Все о моей мафии

Мы с мужем сразу после свадьбы сняли квартиру в спальном московском районе Ясенево. И уже через неделю из Парижа к нам приехал Валя. Мы в тот момент и сами сидели на чемоданах. Правда, я успела спрятать пачку денег, отложенных на машину, в коробку с хозяйскими вещами в спальне, тем более что хозяйка меня предупредила, что у прошлого жильца есть ключи и он может приехать за какими-то своими вещами. И вот первого сентября я возвращаюсь из университета и тащу в руках пакет с живой рыбой, которую планировала пожарить на ужин. Поднимаясь по лестнице, я увидела, как в нашу дверь нырнул мужской силуэт. К слову сказать, мне было 19 лет, но я, ни минуты не задумываясь, вошла в квартиру вслед за ним. «Вы Игорь?» – спрашиваю я здоровенного, лысого мужика, в надежде услышать, что он и есть прошлый жилец. Мужик очень испугался, увидев меня, ответил, что он майор уголовного розыска и сунул мне в нос свою ксиву. Я только помню, как пакет с рыбой опустился на паркет и еще подававшие признаки жизни карпы поползли на кухню. Тогда мне в голову не пришло спросить сотрудника милиции, что он делает один в моей квартире без понятых и хозяев. Но он пояснил, что якобы забыл здесь какую-то бумажку. Оказалось, пока нас не было, в квартире прошел обыск, а Валю Матина арестовали и увезли на Петровку. Сразу вслед за мной пришел мой муж. Майор задал нам один вопрос: знаем ли мы Гаррика Басмаджана? Оказалось, что Гаррик – известный французский коллекционер, эмигрант из СССР армянского происхождения, а Валя – его давний друг. За несколько дней до описываемых мною событий Басмаджан прилетел в Москву из Парижа и должен был встретиться с продавцами каких-то картин (его очень интересовало современное русское искусство). Эти люди заехали за ним в гостиницу «Россия» на бежевой девятке и увезли в неизвестном направлении. Больше Басмаджана никто не видел. Валентин попал под подозрение, посему у нас и учинили обыск, забрали и спрятанные мною деньги, правда, потом вернули. Валю нашего допросили и тоже отпустили на следующее утро. Но исчезнувшего коллекционера не нашли. Уголовное дело, возбужденное по факту его исчезновения, было приостановлено. Правда, об этом я узнала спустя 14 лет, уже в 2003 году, когда начала заниматься антиквариатом «профессионально», то есть в рамках проекта «Тайны века» на Первом канале.

Коллега и соавтор Лилия Вьюгина привела меня тогда в мастерскую художника Анатолия Брусиловского. Мансардное помещение где-то во дворах Третьяковки ослепило нас в буквальном смысле слова. Комната была затянута павлово-посадскими платками, кругом стояли самоварчики, вазочки, какие-то антикварные штучки-дрючки, от их обилия кружилась голова. Брусиловский был не только основоположником боди-арта, но и историком антикварного движения. Он-то и рассказал мне, как собирались первые коллекции. После революции буржуа, купцы, интеллигенция, в чьих домах и находились многочисленные шедевры, побросав в саквояжи необходимое, покинули родину. Их коллекции остались сторожить гувернантки и домработницы в надежде, что хозяева вернутся, когда революция задохнется. Но не пришлось. После Великой Отечественной войны эти дамы и начали потихонечку распродавать хозяйские шедевры. Брусиловский внимательно читал объявления в газетах. Например: «Продаю альбом старых открыток». Это было сигналом для коллекционера. Он приходил в жуткую, страшную квартиру к старушке и говорил: «Ну, давайте, показывайте свой альбом открыток, так, о-очень интересно!» А сам тем временем быстро-быстро осматривал все вокруг. И видел – там статуэтка, там блюдо, там кресло резное. Все это скупалось за копейки. Сейчас этим вещам нет цены. Да и старушек тех в живых не осталось. Но именно так и формировали коллекции. Кстати, очень часто обладатели антикварных ценностей приносили их в музеи, в оценочные комиссии, и их покупало государство. Иногда сотрудникам этих комиссий удавалось уговорить отдать произведения искусства безвозмездно и даже без оформления надлежащих бумаг. В качестве экспонатов эти вещи никогда не появлялись на музейных полках…

Впрочем, самым ярким эпизодом моей работы над этим проектом было знакомство с выдающимся антикварным вором – Моисеем Залмановичем Поташинским. Руководитель питерского Агентства журналистских расследований (АЖУР) Андрей Константинов знал о моих страданиях по антиквариату. Он вручил мне номер телефона и небольшую справку МВД на Поташинского, на которой красовались несколько дат – сроки заключения по разным статьям Уголовного кодекса. Мой герой никогда и никому не давал интервью. Я решила рискнуть.

В девять вечера я вошла в парадную старинного питерского особняка и поднялась в квартиру на третьем этаже. Дверь мне открыла какая-то восточная женщина, и мы прошли вглубь коридора. Комната была абсолютно голая – ни штор, ни мебели, только раскладушка в углу, на которой сидел старик, похожий на юродивого, в вязаной шапочке и пуховой кофте. Ноги его были накрыты пледом. Рядом стоял табурет с телефонным аппаратом – и все. Боже, и этот человек ворочал когда-то миллионами! Любимец уголовного розыска и КГБ, он водил их за нос десятки лет. Но когда попадался, у него конфисковывали все подчистую. И не один раз. Принадлежавшие ему полотна ныне украшают Эрмитаж и Русский музей. Поташинского четырежды судили за кражи и контрабанду. Он возвращался с зоны и вновь брался за старое (в смысле за антиквариат). Однажды следователь КГБ спросил его: «Слушай, я ночью просыпаюсь и думаю, какие огромные деньги ты потерял, а сидишь, как будто бы потерял пять рублей». На что Моисей Залманович ответил: «Какой же вы идиот, у вас рядом лежит молодая жена, а вы думаете о моих деньгах». Мы быстро нашли общий язык, хотя большинство его рассказов касалось любовных похождений. Моисей Залманович начал свой путь переплетчиком, потом работал в церкви (там он научился определять стоимость и ценность икон), затем судьба занесла его в Эрмитаж. Вот там страсть к антиквариату окончательно захватила его. Вернее, страсть у него была одна – женщины, и ради них он шел на риск. Вещи долго у него не залеживались. Он скупал их за гроши, а потом продавал втридорога. Поташинский рассказал мне историю одного из своих антикварных вояжей. Мария Корниловская была комендантом Васильевского острова. Она собрала несколько сот полотен в ленинградскую блокаду. Ходила по квартирам. Знала, кто чем владеет. И когда человек умирал, она забирала все, что там висело. Сама Мария Ивановна жила в коммуналке, и все 40 метров ее комнаты к концу войны оказались заставлены блокадными трофеями. Из «мертвых» квартир к ней перекочевали Репин, Айвазовский, Машков. Не поднимаясь с маленькой лежанки, она все последующие годы сторожила свою скорбную добычу. Ее сестра работала в столовой Морского университета и приносила ей объедки, коими та и питалась. На все уговоры антикваров продать хоть одно полотно и начать жить по-человечески, Корниловская отвечала категорическим отказом. Даже ее сын, дослужившийся до чина адмирала, предпочитал не общаться с матерью, считая ее сумасшедшей. Незадолго до своей кончины она заказала одному ныне известному живописцу свой портрет и завещала все картины передать в областной музей своего родного Херсона, а ее портрет повесить у входа в галерею. Так и произошло. Мы позвонили в херсонский музей – там действительно висит портрет Корниловской и представлена ее коллекция. За небольшим исключением. Сын после похорон стал разбираться с полотнами и часть продал Моисею Поташинскому. Моисей Залманович три дня возил на своих «Жигулях» картины из дома Корниловской, пока жена не пригрозила ему разводом, если он не прекратит заваливать квартиру этим «хламом». Через Поташинского некоторые полотна (в частности, несколько картин Машкова) попали и к авиаконструктору Яковлеву. Но большую часть картин Поташинский переправил в Израиль. Вместе с работами художника Павла Филонова, из-за которого он отсидел дважды. На секундочку остановимся – небольшой экскурс в историю.

У русского авангарда четыре звезды – Малевич, Шагал, Кандинский и Филонов. Фигура последнего выделяется особо. Картины Павла Филонова экспонировались лишь несколько раз, и мало кому посчастливилось увидеть их воочию. Но чем больше тайн окутывали его личность и творчество, тем больше рук тянулось к нему. Сын кучера и прачки, Филонов был изгнан из Академии художеств за строптивость. Будучи безработным, он рисовал по 20 часов в сутки, но картины свои никогда не продавал. Он считал их достоянием государства. Питался только хлебом и чаем. Его угнетало безденежье. Часто он не мог себе позволить даже холст и писал на бумаге, клоках обоев, на листах жести, на чем придется. Он женился в 40 лет на революционерке Екатерине Серебряковой. Называл жену дочкой, а она была старше его на 20 лет. На день рождения он подарил ей шелковый шарф, который собственноручно расписывал полтора месяца по шестнадцать часов в сутки. Филонов отказывался и от всех привилегий государства, приняв лишь посмертно девять досок на гроб. Он умер от голода в блокадном Ленинграде 3 декабря 1941 года. На Серафимовское кладбище двое санок везли мертвого Филонова и его умирающую жену. Она уже не могла ходить, но очень хотела проститься с мужем. Она пережила его лишь на несколько месяцев. После смерти художника все рисунки и картины оказались у его сестры – балерины Евдокии Глебовой. Она свернула их в рулон и по замерзшей Неве пешком принесла в Русский музей. Это передавалось не как дар, а на временное хранение и оставалось ее собственностью. После войны Глебова поселилась в доме ветеранов сцены. В 1976 году на пороге приюта появилась женщина – Евгения Гуткина. Тонкий психолог, блестящий искусствовед и такой же аферист. Она предложила сестре Филонова создать каталог его работ. Растроганная вниманием к творчеству брата, Глебова брала под свою ответственность в музее рисунки и отдавала их Гуткиной якобы для фотографирования. На самом деле Гуткина перевозила их поездом в Прибалтику, а оттуда – в Израиль.

Тесть Поташинского был учеником Филонова, жил в Тель-Авиве и тоже советовал зятю переговорить с Глебовой о продаже нескольких работ. Но Глебова ему отказала и направила к своей племяннице, у которой хранилась работа на листе жести «Карл Маркс». Голова автора «Капитала» обошлась Поташинскому в 600 рублей. «Карл Маркс» и положил начало его филоновской эпопеи. Моисей приобрел еще несколько рисунков авангардиста и переправил их в Израиль. Но весьма необычным способом. В книжных магазинах он покупал гигантские альбомы с портретами советских космонавтов, расслаивал картон и между листами вставлял рисунки. Затем он шел на почту и отправлял бандероль в Израиль. Это стоило два или три рубля. Тесть не догадывался о «внутренностях» космонавтов и писал Моисею злобные письма: «Прекрати заваливать нас этими чудовищными социалистическими картинками». На что Поташинский отвечал: «Не волнуйтесь, папа, эти космонавты будут кормить еще наших внуков». Два года «космонавты летали» на Ближний Восток, и никто не мог ни черта обнаружить. Впрочем, канал Поташинского накрыли благодаря Гуткиной. С таможни пришел сигнал, что Гуткина подозрительно часто пересекает границу. При очередной проверке багажа у нее были обнаружены те самые рисунки Филонова, которые она и выманила у Глебовой. Через Гуткину вышли на Поташинского и его подельника Осипова. У них конфисковали десятки приготовленных к отправке полотен в том числе из коллекции Корниловской. Контрабандисты были приговорены к солидным срокам. Но Поташинскому смягчили наказание, так как его тесть вернул с Земли обетованной отправленные с космонавтами шедевры. И вот здесь и начались совершенно необъяснимые процессы, которые никак кроме как «месть Филонова» назвать нельзя. Но об этом позже.

Украденные рисунки Филонова были возвращены. Наученная горьким опытом, Евдокия Глебова решила в 1977 году подарить наследие брата Русскому музею. Работы поместили в закрытый фонд. К ним не имели доступа даже специалисты. Филоновские шедевры беспорядочно лежали в конфетных коробках в хранилище музея. За них отвечал тогдашний заместитель директора музея Александр Губарев. В это трудно поверить, но он тоже собирался эмигрировать в Израиль и тоже положил глаз на рисунки…

Прошло время. В 1985 году сотрудник Русского музея Евгений Ковтун, просматривая каталог новых поступлений Центра Помпиду в Париже, вдруг обнаружил в нем восемь рисунков Филонова. Тех самых рисунков, которые Глебова подарила Русскому музею. Евгений Фёдорович удивился: может быть, его обманывает зрение? Когда же он обратился к папкам, в которых они лежали, там оказались блистательно выполненные копии. Отличить их могли только специалисты, и то, положив рядом с оригиналом. Но кто и когда подменил рисунки? Скандал тогда раздувать не стали. Руководители музея, не разбираясь, свалили всю вину на Губарева и тихо его уволили. Он впал в глубочайшую депрессию и скончался от разрыва сердца. Возможно, это мистика, но Губарев стал уже четвертой жертвой Филонова, после Поташинского, Осипова и Гуткиной. И не последней.

Если собрать воедино все версии происшедшего, выходило следующее. Губарев единственный, кто имел доступ к филоновским работам. Он и продал восемь рисунков французу Станиславу Задоре. Тот – хозяину небольшой парижской галереи Жоржу Лаврову. А Лавров в свою очередь и предложил их Центру Помпиду. Пройдя несколько рук, рисунки оказались отмытыми. Отмывают ведь не только деньги, но и произведения искусства. Стало ясно, что Центр Помпиду – добросовестный приобретатель. И купил всё в соответствии с французским законодательством. Почти пятнадцать лет шли переговоры о возвращении рисунков на родину. Французы привозили их в Россию, сравнивали с копиями, сочувственно мотали головами и возвращались в Париж. Рисунки отдавать они не собирались. И только решением министра культуры Франции в 2000 году семь рисунков Филонова вернули Русскому музею. Где восьмой – не известно.

Правда, французский министр не знала, что, пока шел переговорный процесс по возвращению этих рисунков, из Русского музея исчезли уже другие. Заколдованное филоновское наследие опять попало в переплет. В 1994 году Поташинскому из Москвы поступил заказ на Филонова. Он долго искал способы подобраться к рисункам, пока наконец не познакомился с сотрудницей Русского музея Татьяной Кароль. Он оказывал ей всяческие знаки внимания, давал деньги в долг. Со временем он загнал ее в такую долговую яму, что Кароль ничего не оставалось, как выполнять его заветные желания. Кароль приносила Поташинскому подлинники Филонова, он отдавал их художникам, а те делали точные копии. Поташинский признался мне, что вначале хотел возвращать в музей подлинники, а копии продавать. Но, увы. В фонды после копирования возвращались подделки. Поташинскому удалось переправить несколько работ Филонова в Германию и продать их немецкому коллекционеру. Но случилось странное. Немец приехал в Россию, пришел в министерство культуры, выложил купленные шедевры и сказал: «Это ваше, и это наверняка у вас украдено». Сначала следователи вышли на Татьяну Кароль, а она уже показала на Поташинского. В 1997-м Кароль осудили на шесть лет условно, а Поташинского на восемь конкретно и с конфискацией. И здесь в игру снова вступил Филонов. И опять мистика. Незадолго до ареста Поташинский подарил своей жене кольцо с огромным бриллиантом. Кольцо женщине не понравилось, и она решила его продать. С кем-то созвонилась, вышла из дома и исчезла. Милиция, частные детективы – ничего не помогло. Поташинский ее не нашел. Пожалуй, это одна из самых мистических историй в мире произведений искусства. Филонов расплатился со своими обидчиками сполна. Контрабандистка Евгения Гуткина умерла в тюрьме. Поташинский отсидел два срока и потерял жену. На суде скончался его подельник коллекционер Осипов. Сотрудник Русского музея Губарев умер от разрыва сердца. Тогда же от рака умер директор Центра Помпиду Доминик Бозо, который и покупал рисунки. Продавца рисунков Станислава Задору парализовало, и теперь он передвигается в инвалидной коляске. Задора, кстати, нашел еще три рисунка Филонова в одной из галерей Кельна. Он видел и другие его работы в некоторых частных коллекциях во Франции. Как они там оказались – тоже не известно. Сам Филонов был уверен, что наследие переживет его и станет достоянием Родины. Филонов мог предположить, что из музеев воруют, но чтобы так! Родина разбазарила то, чем могла гордиться, и теперь остатки собирает по крупицам, тут же вновь теряя то, что собрала с трудом. И вот еще. Мы с Лилией провели огромную работу по проверке той информации, которую рассказал нам в интервью Поташинский. Мы звонили в музеи, и в каждом нам давали четкие комментарии. И вот что любопытно. В хранилище Русского музея действительно лежали 30 разрезанных полотен русской живописи, которые конфисковали при очередном обыске у Поташинского. Одну работу неизвестного автора музейщики отреставрировали, и теперь она представлена на всеобщее обозрение. Но Моисей рассказал мне про еще одну конфискованную у него картину художника Жана Батиста Удри. Он точно описал, что на ней было изображено. Мы проверили все каталоги Эрмитажа, куда была передана картина. Мы позвонили в профильный отдел Эрмитажа – нам ответили, что такая картина у них в запасниках не числится. Нигде ее нет. С этого момента и начался мой неподдельный интерес к главному музею страны.

Часть 2. Эрмитаж

С начала августа 2006 года город на Неве лихорадил скандал, связанный с исчезновением 226 экспонатов из хранилищ Государственного Эрмитажа. В течение нескольких лет в запасники музея не ступала нога ревизора. Но, как ни парадоксально, именно эта кража вскрыла чудовищные нарушения в ведении музейного хозяйства. Долгие годы служба безопасности выстраивала рубежи обороны против внешних врагов, а воры оказались внутри. Долгие годы руководство Эрмитажа развеивало слухи и домыслы, окружавшие главный музей страны. Но сегодня, похоже, многое из того, о чем десятилетиями шептались на кухнях жители культурной столицы, оказывается правдой. Дело о скупке краденого из царских покоев взяла под особый контроль Генеральная прокуратура России. Наконец всем стало понятно, что Эрмитаж – это государство в государстве, куда не могли получить въездные визы ни сотрудники правоохранительных органов, ни представители Счетной палаты, ни независимые эксперты. Мы попытались разобраться, кто и при каких обстоятельствах выносил из музея достояние республики.

Вместе со съемочной группой я прилетела в Питер. На три часа дня у меня было назначено интервью с директором Эрмитажа Михаилом Пиотровским. Михаил Борисович был очень взволнован, но вел себя весьма надменно, как хозяин, в его речи не было и толики чувства вины за произошедшее. В какой-то момент я его так загнала в угол, что мне казалось, что он вот-вот снимет микрофон и пошлет меня ко всем чертям. Он даже умудрился оспорить милицейскую статистику. После интервью с Пиотровским меня охватила такая злоба, что я взялась за расследование с особым остервенением. Как всегда, помогли коллеги-журналисты. Ира Тумакова из «Известий» рассказала мне о том, что ей удалось выяснить о семье главной подозреваемой в краже века – Ларисе Завадской. В конце 1970-х Лариса училась на истфаке Ленинградского университета. Там же она познакомилась с Николаем Завадским. Николай ухаживал за девушкой долго и безрезультатно. Лариса в тот период была влюблена совсем в другого человека. Вместе с ним в составе веселой шумной компании однажды уехала за город. В результате вся группа пробралась на частную дачу и обворовала ее. В отношении нескольких членов компании было возбуждено уголовное дело (этот эпизод рассказал мне глава антикварного отдела питерского УР Владислав Кириллов). Родители Ларисы во избежание недоразумений срочно упрятали дочь в психиатрическую клинику имени Скворцова-Степанова. К слову сказать, когда мы подъехали к клинике, чтобы снять несколько общих планов, к нам вышел начальник службы охраны. Это был настоящий урка с перерезанным лицом, который заорал на нас матом и чуть не разбил камеру. Когда я прослушала его выступление, меня почему-то охватило чувство необыкновенной гордости за психиатрическую клинику. Жаль, что такие люди не идут работать в Эрмитаж. Подобная бдительность обеспечила бы стопроцентную сохранность музейных фондов. Так вот, в этом богоугодном заведении Лариса пролежала недолго, а выйдя оттуда, немедленно вышла замуж за Завадского, в том числе и для того, чтобы ее фамилия не звучала вместе с именем бывшего возлюбленного, проходившего по делу о краже. После свадьбы молодожены Завадские поселились в коммунальной квартире в центре Питера.

В 1985 году Лариса пришла работать в Эрмитаж в отдел истории русской культуры на зарплату 60 рублей. Через несколько лет она возглавила фонд ювелирных изделий. Денег в семье катастрофически не хватало, и Лариса изыскивала все возможные способы подзаработать. Когда ее приглашали на выставки с выездом в другие города, она соглашалась даже мыть полы в выставочном зале после ухода посетителей. Завадская казалась безотказной. Но, несмотря на видимость хозяйской хватки на работе, дома у Завадских всегда царил бардак. Несложно догадаться, что такой же бардак на самом деле царил и в хранилище. В законе «О музейном фонде России» сказано, что основная обязанность хранителей – вести учет и обеспечивать надежное хранение переданных им предметов. Итак, учет. То есть каждый день Лариса должна была доставать из хранилищ предметы, коротко описывать их, фотографировать и заносить эти характеристики в архив под свою ответственность. Начальник антикварного отдела питерского уголовного розыска Владимир Кириллов рассказал мне, что под ответственностью Завадской (как они выяснили в ходе следствия) числилось всего 400 предметов. Они подсчитали, что если переписывать хотя бы по 10 предметов в день, а именно этим занимаются хранители, то в год под ответственность Завадской должно было переходить 2000 экспонатов. За 20 лет работы – 40 тысяч единиц хранения. Но не 400 же. Чем занималась на работе эта женщина – непонятно. Хорошо. Допустим, как мне пояснил Пиотровский, она занималась научной работой. Мы перерыли Интернет и нашли лишь несколько докладов Завадской на узкопрофильных конференциях. Ни одного упоминания о статьях, книгах, монографиях – ничего. И это еще одна странность в работе хранителя, занимавшегося «научной работой». Я поинтересовалась у директора Эрмитажа: какую зарплату за свою бурную деятельность получала Завадская и таким ли уж бедственным выглядело ее положение? Оказалось, что средняя зарплата хранителя 14–15 тысяч рублей. А с учетом того, что большинство хранителей – пенсионеры, в сумме получается около двадцати тысяч. Не каждый врач или учитель приносит домой такие деньги. Наверное, Ларисе Завадской этого не хватало. Позже я выяснила, что она тем не менее очень ревностно относилась к экспонатам. Одним из участников нашей программы был известный питерский ювелир Андрей Ананов. Мы снимали его дома. Оказалось, он владелец целого подъезда. Шикарная квартира, заставленная антикварной мебелью. Мы с трудом нашли уголочек без золота и мишуры для съемок интервью. Ювелир покопался в шкафу и вынул для нас кассету. В начале 1990-х французские документалисты снимали о нем фильм. В одном из эпизодов Ананов приходит в Эрмитаж и рассматривает произведения Фаберже. Так вот, экспонаты на съемку тогда принесла ему именно Лариса Завадская. Эту встречу Ананов запомнил надолго. Лариса то бледнела, то краснела. Создавалось впечатление, что он держал в руках ее недоношенного ребенка. Ананов успокоил хранителя: «Лариса, не волнуйтесь, я все-таки профессионал, я не сломаю…» И тут же получил в ответ тираду: «Это безобразие, я не представляю, кто вам мог разрешить эти съемки. Экспонаты должны храниться в шкафах, в темноте». Ананов попытался вступить с ней в полемику: «Минуточку, а для чего тогда музей, для чего мы храним это достояние? Для того, чтобы вы на этом писали свои ученые труды? Я пытаюсь возродить искусство Фаберже. А вы, что же мне прикажете, эту сложнейшую, тонкую работу по картинкам возрождать?» Диалог их тогда зашел в тупик, но вот что интересно. Если бы тогда Ананов попросил Ларису показать ему знаменитые часы «Божья коровка», хранитель не смогла бы этого сделать. Часы давно уже были украдены и проданы Завадской и ее сообщниками.

Михаил Швыдкой, с которым мы встречались по этому же вопросу, назвал историю эрмитажной кражи «сюжетом из Достоевского». И действительно. Интеллигентная петербургская семья: папа – доцент, историк; мама – искусствовед; сын – мальчик с высшим образованием, работавший в музее. И они совершают преступление. Но ведь что-то должно было толкнуть их на этот поступок. И толчок был. Уже после ареста Николай Завадский рассказал следователю, что в начале 1990-х он впервые пожаловался своему товарищу, доценту Санкт-Петербургского института имени Лесгафта Ивану Соболеву на нехватку денег. На что тот ухмыльнулся и произнес: «Ваша супруга сидит на корзине с золотыми яйцами, а вы сетуете на безденежье». Именно Соболев и подсказал Завадским простой и якобы безопасный путь решения финансовых проблем. К тому времени Лариса проработала в Эрмитаже почти десять лет. За этот период практически никто не интересовался ни сохранностью фондов, ни ее непосредственной деятельностью. В один прекрасный день Завадская решилась. Лариса стала выходить на работу по субботам или воскресеньям. Мотивировала это тем, что по выходным гораздо спокойнее, молчит телефон, не беспокоит начальство, да и охрана не сует нос в хранилище. А вечером муж Ларисы Николай подъезжал к Эрмитажу на машине и ждал ее у директорского подъезда. Свидетелей умиляла трогательная, семейная идиллия. И уж никто не мог представить, что именно в эти злополучные выходные Лариса выносила из музея экспонаты, об исчезновении которых сегодня узнал весь мир. Завадская предпочитала небольшие предметы, которые легко помещались в женской сумочке, их несложно было вынести. На взгляд обывателя, они не представляли большой исторической ценности: серебряные ложки, чайники, сахарницы – столовое серебро, которым забиты витрины антикварных салонов. Но. Эти вещи не зря хранились в Государственном Эрмитаже. Дело в том, что у всех этих вещей было общее название – «Подарки Николаю II». А этот факт переводил предметы совершено в другую категорию. Первые украденные вещи Завадские отдавали Ивану Соболеву. Изначально планировалось, что их будут продавать только в Москве. В Санкт-Петербурге они всплывать не будут. Это минимизировало и риск, и шанс, что ситуация получит огласку. Тогда ни о каком уголовном деле и речи быть не могло, ведь в хранилища никогда не ступала нога ревизоров. Но в народе об Эрмитаже ходили мифы и легенды, многие из которых даже легли в основу литературных произведений.

Сериал «Бандитский Петербург» смотрела вся страна. Ярким эпизодом фильма стал приход журналиста Обнорского в тюремную больницу к умирающему от чахотки антикварному вору по кличке Барон. Но мало кто знает, что у Барона был реальный прототип – рецидивист Юрий Алексеев, он же Горбатый. Кличку свою он получил за то, что на дело ходил с бутафорским горбом. Алексеев обчистил квартиры десятков антикваров. Он собрал одну из самых богатых частных коллекций Петербурга. Но никогда не связывался с ворованным из государственных хранилищ, да и сам по музеям не ходил. Это было принципиальной позицией Алексеева. В начале 90-х вор в очередной раз оказался в следственном изоляторе. В тюремной больнице врачи диагностировали у него рак легких. Жить Горбатому оставалось несколько месяцев. Именно тогда глава Агентства журналистских расследований Андрей Константинов решил навестить криминальную знаменитость в надежде, что не все тайны вор унесет с собой в могилу. Константинов показал мне отрывок из интервью с Горбатым, которое вошло в его документальную книгу «Бандитский Петербург».

«…Между нами говоря, мне всегда претил вывоз из России живописи, особенно большой и хорошей. Вот последний раз проморгал. Из запасников Эрмитажа 32 полотна XVII–XVIII века голландцев были переправлены в Аргентину. У них же в Эрмитаже 30 лет не устраивались ревизии. Представляешь, 30 лет? В запасники запускали вытирать пыль студентов, а они, бедненькие, крали там потихоньку и потом отдавали за литр пива. Да, все это я хорошо знаю и за слова свои отвечаю. Мне самому не раз предлагали вещи из запасников Эрмитажа, но я не покупал. У меня дома были только честные вещи, а из Эрмитажа вещи уходили…»

Константинов, написавший впоследствии роман «Бандитский Петербург», положил текст этого интервью в основу диалога своих персонажей – журналиста Обнорского и вора в законе Барона. Можно было бы подвергнуть все сказанное об Эрмитаже сомнению, тем более что аудиозапись разговора не сохранилась. Но был и еще один человек, встречавшийся с Горбатым. На роль Барона в сериал «Бандитский Петербург» пригласили народного артиста СССР Кирилла Лаврова. И когда на репетиции сценарист рассказывал артисту все, что знал о прототипе его героя, неожиданно выяснилось, что Кирилл Юрьевич был лично знаком с Горбатым. Конечно, я не могла пропустить этот сладкий эпизод мимо своего расследования. Мы договорились об интервью с Кириллом Юрьевичем и приехали в БДТ. Встречаясь с такими людьми, как Лавров, понимаешь, что ты прикасаешься к совсем другой эпохе, ты дышишь одним воздухом с человеком, который поистине является ее документом. Он рассказал мне о своей единственной встрече с вором Горбатым. Много лет назад осенним вечером Лавров брел по набережной. Навстречу шла пожилая пара. Сухой, долговязый старик, вполне благообразного, интеллигентного вида обратился к народному артисту: «Мы вас узнали. Видели ваши фильмы, спектакли. Нам очень нравится артист Лавров. Кстати, а Вы любите старину?» Артист действительно одно время увлекался антиквариатом, собирал монеты, покупал картины. «Если у вас есть желание, – предложил случайный прохожий, – заходите ко мне в мастерскую, там много интересного». Он достал визитную карточку и протянул ее артисту. Лавров, не глядя, сунул ее в карман и только в театре в гримерной достал карточку и прочитал: «Юрий Васильевич Алексеев, главный эксперт по антиквариату Санкт-Петербурга». Кирилл Юрьевич впоследствии пожалел, что так и не воспользовался приглашением Алексеева. Но по крайней мере он знал, что этот человек не выглядел как уголовник, и в фильме постарался наделить своего персонажа чертами прототипа. Впрочем, реакция на сериал была неоднозначная, и прежде всего со стороны руководства Эрмитажа. Лавров почувствовал охлаждение отношений с Пиотровским. Тогда никто не мог предположить, что фраза Барона о том, что из Государственного Эрмитажа еще лет двадцать можно будет воровать безнаказанно, станет пророческой. Из Эрмитажа воровали долго, но впервые об этом всерьез заговорили только восемь лет назад.