Примерно так, наверное, нагнетались в Гуревич неприязнь к Задонской и чувство сопротивления. Обида за обидой. Кап! Кап! Человек впечатлительный и скрытный, девушка замыкалась в себе. Молча переживала каждый удар.
      А они становились все ощутимее, больней. Внутреннее напряжение до поры не получало разрядки. И вот произошел нервный срыв.
      К концу моего рассказа Ханзада опять был самим собой.
      Только раз по его лицу пробежала горькая, жесткая усмешка.
      - Пепел! Где пепел? - Ханзада пошел в угол комнаты. - В сейфе?
      - Твой трофей у меня, - я выдвинул ящик стола. - Смотри. На горстке пепла лежал тот же недогоревший бумажный уголок величиной чуть больше спичечной головки.
      - Теперь сравни с другим. - Я достал из ящика второй, точно такой же уголок, блестящий и желтоватый с одной стороны. - Видишь, сходны. Но второй получен экспериментально. Очень просто. Отрезать от пятерки уголок, от белой ее полоски, и поджечь. Этот пепел - деньги, Ханзада. Точнее, остатки денег...
      Забегая вперед, замечу, что впоследствии это было полностью подтверждено выводами экспертизы.
      - А мы с тобой и не догадались. Выходит, плохие мы пинкертоны!
      - А вдруг она часть сожгла, а другую присвоила? - с вызовом спросил Ханзада и я увидел, как он украдкой взглянул на часы. До прихода Задонской оставалось всего три минуты.
      - Какой ты рационалист, однако.
      - А умышленное уничтожение имущества? - примерил Ханзада другую статью.
      - Статья-то подходит, - сказал я, - но посуди сам: явка с повинной, ущерб возмещен. Нужно ли привлекать Гуревич?
      - Пожалуй... - Ханзада пришел в движение, будго ожившая фотография. Он опять не смотрел на меня и бубнил, частил без остановки. - Видите! Значит осмотр нужен!
      Кто оказался прав? Ага! А если бы я не нашел? Если бы осмотра не было?.. - Он тогда не понял моей иронии. Разумеется, осмотр был необходим. Но оправдываться поздно.
      - Если бы да кабы... Результат один. Презумпция невиновности. Знаешь?
      - Еще бы! - упавшим голосом сказал Ханзада. - Следователь обязан исходить из предположения, что лицо не виновно.
      - Пятерка, - похвалил я, - Завтра на планерке доложишь это дело. Любопытный оборот все-таки!
      Но Ханзада почему-то сник и слушал с прохладцей. Он опять сидел в любимой позе, крутил двумя пальцами прядку волос. В сквере, куда поглядывал Ханзада, бегала детвора. Пенсионеры отдыхали на лавочках.
      - Мне бы о другом, - запоздало отозвался Ханзада. - О раскрытии бы. Про настоящего преступника. А этокакое-то исключение из правила. Вы уж сами... - он уныло подергал себя за лацкан пиджака.
      - Чудак-человек! - изумился я, - Будет другое! Будут раскрытия. Но пойми... А, впрочем, - махнул я рукой, - сам разберешься.
      Итак, Гуревич кара в виде лишения свободы на срок до трех лет не грозит... По ведь она выступила под фамилией Задонской - налицо обман. Она завладела чужим денежным переводом. Как будто все ясно. Отнеслась без должного почтения к одной из статей Уголовного кодекса.
      "Преследуя цель незаконного обогащения..." Пли: "Из стремления извлечь материальную выгоду..." Но, выходит, не преследовала. Не стремилась! Не было корыстолюбия. А было душевное волнение, сгусток обид в сердце, желание отомстить...
      Уникальный в своем роде случай. "Сожгла" - это то самое слово, которое вмиг осветило всю историю иным светом.
      Нет умысла на присвоение!
      Ханзада вторично перечитывал заключение экспертизы.
      Вертел в руках анонимку.
      "Поведение Задонской заслуживает самого широкого обсуждения в институте", - укажем мы в представлении.
      "В результате халатного отношения кассира почтового отделения к своим обязанностям стало возможным..." - укажем в другом официальном послании.
      Время отсчитывало последнюю минуту до прихода Задонской. В том, что она явится, я не сомневался. Я встал, чтобы забрать у Ханзады бумаги. Потом достал папку с обвинительными заключениями. Полистал. После каждого проведенного дела один экземпляр я оставляю себе на память.
      Когда-нибудь я узнаю, как сложилась дальше жизнь моих подследственных. Есть такая задумка...
      - Ничего, Ханзада, где наша не пропадала?!
      Он ответил какой-то скользящей, скороспелой, стеснительной улыбкой. А парень-то принарядился: черный костюм, нейлоновая рубашка, галстук. Жаль, конечно, его. Ну, ничего, бывает и хуже. Выдюжит.
      В коридоре по паркету весело зацокали каблучки. Идет.
      - А что мы ей скажем? - как будто без интереса спросил Ханзада, рассматривая ногти.
      - Отдадим деньги, - ответил я. - Ты, помнится, говорил про точное попадание в носителя зла? Про разговор по душам?.. Ну вот. Похвалим за преднамеренную травлю.
      Для такого разговора мы созрели вполне. Оба созрели.
      Я увидел, как Ханзада выпрямился на стуле и побледнел.
      С порога уже улыбалась Задонская. Приветливая, как всегда.
      В. ХМЕЛЕВ.
      * * *
      К НОВОЙ ЖИЗНИ
      Полковника Худайбергена Жантаевича Абельдинова мы знаем давно. Убедились: умеет он верить в людей. Где бы ни работал, постоянной оставалась искренняя заинтересованность в человеке, любовь к нему. Главное, к чему он стремятся, чему отдает все силы и энергию, - сделать люден лучше. Это его призвание.
      В 1968 году Абельдинова назначили начальником колонии строгого режима. Трудностей встретилось немало, но он с честью преодолел их.
      Одно из первых дел, за которое ему пришлось взяться - это жалобы на плохое питание. Не потому, что не хватало продуктов: они растаскивались ворами. Обстановка в колонии накалялась.
      Абельдинов понимал, что, если не принять срочных мер, будут неприятности.
      В хлеборезке он лично перевешал готовые пайки хлеба.
      Жулика-хлебореза тут же отправил в штрафной изолятор.
      Потом пересчитал количество ведер воды, залитой в котлы, лично проконтролировал закладку продуктов. Приготовили суп - завтрак всем пришелся по вкусу. Установленная для заключенных норма продуктов попала по назначению.
      И этим было сказано все: в колонии появился заботливый человек.
      Однако перемены, несмотря на старания Абельдпнова, наступали медленно. Правда, землянки стали содержаться в чистоте, повышался процент выхода заключенных на работу. Но неработающих или отказчиков было еще много.
      Они группировались в жарко натопленной землянке, пели, играли в карты и, конечно, ожидали, когда новый начальник придет к ним и начнет "понуждать работать". Но новый начальник не заходил. С одной стороны, хорошо - живи, как знаешь. С другой - настораживало. Воры, лишенные права распоряжаться кухней и не привыкшие к нормированным харчам, решили созвать "сходку" и на ней договориться, как действовать против новых порядков. Когда после отбоя собрались в бане, неожиданно вошел Абельдинов. Примостившись на перевернутом бачке, он не спеша полез в карманы шинели и стал выкладывать кубики индийского чая.
      Осужденные ждали. Сложив аккуратно кубики, Абельдипов попросил принести ведро, электрическую плитку и для всех присутствующих - по кружке.
      - Люблю чай, - проговорил он, - в особенности в такую стужу. Если я правильно понял, вы тоже собрались чайком побаловаться. Попьем вместе.
      Когда чай был готов, он наполнил кружки и сказал:
      - Скучно так. Не будем притворяться. Я знаю, зачем вы собрались. Но вы не сделаете того, что надумали: ведь вы - люди. Договоримся так: попьем чай, пойдем спать, а завтра - на работу.
      В это морозное утро, кроме больных и хозобслуги, в зоне никого не осталось: все вышли па. работу,
      Не прошло к недели, вновь жалобы. Причина - плохо пропеченный хлеб.
      Уговаривать осужденных, ссылаясь на то, что здесь какое-то недоразумение, было бессмысленно.
      - Пригласить повара и хлебореза, - распорядился Абельдннов, оказавшись в окружении разъяренной толпы.
      - Опять митинг! - заорали со всех сторон. - Хватит.
      Намитинговались! Прокурора!
      - Вот что, - сказал Абельдннов появившемуся повару и хлеборезу, немедленно несите чашку супа и пайку хлеба.
      Когда принесли еду, Абельдинов снял шапку и поудобней уселся на табуретку. Суп оказался наваристым, вкусным. Хлеб же смахивал на глину. Но он сосредоточенно ел, хотя почти давился непропеченным хлебом.
      Неугомонная толпа приумолкла. А Худайберген Жантаевич старался казаться равнодушным. Главное сейчас было не сконфузиться, одолеть пайку хлеба. Опорожнив чашку с супом и проглотив последние крошки, он встал, надел шапку и совсем незлобиво сказал окружавшим его осужденным:
      - Прохвосты, скажу вам. Хлеб не по вкусу пришелся!
      А знаете ли вы, сколько людей во время войны за такой хлеб для женщин и детей в Ленинграде головы сложили?..
      Осужденные молчали.
      Уже за воротами колонии, когда колонна отмерила добрый километр, он остановил ее и сказал: "В одном вы правы: хлеб и впредь скверный. Виновные понесут строгое наказание. Но даю слово коммуниста: в обед вы получите хороший хлеб". И хотя развод задержался на три часа, с дневным заданием осужденные справились.
      Кончился квартал. Производственное задание колония выполнила. Это была несомненная победа, но праздновать было еще рано. В колонии плохо обстояло дело с режимом, беспредметно велась политико-воспитательная работа.
      А главное, по-прежнему в зоне верховодили воры.
      Можно было, конечно, разобщить воровскую группировку, и потом всеми силами повести наступление, чтобы масса сведенных, пока еще неорганизованная и не собранная, сама, своими силами воздействовала на тех, кому она сегодня безропотно повинуется. Путь к обузданию воров и их прихвостней Абельдинов видел в создании актива. Без актива, без помощников из числа заключенных ему не справиться с возложенной на него задачей. Но как раз актива у него не было. Осужденные пока боялись даже этого слова.
      Уловил Абсльдинов еще одну немаловажную деталь.
      Осужденные с недовернем относились к коллективу сотрудников. Они видели в воспитателях не добрых наставников, а лишь исполнителей приказов. И это, конечно, было ненормальным явлением.
      Абельдинов со своими помощниками решил - пусть заключенные сами выдвинут кандидатуры в самодеятельные органы. Он понимал, что в числе их окажутся и люди, которые не только станут помогать администрации в работе, но даже будут вредить. Но надо же с чего-то начинать. Первое, чего он хотел добиться, чтобы слово "активист" не пугало осужденных, а уж потом неторопливо, но настойчиво проводить в жизнь задачи, которые возлагаются на самодеятельные организации.
      К выборам совета актива готовились долго и тщательно. На видных местах повесили объявления о дате и месте оощего соорання осужденных, в день выборовппигласилп представителей общественности из соседнего предприятия.
      Накануне состоялось собрание офицеров колонии. Решение по предложению Абельдинова приняли одно: па собрание явиться в парадней форме, при орденах и медалях
      И сот ровно в десять утра офицеры организованно явились в клуб, за кулисами сцены сняли шинели и сели за стол. Последним занял место в президиуме Абельдинов, каоалер пятнадцати орденов и медалей. Зал на миг замер а потом поднялся, приветствуя воспитателей-фронтовиков
      - Собрание, - вспоминает Абельдинов, - прошло на редкость дружно и организованно. Выступило человек тридцать. Ни до, ни после подобного собрания не помню. Этим крайнем мы встряхнули людей, и в колонии началась новая жизнь.
      С той поры об Абельдинове пошла молва как о способном воспитателе и умелом организаторе
      Конечно, и потом ему нередко приходилось начинать сначала, снова сталкиваться с трудностями, преодолевать их и это закономерно. Жизнь сложна, и трижды сложнее она у тех, кто находится на переднем крае борьбы за человека.
      Худайберген Жаитаевич - на редкость скромен. Но мы знаем: многим, очень многим людям он помог стать на истинный путь. Красноречивее всего об этом говорят письма, которые ежедневно получает Абельдинов из разных концов страны: из городов и сел, с фабрик, новостроек.
      "Дорогой товарищ полковник! Только теперь, когда я на свободе, когда наконец устроился в жизни, понял, как много вы для меня сделали", - это из письма бывшего осужденного Виктора Т. "Приезжайте, товарищ, полковник, ко мне в отпуск. Встречу вас, как родного отца", - пишет в прошлом злостный нарушитель режима Сергеи И.
      Подобных писем много. А когда бывшие воспитанники Абельдииова узнали, что к полувековому юбилею Октября он за свои нелегкий труд был отмечен высшей правительственной наградой - орденом Ленина, поток писем и телеграмм неизмеримо возрос.
      Мы идем по городу, выросшему в пустыне. Ровными рядами стоят красивые многоэтажные здания, по асфальтированным улицам бегут машины. Торопятся пешеходы.
      И никто не подозревает, что шагающий им навстречу человек в серой шинели забил здесь первый колышек жилого дома, и во многом благодаря ему для многих людей здесь началась настоящая жизнь.
      П. ВИТВИЦКИЙ