- А я сейчас засяду опять за цифирь. Позарез нужно нам Наставление по уклонению от пикировочной авиации.
      Попрощавшись с Владимирским, захожу к начальнику штаба эскадры капитану 1 ранга Владимиру Александровичу Андрееву. Тот тоже просит подробно рассказать о походе. Его особенно интересуют вопросы взаимодействия вражеской авиации с береговыми батареями. Расспрашивает, как осуществлялась у нас связь с корректировочными постами. Предлагает подумать, как лучше организовать прикрытие кораблей истребительной авиацией. С Андреевым беседовать легко. Забываешь, что перед тобой начальник. Увлекаясь, мы подчас жарко спорим, отстаивая свои точки зрения.
      Начальник штаба закуривает трубку и неожиданно спрашивает:
      - Хотите я вам стихи почитаю?
      Он раскрывает тетрадь в клеенчатой обложке и читает.
      Стихи теплые, трогающие за душу. Все о море, моряках - сильных и мужественных людях.
      - Ну как?
      - Прекрасные стихи, - отвечаю. - Чьи они? Молчит Андреев, улыбается.
      - Неужели ваши? - догадываюсь я.
      - Накропал вот между делом...
      - Их обязательно напечатать надо.
      - Рано. Подстрогать еще требуется, а времени нет. Да и неудобно как-то печатать. Начальник штаба - и вдруг... стихи. Несолидно, правда?
      Это здорово, когда люди вот так раскрываются с неожиданной стороны. Да, наш уважаемый начштаба писал стихи, причем хорошие, волнующие стихи. И скажу прямо, с этого дня я стал уважать его еще больше.
      Планово-предупредительный
      Командир пятой боевой части Козинец напомнил мне, что котлы наши проработали без щелочения уже в два раза дольше положенного срока. Необходим профилактический ремонт и другим механизмам. Добрый час Козинец перечислял неполадки, которые во что бы то ни стало надо устранить: греются упорный и опорный подшипники левой главной машины, ненадежно работает циркуляционный насос правой турбины, давно уже требует проверки масляная система. У нашего инженер-механика всегда так. В море его обширное хозяйство действует как часы, без малейшей претензии, но стоит прийти в базу, как Козинец начинает жаловаться: это плохо, то плохо; сам покоя не знает, подчиненным дела находит по горло да и меня теребит без конца. Что же, таким и должен быть инженер-механик. Механизмы "Беспощадного" потому и действуют безотказно, что у них такой беспокойный хозяин.
      Выслушав его, я пообещал попросить командующего эскадрой предоставить нам время на планово-предупредительный ремонт. Вызвал других командиров боевых частей. Артиллерист, связист, штурман, помощник командира тоже заявили, что в их хозяйстве накопилось много неотложных дел.
      Контр-адмирала Владимирского не пришлось упрашивать.
      - Приступайте, - сказал он. - Чтобы успешно воевать, надо корабль содержать в образцовом порядке. Даю на ремонт восемь дней. Больше не могу: сами знаете, какая сейчас обстановка.
      Состоялось открытое партийное собрание, на котором присутствовали почти все моряки экипажа. Ремонт корабля люди восприняли как боевую задачу. "Работать по-фронтовому!" - эта мысль пронизывала каждое выступление. Восемь дней - срок небывало короткий, но и он не устраивал нас. Собрание приняло решение - завершить ремонт за пять дней. Коммунисты будут на самых ответственных участках и покажут пример самоотверженного труда. И нужно больше работать с людьми, буквально с каждым. Ход ремонта решено широко освещать в боевых листках и радиогазете, в беседах агитаторов. Собрание призвало к бдительности, которая должна проявляться вo всем: и в четкой организации службы, чтобы ничто не застало команду врасплох, и в пристальном контроле за качеством работ, и во внимательном изучении настроений моряков.
      Враг не гнушается любой подлостью, чтобы поколебать дух советских людей. Комиссар Бут привел на собрании настораживающий пример. Матрос Насыров принес ему письмо, полученное из дому. Странное письмо. В нем сообщается, что Москва якобы уже занята немцами, армия наша вся разбита. А в конце мать советует: "Бесцельно тебе, сынок, сражаться. Если ты жив, постарайся сохранить себя". Моряк, конечно, не поверил этому письму. Он пришел к комиссару поделиться своим подозрением. Мать неграмотная. Значит, всю эту пакость писала чья-то вражеская рука. Возможно, и другие моряки получают подобные панические письма. Надо усилить разъяснительную работу, неутомимо разоблачать вредные слухи, беспощадно относиться к их разносчикам.
      Я внимательно слушал выступления. Радовало единодушие моряков. Коммунисты и беспартийные одинаково болели за общее дело. Можно было не сомневаться: люди приложат все силы, чтобы выполнить задачу в срок.
      В эту ночь никто из офицеров не спал. Спешно готовили необходимую документацию, до мелочей продумывали организацию работ, составляли заявки на материалы и запасные части. Все сознавали предстоящие трудности. Идет война, каждую минуту можно ждать вражеского налета. Значит, ремонт надо производить так, чтобы корабль ни на миг не терял боеспособности.
      В кубриках ночь тоже прошла беспокойно. Одни уходили, другие приходили, кого-то будили, о чем-то спрашивали, так как то требовалась справка о каком-нибудь механизме, то нужно было сходить на склад. Дневальные нервничали, злым шепотом ругали наиболее беспокойных, призывали к тишине. Но старания их были бесполезны.
      Вызывают матроса или старшину к офицеру, моряк поспешно встает, одевается. Пытается делать все бесшумно. Но в жизни частенько так бывает: хочешь сделать как можно тише - и обязательно зацепишься за что-нибудь, споткнешься, свалишь какую-то вещь и поднимешь такой грохот, что сам замрешь от испуга. Дневальный ругается, ворчат проснувшиеся товарищи: безобразие, только уснул человек - его будят.
      В офицерских каютах жара, духота. Иллюминаторы задраены (светомаскировка!), притока свежего воздуха нет. Жужжат настольные вентиляторы, но от них, кажется, становится еще жарче. Офицеры сидят в одних майках, и все равно пот струится по лицам. Вытрешься носовым платком - он сразу становится мокрым, хоть выжимай. Кто понаходчивее - повесил на шею полотенце: его надольше хватает.
      К утру подготовка к ремонту была закончена. Офицеры, не раздеваясь, прилегли отдохнуть.
      Матросы, расписанные приборщиками по офицерским каютам, на цыпочках пробирались к иллюминатору, открывали его и сейчас же уходили, чтобы не разбудить уставшего командира. Шепотом цыкали на товарищей в коридоре:
      - Тише! Ведь наш всю ночь работал, пусть хоть не
      много поспит.
      Часа через полтора офицеры уже были на ногах. Надо было расставить людей, познакомить каждого с заданием. Кабистов за завтраком предупредил, что, если матросы появятся на палубе без дела, боцман будет безо всякого забирать их и ставить на общекорабельные работы - мытье и окраску бортов и надстроек. У боцмана дело всегда найдется.
      Офицеры понимающе переглянулись. Помощник командира слов на ветер не бросает. Так и может случиться, что матросы окажутся в распоряжении боцмана, когда в подразделениях и так рук не хватает.
      Матросы боцманской команды трудились в малярке на баке. Мичман Радюк решил заранее заготовить побольше краски, чтобы хватало на покраску всего корабля. Он то и дело подходил к надстройке, прикладывая к ее поверхности стекло с нанесенной на него свежей краской: подгонял колер. Нагнувшись над люком, приказывал подчиненным прибавить лазури или черни. Разведя краску, боцман оставил в малярке молодого матроса, а сам пошел пить чай. Откуда было знать нашему хозяйственному боцману, что многие только и дожидались этого...
      Командир отделения первой машины старшина 2-й статьи Мисько, проводив глазами мичмана, сейчас же направился к малярке и очень вежливо обратился к молодому матросу:
      - Можно у вас, как у специалиста, получить консультацию по малярному делу?
      Польщенный первогодок страшно обрадовался. А Мисько уже просит его пройти на ростры, посмотреть на дымовую трубу: что с ней. делать? Соскоблить старую краску или оставить? Если соскоблить, то сколько потребуется после сурика и краски?
      Не кто-нибудь, а старшина машинистов пришел на поклон к молодому матросу! Первогодок совсем нос задрал, строит из себя первоклассного знатока. Отошел от трубы подальше, глаз прищурил, потом достал шнур из кармана, начал измерять площадь окрашиваемой поверхности. Мисько помогает ему, почтительно расспрашивает, восхищается его глубокими знаниями.
      Тем временем машинисты и артиллеристы хозяйничали в малярке. Вместительный бак с краской быстро пустел. На корабле знали, что никто лучше главного боцмана не умеет приготовить краску. Знали все и о скупости мичмана Радюка: сколько ни проси - все равно ничего не получишь. Вот и пришлось прибегнуть к этому, пусть не совсем благовидному, но зато самому надежному способу добычи драгоценной краски.
      Попив чаю, главный боцман, вытирая с лица пот, в самом благодушном настроении шел на полубак и вдруг увидел, как из малярки выскочил матрос-машинист с котелком в руке. Радюк схватил котелок, взглянул на его содержимое и кинулся к малярке. Можно представить себе его неистовство, когда он обнаружил, что заветный бак пуст! Град проклятий посыпался в адрес "чумазых разбойников". Мичман тотчас же побежал к Кабистову, пожаловался на грабеж среди бела дня, попросил разрешения обойти машины и забрать краску. Помощник командира рассмеялся:
      - Эдак нашего боцмана скоро разденут, а он и знать не будет.
      На просьбу Радюка разрешить ему произвести обыск в машинных отделениях, чтобы отобрать краску, капитан-лейтенант ответил отказом и приказал разводить краску снова.
      Во всех помещениях корабля без устали трудятся люди. Грязные, потные машинисты в тесном коридоре линии вала бьются над упорным подшипником сложным и точным устройством весом не в одну тонну. Скрежет и стук стоят в котельных отделениях. Сидя в топках и коллекторах еще не совсем остывших котлов, матросы сдирают скребками сажу и накипь. Эти и вовсе как трубочисты. Выглянет человек из люка - только белки глаз сверкают на черном лице.
      Через каждые пятьдесят минут объявляется перерыв. Матросы бегом устремляются на полубак - покурить. Здесь в эти минуты шум, гам, смех. Матросы в который раз смакуют подробности того, как машинисты "увели" краску из малярки.
      Кабистов, обойдя корабль, пригласил в свою каюту Козинца и принялся его упрекать за то, что он занимается только своими машинами, а о покраске кубриков, приведении в порядок корпуса, палуб, такелажа не заботится.
      - Вы готовы на нас все взвалить, - парирует Козинец, - а ведь каждый должен заниматься своим делом. Кстати, вы говорите о покраске кубриков, а сами нам краски не даете. Наши матросы вынуждены воровать ее у боцмана. Нет, мы их не учим это делать, но сама обстановка заставляет.
      Кабистов хотел что-то возразить, но махнул рукой:
      - Все равно вас, механиков, не переспоришь!
      Моя каюта помещается в надстройке, и ее иллюминаторы выходят на полубак, где слышен спор молодых офицеров, вышедших покурить. Командир группы движения инженер-лейтенант Хасик, конечно, на стороне своего начальника Козинца. Он рьяно начинает доказывать, что машинисты - самые добросовестные люди, они знают и любят технику и вообще пятая боевая часть - важнейшая на корабле. Вот сейчас по их, механиков, просьбе корабль встал на планово-предупредительный ремонт, а остальные подразделения только примазались к ним. Хасик вовсю расхваливает матросов-машинистов. Ведь чтобы любого из них допустить к самостоятельной вахте, его тщательно готовят, иногда даже флагманский механик проверяет знания матроса. После выпусти этого парня на кафедру - он целую лекцию сможет прочесть по механике и электротехнике. Да иначе и быть не может: ведь это же главная боевая часть, которая всех на корабле возит, кормит, поит, обогревает, освещает. Не напрасно пятую боевую часть зовут сердцем корабля.
      Первым не выдерживает артиллерист Ярмак. Бросив папиросу, он перебивает Хасика и начинает доказывать, что главная боевая часть на корабле - это, несомненно, артиллерийская, о чем каждый ребенок знает.
      - Не было бы артиллерии - и вас давно бы не существовало со всей вашей механикой. Кто ведет бой? Артиллерия! Кто сбил вражеский самолет? Артиллерия! Кому объявлена за это благодарность? Артиллеристам! Правда, механиков тоже похвалили, но только благодаря нам.
      - Подождите, - останавливает штурман Бормотин расходившегося артиллериста. - Вы забываете, что первой боевой частью на корабле числится штурманская. Думаете, зря это? Что бы вы делали со своими пушками, если бы мы не довели корабль в заданную точку?
      Я уже привык к таким спорам. Слушая их, невольно вспоминаю крыловскую басню "Пушки и паруса". Ясно, что не правы горячие головы. Да, пожалуй, офицеры не хуже меня знают, что на корабле все подразделения одинаково важны. Но вслушиваюсь в эти споры с удовольствием. Пусть спорят. Пусть каждый считает свою специальность самой главной, самой важной, самой лучшей. Это говорит только о любви к своему делу. Ничего плохого в том нет, наоборот, всему кораблю польза.
      Конец спору положил комиссар Бут. Подошел к офицерам и сказал:
      - А знаете, очень правильно вы здесь говорили. Все специальности у нас самые главные, и второстепенных лиц на нашем корабле нет. А раз так, значит, каждый должен вкладывать в свое дело все силы и заботиться о том, чтобы не только он и его подчиненные, но и остальные подразделения действовали как можно лучше, чтобы все мы побольше помогали друг другу, работали как можно слаженнее...
      Корабль посетил командующий эскадрой. Владимирский поинтересовался, как идет ремонт, обошел котельные и машинные отделения, командные пункты. Услышав, что моряки обязались произвести ремонт за пять дней, командующий спросил:
      - А не отразится такая спешка на качестве работ? Смотрите, лучше на день-два задержаться, но сделать все как следует.
      Мы с Бутом заверили его, что для опасений нет оснований. Люди всю душу вкладывают в работу.
      - Вообще-то мне остается только приветствовать решение ваших моряков, сказал Владимирский. - Жду не дождусь, когда ваш корабль снова войдет в строй. Под Одессой дела плохи. Надо доставлять туда войска, боеприпасы, а из города вывозить мирное население. Транспортов у нас для этого хватает, а вот охранять их некому. Все эсминцы сейчас в море.
      Вечером во время ужина я побывал в кубрике машинистов. Матросы тесно сидели за столом, ели торопливо, будто кто их подгонял. Но частенько ложки застывали на лету и опускались обратно в миску, потому что хозяева их вдруг прыскали со смеху, хватаясь за животы. Виновником был главный старшина Вакуленко. Он сидел на разножке возле стола и рассказывал веселые истории. Рассказывать он мастер. Такое завернет, что самого серьезного хохотать заставит. Я обратил внимание: в других кубриках во время еды всеобщая болтовня, шутливая перепалка. А здесь за столом слышен только голос главного старшины, прерываемый вспышками дружного смеха. Говорит один Вакуленко, остальные лишь слушают да на борщ нажимают.
      - Хитер наш главный, - шепчет мне матрос-дневальный. - Сам говорит, говорит, а матросам не дает специально, чтобы не отвлекались и ужинали быстрее.
      После ужина по распорядку дня положен отдых. Но матросы вернулись к разобранным механизмам. Вечером работать еще тяжелее. Корабль затемнен, значит, все иллюминаторы и люки задраены. Жара везде адская. А тут к тому же с освещением перебои. Корабельная электростанция не работает: дизель на ремонте, а с берега ток то поступает, то нет. Работы идут при аварийных фонарях. От них какой свет? Горе! И все-таки матросы трудятся.
      В полночь мы с Кабистовым подытоживали сделанное за день. Я прислушался. В машинном отделении стучат. В чем дело, ведь отбой давно сыграли? Пошли взглянуть. В первом машинном в тусклом свете аккумуляторного фонаря увидели склоненные фигуры матросов.
      - Что вы здесь делаете? - строго спросил Кабистов. - Кто вам разрешил ночью оставаться?
      Оторопели матросы, молчат. Из-за холодильника показался старшина Мисько.
      - Товарищ командир! - говорит он мне. - Да если мы будем отдыхать, то не соберем в срок маневровый клапан. Вот закончим, тогда поспим.
      В котельных отделениях мы тоже застали людей. Здесь готовятся банить котлы. Это самая трудоемкая работа. Каждую водогрейную трубку котла нужно очистить особой шарожкой на гибком шланге. А труб таких сотни, тысячи. Здесь командует младший политрук Носков. Объяснил он ночное бдение просто:
      - Если не будем работать круглыми сутками, ремонт затянется на две недели... И потом, не можем мы от турбинистов отставать. Пусть лучше они за нами плетутся.
      Меня разыскал лейтенант Галкин. Нужно проверить аппаратуру центрального артиллерийского поста. Раньше ее ремонт производился только на заводе. А сейчас в Севастополе и завода такого нет. Вызывать рабочих с другого завода? Но когда они доберутся сюда? Что делать?
      - Справитесь? - спрашиваю офицера.
      - Справимся.
      - Вскрывайте!
      Нелегко мне было произнести это короткое слово. Центральный автомат стрельбы сложнее и точнее любого часового механизма. Потому и пломбы висят на каждой коробке. Снимать эти пломбы в мирное время разрешалось только специалистам завода и то после соблюдения ряда формальностей. Теперь же в таинственных коробках копаются наши матросы, которые до этого даже не заглядывали в них ни разу.
      Спать я не мог. Уже под утро спустился в центральный артиллерийский пост. Матросы подтянутые, строгие. Все в чистом рабочем платье. Из нагрудных карманов выглядывают кончики батистовых салфеток: только ими можно протирать шестеренки тончайших механизмов. Вход в помещение наглухо закрыт, чтобы ни пылинки не проникло снаружи.
      Так шла работа день, второй, третий. Матросов, занятых на ремонте в ночное время, с трудом укладывали отдыхать днем. Проспав два - три часа, они вновь возвращались к механизмам.
      Через пять дней корабль был готов к выходу в море. Командующий эскадрой, приняв мой доклад, приказал объявить благодарность всему экипажу.
      - Теперь вы должны опробовать механизмы? - спросил он. - Вот и хорошо. Выйдете сегодня в дозор.
      Вечером по эсминцу вновь прозвучал сигнал "Корабль к бою и походу изготовить". На малом ходу вышли из бухты. Рядом со мной на мостике только Кабистов. Остальные офицеры все внизу: прослушивают механизмы, проверяют показания приборов. Мы на мостике тоже молчим, напрягая слух, стараясь по вибрации корпуса и шуму, доносящемуся снизу, угадать, все ли в порядке.
      Даю средний, потом полный ход. На мостик поступают доклады: машины работают нормально, оружие в полной исправности.
      Значит, воевать можно!
      Снова и снова испытываем механизмы на разных режимах. Верхняя вахта тем временем всматривается в ночь. Ведь мы в дозоре, выполняем боевую задачу. Дозорная служба - особая. Состоит она в том, что корабль зорко контролирует заданный район, а в случае обнаружения противника сообщает о нем командованию, если нужно, вступает в бой, стремясь задержать врага до подхода подкрепления или пытаясь заманить его на наши минные позиции. Командир в дозоре рассчитывает курсы корабля так, чтобы обеспечить максимальную дальность обзора, используя и светлую часть горизонта, и лунную дорожку, и другие обстоятельства, облегчающие наблюдение. Рекомендуется чаще менять наблюдателей, чтобы избежать утомления глаз. Прежде чем наблюдатель выйдет на свой пост, его держат в затемненном помещении, чтобы глаза привыкли к ночному мраку.
      Особое внимание уделяется светомаскировке. Корабль затемняется так, чтобы ни один лучик света не пробивался наружу, ни одна искра не вылетала из дымовой трубы. Идет борьба за бесшумность. До предела ограничивается хождение по верхней палубе, турбовентиляторы работают на малых оборотах.
      Самая важная забота командира - о постоянной боевой готовности всего экипажа. К орудиям уже подан боезапас, расчеты - на своих боевых постах, они смогут открыть огонь по первому сигналу, не дожидаясь объявления тревоги.
      Офицеры бесшумно обходят боевые посты, проверяя, как люди несут вахту. Приходится учитывать, что матросы устали за напряженные дни ремонта. Требуется огромная сила воли, чтобы сейчас в этой томительной тишине усталым людям сохранять бодрость.
      Рядом со мной стоит молодой сигнальщик. Он облокотился на поручень, приставив к глазам ночной бинокль. Но когда я присмотрелся, понял, что он спит. Стоит и спит... Снял его с вахты. В другое время строго наказал-бы, но сейчас не мог: парень несколько суток проработал без отдыха.
      А ночь все темнее. В трех кабельтовых уже ничего не видно. Взглянул на часы. Всего два часа мы на позиции. Время течет мучительно медленно.
      Вглядываясь в темноту, тихо разговариваем с Кабистовым. Помощник вдруг заинтересовался моей биографией. Такие часы располагают к откровенности. Даже суховатого, неразговорчивого человека, как мой помощник.
      - Григорий Пудович, я еще в училище присматривался к вам. Почему вы так рано поседели?
      Признаться, я чуть растерялся от этого вопроса. Чтобы собраться с мыслями, стал набивать трубку, протянул кисет Кабистову.
      - Откуда, спрашиваете, седина? Жизнь нам с вами выпала нелегкая. У вас ведь, Алексей Николаевич, детство тоже было несладким. Ваш отец, насколько мне известно, погиб при штурме Зимнего. Большая семья осталась на плечах матери работницы ткацкой фабрики. Чтобы помочь ей, вы еще ребенком начали работать.
      Учиться смогли уже после гражданской войны. А мое детство и вовсе было холодным и голодным. В четырнадцатом году отца угнали на фронт, семья осталась без кормильца, а была она большая - семеро детей мал мала меньше. Я подростком пошел в шахту, вывозил из штреков уголь на санках. Вы знаете что это такое? Запрягаешься в лямку и ползешь на четвереньках в темноте, духоте, пыли. Потом забойщиком стал. Долбишь целый день кайлом, а подрядчик заплатит тебе несколько копеек - и на обед не хватит.
      Однажды нас завалило. Чудом остались живы. Напрасно ждали помощи. Хозяевам нужен был уголь, им невыгодно было бросать людей на спасательные работы. Мы сами себя отрыли, как кроты. Страшно было на нас смотреть: выходцы с того света. В этот день хозяин нам не заплатил ни копейки, так как мы не уголь добывали, а спасали свои жизни.
      Вот так и жил. Уже при Советской власти узнал я, что такое школа. Сижу в первом классе с малышами. Те дразнят меня: "Папа!" Трудно было. Ходил раздетый, разутый, но учился. Советская власть не оставила в беде. Помогла стать человеком. Сейчас мы с вами на мостике боевого корабля. У нас высшее образование. Мы и наши семьи обрели настоящее счастье, его и отстаиваем в боях. Сражаемся за то, чтобы юноши наши больше никогда не седели в двадцать лет...
      Утром "Беспощадный" вернулся в базу. Механизмы корабля работали безупречно. Эсминец был готов к выполнению новых боевых заданий.
      В главной базе
      Возвращение в базу для моряков всегда праздник. Война омрачила его. Севастополь теперь строг и суров. Улицы перегорожены баррикадами, изрыты траншеями. Прохожих мало. Люди трудятся на заводах или роют укрепления вокруг города. Все чаще налетают на Севастополь вражеские самолеты.
      И все же, входя в севастопольские бухты, мы по-прежнему испытываем радостное волнение. На кораблях, стоящих у причалов, взвиваются сигнальные флаги: "Поздравляем с благополучным возвращением. Желаем дальнейших боевых успехов". Это нас приветствуют товарищи.
      Семья моряков стала еще дружнее. Теперь и в базе мы почти не расстаемся с кораблем. На нем ныне проходит вся наша жизнь.
      По вечерам офицеры эскадры собираются в кают-компании какого-нибудь корабля, дружески беседуют, вспоминают эпизоды боевых походов, делятся опытом, спорят. Душой и организатором товарищеских встреч выступает командующий эскадрой. Контр-адмирал Владимирский и бригадный комиссар Семин почти каждый вечер приглашают к себе на линкор командиров кораблей. Многое дают нам такие встречи. За чаем я как-то рассказал о смекалке наших зенитчиков:
      - Во время отражения атаки вражеских самолетов так раскалились стволы орудий, что впору было прекращать стрельбу. И вдруг я увидел: матросы подтянули пожарные шланги и окатывают стволы пушек водой. Такой способ охлаждения орудий не предусмотрен инструкциями. Но в бою он помог, стрельба не прекращалась. А потом оказалось, что обливание водой увеличивает срок службы стволов. И все-таки сомнение мучит меня: вопреки инструкции действуем.
      Командиры заинтересовались моим рассказом. А Владимирский с обычной своей прямотой заявил:
      - Молодцы матросы. А инструкцию мы исправим.
      Во время бесед крепко доставалось некоторым из нас, если в бою мы действовали неумело или плохо наладили службу на корабле. Не раз приходилось краснеть и мне. Однажды, вернувшись из похода, мы ошвартовались у стенки рядом с эсминцем "Бойким". Чтобы корабли не бились бортами, вахтенный офицер приказал вывалить кранцы - плетеные подушки, предохраняющие от ударов корпус корабля, да и забыл о них. Утром отошли от стенки, глядим: весь борт "Бойкого" увешан кранцами, а у нас ни одного нет. Командир "Бойкого" капитан-лейтенант Годлевский стоит на палубе своего корабля, машет рукой;
      - Не журитесь за кранцы. Были ваши - стали наши!
      Возвращаться, когда уже получил "Добро" на выход, не принято. Так и пришлось расстаться со своим имуществом. Отчитал я Кабистова. Тот только виновато головой крутит:
      - Сам не пойму, как получилось...
      А получилось просто. Обходил Годлевский свой корабль ночью, а заодно и за соседом приглядывал. Выбрал момент, когда у нас на верхней палубе ни души не было, и приказал своему боцману отвязать наши кранцы и привязать их к леерным стойкам "Бойкого".
      За чаем в присутствии командующего я шутя пожаловался на проделку Годлевского. Лучше бы не делал этого! Казалось, переборки огромной кают-компании линкора задрожали от смеха.
      - Вот так вахтенная служба у вас! - послышались веселые голоса. -Глядите, в следующий раз Георгий Федорович и пушки у вас позаимствует.
      А я готов был сквозь палубу провалиться. Утешился тем, что Годлевскому в тот раз тоже досталось, и не столько за историю с кранцами, сколько за лихачество. Неплохой командир Георгий Федорович, смелый, решительный, но горячий не в меру. Дай ему волю, он и швартоваться к стенке подходил бы на полном ходу. Сколько раз наказывал его за это Владимирский... Кранцы мне Годлевский вернул. Вообще-то мы с ним друзья. Всех командиров эсминцев связывает крепкая дружба, каждый помогает товарищу, чем может, а в бою любой из них жизни не пожалеет, чтобы выручить соседа. Но это не мешает хорошему, полезному соперничеству. Какой командир не старается, чтобы его корабль был лучшим?
      Связь Крыма с остальной страной осуществляется с трудом. Вот-вот немцы перережут железные дороги. Наши морские пути находятся под беспрерывными ударами фашистской авиации. Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, Военный совет флота, городской комитет партии призвали моряков и население Севастополя мобилизовать для нужд обороны все местные ресурсы. В городе оборудуются подземные мастерские для ремонта и изготовления оружия. Ценой огромных усилий поддерживается деятельность Морского завода, ремонтирующего боевые корабли.
      Вражеские бомбежки разрушают цеха. Люди гибнут у станков. Рабочие под бомбами восстанавливают разрушенное. Завод не останавливается ни на один день.
      Теперь и в базе мы чувствуем себя в бою. Расчеты зенитных орудий сутками не уходят с боевых постов, то и дело открывая огонь по вражеским самолетам. Весь экипаж находится в постоянной готовности. Моряки не сходят с кораблей. И то, что они теперь всегда вместе, еще больше сплачивает их. Офицеры стали ближе к матросам, проводят с ними все время. Командира подразделения редко застанете в каюте. Он или на палубе, или в кубрике, или на боевом посту всегда среди подчиненных. Офицер врос в матросскую семью. Это большое дело. Крепче стала дисциплина, выше командирский авторитет. Матросы всем сердцем привязались к своим начальникам, готовы идти за ними в огонь и в воду. О чем еще может мечтать командир?
      Время, свободное от вахт, моряки проводят вместе. Возникают задушевные беседы. Все чаще в кубрике или на юте звучат музыка, песни. Никогда еще у нас не была так развита самодеятельность. Даже меня увлекает общий поток. Упросят ребята - беру баян, играю, пою вместе с ними. Не пострадает ли от этого мой авторитет? Уверен, что нет. Близость к подчиненным никогда еще не вредила командиру.
      Однажды после ужина меня разыскал Козинец. Инженер-механик выглядел торжественно и важно.
      - Товарищ командир, приглашаем на концерт пятой боевой части.
      - Где выступаете?
      - На полубаке.
      - Обязательно приду.
      После ухода Козинца комиссар недовольно сказал мне:
      - Самочинствуют машинисты. Не захотели согласовать со мной программу концерта. Секрет, говорят.
      - А может, и не стоит каждый раз согласовывать? Матросы наши - народ с головой. С чепухой разной на сцену не полезут.
      - Так-то так, но контроль нужен.
      Он продолжал ворчать и усаживаясь на банку среди других зрителей. Возле самого гюйса - носового флага - выстроился хор. Руководитель его, старший инженер-лейтенант Селецкий, повернулся к зрителям и объявил:
      - Песня об эсминце "Беспощадном"!
      Матрос Чередниченко растянул мехи баяна. Полилась знакомая мелодия популярной песни "Броня крепка и танки наши быстры". Все недоуменно переглянулись. Но вот запели солисты хора. Слова были не о танкистах, а о моряках нашего эсминца.
      Приказ был прост и каждому был ясен:
      Громить врага, Одессу отстоять,
      Огнем могучих дальнобойных башен
      В боях морской пехоте помогать.
      Хор грянул припев:
      Шуми вода, разбитая винтами,
      Уходим в дальний боевой поход.
      Смелей вперед! Вся Родина за нами,
      Она нас в бой, на подвиги зовет!
      И снова голоса солистов:
      Крепись, Одесса, день придет отрадный.
      Мы отстоим родные берега.
      К тебе спешит эсминец "Беспощадный"
      Разить насмерть заклятого врага.
      Я оглянулся. Завороженные, слушали матросы. Бут уставился широко открытыми глазами на певцов, и на лице его было и удивление, и восхищение. Хор пел все дружнее. Вновь рожденная песня плыла над притихшей бухтой. На палубах соседних кораблей сгрудились моряки: тоже слушали. А песня рассказывала о том, как "Беспощадный" вступал в поединки с вражескими батареями, как снаряды его мешали с землей фашистскую пехоту и танки, как, сбитые зенитками моряков, два самолета со свастикой на крыльях нашли свой конец на дне Черного моря.