Пилоты не успели еще сбросить трап, как прямо по посадочной полосе к аэроботу подкатила закрытая машина. Из нее посыпались широкогрудые парни в небесно-голубых мундирах. Не обращая внимания на двух «пернатых» коллег, они споро взялись за дело, и через минуту клетка с рычащим и воющим Бином была уже в машине. Шан долго не мог понять, кто у них старший, пока не приметил рядом с водителем скучного человека с двумя серебряными топориками в петлице.
      — Окс-капитан, у меня сопроводительный пакет и письмо к высшему Тирасу.
      Скучный человек протянул из кабины руку.
      — Мне поручено передать их лично.
      Рука нетерпеливо дернулась — давай. Секунду поколебавшись, Шан сунул письмо и пакет в ленивые пальцы. Рука исчезла. Аудиенция была окончена. Голубые громилы скрылись в кузове. Взвыла сирена, и тяжелый фургон с неожиданной прытью умчался по бетонному нолю, оставив растерянных и недоумевающих гвардейцев на произвол судьбы.
      — Я не знаю правил этикета в этих кругах, но с точки зрения здешних нравов нас встретили в Дроме весьма сдержанно. Жду ваших ценных указаний, септ-капитан.
      — Обалдуй, — сказал Шан. Они шли с летного поля не спеша — торопиться им было некуда — и, получив наконец возможность говорить, не опасаясь быть подслушанными, не находили слов.
      — Обалдуй, — сказал Шан. — Если бы я знал, что буду из-за тебя так волноваться, никогда бы с тобой не связался…
      — Ты волновался за меня? Или за исход операции?
      — Не знаю… Я дилетант в этой профессии. Когда я услышал, как ловко тебя обезоружили, а Горон минутой позже заявил, что Бин в его руках, я, честно говоря, думал только о том, как тебя выручить. Я был уверен, что нас раскрыли… И чуть было не наломал дров…
      — Да, Горон применил старый прием: выдал за Бина беглого уголовника, сошедшего с ума в силайских дебрях. И начальство это знает. Начальству выгодно быть обманутым — будет громкий процесс, будет показательная казнь — и да устрашен будет всякий неотвратимостью возмездия! И ко всему прочему новые чины и награды…
      — Но такой вариант выгоден и тебе. Тебя уже не будут искать. Нельзя казнить одного человека дважды…
      — Выгоден… Ты начал говорить, как Горон. А каково мне? Наверное, тот, кто сейчас в клетке, был на свободе большим подонком. Но ведь его казнят не за это. Его казнят за меня. Я должен теперь ему жизнь, понимаешь? Они лишили меня права распоряжаться своей жизнью…
      — Не раскисай, Сип. Я понимаю — тебе тяжело. Но ты ничего не исправишь жалобами. Здесь нужно другое…
      — Я знаю. Прости. Но что же нам все-таки делать теперь?
      — Послушай, Горон — проницательный?
      — Разумеется.
      — Ты все-таки когда-либо объяснишь толком, кто такие проницательные? Что их объединяет? Каковы их цели? Как их узнают? Я только и слышу — проник да проник, слышу в разных вариантах, в самых неожиданных и взаимно исключающих значениях! Наваждение какое-то!
      Сип долго молчал, расшвыривая камешки с дорож-ки коваными ботинками.
      — Проник… Проник есть проник… Это не вмещается в ваши земные категории. Внешне они неотличимы от всех, они неотличимы от всех остальных свирян. Они бесформенны и всепроникающи. Теоретически они вне закона, каждому разоблаченному пронику грозит смерть. А практически весь государственный, весь административный аппарат Свиры — сплошные проники, потому что доказать, что проник действительно проник, практически невозможно… Они выходят сухими из любых чисток, которые устраивает время от времени Кормчий — они получают награды за усердие, а на яблоню попадают те, кто им мешал…
      — Заумь какая-то! Много страха и мало смысла. Ты что-то перегибаешь, Сип. Здесь что-то не то. И не так.
      — Это все так, Шан, просто это сразу трудно укладывается в голове. Мы уже привыкли, а ты нет. Впрочем, увидишь сам.
      — Но как ты все-таки узнаешь, что кто-то проник?
      — Спроси что-либо полегче… Как узнаю? Сам не знаю! Конечно, не по внешности. Хотя… Есть что-то, но… Вот стоит ему заговорить — сразу видно. По жестам, по поведению, по речи, по какой-то внутренней злой затаенности — на языке мед, в глазах яд… Тысяча мелочей… Трудно объяснить… Ты меня понимаешь?
      — Пытаюсь изо всех сил. Но, честно говоря…
      — Стоп!
      Сип приложил палец к губам. Шанин оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Они потоптались у ворот аэрогавани, глядя, как перегруженный грузовой дирижабль безуспешно пытается оседлать причальную мачту. Рядом с ними остановились несколько зевак, по традиции обсуждающих промахи пилотов и их шансы причалить в такой ветер.
      — Им «пернатые» помогут. У них крылышки, — ядовито хихикнул кто-то за спиной. Шан обернулся. Все с постными лицами смотрели в небо.
      — Надо идти в ближайший участок «ПГ» и связываться с Гороном. Пусть он сам разбирается, что к чему и какого лешего нас бросили посередине дороги…
      — Не надо, септ-капитан. Все делается согласно приказу. Та команда не имела инструкций на ваш счет.
      У говорящего не было лица. Потом, через минуту после разговора, ни Шан, ни Сип не могли вспомнить наверняка ни одной четкой черточки, ни одной особенности фигуры, ни одной броской детали одежды — какое-то смутное облако, желе, студень с бесцветным голосом.
      — Кто вы такой?
      Молчание. Наручные часы, где вместо циферблата — силуэт топора. Какие-то розовые бумажки.
      — Вот ваши места в гостинице и суточные на неделю. Вас позовут, когда будет надобность.
      Он растаял в воздухе, не оставив следа. Но еще раньше, едва он появился, растаяла толпа зевак вокруг Шана и Сипа. У жителей Дромы выработалась мгновенная реакция на некоторые вещи.
      — У меня был один знакомый исследователь древней письменности. Он постоянно тренировал воображение. Нарисует две черточки и пристает ко всем: «Что это может значить?» Что это может значить?
      — Только одно — даже на улице следует говорить вполголоса. А в гостинице — орать. У них паршивая аппаратура, работает с искажениями. Глупо влипнуть по вине неисправного магнитофона.
      — Думаешь, нас собираются пощупать?
      Вместо ответа Сип кивнул на такси, которое медленно тащилось за ними, явно желая «случайно» попасться на глаза. Они сели на заднее сиденье и молчали всю дорогу, чем весьма расстроили водителя. И только после остановки Сип вознаградил его, громко воскликнув «Слава Великому Кормчему, высшие умеют ценить преданность! «Изобилие» — лучший отель Дромы. Здесь не соскучишься»…
      Они стояли со своими провинциальными чемоданчиками на тротуаре, не решаясь войти под гулкие своды гигантской пирамиды, составленной из разногабаритных полушарий. Поражало мастерство, с которым архитектор рассчитал все детали своего нелепого сооружения. Оно должно было развалиться без всякого внешнего толчка, само по себе, но оно высилось, венчая центр столицы, и высилось, вероятно, не одно десятилетие.
      — Нравится?
      — Впечатляет. Одна из вершин абстрактного архитектурного искусства. Того и гляди сейчас все посыплется…
      — Не посыплется. На века. Гостиница — ровесница Стального Кокона.
      — Вот как. А кто архитектор?
      — Тсс… Об этом не спрашивают. В справочниках говорится, что гостиница построена волей правителя…
      Подозрительный бритоголовый юноша, тоже заинтересовавшийся бетонным десертом, сразу заскучал и отошел.
      — Леший их разберет. То ли вправду уличный бездельник, то ли… Всякие тут ходят…
      Фойе встретило гостей сладковатым запахом. Большая часть храмообразного пространства была отдана растительному миру — плодовым деревьям, ягодным кустам, овощным грядкам. Строгие таблички «Руками не трогать» и защитные металлические сетки под током предостерегали, однако, заезжих лакомок от вольного обращения с этим соблазнительным великолепием. У таблички, удостоверяющей, что за барьером портье, гости простояли минут десять. Портье смотрел сквозь их прозрачные тела в глубины, доступные ему одному. Робкие попытки вывести его из каталепсии успеха не имели, и Шан довольно внятно пробормотал: «Сип, здесь нет таблички «Руками не трогать», и я сейчас попробую…». Сип наступил ему на ногу. Тем не менее портье протянул руку — ленивым жестом, как голубой окс-капитан в машине.
      Розовые бумажки имели волшебную силу. В своем двухкомнатном номере-люксе гости оказались ровно через минуту, слегка обалдевшие от подобострастных улыбок носильщика, выросшего из-под земли, запаленных вздохов скоростного лифта и магнитофонной скороговорки очаровательной горничной, которая оставила после себя аромат нектара и горячий чай с какими-то желтыми орешками.
      — Сказка, — проворковал Сип, оглядывая безудержную безвкусицу литерного номера. — Как щедро платит правитель своим преданным слугам! Сто лет не спал на такой кровати…
      Он плюхнулся на свое необъятное ложе, ловко поддел матрац и внимательно осмотрел группу пружинных контактов, от которой в ножку уходил красный провод. Потом включил бра на стене. Вместе со вспыхнувшей лампой в настенной стойке что-то щелкнуло и зажужжало.
      — Для любителей ночного чтения, — прокомментировал Сип. — Очень хорошо видно, что читаешь…
      Они обследовали номер и обнаружили массу не менее интересных вещей: радиоточку, которая не включалась и не выключалась; странное вентиляционное отверстие в потолке над люстрой; сушилку в ванной, которая не сушила, но трещала, как автоматическая кинокамера.
      Шанину наконец все это надоело.
      — Эти желтые орешки с чаем вызывают отличный аппетит. Не заняться ли нам этим вопросом? Там, кажется, есть какие-то талоны в ресторан, который я приметил внизу…
      — Талоны пригодятся на потом. А сейчас с помощью вот этого чека мы должны стать богатыми людьми…

* * *

      Несмотря на рабочий день, улицы Дромы были многолюдны, пестры и бестолковы. Человеку, привыкшему к тишине и успокаивающей медлительности современных поселений Большого мира, здесь было нелегко. А Шанину в мундире гвардейца было нелегко вдвойне: Дрома кишела «пернатыми», и приходилось бдительно следить за людским потоком, чтобы ответить на приветствие или откозырять самому.
      Улицы бесконечно петляли, переламывались, расходились зигзагами у подножия одинаковых, как детские кубики, многоэтажных коробок, упирались в неожиданные тупики, по ним, вплотную друг к другу, скрежеща и цепляясь бортами, судорожными толчками продвигался чадящий бензиновой гарью автомобильный поток. Порой где-нибудь впереди раздавался вой тормозов и хруст сплющиваемого металла. Урчащий конвейер замирал тогда надолго, но никакая сила на свете не могла прекратить его движение совсем.
      Зато людской поток на тротуарах тек безостановочно, Каждый прохожий что-то делал на ходу — жевал, курил, читал, — и, может быть, поэтому на всех лицах каменела равнодушная отрешенность от окружающего.
      — Куда мы все-таки несемся?
      — Никуда. Мы уже на месте. Тут можно присесть или постоять без риска быть сбитым с ног… Когда-то здесь был Дворец Свободы — правительственная резиденция. По Слову Правителя он был снесен и на его месте выстроен Вечный Дворец, увенчанный персональной Башней Кормчего. В ней находится его рабочий кабинет. А Вечный Дворец отдан исполняющим Слово Кормчего министерствам.
      И снова пирамида, но уже не из полушарий, а из неправильных конусов, опоясавших тонкую свечу башни, зеркальный купол, который поздно вечером и рано утром полыхал языком пламени на сером небе. И та же печать незаурядного мастерства, скрученного и извращенного злой волей нелепого заказа. И скульптура у главного входа: юный бог в куртке с надкушенным яблоком в руке.
      — Правитель в ту великую минуту, когда он задумался о судьбе Свиры и принял решение взять на плечи бремя Кормчего… Ну как? На что похоже это сооружение?
      — Похоже на то, что гостиницу «Изобилие» и Вечный Дворец строил один и тот же архитектор.
      — Тот же? Нет… Но… Разве есть сходство? В чем?
      — В характере. Во взгляде, что ли. В мастерстве… Словом, если это не он, то его ученик.
      — Да…
      Сип долго молчал, разглядывая дворец, словно видел его впервые.
      — Да… А ведь действительно… А ты зорок, Шан. Дворец строил сын того, кто поставил злополучную гостиницу.
      — И он плохо кончил?
      — Да. Можно мне задать тебе вопрос без околичностей?
      — Разумеется, Сип.
      — Что ты собираешься делать?
      — Сейчас? Продолжать прогулку.
      — А завтра, послезавтра, через неделю?
      — Наблюдать, запоминать, анализировать.
      — А действовать?
      — И действовать. Во всех детективных романах, которые я специально проштудировал перед Свирой, говорится, что главное в профессии разведчика — дедуктивный метод. Действие — частность, а частное по дедуктивному методу должно выводиться из общего. Следовательно, чтобы действовать, надо основательно побездействовать.
      — Ты все шутишь. Тебе все это кажется пока забавной игрой. Не спорь. Ты попал в прошлое, в пройденные вами века. И ты не прочь подурачиться, уверенный, что завтра вернешься в свое время. А ведь Горон ждет, когда ты проникнешь к правителю. И он не будет ждать бесконечно. И он не любит шутников.
      — Хорошо, давай серьезно. Мы работаем не для Горона. И если говорить откровенно, я вообще не собираюсь встречаться с правителем. Потому что меня и моих друзей интересует не то, каким образом этот древний хрен сумел себя законсервировать на двести лет, а то, каким образом Свира так долго держится на краю неизбежной пропасти. Уверен, что правитель не выложит ответа даже за женьшень. Придется докапываться самим, изучать производство и распределение, понять положение и взаимоотношение всех классов и прослоек общества, оценить настроение и степень зрелости народа…
      — Для этого надо прожить здесь две жизни…
      — Чтобы уловить общее — нет. Иногда его можно почувствовать сразу, на одном дыхании. Как повезет. И как смотреть на все, что происходит вокруг. Ты здесь родился, ты ко всему привык, многое проходит мимо твоего внимания. Глаз постороннего зорче.
      — Возможно… Но меня интересует одна частность — собираешься ли ты посещать правителя?
      — Пока нет. Пока это просто невозможно — мы стоим перед глухой стеной, и эта стена неприступна. Нужно найти хотя бы какой-то дефект в этой стене, дыру или щель, и только тогда…
      — А если я знаю такой дефект?
      Шан внимательно посмотрел на Сипа. Сип выдержал взгляд.
      — У тебя завелись от меня секреты, Сип?
      — Нет. Не завелись. Этот секрет был со мной всегда. На Свире, на Зейде, на Земле. Но этот секрет я открою только тому, кто поможет мне выполнить клятву.
      — Какую клятву?
      — Судить Великого Кормчего.
      — Убить?
      — Нет. Судить. И приговорить к смерти, И привести приговор в исполнение. Чтобы это не было убийством, нужны хотя бы двое…
      Да, еще Тесман говорил, что у Бина свои счеты с правителем. И вот теперь… Отговаривать бесполезно. Согласиться на соучастие нельзя. Остаться в стороне нечестно. Обманывать подло.
      — Когда и кому ты дал клятву?
      — Не надо об этом, Шан. Я забыл, что ты человек Земли. Что ты просто наблюдатель. Что для тебя все наши горести и беды не более как трудный ребус, который надо решить, научный казус, который надо объяснить. Я забыл. Прости. Я не оставлю тебя, пока… Словом, забудем этот разговор. Я ничего не спрашивал.
      — Бин…
      — Я Сип. Прежний Сип. Твой Вергилий.
      — Жарко. Давай выпьем пива…
      Они остановились под зеленым навесом против рыбного магазина. Пожилой гвардеец с жезлом дружелюбно им улыбнулся и подвинул кружку, освобождая место за столиком. Улыбка в Дроме — явление редкое, и Шан улыбнулся в ответ.
      — Дежуришь?
      — Разве это дежурство, септ-капитан? Хочешь — спи, хочешь — пиво дуй. А вот я работал в Олоне, воздушные верфи там — вот где действительно держи ухо востро. Известное дело, работяги — у них свой закон. Держатся один за одного, косяком — с ними лучше не связываться…
      Пиво было, что называется, на любителя — цвета спелой малины, горьковато-сладкое и почти без пены. Шан взял три кружки — себе, Сипу и говорливому блюстителю порядка.
      — Благодарю, септ-капитан. Многовато будет… Ну да ничего, мне уже через час меняться.
      — А ты за свою жизнь в разных местах бывал, наверное?
      — Да, помотался. Я все больше по охране, для страха стою. Так не стало страха теперь, даже Вечного Дворца не боятся, шалый народ стал.
      — А почему, как ты считаешь?
      — От жиру. Я говорю — от жиру. Заелись, на правителя обнадежились. Он, мол, благодетель, всех накормит. Я последнее время в глуши, в Трижах существовал — молодые затерли. Так и там дикари, обезьяны земляные, только и могут, что свою сатуру крупноплодную сажать да выкапывать. Так и эти. Не хотим по шестнадцать часов работать, хотим по десять. А этого не хотите?
      Заметно приободрившись, ветеран грозно потряс жезлом, как боевой дубиной.
      — А сюда меня сын перетащил, слава Кормчему. В «топорах» у меня сын… Здесь благодать. Конечно, тоже как когда…
      Что-то стряслось в рыбном магазине напротив. Крик возмущения и боли, звон разбитого стекла, шум свалки, снова крик — тот же голос, но сдавленный, зовущий на помощь, ругань, глухие удары, снова звон стекла… Гвардеец поскучнел и прислушался, не спеша, однако, допивать свое пиво.
      — Опять что-то не поделили… Вот народ! Всего выше горла, лопай — не хочу, так нет, каждый в рот соседу смотрит. Зависть, зависть… Не люблю драк. Никогда не поймешь, кто прав, кто виноват, все хороши… Пакость одна…
      Шанин почувствовал на себе хмурый изучающий взгляд Сипа. Ему стало неуютно. Никаких действий — это легко приказать. А если бьют женщину? Ребенка? Ты чужой, тебе все равно — утверждало молчание Сипа… Нет, дорогой. Очень не все равно. Очень.
      — Надо прекратить это. — Шан одернул ремень. — Пойдем, дежурный.
      Они не успели. Кто-то мелькнул в дверях, пытаясь выскочить на улицу, его перехватили, ударили спиной о притолоку.
      Руководил боем коротышка в кожаном фартуке. Увидев гвардейцев, он бросился к ним, крича:
      — Это проник! Он оскорбил Великого Кормчего! Он сказал про него такое!
      Тротуар опустел мгновенно. Ни избиения, ни свидетелей — жара, звенят ситары, недопитое красное пиво на столике — и неподвижное тело на тротуаре, лишь отдаленно напоминающее человеческую фигуру.
      Шанин предполагал в этот день съездить куда-либо на окраину, например в рабочий пригород Дромы Силку. Было еще рано, до Силки часа три езды экспрессом, и они вернулись в гостиницу. Возвращались в открытом автобусе, который немилосердно дергало в ритме бесконечного автоконвейера. Люди стояли и сидели, отрешенно жуя, и согласно качались в такт рывкам.
      — Ну как дедуктивный метод, — спросил Сип, исподлобья поглядывая на Шанина. — Помогает?
      Шан потер лоб.
      — Плохо помогает?
      — Поможет. В свое время. А завтра мы с тобой должны разыскать вот этого человека. Зовут его…

* * *

      — Мос Леро…
      Чтобы разобрать витиеватую надпись на почерневшей медной пластине, пришлось включить поясной фонарик. Шан махнул рукой таксисту, тот, круто развернув машину, дал полный газ, и через полминуты только серая пыль висела над петлей накатанной дороги.
      — Даже фары не включил. Еще врежется где-нибудь. Внизу уже совсем темно. Чудак…
      — Кто знает, Шан. Может быть, это мы начудили, отпустив машину раньше времени…
      — Не думаю. Хотя, если хозяин подстать своему логову, думать о приятном отдыхе вряд ли придется…
      Они звонили у бронированной калитки, врезанной в крепостной кладки каменную стенку, добрых пять минут, но за калиткой и за стеной царила нежилая тишина.
      — Однако, Мос Леро рано ложится спать.
      Вилла пряталась на дне горной впадины, словно в стакане с отбитым верхом — полупрозрачные острые ребра кварцевых пиков перекрывали все подходы к ней. Лишь по единственной узкой расщелине выползала наверх дорога. Все ее замысловатые петли просматривались от виллы, как с вертолета.
      — По-моему, этот Мос — атаман разбойничьей шайки. Иначе зачем ему такое странное лежбище?
      — Не знаю, Шан. В Дроме у него вполне ординарная квартира и, если верить соседке, приличная репутация…
      Разыскать Моса Леро по адресу, данному Гороном, не удалось. Его не оказалось дома, а словоохотливая соседка не знала, куда он уехал. Помогла хмурая консьержка. Она проводила гвардейцев медленным взглядом до самых выходных дверей и уже в спину пробубнила негромко:
      — К Мосу, что ли? Давно пора… В Лаане он, где ж ему быть в субботу… На Синей горе вроде дача у него…
      До местечка Лаан было не больше часа езды, но автобусы туда почему-то не ходили, а разбитные таксисты, готовые мчать хоть в преисподнюю, от слова «Лаан» сразу скучнели, а стоило упомянуть еще Синюю гору… Словом, только к концу дня Шану с Сипом удалось уломать какого-то бедолагу за пятикратную цену. Машина долго кружила по каким-то окраинам и выбралась на лаанскую дорогу далеко за городской чертой, но по шоссе водитель погнал с такой скоростью, словно от стрелки спидометра зависело спасение его души. Судя по всему, на Синей горе он бывал не раз. Такси уверенно выкручивалось из опасных горных виражей. Но остановился он не у самой виллы, а метрах в двухстах от нее и подъехать ближе отказался.
      — Теперь наш друг уже на шоссе. Зря мы его отпустили…
      Шан снова нажал кнопку.
      И тогда калитка ожила.
      Нет, она не открылась. Ее шероховатая поверхность не шелохнулась, но на уровне глаз с тугим щелчком прорезалась треугольная бойница.
      — Кто там?
      — Нам нужен Мос Леро.
      — Его нет, он уехал.
      — А кто с нами говорит?
      — Служитель.
      — Значит, уехал? Жаль. А то вот его старый друг Горон велел передать ему письмо и долг в тринадцать серебряных.
      — Что вы сказали?
      — Горон велел передать Мосу Леро письмо и долг в тринадцать серебряных.
      Калитка молчала добрых две минуты, прежде чем исторгла новый неуверенный вопрос:
      — А я… Я буду иметь письмо?
      — Нет. Велено передать его лично твоему хозяину.
      Снова молчание. И снова дрожащий голос:
      — Я Мос. Мос Леро. Давайте письмо в щель.
      — Э нет, так не пойдет. Докажи, что ты Мос.
      — Письмо должно быть в красном конверте с буквой «м» в левом верхнем углу.
      — Это другое дело. Пожалуйста.
      Шанин свернул конверт трубочкой и сунул в бойницу. Бойница тотчас захлопнулась.
      — На атамана не тянет. Трусоват больно, — прошептал он Сипу почти весело.
      Сип неопределенно пожал плечами.
      Солнце давно зашло, но вечные скрещения Стального Кокона еще светились тусклым малиновым накалом. Небо было иссиня-черного цвета, и голубым детским шариком светилась на нем Зейда, маленькая луна Свиры. Она почти не освещала окрестность, на пиках полыхали грозные отсветы стали, но она была, она светилась, напоминая Шанину о том, что есть Большой мир, где по-другому живут…
      В лицо ударил прожектор, а через десяток секунд щелчок возвестил, что калитка снова ожила.
      — Я вас вижу впервые. Я вас не знаю.
      — Меня зовут Шан, его Сип. В письме написано, что, кроме долга, мы передадим тебе предложение принять участие в сбыте силайских яблок.
      — Ладно. Входите.
      — Выключи ты этот светильник! Ничего не видно!
      — Идите прямо.
      Рука Шана попала во что-то пухлое и влажное, и это пухлое потянуло за собой прямо, направо, налево — прожектора уже не было, но перед глазами плыли разноцветные круги, лишая возможности если не видеть, то хотя бы ориентироваться в полутемных пространствах.
      — Садитесь. Кресла под вами.
      Пелена рассеялась, открыв небольшую скромную комнату с тремя узкими стрельчатыми окнами, распахнутыми в сад. Вечерний ветер тормошил простенькие пестрые шторы. На некрашеном раздвижном столике стоял запотевший пузатый кувшин с молоком и три стакана. Из плетеной корзиночки торчало три больших ломтя черного хлеба.
      Сип сидел по другую сторону стола. А в центре сидел Мос Леро. Его кругленькое тельце перепачканного детского пупса без конца вздрагивало и порывалось подскочить на плетеном стуле, предугадывая малейшее желание гостей. В нем все было чуточку чересчур — чересчур честные глаза, чересчур жизнерадостный румянец, чересчур широкая улыбка, чересчур искренний голос:
      — Я человек простой, без претензий, родился в глухом селении, так сказать, от земли… Очень устаю в Дроме — сутолока, гром, чад… Хочется тишины, одиночества, свежего, так сказать, дыхания… Присмотрел вот себе ложбинку с конурой… Нет, строил не я, досталась по случаю — за свои, конечно, серебряные… Но недорого, слава Кормчему — по государственной цене, распродажа конфискованного имущества… И каждую субботу — сюда, в конурку свою… А что у калиточки вас задержал — не обессудьте. Места дикие, безлюдные — не ровен час… Всякие тут шастают…
      — А шастают? — успел врезаться Шанин.
      — Шастают, шастают, ой, как шастают… В прошлую субботу, соседа там вон, за той горочкой, подожгли… Выскочил, а в него из пистолета… Хорошо, что в доме друзья были, там целая перестрелка была, еле отбились… А домик сгорел…
      — Кто же стрелял?
      — А ведьма их знает… Ушли все… Может, дружки хозяев бывших, может, другой преступный народ… А вы ехали — рисковали: не любят здесь «пернатых», в мундире особенно, — пуля невесть откуда прилетит… Рисковали, рисковали… И срочность такая была, наверное, да? Убываете куда — в Дроме проездом, да?
      — Проездом, Мос. Горон передает тебе твою постоянную долю.
      — Должок, Шан, должок…
      — Твою постоянную долю, Мос. И с условием.
      Шан достал из-под стола маленький красный чемоданчик, с которым приехал.
      — Вот… Вот… Вот…
      По мере того как на столе появились ампулы с протовитом, пакеты прессованного чернука, булькающие банки сикера, золотые и серебряные амулеты, честные глаза Моса заволакивала сладкая дымка.
      — Ах, Горон, Горой… Нет, старая дружба не ржавеет… Кажется, что общего: я, маленький человек, — и Горон, орел, повелитель «пернатых»… А не забывает Моса верный товарищ, не забывает… Говорят про него всякое, обижаются некоторые, а я думаю — зря. Большой души человек Горон и честен, и справедлив, и нежен где-то… А жестким бывает иногда — профессия такая: защитник, сторож нашего неба. Он и в «топорах» орлом ходил, как же… Я-то трусоват, характера не хватает, вот и копаюсь в низине жизненной, а Горон — храбрец, он весь в небе, всегда на высоте… И все ж не забывает нас, бескрылых, для земли приспособленных, шлет от широты души…
      — Теперь условие, Мос. Ты должен помочь нам. Нам — значит, Горону. Ясно? Мы — это Горон. Так должно быть сказано в письме. Так?
      — Сказано, сказано… Но я человек маленький, я всей душой, только…
      — Ты должен устроить нам встречу с Тирасом. Глаз в глаз. И как можно скорее — завтра или послезавтра.
      — А зачем вам Тирас?
      — Ты чересчур любопытен, Мос.
      — Не знаю, не знаю… Тирас — министр, второе лицо на Свире, правая рука Кормчего, а что я? Червяк! Как я могу приказывать Тирасу? Меня даже не пустят к нему! Нет, не по силам мне, не по силам… Рад бы услужить старому другу Горону, за подарочек отблагодарить, но… Не смогу, не смогу, что другое, а это не смогу… Конечно, если попросить, раскошелиться… Да и то вряд ли… Конечно, если Горон не постоит за расходами… Так это еще столько же надо…
      — Ты загнул, Мос. Столько же — чересчур. Не проглотить. Плохо будет. Половина — куда ни шло. Еще половина!
      — Да разве я себе? Я же для людей, мне самому ничего не надо. Тирас ведь, не пешка какая. И срочность к тому же. А вдруг Тирас заупрямится, спросит — зачем я им нужен? Что я скажу?
      — Мос… ты получил хороший подарок от Горона. Тебе показалось мало. Я добавил еще половину — от себя…
      — Я не вижу второй половины…
      — Вторую половину ты увидишь после того, как скажешь, когда и где мы встретимся с Тирасом…
      — Тирас не пойдет на пустой крючок. Я должен передать ему предложение. А что я ему скажу?
      У Шанина пересохло горло. Не спрашивая разрешения, он налил себе полный стакан ледяного молока. Мос услужливо пододвинул хлеб, и это окончательно доконало Шана. Он отставил стакан. Резиновый пупс был неуязвим. Он мгновенно вывертывался из любых положений. И радужная улыбка по-прежнему цвела на его ярко-пунцовых губах. Сип тоже ухмылялся, наблюдал за поединком. И Шан пошел последним козырем — сунул прямо под горбатый мосовский нос корешок женьшеня, похожий на голенького гнома.
      Мос вздохнул и забыл выдохнуть.
      — Это не тебе. И не Тирасу. У вас не хватит серебряных, чтобы отколупнуть полкусочка с этого корешка. Это для Великого Кормчего. Ты понял, какая идет игра?
      Мос перестал ухмыляться и отодвинулся от стола, чтобы были видны обе двери, ведущие в комнату, и как бы невзначай положил руку на пояс с пистолетом.
      — Но зачем… зачем вам… зачем нам… нам… Тирас?
      — Может, ты сам проведешь нас к правителю? — со всем возможным сарказмом отпарировал Шан, беря реванш за час изнурительного словоблудия. — Сам — без Тираса?
      Но Мос подскочил, не обратив внимания ни на издевку Шана, ни на позу Сипа. Он покатился к внутренним дверям, возбужденно подпрыгивая и одергивая дешевенькую клетчатую пижаму, распахнул их настежь и закричал тоненько:
      — Лира! Лирочка! Вставай, детка, мы стали с тобой за счастливых людей — мы имеем дорогих гостей! Чудесные воспитанные люди! Вставай, мое солнышко, мы будем праздновать их визит! До самого утра!
      И он воздел свои бескостные ручки, приглашая гвардейцев внутрь дома.
      За толстыми дверями двойной доски открылся иной мир. Огромная паукообразная театральная люстра, отсвечивая масляным золотом я позванивая хрустальными подвесками, с варварской щедростью высвечивала каждый уголок антикварного интерьера: инкрустированный перламутром и розовой слюдой потолок; застывшие волны парчовых портьер, за которыми неярко мерцало золотое плетенье противомоскитных сеток на окнах; лебяжьего пуха кресла на мешках-копытцах: древние, ручной работы ковры, которые сделали бы честь любому музею, старые картины — подделки под земных художников и местные шедевры, собранные, правда, не из-за живописных достоинств, а как иллюстрации к мифологическим сюжетам; несколько огромных фолиантов в переплете из красного сандала с золотыми застежками, разностильные пуфики, качалки, лежанки, кушетки; медвежьи шкуры, вокруг низкого, едва в локоть высоты, необъятного круглого стола из черного эбенового дерева, хрустальные вазы и кубки; тонкий, как папиросная бумага, фарфор узкогорлых кувшинов; майолика, резьба по кости, серебряное тиснение, тонированное чернью…