видов", уже лежал снег. Жутковатый пейзаж: обсыпанные снегом кусты, на которых кое-где еще сохранились листья.
      Послезавтра, в четверг, занятия, к счастью, тоже до половины первого.
      _______
      (*) Видишь, твоя недостаточно высокая политическая бдительность привела к тому, что вредный художник Сысоев был разоблачен и обезврежен только теперь, через четыре года. А надо было сразу пойти в милицию и заявить.
      (**) Так что если и впрямь вернутся сталинские времена они тоже не уйдут от ответственности за невоспитание нашей советской молодежи не боящеюся препятствий, способной преодолевать всякие препятствия. Все у меня переписаны.
      Осенний вечер
      Сейчас, когда я пишу эти строки, вокруг меня
      пусто и просторно, много воздуха, много голой
      и неуступчивой черноты октябрьского вечера.
      (Эренбург, "Лето 1925 года")
      1.
      Стоял мокрый вечер.
      Радуги фонарного света
      молочные сквозь мглу
      плавали в тумане,
      откусившем полбашни у МГУ.
      Машины льются
      сквозь узкие шлюзы
      Профсоюзной улицы.
      Дождь сыпет и ветер дует;
      фонари блестят в асфальте;
      ниже спускаются тучи.
      2.
      Дома - тепло;
      вся чернота осеннего, поздней осени вечера
      сузилась в неширокую
      гудронную между штор полоску.
      Тычется ветер в стекло,
      по которому ползают капли
      и в котором отражаются лампы.
      Я - читаю "Лето 1925 года";
      раскрыл, где раскрылось.
      Лампочка напрудила
      теплую зеленую лужицу электрической сырости
      на кушетку и на "Лето 1925 года",
      раскрытое, где раскрылось.
      28 ноября 1979 г. -==2.3. Желток и деготь==-==30.I.80==
      Занятия на факультете идут уже две недели. Конец января обыкновенно - середина каникул, но в этот год по случаю Олимпиады все сроки сдвинуты: семестр продолжается с середины января до конца марта. А каникулы были длиной всего неделю.
      Несколько дней подряд стоят морозы в 15 и 20 градусов. Отвратительные грязно-желтые разводы на небе.
      ...К зловещему дегтю подмешан желток. (Мандельштам)
      Летом такой цвет обязательно предвещает сильную и скорую грозу, зимой же он может наличествовать много часов и дней без каких-либо последствий. Да и неба, собственно говоря, нет как такового. Огромные неподвижные клубы пара из труб над всем городом, в просветах же между ними - эти самые желток и деготь. Сверху непрерывно сыпятся мельчайшие блестящие кристаллы. Вид города дикий и фантастический. Деревья и провода обросли инеем. С солнце не похоже само на себя воспаленное красноватое пятно.
      Читал рассказ Кафки. Кафку мне дали по блату в библиотеке не книгу, а пачку ксерокопированных листов из журнала "Иностранная литература". Фантастика у Кафки начинается сразу, без подготовлений и проволочек: "Проснувшись, Грегор обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое."
      Почему-то вспомнил виденный в детстве мультфильм "Колобок": Колобок приходит на деньрождение, там ему все очень рады, поют с ним, танцуют, а потом начинают дружно плакать, понимая что Колобок сейчас должен быть съеден. А также рассказ ребенка о похоронах (Чуковский, "От 2 до 5"): "Впереди несут гроб, а старика ведут под руки, а он плачет, не хочет хорониться". Кроме того, чем-то напомнило самые благонадежные произведения школьно-письменной литературы: "Тараса Бульбу" Гоголя, "Разгром" Фадеева и "Клопа" Маяковского. Человек - это не более чем зловредное насекомое и место ему - изучающая вредителей научная лаборатория. Любое человеческое проявление - по отношению к раненому, которого предполагается ликвидировать для облегчения походного марша или к закапываемому живым в землю преступнику - чревато чем-то крайне отрицательным. Дезертирством или даже переходом на сторону противника. Автор подводит тебя к соответствующим расстрельным статьям Уголовного кодекса, одной рукой вроде как даже подталкивает, а другой - крепко держит за шиворот, чтобы ты, зараза, и впрямь не вздумал убежать.
      Отличие этих авторов от Кафки только в том, что у них все рассматривается извне человека, а не изнутри него. Предполагается, что человек, в общем-то, может перестать быть насекомым, если он полностью искоренит свою сущность и заменит ее чем-то прекрасным и высоким - согласно приложенного рецепта. И тон повествования у них в связи с этим - не отчаявшийся, а возвышенный и общественно-полезный. А кроме того - у них, вроде бы, есть, куда человеку бежать. Хотя человек будет втройне насекомым, если он куда-либо побежит от выполнения своего долга.
      Но вот вопрос - если все люди насекомые, то кому тогда нужна эта самая общественная полезность? Гоголь скажет - богу, а что ответит Фадеев, который, естественно, согласен, что никакого бога на свете не бывает? Возможно, с его точки зрения вся эта полезность нужна не для всякого человека, а лишь для "человека будущего", полностью переделанного. Для человека, который днем и ночью валит сибирские кедры и долбит ломом вечную мерзлоту, питаясь при этом лишь таежными кореньями, дерзновенными виденьями и стихами Евтушенки про Вечность, которая оказывает снисхожденье "лишь тем, кто снисхожденья не просил". Но уж он-то тем более не должен нуждаться ни в чем материальном, такой человек. Если и впрямь следует переделывать обычного человека в "человека будущего", то почему заодно не отучить его от чрезмерного потребления? Совершенно дикое противоречие. Когда человек трудится, тогда они воспевают важность и нужность материального производства. ("Если ты ничем не занимаешься , то я не признаю тебя человеком, как бы ты ни был умен или добр." Фадеев) А если человек вдруг вспомнит, что за работу полагается платить, тогда они начинают рассуждать о т. наз. "вещизме" - пошлости и ненужности всего материального. Грандиозное противоречие - на грани крайне примитивного мошенничества. (*)
      А если честно - то у Кафки все просто более последовательно и, я не боюсь этого слова, мужественно. Без самообмана. Бежать тебе на самом деле некуда, а поэтому и держать за шиворот тебя не нужно. Кончается рассказ тем, что Грегор "слабо вздохнул в последний раз" и его родственники наконец-то получили возможность всей семьей сделать прогулку на свежем воздухе.
      Человек, как утверждают некоторые, есть существо, которому свойственно стремиться к удовольствию. Самые сознательные возражают: нет, не к своему никому не нужному удовольствию, а исключительно к пользе-обществу. А потом либо первое, либо второе интегрируется в пределах от рождения до смерти. Хотя если употреблять математические сравнения, то это скорее напоминает не классическую, а квантовую механику. Нечто вроде функции Гамильтона - с учетом неопределенности. Не функция, а вероятностный оператор. Чем определеннее цель (какой бы она ни была), тем неопределеннее и проблематичнее как счастье от ее достижения, так и само стремление к ней.
      Познанию существуют пределы с двух сторон. С одной стороны - самое сложное из того, что есть на свете. То есть твое сознание. С другой - элементарные частицы. Недавно преподаватель, читавший лекции по квантовой механике, сказал, что законы этой науки чем-то напоминают законы человеческой психики. Для того, чтобы измерить координаты или скорость электрона, нужно, чтобы он провзаимодействовал с какой-то другой частицей. И этим ты, конечно, все сразу нарушаешь - и координаты его, и скорость. И чем точнее ты хочешь их измерить, тем сильнее должно быть взаимодействие и тем больше ты все нарушишь. И он сравнил это с тем, что если человек думает о том, как он думает, или зачем он думает, или еще что-то в этом роде - то в этот момент он думает совершенно не так, как обычно.
      _________
      (*) "Ужасно не то, что Партия лишила вас всех материальных благ, а то, что вместе с тем она убедила вас, будто простые человеческие чувства и порывы сами по себе не стоят ничего."
      (Оруэлл, "1984")
      Экзистенция
      Смерть ли сон;
      сон ли смерть?
      День ли жизнь;
      жизнь ли день?
      13 февраля 1980 г. -==2.4. За что пил Сталин==-==23.III.80==
      Недавно я опять ходил на выставку на М. Грузинской. Видел картины художника Провоторова, "эксгумационалиста", как его назвали в книге отзывов. Грязно-коричневые, цвета жареных говяжьих мозгов оболочки в форме человеческого тела, в оболочках - дыры и прорехи, а внутри них - пустота. Серия "Камеры пыток": тесные, размером со шкаф комнатки, а внутри на тонких шнурах висят в пыточных позах эти самые оболочки. Триптих (во всю стену верхнего зала): "Стремление": оболочка привстает над землей, "Полет": поднимается в воздух и "Равновесие": повисает, как на дыбе. И все это - в абсолютно пустой местности. Ровная земля до горизонта и пустое небо. Или, может быть, пол и стена в той же камере.
      Совсем я алкоголик стал: пью беспробудно уже три недели подряд. Каждое воскресенье пью: то 8 Марта, то еще что.
      Сегодня ездил на деньрождение к Л. На улице - мартовское смешение сезонов: черный снег и блестящие лужи на одной стороне улицы, где солнце и нетающие глыбы льда на сухом сером асфальте - на другой, в тени. Через неделю апрель, но температура пока не поднималась выше нуля.
      Автобус долго ехал по каким-то переулкам. Народу напихалось до предела. Постоянно входили, выходили или передавали деньги за билет. Через некоторое время начался скандал: подвыпивший гражданин русской национальности обвинял гражданина грузинской национальности в том, что он внес в автобус большую коробку и не заплатил за багаж. Рассказал душераздирающую историю: как 8 Марта покупал жене цветы у грузина за целых 2 рубля. Предположил, что у этого грузина в коробке тоже лежат цветы, предназначенные для продажи и все рвался проверить, но не мог из-за тесноты. Но что мне особенно понравилось - то что публика разражалась хихиканьем, а то и гоготом, когда пьяный от брани переходил на пафос. (Типа "великого народа", Сталина, который "за русский народ пил", несмотря на свое грузинское происхождение и т.п.) Испытал даже что-то похожее на патриотизм, если только в данной ситуации уместен этот термин.
      На деньрождении было человек десять - в основном родственники Р.Я. Она зачитала модные в последнее время эпиграммы известного артиста Гафта на разных других писателей, артистов и режиссеров. Эпиграммы абсолютно бездарные и хамские. Политический донос на Евтушенку. Какого-то артиста Гафт уличил в отсутствии одного глаза, а другую артистку ни с того, ни с сего обозвал собакой. Но присутствующим очень понравилось.
      Пили в основном коньяк. После нескольких рюмочек коньяк пьется очень легко. Вода и вода. Неоднократно выходили с Л. к ней в комнату и выпивали неразбавленного медицинского спирта. Спирт ни с чем не спутаешь даже в пьяном виде: теплота и во рту, и в желудке.
      Одна из присутствующих настойчиво предостерегала меня от распределения в "ящик". Сама она работает как раз в "ящике" и ее, как я понял, очень затрахивает вся тамошняя атмосфера: пропуска, охрана и невозможность никуда выйти до окончания рабочего дня. А за границу ей теперь нельзя даже в Болгарию.(*)
      О "контингенте" она отозвалась, мягко говоря, без всякого энтузиазма. Вплоть до цитаты из обращения Сахарова "гибнут наши ребята". Разгласила подробности принятия такого решения: сам Брежнев был против, но его заместители оказали на него давление.
      Присутствовал какой-то родственник Р.Я. - из военных пенсионеров. О Сахарове он отозвался с необычайной злобой, как будто тот чем-то обидел его лично. Могли бы, сказал он, ему даже "высшую" дать - за выступления перед иностранными корреспондентами (интерпретированные, надо полагать, как разглашение военных тайн, шпионаж и измена). Жена к тому же у него еврейка. (Евреев он тоже ругал.) Но пока пожалели и только сослали. Но еще посмотрим, как будет себя вести. (Недавно читал газетные статьи, где утверждалось примерно то же самое, но в менее резких выражениях. Коварная сионистка сгубила талантливого, но нестойкого русского академика.)
      Потом он принялся расхваливать Сталина. За опоздания тогда полагался лагерь и рабочие поэтому хорошо работали и не опаздывали. (**) Здесь я не утерпел и изложил эпизод из какого-то рассказа, слышанного по вредным голосам. Опоздав на работу, человек подошел к витрине, разбил ее и подождал, пока его загребут в милицию. И получил всего 15 суток, а не год или сколько у них полагалось за опоздание.
      ________
      (*) Нет, это не империя зла, это просто страна дураков. В одной Москве, я уверен, шпионов гораздо больше, чем во всей Болгарии. В том случае, конечно, если они (то есть шпионы) существуют в реальности, а не только в книжках.
      (**) Вряд ли он сам не понимал, что сажать человека на год из-за нескольких минут опоздания, кроме всего прочего, просто экономически невыгодно. Просто очень трудно примириться с мыслью, что вся твоя жизнь прошла напрасно. -==2.5. По поводу майского снега==
      Первый отрывок из книги "По поводу майского снега", написан в конце 1980 года.
      Май в этом году был совершенно фиговым. Жутко холодный. Да и лето тоже оказалось не очень-то жарким. Говное, прямо скажу, было лето. И погода, и все остальное.
      Однажды середине мая, в девятом часу вечера, я шел в магазин. Весь день (точнее, уже много дней подряд) на небе были сплошные тучи, так что было непонятно, темнеет или еще нет. Впереди на тротуаре стояла небольшая толпа, посредине которой лежал человек лет пятидесяти, возле него на корточках сидел милиционер и писал на листе бумаги, подложив под него свою кожаную сумку. Возле человека были разложены вещи, видимо, вынутые из его карманов: кошелек, футляр от очков, удостоверения и какие-то бумажки; рот у него был открыт. Когда я шел обратно, его успели увезти.
      Считается, что люди чаще болеют или умирают в другую погоду: летом в жару перед дождем, а зимой - в оттепель. А по-моему для этого дела такая погода, как была в мае - самая подходящая. Умрешь - и сам не заметишь. Как в эпиграфе из "Евгения Онегина": "Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не больно." Одну неделю холод, и другую, и все лето тоже, разве что градусов на пять теплее. Потом наступают уже настоящие осень и зима, а через год все повторяется. И потом - еще и сорок, и пятьдесят раз. Может, тогда уж лучше сразу - упасть на тротуар и рот разинуть.
      В каком-то журнале я читал статью не то о Воркуте, не то о Норильске. Текст статьи тривиально радужный, к нему приложены фотографии. Разгар лета - прохожие в расстегнутых пальто. Прямые улицы без деревьев, обстроенные стандартными пятиэтажными домами. Средняя температура там даже в июле не поднимается выше десяти градусов, то есть, по московским меркам, - как если бы после начала мая немедленно наступала бы середина сентября. Так что, господа, Москва - это еще не самое фиговое место в мире в отношении климата, есть края и похуже. -==14.V.80==
      Сегодня с утра было снова всего пять градусов тепла и совершенно пасмурно. И за весь день не потеплело ни на градус. Это называется май. В конце апреля, правда, случилась жара, как летом - за 20 градусов, а второго мая подул северный ветер ужасной силы и быстро, за несколько часов, похолодало. Ветер через день прекратился, но холод стоит вот уже полмесяца.
      Посещаю лекции, подготавливающие студентов к работе в общежитиях МГУ, на время Олимпиады превращаемые в гостиницы для иностранцев. Лекции продолжаются обычно часов до двух, три-четыре дня в неделю. Выступают идеологические, спортивные, интуристовские и другие работники. Пожарники, например.
      В некоторых выступлениях заметен едкий, но умело дозированный цинизм. В том числе и в сегодняшней, которую читал человек из КГБ. Говоря о пограничных правилах, упомянул об открытой границе между Польшей и ГДР. Поляки скупают в пограничных областях ГДР все товары, чем восточные немцы очень недовольны. На границе же Польши и СССР - односторонняя проводимость. Т.е. поляков пускают, а советским - хрен в рот. Только организованно, по путевкам и т.п. Объяснение отвратительная смесь высокой бдительности ("таковы правила", "закон есть закон", рассуждения о возможных вражеских провокациях) с намеками на низкую реальность. В самом деле: пусти нас хотя бы в Польшу - так мы и Польшу обожрем почище саранчи. Не говоря уж о ГДР.
      Потом рассказал о проделках иностранцев: многие приезжают с целью погулять и попьянствовать. Особенно финны. А некоторые даже привозят контрабанду и различную "литературу". (В публике возникло некоторое оживление.) А какой-то итальянец вздумал устроить демонстрацию в защиту гомосексуалистов и для этого "заручился поддержкой небезызвестного вам Сахарова". (Да, да, и Герцен тоже учился на нашем факультете.) Итальянец успел лишь выставить плакат в холле гостиницы. "Ну что же - подошли к нему, побеседовали и он понял беспочвенность своих притязаний."
      Насчет "литературы" он сказал: "Наши таможенники, конечно, проделывают работу в данном направлении, но враг, как говорится, хитер: не исключены случаи, когда и вам могут всучить, так что будьте бдительны." Говорил он об этом доверительно, даже задушевно, точно ожидал, что мы сейчас начнем возмущаться вместе с ним. А если кто видел у кого-нибудь эту самую нелегальную литературу, то он после лекции подойдет и скажет. Меня больше всего удивляет интонация, с которой они говорят о разных таких вещах.
      Обеденный перерыв был часа полтора. Прогулялся до Москвы-реки. Прошел мимо выключенных фонтанов, затем через парк и налево по обрыву мимо маленькой церкви. Река, стадион с гигантскими светильниками, а дальше - панорама города под грязным небом. Погода была все такая же поганая: низкие дождевые тучи, редкие дождевые капли, а иногда даже снежинки. Но листья на деревьях полностью распустились, несмотря на холод. Любопытно - если еще месяц или два будет так же холодно, то пожелтеют они летом или только в сентябре, по календарю?
      Некоторое время я сидел на лавочке над обрывом и читал "Бесов" Достоевского. На ходу еще не очень холодно, а сидя совсем замерзаешь.
      После перерыва было нечто вроде семинара. Разбирали с преподавателем отдельные идеологические вопросы.
      Вопрос о наличии в СССР инфляции. Некоторые экономисты признают, что есть определенные явления, сходные с инфляцией, большинство же возражает, ссылаясь на то, цены на "товары массового спроса" у нас стабильны, как нигде в мире. А если и повысятся, то государство это компенсирует с помощью разных "общественных фондов". И нам посоветовали вплоть до окончательного выяснения учеными этого вопроса при беседах с иностранцами придерживаться последнего мнения.
      Про ссылку Сахарова следует говорить, что хотя судебного процесса не было, но имеется решение Президиума Верховного Совета, что юридически равносильно. Однопартийная система, выдвижение на выборах лишь одного кандидата и т.п. - вовсе не предписаны законодательно, а лишь традиция. "Так сложилось исторически". А про Солженицына он объяснил, что его книги не только не соцреализм, но вообще не реализм. "Реализм предполагает изображение типических персонажей в типических обстоятельствах, а тогда ситуация в нашей стране была не такая". -==2.6. Лицо хама==
      Лето 1980 года
      Прозрачной ночью бурым светом
      Сияют фонарей огни.
      Идут бандиты с пистолетом,
      Меня хотят убить они.
      Ночь наполняет душу бредом;
      Мне не увидеть больше дня:
      Идут бандиты с пистолетом,
      Они хотят убить меня.
      А днем - по улицам нагретым
      Шаги ужасные стучат:
      Идут бандиты с пистолетом,
      Они меня убить хотят.
      Ах, жарким летом, жарким летом
      Так грустно и так скучно жить:
      Идут бандиты с пистолетом,
      Они хотят меня убить.
      1980 - 1981 г.г.
      ***
      Числа с десятого июня у Кольки начались дежурства в общежитии, на время Олимпиады превращаемом в гостиницу для иностранцев. Колька дежурил на втором этаже зоны "Д" Главного здания. Отсидишь с девяти утра до девяти вечера, на следующий день с девяти вечера до девяти утра - и двое суток гуляешь. Одно время договорились о еще более удобном расписании: сутки сидишь и трое гуляешь. Сперва этот график ввели явочным порядком, а когда пошли к начальству с коллективным прошением его узаконить, то начальство почему-то очень рассердилось и пресекло. Возможно, для того, чтобы люди не слишком разбалтывались: работа и так совершенно туфтовая: сиди и смотри, чтобы ничего не сперли и не испортили. Перед уходом следует непременно потребовать от сменщика, чтобы он расписался в журнале: "Дежурство принял", что считается одной из главных служебных обязанностей. Платить обещали 120 в месяц: 80 - оклад и 40 - "олимпийская надбавка". Изредка давали разовые задания: пересчитать мебель, разнести по номерам настольные лампы и т.п. Однажды где-то в другой зоне на стене обнаружили матерную надпись на английском языке и всем дежурным было приказано внимательно осмотреть стены и доложить об их чистоте. А другой раз каждому выдали по несколько бумажек с печатями и велели наклеить их на дверцы пожарных кранов. Объяснили, что известны случаи, когда иностранцы подкладывали в подобные места бомбы.
      А дежурство в ночную смену - и вовсе халява: сдвигаешь несколько стульев, ложишься и дрыхнешь хоть до девяти утра, когда приходит сменщик, бригада уборщиков и начальство, а тебе можно уходить. Кольке вообще-то жутко повезло, что его записали дежурным по этажу, а не уборщиком, которые должны приходить ежедневно, а когда начнется Олимпиада - то даже по выходным. И зарплата у них меньше - рублей сто.
      Милиции тогда в Москве была фигова туча. На дежурство Колька обыкновенно ездил на 28-номере мимо срочно построенного возле леса конного комплекса - там в оцепление выставляли сотни ментов с автоматами. А на рабочем месте Колька находился под тройной охраной. На первом этаже зоны сидит милиционер, во дворе в проходной - еще несколько и вокруг здания милиция прогуливается в большом количестве. Бдеют на своих постах, охраняя порядок и лично Колькину безопасность.
      Однажды, направляясь на дежурство и проходя по университетскому скверу, мы с ним увидели, как какого-то пьянчужку, который шатался по аллее несколько впереди нас, милиция прямо на лету перехватила. Вышли из-за кустов боковой аллеи, сцапали и повели, повели голубчика! Тот и не трепыхался. А дело было как раз четвертого июля и Колька пошутил, что этому пьянице могут по теперешним временам даже политику припесочить: зачем он при таких обострившихся отношениях по американским праздникам пьет, мало ли ему, что ли, советских или, на худой конец, православных?! А потом Колька уже с самым серьезным и печальным видом привел вычитанную в какой-то книжке цитату из философа Мережковского: "Лицо хамства, идущего снизу: хулиганство, босячество, черная сотня". Опаснее, как считал Мережковский, чем любая идущая сверху политическая реакция.
      Незадолго до этого времени, в мае и июне, газеты неожиданно стали печатать множество статей на уголовные темы, главным образом из области убийств, избиений, грабежей и прочих насильственных деяний. Например, про то, как один молодой хулиган, напившись, кинул камень в проходящий мимо поезд и убил машиниста. Получил он всего десятку, как несовершеннолетний. Тогда Колька воспринял эти публикации по его словам, без всякого чтения между строк, но вскоре он вполне обоснованно связал их с предолимпийской московской чисткой: высылали пьяниц, жуликов и проституток. И, несомненно, пытались настроить общественное мнение соответствующим образом. Колька сказал, что человека с менее крепкой, чем у него, у Кольки, психикой, подобные внезапные кампании в прессе легко могут привести прямо в психушку.
      Но над широко распространившимися тогда же время слухами о засланных в Москву туристах-отравителях, которые, пользуясь давкой в транспорте, делают советским гражданам уколы всевозможных ядов и инфекций, Колька с самого начала искренне издевался. Вспомнил об операции опечатывания пожарных шкафчиков и выразил сожаление, что он не замотал одной такой бумажки с тем, чтобы наклеить ее себе на задницу. Поскольку если эта печать обладает волшебной способностью предотвращать взрывы, то уж вражескую инъекцию она тем более должна предотвратить. -==2.7. Зона "Д"==-==21.VI.80==
      Погода в последние дни стала снова вполне приличной. Температура около 25 градусов. Утром ясно, после полудня обыкновенно гроза, а к вечеру опять солнце.
      Сегодня часа в 4 пришло начальство, собрало всю нашу зону, дежурных и уборщиков, и рассказало о казнях, которым была подвергнута соседняя зона "В". За игру в футбол в коридоре, вызвавшую разбитие осветительного плафона и испачкание потолка, всем участникам игры были объявлены выговоры, дежурный же, допустивший такое безобразие, был разжалован в уборщики. А за игру в карты и распитие спиртных напитков в ночное время двух дежурных вообще выперли с факультета.
      С сегодняшнего дня договорились дежурить по суткам. День отсидел - так с разгону и ночь высидеть можно, а потом ты три дня свободен. Уборщики разошлись в шесть вечера. В течении целого часа я изучал график дежурств и переделывал его с учетом нового расписания. В половине десятого стемнело. Я зажег в обоих коридорах свет и доел остатки принесенной с собой пищи. В десять навестился к Главкому - студенту из нашей группы, дежурившему на четвертом этаже. Главком с каким-то другим дежурным играл в настольную рулетку - красное, черное и ноль белого цвета. Не знаю, могут ли они, начальство, я имею в виду, приравнять рулетку к картам.
      Затем сидел у себя на втором этаже и читал "Записки из подполья" Достоевского. Время от времени гулял ради разминки туда-сюда по коридорам. (Рабочее место у меня в холле (10 на 10 метров) рядом с дверями лифтов и выходом на лестницу; от холла отходят перпендикулярно два коридора. Первый - короткий; в конце - окно в университетский двор. Другой - длинный, метров 50; в конце - запертая дверь пожарного выхода.)
      В полночь явилось начальство; я в это время находился в конце длинного коридора. Они очень удивились, что я там делаю. Я же не растерялся и напомнил о вышедшем несколько дней назад распоряжении: не менее двух раз за смену проверять, заперты ли двери в номера. В результате начальство ушло вполне удовлетворенным, приказав погасить свет в обоих коридорах, оставив освещенным только холл. Вид коридоров стал после этого довольно жутким. В конце длинного - почти полная темнота, только горит красный плафончик со словом "выход" и в дверном стекле на фоне смутного блеска ламп маячит в стекле мое черное отражение.
      "Запски из подполья", I ч., VII гл.: "Есть одна такая самая выгодная выгода, которая главнее и выгоднее всех других выгод. Свое собственное вольное и свободное хотение."
      В VIII гл. говорится о страхе "хотения по табличке", причем под "табличкой" понимается странная смесь трех совершенно различных понятий:
      1. Законодательства "хрустального дворца" - идеального, разумного и научного государства.
      2. Законов, по которым человеку надлежит действовать для скорейшего достижения собственного благополучия.
      3. Законов психики как таковых.
      Насчет первого пункта с автором я полностью согласен. Мало ли, что государство вздумает узаконить. Государство имеет возможность не только узаконить все что угодно, но и обосновать это с научной точки зрения. Второй пункт - страх перед своей же собственной личной выгодой - уже вызывает сомнения. Если, конечно, не подразумевать под выгодой исключительно обладание большим количеством денег. (А если мне какое-то неоплачиваемое занятие доставляет такое же удовольствие, как обладание определенной суммой?) А вот третий пункт мне совсем непонятен. Почему противопоставляются законы хотения и само хотение? Вероятно, Достоевский хотел сказать, что это "вольное хотение" - явление, настолько отличное от любого другого, как от общественно-государственного, так и от личного, как от физического, так и от психического, что в сравнении с этим все прочие различия несущественны.
      Весь мир объединился против тебя - и общественная выгода, и личная, а потом и твои собственные побуждения - и от тебя остается что-то неуловимое, тончайшая оболочка. (Как на картинах художника Провоторова.) Граница между существованием и несуществованием. А все остальное - и вне тебя, и даже внутри - настойчиво пытается тебя убедить, что ты должен быть не таким, каким ты являешься.
      "Неужели все мое устройство - одно надувательство?" И ты сам уже плохо веришь в свое же собственное хотение. Очень хочешь поверить, но не получается. И чем сильнее хочешь, тем хуже получается. Все тот же квантово-механический закон: чем больше ты пытаешься придать определенности своим мыслям и чувствам (твои они собственные или же они у кого-то позаимствованы, или же этот кто-то насильно заставил тебя мыслить так, а не иначе) - тем меньше в них остается определенности. И в их содержании и в самом их наличии.
      В принципе, наверное, можно рассчитать заранее даже то, что прогуляться по этажам мне вздумалось в 10 вечера, а по коридорам - только в 12. Но для этого, несомненно, над моим мозгом следует проделать такую мощную психическую (а то и хирургическую) препарацию, что после нее вряд ли можно будет говорить о моем сознании. И чем дотошнее ты хочешь предсказать, тем сильнее должно быть воздействие. Полная аналогия с электроном, координаты которого можно измерить с любой точностью, но для этого может потребоваться такая высокая энергия, что совершенно неизвестно, какими его координаты станут после измерения. И что вообще останется от этого электрона.
      I ч., X гл.: "Я бы дал себе совсем отрезать язык из одной только благодарности, если б только устроилось так, чтоб мне самому уже более никогда не хотелось его высовывать." За такие слова и впрямь нужно язык резать. "Зачем же я устроен с такими желаниями?" Да именно затем и низачем больше! Неужели непонятно? Как можно не радоваться тому, что ты такой, какой есть, а не другой?
      Одно дело - когда какой-то закон что-то тебе предписывает, а другое - когда ты сам являешься этим законом. Великая жуть и великий восторг. Превращение объективности в субъективность. Гораздо более великое чудо, чем превращение неживого в живое. Чудо, произошедшее не когда-то, миллиарды лет назад, а ежемгновенное. Как цветок, распускающийся на перегнившей навозной куче. Если бы куча лежала на другом месте, то он бы здесь не вырос, и - - куча, как таковая, нисколько бы не пострадала, если бы никакого цветка на ней не выросло. Так что ж с того? Что ж с того, господа товарищи?! -==2.8. Лето 1980 года==-==25.VII.80==
      Сегодня, когда пришел утром домой, сразу уснул и проспал до пяти вечера. Темнеет теперь в половине девятого, но сегодня сумерки начались на несколько часов раньше, чем в ясную погоду. Вечером, как и утром, было пасмурно и шел дождь.
      Прогулялся в магазин. Заметно похолодало по сравнению с утренней духотой. На многих автомобилях уже были зажжены габаритные огни. Нет более печального, даже тоскливого зрелища, чем автомобильные огоньки в пасмурный летний вечер. Особенно когда прохладно и сыро. Красные и желтые перевернутые восклицательные знаки (огни и их отражения в мокром асфальте) среди серенького пейзажа, замутненного туманом или дождем.
      Ночью поспать не дали совершенно. Сегодня съезжала первая группа туристов. (Должна приехать еще одна группа, тоже из ГДР.) Накануне отъезда, вчера, они устроили прощальный вечер. Сидели в холле на диванах и принесенных из номеров стульях, пускали по кругу бутылку, отхлебывая из горлышка и пели песни, в т.ч. русские ("Пусть всегда будет солнце" и т.п.) Выпили около десяти бутылок человек на сорок и сильно пьяных не было.
      Мне тоже была предложена бутылка пива, от которой я отказался на смешанном немецко-английском наречии. Вместо пива мне дали пакетик апельсинового сока с приложенной к нему соломинкой, который я не без благодарности и не без аппетита выпил.
      Каждого дежурного снабдили листом бумаги с написанными русскими буквами немецкими фразами на случай пожара и других происшествий. Ради хохмы дополнил (не без помощи словаря) этот документ алкогольной тематикой: "Und diesen kleinen Glasechen, lieben Herren, ich will zu euere Gesundheit drinken!" ("А эту небольшую рюмочку, дорогие господа, я хочу выпить за ваше здоровье!"), "Wir nachessen die ersten Glasechen kein!" ("После первой не закусываем!")
      Около половины первого явилось начальство. (Хорошо, что я не позарился на пиво, а то запах бы еще не выветрился.) "Ну как, все в порядке?" "Все, только вот - сидят." Я показал на пирующих немцев. "Ладно, пусть их сидят. А карточки все сдали?" (Т.е. "карты гостя", которые мне полагается отбирать у них в обмен на ключи.) Они задали еще несколько подобных вопросов и ушли.
      В 2:20 один из немцев побежал к окну и выпрыгнул в него прямо через стекло. Я к этому времени начал засыпать и увидел его только у самого окна. Перед этим никакого конфликта среди немцев не было и бежал он совершенно молча, что было самым жутким. Ладно бы вопил. Перед окном стоял стол с цветочными горшками, он попытался его перепрыгнуть рыбкой, но зацепился животом за стебли. Стекло лопнуло и зазвенело, потом наступила тишина; остальные немцы сразу замолчали.
      Я стал звонить на пост милиции, там было занято. Милиционеры тут же прибежали сами и с ними явились два молодых человека, за неделю до Олимпиады поселившиеся в одном из номеров. Одевались они в такие же костюмы белого цвета, какие выдали дежурным. С ними прибежал немец, приехавший несколько раньше остальных. Как я понял - их восточногерманский коллега. Расспрашивали присутствующих и фотографировали в различных ракурсах картину разрушения: черную дыру в окне, осколки стекла и раздавленный цветок.
      Мне велели писать объяснение. Написал им пол-листочка деревянным языком: сидели, распивали, затем один побежал и прыгнул. Не забыл упомянуть и о том, что о пьянке было своевременно доложено по начальству. Подписи на всякий случай не поставил, но они, конечно, заметили - велели расписаться и поставить дату и час.
      Насчет последствий этого происшествия мне сказали, что меня лично спасло только то, что в момент инцидента я находился на рабочем месте за столом. Если бы я отлучился хоть даже в уборную, что, в принципе, не запрещено, то все, возможно, свалили бы на меня. В математике это называется "область неустойчивого решения": бесконечно малые изменения исходных данных вызывают непредсказуемые отклонения результата. Черный юмор. Невинное положение, неожиданно приобретающее зловещий смысл. Как в популярных в последнее время детских "садистских" песенках:
      Девочка Маша купаться пошла.
      В среду нырнула, в субботу всплыла.
      А утром в журнале приема-сдачи дежурства я описал происшествие не без доли иронии. Вслед за стандартными фразами: "Имущество согласно описи на месте" вместо обычного "происшествий не случилось" написал: "За время моего дежурства случилось происшествие: гость из комнаты Д-218-Л выпрыгнул в окно, разбив при этом два стекла, а также цветочный горшок. Других происшествий не случилось."
      Пошутили со сменщиком насчет деликатности немецкой нации: никого не побил, даже не ругался, а лишь тихо и культурно прыгнул в окошко. Непонятная чужеземным мудрецам тевтонская душа, своей загадочностью превосходящая даже душу славянскую. -==2.9. Лето 1980 года (окончание)==-==26.VII.80==
      Приехав вчера домой, как уже написал, спал целый день. Вечером тоже быстро уснул. Сегодня с утра снова шел дождь и стало еще холоднее, 15 градусов.
      Ближе к вечеру услышал от соседей о смерти Высоцкого, якобы последовавшей вчера, 25 числа. Причем умер он примерно в то же время, когда выпрыгнул тот немец - под утро. Это все жара, я думаю, такие совпадения, жара, если не впадать в откровенную мистику. После двух или трех недель прохлады установилась погода, весьма необычная для Москвы: жара в 30 градусов, одновременно с этим сыро и душно. Солнце светит сквозь влажную муть. А той ночью, с 24 на 25 была духота еще сильнее, чем днем. Некоторые люди такой погоды не переносят, и Высоцкий, несомненно, был из их числа. Например, с похвалой отзывался о ленинградском климате:
      Не сравнить с Афинами - прохладно...
      А в Ленинграде, судя по сводкам погоды, температура летом градуса на два-три ниже, чем в Москве. Мне лично кажется, что будь в Москве чуть холоднее - и в Москве была бы настоящая тундра. Про Ленинград и говорить нечего...
      На протяжении той ночи сырая муть сгустилась еще сильнее, к утру шел дождь, но было пока почти так же жарко, как и накануне. Большая редкость в Москве, чтобы и жара, и дождь наличествовали одновременно друг с другом.
      ***
      ...После того случая у них устроили очередную кампанию по нагнетанию строгостей. На следующем дежурстве к Кольке подошел чекист Валера и объявил, что любые пьянки за пределами номеров, как коллективные, так и индивидуальные, следует решительно пресекать. И дал Кольке еще одно задание: записывать всех немцев, которые вернутся в номер позже полуночи. Фамилию, номер комнаты и время прибытия.
      Колька взялся за это дело очень рьяно, составил абсолютно полный список, а про одного немца дополнительно сообщил Валере, что его привели двое других в третьем часу ночи мертвецки пьяного и с разбитым носом. Даже сам Валера удивился такому усердию в исполнении его поручений. Хотя Колька больше беспокоился за самого того немца: нос у него был весь синий и фиолетовый и, вроде, даже насторону сворочен. Валера, однако, никаких действий не предпринял - даже врача не вызвал...
      Не без гордости Колька сообщил мне, что он догадался сохранить в тайне хотя бы вероятные внебрачные сношения среди немцев: если они приходили вдвоем, мужчина с дамой, то он писал их общим списком с пришедшими ближе всего по времени.
      Съехала эта группа в первых числах августа, но дежурства продолжались еще несколько дней, пока сдавали имущество. В зоне в это время наступило подлинное пьяное царство. Уже в проходной чувствовался запашок от милиционеров. Компетентные органы - и те подверглись определенным колебаниям: Валера с товарищами притащили 20-литровую бутыль пива и попросили Кольку спрятать ее в холодильник. Еле влезла. А около полуночи была редкая ржачка: командир отряда с заместителем объезжал на лифте этажи и сообщал, что в связи с отбытием туристов свет в коридорах по ночам снова следует гасить. Оба были в жопу пьяные. Заместитель давал лифту команды: "стоп", "заводи мотор", "полный вперед" и дудел прибытие и отправление в игрушечную трубу. Надо уметь так напиться.
      Через день всех благополучно рассчитали. Кольке заплатили полторы сотни (плюс семидесятирублевый аванс месяц назад). Кроме того, было разрешено бесплатно оставить в личное пользование выданные всем дежурным форменные туфли и костюм. -==2.10. Август==-==4.VIII.80==
      Дежурства кончаются послезавтра. Досижу сегодняшнее, дневное и потом еще нужно отсидеть ночное, завтрашнее. Сейчас опять идет дождь. Утро было хоть и солнечное, но все равно холодное, как осенью. Хотя формально до осени остается еще месяц.
      Когда-то я читал сборник рассказов "Фантастика-66"; в одном из рассказов (*) было отличное описание августовского утра. (В виде окончания романа, который автор всю жизнь мечтал написать, но так и не написал.) Еще пустая утренняя улица, ряды пятиэтажных домов. Слабый туман, роса, прохлада, легкие облака. Близость осени. Человек выходит из подъезда и удаляется в туманную даль, по пути выбросив ключи от квартиры в водосточную решетку. Очевидная близость осени и столь же очевидные 60-е годы. Легкость на подъем и глуповатость. Романтика дальних странствий.
      Поднялся рассвет над крышей.
      Человек из дома вышел.
      Решив пройтись в кедах по всему земному шарику, человек без раздумий расстается с жилплощадью и всем остальным, что тогда именовалось "мещанским уютом" или "грошевым уютом".
      "Когда я говорю "отчаяние" - я не лгу, но невольно ассоциация не звуков - чувств подсказывает мне другое слово -"отчалить". Тогда я вижу только море и ночь. Я и впрямь отчалил от прежней жизни. Это лето было штормом и горем." (Эренбург, "Лето 1925 года")
      Высоцкий, оказывается, жил в том же доме на М. Грузинской, в подвале которого устраивают выставки. В дни похорон на его стенах расклеивали фотографии и стихи. Публика стихи переписывала, а милиция пыталась ободрать.
      О Высоцком было несколько радиопередач, исключительно по вредным голосам. (Советские источники это событие полностью проигнорировали.) Когда сравнивали Высоцкого с другими авторами неофициальных песен, передали одну песню Галича (удалось записать на магнитофон):
      Плохо спится палачам по ночам
      Вот и ходят палачи к палачам...
      У Галича можно отметить необычайное разнообразие интонаций и ритмов на протяжении одной песни. И сами интонации совсем другие, чем у Высоцкого. Лишенные отчаяния и остервенения. Обреченность не человека, а противостоящего ему зла.
      ...Созывают неотложных врачей
      И с тоскою вспоминают о нем
      О Сталине мудром, родном и любимом.
      "Был порядок" - говорят палачи...
      ___________
      (*) Анчаров, "Голубая жилка Афродиты"
      За единство и сплоченность литературных сил (ТАСС, 17 августа 1980 года.)
      Вчера в Москве состоялось заседание коллегии Минлитературы СССР, посвященное безвременной кончине В.С. Высоцкого. С докладом на эту тему выступил Министр литературы И.П. Херов. По докладу было принято соответствующее постановление.
      Доклад И.П. Херова (публикуется с отдельными сокращениями)
      Товарищи! Не успел пройти месяц со дня смерти В.С. Высоцкого, а прислужники мирового капитала еще более усилили попытки перетащить его творчество на свою сторону баррикад. Так, например, не далее как 3 августа с.г. небезызвестный "Голос Америки" под видом песни В.С. Высоцкого протащил в свою передачу песню пресловутого литературного дезертира Гинзбурга (долгое время скрывавшего свое подлинное лицо под псевдонимом Галич). Он давно известен нашей советской общественности как, прямо скажем, небездарный артист и режиссер, который, вообразив себя великим певцом и поэтом, занялся проповедью абстрактного гуманизма, сионизма и религиозного мракобесия. Это вскоре привело к полной творческой и общественной деградации Галича (Гинзбурга), к злобной клевете на наше общество зрелого социализма и к трусливому бегству за границу. Этот безголосый антисоветчик пристроился на шпионской радиостанции "Свобода", где он продолжал самым гнусным образом клевещать на все то, что свято для каждого советского, каждого русского человека. Но враг просчитался. Ему не удалось добиться популярности даже среди весьма невзыскательных западных слушателей. После того, как ЦРУ увидело, что один из его самых верных слуг сделался бесполезен для дальнейших подрывных акций, он был без лишнего шума ликвидирован агентами этого управления грязных дел.
      Товарищи! На какие только происки не пускается идеалистический противник в целях духовного разоружения нашего народа, пытаясь подготовить почву для вооруженного вторжения в священные рубежи нашей Родины! Теперь они хотят состроить из В.С. Высоцкого антисоветского певца типа Галича (Гинзбурга), разносчика антипатриотизма и милитаризма. Но этому не бывать! В ответ на идеологические диверсии наших врагов советские люди еще выше поднимут знамя нашей официальной идеологии, которое вот уже многие годы ведет нас от одной победы к другой победе!
      Постановление коллегии Минлитературы СССР (16 августа 1980 года)
      1. Ввиду острой необходимости углубления организационно-воспитательной работы в области предотвращения идеологический диверсий просить разрешения на создание при Минлитературы СССР управления по контрпропаганде.
      2. На должность начальника вышеупомянутого управления рекомендовать известного советского поэта Н. Цырлина, учитывая его большой служебный опыт, а также в связи с двадцатилетием со дня рождения.
      3. В целях недопущения антисоветских спекуляций требовать от Костромского обкома КПСС скорейшего рассмотрения вопроса о целесообразности сохранения за одним из районных центров Костромской области наименования "Галич".
      4. В целях противодействия психологическому террору требовать от компетентных органов немедленного и решительного пресечения дальнейшей враждебной деятельности "Голоса Америки", равно как и других подобных ему радиоголосов.
      Первый секретарь партийного комитета Минлитературы СССР
      выдающийся советский поэт К.К. Кутакаев
      Министр литературы СССР
      выдающийся советский писатель И.П. Херов
      Первый секретарь профсоюзного комитета Минлитературы СССР
      крупный советский писатель В.Э. Поцек -==III. "НЕ ТЫ ВИНОВАТ!"==-==3.1. Ноги и крылья==
      Летний вечер
      - Что же это, однако, за даль? Что скрывает она?
      - Казармы!
      (Салтыков-Щедрин)
      На горизонте потемневшем
      Сияли первые огни.
      И плавал в тихом море неба
      Серебряный буек луны.
      Прохладный вечер начинался,
      Небесный свод прозрачен был.
      Я по квартире потоптался
      И телевизор я включил.
      И - Евтушенко, завывая,
      Сжимая руки в кулаки
      По телевизору читает
      Свои казенные стихи.
      И ощущаю важность смерти
      И сладость долга и вины,
      Я - дезертир, я - самострельщик
      Грядущей мировой войны.
      Я, сволочь, дрыхну до полудня,
      В трамваях не беру билет
      И дую пиво беспробудно!
      Я, гад, люблю себя жалеть!
      Я, гад, в общественной уборной
      Недавно мимо надристал!
      И я, мерзавец, на заборе
      Недавно матом написал!
      Я - осознавший, я - прозревший,
      Хочу по улицам ходить,
      Крича, что я нахал и грешник,
      Поскольку нравится мне жить!
      Хочу быть нищим, быть голодным,
      Хочу о землю биться лбом
      И искупать долг первородный
      Самоотверженным трудом!
      В даль лучезарную стремиться,
      Под пули подставляя грудь!
      И невозможного - добиться!
      И целый мир - перевернуть!
      Вот на экране Евтушенко
      Уж красоваться перестал.
      Я по квартире погулял,
      И, выпив пива, на кушетке,
      Я в безмятежности лежал.
      А в темном небе, в луже света,
      Среди антенн и тусклых звезд,
      Сиял фонарь луны. И лето
      И лето только началось.
      июнь - август 1980 г. -==13.X.80==
      Сегодня на спецкурсе было прямо как в Польше. Б. не нашел ни одного куска мела и в знак протеста слинял из аудитории. "Лекция не подготовлена, лекцию я читать не могу, лекция сорвана." Но и без подобных непосредственных поводов постоянно проявляет свой вредный характер. Оба раза в неделю назначил свой спецкурс на самую рань - на 9 утра. Видимо, под утро ему плохо спится. Перед началом стоит у дверей и неотрывно смотрит на часы. Ровно в 9 входит и всех опоздавших гонит изумленными возгласами: "Лекция уже началась!" Спрашивает на экзаменах не особенно строго, но имеет садистскую привычку засыпать двух-трех человек и заставлять их ходить сдавать в течении месяца.
      В 1949 году он, как рассказывают, публично отрекся от своего отца, арестованного за космополитизм и в связи с этим даже сменил свою космополитическую фамилию на русскую. Б. числится "замзавкафедрой", фактически же он полный "зав". Официальный заведующий, В. - наследный монарх, царствует, но не правит. Большую часть времени В. проводит в заграничных командировках и всеми делами заправляет Б.
      Недавно слышал по "Немецкой волне" передачу про академика В. - дядю нашего завкафедрой. При Сталине его посадили и он умер в тюрьме от голода. Когда же после реабилитации было принято решение поставить ему памятник, то в мастерскую скульптора явились "искусствоведы в штатском" и потребовали убрать с лица скульптуры следы истощения.
      Все радиостанции, кроме Швеции и Канады, они глушат с конца августа, когда взбунтовалась Польша, но если найти подходящую частоту, то почти всегда можно какую-нибудь услышать. Правда, про Польшу даже советские источники информируют достаточно откровенно, чего я, признаюсь, не ожидал.
      Б. на семинар так и не вернулся, так что я сразу поехал домой. На лекцию после семинара тоже придется не ходить, чтобы не сидеть зря два часа. Погода четыре дня подряд стоит ясная, безветренная и теплая для октября - до 15 градусов. Вчера я ездил на дачные участки в деревню Ж. Там уже поставили забор вокруг разровненного бульдозером глиняного поля и прокопали канавки на границах между участками. Днем было прямо-таки жарко, при некоторой фантазии можно вообразить, будто все еще лето. Но роща на другой стороне дороги уже полностью облетела и лес за забором был черный по-зимнему. Вечером резко похолодало. Та роща просматривалась насквозь: малиновый и желтый закат между тонких стволов и очень тонкий месяц немного выше.
      Дома со скуки почитал Фадеева. В "Молодой гвардии" у него есть эпизод: два юноши, будущие герои, идут по выжженной степи и ведут восторженный разговор о выборе профессии и смысле жизни. В духе подчинения всего себя и полного слияния личной и общественной пользы. Суд у нас народный, поэтому адвокаты в наше время никому не нужны, следовательно, адвокатом быть не интересно, а нужны нам только прокуроры: "Помнишь, Вышинский? Здорово!"
      А в "Разгроме" у него все еще более декларативно. Тупые, неотесанные персонажи - уголовники, если быть откровенным. Но лишь только пришли тяжелые, решающие испытания - они сразу выявили свою, как говорится, положительную сущность. А предателями оказались как раз те элементы, которые воображали себя культурными. Которые не решились вовремя преодолеть себя. Которым было что преодолевать...
      Ах, если бы надо было жить только для того, чтобы всю жизнь идти от одной победы к другой победе...
      ...Тебе было заявлено, что человек отныне уже не обречен всю свою жизнь пресмыкаться по земле, поскольку человек может и должен летать! И ты согласился пришить себе крылья, а взамен, для облегчения аэродинамики, отрезать ноги. Хотя, впрочем, твоего согласия никто особенно и не спрашивал. Но то ли в результате чьих-то происков крылья тебе были пришиты некачественные, то ли тебе следовало расстаться, как с ненужной обузой, не только с ногами, но и с руками - как бы то ни было, но теперь ты не можешь не только летать, но и ходить, а можешь ты теперь разве что ползать...
      "Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигу." (Веничка Ерофеев) Его повесть, написанную от лица алкоголика, слышал по вредным голосам.
      Но, кроме ощущения своей никчемности, постепенно усиливается совершенно иное ощущение. Причем вовсе не злоба, но, представьте себе - та же грусть и тоска, но не по себе самому, а по некоторой обреченной (именно обреченной) нереальности, над которой все, кроме тебя, искренне потешаются. Да вы, граждане, попробуйте - скажите кому-нибудь, что читаете Фадеева... Смертная грусть и смятение. Чувствуешь себя недостойным хамом, вторгшимся в грязных кованых сапожищах на сияющий, но беззащитный паркет. Хочется уйти домой, запереть дверь, занавесить окна и, вжавшись в стену, ждать смерти. И час ждать, и год, и тысячу лет... Простите меня, граждане, я есмь лишь гадкий и бессильный человек. Бессильный и - посторонний. Но не всем же ведь дано небеса штурмовать, правда? -==3.2. "Не ты виноват!"==-==17.XII.80==
      Роскошная погода, уважаемые граждане! Май, настоящий май! В этом году в мае была точно такая же погода: пасмурно и градуса 4 тепла. С начала декабря были небольшие морозы, а потом началась опять сплошная оттепель, длится уже неделю подряд.
      Сегодня сдал первый зачет. Аудитория не в старом корпусе, а в "надстройке". Вытянутые в ширину окна с алюминиевыми рамами, за ними - парк, огороженный пиками забора, черные деревья, серое небо и снег, точно подсвеченный изнутри. Ближе к горизонту небо совсем темное, как вечером. Свет в аудиториях не выключают целый день.
      А погода просто восхитительная. Как в Европе! Эренбург пишет о том, как он приехал впервые в Париж и там снег отсутствовал, хотя месяц был декабрь. На газонах росла трава. Эренбург тогда, представьте себе, принялся с тоской вспоминать о родных сугробах. Вот ведь тоже! Сугробов ему не хватало, дерьма-то такого... У нас, правда, все-таки Москва, а не Париж и снег в наличии имеется, но там, где под землей проложены трубы, он растаял и тоже растет трава. Как в Париже. Зеленого цвета, что очень приятно для глаза - на фоне набора всех оттенков серого. Необычайно приятно.
      В понедельник я взял в библиотеке "Живую жизнь" Вересаева. Читаю вот уже двое суток непрерывно. Сравниваются Достоевский и Толстой.
      Для Достоевского в человеке обязательно присутствуют антагонистические, неустранимые естественным путем противоречия. "Горит костер, на костре глыба льда. Скажи этой смеси: будь сама собою... Не будет ни огня, ни льда, а будет зловонная чадящая слякоть." Человеку следует полностью искоренить себя, обуздать и разум, и чувства - только так можно создать себе какое-то подобие жизни. "...И злой тарантул исчезнет. Но вправду ли исчезнет? Нет. Он только глубже спрячется в темноту и оттуда будет смотреть на человека слепым беспощадным своим взглядом. Снова и снова оборвется под этим взглядом осанна..." "В сумеречной глубине человеческой души лежит дьявол. Ему нет воли. Его держит заключенным в низах души тяжелая крышка - бог. И все очевиднее становится для человека, что это душа его просит воли, что рвущийся из-под крышки дьявол - это и есть он сам."
      Для Толстого же, как пишет Вересаев, бог и дьявол занимают обратные позиции. Под крышкой находится именно бог безгрешные человеческие устремления. А крышка - это уродливые государственные порядки, "священная и важная за номером бумага". "И в непонятном устремлении своем люди верят обману, старательно работают над тем, что уродует и разрушает их жизнь и не видят, как ненужно и внутренне смешно их дело, снаружи такое важное и серьезное."
      Книга, в общем на редкость нетривиальная, хотя и переиздана в 1947 году. (Написана в начале XX века.) Конечно, некоторые фразы Вересаева сходны с приторным стилем тех лет: "Жизнь человечества - это светлая, солнечная дорога, поднимающаяся все выше и выше." Но все равно удивительно, что они переиздали. Ведь тут дело не в том, солнечная дорога или, допустим, лунная, а в том, сам ли по себе живет человек или по спущенной ему инструкции. Все равно - богом ли, начальством ли...
      После занятий заехал к Главкому, чтобы взять учебник для подготовки к экзаменам. Немного посидел у него. Кушали чай, затем я смотрел его книги. Две литературные энциклопедии 1966 и 1979 годов издания. Первая вполне приличная. Серия статей о писателях; есть статья даже о Бабеле. Буденный пожелал, чтобы Бабель писал о войне не то, что он писал, а, как я понял, нечто вроде исторически-героического отчета. Но Бабель, конечно же, послал его в жопу. Поскольку он уже вышел с военной службы и никаким Буденным больше не подчиняется.
      А энциклопедия 1979 года напоминает школьный учебник литературы, только еще более подробный и занудливый. Главы, соответствующие этапам развития советской литературы. Настоятельно подчеркивается необходимость государственного руководства такой важной областью, как литература. Не то чтобы они упомянули это раз-другой для порядку, лишь бы начальство отвязалось, нет, очевидно, что авторы и сами так думают, и другим хотят это внушить. Приветствуются даже послевоенные ждановские постановления. Мандельштам упомянут всего один раз, да и то - в явно непочтительном контексте.
      Поглядел также комплект "Нового мира" за 60-е годы. (Номер за ноябрь 1962 г., к сожалению, отсутствует.) В марте 1963 г. напечатана обширная речь Хрущева на литературные темы. В писательской душе обязательно сидит ядовитый тарантул, который постоянно подталкивает писателя написать нечто неподобающее. Этого тарантула следует неуклонно и последовательно искоренять. Стоит его чуть-чуть недоискоренить - и ты пропал. Попробовал этого наркотика всего один раз - и без него уже не можешь. Нет, репрессий к тебе мы пока применять не будем, не те сейчас времена, но все равно - как писатель ты пропал. И как человек - тоже.
      Ощущение - точно тебя зацепили крюком за ребро и тянут вверх. Ты сперва поддаешься, приподнимаешься, чтобы крюк не так больно впивался, пытаешься даже полностью покориться и взлететь, самозабвенно устремиться в пресловутую "лучезарную даль", слепящую ясным солнцем, обжигающую 50-градусным забайкальским морозом и зовущую вперед вдохновенными лозунгами. "Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу." (Горький) Повисаешь в пустоте - в недоумении и муке, дергаешься и корчишься, но в конце концов срываешься в свое гнусное, слякотное, вредное, как говорят, для здоровья, но, тем не менее, - уютное московское тепло. Падаешь обратно не с болью и стыдом, а с облегчением и восторгом.
      "Смелей, человек, и будь горд! Не ты виноват!" -==3.3. По улице впрошвырку==
      Второй отрывок из книги "По поводу майского снега", написан в январе 1981 года.
      Летом 1978 года сразу после экзаменов загнали в стройотряд. Работал хотя и в Москве, но на другом конце города и жить мне пришлось в школьном спортивном зале, поскольку из дома к началу работы не успевал. Правда, потом удалось заболеть и перебраться домой, но, к сожалению, всего за неделю до конца срока, в середине августа.
      Затем наступила осень - самая, пожалуй, неприятная осень за последние несколько лет. Предшествовавшей зимой математику сдал со второго захода, летом же - только с третьего. А после третьего у них следует уже "комиссия". И в курсе лекций тогда было что-то уже совершенно недоступное пониманию - из области нелинейных дифференциальных уравнений.
      Помимо большого количества идиотских стихов, написал тогда не менее идиотскую повестушку - 60 страниц. 12,000 слов. На тему о том, как меня за год до того чуть было не поперли с факультета.
      Чуть ли не каждый вечер после занятий я приходил в читальный зал, садился за работу и не вставал, пока не напишу столько-то и столько. У меня даже была определенная норма. Сперва решил: сижу и пишу ровно полчаса - не больше и не меньше. Но так дело совершенно не пошло - тогда я и ввел построчный показатель. Придешь, накатаешь искомые две странички (600 слов), накатаешь - и домой. Причем я все время ловил себя на том, что местами пишу просто чушь - даже синтаксис не выдержан. Анекдот. Вроде как в школе сочинение. Сижу, значит, и пишу. Спать охота. Осенью, когда пасмурно, а снег еще не выпал, сумерки бывают даже в полдень, а тут уже вечер. Лампочки в читальном зале слабые и от темноты глаза слипались еще сильней. Начинаешь клевать носом, а тут на тебя сквозняк из окна. Омерзительное ощущение. Наконец, отпишешься и выходишь на улицу. В октябре почти все время были низкие, цепляющиеся за шпиль Главного здания тучи и мелкий дождь с ветром. А в ноябре уже начались заморозки. Лужи хрустят под ногами в белых сухих вмятинах, а снега все нет, только тонкие струи по ветру пополам с пылью. Рваные тучи и закат сквозь них явственно гнойного цвета.
      Ну что же - я все это, конечно же, благополучно дописал, управился меньше, чем за месяц. И бумаги эти так и валялись у меня в столе больше года. Даже глядеть на них было неохота, а не то чтобы взять и поисправлять. Только следующей зимой я все же решился - прочитал через силу страничку-другую - и прямо тошнота. Сильнейшее отвращение, временами переходящее в омерзительное мазохистское сладострастие. Потому ведь такая гадость, такая гадость - просто образцовая. И вот взял я бедную мою повестушку, пошел в кухню, положил ее, повестушку, в кастрюлю, а кастрюлю поставил на плиту, чтобы не попортить стол. И - - кто сказал, что исписанная бумага горит неохотно?! Совершенно нормально горит, надо только распотрошить предварительно. Дыму полная квартира была. Сгорела, ко всем чертям сгорела, а пепел я в унитаз спустил. Именно в унитаз.
      ...Потому что ведь совершенно не так следует. Абсолютно не так. ...Просыпаешься - никуда идти не надо. В каникулы или когда заболеешь. Или во время сессии, если до очередного экзамена еще долго. Хотя бы три дня. Дома никого, кроме тебя, нет. Выспался замечательно. Погода пасмурная и часы встали: может, восемь часов сейчас, а может - одиннадцать. Все равно. Сумрак, за окном длинный плоский дом, во многих окнах до сих пор горит электричество. Над домом - полоска ровного, непроницаемо пасмурного неба. Стволы деревьев почернели от сырости и швы в стенах домов - тоже, и во всем пейзаже от этого - особенная контрастность, как всегда в оттепель. Даже на градусник смотреть не нужно, и так ясно, что температура выше нуля. Ах, ах, добрые граждане - жить хорошо.
      После сядешь и весь день до вечера сочиняешь. Насочиняешься - встанешь, покушаешь чего-нибудь, а потом пойдешь проветриться по улице. Сделать прогулку на свежем воздухе. Пробздеться. Впрошвырку сходить, впрошвырочку. Месяц назад в пять вечера была уже настоящая ночь, а теперь только начинает темнеть. Окна в домах загораются. На всеобщем голубоватом фоне выглядят преувеличенно желтыми, с керосиновым оттенком. Я очень люблю, когда среди зимы оттепель. Выйдешь из подъезда и с наслаждением вдохнешь теплый сырой воздух. На тротуарах месиво из мокрого снега и лужи, будто уже весна. Темнеет совершенно незаметно. Фонари разгораются один за другим. Сядешь в трамвай - темный пустой вагон болтается, жужжит. Выйдешь на рынке, чтобы купить картошки, только картошки там часто даже с утра не бывает, не то что в шестом часу вечера. Ну и не надо, уважаемые граждане, не надо мне вашей картошки. Вернешься домой, сядешь за стол, включишь лампу - и за окном резко еще темней. Совсем уже ночь. Выдвинешь ящик - и там, значит, твои тетрадки. -==3.4. "Ты есть!"==-==5.V.81==
      Утром погода была дождливой, но теплой, а теперь солнце и прямо жара. Деревья уже начали распускаться: вокруг голых веток клубится ярко-зеленый туман.
      Забавное происшествие случилось на пути в университет на "дополнительные виды". Ехал на автобусе, на 1-м номере. У м. "Новые Черемушки" влезло очень много народу и мне пришлось упереться рукой в стекло. Вскоре автобус сильно качнуло когда он двигался по узкому проезду вокруг забора, огораживающего новостройку. (Новостройка эта застарелая: помню, что в этом месте строили еще четыре года назад, когда я ездил на вступительные экзамены.) Верхняя часть стекла вместе с рамой высадилась наружу сантиметров на десять. Я и еще один пассажир поймали раму и попытались вправить ее на место, что нам не удалось. Стали просто держать, чтоб она не выпала совсем. Прохожие на улице удивлялись странным автобусам, которые стали ездить по городу - на ходу разваливаются. На Ленинском проспекте тот пассажир вышел и я держал раму в одиночку до проспекта Вернадского, где народу влезло еще больше и от рамы меня оттерли. Да и нанялся я, что ли ее держать? Автобус поехал, но на первом же ухабе рама вывалилась, ударилась об асфальт и стекло рассыпалось прямо-таки в порошок. Автобус остановился, водитель, размахивая руками, побежал к раме. Пассажиры стали расходиться и я, конечно, тоже дернул с места происшествия одним из первых. Дошел под мелким дождиком до м. "Университет", сел на другой автобус и на "дополнительные виды" почти не опоздал.
      Лекция была о "партийно-политической работе" в армии. Полковник рассказал, как после войны он ездил в английскую зону оккупации. "В выходные дни они отпускают в увольнение всех, свободных от несения службы, что, конечно, непредставимо в условиях нашей армии, где, согласно уставу, одновременно может отправиться в увольнение не более трети личного состава. Причем здесь имеется в виду мирное время и своя территория, а не территория иностранного государства, где увольнения всегда были практически запрещены."
      Он имел случай наблюдать, как в английской армии борются с самовольными отлучками. В ресторан вбегает патруль, хватает солдат, не вернувшихся вовремя из увольнения, бьет их дубинками, отвозит в часть, выбрасывает и уезжает. "Как мне сказали, никакой другой воспитательной работы с ними проводиться уже не будет." В интонации полковника заметил некоторую тоску по такому простому решению проблемы. В английской армии, как он сказал, самовольные отлучки - крайне редкое явление, в отличии от нашей. "Хотя в наших условиях есть мера более действенная и, вместе с тем, более гуманная, мера, невозможная в капиталистических армиях - воспитание у солдата высокой сознательности. Конечно, только очень немногие офицеры могут использовать эту меру с должной эффективностью."
      Досоциалистические формации, как всем известно, основаны на грубой силе или на голоде. Социализм же, как можно заключить из его слов - на формировании "сознательности". Т.е. взглядов, грубо говоря, расходящихся с реальностью. Формирование патруля с дубинками не на улице, а в твоей душе. Ты понимаешь, что тебе ничего особого не будет: у нас не Англия и дубинок у них на всех не хватит. Более того - и государству тоже ничего не сделается: в Англии ведь ходят солдаты в увольнение в любое свободное время - и ничего, никто Англию до сих пор не завоевал; а мы что - не такие же белые люди, как англичане? Но, тем не менее возвращаешься в часть точно в срок. Противоречия общества не ликвидированы, а лишь стянуты в одну точку чудовищной плотности - в твое сознание.
      А коммунизм в таком случае, - поворот в этой наивысшей точке. (Как сказано у Энгельса.) Черная дыра проваливается в четвертое измерение и напряжение вокруг нее исчезает. Проваливается вместе с твоим эгоистическим сознанием. Человек полностью слился с новым обществом, ему уже незачем одергивать и преодолевать себя. (*)
      _________
      (*) Когда вы капитулируете, вы должны будете сделать это по доброй воле. Формулой прежнего деспотизма было: "Ты не смеешь!" Формулой тоталитаризма: "Ты обязан!" Наша формула: "Ты есть!" " (Оруэлл, "1984".) -==3.5. Heil Faust!==-==11.VI.81==
      Жара продолжается три недели подряд, с двадцатых чисел мая. От тепла цветение деревьев очень интенсивное, запах стоит алкогольной густоты и крепости. Дожди идут каждый день, скорые и сильные, и лужи после дождя на асфальте быстро высыхают, оставляя после себя ободки из растительной пыльцы ярко салатового цвета.
      Вчера поехал в Ж. Ночевал в недостроенном сарае: крыша и три стены, четвертой пока нет. Нечто вроде автобусной остановки. Из мебели есть лишь разборный алюминиевый стол и несколько ящиков. Народу в поселке нет почти никого, так что чувствуешь себя в полном покое.
      Написал тут вчера небольшой рассказик. Когда стало темнеть, зажег свечу. В качестве подсвечника использовал найденный в лесу позвонок лося. Вечер был на удивление тихий: свечу не задувало, даже пламя ее не колебалось. Почитал Дж. Лондона, умышленно выбрав самую страшную вещь: как два золотоискателя оставшись на всю зиму вдвоем в маленькой хижине, сошли с ума и поубивали друг друга. Один помешался оттого, что рядом с хижиной находились чьи-то могилы (однажды ночью в бреду он встал, дошел до могил и улегся на них спать). Другой - по поводу того, что все время стояла безветренная погода и флюгер на крыше не шевельнулся ни разу. Я подумал, что тут тоже неплохо было бы сделать флюгер и еще что-нибудь научное солнечные часы, например. И стал укладываться спать. Пола в сарае тоже пока нет; положил на землю обрезки досок, а на них - спальный мешок. Лег и застегнулся почти наглухо - не от холода, а от комаров. От жары еле уснул и проснулся тоже очень рано. Позавтракал луком с грядки и вареным мясом, которое я нанизал на проволоку и подогрел на костре как шашлык. Рядом ошивались собака и кошка сторожа. (Друг к другу они относятся вполне мирно.) Выбросил им жилы и жир от мяса, а также промасленную бумагу. Заметил разницу в уровне их интеллекта: кошка, в отличие от собаки, облизывая бумагу, ни за что не догадается придерживать ее лапой.
      Я почему-то думал, что дача Блока Шахматово находилась под Петербургом, а недавно узнал, что под Москвой, причем довольно близко отсюда - 50 км. (35 км. от Дмитрова.) Как известно, 73 года назад, в начале лета 1908 года, Блок приехал туда и написал свои знаменитые стихи "На поле Куликовом":
      Покоя нет! Степная кобылица
      Несется вскачь!
      Если покоя и на самом деле нет, то я все равно не понимаю, отчего же так торжествовать по этому поводу? Какой мазохизм, однако! А вообще-то несутся только куры. Куры, а не кобылицы. Курица несется вскачь.
      Пейзажи здесь одни из самых красивых в Подмосковье неровная линия горизонта, холмы, покрытые лесом, наползающие друг на друга, как рыбья чешуя. Которые ближе - темные, а дальние - голубоватые, почти неотличимые по цвету от неба. Ничего общего со смертью, пылью, степью и прочими экзистенциальными атрибутами. Ничего общего с ощущением собственной неважности и ненужности перед лицом некоего национально-военно-исторического молоха. Перед лицом истории, состоящей не из человеческих жизней, а из военных доблестей и бесконечной череды битв и побед.
      ...Не знаю у кого, а лично у меня эта самая фраза "ставить общественное выше личного" вызывала сомнение даже в детском возрасте. Помню, что исполняя пионерскую ритуалистику, все время норовил держать руку (символизирующую общественные интересы) не выше, а ниже собственной головы. Если пунктуально следовать этому лозунгу, то человек, войдя в автобус, должен будет уплатить не 5 копеек, а 5 рублей, а лучше - все 50, или даже 100 - ведь общественная польза от этого лишь возрастает. Впрочем, верхний предел - это, наверное, сумма, после уплаты которой человек начинает падать в голодные обмороки в рабочее время.
      Недавно я смотрел по телевизору выступление Евтушенки. Он читал, в частности, свои стихи "Я хотел бы быть собирателем грязных окурков!" ("Можно, конечно, и из этого сделать спорт, - вроде собирания грибов." Эренбург, "Лето 1925 года") И во многих других его стихах проповедуется подобное самоискоренение. Мораль, как известно, должна предписывать человеку воздержание от зла, а в этой интерпретации мораль предписывает нечто совсем иное - причинение зла самому себе.
      Лет 10 назад я прочитал повесть, кажется, В. Крапивина. Мальчик, мечтая стать героем, целыми днями ходит по улицам и мучается вопросом: "А смогу ли я?" Ради воспитания у себя силы воли и способности переносить боль он является в стоматологическую больницу и требует вырвать себе здоровый зуб: "Рвите, который крепче!" (Сперва малодушно собирался рвать зуб потоньше.) Из больницы его, конечно же, с позором изгоняют: "У нас не живодерня!" и он снова шатается один по улицам. По чуждому, не понимающему его миру. Город небольшой и мальчик несколько раз проходит его из конца в конец. Потом он созвал своих друзей, вскипятил кастрюлю и публично опустил туда руку.
      Не люблю
      Вся красота, вся жизнь для нас,
      все достоинство - в страдании.
      (Вересаев, "Живая жизнь")
      Я не читаю книг опасных,
      я не ворую и не пью.
      Но есть ущерб во мне ужасный:
      страдать я очень не люблю.
      Я от пропятья убегаю,
      не режу пяток я ножом
      и над землею я летаю,
      свой груз отправив багажом.
      Ты мне за это плюнешь в рожу.
      Ах, прямо в рожу, прямо в рожу!
      и мне захочется спросить:
      Ах, отчего же, отчего же,
      ну отчего же, отчего же
      ты, друг мой, так не любишь жить?
      май 1981 г.
      Третий отрывок из книги "По поводу майского снега"; написан 10 июня 1981 года.
      ...Люди у него должны поселиться на местности ниже уровня моря и, чтобы их не затопило, они будут вынуждены непрерывно починять окружающие их страну дамбы и плотины. Вот чего выдумал, хрен старый! Я Фауста имею в виду. Поэма Гете. Он под старость лет вздумал заняться выведением идеальной человеческой породы и подразумевал, что от постоянного труда и опасностей люди разом сделаются возвышенными и положительными. Да они там одичают все, разве не ясно? От страдания человек ведь только портится. Портится, что бы вы ни утверждали...
      Отдельному человеку жить плохо и страшно, а всем вместе хорошо! Что значит "хорошо" и как может быть всем хорошо, когда каждому плохо? А вот как у него сказано:
      Чтоб я увидел в блеске силы дивной
      Свободный край, свободный мой народ!
      Сука. "Свободный", самое главное. Он еще говорит о свободе. Нет, вы мне расскажите, откуда он набрался столько наглости, чтобы еще и говорить о свободе?!
      Они там у него ишачат, как кони, всю жизнь - и это, оказывается, все только ради того, чтобы он их "увидел в блеске". Взошел бы на высокую трибуну и полюбовался бы всей этой хреномотиной: стройные ряды, мелькание лопат, приветственные крики: "Heil Faust!" Ах, ах, какое величественное зрелище! И сам Фауст тоже любезно приветствует "мой народ". Делает ему ручкой "хайль". (Купил он, что ли, его, этот народ, чтобы называть его "мой"? Или, может быть, в карты выиграл?)
      Ну вот он и слышит: где-то землю копают. Уже слепой был, а все туда же лез - идеальную породу выводить. Прямо обкакался от счастья - ах, это, наверное, уже плотины начали рыть, как я приказал! А вот держи пизду шире! Это ему, дураку старому, могилу копали! Он же тут через минуту галоши протянул!
      Лишь тот достоин жизни и свободы,
      Кто каждый день идет за них на бой!
      Я все же полагаю, что этот Фауст на самом деле считал, что на свете вообще не может быть ни свободы, ни жизни и людям следует предоставить взамен какой-то суррогат. "Вечный бой" и тому подобные пакости. Причем, естественно, без их согласия, поскольку если людям все объяснить, то кто ж захочет сам себя обдуривать? Нет, я даже не буду спорить бывают свобода и жизнь или нет, не в том дело... А кто вообще его просил делать человеку счастливо, не спросясь самого человека? Кто его уполномочил? Откуда он знает, будет мне от этого счастливо или нет? Да уж по мне лучше пусть они меня побьют или ограбят, чем будут ко мне лезть со своим счастьем, когда я их об том не прошу... -==3.6. П.П.Р.==
      ("П.П.Р." - идеологические занятия в Советской Армии. Официально расшифровывается "партийно-политическая работа", а неофициально - "посидели, попиздели - и разошлись")
      Четвертый отрывок из книги "По поводу майского снега"; написан в феврале 1982 года.
      ...Майор-замполит сразу же заявил - приглушенным тоном, каким лектора обычно доверяют слушателям сведения "не для печати": "Несколько лет назад еще имелись различные мнения насчет того, возможна или нет третья мировая война, однако в последний год и наши, и буржуазные аналитики все более подходят к выводу, что развитие международной обстановки свидетельствует о том, что в более или менее отдаленном будущем третья мировая война неизбежна."
      Ужас и безнадежность я, натурально, испытал - вместе с большинством присутствующих. (Легкий шум в зале сразу затих.) Ужас, сопровождаемый внезапной и безоговорочной ненавистью.
      ...Нет, против ихней идеологии как таковой я вовсе не бунтую. Пришел на экзамен, отбарабанил что положено - жалко, что ли. Не идиот же я, в самом деле - могу зазубрить, что велели и пересказать. Был бы закон божий, как в царские времена - и его сдал бы не задумываясь не меньше, чем на четверку... Но если на тебя по причине этой самой идеологии бомбы посыплются - - то, господа товарищи, я очень извиняюсь! Я очень извиняюсь и билет свой почтительнейше в райком возвращаю! А потому что мы с вами так не договаривались. Обещали бесплатное лечение и образование, а теперь оказывается - война неизбежна. Очень возможно, что с использованием ядерного оружия. В какое дело вы меня втянули, господа товарищи! Издеваетесь, что ли? Именно так - я возвращаю вам билет и еще дверью хлопну и в коридоре на ковер на прощание харкну. Нет, а чем, собственно говоря, чем вы в таком случае меня испугаете?
      Но вскоре исчезла и ненависть, осталось лишь стойкое отчуждение. За прошедшую с начала сборов неделю понял, что следует обращать как можно меньше внимания не только на то, что тут вижу, но и на то, что слышу. Уселся поудобнее и стал слушать дальше. Майор уже перешел к гораздо менее гробовой и гораздо более интересной теме - к Польским событиям. "Количество верующих среди польского населения достигает 90%, в польской армии даже имеются официальные полковые священники, причем это не какие-нибудь наши, православные, а католические, напрямую связанные с Римом. И солдаты там имеют возможность организованно посещать религиозные службы." (А вот в церковь сейчас неплохо бы навеститься. Пускай даже строем и с песней, но все же будет хоть какое-то разнообразие.)
      "Кроме того, партийный аппарат там весьма и весьма слабый. В польском райкоме обычно имеются всего два освобожденных работника: первый секретарь и его заместитель. А у нас - да зайдите вы в любой райком: ... их там некому!" И майор вкусно, с выражением завистливого удивления выматерился. "А большинство польских крестьян являются единоличниками, колхозов в нашем понимании у них до сих пор практически нет. И крестьяне там имеют возможность в обход Министерства внешней торговли заключать соглашения с западными фирмами. Ну посудите: ну на ... (неприличное существительное) такому какой-то ... (неприличное прилагательное) социализм?"
      "Меня солдаты много раз спрашивали: будем ли мы вводить туда войска или нет? Что можно ответить? Войска наши там и раньше были, и теперь они там присутствуют, но в события не вмешиваются. Хотя обстановка там гораздо сложнее, чем она была в Венгрии или Чехословакии, где шебуршилась лишь молодежь, которая не знала прежней жизни, ну или там разная интеллигенция. Но в народ мы в любом случае стрелять не будем. Пусть это народ несознательный, народ обманутый, но это народ. А то ведь не только враги наши поднимут вонь, но и самые близкие друзья от нас отвернутся."
      Полиберальничав, майор снова взял грозный и даже зловещий тон: "И Польские события еще раз подтверждают то, что идеологическая работа партии не может ограничиваться лишь просвещением и уговариванием. Партия должна быть боевым отрядом, железной рукой, если хотите!"
      Он упомянул об эпизоде, который произвел на меня почти столь же тягостное впечатление, что и его слова о грядущей третьей мировой войне. "В начале прошлого года, когда пришло сообщение об ограниченном контингенте, то сто процентов, я подчеркиваю это, сто процентов личного состава нашей части написали рапорта с требованием отправки в районы боевых действий. Вы, вероятно, уже были свидетелями всевозможных нарушений воинской дисциплины, но это не должно заслонять от вас главного: если надо, то на наших людей вполне можно положиться!"
      На нарушения, действительно, насмотреться успели. Позавчера на полковом построении один солдат в ответ на повторное, лично к нему обращенное приказание стать смирно, начал материться с резким узбекским акцентом: "Солнце в глаза светит - не могу в строю стоять! У меня глаза больные, а меня в армию забрали! Лучше на губу посади!" И ему действительно тут же закатили семь суток гауптической: максимальный срок, который командир полка может дать рядовому. Прискакал дежурный по части и повел его в огороженное кирпичным забором здание возле штаба.
      Ведь если встречаются люди, способные из пижонских побуждений сесть на семь суток, значит, могут найтись и такие, которые под пули полезут... Но не весь ведь полк разом. Не может такого быть...
      Нет, граждане, вы не смейтесь, я, конечно, и сам понимаю, что в реальности все было очень просто: построили и приказали подойти по алфавиту и расписаться. Как на присяге или технике безопасности. Что - кто-то имеет особое мнение? Насчет того, что подписываться следует только добровольно? Хорошо, приказываю всем таким, с позволения сказать, людям, подписаться добровольно!
      Слова
      ...Уютный мир заемных слов. (Эренбург)
      Молчанье - высшая награда;
      Слова же - сорная трава.
      И ядом прет от них, и адом.
      Не надо, граждане, не надо,
      Не надо говорить слова!
      Ты был когда-нибудь счастливым?
      В день жаркий, душный и дождливый
      Чихал ли, нюхая цветы?
      И, лежа в теплой ванне, пиво
      Из потной кружки пил ли ты?
      Ну а гулял ты в летний полдень белый
      Сквозь листьев свет и тьму стволов?
      Ах, нестерпимый и железный,
      Ах, беспощадный, злой и - бедный,
      Несчастный мир казенных слов!
      Слова - с бедой и смертью рядом.
      От слов глупеет голова.
      Не надо, господа, не надо...
      Я знаю слабость слов. Не надо
      Не надо говорить слова.
      июнь - июль 1981 г. -==3.7. В круге втором==
      ***
      В тот день с послеобеденной "самоподготовки" ушли раньше обычного, в пять с минутами, так что Колька не успел поспать. Он как раз нашел очень удобное место за валявшейся возле входа в учебное помещение ржавой цистерной. Близко, но с дороги незаметно. И солнце туда попадает - можно даже загорать. Разделся, улегся, но только стал засыпать, как заорали построение.
      До части идти полчаса через лес по ухабистому шоссе. Потрескавшийся асфальт, на котором все время спотыкаешься, если идешь в строю. Солнце уже не очень жаркое, светит в спину. Наконец показались ворота части. Забор из бетонных плит, домик "КПП" с сонным дежурным за окошком. Весь городок десяток пятиэтажных панельных домов и пара магазинов. Дома стоят перпендикулярно дороге, между ними видны дворики, казалось бы, вполне мирного вида: лавочки, качели, детские песочницы. Но бордюрные камни вдоль всех тротуаров выкрашены через один в черные и белые цвета: кто ж на воле станет заниматься такой туфтовой работой? А тут пригнали солдат, раздали кисточки - и готово. А в дальнем конце каждого двора виден высокий бетонный забор, такой же, как у ворот. За забором - темная стена елового леса. И с другой стороны - то же самое: шеренга домов, забор и лес. Везде огорожено.
      Метров через двести - еще одни ворота. Уже собственно часть: асфальтовый плац, который тоже весь в ухабах, но аккуратно расчерчен кругами и квадратами. Вокруг плаца длинные одноэтажные казармы грязно-желтого цвета. Повсюду стенды и плакаты с армейскими рисунками и надписями. Зрелище предельно тоскливое. Второй круг армейского ада. Но имеется еще и третий круг: гауптическая вахта, вокруг тоже забор кирпичный, еще более высокий, а сверху натянуты провода - не то сигнализация, не то высокое напряжение.
      За казармой часть огорожена не бетонным забором, а столбами с колючей проволокой. Даже на забор у них материала не хватило. За проволокой - горбатый луг; до горизонта не более ста метров. Пожелтевшая от засухи, но высокая трава. Низкое солнце светит прямо в глаза. Побежал - и через минуту скрылся. Если, конечно, не подстрелят. Неподалеку от казармы торчит вышка с часовым. Сторожит он, правда, не их - много было бы чести - а склады, но все равно - сплошная лагерная романтика кругом.
      И вот опять передо мной
      Всю ночь маячит часовой
      С обрезом, блядь, с обрезом, блядь, с обрезом!
      По вечерам многие собираются в "бытовой комнате" и поют под гитару песни, большей частью блатные:
      Приморили, гады, приморили,
      Загубили молодость мою!
      Рядом с гауптической, ближе к казарме находится небольшой домик с вывеской: "Солдатская чайная Огонек". Обжорка. Кормилица народная. Сейчас на двери засов, открывают только после ужина, да и то не каждый день. Колька обычно берет себе сразу две полулитровые бутылки можайского молока с кексами. А как выкушает - так даже косеет. Абсолютно натурально косеет, как от алкоголя, честное слово. Идет потом в казарму, как пьяный - куртка расстегнута до пупа, ремень - в одной руке, пилотка в другой, а сам аж шатается... А то от кормежки в ихней столовой просто подохнуть можно. На первое - капустная баланда, а на второе - дристня из разварившихся макарон. Поваров всех надо гнать с кухни под жопу пинками: даже макарон сварить не могут. Это у них называется "полное государственное обеспечение". Обеспечат они тут тебя кровавым поносом и больше ничем; вот уж действительно - приморили, гады, так приморили...
      Встали перед казармой, замкомвзвода скомандовал разойдись. В казарму почти никто не пошел, чего там делать, уселись возле входа. Кто успел - на лавочках в курилке, а остальные - на вытоптанном газоне. На газоне даже приятнее. Курилка там замечательная - образец армейской тупости. Бетонная чаша, заполненная гнусной жижей с плавающим в ней толстым слоем окурков. Чаша окружена бетонным пятиугольником, причем на его поверхности отчетливо заметны трещины, образующие пятиконечную звезду. Несомненно, сперва так и соорудили - в форме звезды. Но потом, видимо, некто идейно более грамотный счел аполитичным изображение звезды в таком непарадном месте и велел все залить бетоном. И все стало весьма политично и патриотично: сидят советские солдаты и похаркивают на Пентагон.
      Потом Колька и вовсе растянулся на травке, сняв сапоги и подложив под голову пилотку; вскоре он уснул и проспал, наверное, минут двадцать, даже сны снились, не запомнил, какие. А проснулся он от матерных воплей какого-то майора, кажется, дежурного по части, которому почему-то не понравилось, что человек десять растянулись на газоне. А такая вроде бы вполне батальная картина получилась: бойцы после боя на привале. Хоть сейчас на выставку. Колька вызывающе медленно встал и поглядел этому майоришке прямо в глаза: да откуда он, подлец такой, взялся? Потом сунул ноги в сапоги, повесив портянки на голенища, и пошел в казарму. Через десять минут все равно построение на ужин, так что - спасибо, гражданин майор, что вовремя разбудили. Вы бы еще в столовую слетали, жратву нам прямо сюда принесли - совсем было бы здорово...
      Колька вошел в казарму, вдохнул едкий, по осеннему унылый и смертный казарменный запах. Непередаваемый букет: сапожный крем, хлорка и моча из туалета. И еще мастика для пола. Каждую неделю по субботам пол заставляют натирать мастикой и вонь потом несколько дней стоит нестерпимая. Умышленно громко топая сапогами, Колька двинул в спальное помещение и лихо прошелся по особым участкам пола, ходить по которым строго воспрещалось. (Полагается делать крюк по центральной дорожке до дальней стены и потом вдоль боковой стены обратно.) Помимо
      Дмитрий Скафиди.
      40 градусов по Михалычу
      -==40 ГРАДУСОВ ПО МИХАЛЫЧУ ==-==1. Куда мы летим ?==
      СИСТЕМА СОЛО.
      ПЛАНЕТА ТИРА-365.
      ЗАПАДНЫЙ ПАСИФИК.
      КОНЕЦ 5-й СТАДИИ 4-го КРУГА.
      Тяжелая тропическая ночь самым нахальным образом окутала горизонт вплоть до
      темно-лиловых отливов низких разорванных туч. На десятки миль вокруг -- ни души, а под тобой добрых пять тысяч метров глубины черного океана. Ни единого огонька на горизонте, который для привычного глаза остается виден еще долго, пока не превратится в иллюзию, совсем растворившись во мраке. Но Михалыч не видел даже иллюзии, он не видел вообще ничего кроме темноты... он лишь чувствовал воду, в которой бултыхался и знал где верх. Михалыч никогда не тонул, невзирая на количество выпитого. Это было его плюсом, минусом Михалыча была ПАМЯТЬ, черт бы ее подрал... Просто Божья кара -- помнить ВСЁ, сколько бы ни выпил!!! И на этот раз Михалыч помнил, что с ним было вчера, сколько он выпил и с кем, до какого свинства он дошел, потом... как он, падая, боялся попасть под винт, но не попал... Заурядный алкоголик не вспомнит, что с ним происходило, но Михалыч не был "заурядным" -- он был УНИКАЛЬНЫМ. Когда-нибудь все так бы и вышло, ну не в этот раз, так в другой, -- он бы непременно свалился за борт. Теперь, когда это свершилось, он по-настоящему понял...
      Вода была теплой, несмотря на ветер и брызги, Михалыч не хотел трезветь, да это и не
      требовалось, -- он как пробка... или что похуже... неизменно держался на поверхности,
      он помнил все до мелочей, он даже был способен соображать, правда очень медленно.
      Прошел час, а может два... небо было по-прежнему переполнено чернотой. Наконец, он
      разглядел тусклую звездочку. Она увеличивалась, казалась все ярче и ярче, пока не
      превратилась в огромный ШАР. Из шара упал отвесный луч, этот луч прочерчивал морскую зыбь четкими параллельными линиями. Михалыч почувствовал пронзительную боль. Луч замер, ослепив протрезвевшего от страха моряка... -==x x x==
      Случилась неестественная и просто странная штуковина! Теперь пространство ограничивалось замкнутым кругом около пяти метров диаметром. Переборка пестрила полупрозрачной градуировкой диковинных приборов с непонятными символами, чем-то напоминавшими древнюю клинопись. Просто бред! Но про6удившись от страшного сна и пробыв хоть час в таком необычном положении, хочешь-не хочешь, а начинаешь трезво смотреть на вещи. Однако, Михалычу не понравилось его состояние: он помнил светящийся шар, будто гвоздиком приколоченный к небу, помнил боль, а дальше, хоть убей (!), не мог понять как оказался здесь в кресле. За темными стеклами "люмиков" ничего не менялось, ровным счетом ничего, хотя было ощущение движения, какое-то внутреннее. Слева в пол-оборота сидел еще один пассажир: незнакомый молодой человек лет 25-ти. Михалыч хотел многое сказать, но язык онемел, равно как руки и ноги. Оставалось лишь гримасничать, моргать и надувать щеки. Под сводом потолка плавно перемещался похожий на туманное облачко предмет формы клубка. "Клубок" по очереди зависал то над Михалычем, то над Алексом как бы присматриваясь...
      Алекс еще раз окинул взглядом помещение. В отличие от Михалыча, он не помнил о себе НИЧЕГО. Мало того, место, в котором находился, не казалось ему чужим... Никаких балок и жестких креплений не было, очевидно, летательный аппарат имел цельнолитой корпус. Справа находился узкий длинный стол, своим полукружием повторявший форму переборки. На нем стояли какие-то витые стеклянные сосуды, а самый большой, с металлическим змеевиком, напоминал самогонный аппарат. Когда Алекс обратил внимание на Михалыча, тот был, казалось, целиком поглощен "самогонным аппаратом". Моряк заворожено глядел как по прозрачным стенкам сосуда зазывно булькал и плескался зеленоватый "первач". В противоположном углу находилась темная панель с разноцветными ручками и сферический экран. Если бы сюда попал дикарь, он справедливо принял бы все за чародейство. И действительно, волшебства здесь было больше чем техники. Из дымчатого клубка как из щели выходили, вырастая на глазах, странные существа, они казались угрюмыми, хоть не проявляли агрессии. Исчезали хозяева столь же эффектно, будто ужом проскальзывая
      назад в туманное облачко. Пленникам давали зеленую и красную жидкость из чашеобразного сосуда, по-видимому разочаровавшую вконец приунывшего моряка. А вид у пришельцев был не очень приветливый: рост маленький, голова как бы вдавлена в тело, руки ниже колен, рта не видно, и вообще, все тело вместе с руками и лицом обтягивал черный эластичный покров, чем-то напоминавший костюм аквалангиста, оставляя лишь узкие прорези для глаз, которые скрыто пронизывали пленников таинственной гипнотической энергией. Этими внушающими неосознанный ужас глазами они показывали куда идти, как повернуться и многие другие мелочи. Ясно все было без слов, наверное, с помощью передачи мысли. Вскоре начались
      обследования, измерения и всяческие анализы. Михалыч освободившимся от тяжести языком промлямлил свои соображения:
      -- А у них медкомиссия даже пострашней нашей пароходской. Все, парень, хана пришла! Щас всю кровь из нас выкачают, анализ на сахар делать собираются, видишь?! Самогон из чего-сь варить надо! Я-то сразу раскусил, какие они "мастера пробки-с-бутылкой", вахта йихняя длинная -- тут любого, даже марсианина на бражку потянет, хотя, пробовал я эту самую бурду, ...паршивая, прямо скажу... и вообще: куда мы летим?!............... В этот момент Михалычу надели на голову какой-то прибор с разноцветными гофрированными трубками, матрос мгновенно затих под наркозом. Приснилось Михалычу, будто он попрежнему в резерве плавсостава. В составе похоронной бригады несет гроб с телом очередного резервиста, так и не дождавшегося своего парохода, а навстречу ему костлявая Смерть-старуха со скатертью, на которой хлеб-соль да бутыль самогона...
      ...Однажды поставили Михалычу большущий бландж на весь левый глаз его же собутыльники. Поставили со скуки да еще, как назло, перед самым профотбором. Цветом фингал не очень-то выделялся на синюшной физиономии матроса-артельщика, но вот изображение в глазу так и осталось "тройным", даже после похмелки. Переживал Михалыч на комиссии: как же пройти глазного врача? Подсказал один добрый человек из очереди, у того вообще один глаз был вставным. "Не боись! Делай как я!" -- шепнул он, усаживаясь на потертый стул перед плакатом с буквами. "Закройте правый глаз" -- не отрываясь от вечной писанины, проскрипел окулист больничным фальцетом. Врач машинально водил указкой по плакату, а одноглазый читал, закрывая правой ладонью незрячую глазницу. Когда окулист предложил закрыть другой глаз, тот без малейшего смущения прикрыл, но уже левой рукой свой протез. Михалыч сумел вслед за одноглазым повторить в точности этот фокус под общее удовольствие очереди... -==x x x==
      Клубок засветился радужными переливами и из него вырос ...человек!
      Да, это был ГЛАВНЫЙ из хозяев, порождение чужой цивилизации, воплотившееся в живого человека, одетого в довольно причудливый плащ. Взглядом хозяин велел роботам освободить матроса. Михалыч хотел выматериться, но Главный поднял вверх ладонь и заговорил на резком по звучанию языке, причем смысл сказаного будто шепотом звучал в сознании:
      "Я -- Электрологос. Вам ничто не угрожает." Он обратил свой немигающий взгляд на Алекса: "Воин Тайир! Мы пройдем через пояс Фохада и Знание вернется к тебе. Даю информацию. Моя планета: Пантеон-388. Расположение от звезды -- пятый. 388 -- это число малых циклов вокруг своей оси за период цикла вокруг звезды.Я выполняю миссию наблюдения за информационным полем планеты Тира-365. На ней, как на большинстве периферийных, Галактический Совет практикует семь основных этапов развития. Вы завершаете 5-й. От божественной эмиссии в образ животного возникла раса мутантов, овладевающих знанием экстенсивно-эмпирическим путем." Электрологос взглянул на волосатые руки Михалыча: "Мутирующими мирами правят Иерархи. Иерархами правит Сотсирх, дубль-сотон, сам создавший множество сотонов, каждый из них заведует определенной планетой. Сотсирх присутствует одновременно во всех своих сотонах, и уничтожить его эгрегор невозможно."
      Неожиданно Электрологос изменился в лице и спешно, без объяснений, удалился. На пульте мерцал сигнал вызова, земляне переглянулись: что-то произошло.
      -- А этот ...Электро... как его... -- в общем, умный мужик! -заметил Михалыч: -- Из него бы замполит хороший получился!.. а нас в лаборатории своей замучит и глазом не моргнет!.. Эх, куда мы летим?.. Матрос хлебнул из граненой колбы в форме "восьмерки":
      -- А ты, парень, -- хто такой вообще?!
      Алекс будто очнулся:
      --... Честно говоря, я и сам не знаю... Но я -- один из НИХ. Мое имя -- Александр.
      -- Шурик, значит... Сашка! А откуда ты? Говоришь вроде, порусски...
      -- Я жил на Земле, но ... ничего о себе не помню. Знаю только, что я -- один из них... Я говорю на семидесяти двух языках.
      Михалыч опять хлебнул из колбы:
      -- Я тоже бывало, когда выпью... на таком языке заговорю, -- ну нихто не понимает!
      От выпитого Михалычу заметно "похорошело", и он икнул семнадцать раз подряд:
      -- Ку-у -да... мы ... ле-ет-ет-тим..! Он снова потянулся за колбой, но та пузырилась и меняла цвет. Через минуту Михалыч не мог скрыть своего удивления, даже перестал икать: замысловатая колба, из которой выпито больше половины, вновь заполнена доверху! Толи благодаря волшебству, толи химической реакции, а эта бутылка была ...Бесконечной! Михалыч еще дважды повторил эксперимент и совсем окосел, но результат каждый раз оставался неизменным -- бутылка, полная до самого горлышка! Михалыч трепетно прижал бутылку к сердцу: "Слышь, мужик, она -- Бесконечная!.. Ты слышишь?.. БЕС-КОНЕЧ-НА-Я!!
      Если этот... как его... Исус... пятью хлебами... накормил толпу... то этой ... ой..!" -- у Михалыча даже закружилась голова: "Ну... в общем, надолго хватит!" -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ ТИРА-365
      ЭТО приближалось. Как и прежде, в кругу свечения возник Электрологос.
      -- Приготовьтесь, выходим в ПОЛИДРОМИЮ.
      Алекс вдруг понял : Это война! Электрологос уселся в широкое кресло, будто выросшее откуда-то снизу. Слева появилось второе кресло, чуть поменьше, место в нем занял один из биороботов. Электрологос вел переговоры с другим кораблем, но даже интерфейс не справлялся с переводом -- настолько сжатым и молниеносным был радиообмен. Алекс услыхал: УРАНИДЫ. Пальцы его судорожно сжались и кровь забарабанила глухим молотом, он глядел на Электрологоса и, казалось, понимал что тот чувствовал. Из пола выскочила панель ручного управления с гашетками типа "джойстик'', передняя часть "тарелки" вдруг стала прозрачной и могло показаться, что пилоты как-бы висят в воздухе. Впереди хорошо была видна и приближалась еще одна дискообразная "тарелка" из серебристого металла, она свободно левитировала, явно теряя управление. Вокруг мелькали какие-то стремительные остроносые челноки, пронизывающие "тарелку" похожими на лазер лучами, в местах попаданий зияли круглые отверстия с дымным шлейфом. Вдруг на короткое время экран озарился яркой вспышкой. Когда облако пламени погасло, корабля уже не было, зато по-прежнему пикировали узкие штурмовые модули уранидов.
      -- Слишком поздно. -- пояснил Электрологос. Он сжал зубы и красноречиво посмотрел на робота-пилота. На экране сразу появился двигающийся круглый визир с насечками. Визир хватал и сопровождал цель, пока ее не поражал ярко-голубой двуствольный луч. Три штурмовика вспыхнули подбитые и, рассыпая искры, по-очереди исчезли, остальные заметушились подобно рою мух, затем перегруппировались, развернувшись двумя атакующими колоннами. Попарно налетая, они метали свои молнии и по дуге уходили в облака. Запахло горящей изоляцией, очевидно были попадания, несмотря на мощный силовой экран. Дисколет взмыл, резко рванув с места и сделал фантастический вираж под сорок пять градусов так, что на экране был виден яркий след собственной планетарной турбины. Снова визир заскользил по экрану и прицелился в очередную жертву. Робот нажал на гашетку и, не провожая взглядом догорающие останки, вошел в пике, хладнокровно выравнивая "джойстик".
      -- Молодцом! -- не выдержал восторженный Михалыч: -- Так йих, собак!
      --ДЭКСИ-ЛАДОНН-ВАСА-МЭСИТИ..! -- заговорил робот, еще дважды рванув гашетку. "Справа в 130-и тира-милях модульная база" -перевел интерфейс. Навигатор взглянул на радар: -- Уничтожить!
      -- Сейчас начнется..! -- заметил Алекс. Михалыч утвердительно икнул в ответ. Корабль
      качнулся от рывка вперед и моментального торможения. Картина предстала просто
      потрясающая: три четверти экрана занимала пятиярусная тарелкавеликан, блистающая на солнце портами десяти ангаров. Выше ангаров виднелись вкрапления черных точек, как иллюминаторы опоясывающих тарелку по периметру. Не вникая в детали конструкции, робот привычно взял "на мушку" самый верхний закругленный этаж, очевидно выполнявший роль поста управления. Вспыхнула и зашипела убийственная голубая молния, обезглавленный монстр сначала накренился вбок, затем, дрожа всем корпусом, резко ушел в смертельный "штопор", окруженный свечением плотных слоев атмосферы.
      -- Это был посредник низкой категории... -- скромно заметил Алекс.
      -- Право-35, два корабля охранения! -- доложил пилот. Не успел Электрологос включить
      защиту, как раздался оглушительный треск, внутренность дисколета на миг была пронзена толстым слепящим лучом красно-желтого спектра. Пилота отбросило в сторону, а от Электрологоса осталась лишь кучка серого пепла. Моментально появились два вспомогательных робота: один убрал останки навигатора, другой помог встать пилоту и принялся заделывать дыру в экране.
      --Цементный ящик ставь! --подсказывал неугомонный матрос, высвобождаясь из фиксирующих поясов: "Пластырь, еш твою!.. заводи!!..." Наконец, вскочив, он принялся трясти "за барки" едва пришедшего в сознание робота: "Рвем отсюдова! Ходу давай!.. ходу!!" -- орал он, тыча пальцем на экран местного увеличения, где быстро приближались две тарелки уранидов. Алекс оттащил Михалыча и уселся в командирское кресло. Управление было несложным, и Алекс лихо вошел в "мертвую петлю". Пилот, наконец, опомнился и взял управление.
      -- Уйти сможем? спросил Алекс.
      -- Их маневр лучше. отвечал робот, глядя на локатор: --Перехожу в ПОЛИДРОМИЮ. Экран снова потемнел, превратившись в местную орбитальную карту, на которой красным кружком была отмечена спасительная зона выхода в параллельные измерения. Восемь секунд показались восемью веками... -==x x x==
      ГРАНИЦА СИСТЕМЫ ЭЛОС.
      ТОЧКА "2-ЭКС".
      Александр стер холодный пот. В багряных переливах чужого светила виднелись
      увеличенные несколько незнакомых планет. Звезда была даже заметно тусклее Солнца,
      хоть по спектру такая же. Мгла вселенской ночи окутывала ее, наползала огромным
      уродливым телом, изъеденным оспинами черных дыр навеки охладевших светил и
      галактик. Горизонт был пугающе неведомым, чужим... кругом, где только хватало
      взора, громоздился чудовищный хаос крошечных светляков-эвеэд, будто перемешанных
      неловкой рукой Мироздания. ... ЧУЖОЕ... да, это было ЧУЖОЕ СОЛНЦЕ..!!!
      -- Ну и где ж ваша планета?! -- брякнул неугомонный Михалыч, недоверчиво косясь на
      карлика-робота. Казалось, он не понял того, что произошло.
      -- Точка "2-ЭКС" расположена в стороне от скоплений вещества и трансгалактических
      путей. -- отвечал карлик: "Желтая звезда -- это Элос. Пантеон -пятый от Элоса."
      Визир заплясал по экрану и вдруг замер, указывая на 5-ю планету, при увеличении
      похожую на Землю своим голубоватым свечением. Невдалеке, столь же недвижим,
      висел красный "Марс", отличающийся от оригинала более внушительным размером.
      Окольцованных "Сатурнов" было целых три.
      ...Алекс старался вспомнить, кое-что всплывало, но это были не факты, а только чувства, какие-то лица, здания, окна... Все это -прошедшая жизнь, но... он был не таким как все, он пришел на Землю из другого мира, и теперь этот "другой мир" сам забрал его... Зачем вспоминать?... пусть мозг останется чистым как у младенца. Михалыч, казалось, не был так задумчив. В отличие от Алекса, моряк особенных восторгов не испытывал, он помнил о себе, как назло, все до мелочей, и это его беспокоило больше чем Будущее. Старого морского волка немного укачало. Просыпаясь от головокружения, он изрыгал проклятия в адрес инопланетянской самогонки (как выяснилось позже, это был индикаторный реактив). Сон здесь не существовал: Земля была уже далеко, а вместе с ней и ее ритмы. Михалыч не мог спать (!), и теперь воспоминания окончательно достали его. Смешное существовало рядом с чудовищным. Реальность то сворачивалась в нереальность, то разворачивалась опять в совершенно ином нелепом виде, но и ты уже был другим, частью этой новой нелепицы.
      Выйдя из земного притяжения, все перестало подчиняться привычным законам, условности
      были нарушены, материя оживала на перекрестках энергий.
      -- Мы в поясе Фохада. -- доложил робот-пилот. -==2. Волосатая рука Михалыча.==
      ПОЯС ФОХАДА.
      ЭКЗАЛЬТАЦИЯ.
      Объемная цветная графика на экране вычерчивала шар со спиральными полосами. Четкий дикторский голос пояснял, что этот шар условен, приравнен к нулю, т.е. к точке, из которой спиралью по воронкообразной траектории на поверхности шара раскручивается "Пространство-Время". Все происходит за "нуль" времени, замыкается само на себя, попадая в исходную точку через вторую "полярную" воронку чтобы раскручиваться снова и снова. Три оси пространственных координат имеют центром точку времени на оси времени, каждая под углом от нее 60 градусов. Таким образом, Время, подобно крови, циркулирует в организме Иллюзии, придавая ей Действие. При субсветовой скорости движение объекта Вселенной осуществляется по локсодромии параллельно Пространству-Времени. При достижении скорости Времени объект прыгает с одного витка на другой как-бы по дуге меридиана Вселенной. Каждое значение в системе кругового счета было окрашено в свой спектральный цвет или тон и нанесено на главную панель управления.
      Алексу спать вовсе не хотелось, он обратил внимание на странный голубой сгусток,
      сопровождавший любой маневр корабля. Карлик-пилот успокоил: "Это знак! Добрый дух
      Космоса послан Великим Разумом, сейчас мы под его защитой."
      ...Алекс уже не искал помощи изнутри, он чувствовал, что Знание само вливалось в
      него могучим потоком, оно шло откуда-то извне... ОТОВСЮДУ!! Здесь, в открытом
      всем космическим ветрам пространстве, он песчинка, но он, воин Тайир -- часть Космоса, дающего силу! Александр несся сквозь реликтовую тишину неведомой галактики.
      Робот выключил ускоритель, и эта тишина стала абсолютной, звездный корабль по
      инерции мчался через вакуум, но было ощущение полного покоя, нарушаемого лишь
      глухими барабанными ударами собственного сердца...
      Лекцию завершало тестирование. На экране бешено вращалась стрелка биоритма,
      тест самоконтроля состоял в том, чтобы усилием воли остановить ее на нужном
      делении, а потом заставить крутиться в обратную сторону. Психические импульсы
      передавались на экран, и после нескольких упражнений Алекс уже без труда управлял
      стрелкой. Самым трудным из последующих оказался тест модулятивной абстракции:
      надо было переворачивать числа, вращать и строить сложные объемные фигуры... -==x x x==
      СИСТЕМА ЭЛОС.
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ ПАНТЕОН-388.
      -- Подъем, Шура! Мы в тропиках! -- послышался бредовый зевок Михалыча.
      --Вышли на орбиту! --доложил пилот прямо в ухо Алексу, заснувшему в навигаторском кресле. Где мы?!.. Нет, это не продолжение сна... Большая, на весь экран, медленно вращалась... чужая планета! Сквозь легкую пелену бирюзовой атмосферы с уплотненными воронками циклонов четко просматривалась поверхность планеты, точнее говоря, ее сектор, освещенный встающим из-за горизонта могучим огненным шаром. Были видны витиеватые берега материков, изрезанных фьордами. Казалось, даже виден морской прибой, рядом с которым зеркально серебрился океан, а по другую сторону тянулись цепи высоких гор. За горами расстилалась обширная зеленая равнина, куда стекала отблескивающая сеть рек и речек, подобно капиллярам, соединявшаяся в широкие артерии. Робот настроил биоритм корабля под частоту вращения планеты, преднамеренно оставляя некоторую разность, достаточную для достижения номинальной антигравитации. Теперь, когда корабль, отторгаемый планетой, плавно скользил по ее изогравам, можно было выключить турбину, но пилот не сделал этого, а занялся приемоиндикацией. Наконец, на борту установилось пантеонское время, и оба землянина почувствовали себя еще хуже, Фарос (так звали робота) сверкнул щелками глаз:
      -- 21 южной, 48 восточной. Космопорт не принимает. Пеленга нет. Дежурный канал не
      проходит... пробую настройку вещания.
      На мониторе появилась классически красивая женщина с "кубликом" из волос. Она
      была одета, точнее говоря, обернута куском полупрозрачной материи типа индийского
      "сари". Почти не раскрывая рта, эта женщина говорила языком жестов. Фарос настроил
      интерфейс, и земляне, пораскрывав рты, слушали сводку новостей. Несмотря на
      акцент, автопереводчик учитывал даже интонации. Орбита планеты была заблокирована эскадрой Сотсирха. Над северным материком ведутся бои. Пантеон потерял двенадцать штурмовиков и одну орбитальную станцию. Сбиты семь модулей агрессора...........
      Фарос засуетился над клавиатурой и включил радар. Из ночной части горизонта выползал странный объект треугольно-конической формы.
      -- Это -- Ноддегамра, флагманский галакрейсер Сотсирха. -неожиданно произнес Алекс, занимая кресло Электрологоса. Тяжелый крейсер уже развернулся носом, и один из его цилиндров плавно прицелился... Дисколет ушел по сложной траектории, приспосабливаясь к рельефу и вращаясь вокруг своей оси как юла. Из центра цилиндра вдруг выскочила оранжевая молния. Луч, слегка зацепив дисколет, скользнул вниз, срезав верхушку снежной горы. Дисколет скрылся за отвесной грядой, и Алекс пошел на посадку. Он замедлил скорость и повис в десятке метров над посадочным терминалом. Раскачиваясь подобно падающему листу, корабль рухнул наземь с грохотом и дымом ...
      -- Приехали... -- выдохнул Алекс.
      -- При-ип-лыли... -- икнул Михалыч. -==x x x==
      ПЛАНЕТА ПАНТЕОН-388.
      КОНЕЦ 6-й СТАДИИ 4-го КРУГА.
      Помещение, в котором находился Михалыч, мало походило на больничную палату, но, как он догадался, имело отношение к медицине. Все было настолько стремительно и
      необычно, и не имело смысла уверять себя, что это лишь сон. Уж кто-кто, а Михалыч знал толк во снах. Даже во сне есть краски, прикосновения и, тьфу!.. запахи... И неизвестно, чем он хуже будничной жизни, которая с детства вращалась вокруг Михалыча, увлекая за собой все дальше от бутылочки с молочной смесью к более серьезной... ...жизни. Большинство снов -- лишь гамма ощущений, а проснешься... -- везде условности, которые принято считать РЕАЛЬНОСТЬЮ. Иногда кажется, -- все вокруг розыгрыш, надо лишь заглянуть за стенку, и увидишь актеров, накладывающих грим и готовящих декорации чтобы предстать в облике твоих родственников и знакомых, казалось, что ты -- жертва грандиозной шутки, все ДЛЯ и
      ВОКРУГ тебя, все существует внутри твоего воображения, все по его воле, даже ты сам...
      -- Меня зовут Ча Й/гы`-Пъ. -- сдавленно-писклявым голосом представилось существо с кучерявой седой бородой. Это был, в общемто, человек. Его голова склонилась над землянином, свесив длинные пряди волос. Глаза светились разумом, но каким-то чужим и
      проницательно-пугающим: "Вы в карантинном центре. Излучение Элоса губительно для вас."
      Ча сделал паузу, показывая как экскурсовод в сторону круглого окна со светофильтрами...
      --А до города тут близко? --как всегда небрежно вмешался Михалыч, пытаясь "с ноги" открыть
      иллюминатор. Седой лишь покачал головой: "Это изолятор, но вы можете незримо
      переноситься в любой уголок планеты с помощью..." -- Ча запнулся, подыскивая слово:
      -- ...С помощью видеосистемы... хотя это, скорее, средство передвижения разума.
      Седая борода пантеонца затряслась от беззвучного смеха, а рот растянулся в блаженной улыбке.
      -- Юмористы вы тут все, а чего ржете, черть ево знает! -недовольно огрызнулся Михалыч.
      -- У тебя рудимент четвертой степени. -- объяснил Ча, указывая на волосатую руку Михалыча. Тот обижено отвернулся. Ча заставил себя быть серьезным: "Ничего, через 5-6 инкарнаций должно исчезнуть..."
      Голос Ча был непривычный как у евнуха, он дружелюбно попрощался и ушел, будто
      через стену, по специальному мелоцифровому ключу.
      -- Ну и вляпались мы! -- почесав затылок, подытожил Михалыч. Вытащив из-под рубашки какое-то лучевое оружие, он добавил: --Я им живым не дамся! Всех попишу, ломтиками нарежу!
      Алекс привстал на койке, перекинув ноги на инкрустированный зеркальный пол и включил "видеосистему".
      -- Эх... ремонт в Японии... -- обиженно заныл Михалыч: "... суточные, шмуточные -- на всю жизнь озолотился бы!.. а тут... руди...мент..! понимаешь..." -==x x x==
      Стены будто исчезли. Был лишь зеркальный пол и облачное небо. Перед взором землян мелькали пейзажи планеты, сопровождаемые прекрасной синтез-музыкой. Эффект был потрясающий, возникало ощущение единства музыки с изображением. А панорама пантеонской природы уносилась куда-то в заоблачную даль нескончаемых россыпей ночного неба. Под низко плывущими багровыми тучами появлялся то сумеречный первобытный лес, то вдруг веяло жаром безводной пустыни, то колючим ветром полярной шапки. Нескончаемой чередой сменялись картины, пока, наконец, не появился человек, широкой лысиной похожий на Сенкевича, только одет он был в белый хитон с брошью. "Сенкевич" поведал о проблемах контакта с высшим и низшим разумом. Находясь на длинном каменном мосту посреди живописного озера, он передвигался от одного к другому изваяниям существ, перилами между которыми служили натянутые цепи. Поблагодарив за внимание, лысый пожелал приятных путешествий и пропал. Вместо него на экране появился крест. Большой крест, ярко люминесцирующий. На фоне одноэтажных, цельнолитых домовкуполов мелькали фигуры пантеонцев, разгуливающих по прекрасному саду. Одеты все были по-разному, в большинстве классически. Среди них попадались Андрогины в белых одеяниях с золотым крестом, какбы выжженным на лбу. И, что совсем поразительно, у некоторых, равно как у мужчин, -- так и у женщин, встречался светящийся нимб (!) над макушкой, особенно отчетливо он выделялся в тени раскидистых ивовых деревьев. Это были визитеры с планет полубогов. А женщины Пантеона!.. они такие разные, но любая светилась изнутри, словно состоящая из иной материи, -- чистой и божественной. В сравнении с ними любая земная девушка могла показаться порождением нечистот и скверны, рожденной лишь для греха и мучений. На Пантеоне многое выглядело странным. Например, опавшие с деревьев плоды не сгнивали в течение многих месяцев. И все благодаря особенному спектру излучения светила-Элоса . Пантеонцам не нужны были предметы обихода. Одежду и средства передвижения они создавали из ...воздуха (!) энергией своей души. Но такие творения были недолговечны. Другое дело -- Любовь. Мужчина и женщина, испытывающие взаимные чувства, настолько одухотворяли пространство, что между ними возникал ослепительный цветок, из которого выходило прекрасное дитя, взрослевшее прямо на глазах... -==x x x==
      Между тем, даже через фоноизоляцию стены неумолимо нарастал какой-то гул. Это было глухое эхо взрывов. На экране появились помехи. Земляне уставились в окно, -- там, за толстым оконным стеклом, уже шло сражение за единственные "космические ворота" планеты. Алекс нажал наугад несколько кнопок, а Михалыч отрегулировал изображение, стукнув кулаком по стене. На экране появился Ча:
      -- Собирайтесь! Тут вам оставаться опасно. Эскадра Пантеона разбита. Сотсирх атакует. -==x x x==
      Допотопный робот, сопровождавший Ча, чем-то напоминал домашний электросчетчик с пробками-глазами. Серебристые спиралевидные зенитки, наскоро установленные у подножия гигантских дорических колонн, отрыгивали в небо вереницы трассирующих потоков. Ступив на зеленую лужайку за оградой карантинного центра, Александр поднял глаза к небу. Вместо яркого Элоса, заслонив его своим огромным уродливым телом, на небосклоне повисла черная "Ноддегамра", пускавшая стрелы убийственных разрядов, от которых, казалось, сама планета содрогалась израненная. Кругом на траве валялись груды лома разбитых зенитных пушек. Шахты пусковых установок и укрепления были разворочены, засыпаны грунтом, атмосфера насыщена пылью и копотью. Апокалипсис дошел до кульминации. С неба стремительно, подобно стае черных птиц, падали десантные модули, выплевывая отряды вооруженных существ с грушевидными головами и кожей противно-зеленого оттенка. Ими командовали высокие могучие титаны в пурпурных мантиях. Три низкорослых существа, по-видимому, биороботы, под началом одного из титанов преградили путь беглецам.
      "Четыре -- на четыре!" -- заметил Михалыч.
      Опережая события, Ча выхватил с пояса громоздкий излучатель, убив первого из нападавших. Два робота в ответ осыпали его градом плазмы из собственного не менее грозного оружия, которое сжимали четырехпалыми передними конечностями. Бородатый Ча, вовремя пригнувшийся, уже сменил позицию, нырнув за косяк обвалившегося каменного сооружения и оттуда вывел из строя еще одного робота. "Счетчик" тоже открыл пальбу, но сраженный наповал, распластался в траве.
      -- Я вызываю тебя! --раздался трубный голос титана. Ча резко встал в полный рост из-за бетонной глыбы. Вспыхнули молнии лучевых пистолетов, титан рухнул наземь. Пронзенный прямо в голову, он встретил смерть с открытым забралом гривастого античного шлема. Ча снова смешно затряс бородой, поворачиваясь своим грузным телом к Алексу. Но улыбка так и застыла на его лице -- в боку и в животе зияли смертельные раны. Тем временем, 3-й робот успел забраться на крышу, Михалыч прицельно "снял" подлого карлика из своего бластера. -==x x x==
      Около прозрачного куполообразного сооружения, выполнявшего роль ремонтного ангара, валялось множество убитых и раненых. В большинстве своем это были обороняющиеся. Многие корчились в страшных судорогах. Апокалипсис безумия близился к финалу. Планета была целиком захвачена Сотсирхом и погрузилась во мрак: треугольная с закругленными бортами чудовищная махина от горизонта и до горизонта зловеще покрыла небосвод, без пощады разя молнией последние очаги сопротивления. Едва дисколет ушел в небо, его ангар превратился в пылающий факел...
      Шанс ускользнуть от истребителей еще оставался, гораздо труднее было уйти от "Ноддегамры". Исполинский дракон сотона "С" неумолимо рос впереди по курсу. Казалось, черная громада будет увеличиваться бесконечно. Фарос предпринял последнюю попытку уклониться, но сбоку моментально вынырнули четыре модуля, поставив плотный заградительный огонь. Дисколет неминуемо шел прямо в пасть галактического дракона!.. Два десятка штурмовиков, будто стая гончих, загоняли его туда. Чудовище уже выросло до размеров небоскреба, когда между ним и дисколетом появился знакомый голубой плазмоид. Он обволок тарелку со всех сторон так, что земляне уже не различали ничего ни на сканнере, ни глядя на экран. Лишь увидав искрящуюся вспышку, они поняли: это был залп "Ноддегамры"...
      Алекс доверился интуиции. Пальцы сами нажимали кнопки и регулировали сенсоры. Со стороны дисколет выглядел теперь чрезвычайно вытянутым и уже мало напоминал тарелку, а был похож, скорее, на длинную иглу. При достижении световой скорости он вновь неузнаваемо трансформировался, но лишь снаружи, сохраняя внутри прежние размеры, что было крайне удивительно. "Есть прыжок! -воскликнул Алекс, откидываясь на спинку кресла. Дисколет уже входил в пике над широким гористым плато. Это была уже Земля!! Из перистых облаков выскочил самолет-перехватчик и сблизился на дистанцию сопровождения. Фарос опознал принадлежность к ВВС Саудовской Аравии.
      -- Э-э..! К арабам не хочу! Даже после инопланетян..! -протестовал Михалыч: -- Шура, прибавь газу!
      Александр включил турбину, а Михалыч хохотал в иллюминатор, показывая кукиш отстающему самолету. -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ ТИРА - 365.
      Фарос докладывал обстановку, Михалыч все больше впадал в уныние.
      -- Шура! Куда мы летим...?!
      Небо над Европой было сплошь затянуто грозовыми тучами. На сканнере то и дело вспыхивали засветки от наземных РЛС и стоило хоть немного обнаружить себя, как в погоню по эстафете пускались все новые отряды перехватчиков. Если дисколет неосторожно появлялся над каким-то военным объектом, -- в воздух взмывали порции баллистических ракет, и приходилось вновь прятаться в ПОЛИДРОМИЮ. При увеличении разности частот возрастала антигравитация и Александр с большим трудом справлялся с управлением : Земля будто бы отторгала чужеродное существо. Какой же дикой и чужой казалась теперь собственная планета. Михалыч опять нажрался какого-то реактива и уснул на столе, свернувшись в клубок среди склянок и шлангов. Лишь изредка он жалобно скулил и бредил.
      -- Куда мы летим?!! ...К-куда ...куда мы ...летим!!!.?.
      Алекс нажал кнопку, где была изображена семиконечная звезда. Доверившись таинственной энергии, он рванул рычаги. Аппарат стремительно набрал высоту. Снизу могло показаться, что это яркая звезда в виде усеченного шара -- так светилось и переливалось силовое поле вокруг объекта. -==3. Планета изгнания.==
      "Терий"-- таков был позывной присвоенный дисколету, благодаря присутствию на нем Алекса. Тайир... Терий... Что значило это имя? Какова их с Михалычем роль в чудовищной игре, где на карту поставлены судьбы цивилизаций? Почти все вокруг было враждебным, способным пожрать не только тело, но даже бессмертную душу. Существа, населявшие этот мир, были наделены могучей волей, они способны приказывать и принуждать, они были выше по интеллекту и организации как минимум на 3-4 порядка! Некоторые из них, настоящие монстры, пусть ничтожные по сути, -- они привыкли главенствовать. Ты раздавлен, готов бросить все, бежать куда глаза глядят... Александр знал: весь его "многожизненный" опыт, даже включая недавние события, --лишь часть потрясающего спектакля, цена которому больше жизни. Что можно противопоставить этой беспощадной Вселенной!? Дисколет Тери сопровождал большой трансгалакс, груженный энергоемкой массой. Эта грубая материя предназначалась для посева на голых периферийных планетах. Иногда все казалось бредом, Алекс понимал что эволюция нужна, но кому? зачем..? Мимо проносились острова первобытной плазмы, корабль неизменно верно сам находил дорогу, даже без помощи Фароса. -==x x x==
      ТУМАННОСТЬ Y- 470.000.
      ПЕРИФЕРИЯ.
      ...Распределительным узлом перевозок служила радужная планета системы двойной звезды l1-l2 созвездия Дихтиа. Вместе с Алексом в конвое состояли еще четыре автономных дисколета и одна база с 12-ю штурмовиками. Фарос, как и прежде, занимал пилотское кресло. Михалыч к своей великой радости был назначен артельщиком, и все запасы спиртного оказались в его распоряжении. Звездная федерация еще располагала силами, невзирая на поражение Панты. Опасаясь ловушки, командир конвоя стратег Гесперион с планеты Артокс определил новую точку "прыжка". Выходить на связь разрешалось лишь короткими сеансами. Запрещалось активное сканирование. Однако, несмотря на все меры предосторожности, в полуединице от места "перехода" оказался один из флотов Сотсирха. Гесперион предусмотрел и такой поворот событий. Использовав центробежную силу одной из звезд туманности, грузовой корабль ускорился и, оторвавшийся от преследования, ушел к намеченной цели. Конвою предстояло задержать авангард уранидов...
      Туманность "Пси" была малоизученной областью Вселенной, она заселялась уже давно, преимущественно, мирами Черной Иерархии, пришельцами с так называемых "регрессивных" планет либо душами "сосланых". Никто до конца не мог сказать, что представляют собой регрессивные миры. Причина была простой: тот, кто попадал туда, -просто исчезал(!), оставляя лишь догадки. О туманности "Пси" тоже ходила дурная слава, впрочем, это легко объяснялось ее удаленностью от очагов цивилизации. Ведь она располагалась на периферии, в "ревущих сороковых" широтах Вселенной, где планеты-острова часто разлучены безумием штормов. Здесь были вполне подходящие условия для энергетического пиратства. "Космические драконы" Сотсирха, подобно вампирам, высасывали энергию отдаленных планет, которые в результате постепенно охлаждались, сжимаясь до состояния регрессивных.
      ...Дисколеты выстроились клином. Терий (так называли Алекса) был замыкающим на правом фланге. База по правилам тактики находилась в тылу, ее модули, возвращаясь из разведки, сообщали о приближении кораблей противника. "Силы тьмы" насчитывали восемь боевых дисколетов и один гала-крейсер, которым командовал клонированный Сотсирхом сотон Ликос Мэвтос. Передовые силы уранидов оказались гораздо слабее, чем предполагалось, а главное --у них не было ни единого штурмовика, что почти уравнивало шансы. Гесперион решил принять бой, и враждебные флоты понеслись навстречу. Корабли четко маневрировали, меняли угол строя, создавая плотный фронт огня. В бою их форма была более плоской книзу, а верх закруглялся наподобие линзы. Иногда какой-то дерзкий модуль заходил в тыл Ликоса, причиняя неприятности, но Ликос, обладая мощным крейсером, игнорировал такие мелочи, упорно пытаясь прорвать линию федератов. Терий допустил несколько грубых ошибок, и в результате оказался под перекрестным огнем 2-х кораблей противника. Вряд ли стоило рассчитывать на помощь с модульной базы, но Терий ловко выставлял силовой щит, в разных местах отражая залпы уранидов. Фарос не терял времени зря. Действуя авантюрно, он превращал недостатки маневра в преимущества. Не расходуя энергию преждевременно, он вырулил дисколет прямо в стык между вражескими, да еще таким образом, что правый из них на долю секунды показал свое "брюхо", этого роботу было достаточно чтобы нажать на гашетку... Поврежденная тарелка резко ушла вбок, а Фарос уже разворачивался лоб-в-лоб на второго противника. Дисколеты на малой скорости двигались таранными курсами, кромсая и дырявя друг друга лучами. Это была война нервов, казалось, вот-вот произойдет столкновение. Михалыч, глотнув из Бесконечной бутылки, зажмурил глаза, экран вспыхнул... Недолетев считанные десятки метров, неприятель взорвался, будто вывернутый наизнанку, -- это Фарос разрядил плазменную пушку на полную мощность. Корабль пронесся сквозь огненный смерч разлетающихся обломков и оказался опять в самой гуще сражения. А оно кипело и бурлило, распирая эту мизерную частицу космоса настолько, что даже вакуум сотрясался, разнося по Вселенной отголоски битвы...
      Ликос прорвал строй федератов. Теперь его крейсер сражался с Гесперионом. Стратега не смутила потеря половины штурмовиков, мощные гиганты сближались, громыхая ураганными залпами, а вокруг, словно расступившись в почтении, кувыркались искалеченные "тарелки". Ураниды уже почти проиграли, но модульная база Геспериона, оставшись без прикрытия, получила серьезные повреждения, и стратег поспешно отступал. Ликос его не преследовал. Трансгалакс -- вот что тому надо, и крейсер устремился в погоню, оставив поле битвы за федератами... База вызывала все боеспособные корабли. В ответ послышалось несколько "смачных" матюков -- на связь вышел "завхоз" Михалыч. Алекс уже вертел настройку пеленгатора, а Фарос руководил исправлением повреждений. -==x x x==
      СИСТЕМА АСТОР-S.
      АСТРАЛЬНЫЙ ПЛАН.
      Ликос был близок к цели, он стоял, уперев руки в бока и злобно сверкая, как молнией, адскими зрачками. Брови его были остры и суровы, сходясь на переносице под прямым углом. Сотон поднял свой пронизывающий взор и стал похож на ужасное неправдоподобное существо с козлиной бородкой, корявым носом и бездонными глазницами. В пост управления крейсером огромными шагами вошел широкоплечий двухметровый верзила с дьявольски красивым и умным лицом. Он откинул алый плащ, прижав правую руку к солнечному сплетению на животе:
      -- Владыка! Недалеко граница Федерации. Трансгалакс -- в зоне протектората Ана-112. Нам его не захватить. Я приказал уничтожить трансгалакс. Затем совершим посадку на планете.
      -- Все верно, Гекатей! -- едко процедил, скаля зубы, Ликос: -- но ты забываешь, что здесь приказываю Я!!
      Ликос выдержал паузу, она зловеще повисла между ним и титаном, наполненная взаимной ненавистью. Они стояли молча, два бога тьмы, лицом к лицу, привыкшие лишь к повиновению и готовые задохнуться от испепеляющей их сердца жажды убийства. Из лифта вырос серозеленый карлик со вдавленным носом и заостренными ушами, на уровне живота узкой полоской высвечивала цветовая гамма, означавшая личный "артикул". Подобострастно кланяясь, карлик доложил:
      -- Трансгалакс уничтожен. Нас преследуют корабли Геспериона.
      -- Идем на посадку! -- приказал титан.
      -- Ты поплатишься, Гекатей . -- с хладнокровием оракула произнес Ликос. -==x x x==
      СИСТЕМА АСТОР-S.
      ПЛАНЕТА АНА-112.
      КОНЕЦ 3-й СТАДИИ.
      ФИЗИЧЕСКИЙ ПЛАН.
      Ана-112, более известная как планета Изгнания была по счету первой от звезды, но пригодной для биологической жизни. Сама звезда доживала последний период своего существования перед сжатием и представляла собой оранжево-красный гигант, ее тепла вполне хватало для поддержания неплохого климата, повсюду простирались зеленые поля и долины с причудливой растительностью. Экипаж, состоявший из 2-х землян и 3-х уцелевших роботов, с трудом выбирался из трясины. С кораблем все было кончено: анское болото затянуло его разбитый остов, спасти удалось немногое, да и самого важного не было -- вместо кристалла связи "завхоз", как мадонна младенца прижимал к груди заветную "четвертинку" зеленоватой жидкости.
      Это была одна из планет-ловушек, умереть на ней означало надолго застрять, будучи вовлеченным в ее эволюцию, навсегда забыть о Земле... У Михалыча сдали нервы:
      -- Куда мы летим ... куда мы летим?!... -- бубнил моряк -- Мы вообще... куда-то летим ?......
      Но никто уже никуда не летел... Приходилось без устали ползти по шаткой трясине, выбраться из болот удалось лишь к ночи... Утром напали аборигены. На Тери с раскидистого дерева свалилось какое-то человекоподобное существо. Вся поляна была запружена туземцами, они имели мощное телосложение, большинство с дубинами и кремниевыми ножами. Излучатели роботов и Бесконечная бутылка Михалыча перекочевали в дрожащие руки дикарей, и пленников повели связаными. Шли очень долго, лес тянулся около пяти местных суток, которые были чуть короче земных. После утомительных подъемов делали привал, волосатые анцы разжигали костры, на которых жарили туши убитых животных. Дикари исполняли ритуальные танцы. "Это не мы тебя убили! -- в экстазе орали охотники забитому камнями вепрю: -- Тебя убили люди другого племени! Ты -- наш прародитель и мы бы не посмели!.. -==x x x==
      ...Путь был не близок, джунгли сменились вначале саванной, затем дикой песчаной равниной, более всего напоминавшей дно моря или, скорее, аквариума с редкой растительностью. Пленники уже не были связаны, но бежать даже не пытались: все равно пришлось бы искать проводника. Странную новость сообщил Фарос, ему удалось прочесть мысли вождя племени. Направлялись аборигены к своему богу, живущему высоко в горах, который еще задолго до падения дисколета явился во сне вождю, поведав о предстоящих событиях. Роботы без труда освоили местный язык и могли общаться короткими звуками, жестами и подсознательно. Фарос уверял, что мог бы полностью взять под контроль мозг вождя и повелевать им, но мешал священный посох, украшенный пером какой-то диковинной птицы, с которым вождь не расставался ни на минуту. Перенесший очередную "белую горячку" артельщик Михалыч, сдружился с шаманом -- главным знахарем племени, два старых алкоголика поняли друг друга без слов. У шамана в бурдюке имелся изрядный запас крепкого зелья (чтобы разговаривать с духами), и они с Михалычем принялись "шаманить" вместе... По правде говоря, действительно, эта планета была сплошь и рядом населена всяческими джиннами, феями, сиренами и нимфами. То, что встречалось по пути, просто не поддавалось описанию. Иногда удивительные астральные образования вступали в контакт с "грубым" миром. На этой уединенной планете происходила настоящая "дарвиновская" эволюция, медлительная, но зато классическая. Дикарь древнего мира Аны, лишенный наслоений технократии и вмешательства посторонних цивилизаций, умел, как ребенок, посвоему видеть то, чего не дано более "совершенному" человеку. Он мог общаться с духами, слушал их советы. Это был его сказочный мир, не запачканный хищной лапой демонов-технарей. "Завхоз" Михалыч, однажды перебрав шаманской закваски, решил по пути искупаться в озере, где и был захвачен врасплох нахального вида русалками. Того, что произошло дальше, хватило бы на отдельный рассказ. В конце концов, беднягу разыскали, с трудом отбив у похитительниц. Пустыня сменилась редколесьем высоких широколистных деревьев. Опавшая листва придавала этой дикой планете уют английского парка. Как-то несуразно выглядела здесь орава туземцев. Неожиданной находкой оказался гладкий дискообразный летательный аппарат, металл его десятиметрового корпуса почти не пострадал за сотни лет, прошедшие со времени катастрофы. Холм, поросший кустарником, в который, по всей видимости, врезался дисколет, возвышал его над лесом, не давая мху и листьям поглотить корабль. Как выяснилось, туземцы специально сделали крюк, чтобы пройти через это место. Михалыч рвался совершить осмотр, вбив себе в голову что внутри обязательно найдется какая-нибудь выпивка, но Фарос предостерег артельщика что, возможно, до сих пор действует система защиты, да и в любом случае это не так-то просто. Наконец, очевидно сжалившись над матросом, вождь вернул тому Бесконечную бутылку. Радости Михалыча не было предела, и группа снова двинулась в путь. Туземцы прорубали дорогу сквозь заросли дикой кукурузы, а впереди уже сверкали острые пики высоченных гор. По словам дряхлого старичка, одного из туземцев, некоторые горы были из цельного драгоценного кристалла до 50-и метров высотой. Каждой горой правил буйный дух, но все духи гор подчинялись Магатуме -- богу Одиночества. У подножия хребта анцы остановились. Высоких деревьев здесь не было, лишь стебли лугового камыша обвисали под тяжестью ядовитых улиток. Ручьи, вытекавшие из расщелин пирамидальной горы, сливались в один ревущий водопад, с огромной высоты разбивавшийся о скалы.
      "От этой горы держитесь подальше." -- пояснил высокий смуглый вождь с ожерельем из зубов и когтей: "Только вам одним есть дорога. Идите к той ледяной вершине, великий Магатума хочет видеть Сынов Неба! В пути будьте осторожны, и помните --духи бывают злы..!" -==x x x==
      ...Пока ничего особого не происходило. Путники старались держаться подальше от завораживающих алмазных утесов, от них и вправду исходила необузданная губящая сила. Даже у роботов начались головные боли. Лишь Михалыч себя чувствовал великолепно, изрядно "усугубив", он горланил: "...Из полей уносится печаль..." Наконец, после трудного и опасного восхождения астронавты вошли в сверкающую сталактитовую пещеру. Ослепленные сиянием сводов, роботы оставались предельно насторожены, улавливая тончайшие электромагнитные флуктуации.
      -- В ста двадцати метрах потенциальная энергетическая угроза! -предупредил один из них.
      Фарос предусмотрительно скрестил руки, заэкранировавшись от телепатического пресса.
      -- Ментальный разум. -- вполголоса уточнил другой робот -- 23-я интеллектуальная категория.
      -- И тут "м е н т ы"! -- Михалыч со злости харкнул на известковую стенку и, глотнув из Бесконечной бутылки, шагнул вперед: " Щас пойду, побазарю с "м е н т о м" этим..! "Менты"! ...тьфу..." Но нога так и зависла в воздухе, Михалыч продолжал стоять на другой ноге как парализованый и, что самое интересное, не опираясь ни на что. Его лицо приняло выражение неподдельного ужаса. Терий, казалось, не понимал что так напугало товарища, он беспрепятственно шагнул в темноту...
      ПРЕДЫДУЩЕЕ ВОПЛОЩЕНИЕ: Воин Тайир С ПЛАНЕТЫ ЭТЕРИЯ . ВОВЛЕЧЁН В РЕЦИКЛ ПЛАНЕТЫ ТИРА-365. НА ПЛАНЕТУ АНА-112 ПРИБЫЛ ПОД ИМЕНЕМ ТЕРИЙ. ДОПУСК: В ПОРЯДКЕ ЭКЗАЛЬТАЦИИ.
      ...Это поразило его сильнее грома. За долю секунды в мозгу Тери пронесся шквал информации.
      Планета Магатумы несла в себе символ уединенной плоти, что-то вроде гебрида свойств Сатурна и Земли, поэтому любое постороннее вмешательство в ее дела было неугодно горному богу. Неудивительно, что присутствие на Ана-112 сотона "Л" вызывало неудовольствие Магатумы. Горный владыка был возмущен и разгневан. Из последующей лавины информации Терий уже ничего не помнил... Он вышел из шока у подошвы горы. Как он и его спутники попали вниз, -осталось загадкой. Туземцы толпились, в основном, вокруг Михалыча, продолжавшего стоять на одной ноге. Их было около 60-ти человек, все неистово вопили, потрясая в воздухе копьями и луками. Вождь горделиво вытягивал шею:
      "Магатума велит помочь Сынам Неба! Ваш враг --враг Магатумы! Да поможет вам священный жезл птицы Йиу!"
      Вождь торжественно передал Тери заветное древко, украшенное экзотическим пером. Терий оставался задумчив, не сводя печального взгляда с горы Магатумы: "Он был одним из ВЕЛИКИХ СЕМИ. Он строил миры и зажигал звезды, а ныне он -- изгнанник, обреченный на О д и н о ч е с т в о..." -==x x x==
      Ана была самой малой из пяти планет системы Астор-Сигма, здесь как нигде бросалось в глаза, что планета -- это шар: настолько резко обрывался горизонт и придавливало тяжелое небо. Девятнадцать раз красное солнце опускалось за исчерченный горами горизонт с того дня, как Гекатей совершил посадку на Ана-112. Согретые лучами Астора, шелестели на ветру верхушки миртовых тополей. Громоздкий крейсер восседал черным треугольником посреди острова в теплом безветренном океане опаловых волн. Через специальный энергозаборник сила недр планеты уходила в желудок "дракона". Златокудрый титан, сын Черной Луны и Космоса, древний герой, жаждал крови, жертвы..! -- тогда его эгрегор вновь наполнится былой силой. Опираясь на большой валун, специально обтесанный под жертвенник, Гекатей желанно всматривался в морской горизонт, где приближались челны с дикарями, на усыпанном драгоценными минералами берегу встречала охрана из двадцати вооруженных карликов. Когда пироги причалили к низкому берегу из них стали выводить пленников для заклания. Так делали еще жрецы Кецалкоатла. Даже в цивилизованной Элладе титан был свидетелем как боги-Олимпийцы питались дымом жертвенных костров -энергией умерщвленных. Гекатей величественно расправлял мощные плечи, в его жилах текла голубая кровь -- признак высокого происхождения, и он мнил себя богом.
      --Меон-Гун! -- позвал он старшего карлика, удивленно разглядывая двух землян, которых выгрузили с самой большой пироги. Меон-Гун предстал перед грозным хозяином, но Гекатей смотрел на Тери.
      -- Воин Тайир!.. клянусь Вседержителями! Это ТЫ!! Ты пришел убить меня!!!
      Терий сбросил узы и выхватил излучатель, пронзив карлика Меона прямо в голову. Гекатея ранили отравленные стрелы и дротики туземцев, ранение в живот он получил от Фароса, поднявшегося со дна лодки с убийственным протонным излучателем. Охрана была смята бешеной толпой вооруженных чем попало дикарей во главе с Михалычем, причем карликов перепугали не столько дротики и луки туземцев, -- сколько матерные выражения "завхоза". От употребления "коктейля" из шаманского зелья, разбавленного содержимым Бесконечной бутылки, тот озверел настолько, что наверное сам Антихрист выглядел бы паенькой рядом с ним. Разметав низкорослую охрану, матрос ворвался в приемный отсек корабля, взломал несколько тяжелых люков и, увлекая за собой толпу аборигенов, в течение какихто 20-ти минут полностью овладел крейсером. Дольше других продержался командный отсек, но и его взяли штурмом, правда, ценой больших потерь со стороны дикарей. К чести оборонявшихся, они живыми не сдавались. Один лишь Гекатей оказался в плену. К своему несчастью, он был бессмертен. Всего израненного его втащили внутрь корабля. Тут, как никогда, проявилась накопленная ненависть туземцев к поверженным пришлым богам, Михалыч не удержался и тоже дал по морде гиганту. Тери с трудом удалось умерить боевой дух дикарей. Труднее было удержать разъяренного Михалыча, который носился с огромной дубиной, обыскивая каждый уголок. Но Ликоса нигде не было. Сотон сбежал, заранее предвидя исход дела, он воспользовался спасательным модулем. Терий связался с пограничной базой, а через нее с Гесперионом. Роботы взялись за управление. Крейсер вобрал гравитационное "жало" и, грохоча дюзами, стартовал с острова под ликующие крики анцев. На голографическом дисплее Фарос рассчитывал планетные изогравы, а Терий размышлял у пульта под мерное гудение приборов. Он никак не мог осознать всего, что произошло. Гекатей узнал его...
      Терий с почтением осматривал крейсер -- космический дракон, в безразмерном брюхе которого было так неуютно. Чудовище дышало и мыслило, с неохотой подчиняясь умелой руке Фароса. Молчаливому роботу приходилось попотеть. Лишь сейчас Терий прочел имя чудовища, оно фосфорическими знаками сверкало на переборке возле выхода.
      "АНИГИЛОС", КЛАСС Дракон-IV, КОСМОПОРТ КОЛОСС. -==x x x==
      ГРАНИЦА ФЕДЕРАЦИИ.
      Пульт управления крейсером выглядел достаточно примитивно и напоминал, скорее, клавиатуру рояля. Перемещаться в пространстве и времени можно было набором сложных сочетаний звуков и полутонов. Терий нажал ноту "Фа" одной из октав. Клавиша окрасилась в сочнозеленый цвет, а крейсер немного развернуло, но через минуту "дракон" лег на прежний курс, недовольно рыча генераторами. -==4. Трижды Михалыч.==
      ГАЛАКТИКА 62-Q.
      ПЕРИФЕРИЯ.
      Михалыч носился по темным извилистым коридорам звездолета, натыкаясь на задраенные шлюзы со странными рисунками, похожими толи на трафареты видов спорта со стадиона, толи на позы из "КамаСутры". Стенки переходов были гофрированные, местами напоминая гигантские пчелиные соты. Они расширялись и сужались, вибрируя, будто в конвульсиях. Изредка попадались двери довольно странного лифта с обозначениями шести линий разных цветов спектра. Наконец, выбившись из сил, Михалыч остановился возле одной из таких дверей. На ней были лишь три цвета из шести. Оранжевый был цветом энергетической системы, красный -- боевой, но Михалыча заинтересовал почему-то неизвестный -- зеленый. Завхоз наугад набрал несколько цифр зеленой линии, дверь вдруг стала прозрачной, и Михалыч без раздумий шагнул навстречу неизвестности...
      На двери музея были только две линии: зеленая и оранжевая. Это был даже не музей, а какая-то лаборатория. Обшарив глазами ее мрачный интерьер, Михалыч вдруг понял, что ему страшно. Тут были собраны мутации Вселенной от простых тритонов до ужасных гуманоидов, казалось, они шевелились, дышали, издавали звуки... Михалыч протрезвел окончательно. Психоделия нарастала по мере продолжения осмотра. И тут... он увидел главное..! Ряд человекообразных завершал...О, Боже мой... Михалыч попятился, увидав ... самого СЕБЯ..!
      ...Михалыч кинулся вон из музея. У лифта пришлось повозиться, -зеленая линия не слушалась, тогда завхоз прыгнул в лифт оранжевой линии... -==x x x==
      ЦЕНТР ГАЛАКТИКИ 62-Q.
      Ничего подобного Тери видеть еще не доводилось. Он насчитал десять... нет! -- даже двенадцать солнц! Еще через полчаса их стало двадцать семь. В этом месте звездные системы были так близки, что почти вплотную прилегали друг к другу. Трофейный крейсер шел к центру галактики. Это была относительно небольшая, но ужасно черная дыра. Сканнеры не показывали никаких параметров, даже самые тончайшие волны тонули в этой суперплотной тьме. У Тери начались слуховые галлюцинации, они усиливались по мере приближения к дыре. Казалось, миллионы грешных душ вопят, не в силах вырваться из вечного плена. К ним присоединялся и рев Гекатея, доносившийся из дальнего отсека корабля. Туда, в эту бездну суждено было отправиться ему вслед за своими древними братьями. Фарос ждал лишь указаний с корабля-координатора. Ход сбавили вдвое, но центр галактики неумолимо приближался,
      --черная дыра будто чуяла добычу. По пути все чаще встречались скопления вещества, корабль попадал под метеоритные потоки и в жесткие силовые поля. Внешних повреждений не было благодаря мощному экранированию, зато внутри разладились многие системы. Терий был перед незнакомой аппаратурой, корабль не желал подчиняться неопытной руке, будто норовистый конь, попавший к новому хозяину. Неполадки давали о себе знать все настойчивей. Тут, как никогда проявилась нехватка "рук". Еще и Михалыч, как назло, куда-то пропал. После продолжительных поисков роботы, наконец, его отыскали: нажравшийся антифриза, завхоз валялся посреди просторного генераторного отсека в самом безобразном состоянии. Если сказать, что это была медитация, -- то в ней Михалыч просто не знал равных... Каково же было удивление Тери, когда через час роботы притащили другого мертвецки пьяного мужика, как две капли похожего на Михалыча. Когда обоих привели в чувство, трудно было сказать кто из них настоящий, а кто нет. Фарос утверждал, что это последствия повреждения реактора. Наконец, на следующий день уже самостоятельно явился еще один Михалыч. Третий. Следующие сутки прошли в напряженном ожидании... но Михалычей больше не предвиделось, и вскоре за столом кают-кампании уже "булькали" все три Михалыча, конечно же соображая "на-троих" по такому случаю.
      -- Эй, второй! Третьим будешь? -- вопрошал Михалыч-1, звеня посудой.
      Михалыч-2, хлебнув из Бесконечной бутылки, глядел на сияние тысячи солнц и комет в иллюминаторе, и Михалычу подумалось, что наверное есть на свете еще многое, чего не видел. Даже похлеще, чем заход солнца в Индийском океане после 200 гр. "Джони Волкера" или поздняя осень в дельте Миссиссиппи после с т а к а н`a чистой "Текилы" (тьфу, гадость какая...) Михалыч-3 колдовал над закуской, она готовилась в специальном автоклаве и была синтетической по составу. Михалычи так торопились, что сало у них выходило сладким, а огурцы -- ярко-красными. Стакан с реактивом замер в поднятой руке Михалыча-3:
      -- За тех, кто в море!
      -- ...И пусть их качает только от водки! -- подхватил Михалыч-1.
      --.......А л к а ш и..! -- процедил Михалыч-2, угрюмо уставившись в тарелку.
      -- От алкаша и слышу!! -- огрызнулся Михалыч-3. -==x x x==
      "Анигилос" пересекал зону космического тумана. С Координатора, наконец, были получены инструкции: прибыть к звезде Алкон созвездия Большой Урсулы.
      После нескольких продолжительных сеансов Духовной медитации Терий мог уже самостоятельно общаться на ментальном уровне. Он связался с несколькими транзитными пунктами, обменявшись сжатыми порциями информации. Везде его знали и принимали как равного. Поступило навигационное предупреждение от цивилизации Птаа-Сан, находящейся на расстоянии 27800 световых лет от Земли и вдвое меньшем от "Анигилоса". Оказалось, что невдалеке разворачивается огромных размеров гравитационный тайфун Цохор. Депрессивная область уже поглотила на своем пути два пульсара и полтора десятка звездных систем соседней метагалактики. Пришлось совершить экстренный "прыжок" чтобы не оказаться в опасном пространстве между тайфуном и районом Энтропии. Несмотря на все затруднения, уже через полтора часа бортового времени "Анигилос" был на подходе к звезде Мерх -- "бэты" созвездия Большой Урсулы. Порывшись в компьютерном каталоге, Терий узнал, что семь белых звезд Большой Урсулы принадлежат к категории высших звездных конгломератов, куда простым смертным на физическом плане путь закрыт. Михалыч в его нынешнем "расстроенном" виде все же рискнул выйти на контакт.
      " Алкон, Алкон... я -- Михалыч... ...прием!.." --вызывал самый нетерпеливый из трех собутыльников. Ответа не было. Приходилось ждать "за порогом". Лишь после окончательной остановки двигателя на табло зажегся сигнал обратной связи. Работал лишь дежурный блок генераторов, Фарос понизил их мощность до минимума, и Терий почувствовал как внутрь тихим шепотом вползает Космическая Тишина. Все застыли в полумраке ожидания, Фарос включил "объективизацию". Весь отсек вдруг наполнился приятным лучистым светом, который, казалось исходил отовсюду. Причиной этого света было возникшее как-бы из тумана странное полупрозрачное существо, оно имело широкие птичьи крылья и голову антилопы. Но самое интересное, что ОНО выглядело как ... -- женщина! Михалычи моментально протрезвели, принявшись нескромно разглядывать гостью.
      -- Айре! -- произнесла она низким грудным голосом.
      --А меня --Валерий Михалыч! --хором пропели в ответ артельщики:
      -- Можно просто Валера. -- добавил Михалыч-3.
      -- Я не имею имени. Я -- андрогина. -- снисходительно пояснила странная женщина:
      "Айре -- это не имя, а приветствие на одном из древних языков."
      Она сделала паузу и превратилась в грифона.
      --Вы должны выбрать. --продолжал уже грифон: --Во-первых, корабль будет дезинтегрирован, а вы возвращены на Землю до отбытия полного срока.
      Михалыч-1 даже привстал:
      -- Во-первых, -- "коробка" наша!
      -- Во-вторых, -- заметил Михалыч-2: -- Меня из пароходства давно уволили!
      -- А в третьих, нам и здесь хорошо! -- добавил Михалыч-3.
      Спорить грифон не стал и вновь преобразился в андрогину:
      -- Считайте выбор сделанным. Сотон "Л" скрывается недалеко от Аны-112. По решению Белого Совета вам надлежит разыскать его. Титан Гекатей вам поможет. Он --хищник.Мы не вправе осудить Природу.
      Как бы в подтверждение слов андрогины раскатистым леденящим душу эхом звучал отдаленный вой, идущий из периферийных отсеков корабля.
      Терий развел руками:
      -- Почему вы посылаете именно нас? Почему верите Гекатею?
      Но андрогина уже таяла как туман:
      -- Зло истребляется злом... -- как шелест ветра слетали с губ ее слова. -==x x x==
      СИСТЕМА АСТОР-S.
      ПЛАНЕТА БИЗА-402.
      СЕРЕДИНА 4-й СТАДИИ.
      ФИЗИЧЕСКИЙ ПЛАН.
      Совершив суперсветовой прыжок, "Анигилос" безошибочно вышел на орбиту второй планеты лилово-красной звезды. Называлась она -Биза, что и значило: "вторая". По размеру в полтора раза больше Аны, Биза была уникальна, поскольку принимала на себя часть кармических обязанностей Аны, сходных с функциями Земли в Солнечной системе: планета-мать. Поэтому Биза была еще одной планетой в системе Астора, где существовала "приземленная" гуманоидная жизнь. Но, вместе с тем, в звездной картотеке она значилась как двуполая. Было предупреждение, что Биза несет в Космос еще и мужскую воинственность какого-то красно-коричневого оттенка. Конечно, "Анигилос" представлял собой грандиозную силу, он мог разрушать планеты, уничтожать цивилизации, однако Закон требовал насколько возможно избегать насилия.
      В разведывательный челнок сели Терий, два клона и два Михалыча. Михалыч-третий остался на корабле ("на всякий пожарный", как он выразился). К тому же, Михалыч-3 проиграл в карты Бесконечную бутылку и оказался теперь "третьим лишним"...
      Фарос, бессменно заседавший за центральным пультом, предупредил чтобы разведпартия связывалась с ним через каждые восемь часов местного времени. Все были хорошо вооружены. В древней рукояти меча, найденной Тери среди вещей сотона Ликоса, таился универсальный
      луч-ксифос, он мог резать, мог отбрасывать все, с чем соприкасался, мог быть парализатором, мог быть... и простым фонариком. При умелом пользовании он действовал как мощный бластер. Рукоять сплошь была исписана какими-то заклинаниями и с непривычки жгла руку. Терий прихватил еще алый плащ титана и старинный шлем с гребнем. Михалычи вооружились Бесконечной бутылкой... одной на двоих... Терий захлопнул за собой прозрачный люк челнока, открылись лацпорты шлюзового терминала и, отделившись, челнок пошел на снижение сквозь мутный атмосферный фронт. Капсула не имела защитного поля, и по обшивке бешено барабанил неугомонный град. Сели в холодной степи средних широт, в это время здесь была примерно половина марта. В кабине так уютно, что не хотелось вылазить наружу в промозглый утренний туман. Коричневая каменистая почва была покрыта слабой коркой оледеневшего снега, странные хвойные деревья, одиночно проглядывающие сквозь пелену, выглядели как призраки. Соблюдая меры предосторожности, астронавты пошли к намеченной точке. Узнав, что город недалеко, Михалыч-1 попросился в разведку. Обгоняя всех, он резво зашагал в поисках новых приключений. В капсуле остался лишь Михалыч-2 и Бесконечная бутылка......... -==x x x==
      ПЛАНЕТА БИЗА-402.
      ГОРОД РАДОСТИ.
      ФИЗИЧЕСКИЙ ПЛАН.
      За всю историю Биза пережила несколько цивилизаций, погребенных без следа во прахе времен, и в настоящий момент была в античном периоде одной из таких. Планета располагалась в относительно населенном уголке космоса, поэтому ее часто посещали "сыны небес", оставляя заметный след в культуре. Город Радости был одним из фортпостов Империи на границе с варварской степью. Минуя крепостные ворота, Михалыч прошел лабиринтом узких городских улочек мимо древнего беломраморного храма, оказавшись у входа в грандиозный амфитеатр. Тут матроса ожидал сюрприз: пивной автомат. Его недавно завезла сюда одна технократическая цивилизация и как "дар богов" установила на видное место. Богатые горожане, весьма гордые своим гоминоидальным происхождением, опускали в щель грубые монеты местной чеканки, получали свое пиво, и, аппетитно причмокивая, тут же опустошали содержимое пластиковых баночек. Михалыч глотнул слюни: не было валюты. Но бывалый моряк в "загранке" выкручивался не в первый раз, он пошарил в карманах, где вечно звенела советская мелочь. По весу подошли 20-ти копеечные монеты, и артельщик одну за другой выдул восемь банок превосходного пива.
      "Да, уж... это получше, чем сингапурский "джинжер"!" -констатировал бывший матрос.
      Он вразвалку зашагал по мостовой, удовлетворенно похлопывая пузо. Под удивленные взгляды прохожих моряк "противолодочным зигзагом" держал путь к лавке торговца мимо двенадцати громадных монументов, изображавших деяния императора. Завершала эпопею какая-то каменная спираль, на самой ее верхушке возвышалась довольно странная загогулина. Михалыч был озадачен. Он разглядывал спираль и так, и сяк... и наконец обратился за разъяснениями к первому встречному. Трехглазая горожанка, не сильно испугавшись, отвечала, пряча лицо в край полотняного халата: "О, пришедший с Неба! Это воплощение всемогущего Микринеса -- его великая мысль!"
      Заметив на гранитном цоколе изображение пентаграммы, моряк тяжко вздохнул. Махнув рукой на всех императоров, он продолжил свой путь к прилавку с тончайшими серебристыми тканями. Михалыч окинул взглядом жирного беззубого хозяина: "Слушай, друг! У меня к тебе два вопроса. Почем нынче люрекс, и... где тут "снэк-бар"?.. -буль-буль, понял?!....." -==x x x==
      В это время Михалыч-2, в отличие от своего первого собрата, не валялся без чувств под столом трактира. Хлебнув из Бесконечной бутылки, он просто вышел из челнока размяться и сразу же был схвачен незаметно подкравшимися рогатыми кочевниками. Его огрели по голове чем-то тяжелым, затем добросовестно скрутили веревками, упаковав в пыльный мешок. Сквозь прорехи в мешковине Михалыч увидал как мелькнула голубая извилина реки, каменные развалины на крутом берегу, обгоревший частокол городища, дымящиеся костры, ряды грубых овчинных юрт и кибиток за частоколом... Посреди лагеря стоял великолепный шатер как у шемаханской царицы. Войско кочевников спало вповалку вокруг костров, но уже через минуту Михалыч предстал перед царем династии "сиятельного Хорса", величавшимся именем Горос. С моряка сняли путы.
      "Вот тебе и царь Горох!"--вздохнул "завхоз", вытаскивая из-за пазухи Бесконечную бутылку..... -==x x x==
      Ближе к полудню стало теплее. Красный Астор повис в зените над крепостью. С вершины острой башни разносились протяжные завывания полуденной молитвы. Терий с любопытством разглядывал сложную фортификацию крепостных стен. Михалыч, как и следовало ожидать, из разведки не вернулся. Терий в сопровождении двух биороботов направился к главным воротам, однако, дорогу преградила городская стража, ощетинившаяся копьями и арбалетами. Терий сделал знак приветствия, но в ответ просвистела стрела, впившись в нагрудник термокостюма. Он хотел остановить своих роботов, но было поздно: молниеносно выпалили два тяжелых бластера, и наземь повалились несколько стражников с расплавленными латами, остальные, тщетно прикрываясь фигурными щитами, в панике разбежались. Роботы захватили подъемник моста, освободив полтора десятка грязных полуголых рабов с красными рубцами на спинах. Рабы были прикованы к цепному вороту, и использовались как тягловая сила. Большинство из них оказалось бывшими воинами варварских племен, потеряв страх, они взялись за оружие, брошенное легионерами в спешке. Вскоре, однако, возвратилась опомнившаяся охрана. Вооруженные чем попало, рабы ринулись на своих недавних хозяев, обратив тех снова в бегство. Наступившее затишье длилось почти два часа по местному времени. Наконец, из прилегающих кварталов появились одетые в железо многочисленные отряды гарнизона, они обступили обороняющихся полукругом. Обитые листовой бронзой щиты раздвинулись, вперед вышел красиво одетый предводитель с гордой осанкой патриция: "Сыны Небес! Что привело вас в город Радости священной империи Микринеса?"
      Терий отвечал:
      -- В Империи скрывается сотон "Л".
      Патриций не смутился:
      -- Ваша Федерация враждебна богам Империи, а великий Ликос Мэвтос -- друг и покровитель божественного Императора! Освободите ворота, -- вокруг бродят свирепые племена мутантов!
      В ответ Алекс выхватил из-за пояса меч-ксифос и, отрегулировав длину луча, обрушил его вначале на створки ворот, затем на подъемник моста. Легионеры в страхе и почтении попятились, прячась за щиты и спины друг друга. -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ БИЗА-402.
      "Анигилос" мерно скользил по орбите. С высоты огромный материк выглядел миниатюрным, и уж совсем мизерным казалось внутреннее море, близ которого располагалась резиденция императора. Тоскливо глядя в иллюминатор, Михалыч-3 многого не мог понять. Зачем это все? Кого мы ищем? Где я? Куда мы летим?.. Он скучал по дому. Он все больше и больше хотел домой. Это переходило в манию. Все его бросили, все сейчас на планете... все, кроме неразговорчивого и, тем более, непьющего робота Фароса.
      Михалыча тянуло снова в лабораторный музей, но "на-трезвую" он боялся. Братья, они отобрали... Бесконечную бутылку!.. Как они могли?!... Трезвость -- ненормальное состояние: рассудок мутится, все валится из рук, хочется домой, домой... Слышатся голоса, голоса... изредка слышен отдаленный вой... это, словно раненый зверь...
      И действительно, холодящие душу завывания раздавались со стороны камеры Гекатея. Михалыч-3 брел темными коридорами. Он все же решился зайти в лабораторию. Рассматривая скелет двенадцатирукого гуманоида, Михалыч вспомнил Витю, собутыльника по своей береговой жизни. Вспомнил как однажды Витькина старуха прислала "буксир", и они "квасили" до потери пульса. Витя тыкал пальцем в медаль на этикетке "Московской" водки, где изображен голый мужик, уверяя, что так выглядит каждый, кто пропил последние штаны. А п о у т р`я н е потащил Михалыча в медицинский институт. Соседи рассказывали, там за скелеты хорошо платят. Заплатили и вправду неплохо, -- только вот хватило им с Витьком ненадолго...
      -- Нет... хочу домой! -- плакался Михалыч-3 одному из роботов: -Эсамбаев -- тоже вон: "человек без костей"! Буду после смерти учебным пособием... Токо боюсь, как бы эти эскулапы со скальпелями с меня раньше сроку скальп не сняли..! Я этим "людям в белых халатах" и раньше не доверял...
      Клон слушал внимательно, затем кивнул и засеменил дальше.
      -- Ах ты, гавнюк малый! -- возмутился Михалыч, зашвырнув тому вслед шлемом от термокостюма: -- Водки хочу..! Домой хочу..!!
      Михалыч-3 снова катался на лифте, но больше не встречал ни единого Михалыча. Толи "Михалычи" перевелись, толи он -- жертва очередной пьянки. Надо лишь проснуться, но чтобы проснуться там, -- надо уснуть здесь, а это трудно!.. тут день другой, ночь другая... Наконец, он засыпал... он засыпал в коридоре на полу, и ему снилось, что он спит в коридоре на полу... Здесь нет сна... нет усталости... все -- бред!.. здесь все по-другому...
      ...Опять зверь!.. он рычит... он рвется... он заперт в своей клетке, точно как ты заперт в брюхе дракона... ...Он зовет ...зовет!.. ...Надо его освободить! Да!.. ...освободить.!! открыть дверь!.. -==x x x==
      ПЛАНЕТА БИЗА-402.
      ...Вино лилось рекой, от жареного мамонта остались одни бивни, мутанты вокруг костров горланили свои ужасные песни, а "царь Горох" в обнимку с Михалычем-2 состязались в скорости потребления алкоголя. Горос был просто потрясен способностями Михалыча и его Бесконечной бутылки. На пиру в царском шатре моряк перепил всех присутствующих и теперь лишь ехидно посмеивался, глядя на валяющихся штабелями предводителей. Почувствовав, что и ему не одолеть "завхоза", царь в знак уважения подарил тому свой единственный рог (!) и свалился, расплескав содержимое последней чарки. Как гласит самурайская пословица: "камикадзе -- профессия одноразовая." Но Михалыч не был простым камикадзе... Он был МНОГОРАЗОВЫМ. -==x x x==
      ПЛАНЕТА БИЗА-402.
      ГОРОД РАДОСТИ.
      ...На ворота двинулся целый легион. Рабы стояли насмерть, теснимые в узком проходе имперской гвардией. Клоны разряжали свои излучатели в плотные ряды врага, оставляя прямые борозды пронзенных тел. Алекс орудовал страшным резаком-ксифосом, прижатый к городской стене. От каждого его взмаха разлетались на куски шлемы, копья и латы, кругом громоздилось ужасное месиво голов рук и ног, а враги все лезли и лезли под напором идущих сзади. Терий переключил ксифос в защитный режим и теперь парировал стрелы на лету: еще в звездных баталиях прошлой жизни он отработал великолепную реакцию. Прикрываясь алым плащом, он оглушал нападавших своей энергетической "дубиной", выбивал из рук оружие, отбрасывал целые ряды... и даже не заметил как через ворота в город влетела конница варваров. Степняки осадили крепость с нескольких сторон. Тучами они взбирались на слабо охраняемые стены и, как ручьи с холмов, скатывались на жилые кварталы. На богатырском бизоне по булыжной мостовой несся одетый в грубые звериные шкуры сам варварский царь Горос. Держа в зубах уздечку бизона, он яростно рубил головы врагам сразу обеими руками, в одной из которых сжимал тяжелый клинок, а в другой -- увесистую булаву. Будто шутя, "царь Горох" вышиб из седла патриция, остатки дворянской кавалерии были добиты пешими степняками в тесных переулках. Горос помчался с отрядом верховых к центральной части города, не преминув по пути совершить "набег" на пивной автомат (Царь ведь -- тоже человек!), и вот на самой на самой верхушке минарета взвился багровый шейный платок "царя Гороха". Кровожадные варвары грабили и жгли дома богатых горожан. Последним в город под звон мечей вступил Михалыч-2 со своей Бесконечной бутылкой. Выкурив из винного погреба последних солдат гарнизона, астронавты наконец отыскали там пьяного "в доску" Михалыча-1. "Номер первый" проспал сражение от начала и до конца.
      -- Ну и свинья же ты, Михалыч! -- заметил ему Михалыч-2.
      -- От свиньи и слышу..! -- хрипло огрызнулся Михалыч-1. -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ БИЗА-402.
      Фарос четко тестировал один узел за другим. Что-то было не в порядке. Не может быть?! Сенсоры желтой линии показали разблокировку!! Робот сделал запрос по синей линии, здесь он мог вести прямой диалог с кораблем. Они разговаривали. Фарос... и гигантское чудовище, которым он управлял... Они говорили на ИХ языке. ...Изолятор, где был заключен Гекатей -- пуст. Если титан подключится к одной из линий... --управление крейсером может снова перейти к нему! Робот принимал решения и действовал за считанные доли секунд. ЗЕЛЁНАЯ ЛИНИЯ! Нужно заблокировать ЗЕЛЁНУЮ ЛИНИЮ!! Фарос вошел в бортовой мозг, он сам был машиной, рабской силой и теперь стал огромной силой, стал зеленой кровью в жилах дракона, стал КРЕЙСЕРОМ!!!............. Он сразу почувствовал присутствие постороннего. Вначале это была слабая помеха, но она усиливалась. Это была чья-то могучая воля, которая не являлась ни волей механизма, ни волей организма, она была иной по природе и сильней в сто крат. Став КРЕЙСЕРОМ, Фарос лишь расширился, он стал большим рабом и получил приказ... -==x x x==
      ПЛАНЕТА БИЗА-402.
      Отовсюду, -- из болот и степей, гор и лесов на запах добычи к Горосу стекалась масса звероподобных существ. "Царь Горох" имел далеко идущие планы, он смог набрать около тридцати тысяч воинов, что по здешним меркам составляло шесть легионов. С большим трудом сформировали еще один легион из бывших рабов. "Спартаком" у них стал
      Михалыч-1-й, имевший звание сержанта запаса и опыт обращения с новобранцами. Теперь, когда армия выросла до тридцати пяти тысяч, шансы в борьбе с Ликосом уравнялись. Но приходилось спешить: наверняка за ним придет специальный рейдер, а связь с крейсером по неясной причине была потеряна. Сборы заняли менее двух местных суток, примерно столько же длился и поход. Наконец, астронавты, совершавшие разведывательный облет на челноке, заметили неподалеку от побережья Внутреннего моря множество костров. Это был лагерь Микринеса. При подходе варваров заиграли трубы, и войска империи выстроились в боевом порядке, численностью до восьми легионов, не считая трехтысячной преторианской звероконницы. У "царя Гороха" целых два степных легиона были верховыми, многие кочевники даже имели сменных бизонов,а еще один легион трудно было назвать как верховым, --так и пехотным: его составляли рогатые кентавры.
      Едва первые лучи Астора упали на поле битвы, "царь Горох" повел свою разношерстную армию в бой прямо с марша. Авангард состоял из десяти тысяч рогатых и хвостатых волонтеров, наемники сразу оказались зажаты с двух сторон, из-за рельефа местности. Пытаясь исправить ошибку, Горос направил в обход по левому крылу кентавров и пеший легион волосатых горцев. Они достигли немногого, смяв лишь первые ряды противника. Терий с тремя роботами высадился на правом фланге, примкнув к Михалычу-"первому" и бывшим рабам. Что касается "второго" --тот продолжал пикировать над вражескими позициями, наводя панику в стане врага и заодно сообщая картину боевых действий. Внезапно из нижнего яруса облаков вынырнул модуль Ликоса. Отливая красным заревом восходящего светила, он сделал вираж, заходя в хвост челноку. Михалыч уклонился, но модуль продолжал атаку, резко ускорившись после поворота. Несомненно, сотон был классным пилотом, он прижал Михалыча сверху, в утренней дымке поливая трассирующими вереницами. Капсула, объятая пламенем, врезалась в крутой холм, а модуль, свершив свое черное дело, повернул назад в направлении столицы. Терий, наблюдавший гибель одного из Михалычей, был бессилен что-либо исправить, -теперь душе погибшего предстоит много лет вращаться в "кармическом колесе" Бизы, подобно тому как это случилось с Тери на Земле. Терий бросился в гущу сражения, переполовинив десяток легионеров своим страшным резаком-ксифосом. Клоны повсюду сопровождали его. На этом участке рабы, вдохновленные примером "небесных сынов", вклинились в строй врага, изрубив один имперский легион и потеснив два других. "Первый" Михалыч увлекал за собой рабов, размахивая Бесконечной бутылкой, доставшейся отныне ему в безраздельную собственность. Тем временем "царь Горох" ввел в бой основные силы. Его звероконница, опрокинув преторианцев, прорвалась в центре, железным смерчем прошлась по тылам и, наконец, пробилась к шатру императора. Микринес восседал на высокой зверолошади, сам мизерного роста, горбясь под тяжестью дорогих доспехов. "Царь Горох" собственноручно снес ему голову, которая скатилась по камням, гремя драгоценным шлемом. Торопясь во дворец, земляне оседлали каких-то копытных животных. Подпрыгивая в седле, Терий понял, что летать в звездолетах гораздо проще, чем скакать на бизоне. Михалыч-1 с матюками погонял свою кобылу, та недовольно храпела и мотала мордой. Он влетел в столицу на полном скаку, осадя взмыленную зверолошадь на площади, где еще видны были следы старта большого корабля. В небе удалялась яркая звезда, уносившая Ликоса на планету Колосс. Невдалеке стоял забытый в спешке модуль сотона.
      -- Быстрее! Может, еще успеем! -- кричал Терий, сходу запрыгивая в кабину. Михалыч оглянулся: "Где роботы, мать йих!?"
      Следом семенили два карлика, неся каждый свою лошадь над головой, -- так им было, очевидно, удобней.
      -- Вас што, скакать не учили??! -- возмутился завхоз.
      Он обернулся к своей кобыле, но та шарахнулась в сторону.
      -- Скажи спасибо,что я тебя не скинула! --фыркнула зверолошадь, продолжая недовольно мотать мордой: -- В следующий раз не прыгай на незнакомую лошадь, не представившись!!...
      Михалыч с перепугу сел на мостовую, у него пересохло во рту. Завхоз икнул девятнадцать раз подряд, вытащил из-за пазухи Бесконечную бутылку, осушил ее одним махом и хлопнул себя по лбу: -- Ку-у-да мы-ы летим?..
      -- Пи-и-и-ть надо меньше! -- раскатисто заржала зверолошадь, ускакав прочь от нахального землянина. -==5. Потеряные.==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ БИЗА-402.
      Терий вел модуль наперерез, рассчитав траекторию по изогравным линиям. Дистанция между модулем и рейдером сокращалась, и уже было видно как тот входит в разгон. Робот нажал на гашетку, рейдер моментально сбавил ход и перешел в маневровый режим. Этим воспользовался Терий, мастерски пристыковавшись к дисколету. Едва завершив шлюзование, клоны бросились "на абордаж". Алекс и Михалыч с оружием в руках поспешили следом, пробираясь тесными лазами переходного узла. На переборках болезненно мигали аварийные светодиоды, впереди уже началась перестрелка. Земляне не могли продвигаться так быстро, опускались клинкетные задвижки, грозя их придавить, Терий прорубал дорогу резаком...
      Человек, представший перед ним на выходе, был рыжий с голубыми глазами, эмблема Юпитера на костюме говорила о том, что противник Тери -- командир корабля. Разрубив последний клинкет, Терий успел вылезти и встал на ноги. Рыжий, отступив на шаг, обнажил свой лазерный ксифос. Терий нанес молниеносный удар, но рыжий парировал, и настолько жестко, что сработало реле защиты, и скрещенные лучи с невероятной силой отскочили друг от друга. Алекс едва удержал ксифос, который скользнул по переборке, вспоров ее вместе с обшивкой корпуса. Ворвавшийся внутрь корабля поток холодной атмосферы опрокинул Тери на пол. Рыжий устоял на ногах, он приставил свой луч к горлу Тери. Его длинные до плеч волосы развевались на ветру, а голубые глаза горели победным огнем... Михалыч, уложив из бластера двух карликов, сопротивлялся дольше, но раненый в плечо, также был взят в плен, окруженный пятью зелеными уродцами.
      "СОТОН никогда не ищет! К нему приходят сами!!....." -- звучал голос Ликоса.
      ...Рейдер уносил землян в соседнюю галактику. Командиром рейдера оказался древний дан Ольф, -- таким было его имя в Средневековье, в день "вознесения" с боевого драккара. Побывав в далекой экспедиции, он предпочитал не вспоминать о своем земном прошлом. За это время на Земле прошло десять веков, и современная Дания, несмотря на высокий уровень жизни, пришлась не по вкусу свирепому викингу, которому уже за семьдесят, а на голове -- ни единой седины. Терий чувствовал на шее ожог, оставленный его ксифосом и понимал, что проиграл... -==x x x==
      СИСТЕМА БЭЛЛА-ТРИКС.
      ПЛАНЕТА КОЛОСС-680.
      КОНЕЦ 7-й СТАДИИ.
      В плотном тумане сквозь иллюминатор просматривалась таинственная планета Колосс, громадная, размером почти с Юпитер. По ее орбите вопреки законам физики, описывая неправильный эллипс, вращался циркониевый астероид, носивший недоброе имя: Циклоп.
      Что до самой планеты, -- то она не казалась такой уж черной и зловещей. При посадке в молочном тумане виднелись контуры довольно загадочных построек на фоне ядовитых испарений негостеприимного леса. В остальном, это была самая заурядная планета, скорее всего колонизированная Иерархией. По расположению от звезды -- третий, Колосс, как и Земля, носил название Тира, он не являлся регрессивной планетой, -- терзаемое Хаосом, сердце его недр еще не остыло. Впрочем, спектр излучения планеты сильно пострадал от энергетического грабежа, ее окутывала пресловутая "черная оболочка", обычно достающаяся в наследство жертвам космического вампиризма. Посадка на планету прошла без перегрузок и волнений -как муха на лысину. Дворец Ликоса был подобен айсбергу. Лишь незначительная его часть возвышалась над поверхностью планеты, нескончаемые чертоги сотона спиралью уходили глубоко в недра Колосса, образуя своеобразный бункер.
      ...Земляне бешено неслись, увлекаемые зеленым лучомтелепортатором по воронкообразному тоннелю. Луч вгрызался в тело планеты как червь, тоннель был очень узок и тесен, -кристаллические породы сдавливали его со всех сторон... казалось, каждый камень, каждая песчинка шепчет, предупреждая об опасности едва слышным как стук часов речетативом:
      ........Вам... пришел... конец...
      ........Вам... пришел... конец...
      ........Здесь... возврата... нет!..
      ........Здесь... возврата... нет!.. нет... нет............................................................................ ........
      Каждый круг спирали завершался темной галереей, которая в свою очередь ветвилась множеством подземных ходов. Таких ниш было семь или восемь по числу кругов.
      Возможно, они были заселены, но... станции адского "метро", сменяя друг друга, лишь проносились мимо под свист черного ветра:
      ......Вам... пришел... конец...
      ......Вам... пришел... конец...
      ......Здесь... возврата... нет...
      ......Здесь... возврата... НЕТ...
      Это было самое жуткое похмелье Михалыча. Нет, его совсем не выворачивало наизнанку, и ничего такого... просто Михалыч вдруг понял, что там внизу его накажут.
      Михалыч вспомнил свой родной городок, центр нефтегазодобывающей промышленности за Уралом. Вся родня Михалыча были знатные бурильщики, висели даже на "почетной доске" при въезде на буровую, над которым красовался короткий, зато всем понятный лозунг: "Даешь газ!" Ну как тут не стать бурильщиком!? Однако с детства мечтал Михалыч вырваться кудаподальше. После армии попал он в приморский город, где и получил морскую специальность. Помнил Михалыч и спецмагазин под магическим названием "ТОРГСИН", помнил и здоровенную непросыхающую лужу в центре города. Сменялись поколения, уходили ввысь этажи новостроек, а лужа по-прежнему омывала городские берега, даже ходили слухи, что в ней водятся пираньи. В конце концов, горожане сроднились со своей лужей, и через нее пролегла народная тропа, сколоченная из досок, которая вела от общаги до винного магазина (ее окрестили "дорогой жизни"). Если бы Чарльз Дарвин описывал популяцию тамошних алкоголиков, то наверняка отметил бы в их поведении одно существенное отличие от генотипа. Они раскачиваются не по-нормальному: "вправо-влево", а "в з а д - в п е р е д". Михалыч, сперва не приспособившись к местным условиям обитания, лишь насмехался над этой странной причудой и продолжал в нетрезвом виде раскачиваться традиционным образом. Расплата наступила однажды вечером, когда он решил форсировать пресловутую лужу своим фирменным "противолодочным зигзагом"...
      ....................Наконец, луч замедлил ход, и пленники прибыли на конечную станцию. Огромный тронный зал был украшен фресками и скульптурами ужасных существ, затхлый гнетущий полумрак пространства лишь изредка озарялся багровыми сполохами. Удар в большой круглый гонг цвета красной меди раскатисто возвестил о начале Адского Суда...
      К горечи поражения примешивался страх... Ведь место, где они сейчас находились было не только удалено от планеты Земля на миллионы световых лет, но и отделено от всего живого могучей толщей планеты Колосс. Это был кромешный Ад. Чужой и страшный. Никогда и нигде прежде Михалыч не чувствовал себя таким потеряным: матрос 1-го класса, судовой артельщик, -- а ныне первый завхоз на летающих тарелках, он стоял у подножия трона сотона "Л", уткнув глаза в драгоценную мозаику. Изображенный на полу символ эгрегора живо напомнил артельщику серп и молот с его партбилета... Терий начал первым:
      -- Мы поможем вернуть "Анигилос"...
      Терий приблизительно догадывался что их с Михалычем ожидает. Каких-нибудь пару тысяч лет в облике камня, паука, головастика, и еще черт знает кого или чего...
      --Т-Ы! --Ликос направил корявый указательный перст на Михалыча: -- Останешься!
      Завхоза прошиб холодный пот. Тюрьма на Земле казалась детской забавой в сравнении с этим приговором................................. -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ КОЛОСС-680.
      ...Терий мчался в патрульном дисколете. Сделав промежуточную посадку на Циклопе-2, дисколет взял курс на обратную сторону Колосса. В мерцании стратосферы уже различался треугольный силуэт крейсера. -- Неужели "Анигилос"?! Тут, на орбите... совсем рядом!
      Радость освобождения была омрачена, -- ведь Михалычу суждено сгнить во чреве дьявольской планеты... Почему Ликос согласился?.. Его глаза... В них -- пропасть безверия, в них -- ум и расчет. Холод и пустота. Расстыковавшись с крейсером, дисколет ушел, оставив Тери в шлюзовой камере. Освободившись от защитной оболочки, он шагнул в коридор. Первым, что он испытал, было удивление: какая вокруг чистота! нет разбитой посуды, запаха спирта!?. Что-то необъяснимое насторожило его, какое-то предчувствие: "Или Михалыч-3 бросил пить, или... да!.. где же он сам?!" Терий придирчиво осмотрел интерьер поста управления. Все так... и не так! Склонившись над клавиатурой, он случайно задел панель силового инвертора. Проступила надпись: "АМОНИО", класс Дракон-IV, космопорт ЦИКЛОП-2.
      -- Вот в чем дело! Терий выключил красную линию... Тотчас в проеме комингса вырос коварный Ликос в сопровождении вооруженного эскорта. Терий вздрогнул от голоса
      сотона "Л"... -==x x x==
      ...На борту "Анигилоса" царил настоящий кавардак. Михалыч-3 был конечно "под мухой" за троих. Земляне обнялись, точнее, Михалыч повис на Алексе.
      -- Куда мы летим? Куда мы летим...Шура! --плакал Михалыч: "Я в лаборатории был... второй раз... Там под стек...ек...лом два ек...ек...споната, как живые! Одна, баба... ну в общем, голая...-- на Валюху мою до чего похожа, токо зад поменьше, и еще... т ь ф у... хвост!.. м-мохнатый... с кисточкой!....................... Во-как !.." Завхоз еще дважды икнул и перекрестился дрожащей рукой. Алекс тяжело вздохнул, отворачивая нос от перегара...
      За пультом сидел Фарос, его невозможно было спутать с другим роботом по живому блеску узких немигающих глаз. Подойдя к экрану радара, Терий указал роботу на слабую отметку эхо-сигнала в 190 колосских милях по дуге орбиты: " Это -- крейсер "Амонио". Начнем с него!"
      --Не спеши! --услышал Терий откуда-то сзади. Такой голос мог принадлежать лишь титану. Терий обернулся весь на пружинах. Перед ним стоял могучий красавец Гекатей. Терий потянулся к оружию, однако титан, не проявляя враждебности, сделал знак приветствия:
      -- Здравствуй, командор!..
      Слово "командор" было произнесено с известной долей желчи, но все же Гекатей был прекрасен, как прекрасны и благородны герои древних мифов. -==x x x==
      ПЛАНЕТА КОЛОСС-680.
      ВНУТРЕННИЙ УРОВЕНЬ.
      В караул заступили два зеленых карлика. "Ну и рожи!" -- буркнул Михалыч: " Родители -- алкоголики, вот и рожают таких безносых да большеголовых. Ну и рожа... этот прикончит и глазом не моргнет! У него и век нету чтоб моргать... вот и смотрит, вылупился, морда поганая, -- вылитый наш стармех!.. Точно!"
      "Стармех" тем временем вертел длинными четырехпалыми конечностями изъятую у Михалыча Бесконечную бутылку. Рот у карлика тоже отсутствовал, -- поэтому он, не в состоянии попробовать содержимое, лишь осторожно понюхал. Н о и этого оказалось достаточно: глаза сначала разъехались в стороны, потом бешено завращались еще больше повылазив из орбит, пока наконец не сошлись на лбу, подобно колокольчикам в щели игрального автомата.
      "С л а б а к!!" -- махнул рукой завхоз. За Бесконечной бутылкой потянулся второй клон, у того было какое-то подобие рта. Залив туда больше половины содержимого, тот закачался и упал, издавая нечленораздельное хрюканье. Михалыч колебался, поглядывая на свои часы:
      "Молодец, Шура! Вырвался... Парень с головой! Как он теперь там?.. Знать бы!.."
      Из раздумий его вывел какой-то шум. Завхоз глянул на своих стражей: те продолжали "ловить отходной". "Стармех" еще держался на ногах. Прислонившись к холодной стене подземелья, он постепенно приходил в себя, пошевеливая облезлыми ушами. Шум, доносившийся до Михалыча, напоминал переполох в улье, по коридорам бункера и лабиринтов гулко топали экипажи, а из подземных шахт взмывали в бой целые эскадрильи штурмовиков.
      "Молодец, Шура! Кажется, началось!.."
      Отбросив сомнения, моряк пустил в ход испытанное средство, он окончательно доконал безротого карлика, обложив его по матери так, что тот свалился замертво, затем Михалыч отобрал у клона бластер и, придерживая раненое плечо, бросился бежать. Не забыл он и о своей Бесконечной бутылке... -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ КОЛОСС-680.
      На орбите шло сражение. Два космических чудовища сошлись в поединке, у одного из них исковеркан и горел правый борт. Другой, также имевший повреждения, не пытался приблизиться, будто с оглядкой, предпочитая прицельный огонь. Беззвучно, как при землетрясении, содрогалось пространство от каждого залпа. Гиганты, будто два закованных в железо рыцаря, дубасили друг друга, выясняя чьи доспехи прочнее, только вместо лат и мечей был силовой экран и шипящие толстые лучи светло-красного спектра. В момент, когда уже несомненной казалась победа второго крейсера, тот вдруг поспешно развернулся и, резко оттолкнувшись с орбиты, перешел на реактивное ускорение. Он сделал это своевременно, ибо через миг на поле боя появилась погоня: целая армада стремительных челноков и дисков... -==x x x==
      ПЛАНЕТА КОЛОСС-680.
      ВНЕШНИЙ УРОВЕНЬ.
      Кто бы мог подумать: инопланетяне падали в обморок от русского мата как от магического заклинания! Не мог знать Михалыч, что оружие, которым он владел так виртуозно, являлось одним из самых разрушительных. Трепетно прижимая к сердцу Бесконечную бутылку, завхоз выскочил на ровную бетонную дорожку под открытым небом, где наткнулся еще на одного большеголового биотика, возившегося с транспортным средством вроде гравироллера. Робот вытащил оружие, но моряк опередил карлика порцией отборнейших флотских ругательств...
      Брезгливо отпихнув труп ногой, Михалыч завел роллер и на полном ходу вырулил на трассу. Охрана подняла тревогу, и через минуту его уже преследовал прямоугольной формы планетолет, напоминавший БТР своими угловатыми бортами. Михалыч успел свернуть под обрыв, нависавший над поверхностью мутного лимана. Но это не спасло его: планетолет, набрав скорость и высоту, по прямой шел наперерез беглецу. Тот отстреливался, и не совсем бесполезно -- планетолету пришлось включить защитный экран, что затрудняло собственный прицел, и лазер буравил илистый песок, тщетно пытаясь поразить лавирующий роллер. В конце концов, планетолет преградил дорогу. Михалыч развернул роллер в обратную сторону, но тот неожиданно заглох под действием мощной гравитации корабля, по инерции выкинув Михалыча из сидения прямо в грязные воды лимана. Ощутив скользкое и вязкое дно, Михалыч встал на ноги. Соль, осевшая на водорослях, придавала тем причудливые формы. Вокруг всплывали мелкие пузырьки сернистого газа, которым была насыщена вода. Слезились глаза и пекла кожа, а прямо над головой различим был черный прямоугольный контур вражеского планетолета.
      "К р а н т`ы ..." -- воспаленными губами еле слышно произнес Михалыч. Нащупав под мокрой одеждой Бесконечную бутылку, --свой верный талисман, моряк запрокинул ее и, сделав два прощальных глотка, приготовился к смерти. С неба упал карающий луч, но преломившись в гранях бутылки, рассеялся по водной глади. ...Завхоз вначале погрузился в воду, однако, почувствовав себя еще живым, нырнул поглубже. Превозмогая жгучую боль, он плыл под водой с закрытыми глазами, затаив дыхание на время, казавшееся бесконечностью...
      Вцепившись руками в странный куст водорослей, он вынырнул на поверхность. Врага уже не было: планетолет удалился. -==x x x==
      ПЛАНЕТА КОЛОСС-680.
      ВНЕШНИЙ УРОВЕНЬ.
      На грунтовой площадке со странными посадочными знаками астропорта стоял на ремонте знакомый рейдер, а рядом -- уже отстыкованный модуль. Невдалеке прогуливался Ольф, беззаботно насвистывая напоминавшую похоронный марш средневековую сагу об одном невезучем ярле.
      -- Хендэ хох! -- окликнул его Михалыч.
      Ольф обернулся и... получил по морде... -- рука у завхоза была тяжелая, и датчанин покатился по колючей траве. Когда Ольф приподнялся Михалыч выстрелом в голову уложил дана и незаметно пробрался к модулю. Из рейдера повыскакивала охрана, но модуль уже стартовал, возносясь по крутой траектории над космодромом. Михалыч уводил аппарат подальше от проклятой планеты Колосс, даже не подозревая о долгих месяцах одиночества, которые ему предстояло провести, оторванным от всего живого, странствуя закупоренным как джин в бутылке, без реальной надежды быть выловленным из необъятной пучины Космоса. -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ КОЛОСС-680.
      -- ...Слабеет генератор! -- доложил Фарос. Терий подскочил к датчику: "Плазма ниже 35-ти!"
      Он вопросительно взглянул на Гекатея, ища поддержки.
      -- Добавь планетарную! И не забудь про синхрон! -- властно распорядился тот, не отрываясь от панели управления. Терий чувствовал как все больше титан подчиняет его своей воле, умело пользуясь обстоятельствами. Но сейчас иного выхода просто не существовало, и Терий беспрекословно выполнял каждый приказ. Корабль будто напрягся и на "втором дыхании" понесся через вакуум. Титан по-хозяйски уселся в навигаторское кресло и включил связь. С экрана говорила оскалившаяся морда Ликоса:
      --Я узнал тебя, Гекатей. Так дерзко атакуешь только ты! Ты сжег "Амонио". Ты думал, что победил, но ты трусливо бежишь! Ты поднял руку на меня. Что тебе надо?! Ведь ты обречен!
      -- Это ты обречен, сын гиены! Обречен с того дня, как предал меня!! -- гневно бросил в ответ Гекатей. Его бицепсы напряглись. Дрожал каждый мускул на лице. Не дожидаясь ответных угроз титан выключил связь. Он обернулся к Тери:
      "О, Воин Тайир! Будь мне братом и союзником! Твоя звезда снова взошла на Колесе Жизни и приносит удачу! Я сделаю тебя вновь неуязвимым, проведу через врата Света и Тьмы, открою запретные уровни! Никто не в силах вечно быть покорным Светлому Созиданию, и ты когда-нибудь послужишь Хаосу. Нет ничего постоянного. Все меняется, и ты еще поколеблешься, прежде чем осудить Мрак!"
      -- Но я буду сражаться с ним!! -- гордо вскинул голову Терий.
      -- Достойные слова, клянусь эгидой Зевса! Гекатей протянул широкие ладони, и они обнялись как братья.
      -- Это надо отметить! -- осипшим голосом предложил вползший на карачках Михалыч-3: "Ато все воюем, воюем... в "войнушки" играем... Враги друзьями оборачиваются. Бес йих разберет, этих инопла-...плат-...платян... И вообще, -- куда мы летим?.."
      -- Ты летишь домой! -- отвечал Гекатей. -==x x x==
      СИСТЕМА БЭЛЛА-ТРИКС.
      ПЕРИФЕРИЯ.
      ...Михалыч-1 совсем не ел, только пил... и после первого месяца дрейфа Михалыч, подобно Хотабычу, подумал что если его спасут... -то надо бросать пить... ато... Но сутки проходили за сутками, а голубая звезда светила сегодня, как и вчера день и ночь напролет... Энергии уже не хватало даже для возврата на Колосс, а как брать ее из вакуума завхоз просто не знал... и поэтому пил... День шел за днем, неделя за неделей... Через два месяца наш "Хотабыч" уже торжественно пообещал бросить пить... на целый год... Но продолжал... Он старался больше спать, но с перепоя снились одни кошмары. По истечении трех месяцев Михалыч, от алкоголизма почти превратившийся в джинна, дал клятву совсем не пить и никогда больше "не лезть в бутылку". И... бросил!.. разбил Бесконечную бутылку ...на мелкие-мелкие кусочки. На сто первую ночь заточения горемыку "Хотабыча" выловил разведывательный корабль Федерации... -==x x x==
      МЕЖГАЛАКТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО.
      Оторвавшись от преследования, "Анигилос" мчался к планете Тира365. Все системы работали слаженно и четко, везде чувствовалась опытная рука настоящего хозяина. Гекатей вручную выравнивал дифферент. Подготовку провели тщательно, тестируя один за другим узлы в сложном и живом организме корабля-чудовища. Наконец "космический дракон" оторвался от своего потока пространствавремени. Для Тери это было бесконечно малое по продолжительности состояние оцепенения, казалось, будто все остановилось, и сам остановился, как часы без пружины. И еще... какое-то странное, но до боли знакомое ощущение на клеточном уровне... Нет ни времени, ни пространства. Есть только собственное "Я", есть тяжесть и вязкий давящий туман. ПОЛНАЯ АНИГИЛЯЦИЯ. -==6. Идеальная хламида.==
      СИСТЕМА СОЛО.
      ПЛАНЕТА ТИРА-365.
      ЗАПАДНЫЙ ПАСИФИК.
      СЕРЕДИНА 4-й СТАДИИ.
      ФИЗИЧЕСКИЙ ПЛАН.
      Терий брел по узкой песчаной косе. Слева шумел морской прибой, справа, мерно переливаясь в предзакатных лучах, отблескивала гладь теплой лагуны. Час назад он прощался с последним из Михалычей. Быть может, теперь он прощается с планетой, ставшей ему родным домом на долгий отрезок времени. Что несет ей карающий Космос? Будут ли звезды благоприятствовать и далее, посылая спасение? Ведь Земля неповторима как сама Благодать. Ни владыка-Юпитер, ни замкнутый Сатурн, ни энергичный Меркурий, даже Венера не способны на такое самопожертвование, -- отдав часть себя, произвести на свет существ, состоящих из той же материи, что и планета-мать. Символы у планет различны. Различны их космические программы. Карма сотрясается от противоречий. Терий был свидетелем конца Пантеона. Долго ли суждено Земле устоять против сил вселенского Хаоса, против дьявольской Иерархии?.. Многие миллионы лет в Космосе идет война. И эта война преследует его повсюду. Что это, -- злой рок? Или призвание?.. Терий прошел мимо высокой дюны, с которой вечерний бриз упрямо сдувал грязный песок. Сезон еще не наступил и берег пустовал. Вдали, на том конце лагуны мерцали "зайчики" окон поселка. Там жили неизвестные люди неизвестного народа. Там был мир, где существует Время, и за который он будет сражаться. Терий никак не мог отделаться от чувства тревоги. Усталый, он присел у подножия дюны, монотонно пересыпая горсть влажного песка из одной ладони в другую, из одной... в другую... Внезапное и странное ощущение заставило насторожиться. Он взглянул вверх и молниеносно вытащил оружие. Будто из "ничего" с неба падало что-то черное, постепенно приобретая очертания хищной птицы. Голова скорее напоминала шутовской колпак, только вместо бубенцов на краях раздвоенного колпака светились красные огоньки. Терий взволновался не на шутку: по всем признакам это был ВОИН-- один из демонов Ликоса, а может и самого Сотсирха. Терий сполз еще ниже, прячась за колючий кустарник. Он локализовал биополе, очертив ладонями по воздуху круг, и замер. Это было выгоднее, чем открытый поединок, к тому же, оставалось время чтобы запросить помощь. Если Гекатей еще не начал "подзарядку" над океаном, то придет по первому зову. Воин окончательно материализовался, лишь коснувшись земли когтистыми лапами. Под колпаком блеснули сумасшедшие тараканьи глаза. Демон свернул полупрозрачные крылья и двинулся в сторону Тери, хладнокровно нацеливаясь, на первый взгляд, совершенно безоружной рукой. Еще миг, и из нее мелькнула черная молния (!), уничтожив защитный круг. Терий снова стал уязвим, он впервые видел черную молнию, съедающую Пространство. Терий выстрелил в ответ, но ВОИН, будто раздвоившись, оказался справа. На второй выстрел тот даже не среагировал, --Терий промахнулся. Демон будто плыл над землей, приближаясь и приближаясь... Терий поспешно перебрался вправо за дюну, но через миг демон был уже на ее вершине! В этот момент вмешалась сама Судьба. Какой-то дисколет снижался, заходя на посадку переменными курсами. Вряд ли это была помощь, которую ждал Терий. Воин обернулся и тут же попятился, этим воспользовался Терий, выбравшийся из укрытия. Следующий его выстрел оказался удачнее предыдущих: раненый демон, оставляя след вязкой как смола фиолетовой крови, слетел с дюны и на ходу расправляя крылья, неровными зигзагами понесся над водой. Дисколет пустил в ход лазер, но слишком нерешительно, демон уже успел раствориться в сумерках. Терий еще раз обратил внимание на кровь, --та стала исчезать, словно высыхая на песке...
      За это время дисколет успел приземлиться, и из него вышли трое: коротко остриженный мужчина и две женщины с длинными волосами, целясь в Тери из лучевого оружия. Своим внешним видом они не были схожи ни с какой из известных ему цивилизаций.
      "Я с крейсера "Анигилос". --забыв об осторожности, начал Тери, не опуская излучатель. Очевидно, это произвело нехорошее впечатление на спасителей, и мужчина, так и не вступая в переговоры, прошил насквозь шею и плечо Тери парализующим лучом. Сперва Терий ничего не почувствовал. Сейчас он нажмет на сенсор, и разряд излучателя вывернет наизнанку стриженного пришельца... Боль, шок... они ведь не так сильны, чтобы остановить палец на пусковой кнопке... Но палец не слушался. За эту долю секунды он успел стать чужим, будто сама мысль о шоке заставила сдаться, встав непреодолимой стеной между меркнущим сознанием и пальцем... -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ ТИРА-365.
      Терий пришел в себя уже внутри корабля пришельцев. Символика планеты Эгль была безобидной -- знак Духовного Пути. Терий завидовал этим людям, как они благородны и прекрасны, говорят на чужом красивом языке. Вначале никто не обращал на него внимания, -- эглиане были заняты выполнением своей миссии. Лишь на следующий день одна из девушек заговорила. Она пристально глядела на Тери:
      --Тайир! Ты изменился.
      Терий взглянул в ее глаза... ее умное усталое лицо... Да!! Он знал эту женщину, знал когда-то, очень давно..! Смущение Тери не ускользнуло от нее:
      -- Ты все забыл?!... -- она смотрела на Тери так, будто пыталась заглянуть ему в душу.
      -- Я помню... Рий! --неожиданно для себя самого произнес Терий: -- Как сейчас там... на Этерии?..
      Девушка печально отвела глаза:
      -- Ты прав и не прав. Я -- всего лишь клон. Но я -- ОНА! А Она -- это я! Твои собратья обогнали Время. Они уже в Непрерывном Сознании. А ты... ты совсем другой, ...ты ушел вниз!.. Но почему?!... ты предал идеал Божественной Любви?!!
      -- Любовь-- это сон! -- отмахнулся Терий.
      Рий с грустью взглянула на него своими большими добрыми глазами:
      -- И этому тебя научили ...ТАМ?!......
      Она вздохнула, как бы раздумывая, затем заговорила тихо, почти шепотом: "Я искала тебя в нескольких системах. ТАМ, куда ты попал, живут грабежом и деторождением ради расширения Эго. Знай же что все вокруг тебя -- Иллюзия. А Любовь -- она... НАСТОЯЩАЯ!!
      Лишь ЕЁ ты можешь забрать с собой в иные миры. Все остальное изменчиво, ВСЁ... кроме Божественной Любви! Без нее все теряет смысл..."
      Рий замолчала, уже не в силах сдержать себя, и Терий заметил как в ее теплых глазах заблестели слезы. Ее тело было молодым и упругим, но на лице... на лице лежала печать тысячелетий... -==x x x==
      ...Дисколет несколько раз качнуло, потом сильный толчок, крутой вираж, тряска, опять удар...
      Терий понял, -- идет воздушный поединок. Эглиане делали все возможное, пытаясь уйти от преследования. Дисколет швыряло и раскачивало, будто в гравитационном циклоне, и он никак не мог развить световую скорость. Враг был неожиданно силен, это отражалось на сосредоточенном лице пилота. Наконец, измученный пилот бросил управление, по-видимому, отдавшись на милость победителя. При этом он зло косился на Тери. Александр искал Рий, но ее рядом не было. И тут... сквозь иллюминатор он заметил надвигающуюся черную громадину.
      --"Анигилос!"-- воскликнул Терий, но другая девушка угрожающе потянулась к парализатору. Алекса передернуло при одном лишь воспоминании об этом оружии, и он постарался сдержать бурную радость. Да! Гекатей пришел на помощь брату! Не нарушил своего слова!
      -- Рано радуешься! -- предупредил пилот: -- Ты останешься здесь.
      Отворились лацпорты, и дисколет оказался втянутым в один из обширных отсеков крейсера. Вокруг уже суетились несколько клонов, которые тотчас были обстреляны эглианами из своей "летающей крепости". На минуту воцарилась тишина. Стриженый все время держал Тери
      "на мушке". Вдруг откуда-то сбоку послышалось резкое шипение, и... через дыру в корпусе внутрь дисколета ворвался титан в серебристом костюме. Сестра Рий мгновенно пустила в ход свое оружие, но титан закрылся зеркальным щитом, подобным щиту Персея, пронзив ее из своего бластера. Стриженый даже не успел среагировать, как напротив уже стоял могучий и неуязвимый Гекатей. С надменной усмешкой на губах он одним ударом размазал пилота по стене. Несмотря на всю жестокость происшедшего, Терий не мог скрыть восторга.( Все-таки здорово иметь брата-титана! )
      -- ...Рий, не делай этого!.. -- едва успел крикнуть он, но Рий не послушалась, ее взгляд был полон ненависти. Она выстрелила три раза подряд. Гекатей взвыл от боли и выстрелил в ответ... Он всегда убивал одним ударом, не промахнулся и на этот раз. ...Рий была мертва, но ее глаза, ее усталые добрые глаза... в них уже не было ни любви ни ненависти. Была лишь бесконечная грусть. -==x x x==
      В посту управления как обычно жужжали и перемигивались приборные панели. За датчиками неустанно следил Фарос. Недоставало только Михалыча, успешно возвращенного на Землю в свой пространственно-временной континуум. Гекатей при виде Тери не скрывал хорошего расположения: "Мы готовы к новым битвам! "Анигилос" полон сил как никогда. Но сможет ли мой брат быть серьезным противником Иерархии, оставаясь в прежней материи?"
      Терий догадывался о намерениях титана: очевидно, это будет не простая подзарядка. Он вдруг понял, что уже полностью находится под властью своего звездного брата. Воля Тери была парализована, и он застыл как ледяной столб. Титан совершил несколько странных пассов, и Терий почувствовал, будто медленно движется, выплывает из ...самого себя! Фарос, ассистировавший титану, открыл странную коробочку, о назначении которой Терий до сих пор не догадывался. Гекатей вынул оттуда продолговатый ромбовидный кристалл. Острием кристалла титан прикасался по очереди к основным чакрам Тери снизу-вверх. Причем кристалл каждый раз менял индикацию по цветам спектра. Повторив эту манипуляцию несколько раз, Гекатей вернулся к Манипура-чакре. Кристалл окрасился в желтый цвет и стал увеличиваться в размере. Гекатей отпустил кристалл, но тот оставался как-бы воткнут в живот. Терий видел собственное тело (!) справа от себя. Иногда полезно посмотреть на себя со стороны, и только теперь Терий понял, что это было не его тело! Он жил в другом теле!!! Открылся шлюз, и под действием магнетической силы тело как в воронку ушло через него в открытый космос!! Терий глянул в днищевой иллюминатор и восхитился, он чувствовал лишь восторг и ничего кроме восторга. Гекатей торжественно поднял руку:
      -- Брат мой! Отныне завершен цикл материальных перевоплощений. Ты сбросил кокон плоти. Замри и будь недвижим даже в мыслях, -- не повреди тонкую оболочку, о лишенный Доспеха!
      Я беру роль Творца и вручаю.......... ИДЕАЛЬНУЮ ХЛАМИДУ!!!
      Гекатей торжественно снял кристалл и уложил в коробочку:
      "Именуйся же единым именем. ТАЙИР -- АСТРАЛЬНЫЙ ВОИН!!"
      Титан начертал пальцем в воздухе огненные буквы, затем подставил свой зеркальный щит. Терий увидал в нем отражение: это был красавец-атлет, и если при виде мощного Гекатея напрашивалось сравнение с Гераклом, то истинное воплощение Тери было под стать Аполлону. Сходство с прежним Алексом просматривалось лишь самое отдаленное, но зато все фибры души, все реализованные за предыдущие жизни нервные единицы запечатлелись в ИДЕАЛЕ.
      Гармонией своего творения, казалось, был поражен сам Гекатей:
      "Ты не мог превратиться ни во что иное, кроме себя самого." -ликовал титан: "Такова суть Метаморфозы. Утраченный Тайир восстановлен! Теперь ты можешь убивать! Но лишь в бою и одним ударом -- таков кармический закон Воина!"
      Зеркальный отблеск металла отразился в глазах Тери холодной решимостью.
      Возвращенный в Воины величественно выпрямился:
      -- Слушаю тебя, брат мой! -- прозвучал голос Тери мощный и выразительный. -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ КОЛОСС-680.
      АСТЕРОИД ЦИКЛОП-2.
      ВОСХОЖДЕНИЕ.
      АСТРАЛЬНЫЙ ПЛАН.
      Разгоралась война Света и Тьмы. Она не являлась войной в обычном понимании. Скорее это была игра, полная условностей. Сотон "Л" совершил очередной налет на еще один конвой, а потом дочиста ограбил две вассальные планеты. Это привело в возмущение Федерацию, и как результат, на Колосс была послана сильная эскадра, завязавшая бои с флотом сотона. Гекатей решил не упускать момент. Он имел многочисленных сторонников в лагере Ликоса.
      Появление "Анигилоса" было внезапным как удар молнии. Крейсер вынырнул из Полидромии на расстоянии каких-нибудь полутора колосских миль от астероида, силы гравитации расплющили несколько челноков и один патрульный дисколет, даже сам астероид Циклоп, состоящий из сплава редких металлов, содрогнулся. Терий высадился на поверхность Циклопа в сопровождении сотни биотов с планеты Скура. Во главе десанта стоял магистр Архип, скрывающий лицо под золотистой маской. Фарос и Гекатей остались на крейсере. Тери предстояло сражаться с титанами, впрочем, теперь он был в своей лучшей форме. На астральном плане Терий чувствовал себя просто великолепно, его тело казалось будто отлитым из красной меди, могучие крылья служили лишь дополнительной защитной оболочкой, взлетать можно было и без их помощи, стоило только представить, -- и ты перемещался в пространстве почти мгновенно. Клоны захватывали корабли прямо на взлетных площадках астропорта, оттесняя титанов к главному сооружению на Циклопе, именуемому Свод Титанов. Это был массивный купол с прозрачным верхом. Там собралась та часть обороняющихся, а именно -- одиннадцать гигантов, которых Гекатею не удалось склонить на свою сторону. Они оказывали ожесточенное сопротивление, биоты несли большие потери. Однако, магистру Архипу все же удалось прорваться внутрь сооружения. Терий сражался в первых рядах, он поражал врагов ксифосом. Когда луч входил в живот титана, тело гиганта как-бы возгоралось изнутри, полыхая искрами. Архип схватился с предводителем титанов которого звали Тар, а на пути Тери встали две отвратительные титаниды, они казались несокрушимыми как две скалы. Если Тар предпочитал ксифос, -- те просто изрыгали огонь своими ужасными пастями. С изуродованным крылом Тери нанес одной из них смертельный удар мечом, а другую поразил безоружной левой рукой, исторгнув столб фиолетового огня, испепеливший титаниду, тут Терий впервые ощутил в полной мере насколько он силен! Вдохновленный успехом, он продолжил бой, сразив еще одного звероподобного гиганта. Во время битвы с себе подобными титаны преображались в страшных животных. Голова Тери сейчас была подобна голове птицы с грозным клювом. Тар с головою льва издавал поистине львиное рыканье, потрясавшее само основание Свода Титанов. Архип, напротив, оставался безмолвен, мастерски отражая удары предводителя. Наконец, не открывающий лица магистр обезглавил своего противника, львиная голова тяжело шлепнулась о мраморный пол. Вновь обретя облик человеческой, она произнесла на языке ангелов: "ПОБЕДА -- ВАША!"
      Терий взглянул вверх: сквозь прозрачный купол Свода Титанов мерцали звезды... -==x x x==
      ОРБИТА ПЛАНЕТЫ КОЛОСС-680.
      Орбиту Колосса сплошь усеяли обломки. Устрашающе гремя дюзами, "Анигилос" атаковал дворец Ликоса. Гекатей показывал чудеса высшего пилотажа. Сливаясь воедино со своим крейсером, он превращался в грандиозную силу, не знающую препятствий. "Анигилос", этот одетый в доспехи космический дракон мчался к планете, подобный огненной стреле. Батарея планетной обороны вела прицельный огонь. Сначала возникла вибрация, затем началась бешеная тряска, однако программа самовосстановления функционировала безотказно. На двухкилометровой высоте "Анигилос" резко затормозил и фатально как сама неизбежность повис над дворцом. Атмосферный вихрь достиг поверхности планеты, подняв облако пыли.
      Гекатей запустил анигиляционную систему и перевел взор на экран, где превращался в прах дворец одного из великих сотонов Иерархии. Это было зрелище! -==x x x==
      Флот поддержал Гекатея. Теперь было важно закрепить успех. На Циклопе располагалась патрульная база, где когда-то служит и сам Гекатей. Сейчас этот спутник находился в нодире и в любой момент мог быть отрезан от астропорта эскадрой Геспериона. Терий готов был во всем следовать за своим властолюбивым братом, а это вело к неизбежному столкновению с Федерацией. Однако Гесперион медлил, он даже приостановил боевые действия, несмотря на соблазн легкой победы. Это дало Гекатею выигрыш во времени. Ему удалось собрать остатки флота, авторитет и слава титана были настолько велики, что командиры всех без исключения кораблей провозгласили его единым стратегом. Силы флота удвоились, когда Циклоп вошел в зенит и на борт "Анигилоса" ступил титан Кронобул, окончательно признавший власть Гекатея над патрульной базой. За это время Терий успел слетать на планету, где осмотрел энергозаборники и укрепил фортификацию. Он командовал тысячами карликов, на равных разговаривал с титанами, договаривался с союзниками. Гесперион по неясной причине продолжал выжидать... -==x x x==
      Роль полномочного посла Михалычу доводилось исполнять впервые. Его познания в области дипломатии исчерпывались "Посольской" водкой, но что поделаешь, если на тебя возложены надежды целой Федерации, хочешь-не хочешь, а станешь дипломатом. К тому же, хотелось быстрей увидеть Алекса. Как он там? ...Михалыч успел обрасти огромной-преогромной бородой как у Карла Маркса. Моряк пользовался необыкновенной популярностью на базе "МЕДУЗА-19" под началом древнего знакомого -- Геспериона, которого называли: Всевидящее Око. Это был худой хмурый старик, единственным увлечением которого, кроме войны оставалась музыка. Часто он совмещал и то и другое. Едва дотрагиваясь до клавиш управления, Гесперион преображался, он был не просто стратегом, а настоящим композитором космических баталий. Михалыч находил утешение в другом, а именно, -- в живописи. Кто бы мог подумать, что в бывшем артельщике проснется Петров-Водкин!? Для этого не приходилось возиться с красками, -- стоило лишь настроиться на специальный мыслеуловитель, а тот уже передавал все ощущения в красках, правда, довольно абстрактно. Особый успех у экипажа звездолета имела последняя авангардистская картина Михалыча, которую он назвал: "9-й стакан". В палитре преобладали желтые тона ( Говорят, что Ван-Гогу тоже довелось прилично выпить чтобы таки увидеть свой знаменитый "желтый цвет"). В знак одобрения многорукие близнецы-Видваны с планеты Ананда похлопывали завхоза по волосатой руке, уверяя что это верный признак творческой натуры, но Гесперион, наверное из духа противоречия, обидно задел Михалыча, заявив, что это скорее рудимент, перешедший по наследству от пещерных предков и присущ мутантам. Матрос не обиделся на старого ворчуна, который по-настоящему разбирался лишь в музыке. Куда уж старику до Ван-Гога!..
      Прошло очень много времени, сколько именно -- Михалыч понятия не имел, завхоз даже не пытался сбрить бороду, -- она вела отсчет его трезвой жизни. После нескольких экспедиций к отдаленным системам Михалыч стал другим не только внешне. Все в этом мире было поразительным: планеты неисчислимы, титаны огромны, звездные корабли чудовищны, миры бесконечны и невообразимы даже для Михалыча, повидавшего достаточно на своем веку. Незабываемые воспоминания о "Бесконечной бутылке" померкли в сравнении со всем увиденным. Он бывал в причудливых мирах со странными названиями и удивительной историей. На специальном кораблепосреднике Михалыч прошел курс энергетической регуляции. Особых метаморфоз, однако, с Михалычем не произошло, если не считать бороды и отвращения к алкоголю. Михалыча сразу произвели в "исполнители 4-й ступени", и вскоре он уже нес офицерскую вахту на "МЕДУЗЕ". Причину столь быстрого продвижения по службе ему объяснил дежурный клон (Михалыч до сих пор не мог привыкнуть к этим маленьким уродцам, хоть они и были примерные слуги). Оказывается, штатный состав базы серьезно поредел после битвы в туманности, крысоид Сефрас был в декретном отпуске, а у Нэйши, исполнителя 2-й ступени, внешним видом напоминавшего барсука, как назло, начался период линьки, и муравьи, управлявшие его мыслительными процессами, вымирали сотнями, их приходилось ежедневно вычесывать вместе с клочьями шерсти. Теперь Нэйши с планеты Юэ стал просто облезлым барсуком, ничего не соображавшим в навигации и представлял собой весьма жалкое зрелище, запертый в изоляторе. Экипаж базы был и впрямь "разношерстным". В отличие от экипажей дисколетов, формировавшихся выходцами с одной планеты, контингент модульной базы был скомплектован по "интернациональному" принципу. Впрочем, пилотами модулей являлись исключительно представители планеты Камелия, составлявшие особый клан молчаливых микроцефалов. ...Большой темный зал управления напоминал кинотеатр с выгнутым наружу экраном. В нем гуляли сквозняки, и было немного жутковато. Дорога туда занимала до десяти минут, начинаясь от каюты Михалыча, проходя через два подъемника-лифта и один длинный переход по периметру базы с широкими овальными иллюминаторами, через которые можно было наблюдать как проносятся звездные миры. Существовал и более короткий путь, мимо зала Совещаний, но Михалыч избегал его, боясь наткнуться на начальство... Вахта Михалыча близилась к концу. База пересекала гелиопаузу. Чуть справа по видимому курсу переливалась лиловыми сполохами эфирная субстракция ОРМОС. Автопилот исправно вел корабль по ему одному известной дуге к планете КОЛОСС-680. Михалыч приложил ключбраслет к сенсору тестирования (единственное, до чего ему здесь разрешили дотрагиваться). По экрану побежали черточки, закорючки и какие-то странные специальные коды. Кет, мутант с планеты Ввак, как обычно, опаздывал на вахту.
      -- Наверное, опять уши бреет... мудак! -- сердился Михалыч-1на сменщика.
      " Эх, щас бы накатить граммов двести... -- да не с кем..!" -- вдруг поймал он себя на мысли. К счастью, ход его рассуждений был прерван. Полупрозрачная голограмма Всевидящего Ока Стратега предстала перед Михалычем. Такое случалось, стоило Геспериону лишь пожелать -- и его голографический глаз мог заглянуть в любое время в какой угодно закуток корабля, дабы убедиться что вахта на месте и не спит. Михалыч-1 вскочил с кресла, вытянувшись в струнку перед Всевидящим Оком.
      -- Готовься. Ты отбываешь на посольском корабле. -- прозвучал голос Стратега. -==x x x==
      После долгого отсутствия Михалыч вновь находился на крейсере "Анигилос". Как изменилось все! Вокруг царила чистота и образцовый порядок. Но самого главного он еще не знал...
      В нише приемного отсека, где помещался эглианский корабль, стояли три великана. Наиболее представительный вид имел, конечно же, Гекатей. Тот, что справа, -- был известен под именем Архип, магистр планеты Скура. Третьего не смог опознать ни один из пяти клонов посольской охраны. Михалыч пристальнее всмотрелся в глаза незнакомца:
      -- Шура, ты что ли?.. Не узнал?! Что... эти гады... с тобой сделали?!! -- засуетился моряк вокруг Тери, ощупывая его бицепсы.
      Гекатей вмешался по праву хозяина:
      -- Он -- Воин Тайир! А ты, -- не тот ли, кого мы вернули на Тиру-365 ?
      Михалыч аж прикусил губу:
      --Как вернули?!... И что... Самозванца!.. на мое блатное место?!
      Гекатей снисходительно кивнул в ответ, а посол схватился за голову: "Представляю... что он с Валюхой моей щас вытворяет!!! Я его!.. Знаю я этого придурка! Весь в меня!.."
      Посол перевел дух и пригладил слипшуюся от пота бороду: "Ну и черт с ним! А вот Шуру, другана моего верни! Слышь ты, падло! Совсем измордовал парня... Верни, понял?! Ато я на тебя Геспериону такую телегу накатаю..!"
      Гекатей бросил на парламентера уничтожающий взгляд, охрана сгрудилась вокруг Михалыча. Тотчас из всех проемов и укрытий повыскакивали вооруженные карлики, а из лифтовой ниши появился огромный как гора титан Кронобул.
      --Ликвидируй посла! --приказал тому Гекатей.
      В этот миг Терий будто очнулся от глубокого сна:
      -- Оставь его! -- сделав шаг вперед, он загородил собой Михалыча: "Брат! Позволь мне уйти с ним. Свою миссию я выполнил. Сотона "Л" больше нет, и я боюсь, судьба сделает нас врагами."
      Гекатей смутился, но отвечал, гордо подняв голову:
      -- Ты ошибаешься, брат. Зло неистребимо, и ты сам сражался на его стороне, за что достоин высокой награды.
      -- Нет, Гекатей! Нам суждено расстаться.
      Обрадованный благополучной развязкой, Михалыч потерял осторожность. Поспешив к посольскому кораблю, он оказался спиной к магистру Архипу, и тот, подобно хищному барсу, бросился на посла, однако его ксифос скрестился с мечом Тери... Эскорт из пяти клонов был сражен наповал, Михалыч каким-то чудом уцелел, под перекрестным обстрелом отделавшись легкими ожогами, но не успел он доползти до посольского рейдера, как тот на его глазах рассыпался на мелкие осколки. Кронобул метнул в Михалыча оранжевой молнией, но Терий заслонил моряка собственным телом. Идеальная хламида восстановила поврежденную ткань почти мгновенно... Когда они с Михалычем заскакивали в эглианский корабль, Терий бросил прощальный взгляд на брата. Лицо Гекатея было каким-то меланхоличным:
      -- Элеа, Тери!.. Ты выбрал. -- резким движением руки титан будто обрубил нить, невидимо связывающую их души. -==x x x==
      ПЛАНЕТА ТИРА-365.
      ИСКАЖЁННЫЙ ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ КОНТИНУУМ.
      ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ КЛИНИКА.
      Михалыч-3 не любил смотреть на конченых людей. Но именно они -- находящиеся на излечении алкоголики окружали его сейчас. Некоторым удавалось раздобыть водки, и они "соображали на-троих". Так уж повелось со времен жандармского указа: "больше трех не собираться" (Все проклятые царские жандармы виноваты).
      Чтобы скоротать время он придумал настольную игру и настолько увлекся, что даже не заметил, как все больше соседей по палате становятся зрителями, а затем и участниками игры. По примеру Михалыча они расчертили бумажный лист, кидая костяшки от нард и передвигая фишки по числу выпавших очков. Играть в "Космического алкоголика" было не просто интересно, а захватывающе!! Фишкаалконавт передвигалась по дуге от планеты к планете и, пройдя полный круг, делала посадку на "базу", где овладевала "Бесконечной бутылкой", встречая по пути массу всяческих препятствий и подвохов. Например, перебор очков означал поломку "автопилота" и уводил на извилистую более длинную дорогу. Были в игре "планеты-ловушки", но их замысловатые названия почему-то не подошли соседям по палате, и планеты окрестили попроще: "Гамбринус", "Жемчужина", "Грот", "Шаланда"... и другие, попасть на которые грозило пропуском одного хода. Обязательной была "дозаправка" на планете "Шанхай". Самым страшным в игре являлось попадание в "Блуждающий космический вытрезвитель", которое наказывалось арестом на три хода. Игра "Космический алкоголик", подобно эпидемии, вскоре перекинулась и на другие палаты, вызывая вполне обоснованную тревогу медработников... -==x x x==
      МЕЖГАЛАКТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО.
      ОТСУТСТВИЕ ИЗМЕРЕНИЙ.
      Навсегда покончив с войной, земляне летели на далекую планету Эгль, вернее, корабль сам уносил их подальше от сатанинской бойни. Терий вычислял курс и приводил в абсолют космическую частоту. Только сейчас он имел возможность оценить достоинства эглианского летательного аппарата: пробоина, полученная при штурме, будто затянулась сама по себе. Терий знал, что кораблем управляет невидимый дух.
      -- Как твое имя? -- спросил Терий.
      -- Мое имя открыто лишь тому, кто владеет мной! -- отвечал незнакомый голос, шедший, казалось отовсюду.
      -- Тогда почему ты впустил нас?
      В ответ была тишина, Дух молчал, но Терий догадался сам. А корабль все летел, удаляясь от проторенных дорог вглубь энтропии, где бесчисленно множество метаморфоз, он летел вечность, но летел один миг, он летел сквозь эфемерность и абсурд, но летел через живой и населенный Космос, он даже не летел -- это Время неистово проносилось мимо как что-то несуществующее. Справа, будто дельфин, из хвоста кометы вынырнул знакомый плазмоид. Да, это был он, -- стремительный Разум, верный ангел-хранитель, пришелец издалека, этот бродяга без прошлого, он ищет встречи и находит Истину, Покой и радость вольного дыхания. Вокруг простирались бескрайние поля огненной материи. Душа, переполняемая возвышенными и благородными чувствами, растворялась многообразием миров, ощущая в полной мере их совершенство. Что сравнится с этим бесценным даром?! За спиной вырастали невесомые сияющие крылья, а из черноты Космоса глядели миллионы печальных глаз...
      Алексей Сотский.
      Три рассказа
      -== * КОЩЕЙ-2003 * ==
      Получено по электронной почте сети "Интернет", обратный адрес в системе не зарегистрирован. -==I==
      Вы когда-нибудь собирали осенние опята? Если нет - напрасно, ибо такой коктейль из азарта и в то же время умиротворения, пожалуй, больше никак не испытать. Если выбрать нужный день, то грибов в лесу больше, чем Вы способны унести при всем желании, а желание возрастает с возрастанием веса наполняемой корзинки. Вот и появляется азарт, который накладывается на поразительное умиротворение, навеваемое тишиной осеннего леса. Это удивительная тишина, какая бывает лишь в ту пору, когда еще не холодно, а лишь слегка прохладно, ровно настолько, чтобы остудить разгоряченную обилием грибов голову, в ту пору, когда опавшие листья еще не размокли от дождей, которые зарядят после бабьего лета, и их хруст под ногами, шум ветра в кронах деревьев, крики птиц - все это странным образом не нарушает тишину, а вплетается в нее...
      В такое вот утро я оставил свою старенькую "Самару" на обочине шоссе и углубился в лес. День был ясен той пронзительной ясностью, которая только и бывает в Подмосковье в конце бабьего лета.
      Странно: вроде бы других машин на обочине было в это раннее утро еще немного, и в лесу грибники не перекликались, но в то же время было видно, что я в лесу не первый. Полно пней, заросших так, что мха не видно, и все срезано! Обидно, досадно, ну, ладно: видно, что и мне тоже грибов хватит, надо только углубиться в лес. У меня был компас, я слышал шум дороги за спиной, день был ясный - словом, заблудиться я не боялся. Не угодить бы только в болото, но уж как-нибудь отличу его от остального леса. А диких зверей вроде бы уже лет двадцать как грибники распугали.
      Я прошел километра полтора. Шум дороги стих, заглушенный подлеском, и только слышно было, как где-то наверху вопит дятел. Вы наверняка слышали этот исполненный прямо-таки социалистического оптимизма клич, короткий и отрывистый, но в то же время звонкий. Кто не знает: это так кричит дятел. Черт его знает, что он при этом имеет в виду. Этот крик меня развеселил, и я сказал беззлобно:
      - Ну чего кричишь, дятел?
      Не в смысле, что это - дятел, а в смысле, что ну и дятел же он.
      - Сам ты дятел! - раздалось с верхушки березы.
      Так. Картина Репина "Не ждали". Вроде как с утра я был в своем уме, а слуховыми галлюцинациями я не страдал никогда, только в детстве - обостренным воображением. Так или иначе, лицо у меня, наверное, довольно глупое. Хорошо, что никто не видит...
      Сверху раздался смешок.
      - Ну и лицо у тебя! Будто подушкой долбанули.
      - Кто это говорит?! - воскликнул я со злостью.
      - Кто, кто! Я говорю. Дятел. Ну и бестолков же ты, приятель.
      Н-да... Щипок себя за руку показал, что я не сплю. Стало быть, ктото надо мной шутит. Дурацкая шутка, кстати. Ну, погоди, я тебя выведу на чистую воду! А для этого сначала приму предложенные правила игры.
      - Послушайте, господин дятел, Вы не могли бы спуститься пониже, а то я Вас там за ветками не разгляжу.
      Дятел слетел на куст передо мной. Впервые я видел эту птицу так близко не в зоопарке. Странно: хоть я, мягко говоря, не знаток мимики птиц, но он явно был польщен вежливым обращением.
      - Итак, спрашиваешь, чего кричу?
      А вот это уже за гранью технических возможностей, достижимых посреди неэлектрифицированного леса. Значит, передо мной настоящий говорящий дятел, хоть их и не бывает. НЕ БЫВАЕТ. НЕ БЫВАЕТ!!! Но - вот он, сидит на ветке, кокетливо склонив голову, и ждет ответа на заданный вопрос.
      - Да нет, это я так... Хотя, вопрос, конечно, интересный.
      - Чего интересного... Тебе ведь тоже иногда хочется крикнуть чтонибудь вроде, например, "Эге-гей." И у тебя спрашивают, чего кричишь, но вопрос-то риторический.
      - Ну, знаете, если бы я знал дятловый язык, я бы это понял, конечно...
      - Ладно, с кем не бывает. Слушай, я тебя прежде здесь не встречал. Ты, вообще, откуда?
      - Из Москвы, а что?
      - Из Москвы... Иван Петрович Рюриков, год рождения одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, специалист по защите от несанкционированного доступа в вычислительных сетях?
      Ну, вот все и выяснилось. Откуда в Подмосковье быть говорящему дятлу, и к тому же осведомленному о том, кто я какой? Это-таки галлюцинация. Я вчера перетрудился. И то верно, компьютерный вирус попался весьма заковыристый, его безымянный автор заложил в конструкцию несколько довольно красивых ходов. Его бы энергию - да в мирных целях...
      - Так. Спокойно. Это пройдет. Домой. Спать.
      Я развернулся и зашагал в направлении, где по моим расчетам должна была быть дорога. За спиной раздалось хлопанье крыльев птицы, в существовании которой я усомнился, летевшей, как ни странно, не прочь, а вслед за мной.
      - Так это Вы - Иван Петрович Рюриков?
      - Да, это я. Чур меня, сгинь! - рявкнул я, не оборачиваясь.
      Но вместо того, чтобы сгинуть, в следующий момент дятел долбанул меня клювом в макушку. -==II==
      Все-таки хорошо, что я пока еще помоложе, чем царь Додон из сказки Пушкина. Он-то от эдакого обращения вообще полетел с катушек долой, а я только отключился.
      Я лежал на земле под сосной, мне на темя лилась струя воды, а я с трудом пытался сообразить, где нахожусь. Попытки не увенчались успехом, хотя картина, представшая моим глазам, казалась до боли знакомой.
      Начать с того, что передо мной была медведица с тремя медвежатами, один из которых залез на покосившийся сухой ствол. Все это освещалось косыми лучами солнца, падавшими сквозь туман.
      Ну, да. Шишкин. "Утро в сосновом лесу." С конфеты "Мишка Косолапый." Только в натуре. Там, правда, на стволе сидели два медвежонка, впрочем, и здесь второй начал карабкаться вверх по бревну.
      Совпадение маловероятное, к тому же откуда в ближнем Подмосковье медведи?
      Гораздо менее знакома была рука, лившая воду, причем не из чегонибудь, а из берестяного туеска. Формы вполне человеческой, она была исполинского размера и покрыта зеленой шерстью. Обладатель ее помещался у меня за головой, разглядеть его я не мог.
      - Вы вполне пришли в себя?
      Голос обладателя зеленой руки был глубоким и низким, немного с хрипотцой.
      - Похоже на то...
      Я сел, и повернувшись к нему, понял, что, кажется, поспешил с утвердительным ответом. Представьте себе павиана двух с половиной метров роста, покрытого гладким зеленым мехом, только без хвоста. Примерно так выглядел мой новый знакомый. А на плече у него, заинтересованно глядя на меня, сидел Дятел.
      Уже пора его называть с большой буквы, ибо он в моей истории всерьез и надолго.
      - Как видите, Иван Петрович, Дятел - вовсе не галлюцинация. Хоть и не дипломат, как выяснилось.
      - Верно, верно! - вставил Дятел, - Меня ведь просили тебя встретить. Кстати, прости, что пришлось применить клюв для убеждения.
      - И ты извини, что я на тебя наорал.
      Так. Возвращение домой откладывается. Сначала надо вернуться в себя. Вспомним опыты Фейнмана по управлению сном. Пусть герои этого бреда пошлют меня домой. А для этого буду воспринимать их как реальность, и действовать в этой реальности, по возможности стараясь ее не злить, а то выйдет из под контроля.
      - Итак, чтобы покончить с персоналиями: Вы - Иван Петрович Рюриков, с Дятлом Вы уже знакомы, ну а я - Леший, - сказал зеленый павиан, - У Вас, я полагаю, накопилось немало вопросов. Давайте пройдем в более удобное место, и я на них отвечу.
      Я покорно поднялся на ноги.
      - Мальчики, домой! - раздался за спиной хотя и рык, но вполне членораздельный, так иногда разговаривают медведи в мультфильмах.
      Я оглянулся. Медвежата помладше, хныча: "ну ма-а-ам, давай еще погуляем," слезли с бревна, старший вдруг вынул изо рта здоровенный комок жевательной резинки, клубничный запах которой явственно донесся за десять метров, прилепил было ее к дереву, но под укоризненным взглядом мамаши отодрал и понес в лапе.
      Все семейство тронулось мимо нас в кусты, причем старший медвежонок ритмично притопывал на ходу, если не сказать: пританцовывал. Когда он поравнялся со мной, я разглядел среди густой шерсти стереонаушники в его ушах и плейер, который он для удобства повесил на шею. Дополняла картину доносившаяся из наушников, как это ни удивительно, песенка тридцатилетней давности, знаменитая "Шизгара". Медвежонок лукаво мне подмигнул, и это меня доконало.
      Давясь от смеха, я повернулся к Лешему и увидел среди кустов его стремительно удалявшуюся спину. Не будь осень, я бы его уже потерял из виду, а так мелькавшая на фоне пожелтевших листьев орешника зелень его меха позволяла хоть как-то ориентироваться, пока я бежал за ним. Потом он вдруг исчез, как сквозь землю провалился. Я подбежал к тому месту, где это произошло, и увидел открытый лаз в земле, из которого доносился громоподобный хохот. Вниз вели ступеньки. Я скатился по ним и тоже расхохотался в голос. -==III==
      Минут пять мы на пару отводили душу, потом я вытер слезы и увидел, что Леший опять серьезен, хотя в глазах его и осталась смешинка.
      - Уж эта мне современная молодежь... Ну, ладно, к делу. Я готов ответить на Ваши вопросы. Присаживайтесь.
      Пока я оглядывался, Леший закрыл входную дверь (именно дверь, ибо в помещение вел коридор, оканчивавшийся лестницей наверх). Освещенный то ли керосиновой лампой, то ли чем-то под нее стилизованным, ибо таких ярких керосиновых ламп я в жизни не видел, интерьер землянки был прост, если не сказать: аскетичен. Грубо сколоченный стол, три колченогих табурета, в углу - топчан, явно под размер Лешего, то есть величиной с небольшой аэродром. А в другом углу... В другом углу синел экран компьютера. Черт его знает, к чему он был подключен, но вид экрана при загруженном девятом "Нортоне" я ни с чем не спутаю. Хотя древнеславянский шрифт на экране и делал картину чуть менее привычной, но в конце концов, на общем фоне это - мелочи. Ибо монитор представлял собой овальное серебряное полированное блюдо, стоявшее на ребре под углом, исключавшим любую возможность равновесия, по его краю катался роскошный фрукт - алма-атинский апорт с два кулака величиной, системного блока просто не было, а клавиатура явно лежала отдельно, безо всяких соединительных проводов, что само по себе - не такая уж и новость, не будь она сделана из дерева, то, что называется: без единого гвоздя. Все-таки, удивительно изощренный у меня бред. Пожалуй, пора вообще перестать удивляться, если я не хочу окончательно сойти с ума. Я сел на один из табуретов и повернулся к Лешему.
      - Вопросов у меня, надо сказать, слишком много, и они почти все сплошь дурацкие. Наименее дурацкий - где я нахожусь, и как мне попасть домой.
      - Ну, не такой уж он дурацкий, а на самом деле - вы ведь любите фантастику, кстати, это одна из причин, почему мы обратились именно к Вам, вот и подберите в ней объяснение по вкусу. Что-нибудь о параллельных мирах... Мы здесь как-то не задумываемся о физике этих вещей, просто пользуемся. Если хотите, колдовство. А домой мы вас вернем. Именно в то место и то время, которое Вы нам укажете. У вас дома и волноваться не начнут. Для них Вы на полдня уехали - так и вернетесь. Хотя, у вас дома и волноваться-то некому. Как видите, Иван Петрович, мы Вас неплохо знаем. Если на то пошло, Вы уже и сами заметили, что мы с вашим миром вполне знакомы, а стало быть можем его навещать, когда захотим, и даже кое-что заимствуем, хотя главным образом в культурном плане или в виде общих идей. Та же "Шизгара", та же идея вычислительной техники... Кстати, специалист по ней нам и нужен.
      - А зачем, собственно?
      - По специальности. Вы - специалист по компьютерным вирусам и защите сетей данных. А к нам кто-то залез и портит помаленьку, причем делает это настолько тонко, что не удается его вычислить.
      - А что, ваши сети организованы сходным образом с теми, что у меня дома?
      - Они одинаковы во всех мирах. Существует одна наилучшая схема, и как ни идет развитие - результат один. Если бы мы не хотели не слишком афишировать у вас факт своего существования, можно было бы даже ставить вопрос о совместимости форматов данных, хотя техническое исполнение у нас совсем другое.
      - Хорошо. Тогда еще вопрос. Вот Вы все говорите: мы, мы. А собственно, кто это - вы?
      - Хм. Признаться, этого вопроса я ожидал раньше. Мы - это лесной народ Княжества Московского. Так мы сами себя называем, а Вам из книг более знакомо другое наименование: маленький народец.
      - То есть всяческая местная нечистая сила.
      - Можно, конечно, сказать и так, и для первого раза я даже не обижусь. Видите ли, между лесным народом и нечистой силой примерно такая же разница, что и между известной вам германской нацией и теми германскими племенами, которых именовали варварами, и которые разрушили Рим.
      - Мне кажется, я понял. Прошу прощения. Только, Вы конечно извините, я кроме Вас еще не видел ни одного представителя этого самого лесного народа.
      - Ну, как же! А Дятел?
      - Дятел... А другие лешие, а Кикимора, а Баба-Яга, а Водяной?
      - Вообще-то, состав лесного народа с тех времен, что отражены в ваших сказках, сильно изменился. А с теми, кто здесь теперь живет, еще познакомитесь. Ведь головоломка, которую мы Вам предлагаем не на один день.
      - Если только я за нее возьмусь.
      - Возьметесь. Не потому, что мы Вас вынудим, этого не будет, а просто потому, что это интересно. Кстати, все наши технические приемы, а в терминологии Вашего мира - магические приемы, работают и у Вас. Представляете, как Вы поднимете свою квалификацию!
      - Звучит заманчиво, тем более что, кажется, вы уже тут все за меня решили. Но где я буду жить?
      - Это мы уже организовали. Дятел проводит. А пока - что Вам нужно для работы?
      - Немного. Компьютер, исполненный на ваших принципах, каковы бы они ни были, подключенный к вашей сети, для начала хотя бы на минимальном уровне доступа, какой дается новичкам. Плюс полная системная документация и руководство пользователя на то и другое. Какое-то время я потрачу просто на то, чтобы научиться работать как обычный пользователь. Я надеюсь, все мои слова понятны, ведь у вас наверняка терминология отличается от той, к которой я привык.
      - Не беспокойтесь. За большинство не поручусь, но я сам ваши названия понимаю. И я не один такой, есть еще головастые ребята. А документацию сейчас дам.
      Леший повернулся к колоде, на которой стоял компьютер. Оказалось, что это - не колода, а что-то вроде тумбочки. На передней стороне располагалась дверца, искусно замаскированная под общий фон. Леший распахнул ее, запустил руки внутрь и, сосредоточенно пыхтя, начал вынимать громоздкие инкунабулы, одни складывая в стопку около себя, а другие откладывая в сторону по одному ему понятному признаку. Я с интересом наблюдал за ним, как вдруг откуда-то сверху раздался скрип.
      Я поднял голову.
      В потолке открылся люк.
      - Не пугайтесь, это глюк, - сказал Леший, даже не оборачиваясь.
      - О, йа, Хайнер Глюк, к фашим услугам! - приглушенно донеслось сверху.
      Из люка выпала здоровенная связка воздушных шариков, как только он ее протиснул! И уже на шарики спрыгнул небольшого роста человек довольно гротескного вида. Он был одет в панталоны неопределенного цвета и черные потертые ботфорты выше колен, засаленную университетскую мантию и съехавшую набок квадратную университетскую шапочку с кисточкой. Из-под покосившегося белого парика с косичкой выбивались непокорные рыжие вихры, веснушчатое лицо с голубыми глазами, просто излучавшее обаяние, украшали небольшие очки. С первого взгляда было видно, что на такого человека если и можно сердиться, то исключительно заочно. В руках Хайнер Глюк сжимал огромный потертый портфель самого бюрократического вида, какой только можно себе представить.
      В результате приземления Глюка несколько воздушных шариков лопнули с громким треском, а остальные он принялся засовывать в свой портфель, неожиданно распахнувшийся прямо-таки до необъятной ширины.
      - Вот, знакомьтесь, - сказал Леший - магистр астрологии Веймарского университета, Хайнер Глюк. На два вопроса о нем я не знаю ответ: войдет ли он хоть раз по-нормальному, и чего нет в его портфеле. Иван Петрович Рюриков, согласившийся помочь нам с нашей проблемой в сети.
      - Это хорошо, - сказал Хайнер, закрывая портфель, - Я думаю, фам тут понравится.
      Он отряхнулся, поправил шапочку и парик, опять открыл портфель и достал оттуда мандариновое дерево в кадке, увешанное мандаринами.
      - Угощайтесь! - сказал Глюк, а сам вдруг заграбастал яблоко с экрана компьютера и принялся смачно хрустеть. Экран погас.
      - Ну что ты наделал! - с досадой воскликнул Леший.
      - Та ладно фам, стелайте перерыфф!
      От яблока в момент остался один огрызок. Хайнер опять нырнул в свой портфель, да так, что снаружи остались только болтающиеся ноги. Из портфеля донеслись самые разнообразные звуки: стук, треск, скрип, громыхание каких-то жестянок, даже, по-моему, собачий скулеж... Наконец, Глюк кончил в нем рыться и вынырнул наружу с видом, с каким укротитель в цирке вынимает голову из пасти тигра, за всю свою жизнь ни разу не чистившего зубы. В руке он держал кочан капусты. Стоило пустить кочан катиться там, где раньше катилось яблоко, как картинка на экране восстановилась, хотя зрелище было еще более занятное.
      - Скашу фам по секрету, в более южных краях обычно используют ананас, - сказал Глюк таким тоном, каким сообщают великую тайну, и заговорщицки нам подмигнул.
      Портфель захлопнул пасть, зато Леший распахнул ее, заразительно хохоча. Я уже знал, как он это умеет, да и сам устоять не смог. Хайнер лукаво глядел на нас, поблескивая стеклышками очков, потом снял их и протер краешком своей мантии. Уж не знаю, стали ли они от этого чище. Протерев очки, Глюк водрузил их на место, удовлетворенно потер руки и повернулся ко мне.
      - Итак, Ифан Петрофичч, Фы тоже сетевик, как и я, а значит, будем работать цузамен, фу, черт, как это по-русски... Софместно!
      - Ихь ферштее этвас дойч (я немного понимаю по-немецки), успокоил я его.
      - Зато я не ферштее, укоризненно сказал Леший.
      - Та уш, лучше будем гофорить по-русски.
      Люк в потолке все это время был открыт, но мы начисто про него забыли, как вдруг на плечо Лешему опустился влетевший через него Дятел.
      - Хорошо сидим? И без меня... - с легкой обидой в голосе сказал он.
      - Прости, пошалуйста, - отозвался Хайнер, - но у них тут не было фесело, пока я не пришел.
      - Я только объяснил Ивану Петровичу ситуацию. Он согласился для нас поработать.
      - А документацию по вашей технике мне так до сих пор и не дали. Леший было за ней полез, да Глюк на нас свалился.
      - Ага! Он как услышал эту вашу присказку, с тех пор только так и появляется. Благо может сделать люк в любом месте любого потолка. А Леший про его люки всегда забывает, а от них сквозняк, между прочим.
      - О, йа, Ежи Сквозняк - отличный парень. Я-таки его сюда из Варшавы перетащу.
      - Не увиливай. Все мы из за тебя насморк схватим.
      - Фот фсегда он меня, как это... О! Пилит. Прилетит, сядет на плечо и пилит.
      - Ну, ну, не плачь. Я ж по дружбе. Ты ведь прекрасно знаешь, что на тебя невозможно сердиться. И пользуешься. Ну, ладно. Замнем для ясности. Ивана уже поселили?
      - Вроде бы да, но я там еще не был. Леший сказал, ты покажешь.
      - Покажу, покажу. Вот еще что: Ивану сейчас, пожалуй, мандаринов маловато будет!
      Тут я и сам это ощутил. Да уж, Дятел был более, чем прав.
      Леший смущенно засопел и уставился в угол.
      - Кайне проблеме! - воскликнул Глюк и полез в свой портфель. -==IV==
      Из портфеля была извлечена пара лакированных туфель, в которых неторопливо материализовался официант, склонившийся перед Хайнером с вежливым: "Битте?" Последовал диалог на немецком языке в таком бешеном темпе, что я улавливал только отдельные слова. Я вообще немецкий знаю неважно. Как я понял, Хайнер делал заказ, причем какой-то вычурный. Наконец официант кивнул, сказал: "Яволь, айн момент, битте," и удалился за дверь землянки, как будто за ней находилась раздаточная ресторана. Ни интерьер, ни мебель, ни внешний вид клиентов (это включая Лешего и Дятла!), казалось, его нисколько не смутили.
      - Это что, какая-нибудь новая вариация на тему скатертисамобранки? - спросил я Глюка. Тот кивнул с довольным видом:
      - Йа, а дизайн - мой, натюрлихь!
      - Здорово. А он чаевых не требует?
      - Никогда!
      Официант вернулся с посудой, быстро и ловко накрыл на стол и через минуту принес нам жареных сарделек с зеленым горошком, салату и... баночного пива "Берлинер Бэрен" Откуда только он его тут взял? Тут же я получил и ответ: из двери высунул голову верблюд и спросил официанта: "Ист эс алес?" (Это - все?) Официант ответил "Йа, алес гуте" (да, все хорошо) и удалился за дверь.
      Я спросил Лешего:
      - Послушайте, у вас тут что, весь наш фольклор реализован в буквальном понимании?
      - А я иначе вопрос поставлю: откуда берутся идеи для вашего фольклора? И хорошо, что мы для вас - всего лишь фольклорные персонажи, а то ведь житья не дадите.
      - Но сколько вы сможете так продержаться?
      - Там видно будет. Пока держимся, а там, глядишь, вы станете мудрее, избавитесь от этого неугомонного стремления все переделать, здесь и сейчас, под свое неосведомленное понимание того, что лучше, тогда можно будет уже не скрываться. Да это уже происходит. Фраза из той части вашего фольклора, которая не навеяна нами: процесс пошел.
      - А люди здесь? Они движутся в этом направлении?
      - Здесь не так много людей, не причисляющих себя к лесному народу. Но и для них мы - часть привычной обстановки.
      - И довольно интересная часть! - вставил Дятел.
      - Если бы было фосмошно потомство от смешанных браков, люди и лесной народ давно уже слились пы в единое целое, - добавил Хайнер.
      - Кстати, Хайнер, отчего ты здесь не женишься? - спросил Дятел насмешливо, - вон у нас невеста на выданье, у болота живет.
      - Это он Бабу-Ягу имеет в виду, - шепнул мне Леший, еле удерживаясь, чтобы не фыркнуть, - Один - ноль.
      - Нет уш, фы простите, она - девушка не в моем вкусе. Вот если бы ты был девушкой, я бы на тебе женился, пили тогда на здоровье.
      - Один - один, боевая ничья! - объявил Леший.
      - Ладно, доедайте, и отведем Ивана домой. А то уже стемнеет скоро, - подытожил Дятел.
      Вновь появился официант, убрал пустые тарелки, (может быть, он грузил их на верблюда?) присев у двери, переобулся в принесенные с собой кирзовые сапоги, отдал туфли Хайнеру, который убрал их обратно в портфель, и ушел. Послышался удаляющийся топот верблюжьих ног.
      Леший вручил мне стопку книг.
      - Литература и документация, которую ты просил.
      Все вместе на глаз тянуло килограмм на тридцать, перспектива переть их голыми руками по лесу в сумерках меня почему-то не очень обрадовала. Вновь выручил Глюк. На этот раз его портфель исторг из себя небольшой коврик, обыкновенную сетчатую авоську и собачий ошейник с поводком. Коврик оказался уменьшенной разновидностью ковра-самолета. На него уложили книги, сверху надели авоську, пропустили через ручки ошейник и пристегнули поводок, за который мы тянули всю эту парившую у нас над головой конструкцию за собой, как воздушный шарик - за ниточку. Впрочем, особой нужды в этих ухищрениях даже и не было, ибо провожать меня тронулись всей толпой.
      Как выяснилось, до выделенного мне жилища надо было идти метров пятьдесят через кусты по едва заметной тропинке вниз к ручью. Это тоже оказалась землянка, но на удивление более комфортабельная, чем у Лешего. Стены не просто бревенчатые, а обшитые тесом, пол не земляной, а дощатый. Такая же псевдокеросиновая лампа, такой же компьютер на такой же колодетумбочке в углу, но не колченогие табуреты, а изящные стулья со спинками и стол явно от одного с ними гарнитура. Вместо простого топчана - кровать примерно таких же размеров что и у Лешего, с пуховой периной полуметровой толщины. В одной из стен - не русская печь, как можно было бы ожидать, а самый настоящий камин!
      Несмотря на близость ручья, совершенно не было сыро, зато эта близость позволила устроить довольно остроумную систему водопровода и канализации. Был даже отдельный дровяной водогрейный котел. Среди глухого леса иметь водопровод с холодной и горячей водой - это все же что-то!
      - Ну вы даете, - только и смог сказать я, когда мне показали мое жилище.
      - Это Глюк с Дятлом постарались, - проинформировал меня Леший.
      - Догадываюсь, что без портфеля не обошлось.
      - Та, конечно, а Дятел осуществлял общее рукофодстфо.
      - Конечно, а то ты бы половину забыл.
      - Ой, ой! А кто предлагал пол перед камином берестой выстелить?
      - Ну, не подумал, с кем не бывает.
      - Фот с ним, пошалуй, - Глюк кивнул на Лешего.
      - Ошибаешься. Я ведь не подумал, что Иван с утра ничего не ел.
      - Да нет, друзья, все просто отлично. Ничего себе поездочка за грибами получается...
      - Будут тебе и грибы, все будет. Только помоги.
      - По крайней мере, постараюсь.
      Леший как-то незаметно перешел со мной на "ты", против чего я нисколько не возражал.
      Уже позже, перед тем, как уснуть, я разглядел на потолке люк как раз над кроватью. Стало быть, Глюк позаботился и о себе, а точнее решил сэкономить шарики. Ну, ладно, лишь бы не сваливался в сапогах на неубранную постель. Впрочем, ему, пожалуй, можно простить и не такое. Вообще, компания подобралась на редкость приятная. Дома-то я почти все время один, с людьми схожусь туго. Так что здесь даже в чем-то лучше, чем там, по крайней мере, по первому впечатлению. Посмотрим, что дальше будет. -==V==
      Уже на следующее утро началась напряженная работа по ликвидации моей безграмотности в отношении принципов построения местных информационных сетей, структуры команд и всего прочего, что необходимо, чтобы система слушалась тебя, а не наооборот. Мне ведь надо было досконально разобраться во всех тонкостях, чтобы суметь отловить этого пакостника!
      Отраден был тот факт, что даже техническая документация была написана так живо и доступно, что читалась как авантюрный роман. Очень быстро мне перестал мешать древнеславянский алфавит, который здесь используется повсеместно. А забавный акцент Глюка мне с самого начала не мешал. Чего только он не знал про их компьютеры, использующие не электричество, а ментальную энергию Вселенной, основанные не на известной нам технике, а на магии! Без него я бы в этих вещах разбирался несколько лет. Между прочим, несмотря на глубинные различия, информационные сети были организованы очень похоже на общепринятую в моем мире систему Интернет.
      За ежедневными занятиями проходила неделя за неделей. Вот уже и лес облетел и стоял голый и какой-то нахохленный, зарядили дожди, а лужи по утрам стали покрываться ледком. Глюк хотя и появлялся привычным для себя способом, снимал свои ботфорты и тут же выставлял их за дверь, в сени. Дятел грелся у камина дни напролет, подружески нас попиливая за пренебрежение бытовыми мелочами. Я не возражал против его присутствия, ведь в моей землянке было гораздо уютнее, чем снаружи. Когда он первый раз прошелся в мой адрес, Глюк сказал мне:
      - Поздрафляю. Раз он начал тебя пилить, ты стал здесь софсем сфоим.
      Наконец, в тот день, когда в первый раз выпавший под утро снег не растаял к вечеру, я почувствовал, что в состоянии от общих вопросов перейти к стоявшей перед нами проблеме. Вечером Леший рассакзал о ней более подробно.
      - Видишь ли, Иван, среди прочего наш мир позаимствовал у твоего идею безналичных платежей. На свою голову. Это, конечно, очень удобно, если бы не возможность жульничать для тех, кто хорошо знает технику. Вот и нашелся такой клиент. Увы, ни вычислить его, ни защититься от него нам не удается. Он уже украл у нас столько, что даже внуку нынешнего князя и то хватило бы на содержание дружины до конца дней своих.
      - Но мне раньше не приходилось заниматься банковскими системами.
      - Может, это и к лучшему. Мы ведь их разрабатывали сами, от начала до конца. Наверняка то, что получилось, отличается от принятого у вас. Да и защитная система тоже.
      Что касается защитной системы, ключик к которой сумел подобрать наш неизвестный оппонент, то она была не слишком заковыристой. Тренировки ради, я попытался самостоятельно найти, какие в ней есть бреши. Как ни странно, мне это удалось довольно быстро, то есть всего недели за три. Последовательность команд, каждая из которых в отдельности вполне допустима, приводила программу в замешательство, в результате которого злоумышленник получал права администратора системы, обеспечивавшие полный и неограниченный доступ ко всем данным. Когда я показал это Хайнеру, он аж присвистнул:
      - Фот это да! Если он сюда пролез, таких делов мог наворотить!
      - А ты уверен, что других проколов в системе нет?
      - Нет, конечно. Но про другие мы еще не знаем, а этот - фот он.
      - А что мы будем с ним делать?
      - Наверное, закроем.
      - Это само собой. А взломщик? Как-нибудь до него самого добраться бы.
      - Ты прафф. Тафай поговорим с Лешим.
      Леший, хотя и был дома, против обыкновения не резался в "тетрис", более того, был не один. У входа в его землянку стояла огромная ступа, около которой уже успел образоваться небольшой сугроб. Из ступы торчала затрапезного вида швабра. Глюк хмыкнул:
      - Ну фот. Сейчас познакомишься с той, за кого меня Дятел сватает.
      На этот раз Хайнер решил не сваливаться с потолка, а вошел в дверь вместе со мной. Напротив Лешего за самоваром сидела старушенция какого-то замшелого вида. Видел я старушек, старых на вид, но все же не настолько. Кстати, в ее лице были все знакомые черты: торчащий клык, нос крючком... Странно, я себе представлял внешность Бабы-Яги более злобной, а по тому, как она ворковала над почему-то увивавшимся вокруг нее Дятлом, и вовсе было невозможно предположить, что она была когда-то способна на описанные в сказках козни.
      - Добрый день. Мы, кажется, не вовремя...
      - Отчего же, Иван, не вовремя? Давайте, оба заходите, садитесь. Вот, бабушка, наша славная молодежь.
      Бабушка хихикнула:
      - Вы, конечно, будете смеяться, но я их так-таки да, уже знаю. Лесную молву слышала, в чудо-блюдце видела. А ну ка, Иванушка, а ты меня узнаешь? Глюк, не подсказывай!
      - Вы, конечно, будете смеяться, но я Вас так-таки, да, узнал. Да и по сказкам я Вас знаю, хотя надо сказать, не с лучшей стороны.
      - Об передразнивать старших лучше бы ты таки забыл еще до школы. А сказки - ох, было же да, дело, грехи наши тяжкие...
      По тому, как мечтательно Баба-Яга закатила глаза, я бы не сказал, что в своем прошлом она видит исключительно грехи тяжкие. А еврейский акцент и говор, который можно скорее ожидать услышать где-нибудь на Дерибасовской (и легко же-таки он прилипает!), и уж никак не из уст сказочного персонажа, слегка сбил меня с толку.
      - Вот, Иван, что я имел в виду, когда объяснял разницу между нечистой силой и лесным народом. Впрочем, у вас обоих на лице написано, что вы зашли не просто проведать старика.
      - Ты угадал. Ифан нашел пробел ф защите.
      - Да? Отменно. Теперь наш друг уж им не воспользуетя.
      - Верно, только им ли он пользуется? И не правильнее ли попытаться еще раз на него самого выйти?
      - Конечно, только как? - Леший подпер щеку кулаком и водрузил локоть ка стол.
      - А вот тут, касатики, таки пригодится мой опыт. Любой проход, любой лаз, любую дыру в любом заборе, любой стене можно заговорить, и на тех, кто в нее полезет, останутся метки. Они сами не узнают что их сглазили, а от нас им уже таки не скрыться, по следу из земли достанем, на части разорвем...
      Вы, конечно, будете смеяться, но от как Баба-Яга вновь мечтательно закрыла глаза и пошевелила пальцами, мне таки стало не по себе.
      - Нет уж, обойдемся без грубостей, - запротестовал я - А как заговаривают дыру?
      - Есть на чем записать?
      Хайнер извлек из портфеля сердито гудевшее осиное гнездо прежде, чем кто-то успел его остановить. Я так просто потерял дар речи. Впрочем, вместо того, чтобы наброситься на присутствующих, осы разлетелись по стенам, и обкусав бревна в обычной своей манере, которую легко можно подсмотреть, если только не замахиваться сразу газетой, принялись изготавливать листок бумаги, как ни странно, прямоугольной формы. И как их Хайнер сумел так надрессировать?! Бумага вышла на удивление, такая, что хоть в ксерокс заряжай. Еще пять минут усилий со стороны трудолюбивых ос - и был готов карандаш, причем на грифель пошел уголь из печки. Все это Хайнер торжественно вручил Бабе-Яге, пока осы слетались в распахнутый портфель, куда он смахнул со стола гнездо.
      То, что Баба-Яга написала на листке, я здесь приводить не буду. Вопервых, это звучит нецензурно, а во-вторых, это действует, а сглазить уважаемых читателей в мои планы никоим образом не входит.
      - И что с этим делать?
      - В прежние времена, касатик, достаточно было проговорить это в заговариваемую дыру. А как вам справиться - я уж и не знаю. Таки не понимаю я этих новомодных штучек...
      - Ты просто набери этот текст, и в виде сообщения проведи обнаруженным путем, - посоветовал Леший, - Вдруг сработает.
      - А если сработает, как его потом найти?
      - Потом я его видела в чудо-блюдце. А у вас - вон какие, любодорого посмотреть, - Баба-Яга кивнула на экран компьютера, светившийся в углу.
      Простая вежливость требовала, чтобы мы с Глюком посидели, поболтали, выпили чаю (как обычно, от верблюда, который успел за осень выучить несколько русских слов, зато приобрел привычку громко жаловаться на холод и отсутствие любимого сорта колючек), но усидеть на месте Хайнер не мог, в течение всего чаепития у него был такой вид, будто он осиное гнездо убрал не в портфель, а себе за пазуху, и там осы решили восстать против эксплуататора. Очень уж ему не терпелось попробовать заговор на деле. Так что вечеринка вышла несколько скомканной. Тем более что Дятел нас просто в упор не видел, а пикировки с ним были на таких мероприятиях фирменным блюдом
      В тот же вечер мы сделали так, как советовал Леший, благо формат команд допускал словесный комментарий любой длины. Предварительно Глюк слегка поработал над данным Бабой-Ягой текстом, усмотрев там упоминание чудо-блюдца в качестве устройства, призванного показать злодея. Вместо него он вставил имя файла, созданного в моем компьютере. Итак, силки были расставлены, осталось только ждать. -==VI==
      Не буду утомлять почтеннейшую публику описанием нашего мучительного ожидания, хотя бы потому, что мучительным оно не было, во всяком случае для меня: я искал другие лазейки в системе. На это я убил еще несколько месяцев.
      Настал январь, и в лесу намело такие сугробы, что я по достоинству оценил способ передвижения, которым пользовался Глюк: ему не нужно было вообще выходить на улицу, ведь он сам себе в любом месте организовывал люк, по другую сторону которого могла быть точка, географически находящаяся хоть на другом конце Европы.
      Хотя он сам обычно так далеко не забирался, чаще всего предпочитая скромное общество Лешего, Дятла, Бабы-Яги, меня и Ежи Сквозняка, магистра прикладной магии из Варшавы. А я-то думал, что в том первом разговоре при нашем с ним знакомстве Глюк просто отшучивался, отвечая на замечания Дятла! Он как-то затащил Сквозняка в гости, а потом и уговорил присоединиться к нам. Ежи явился ценным дополнением к нашему обществу: во-первых он был врач, что называется, Божьей милостью, что само по себе уже не лишне, а во-вторых за обликом угрюмого белобрысого верзилы, темпераментом напоминавшего скорее скандинава, чем уроженца Центральной Европы, скрывался такой же шутник и балагур, как и сам Хайнер. Вот уж верно: рыбак рыбака видит издалека... Вместе они могли бы выступать в цирке, составляя классическую клоунскую пару: Белый и Рыжий. Узнав, что на русском языке означает его фамилия, Сквозняк повадился со свистом просачиваться в щель под дверью, причем делать это под отвлекающий скрип люка, через который готовился свалиться Глюк.
      Кстати, в их способе перемещения не оказалось ничего такого уж очень сложного. Как-то хохмы ради они весь вечер потратили на то, чтобы обучить меня, и им это вполне удалось. К сожалению, я не в состоянии описать это словами: тут надо все самому увидеть и почувствовать. Если бы существовало словесное описание, все транспортные компании нашего мира давно бы вылетели в трубу. Я, правда, предпочитал проникать через входную дверь, пользуясь новым самым сокровенным знанием только чтобы не лезть через снега по пояс.
      Несмотря на все усилия, больше проколов в системе я не нашел, может быть просто потому, что не успел, ибо наконец настал тот день, когда наше ожидание закончилось.
      Меня разбудил стук во входную дверь, с каким обычно являлся Дятел. Странно: почему в такую рань? Я торопливо оделся и вылез на улицу. Брезжило раннее апрельское утро, осевший и утративший свою экологически чистую белизну снег, покрывшийся за ночь крепкой коркой наста, был едва окрашен восходом в розовый цвет. Уверяю вас, весенний сугроб, освещенный утренней зарей - зрелище не менее впечатляющее, чем горы на картинах Рериха, хотя в силу меньших масштабов - гораздо более камерное, скажу больше: интимное, ибо даже стоящему рядом с вами оно предстает в несколько ином ракурсе, поэтому в точности так, как вы, его не видит больше никто.
      Но на этот раз мне не удалось полюбоваться игрой розового света и синих теней на снегу, потому что Дятел подлетел ко мне и закричал:
      - Он опять! Он опять!
      - Кто опять?
      - Наш злодей!
      - Которого мы ждали?
      - Да, да! Ой, и не терпится же посмотреть, что получилось с бабушкиным наговором!
      Мне тоже было интересно это узнать, и уж во всяком случае гораздо интересней, чем прерванный сон и откладывающийся завтрак.
      Мы подлетели к компьютеру, я пустил по блюду первое, что подвернулось под руку, кажется, это была еловая шишка, и, попадая от волнения не по тем клавишам, с грехом пополам вызвал на экран файл, который мы с Глюком назначили для информации о проходивших в заговоренную лазейку.
      Файл не был пуст, как даже еще вчера, он имел немерянный объем, и содержал протокол передачи команд, посланных нашим оппонентом по сети. Разъясняю для незнакомых с вопросом: любая сеть данных имеет сложную структуру, и сообщения, посылаемые по конкретному адресу, проходят несколько промежуточных пунктов, где их сортируют и пересылают дальше, так что по протоколу передачи можно проследить весь путь, который они проходят, как можно проследить путь обычного письма по штемпелям на конверте.
      Сама последовательность команд была менее изящна чем та, которую удалось найти мне, но в целом оказывала то же действие. Кроме того она предусматривала перезапись тех самых протоколов передачи ложными данными в нескольких местах, причем для обхода защиты на промежуточных станциях использовался тот же прием, что и у нас.
      Я впервые видел, какие махинации может творить обладающий соответствующими знаниями человек, используя компьютерные сети. Так что, поскольку я этими знаниями обладаю, не побоюсь сказать: отселе править миром я могу, причем так, что мир этого и не заметит, хоть и будет всецело в моей власти. Только мне совершенно ни к чему такая головная боль. Наш оппонент, видимо, думал иначе, хоть и принял все меры для маскировки. Но против того лома, который вручила нам Баба-Яга, у него приема не оказалось.
      Я перелистнул текст на экране, и вдруг, в духе лучших профанаций идей мультимедиа, вместо текста пошла видеозапись. Какие-то древние развалины, я бы даже сказал, благородные руины. Огромный амфитеатр, посреди которого - замысловатое сооружение из дерева. Часть деталей старее на вид, часть - новее, так что в целом поверхность этого... артефакта была пестрой. Я напряженно думал: что же оно мне напоминает? Продолговатая по форме, поднятая над землей на четырех опорах и увенчанная с одного конца странной асимметричной башенкой, эта штуковина была окружена толпой народа, одетого, как мне показалось, чрезвычайно бедно, но опрятно, на лицах людей было написано нетерпеливое ожидание, сменившееся едва ли не фанатичным экстазом, когда в брюхе сооружения вдруг открылся люк, опустилась лесенка, и по ней под приветственные крики толпы начал спускаться человек.
      Был он высок и тощ, облачен в матово блестевшие латы, осанкой и комплекцией напоминая Дон Кихота, как его обычно представляют, но вот лицо... Лицом он скорее напоминал, если кто помнит, румынского диктатора Чаушеску, непосредственно перед событиями 1989 года. Та же хищная уверенность в себе в сочетании с затаенной невменяемостью в глазах.
      - Ты его знаешь? - спросил я Дятла.
      - Сейчас, подожди... Что-то до боли знакомое... Нет, не припомню, как его зовут.
      Через крики толпы на экране долетело повторявшееся имя: Глориус Викториус Гранд Цесариус Кассиус Иммортур. Славный Победоносный Великий Цезарь Кассий Бессмертный. Н-да... В целом, не хуже, чем Любимый Руководитель, Великий Вождь, Дорогой Товарищ Ким Чен Ир, даже более напыщенно. Кассий Бессмертный... Кощей Бессмертный?! Чем черт не шутит...
      Я перелистнул файл назад и вчитался в названия узловых станций сети, через которые проходили команды. Москва, Казань, Астрахань, Арзрум, Константинополь, Троя. Троя! А эта штука на видеозаписи вполне сойдет за Троянского коня, ей Богу!
      - Послушай, Дятел, ты не знаешь, кто сейчас руководит городом Троей?
      - Троей? Да Кощей Бессмертный же, он! Вот это чьи козни, оказывается... Скорее к Лешему!
      - Постой, надо всех собрать!
      - За Глюком и Сквозняком я залечу, а Бабе-Яге он уже сообщил.
      Дятел упорхнул, а я для скорости сотворил дверь к Лешему в сени. Дверь в комнату была распахнута настежь, равно как и входной лаз, а сам Леший мерял землянку шагами, бросая нетерпеливые взгляды то в сени, то на потолок. Увидев меня, он обрадовался:
      - Наконец то! Дятел уже сказал тебе, что мы получили очередной привет от нашего неизвестного друга?
      - Да, и он уже не столь неизвестен. Баба-Яга - гений криминалистики.
      - Сработало?
      - В лучшем виде. Теперь мы с Дятлом знаем его имя и адрес.
      - Здорово. И кто же это?
      - Подожди, пусть все соберутся, Дятел полетел за Ежи и Хайнером.
      - Хорошо. А гений криминалистики уже в пути.
      Снаружи раздался шум, как от взлетающего Боинга-767, заглушивший и нашу болтовню, и скрип люка, из которого вслед за Глюком выскочил и Сквозняк, пока Баба-Яга спускалась по ступенькам входной лесенки. Все они столпились у меня за спиной, дыша мне в затылок, пока я вызывал по сети со своего компьютера файл, который мы с Дятлом смотрели несколько минут назад. -==VII==
      Глюку не потребовалось много времени на то, чтобы понять последовательность кощеевых действий по проникновению в нашу сеть, Лешему и Бабе-Яге - чтобы узнать его в лицо на первых же кадрах видеозаписи. Впрочем, на том месте, где мы с Дятлом прервались, запись не кончалась. Вслед за торжественной церемонией выхода из Троянского коня шел фрагмент, где Кощей затворился в одном из помещений своего дворца, больше похожего на подземный командный пункт дивизиона ракетных войск, а снаружи напоминавшего исполинский дзот. Сидя за компьютером, Кощей ввел те самые команды, протокол прохождения которых содержался в начале файла, а отследив появление на своем счете круглой суммы, тут же перевел ее еще куда-то, при этом на лице его было написано чувство глубокого удовлетворения, впрочем, вскоре сменившееся беспокойством, которое Кощей старался изгнать со своего лица, пока шел по узким переходам своего бункера из потайной комнаты в более обширное помещение.
      В этом помещении он принимал посетителей, сначала приветливо, затем - более раздраженно. Разговор шел на латыни, поэтому лично я не понимал ничего, но Глюк и Сквозняк слушали внимательно, время от времени давая короткие пояснения. Кощей распекал своих министров за... отсутствие в казне денег на некие неразъясненные "траты на поддержание государства." В гневе он истерично грозил им всевозможными хитроумными пытками, разработанными на основе изощренного сочетания последних достижений науки, техники и магии, по сравнению с которыми "Молот ведьм" - просто детские сказки. Судя по побледневшим лицам придворных, угрозы возымели определенное действие. Не знаю, насколько эффективен подобный стиль руководства, и уж во всяком случае я никогда не был его сторонником.
      Здесь запись кончалась.
      - Н-да... Мрачный тип, - подытожил я.
      - Но он-таки таким отродясь не был! - возразила Баба-Яга.
      Сквозняк попросил перелистнуть файл назад, а просмотрев запись снова от начала до конца, заявил:
      - Да он явно не в себе! Точнее - в какой-то момент вышел из себя, после того как деньги перевел. До того держал себя в руках, а тут не выдержал.
      - То есть, по тфоему, он малость того? - Глюк покрутил пальцем у виска.
      - Ну, я бы так сразу не сказал, но повод для визита к врачу у него налицо.
      - Или на лице написан, - уточнил Дятел.
      - Жаль. Очень жаль, - Леший сокрушенно покачал головой, - Еще десять лет назад он правил своей империей вполне эффективно. Вон, народ его до сих пор любит, и было за что. Они там как сыр в масле катались. Что с ним случилось?
      - Причем похоже, что он постоянно тратит бешеные суммы на какие-то свои цели, вон, из страны все жилы вытянул, а теперь воровством занялся - и все туда, - заметил я, - Может, наш истинный клиент - вовсе не он?
      - А кто?
      - Вот уж чего не знаю, того не знаю.
      У меня по этому поводу возникла догадка, но слишком смутная и слишком невероятная, так что обнародовать ее я пока не стал.
      - Вот что, ребята, надо нам поехать и разобраться, - заявил Сквозняк, с таким же серьезным видом, с каким он выдавал свои самые лучшие шутки, так что не всегда было сразу понятно: шутит он или говорит серьезно, - Очевидно, что выручить его - в общих интересах. Удивлюсь, если он только к вам в карман руку запускал.
      На этот раз, кажется, Ежи не шутил. Не скажу, что его предложение привело меня в восторг, но я промолчал. А Баба-Яга высказалась, причем радикально:
      - Это-таки что же, к волку в пасть? И думать забудь. Сами сгинете, и на нас еще бед накличете.
      - Но у меня есть мой портфель, - возразил Глюк, - а из тфух зол надо фыбирать меньшее.
      - Резонно, - твердо сказал Леший, - а значит решено. Хайнер, Иван, Ежи, поедете вы трое. На месте действуйте по обстановке.
      Авторитет и старшинство Лешего я чувствовал всегда, теперь же я воочию убедился, что он здесь обладает и властью. Баба-Яга, сердито покачав головой, промолчала, хоть ее прямо-таки распирало изнутри, Глюк просто кивнул, Сквозняк никак не отреагировал (А что ему реагировать, если сам и предложил!), поэтому и я, вздохнув, кивнул:
      - Надо, так надо.
      - Без меня?! - обиженно воскликнул Дятел, - Вечно все без меня! Они же там дров наломают без меня!
      - Ну ты все-таки и дятел! - заметил я, - Это же может оказаться действительно опасно.
      - Что дятел, что дятел?! Что ты ко мне цепляешься? Раз я головой работаю по-другому, значит по-твоему я ни на что уже и не гожусь?
      - Нет, но...
      - И вообще, не тебе мне говорить, что такое опасно, - запальчиво воскликнул наш пернатый друг, - В общем так, я тоже лечу с вами, и не возражайте.
      Леший только развел руками, и тут Баба-Яга, не выдержав, закатила ему такой великолепный скандал, что Дятел в мгновение ока вылетел на улицу, да и мы трое сочли за благо ретироваться, перебравшись ко мне завтракать. А я-то думал, что здесь во взаимоотношениях сплошная тишь да гладь! Впрочем, я совершенно точно знаю, что до битья посуды у них там дело не дошло. Потому, что берестяные туеса не бьются. -==VIII==
      - И часто они так? - спросил я Дятла, когда мы надежно укрылись от неожиданного разгула стихии у меня в землянке.
      - Бывает иногда, примерно раз в лет этак двадцать. Правда, истории вроде нынешней тоже случаются не намного чаще.
      - Ого! А тебе-то самому тогда сколько?
      - Замнем для ясности.
      Замяли для ясности, тем более что шум стартующей ступы все равно заглушил все разговоры.
      Через полчаса пришел Леший.
      - Вот что, братцы. В такую поездку нет смысла пускаться с бухтыбарахты. Надо подготовиться, предусмотреть что только можно.
      - В этом есть резон, но ведь так заранее не скажешь, с чем нам придется столкнуться, - возразил Ежи, - Как тут готовиться? Всего-то не предусмотришь...
      - Тут нам может помочь Остромысл, князь московский. Он здесь обладает верховной властью, хотя бы и чисто номинально, он и сделает все, что только можно, чтобы вы не столкнулись с проблемами, которых можно избежать.
      - Та, но захочет ли он помочь?
      - Обязательно. Во первых, его тоже обокрали, а во вторых он прислушивается к моим советам.
      - Значит, надо его навестить?
      - В этом нет необходимости. Он и сам не прочь наведаться к нам в гости.
      - Даже так? А сумеем встретить достойно? - поинтересовался я.
      - Не беспокойтесь. С моим портфелем - осилим. А скоро он приедет?
      - Сегодня в полдень. Я уже договорился.
      К полудню мы все вышли на лесную опушку к дороге, ведшей из Москвы в Звенигород. Здесь уже весь снег растаял, и на колее развезло непролазную хлябь. Я гадал: это на чем же таком приедет князь, способном не застрять среди этой, с позволения сказать, дороги.
      Издалека раздался шум, какой в этом мире способна издавать, как мне казалось, лишь ступа Бабы-Яги, а на его фоне... вой автомобильной сирены, и почему-то топот, от которого дрожала земля.
      Шум приближался, и вскоре из за поворота вылетела необычная процессия: в центре ее, тяжело топая, летела размеренной рысью самая натуральная избушка на курьих ногах, на коньке крыши которой была укреплена синяя мигалка с раструбами истошно завывавших сирен по бокам. Всю эту музыку почти совсем заглушал шум, издаваемый шестью ступами, шедшими на малой высоте и образовывавшими, по всей видимости, эдакий почетный эскорт. Ступы пилотировали княжеские дружинники, облаченные в островерхие шлемы и сверкавшие кольчуги. Развевающиеся бороды а-ля Илья Муромец с картины Васнецова "Три богатыря," красные бунчуки на концах поднятых пик, каменное выражение насупленных лиц - все вместе производило даже более сильное впечатление, чем если бы они просто традиционно ехали верхом.
      Избушка свернула с дороги на опушку, дружина переменила строй, чтобы проскочить по узкой тропе, на которой стоял Леший с Дятлом на плече, а в трех шагах позади - мы трое.
      Князь Остромысл оказался среднего роста, среднего возраста и вполне среднестатистической внешности человеком. Поместите его в толпу где-нибудь на Новом Арбате - и в момент затеряется. Хотя его, пожалуй, поместишь... Впрочем, и манеры его были вполне среднестатистические, без того величия, которое можно было бы ожидать от носителя такого титула.
      - Оставим церемонии, господа. Время не терпит, так что к делу, сказал он, когда мы все спустились в мою землянку. Я так понял, что удостоился этой чести как первооткрыватель недоработки, сделавшей возможными кощеевы козни.
      - Как мне рассказал господин Леший, вам, господа, удалось выяснить, кто же причинил нам столько хлопот, и как он это проделал. Вы же вызвались поехать к нему и привести его в чувство, хоть я и не очень себе представляю, как вам это удастся, и на что вы вообще здесь рассчитываете. Тем не менее, господин Леший попросил меня обеспечить вам максимальную поддержку. И вот что я могу для вас сделать, - он принялся загибать пальцы, - Во-первых, я привез с собой рекомендательное письмо к Кощею, чтобы он вас принял. Характер вашего визита я в нем отразить, конечно же, не могу, хотя бы в силу его конфиденциальности. Как вы собираетесь на него воздействовать ума не приложу, хотя, кажется, господин Сквозняк знает, что делать. Далее: чтобы вы в Трое не претерпели неприятных приключений, по крайней мере до посещения Кощея, нужны деньги. Ими я могу вас снабдить, сумма почти безграничная, но прошу, чтобы ваши траты оказались в разумных пределах. Хотя, конечно, Троя - всемирно известный туристский центр, и не воспользоваться возможностью ее осмотреть, конечно же, глупо. А раз вы туда едете под видом туристов, то и в страну следует проникнуть так, как это делают туристы, обычным способом, без этих ваших штучек с дверьми. В качестве средства перемещения предлагаю вам воспользоваться ступами. Это и быстро, и удобно.
      - Но мы не умеем ими управлять, - возразил я.
      - Научитесь, это очень просто. Вот, держите. Это рекомендательное письмо, - Остромысл протянул нам свиток плотной желтой бумаги, скрепленный огромной красной сургучной печатью, а вот финансовое обеспечение, - у меня в руках оказалась маленькая карточка, с виду очень похожая на обычную кредитную или чиповую, хотя, как я догадывался, лишь совпадение назначений диктовало совпадение форм, - Учтите, господа, что с этой картой Вы получаете доступ ко всей казне княжества. Кощеевыми стараниями, она не столь полна, как хотелось бы. В любом случае, надеюсь на вашу ответственность. Ступы - на улице. Мне пришлось взять их из неприкосновенного запаса моей дружины, так что буду очень признателен, если вы их вернете. Поупражняйтесь недельку, и вы вполне осилите перелет. И еще, господа: постарайтесь вернуться сами, не на ступах, так вашим способом. Без вас будет гораздо сложнее доработать нашу платежную систему.
      Я невольно проникся к князю уважением: за его вполне заурядной внешностью, определенно, скрывался весьма толковый руководитель, хотя и не без страсти к внешним эффектам, которые, может быть, как раз и были призваны скрасить заурядный облик.
      На этом, собственно, визит Остромысла и закончился. Хотя, назвать это визитом можно было бы с очень большой натяжкой: так, человек по делу заехал на минутку - и дальше. А портфель Глюка так и не понадобился. Забегая вперед скажу, что и в Трое мы обошлись без него.
      Князь влез в свою избушку, три дружинника - вместе с ним, оставив свои ступы, остальные заняли места в ступах. Закрывая дверцу, Остромысл крикнул нам, перекрывая шум ступ:
      - Удачи, господа! Сообщите, когда будете отправляться, чтобы я мог вас проводить!
      Избушка тронулась по тропинке шагом, выбралась на дорогу, поредевшая дружина выстроилась вокруг нее, врубилась мигалка, взвыла сирена, пробиваясь через шум, и вся процессия, набирая ход, скрылась за изгибом лесной дороги. -==IX==
      Летать на ступе действительно здорово. Управлять ею оказалось чрезвычайно легко, маневренность и скорость - выше всех похвал. Полет на ступе - удовольствие, сравнимое, разве что, с дельтапланеризмом. Но пробовали ли вы на дельтаплане зависнуть на одном месте, дать задний ход? Вы скажете: шум. Как выяснилось, его можно отключать! Ибо он играет исключительно ту же роль, что габаритные огни автомобиля. И кстати, даже если он включен, свой шум внутри ступы не слышен, зато слышны все малейшие звуки окрест: шорох мыши, треск ветки под ногой кабана внизу, свист встречного ветра, рев ступ товарищей, выстроившихся сзади журавлиным клином... Хотя что я, какой клин из трех журавлей.
      Так или иначе, к исходу недели тренировок мы вполне могли показывать класс группового пилотажа не хуже, чем эскадрилья "Голубые ангелы" ВВС США. А значит, пора было лететь.
      Князь Остромысл обставил наш отлет целым ритуалом: напутственные речи князя и Лешего, сводный оркестр рожечников... Стартовали мы не с лесной поляны, а с площади перед красным крыльцом княжьего терема, на которой собралось едва ли не все население Москвы, а также лесной народ со всех окрестностей. Тут-то я и увидел наконец их всех: и лешие, и водяные, и домовые, и кикиморы, и звери лесные, и молодежь из университетов Западной Европы... И даже наш знакомый медвежонок, поклонник группы "Шокинг Блю", в этот раз оставил дома свой плейер.
      И люди, и лесной народ стояли единой толпой, не видя друг в друге ничего необычного, да и что было видеть: если не считать лесных зверей или таких приметных фигур как лешие, в массе своей представители лесного народа отличались от москвичей разве что одеждой. Как я понял, лесной народ играл в местном обществе ту же роль, что Немецкая слобода во времена царя Алексея Михайловича. И как я понял, сам я тут считаюсь именно представителем лесного народа.
      Я, кстати, впервые увидел здешнюю Москву. Располагалась она не на Боровицком холме, как можно было бы ожидать, а немного северозападнее, у впадения в Москву реку речки Сходни. В целом - вполне в духе исторических описаний: на холме, за деревянным частоколом, располагался княжий терем, неподалеку от него - казармы дружинников и подсобные постройки: арсенал, продовольственный склад, товарный склад... Все - бревенчатые, опрятные и добротные постройки, украшенные резными карнизами, наборной крышей из дранки, вычурными башенками... В целом - похоже на зимний корпус Покровской церкви в Кижах.
      Столь же добротны были посадские избы, располагавшиеся на противоположном, низком берегу Сходни. Посад скорее напоминал фешенебельный коттеджный поселок в ближнем Подмосковье, а вокруг него значительную площадь занимали сельскохозяйственные угодья, на мой неискушенный взгляд, весьма ухоженные. Апрель уже перевалил за середину, снег сошел, и на полях дружно зеленела озимь, на удивление ровно, без проплешин, как хороший газон. То, что паслось на лугах, пытаясь выдать себя за коров, вряд ли на самом деле ими являлось, во всяком случае, в это было трудно поверить: совершенно не исхудавшие за зиму, эти ходячие горы мяса поражали размерами. Я таких прежде не видел не то что живьем, но даже и по телевизору, в зарубежной хронике о выставках достижений народного хозяйства где-нибудь в Дании.
      Что удивительно: никаких религиозных сооружений я не увидел. Ни христианских церквей, ни капищ в честь Перуна - ничего! Впрочем, оно и понятно: для чего религия, когда людям доступна магия, и с ее помощью каждый - сам себе ровно настолько бог, насколько ему нужно.
      Но вот отзвучали речи и приветствия, умолк оркестр, и мы, для пущего эффекта врубив шум ступ на полную громкость, рванули вверх, выстроились треугольником и, сделав круг над городскими стенами, взяли курс на юго-запад.
      Земля развернулась под нами, как исполинская топографическая карта, освещенная лучами весеннего Солнца, лишь кое-где на нее падали тени от редких высоких облаков. Среди поросшей лесом равнины виднелись пятна возделанной почвы около поселений, как заплаты изумрудного шелка или черного коленкора там, где распахана зябь, на нежно-зеленом от лопнувших почек бархате лесов, расшитом серебряными нитями рек и полированными лазуритовыми бляшками озер. Это удивительное полотно медленно прокручивалось под нами, пока вдруг не вздыбилось бурыми складками Карпатских гор, коронованных усыпанными бриллиантами, как Российская Императорская корона, венцами вечных снегов.
      За горами пейзаж изменился: бледно-зеленый бархат лесов уступил место изумрудному шелку степей, крытые дранкой бурые избы - белым пряничным домикам с черепичными крышами, черный коленкор пашни - оливковому вельвету виноградников.
      Мы обошли Карпаты с юга и сочли за благо повернуть на юговосток, держа курс на Босфор. Показалось море, сверкавшее в солнечных лучах, как хрусталь. Мы полетели над побережьем. Окрашенные розовыми лучами заката, горы простирали свои склоны под воду, как будто в замысловатую оправу вставили зеленое бутылочное стекло.
      Вот и Босфор, Мраморное море, Дарданеллы. Зеленое бутылочное стекло Черного моря сменилось лазурью моря Средиземного. Вечерние тени углубили прибрежные долины, обрамленные оранжевыми вершинами гор, и там, в непроглядном синем мраке, засветились грозди огней. Дятел, до того отважно рассекавший воздух крыльями чуть впереди нас, теперь пристроился на маленькой приступочке внутри моей ступы, сунув голову под крыло.
      Оранжевый цвет горных склонов сменился рубиновым, потом вишневым, как будто Солнце за день накалило горы добела, и теперь они постепенно остывали от подножий к вершинам. Синий мрак долин сгустился и почернел, а в стремительно темнеющем небе, будто отражения огоньков прибрежных селений, как-то вдруг сразу высыпали звезды.
      По моим расчетам, Троя уже была недалеко. И правда, впереди показалась россыпь огней, похожая на исполинский костер, угли которого едва подернулись пеплом. Мы пошли на посадку, и уже через полчаса входили в приемный покой одной из гостиниц на побережье. -==X==
      Как приятно иметь много денег! Мы свято помнили завет Остромысла о том, чтобы траты были хоть и безграничными, но в пределах разумного (Альтова он читал, что ли?), тем не менее первоклассный отель лучше, чем третьеразрядная гостиница, согласитесь! А сэкономить можно и на времени пребывания. В конце концов, мы же не отдыхать сюда прилетели. Но отчего не позволить себе пару экскурсий?
      Отвергнув пешую экскурсию "Корабли и лагерь ахейцев", мы остановили выбор на двух ковровых экскурсиях: обзорной по Трое и "Троя - город-герой", по местам боев Троянской войны. Кто еще не догадался - ковровая экскурсия отличается от привычной нам автобусной только тем, что вместо автобуса используется коверсамолет. Большой, комфортабельный, ручной работы, турецкий ковер, один из такого множества, что если бы не строгое соблюдение эшелонов высоты - не миновать несчастных случаев...
      Вскоре мы воочию увидели это странное сооружение, игравшее роль Троянского коня. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что оно довольно грубо сколочено из горбыля, который периодически перебирали и по мере износа заменяли, и разве что гвозди использовались бронзовые, как в те времена, когда по этому берегу ступали Ахилл, Патрокл, Одиссей и другие герои.
      Гораздо интереснее оказалась толпа туристов, которые глазели на это чудовище от архитектуры. Наших бы этнографов сюда! Кого в ней только не было. Японцы в кимоно и папуасы в перьях; африканцы в пестрых развевающихся одеждах и, по-моему, родовитые вельможи империи инков, опять же не без перьев; европейцы, будто сошедшие с картин Веласкеса и Рембрандта (известны ли этому миру такие имена?) и китайцы, в свою очередь тоже будто сошедшие, но уже с росписи на изящном фарфоре...
      Как живут местные жители, нам старались не показывать, но сами понимаете, нет такой щели, в которую не пролезут туристы. Троянцы жили и в правду бедно но опрятно, хотя все-таки дома ветшали без должного ухода. Зато улицы были увешаны лозунгами типа (только не смейтесь!): "Экономика должна быть экономной!", "Решения Великого Победоносного Славного Цезаря Кощея Бессмертного - в жизнь!", "К 2010 году каждой семье - отдельную квартиру!" Последний плакат был уже несколько потрепанный, за исключением недавно переправленных цифр года.
      Но экскурсии экскурсиями, а пора и честь знать. И здесь уже большую роль сыграло официальное письмо от князя Остромысла, ибо как выяснилось, очередь на прием к Кощею была расписана на годы вперед. Он мало кого вообще принимал, как мы догадывались, просто в силу своего плачевного физического состояния. Но для нас было сделано исключение, и вот уже перед нами - фортификационный шедевр, воплощение параноического бреда, дворец Кощея.
      Не буду дальше останавливать ваше внимание на том, что разговор велся на латыни, Глюк и Сквозняк беседовали напрямую, а я использовал Глюка в качестве переводчика.
      Перед тем, как нас пустили к Кощею, я сказал Дятлу:
      - Мне необходимо проверить одно предположение, быть может бредовое. К тому же отсюда еще надо будет выйти. Я знаю, ты умеешь убеждать клювом. Может быть, придется его применить. Сможешь?
      - Несомненно. Только когда это понадобится, некогда будет разговоры разговаривать.
      - Я просто скажу: "Фас!"
      - Заметано.
      - Что ты затумал, Ифан?
      - Увидите.
      Мы вошли в то самое помещение, где на видеозаписи Кощей распекал своих министров. Повинуясь движению кощеевой руки, охранники и свита вышли из комнаты. Он сам обратился к нам, не поднимаясь с места:
      - Итак, господа, его светлость князь Остромысл просил меня принять вас, причем без лишних свидетелей. Просьба довольно необычная, как видно, он хочет таким способом сообщить что-то важное. Я вас внимательно слушаю.
      - Ваше императорское величество, в последнее время хозяйство Княжества Московского терпит большой урон в результате злонамеренных действий извне.
      - Сочувствую, но я здесь причем?
      - У нас имеются веские основания подозревать Вас в нанесении этого урона.
      - Ха! Это даже интересно. Позвольте спросить, с этим заявлением вы выступаете как частные лица или тоже от имени и по поручению князя?
      - От имени. Нас уполномочили заявить протест и потребовать возмещения причиненных убытков.
      - А есть ли у вас доказательства? И учтите: ваши жизни в ваших руках. Вы нанесли мне серьезное оскорбление, и так просто сносить его я не намерен.
      - К сожалению, есть, и мы их Вам предъявим, если позволите.
      - Позволю. У вас пять минут на это.
      Мы могли бы пройти вместе с Кощеем по коридорам, виденным мной в нашем файле, но вряд ли он допустил бы до этого. Поэтому я сотворил дверь прямо в его потайную комнату и жестом подозвал его.
      Увидев интерьер за дверью, он изменился в лице. Вновь та же метаморфоза: от спокойной уверенности в себе - к истеричной неуравновешенности. Поразительно, как легко его выбить из колеи! Либо он - искусный актер, либо моя гипотеза не так уж далека от истины, как это ни невероятно в этом благополучном мире.
      Не дав ему опомниться, я прошел внутрь потайной комнаты, Глюк кинул мне апельсин из вазы на столе, я пустил его по экрану компьютера и через сеть соединился с Лешим, который уже подключился к моему компьютеру и послал по сети наш заветный файл. На его пересылку ушло минуты полторы, в течение которых Кощей начал постепенно оживать, но не успокаиваясь, а наоборот впадая в истерику:
      - Я не знаю, кто вам указал путь сюда, и знать не хочу! Я с них со всех шкуру спущу! А с вас - первыми!
      Мне даже было его жалко. Он кричал, оскорблял нас, но кричал-то от страха, не нужно было обладать медицинскими познаниями Ежи, чтобы это заметить.
      - Успокойтесь, Ваше величество. Соблаговолите лучше взглянуть.
      И я перелистнул сразу на то место видеозаписи, где он сидел за вот этим самым компьютером.
      Кащей как-то сразу съежился, задрожал, а в глазах уже не было разума - одна звериная злоба. Я тихо сказал Дятлу "Фас." Он снялся с моего плеча, сделал боевой разворот, заходя на цель - кощееву лысину - как Су-35 на демонстрационном полете в Ле-Бурже, как вдруг Кощей захрипел, схватился за горло и повалился на пол.
      Ежи склонился над ним.
      - Что с ним? - воскликнул Дятел.
      - Обморок. Жить будет.
      - Та уш, хотелось бы. А то объясняться тут...
      Я подошел к Кощею и задрал ему рукав до локтя.
      Так я и думал! На его руке не было живого места от следов инъекций. Как в сказке: жизнь Кощея - на острие иглы...
      - Что это? - спросили все трое разом.
      - Ничего особенного, во всяком случае для моего мира, хотя от этого не менее страшно. Он - наркоман.
      - Это как это?
      - Подержи его немного в отключке, Ежи. Сейчас расскажу.
      Я вкратце объяснил друзьям, что такое наркомания в медицинском и социальном плане. Мой рассказ был неполным, не больше того, что я сам знал, слава Богу, лишь понаслышке. Но Ежи по своей части понял.
      Я не знаю, что такое Сквозняк делал с Кощеем, но провозился он около часа. Со стороны это выглядело, будто между его руками, совершавшими над телом Кощея замысловатые пассы, и собственно телом проскакивали высоковольтные разряды, потом оно засветилось каким-то мерзким желто-зеленым светом. Оттенок свечения постепенно начал меняться, медленно проходя через весь спектр, пока не дошел до чистого василькового, и погас.
      Сквозняк обессилено сполз по стене и с полчаса сидел прямо на полу, ловя воздух широко открытым ртом. Я сунул ему в руку гроздь винограда из вазы на столе Кощея в приемной зале. Поблагодарив меня одними глазами, он стал медленно жевать виноград.
      До меня постепенно дошло, что в двери кто-то ломится. Оказывается Глюк додумался заговорить все входы и выходы, чтобы Ежи никто не мешал.
      Кощей застонал и пошевелился. Мы с Глюком усадили его на его трон, где он начал приходить в себя.
      - Что вы со мной сделали? - еле слышно спросил он.
      - Ничего плохого. Как Вы себя чувствуете? - участливо осведомился Дятел.
      - Сил нет. Но легкость какая-то... Будто освободился от груза.
      - Вы и освободились, - подал голос Сквозняк из угла, - Радуйтесь, что Иван сумел догадаться, что с Вами такое.
      - Что именно Вы себе кололи? - спросил я, - Деньги переводили, я смотрю, в Бангкок. Кокаин? Героин? Какую-нибудь синтетику?
      - Героин... - отозвался Кощей даже прежде, чем Глюк перевел вопрос, потом с ужасом посмотрел на меня.
      - Вы оттуда? - спросил он.
      - Оттуда, да не от тех, не бойтесь. Как Вы на них вообще вышли? Или они до Вас добрались? С чего началось?
      - Мне интересно было иногда совершать вылазки в ваш мир. Ради острых ощущений. Он так не похож на наш. Интереснее всего - места темные, грязные, неспокойные. Эдакая игра в поддавки с судьбой. Дело было в Гонконге. Как-то раз на улице ко мне подошел человек и предложил. Я заинтересовался, просто так, ради любопытства. Я не знал, что можно привыкнуть так быстро, вот и оказался на крючке у торговцев. Цену задрали неимоверно... Я переводил деньги, потом приходил в определенное место, в порту, около парома. Они не знают, откуда я взялся, хотя, кажется, начали догадываться, что со мной не все так просто. Слишком уж необычно я с ними расплачивался. Может быть, они захотят меня убить на всякий случай. Но сюда им не добраться. Я каждый раз закрывал проход за собой.
      - И правильно делали. Денег уж не вернешь, но хоть больше они от вас не получат.
      - Да, пожалуй. Только как я теперь проживу без обычной дозы?
      - Не беспокойтесь, - ответил Сквозняк, - Вам она больше не понадобится. -==XI==
      Кощея будто подменили, но не сразу, а после того, как он почувствовал, что не почувствовал тех мучений, которые несло промедление с очередной инъекцией. Теперь он был сама любезность, причем совершенно искренняя. А вот его охрана едва нас не растерзала, когда Глюк открыл двери. Если бы не отменная реакция Кощея, не читать бы вам сейчас этих строк. Он успел остановить своих гвардейцев. Не знаю, что он им наговорил, я по латыни не понял, хотя Глюк и Сквозняк покраснели и опустили очи долу, но после его слов нас опять едва не растерзали, но уже на сувениры. Один Дятел спасся, взлетев под потолок, и оттуда изводил нас, комментируя происходящее, будто вел спортивный репортаж.
      - Только дайте мне добраться до этого пестрого, я ему шею сверну! в сердцах воскликнул Ежи, попутно обмениваясь очередным рукопожатием.
      - Оставь мне немножко, - попросил Глюк, вырываясь из десятка рук, порывавшихся его качать, наверное, как самого легкого, несмотря на портфель.
      - Поймайте сначала! - парировал Дятел.
      Конечно, мы его не поймали. Просто не было ни сил, ни желания за ним гоняться, когда мы наконец ввалились в гостиницу, буквально измочаленные бурным изъявлением симпатий кощеевой свиты.
      Что ж, больше здесь делать было нечего, но Кощей был навязчиво гостеприимен. Между прочим, он вообще-то совсем не похож на то воплощение зла, которое выведено в сказках. Как я понимаю, он прошел ту же эволюцию, что и Баба-Яга, а изображенные в сказках события тысячелетней давности как раз приходились на тот период, когда он активно расширял свою империю, пользуясь теми методами, что были тогда в ходу.
      Мы прожили у Кощея почти месяц, облазили все руины, загорели до черноты на пляже, благо начался купальный сезон. Хорошо, что я догадался в первый же вечер после исцеления Кощея отбить по сети депешу Лешему и князю.
      В конце концов нам удалось-таки вырваться из Трои, едва ли не с боем. Очень уж Кощею не хотелось нас отпускать, так что пришлось пообещать ему, что мы приедем на будущий год, только немного позже, когда будет больше фруктов. А почему и не дать такое обещание? Ведь отдыхать там действительно здорово. Кто отдыхал, скажем, на Тенерифе, может себе представить, хоть и приблизительно.
      Прощальному вечеру, который устроил для нас Кощей, и в подметки не годится та церемония, что затеял для нас Остромысл при отлете сюда. Во всяком случае, парад духовых оркестров и фестиваль фейерверков в мою честь устраивали один раз в жизни - в Трое, в мае 2003 года, в ночь перед отлетом обратно в Москву.
      Мы вылетели под утро, провожаемые приветственными криками толпы на набережной, среди которой выделялась высокая худощавая фигура Кощея, махавшего нам рукой.
      Хорошо, что день увеличился, потому что около Москвы нет таких приметных географических ориентиров, как возле Трои. Пришлось ориентироваться по рекам, это сильно удлинило маршрут. А выбирать среди леса место для приземления в темноте - это увольте. Поэтому нам пришлось-таки заночевать под открытым небом, к тому же бурные проводы в Трое отняли много сил. Мы продолжили путь на следующее утро, благо оставалось где-то полдня полета. И все было бы прекрасно, не начни портиться погода.
      "Люблю грозу в начале мая," - сказал поэт. Его любовь сильно поутихла бы, окажись он хоть раз внутри грозового облака. Вы думаете, воздушные ямы на ступу не влияют? Черта с два! Гроза возникла перед нами неожиданно, когда ни обойти ее сбоку, ни миновать, набрав высоту, уже было невозможно, тем более, что уже показалась знакомая поляна с сухим сосновым стволом, где полгода назад медвежье семейство разыгрывало для меня интермедию по картине Шишкина.
      Холодные пальцы облака охватили нас и начали швырять. Так, наверное, чувствует себя мяч, которым играют в американский футбол. Один раз я едва не столкнулся со Сквозняком, потом Глюк чуть не снес мне голову, вынырнув из фосфоресцировавшего фиолетовым электрическим светом тумана. Бедняге Дятлу приходилось, наверное, еще хуже. Он не успел укрыться ни в одной из ступ, и его швыряло немилосердно. К тому же в облаке проскакивали молнии, удивляюсь, как ни одна из них не затронула никого из нас, ведь наэлектризованный туман щедро поделился с нами статическим зарядом. Очевидно, на фоне облаков мы были слишком малы...
      Я быстро потерял из виду всех троих и еще быстрее оглох от грома, будто резвяся и играя, грохотавшего в небе голубом. Тут уж было не до посадки, удержаться бы в ступе и не перепутать, где верх, где низ. Думаю, и у моих спутников были те же проблемы. На пару секунд облака расступились, и во вспышке молнии я увидел Дятла, храбро борющегося со стихией. Молния сверкнула еще раз, осветив Дятла, но он уже не боролся, а безвольно падал, будто камень, завернутый в пеструю тряпочку.
      Не раздумывая, я бросил ступу вниз, почти в свободное падение, стремясь обогнать легкий комочек черно-белых перьев, то скрывавшийся в сумраке, то вновь возникавший из него в мертвенном сине-фиолетовом свете. Облако осталось сверху, к счастью - и Дятел тоже, я подлетел к нему и схватил рукой, высунувшись из ступы так, что едва не выпал сам. И теперь пришлось уже резко тормозить падение, ибо земля стремительно приближалась, уже можно было разглядеть верхушки деревьев, которые трепал ветер. Эти несущиеся на меня ветки я не забуду до конца дней своих...
      До сих пор не знаю, как мне удалось вывернуть, а не нанизать себя по частям на эти ветки, как шашлык. Они лишь хлестнули по ступе снизу. Чтобы сориентироваться, мне пришлось подняться аршин на полтораста. По счастью, наша поляна оказалась неподалеку. Я настроил ступу на автоматическую посадку (Представьте себе, есть и такая возможность!), а сам сотворил дверь в свою землянку. -==XII==
      Сердце у меня бешено колотилось. Во-первых, я еще не совсем пришел в себя после неожиданного сеанса воздушной акробатики, а во-вторых... Во-вторых, я очень боялся, что не сумею спасти Дятла. Хоть он и изводил всех нас, хоть меня самого неоднократно тянуло свернуть ему шею, но я вдруг почувствовал, именно почувствовал, ибо это произошло где-то за гранью осознания, что его колкости, его пилеж я бы не променял ни на какие шутки Глюка, ни даже на весь его портфель, все медицинские познания Сквозняка (а сейчас бы они ох как пригодились!), всю казну княжества Московского и троянский трон впридачу.
      Он лежал на подушке, как бесформенная тряпка, глаза затянуты пленкой, клюв безвольно приоткрыт. Я приложил к нему ухо: сердце не билось. Сколько длится у птиц клиническая смерть? Полминуты, которые прошли, пока я его ловил в воздухе и нес сюда? Пять минут? Полчаса? Это-то вряд ли. Ладно, вспомним занятия по гражданской обороне, тема: приемы реанимации. Непрямой массаж сердца, искусственное дыхание изо рта в рот. То есть, в данном случае - изо рта в клюв. Не переусердствовать бы только, я ведь могу его надуть, как воздушный шар, а сердчишко раздавить вместе с грудной клеткой. Сквозняка бы сюда... Но он где-то там, наверху, боролся с грозой, раскаты грома которой доносились через входную дверь. Значит, надо самому.
      Пять нажатий на грудку (легонько, одним пальцем, но все-таки чтобы затронуть сердце!), теперь вдох, выдох ему в клюв. Нет, так не пойдет. К клюву особо не примеришься. Где-то у меня были соломинки для коктейлей, как-то раз верблюд не захватил... Я побежал в кухню. Вот они, на полке! Хорошо, что искать не пришлось. Буду вдувать в него воздух через соломинку.
      Я вернулся в комнату, и застыл в дверях, буквально остолбенев. И было от чего! Дятла на кровати не было. А вместо него, прикрывшись одеялом, сидела особа женского пола, вытряхивая из пышной шевелюры на пол пестрые дятловы перья. Она взглянула на меня, приветливо улыбнулась, потом фыркнула и сказала таким знакомым голосом:
      - Ну и лицо у тебя! Будто подушкой долбанули.
      - Вы - Дятел? - растерянно спросил я. Когда прежде мог я слышать эту фразу про свое лицо?
      - Уже нет, как видишь.
      - А какое у Вас было бы лицо на моем месте?
      - Наверное, такое же. Видать, судьба моя такая: казаться тебе бредом.
      Да это уже не просто бред, а бред в квадрате! Все мое пребывание здесь - бред, а теперь в рамках этого бреда - бред еще более изощренный. У кого-то - зеленые чертики, у кого-то - розовые слоны, а у меня стало быть - красивые женщины. Тоже ничего... Я надавил на левый глаз, вся картинка благополучно раздвоилась, включая красотку на кровати. Кстати, значит не только она - не бред, но и все мои здешние приключения - тоже!
      - Послушай, Иван, пощади свой глаз, а дай лучше какую-нибудь одежду.
      А вот это я мог бы и сам догадаться. Что значит прежде с женщинами не то чтобы вовсе дела не имел, а ни до чего серьезного не доходило. И несерьезного тоже. И это в тридцать пять лет! Позор на мою пока еще не седую голову... Я сотворил первый же пришедший в голову фасон (еще одна премудрость, которой меня обучил Сквозняк), как ни странно, вышло довольно удачно. Она выстрелила в меня благодарным взглядом, и я снова ушел в кухню, все еще крутя в руках ненужную соломинку.
      Нет, но голос-то, голос! Мне казалось, нормальный птичий голос (а что это вообще такое: нормальный птичий голос?), а ведь это чудесный женский голос, глубокий, с красивыми модуляциями! Кстати, ну и надула же она всех! Ведь не только я применительно к Дятлу применял исключительно местоимение "он"... И кто бы мог подумать, что за пестрым оперением скрывается эдакое чудо в перьях, то есть, пардон, без перьев... Ну и набил же я эту фразу перьями, как подушку, ей Богу! Хотя мои мысли путались, конечно, не в этих перьях, а скорее в ее ресницах. Ведь чисто "Портрет неизвестной" Рокотова!
      За спиной послышался шорох, я обернулся. Она стояла в двух шагах, стройная, с потрясающей фигурой, и насмешливо глядела на меня снизу вверх.
      - Аль не люба я тебе такой, а, Иван?
      Узнаю прежнего Дятла! Хоть внешность и поменялась, а язык попрежнему колюч. Не люба... Да она просто сразила меня наповал. И кстати, это наверняка у меня на лице написано.
      - И как Вас теперь называть? Не Дятлом же...
      - А как бы ты хотел меня назвать?
      - Может быть, Еленой Прекрасной.
      - Троя навеяла?
      - Наверное...
      - Значит, пусть будет Елена. А лучше - просто Лена. Пока я была Дятлом, мы же были на "ты".
      - А сейчас можно на "ты"?
      - Нужно!
      - Ладно, договорились. А как ты стала Дятлом?
      - Упражнялась. Вышла из себя и не сумела вернуться. Мне ни бабушка, ни Леший не смогли помочь. Так и осталась Дятлом. Даже имя свое забыла. А у бабушки - и подавно склероз...
      - А я, значит, тебя расколдовал. Как в сказке.
      - Почему "как"? Просто - в сказке. И не только расколдовал. Ты один ни разу вслух не грозился свернуть мне шею, пока я была Дятлом. А ведь хотелось, признайся! - я кивнул, - Ты один кинулся меня спасать во время грозы.
      - Ребята просто не увидели! И тебе очень повезло, что я увидел.
      - Повезло или нет - но именно ты меня расколдовал, своими попытками сделать мне искусственное дыхание. Ты же не знал, что я такая живучая, почти как Кощей Бессмертный, или бабушка.
      - А кто твоя бабушка?
      Впрочем, я уже и сам догадался. Как она ворковала над Дятлом, и как он при этом не видел нас в упор! Какой она закатила скандал Лешему, когда Дятел вызвался с нами лететь! Ясно же, что это неспроста. Ну да все мы умны задним умом...
      На улице послышались голоса, и в распахнутую дверь ввалились Глюк и Сквозняк.
      - Фот он где! А мы-то по фсему лесу разыскифаем тфой хладный труп! Дятла не видел?
      - Да подожди ты, - одернул Глюка Сквозняк, - не видишь - в нашей компании пополнение.
      - О, майн думмкопф! Простите, пошалуйста. Ты пы нас представил, а, Ифан!
      Лена фыркнула:
      - Иван, они, кажется, меня не узнали. А кто грозился мне шею свернуть? Ежи, не потеряй челюсть.
      Ежи медленно закрыл рот, а потом широко улыбнулся:
      - Никак, Дятел!
      - Глюк меня однажды почти расколол. Только ты, Хайнер, извини, придется-таки тебе жениться на бабушке. А то еще и правда шею свернешь, давно грозился.
      Хайнер тоже улыбнулся, только его улыбка вышла против обыкновения виноватой и какой-то жалкой. Лена подошла к нему и положила руки ему на плечи.
      - Ладно, не горюй. Ты же обещал Кощею приехать на будущий год. А в Трое знаешь сколько красивых девушек, не мне ровня.
      - Она права, - сказал Ежи, - пошли, не будем им мешать. Вечером собираемся у Лешего, не забудьте, - добавил он уже в наш адрес.
      Они вышли, и уже с улицы донеслось:
      - Будет и на твоей улице праздник. А пока давай завалимся в "Элефант". Там тебе Штирлиц про себя таких анекдотов нарасскажет обхохочешься. -==P.S.==
      Если эта история не покажется Федеральному казначею США убедительным объяснением того, почему весь 2002 год курс доллара на Токийской бирже постоянно падал - что ж, его трудности. -== * НОВЫЕ АРГОНАВТЫ * ==
      Получено по электронной почте сети "Интернет", обратный адрес в системе не зарегистрирован. По факту повторного несанкционированного подключения назначено служебное расследование. -==I==
      Из нависшего над облетевшим подмосковным лесом низкого октябрьского неба сыпался мелкий дождичек. Земля впитала уже столько воды, что казалось, больше не войдет и капля, но продолжала и продолжала жадно поглощать ниспосланную небесами влагу. И даже несмотря на это маленькое осеннее чудо, было серо и тоскливо. Впрочем, как оказалось, это было еще ничего по сравнению с Берлином, над которым как разверзлись хляби небесные несколько дней назад, так и ныне продолжали посылать тонны воды на головы горожан. В подземном переходе под Унтер-ден-Линден, в который мы, как бычно, сотворили дверь из подмосковного леса, было воды по щиколотку, а на самой улице лило, как из ведра. Тем заманчивей был уютный желтый свет за стеклянными дверьми со слониками.
      - Давно вас не видел. Рад, очень рад. Вот свободные места, садитесь. Пива сюда! - возвысил свой хриплый голос толстый Готлиб, призывая официанта к нам троим.
      Было жарко, очки Глюка моментально запотели, и он принялся их протирать, пристроив свой портфель у ножки стола. Сквозняк с высоты своего роста начал разглядывать публику, периодически приветственно помахивая рукой кому-то, кого мне не удалось расслеповать.
      Вообще-то в "Элефанте" отдавали предпочтение немецким сортам, но сегодня в виде исключения угощали "Клинским светлым". На то была причина: отмечали двадцатилетие появления дяди Фени.
      Вы прекрасно знаете дядю Феню, только не по имени. Его крик: "Маловато будет!" по праву занял свое место в современном русском языке. Когда он в "Элефанте" знакомился с народом, выяснилось, что его зовут Семен Петрович, а можно просто: дядя Сеня. С его произношением получилось "дядя Феня", да так и прилипло.
      Его здесь все любили. Вообще, умениям мультипликационных персонажей несть числа, в частности, дядя Феня мог поглощать пиво в неограниченных количествах, а кроме того - часами импровизировать на флейте, да так, что брало за душу даже таких отъявленных пошляков и грубиянов, как поручик Ржевский, Василий Иванович с Петькой и Вовочка.
      Но сегодня собрался народ более интеллигентный. Вокруг Штирлица с Мюллером образовался кружок из разношерстной публики, которая периодически сползала со стульев, заходясь в хохоте, так как эти двое в лицах изображали анекдоты про себя. Как вы понимаете, более обширной коллекции ни у кого нет и просто быть не может, к тому же, как выяснилось, они ее регулярно пополняют, инкогнито наведываясь в богемные места той России, откуда я родом.
      Забавно, но местные жители великолепно понимали такой специфический жанр технологического мира, как анекдоты. Прав был Леший при нашем с ним первом разговоре: они тут наш мир прекрасно знают. Более того, напряженно следят и пользуются. То есть вместо того, чтобы собственных дров наломать, пользуются готовыми. Это, пожалуй, самый мудрый способ паразитизма, который можно вообразить: пользоваться ошибками других. Если вообще здесь применимо слово "паразитизм", ведь они тоже влияют на технологический мир, влияют мудро и ненавязчиво: просто пытаясь внушить обществу те или иные мысли, никогда не настаивая, проявляясь через фольклор. В так называемой народной мудрости значительный процент составляет именно мудрость сказочного мира. Надо только уметь ее понять, и иметь достаточно своей мудрости, чтобы согласиться ее использовать. Впрочем, я отвлекся.
      Вскоре после нас, тяжело отдуваясь, вошел профессор Плейшнер. Он кипел негодованием:
      - Нет, вы только послушайте, что придумали эти пройдохи в Берне! Шоу на потребу туристам: сначала в окне второго этажа на Блюменштрассе 9 выставляется цветок, а через пять минут оттуда должен выпадать я. И так каждые полчаса! Я, пожилой уважаемый человек! Не говоря уже о том, что это - другое окно.
      - Ладно, профессор, не берите в голову. Выпейте лучше пива, а дядя Феня нам сыграет, - принялся утешать его красноармеец Сухов, оторвавшийся на этот вечер от своих Екатерины Матвеевны, Гизель, Зульфии, Саиды, Зухры, Гюльчатай и прочих.
      - Дядя Феня, по просьбам публики! - обратился к юбиляру Мюллер.
      Дядя Феня встал со стула, поправил свой пластилиновый треух, прошел к стойке, присел на один из круглых высоких табуретов, вынул из за пазухи флейту и начал играть. Это было божественно, как всегда. Разговоры смолкли, звон пивных кружек прекратился, и только с улицы, сплетаясь с мелодией, доносился шум непрекращающегося дождя. А потом из-под входной двери побежал ручей, быстро превратившийся в бурный поток.
      - Господа, кажется, придется прерваться! - закричал Готлиб, перекрывая шум воды, - у нас сегодня особый посетитель, который не любит пива: Шпрее!
      Впрочем, народ уже это сообразил. Все дружно принялись оттаскивать по узкой винтовой лесенке на второй этаж все, что только можно. Образовалась давка, пока кто-то не додумался передавать вещи по цепочке, в начале которой оказался Готлиб, решавший, что тащить наверх, а что нет.
      В опустевшем помещении кафе было уже по колено воды, когда все, что стоит вынести, было вынесено, и народ начал расходиться, кто как умел. Мюллер достал из за пазухи надувную лодку, на которой Штирлиц вместо паруса укрепил свой парашют. Сухов принялся названивать Верещагину, чтобы тот прислал баркас. Ну, а мы втроем сотворили дверь ко мне в сени.
      - Наконец-то! - воскликнула Баба-Яга, которую никто не ожидал здесь увидеть.
      - И все-то они шляются по кабакам, а мы тут жди их, волнуйся! заявила Лена, гневно сверкая глазами.
      - И в каком они виде! Будто-таки ни одной лужи по дороге не пропустили!
      - Иван, я понимаю, когда эти оболтусы, но ты-то!
      Вот когда начинаешь остро чувствовать, что твоя теща - Баба-Яга.
      - Прости пожалуйста, - принялся оправдываться я, - но как было дядю Феню не поздравить с двадцатилетием?
      - Да, а потом Шпрее поднялась, Готлиба затопило, - подхватил Сквозняк.
      - Фсе стали помогать, йа, просто так уйти - это не есть прафильно.
      - Вот почему мы мокрые, - заключил я.
      - Хороши, нечего сказать. А, бабушка?
      - Ох же да. Как Леший за порог - в натуре от рук отбиваются. Между прочим, вы, конечно, будете смеяться, но он так-таки еще не вернулся.
      - А фот это уже лихо! Исфините за айнен каламбур, какого лешего он там так долго делает?
      Дело в том, что две недели назад Леший отправился куда-то на Кавказ, навестить местного коллегу. Что-то там изобрел по части системного программного обеспечения один тамошний парень по имени Гоги Камикадзе, вот Леший и поехал посмотреть. Вы, конечно, будете смеяться, но до самых недавних пор от него - ни слуху, ни духу. Мы все, разумеется, понимаем, на Кавказе народ гостеприимный, но никак не сообщить о себе, даже письмо по сети не послать - это на Лешего было мало похоже.
      - Об что он там делает - это вы-таки сами же у него спросите, когда до него доберетесь.
      - Что значит: когда доберемся? - удивился я.
      - То и значит. Депеша от него пришла. Вас зовет. Больше всех ему там нужны Иван с Хайнером, но приглашает и Ежи за компанию.
      - С чего это вдруг мы ему понадобились?
      - Да он-таки сам не смог разобраться, что там наваял этот Камикадзе. Бился, бился, но не понял, вот и зовет вас.
      - Понятно. А куда конкретно ехать? - спросил Сквозняк.
      - Да вы почитайте сами. Что мы в испорченный телефон играем, в самом деле, - резонно предложила Лена.
      Письмо практически не содержало новой информации по сравнению с той, что пересказали нам Лена и Баба-Яга. В сетевом адресе отправителя значилось: Кахетия.
      - Это где ф лесах много диких обезьян? - уточнил Глюк.
      - Нет, обезьяны - это в Абхазии, - разъяснил я. Обезьяны там появились из моего мира, улепетывая в 1992 году из Сухумского питомника.
      - Вы, конечно, попытаетесь улизнуть без меня? - вздохнула Лена.
      - Попытаемся, родная, - ответил я, - И вот почему: когда мы летели в Трою, мы представляли себе, какое время займет поездка. А сейчас пойди угадай, сколько мы там проболтаемся. Да и князь Остромысл вряд ли снова даст нам ступы.
      - Я-таки не понимаю, зачем ступы, когда есть моя куроножка?!
      - Ваша что? - переспросил я.
      - Избушка на курьих ногах. Тебе какие сказки в детстве рассказывали?
      - Разные...
      - Ну так должен же знать.
      - А вы-то сами где жить будете? - все-таки чувствовалось, что я пока еще не очень здесь ассимилировался, спрашиваю, по-видимому, об элементарных вещах. Но ведь и то верно, что она меня пока в гости не звала, даром, что Ленина бабушка.
      - А то я сейчас в ней живу. Вы-таки не беспокойтесь. Поезжайте, и без Лешего не возвращайтесь! -==II==
      Вот так и получилось, что уже на следующее утро мы тряслись в тесной избушке по Звенигородскому тракту к Москве, чтобы от нее по Большой Ордынской дороге направиться на юг. Я вполне понимаю Бабу-Ягу, которая в избушке не живет, ибо она была размером где-то с железнодорожное купе. Нам пришлось разместить в ней койки в два яруса и ограничиться минимумом вещей. Фактически, мы взяли с собой только портфель Глюка и компьютер, подключенный в местную сеть. Все-таки хорошо, когда для этого не нужны провода! И очень хорошо, что среди предоставляемых сетью услуг оказалась возможность навигационного обеспечения. В технологическом мире для этого нужен радиомаяк, связь через систему спутников, которые определяют твои координаты. Здесь всех этих причиндалов не требовалось. Мы получили подробную карту, на которой был обозначен оптимальный маршрут с учетом существующих дорог (предлагалось обогнуть Кавказский хребет с запада, дальше двигаться по взморью до Колхиды, и по южным предгорьям Главного Кавказского хребта пересечь с запада на восток практически всю ту территорию, на которой в нашем мире располагается Республика Грузия, а здесь - с десяток небольших княжеств, находящихся в полувассальной зависимости от Великого Царства Армянского), и отмечалось наше положение. Система только что сама не рулила.
      Едва избушка свернула на Ордынскую дорогу, мы увидели "голосующего" на обочине маленького зверька, явно представителя лесного народа. Почему не подвезти человека?
      - Общий привет! - провозгласил он, перевалившись через порог. Маленький, кругленький, он распространял вокруг себя такой сумасшедший аромат сдобы, что не узнать его было невозможно. Колобок, собственной персоной. В руках он держал узелок, в котором угловато побрякивали какие-то железки.
      - Далеко путь держите? - дружелюбно осведомился он.
      - В Закавказье.
      - Ого! А я поближе собрался. К сестрице Аленушке, на именины.
      - И как, успеешь не зачерстветь?
      - Как-нибудь. Здесь вы подвезете, там - еще кто. Так и доберусь.
      - А где она живет? - спросил я. Вдруг и наш путь мимо нее лежит? Глядишь, и покормит, в благодарность за доставку Колобка. При его запахе кроме еды ни о чем другом думать положительно невозможно.
      - Здесь, неподалеку. Верст двадцать прямо по тракту, а там по лесной дороге - рукой подать.
      - Так мы же тебя и довезем.
      - Спасибо, а то тащить эти железки... - Колобок указал на свой узелок.
      - А что это? - поинтересовался Глюк.
      - Да запчасти, для братца Иванушки. Дед просил передать.
      Колобок развернул тряпочку. В свертке довольно неожиданно оказался распредвал и комплект свечей зажигания. Откуда они здесь, а главное зачем?! Ведь в этом мире автомобилями не пользуются, по крайней мере в славянских странах, таких, как Княжество Московское, это я знал точно. Хотя в Берлине я пару - тройку видел. Ладно, лучше потом его самого спрошу. Может, он тоже не местный? Вряд ли, тем более что в нашем мире он в качестве сказочного персонажа известен уже не одну сотню лет, и наверняка заведомо дольше, чем автомобиль как таковой. Н-да, как говорится, без поллитры не разберешься. Мое любопытство разгорелось не на шутку.
      - Здесь налево, - сказал Колобок, когда мы через несколько минут дружелюбной болтовни наконец достигли нужного перекрестка.
      Некоторое время пришлось простоять, пропуская разномастный встречный транспорт. Состав его настолько любопытен, что достоин отдельного описания. Эквивалентом легковых автомобилей служили, по-видимому, всевозможные здания на курьих ногах. Строительный материал, размеры и число ног сильно варьировались, от простейшего сруба с одним окошком, крытого дранкой, как у нас, или даже соломой, на одной паре ног, до солидных каменных сооружений с числом этажей достигавшим пяти, фасадом шириной саженей семь, только-только чтобы вписаться в ширину дороги, многочисленные конечности которых шагали, так сказать, по отделениям, на одного взводного дистанции. Судя по вывескам на фасадах, так осуществлялось регулярное пассажирское сообщение. Для перевозки грузов использовались экипажи, конструкция которых уже не покажется вам неожиданной: большие дровни, запряженные самоходными русскими печками.
      Вскоре нам удалось-таки свернуть налево, на узкую просеку в лесу. Через пару минут показалось поле, окружавшее уединенный хутор. Во дворе сестрица Аленушка, обливаясь слезами... мыла машину. Мыла непонятно зачем, ведь старенький "Запорожец", самой первой модели, которую в нашем мире в шоферской среде называют "горбатый", и без того буквально сиял оранжевой краской и хромированными молдингами, разгоняя серость осеннего дня.
      Чавкая ногами по раскисшей дороге, наша избушка зарулила на двор под удивленным взглядом хозяйки. Я вполне понимал ее удивление: представьте себе, как к вам на дачный участок вдруг заезжает машина, которую вы впервые видите, а в ней - какие-то незнакомые люди! Назревавшую напряженность сняло появление Колобка, которого явно ждали.
      - Здравствуй, Аленушка. Бабушка с дедушкой просили передать тебе поздравления с именинами. Как Иванушка?
      - Спасибо, Колобок. Ванюша, вроде, ничего, только вот завести третий день не могу. А кто это с тобой?
      - Они меня подвезли. Вот такие парни, - Колобок поднял большой палец, - кстати, один из них - из технологического мира, между прочим, тоже Иван. Он и посмотреть может, что там стряслось.
      Я был несколько смущен, ведь вдруг оказалось, что я представляю уже не сам себя, а весь наш мир. Я, правда, не совсем понял, что с моим тезкой.
      - Я, конечно, могу посмотреть машину. Только Ваш братец не мог бы рассказать более подробно, как эта неисправность проявляется, просто чтобы время не терять.
      Я тут же пожалел о своих словах, ибо Аленушка вдруг залилась слезами. Видно, я сморозил какую-то бестактность. Только вот какую? Алена проговорила сквозь слезы:
      - Не может он рассказать...
      - Простите, пожалуйста. Я не хотел Вас обидеть. А что с ним случилось?
      Не надо было этого говорить, по крайней мере сейчас. Опять слезы ручьем...
      - Покажи да покажи ему, как у вас там люди живут... Говорила ему: не пей из колеи... А он... А сейчас вот не заводится...
      До меня, наконец, дошло. Носорог я толстокожий! От стыда я был бы рад провалиться сквозь землю, к тому же после осенних дождей это вряд ли составляло большого труда.
      - Извините, прошу Вас. Я же не знал...
      - Да, я понимаю. Так Вы его посмотрите?
      Чтобы хоть как-то загладить свою бестактность, я прошел к машине.
      - Ну, тезка, давайте разберемся, что с Вами.
      Я открыл капот (к счастью, вовремя вспомнив, что у "Запорожца" мотор сзади). Вроде, все было в порядке. Может, с электрикой что? Попробуем крутануть. Забравшись за руль, я включил зажигание. Так, аккумулятор не сел, просто удивительно! Стартер вращался, но мотор даже не чихнул. А как у нас со свечами? Я уж совсем было собрался выйти из машины и лезть под капот откручивать свечи, когда мой взгляд упал на приборную доску. Эге, да все гораздо проще! Бензин-то на нуле. Если они вообще знают, что это такое и с чем его едят. Или пьют? Ладно, неважно. А важно то, что его не было. И взять в пределах трех - четырех тысяч верст - негде.
      Отнюдь не обнадеживающее известие, однако, лишь обрадовало всех присутствующих. Ведь могло быть и гораздо хуже, но если речь идет о здоровье человека, пусть даже и в случае, когда медицина бессильна... А в том, что она бессильна, сомнений не было, потому как уж если и Сквозняк не знает, что делать, то кому вообще знать?
      Я, правда, поторопился недооценивать Сквозняка, ибо он вдруг заявил:
      - На самом деле, есть средство вернуть Вашего братца в норму. Живая вода могла бы снова сделать его человеком. Но вот где ее взять - я не знаю. Могу лишь пообещать, что запрошу всех своих знакомых коллег в Европе.
      Это окончательно успокоило Аленушку, что в свою очередь обрадовало всех остальных. Колобок от радости начал пахнуть так сильно и вкусно, что у нас засосало под ложечкой, поэтому предложение незадачливой автовладелицы остаться пообедать было, конечно же, с благодарностью принято. А после сытной и чисто русской еды, которой нас попотчевала хозяюшка, очень к месту пришелся кофе с банановым ликером от верблюда: Глюк, разумеется, не удержался от того, чтобы продемонстрировать свой маленький магический шедевр. На том и расстались, ибо наш путь лежал дальше на юг.
      При переправе через Оку перед нами предстали две альтернативы: либо воспользоваться весьма затрапезным паромом, который к тому же пару раз застрял по дороге с правого берега на левый, либо применить свое магическое умение и организовать тоннель с концом на том берегу, точно так же, как Глюк организовывал себе люки. Естественно, мы предпочли бы второй способ, если бы не колоритная персона паромщика - маленького подвижного старичка с реденькой бородкой и чем-то монгольским в разрезе глаз. По сравнению с ним дядя Феня - просто Цицерон. Он шепелявил на все свистящие буквы алфавита и присвистывал на букву "с".
      - Ну, фь-то, ребята, надо вам на тот берег? Фь-ейчаш, фь-ходни фьпущу... Заезжайте.
      Мы загнали избушку по шаткому трапу на паром. Других клиентов не нашлось, так что этот дедушка флота компании "Эстлайн" наконец отчалил. Старик-паромщик оказался словоохотлив:
      - Да, ребята. Фь-ейчас на паромах пофти никто не еждит. Не то, фто прежде... Прямоевжей дорожкой польжуютшя. А окольная замуравела... Только вот вы, а до того неделю никого не было. А бывало раньфе...
      Старичок мечтательно закатил глаза и принялся насвистывать какую-то азиатскую мелодию, резкую, протяжную и заунывную, которая вскоре оказалась прервана самым грубым образом: паром налетел на мель. Паромщик выругался по-татарски и раскидал кучу каких-то веников посреди палубы. Под ней оказалась переговорная труба, вроде той, что на знаменитой "Севрюге" из фильма "Волга Волга". Старик принялся орать в нее, в ответ послышалось что-то нечленораздельное даже с позиций татарского языка, после чего около левого борта вынырнул какой-то тип сине-лилового цвета, с обильной шевелюрой из зеленой тины.
      - Фь-ейчас, братшы, Водяной нас стащит, дальфе поплывем.
      - А скажите, дедушка, что это Вы все время присвистываете? полюбопытствовал Сквозняк.
      - Жуб мне выбили, вот фто. Теперь по-другому не полушает-фь-я. Только это ражве фь-вишт... Вот раньфе, ш жубом - это был фь-вист. Деревья валил...
      - А кто ж Вам зуб-то выбил? - не унимался Сквозняк.
      - Да Илюшка, фулюган... Пошпорили мы ш ним по пьяному делу, уш не помню, иж жа шего, только он ка-ак двинет... Шилен был мужик, фь-вист мой выдерживал, а ведь вековые дубы ш корнем вырывало!
      - А что фы сепе протез не сделаете? - спросил Глюк.
      - Не ражрешают. Штобы нашаждения не портил... Да нишего, жить и так можно. Паромом жарабатываю, хватает. Мне много не надо, не то, что раньше, когда я увлекался худовештвенным фь-вистом... А ведь народ пошледнюю рубашку был готов отдать...
      - Чтоб Вы посвистели? - уточнил Ежи.
      - Нет, фтобы перештал, - на полном серьезе ответил паромщик, - Эх, хоть бы кто жжалился, фь-делал мне протеж.
      Паром пристал к берегу, мы расплатились и поехали дальше.
      - Напрасно ты, Хайнер, подал ему мысль о зубных протезах.
      - А что?
      - А то, что он еще чего доброго снова возьмется за свой художественный свист лесоповальный.
      - А ты-то откуда снаешь?
      - Ну, не знаю, как вы, а я его, кажется, узнал. Это же СоловейРазбойник! Зря его, что ли, так прозвали?
      - Н-да... - Глюк принялся чесать в затылке.
      Это была не единственная переправа на нашем пути, но дальше мы, уже не раздумывая, творили тоннели. И чтобы время не терять, и чтобы не сморозить лишнего. -==III==
      У меня сохранились самые радужные воспоминания двадцатилетней давности от отличного отдыха вместе с родителями в Пицунде. Какой же это был славный край! На щедрой земле жили веселые гостеприимные люди, обилие приезжих давало им приличный и надежный доход, так что было приятно смотреть на ухоженные дома, увитые виноградом и окруженные фруктовыми деревьями. И насколько обидно было впоследствии видеть по телевизору те же дома разоренными и пустыми, когда местные жители вместо шампуров взялись за автоматы. Я надеялся, что хоть теперь увижу этот край цветущим, как в нашем мире в прежние времена. Увы, открывшаяся нашим глазам картина была безрадостной.
      Шаги нашей избушки гулко отдавались на пустой улочке одного из пригородов Сухуми. За обветшалыми каменными оградами зияли пустыми глазницами выбитых окон покинутые дома. Сидевший на одном из заборов павиан тревожно закричал, завидев нашу избушку, и из заросшего сада, вереща, стали разбегаться его многочисленные подданные, которые до того беспощадно обирали одичавшие деревья. Как видно, обезьяны и разорили эти места, начисто лишив местных жителей всех видов на урожай, до которого они с безнадежным постоянством добирались первыми. А того равновесия, как например в Индии, где хватает и места, и питания и людям, и обезьянам, добиться, похоже, пока не удалось.
      К счастью оказалось, что бедствие было локализовано на небольшой территории, которую люди отдали на откуп своим хвостатым пародиям. С севера ее ограничивали горы, с юга - море, а с запада и востока - заговоренная разделительная черта избирательного действия, через которую могли беспрепятственно проникать все живые твари кроме павианов и макак. По другую сторону этой черты я, наконец, увидел цветущий край.
      Здесь еще ярко светило солнце, и сезон сбора винограда был на исходе, так что местные жители уже не столько работали, сколько веселились. Кругом царил один сплошной праздник, оглашая долины замечательным многоголосием, о котором все, конечно же, имеют представление. В каждой долине - свои песни, одна лучше другой.
      Рекомендованная навигационной системой дорога на одном из перевалов оказалась перегорожена обвалом, и мы неосторожно остановились спросить путь в деревне с многообещающим названием Ахалшени.
      Это оказалось весьма опрометчиво. Во всяком случае, именно эта остановка предопределила то обстоятельство, что последующие шаги избушки были неуверенные, заплетающиеся, я бы даже сказал: синусоидальные. Впрочем, на своих двоих мы передвигались не лучше. Воистину, гостеприимство местных жителей не знает границ. Мы оказались в Ахалшени часов в одиннадцать утра. Нас проводили к местному старосте, батоно Давиду, представительному старику, который единственный из всех немного знал общепринятый в этом мире язык межнационального общения - латынь. Он обстоятельно рассказал нам обо всех местных козьих тропках, после чего не терпящим наших робких возражений тоном предложил немного перекусить.
      Я начал догадываться о масштабах того, что нас ждет, когда под большим тутовым деревом на главной площади деревни в ошеломляющем темпе появились столы, лавки и мангал. В какой-то момент я испугался, что зажарить решили нас, потому что со всех сторон начали собираться мрачного вида лица, как когда-то говорили, кавказской национальности. Но на шашлыки пошел молодой барашек, появились кувшины с вином, блюда со свежими фруктами... Мы и опомниться не успели, как оказались сидящими за этим обильным столом, с солидной горкой дымящегося шашлыка перед каждым из нас, с рогами в руках, полными благородного напитка рубинового цвета, дружно в меру сил и слуха подпевая прекрасному хору.
      Между прочим, когда каждый голос ведет свою партию, подпевать гораздо проще, чем когда все поют одну мелодию: можно как угодно импровизировать, главное - правильно подхватить ритм, и не орать благим матом, а выдавать хоть сколько-нибудь гармоничные созвучия. Это все вполне по силам, если есть хоть минимальный слух. А после третьего рога уже и это совершенно неважно.
      Дальнейшее я помню смутно. Помню батоно Давида, дирижировавшего дымящимся шампуром на фоне пламеневшего заката. Помню Глюка в свете луны, сидевшего бок о бок с местными парнями. Дружно раскачиваясь, они распевали что-то, причем Глюк пел по-немецки, а местные парни - по-абхазски, тирольское "Голарио" эхом раскатывалось по окрестностям, и собаки подвывали в ответ. Помню свой сольный номер, кажется, это было ленноновское "Let it be", причем так исполненное, что бедняга Джон, наверное, перевернулся в гробу, и тоже подвывали собаки...
      Следующее утро прошло под девизом: "Привет с большого бодуна". Батоно Давиду пришлось отливать нас водой. Я надеюсь, мои друзья сумели объяснить ему, что до тех пор, как мы сели здесь завтракать со вторника на пятницу, у нас не было опыта столь тесного знакомства с местными винами. Про свой латинский я точно знал, что в моем нынешнем состоянии высказать что-либо в таком смысле было за пределом возможного.
      Удивительно, но вода, которую лил нам на лоб батоно Давид, оказала поистине магическое действие: похмелье как рукой сняло, более того, я себя давно так бодро не чувствовал, как после этой водной процедуры. Поливая нас, старик приговаривал на латыни:
      - Да, ребята, слабы вы против нашего вина... Ну, ничего. Сейчас живой водой оболью - голова и пройдет...
      Живой водой! Я ткнул Сквозняка локтем в бок.
      - Я слышал, не беспокойся, - ответил Ежи. Глаза его горели. Он вскочил на ноги и начал оживленно расспрашивать батоно Давида. Тот отвечал, сначала нехотя, потом оживился, не устояв перед напором обаяния моего друга.
      Выяснилось, что местная родниковая вода обладает всеми свойствами живой воды. Точнее, это была не родниковая вода, а скорее минеральная, для лечебных надобностей, так как воду для питья жители Ахалшени брали из другого родника. Неподалеку был и третий, из него текла вода мертвая, ее тоже использовали в медицинских целях. Кстати, как выяснилось, такие родники били по всему Кавказу. Примечательная информация!
      Но несмотря на эту новость, я все-таки с легким ужасом ожидал продолжения нашего пути. Ведь мы были еще только в Абхазии, предстояло пересечь Сванетию, Колхиду и Картвелию, прежде чем мы доберемся до Кахетии. А сами названия мест, через которые лежал наш путь, навевали ностальгические воспоминания об ассортименте магазина "Российские вина" года этак 1989-го: Рухи, Зестафони, Ахалдаби, Гурджани, Ходашени... Или придется их объезжать за версту, или наше путешествие очень и очень затянется. -==IV==
      Мы решили дальше продвигаться в автономном режиме. Бедняга Верблюд! Не то чтобы мы были так уж привередливы, но кроме него не к кому было обратиться за едой. То есть можно было бы заехать в какой-нибудь аул, но по опыту посещения Ахалшени мы уже знали, во что это выльется, а ведь надо было спешить: мы уже вторую неделю находились в пути.
      Так или иначе, наша избушка мерно трусила по дороге, шедшей вдоль правого берега Риони. Ярко светило солнце, с реки дул легкий ветерок, с гор периодически погрохатывало: обвалы, обычное дело. Нам через них то и дело приходилось перебираться. Неожиданно загрохотало как-то уж очень близко, лишь чуть-чуть впереди. Мы тормознули. В полуверсте перед нами на дорогу посыпались камни, сначала мелкие, затем крупнее, и наконец весь склон сполз, перегородив нам путь. Зрелище было монументальное, те обвалы, через которые мы ежечасно перелезали, этому не годились и в подметки. Прямо-таки первобытный разгул стихии возбуждал инстинкт самосохранения, который заставил нас отойти назад еще саженей на полтораста. Кусок склона, аршин этак четыреста на семьсот, как был так и съехал прямо в Риони, перегородив реку и слегка ее запрудив. По ту сторону завала быстро, даже слишком быстро, разливалось озерцо.
      - Хайнер, айда наверх, - крикнул я. Глюк в этот момент командовал избушкой. Он меня понял: если сейчас хилая новообразованная плотина прорвется, пойдет такой селевой вал, что нам на берегу не поздоровится!
      Избушка повернула влево и начала карабкаться вверх по склону. Мы решили пробираться выше того места, которое оказалось затронуто оползнем. Избушка уже влезла до уровня половины склона, обнаженного в результате наблюдаемого нами катаклизма, как вдруг среди развороченной земли что-то желто блеснуло в солнечном свете, чем и привлекло наше внимание.
      - Что пы это могло быть? - указал на эту штуку Глюк.
      - Ума не приложу. Сходим посмотрим? - ответил я.
      - Но, но! А если этот склон опять поедет? Где я вам с ходу родники с живой водой найду? - стал возражать Сквозняк.
      - Да ладно тебе, в случае чего успеем организовать люк.
      - Люк - дас ист прафильно!
      И Глюк сотворил люк из нашей избушки прямо на обнажившийся склон, так что мы вылезли в аршине от этого блестящего предмета. Верьте или нет, но это оказался не какой-нибудь кувшин, как можно было бы ожидать, а вовсе даже сверток какой-то то ли ткани, то ли не ткани, на пленку, вроде, не похоже, скорее все-таки на текстильное изделие. Этот материал имел ни с чем не сравнимый цвет и блеск червонного золота. Когда мы его взяли в руки, он и на вес оказался довольно тяжелым, опять-таки как золото.
      Когда мы с Глюком притащили этот куль в избушку, Сквозняк долго чесал в затылке, пытаясь вместе с нами сообразить, что же это такое. Простейший химико-магический анализ, проведенный на краешке этой красивой материи, показал, что глаза нас не обманывают: это действительно было золото! С четверть пуда самого настоящего золота, причем в такой замысловатой форме.
      Преодолев опасный участок осыпи, мы вышли из избушки уже втроем и развернули полотно на всю ширину. Саженей пять в длину и три в ширину, оно по форме напоминало выделанную шкуру. Это и навело меня на мысль. Мы же в Колхиде!
      - Парни, а это часом не Золотое Руно?
      - Как, то самое?! - воскликнули мои друзья не то чтобы хором, но около того.
      - Этого уж я не знаю. А что, истории известно еще одно?
      - Я не слышал, но ведь я не историк, - ответил Хайнер.
      - Надо запросить по сети, - неуверенно проговорил Ежи.
      - Послушай, ты фсю дорогу только и делаешь, что обещаешь запросить по сети.
      - Ну, положим, с живой водой удалось обойтись без этого.
      - А с этим надо заехать к местным старожилам, - предложил я.
      - Как заехать?! Мы ше спешим!
      - Да ладно вам. Ну просидит Леший еще денек за шашлыком. Тут ведь такая интересная история получается!
      Ребята согласились, а я грешным делом не стал их просвещать насчет своих ассоциаций по поводу названия столицы Колхиды Твиши.
      Нам пришлось отклониться от маршрута, ведь город лежал немного севернее, однако добраться до Кахетии можно было и таким путем, миновав Рачинский хребет с севера, а не с юга. А нам до Твиши полдня пути вверх по Риони. На самом деле, избушка отмахала этот путь даже быстрее, часа за три с половиной.
      Первое, что мы увидели - это дым, поднимавшийся из за горизонта густым столбом. Я сначала несколько самонадеянно предположил, что это сработала местная система дальнего обнаружения, и для нас уже жарят шашлык, но ошибочность этой гипотезы, к счастью не высказанной вслух, очень быстро стала очевидной. Слишком уж густой был этот дым, и слишком тревожно галдели суетящиеся в городе люди. Горела одна из башен исторической крепости. Горела изнутри, причем в силу особенностей архитектуры - она была выстроена скорее в духе сванских башен - подобраться к помещениям верхних этажей снаружи, через узенькие окошки-бойницы, было невозможно. А ведь внутри были люди! Мы слышали их крики. Кажется, наш прием колдовского создания дверей здесь неизвестен, а то народ изнутри давно бы уже вывели. Похоже, что мы вовремя!
      Тяжело топая, избушка на всех парах подлетела к подножию крепости. Мы выскочили наружу под ошалелыми взглядами столпившихся жителей, уже оплакивавших находившихся в башне людей. Пока мы со Сквозняком организовывали в каменной стене дверь, по другую сторону которого предполагалось помещение на верхнем ярусе охваченного пожаром здания, Глюк на ходу достал из портфеля три противогаза, а также маленького дракончика, изрыгавшего вместо пламени углекислотную пену. Навстречу нам вывалил клуб дыма. Хайнер и Ежи скинули свои университетские шапочки, мы натянули противогазы и нырнули внутрь.
      К счастью, мы не сильно ошиблись, так что пол помещения, в котором мы оказались, был всего на три четверти аршина ниже чем обрез дверного проема. Еще одно везение: это не был какой-нибудь чулан или чердак, а именно та комната на вершине башни, с окошками-бойницами, через которые доносились крики. Это была, повидимому, спальня. Помещение было полно дыма, а вот огонь еще не успел сюда добраться, так как дверь была забаррикадирована огромной кроватью. Удивительно, как сумели это проделать две находившиеся в комнате женщины!
      Разглядывать лица присутствовавших здесь дам было некогда, да и их психическое состояние вряд ли позволяло вести речь о длительной церемонии взаимных представлений. Мы успели только заметить, что по возрасту это могли быть мать и дочь. Ежи и я подошли к той, что постарше, и взяв ее под локти, повели к созданной нами двери. Хайнер тем временем, не очень церемонясь, схватил в охапку ту, что помоложе, и буквально выбросил ее через дверь наружу, после чего вылез сам и, уже стоя в двери, помог вылезти старшей женщине, которую мы подсаживали сзади. Наконец она оказалась снаружи, и тут прогоревшая "родная" дверь с треском упала, а огонь набросился на кровать. Вылез Ежи, я - за ним. Одно могу сказать: нижней части моей спины было при этом весьма и весьма жарко. Стоя в двери, я оглянулся, и только успел увидеть, как обвалилось перекрытие, и вместо пола комнаты зазиял огненный провал, как жерло извергающегося вулкана.
      Я запустил внутрь огнетушащего дракончика и поспешил ликвидировать созданную нами дверь, пока Сквозняк приводил в чувство обеих женщин.
      - Противогаз сними, - посоветовал я ему. Я сам никак не мог отдышаться, и обессилено прислонился было к стене горевшей башни, только очень быстро об этом пожалел. Стена была как сковородка! А что вы хотите, если внутри - огонь...
      Спасенные лежали в тени подошедшей избушки, Ежи и Хайнер размахивали над ними своими университетскими шапочками, когда собравшийся местный народ вдруг вышел из прострации. Возникший гвалт, видимо, окончательно вывел женщин из состояния шока, но в себя они еще не совсем пришли, хлопая на все стороны огромными черными глазами. Люди заботливо суетились вокруг, все наперебой предлагали всяческую помощь, насколько можно было судить, не зная языка.
      И среди этого гомона, просто не замечая его, Хайнер Глюк при всем честном народе смотрел на младшую из женщин и глупо улыбался. Если я вообще могу судить о таком расплывчатом понятии, как национальный менталитет кавказцев, Глюк рисковал, и довольно сильно. В то же время было видно, что говорить ему об этом было совершенно бессмысленно, он просто не обратил бы внимания. Ибо в этом мире сейчас был только один объект, на который он его обратил. Тем более что молодая колхидянка тоже это заметила, улыбнулась в ответ и что-то проговорила. Проскочило слово "Гамарджоба". Глюк отрицательно покачал головой и ответил на латыни:
      - Простите, не понимаю. Как Вы себя чувствуете?
      - Спасибо, вроде, неплохо, - девушка оказывается тоже знала латынь! - А кто вы, и откуда?
      - Вообще-то из Веймара, а сейчас - из Княжества Московского. Мы с парнями едем к одному другу, ему в Кахетии потребовалась наша помощь.
      - Из такой дали... Вас не Ясон зовут?
      - Нет, не Ясон. Глюк. Хайнер Глюк.
      - Медея Шпиндель.
      Глюк густо покраснел, и я понял, что его уже не спасти. И еще не очень-то к месту вспомнилось высказывание Чехова о том, что нет такой вещи, которая не сгодилась бы еврею для фамилии. Хотя, при чем тут евреи? Да ни при чем, разве что кроме фамилии Шпиндель.
      Внезапно гвалт стих, толпа расступилась, и к нам подошел высокий, статный и властный на вид человек. Он порывисто обнял обеих женщин, обменялся с ними парой фраз, затем повернулся к нам и заговорил на чистейшем русском языке.
      - Вас послала сама судьба, парни. Вы спасли мою семью. Вы должны получить вознаграждение по заслугам.
      - Спасибо, только нам, в общем-то, ничего не надо. А с кем имеем честь? - осведомился Сквозняк, - Мы ведь здесь проездом...
      - Да, конечно. Мой официальный титул - Великий князь Колхиды, Якуб Хан Шпиндель. Моя жена Тамара, моя дочь Медея.
      - Хайнер Глюк, Иван Рюриков, Ежи Сквозняк. Знакомство в Вами большая честь для нас, - Похоже, что Сквозняк взял дипломатическую инициативу на себя, ну и ладно, у него это отменно получается.
      - Взаимно, взаимно. Но позвольте вопрос, господа: имена выдают в вас представителей разных народов. Как случилось, что вы собрались вместе, откуда вы едете и куда направляетесь?
      - Это - долгая история, Ваша светлость. Мы охотно развлечем Вас ею, но лучше если сначала Ваши близкие разместятся в более удобной обстановке. Это им будет полезнее для здоровья.
      - Уж в чем в чем, а в этом Сквозняк несомненно прав. Другого такого врача в целом свете нет, - вставил я, - Да и мы тем временем слегка переведем дух после этой истории.
      - Да, конечно. Извините, что обстоятельства не позволяют принять вас подобающим образом в большом дворце, - Князь кивнул в сторону башни, из окошек-бойниц которой все еще шел дым, - но пройдемте же в летнюю резиденцию. Прошу вас оказать мне честь быть нашими гостями. -==V==
      Летняя резиденция князей Шпиндель оказалась такой же крепостью, но стоявшей не посреди города, а немного северней, в живописной долине. Вновь не обошлось без вина, шашлыка и песен. Но коронным номером был, конечно, наш рассказ. О том, как появились признаки воровства в платежной системе Княжества Московского. О том, как год с лишним назад перетащили меня из технологического мира в сказочный, чтобы я помог решить эту проблему. О том, как вскоре после этого к нам присоединился Сквозняк, с которым Глюк, оказывается, был знаком еще по учебе на бакалавра астрологии в Сорбонне (Этого даже я не знал!), где Сквозняк в то же самое время осваивал прикладную магию, уже тогда специализируясь по медицине. О нашем полете в Трою и излечении Кощея. И наконец о том, как нас вызвал Леший, и как мы в итоге оказались здесь.
      Князя насмешил рассказ о нашем визите в Ахалшени, княгиня ахала, принимая близко к сердцу опасности путешествия в Трою, а юная княжна Медико неотрывно глядела на Хайнера, подтверждая худшие мои опасения. Это оказалось чрезвычайно интеллигентное и образованное семейство, все изъяснялись на добром десятке языков, так что мы спокойно общались по-русски, что было для меня особенно удобно, так как английского, на котором я говорю свободно, наоборот не знали Ежи с Хайнером. И поскольку это были люди начитанные, я решил, что можно к ним и обратиться за консультацией: что же мы такое нашли сегодня утром. Точнее, теперь уже вчера утром.
      - На что, Вы говорите, это похоже? - воскликнул князь, которого почему-то сильно взволновало сообщение о находке.
      - Очертания - как у выделанной шкуры, только размеры раз в десять больше, сделана из золота, причем так искусно, что скорее похоже на текстильное изделие. То ли тканое, то ли вязанное. Да если Вы позволите, я его принесу сюда, сами посмотрите.
      - Конечно, несите скорей!
      Я для скорости сотворил дверь в нашу избушку, отыскал золотой сверток и вернулся с ним в увитый виноградом крытый дворик. Якуб Хан дрожащими от волнения руками осторожно развернул сверток. Золотая материя сверкала в свете факелов, но этот блеск был ничто по сравнению с тем блеском, который загорелся в глазах всех присутствующих. Разумеется, кроме нас, не понимавших всю значимость этого момента.
      - Поистине, счастливый день. Это - величайшая наша национальная реликвия. Мы утратили ее несколько веков назад и распростились с надеждой обрести вновь. И вдруг вы нам ее преподносите, можно сказать, на блюдечке, - Мне тут же невольно вспомнилось: "с голубой каемочкой", - и теперь я уже не знаю, как вас отблагодарить, ибо заслуги ваши перед Колхидой безмерны.
      - Ваша светлость, не терзайте себя. Ведь в обоих случаях нам всего лишь повезло, - возразил Сквозняк.
      - А что такое любая заслуга, как не использование везения? Везение в том, что вы ехали мимо, когда случился этот оползень, но ваша заслуга в том, что вы догадались взять находку с собой. А то сейчас это место наверняка уже засыпано очередным обвалом. Мы ведь так его и потеряли: греки везли его нам, в качестве дружеского жеста, и их караван был погребен таким же вот оползнем, ставшим могилой почти всей делегации. Это было семьсот лет назад... Да, но ведь и на пожаре тоже! Конечно, везение в том, что вы оказались в Твиши вовремя, а не на десять минут позже, но ведь вашему магическому умению обязаны своим спасением два самых дорогих мне человека.
      Так говорил князь, а остальные присутствующие глядели на нас едва ли не как на богов. До чего же идиотское положение! Второй раз в жизни мне поют вот эдакие дифирамбы, и второй раз я себя чувствую - глупее некуда. И не спрятаться... Судя по выражению лиц моих друзей, им тоже было несладко, и по той же причине.
      Снаружи вдруг раздались голоса, переросшие в рев толпы.
      - Ну, вот! И откуда они успели узнать! - удивленно воскликнула княгиня Тамара.
      - Надо предъявить им Золотое Руно, - сказал князь и что-то рявкнул стоявшим здесь же людям.
      Они подошли к нему и бережно, со всей почтительностью, взяли из его рук это удивительное изделие, развернули его и начали подниматься вверх по лестнице, в башню. Мы отправились за ними.
      На верхней площадке был громоотвод, использовавшийся по совместительству как флагшток. Сейчас на нем развевалось знамя, на котором на синем фоне были желтые очертания Золотого Руна. Штандарт опустили и вместо него прицепили само золотистое полотнище, которое, как видно, раньше использовалось в качестве знамени, на нем были соответствующие кольца. Золотая материя заколыхалась на ветру, отблескивая в рассветных лучах, и ее появление вызвало такой рев толпы внизу, что мог бы, пожалуй, заглушить Ниагарский водопад. Никогда прежде в этом мире я не видел такое количество народа, даже в Трое. Вся долина была заполнена людьми, это столпотворение я просто не знаю с чем сравнить. Может быть, с Вудстокским фестивалем? Но о нем в свою очередь до меня дошли только легенды, а как сравнивать реальность с легендой?
      Князь обратился к толпе с краткой речью. Слабо себе представляю, что именно он говорил. Нам никто не потрудился перевести, за что впоследствии все долго извинялись, объясняя этот конфуз общим волнением и торжественностью момента. Тем не менее, для нас речь князя имела фатальные последствия, которые нет большого смысла описывать, ибо феномен такого рода хорошо знаком исторической науке нашего мира на примере небезызвестной "Битломании". Впрочем, наше преимущество перед знаменитой ливерпульской четверкой было неоспоримо: умение создавать себе двери в произвольном месте избавляло нас от необходимости передвигаться перебежками. Но возможности появляться на людях мы все-таки лишились, слишком велик был риск, что нас просто растерзают в бурном порыве симпатий. И попутно мы лишились возможности двигаться дальше, ибо вышеупомянутых симпатий не выдержала бы, пожалуй, и наша избушка.
      Больше всех вынужденное заточение в княжеском дворце было, пожалуй, на руку Глюку, которому явно не везло в смерти - везло в любви. Я, конечно, имею в виду его отношения с княжной Медико. Так что с ним было все ясно. А что было делать нам со Сквозняком? Мы честно написали Лешему, по тому адресу, с которого было отправлено его последнее письмо, обрисовали ему ситуацию. Он ответил достаточно быстро: "Раз уж вы так влипли, сидите в Твиши. Я буду в составе кахетинской делегации на торжествах в честь обретения Золотого Руна, тогда и увидимся." Вот такие пирожки с котятами... Ничего не поделаешь, пришлось оставаться в Колхиде все две недели, до самого праздника.
      Чтобы как-то убить время, Сквозняк принялся поднимать мою колдовскую квалификацию. Как вы понимаете, с таким профаном как я это не было очень обременительно. Я, правда, сразу потребовал, чтобы это был не набор разрозненных маленьких хитростей, которых я от ребят нахватался уже достаточно, а систематизированный краткий вводный курс. Узнав об этой затее, князь Якуб Хан тут же кооптировал в состав слушателей десятка полтора местных толковых ребят. Забегая далеко вперед, скажу, что впоследствии эта группа слушателей магического ликбеза составила костяк Университета Колхиды, где Ежи, теперь уже на постоянной основе, читает гораздо более объемный курс. Впрочем, это - отдельная история, к тому же не самая интересная из всех. -==VI==
      Так или иначе, настал день официальных торжеств, организованных весьма пышно и помпезно. Официоз - он и в Африке официоз, поэтому не буду тратить на него время уважаемых читателей, за исключением отдельных занятных моментов, к описанию которых я и перехожу.
      Делегации начали прибывать за несколько дней, причем самыми различными способами. Князья Московский, Киевский, Галицкий и Псковский (правители четырех государственных образований, в которые объединилась большая часть восточных славян) вместе с сопровождающими лицами прилетели целыми эскадрильями ступ, грохот которых раскатывался по Твишийской долине, и не удивлюсь, если он вызвал в окрестных горах парочку обвалов.
      Эффектно выглядело, как князь московский Остромысл сотоварищи заходил на посадку с широкого виража, сохраняя строй "Журавлиный клин". Ему явно запало в душу то каре, которое мы весной описали над стенами Москвы при отлете в Трою, и надо сказать, с тех пор он достиг заметных успехов. Роспуск "фонтан", который они выполнили перед перестроением из походного порядка, то есть Остромысл в центре и эскорт двумя колоннами с боков, в собственно "журавлиный клин", был просто великолепен. Тем, кто не знает, что такое роспуск "фонтан", и чем он отличается от роспуска "тюльпан", могу посоветовать съездить на любое авиашоу, их в течение года бывает в Москве не меньше трех, или, по крайней мере, бывало не меньше трех до того, как я оказался здесь.
      Кощей Бессмертный со свитой прилетел из Трои на огромном ковре-самолете ручной работы, выделкой и узором, пожалуй, затмившем само Золотое Руно, поэтому они его моментально свернули.
      Греки прибыли на довольно точной копии корабля "Арго", которую, впрочем, телепортировали магическим путем в среднее течение Риони, верст за пятьдесят до Твиши, даже выше по течению, чем место памятного обвала. Возглавлял делегацию сам тетрарх Афин, Демокрит Трицератопс. Ради торжественного случая все они вырядились в разноцветные хитоны, отчего мне, например, стали напоминать буддийских монахов, только что волосы не побрили.
      Султан Магрибский, Гарун Аль-Рашид, тот самый, бессмертностью своей способный потягаться с Кощеем, как и подобает джиннам, появился из кувшина, посреди облака едкого дыма, судя по запаху, явно обладавшего антисептическими и инсектицидными свойствами, слегка переходящими в нервно-паралитические. Причем сам кувшин прилетел по баллистической траектории, а пробка из него выскочила в результате удара о землю, как, собственно, и было задумано. Не пошли он заранее предупреждение, можно было бы подумать, что ктото начал против Колхиды военные действия и принялся обстреливать Твиши химическими снарядами. Свиты при нем не было, так что он был просто джинн - сам по себе джинн, да простит меня Эдуард Успенский за навеваемый мотив. Конечно, весьма занятно было слышать в устах Гаруна Аль-Рашида латынь, но тут уж ничего не поделаешь: ноблесс оближ. Кроме него без свиты был, пожалуй, лишь батоно Давид, который просто пришел пешком.
      Индийский правитель Рави Джамму-и-Кашмир Нау-Шах привез с собой десяток слонов, на которых и состоялся его торжественный въезд вместе со свитой в город. Слоновья сбруя была украшена драгоценными камнями с кулак величиной, но это, разумеется, не убавило хлопот по их (слонов) размещению. Как вы понимаете, индусы, как и греки, преодолели большую часть пути простым магическим переносом.
      Фамилия Великого Инки Тачанки Кецалькоатль недаром переводится как "Пернатый змей". Как он и его делегация прилетели это было нечто. Представьте себе стаю археоптериксов с размахом крыльев метра три, сверкающих радужно-перламутровым оперением. Хичкоку, когда он снимал своих "Птиц", такое и не снилось. Впрочем, эти не стали нападать на мирных жителей, а напротив, спокойно опустились на центральную площадь и превратились в небольшого роста смуглых людей, облаченных в сверкающие одежды из тех же перьев, и устало отдуваюшихся после утомительного перелета через Атлантику.
      Китайская делегация и сам император Ло Хань тоже прибыли по воздуху, но не в птичьем облике, а на летевшем наперекор всем ветрам бумажном драконе. Описать их у меня просто не хватает слов. Скажу лишь: если посчастливится вам побывать в Китае - не поленитесь сходить на спектакль пекинской оперы, это даст хотя бы приблизительное представление о красочности китайской делегации.
      Впрочем, если описывать всех, то получится книжка объемом с энциклопедию Брокгауза и Ефрона, что не входит в мои планы. Да я и не сумею их всех описать, ибо человеческая способность воспринимать новую визуальную информацию ограничена. Все эти пышно, торжественно, красочно одетые группы очень быстро слились для меня в одно большое пестрое нечто, рябящее в глазах и не поддающееся анализу. Наверное, так же оглушает и ослепляет рождественский карнавал в Рио-де-Жанейро, впрочем, я там не был, не знаю. На время торжеств население не только Твиши, а пожалуй и всей Колхиды, удвоилось, за счет нескольких сотен съехавшихся сюда делегаций.
      Для торжественных прибытий была отведена площадь перед свежеотремонтированным Большим дворцом, причем члены всех ранее прибывших делегаций составляли основной контингент зрителей и ревниво следили за появлением высокопоставленных коллег. Как я понял, это было своего рода соревнование: выпендриться при появлении круче, чем остальные, или по крайней мере не так, как остальные, причем не для какого бы то ни было публичного жюри, нет! У них был свой гамбургский счет, поэтому место и повод не имели особого значения. Нет нужды дополнительно упоминать, что такое шоу увидишь, пожалуй, лишь раз в жизни, а жителям попровинциальному тихой Колхиды и подавно хватило впечатлений на несколько поколений вперед.
      Великий князь Колхиды Якуб Хан Шпиндель, по понятным причинам, не смог поучаствовать в конкурсе "Прибытие", но зато, по тем же самым причинам, ему в данном турнире не было равных в номинации "Торжественная встреча и приветствие". В полном соответствии с разработанным им же протоколом, он вместе с княгиней Тамарой и княжной Медико, красочно одетыми в нарядные костюмы, которые в нашем мире увидишь, пожалуй, лишь на фольклорных праздниках, выходил из башни большого дворца и подносил всем вновь прибывшим, начиная с главы делегации и далее по порядку субординации и ранга, огромные, то есть объемом литра в три, богато инкрустированные серебром рога, полные молодого вина. Что это за вино - мы уже знали. Я до того пил такое лишь раз в жизни коллекционный массандровский белый мускат красного камня урожая 1974 года. Раз ощутив его на языке, оторваться невозможно, независимо от объема посуды, из которой пьешь. От объема зависит лишь амплитуда и длина волны синусоиды, по которой начинаешь идти. А когда это вино приправлено еще и прекрасной многоголосой песней специально отобранного хора, ощущение получается незабываемое. Может быть, это не такой уж выпендреж, но на душе становится тепло, а что еще нужно, право!
      Положение обязывало, поэтому без того, что обычно называется торжественной частью, нельзя было совсем обойтись, но отношение князя к таким вещам, кажется, совпадало со среднестатистическим "как это все нудно", поэтому он постарался сократить ее до минимума. Мы тоже оказались в ней задействованы, так что нельзя было улизнуть. Начиналась церемония с краткого вступительного слова, произнесенного князем на латыни, где он, к нашему вящему дискомфорту, превозносил до небес "троицу отважных парней, благодаря которым и стало возможно нынешнее торжество".
      А пока он нес всю эту славословящую околесицу на наш счет, от которой у нас волосы встали дыбом, когда мы впоследствии прочитали официальный отчет, мы, ничего не подозревая, снова тряслись в своей избушке, которую нам основательно подновили, даже перебрали сруб, покрасили и покрыли новой дранкой, это, безусловно, явилось положительным моментом во всей истории. Да, так вот, мы тряслись в избушке, вновь въезжая в Твиши с юга, как и две недели назад, точнее инсценируя свой тогдашний въезд, с той лишь разницей, что теперь по обеим сторонам дороги стояла публика, шумно нас приветствуя. Может, кто помнит официальные дружественные визиты тридцатипятилетней давности, приветствовать которые добровольнопринудительно сгоняли студентов МГУ, срывая их с занятий, чему они, собственно, и были, конечно, очень рады, а отнюдь не тем проезжавшим высоким лицам, из "братских" стран, которым они махали розданными бумажными флажками. Здесь у людей флажков не было, но шума они поднимали не меньше.
      Наша роль состояла в том, чтобы подъехать к лестнице парадного входа Большого Твишийского дворца, на ступенях которого стояла великокняжеская семья, выйти с Золотым Руном в руках и предъявить его князю в развернутом виде. У князя была какая-то мысль о дальнейшем ходе церемонии, правда он с нами делиться ею не стал. Мы исполнили все в лучшем виде, но вместе с князем Руно подхватили десятки рук. Я грешным делом думал, что его просто торжественно поднимут над башней дворца. Ничего подобного! Вместо этого Золотое Руно поплыло по толпе, люди передавали его друг другу, задавая общее направление движения явно куда-то прочь с площади.
      - Что происходит? - спросил я князя.
      - Не беспокойтесь, юноша. По нашим древним поверьям, тем, кто хоть раз прикоснется к Золотому Руну, всю жизнь будет способствовать удача. Как я могу лишить их этой возможности? Теперь Руно пропутешествует по всей Колхиде, не миновав ни одного самого отдаленного селения. На всем пути его будут передавать из рук в руки, вот как сейчас. А потом оно снова окажется здесь, и тогда уже мы поднимем его над Твиши, как знамя нашего общего грядущего счастья.
      Это действительно было волнующе. Я видел, как к Руну тянулись одновременно десятки рук, но без всякой давки, все строго по очереди. В этой толпе были и стар и млад, матери подносили к нему ручки грудных детей. Полотнище тихо колыхалось на ветру, но его крепко держали по всему периметру, в то же время передавая все дальше и дальше, и все это сопровождалось радостным ревом тысячеголосой толпы, перекатывавшимся в горах многократным эхом, и начисто заглушавшим бравурную мелодию, которую играл сводный оркестр. Но когда мы вылезали из избушки с Руном в руках, ее еще было слышно, и вы поймете мое удивление, поскольку именно это я уж никак не ожидал услышать: по-моему, она называется "Звезды и полосы навсегда," автора не помню, но в США по всяким торжественным поводам ее исполняют весьма часто. Ля, ля, соль-ля-ля соль-ля-ля, соль-ля-ля соль-ля-си, соль, си-соль, фа ... Не уверен, что точно воспроизвожу ее мелодию, но Вы меня поняли. Не так удивительно то, что здесь вообще ее знают, как то, что именно она пришлась как нельзя более кстати.
      - Не заиграют? - спросил князя Сквозняк, когда полотнище Руна скрылось вдали.
      - Что вы, исключено.
      - Да, конечно, что это я...
      Итак, Золотое Руно отправилось в свой путь по Колхиде, и на этом торжественная часть подошла к концу, а после нее там же, на площади, начался концерт, да такой, что в нашем мире его уж точно не услышать потому, что не услышать никогда. Сказать, что это был джем-сейшн - значит ничего не сказать, если не упомянуть состав исполнителей: на двух огромных роялях "Стейнвей" (Угадайте: где были спрятаны рояли во время официальной части? Разумеется, в окружающих площадь кустах!) - Моцарт и Сальери. Да, да, не удивляйтесь! В этом мире они составляли еще одну широко известную в богемных кругах неразлучную сладкую парочку, как и Мюллер со Штирлицем, только в отличие от последних, они работали не в разговорном жанре, а в музыкальном. А третьим с ними был... дядя Феня на флейте. Оказывается, его популярность простиралась и по эту сторону Кавказского хребта. Да плюс местный хор! Да тема для импровизации - финал Девятой симфонии Бетховена... Ни в сказке сказать, ни пером описать этот концерт нельзя, конечно. Поэтому не буду более тратить слов. -==VII==
      А вот следующий день преподнес сюрприз, хоть ничего неожиданного, в принципе, не было, ибо дело явно к тому шло. Я имею в виду свадьбу Глюка и княжны Медико. Удивительно, как они сумели это сладить всего лишь за те три недели, которые мы пробыли в Твиши. И даже не столько удивительно, сколько тревожно: они ведь за это время вряд ли успели узнать друг друга как следует! Я-то Лену до того знал больше чем полгода, причем не в качестве красивой женщины, а в качестве Дятла - отменного товарища в самых сложных переделках, немного занудного в бытовых мелочах, но тем лучше оказалась Лена как хозяйка и как человек, присматривающий за таким оболтусом, как я.
      А как это у Хайнера с Медико сложится совместная жизнь, особенно с учетом того, сколь романтичной натурой была княжна? С детства она бредила местными легендами о посещении этих мест аргонавтами в стародавние времена, и решила, что вот так же появится из дальних стран ее суженный. А Глюк в данном случае едва ли не просто первым снял противогаз тогда после пожара. Впрочем, и то верно, что Хайнер в нее с первого взгляда влюбился по уши, это чувствовалось невооруженным носом. Сквозняк со своей стороны не стремился составить ему конкуренцию, более того, некоторые косвенные признаки позволяли достаточно достоверно предположить, что его сердце осталось на хуторе к югу от Москвы. Как это, однако, у моих друзей получилось, почти одновременно. Этак вскорости из всей нашей компании останется холостым один Леший. Но придумать, где для него подобрать пару, у меня не получилось.
      Такие вот мысли обуревали меня, пока Хайнер и Медико шли по ковровой дорожке через большой зал в цокольном этаже великокняжеского дворца в Твиши к возвышению, на котором стоял Великий князь Колхиды. Как и Княжество Московское, Колхида представляла из себя страну совершенно нерелигиозную, по той причине, которую я уже упоминал в прошлой повести: религия не нужна в силу того, что доступна магия. Это, правда, лишало людей множества волнующих обрядов, как например венчание (самый животрепещущий пример в данной ситуации), поэтому вся процедура сводилась к перекрестному допросу вроде тех, которые можно наблюдать в загсах едва ли не каждый день.
      А когда они шли из дворца на улицу, никого кроме друг друга не видя, я ткнул Ежи локтем в бок:
      - Эр ист нихьт меэр Глюк. (Он больше не Глюк.)
      - Варум? (Почему?)
      - Денн эр ист нур глюклихь. (Потому, что он просто счастлив.)
      Сквозняк сдержанно улыбнулся и поднял большой палец. И то верно, как ни плох мой немецкий, а каламбур получился - что надо. Ведь среди прочего, Глюк по-немецки и означает "счастье"...
      Снова были шашлыки, вино и песни. Вечер проходил в гораздо более неформальной обстановке, чем вчера, я бы даже сказал, в теплой и дружеской обстановке, так что все государственные мужи позволили себе расслабиться и просто повеселиться в хорошей компании. Я подумал: если бы в технологическом мире хоть раз устроили вместо сессии Генеральной Ассамблеи ООН такую вот вечеринку, на ней удалось бы решить в десять раз больше проблем, чем на регулярном заседании. Ведь сказав коллеге-президенту за стаканом вина "Я тебя уважаю," ни один нормальный человек не пойдет на него же наутро войной.
      Глюку было не до нас, так что мы со Сквозняком пили на помин его холостяцкой души, когда к нам подошел Кощей.
      - Да, парни, что вы - личности мирового масштаба, я понял еще по вашему визиту в Трою, а теперь лишний раз убедился в этом.
      - Ну Вы и скажете, Ваше величество! Нам просто повезло, что в тот раз, что в этот. Стечение обстоятельств, не более.
      - Да нет, не скажите. Обстоятельства всегда работают на тех, кто может ими воспользоваться. А вы как раз можете, потому вам и везет. Кстати, поздравьте меня, я нашел себе для путешествий такой мир пальчики оближешь!
      - Ну, Ваше величество, здесь как раз поздравлять не с чем. Неужели Вам мало той истории, в которую Вы в технологическом мире вляпались?
      - Что поделаешь, так уж я устроен. Поживите с мое - Вам тоже захочется новых ощущений.
      - Как знаете. Только не пришлось бы Вас снова выручать.
      Сквозняк как в воду глядел: не далее, как в начале следующей весны нам пришлось опять мчаться в Трою и там разбираться с драконом, который увязался вслед за Кощеем. Дракон был как дракон, единственно занятная его черта - вкус, который он проявил к троянской архитектуре. Гастрономический. В частности, он предпочитал поедать мосты, телефон и телеграф в первую голову. Нам удалось призвать его к порядку, и теперь он применяет свои пиротехнические способности в подвале у толстого Готлиба, поджаривая сосиски и отапливая помещение "Элефанта". Появление Володи, как мы, по-моему, вполне логично назвали дракона, отталкиваясь от его троянских гастрономических пристрастий, резко увеличило популярность заведения, и теперь Готлиб знай себе подсчитывает дополнительные доходы.
      Но это все случилось через несколько месяцев после описываемых событий. А здесь мы наконец, после всех мытарств и пьянок, сумели встретиться с Лешим.
      Мы сидели в избушке вчетвером: Ежи, я, Леший и князь Остромысл.
      - Ну, господа, натворили вы дел, - говорил нам князь, - могу вас только поздравить: вы себе больше не принадлежите. Вас теперь будут по всему миру использовать, как скорую помощь. Не знаю, радоваться за вас, или огорчаться. Пожалуй, огорчаться, ведь ваши ряды редеют.
      - Да нет, князь, что Вы! Глюк от нас никуда не денется. Я же не делся.
      - Как знать, Иван, как знать... Теперь из вашей славной троицы только Ежи остался бессемейный. Или это тоже ненадолго, а?
      Сквозняк ответил лаконично и красноречиво: просто молча покраснел. Остромысл сочувственно обратился к Лешему:
      - Какие кадры гибнут, а, коллега?
      - И не говорите, князь. Придется нам теперь обходиться без них.
      - Но почему? - воскликнул я.
      - Как, почему? - ответил Леший, - Вы останетесь вроде бы прежними, да не совсем. Женитьба вас изменит, вот увидите! Ты, Иван, должен уже это ощущать в полном объеме. Ответственность за семью, а не только за себя, вот что у вас прибавится. И от прежней вашей бесшабашности не будет и следа. Слетать в Трою, разобраться с Кощеем, пусть опасно - а что делать! Вот ты, Иван, полетел бы сейчас? Представь, как бы ты Лене в глаза посмотрел, сообщая, что летишь?
      - Но ведь сюда-то я поехал.
      - Ну, здесь - другое дело! Гораздо менее опасное по своей сути. Так что, князь, принимаю Ваши соболезнования. Как всегда, уходят лучшие...
      - Ну, вот что, - решительно заявил Сквозняк, - Ты кончай эту панихиду. Расскажи лучше, что придумал этот Камикадзе. Глюка нет так Иван-то хоть остался.
      - Разумно. Действительно, займемся делом. Мы и так уже столько времени потеряли. Только, может быть, лучше он сам расскажет? Я ведь потому вас и позвал, что сам не очень-то понял.
      - А где он? Здесь, что ли?
      - Представьте себе. Видели бы вы, как у него глаза загорелись, когда я ему сказал, что еду на такое вот мероприятие. Если угодно, он воспользовался служебным положением, упросив меня похлопотать перед кахетинским князем, чтобы и его взяли.
      - Так давайте с ним побеседуем. Зря, что ли, мы сюда добирались! -==VIII==
      Гоги Камикадзе оказался серьезным молодым человеком, лет на двенадцать моложе меня. Его прямо-таки качало, но не от выпитого вина, а от волнения, вызванного встречей с ТАКИМИ людьми. То есть с Ежи и со мной. Нет, это решительно невозможно! За кого нас тут вообще принимают?! Мы ведь - дутая сенсация, не более. Был бы здесь, к примеру, Альберт Эйнштейн или Питер Нортон - тогда я еще понимаю. Но мы-то!
      - Ежи, это, кажется, скорее по твоей части. Сделай с ним чтонибудь, чтобы он смог говорить по-человечески.
      Сквозняк подошел к юноше, взял его за плечи и встряхнул.
      - А ну-ка приди в себя, парень. Все, что о нас наговорил вчера князь Якуб Хан, надо поделить на двадцать. Прекрати стесняться, сейчас же!
      - Ага. Я попробую. Так вы хотели посмотреть, что я сделал?
      - Если позволишь, конечно.
      - Что вы, не вопрос. Только надо перебросить программу по сети сюда.
      - Вперед! - я усадил его за компьютер, который мы взяли с собой.
      Сосредоточившись на своих действиях и отрешившись от окружающей обстановки, он теперь уже окончательно пришел в себя.
      То, что он скопировал со своего компьютера и запустил, оказалось обычным, достаточно удобным графическим интерфейсом, наподобие известной вам системы "Уиндоуз". Это когда не надо печатать на клавиатуре компьютера длинные замысловатые команды на понятном ей и плохо понятном вам языке, а все построено на картинках, которые можно с помощью "мыши" передвигать по экрану, "нажимать кнопки" для выполнения тех или иных действий. В целом, гораздо более наглядно, только ничего нового в этом нет. Так мне казалось.
      - Вы какой мышью пользуетесь, когда работаете с такими программами? - спросил Гоги.
      - Обычной, серенькой.
      - Просто тычете ее хвостиком в экран, да?
      - Да...
      - Вот! Можете оставить животное в покое.
      - Но без мыши тут работать невозможно. Или программа распознает речевые команды?
      - Не речевые, мысленные!
      - Это как это?
      - Ну, пока еще нельзя ее мысленно попросить скопировать тот или иной файл или ввести текст, но перемещать указатель по экрану и нажимать на кнопки, как если бы вы поднимали лапки настоящей мыши, уже можно, не шевельнув для этого и пальцем.
      Поясняю. В технологическом мире используется особое устройство - "мышь". По экрану перемещается картинка-указатель, отслеживая, как вы водите "мышью" по столу, различные действия выполняются, когда вы нажимаете на расположенные на ее корпусе две или три кнопки, которые, если правильно разместить устройство под ладонью, оказываются как раз под указательным, средним и безымянным пальцами.
      В сказочном мире для тех же целей служит особым образом тренированная живая серая мышь. Ее кладут на ладонь, она спокойно лежит, и только хвостик вытянут в струнку. Магоструктура компьютера вводит ее в своеобразный транс, и взаимодействует с ней. Кончиком хвоста Вы указываете прямо в нужное место на экране, а указательным или безымяным пальцем приподнимаете ей соответственно правую или левую лапку, что соответствует нажатию на кнопку "мыши" в технологическом мире.
      А теперь вот Гоги Камикадзе изобрел схему, при которой можно все действия, для которых прежде требовалась мышь, выполнять мысленно, предоставив наконец серому зверьку спокойно заниматься своими делами! Действительно здорово, и кстати укладывается в то направление разработок, которыми я здесь занялся: применять обычные заклинания и наговоры в программировании. Как выяснилось, это совершенно новая концепция! До того здесь использовались те же приемы, что и в технологическом мире, а уникальный пласт собственного накопленного опыта оставался за бортом. Впрочем, как видно, во всех мирах самые интересные вещи происходят на стыке отраслей знания.
      Оказалось, что этот парнишка самостоятельно додумался до той же идеи, на которую меня натолкнуло использование предоставленного Бабой-Ягой наговора, чтобы поймать неизвестного вора, проникавшего в платежную систему Княжества Московского через компьютерную сеть. У Камикадзе не было такого опыта, он просто счел саму идею достаточно сумасшедшей, чтобы попробовать применить на практике. Мы с ним протрепались пару суток кряду, и эта беседа оказалась весьма плодотворной для обоих. Я потом спросил Лешего:
      - Послушай, а ты-то чего не понял в его разработках?
      Леший лукаво взглянул на меня:
      - Я не понял, отчего вы с ним до сих пор не знакомы.
      - А почему было просто не привезти его к нам?
      - Ты же видишь, какой он робкий. Мне казалось, ему для первого раза будет проще, что называется, играть на своем поле.
      Мы с Гоги решили в дальнейшей работе взаимодействовать, к обоюдной пользе и вящему успеху дела. Я взял с него обещание приехать к нам в Подмосковье, он в свою очередь предложил мне провести какое-то время во вновь организуемом Университете Колхиды, решение о создании которого было к тому моменту уже принято. И давно пора, ведь как оказалось, до этого во всем Закавказье, от Абхазии до Ленкорани, не было ни одного учебного заведения такого класса, за исключением Матенадарана в Армении, имеющего исключительно гуманитарную направленность. -==IX==
      Мы покидали Колхиду, когда и сюда уже добралась осень. С деревьев облетали листья, в горных ручьях пересвистывались собравшиеся на зимовку перелетные раки, а мэтр местного животноводства, человек русского происхождения по имени Макар, пригнал стадо своих телят с горных лугов на зимнюю стоянку в долине Риони. Как и прежде, в избушке нас было трое, вот только персональный состав другой: Сквозняк, я и Леший. Хайнер остался в Твиши, хоть и клялся в итоге перебраться обратно к нам в лес.
      Под нижней койкой в огромной бутылке булькала живая вода, которую Сквозняк запас для братца Иванушки, а рядом с ней - другая такая же бутылка со сладким колхидским вином, которым нас снабдил на дорогу князь Якуб Хан.
      По двум соображениям мы решили сократить маршрут в том же духе, в каком мы до того переправлялись через реки: во-первых, чтобы довезти-таки хотя бы часть вина до Лены и Бабы-Яги, которые вряд ли в своей жизни пробовали что-нибудь подобное, а во-вторых - портфель Глюка, позволявший питаться от верблюда, остался в Твиши, а укреплять здоровье с помощью лечебного голодания как-то не очень хотелось.
      Вокруг хутора сестрицы Аленушки было белым-бело от свежевыпавшего снега. Здесь уже стояла настоящая зима. Могу себе представить, какая скукотища бывает, когда на улице делать нечего, а в доме все вроде бы уже переделано по третьему разу, да еще в отсутствие привычек куда-то девать образовавшееся свободное время. У меня по первой встрече почему-то создалось впечатление, что сестрица Аленушка относится как раз к такому типу людей, которым всегда надо заниматься какой-то работой, которые отдыхать и развлекаться не любят и не умеют. Впрочем, жизнь лишний раз показала, что первое впечатление часто бывает обманчиво, и уж во всяком случае никто из нас и представить себе не мог, что у сестрицы Аленушки - такие знакомые. Не подумайте плохого!
      Снег скрипел под лапами нашей избушки, когда мы подруливали к крыльцу. Вечерело, и в окошке был виден свет, тем не менее никто не вышел нам навстречу. Если человек не подключен к компьютерной сети, с ним связаться непросто, так что предупредить о своем появлении мы не могли. Хорошо, что в нашей избушке было тепло. Сквозняк поднялся на крыльцо Аленушкиной избы и постучал. Послышались торопливые шаги, и молодой женский голос, не хозяйкин, спросил из за двери:
      - Ху из хиэ? (Кто там?)
      - Пардон, - ответил Ежи и жестом подозвал меня, - По-английски говорят...
      Мне пришлось вступить в разговор на английском языке:
      - Прошу прощения, миледи, вряд ли Вы нас знаете, мы здесь были проездом в октябре и обещали Алене на обратном пути заехать и помочь с ремонтом ее брата. Мы в избушке на куриных ногах, может быть, Алена Вам рассказывала.
      - Подождите минутку, я ее позову, - ответили из за двери.
      Аленушка оказалась более приветлива:
      - Ой, здравствуйте. Заходите скорее. А где вы Глюка потеряли? А это кто с вами? Алиса, познакомься, я тебе о них рассказывала: Иван Рюриков и Ежи Сквозняк.
      - А это - просто Леший.
      - Ошъень приятно, - с трудом выговорила Алиса, - я раньше нье видела леших. В льесу ниэ... около наш дом живет один Уайт... Белый Рыцарь. А из где вы едете?
      Подумать только: Алиса! И не какая-нибудь, а похоже, что та самая, приключения которой описал в свое время Льюис Кэролл!
      - Из Колхиды. Не Зазеркалье, конечно, но тоже страна занятная. Там мы и Глюка потеряли, кстати.
      - С ним что-то случилось? - испуганно ахнула Аленушка.
      - Да. Влюбился и женился. Так что кофе с банановым ликером нам сегодня не светит.
      - Жаль... Он такой славный.
      - Ликер? - спросил я.
      - Нет, Глюк. Так забавно русские слова коверкает...
      - Но вьедь и я тоже, - возразила Алиса, - А как вы разузнали Зазеркалье? - обратилась она ко мне.
      - Читал. И о Стране Чудес тоже. И при этом думал: что бы еще с Вами приключилось, если бы Льюис Кэролл любил играть также в домино и "морской бой".
      - Думаю, я бы тогда познакомилась с Рыбой, - серьезно ответила Алиса.
      Дамы с испугом глядели на смеющегося Лешего - картину столь же монументальную, как и тот памятный обвал около Твиши.
      - Ему пльохо? - спросила Алиса.
      - Отнюдь, он просто воздает должное хорошей шутке. Не обращайте внимание, - разъяснил Сквозняк.
      - Да, но ведь мы приехали не просто так. Помните, Сквозняк обещал узнать насчет живой воды?
      - Что-нибудь удалось выяснить? - заинтересованно спросила Аленушка.
      Сквозняк торжественно внес в дом бутыль.
      - Ежи, ты перепутал, - укоризненно сказал Леший.
      Ежи вынул пробку, понюхал.
      - Да, действительно. Но за неимением той сгодилась бы и эта, может быть, даже еще лучше.
      Он моментально принес другую бутыль, на этот раз действительно с живой водой, набранной в самом чистом роднике, какой только удалось отыскать в окрестностях Твиши.
      - Так, а где пациент?
      Пациент оказался в пристроенном сзади к избе бревенчатом дворе, какие не редкость в крестьянских домах средней полосы России. В данном случае он был переоборудован под отличный теплый гараж, со смотровой ямой, слесарным верстаком и даже газосварочным аппаратом. На меня повеяло родиной... То есть легким флером выхлопных газов.
      - Да, Алена, не знаю, а стоит ли Иванушке снова становиться человеком? Вон он какой заботой окружен...
      Я не хотел никого обидеть, только чуть-чуть подковырнуть.
      - Стоит, оф корс, - горячо возразила Алиса.
      - Так, я попрошу всех выйти, - объявил Сквозняк, - зрелище будет малопривлекательное. Аленушка, будьте любезны, позаботьтесь пока об одежде для братца.
      Мы пошли обратно в избу, Аленушка отнесла в гараж комплект одежды и присоединилась к нам. Вещи она дала явно на вырост, что, впрочем, вполне разумно: кто знает, какие размеры у братца Иванушки через столько лет. То есть, будучи машиной он, конечно же, не рос, но вот на каком этапе физического развития он теперь находится как человек?
      Бревенчатые стены заглушали звуки, так что мы даже слышать не могли, что творилось в гараже. В сказках я читал, что живой водой обычно кропят. А что получается в итоге, и как это выглядит на практике? Впрочем, как это выглядит - вопрос скорее к голливудским специалистам по компьютерной графике и спецэффектам. Они сделают. А как это выглядит на самом деле - меня, например, удовлетворило данное Сквозняком определение: малопривлекательное зрелище. Так что посмотрим лучше на результат.
      Результат не заставил себя долго ждать. Вскоре Ежи вошел в дом, ведя за руку серьезно ковырявшего в носу мальчонку лет пяти.
      - Сестрица! - закричал мальчик и бросился к Аленушке.
      - Иванушка, - сквозь слезы проговорила Аленушка.
      Желающих дальнейших подробностей этой душещипательной сцены отсылаю к любому индийскому фильму или латиноамериканскому сериалу. Только не забудьте подставить русские имена, хоть от этого их обаяние улетучится на девяносто процентов. Что и предопределило провал опытов 90-х годов по варке отечественного "мыла".
      Таким образом, кстати, было экспериментально проверено, что превратись Иванушка во что-нибудь живое - он бы, может, и вырос, но будучи автомобилем, он все это время находился как бы в анабиозе. Эту информацию я бы попросил довести до сведения сотрудников Института Космических Иссредований РАН, пусть имеют в виду на будущее, когда наконец зайдет практически речь о дальних полетах. Между прочим, попутно решается также и проблема передвижения космонавтов по поверхности исследуемых планет. Но это уже так, к слову.
      А возвращаясь к этому вечеру у сестрицы Аленушки и братца Иванушки, я могу только заметить, что твишийское вино явилось достойной заменой тем изыскам, которыми нас от верблюда потчевал Глюк в предыдущий заезд сюда, так что мы правильно сделали, что отлили в отдельную посуду с четверть ведра для Лены и Бабы-Яги. Мы рассказали о поездке, по ходу Иванушка буквально завалил нас вопросами, в результате я пообещал показать ему, где раки зимуют, но следующим летом. Не моя вина, что это обещание выполнить не удалось, все претензии - к Кощею. -==X==
      Из нависшего над занесенным снегом подмосковным лесом серого ватного неба крупными хлопьями падала, казалось, сама тишина, как будто природа вздумала убить в зародыше любой звук, любые признаки жизни как таковой. Было сумрачно, умиротворенно но както уж очень пусто. Впрочем, это было еще ничего по сравнению с Берлином, где зима отняла у города все цвета кроме серого, дрожащая от холода Шпрее заторможенно-тягуче несла свои свинцовозадубевшие воды сквозь серый строй набережных, а дувший с нее промозглый ветер, пробиравший до костей невзирая на поднятый воротник, пел заунывную песню в озябших липовых ветвях на Унтерден-Линден. Тем заманчивей был уютный желтый свет за стеклянными дверьми со слониками.
      - Давно вас не видел. Рад, очень рад. Вон свободные места, проходите, садитесь. Где вы Глюка потеряли? Пива сюда! - возвысил голос толстый Готлиб, призывая к нам официанта.
      Лена и Алиса озирались с интересом, пока Сквозняк делал заказ. Впрочем, обстановка была вполне обычная: Штирлиц с Мюллером травили анекдоты, дядя Феня, после очередной кружки пива восклицал свое знаменитое "Маловато будет!", остальная публика негромко беседовала, уютно потрескивали дрова в камине, жарко растопленном по случаю мерзкой погоды. Уж не знаю, чего это вдруг сестрица Аленушка решила, что братцу Иванушке еще рано ходить в такие места, сама из за этого осталась дома, а ведь тут вполне благопристойно.
      Готлиб воспользовался временным затишьем у стойки и подсел к нам.
      - Так, во-первых, давайте познакомим с народом милых дам. Я вас раньше здесь не видел, хоть та компания, в составе которой вы появились - наилучшая рекоммендация.
      Милые дамы охотно согласились, и на некоторое время все частные беседы между посетителями подвальчика влились в одну общую, пока мы со Сквозняком рассказывали о путешествии в Колхиду.
      - Заливаешь, - авторитетно заявил Готлиб, когда я рассказал о том, в состав какой семьи вошел теперь Глюк.
      - Шпрее заливает, - возразил я, - Дядя Феня, подтверди!
      - Так и было, Готлиб, новости хоть иногда смотреть надо.
      У Готлиба хоть и есть чудо-блюдце, но он его принципиально не смотрит, называя "идиотской тарелкой". Я когда услыхал это впервые, еще раз удивился про себя: насколько же все тут похоже на технологический мир, при всей разнице в природе вещей. Впрочем, одно дело - природа вещей, а другое - природа людей, которая во всех мирах одинакова.
      Вошел профессор Плейшнер, не разобиженный, как в прошлый раз, а со смешинкой в глазах:
      - У меня опять новости из Берна. Ну и номер же отчебучили звери в тамошнем зоопарке! Неизвестно по какому наитию вдруг принялись играть в демократию. И ладно бы всерьез отнеслись! Провели выборы. Тбличку на одной из вольер пришлось сменить, чтобы вместо "Птицасекретарь" было написано: "Птица-президент".
      - На фига им это нужно, хотел бы я знать, - удивленно проговорил Штирлиц, - чем их не устраивала существующая администрация, а?
      - Так она и существует, как и прежде, и всеми делами как занималась так и занимается.
      - А "птица-президент"?
      - У нее ни новых прав, ни новых обязанностей, одно сознание собственной значимости, которое она торжественно носит по вольере из угла в угол. Анекдот, право же, анекдот!
      - Ну, не более, чем предложение кухарке управлять государством, профессор.
      - Да, Иван, уж кто-кто, а ты видел, что получается из такой профанации демократических идей...
      Двери подвальчика вдруг распахнулись от пронзительного свиста, в резонанс с которым задребезжал буфет. Свист был залихватский и какой-то явственно радостный, уши, впрочем, заложило. На этой акустической волне, стремительной и несокрушимой, как горный поток, появился наш старый знакомый - старик-паромщик. Его пытался удержать за фалды здоровенный мужик в руском народном костюме, с необъятной черной бородой.
      - Ну, уймись, ишь развеселился, понимаешь! Стекла побьешь, протяжно басил он.
      - Да ладно тебе, Илья! Я ж тихонько.
      Соловей-Разбойник больше не шепелявил, а в его широкой улыбке блестел белой фарфоровой новизной зубной протез.
      - Поздравьте меня, - радостно обратился он ко всей честной компании, - завязал я с паромным делом и решил махнуть в Европу, людей посмотреть и себя показать, как говорится.
      - И зуб, я смотрю, разрешили вставить? - обрадовался за него Сквозняк.
      - Ага! Свисти - не хочу. Вот я на громкость и не хочу, кстати.
      - Реабилитировали, понимаешь, за давностью, - вставил сопровождавший старика мужик, в котором я без большого труда узнал Илью Муромца.
      - И как же Вы теперь будете свистеть? - спросил я.
      - Тихонько-тихонько. Вот так, - и Соловей принялся насвистывать мелодию: ля, ля, соль-ля-ля соль-ля-ля, соль-ля-ля соль-ля-си, соль, сисоль, фа ... Дядя Феня достал свою флейту и вступил вторым регистром, за ним и Сальери сел за старенькое расстроенное пианино аккомпанировать...
      - В честь чего веселье? - справшивали у Готлиба вновь пришедшие.
      - А просто так, - отвечал Готлиб, и его ответ всех вполне устраивал. -== * ПОХОЖДЕНИЯ ХЛАДАГЕНТА * ==
      Получено по электронной почте сети "Интернет", обратный адрес в системе не зарегистрирован. По факту неоднократного несанкционированного подключения назначено служебное расследование. Результат комплексной проверки отрицательный: ввиду того, что за последние годы число абонентов Сети сильно возросло, проследить что-либо оказалось физически невозможно. Дело списано в архив. -==I==
      Гнев, богиня, воспой Ивана, Петрова сына, когда на дисплее компьютера, по краю которого совершала свой бесконечный круг душистая аппетитная антоновка (неплохо сохранилась к маю!), появилась новая надпись: "Е-7".
      Точнее, не гнев, а досаду. Я вполголоса чертыхнулся в сердцах и отстучал в ответ: "Ранил." Где-то там, по другую сторону Кавказского хребта, Гоги Камикадзе сделал пометку на разграфленном листе бумаги.
      "Е-8."
      "Мимо. В-5."
      Я получил передышку, но это ненадолго. Камикадзе напал на мой четырехклеточный линкор. До функционального морского боя в банаховом пространстве мы с ним оба еще не доросли, но вот классический вариант позволял отменно отдохнуть от напряженного хорового скрипения мозгами, когда ни у кого из нас не было идей насчет того, как применить к компьютерным сетям или программированию вообще то или иное заклинание из нашей обширной коллекции, включавшей в себя как полную антологию среднерусского волхвования, так и самобытные магические приемы Закавказья.
      "Мимо. Е-9."
      Опять мимо! Я занес карандаш над своим листочком, размышляя, куда бы нацелиться в следующий раз, как вдруг вместо очередного хода Гоги на экране возникло системное сообщение:
      "Получена почта, класс срочности Аз".
      Поганое свойство этой почтовой системы: пока не отреагируаешь на такого рода сообщение - ничего другого нельзя сделать. Ладно, посмотрим, что за почта. Мысленно воздав в очередной раз хвалу талантам Гоги, избавившего все причастное к компьютерам человечество сказочного мира от манипуляций с мышью, а самих домовых мышей - от связанных с этим проблем, я (тоже мысленно) щелкнул указателем по единственному доступному выбору "посмотреть почту".
      Ага: от сестрицы Аленушки. Странно, чего это вдруг я ей понадобился, когда есть Ежи Сквозняк, примчится через две секунды, только свистни. Видать, что-то важное, она ведь у нас вообще аккуратистка, к тому же не так давно в сети, так что с приоритетами не шутит.
      "Иван, требуется твоя помощь и твое знание технологического мира. У нас пострадавший. Ждем немедленно. Можешь воспринимать, как сигнал на сбор нашей группы быстрого реагирования. Ежи Сквозняк."
      Во, дела! Нет, в сказочном мире точно не соскучишься. Так, первым делом - переслать это послание Гоги: сбор - так сбор. И пусть Глюка известит. Хотя, насколько я знаю Ежи, Хайнер и Гоги наверняка получили нечто подобное, причем одновременно со мной. Больше незачем тратить время на какие-то дополнительные сборы, разве что черкнуть пару строк Лене, ушедшей навестить бабушку. Я нацарапал ей записку и сотворил дверь в избушку Аленушки.
      Пострадавший спал на лавке прямо в горнице. Над ним склонился Ежи, Аленушка хлопотала, собирая на стол, братец Иванушка во дворе растапливал самовар, возле него почему-то околачивался Кузьма Потапыч - молодой медведь, державший пасеку неподалеку, не по годам серьезный зверь, хотя и немножечко рокер в душе (между прочим, тот самый, что, будучи еще медвежонком Кузькой, так меня насмешил в первую же мою минуту в сказочном мире, когда первым живым существом, которое я увидел, оказалась Кузькина мать). Хайнера и Гоги пока не было видно, ну да и они появятся с минуты на минуту. Аленушка повернулась ко мне.
      - Иван, здравствуй. Прости, что отрываем от дел, но тут такоеЕжи, Иван пришел.
      - Угу. Я сейчас, только наведу дополнительное успокаивающее.
      - А кто это и что с ним?
      - Сами толком не знаем. Сейчас, Глюк появится, расскажу сразу всем.
      Сквозняк, как всегда, угадал: не успел он рта закрыть, как над нашей головой раздался, как обычно, скрип сотворенного Хайнером люка, вывалилась, как обычно, связка воздушных шариков, и на нее спрыгнули Глюк и, что необычно, Камикадзе.
      - Так. Фсем прифет. Фсе на месте, дас ист отлично, а где постратафший?
      Пострадавший на лавке дрых, как младенец. Следов вышеупомянутых страданий, физических либо душевных, на нем заметно не было, за исключением одного: он был явно не местный. Лет двадцати двух на вид, лицо этакого общестатистическиевропейского интеллигентного типа, темноволосый, парниша запросто затерялся бы в толпе студентов любого из университетов технологического мира, но никак не здесь. Ну не носят в сказочном мире джинсов "Джордаш" и футболок с надписью на английском языке: "Университет Карнеги - Меллона, Питтсбург, Пенсильвания"!
      Аленушка принялась рассказывать:
      - Заваливается вдруг без стука Кузьма, висит у него на плече этот вот молодец, без сознания, как куль с мукой. Ежи определил у него нервный шок. Парень не наш, откуда взялся - неизвестно, что с ним дальше делать - тоже.
      - А Кузьма-то его где подобрал? - поинтересовался я.
      - Да ты его самого спроси, - ответил Ежи и крикнул в окно:
      - Эй, Кузьма Потапыч, пожалуйте сюда!
      - А я не попаду в безвыходное положение, как Винни-Пух? - вполне резонно поинтересовался медведь.
      - Нет, тут дверь широкая.
      Кузьма Потапыч, кряхтя, протиснулся через двустворчатую дверь в сени, не рискуя двинуться дальше.
      - Где Фы его фсяли герр медфеть?
      - Иду на свою пасеку, первый взяток пора брать, кругом природа, погода, напеваю себе "Отель Калифорния" от полноты чувств, выхожу на полянку возле Калужского тракта, а на ней стоит прислонившись к дубу незнакомый человек и провожает диким взглядом рейсовый двухэтажный куроног из Тулы, опаздывал, кстати, на полчаса. Ну, Вы знаете, у меня бесшумно ходить не получается, тем более - напевая, он обернулся на хруст кустов, увидел меня, крикнул что-то вроде "Уау!" и как стоял к дубу прислонившись, так спиной по стволу и сполз на землю. Ну, думаю, дело плохо, прикинул, кто ближе живет, и поволок его сюда. А вы уж тут разбирайтесь с ним.
      Не сказать, что рассказ Кузьмы сколько-нибудь прояснил дело. Парень явно впервые в жизни увидел двухэтажный куроног, это чудесное средство передвижения - дальнего потомка избушки на курьих ножках. Если верить рекламе изготовителей, фирмы "Муромский Леший и сыновья", даже когда куроног идет рысью всех своих шестнадцати ног, на остекленной веранде верхнего этажа можно спокойно пить чай. Мне самому обычно некогда, поэтому приходится для скорости сотворять себе двери, но как только найдется спокойная неделька - обязательно надо будет съездить вместе с Леной куданибудь на куроноге, это получится вроде морского круиза в технологическом мире. Да кстати, вспомнить хотя бы наше с ребятами путешествие в Колхиду в позапрошлом году в избушке Бабы-Яги, какой это был кайф!
      Но то был кайф для меня, я знаю, что это такое - куроног, а неподготовленному человеку из технологического мира увидеть его впервые в жизни - поневоле задашься сомнениями: то ли вон там по дороге поехала крыша, то ли у тебя. Рациональное мышление обычно склоняется в пользу последнего. Особенно когда для полноты впечатления вдруг из кустов появляется медведь, напевающий "Отель Калифорния", да так, будто ему в детстве кто-то из собратьев на ухо наступил- Парень еще не слышал в исполнении Кузьмы его коронный номер - "Шизгару", вот тогда бы у него точно крыша поехала.
      Ну, хорошо. Что он не местный - и так было видно, и это исчерпывающе объясняло его состояние, но вот кто он и как сюда попал - по-прежнему было неясно.
      - Ладно, Ежи, пока мы его самого не расспросим - толку не будет. Буди, что-ли, - подытожил Камикадзе.
      - Сейчас. Только пусть Кузьма спрячется пока, чтобы парня не нервировать, - и Сквозняк принялся колдовать над молодым человеком, бережно выводя его из сонного состояния. Через пару минут его усилия увенчались успехом: парень открыл глаза и сел на лавке, испуганно озираясь.
      - Где я? - спросил он по-английски.
      - В безопасности, - ответил я. Поневоле пришлось мне взять инициативу на себя, ибо кроме меня из присутствующих лишь сестрица Аленушка достаточно хорошо знает английский, поскольку закадычная подруга Алисы, знакомой читателям по книжкам Льюиса Кэролла. Забегая вперед, скажу, что и в дальнейшем мне, так сказать, назвавшемуся груздем, пришлось взять на себя труд выступать у парня в роли переводчика.
      - А как я сюда попал? - задал он следующий вопрос, впрочем, совершенно безучастно.
      - Это как раз мы и хотели бы выяснить, чтобы помочь Вам вернуться. Кто Вы? Что с Вами?
      - Меня зовут Джефф Сименс, и со мной все в порядке, просто я сошел с ума.
      - Это Вы так решили, увидев поющего медведя? Не бойтесь, он замечательный зверь, мухи не обидит. Кстати, он Вас сюда и принес, когда Вы у дороги потеряли сознание. А что было перед этим? -==II==
      Вот что рассказал Джефф Сименс:
      "Я поступил в аспирантуру Университета Карнеги - Меллона, отделение статистики. Приехал к началу летнего семестра, снял квартиру, а там стоял громадный холодильник, ну, знаете, прямо-таки динозавр, наверное, лет шестьдесят как с конвейера. Занимал полкомнаты. Хотел я его передвинуть, тяжелый, зараза, где-то как-то неудачно повернул, чем-то сзади зацепил за ручку двери - порвал какую-то медную трубочку, зашипело
      "Ну, думаю, влип. Хозяйка голову оторвет, как узнает, что я его сломал. А кто возьмется починить этакий музейный экспонат, да во сколько это встанет?
      "Тут то я и сошел с ума, во всяком случае начались галлюцинации, которые продолжаются и сейчас.
      "Из этой проклятой трубочки валил не бесцветный газ, а невообразимого цвета коптящий едкий дым, который вместо того, чтобы улетучиться в форточку, сконденсировался в самого натурального джинна, ну, знаете, как в сказках из 1001 ночи, большого и страшного.
      - У, ха-ха-ха-ха! Пятьдесят лет беготни по трубкам - это почище, чем полторы тысячи лет в кувшине! Слушай, вьюнош! Я поклялся, что отомщу за свой плен первому попавшемуся, так что на свою беду ты появился на свет! Я не стану убивать тебя, а переброшу в такое место, где увиденное тобой помутит твой разум. Готовься!
      - Постойте, как Вас там, ибн- - я сумел вспомнить, каким приемом уходили в сказках от такого рода напасти, - Это что же, Вы в этом холодильнике вместо фреона были?
      - Да, был, и больше не желаю!
      - Прямо-таки не верится. Не покажете ли Вы, перед тем, как меня перебросить куда Вы там собрались, как же это Вам удалось тут поместиться?
      - Ладно, так и быть, у тебя ведь все равно нет паяльника, как у того типа, что меня сюда засунул.
      "Паяльника у меня действительно не было, только жевательная резинка, а ведь ею можно залепить все, что хочешь, ну, знаете. Единственно я впопыхах не учел, что надо заткнуть два оборванных конца! Поэтому джинн влез в агрегат холодильника и благополучно вылез, а уж дальше не стал терять времени, взмахнул руками, прорычал что-то такое неразборчивое по-арабски, и вот, земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, два дня блуждал по этой чащобе, пока наконец не оказался под этим дубом, и не увидел этот дом, который шагал по дороге, а потом на меня напал медведь, который страшно ревел- А теперь вот я вижу Вас, джентльмены, одетых, будто на маскарад, так что просто сам удивляюсь богатству своей больной фантазии-"
      Это он так о вечной засаленной до неопределенного цвета академической мантии Глюка, Сквозняковском сером кителе в духе Председателя Мао, удобном и неудобном одновременно своим немерянным количеством карманов, вышитом красным крестиком белом выходном сарафане сестрицы Аленушки и моей патриотичной бело-сине-красной косоворотке!
      Джефф потряс головой, быть может, надеясь, что наваждение исчезнет и он вновь окажется в своей комнате в Питтсбурге, наедине со сломанным холодильником. Я, впрочем, исчезать не собирался, категорически не считая себя всего лишь чьей-то галлюцинацией.
      - Насчет богатства больной фантазии - это Вы себе льстите, заметил я, - а вот медведю этому не вздумайте говорить, что он страшно ревет. Обидится до глубины души, а ведь душа у него - чистое золото. Имейте в виду, когда он наткнулся на Вас, он напевал "Отель Калифорния". Точнее, думал, что напевает
      - Уж не хотите ли Вы сказать, что и джинн, и Вы действительно существуете?
      - А Вы бы хотели, чтобы галлюцинация осознавала, и главное признавала себя галлюцинацией, переступив через собственное самолюбие? Нет, милейший! Впрочем, не Вы первый, не Вы последний, кто испытывал такие вот приступы нездорового солипсизма. Не бойтесь, они быстро проходят, лишь бы котелок варил. А теперь извините, я должен пересказать друзьям наш разговор.
      Пересказывал я, разумеется, вкратце, только самую суть. А суть сводилась к тому, что в технологическом мире находится на свободе непредсказуемый, неуправляемый и обозленный джинн, и с этим надо что-то делать, пока не появились новые жертвы.
      Глюк аж присвистнул:
      - Фот это да! Надо его лофить, наферное.
      - Ага, причем если мы на это не вызовемся, нас могут неправильно понять, - добавил я, - составили себе репутацию на свою голову
      - Оно конечно, только учти, дорогой: все джинны находятся под юрисдикцией султана Гаруна Аль-Рашида, так что как минимум надо известить его, - возразил Сквозняк.
      - Да кто нас будет слушать, сообщи мы хоть о грядущем конце света? - засомневался Камикадзе.
      - Нет, полюбуйтесь только на них! - закипятилась сестрица Аленушка - Кто их будет слушать! Это вас-то, чьи фамилии года не проходит, чтобы не мелькали в международных новостях! Обратитесь к князю Остромыслу, к князю Якуб-хану, пусть выйдут на султана на своем уровне, или к Кощею, на худой конец.
      - А федь ферно. Дафайте сперфа зайдем к Лешему, пусть замолфит слофечко князю Остромыслу.
      - Точно. Пошли, ребята. Аленушка, пусть Джефф у вас посидит пока, оклемается окончательно. Не таскать же его повсюду, хватит ему впечатлений для начала.
      Леший, к счастью, оказался дома.
      - Ого! Да ко мне целая делегация! Вся честная компания, как в старые добрые времена. И разумеется, неспроста?
      - Неспроста. У нас трудности. Точнее, не у нас, а у технологического мира.
      Я вкратце рассказал Лешему про Джеффа, и что мы предполагаем предпринять.
      - Да, дела- Значит, вам нужно выйти на Гаруна Аль-Рашида. Ладно, сделаем. Только придется подождать, пока я свяжусь с князем Остромыслом. Вы возвращайтесь на аленушкин хутор, а мы с князем туда подъедем.
      Мы так и поступили, а вернувшись застали занятную картину: Джефф учил Кузьму Потапыча петь. Познания Кузьмы в английском ограничивались тем, что он услышал из песен, Джефф по-русски не понимал ни бельмеса, но каким-то образом им удалось найти общий язык, состоящий главным образом из жестов и междометий. На удивление, у Кузьмы прорезался слух, и исполняемая на два голоса "Не переживай, будь счастлив", звучала настолько здорово, что мы устроили необычному дуэту маленькую овацию.
      - Дас ист фантастиш! Это долшны услышать ф "Элефанте"!
      - Согласен, только потом, - отрезал Сквозняк.
      Дела ждали нас, а мы ждали князя Остромысла, попивая чай с вкуснющими плюшками, которые испекла сестрица Аленушка. Джефф поначалу принялся было подсчитывать калории, но очень быстро насчитал их столько, что махнул рукой. Хуже нету ждать и догонять, так что расслабиться, будучи в ожидании - великое дело, особенно когда все остальные дела стоят, отодвинутые на задний план, поэтому да здравствуют плюшки! -==III==
      Всякое ожидание в конце концов завершается. Не прошло и полгода, как за окном раздался топот избушки на курьих ногах, которой обычно пользовался для ближних поездок князь Остромысл. Точнее, не прошло и трех часов.
      Князь без лишних слов подошел к новенькому компьютеру сестрицы Аленушки, быстрым движением пустил по краю блюдцаэкрана принесенный с собой лесной орех, принялся деловито бить по клавишам и уже по ходу своих действий заговорил:
      - Был у меня Леший, вот только что. Рассказал он мне, что за история. Интересная история, просто любо-дорого. Затею вашу связаться с султаном Аль-Рашидом одобряю, хотя и не очень понимаю, зачем я-то тут понадобился, уж кого-кого, а вас он бы и сам выслушал со всем вниманием. Ну, ладно. Между прочим, я сейчас как раз устанавливаю с ним связь. Предварительно я уже переговорил, а сейчас вы ему еще раз подробно сами все расскажете, и обсудим детали. Классная все-же штука эта компьютерная сеть, не то что раньше, когда почтовые голуби по три дня летели
      Султана Гаруна Аль-Рашида, не считая программ чудо-блюдечных новостей, я видел в свое время лишь мельком, в Колхиде, на празднике новообретения Золотого Руна, о чем подробно шла речь в прошлой повести. Конечно, ни о каком непосредственном общении в тот раз не было и речи, не говоря уже о моем тогдашнем знании латыни общепринятого языка межнационального общения в сказочном мире.
      Связь установилась. На отполированном до зеркального блеска дне блюдца-экрана появилось изображение могущественного повелителя джиннов - одетого в пышные восточные одежды благообразного седобородого старца с властным взглядом.
      - Я вновь приветствую Вас, светозарнейший султан! - начал разговор князь.
      - Да, князь, добрый день еще раз. Итак, продолжаем разговор. Эти Ваши добры молодцы при Вас?
      - Точнее, я при них, - князь сделал нам жест рукой, призывая подойти к компьютеру поближе, чтобы оказаться в поле зрения чудоблюдца. Между прочим, до сего момента у меня не было повода рассказать, что широко упоминаемое в сказках чудо-блюдце, в котором их персонажи сплошь и рядом наблюдают всяческие удаленные события, имеющие непосредственное отношение к своей судьбе, так вот, это блюдце - устройство двустороннего действия. Если в том месте, которое чудо-блюдце в этот момент показывает, есть такое же, можно вести разговор, видя собеседника в своем чудоблюдце, как в технологическом мире - по видеотелефону. Тем проще в сказочном мире устройство домашних мультимедийных компьютеров, которые просто по определению таковы в силу свойств своего дисплея.
      - Здравствуйте, молодые люди, - приветствовал нас султан, когда мы появились в поле зрения аленушкиного компьютера, - А где же наш невольный гость?
      Я подозвал Джеффа, который подбежал, дожевывая плюшку. По всей видимости, запас гормонов, ответственных за удивление, у него в организме иссяк, ибо предстоящий разговор он воспринял, как должное: Гарун Аль-Рашид, так Гарун Аль-Рашид, подумаешь, эка невидаль
      - Вы меня извините, господа, я хотел бы задать нашему гостю несколько вопросов, так что перейду на его язык, - и султан продолжил уже по-английски, - Здравствуйте, мистер Сименс.
      - Добрый день, сэр. Или я должен говорить "Ваше Величество"?
      - Как Вам угодно, отношения к делу это не имеет. Итак, Вы говорите, Вас сюда перебросил джинн?
      - Да, сэр. Он появился самым неожиданным образом, из охлаждающего контура холодильника.
      - Да, это довольно необычно. Он не представился?
      - Нет
      - Ладно, мы его личность все равно установим. Видите ли, это необходимо, чтобы по всем правилам призвать его сюда. ТакОпишите, пожалуйста, его внешний вид. Какого цвета был дым, из которого он возник?
      - Ну- зеленого, знаете, может быть, едкий такой оттенок, как будто светящийся.
      - Так- А сам он как выглядел?
      - Ну, знаете, как выглядят джинны- Лицом похож на Ясира Арафата, с таким же платком на голове. Смуглый, глаза черные. Рост выше среднего- Одет знаете, ну- среднестатистически-так повосточному. Широкие штаны синие, курточка белая, до талии, на ней шитый золотом орнамент, знаете, такой восточный, растительный. Под курткой - шелковая рубашка синяя, одноцветная. Больше не припомню ничего. Сами понимаете, мне было не до этого.
      - Понимаю. Так- Ага- Кое-что вырисовывается, сейчас попробую навести справки поконкретнее. Подождите немножко, не отключайтесь, пока я в базе данных копаюсь, это недолго.
      У султана под рукой оказался еще один компьютер кроме того, который он использовал для связи. Насколько я мог судить, он составил запрос и отправил его куда-то, где собственно и хранилась сама база данных. О содержании этого запроса я ничего сказать не могу, так как арабского языка не знаю, но наверное это было данное Сименсом описание джинна. Ума не приложу, как можно выудить хоть что-нибудь содержательное из описания того, во что он был одет. Ну да ладно, посмотрим- Прошло несколько минут, и Гарун АльРашид вновь обратился к Джеффу.
      - Так- Сейчас я к Вам на компьютер сброшу по сети несколько картинок, а Вы скажете, если узнаете на них своего знакомого.
      В углу экрана замигало системное сообщение "Принимаю данные", которое быстро сменилось приглашением "Просмотреть данные". Остромысл щелкнул по нему указателем и раскрылось еще одно окно, а в нем - несколько цветных то ли фотографий, то ли рисунков, исполненных с фотографическим качеством. Джефф внимательно в них всмотрелся.
      - О! Вот он.
      - Так- Не спешите, проверьте еще раз, посмотрите на других. Вы уверены?
      - Да. Вот этот, на четвертом снимке.
      - Сейчас я перешлю Вам только эту картинку, а Вы скажете: та или не та.
      Это не заняло много времени, и Джефф уверенно заявил:
      - Да. Это он.
      - Так, отлично. Первый вопрос выяснили. Теперь: если я правильно понял князя Остромысла, вы, господа, предлагали свои услуги по содействию возвращению нашего гостя домой, а моего подданного - в Магриб. Кстати, его имя - Ахмед ибн-Хуссейн Аль-Халиди. Учитывая ваш опыт в делах такого рода, с радостью принимаю ваше предложение. Только для этого придется отправиться в технологический мир. Так, я надеюсь, вы в курсе общепринятой в его отношении политики: минимум непосредственного воздействия, которое нельзя было бы объяснить с позиций тамошней науки и техники, ибо чем меньше они будут знать о нас точно, тем меньше своей предприимчивостью создадут проблем себе и нам. В нашем случае совсем без этого не обойтись, но хотя бы выбирайте наименее сильнодействующие средства.
      - Да, разумеется, светозарный султан, - ответил я за всех, так как Гарун Аль-рашид продолжал разговор по-английски.
      - Ах, оставьте эти церемонии для официальных приемов. Так, теперь последний вопрос: чтобы вы смогли диктовать свои условия Ахмеду ибн-Хуссейну Аль-Халиди, вам необходим амулет, удостоверяющий ваши полномочия. За этим амулетом вам придется наведаться ко мне, прежде чем вы отправитесь за океан. В наших общих интересах сократить путь. Я знаю, вы можете пройти в любое место, сотворив дверь. Так что как только соберетесь - милости прошу, прямо сюда.
      - Мы готовы хоть сейчас, но к сожалению, ничего не получится, разве что в следующий раз. Чтобы сотворить дверь, нужно четко представлять себе относительное положение того места, где будет ее другая сторона. Мы не представляем, где именно и как именно расположена комната, где Вы сейчас находитесь.
      - Жаль. Так, а может быть, есть промежуточная точка, с которой ближе добираться обычным путем? Троя, например? Я слышал, когда вы утихомиривали тамошнего дракона, то прибыли туда именно так.
      - В Трою - вполне возможно, вопрос лишь в конфиденциальности нашей миссии.
      - Особой закрытости, в общем-то, не требуется. К тому же если договориться прямо с императором Кассием- Да, так и сделаем. Чтобы не вламываться к нему без разрешения. А я зарезервирую для вас места на скоростном пароме Троя - Карфаген. Так- Будет, пожалуй, лучше, если я его вызову прямо сейчас, - и султан принялся долбить по клавишам, устанавливая связь с Троей. Вскоре его усилия увенчались успехом, и на экране аленушкиного компьютера появилось еще одно окно, а в нем - изображение нашего старого знакомого, Кощея Бессмертного, он же Цезарь Император Анатолийский Кассий Иммортур.
      - Привет, Гарик. Ой- Здравствуйте, светозарнейший султан. Здравствуйте, господа.
      - Брось, Кассий, не церемонься, тут все свои.
      - И вон тот, судя по одежде, из технологического мира, тоже свой?
      - Его не опасайся, он по-латыни не понимает. Из за него как раз весь сыр-бор.
      - Я слушаю.
      - Тут такая история- У меня еще один джинн нашелся, в технологическом мире, надо его вернуть, а этого парня - домой, он его сюда кинул от щедрот душевных. Команда, которую ты видишь, этим займется, но им нужно заехать ко мне за удостоверяющим амулетом. Могут они срезать путь через Трою, сотворив дверь?
      - Конечно. А вы, ребята, учтите на будущее: я вас всегда рад видеть, и незачем каждый раз спрашивать разрешения.
      - Спасибо. В принципе, нам только до порта дойти.
      - Давайте, заходите, хоть сейчас.
      - Да, господа, отправляйтесь, а я как с паромом разберусь - извещу вас через императора Кассия.
      - Хорошо, сейчас идем. Конец связи.
      Не люблю растягивать прощания надолго, но хоть как-то попрощаться нужно было. Я вызвал избушку Бабы-Яги, которую пошла навестить Лена.
      - Здоровеньки булы, Ванюша. Тебе Лену?
      - Здравствуйте. Да, если можно. Меня в очередной раз посылают.
      - Это же таки даже не смешно! Кто, куда, зачем? Лена! Ты, конечно, будешь смеяться, но твой супруг-таки опять невесть куда улизнуть хочет!
      - Это правда, Иван? - спросила подошедшая Лена, - Что на этот раз?
      - Беглый джинн, в технологическом мире, в Америке.
      - А не в "Элефант"?
      Ко мне подошел князь Остромысл:
      - Могу удостоверить, голубушка, не в "Элефант", -(Если на то пошло, не голубушка а дятлушка, - машинально отметил я) - Они уже отправляются, так что вы его теперь увидите только когда вернется.
      - Н-да- Ну, что-ж, раз такое дело - успеха вам там, и разберитесь с ним поскорее. Буду ждать. Пока!
      Она отключилась, с выраженьем на лице чернее тучи. У меня тоже на душе кошки скребли. Каждый раз, сообщая Лене о такого рода обстоятельствах, чувствую себя виноватым- Князь Остромысл похлопал меня по плечу:
      - Ничего, не грусти без толку. Она у тебя молодец, выдержит. Я тоже желаю вам завершить это дело поскорей. Глюк, а ты с Медико капитально попрощался или сказал, что отойдешь на минуточку?
      - Аллес рихтихь, князь (все в порядке), Скфозняк так состафил сфое послание, что пыло понятно, дас это надолго. Я есть готофф.
      Сквозняк тоже был готов, хоть у сестрицы Аленушки и стояли в глазах слезы. Чего я не могу понять, так это как они до сих пор еще не поженились, при их-то отношениях- Проще всего было Гоги, ему прощаться пока что не с кем, поэтому он был, пожалуй, наиболее весел и бодр, хотя, положа руку на сердце, скорее он просто по молодости лет бодрился более остальных.
      Сквозняк глубоко вздохнул и сотворил дверь в замок Кощея.
      - Пошли, ребята! -==IV==
      Кощей нас уже ждал, но нам удалось с ним перекинуться лишь парой фраз. Хоть он и вызвался лично проводить нас в порт, ничего у него не вышло: появился кто-то из министров, и началось одно из этих бесконечных нудных совещаний, из которых главным образом и состоит государственная работа. Так что он просто сунул нам в руки пачку билетов, и мы откланялись. Наш паром отходил через сорок минут - только-только добежать. Во Гарун Аль-Рашид дает! Или у него всегда наготове на всех парах стоят корабли по всему свету? Джефф тоже меня просто восхитил: уж не знаю, какой компромисс он нашел с привычными своими представлениями о мире, но испуг его, кажись, окончательно прошел, и он настроился на какой-то туристский лад. Сейчас, несмотря на спешку, он умудрялся еще оглядываться во все стороны одновременно, используя на полную катушку тот факт, что мы увлекали его за собой. Сомневаюсь, что он сумел бы потом найти дорогу обратно, случись в том нужда.
      Троя - город живописный, располагается на холмах, окружающих обширную бухту. Это прекрасно, если не нужно куда-то быстро добежать, в противном случае получается кросс по пересеченной местности. Хорошо еще, что наш путь лежал в основном под горку по мощеным брусчаткой улицам с белыми домами, выстроенными в причудливом сочетании мавританского и классического стилей. До сих пор удивляюсь, как нам удалось преодолеть расстояние от дворца Кощея до пассажирского порта в таком спринтерском темпе. И мы оказались правы, взяв этот темп, ибо сумбур, царивший в порту, не поддается никакому описанию, как, впрочем, в любом порту, аэропорту или на вокзале: шум, толчея, энное количество указателей взаимоисключающего содержания, так что для принятия решения по имеющейся в них информации требуется использовать статистику
      Худо-бедно, но в итоге удалось найти причал, спрятавшийся укромно в дальнем уголке порта, и пришвартованный к этому причалу паром, совершенно неожиданно оказавшийся до смешного маленьким. Кто видел в технологическом мире современные морские паромы, тот меня поймет: вряд ли он будет величиной с речной трамвай или даже меньше. Деревянная посудина имела одну палубу с трюмом под ней, в котором была выгорожена крошечная каюта, длина этой калоши составляла аршин двадцать пять от носа до кормы. На таком корабле, должно быть, плавал Синдбад-Мореход- Хотя, не совсем. И дело не только в том, что в сказочном мире вся техника выглядит несколько архаично и до крайности кустарно, ведь ее потребительские качества определяются отнюдь не свойствами грубой материи, а в том, что это отражается и на конструкции. В частности, здесь не было и намека ни на паруса, не говоря даже о мачтах, ни на любой другой движитель, соответственно, и команда состояла всего лишь из капитана и двух стюардов. Что интересно, не было также ни штурвала, ни рулевого весла - ничего такого. Как говорится, без руля и без ветрил
      Капитан лично встречал пассажиров на причале у сходней, точнее маялся за неимением оных (пассажиров), переминаясь с ноги на ногу. Странно, ведь это за пять минут до отплытия! Поэтому когда на причал ворвалась наша запыхавшаяся орава, это его заметно обрадовало.
      - Здравствуйте! Приветствую вас от имени компании "Феакийские Средиземноморские Линии". Персонал парома "Офир" и лично я, капитан Синдбад, надеемся, что путешествие будет приятным для вас. Покорнейше прошу подняться на борт.
      Эту формулу, заученную наизусть и произнесенную уже, наверное, в тысяча первый раз, капитан протараторил по-латыни, как из пулемета, а потом, к нашему удивлению, повторил ее на всех языках, родных членам нашей разношерстной компании: русском, немецком, польском, кахетинском и английском. Этим он вверг нас в состояние легкой прострации, в котором мы и находились, карабкаясь по узким сходням.
      Как только мы оказались на палубе, стюард убрал сходни и принялся отвязывать швартовы. Я спросил капитана:
      - А что, других пассажиров не будет?
      - Нет, по моим данным - только международная оперативная группа, откомандированная Князем московским в распоряжение султана Аль-Рашида. Насколько я понимаю, это вы пятеро. Так что не извольте беспокоиться, домчим быстрее ветра. А теперь простите, я должен управлять судном.
      Синдбад прошел на корму и принялся сосредоточенно делать руками какие-то пассы. Паром отошел от причальной стенки, развернулся к выходу из гавани и двинулся вперед. Не было ни шума мотора, ни дрожания палубы, свойственных кораблям в технологическом мире, а только плеск воды, шум ветра и долетавший с берега гомон многоязыкой толпы.
      Мы проплывали мимо кораблей разной величины и назначения, буквально заполонивших гавань. Удивительно, что при всех достижениях магии, в сказочном мире все еще были выгодны морские перевозки. Хотя, почему бы им не быть выгодными, когда груз лежит себе, не портится, так как на него наведена соответствующая защита, каши не просит. В свою очередь, современный корабль в сказочном мире сам по себе не требует практически никакого обслуживания, никаких расходных материалов, являясь при этом с одной стороны практически всепогодным, с другой стороны - практически вечным, а самое главное - чтобы отправить груз по морю, знать самому магию совершенно не обязательно. Как не нужно в технологическом мире уметь управлять трамваем, чтобы ехать в нем пассажиром.
      Насколько можно было понять, умение делать себе двери, которым обладали мы - пока еще экзотика, хотя со временем система из такого рода дверей, или точнее - широких постоянно открытых ворот, наверняка убьет все прочие виды регулярного сообщения. Однако при этом никуда не денутся морские путешествия, совершаемые просто ради удовольствия, вспомнить хоть встреченный нами на обратном пути на том же пароме "Офир" шедший под голландским флагом двухмачтовый парусный фрегат, на котором шумела веселая компания скелетов. Все снасти его были расцвечены коронарными электрическими разрядами, известными публике под названием огней Святого Эльма, так что он сверкал в сумерках через туман, как новогодняя елка, а с палубы доносился нестройный хор: "Пятнадцать черепов на гроб мертвеца, Йо-хо-хо, и банка вишневого варенья!"
      Паром тем временем миновал волнорезы, обозначающие вход в гавань. При той скорости, с которой мы пересекали акваторию порта, плыть бы нам несколько лет. Но вдруг паром приподнялся над волнами, развернулся на месте, ложась на курс, и принялся разгоняться, летя на высоте всего пары аршин, как экраноплан. Теперь стало понятно, почему борта на носу такие высокие: не будь их, встречный ветер запросто сбросил бы нас с палубы. Если прикинуть на глаз, скорость достигла полусотни узлов. Берег быстро скрылся из виду.
      Джефф выглядел несколько обескураженным.
      - О чем беспокоетесь, сударь? - спросил я его.
      - Да ни о чем конкретно, все вместе как-то- Больше всего угнетает то, что непонятно: как это все действует, при полном отсутствии технического устройства.
      - Не берите в голову. Я сам долго пытался в этом разобраться, а потом махнул рукой. В этом мире невозможно оставаться материалистом, он имеет другую природу. Поэтому все и работает.
      - Вы говорите так, будто и сами не местный.
      - А я и есть не местный, я тоже из технологического мира. Меня однажды взяли и утащили сюда, им нужен был квалифицированный программист. Обещали даже вернуть домой, как только отпадет нужда. А я вот остался. Здесь интересно.
      - Да, это я успел заметить. Более чем. А Вы не в курсе, если уж на то пошло, наш капитан имеет какое-нибудь отношение к СиндбадуМореходу из сказок 1001 ночи?
      - Не в курсе, но подозреваю, что это именно он. Однофамильцы мне тут еще не попадались. А Вы спросите его сами.
      - Да ну, неудобно
      - Бросьте. Его наверняка об этом спрашивает всякий встречный и поперечный, так что не Вы первый - не Вы последний.
      Капитан Синдбад тем временем сам подошел к нам.
      - Ну, вот. Теперь три часа пути - и Карфаген. А пока можно расслабиться. Выпейте чаю.
      Стюарды с молниеносной быстротой организовали на корме чаепитие: развернули богатый восточный ковер, вынесли блюда с разными восточными же сладостями, под которыми (сладостями) впоследствии обнаружилась чеканка исключительно тонкой работы, расставили пиалы и чайники. Все с удовольствием расположились.
      - А скажите, капитан, - обратился к Синдбаду Сквозняк, - почему Ваша компания называется "Феакийские средиземноморские линии"?
      - Вы давно последний раз перечитывали "Одиссею", молодой человек? Вспомните, Одиссей ведь воспользовался услугами феакийцев, чтобы добраться наконец до Итаки. Они уже тогда были искусными мореходами, правда, то, что описано у Гомера - в точности так мы движемся сейчас - все-таки преувеличение, в те времена современные способы судостроения и судоколдования еще не были разработаны.
      - Попутно хочу предвосхитить вопрос, который наверняка вертится у вас на языке, - продолжал капитан, - Да, я - тот самый СиндбадМореход, чьи путешествия отчасти описаны в сказках.
      - Но отчего Вы поступили на работу в судоходную компанию? Ведь если верить сказкам, Вы - большой авантюрист по натуре. Не скучно? - спросил Джефф.
      - Ну, знаете, в те времена, когда я начинал, нельзя было не быть авантюристом. Но вспомните: большинство моих приключений носило скорее характер злоключений, хоть и удавалось в итоге выбраться. А здесь- Немножко скучновато, конечно, зато спокойнее. Впрочем, я на этой линии только потому, что она сравнительно новая. Моя основная обязанность - разработка и первоначальная, так сказать, обкатка новых маршрутов. Так что скучать на самом деле не особенно приходится.
      Шумел вспарываемый бушпритом воздух, вспененные гребни волн стучались в днище, плескались сопровождавшие паром дельфины, выделывая разные акробатические номера. Над седой равниной моря гордо реял глупый пингвин, словно сильною рукою в небо брошенный булыжник, прямо будто угодил я на студенческий капустник. Или нет, пожалуй, море было не седым - лазурным, впрочем, это не так важно. Кроме того, еще одно отличие от ситуации с буревестником: небо было ясное, только кое-где на бирюзовом фоне виднелись мелкие перистые облака, да еще среди них летело что-то, оставляя белый облачный след. Будь мы в технологическом мире, было бы понятно: самолет. Будь мы в Княжестве Московском, тоже было бы понятно: один из дружинников князя, или сам князь, или моя ненаглядная теща - Баба-Яга - направляется в ступе по своим делам. На худой конец, будь мы в степях под Киевом, тоже было бы понятно: субмарина "Князь Аскольд". С ней, кстати, отдельная история.
      В 1516 году подводная лодка "Князь Аскольд" приняла в запорожских степях неравный воздушный бой с экадрильями драгунметельщиков речепосполитского короля Витовта, совершавшего бросок на юг (оказавшийся, кстати, для него последним!) и собиравшегося отхватить солидный кусок от Галицкого и Киевского княжеств. Тридцать лет назад ее нашли и отреставрировали энтузиасты-историки из Киевского университета, при всемерной поддержке киевского княжеского дома, потому как к вящей его славе, и с тех пор князь Всеслав XXII редко когда упускает случай поднять над рубкой "Князя Аскольда" рядом с флагом Черноморского флота свой личный штандарт.
      Но здесь, над Южным средиземноморьем, кто бы это мог быть такой летучий?
      - Кто это там летит? - спросил я Синдбада.
      - Ифрит. Границы патрулирует. Теперь почти приплыли, через пятнадцать минут - Карфаген. -==V==
      Карфаген! Город, легендарный и сам по себе, и как столица Магриба - легендарной таинственной страны, населенной народом самых могущественных волшебников, уже узнавших ответы на такие вопросы, которых другие не успели и задать. Город, где составляются самые точные гороскопы, а философский камень продают туристам в многочисленных сувенирных лавочках. Город, над которым царит колоссальная крепость с шахматными башнями из желтого песчаника, а небо вокруг нее пронзено шпилями разноцветных мраморных дворцов с кровлями из чистого золота. Город, где в многочисленных садах, зеленеющих круглый год, по дорожкам ходят павлины, беседки из агата, нефрита, бирюзы и горного хрусталя дают спасительную тень, а струи говорливых фонтанов придают свежесть сухому воздуху Сахары, накатывающему с юга раскаленными волнами
      Эти строчки я впоследствии на досуге вычитал в туристическом проспекте, оставшемся у меня среди прочих сувениров. Мне кажется, они здесь уместны: хоть есть в них некоторое (очень небольшое!) преувеличение и некоторый излишний (очень большой!) пафос, представление о Карфагене они дают. Это действительно город садов и дворцов, а кровли городских построек действительно из чистого золота, что стало возможным благодаря повсеместному использованию философского камня - несбывшейся мечты алхимиков в мире, тогда еще не сделавшемся технологическим.
      Вообще, строительство дворцов - национальное хобби магрибских джиннов, и этому хобби они предаются со всей страстью. Тысячелетняя практика способствовала развитию филигранного умения и утонченного вкуса, в котором самым невообразимым образом сочетаются и строгие классические линии, и разнузданная роскошь.
      Впрочем, разглядеть это нам удалось лишь мельком, пока "Офир" подходил к порту. Пришвартовались мы к уединенно расположенной в уголке огромной гавани маленькой пристани, выстроенной из зеленого мрамора и обставленной с расточительностью, достойной лучшего применения. Уж не ошибся ли капитан, подумал я. То, что пристань так богато убрана - еще куда ни шло, мало ли, вдруг здесь так принято, я ведь не видел других причалов, но группа встречающих явно к нам никакого отношения не имеет! Шесть ифритов в богатом, шитом золотом обмундировании (о том, что это именно какая-то униформа, можно было догадаться лишь по одинаковости нарядов) стояли по стойке "Смирно!" двумя шеренгами вдоль длинных сторон необьятного ковра, расстеленного прямо на брусчатке причала, а в дальнем конце коридора, образованного этими шеренгами, седьмой ифрит, судя по превосходящему остальных богатству одежд - старший в этом подразделении, тоже вытянулся в струнку и лихо отсалютовал своим кривым ятаганом, когда мы ступили на пристань.
      - До свидания! Да пребудет с вами удача! - напутствовал нас с парома капитан Синдбад.
      - Удачи и Вам, капитан, - ответили мы. Хотя, какая там удача, если начинается все с какой-то явной неловкости и недоразумения. Эти люди на пристани кого-то ждут, и миновать их нет никакой возможности, разве что вплавь. Судя по действиям старшего ифрита, те, кого они встречают, вот-вот будут здесь, иначе с чего бы тогда ему салют отдавать? А тут мы мешаемся
      - Добро пожаловать в Магриб, - обратился к нам старший ифрит, прошу вас следовать за нами.
      - Спасибо на добром слове, но тут явная ошибка, разве только у вас так обставлено прохождение таможни
      - Ошибки быть не может. Вы прибыли из Трои на пароме "Офир" на личную пристань султана. Под имеющееся у меня описание вы также подходите, да пошлет вам судьба тысячу лет счастья. Значит, именно вас пятерых мне приказано доставить во дворец султана со всяческим почтением и удобствами. Взойдите же на этот коверсамолет, он вас домчит в мгновение ока.
      - Что, Ифан, нас фызыфают на кофер к начальству?
      - Похоже, что так. Ну, пошли.
      Восходить, по пышному выражению старшего ифрита, на ковер, лежащий у ваших ног, не составляет большого труда, будь он хоть десять раз самолет. Вот если бы он парил на высоте полутора сотен саженей - тогда другое дело. Именно эту высоту он набрал, как только мы, следуя рекомендациям, уселись в серединке, ведь как это свойственно всем коврам-самолетам, никаких бортов или поручней у него не было. Встречавшие нас ифриты, этот не то почетный караул, не то конвой, поднялись в воздух рядом с нами безо всякого ковра, образовав вокруг него правильный семиугольник. Мелькнула внизу панорама города со всеми его дворцами, выглядевшими сверху как игрушечные, или точнее - как выставка изделий какого-нибудь продолжателя дела Фаберже, свихнувшегося на почве того, что он не наигрался в детстве с конструктором "Лего", с вершины холма на нас обрушилась крепость из желтого песчаника и тоже осталась внизу, поравнявшись с нами вершиной одной из своих башен. Наверху башни оказалась открытая площадка, где мы и приземлились. Все произошло действительно с молниеносной быстротой, как старший ифрит, оставшийся в нашей памяти безымянным, нам и обещал, а сам он умчался вдаль вместе со всем своим отделением (или правильнее сказать: эскадрильей? Тут так сразу и не разберешь, к какому роду войск их отнести - пехоте или авиации).
      Повинуясь какому-то общему импульсу, мы подошли к краю площадки, окруженной высокими зубцами стен, и принялись глазеть на город. Зрелище того стоило. Стены крепости уходили отвесно вниз, будто скалы по краям Большого Каньона в Колорадо, а там, у ее подножия, начиналась пестрая мозаика всевозможных дворцов, замков, мавзолеев- Среди них не было и двух одинаковых. Похожие да, но ни один из них не повторял в точности другой, и тянулось это разноцветное лоскутное одеяло с одной стороны - до самого горизонта, застланного песчаной дымкой близкой пустыни, с другой до лазурных вод Средиземного моря, под которыми проглядывали темные и светлые пятна на дне, а корабли в гавани напоминали муравьев, неторопливо ползущих каждый по своим делам мимо каменного изваяния - торчащей напротив входа в гавань скульптурной копии феакийской галеры. Уж не на ней ли плыл Одиссей на последнем этапе своих странствий? Помнится, окрысившийся за чтото на царя Итаки бог морей Посейдон превратил на обратном пути это судно в камень, как раз в виду порта приписки, чобы, значится, неповадно было феакийцам возить кого попало.
      - Вот и вы! - раздался голос у нас за спиой. Я обернулся.
      Султан Гарун Аль-Рашид оказался на удивление маленького роста. А ведь издали (вновь колхидские воспоминания!) он не производил такого впечатления! Разговор по видео - не в счет, он вообще не может передать истинный масштаб вещей. Вблизи же повелитель джиннов оказался ни дать, ни взять - один из тех трех аксакалов, что в "Белом солнце пустыни" восседали на ящике с динамитом.
      - Не было ли путешествие чересчур утомительным для вас? участливо осведомился султан.
      - Что вы, ничуть, - ответил за всех Сквозняк, - все просто здорово.
      - Вот и хорошо. Пройдемте внутрь.
      Мы спустились вслед за Гаруном Аль-Рашидом по узкой винтовой лесенке и оказались в помещении этажом ниже - той самой комнате, из которой султан беседовал с нами по сети. Обстановочка, доложу я вам - мечта поэта- Впрочем, заглядываться на нее было некогда.
      - Итак, к делу, господа. Верительный амулет, ради которого вам пришлось сделать такой крюк, уже готов, потрудитесь получить, султан вручил нам платиновый перстень с небольшим топазом, ничем особенным не выделяющееся так себе колечко, но, как видно, имевшее для джиннов определенное значение, - Еще я хочу предложить вам способ достигнуть Северной Америки в кратчайшие сроки, порядка получаса.
      - А переход в технологический мир?
      - Как хотите: можно по пути, можно на месте.
      - И что за способ?
      - Помните, как я прибыл в Колхиду? В кувшине, в форме дыма. Вот так же, самоцветы очей моих. Запечатаем, выстрелим - и готово.
      - Н-да- Впрочем, быстрее все равно не получится никак, вздохнув, согласился я, - Только тогда переход в технологический мир - по прибытии. А то увидит кто - невесть что подумают, понаедут репортеры
      В технологическом мире единственный шанс обратиться в дым - у покойника в крематории, обитателям сказочного мира в этом плане повезло больше. Впрочем, все равно не уверен, что это так уж приятно: быть запечатанным в сосуд и не знать, когда вынут пробку. Поэтому меня обуревали сложные чувства, пока люди султана проводили необходимые приготовления. Джеффу я решил ничего не говорить до поры до времени, чтобы поберечь его психику, хоть я и не сторонник того, чтобы из гуманных соображений отрезать собаке хвост по частям. Пока он держался молодцом, воспринимая как должное все те с его точки зрения чудеса, которые за время поездки нам попадались.
      Первым этапом приготовлений к переброске по магрибскому методу явился подбор подходящего кувшина, в котором нам предстояло совершить этот суборбитальный перелет. Нас привели в необъятных размеров подземелье, стены которого были от пола до потолка уставлены разнообразными сосудами - греческими амфорами, западноевропейскими штофами, примитивными масляными лампами и конечно же всевозможными кувшинами, объемом от двух чашек до нескольких ведер, от самых затрапезных до богато изукрашенных тончайшей чеканкой, золотой и серебрянной насечкой, перегородчатой эмалью и драгоценными каменьями, причем такой роскоши я прежде не видел ни разу в жизни.
      - Это что, колумбарий? - спросил Джефф.
      - Скорее, колумбарий наоборот, - ответил я, - или вообще поле аэропорта. В одном из этих сосудов мы полетим.
      - Ага, - безучастно отреагировал Сименс.
      - Короля Артура бы сюда, - сказал Сквозняк, переходя от стеллажа к стеллажу.
      - А при чем тут король Артур? - переспросили мы с Джеффом.
      - Ну, как же! Неужели вы не слышали о его коллекции?
      И Сквозняк мимоходом сообщил нам любопытнейшие факты. С XII века, в котором разворачивается действие легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола, сказочный мир сильно изменился, так что доблестным рыцарям пришлось спрятать мечи в ножны. Хоть их бронепоезд, который они в свое время по случаю перекупили у матроса Железняка, и стоит на запасном пути, они теперь приняли название Британское Королевское Общество искателей исторической посуды, и избрали своим постоянным занятием историю и археологию. Кстати, об истории: когда сэр Артур спросил матроса Железняка, как так получилось, что он, направляясь на своем бронепоезде из Петрограда, шел на Одессу, а вышел к Херсону, тот ответил коротко и просто: стрелочник виноват.
      Начало удивительной коллекции, собранной Обществом, положил, разумеется, Священный Грааль, но за девять веков активной деятельности собрание Общества пополнилось и другими любопытными экспонатами, в частности: чашей, в которой Сократу была поднесена цикута, горшком, в котором Прометей пронес огонь мимо бдительных вахтеров на главной проходной Олимпа, чаркой, из которой испил поднесенного волхвами квасу, прежде чем встать, Илья муромец - обидчик, а впоследствии лучший друг Соловья-Разбойника, тогда еще не переквалифицировавшегося ни в паромщика на переправе через Оку, ни обратно. Кроме того, в их собрание среди прочего попали латунные кружки с вышеупомянутого бронепоезда, и наконец гордость коллекции - первый сосуд, вылепленный человеком, кроманьонцем с красноречивым прозвищем Чокнутый. Вот с каких пор, оказывается, справедливо утверждение, что нет пророка в своем отечестве!
      Так или иначе, ифрит, которому поручили нас запустить, наметанным взглядом отыскал не слишком приментый сосуд объемом с небольшую бочку.
      - И что, мы ф нем поместимся? - удивился Глюк.
      - Впятером-то? Вполне, - тоном знатока ответил ифрит.
      После того, как подобрали кувшин, в котором нам предстояло лететь, осталось только навести катапульту, призванную осуществить это своеобразное бомбометание. Много времени на все это дело не потребовалось: тысячелетняя практика - это, знаете ли- Интересно, что чувствует джинн, превращаясь в дым?
      Мы узнали это довольно скоро. Боялся я совершенно напрасно: джинны кроили эту форму существования для себя, совершенствовали ее веками, так что всякий дискомфорт был исключен. Беседовать? Это не представляет труда. Перемещаться? Пожалуйста, куда угодно, и никаких тебе хлопот со вторым законом термодинамики. В то же время, чувствуешь каждую свою молекулу, каждую молекулу контролируешь отдельно. Вот только в химические реакции вступать надо с осторожностью, а то не ровен час отравишься, когда станешь опять человеком, в газообразном-то состоянии это не грозит, хоть построй себя целиком из зарина пополам с синильной кислотой. И еще требуется определенная степень доверия к тем, кто заключит тебя в кувшин и запустит по баллистической траектории. Но сейчас оснований не доверять у нас не было.
      Пробка кувшина встала на свое место, оставив нас в темноте.
      - А мы не перемешаемся? - спросил Гоги.
      - Раньше надо было об этом думать, - зашипел на него Сквозняк.
      - Да нет, вроде, надо только повнимательнее быть, - предположил я, физически ощущая толчки и покачивания: наш кувшин тащили волоком по полу и устанавливали в катапульту. Несколько мгновений неподвижности, удар - и вот уже только воет снаружи вспарываемый воздух, ощутимо нагревая стенки кувшина.
      - Фсе целы? Фсе на месте? - беспокойно осведомился Глюк.
      - Да что нам сделается- - пробурчал кто-то, сконцентрировавшийся около донышка.
      Шум воздуха постепенно стих, стенки сосуда остыли. Как видно, мы вышли за пределы земной атмосферы. Эх, был бы кувшин стеклянный, что за зрелище предстало бы нашим глазам! Хотя, что это я, какие глаза у газообразных существ, какими мы в этот момент являлись. Но с другой стороны, как бы то ни было, мы же все видели, пока не залезли в кувшин. Так или иначе, следующие несколько минут прошли в невесомом безмолвии. Как описать его? Не знаю. Единственное, на что это состояние похоже - полеты во сне, и в них ощущение безграничного умиротворенного спокойствия. Впрочем, длилось оно недолго: вновь нарастающий шум снаружи и сила сопротивления воздуха, прижавшая нас к той стенке, вперед которой летел кувшин, возвестили, что через пару минут мы узнаем, насколько точно была нацелена катапульта.
      Последовал удар, хоть и не такой сильный, как первоначальный, пробка исчезла где-то снаружи, и через горлышко кувшина хлынул яркий свет. Впрочем, при ближайшем рассмотрении - не такой уж яркий. Светила луна, и судя по положению звезд, едва перевалило за полночь. Шумели вязы, пахло цветущей черемухой. Мы выбрались наружу и постепенно сконденсировались, медленнно и неумело.
      - Так Ну и где ше мы находимся? - осведомился Глюк.
      - Фиг его знает- По идее, где-то в районе Питтсбурга, если перейти в технологический мир. Кстати, лучше момента не придумаешь, чтобы никого не напугать внезапным появлением, - заметил Сквозняк, - И вообще, во время пребывания там особенно выделяться не стоит.
      Он был прав, как всегда, и он же взял на себя сам переход, так что всем остальным и пальцем шевельнуть для этого не пришлось. И здесь наше стопроцентное везение, стопроцентное, поскольку обеспеченное поддержкой всех наших августейших знакомых, кончилось. -==VI==
      Это называется "не выделяться!" Мы оказались на ярко освещенной автомобильной стоянке, в пяти шагах от сторожа, негра преклонных годов, ошалело глядевшего на нас.
      - Превращаемся в дым - и за ворота, - тихонько скомандовал я.
      Четыре облачка дыма поплыли против ветра по направлению к воротам, а я подобрался к бедняге сторожу, ошарашенно протиравшему глаза:
      - Все в порядке. Это Вам приснилось. Всего хорошего, и спокойной ночи!
      Вот, так. Уши тоже надо держать в чистоте, а не только глаза, так что от того, что он и их лишний раз протер, хуже не будет.
      По другую сторону улицы, на которой располагалась стоянка, раскинулся небольшой парк.
      - Ну, Джефф, теперь Вы нас ведите, Вы эти места знаете, мы - нет.
      - Ладно. Так, посмотрим- О! Ректорат! - Джефф указал за деревья, где смутно чернело среди ночи какое-то старинное здание, - Во точность!
      - Хорошо. А где Вы жили?
      - Пошли.
      Мы вышли из университетского городка и отправились через деловую часть Питтсбурга на другой конец города, в пригород.
      Питтсбург представляет из себя типичный не очень крупный город севера США. До таких мегаполисов, как, например, Нью-Йорк, ему далеко - так, дюжины две небоскребов в центральной, деловой части, а вокруг - пригороды, зеленые районы с коттеджным типом застройки, тянущиеся на десятки миль. Среди этих районов есть выстроенные в самых разных стилях, смотря по тому, что на момент строительства было в моде. И да здравствует мода, ибо только ее изменчивость позволяет впоследствии не заблудиться с непривычки. Университет располагается в одном из таких пригородов, но снять квартиру там Джеффу не удалось, все было уже занято, даром, что май. Летние факультативные семестры в последние несколько лет стали необычайно модными в Америке, просто какое-то сумасшествие. Так или иначе, пришлось Джеффу остановиться на противоположном конце города, откуда добираться не пять минут пешком, а целых полчаса на велосипеде, но зато через оживленный центр.
      На залитых электрическим светом улицах в центре и сейчас было многолюдно, но публика не производила впечатления праздношатающейся. Люди с сосредоточенными лицами толпились у витрин магазинов и кафе, где были выставлены телевизоры, настроенные на программы новостей. Мы тоже остановились у одной из витрин. Ведущий сосредоточенно вещал:
      "-все спокойно. По мере развития событий мы будем держать вас в курсе, а сейчас разрешите напомнить вам обо всех необычных происшествиях, которые имеют место в Питтсбурге в последние дни.
      "Три дня назад, в четверг, посетители центрального городского парка обнаружили на месте летнего театра безупречно исполненную копию знаменитого индийского мавзолея Тадж-Махал, совпадающую, по свидетельству очевидцев, вплоть до фактуры мрамора и нацарапанных туристами надписей на стенах. Ни в городском муниципалитете, ни в администрации парка никак не смогли прокомментировать этот факт, который и для самих ответственных работников, к которым мы обратились за разъяснениями, явился полнейшей неожиданностью. Проживающие в районе парка люди утверждали, что ни накануне, ни ночью никаких признаков ведения строительных работ замечено не было.
      "После того, как эта новость была распространена по общенациональным информационным каналам, публика со всей страны ринулась в Питтсбург, чтобы своими глазами увидеть это в высшей степени необычное явление. На въездах в город образовались автомобильные пробки длиной в несколько миль. Как предположили наши аналитики, решающее влияние на произошедшее оказало именно то, что такого рода скопления автомобилей называются пробками. В половине двенадцатого утра в пятницу произошло так и не объясненное учеными превращение: сталь автомобильных деталей превратилась в пробочную кору, через которую из бензобаков начал просачиваться бензин. В результате возникших пожаров четырнадцать человек доставлены в больницы с ожогами разной степени тяжести.
      "Практически одновременно с этими пожарами, обнаруженный в центральном парке мавзолей начал испаряться, как если бы был сделан из сухого льда, в течение пятнадцати минут он полностью исчез.
      "По неблагоприятному стечению обстоятельств, ни одно из этих событий не было зафиксировано на пленку, так что мы не располагаем даже любительскими фотографиями, а только показаниями многочисленных очевидцев. Технические причины не позволили зафиксировать и необыкновенное событие, происшедшее в субботу на проходившем в Питтсбурге этапе чемпионата мира по автоспорту, формула -Инди-. После того, как был дан старт, гоночные болиды превратились в гигантских тараканов, сходных с самими машинами как по величине, так и по окраске, вплоть до наклеек спонсоров. Эти тараканы пробежали положенное количество кругов и опять превратились в автомобили, как только организаторы догадались выкинуть клетчатый флаг. Сейчас все пилоты, принимавшие участие в гонке, проходят курс психотерапии в центральном госпитале штата Пенсильвания.
      "При этом начавшийся при невыясненных обстоятельствах пожар в передвижной аппаратной телекомпании ESPN, обеспечивавшей трансляцию гонки, привел к тому, что трансляция была сорвана, в результате чего убытки компании, по нашим оценкам, составляют несколько миллиардов долларов по неустойкам. Точные цифры компанией не разглашаются, однако стало известно, что полученная компанией страховка этих убытков не покрывает, в связи с чем стоимость акций ESPN на нью-йоркской бирже упала к концу торговой сессии в четыре раза. В случае ее банкротства, под угрозой увольнения окажутся по меньшей мере 3500 человек персонала компании.
      "Несмотря на выводы ученых, сводящиеся к тому, что подобные явления произойти просто не могут, наши аналитики считают, что мы столкнулись с первым за сотни лет столь явным проявлением полтергейста. Окончилась ли его разрушительная деятельность - пока неясно, ясно только, что наш мир устроен сложнее, чем принято было думать. Напоминаю, что пока все относительно спокойно, по мере развития событий мы будем держать вас в курсе."
      За неимением тротуара на улице пригорода Питтсбурга, в котором Джефф снял квартиру, мы шли прямо по блестевшей в свете фонарей мостовой, имевшей после недавнего дождя остро модный во все времена цвет "мокрый асфальт", и обсуждали услышанное.
      - Ясно, что это все - проделки нашего клиента, - говорил Сквозняк, - вопрос лишь в том, где и как он объявится в следующий раз.
      - Фы обратили фнимание, ничего из происшедшего не удалось снять на пленку? - заметил Глюк, - Это наферняка тоше его рук дело!
      - Браво, Хайнер, ты попал в точку. Но не можем же мы приставить часового к каждой телекамере, - возразил я.
      - Да, и к каждому туристу с фотоаппаратом или видеокамерой, прибавил Сквозняк.
      - Но феть на этой афтогонке испортилась аппаратная, а не камеры.
      - Тоже верно. Кстати, еще одно наблюдение: пока что все свои гадости Аль-Халиди творил в Питтсбурге и окрестностях. Предлагаю предположить, что и следующая случится здесь же, - добавил Гоги Камикадзе.
      - Разумно. Для начала надо на чем-то остановиться, - согласился я.
      - Вот и супермаркет, - сказал Джефф, - еще миль пять - и пришли.
      В отличие от оживленного центра, здесь было пустынно, хотя в витрине также вещал включенный телевизор, передававший вечерние новости бизнеса с западного побережья:
      "- если будет сорвана воскресная трансляция матча финала кубка Стенли между питтсбургскими -Пингвинами- и -Могучими уткамииз Аннахайма, банкротство ESPN, которое еще неделю назад никто и представить себе не мог, станет свершившимся фактом. А теперь биржевая сводка. Здесь тоже сообщения нерадостные. Убытки телекомпании ESPN и ее крупных корпоративных акционеров уже привели к общему спаду. Индекс Доу - Джонса снизился за прошедшие сутки на 136 пунктов, что является рекордным показателем за последние 10 лет. Возможное банкротство ESPN может, по принципу падающего домино, инициировать крах, сравнимый с крахом 1929 года, явившимся началом Великой Депрессии. Таким образом, судьба экономики Соединенных Штатов, а в значительной степени - и экономик других стран-участниц Североамериканской ассоциации свободной торговли, зависит от завтрашнего матча, если только Правительство и Федеральная резервная система не предпримут решительных мер по стабилизации финансового рынка. В пресс-службе Министерства экономики нас заверили, что в настоящее время такие меры разрабатываются."
      - Вот назвали команды на свою голову! - заметил Сквозняк.
      - Это ты о чем? - спросил Гоги.
      - Да об этих финалистах, которые завтра играют. Одни - пингвины, другие - утки- Я бы на месте Аль-Халиди над этим поиздевался. Вспомните: пробка.
      - Логично, - сказал я, - к тому же так или иначе, это - ближайшее крупное событие, которое тут намечается. Значит, мы должны там быть. -==VII==
      Что настоящим хоккейным фанатам какой-то там полтергейст, или даже землетрясение, или даже конец света! Если в этот момент будет играть их любимая команда, они просто ничего не заметят. Во всяком случае, их набились полные трибуны десятитысячного дворца спорта. Кто как, а мы просочились через вентилляцию. А что делать, билетыто были распроданы за две недели- К тому же по билетам из всех служебных помещений пускают только в туалет, а нам надо и в другие.
      Время начала матча приближалось, напряжение нарастало. Болельщики - с ними все понятно, они предвкушали игру. Мы тоже нервничали, и вот почему: никаких признаков жизни джинн не подавал. Во дворце спорта была своя телевизионная аппаратная, нашпигованная самой современной техникой, связанной с полутора десятками раскиданных по всему залу камер. Все это работало, как наручные часы "Командирские" производства Первого московского часового завода, а ведь судя по истории с автогонкой, что-то здесь должно было бы капитально испортиться. Или сегодня ничего не случится? В последнее почему-то верилось слабо.
      Началось представление команд, комментатор в зале принялся "заводить" публику, да ей много и не надо было, с учетом несколько нервозного из за последних событий и порожденных ими слухов настроения нефанатствующего меньшинства зрителей. Все шло без эксцессов. Вот уже на лед вышли арбитры, стартовые пятерки играющих команд расположились на площадке, остальные игроки заняли свои места за бортиком, а пристроившийся на галерке музыкант с электроорганом урезал на трех или даже четырех (большое достижение музыкального искусства!) аккордах некий бравурный марш. Не про его превосходительство, любившего домашних птиц, и бравшего под покровительство хорошеньких девиц, как у Булгакова, но что-то такое. Еще несколько секунд - и будет первое вбрасывание. Неужели ибн-Хуссейн из каких-то соображений взял тайм-аут? недоумевали мы. Но наконец, эта неопределенность разрешилась: в главном пульте телевизионной аппаратной дворца спорта сгорели предохранители.
      Те, кто были на льду, не знали об этом, да и ни к чему им было. Капитаны команд подъехали к точке первого вбрасывания в центральном кругу, судья свистнул в свой свисток и кинул шайбу. Шайба коснулась льда, и над ней скрестили клюшки двое мультяшек: пингвин и утка, будто вышедшие из-под пера художников студии Уолта Диснея (или Уорнер Бразерз, а может быть и Метро Голдвин Майер). Одетые в хоккейную форму соответствующих команд, они даже не сразу почувствовали разницу, равно как и фламинго - главный арбитр.
      Трибуны, после нескольких секунд оцепенения, выдохнули вопль удивления, смешанного с ужасом, и в этом вопле потонули возгласы цветистой матерщины, долетавшие с площадки. Лично я такого не слышал ни разу в жизни. Это не были банальные, не несущие смысловой нагрузки высказывания, которыми перебивают свою речь маловоспитанные люди, восполняя бедность своего словарного запаса. Напротив, это были поистине жемчужины ораторского искусства, мастерски выстроенные и сбалансированные с соблюдением всех правил как грамматики, так и риторики. Что в одной, что в другой команде половина игроков оказались русскими, и как видно, неожиданная ситуация, в которую они угодили, пробудила у них это неслыханное красноречие.
      В любом случае, одно дело - наблюдать этакое в кино, ибо картина напоминала сценку из фильма "Кто подставил кролика Роджера", и совсем другое - в жизни, и тем более оказаться в ней задействованным, так что я вполне понимаю как зрителей, так и хоккеистов. И так или иначе, что-то надо было с этим делать.
      - Гоги, перекрой все линии связи. Телефоны, факсы, сотовые телефоны, пейджеры - все. Хайнер, заговори входы, выходы и все щели, чтобы он и дымом не просочился нигде. Ежи, займись игроками и публикой, успокой им нервы. Я - за джинном.
      Я сжал в кармане перстень-амулет от Гаруна Аль-Рашида и принялся осторожно просматривать весь дворец спорта, от подвала до крыши. Не обладай я всеми навыками, приобретенными в сказочном мире, бегать бы мне для этого по лестницам и коридорам часа полтора: здание-то немаленькое! А так я исследовал все его закоулки не сходя с места, способом, который вряд ли смогу описать словами, имеющими хождение в технологическом мире. Ага, вот и Аль-Халиди! Удобно устроился в районе свисающего с потолка над ареной центрального четырехстороннего табло и трясется от смеха, насколько может трястись от смеха сгусток газа, презревший второй закон термодинамики. Я тоже испарился и направился к нему.
      Сгусток газа не может передвигаться со скоростью большей, чем скорость составляющих его молекул, этот закон материальной физики даже в сказочном мире не обойти. Как впоследствии выяснилось, в этом и состояла моя ошибка. Я уже почти добрался до табло, когда у меня над ухом (в той мере над ухом, в какой это возможно в газообразном состоянии) раздался скрипучий, до боли знакомый, хотя и невесть откуда знакомый, голос:
      - Какие проблемы, шеф?
      На балке перекрытия, беспечно болтая ногами, сидел кролик Багз Банни и хрустел морковкой, кто видел мультфильмы с его участием знают, как. Я отвлекся на него буквально на секунду, а когда перевел свой взгляд снова на табло, джинна рядом с ним уже не было. Разозленный, я сконденсировался рядом с длинноухим мультяшкой.
      - Банни! Ну что Вы тут делаете!
      - Э, шеф, раз тут и так творится невесть что, почему не оттянуться по полной программе?
      - Вот я Вас сейчас за уши-то оттяну! Тут джинн на свободе разгуливает, а он оттягиваться собрался! Извините, конечно, за резкозть- Я его упустил из за Вас. Промолчать бы Вам минутку, мы бы прекратили это безобразие
      - А- Вот, оказывается, в чем дело. То-то я смотрю такая ерунда творится. Только он бы все равно улизнул, раз ему хватило той секунды, на которую Вы отвлеклись..
      - Пожалуй что. И что теперь прикажете делать?
      - Хотите, я пока публику развлеку?
      - Давайте, что-то же надо делать, пока мои друзья тут порядок наводят
      Сквозняк тем временем стоял посреди арены и в открытую колдовал: от его поднятых вверх рук исходили волны фиолетового свечения и медленно, как круги на воде, катились во все стороны. Первая из них достигла хоккеистов и погасла, но фиолетовое свечение обволокло и совсем скрыло их, так что не было видно, остались ли они в гротесковом мультяшечном обличье, или приняли привычный вид. Вторая волна покатилась дальше, касаясь зрителей, ряд за рядом, и даже здесь, под самой крышей, ощущалось навеваемое ею умиротворенное спокойствие.
      Стены дворца, пол и потолок светились желтым, на этом фоне четко выделялись все кабели связи, все датчики всевозможной сигнализации, все ослепшие телекамеры и прочее, включая умолкшие мобильные телефоны и пейджеры в карманах зрителей, а также портативные компьютеры с погасшими экранами на коленках репортеров спортивных газет и информационных агентств: все это хозяйство как бы обволакивало ярко-розовое свечение. Короче - Глюк и Камикадзе тоже старались вовсю, да так, что прямо-таки искры летели. Сдается мне, попытайся они в эту минуту подключиться к электрической розетке, дабы через нее восполнить свои энергозатраты - без света осталась бы половина Соединенных Штатов.
      - Хайнер, Гоги, можно снимать блокировку. Мы его упустили.
      Это было сделано как нельзя более вовремя, ибо техники в аппаратной уже заменили предохранители и теперь бились над блокированной аппаратурой, а значит могли чего доброго сломать голову, пытаясь понять то, чего им не понять вовек, ибо не относится к электронике.
      Кролик тем временем нырнул в какую-то щель, и через мгновение оказался уже на льду:
      - Почтеннейшая публика! У нас маленькие неполадки, их скоро устранят, а вы пока отдохните.
      Тут же рядом с ним оказалась неразлучная парочка - Том и Джерри. И они показали такой класс, до какого ни одна клоунада дотянуть не в состоянии. Сквозняк оценил ситуацию и исчез с арены, переместившись поближе к игрокам, поскольку ему еще надо было над ними поработать. Самая большая хохма в том, что эти безобразия, в отличие от предыдущих, творились уже в прямом эфире. Оставалось утешаться тем, что ESPN наверняка добьется эксклюзивного права на эти кадры, после чего банкротство ей уже не грозит. -==VIII==
      В технологическом мире последние хоккейные болельщики, ошалевшие от пива и таких зрелищ, что никакого хлеба не надо, добирались среди ночи кто домой, кто в гостинницу. Улицы Питтсбурга пустели и только выставленные в витринах телевизоры рассказывали телевизорам напротив о событиях сегодняшнего вечера голосами ведущих теленовостей разных каналов. И даже глаза этих самых ведущих приняли почти обычный вид, а ведь поначалу они имели форму телеэкрана, и размер, кстати, тоже.
      А в сказочном мире среди глухого леса, росшего на том месте, где в технологическом размещалась питтсбургская ледовая арена, горел костер, отбрасывая оранжевые блики на стволы вязов, кусты усыпанной цветами рябины и хайнеровы очки, в которых помимо костра отражалась вся наша компания, включая примкнувшего невесть почему мультяшку-кролика. Сквозняк был как всегда, флегматичен, Глюк, напротив, выглядел слегка обескураженным, хоть это на него было совсем непохоже. Гоги задумчиво пошевеливал костер длинным суком. Джефф лежал на спине, закинув руки за голову и устремив свой взор в проглядывавшее между верхушек деревьев звездное небо. Багз Банни методично перерабатывал морковки в хвостики. Чего он вообще за нами увязался - не знаю. Их, мультяшек, особенно такого типа, вообще не разберешь, что у них на уме, при всей кажущейся одномерности их характера. Дядя Феня, кстати, тоже при всем своем обаянии персона хотя порой и довольно однообразная, зато в другие моменты - начисто непредсказуемая- На физиономии кролика нельзя было прочитать о состоянии его души, зато я состояние своей души чувствовал четко: досада.
      - Ну, братцы-кролики, что дальше делать будем? - нарушил затянувшееся молчание Сквозняк.
      - Между прочим, среди нас только один братец кролик, - отозвался Гоги. А по делу - не знаю.
      - Ладно, разложим ситуацию по косточкам, - предложил Ежи, Джеффа мы домой доставили. Это нам в плюс. Кстати, Джефф, Вы как, останетесь тут учиться, или у Вас теперь другие планы?
      - Вообще-то до начала семестра еще неделя. Знаете, мне уж очень интересно, чем кончится вся эта история. Можно я с вами?
      - Дело Фаше, герр Сименс, только это мошет быть надолго.
      - Ну, хотя бы пока что
      - Ладно, там видно будет. Теперь к делу, - продолжил Сквозняк, Джинна мы упустили. Это минус. Зато теперь мы знаем, что он явно неравнодушен во-первых к каламбурам, во-вторых к публичным зрелищам. Это в плюс. Мы также знаем, что заблокировать его перемещения не можем. Это в плюс. Но заблокировать его перемещения мы не можем. Это минус. Что же отсюда вытекает? Есть мнения?
      - Это есть нихт гут, то, что мы телали. Магия версус магия, а тут он нас сильнее. Надо что-то притумать, что-то сумасшедшее. Помните, как в Трое Ифан дракона огнетушителем?
      - Не знаю, Гоги, что-то сейчас у меня ничего не придумывается, сказал я, - хотя, конечно, может и удастся чего сымпровизировать. Интересно, что Аль-Халиди теперь замышляет.
      - Знаешь, Ифан, у меня слошилось фпечатление, что он тоше импровизирует. Как тумаешь, он нас засек?
      - Думаю, да. Он ведь улетучился через твою блокировку. Должен был ее почувствовать. Вот только что он с этим делать будет
      - Вот об этом ты не беспокойся, - заметил Гоги, - как сделает - тут же узнаем.
      - И будем опять плестись в хвосте событий?
      - Хотя бы и так. Или ты предпочитаешь быть из них вовсе выключенным?
      - Тоже верно. А раз такое дело, пойду ка я посмотрю, не натворил ли он еще что-нибудь?
      - Валяй.
      Во всем Питтсбурге бодрствовали, пожалуй, одни только телевизоры в витринах. Хотя нет, в центральной части работали какието увеселительные заведения. Мне, впрочем, не было до них никакого дела. Великая вещь - журналистика, не нужно самому находиться в тысяче мест одновременно. По CNN крутили какую-то рутину, диктор увещевал, что все спокойно. Да так оно и было, это я увидел по его глазам: случись что, снова были бы квадратные.
      - Интересуетесь? - раздался голос у меня за спиной.
      - Угу
      - Не беспокойтесь, дня два интересоваться будет нечем. Между прочим, вы меня сегодня почти поймали.
      Я резко развернулся. Ростом выше среднего, лицом похожий на Ясира Арафата, мой собеседник, одетый в восточного вида наряд, вполне подходил под описание, данное Джеффом Гаруну Аль-Рашиду.
      - Аль-Халиди?
      - Ахмед ибн-Хуссейн Аль-Халиди, с Вашего позволения. Только вам меня не взять, нипочем не взять.
      - Вы же сами сказали, что мы вас почти поймали.
      - Почти поймали, почти! Не знаю, кто вы и откуда, но я-то был лучшим по колдовской части во всей дружине самого Гаруна АльРашида, а это что-нибудь да значит!
      - Однако, от скромности Вы не помрете. Сумели же Вас заточить!
      - Дело прошлое, к тому же с тех пор у меня была уйма времени, чтобы усовершенствовать теорию.
      - Ладно, посмотрим. Кстати, о том, кто мы и откуда, а также кто нас послал
      Я полез в карман за Гарун-аль-Рашидовым колечком, но АльХалиди меня прервал:
      - Ни слова больше! Все равно я смываюсь отсюда. Привет! - и джинн, как стоял, так и устремился вверх.
      - Холодильник, где я сидел, я залепил жевательной резинкой, можно включать! - донеслось с высоты. Поравнявшись с верхними этажами небоскребов, Аль-Халиди обратился в язык пламени и исчез в ночном небе, оставив на тротуаре меня и негра преклонных годов сторожа автостоянки, которому мы накануне вечером едва не свалились на голову. Видать, он возвращался домой с дежурства. Сейчас он только качал головой и чего-то ворчал насчет распущенности современной молодежи: уж в его-то времена никто не позволял себе летать без самолета-==IX==
      В университетском Интернет-кафе (на поверку - обычный Макдональдс, только что с сетевыми терминалами) народу в этот утренний час было немного. Это нас вполне устраивало: хоть ни видеоконференциями, ни преобразованием изображения их участников к самому экстравагантному виду, этим давним потомком идеи псевдонимов, никого уже не удивишь, особенно после вчерашнего, но все-таки
      Гарун аль-Рашид был немало удивлен:
      - Ну вы даете! Прямо вот так, в открытую- А как же принцип невмешательства?
      - Есть шанс, что приказал долго жить. Чтобы долго не рассказывать, почитайте, что тут творится!
      Я послал султану подборку новостей, посвященную питтсбургским событиям последних дней, которую составил, пошарив по бесплатным страничкам ведущих информационных агентств, перед тем как связаться с Карфагеном.
      - Так- Ого! Ну, дела- Эдак придется собирать Всемирный совет, расхлебывать всю эту кашу.
      - Ну, это уже вне нашей компетенции. Но вот еще что, - я пересказал султану свой неожиданный разговор с джинном, - Как Вы думаете, на что он теперь способен?
      - Так- Для начала - на двухдневную паузу. В этом любому джинну можно верить, как себе самому. А потом - на что угодно. И кстати, в любой точке земного шара.
      - Милое дело! И где же нам его перехватывать?
      - Нигде. Вы же не можете быть сразу повсюду. Вот выкинет очередную штуку, тогда и будете думать, что делать. Да, кстати, а как Вы оттуда вышли на мой сетевой адрес?
      - Это как раз просто: ввел с клавиатуры - и готово дело. Да и потом, переводил же император Кассий оттуда сюда деньги.
      - Так ведь это отсюда, сам будучи здесь
      - Никакой разницы нет. Сеть слишком велика, чтобы на такие соединения кто-либо обратил внимание. На поисковых машинах ссылок на сказочный мир нет, а без них кто не знает - не доберется, Вы же знаете.
      - Да, действительно. Так- Ну, вот что. Придется вам посидеть в Питтсбурге, а уж когда он объявится - не мешкайте.
      - Быть посему, Ваше величество.
      Эти два дня и в самом деле прошли более чем спокойно. На новостных каналах место репортеров заняли комментаторы, которые вместе с научными обозревателями принялись вполне успешно забалтывать недавние события, плавно подводя общественность к мысли, что все, что было в Питтсбурге - происки неизвестных информационных террористов, подпольным образом подключившихся к телестудии ледовой арены, благо при современном уровне развития вычислительной техники не составляет труда сфальсифицировать любую видеосъемку, да так, что ни один эксперт не отличит от сделанной по-честному, а что до предшествовавших событий вероятно, эти же невыявленные террористы устроили сеанс массового гипноза, может быть распылив предварительно в воздухе какуюнибудь химию, вызывающую галлюцинации.
      Слушал я весь этот бред и поневоле вспоминал роман "Мастер и Маргарита" Булгакова, где именно в таких ввыражениях описывалось официальное объяснение соответствующих органов, данное всему тому, что натворил дьявол в Москве. Все-таки официальные органы есть официальные органы, независимо от времени и пространства. Всегда-то все у них "под контролем", даже если на самом деле совсем наоборот, ибо на такой случай всегда приготовлено объяснение, основанное на предположении о чьих-то происках
      Как бы то ни было, в среду линии связи мировых агентств опять раскалились, сообщая о странном землетрясении в Италии. Первая странность его была в том, что единственным местом, где оно проявилось, был расположенный в относительно сейсмически благополучном районе город Пиза, главной достопримечательностью которого, как известно любому мало-мальски эрудированному человеку, была знаменитая падающая башня. И вторая странность вместо того, чтобы окончательно разрушить это примечательное сооружение, как того можно было ожидать, подземный толчок ее выпрямил, оборвав попутно все провода, связывавшие город с внешним миром. Вот только спутниковую связь этот каприз стихии нарушить не смог, поэтому глаза ведущего новостей ABC, вновь имевшие форму и размер телевизора, сменились прямой трансляцией из Пизы.
      Башня действительно стояла прямо. На ее фоне репортер ABC нес какую-то околесицу насчет того, что наконец-то благодаря капризам природы мы видим эту башню такой, какой замышлял ее архитектор. Какая глупость! Ведь как известно, эту башню отстроили примерно на треть и остановились, потому что она начала заваливаться. Впрочем, в горячке можно позабыть и не такие факты, относятся они к делу или нет. К тому же все равно парень сам себя прервал на полуслове, ибо опять что-то произошло:
      - Погодите, что-то появилось на верхушке башни- Джон, снимай же!
      Оператор по имени Джон уже и так направил объектив на верхушку, дав максимальное увеличение. Там чернела фигурка человека небольшого роста, в темно-сером развевающемся на ветру пальто, лысого, с короткими усами и бородкой. В одной руке человечек держал свернутую в трубку кепку, а другую простер вперед, как- Вот именно. Помните проект Дворца Советов, ради которого в Москве взорвали храм Христа Спасителя? Во-во. Итак, человечек простер руку вперед и заговорил по-русски, совершенно пародийно картавя:
      - Товагищи! Выпгямление падающей башни в Пизе, о необходимости котогого так долго говогили большевики, свегшилось! Уга, товагищи! А тепегь, пголетая над Пизой, посылаю вас всехпосылаю вам всем пламенный пгивет! Кар-р! - он раскинул руки, прыгнул в воздух, обернулся вороной и скрылся из виду. Лица телевизионщиков после этого я не буду описывать, ибо русский язык при всем своем величии недостаточно для этого могуч.
      Чеховские три сестры, помнится, все время причитали: "В Москву! В Москву!" Нам теперь впору было точно так же причитать: "В Пизу! В Пизу!" Еще бы в этих причитаниях был хоть малейший смысл- Мы стояли у информационного табло питтсбургского аэропорта, глядя на мелькающие строчки о взлетающих один за другим разноцветных лайнерах. Легальный путь на них - через стойку регистрации - был нам заказан. Как сказал бы почтальон Печкин: "Потому, что у вас документов нету." Хорошо джиннам, эти настоящие воздушные асы способны на полет в любую точку земного шара, затратив на него от силы часа четыре, а с карфагенской катапульты - и того быстрее. Нам же придется таиться, проникать на борт зайцем, в виде дыма. К тому же прямого сообщения с Италией из Питтсбурга не было. Таким образом, налицо все прелести: мало того, что полдня болтаться в газообразном состоянии, так еще и пересадку делать! Я чесал в затылке, не решаясь настаивать на таком малоприятном маршруте.
      - Какие проблемы, шеф? - раздаля у меня над ухом знакомый скрипучий голос.
      - Банни! Ну что Вы тут делаете, при всем честном народе? Ведь невесть что подумают!
      - Подумают: переоделся человек кроликом, его дело. Не беспокойтесь Вы, им тут уже не до удивлений. Куда-то хотите отправиться?
      - Хотеть-то хотим, только в самолет не пускают. А зайцем неудобно
      - Может, кроликом удобнее будет?
      - Нет, герр кролик, - ответил Глюк, - ни кроликом, ни зайцем, ни морской сфинкой.
      - А оно вам вообще надо, шеф?
      - Джинн в Европе, занчит мы за ним, - грустно констатировал Сквозняк.
      - Да нет, я имею в виду, зачем непременно самолетом? Ну их в баню!
      - Вы мошете претлошить что-то еще?
      - Могу. Хотите пешком?
      - Ответить вежливо или честно?
      - А на летающей тарелке? Доконаем их тут всех!
      - А тарелку где взять?
      - Где, где! В Голливуде! Хотите я поговорю с ребятами?
      - Что, прямо сейчас?
      - Хотя бы.
      Не дожидаясь ответа, кролик юкнул в какую-то щель.
      - Ерунда какая-то, - подытожил Ежи, - Ладно, когда тут у них ближайший рейс? - он повернулся к табло.
      - Вон, через сорок минут, на Нью-Йорк, - предложил я, - Из НьюЙорка летают по всему миру, там не придется ждать больше десяти минут.
      - Хорошо, ждем рейса на Нью-Йорк.
      Мы не дождались рейса на Нью-Йорк. Через четверть часа под сводами зала ожидания раздалось объявление:
      - Международную оперативную группу, следующую специальным рейсом Питтсбург - Пиза, просим пройти на посадку к четвертому посадочному коридору Повторяю
      Голос информатора дрожал, к тому же объявлению предшествовал нервный глотательный звук. Тем не менее, я переглянулся с Ежи:
      - Идеальный вариант! Доедем, как короли. Вперед!
      Мы испарились и направились в зал регистрации, а оттуда, руководствуясь развешанными повсюду указателями, к посадочному коридору номер четыре - длинной, в рост человека высотой, телескопической кишке, которая выдвигается из стены здания аэропорта и упирается в открытый люк самолета. В России это пока экзотика (или уж точно была экзотика до того, как меня выдернули в сказочный мир), хотя остальной технологический мир пользуется такими штуками уже лет тридцать.
      Вопреки ожиданиям, коридор был пуст, ни малейшего следа этой самой международной оперативной группы. Впрочем, вскоре появилась компания из шести подтянутых, как говорится, искусствоведов в штатском, которых, видать, полиция штата или даже ФБР отослало в помощь итальянцам, распознав сходство творящейся там и здесь чертовщины.
      До сих пор не могу понять, чем им не понравилась стюардесса, переминавшаяся у открытого люка на своих трех ножках, пошмыгивая зеленым хоботком и дружелюбно прядая крабовыми глазами на стебельках. Подумаешь, ну зеленая, ну три ноги, ну позади у нее длинный хвост (кстати, не такой уж и длинный, аршина полтора всего), ну трогать ее не моги за ее малый рост (где-то мне по пояс), ну четыре щупальца вместо рук, но зачем же сразу стрекача-то давать? Вот они, хваленые американские копы! Их даже не успокоило, что рядом с прекрасной по канонам своей расы инопланетянкой стоял, жуя свою неизменную морковку, вездесущий кролик Банни, причем он явно был доволен произведенным эффектом. Видя такое дело, я сконденсировался.
      - Ну Вы даете! Их же мог кондратий хватить!
      - Так не хватил же, шеф! Мы еще разрешение на взлет получим у диспетчерской.
      - А нельзя ли как-нибудь без этого обойтись мистер Банни? серьезно спросил Сквозняк, - Им же там потом разбираться со всеми, кто сейчас в воздухе. Представляете, как они наруководят после нашего отлета! У них же все столкнутся! Столько народу сгубим
      - Ну пожалуйста, шеф!
      - И все-таки не стоит.
      - Еши, не горячись. А как по-тфоему они сепя почувстфуют когта мы просто так сунемся ф эту толчею? Инфаркт гарантирофан!
      - К тому же, шеф, я с ними уже договорился.
      - Это как же это, и вообще, как Вы это так быстро устроили? спросил я, предчувствуя нехорошее.
      - Очень просто. Взял Годзиллу, он за меня попросил всех, кого нужно. А что, шеф?
      - Да нет, ничего. Поехали отсюда, пока Вы еще чего нам не организовали.
      Уж эти мне мультяшки! Спору нет, милы, веселы и обаятельны, есть в них некая искра, некая сумасшедшинка, которую человек утратил, сделавшись серьезным и усложнив себе жизнь всякими условностями. Собственно, тоскуя по этой утрате, он и наделил мультяшек всеми любезными сердцу но потерянными им самим чертами. Но в своей святой простоте они подчас способны на такое
      Люк летающей тарелки был с шипением задраен, и она, лавируя между воздушными коридорами, повинуясь командам глотавшего успокоительное после визита Годзиллы диспетчера, понеслась вверх. Очень скоро зона интенсивного движения воздушного транспорта осталась далеко внизу, а еще через пару минут Земля в широких иллюминаторах приняла отчетливо круглую форму, знакомую всем по сделанным со спутников снимкам. Космический корабль парил в пространстве, а земной шар неторопливо поворачивался под ним.
      Управлявший тарелкой инопланетянин вдруг отвлекся от пульта, усеянного всевозможными заковыристыми приборами и индикаторными лампочками, как июльский луг - светлячками, и повернулся к нам:
      - Похоже, вам уже нечего делать в Пизе, - пробулькал он своим хоботком-воронкой, - этот ваш деятель только что восстановил Парфенон. Во! - он щелкнул каким-то тумблером, и на главном обзорном экране отобразился внеочередной выпуск новостей WTN. Показали и новый облик всемирно известного памятника.
      Подозреваю, что вся Греция пила в этот момент валидол, за исключением тех, кто лечился проверенным жидким средством, получаемым из виноградного сока путем длительной выдержки в пыльном подвале
      Были ли Вы, уважаемый мой читатель из технологического мира, когда-нибудь в Москве, на ВВЦ? Той, которая бывшая ВДНХ, а еще раньше - ВСХВ? Так вот, возьмите всю аляповатую лепнину с Главного павильона и позолоту с фонтана (Золотой колос(, увеличьте количество того и другого в десять раз и таким образом украсьте главное здание доминирующего над Афинами древнего храмового комплекса. Поставьте внутрь статую Зевса, более похожую на садовопарковых уродцев в духе приснопамятной девушки с веслом (не оригинал Шадра, а то убожество, что было растиражировано). Разбейте вокруг этого дела клумбы, где на фоне цветущих сплошным ковром маков живописно возвышаются группы кустов конопли, поставьте аляповатые фонтаны, которые можно спроектировать только в горячечном бреду, вроде Самсона, грозящего льву, дескать, моргалы выколю и пасть порву- Одним словом, вместо классической строгости линий - такое, что рука просто тянется к кувалде, переработать это все в оружие пролетариата.
      - И что теперь? - подавленно спросил Сквозняк, глядя на результат архитектурной самодеятельности Аль-халиди.
      - Стается мне, кута нам точно не нато, так это ф Афины, предположил Глюк, - Он там уше стелал фсе, что мог
      - У нас бы за такое морду набили, - заметил Камикадзе, - Что он еще захочет построить, вот вопрос.
      - Как насчет малого джентльменского набора семи чудес света? предложил Сименс, - выберем одно какое-то из них и встанем в засаде. Уж такие известные объекты он вряд ли пропустит.
      - Попробовать можно, - вздохнул Сквозняк, - с какого начнем?
      - Ну- Например, с колосса Родосского, - от фонаря предложил я первое, что вспомнилось.
      - Какая разница, можно и с него, - неуверенно заметил Камикадзе.
      - Значит, Родос? - уточнил командир летающей тарелки.
      - Родос, - сказал я.
      Через две минуты аппарат пошел на снижение. -==X==
      Мы не успели на Родос. К моменту нашего приземления там уже стоял очередной монунент работы Аль-Халиди. На этот раз джинн не стал напрягать фантазию, а просто поставил памятник Колумбу, тот самый, который так и не судьба оказалось воздвигнуть в Америке Зурабу Церетели, причем увеличенный даже по сравнению с далеко не маленьким оригиналом, увеличенный настолько, что вознесся выше он главою непокорной телебашни в Торонто (или Останкинской? Кто из них выше-то сегодня? Обе наращивают антенну за антенной, соревнуясь друг с дружкой). Аль-Халиди умудрился не только увеличить но и опошлить творение нуемного московского монументалиста. Так навскидку не скажешь, какую линию он подчеркнул а какую затушевал, какую черту спрятал а какую выпятил, но результат оказался воистину омерзителен.
      Меня в этой истории больше всего потрясла реакция местных жителей: экс-крестьяне, ударившиеся в последние десятилетия в пляжно-туристский бизнес, забыли о своих православно-христианских верованиях, наскребли по горным деревушкам весь имевшийся в наличии крупный рогатый скот, сложили жертвенный костергекатомбу (как известно, "гекатомба" в переводе с древнегреческого означает "сто быков") и устроили грандиозное аутодафе, вознося молитву Посейдону, богу морей и по совместительству на полставки колебателю земли, чтобы он смилостивился, приступил к выполнению служебных обязанностей по своей второй должности и ликвидировал это безобразие.
      Для очистки совести, я просмотрел весь остров и его ближайшие окрестности. Разумеется, джинна уже нигде не было.
      - Ну, вот что, - решительно заявил Ежи, - Так мы за ним можем по всему свету гоняться, а толку чуть. Надо остановиться, подумать.
      - А заодно можно денек поваляться на местном пляже, - высказал крамольную в своей заманчивости мысль Джефф.
      - Так что, дальше своим ходом доберетесь? - спросил командир летающей тарелки.
      - Да, пожалуй.
      - Ну тогда успехов! - и через минуту стремительно уменьшающееся круглое пятнышко сгинуло меж облаков, в которые превращался, поднимаясь в безмятежное голубое небо, дым от гекатомбы. Не знаю, что по этому поводу скажут местные "зеленые", но аромат был тот еще. Хорошо, что костер горел жарко и быстро, так что нам не пришлось очень долго наслаждаться запахом жертвенного дыма (и как его только переносили олимпийские боги?), который вскоре был успешно развеян свежим ветром с моря.
      Впрочем, похоже что Посейдон мольбам не внял: почва как будто не собиралась уходить из-под ног, и истукан оставался на прежнем месте неколебим, пялясь вытращенными глазами куда-то в направлении Гибралтарского пролива, видимый с любой точки как на самом острове, так и в радиусе верст, наверное, ста тридцати - ста пятидесяти вокруг него.
      Единственное, что мы смогли сделать, это выбрать такой пляж, чтобы оказаться у Колумба за спиной. Уединенная бухточка была со всех сторон окружена скалами так, что не подойти, видимо, поэтому на нее не только не наложил лапу ни один из окрестных пятизвездочных отелей (теперь им всем одну звезду долой, причина вид из окна), но и окрестные жители вкупе с "дикими" отдыхающими не баловали ее своим вниманием, а нас это устраивало как нельзя лучше.
      Глюк пошарил в своем портфеле и извлек оттуда стол, сервированный под фрукты, а вслед за этим и огромную вазу, полную всевозможных плодов. Жаркий полдень не располагал к большему, а вот розовая мякоть арбуза сделала его малость попрохладнее. В центре стола Хайнер поставил на ребро большое серебрянное блюдо, пустил по его ободку виноградину и таким образом организовал телевизор, настроенный на CNN. Но там показывали только изуродованный Парфенон и родосского истукана, а значит джинн на сегодня покуда ограничился этими двумя безобразиями.
      У меня была мысль, и я ее думал: семь чудес света - это конечно хорошо, но проследить ход мыслей Аль-Халиди невозможно, а значит нельзя предугадать, где он окажется в следующий раз, и что он еще натворит. Вот если бы ему как-нибудь внушить некую мысль, направив его в такое место, где бы мы его уже ждали- Но ведь он - хитрая бестия, осторожный, так просто этот номер не пройдет. А может, и пройдет, если наоборот действовать нарочито топорно, ведь в этом случае он может решить, что это не мы, поскольку мы не стали бы настолько уж лезть на рожон. Не правда ли, рассуждения похожи на те, которыми Винни-Пух обосновывал предложенную им конструкцию хитрой ловушки для слонопотама?
      Так или иначе, взгляд мой уперся в надпись краской из баллончика на одной из скал, окружавших бухточку. Угадайте с трех раз, что за надпись. Ну конечно же, по-русски: "Здесь были Федя и Юля." Кто еще кроме русских мог, рискуя сломать себе шею, забраться на этот уединенный пляж? Кто еще кроме русских мог, рискуя нарваться на штраф, так бездарно оставить память о себе на несколько лет, пока не выцветет краска? Но в любом случае, хоть эти Федя и Юля и неправы, что испачкали скалу, спасибо им за поданную мысль.
      - Хайнер, у тебя в портфеле нету краски в баллончике? Какойнибудь едкий оттенок попротивнее.
      У Глюка в портфеле есть абсолютно все, разумеется, нашлась там и краска.
      - Зачем это, Иван? - удивленно спросил Ежи.
      - Хочу послать Аль-Халиди анонимное приглашение. Не все нам за ним бегать.
      Сквозняк только пожал плечами, состроив на лице скептическую мину. Ну, ничего. Пусть хмурится, пусть даже затея и не выгорит, но бетонного Колумба даже надпись на лбу не испортит: все равно хуже уже некуда, а так наоборот, получится хоть некий комический эффект. Вот я и отправился наверх, сотворив себе дверь в отвесной скале, той самой где была надпись, прямо в тулью истукановой шляпы. Ну и вид оттуда, доложу я вам! Горы на островах в Эгейском море удивительно хороши с птичьего полета, это я успел заметить еще когда мы летели в Трою два года назад, но тогда дело было вечером, а сейчас, при свете яркого полдня, это просто чудо!
      По колоссальным полям Колумбовой шляпы можно было, пожалуй, устроить легкоатлетический забег. Вот только ветер норовил сдуть вниз, тем не менее я практически не рисковал: в крайнем случае успел бы превратиться в дым. Ядовито-розовыми аршинными буквами я вывел на бетонной тулье: "Здесь был Яша Брюс с Сухаревской Площади, Москва." А что? Как на бескозырке, у которой все на лбу написано. В конце концов, Колумб ведь был моряк. Только бы ибнХуссейн намек понял- Хотя, похоже он в курсе того, что творится в технологическом мире. Холодильник, что ли, позволял ему прослушивать эфир? Он ведь, как любой электроприбор, в состоянии улавливать радиоволны, другое дело, что холодильнику от радиоволн ни жарко, ни холодно
      Довольный собой, я вернулся к своим товарищам, которые от фруктов перешли к чаепитию, и соответственно на столе возвышался кремовый торт, при виде которого я еще раз мысленно воскликнул: "Эврика!" -==XI==
      Как сформулировала бы моя разлюбезная теща - костяная нога, Вы, конечно, будете смеяться, но подлетая к Москве, предчувствия меня так-таки не обманули. Я это понял даже не по пробкам на Садовом кольце, ведь пробки на Садовом кольце - это явление природы, столь же неотвратимое и столь же постоянное, как наступление после захода Солнца темного времени суток. Но над ярко освещенной майским полднем Москвой лишь в одном единственном месте маячила небольшая по площади но весьма угрюмая грозовая туча, и торчала она как раз над Сухаревской площадью, а под ней в нагнанном облаками пятне неестественно густого сумрака виднелось белокаменное по малахитово-зеленому кружево Сухаревой башни - прекрасного здания, восстановлением которого гордился бы нынешний московский мэр, имей он к этому хоть малейшее отношение, а также, в соответствии с намеком, который, судя по этой грозе местного значения, был правильно понят Аль-Халиди - мистическая обитель мрачного чернокнижника Якова Брюса, раскладывающего в башне по ночам пасьянсы человеческих судеб. И со своим стремлением к гротесковому преувеличению деталей, сам джинн, в образе старого колдуна, должен здесь быть, без этого наверняка не обойдется! Дождаться бы полуночи, когда он разложит свои засаленные карты
      Полночь настала, и перед дверью башни материализовались наши темные фигуры. Спортивного вида пассажиры проезжавших мимо черных джипов широких не выражали никаких эмоций по поводу появления из ничего на крыльце здания пяти необычного вида людей и одного кролика (ну конечно, Багз Банни и сюда за нами увязался!), державших в руках, как ни странно, кремовые торты. Еще внимательный наблюдатель, найдись такой среди персонажей ночной жизни Москвы, мог бы во вспышках молний от непрекращающейся над башней грозы и отсветах неоновых огней шести окрестных казино увидеть кольцо-амулет на моей руке. Вообще-то я колец не ношу, но это дал мне Гарун Аль-Рашид, а без него нечего было и думать справиться с Ахмедом Аль-Халиди. Ну и Глюк, разумеется, тащил свой вселенский портфель.
      Обшаривать башню своим сто восемнадцатым магическим чувством, чтобы найти джинна, я не стал: я и так знал, что он здесь. Поэтому я просто толкнул входную дверь. Эффектный жест оказался несколько смазан, так как выяснилось, что ее нужно тянуть на себя, сражаясь с довольно тугой пружиной.
      Так или иначе, мы прошли темный гулкий вестибюль, поднялись по винтовой лестнице и забрались под самую крышу. Здесь, в комнатке на самой верхотуре, если верить святочным рассказам столетней давности, чернокнижник Брюс и раскладывал свои пасьянсы. Так оно и оказалось, за исключением того, что в этих пасьянсах не было ничего таинственного: перед склоненной над столом фигурой в камзоле и парике начала осьмнадцатого века горел зеленым глазом экран портативного компьютера-ноутбука, и Яков Брюс - Аль-Халиди - сосредоточенно водил мышкой по столу, раскладывая на этом компьютере Солитер - пасьянс, входящий в комплект поставки Windows. Я и сам до переходя в сказочный мир любил его раскинуть!
      Джинн был так увлечен, что ничего вокруг не замечал. Не слышал он и наших шагов, звучавших в ночной тишине как шаги статуи Командора, обутой в чечеточные ботинки. Я встал у него за спиной и посмотрел на расклад, маячивший на экране ноутбука.
      - Десятку из колоды на вальта, второго слева, потом на нее червовую девятку из правого ряда и можно открыть, что там дальше, шепнул я на ухо Аль-Халиди.
      Джинн последовал моим советам, открыл новую карту - трефового туза, последнего еще не выложенного на верх игрового окна, буркнул: "Спасибо," - и вдруг удивленно замер. Видать, не ожидал моего здесь появления. Не дав ему опомниться и придумать какую-нибудь очередную штуку, я размахнулся и залепил свой торт прямо ему в лицо.
      Аль-Халиди вскочил, пытаясь стереть с лица ванильный крем, потом издал боевой клич индейцев североамериканских прерий и в свою очередь принялся закидывать нас тортами собственного изготовления. Я облизнулся. Вот что за талант он в себе загубил: кондитера! Кролик Банни издал ответный клич и в свою очередь запустил в джинна тортом, за ним и остальные.
      Это была великая кремовая битва! Глюк только и успевал доставать торты из своего портфеля, снабжая всех нас. Аль-Халиди брал их просто из ничего. Бавнни прыгал вокруг в какой-то сумасшедшей пляске, все примериваясь к Ибн-Хуссейну с огромной сувенирной бутылкой из-под джина Gordon's, и где только он ее взял! Несчастный ноутбук с отломанным экраном валялся где-то под столом, погребенный слоем бисквитно-кремовой мешанины. Гроза за окном иссякла, ибо джинну некогда было отвлекаться на ее поддержание, а главное - думать тоже некогда. Сказать, что мы все перемазались в креме значит ничего не сказать, поскольку тортовая каша доходила нам уже местами до щиколоток.
      Наконец, Банни удалось ухватить Аль-Халиди за ногу, и джинн плюхнулся спиной в мешанину из крема, кусков бисквита, цукатов, орехов, крошек безе, и мало ли что еще кладут в торты. Мы все дружно навалились на него, стараясь удержать как всеми доступными магическими способами, так и грубой физической силой. Я поднес к его лицу Гарун Аль-Рашидово колечко - верительный амулет.
      - Ну, все. Поймали, - констатировал запыхавшийся Аль-Халиди, нечего было так долго тут торчать.
      - Но Вы же должны были окончить представление этой живой картины, - возразил я.
      - А иначе неинтересно. Впрочем, лафа должна была в конце концов кончиться.
      - Да уж, мы для этого постарались. Ну и задали Вы нам жару
      - И что теперь?
      - Теперь - к султану, он решит, что с Вами делать. Вот только все то, что Вы тут нагородили- Нельзя ли, чтобы оно исчезло, как ТаджМахал в Питтсбурге, и все стало, как раньше?
      - Зачем? - обиделся Аль-Халиди, - Я с Фидием советовался, он все одобрил, сказал, что так и было задумано, только потомки его замыслы забыли и исказили.
      - Может быть и так, но лучше вернуть им их любимый миф. Вот Сухарева башня хороша. Зачем только Вы ее поставили прямо на тоннель, ведь рухнет!
      - А фундамент? Я такой фундамент подвел! Монолит, до самого скального основания, на тысячу локтей! А все, что они тут накопали, так и осталось, как дырки в сыре. Не бойтесь, я тысячу лет строил, тысячу лет и стоять будет. Вот если султан прикажет - уберу.
      - Ладно. Не знаю, как у Вас с художественным вкусом, но вот вкус того торта, которым Вы в меня засветили, просто великолепен. Вы же свой кулинарный талант зарыли на эту самую тысячу локтей! Вот о чем подумайте. -==XII==
      Мы сидели, расположившись в кружок: султан Гарун Аль-Рашид, виновник недавнего переполоха в Питтсбурге и других местах - джинн Ахмед ибн-Хуссейн Аль-Халиди, Хайнер Глюк, Ежи Сквозняк, Гоги Камикадзе, я и Джефф Сименс. В полутора сотнях саженей под нами раскинулось море ночных огней, сменившее пеструю панораму дневного Карфагена. Вечер принес с собой свежий ветер с моря, заставивший отступить раскаленное дыхание пустыни, поэтому приятнее было расположиться на открытом воздухе, за зубчатыми стенами из желтого песчаника, окаймлявшими смотровую площадку на вершине одной из башен старинной крепости - дворца султана.
      Перед нами тоже раскинулось, иного слова и не подберешь, огромное блюдо яблок невероятного размера и вкуса. Спасибо султану, он не стал с места в карьер требовать от нас отчета о поездке, а сперва угостил этими вот райскими плодами. Почему райскими? Да так, рекламный лозунг: "Райские плоды - к Вашему столу!" И еще потому, что поставляет их под этим девизом не кто иной, как сам Зеленый Змей, напыщенная древняя рептилия. Конечно, четыре с половиной тысячи лет успешной деятельности, аж со времен Адама и Евы (самый крупный, пожалуй, его прокол) дают ему право на самодовольство, но общение с ним наслаждения отнюдь не доставляет. А вот яблоки хороши.
      Аль-Халиди рассказывал:
      - В свое время я не был в большом восторге от Вашей политики, мой повелитель, да Вы и сами прекрасно помните, за какие провинности заточили меня в кувшин. Полторы тысячи лет я провел в нем на дне Персидского залива, угодив в ходе Великого разветвления вместо сказочного мира в технологический.
      Необходимое пояснение. В сказочном мире Великим разветвлением именуют тот период, порядка то ли семисот, то ли двух тысяч лет назад, когда произошло разделение сказочного мира и того, который сейчас именуют технологическим. Они имели общую историю, пока одному богобоязненному магу в начале XIV века не вздумалось во искупление греха, коим счел он свое колдовское умение и практику свою, спасти Иисуса Христа от распятия. Это удалось, но течение событий разветвилось, и вместо одного мира образовалось два. В сказочном мире развивалось магическое искусство, астрология и алхимия, тем более, что многие практикующие специалисты бежали в него, спасаясь в Европе - от инквизиции, в других местах - от своих дураков, которых, увы, во всех странах навалом. В технологическом же мире набирал обороты технический прогресс. С другой стороны, в технологическом мире Иисус остался богом, одним из самых почитаемых - но в значительной мере лишь символом, а здесь он живой человек, давно не пытающийся учить кого-то жить, а просто сам живущий по своим принципам, к тому же очень веселый, душа любой компании. Всякий раз, как он заглядывает в "Элефант", вечер получается особенно удачным. Впрочем должен заметить, что когда я встретил его там в первый раз, малость обалдел от неожиданности, хоть должен был бы уже привыкнуть!
      Но даже и теперь, когда наши два мира существуют отдельно, между ними возможна связь, взаимное влияние очень сильно. Находились горячие головы, призывавшие и к более решительным воздействиям на технологический мир, некоторые даже пробовали действовать на свой страх и риск, особенных результатов это, впрочем, не принесло, только разные нелепые слухи, превратившиеся в мистические легенды, типа историй о вампирах, оборотнях и т.п. С другой стороны, многие персонажи легенд, сказок и даже анекдотов и мультфильмов живут в сказочном мире, и живут расчудесно. В связи с этим можно было бы сказать, что именно сказочный мир порожден технологическим, всеми его сказками и верованиями, его изысканиями в области культуры и гуманитарных наук, вот только что было раньше: курица или яйцо?
      Между тем, Аль-Халиди продолжал:
      - В 1940 году кувшин выловил один ныряльщик за кораллами. Разумеется, он захотел посмотреть, что внутри. И разумеется, ему в детстве рассказывали сказки. Все прошло совершенно определенным образом, ведь древний закон предписывает джинну по первому требованию показывать свою способность прятаться в тот сосуд, в котором он находился, или любой другой, который укажет просящий. Поэтому, кстати, это и попало в такое количество сказок. Я ничего не смог поделать, он снова меня заточил, вот только вместо того, чтобы кинуть кувшин обратно в море, ушлый ныряльщик продал его в сувенирную лавочку в Тегеране.
      В 1943 году этот кувшин купил американский солдат, как-то там участвовавший в охране делегации США на Тегеранской конференции антигитлеровской коалиции. Через какое-то время он демобилизовался, вернулся домой в Пенсильванию и открыл мастерскую по ремонту холодильников. Кувшин пылился на полке в этой мастерской, пока в один прекрасный момент он его случайно не смахнул на кафельный пол, где тот и разбился вдребезги.
      Парень как раз собирался заправлять фреоном вот этот самый холодильник, который впоследствии достался мистеру Сименсу, собственно, за ампулой с фреоном он и полез на полку. У него вонял нагретый паяльник, дымил так, что я оказался немного не в себе, когда принял телесный облик. Со стороны это, наверное, выглядело, будто я пьян, хотя пьяных джиннов не бывает.
      В сказках 1001 ночи, естественно, тоже об этом ни слова, а этот джентльмен неплохо их знал, после пребывания в Тегеране всякие восточные штучки сделались его хобби. Так вот, он возьми да и спроси, смог бы я поместиться вот в этих вот трубочках. Я-то прежде ни с холодильниками, ни с паяльниками дела не имел, никакой затычки поблизости видно не было, так что я спокойно забрался внутрь холодильного агрегата, а он трубку запаял. Ладно бы в кувшин, это еще пол беды, а то сюда. Ух, и набегался же я по этим трубкамТеперь, повелитель, можете послать меня хоть в самое пекло пустыни, я с радостью, вот снег и лед видеть не могу, мне просто плохо делается от воспоминаний об этой беготне.
      - Ладно, что с тобой делать - я еще решу, подытожил Гарун АльРашид, - А вот то, что ты в технологическом мире натворил, теперь расхлебывать и расхлебывать. Так- Что теперь прикажешь делать с их мыслями? Раньше они если и верили в наше существование, то в полушутку, а теперь? Масштаб событий, которые ты учинил, такой, что не отмахнешься, как это привыкли делать их ученые, сталкиваясь со сверхъестественным, к тому же в жульничестве обвинить некого- Вот Сухареву башню вы напрасно там оставили.
      Тирада султана была прервана донесшимся от двери деликатным пофыркиванием, и в следующую секунду мы удивленно воззрились на стоявшего в дверях ежа в белоснежном смокинге и с громадным атташе-кейсом крокодиловой кожи в передней лапе.
      - Как Вы сюда попали, сударь? Ведь дворец охраняется, - не предвещающим ничего хорошего тоном спросил неожиданного посетителя Гарун Аль-Рашид.
      - Один из профессиональных навыков, Ваше величество. Вот такие вот мы, ежики, загадочные зверьки. Но я, собственно, не к Вам. Кто из присутствующих Джефф Сименс?
      Глюк, с неожиданно появившейся смешинкой в глазах, кивнул на Джеффа, почему-то одновременно незаметно ткнув меня локтем в бок. Джефф в свою очередь ошарашенно глядел на вновь пришедшего, который направлялся к нему, деловито топоча по каменным плитам смотровой площадки.
      - Мистер Сименс, я представляю здесь адвокатскую контору "Скудерия". Наш девиз "Понимание и успех". Мне поручено передать Вам сугубо деловое предложение.
      - Какое же?
      - С Вашего позволения, мог бы быть выставлен иск к присуствующему здесь Ахмеду ибн-Хуссейну Аль-Халиди о возмещении нанесенного Вам переброской сюда морального ущерба.
      - Моральный ущерб- Да это приключение, которое бывает раз в жизни! Хотя с другой стороны, конечно, не по своей воле я в него угодил
      - Ага! А сколько я сил положил в самом начале, пока тебя откачивал! - подзадорил Ежи, у которого тоже, как и у Глюка, прыгали в глазах веселые искорки, - Давай, давай, слупи с него по первое число!
      - Вот, господин- - ежик вопросительно посмотрел на Ежи.
      - Сквозняк. Ежи Сквозняк.
      - Вот господин Сквозняк все правильно понял.
      - Ну, хорошо. А ваш-то какой тут интерес? - не сдавался Джефф.
      - А комиссионные? Процент небольшой, но нашей конторе хватает. Вы не беспокойтесь, если мы беремся за дело - значит в исходе его уверены. Да и пресса так считает, вот, глядите! - из атташе-кейса была извлечена пачка вырезок, коими еж принялся махать перед Джеффом. Замелькали заголовки: "Успех Чингачгука на тропе судебной войны. Союз ирокезов на игле у -Скудерии-," "С доктора Франкенштейна снято обвинение в контрабанде донорских органов," "-Скудериявыступает на стороне Буратино в процессе по иску против КарабасаБарабаса. Ёжику понятно, что дело кукловода проигрышное."
      - А вот, - на морде ежа появилось чувство глубокого удовлетворения, которое испытывает профессионал от хорошо исполненной работы, - наш маленький шедевр, - и он торжественно развернул годичной давности номер англоязычного выпуска Всемирного вестника с заголовком на всю первую полосу: "Принц и Русалочка добились компенсации от Морской Колдуньи. -Скудериядоказывает: Закон о защите прав потребителя действует и в Океане."
      - Это дело стоило мне лично нескольких седых иголок, зато теперь у меня есть бунгало на одном из островов в Южных морях и кругленькая сумма на банковском счете, хоть и на порядок меньшая, чем у этих голубков. Ну как, согласны?
      Джефф выглядел несколько ошарашенным, видно было, что этот напор его смутил. Аль-Халиди наблюдал за происходящим с высокомкеной усмешкой на лице. Гарун Аль-Рашид, напротив, был доволен, хоть и качал сочувственно головой, глядя на ибн-Хуссейна.
      - Ну вот, заботой меньше. Теперь тебе, Ахмед, всыплют по первое число и без моего участия.
      - Что, это так серьезно? - переспросил джинн.
      - Да ладно, адвокатом я тебя обеспечу, - ответил султан.
      Я же все время, пока длился этот разговор, пытался вспомнить: откуда мне-то знакомо это название? В технологическом мире есть команда по автогонкам в классе Формула-1, называется Феррари, но все ее зовут "Скудерия" - "Конюшня" - Феррари. Но она тут совершенно ни при чем. Я уже здесь чего-то еще слышал! И тут я вспомнил, как однажды во время одной из вечеринок в Элефанте, уж не помню по какому поводу, я шутя сказал Готлибу: "Смотри, дошутишься, окажешься под колпаком у Мюллера," - на что сидевший за соседним столиком Мюллер заметил: "Под колпаком у Мюллера! Пфуй! Это мелочи. Вот оказаться на игле у -Скудерии- - это да. Лэхаэм!" - и поднял свою кружку с пивом.
      Ёжик между тем дал Джеффу какие-то бумаги, тот их бегло просмотрел и подписал, после чего неожиданный визитер откланялся. Сквозняк перегнулся через парапет смотровой площадки и махнул рукой, подзывая нас, а когда мы подошли, указал вниз. Там, на улице у подножья башни, появился белый смокинг, его окружили еще несколько ежей, и все они устремились по улице, деловито топоча и фыркая.
      - Ну чем не кони, - с усмешкой произнес Сквозняк, - Кстати, потому они и назвались "Скудерией". Вот, Джефф, надумаешь тут обосноваться - будут тебе подъемные.
      - Все это хорошо, - заметил султан, - но все-таки что делать с мыслями людей в технологическом мире? Эта-то проблема осталась!
      - А может быть, нам поможет Джефф? - спросил я.
      - Это как это? - настороженно спросил Сименс.
      - А вот как. Эту тему надо, что называется, "заездить". Признайтесь, Джефф, Вы ведь подумывали о том, чтобы все увиденное здесь сплавить в Голливуд в качестве сценария. Если снять про это фильм, получится отменное доведение истории до абсурда. Надо только, не обижайтесь, пожалуйста, снять плохой фильм. Чтобы вся роскошь Магриба, чтобы спецэффекты, но чтобы штамп на штампе, да так, чтобы это почувствовали не только снобы-критики, но и просто зрители. Тогда вся эта история тут же выйдет из моды.
      - Ну уж нет! - резко возразил Сквозняк, - Ничто не может быть поводом делать вещи плохо. Если снимать кино - то как следует. Все равно для них это будет сказка, слишком непохожая на то, к чему они привыкли, да и на привычные сказки тоже. А то, что относится к сказочному миру, они и подавно воспримут, как вставленное для пущего интереса.
      - Ежи прафф. Пусть фсе будет зер гут. Главное - отвлечь, а чем качественнее отвлечение - тем лучше.
      Сименс это все слушал, рдея, как девица, к которой пришли свататься. Значит, я в точку попал, подозревая его в киношных намерениях.
      - Только вы учтите, господа, мы тут все так мило обсуждаем, а ведь не пробиться ему в Голливуде, - заметил я.
      - Как это? Что? Почему? - загалдели мои друзья.
      - Потому, что он не из их среды, пришлый человек, чужак. Если бы его кто-то из тамошних привел, или денежный мешок какой- Не желает ли светозарный султан выступить продюсером?
      - Это абсолютно исключено, молодой человек. Как Вы это себе представляете? Я ведь тоже должен буду как-то объяснить свое появление
      - Да нет, я пошутил.
      - Вы не беспокойтесь, господа, - подал голос Джефф Сименс, - В Америке не только в Голливуде кино снимают, уж я как-нибудь прорвусь, вот увидите. Потом вам пришлю по электронной почте оцифрованную копию фильма. Отправьте только меня обратно.
      - Разумеется. Если хотите, прямо сейчас.
      Джефф кивнул, султан вызвал к себе одного из дежуривших под дверью ифритов, отдал необходимые распоряжения, и тот ушел вместе с Сименсом, должно быть - к катапульте. Итак, Джефф отправился покорять Голливуд. Уж не знаю, кого потеряла в его лице статистическая наука, и кого приобрело киноискусство- Аль-Халиди также испарился в неизвестном нам направлении ожидать процесса, затеваемого ушлыми ежами из "Скудерии". Раз такое дело, отправились и мы домой. Ведь и нас ждали повседневные дела, а может быть - новые приключения- Нет, покамест лучше все-таки повседневные дела, ибо если жизнь переполнена приключениями это, знаете ли, тоже приедается.