Адам пришел в ярость, однако Лилит было уже не остановить. Отказавшись от мысли вернуться в Сомбреном в одиночку, она отыскала Полыхая и велела ему послать своего человека в замок, чтобы тот справился о Филиппе.

Осада Вивре возобновилась и, как и в первый раз, ни к чему не привела. Адам заявил своей подруге, что собирается уморить гарнизон замка голодом, но в действительности намерения у него были совсем другие. Зная, как враждебно она относится к мысли взять замок приступом, он скрыл от нее свой план.

Адам не отказался от штурма, но решил, что у него будет больше шансов на успех, если действовать ночью. В темноте защитники замка не смогут посылать стрелы в лабиринт с такой точностью, как при ярком дневном свете. Однако необходимо было позаботиться о том, чтобы и нападающие смогли что-то разглядеть, поэтому атаку назначили на ближайшее полнолуние, то есть на 8 июля.

Этой ночью Лилит отсутствовала. Посланник все еще не возвращался из Сомбренома, и, чтобы как-то усмирить свою тревогу, она, также решив воспользоваться полнолунием, поехала кататься верхом по окрестностям.

Поначалу все пошло именно так, как и было предусмотрено планом. Атакующие тихо приставили лестницы к крепостной стене, и стражники, застигнутые врасплох, были убиты. Оставшиеся в живых поспешно отошли под командованием Николе Эсташа.

Когда последний его человек оказался в лабиринте, Эсташ блокировал вход огромным возом соломы, приготовленным как раз на такой случай, и поджег его.

К этому моменту подоспел Адам со своими людьми. Пока огонь только мешал ему пройти, и достаточно было просто выждать. Адама подвело нетерпение. Схватив лестницу, он приставил ее к стене лабиринта и быстро полез наверх.

Добравшись до вершины, он уже собрался спрыгнуть на другую сторону, как вдруг потерял равновесие и упал плашмя прямо на гребень стены, утыканный заостренными железными прутьями. Адам испустил страшный крик. Солдаты бросились на помощь, чтобы освободить его, но было уже слишком поздно: весь низ живота залило кровью.

Возвращение было ужасным. Адам невыносимо страдал, когда Полыхай и его головорезы уводили своего господина, хотя они и проявляли максимум осторожности в обращении с раненым. Николе Эсташ с гарнизоном замка не стал преследовать врага. Не оставалось никаких сомнений в том, что Адам де Сомбреном побежден и оправится не скоро.

Уползая в берлогу, как подбитый зверь, Адам время от времени бросал взгляд на замок Вивре, который четко вырисовывался под луной. В башне не светилось ни одно окно. Франсуа де Вивре даже не счел нужным присутствовать при разгроме нападавших! Франсуа де Вивре не удостоил его ни единым взглядом! Последним словом отца было презрение…

Лилит все еще не возвращалась со своей одинокой верховой прогулки. Соратники Адама перенесли его в разрушенный дом, который с начала осады служил им пристанищем, и послали за нужным человеком: у одного из разбойников банды Полыхая имелись кое-какие навыки лекаря и хирурга.

Осмотрев рану, лекарь выпрямился, бледный как полотно.

— Плохо, монсеньор, все очень плохо! Нужно оперировать… То есть, вы понимаете, к сожалению…

Он заколебался, не решаясь произнести это слово, но затем все-таки прошептал:

— Придется вас оскопить…

Адам сжал зубы.

— Тогда сделайте это прямо сейчас. Сделайте это, пока она не вернулась. Я не хочу, чтобы она видела.

Не вымолвив больше ни слова, лекарь пошел за большим ножом и велел развести огонь, куда на несколько секунд погрузил инструмент. Затем приблизился к своему господину.

Адам надеялся, что потеряет сознание, но нет: он чувствовал все. К тому моменту, когда Лилит вернулась, операция уже закончилась, — это стало его единственным утешением.

Она узнала о приступе, однако ей не решились рассказать о ране супруга. Лилит была вне себя от гнева.

— Ты пошел на приступ в полнолуние, а ведь я — хозяйка Черной Луны! Это было безумием! Могло случиться самое худшее!

— Самое худшее со мной уже случилось…

Гнев Лилит мгновенно угас. Адам открыл ей ужасную реальность, и впервые ему довелось увидеть, как она плачет.

Но слезы ее мгновенно высохли, когда она увидела, что в комнату входит человек, которого она посылала за новостями в замок Сомбреном. Посланец был бледен как смерть. Лилит устремилась к нему.

— Говори!

— Увы, госпожа…

Лилит испустила чудовищный крик. Так мог бы визжать дикий зверь или сам дьявол, ибо только в преисподней рождаются подобные звуки.

Дрожа, посланец принялся рассказывать:

— Ваш сын умер прямо перед моим приездом. Внезапная лихорадка унесла его за несколько часов. Олимпа и Мышонок обезумели от горя. Весь замок сотрясался от слез великанши. В этом несчастье есть лишь одно утешение: ребенку успели дать последнее причастие…

Лилит принялась рычать и призывать Полыхая. Когда начальник стражи Сомбренома появился перед ней, Лилит указала ему на посланца:

— Убей его!

Тот попятился, пытаясь бежать. Демоница преградила ему путь.

— Ты сообщил мне о смерти сына, ты должен умереть!

Лилит была ужасна. Никто не посмел бы встать у нее на пути, и доводы рассудка были ей недоступны. Насмерть перепуганный Полыхай покорно пронзил мечом тело своего солдата. Лилит указала ему на дверь.

— Убирайся!

Он тотчас исчез…

Все это время Адам лежал, словно окаменев. Его разум отказывался воспринимать случившееся. Чуть позже он сможет осознать все… но только не теперь.

Он увидел, как Лилит взяла в руки булаву, которая валялась рядом с телом посланника.

— А теперь умрешь и ты.

Она больше не кричала. Она говорила спокойным, бесцветным голосом.

— Это из-за тебя умер Филипп. Он умер, потому что мы здесь. Если бы мы остались рядом с ним, я бы смогла его защитить. Я бы воспользовалась своей силой, и ничто не посмело бы встать на моем пути.

Адам увидел, как она приближается к его постели. Он закричал — то был вопль души:

— О да, убей меня! Это лучшее, что может сейчас со мной произойти!

Лилит подняла тяжелую, утыканную железными остриями булаву. Адам не сделал ни малейшей попытки уклониться. Он только слабо улыбнулся:

— Лучше бы ты убила меня в Эдене. Тогда мы не узнали бы этого дня. Почему ты не решилась?

— Так ты не спал? Ты видел меня?

— Да.

— И ничего не сделал?

— Я решил положиться на судьбу…

Лилит опустила оружие.

— Ты прав: следует полагаться на судьбу.

***

Им больше нечего было делать в Вивре. Однако пришлось задержаться здесь еще на несколько недель, прежде чем подумать о возвращении в Сомбреном. Несмотря на проведенную операцию, состояние Адама внушало опасение. Поднялась высокая температура; в течение нескольких дней были основания даже опасаться за его жизнь.

Наконец, в начале августа раненый смог подняться. Но лишь для того, чтобы принять на себя последний удар, который припасла ему судьба…

К Адаму явился Полыхай. Бледное лицо бандита исказилось от страха.

— Надо бежать, монсеньор.

— Почему?

— Из лагеря английского короля прибыл посланник. Он предложил мне золото за то, чтобы… я убил вас. Я взял золото. Но я никогда этого не сделаю, никогда, даже если это будет стоит мне жизни.

— Почему король желает моей смерти?

— Из-за этой самой экспедиции. Узнав про нее, он пришел в ярость. Вы не должны возвращаться в Сомбреном, монсеньор: там вас сразу убьют. И еще: вам не стоит больше оставаться в рыцарском платье. Слишком опасно. Вам надо переодеться в простого путника и уехать вместе с хозяйкой, потому что она тоже должна умереть…

В ту же ночь Адам и Лилит, переодетые нищими, покинули лагерь. При себе они оставили только гербы — рыцарский и слезный. Они потеряли все, у них больше не было ничего, и сами они были отныне никем.

Адам морщился: ходьба причиняла ему ужасную боль. Время от времени он вынужден был останавливаться и опираться на плечо спутницы. В то же время он размышлял о своей судьбе, и горечь переполняла его.

Да, Адам этого и хотел: чтобы за него все решила судьба. Так оно и вышло! После всего того, что с ним произошло, он весь превратился в сгусток ненависти, овеществленный дух мщения. Благородным порывам и большим надеждам больше не находилось места в его душе. Адам отныне стал воплощением злобы. Он обрел цельность и единство, которых искал, — но какой ценой!

Еще одна мысль пришла к нему: в действительности все это случилось по его вине. Он слишком долго колебался между добром и злом. Нужно было выбирать сразу: либо одно, либо другое. Те, кто не умеют решаться, — слабые существа. Они должны расплачиваться за свою слабость…

***

Адам и Лилит вернулись в Париж. Они оказались там почти случайно, потому что шли на север, а Париж стоял на их пути. И еще потому, что в большом городе проще спрятаться и просуществовать скрытно.

Они оказались там в середине сентября, в те самые дни, когда в Сомбреноме начинался сбор винограда. Но они никогда не вернутся в Сомбреном: для них наступила осень потерь и отчаяния. Если они, жалкие бедняки, хотят выжить, им ничего не остается, как только попрошайничать.

Однако этого стыда им испытать не довелось. Проходя мимо собора Парижской Богоматери, Адам и Лилит одновременно вскрикнули: двое акробатов на помосте, карлик, сидящий, как на насесте, на необъятной груди великанши… Оливия и Мышонок!

Расталкивая громко смеющуюся толпу, они подошли к помосту. И тут еще одно видение заставило их остановиться: на краю сидел полуторагодовалый малыш и внимательно смотрел на них. У него были темные волосы и смуглая кожа. Он не казался особенно хорошеньким, но весь лучился здоровьем. Это был сын карлика и великанши, тот, другой Филипп, который выжил…

В этот момент своих бывших господ заметила Олимпа. Она подскочила от удивления, из-за чего Мышонок, потеряв равновесие, свалился вниз. Публика, полагая, будто это специально продуманный трюк, разразилась еще более громким хохотом. Адам тотчас поднес палец к губам: если уличные акробаты выкрикнут имя «Сомбреном», они с Лилит пропали!

Олимпа и Мышонок правильно истолковали его жест и закончили свой номер так же естественно, как если бы ничего не произошло. И только после приблизились к ним.

Олимпа заговорила первой; она с трудом могла справиться с волнением:

— Не надо на нас сердиться, монсеньор! Мы ничего не могли сделать, чтобы спасти вашего сына.

Лилит резко прервала ее:

— Замолчи! Никогда больше не говори об этом! Понятно?

Великанша молча кивнула головой, которая была раза в два крупнее, чем головы ее собеседников.

Лилит сменила тему:

— Что вы здесь делаете? Почему вы не в Сомбреноме?

— Нас выгнали, госпожа. В замок пришли солдаты герцога, а еще — англичане. Они хотели вам плохого. И раз вы были крестными родителями нашего сына…

Тогда заговорил Адам. Не вдаваясь в подробности, он сообщил, что попал в немилость к английскому королю из-за политических интриг. Теперь они с супругой даже не знают, куда идти…

Мышонок широко улыбнулся:

— Не ищите ничего больше, монсеньор! Вы будете жить с нами, здесь!

Он указал на одно из строений возле площади:

— Мы там не одни, там живут все нищие, но там дождь не идет.

Адам вздохнул. «Здесь» и «там» оказалось не чем иным, как домом Вивре, символом его триумфа, места, где он подстроил ловушку Луи, где позже он познал упоительные минуты счастья с Лилит… В глубине души Адам понимал, что это правильно. Необходимо, чтобы победа отца стала полной, а его унижение не знало границ.

Адам опустил голову, и они все вместе пошли к этому дому, который так хорошо был ему знаком…

Благодаря Олимпе и Мышонку Адаму и Лилит, по крайней мере, не грозила смерть от голода, и они могли существовать, хотя и весьма скромно. Карлик и великанша, чей номер был одним из самых популярных в Париже, весьма прилично зарабатывали и все свои доходы делили с бывшими господами. Более того, они уже вполне освоились среди простого люда столицы, и благодаря им новички были приняты благосклонно.

Вокруг шеи Лилит носила черный муслиновый шарфик Царицы Ночи, единственную вещь, которую она унесла с собой, спасаясь после осады. Этот шарф позволял ей скрывать перевернутую пентаграмму на груди.

Адам посыпал золой свои блестящие белокурые волосы, чтобы казаться по возможности более незаметным. Это траурное украшение как нельзя лучше соответствовало настроению, царившему в его сердце. В холодных, печальных днях не было ни малейшего проблеска надежды. Адам проиграл свою главную битву и носил на теле ужасное напоминание о своем поражении.

Он и физически очень изменился. Внезапно Адам сильно растолстел. Чтобы совсем не заплыть жиром, он стал ежедневно проделывать гимнастические упражнения и, в конце концов, нарастил мускулатуру атлета. Но главное, что в нем изменилось, — это его лицо. В нем ничего больше не оставалось от ангелочка, на которого он когда-то походил: оно стало жестким и суровым.

Они с Лилит почти не разговаривали. В доме Вивре, где на каждом этаже обитало много народу, супруги не могли уединиться; у них имелся лишь уголок для сна. Но Адам был этим даже доволен. Если бы он вдруг оказался наедине с подругой, то не знал бы, что делать, о чем говорить…

Медленно приближалась зима. Однажды в середине декабря колокола собора Парижской Богоматери зазвонили так оглушительно, что дом Вивре затрясся. Причина этого стала известна его обитателям позднее: 6 декабря, в день святого Николая, в Англии, в Вестминстерском дворце, Генрих V и его жена Катрин произвели на свет сына, названного также Генрихом. Если Господь дарует жизнь этому младенцу, со временем он займет трон Франции и будет править вслед за своим отцом под именем Генриха VI. Потомственная линия победителя при Азенкуре не прервется.

Адам не испытал ничего, кроме горечи. Он подумал о том, какой могла бы быть его реакция при иных обстоятельствах, какую бы он почувствовал радость. Но теперь Адам ненавидел английского короля, и триумф Генриха только усилил его озлобленность.

Впрочем, нет, даже хуже: все это было безразлично Адаму. Политика больше ничего не значила для него, потому что сам он отныне не принимал в ней участия. Королевства могли переходить из рук в руки, торжествовать победу или рушиться… Какое это имело значение для несчастного скопца с паперти собора Парижской Богоматери?

У его товарищей по несчастью имелась другая тема для разговоров: погода… В прошлом году в Париже случилась самая суровая зима, какую только помнили люди. Горожане выходили в поля, разрывали снег и ели траву; множество людей умерло от голода и холода.

Но и животные страдали тоже, и, возможно, именно это поразило воображение более всего. В Париж явились волки! Они вторгались в город целыми стаями, страшные, голодные; в их желтых глазах тускло светилась неумолимая, отчаянная жестокость, какая бывает у тех, кто чувствует приближение смерти. Живые еще могли им сопротивляться, но только не мертвые.

Волки разбрелись по кладбищам. На всех погостах столицы — и более всего на кладбище Невинно Убиенных Младенцев — долгими ночами раздавался их вой. По утрам там находили разрытую, разбросанную землю и страшно изуродованные трупы.

Этот кошмар продолжался два месяца, и теперь убогие обитатели дома Вивре, трепеща, молили Господа и всех святых, чтобы наступившей зимой ужас не повторился.

В самом начале 1422 года страх вновь завладел людьми. Вот уже несколько дней на город все падал и падал снег. Однажды ночью, проснувшись, Адам заметил, что Лилит нет рядом. Он искал ее по всему дому, но не нашел: она исчезла.

Она вернулась только под утро, с застывшим, оцепеневшим взглядом, и отказалась отвечать на его вопросы. Но он все-таки нашел ответ, когда чуть позже по городу разнеслось известие: перед собором нашли труп какого-то нищего. Грудь несчастного была вскрыта, и сердце съедено: несомненно, то дело волков!

Этот факт был признан официально, и королевский глашатай кричал на перекрестках:

— Волки вошли в Париж!

Адам услышанному не поверил. В происшествии повинна Лилит, он в этом не сомневался… Поскольку Адам не мог более удовлетворять ее, демоница вновь стала совокупляться с первым встречным, убивать его и съедать сердце. Вот в чем теперь находила она наслаждение. Адам не сердился на нее за это: он сам был во всем виноват. И от этого его отчаяние становилось еще нестерпимей.

***

К счастью, зима 1421-1422 годов не имела ничего общего с прошлогодней, и весной между дофином, с одной стороны, и бургундцами и англичанами — с другой, возобновились военные действия, которые обычно приостанавливались на период плохой погоды.

Упорное сопротивление дофина вынудило Генриха V покинуть Англию и отправиться во Францию. Он впервые поселился в Париже, причем сделал это на свой манер: откровенно грубо.

Все французские командиры гарнизона были заменены английскими, в том числе и стражники дворца Сент-Поль. С высшим дворянством обошлись не лучше.

Когда Вилье де Лиль-Адан, ставший маршалом, предстал перед королем после поездки верхом в испачканной одежде, он был тотчас же смещен со своего поста и заключен в тюрьму.

Народ Парижа, ненавидевший арманьяков, весьма благосклонно отнесся к английскому королю. На Троицын день, чтобы доставить удовольствие его величеству, на площади перед собором Парижской Богоматери разыграли «Мистерию о страстях святого Георгия».

Генрих V не дал артистам ни одного су, не удостоил ни единым браво. Он довольствовался лишь тем, что произнес несколько слов по-английски, и удалился.

Его популярность мигом упала, но это последнее, что волновало короля. Генрих вел себя как завоеватель, а во французах, будь то его сторонники или противники, видел лишь побежденных, с которыми следовало обращаться соответственно.

Парижане боялись зимы, а страшным оказалось лето. За весь июнь не упало ни капли дождя. Июль и август были еще хуже: на столицу обрушилась нестерпимая жара. Дни следовали за днями, удушливые, невыносимые, не давая измученным людям ни малейшей передышки.

Жара вызвала новую напасть: корь. Самыми уязвимыми ее жертвами оказались дети. Болезнь стала причиной чудовищной смертности. Но это чрезвычайное лето 1422 года имело еще одно последствие особенной важности: заболел Генрих V.

Это была не корь, но внезапная страшная лихорадка. Король быстро понял, что не оправится от болезни. Он заперся в Венсенском замке и втайне от всех спокойно готовился к кончине.

Генрих пригласил к себе своего младшего брата, Джона Бедфорда, и продиктовал ему свою последнюю волю. Что касается договора, подписанного в Труа, здесь, разумеется, никаких изменений не предполагалось. Наследником короля Франции будет не дофин Карл, но сын Англичанина — Генрих VI. В ожидании совершеннолетия маленького Генриха VI следовало обеспечить регентство. Бедфорд должен был предложить бразды правления Филиппу Доброму, а в случае отказа бургундского герцога взять регентство на себя.

Еще умирающий просил не освобождать из тюрьмы Шарля Орлеанского, пока Генрих VI не достигнет совершеннолетия.

Бедфорд попрощался с братом и вышел…

Кончался август, а над городом стояла все та же удушающая жара. Во вторник 31-го капеллан читал у изголовья английского короля один из покаянных псалмов — «Aedifica muros Jerusalem» [41], когда Генрих V внезапно приподнялся на постели и сказал:

— Бог мой, Ты ведь знаешь, моей мечтой было воздвигнуть стены Иерусалима!

И умер. Было три часа ночи. Покойному королю было тридцать четыре года…

Его тело перевезли в Сен-Дени, минуя Париж — ввиду непопулярности Генриха V у горожан. В соборе была отслужена краткая панихида, затем гроб без промедления отправили в Англию.

Господь, который, по мнению Генриха V, даровал ему победу при Азенкуре, сейчас, лишив его жизни, нанес чудовищный удар. Никто не мог даже предположить, что Генрих V умрет прежде Карла VI, который был на двадцать лет его старше. Все круто перевернулось…

Филипп Добрый отказался принять регентство. Он бы ничего не выиграл, взяв на себя эту опасную роль. Более того, своим отказом бургундский герцог продемонстрировал свой патриотизм.

Таким образом, тяжелую ношу взвалил на свои плечи Джон Бедфорд. Он уже имел возможность доказать свои достоинства военачальника. Говорили, что он такой же искусный политик, как и его брат. И при этом — не столь жестокий. Во всяком случае, его приход к власти парижане приветствовали криками радости.

Но эта радость была ничем по сравнению с бурей чувств, которую вызвала неожиданная кончина короля у Адама и Лилит. Смерть Генриха меняла для них все. Ведь именно Генрих V был виновником свалившихся на них несчастий. С Бедфордом, человеком, как утверждали, более умеренным и воздержанным, появлялась надежда на возвращение прежних милостей.

Однако для Адама и речи быть не могло о том, чтобы предстать перед регентом самому. Следовало отыскать кого-то, кто мог бы замолвить за него слово.

Адам подумал о герцоге Бургундском. Он вспомнил о пире по поводу крещения ребенка и о той радости, которую герцогу доставила Олимпа. Он решил обратиться именно к нему — возможно, прихватив с собою Олимпу.

Но Лилит решительно отвергла эту идею:

— Герцог не станет беспокоить регента ради какой-то интрижки, которую ты для него устроил. Только один человек в состоянии нам помочь. Некая особа, которая по-настоящему к тебе привязана. Персона более значительная, чем герцог.

— Более значительная, чем герцог?

— Изабо! Ты ведь был ее любовником, не так ли? Думаешь, такое забывается?

— Но она в Труа.

— Рано или поздно она обязательно приедет в Париж…

И Изабо Баварская появилась в столице. Уже 16 сентября Карл VI подтвердил все статьи договора с Англией в специальном торжественном акте и разослал письма во все города королевства, дабы призвать своих подданных бороться с «последними врагами» — имея в виду, несомненно, дофина. Королева должна была приехать в Париж, чтобы торжественно поклясться перед Парламентом, что будет соблюдать положения договора.

Адам осознавал, что задуманное им предприятие весьма рискованно, но терять было нечего, и это придавало ему силы. Кроме того, он понимал, что необходимо поразить воображение королевы, и проделал это со всей ловкостью, на какую был способен.

Адам проник во дворец Сент-Поль, и — удача была на его стороне! — сумел пробраться в комнату королевы. Изабо еще не было. Он устроился там, где когда-то впервые увидел Маго, и стал ждать.

Изабо не замедлила появиться. Заметив Адама, она вскрикнула от неожиданности. Королева, разумеется, не смогла узнать своего юного любовника в жалком, оборванном нищем с посыпанными золой волосами. Она уже собралась было позвать стражу, но Адам не позволил ей этого сделать.

— Помните, ваше величество, как много лет назад, в Святой четверг, одна нищенка, в прошлом знатная дама, бросилась к вашим ногам? Сегодня некий нищий, в прошлом благородный рыцарь, тоже бросается к вашим ногам. Это ее сын: я — Адам…

Изабо широко распахнула глаза, разглядывая стоящего на коленях несчастного. Посылая ей взгляды, способные растопить любое сердце, Адам не без удовольствия отметил, что стареющая королева растолстела еще больше и еще обильнее, чем прежде, поливает себя духами.

Наконец, Изабо пришла в себя и с негодованием заговорила:

— Как вы смеете? Вам известно, что вы приговорены к смерти за колдовство?

— Это клевета, ваше величество.

— Клевета? В Сомбреноме нашли тело уморенной вами жертвы! В подземной тюрьме, вырытой под вашей собственной спальней!

Адам почувствовал, что остался единственный шанс: поставить на карту все. С решительным видом он поднялся с колен.

— Да, я колдун, и моя мать была колдуньей! Да, я преступник, как и она была преступницей! Но это не помешало вам спасти мою мать. Вы сделали это, потому что любили ее…

Внезапно он изменил тон. Теперь он почти шептал:

— А меня, разве вы меня не любили?

Изабо вздохнула:

— Что вы хотите?

— Вновь стать тем, кем я был.

Королева ничего не ответила. Она открыла какой-то ящичек и вынула оттуда синий кожаный кошелек, который и протянула своему бывшему любовнику.

— Вы получите обратно свои привилегии и Сомбреном. Уезжайте, здесь вы в опасности. Где можно будет вас найти?

— На площади перед собором Парижской Богоматери.

Адам взял кошелек и вышел, послав королеве последний взор, полный признательности. И в этом взгляде не было никакого притворства. Что, кроме признательности, можно испытывать к той, которая вернула вам жизнь?

Кроме того, Адам опасался, как бы Изабо не попросила у него доказательств его нежных чувств. Ведь он не смог бы ответить на ее призыв. Он испытал большое облегчение, когда она не стала просить ни о чем.

Через неделю его отыскал посланник в плаще с геральдическими лилиями: Адам как раз стоял перед помостом, на котором выступали Олимпа и Мышонок. Посланник вытащил из большой сумки щит с гербом — черный и красный цвета, разделенные диагональю, — и воскликнул:

— Господин регент просит вас не покидать Париж. Он будет нуждаться в ваших услугах.

Адам издал крик радости, поистине звериный. Он велел остановить спектакль, рассказал все Мышонку и Олимпе и в сопровождении последней отправился к дому Вивре, чтобы освободить его от прежних обитателей.

Это не заняло много времени. Великанша и атлет, в которого к тому времени превратился Адам, хватали нищих за лохмотья и вышвыривали вон. В тот же вечер, когда Мышонок и Олимпа вместе со своим сынком сидели на втором этаже, Адам и Лилит, вновь ставшие господином и госпожой де Сомбреном, вдвоем оказались в большой спальне наверху.

Впервые за долгое время им предстояло провести ночь вместе. Произошло то, чего Адам и опасался. Оставшись наедине с подругой, он растерялся. Он пытался найти слова. Однако Лилит не дала ему времени подумать:

— Изабо дала тебе немного золота, но я хочу гораздо больше! Золото, власть и дворянские почести — вот что мне нужно от тебя, потому что ничего другого ты мне предложить не можешь.

Адам потянулся было к ней. Лилит оттолкнула его:

— Никогда больше не дотрагивайся до меня!

Она взяла кинжал и закуталась в свой черный муслин.

— Ты куда?

— Ухожу.

— Зачем?

— Делать то, что я делала до встречи с тобой!

И вышла, держа в руке кинжал…

Адам остался один — один на всем огромном третьем этаже дома Вивре. Конечно, Лилит необходимо удовлетворять свои плотские потребности, и он не в силах ей в этом помешать. Но почему она проявляет столько жестокости? Неужели она не испытывает ни капли жалости к его несчастью?

Адам вздохнул… Он знал, в чем тут причина. Хотя Лилит ни разу не говорила об этом вслух, она не простила ему смерти их сына, единственным виновником которой считала его, Адама.

Он мерно шагал из угла в угол. Он опять сделался господином де Сомбреномом, но зачем ему это было нужно? Для своей подруги он превратился в объект презрения и отвращения; он даже не был мужчиной, он стал бесполым существом, презренным и униженным.

Его взгляд остановился на железном крюке, подвешенном на балке, возле окна. Вот выход. Сам дом Вивре подсказывал ему решение. Адам потерял все, кроме физического существования. Осталось лишь последнее усилие. Найти кусок веревки нетрудно, а там — завязать узел, и все будет кончено. Он не в состоянии жить без любви Лилит, а ее он потерял навсегда, потому что больше не сможет, увы, подарить ей ребенка…

Внезапно Адам остановился. Почему же нет? Сможет! Для этого достаточно сделать еще один шаг, переступить еще один порог.

Маленький Филипп. Он был совсем рядом — спал этажом ниже со своими родителями. Всего-то и нужно, чтобы они исчезли… Олимпа и Мышонок, такие добрые и преданные, без которых Адам с Лилит, конечно бы, не выжили. И Адам собирался вознаградить их за все благодеяния, предав жестокой смерти. А мальчик-сирота будет принадлежать ему и Лилит!

Адам пошарил в своих лохмотьях и достал кожаный мешочек, который всегда носил привязанным к глее; даже в дни самой черной нищеты он не захотел с ним расставаться. Адам развязал тесемки, убедился, что порошка спорыньи вполне достаточно для двоих, и решительно стал спускаться на второй этаж.

Олимпа и Мышонок спали прямо на полу, рядышком друг с другом. Что за странная пара! Он свернулся калачиком на ее необъятной груди. Чуть поодаль спокойно сопел маленький Филипп. Рядом стоял кувшин с водой. Адам высыпал туда весь порошок и бегом поднялся по лестнице. Теперь оставалось только ждать, когда они захотят пить.

Рано утром Адам услышал чудовищные крики и поспешил на второй этаж. Все произошло именно так, как он и рассчитывал: двое несчастных, уже почерневшие, разлагались заживо прямо на глазах у собственного сына, кричавшего от страха.

Мышонок хрипел, катаясь по полу, но Олимпа еще оставалась в сознании. Увидев Адама, она закричала из последних сил:

— Мы сейчас умрем! Умоляю, монсеньор, не оставьте нашего ребенка.

Зрелище, которое представляла собой великанша, было поистине ужасным, но Адам старался сохранить спокойствие.

— Мы же взяли на себя обязательство как крестные родители. Мы усыновим Филиппа. Позже он станет господином Сомбреномом.

Олимпа прослезилась от счастья. Она из последних сил прошептала:

— Благодарю, монсеньор.

Чувствуя, что вот-вот гниение завершит свое дело, она успела еще произнести:

— Да благословит вас Господь…

Чуть позже возвратилась Лилит. У нее была кровь на руках и вокруг рта. Она обнаружила тело великанши, которое представляло собой огромную черную массу, и маленькую кучку пепла, оставшуюся от Мышонка.

Лилит сразу же все поняла и приблизилась к Филиппу, который, съежившись, сидел в углу комнаты и дрожал от ужаса.

При виде Лилит мальчик завопил и принялся удирать со всех ног. Она улыбнулась:

— Он еще вернется…

Потом она подошла к Адаму и, приблизив свой окровавленный рот к его губам, поцеловала его страстным, диким поцелуем, изо всех сил прижимая к себе. Разжав объятия, она посмотрела мужу прямо в глаза и с восторгом прошептала: