Шарль де Вивре и Изидор Ланфан должны были сражаться в первом корпусе. Шарль Орлеанский случайно встретился со своим другом детства и попросил его быть рядом.

Оба они молчали. Шарль де Вивре готовился к неизбежному. Он знал, что его ждет. Изидор Ланфан смотрел на своего господина, думая о том, что тот уже практически ничего не видит. Наконец Шарль вытянулся на земле и попытался уснуть посреди пьяных воплей и криков.

— Это последняя ночь, Изидор.

Изидор не знал, что ответить. Он хотел было найти слова утешения и ободрения, но так ничего и не сказал.

***

Настало утро пятницы 25 октября 1415 года; это был День святых Криспина и Криспиниана. Точнее сказать, мутный и туманный день пришел на смену ночи. Дождь, наконец, прекратился, но воздух был слишком влажным, а земля пропиталась водой.

Англичане были на ногах уже с раннего утра. Они все собрались в деревне Мезонсель. Генрих V отправился в маленькую церковь, где прослушал подряд три мессы, которые служил епископ Бат. Короля окружали его капитаны и телохранители.

Адам Безотцовщина тоже принадлежал к их числу, но на мессу остаться не пожелал. Не обращая внимания на то, что его внезапный уход вызвал у всех большое недоумение, он покинул церковь. Ему довольно часто приходилось по необходимости присутствовать на религиозных службах, но сегодня был слишком важный день, чтобы притворяться.

Выйдя наружу, Адам оказался в огромной толпе народа, что толпился около церкви. Подняв глаза к мутному небу, он произнес слова своей молитвы.

Он просил варварских богов, чьи имена были ему неведомы, даровать ему удачу, которая до сих пор не покидала его; он воззвал к своей матери и увидел ее тень, блуждающую где-то там, в языческом раю. Адам поклялся ей, что в этот самый день он либо отмстит, либо присоединится к ней…

Из церкви вышел епископ, за ним король. Все преклонили колени, и Адам сделал то же самое. Его церковное святейшество начертало крест, произнося при этом слова благословения. Затем солдаты поднялись, и Адам поспешил присоединиться к королю, как велел ему долг.

С помощью своих оруженосцев Генрих V облачился в доспехи. Когда он был полностью экипирован, ему принесли парадный шлем. Этот шлем королю предстояло надеть впервые. Изумительный головной убор исторг у присутствующих крик восторга.

Никогда еще никто не видел шлема прекраснее! Он был увенчан шестифунтовой золотой короной, красоту которой подчеркивало множество драгоценных камней: восемь рубинов, шестнадцать сапфиров и сто двадцать восемь жемчужин, из них четыре — величины необыкновенной. Затем Генриху подвели коня — белоснежного, без единого пятнышка, жеребца.

Вскочив в седло, король шагом покинул Мезонсель, направившись в сторону равнины между Азенкуром и Трамекуром, будущего поля битвы. В деревне под охраной сотни рыцарей и лучников остались его сокровища, а также все священнослужители, которые принялись истово молиться в церкви за победу английского оружия…

Генрих V добрался до места довольно скоро. Это было поле уже убранной пшеницы. Туман рассеялся, но вновь начал моросить дождь, мелкий и холодный. Не теряя времени, король Англии стал расставлять свое войско в надлежащие порядки.

Лучники образовали одну-единственную линию по всей ширине коридора; перед собой они вбили в землю заостренный с обоих концов кол, направленный по косой к лошадиной груди. Командовал ими Томас Эрпинхэм, немолодой уже рыцарь, которого можно было распознать издалека по длинной седой бороде. В качестве символа своих полномочий в руке он держал такой же заостренный кол. Когда сэр Томас бросит этот кол на землю, другие должны будут взять свои.

Позади лучников Генрих V поставил рыцарей и оруженосцев. Левый фланг находился под командованием лорда Камойза, кавалера ордена Подвязки, центром командовал сам король, а правый фланг он отдал герцогу Йоркскому.

Когда диспозиция была определена, король встал перед войском и обратился к нему с краткой речью:

— Я пришел сюда за своей собственностью, Французским королевством. Господь и право на нашей стороне.

Затем он отдельно обратился к лучникам, роль которых, как прекрасно знал Генрих, будет в этой битве решающей.

— Если вы попадете в плен к французам, они отрежут вам три пальца, чтобы вы больше не смогли стрелять. Так убивайте же их!

Это было чистейшей выдумкой, но она произвела на солдат сильное впечатление; по ряду лучников пробежала дрожь страха и гнева. Томас Эрпинхэм ответил за всех:

— Сир, мы будем молить Господа, чтобы он даровал вам жизнь и победу над нашими врагами. Что касается нас, мы до конца выполним свой долг.

Все было сказано, и Генрих V занял место в центре своего рыцарского войска, во главе гвардии…

С другой стороны, в стане французов, царило оживление. Иоанн Бесстрашный категорически запретил самым высокородным бургундцам принимать участие в битве, велев им «сидеть на месте и не выходить из своих жилищ, пока их не известят об исходе битвы», но многие сочли это несоответствующим рыцарскому кодексу чести, и бургундские аристократы все-таки прибыли на поле боя.

Их оказалось немало, а во главе их стояли два брата герцога, графы Неверский и Брабантский. Граф Брабантский, прискакавший во весь опор из Лилля, даже не успел переодеться; на нем была кольчуга, слишком для него большая, — она принадлежала одному из его трубачей, — а сверху он натянул еще одну кольчугу со своим гербом.

Шарль Орлеанский бросился ему навстречу и расцеловал. Этот порыв произвел огромное впечатление. Произошло то, чего не могли добиться политики со всеми их усилиями и договорами: перед лицом врага разорванная на части Франция воссоединилась. Рыцари падали в объятия друг друга, взаимно прощая все прегрешения и ошибки, многие плакали. Затем все вместе отправились на торжественную мессу.

Шарль де Вивре и Изидор Ланфан, Гильом де Танкарвиль и Рено де Моллен исповедались Господу в своих грехах и получили святое причастие. Священников было несколько сотен, и всем они раздавали освященные просфоры. Затем воины поспешили занять место, которое было им определено.

Только тогда они впервые осознали, какой намокшей была почва. Рыхлая земля пшеничного поля, пропитанная непрекращающимися несколько дней дождями, оказалась такой влажной, что походила скорее на болото.

В самый последний момент, приняв во внимание ограниченность пространства, коннетабль д'Альбре решил, что рыцари будут сражаться спешившись. Он приказал им укоротить копье наполовину и занять место один подле другого.

Результат оказался катастрофическим. Рыцари, со своим оружием и тяжелыми доспехами, тут же ушли по колено в грязь и, не в силах сдвинуться с места, так и стояли, точно железные статуи. Кроме того, их было так много, что они вынуждены были тесно прижаться друг к другу и не могли даже вынуть из ножен мечи.

На узкой равнине французская армия расположилась теперь согласно указаниям коннетабля: впереди — две группы по восемь тысяч человек каждая, одна за другой, стиснутые со всех сторон, увязшие в грязи; за ними — десять тысяч лучников и арбалетчиков со своими бесполезными луками и арбалетами. И, наконец, двадцать тысяч пехотинцев, до которых вообще никому не было дела.

Тем не менее, Альбре осознавал, что его войску не хватает мобильности. Он посадил все-таки на лошади две тысячи рыцарей и отправил их на фланги. Именно они должны были атаковать первыми.

Но сразу же стало очевидно, что это ничего не изменит. Теперь увязли не люди, но лошади. Несчастные животные безуспешно пытались вытащить ноги из вязкой грязи и ржали от страха.

Случаю было угодно, чтобы Шарль де Вивре и Изидор Ланфан оказались в первом ряду. Изидор смог окинуть взглядом всю картину.

Безумие! Настоящее безумие! Ему доводилось слышать разговоры о глупости французских военачальников, но то, что он увидел собственными глазами, превосходило всякое воображение. Эти идиоты поставили своих людей в такие условия, что сражаться было просто невозможно! Если бы маневрами французской армии руководил сам английский король, то и он не смог бы придумать ничего лучше.

Французские рыцари шли на верную смерть. На этот счет не должно было оставаться никаких иллюзий. Не только Шарль, который ради этого и прибыл сюда, но и он сам, Изидор, и все остальные. Но Ланфана беспокоила не собственная судьба, а судьба страны: Франция, и так уже раздробленная гражданской войной, сейчас окажется во власти англичан! Какие страдания ее ожидают, какие ужасы? Изидор обернулся к своему господину, к которому притиснула его общая давка.

— Битва уже проиграна, монсеньор!

Шарль не Вивре не ответил. Подняв забрало своего шлема, он ждал, терпеливо стоя в грязи под ледяным дождем.

Изидор не на шутку рассердился:

— Значит, судьба страны вам совершенно безразлична?

На этот раз Шарль повернул голову в его сторону.

— Не надо сердиться на меня, Изидор. Меня более всего занимает моя собственная судьба. Для другого уже не остается места.

Было уже десять часов, а англичане все не атаковали.

Дело в том, что как раз в это время шли последние переговоры. Несмотря на то, что благодаря невероятному стечению обстоятельств дело оборачивалось наилучшим для него образом, Генрих V все еще колебался. Двое посланцев от него находились сейчас рядом с коннетаблем, чтобы сообщить ему предложения короля.

Пренебрегать этими предложениями ни в коем случае не стоило. В обмен на свободный проход на Кале король отказывался от всех притязаний на французскую корону. Однако Альбре высокомерно ответил: сначала пусть англичанин вернет Арфлёр… Двое посланцев отсалютовали ему и поскакали обратно. Переговоры были сорваны.

Теперь больше не оставалось места колебаниям. Король подал знак Томас Эрпинхэму. Тот прекрасно был виден издалека — верхом на лошади, с длинной седой бородой, среди пеших лучников. Он поднял свой заостренный кол и бросил его на землю с криком:

— Now strike! [37]

Туча стрел взвилась в воздух и полетела сквозь моросящий дождь. Сражение началось.

Коннетабль немедленно двинул вперед своих конных рыцарей с обоих флангов. Результат оказался катастрофическим. Животные, увязая по колено в грязи, с трудом дотащились до линии противника, где и напоролись на пики. Сидящие на них рыцари, настигнутые стрелами, были убиты или ранены. Некоторым повезло больше, и они смогли убежать, но они оказались раздавлены тяжелой массой спешенных рыцарей.

Увидев, что первая попытка завершилась неудачей, Альбре решил послать в бой этих самых спешенных рыцарей, среди которых находился и он сам. Самое странное, что на этот раз ему почти повезло.

Во всеобщей толкотне Изидор Ланфан потерял равновесие и упал. По нему прошелся добрый десяток людей в тяжелых доспехах, и оруженосец Шарля де Вивре потерял сознание…

Эта монолитная группа — плечо к плечу — была непробиваема. Время от времени английские стрелы находили себе жертву, но ряды тут же смыкались вновь. Опустив головы в шлемах, тяжеловооруженные французские рыцари неумолимо приближались к передовой линии английской армии.

При виде этой надвигающейся массы английские лучники в ужасе побросали оружие и разбежались. Французы, вероятно, выиграли бы сражение, но тут вмешался Томас Эрпинхэм. Он напомнил своим людям об угрозе, которая была целиком выдумана Генрихом V:

— Вернитесь! Они возьмут вас в плен и отрежут по три пальца!

Эффект был достигнут, лучники повернули обратно. Поскольку луков у них больше не было, они вытащили единственное оружие, что еще у них оставалось — кинжалы с широкими клинками, — и бросились на людскую стену очертя голову, точно прыгнули в ледяную воду. И произошло чудо!

Увязшие в непроходимой грязи рыцари, гораздо более тяжелые и неповоротливые, оказались полностью в их власти. Клинки легко проникали в зазоры в латах, как раз на уровне шеи, и безжалостно разили в горло. Французы мешали друг другу, путаясь под ногами у своих же товарищей. Они скользили по грязи, а теснота не позволяла им вытащить из ножен мечи.

Началась настоящая резня. Поначалу опьяненные кровью английские лучники убивали всех, не делая различий, разя даже самых знатных и высокородных, за которых могли бы получить баснословный выкуп. Так пали коннетабль д'Альбре, графы Брабантский и Неверский. Затем англичане опомнились, сообразив, что в их руках, возможно, целое состояние и добычу упускать нельзя.

И так в плен попал Шарль Орлеанский, получивший перед этим тяжелое ранение, а также командир бретонцев граф Ришмон и один из его рыцарей, Шарль де Вивре.

Шарль осознавал, что Изидора Ланфана больше рядом нет. Что же до остального, он ничего не видел, ничего не понимал, он был оглушен и ошеломлен криками, давкой, толчками со всех сторон. Должно быть, сейчас впервые в жизни недуг не делал слепца более уязвимым, чем прочие. Здесь все находились в равном положении — никто ничего не видел перед собой и чувствовал полную свою беспомощность.

Дабы ускорить смерть, Шарль оставил забрало открытым. Он ощутил острие клинка на своих губах и услышал голос, произносящий с чудовищным английским акцентом:

— Мое имя Бэрри Брэган. Вы мой пленник, монсеньор.

Шарль не мог сдержать крика отчаяния. Пленник! Он пленник! Вместо того чтобы со смертью обрести тех, кого он любил, ему годами придется гнить в английской тюрьме…

Он взмолился:

— Сжальтесь, убейте меня!

Но лучник лишь повторил ему, как заведенный:

— Мое имя Бэрри Брэган. Вы мой пленник, монсеньор.

Очевидно, эту фразу он выучил именно на данный случай, но французского языка не понимал. Шарль заплакал…

Некоторые из стоявших вокруг лучников подобрали свое оружие и принялись стрелять, на этот раз в направлении второго отряда рыцарей.

Рено де Моллен, прижатый к своему крестному, успел увидеть, как приближается летящая стрела, и живот его скрутило страхом. Одно мгновение — и перед ним вспыхнул ослепительный свет. То, чего он ожидал, случилось. Да, именно так! Ответ на его вопрос — этот страх! Он испугался, потому что хотел жить. Он хотел жизни, а не смерти, жизни, которой ему так не хватало в Моллене! Жизни! Он отдает предпочтение прекрасной герцогине перед недоступным единорогом. Как ее зовут? Жанна? Да, именно так, Жанна. Он любит Жанну Беррийскую!

Рено хотел сказать это своему крестному, но началась давка, и какой-то рыцарь, ухватившись за щит с гербом Моллена, случайно порвал цепь. Рено увидел, как его щит падает в грязь, и закричал:

— Едино…

Закончить это слово он не успел. Стрела вонзилась ему прямо в шею, в то самое место, где еще мгновение назад висел тарж [38] — щиток с гербом. Она порвала черную шаль Мелани и вышла через затылок.

Гильом де Танкарвиль издал звериный рык. Убит! Рено убит! Ряды французских рыцарей вновь сомкнулись, да так тесно, что убитый остался на ногах. Рено был мертв, но стоял прямо, поддерживаемый своими соседями по строю — крестным и тем самым рыцарем, который невольно стал причиной его смерти, когда порвал цепочку.

Гильом де Танкарвиль даже не почувствовал боли потери. В этом бурлящем котле сражения не было места страданию. Танкарвиль только что увидел, как судьба разыграла его карту, вот и все.

И карту его крестника тоже… Оборвав его жизнь, стрела приняла все решения за него. Она словно навсегда заморозила Рено, обрекая его вечно пребывать в одном и том же состоянии. Но было ли это состояние истинным? Кто знает о тех сомнениях, о тех вопросах, что молодой человек задавал себе по пути сюда? Для королевского двора, для герцогини Беррийской, для Мелани, если ей доведется узнать о судьбе своего нареченного жениха, — для всех Рено де Моллен навек останется рыцарем с единорогом, безутешным влюбленным, который отправился на битву с одной лишь целью — быть убитым. Человек, который до самого своего конца остался верен недостижимому идеалу. Отныне и навечно Рено де Моллен — человек, которому даже в голову не приходило жить, как живут другие…

Поступил новый приказ. Настало время второму корпусу рыцарей вступить в бой. Танкарвиль громко закричал:

— Моя очередь!

Он бросился вперед, но тучность подвела его: он во весь рост растянулся прямо в грязи…

Эта вторая атака оказалась для англичан гораздо опаснее первой. Прежде всего, потому, что очень мало лучников были в состоянии стрелять, а второй корпус французских рыцарей был многочисленней, чем все английское воинство, вместе взятое.

Командование принял герцог д'Алансон. Яростно ведя контратаку, он отбросил вооруженных кинжалами лучников за деревню Азенкур и в лес Трамекура. Ситуация становилась критической. Генрих V понял, что настало время поставить на карту все. Он сам бросился в гущу боя, дабы воодушевить своих людей.

Алансон направился прямо на него, и завязалась яростная битва. Французский командующий сам ударом секиры сразил герцога Глостерского, брата короля, который нес английский стяг, в то время как другой французский рыцарь добрался до английского короля и сорвал один из цветков золотой короны, венчавшей его шлем.

Оглушенный Генрих V упал на колени. Но гвардия решительно бросилась ему на помощь. Выделяясь среди всех, Адам Безотцовщина размахивал мечом с неслыханной яростью, проявляя все свое умение владеть оружием. Самым его горячим желанием было встретить Шарля де Вивре, о котором он знал только одно: у него на щите семейный герб Вивре. Мэтр Фюзорис, разумеется, не преминул описать его, упомянув красный и черный цвета.

Но в данный момент у Адама имелись задачи поважней. Жизнь короля в опасности. Если Генрих V погибнет, судьба сражения окажется решена…

Гильом де Танкарвиль поднялся. После того как он рухнул на землю, по нему промчались тысячи наступавших рыцарей, его помяли так, что на нем места живого не было. К тому же с ног до головы он был покрыт грязью и походил на огромную грязную свинью.

Танкарвиль издал зычный крик:

— Пить!

Он отвязал кубок из чистого золота, знак отличия главного управляющего винными погребами Франции, который висел у него на шее. Кубок тоже оказался грязным и помятым: в него нельзя было наливать вино. Требовался кусок чистой ткани, чтобы вытереть сосуд, но вокруг была одна лишь грязь.

Танкарвиль долго шарил глазами вокруг, прежде чем заметил труп солдата, одежда которого была не слишком испачкана. Это был один из английских королевских стражников, который украсил себя проклятым лжегербом короля, где смешивались английские леопарды и французские лилии.

Танкарвиль рассмеялся:

— То, что надо!

И, не обращая внимания на яростную битву, клубившуюся вокруг, он тщательно вытер свой кубок. Когда главный управляющий королевскими погребами приподнял сосуд, тот сиял. Тогда Танкарвиль взял флягу и до краев наполнил кубок алым меркюре.

Он не стал пить сразу. «Прежде чем вино пить, надо его увидеть», — так говорил он своему крестнику. Он поднес кубок к лицу и долго всматривался в его содержимое.

Каким прекрасным был этот красный цвет! Красный, как рубин, красный, как кровь, — кровь Рено, которая уже пролилась, его собственная кровь, которая несколько мгновений спустя смешается с грязью… Именно поэтому красное вино Танкарвиль всегда предпочитал белому, ведь оно было того же цвета, что и жидкость, которая заставляет биться человеческое сердце.

Сердце Танкарвиля сильно колотилось в груди. Это были его последние толчки; он прекрасно знал его, свое старое сердце, и хотел, чтобы эти последние удары стали оглушительными, грохочущими, словно фанфары, — прощальные фанфары его жизни.

Гильом де Танкарвиль обнажил меч, который тоже был весь в грязи. Он пылко произнес:

— Вино зеркала!

Выпил одним глотком и увидел…

С тех пор как Танкарвилю пришлось покинуть свою позицию, он перестал обращать внимание на то, что происходит вокруг. Но случай привел его в самое пекло битвы. Вон тот рыцарь в великолепном облачении, в шлеме, на котором сияет золотая корона, украшенная драгоценными камнями, — это же сам английский король!.. И Танкарвиль направился к нему.

Находясь в самом центре рукопашной схватки, Генрих V не поверил своим глазам. На него надвигалось нечто непонятное. Это был рыцарь, такой огромный и чумазый, что его можно было принять за бесформенное, заляпанное грязью животное, вылезшее из своего логова. Но эта грязная туша держала в руках кубок из чистого золота и время от времени воздевала его, подобно тому, как священник поднимает чашу в момент приношения даров.

Существо надвигалось прямо на короля тяжелым, но уверенным шагом. Когда оно оказалось совсем близко, Генрих V ударил его изо всех сил. Гильом де Танкарвиль тяжело повалился на колени. Он прошептал:

— Меч короля!

И в рот ему хлынул поток крови, крови, к которой примешивалось вино зеркала…

Сам не зная об этом, он подверг английского суверена смертельной опасности. Пока король разил страшилище мечом, он не заметил приближающегося герцога д'Алансона, который нанес ему ужасный удар. Генрих V вновь упал на землю, оглушенный, и опять телохранители пришли ему на помощь.

Герцога д'Алансона осадили со всех сторон. Беспощадные удары сыпались на него один за другим. Одним из самых озлобленных нападавших был Адам Безотцовщина. Человека, который осмелился ударить короля, необходимо убить! Убить любой ценой!

Герцог понял, что силы неравны, и он вот-вот упадет. Он поднял забрало, чтобы его узнали, и, бросив на землю меч, произнес:

— Я Алансон.

Но Адам и его спутники не слушали. Совершив подобное святотатство, человек, кто бы он ни был, не заслуживает пощады. Один за другим они наносили чудовищные удары, пока герцог не превратился в окровавленный кусок плоти.

Смерть герцога д'Алансона решила исход сражения. Именно он воодушевлял сражающихся и возглавил контратаку, которая могла бы стать решающей. Теперь, когда его больше не было в живых, каждый почувствовал себя покинутым. Чтобы избежать неминуемой гибели, рыцари стали сдаваться тысячами.

Начиналось самое страшное. Группа английских всадников ураганом понеслась к Генриху V:

— Государь, французы атакуют в Мезонселе! Они собираются захватить нас с тыла!

Английский король мог в случае необходимости проявить жестокость. Он быстро оценил ситуацию: его пехотинцы и лучники, которые до сих пор не двигались с места, теперь могли, в свою очередь, тоже вступить в сражение. Началась бы полная неразбериха, и пленные французские рыцари могли бы воспользоваться ситуацией, чтобы вновь завладеть своим оружием. Следовало исключить хотя бы эту опасность. Генрих собрал своих глашатаев и велел передать в войска такое послание:

— Приказываю под страхом смерти: убить всех пленников, кроме принцев!

Глашатаи разнесли приказ по равнине, но вскоре они вернулись обратно, чтобы передать королю:

— Государь, те, кто взял пленников, отказываются повиноваться. Они рассчитывают получить хороший выкуп.

Генрих V побледнел. Впервые его осмелились ослушаться. Однако даже сейчас обычное хладнокровие не изменило ему. Он обратился к самым преданным среди преданных — к своей личной гвардии.

— Я поручаю это задание вам. Возьмите оружия, сколько надо, и вперед.

Без единого слова стражники в кольчугах с леопардами и геральдическими лилиями бросились выполнять приказание. До сих пор сражение было жестоким. Но с этой минуты оно обернулось настоящим кошмаром.

Несколько сотен английских пехотинцев были вооружены булавами, то есть древками длиной приблизительно в метр с насаженными на них металлическим цилиндром с шипами. Стражники выхватили их из рук пехотинцев и рассыпались по равнине.

Вскоре повсюду можно было наблюдать невыносимое зрелище: люди короля заставляли пленных рыцарей опускаться на колени, срывали с них шлемы, на несколько минут оставляли так стоять с обнаженной головой и сложенными руками, чтобы те успели помолиться, после чего раскраивали им голову одним ударом. Впитавшая в себя много крови, земля узкой долины оказалась забрызгана мозгами.

Шарль де Вивре стоял рядом с герцогом Орлеанским. Королевский страж приблизился к последнему и узнал его; он поклонился: герцог Орлеанский входил в число тех немногих пленников, которых приказано было пощадить.

Шарль Орлеанский обернулся к своему тезке и товарищу по детским играм.

— Прощайте! Я завидую вам. Моя судьба хуже вашей.

Шарль де Вивре был с ним согласен. Еще несколько мгновений назад он догадался, что его собираются убить, и почувствовал невыразимое облегчение. Но все то время, пока он считал, что обречен томиться в тюрьме, он не переставал задаваться вопросом, почему же не умирает от отчаяния. Шарль нашел один-единственный ответ. И выкрикнул свой совет тому, кого уводили:

— Вы должны стать поэтом, монсеньор!

Шарль Орлеанский задумчиво повторил:

— Поэтом…

И исчез.

Какой-то человек, находившийся в нескольких шагах отсюда, издал торжествующий вопль. Адам Безотцовщина не мог поверить собственным глазам: у рыцаря, стоявшего на коленях с обнаженной головой под охраной взявшего его в плен лучника, на шее висел щит со знакомым гербом, красным и черным. Это же Шарль де Вивре!

Адам поспешил к нему. Он наткнулся на Бэрри Брэгана. Лучник был человеком небогатым, пленение рыцаря предоставило ему неслыханный шанс. Он попытался вмешаться:

— Прошу вас, монсеньор…

Вместо ответа Адам поднял булаву.

— Король приказал — «под страхом смерти».

Лучник отпрыгнул назад, чтобы избежать неминуемого удара, и удрал. Адам приблизился к Шарлю, который так и стоял на коленях со сложенными впереди руками. Казалось, пленник не видит своего палача.

Адам улыбнулся. У него много времени. Перед тем как умереть, пусть этот человек узнает, пусть он узнает все.

— Сначала отец, теперь сын… Какое наслаждение! Ты знаешь, кто я?

Шарль не ответил.

— Я — тот, кто помог убить твоего отца, Луи де Вивре. Я присутствовал при его казни. Сейчас я расскажу тебе, как это случилось!

Шарль де Вивре не слышал. Он закрыл глаза, и к нему стали приходить те, кого он потерял навсегда.

Первой была его мать Маргарита. Лицо ее казалось нечетким, ведь он утратил ее в том возрасте, когда только формируется память. Она была прекрасна, так прекрасна!

Маргарита протянула ему руки:

— Время страданий прошло. Иди, сын мой…

Она исчезла, и появился отец. Это было Рождество, единственный, кроме Пасхи, день, когда тот приезжал к нему. День надежды и радости. Луи де Вивре простирал к нему свою единственную руку:

— Время страданий прошло. Иди, сын мой…

Потом исчез и Луи, и на его месте возникла темноволосая Анна де Невиль. Во дворе замка Блуа шел снег; они медленно прогуливались, погрузившись в мечтания. От ослепительной белизны, окружающей их со всех сторон, ее длинные черные волосы казались еще прекраснее. Он побежал ей навстречу. Она тянулась к нему:

— Время страданий прошло. Иди, сын мой…

Он удивился:

— Вы тоже называете меня «сын мой»?

— Конечно!

Как раз в это самое время Адам Безотцовщина злобно расписывал чудовищную казнь Луи де Вивре, не упуская ни единой страшной подробности. И внезапно он осознал, что Шарль его не слушает. Удивленный, он замолчал. И в наступившей тишине прозвучал восторженный голос:

— Столько любви! Столько любви вокруг меня!

Адам окаменел. Во время своей казни Луи де Вивре вел себя подобным же образом. Он сказал некую таинственную фразу своему палачу как раз в тот момент, когда с него собирались сдирать кожу, и затем с его лица уже не сходило радостное, лучезарное выражение.

Адам Безотцовщина отступил и взглянул на свою улыбающуюся жертву… Что же это за семья, все члены которой были героями? Какая сила таится в них?

Внезапно ему на ум пришли последние слова Маго: «Я не скажу тебе имени твоего отца. Он сильнее тебя».

И тут, впервые за всю свою жизнь, Адам Безотцовщина почувствовал страх. Перед ним находилось нечто, что было сильнее его, что превосходило и подчиняло его себе. Он яростно вскрикнул и ударил изо всех сил, вложив в удар булавы всю свою ненависть. Шарль де Вивре с разбитой головой медленно повалился вперед.

Известие о том, что французы собираются атаковать англичан с тыла у деревни Мезонсель, оказалось ложным. Речь шла о нескольких сотнях местных крестьян, попытавшихся завладеть королевской казной. После первых минут паники и неразберихи рыцари и лучники, призванные ее охранять, спохватились и обратили крестьян в бегство.

Узнав об этом, Генрих V отдал приказ прекратить избиение пленников. Но было слишком поздно: тысячи захваченных в плен французских рыцарей с расколотыми головами уже валялись в грязи.

Остались лишь пехотинцы неприятеля, которые за все время сражения так и не сдвинулись с места. Генрих V знал: пока они здесь, игра еще не окончена. Одних этих пехотинцев было гораздо больше, чем всех его солдат, и если бы они начали наступление, победа могла бы оказаться на их стороне.

Тогда английский король направил к ним эмиссаров с предложением отпустить их живыми и не преследовать, если они обратятся в бегство. Пехотинцы, среди которых был только простой народ, не колебались ни секунды. Издалека они видели чудовищную бойню, и у них не было ни малейшего желания дать себя убить, чтобы отомстить за дворян, от которых они видели лишь презрение и грубость. Французская пехота развернулась и побежала.

Сражение было окончено. Оно длилось лишь три часа…

***

Зрелище был невыносимым. Армии сражались на совсем небольшом пространстве, и в тех местах, где битва велась особенно ожесточенно, трупы были навалены один на другой, образуя зловещие накаты под два метра в высоту.

Генрих V, вне себя от радости, окинул взглядом поле боя. Король был еще не в состоянии поверить, что, только что, сражаясь силами один против десяти, одержал одну из самых сокрушительных побед всех времен.

В свидетели своего торжества он захотел взять кого-нибудь из врагов и выбрал для этой цели главного герольда Франции, который находился среди оставленных в живых пленников.