Папа засмеялся.
      - Остроумно сказано, но свой запрет я наложил всерьез, capitano. Потому что, да будет тебе известно, capitano, молодой граф Гамбарини полностью покорился моей власти и моей воле, письменно подтвердил, что, если я признаю его правителем Страмбы, он отречется от пути сопротивления и подлости, на который вступил герцог Танкред, и этим торжественным провозглаше-. нием покорности и смирения получил мое высочайшее прощение. Ибо в конце концов род Гамбарини - старинный род, представители которого славно прошли через всю историю Италии.
      - Джованни Гамбарини предаст вас,- сказал Петр и стиснул зубы, чтобы побороть ярость и горькое чувство обиды.
      - Не предаст, capitano, ибо твоей задачей будет помешать ему в этом.- Папа отпил еще глоток и продолжал: - Ты даже не удивляешься, к чему и зачем я уже четыре раза, обращаясь к тебе, величаю тебя титулом capitano?
      - Не удивляюсь, потому что привык к этому,- хмуро сказал Петр.- Покойный герцог Танкред тоже ни с того ни с сего одарил меня титулом, которого я не носил, называя маркграфом.
      - Этот титул действительно не мог быть твоим, ибо герцог не имел права тебе его присваивать,- сказал папа.- Зато я имею право тебя называть как только мне заблагорассудится, пригожий юноша. Я предоставлю тебе должность capitano di giustizia, которую герцог Танкред незаконно упразднил, должность моего доверенного лица и уполномоченного, посредника между троном герцога и троном Моего Святейшества, а это значит, что действительным владыкой Страмбы будешь ты, разумеется, до тех пор, пока не воспротивишься моей воле. Ты ненавидишь молодого графа Гамбарини, и это меня вполне устраивает, потому что чем больше ты его ненавидишь, тем сильнее будешь прижимать его к стенке. То, что вовсе не ты покарал герцога Танкреда смертью, столь для меня желанной, не имеет значения, ибо я, как твой высочайший повелитель, приказываю тебе об этом не распространяться и охранять то, во что мой народ верит и что ему было показано в виде живой картины на моей аллегорической колеснице. Вот так я решил и так обошел затруднения, возникшие из-за твоей правдивости. Каковы же были твои планы, capitano, ради чего ты приехал в Рим? Что тебе здесь, кроме инкассации аккредитива, было нужно?
      - Я хотел похитить принцессу Изотту и сделать ее своей женой,- сказал Петр,- а потом, соединившись брачными узами с последней представительницей рода д'Альбула, намеревался захватить Страмбу и наказать Джованни Гамбарини.
      - Захватить Страмбу? - удивился папа.- Откуда же ты собирался взять войско?
      - У меня есть три человека из страмбского гарнизона, один капитан и два солдата,- ответил Петр.- Это не безумие, Ваше Святейшейство. Я убежден, что для смелых и решительных не существует никаких преград, никаких ворот. Трою захватили несколько отважных мужей. Хананейский город Сихем захватили двое сыновей Иакова: Симеон и Левий. Вся моя жизнь, Ваше Святейшество, связана со Страмбой. Я не отрекусь ни от Страмбы, ни от принцессы Изотты.
      - Страмбу тебе не нужно завоевывать, capitano,- сказал папа.- Страмба сама, по высочайшему повелению Моего Святейшества, под звуки фанфар и возгласы приветствий распахнет перед тобой ворота, а Джованни Гамбарини, пусть даже скрепя сердце, но покорится мощи твоего нового титула; а что касается маленькой Изотты...
      Папа, улыбаясь, дернул два раза звоночек. Двери немедленно отворились, и клирик Римского орла, строгий, сдержанный, еле приметно наклонив голову, чем он удостаивал людей более низкого, чем он сам, положения, ввел принцессу Изотту. Она была в сером монашеском облачении, ее руки были скрещены на груди, а гордая головка опущена.
      - Ну, Изотта,- весело произнес папа,- молодого человека, который ныне раскачивается на мосту Сант-Анджело, ты не знала, но этого счастливого стройного юношу, который мне очень понравился, я надеюсь, ты знаешь?
      Изотта, стоявшая в профиль к Петру, не спеша повернулась и посмотрела на него пустыми, словно незрячими глазами.
      - Нет, этого молодого человека я тоже не знаю,- сказала она,- и не встречала его раньше.
      Она пожала плечами и вскинула голову, словно желая сказать: "Я понимаю, вам хочется, чтобы я его узнала, но я его не знаю, назло вот, назло, назло не знаю".
      Некоторое время папа удивленно молчал, а потом спросил:
      - Ты не ошибаешься ли, дочь моя? Хорошо ли ты видишь?
      - Я вижу настолько хорошо,- ответила Изотта,- что могу с уверенностью повторить: этого молодого человека я не знаю совсем.
      - Но этот юноша,- возразил папа,- за время краткой аудиенции, полученной у Моего Святейшества, привел множество убедительных подробностей из своей жизни, и это абсолютно исключает всякую возможность сомневаться: он тот, за кого себя выдает, то есть Петр Кукань из Кукани, или он сам дьявол.
      - Он и на самом деле дьявол, Ваше Святейшество,- сказала Изотта.
      - Откуда это тебе известно, если ты его никогда не видела?
      - Я говорю о настоящем Петре из Кукани, который при нашем дворе получил смешную должность - arbiter linguae latinae и rhetoricae. Его я знала хорошо, но этого молодого синьора, повторяю последний раз, сегодня вижу впервые.
      Изотта даже топнула ножкой, невидимой под ее длинной ниспадающей власяницей.
      Папа начал медленно краснеть и пришел в ярость.
      - А что же ты,- обрушился он на Петра, который до сих пор тихо стоял и улыбался,- почему не защищаешься? Может, ты не понимаешь, что для тебя значит ответ Изотты?
      - Смерть, Ваше Святейшество,- ответил Петр.- Но ничего не поделаешь! Я употребил столько усилий, доказывая, кто я, что меня это уже утомило. Раз она меня не знает, ничего не поделаешь. Не знает так не знает.
      - Не знаю,- подтвердила Изотта, безучастно уставившись в потолок.
      Папа хитро прищурил заспанные глазки.
      - А ты с ней знаком, mi fill?
      - Конечно,- сказал Петр.- Это Изотта, дочь покойного герцога Танкреда д'Альбула из Страмбы.
      - Уверен ли ты в этом?
      - Абсолютно!
      - Не пришло ли тебе в голову, что я мог пригласить сюда девушку совсем чужую, назвав ее Изоттой, и подвергнуть тебя последнему испытанию?
      - Пришло, я даже ждал чего-либо подобного,- сказал Петр,- но Ваше Святейшество этого не сделали. Эта девушка на самом деле Изотта, уа Изотта, с которой я на придворном балу в страмбском дворце танцевал сальтареллу и сразу же после первых фигур танца признался ей в любви, и продолжал твердить об этом в Зале тысячи шумов, куда я, с позволения ее родителей, Изотту сопровождал.
      Изотта покраснела.
      - Прошу вас, Святой отец, оградить меня от таких бесстыдных, моему положению и одеянию не приличествующих, да к тому же и лживых уверений.
      Папа схватил табличку с надписью, которую до этих пор держал на коленях, и швырнул на пол.
      - Я сойду с ума! - воскликнул папа и указал Петру на табличку.- Подними ее!
      Петр приблизился к трону двумя парадными pas du courtisan, поднял табличку и с поклоном подал ее папе.
      - Подставь голову! - приказал папа. Петр опустил голову, папа накинул ему на шею веревку, и табличка оказалась у Петра на груди.
      - А теперь я позову палачей и прикажу тебя повесить,- сказал папа.
      - Если такова воля Вашего Святейшества, пусть так и будет,- сказал Петр.Но прежде прошу Ваше Святейшество рассудить, правдиво ли заверение принцессы Изотты в том, что она меня не знает, и может ли оно явиться доказательством того, что надпись на табличке соответствует правде. Изотта знала: от ее ответа зависит моя жизнь, и вполне понятно, что она использовала эту великолепную возможность, чтобы отомстить мне, потому что до сих пор она считает меня, так же как недавно считали вы, Pater Beatissimus, убийцей герцога Танкреда. "Нет, я не знаю его",- произнесла она, потому что это ее долг, долг верной, скорбящей по своему отцу дочери и наследницы трона, который, по ее ошибочному убеждению, хотел захватить я, безвестный авантюрист, явившийся бог весть откуда. Ее сердце до сих пор обливается кровью, ее гордость до сих пор оскорблена сменой одежды - несомненно, она не по собственной воле сменила шелковое платье принцессы на грубую власяницу монастырской послушницы, и это одеяние - наглядный знак политического падения ее рода, о чем дал понять своим небрежным поклоном клирик Римского орла, подлый и хорошо информированный, как все личные слуги. Разве Изотта, спрошенная тут, знает ли она меня, желала своим ревностным подтверждением дать мне возможность остаться живым и невредимым и с нетерпением ожидающим плодов своего злодеяния?! Тысячу раз нет и нет. Ваше Святейшество, я предполагал ее отрицательный ответ, меня, напротив, удивило бы, если бы она призналась, что знакома со мной. Я не корю тебя за это, бедная Изотта, наоборот: как видишь, я одобряю твои поступки и абсолютно принимаю их, с той только маленькой оговоркой, что, по моему мнению, ты слишком легко, слишком быстро поверила в мою виновность. Разве ты не читала письма, которое твой несчастный отец послал со срочным курьером твоей матери?
      - Нет, не читала,- едва слышно выдохнула Изотта.
      - Но о существовании этого письма ты знаешь?
      - Знаю,- сказала Изотта,- но мама говорила, что в нем не было ничего особенного.
      - Там на самом деле не было ничего особенного,- согласился Петр,- ибо что же особенного, когда отец - герцог или простой человек - обещает руку своей дочери юноше, который ее любит и которому он доверяет? Как бы выстоял род Адама и Евы, если бы такие вещи не происходили сплошь да рядом? Любовь - это, может быть, чудо, потому что люди, кажется, по своей природе устроены так, чтобы ненавидеть друг друга, но они склонны и к тому, чтобы это чудо, которое видят на каждом шагу, считать обыденным явлением. И еще: что же особенного, если властитель ставит во главе своего войска того, кто обнаружил умение в военном искусстве? Права, следовательно, твоя мать, Изотта, сообщив, что письмо не содержало ничего особенного; но, невзирая на то, что речь шла о чем-то совсем обыденном, повседневном, она тут же отправилась из Рима в Страмбу, чтобы выбить из головы твоего отца совсем обычные помыслы, потому что этим юношей, о котором шла речь, был я, Петр Кукань из Кукани.
      Изотта посмотрела на Петра.
      - Откуда ты знаешь, что мама уехала из Рима?
      - Я имел честь встретить ее по дороге, в городе Орте, с Бьянкой и с кардиналом Тиначчо, твоим дядей, и она коротко, но сердечно со мной поговорила, после чего, поблагодарив за верную службу, милостиво отпустила меня.
      - Ты говоришь, милостиво тебя отпустила? - переспросила Изотта.- Это потому, что в тот момент она знала только о твоей дерзости, с которой ты добивался моего расположения, и о твоей бестактности, когда ты старался понравиться моему несчастному отцу, но не о твоем злодеянии.
      - Да, тогда она еще не знала о злодеянии, которое мне приписали,- сказал Петр.
      Папа, попивая из бокала вино, с интересом слушал этот разговор и отменно развлекался.
      - Я говорил, mi fili, что твой рассказ вызвал у меня такое чувство, словно я смотрел трагедию, разыгрываемую на сцене; это чувство укрепилось теперь, когда я слышу не только рассказ, но диалог. В высшей степени странный диалог, если принять во внимание, что двое людей, как утверждает малютка Изотта, не знают друг друга.
      - Я беру назад свое ложное показание,- сказала Изотта.- Да, это на самом деле Петр Кукань. Ах, что же такое с нами случилось, что происходит? - Изотта, молитвенно сложив руки, утопавшие в широких рукавах, глотала слезы.
      - Не бойся, Изотта, все уладится и снова будет хорошо,- сказал Петр.
      - Не будет! - крикнула Изотта.- Никогда уже не будет хорошо. Сказала же я, что ты дьявол, и впрямь, если бы в Страмбу вместо тебя явился сам дьявол, он не смог бы сотворить ничего более страшного, чем натворил ты...
      - В Священном писании сказано: "Много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь",- промолвил папа.
      Кивнув головой Петру, чтобы тот наклонился, папа снял с его шеи табличку и попытался ее разорвать.
      - Руки Моего Святейшества привыкли благословлять, а вовсе не рвать и сокрушать,- сказал он и отдал табличку Петру.- Сделай это сам, неугомонный юноша!
      И неугомонный юноша, взяв табличку, разорвал ее пополам, потом на четыре части, потом на восемь. Если мне удастся разорвать еще раз, подумал Петр, это будет знамением, что я все преодолею и выпутаюсь из этой истории.
      И ему удалось, но Искуситель тут же подтолкнул Петра разорвать еще раз. Петр собрался с силами, так, как он это сделал только однажды в своей жизни, продемонстрировав в страмбских казармах стрельбу из мушкета правой рукой без опоры; и шестнадцать частей записки хрустнули в его цепких пальцах, и частей стало тридцать две. После этого он с улыбкой взглянул на папу, но не увидел его, потому что от нечеловеческого напряжения перед его глазами поплыли огненные мушки и круги.
      Изотта следила за проявлением богатырской силы Петра с холодным высокомерием, но папа только качал головой.
      - Accidenti! Accident!! [Здесь: Ну и ну (ит.)] - сказал он.- Тебя, юноша, вскормила не женщина, а тигрица.
      - Об этом мне ничего не известно,- сказал Петр с чистой улыбкой неискушенной молодости,- но мысль, что я уничтожаю не только табличку, но и подлую клевету, которая запятнала мое имя, удесятерила мои силы.
      Петр швырнул обрывки бумаги в камин, где тлело дубовое полено, после чего повернулся к Изотте и проговорил медленно, подчеркивая каждое слово:
      - Прими к сведению, Изотта, что твоего отца убил не я, а Джованни Гамбарини! Изотта вскрикнула.
      - Он, кажется, говорит правду, но это государственная тайна,- заметил папа.
      Изотта, побледнев, медленно опустилась на колени, словно земля уходила у нее из-под ног, и, стоя на коленях, опираясь обеими руками об пол, низко склонила голову, так что казалось, будто она превратилась в маленький несчастный серый комочек.
      - Что с тобой, Изотта? - воскликнул Петр.- Какое тебе дело до этого глупого трусливого негодяя, которому мы при первом удобном случае свернем его слабенькую цыплячью шею!
      - Джованни - мой супруг,- вымолвила Изотта.
      ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ, ЕСЛИ ПАПА РАЗГНЕВАЕТСЯ
      Кажется и, более того, даже очевидно, что после убийства герцога Танкреда между Страмбой и Римом началось оживленное движение. Мы уже прекрасно знаем, что как только в герцогском дворце отзвучали выстрелы, направленные против преданных герцогу людей, в путь к Вечному городу отправилиcь Петр из Кукани и капитан д'0берэ с двумя солдатами. Нам также известно, что несколько часов спустя, быть может, под утро или несколько позднее, в том же направлении поскакал и посыльный банковского заведения Тремадзи, и хотя Петр и капитан имели перед ним преимущество во времени, он опередил их на пять минут. Из слов папы явствовало, что новоиспеченный правитель Страмбы, едва лишь он воцарился на троне и поогляделся,- отрядил в Ватикан гонца, вручившего Его Святейшеству искусно составленное послание, полное смирения и благочестивых намерений. Поскольку молодой граф Джованни Гамбарини был, мягко говоря, юношей нерассудительным и в политических делах несведущим, мы полагаем, что это послание, весьма укрепившее его положение и принесшее ему громадную пользу, было написано под диктовку мудрых наставников, вернее, одного из них, кого именно, мы тоже хорошо знаем; увы! - Джованни Гамбарини, безумец и сумасброд, вскоре после того, на сей раз действуя по собственному усмотрению, отправил в Рим еще одного гонца с другим письмом, которым и испортил все дело.
      О втором послании, сыгравшем столь роковую роль, папа узнал от принцессы Изотты, которая, то стоя на коленях, то смиренно сидя на полу, скорбным голосом рассказывала Его Святейшеству и Петру свою историю. Вот что она поведала.
      Как только известие о смерти герцога Танкреда настигло мать Изотты, герцогиню Диану, и ее дядюшку-кардинала,- первым, кто сообщил им об этом, был, по всей вероятности, сам Петр, если он говорил правду,- путешественники прервали путь и вернулись в Рим, в резиденцию кардинала на виа Альдобрандини, где Изотта была оставлена на попечение Мадонны Чинти, вдовы бывшего страмбского посла в Париже, и кардинальского евнуха мавра Броньоло, немого великана, который мог переломить подкову не только рукой, но и перекусить ее зубами - этот гигант разорвал бы табличку, над которой потрудился Петр, не на тридцать две, а на шестьдесят четыре части, и притом четырьмя пальцами.
      Ну так вот, дядюшка кардинал и герцогиня Диана вернулись из прерванной поездки вечером того же дня; кардинал был мрачен и встревожен, а герцогиня неприветлива и раздражена, ибо, как только стало известно, что молодой граф Гамбарини неповинен в смерти герцога Танкреда, убитого предательской рукой Петра Куканя из Кукани, они преисполнились вполне обоснованных опасений, гадая, смирится ли Святой отец с этой новой ситуацией и признает ли Джованни Гамбарини в роли нового правителя Страмбы.
      Никогда еще Изотта не видела свою мать-герцогиню в столь мрачном настроении. Она то погружалась в апатию, плакала, молилась и клялась, если все обойдется благополучно, пожертвовать свои лучшие платья деве Марии де Монти, то ее вдруг снова охватывала дикая ярость, она рвала носовые платки и ожесточенно повторяла одну и ту же ненавистную Изотте фразу: "Я говорила, все время говорила, но никто меня не слушал".
      - Что же говорила твоя матушка? - спросил папа Изотту.
      - Да ничего, собственно, она же была в Риме, а отец в Страмбе, зато она слала ему письмо за письмом,- ответила Изотта.- И в письмах этих не переставала убеждать его испросить прощения у Вашего Святейшества, недовольного переменами в Страмбе, и вымолить у Вашего Святейшества нового capitano di giustizia, no возможности еще более сурового, нежели был тот, прежний, горбатый. И чтобы отец усмирил оппозицию, которая в Страмбе против него нарастала и которую возглавлял Гамбарини, пообещав ему мою руку. Ничего из этого не вышло, а когда все случилось так, как это известно, мама впала в исступление, а дядя хмурился, опасаясь, что наступают времена политических сумерек для нашего рода, а вместе с тем и конец его карьере.
      - Прозорливый муж твой дядя, да и твоя матушка, Изотта, тоже мудрая женщина,- сказал папа.- Но теперь я хочу знать, что было дальше, после смерти герцога Танкреда.
      Тогда Изотта рассказала следующее.
      Прошло немного времени, и самые скверные опасения дяди Изотты подтвердились. Святой отец заявил ему прямо и без околичностей, что Изотту последний отпрыск страмбской ветви д'Альбула - он намерен послать в монастырь ди Торре де Спеккьо; хотя согласие между Ватиканом и Страмбой было полным, но Святой отец не хотел, чтобы Джованни Гамбарини укрепил свое новое положение браком с единственной дочерью последнего законного властителя, так, по крайней мере, Изоттин дядюшка-кардинал растолковал причину этого папского решения.
      - Он правильно его истолковал,- сказал папа,- но ты утверждаешь, дочь моя, что брак тем не менее был заключен. Это же не рассудительно и не умно, ведь ничего подобного не могло произойти.
      Однако Изотта настаивала на своем: Его Святейшество, может быть, вспомнит известный случай бракосочетания молодого герцога Феррарского с французской принцессой, которое состоялось в отсутствие жениха: это, по словам дядюшки-кардинала, будто бы произошло чуть ли не сорок лет назад и стало прецедентом целого ряда подобных браков.
      - Прецедент! - вскричал папа.- Как же я люблю эти прецеденты! Как только совершается новенькая подлость, эту подлость тут же нарекают прецедентом для совершения таких же подлостей. Ах, Боже милосердный, отчего у меня нет денег, ах, Боже праведный, чьим наместником я являюсь, отчего у меня нет Философского камня, о котором вспоминал этот молодой бездельник! О, продолжай, Изотта, рассказывай, что было дальше, пока у меня еще есть силы и пока меня не хватил удар.
      Изотта послушно рассказывала дальше.
      Кардинал Тиначчо воротился в свой дворец с потрясающей новостью о решении Его Святейщества как раз в ту минуту, когда туда добрался покрытый пылью гонец - еще один посыльный, который в последние дни преодолел расстояние от Страмбы до Рима верхом на беспрестанно погоняемом коне. Он доставил письмо, собственноручно написанное Джованни Гамбарини и адресованное матушке Изотты; молодой граф выражал герцогине Диане свое глубокое соболезнование по поводу тяжелой утраты, постигшей ее, и заверял в своей безграничной преданности и решимости вести политику страмбского государства в духе благородных традиций справедливости, мудрости и свободолюбия, чем доныне существовавшие правители Страмбы, в большинстве своем - сыны рода д'Альбула, навсегда запечатлены в благодарной памяти верного страмбского народа. Свое положение Джованни Гамбарини хочет еще более укрепить, почему и просит у герцогини руки ее дочери Изотты, которую он страстно полюбил с того самого момента, как только ему дано было ее лицезреть; горячая просьба, конечно, продиктована прежде всего любовью, но в данном случае речь идет не только о пламенном желании сердца, но и о значительной политической акции, потому что эт родственная связь с правящим в прошлом герцогским родом исключительно важна для того, чтобы убедить страмбский народ, что граф Гамбарини законно получил власть, без чего, то есть без распоряжения и поддержки своих подданных, он стал бы беспомощной игрушкой в руках папы, и потому он позволяет себе предложить, невзирая на соблюдение всех формальностей траура, совершить бракосочетание незамедлительно.
      Пока папа молчал, переводя дух, Петр использовал паузу в Изоттином повествовании и заметил:
      - Как видно, с этим письмом, в отличие от послания твоего отца, мамочка ознакомила тебя весьма подробно.
      - Да, подробно, потому что в нем, в отличие от последнего послания отца, речь шла о деле очень важном и существенном,- сказала Изотта своим противным развязным тоном избалованного ребенка.- Представлялись две возможности,продолжала Изотта,- и обе весьма заманчивые. Первая - повести себя лояльно по отношению к Его Святейшеству и показать ему письмо молодого графа в качестве доказательства вероломства Гамбарини и испортить недавно приобретенную им репутацию, но эту возможность кардинал отверг, опасаясь, что Гамбарини, преданный таким образом, будет отрицать подлинность письма и объявит его подделкой.
      Поэтому дядюшка Изотты избрал вторую возможность, решив, как говорится, взять быка за рога, что означало без промедления вместе с Изоттой и герцогиней отправиться в Страмбу и как можно благосклоннее и любезнее исполнить желание молодого графа, поэтому он распорядился немедленно укладывать вещи и собираться в дорогу, пока еще не поздно.
      Но было уже поздно. Сборы шли полным ходом, и тут около кардинальского дворца собрались сестры из монастыря, где Изотта должна была стать послушницей, чтобы взять ее под свою охрану и отвести в монастырь. Однако кардинал упросил аббатису немного подождать, пока принцесса подготовится и простится с матерью, и за это самое время в присутствии четырех свидетелей обвенчал Изотту с отсутствующим Гамбарини, причем жениха, по соображениям такта, заменял немой великан - черный евнух Бронъоло. Кардинал убедительно просил Изотту никому ни"слова не говорить об этом бракосочетании до тех пор, пока она не будет уведена из монастыря, чего недолго ждать, потому что Его Святейшество долго не протянут.
      Словно в подтверждение этого, лицо папы налилось кровью, став почти фиолетовым, и он захрипел.
      Но и если даже, продолжала Изотта, папа умрет не так скоро, то кардинал, как только все успокоится, поможет Изотте выбраться из монастыря; главное, что она уже выдана замуж за правителя Страмбы и для рода д'Альбула скипетр Страмбы не потерян. Потом кардинал отвел Изотту к аббатисе, чтобы она ее приняла и препроводила в монастырь, вполне возможно, что сразу же после этого дядюшка с герцогиней отправились в путь, потому что, когда Изотта с сестрами-монахинями покидала дворец, солдаты кардинала выводили из конюшни лошадей.
      Договорив до конца, Изотта, словно избавившись от бремени, которое сокрушало и пригнетало ее к земле, поднялась, скрестила на груди руки и склонила перед папой голову.
      - Я вполне сознаю,- проговорила она,- что моя история, которую я, по велению Вашего Святейшества, рассказала со всей достоверностью, огорчительна и что Ваше Святейшество не могут воспринять ее иначе как с неудовольствием. Но я прошу Ваше Святейшество учесть, что за всю мою жизнь я никогда не могла поступать по собственному усмотрению, авторитет моего дяди очень велик, и для меня была совершенно исключена возможность воспротивиться его решениям; кроме того, позвольте вам напомнить, что он, поступая так, как я рассказала, не знал, что выдает меня замуж за убийцу моего собственного отца.
      - Хорошо, дочь моя, я не вижу тут твоей вины,- проговорил папа хриплым голосом и еще некоторое время сидел тихо, прикрыв глаза. Потом вдруг поднялся во весь свой гигантский рост и яростно задергал звонок; он не переставал его трясти, звонил и звонил, даже когда клирик Римского орла уже распахнул обе створки двери и в зал с поразительной быстротой, откуда ни возьмись, полился поток придворных: лица духовные и светские, церковные иерархи и простые монахи, сутаны красные и фиолетовые, синие и черные, коричневые капуцинов и белые доминиканцев, нарядные светские дамы и господа в испанских костюмах,все исполненные рвения, любопытные, деловые, потому что бешеный трезвон папы, несомненно, не мог подняться ни с того ни с сего. Когда же клирик Римского орла закрыл дверь, папа еще некоторое время стоял молча, затем, глубоко вздохнув, заговорил:
      - Слушайте, слушайте все слова мои, порожденные не моим гневом, но гневом самого Господа, чьим наместником на земле я являюсь: а ты, канцлер,- он указал пальцем на красивого молодого кардинала в красном облачении, опоясанном золотой цепью,- составь из моих слов буллу, которая да будет вывешена на дверях собора. Ибо снова настала одна из тех зловещих минут, когда мера людских грехов так переполнила чашу терпения, что Господь Бог в своем ожесточении ниспошлет страшную кару всему роду людскому, если я, его наместник на земле, своевременным возмездием не поспешу наказать того, кто это негодование вызвал. Этим преступным извергом является граф Джованни Гамбарини, трусливый и убогий потомок мужей, имена которых золотыми буквами записаны как в истории нашей Святой церкви, так и в истории этой прекрасной и богоугодной земли, и вот ныне мужи эти стоят оробелые перед престолом Господа нашего и закрывают лицо свое в ужасе перед тем, что совершил этот последний и единственный их потомок, живущий на земле, унаследовавший их имя, ибо оказалось, без всяких сомнений, что он был тем, кто преднамеренно убил правившего до сих пор властителя земель и города Страмбы, герцога Танкреда д'Альбула, мужа знатного и верного слуги престола нашего, правителя справедливого и мудрого, усердного в исполнении своих повинностей вассала, милосердного к бедным и беспощадного к грешным и преступным. Граф Джованни Гамбарини, руки которого обагрены кровью этого славного мужа, сел на его трон и захватил бразды правления, дабы несчастную землю, потерявшую своего господина, привести к гибели. Перед Богом и перед людьми я провозглашаю, что граф Джованни Гамбарини - подлый узурпатор, и поэтому предаю его проклятию, самому тяжкому, чтобы он пожалел о дне, в который родился, и о ночи, о которой сказано: "Зачат есть младенец". Item [Также (лат.).], данной мне властью, выше которой нет ничего на свете, объявляю расторгнутым мошеннический, слава богу, только формальный брак, который он заключил тайно, даже не присутствуя на, церемонии, и при котором, на осмеяние святого таинства обряда, жениха представлял немой евнух, с" единственной дочерью покойного герцога, присутствующей здесь принцессой Изоттой, и обещаю ее руку молодому герою по имени Пьетро Кукан да Кукан, также присутствующему здесь, полюбившемуся моему сердцу, потому что он - юноша храбрый и честный, правдивый и набожный, не корыстолюбивый и самоотверженный во всем, что касается справедливости и добра, образованный и умный, говорящий на такой латыни, лучше которой я до сих пор еще ничего не слышал. Ему я поручаю встать во главе войска, которое предоставлю в его распоряжение, дабы он форсированным маршем немедля отправился в Страмбу и преступного Гамбарини сбросил с тропа, который ему, Пьетро Кукан да Кукану, по праву принадлежит, потому что я торжественно нарекаю его Пьетро Кукан да Кукана, герцогом и владыкой Страмбы, а вас всех призываю быть свидетелями и очевидцами этого посвящения. Такова воля Моего Святейшества, наместника Бога на земле, всемогущего и справедливейшего.
      Договорив, папа сел, и казалось, что придворные, уставившиеся в его сытое, гладкое лицо,- не живые люди, а восковые манекены, потому что все оцепенели от изумления, но самым изумленным и оцепеневшим среди них был тот, о ком шла речь во второй части выступления папы,- новый владыка Страмбы, герцог Петр Кукань из Кукани.
      КАК ПЕТР ДОБИРАЛСЯ ДО СТРАМБЫ
      Так все случилось, когда папа был вне себя от гнева и погорячился, потом гнев его простыл, а душа успокоилась, и тогда все снова пошло по-другому может, не совсем по-другому, потому что слова, которые Святой отец произнес перед лицом своих придворных, нельзя уже было взять обратно, и содержание речи прелестный молодой кардинал в красном облачении, опоясанном золотой цепью, изложил в изящно составленной булле, и она, припечатанная красной папской печатью, была прибита к воротам собора святого Петра; тем не менее все очень изменилось, и - к худшему.
      Прежде всего Изотта и слышать не хотела о немедленном заключении брака, как того желал Петр.
      - Да, тебе обещана моя рука,- заявила она ему,- но после того, как ты исполнишь, что доверил тебе Святой отец, пойдешь и вернешь мне мою Страмбу и станешь ее подлинным, а не только провозглашенным владыкой. Я свое совершила: не будь меня и моей исповеди, бог весть, что бы сейчас с тобой было, может, ты давно бы уже болтался на виселице у моста Сант-Анджело. Теперь твоя очередь показать себя настоящим мужчиной.
      Такой точки зрения придерживалась Изотта, возвратившись из монастыря в резиденцию ее дяди на виа Альдобрандини, и папа с ней согласился. На самом деле, мол, будет лучше, если свадьба и весь ритуал, с ней связанный, произойдет на глазах страмбского народа со всей привычной и надлежащей пышностью, при участии герцогини-вдовы, когда сам кардинал Тиначчо обвенчает молодых людей: он. Его Святейшество, простит ему вероломство, вызванное обстоятельствами весьма деликатными, при условии, конечно, если кардинал признает свою ошибку и приспособится к изменившимся условиям.