Инна смотрела прямо перед собой, ее губы были упрямо сжаты. Девушка с характером!
      Я надеялся, что Инна начнет задавать мне вопросы или оправдываться, но ничуть не бывало. А напрасно она молчит! Она даже не подозревала, какая неслыханная щедрость пробудилась во мне. Я охотно выполнил бы любую ее просьбу. Собственно, Китель и оба его подручных были обязаны жизнью именно ей. Не будь ее, я предоставил бы Санычу полную свободу действий. Жаль, что она этого не понимает. А могла бы оценить мое великодушие. И поблагодарить за него.
      Но почему, черт побери, Китель вспомнил обо мне? Загадка! Может, заскочить к Мамалыгину и расспросить его без всяких экивоков? Но знает ли он ответ? А если знает, то скажет ли? Я же чувствую, с каким неудовольствием и даже раздражением он взирает на меня после того случая с бусинками. Как скульптор на неудачное творение. Или автор на бездарный рассказ...
      Постой-ка! А зачем мне Мамалыгин? Я ведь могу раскрутить Кителя. Я мог давно это сделать, если бы излишнее волнение не помутило мой разум. Китель признается, когда и при каких обстоятельствах он впервые вспомнил обо мне, а уж выводы я обмозгую сам.
      Искушение было столь велико, что я совсем уж собрался развернуть машину, но передумал. Никуда он от меня не уйдет.
      * * *
      Пока мы добрались до Жердяевки, начало светать.
      Я не сомневался, что по двору вышагивает дед Пономарец в своем военном картузе, что при нашем появлении он гаркнет "Здравия желаим", а после подмигнет мне: "У тебя губа не дура, хозяин! Ишь, какую дамочку привез! Одно слово -- персик!"
      К моему удивлению, во дворе на лавочке сидел неизвестный мне мужчина средних лет. Когда мы с Инной вышли из "Москвича", он поднялся: кряжистый, большерукий, с простецкой физиономией.
      Я вопросительно посмотрел на него.
      Меня ожидало новое потрясение.
      Оказывается, пока я ездил хоронить матушку, скончался Иван Васильевич, а следом за ним -- через два Дня -- преставилась и Фекла Матвеевна.
      Незнакомец, поджидавший меня, был их сыном по имени Степан.
      -- Мы с моей хозяйкой Анной живем на Севере, -- рассказывал он, заметно окая. -- Вдруг получаем телеграмму: папаша помер. Прилетели вдвоем, только успели похоронить, тут и мамаша померла. Такие вот пирожки. Значит, родительский дом теперь наш. Погоревали мы с Аннушкой, а после решили перебираться сюда. На вечное жительство. До конца своих дней, значит. Она поехала дом продавать вместе с обстановкой, не везти же сюда всякое барахло самолетом. Ничего, она баба хваткая, управится, а я, значит, остался хозяйство в порядок привести... -- В его голосе нет-нет да и проскальзывали нечаянные нотки радости. Вот, дескать, как повезло, можно спокойно перебраться в теплые края на все готовое. -- Мамаша успела рассказать, что они с отцом вроде как вели ваше хозяйство. Если вы не против, мы их заменим. Сам я человек мастеровой -- и плотником могу, и по столярной части, и подмазать, и подкрасить, а моя Аннушка готовит так, что пальчики оближешь, особенно по рыбным блюдам мастерица, а уж такая чистюля -- равных нет. Не прогадаете, хозяин.
      Я глянул на него внимательнее, и аж мороз продрал по коже: на меня смотрели глаза Пономарца-старшего. Но наваждение тут же рассеялось. Все правильно: это же его сын!
      -- Степан, -- сказал я. -- Прими мои соболезнования. То, что случилось, ужасно. Мне будет их не хватать. После покажешь, где их могилы. Памятники, ограду -- это я беру на себя. Что же касается твоего предложения, вернемся к нему позже. Сейчас я занят.
      -- Понятно, -- хмыкнул он, бросив взгляд на Инну, и, черт побери, я готов был поклясться, что сейчас услышу: "Одно слово -- персик!" Но более он ничего не сказал и двинулся к калитке.
      -- Постой-ка! -- остановил я его. -- Возможно, ты мне и понадобишься сегодня. Будь дома.
      -- Само собой, -- кивнул он. -- Дел невпроворот. Веранду хочу перестроить. Вот справим девять дней -- и начну.
      -- Рюмочку выпьешь?
      -- Непьющий! -- с гордостью заявил он. -- Правда, на поминках пришлось пригубить, да тут уж грех отказываться. Что люди скажут? Вот еще девять дней будем справлять -- опять глотну немного этой отравы. А так -- ни-ни.
      -- Ну хорошо, ступай.
      Он ушел, а я повел Инну в дом, размышляя, говорил ли когда-нибудь дед Пономарец о своем сынке с Севера. Нет, не помню. Может, и говорил, да я не обратил внимания. Впрочем, хватит об этом.
      Я провел девушку по всем комнатам первого этажа.
      -- Инна, я полагаю, мы вдоволь наигрались в молчанку? Давайте побеседуем.
      -- О чем?
      -- Как вам эта хижина?
      -- Дом как дом.
      -- Однако же он несколько уютнее того подвала, куда вы меня затащили, согласны?
      -- Какая разница, где быть пленником?
      -- О, разница огромная, и вскоре вы убедитесь в этом. Я провел ее на веранду и открыл дверцу бара.
      -- Выпьете что-нибудь? А я тем временем приготовлю закуску.
      -- Можно, я лучше посплю?
      -- О, извините! Конечно! -- Только сейчас до меня дошло, что, несмотря на все свое мужество, она едва держится на ногах. -- Пойдемте, я покажу вам комнату.
      Она зарделась:
      -- Нельзя ли сначала принять душ? И переодеться во что-нибудь, если можно...
      Я проводил ее к бассейну, который, кажется, произвел на нее впечатление.
      -- Пожалуйста, плещитесь сколько душе угодно. Из одежды могу предложить только махровый халат. В ее взгляде была настороженность.
      -- Не волнуйтесь, я не собираюсь за вами подглядывать. Не имею такой склонности. Я вообще уйду из дома. Полчаса вам хватит?
      -- Вполне.
      -- Надеюсь, вы помните о нашем уговоре и не станете удирать.
      -- Я всегда держу слово.
      -- Рад слышать! Значит, сделаем так. Когда освежитесь, напишите на бумажке свои размеры, я попрошу знакомую даму купить вам все необходимое. Тем временем Степан вас посторожит. На всякий случай.
      -- Я -- пленница... -- прошептала она.
      -- Послушайте, милая пленница! -- усмехнулся я. -- Перестаньте играть в кукольный театр. Весь дом в вашем распоряжении, кроме подвала и башенки. Можете пользоваться телефоном, но честно предупреждаю, что разговор записывается и в случае каких-либо двусмысленностей пострадает ваш горячо любимый папаша. Расположиться можете наверху. Выбирайте любую комнату. Встретимся после того, как вы отдохнете. Тогда и потолкуем. У меня есть несколько интересных вопросов. Хотелось бы услышать ваш ответ. Ну, счастливо!
      Первым делом я отправился к Степану. Он поведал мне некоторые подробности похорон своих родителей, затем принялся пространно рассказывать о том, как они с Аннушкой мечтали перебраться поближе к солнцу. И вот привалило наследство!
      Мог ли я осуждать его за эту даже не скрываемую радость? Разве я сам не ликовал, получив наследство дядюшки, которого, кстати сказать, я не вспоминаю уже много лет?
      -- Степан, я беру вас с женой на службу, -- прервал я его излияния. -Условия те же.
      -- Будем стараться, хозяин. Не пожалеете.
      -- Вот тебе первое задание. В моем доме спит девушка. Нужно покараулить ее сон, ясно? Но только снаружи.
      -- А кто она вам? -- бесцеремонно спросил он.
      -- Степан, если хочешь работать у меня, то приучись не задавать лишних вопросов.
      -- Да разве он лишний? -- удивился Пономарец-младший. -- Если, к примеру, она вам родня или хорошая знакомая -- это одно, а если какая-нибудь профурсетка, то может и спереть чего, а спрос-то с меня.
      -- Это хорошая знакомая, -- терпеливо разъяснил я.
      -- Ну вот видите, хозяин! Спросил-то я, выходит, правильно, а?
      -- Правильно, успокойся. Но все же постарайся спрашивать меня пореже и делай так, как я говорю. Аида!
      На столе в гостиной я нашел листок с ее записями, не читая, сунул в карман и, дав Степану последние наставления, направился к Балашовым.
      Вика готовила завтрак. Саныч, по ее словам, всю ночь работал на отгрузке товара, вернулся недавно и завалился спать. Измотался бедненький. Не бережет себя. А ведь рана по-настоящему еще не зажила.
      -- Пусть отсыпается, -- кивнул я. -- У меня дело к тебе, Вика.
      -- Пожалуйста. -- Она мягко улыбнулась. -- Хотите оладий со сметаной?
      -- Спасибо, не хочу. Вот тебе деньги, вот женские размеры. В смысле одежды. Купи, пожалуйста, все необходимое. От платья до... ну, сама понимаешь.
      Она вспыхнула.
      -- Хорошо, Вадим Федорович. Мне нетрудно.
      -- Это для моей гостьи. Она стройная, брюнетка. Так что сообрази насчет расцветки. Бери только хорошие вещи. А когда купишь, отнеси ко мне. Там во дворе сидит такой большерукий мужичок по имени Степан, скажешь, чтобы передал по назначению. Договорились? Спасибо, Вика.
      Попрощавшись с ней, я помчался в город. Утренняя прохлада врывалась в окошко.
      Я смотрел на дорогу, но видел Инну -- ее серые глаза, упрямо сжатые губы, вьющиеся от природы темные волосы. Инна... Замечательное имя! Оно чем-то созвучно другому дорогому для меня имени -- Алина. И в их облике есть нечто сходное, хотя они принадлежат к разным женским типам. Что же? Загадка! Да, та загадка, которая делает женщину волнующей и желанной. Я не знаю, как сложатся мои отношения с Инной. Но, клянусь, я не повторю ошибки. Никаких биополей. Я добьюсь ее расположения иными средствами.
      Господи, неужели произошло чудо и я снова влюбился?
      * * *
      Поначалу у меня было намерение заехать к Кителю и раскрутить его. Правда, я не знал адреса. Но ведь можно позвонить Санычу.
      Однако на въезде в город я почувствовал, что клюю носом.
      Надо бы вздремнуть пару часиков. Такая ночь позади! Дома я прилег на диван, а когда снова открыл глаза, часы показывали пять вечера. Ничего себе вздремнул! Китель подождет. Я переоделся, спустился вниз и помчался в Жердяевку.
      * * *
      Вика постаралась.
      На Инне был элегантный костюм цвета морской волны, замечательно гармонировавший с ее смуглой кожей и черными вьющимися волосами. Я не испытывал нужды думать о том, красива ли она. Я только чувствовал, что в присутствии этой женщины мне хочется быть значительнее, умнее, интереснее.
      Но в ее глазах стоял ледяной холод. Во мне она видела врага.
      Ее не возьмешь расхожими комплиментами. Нужно что-то другое. Искренность? Попробуем.
      Мы сели за накрытый мною стол. Судя по состоянию холодильника, Инна до сих пор не притронулась к еде.
      -- Как отдыхалось?
      -- Благодарю вас.
      -- Степан сказал, что вы проснулись довольно рано. Но следов обеда почему-то не заметно.
      -- Я привыкла хозяйничать только в своем доме.
      -- Пусть так. Но от приглашения поужинать вы, надеюсь, не откажетесь? Она промолчала.
      -- Что будете пить?
      -- Немного шампанского.
      -- Отлично! -- Я наполнил бокалы. -- Давайте, Инна, выпьем за взаимопонимание.
      -- Избавьте меня, пожалуйста, от лицемерных тостов. Я отставил свой бокал.
      -- Обожаю, когда женщина немного задирается, но не кажется ли вам, что вы переигрываете?
      -- По-моему, это вы ведете какую-то игру.
      -- Да, черт побери! -- не выдержал я. -- Игру, которую вы мне навязали! -Тут меня прорвало. -- Послушайте! Что вы о себе воображаете?! У вас нет ни малейшей причины для этой киношной суровости. Вы жаждали моей смерти и, если бы не счастливый случай, расправились бы со мной самым жестоким способом. Вы, такая утонченная молодая женщина, готовы были обагрить руки, ваши хорошенькие музыкальные пальчики, кровью человека, которого увидели впервые в жизни. Но, заметьте, я даже не сержусь. И не злоупотребляю своими возможностями. Мне ничего не стоило шепнуть парням пару слов, и вы навсегда остались бы в том долбаном подвале. В конце концов, я мог попросту сдать вас в милицию, и вы провели бы восемь-десять лет -- самых лучших лет жизни -- в живописных местах, откуда прибыл недавно ваш драгоценный папаша. То есть я хочу сказать, что имею право на более благосклонное отношение с вашей стороны, вы не находите?
      Мой монолог был выслушан с возрастающим негодованием. Лед стремительно таял.
      -- О чем вы говорите?! -- разрумянившись, воскликнула она. -- Это невероятно! Убийство? Да за кого вы нас принимаете?! -- Ее голосок звенел от возмущения.
      Тут уж я рассвирепел:
      -- Милая девушка, не держите меня за дурачка! В свое время ваш папаша пытался укокошить меня более изощренным способом. Только кишка оказалась тонка. Хотите, расскажу?
      -- Перестаньте оскорблять моего отца, вы, негодяй! -- Она была готова запустить в меня тарелкой.
      -- Ах так! Значит, это была шутка? Этакая невинная детская шалость?
      Она первой взяла себя в руки и заговорила спокойнее:
      -- Вам не надо притворяться. Я знаю все. Папа -- святой человек. Он пострадал невинно. Из-за вас. Это вы его оклеветали. Он все потерял. Наш дом конфисковали, описали все имущество. Думаете, я ничего не помню? Если хотите знать... Когда папа вернулся из заключения и рассказал всю правду, мы решили, что вы обязаны возместить нашей семье, вернее, ее остаткам хотя бы часть утраченного. Это справедливо.
      -- Да знаете ли вы, -- заорал я, -- что еще секунда, и я был бы распилен пополам! Зубья уже захватили мою одежду!
      -- Благодарите за это своего Саныча! -- отрезала она. -- Он налетел на нас со своими головорезами, сбил с ног и связал, не дав слова вымолвить. Иначе мы давно отключили бы пилу.
      -- Ага, значит, виноват Саныч?
      -- Он и вас погубит, -- убежденно произнесла она. -- Разве можно верить предателю? Ее серые глаза метали молнии.
      -- Оставим Саныча в покое и вернемся к нашим баранам. Значит, вы утверждаете, что намеревались отключить пилу?
      -- Клянусь вам!
      -- Минутку! Если я правильно понял, ваш план был таков: попугать меня этой вертушкой и выманить энную сумму?
      -- Папа говорил, что вы владеете гипнозом, но не можете влиять на тех, кто находится вне подвала. Сам он остался внизу, чтобы поставить наши условия. Он сказал, что как только начнет вас громко хвалить, значит, вы пустили в ход гипноз.
      -- Какие ловкачи! Пилу-то откуда притащили?
      -- На нее мы истратили последние сбережения.
      -- Поумнее не могли придумать?
      -- Могли. Но не было денег. -- Это было сказано с такой непосредственностью, что я содрогнулся.
      -- И на что же вы рассчитывали?
      -- На ваш инстинкт самосохранения. Вы поймете, что проиграли, и согласитесь вернуть нам то, что в свое время отобрали у отца. Просто мы не могли предположить, что Саныч работает на вас.
      -- Мудрый план, что и говорить! Но вот какая загвоздка: ваш папаша почему-то забыл спросить меня о деньгах. У него было одно желание: увидеть мою смерть.
      -- Это невозможно! Тем более что ход пилы контролировали мы.
      Она говорила с такой категоричностью, что поневоле я засомневался.
      Может, и так. Им не было смысла распиливать меня пополам, по крайней мере до получения выкупа. А Китель попросту сумасшедший. Но теперь получается, что именно Саныч едва не погубил меня, пускай и невольно. Любопытный расклад...
      -- Допустим, все так и обстояло, -- сощурился я. -- Но откуда эта патологическая ненависть ко мне? Я имею в виду лично вас.
      -- Вы сломали нашу жизнь... -- тихо и вместе с тем грустно ответила она.
      -- А вот это -- абсолютное заблуждение, -- возразил я. -- У вашего дорогого родителя, извините за резкость, сдвиг по фазе. Смешались в кучу кони, люди... Он меня с кем-то спутал.
      -- У папы ясная голова, -- упрямилась она.
      -- Инна, вы же умная девушка. Ну, перепроверьте информацию. Расспросите старых знакомых отца, друзей семьи, тех, кто помнит суд. Какое предъявлялось обвинение? Что утверждали свидетели? Нет, совсем другие люди сделали из вашего отца стрелочника.
      -- Но все началось с вас...
      -- С меня? Ну нет! Напротив -- именно ваш родитель уже пытался однажды шантажировать меня. В том же подвале он держал меня заложником. Стоило огромных усилий и нервов вырваться из западни. Но я сумел и тем самым расстроил его планы. Вот почему он зол на меня. В остальном же... Не я отдавал вашего отца под суд. Не я приложил руку к его злоключениям. Пусть он получше пороется в памяти. А вообще, не в его положении вынашивать планы мести. Пока он тосковал за колючей проволокой, многое изменилось. Другие люди держат сейчас рычаги. Надо это понять. И принять как должное. Прежнего влияния ему уже не обрести. Его деловая песенка спета.
      Она задумчиво опустила голову. Кажется, мои стрелы угодили в яблочко.
      -- Сколько вам лет? -- спросил я.
      -- Двадцать один...
      -- Вы замужем?
      -- Нет.
      -- Любимый человек у вас есть?
      -- Нет.
      -- Кто этот тип, который изображал вашего жениха?
      -- Я его презираю.
      -- Чем вы занимаетесь?
      -- Уже ничем...
      -- Как я понял, средств у вас нет?
      -- Вы не ошиблись.
      -- И что же вы собираетесь делать?
      -- Что-нибудь придумаем. Есть люди, которые могут дать отцу в долг. Начнем свое дело, а там посмотрим.
      -- Не обманывайте себя. Если вашему отцу и дадут денег, то только в качестве милостыни. Он -- отработанный пар, поймите это.
      Она склонилась над столом еще ниже.
      Возникла долгая пауза.
      Наконец я прервал ее:
      -- Инна, у меня есть предложение. Вы -- умная И отважная женщина. Но поставили не на ту лошадку. Переходите в мою команду. Вашему папаше тоже кое-что перепадет. Разумеется, при условии, что он угомонится. Вам же гарантирую хороший дом, автомобиль, средства...
      Она вскинула тонко очерченные брови:
      -- То есть я должна стать вашей наложницей?
      -- Я не ставил вопрос так.
      -- Но подразумевали.
      -- Отнюдь.
      -- Чего же вы потребуете от меня?
      -- Довольно деликатной работы, которую можно окрестить, ну, предположим, финансовой разведкой. У вас получится. Дело интересное, живое, в меру рискованное и оплачивается по высшей шкале.
      Она пристально посмотрела на меня:
      -- Папа рассказывал, что вы владеете гипнозом, это правда?
      -- В некотором смысле да.
      -- Значит, вы можете подчинить своей воле и меня?
      -- Могу, но не стану этого делать.
      -- Почему?
      -- Потому что мне надоело общаться с зомби. Я хочу, чтобы вы сами, по доброй воле переменили свое отношение ко мне.
      -- Я должна посоветоваться с папой.
      -- А по-моему, вы не нуждаетесь ни в чьих советах.
      -- Может быть... Но сейчас я действительно не готова ответить на ваше предложение.
      -- Понимаю и не тороплю. Давайте все-таки приступим к обеду. Хотя его правильнее назвать ужином.
      Она кивнула и, будто преодолев в себе некую преграду, набросилась на закуски. Да и у меня пробудился зверский аппетит.
      Некоторое время в гостиной слышался лишь стук столовых приборов.
      Перед горячим я налил ей еще шампанского и продолжил расспросы:
      -- Вы единственная дочь в семье?
      -- Есть еще старший брат. Он -- ученый-физик. Но... ему всегда было стыдно, что отец работает в торговле. А когда случилось это несчастье, то переехал в другой город и даже ни разу не написал. Вообще, нас предали все. Раньше был хлебосольный, гостеприимный дом. Веселье, музыка, интересные люди... Сейчас это кажется сказкой.
      Поведение моей собеседницы заметно изменилось. Она более не походила на взъерошенную кошку. В голосе начали проскальзывать доверительные нотки. Но ее улыбки я не видел по-прежнему. Даже грустной.
      -- Ваш дом и имущество были конфискованы. Где же вы жили? И как?
      -- У отца хватило дальновидности в благополучные времена приобрести небольшую квартиру на имя дальнего родственника. В нее мы и переселились с мамой. Мама не выдержала позора и нужды и через пять лет умерла. Мне тогда было четырнадцать... Если бы не папина двоюродная сестра... -- Она замолчала.
      Вот старый козел, подумал я про Кителя. Наверняка держал квартиру для любовных утех.
      -- Значит, сейчас ваш отец находится именно там?
      -- По-видимому.
      -- Адрес?
      -- Зачем вам? -- снова насторожилась она.
      -- Хочу потолковать с ним тоже. Инна, какие тайны? Я могу спросить у Саныча.
      При упоминании этого имени тень брезгливости пробежала по ее лицу.
      -- Пожалуйста! -- Она назвала адрес. Это был тихий и зеленый квартал неподалеку от ЦУМа. Я снова наполнил бокалы.
      -- Инна, если ваш отец проявит здравомыслие, то обещаю завтра же предоставить вам полную свободу. Вне зависимости от того, примете вы мое предложение или нет.
      -- Благодарю вас.
      Наш поздний обед подходил к концу.
      -- Кстати, вот телефон. Можете позвонить отцу и подготовить его к нашей беседе. Слушать я не буду. И, конечно, никаких записей не ведется. Я пошутил.
      -- Что ж, воспользуюсь этой возможностью.
      -- А затем можно прогуляться. Погода изумительная.
      -- Извините, но я хотела бы побыть одна. Я вздохнул:
      -- Как пожелаете.
      * * *
      Не спалось.
      Я поднялся в башенку, расположился за своим писательским столом и раскрыл папку, на которой печатными буквами было крупно начертано: "ПАУТИНА".
      Так назывался большой, даже, пожалуй, огромный роман, который я начал еще в прошлом году.
      В отличие от рассказов, которые я последовательно доводил от первого абзаца до последнего, "Паутина" создавалась из отдельных фрагментов. У меня уже было набросано несколько десятков кусков, разработано три-четыре дюжины характеров, но каким образом сплавить все это в единое целое, я пока не видел. Главная ось моей будущей эпопеи терялась в калейдоскопе лиц и событий.
      И вдруг я узрел ее, эту ось. Я словно бы воспарил над плоскостью собранного материала и с набранной высоты различал, что и где следует расположить.
      Одновременно я понимал, почему именно сейчас удалось это головокружительное парение, это ощущение легкости в овладении сложной темой.
      Причиной была женщина, которая спала сейчас через две стенки от меня, женщина, до которой я еще не дотронулся и пальцем.
      Я не испытывал ни похоти, ни разнузданного желания немедленно овладеть ее телом.
      Мне хорошо работалось, хорошо было знать, что она здесь, рядом.
      Господи, подумал я. Если бы эта женщина была со мной с самого начала, я горы бы свернул.
      Она может уйти из моей жизни, может отвергнуть меня, но просто знать, что она существует, -- хорошо.
      Я писал страницу за страницей, чувствуя, что каждое слово ложится на место, что ничего не нужно править, за окошком шумел ветер, раскачивая сосны, с темного неба смотрела звезда, -- как хорошо, думал я.
      * * *
      Утром, когда я выводил машину из гаража, принесли почту.
      Я пробежал по диагонали нашу главную городскую газету -- "Время" -- и на четвертой странице споткнулся о заметку, озаглавленную "Бессмысленная акция". Речь шла о том, что какие-то неизвестные самым варварским образом разгромили небольшое пригородное хозяйство торговой базы, известное как Лесная Дача. Будто направленный смерч прошелся по постройкам, от которых осталась груда щебня и строительного мусора. При этом использовались взрывчатые вещества. Акция тем более бессмысленная, что на Лесной Даче не имелось ничего сколько-нибудь ценного, -- и так далее.
      Я свернул газету и бросил ее на заднее сиденье.
      Молодец Саныч!
      Проклятое место уничтожено навсегда!
      * * *
      Китель был дома.
      Открыв дверь и увидав меня, он страшно переполошился. Отступая в глубь квартиры, повторял, как попугай:
      -- Что с Инночкой? Что с Инночкой?
      -- Не волнуйся, старик, она в порядке. Передает тебе привет.
      Он смотрел недоверчиво.
      -- Для чего вы приехали?
      -- Поговорить.
      -- О чем?
      -- А разве не о чем?
      Квартира была однокомнатной. Вся обстановка -- диван, кровать, рассыпающиеся стулья, шкаф с перекошенной дверцей, ну и прочее барахло. К тому же, находясь в последние дни в одиночестве, Китель успел порядком все захламить. Пыль, груда немытой посуды, батарея бутылок из-под самой дешевой водки, которой отравилось немало бедных горожан...
      Под стать квартире выглядел и сам Китель. Сейчас, при дневном свете, было особенно заметно, как он сдал. Это уже не тот вальяжный тип, что мог закатить скандал в ресторане из-за занятого столика. Трясущиеся руки, блуждающий взгляд, неуверенность во всем облике... Видимо, он отдал последние силы неудавшейся акции и сейчас полностью смирился с окончательным поражением.
      Мне вдруг вспомнилось, как Китель поучал нас с Алиной, как предрекал, что грядут новые времена. Что ж, новые времена наступили, но места в них не нашлось именно Кителю.
      Однако сейчас меня интересовало другое. Что случилось с его памятью? Быть может, все дело во времени? За двенадцать лет блокировка ослабла и в конце концов рухнула?
      Я выбрал самый крепкий стул и расположился на нем.
      Китель принялся кашлять.
      Я выкурил полсигареты, а он все кашлял и кашлял.
      Казалось, этому не будет конца. Внезапно я догадался:
      -- Вы больны?
      -- Да... -- с трудом прохрипел он. -- Жить мне осталось недолго... Но это между нами. Инночка ничего не должна знать.
      -- От меня она не узнает.
      Он выудил откуда-то початую бутылку, налил себе в грязный стакан и, робея, спросил:
      -- Будете?
      Я лишь усмехнулся.
      Он жадно выпил и облизал губы.
      -- Так о чем будем говорить? Я поднял на него глаза.
      Он съежился, предчувствуя насильственный допрос, и простонал:
      -- Нет... нет... Господи, когда же вы оставите меня в покое!
      -- Что делать, если мне нужно знать истину? Я сосредоточил волю.
      Китель судорожно дернулся и замер в нелепой позе в своем драном кресле.
      -- Когда вы впервые вспомнили обо мне? Он молчал, глядя на меня выпученными глазами, как на оживший кошмар. Я усилил импульс:
      -- Отвечайте! Ни слова.
      Его полная неподвижность, ошалелый взгляд и вывалившийся посиневший язык подтверждали, что дело неладно. Я снял воздействие.
      -- Константин Петрович! Вы меня слышите?
      Двигались лишь его зрачки, похожие на две мелкие оловянные монетки.
      Я поднял его руку, она тяжело упала. Лишь глаза, полные боли и немого укора, следили за мной, но уже будто из другого мира.
      Я бросился к телефону и набрал ноль-три.
      -- "Скорая"! Человеку плохо! Чего? Возраст? -- Я продиктовал данные, затем назвал адрес и собирался вернуться к бедняге, чтобы уложить его на постель, когда зазвонил телефон.
      Я машинально снял трубку:
      -- Слушаю.
      -- Это вы? -- раздался взволнованный голос Инны. -- Все-таки не утерпели? У меня почему-то тревожно на душе. Пригласите, пожалуйста, папу.
      Я оказался в глупейшем положении. Но и хитрить не имело смысла.
      -- Инна, -- я старался говорить как можно ровнее, -- вам необходимо одеться. А Степан тем временем пусть найдет машину. Пригласите его к аппарату.
      -- Что случилось?
      -- Приезжайте. Буду ждать вас здесь.
      -- Ради Бога, что случилось?!
      -- Боюсь, у нас неприятные новости. Ваш отец. Кажется, у него острый сердечный приступ. Я вызвал "скорую". Сейчас попробую сделать массаж. Давайте закончим разговор, чтобы не терять времени.
      На миг возникла томительная пауза. Затем она произнесла уже знакомым мне ледяным тоном:
      -- Вы все-таки убили его! А я вам почти поверила... -- Трубку бросили.
      Надо же такому случиться, чтобы кондрашка хватил старикана именно сейчас!
      Снова затрезвонил телефон.
      На этот раз звонил Степан:
      -- Хозяин, барышню отпускать, что ли? Или брешет, что вы велели?
      -- Немедленно найди машину! Отправь нашу гостью в город и дай ей еще денег. Из тех, что я оставил на хозяйство.
      -- Сделаем, коли так...
      -- Все! Действуй!
      "Скорая" приехала через двадцать минут, в течение которых я тщетно пытался вернуть Кителя в нормальное состояние.
      -- Инсульт! -- уверенно констатировал молодой врач и сочувствующе покачал головой.
      Несчастного Кителя увезли.
      Минуту спустя появилась Инна, отрешенная и недоступная.
      -- Где папа?!
      -- Инна... -- Я попытался взять ее за руку. Она отшатнулась от меня, как от палача.
      -- Где он?!
      -- В Центральной.
      -- Едем туда!
      В машине я сказал:
      -- Инна, я должен объяснить, как все произошло. Дело в том, что...
      -- Не надо!
      -- Нет, черт побери, вам придется выслушать! Ваши обвинения, прозвучавшие по телефону, столь же нелепы, сколь и чудовищны. Поймите простую вещь: если бы я желал устранить вашего отца, то сделал бы это чужими руками, обеспечив себе надежное алиби. Уж перед вами раскрываться бы не стал. Мне не страшен ваш отец. Я не желал ему зла. Неужели не ясно?
      -- Зачем вы поехали к нему? -- с дрожью в голосе спросила она. -- Вам мало тех унижений, которые вы заставили его испытать?
      -- Инна, мы идем по второму кругу.
      -- Зачем вы поехали к нему? -- Я уже заметил за ней эту манеру: упрямо повторять вопрос, на который ей хочется услышать ответ.
      -- С единственной целью -- предложить сотрудничество, -- нашелся я. -- О чем, кстати, вчера мы с вами подробно беседовали. Беда случилась нежданно: инсульт разбил его прямо на моих глазах. Это еще счастье, что я оказался рядом и вызвал "скорую". А если бы он был один? Представляете? Вдобавок он много пил. Видимо, это и сыграло решающую роль.
      -- Он запил, потому что вы разлучили нас, -- парировала она.
      Опять я виноват!
      -- Однако, судя по количеству пустых бутылок...
      -- Боже, о каких пустяках мы говорим! -- перебила она. -- Какие-то оправдания, объяснения, а он в эту минуту, может быть, умирает!
      "Может быть", на мой взгляд, следовало опустить, но я не стал вносить поправку. Вот уж не думал, что моя спутница являет собой классический образец любящей дочери!
      -- Инна, если есть хоть малейший шанс, мы отобьем вашего отца у костлявой. Это я вам обещаю! Выше голову! И перестаньте катить на меня разные бочки. Ей-Богу, не заслужил.
      К великому моему облегчению, выяснилось, что Китель жив, хотя и находится в критическом состоянии.