Серебряный век. Паралипоменон - Проржавленные дни. Собрание стихотворений

Опять в провода налетели бураны,

Завыли встревоженные провода.

Летят над пустыней седой Казахстана

Зловещими птицами Смерть и Беда.

Усеяны степи людскими костями,

Облиты кровавой росой,

И черепом желтым с пустыми глазами

Восходит луна над страной.

Забытые кладбища на дорогах.

Бескрестная тишина.

Среди голубых одичавших сугробов

Не волчья ль тропинка видна?

Вот так и бредем по тропинке волчьей,

Бездомные, всеми забытые мы,

И, стиснувши зубы, шагаем молча

От кладбища до тюрьмы.

26 февраля 1947

«Не думали, не гадали…»

Не думали, не гадали,

Не видели даже во сне,

Какие года настали

На старости. По стране

Гуляет голодный призрак,

Зубами скрипит тоска.

Захлебывается визгом

Гармошка у кабака.

Веселые стонут песни

Истерикой мировой.

И черные вьются вести,

Как вороны, над головой.

Замученные, убитые

В застенках и на войне,

Глазами глядят закрытыми

И бродят толпой по стране.

Безрукие и безногие

С пеньковой петлей идут;

Отравленные, убогие,

Расстрелянные поют.

В болотах кровавых земли,

Немыслимые цветы

К холодному небу подъемлют

Искусанные персты.

К далеким и древним звездам

Взывает земная кровь —

Пробьется ли криком грозным

Сквозь плотный ночной покров.

Багровые тучи падают,

И смрадом полна земля, —

Лишь буйные травы радуют

Тучнеющие поля.

28 февраля 1947

День равноденствия. 25 марта

В лужах качается лунный серп.

Хрупкие льдинки тают.

Розовый запад в тумане померк.

Слышно – идет, нарастает

Гулкое пенье веселой реки,

Пенье весны. Но за ночью

И за домами не видно. Теки,

Освобожденная! Белые клочья

Пены швыряя на берега,

Рви ледяные преграды,

Пой нам! Свобода и нам дорога,

Сердцу раскрытому надо

Жадно вобрать в себя вольную ширь

Вольных твоих скитаний,

Спой нам, невидимый ночью Ишим,

Песенку расставаний!

«Венецианские лагуны луж…»

Венецианские лагуны луж

И хрупкий месяц, розовый к тому ж,

Качается. И в зыбком отраженьи

Преображается воображенье:

Не глина вязкая, не грязная вода,

А перламутровая тонкая слюда,

И синие, и синие просторы

И романтические горы.

«Четверть километра луж и грязи…»

Четверть километра луж и грязи.

Тусклого тумана плотная стена.

Крапчатое небо цвета грязной бязи,

Ветер в сорок баллов. Такова весна.

(Весна, весна! О ней поют поэты,

О ней поют щеглята и скворцы,

И на лугу качаются под ветром

Купавок золотые бубенцы.

Ты тихо слушай у лесной опушки,

Вбирай в себя любовный дух весны;

Весна ответит голосом кукушки,

Родным приветом северной страны.)

Четверть километра – только ль это,

Это ли причина для разлук?

Я ловлю внимательно грустные приметы

В суетных движеньях равнодушных рук.

23 марта 1947

«Века назад с тобою мы бродили…»

Века назад с тобою мы бродили,

Рука с рукой, по солнечной стране.

Оливковые рощи мы любили

И звон цикад и песни при луне.

Любили моря синюю прохладу,

И митиленское вино,

И гроздья золотого винограда

За невысокой белою стеной.

Встречать любили корабли чужие

У гавани в вечерние часы —

Стремительные тучи грозовые,

Летящие над парусом косым.

Друг друга там с тобою мы любили,

В Эгейской солнечной стране,

Где с нами Музы милые дружили

И Сафо пела, украшая мне

Венками роз и ломкого аниса

Ночного ложа сладостный шатер…

Ты помнишь звезды яркие и низкие

И запах свежести с далеких гор?..

1 апреля 1947

Сафо

Остров похож на огромный и радостный сад.

Розы цветут. В Митиленах цветет виноград.

И из далекого плаванья

Корабли чужеземные заходят в гавани.

Музы поют, вдохновляясь Эгейской весной.

Море и солнце. Наполнен полдневный зной

Цикад лирическим пением

И благоуханием весеннего цветения.

Сафо, и здесь ты бродила в любовной тоске,

След от сандалий остался на теплом песке,

И над волнами пенными

Твой голос звучал, призывая Айсигену.

В дар Афродите ты песни свои принесла.

Розы цветут, из которых венки ты плела,

И рощи олив по-прежнему

Такие ж густые, зеленые и свежие.

Нет тебя, Сафо. Но летописи земли

Песни твои чрез века донесли

Любовникам. И поэтому

Ты чтима, бессмертная, поэтами.

4 апреля 1947

«Я слишком люблю тебя, солнце земное…»

Я слишком люблю тебя, солнце земное,

Закатов прозрачную акварель,

Восходов пастушескую свирель

И яростный ливень полдневного зноя.

И в каждой ромашке твое отраженье

Качается радостно, диск золотой,

Подсолнух надменный, высокий, прямой

Твое повторяет, о солнце, движенье.

В зеленой траве распускаются маки —

То пурпур заката на землю упал,

То с ягод рябины восход запылал

Осенним оранжевым лаком.

8 апреля 1947

«Друзья мои, товарищи изгнанья…»

Герде и Эльвире

Друзья мои, товарищи изгнанья!

Шесть лет почти мы делим пополам

И скудный хлеб дорожного скитанья,

И грусть надежд, и юмор мелодрам.

Мы помогаем пронести по жизни

Мешки обид, чувалы кизяков,

Прощаем, дружные, неласковой отчизне,

У нас отнявшей родину и кров.

Прощаем ей загубленные годы,

Саманную тоску и троглодитов быт;

Прощаем вшей, жестокую природу,

Лохмотья жалкие и нищенство судьбы.

Всех потеряв, мы обрели друг друга

(В суровых битвах длится бытие).

Лишь иногда в вечерние досуги

Цыганскою гитарой пропоет

Далекой молодости воспоминанье…

И мы, тряхнув почтенной сединой,

Забыв лета, разлуки и свиданье,

Смеемся весело над грустною судьбой.

Иль, раздавив желанные пол-литра

И слезы удержав, поем о старине,

Пока кругом шальные «виют витры»

И голод рыскает в измученной стране.

Друзья мои, давайте ж поклянемся

Союз наш сохранить до гробовой доски,

И напоследок вдоволь посмеемся,

И доживем свое без жалоб и тоски.

3–26 мая 1947

«Я позову тебя в молчанье…»

Р.

Я позову тебя в молчанье.

И, может быть, настанет час, —

На долгожданное свиданье

Пойду, не опуская глаз.

И будут все пути открыты,

И я припомню, может быть,

По древним письменам санскрита

Метафизическую нить

Моих далеких воплощений

На грустной и родной земле —

Медузой, рыбою, растеньем

И ящерицей на скале

Была душа. В ночных пещерах

Горели первые огни.

И человек, один из первых,

В косматом сумраке возник.

А дальше – медленно и трудно

Шел человек – за шагом шаг,

Но в некий час тревоги чудной

Крылатой поднялась душа.

Так человек услышал Бога

И на земле родился Бог —

С востока привела к порогу

Звезда волхвов и пастухов.

И память мудро сохранила,

Запечатленна и чиста,

Путь от амебы до гориллы

И от гориллы до Христа.

1 июня 1947

Троица

Конверт со штемпелем «Москва».

Как радостно и больно!

Читаю медленно слова,

И на глаза невольно

Непрошеная влага слез.

О, милый запах дома,

О, запах вянущих берез

На Троицу. Знакомый

Веселый вечер за столом

Под желтым абажуром.

Как дышит самовар теплом,

В сухарнице ажурной

Печенья хрупкая гора

(Домашнего печенья!),

И рдеет в вазе баккара

Клубничное варенье,

И хворост розовым клубком,

Напудренный ванилью,

В бутылочке старинной ром,

И рюмок изобилье,

И мед сочится золотой

На блюдо расписное,

Пионы в зелени густой,

Зажженные весною,

И в чашечках саксонских чай,

Душистый, сладкий, крепкий…

И скатерть – желтая парча,

На ней березок ветки…

3 июня 1947

Посвящение

Э.

Нельзя забыть любимого тепла

Знакомого и ласкового тела.

И плачу я, что не любовь ушла,

А только радость ласки отлетела.

И мы – враги, влюбленные враги,

Следим жестокими и жадными глазами,

Чтоб сердце не досталося другим,

И раним сердце сладострастно сами.

Я плачу. Видишь – я люблю тебя

И любишь ты. Но не покорны оба.

И проклиная, плача и любя,

И издеваясь над любовью злобно,

Неповторимый помним аромат

Любимых губ и ласкового тела…

Пусть дни летят, стремительно летят,

Пусть молодость, как ветер, отшумела!

8 июля 1947

Голод

Легкая дрожь в коленях,

Ясность и пустота

Медленных телодвижений.

Смутный мираж. Мечта.

Тонко звенит (как пчелы

В тучных лугах звенят)

Мыслей моих веселых

Пахнущий медом яд.

Брат мой, мы оба узнали

Песен святую ложь —

Я тоже зову – Илаяли,

Которую ты зовешь.

Ее не бывало на свете.

И кружится голова.

Останутся от поэта

Придуманные слова,

Мы книги оставим миру.

Пускай их Лукулл прочтет

На шумном, на пышном пире

И легким вином запьет.

22 июля 1947

Поэт

Банален реквизит лирических поэтов —

Чернила, разведенные водой.

И груда неоконченных сонетов

Покрыта пылью плотной и седой.

Живут в углу классические мыши,

Такие же голодные, как он.

И над кроватью протекает крыша,

А он по-прежнему беспечен и влюблен.

Во славу Муз и ветреной Киприды

Он сердце поднимает, как бокал,

И пишет на любовные обиды

Причудливый и острый мадригал.

Когда же сплин (а он не чужд поэту)

Висит над ним, как Лондонский туман, —

Он, удалясь от суетного света,

Философической тревогой обуян.

Вновь видит мира мудрое величье,

И в тайной тишине ночных часов

Как птицелов, он помнит пенье птичье

И слышит ход безмолвных облаков.

Предчувствием чудесного объятый,

От глаз людских он бережно хранит

Грааля кубок, рыцарские латы

И герб поэтов – Розу, Крест и Щит.

«По грозному небу бегут облака…»

По грозному небу бегут облака,

И степь беспредельней и шире.

«Сибирь так ужасна, Сибирь далека,

Но люди живут и в Сибири»…

Года пролетели. Какие года!

И волосы белыми стали,

И редкие вести доходят сюда,

И близкие помнить устали.

Но песен поэты о нас не споют,

О женщинах Казахстана,

О тех, кто остались без имени тут

Лежать навсегда под бураном.

О женщинах тех, кто, идя на погост

С тяжелой железной лопатой,

Не плачут, прощаясь, в сиянии звезд

Над мужем, над сыном, над братом.

24 августа 1947

8 сентября (день Адриана и Наталии)

Себе самой

В честь Адриана и Наталии

Пишу сама себе

(Такие времена настали

В моей скитальческой судьбе).

В тот день, справляя именины,

Я встану на заре,

Одев веселую личину

К плохой игре.

И буду помнить не о тортах,

Не розы буду ждать,

Не гости праздничной когортой

Приедут поздравлять —

Я в честь высокой патронессы

Навозом смажу пол;

Я веток принесу из леса,

Поставлю их на стол,

Я выбелю снаружи хату,

Пойду за кизяком.

И вместо трапезы богатой —

Хлеб черствый с кипятком.

Благодарю покорно небо

За этот черствый хлеб —

Хоть не единым только хлебом

Живем мы на земле.

Когда ж придут друзья к поэту

В убогое жилье,

Мы вспомним, что проходит где-то

Иное бытие,

Звенят и пенятся бокалы,

И ночь всю напролет

Оркестров ветер небывалый

О радости поет.

И в честь какой-нибудь Наташи

За праздничным столом

Гремят фарфоровые марши,

Гремит стеклянный гром,

И осыпаются тугие

На скатерть ветки роз,

И фрукты нежно-золотые

Ей в дар сентябрь принес.

Но я завидовать не стану.

Мой путь суров и тих —

Я благодарна Казахстану

За горечь дней моих.

«Хоронят здесь самоубийц…»

Хоронят здесь самоубийц,

Чтоб не поганить землю на погосте.

Лежите, милые, средь трав и птиц…

Мы – кандидаты – к вам приходим в гости.

Мы – рыцари служения Тоске,

Владычице холодной и жестокой;

В знак братства тайного нам на руке

Начертан крест – как символ точный срока.

Спокойны мы. Без страха смотрим в даль,

В лукавые соблазны милой жизни, —

Но глубоко запрятана печаль

О той грядущей и родной отчизне.

13 сентября 1947

«Мне феи забыли положить в колыбель…»

Маше

Мне феи забыли положить в колыбель

Наперсток, иголку и спицы, —

Но фавн козлоногий оставил свирель,

И песни оставили птицы.

И я не склонялась над полотном,

Над вышивкою прилежно, —

Но зори поили меня, как вином,

Прохладой прозрачной и свежей.

Училась я музыке у тростника

И праздности позабытой —

Все песни, что пели над миром века,

Мне были – поэту – открыты.

Я слушала их. И слетались они,

Покорные первому зову,

Как легкие птицы на грустные дни

Веселого птицелова.

И я не боюсь ни беды, ни утрат,

Упрямо по жизни шагаю.

Певучее сердце ведет наугад —

Я верю ему, дорогая.

13 сентября 1947

«Из жизни в жизнь переношу с собой…»

Из жизни в жизнь переношу с собой

С мучительным и грустным постоянством

Певучей праздности веселый беспорядок

И этот грозный груз земной тоски.

Из жизни в жизнь переношу с собой

Греховный пыл неутолимой крови,

Неотвратимость горькую измены

И сладость вероломную любви.

Из жизни в жизнь переношу с собой

Предчувствие великого молчанья,

Смотрю – над миром возникают звезды,

Светящиеся ноты тишины.

Когда ж любовь оставлю на земле,

Оставлю человеческие песни —

Иная музыка наполнит душу,

Та музыка, чье имя Тишина.

13 ноября 1947

«Учитель, я бреду походкою неверной…»

Р.

Учитель, я бреду походкою неверной

По старой, по исхоженной земле.

Люблю закат над морем в час вечерний

И маки, вспыхивающие на скале.

Люблю земли горячее дыханье,

Прозрачных полдней розовый песок,

Люблю певучее чередованье

Размерных стихотворных строк.

Люблю спокойствие пустынных комнат,

И шелест перевернутых страниц,

И тех людей, что знают, верят, помнят

О сказочных полетах Синих Птиц.

Учитель, как уйду из ласкового плена

Моей суровой и родной земли, —

Поет в волнах лукавая сирена

И движутся за ней на рифы корабли.

7 декабря 1947

«За окном гуляет вьюга…»

За окном гуляет вьюга

По раздольям по степным,

Волчья дикая подруга

Воет голосом ночным,

У земли украла звезды.

Над погашенной луной

Закрывает лунный воздух

Мутно-белой пеленой.

И звенят сухие льдинки

О хрустальный небосвод —

Бедным путникам поминки

Вьюга лютая поет.

Без пути по темной ночи,

По раздольям по степным

Огоньками волчьи очи

Сквозь кромешный снежный дым.

1–2 января 1948

«Не гнев и не жалость – учись глубине и молчанью…»

М.Н.Я.

Не гнев и не жалость – учись глубине и молчанью.

Высокие звезды – великий и мудрый покой.

И помни – в сокровищницу мирозданья

Бессмертную душу ты смертною вносишь рукой.

Бессмертной душе не страшны никакие угрозы,

Ни бед, ни утрат победившему страх не дано.

И пламенем белым далекой Мистической Розы

Пусть будет земное скитанье озарено.

7 января 1948

«Бродячею скрипкой по миру гуляет судьба…»

Месяц – цыганское солнышко.

Бродячею скрипкой по миру гуляет судьба,

Поют по поселкам тревожные нежные струны,

И жалоб певучих медлительная ворожба

В неверном тумане качается облаком лунным.

Кому эта песня, в тумане кому ворожит,

Кто бросит свой дом и пойдет по неведомым тропам,

Под солнцем цыганским, под небом неласковым жить,

Погони какой и откуда доносится топот?

Но разве догонишь скитальческую судьбу,

И в лунном тумане напрасно протягивать руки, —

Забудь свое сердце, и близких, и дальних забудь —

И слушай в ночи одинокую песню разлуки!..

8–12 января 1948

«Погадать бы крещенским вечером…»

Погадать бы крещенским вечером,

Перед зеркалом в полночь, одной.

В коридоре зеркальном свечками

Намечается путь земной.

Не о ряженом, не о суженом —

Погадать о родной земле,

Затихают ли ветры вьюжные,

Не идет ли страна к тишине?

Погадать бы еще о наскоро,

О прожитых начерно днях —

Кто изгнанников встретит ласково

В наших прежних родных краях.

Что на родине нам осталося,

И сумели ли мы дойти,

Иль, сраженные здесь усталостью,

Лягут кости в степном пути.

Разукрасила ночь крещенская

Ледяными цветами стекло.

Тишь за окнами деревенскую

Лунным пламенем залило.

Ночь, я многое рассказала бы

В одинокий полночный час,

Но ни гнева, ни слез, ни жалобы

Ты б, холодная, не дождалась.

19 января 1948

Мыши

А. Н. Златовратскому

Целый день до самой ночи

Мыши спят в своих кроватках.

Их кроватки – ваты клочья,

И страницы из тетрадки,

И изгрызенные книжки —

Всё годится серым мышкам.

Крепко спят они. Им снится

Вкусный сон – дворец из сала,

Снятся сахарные птицы,

Снятся праздничные залы,

И цветут деревья сада

Разноцветным мармеладом.

Но как только ночь настанет,

Жизнь затихнет в каждом доме, —

Мыши острожной стаей

Каждой норкою знакомой

Вылезают из подполья —

Им теперь кругом раздолье.

Разбегутся всюду мыши

Кто куда – в буфет, на полку.

Острый нос в оконной нише

Ищет терпеливо щелку,

Чтоб полакомиться студнем

За окном на длинном блюде.

По роялю пробегутся,

На столе в забытой чашке

Чаю сладкого напьются

И конфетную бумажку

Отнесут в укромный угол.

Побывают и у кукол.

Если кошки нет в квартире,

Мышки рады. Мышкам праздник.

Всех страшней им в целом мире

Кот – пушистый безобразник.

Сколько он их съел на свете, —

Берегите кошек, дети!

16–18 января 1948

«Ты сердце мое не тревожь и не трогай…»

Ты сердце мое не тревожь и не трогай,

Цыганской гитары заглохший огонь.

Она возвратится – былая тревога, —

Покорные струны и сердце не тронь!

Я помнить не смею шатры кочевые,

Над речкою таборные костры,

Горящие, длинные, золотые

Певучие серьги у смуглой сестры,

Крылатое платье, змеиные косы,

Как легкие руки навстречу судьбе,

И криком гортанным хор многоголосый

И черная ночь помогали тебе,

И пламя костров над рекою плясало,

И дикое пламя плясало в глазах,

И сердце мое ты, как бубен, держала,

Послушное сердце держала в руках.

Ты сердце мое не тревожь и не трогай,

Цыганской гитары заглохший огонь.

Она возвратилась, былая тревога,

Покорные струны и сердце не тронь!

28 января 1948

«Жди меня. И я скоро к тебе приду…»

Эльвире Дассо

Жди меня. И я скоро к тебе приду.

Пусть весна отзвенит и подснежники выйдут навстречу.

Под лучами апрельскими дни незаметно пройдут,

Пролетят незаметно года человечьи.

Я увижусь со всеми – с тобою, с любимым… друзья

Подойдут и расскажут, как вам умиралось.

В Елизейских полях еле слышная песнь соловья

От тревоги земной вам на память осталась…

Может быть, вы выходите встретить меня поутру

И, шагами бесплотными меряя тихие травы,

Вы зовете меня, задержавшуюся сестру,

Вы зовете меня для бессмертья и славы.

17–18 апреля 1959

«Я знаю вечеров застенчивую нежность…»

Я знаю вечеров застенчивую нежность,

Степных прозрачных зимних вечеров,

Нетронутую розовую свежесть

Воздушных и крылатых облаков.

За эти вечера, за тишину простора,

За эти легкие на горизонте горы

Прощаю я беды неумолимый ветер,

В мой тихий дом влетевший в грозный час,

Оставивший на золотом паркете

Измятые цветы, осколки дней и ваз,

Оставивший печальный беспорядок

Забытых книг, изорванных тетрадок.

О, этот вечер, пахнущий разлукой…

Как их собрать, осколки хрупких дней, —

Я не сожму протянутые руки

Оставшихся отверженных друзей…

Забуду ль тишину покинутого дома

За этот мир чужой и незнакомый?

29 января 1948

«Жду тебя, крылатая подруга…»

Жду тебя, крылатая подруга,

Вестница из дальней стороны. —

Облака бегут по краю круга

Мутной исцарапанной луны.

Твой ли голос в каждой песне слышен,

Не твоя ли на плече рука?

Над моею глиняною крышей

Лунные померкли облака.

В комнате и жалкой и убогой

Разливается нездешний свет, —

За дверями, за крутым порогом

Нет людей и мира больше нет.

Тишину и музыку вселенной

Ты, подруга, принесла с собой —

В этих древних и печальных стенах

Воздух закачался голубой.

Всё во мне. Я – птицей и звездою,

Облаком и камнем на пути, —

Все пути проходят чередою,

Все пути должна душа пройти.

8 февраля 1948

«Лунный луч живет в углу…»

Лунный луч живет в углу,

Осторожный легкий житель.

Пробираясь по стеклу,

Он посмотрит – крепко спите ль,

Тронет голубой рукой

Образок, лицо, подушку —

И окутает покой

Человеческую душу.

А вокруг в снегах страна

(Чья-то грустная ошибка),

В доме старом тишина

Под сурдинку стонет скрипкой.

Лунный луч живет в углу

(Он такой же одинокий),

Легкий, светлый милый луч,

Прилетевший издалека.

13 марта 1948

«Я открываю себя навстречу миру…»

Я открываю себя навстречу миру.

И этот ослепительный, бесшумный и громкий мир,

И этот солнечный, звездный и лунный мир,

И черные ночи, и ветер, летящий в просторах

Пустынь, океанов, над мертвыми синими льдами

И рвущий косматые тучи над полюсами земли —

Всё входит в меня.

Я открываю себя навстречу миру, —

И этот земной, человеческий грозный мир,

Где войны и голод, кровавые тучные реки,

Где виселиц и революций кромешный багровый туман —

Всё входит в меня.

Я открываю себя навстречу миру —

И этот мудрый огромный любимый мир

Вождей и поэтов, мудрецов и пророков,

Великих скитальцев, ваятелей, зодчих

И музыки вечной творцов —

Всё входит в меня.

13 марта <1948>

«На северо-запад Москва лежит…»

На северо-запад Москва лежит,

И тысячи верст до Москвы.

О, азиатские рубежи,

Какие огромные вы!

И в Персию ближе и на Памир,

И ближе в Китай, чем в Москву, —

Но только свободны дороги в мир

Крылатому божеству.

Ты, ветер, степные просторы покинь

И улицам древней Москвы

В подарок снеси и чабрец и полынь,

И солнечный запах травы.

Ты песенки птичьи Москве отнеси,

Огнем азиатской зари

Ты зори московские погаси,

Задуй над Москвой фонари…

Вагоновожатый оставит трамвай,

И выйдет, и тихо вздохнет,