В устьях и в море

. Все это начинало ворчать и скрип?ть, съ равнодушіемъ настоящаго механизма, не внося въ воркотню ни мал?йшей дозы воодушевленія или раздраженія. Только одно проклятое словечко «грыжа» способно было совершенно сломать скрипучій механизмъ Максимыча и выводило его изъ себя до такой степени, что въ немъ появлялись признаки не только челов?ка, но даже и зв?ря. Едва ли нужно говорить, что промысловый людъ, со скуки, безпрестанно заводилъ Максимыча, а иногда просто повреждалъ его механизмъ, хотя относился къ нему любовно.

– Максимычъ, ты чего это людямъ спать м?шаешь, а? раздался молодой, р?зкій и насм?шливый голосъ изъ-подъ другаго полога. – Ишь куда умываться л?зетъ, а! Н?тъ теб? помпы то?[14].

– Ни какъ это Андрюшка? Ахъ, жидъ! Ты бы въ гармонію то помен?е занимался, а то гудетъ, гудетъ съ вечеру-то, часовъ до двухъ, чай. Молчалъ бы, а онъ, на, поди…. самъ никому покоя не даетъ, да еще…. Вотъ сказать ?едору Петровичу – закинутъ, только и всего, ворчалъ Максимычъ, пробираясь обратно къ приплотку съ мокрымъ лицомъ и руками.

Въ отв?тъ изъ-подъ полога Андрюшки послышались тихіе, но бойкіе звуки гармоніи, отхватывавшей комаринскую, сопровождаемую общимъ см?хомъ и ворчаньемъ Максимыча, съ которымъ старикъ исчезъ на плоту. Пока онъ вытиралъ влажное лицо ч?мъ-то врод? полотенца, способнымъ, кажется, только марать вытираемое, колеса, валы и шестерни продолжали движеніе и воркотня, и скрипъ не унимались. Они прекратили свой ходъ только тогда, когда Максимычъ сталъ передъ столбомъ подпиравшимъ верхніе переплеты плота и сталъ молиться на грошовые м?дные складни, вр?занные въ немъ. Ласточки, влетая и вылетая, сновали по обширному плоту. Бес?да съ Богомъ продолжалась не долго, Максимычъ на минуту скрылся въ одномъ изъ чулановъ, отгороженныхъ на плоту, откуда возвратился съ половиною доски кирпичнаго чаю въ рукахъ.

– Бала, а Бала (по киргизски, мальчикъ)…. Балушка! обратился онъ къ какому-то б?лому узлу, лежавшему на плоту. – Балушка, чего спишь, шайтанъ? ласково проговорилъ онъ, подергивая оболочку узла. Въ узл? что-то зашевелилось и послышалось полусонное мычанье и сладостное всхлипыванье; зат?мъ тамъ, повидимому, кто-то поднялся и с?лъ, потому что б?лая ткань вспучилась въ вид? какой-то сопки или пика. Наконецъ, изъ-подъ сброшеннаго конца паруса появилась бритая голова киргизенка, вооруженная парой блестящихъ, веселыхъ глазъ. Они д?лали все лицо симпатичнымъ и плутоватымъ, хотя оно, очевидно, было не совс?мъ довольно въ эту минуту, – подъ парусомъ оказалось достаточное количество комаровъ.

– Гляди, комаръ-то что?… а… собака! вскочилъ киргизенокъ, съ ожесточеніемъ встряхивая парусъ.

– А, ты…. нечего тутъ, пора чай заваривать, произнесъ, улыбаясь, Максимычъ. Киргизенокъ схватилъ небольшой чугунный котелокъ, выскочилъ на приплотокъ и возвратился съ водою. Старикъ аккуратно накрошилъ чаю отъ полудоски и засыпалъ его. Вскор? небольшой огонекъ запылалъ на берегу, противъ плота.

Между т?мъ, и кругомъ все поднялось, полога убирались и началось тоже чаевареніе и чаепитіе.

По промыслу начиналось движеніе; сновали рабочіе, плотники застучали топорами; проб?жала къ берегу какая-то подтыканная баба съ коромысломъ и ведрами, за нею другая – и об? скрылись во флигельк? на берегу, гд? то же, кажется, начиналось чаепитіе. Такой же черномазый балушка два раза проб?галъ изъ домика прикащика къ берегу за водою и на крылечк? его давно шум?лъ самоваръ.

Вс? рабочіе пили чай по племенамъ: киргизы отд?льно по артелямъ, калмыки отд?льно, тоже и русскіе. Въ кружк? русскихъ какой-то рабочій, судя по наружности, солдатъ, пот?шалъ публику, одобряемый хохотомъ.

* * *

– Н?тъ, однова мы въ городъ пришли – рота, то есть. Такъ поганый городишко, хуже села инаго, слышался голосъ разскащика. Смотримъ, жидъ на жид? – жидомъ погоняетъ, то есть другаго народу, русскихъ тамъ, али поляковъ, совс?мъ малость. Ну, расквартировали насъ, – меня съ товарищемъ къ старой вдов?, въ жидовк?, поставили. Солдатики наши, которые рукомесло знали, или работу какую, на базаръ, на площадь вышли – изв?стно заработать что. Кто столяръ, кто плотникъ, кто маляръ, кто сапожникъ, кто что – деньгу зашибить можно.

– И ты вышелъ? раздается голосъ, покрываемый см?хомъ.

– А то, что?… Вышелъ и я – стоимъ.

– Да ты, какую такую работу знаешь?

– Я-то? Да я, можетъ, вс? мастерства произошелъ, знаешь ты энтова? – см?хъ. – Ты копни-ка меня…. голова!.. Ну, давай, водку хоть, подними-ко эстолько, а то, мастерство, работа – невидаль!.. Ну, стоимъ это мы а жиды, братецъ ты мой, такъ и шныряютъ:– имъ, собакамъ подешевле бы. Знаютъ, что солдатъ – голый челов?къ, иному иголки купить не на што. Грошъ зашибешь – и то деньги, ну и наймаешься. Видимъ, берутъ съ охотою даже, и разобрали ужъ довольно народа. Ждалъ я, ждалъ – усталъ даже, а водкой, братцы, изъ кабака такъ и обдаетъ, кажись, кабы воля – весь бы пор?шилъ…. Наймешься тутъ! Однако дошла очередь и до меня, вижу, идетъ іуда, нюхаетъ направо-нал?во, да прямо ко мн?.

– Что, молъ, вашему степенству угодно?

– А вы, мозетъ, пецка робить знаете? передразнивалъ разскащикъ, коверкая еврейскій акцентъ.

– Помилуйте, какъ не знать, говорю, съ измал?тства этому обученъ, – во дворц? клалъ.

– Да ты, рази, самъ д?л? печи кладешь? раздается чей-то наивный вопросъ, на секунду офрапировавшій даже самаго дворцоваго печника.

– Вона! Давай сложу – запаришься.

Общій см?хъ.

– Ну, ну, сказывай.

– Ну, поторговались мы; однако, я, д?ло д?ломъ, про устройство и про величину печи, перво на перво, разговоръ повелъ, потомъ торговаться почалъ. Я два рубля спросилъ, жидъ пять злотыхъ давалъ, – три четвертака выходитъ. Ну, какъ ни какъ, сошлись на рубл? и на штоф? водки, задатку тридцать коп?екъ. Про водку-то онъ было куда теб?, да я сказалъ, что безъ этого и класть не буду. Пор?шили однако; повелъ меня жидюга м?сто показывать, – для начатія даже крючокъ водки поднесъ. Приходимъ, посмотр?ли; вижу домишка новенькій, только срубленъ, а старый, гд? онъ съ жиденятами живетъ, въ землю вросъ и совс?мъ на бокъ скр?нился. Внутри, въ новомъ-то ничего н?тъ, я даже м?сто для печи м?ломъ начертилъ. Смотрю, кирпичъ у крыльца лежитъ, глина навожена – все въ порядк?, значитъ.

– А когдазъ нацинать мозно? спрашиваетъ жидъ.

– Да, хоть, сейчасъ, говорю.

– А концаете скоро?

– Да завтра къ об?ду, не то къ вечеру кончу, если сейчасъ начну.

На томъ и пор?шили. Далъ онъ мн? задатку и ушелъ.

Сталъ я кирпичъ въ комнату таскать; а какъ жиденята воды принесли, и глины намялъ. Время къ об?ду подходило и жидъ изъ лавки (въ лавк? сид?лъ) домой вернулся. Приходитъ ко мн?.

– А, водка гд?? спрашиваю;– н?тъ ее и работать брошу! Пожался, пожался мой жидъ, видитъ, д?лать нечего, достаетъ изъ за пазухи полштофа; ладно, выпилъ распречудесно и покормили меня. Принялся за работу я, жидъ понав?дался и опять въ лавку ушелъ, а я кладу да мажу, мажу да кладу – д?ло ходомъ идетъ. Одно неладно – раза два-три жиденокъ его въ избу ввертывался. Ишь, думаю, нехристь поганая, только работать м?шаетъ, – мысли разбиваетъ у челов?ка. Ступай, говорю къ отцу, тащи еще полштофа, изъ силъ выбился, – вишь гору какую наклалъ. Скажи: печь, молъ, скоро готова будетъ. А самъ кладу да мажу, мажу да кладу. Прошло довольно времени, приходитъ жиденокъ, принесъ косушку. Что же ты только? Только давалъ, говоритъ, другой косушка завтра пьешь. Ахъ, жидъ проклятый, думаю, – ну ладно! хватилъ косушку сразу. Погоди! Въ голов?-то у меня маненечко тово…. однако все кладу да мажу, только о жид? безъ см?ха подумать не могу.

Такимъ манеромъ и вечер?ть стало, – мастерство-то бросать надо. Хот?лъ было и ко дворамъ, да въ голов? то видно не то, чтобы покойно было, – больно хот?лось хозяина повидать. А онъ, легокъ на помин?, шасть въ избу. Глядитъ, а печь ровно монументъ какой выросла. Просіяла жидовская образина. А темновато въ изб?-то. Пошелъ это онъ кругомъ печи. Обошелъ разъ, а я стою въ дверяхъ, жду ч?мъ д?ло коичится, обошелъ два, то присядетъ, то на ципочки встанетъ, вертитъ башкой то туда. то сюда – умора. Гляжу, летитъ ко мн?, и рожа такая ехидная.

– А пожвольте жнать, гашпадинъ, увс? пеци у въ дворц? такъ сроблены?

– А что такое? спрашиваю.

– А игд? з? зд?сь огонь зецъ, и гд? дрова полозыть, и гд? дымъ пускать?!.. а самъ дрожитъ весь.

Я вижу, д?ло плохо, выскочилъ на крыльцо, за ворота, слышу гвалтъ за мной, я въ переулокъ, въ другой, въ третій – лови в?тра въ пол?. Туда заб?жалъ, что и фатеру-те еле нашелъ. Общій хохотъ.

– Да ты какъ-же ему печь-то сложилъ?

– Какъ же? Такъ и сложилъ, – видалъ, чай, какъ кирпичь складываютъ.

– Безъ оконъ, безъ дверей, значитъ?

– А то что?.. сквозить не будетъ! Въ топлив?, опять, экономія. Очень ужъ пот?шно на жида-то было.

Кругомъ хохочутъ.

– Ну, пешникъ!.. Такъ д?ло и кончилось… за разсчетомъ не ходилъ?

Разсказчикъ покачиваетъ головою, ухмыляется и почесываетъ затылокъ.

– Получилъ, брать, не то съ сожал?ніемъ, не то съ досадой произноситъ онъ.

– Ну? Поди къ чорту…

– Сейчасъ окол?ть – получилъ.

– Сказывай, какъ это, ну?

– А такъ! День прошелъ – ничего, погребъ мы рыть порядились, другой насталъ, прихожу къ вечеру на фатеру, а мн? и сказываютъ: фельфебель, молъ, былъ – къ ротному собираться нриказано. Что такое, думаю? Самъ чувствую – плохо д?ло; да что под?лаешь? Собрались мы, выстроились, пождали немного. Выходитъ ротный, поздоровался, оглянулъ насъ; а собака былъ преестественная – живодеръ, одно слово.

– Вс? въ сбор?? спрашиваетъ.

– Вс?, говорятъ, окромя больныхъ.

– Ну, хорошо.

Обратился онъ къ намъ, да громко таково:

– А, кто говоритъ, изъ васъ еврею Мовш? Червонскому печь клалъ, а?

Молчатъ вс?.

– Смотрите, говоритъ, вы в?дь меня знаете, – сознаніе – полъ вины, а самъ найду – не прогн?вайтесь.-

Молчимъ вс?, а у меня ровно тараканы по спин? б?гаютъ, – ужъ сознаться хот?лъ, да, думалось, можетъ и не откроютъ – народу мало ли.

– Такъ не хотите сказать, какой это придворный пешникъ Червонскому печь клалъ? а самъ улыбается ехидно таково. Улыбка эта поганая – злость меня взяла даже. Ахъ, чортъ тебя возьми, думаю, не скажу, хоть обдери, ищи самъ, сволочь проклятая.

– Такъ виноватаго н?тъ?.. Ну и не надо. Позовите-ка Мовшу.

Я такъ и обмеръ. Б?да неминучая. Теперь говори, не говори – все одна статья. А, чортъ его знаетъ, можетъ еще и не признаетъ жидъ. Ладно, стоимъ, вывели жида и жиденокъ съ нимъ, повели по шеренг?. Жду, самъ рожу скривилъ, глаза выпялилъ и языкъ за скулу заложилъ, Мазепа, одно слово – узнай, молъ.

Идетъ жидъ, всматривается, и жиденокъ съ нимъ; подходитъ и ко мн?, уставился – тотъ челов?къ, да не тотъ, сумлевается; вижу, пожалуй, такъ бы и мимо прошелъ, да меня нелегкая попутала – не ногу вид?ть жидовской хари, да и на. А тутъ, ровно насм?хъ, представляется мн?, какъ онъ печку смотр?лъ. Чувствую – прысну сейчасъ и шабашъ, даже всю рожу передернуло. Догадался, посмотр?лъ, посмотр?лъ, – «онъ самый,» говоритъ, «онъ печь клалъ,» и жиденокъ его туда-же поддакиваеть.

– Кто это тамъ? спрашиваетъ ротный съ крыльца, кого онъ призналъ?

– Марченкова, ваше вскороліе.

– Марченкова! Дайте-ко его сюда!

Подвели меня. Ну, думаю, аминь.

– Ты, братъ, давно ли это въ пешники записался, а?

– Напраслина, ваше вскородіе! говорю.

– Напраслина? Смотри, справлюсь – хуже будетъ.

Вижу, д?ло швахъ, и товарищъ, и другіе солдатики знаютъ, хохоту-то тоже не мало было, пойдутъ перебирать – не отвертишься, пожалуй, другихъ еще подведешь, чего молчали.

– Виноватъ, говорю, ваше вскородіе, мой гр?хъ.

– То-то, говоритъ; а самъ даже зубами поскрипываетъ. Ну и дали же мн?, братцы, разсчетъ, – вспомнить нехорошо – такъ мураши и поползутъ. Чертямъ тошно! Дв? нед?ли въ лазарет? вылежалъ.

– Эна, собака какая!

– И не говори… Да еще что! С?четъ, с?четъ, да остановитъ порку. Походитъ, походитъ, – трубку раскуритъ.

– Ну-ка, говоритъ, всыпьте ему еще жару въ дворцовую-то печь. Кругомъ хохотали.

– Тише вы, черти, ?едоръ Петровичъ идетъ!

Вс? стали расходиться по своимъ м?стамъ. Изъ домика прикащика, надзирателя тожъ, по направленію къ плоту, показались дв? фигуры; одна высокаго мужчины, од?таго въ пару изъ буро-желтаго верблюжьяго сукна, въ высокихъ сапогахъ, съ голенищами, отороченными лакированной кожей другая – невысокаго молодаго челов?ка, почти мальчика, вооруженнаго конторскою книгою и небольшою связкою ключей. Высокій былъ надзиратель промысла Лебедевъ, низенькій – конторщикъ и помощникъ надзирателя, Савинъ, Митя, какъ звали его ловцы и служащіе на ватаг?.

По пути, надзиратель остановился у рыбницъ. Киргизы, подъ руководствомъ Калмыкъ неводчиковъ, перевертывали опрокинутыя рыбницы и неводники и спускали ихъ поочередно на воду. Конторщикъ прошелъ на плотъ. Т?нь и прохлада встр?тили вошедшаго.

Это было обширное зданіе – саженъ десяти длиною и около семи шириною, безъ потолка, такъ что вс? стропила и р?шетина высокой кровли были видны и ул?плены пустыми теперь гн?здами ласточекъ, которыя, впрочемъ, безпрестанно носились по плоту, со щебетомъ влетая и вылетая въ широкія двери. Ряды ихъ сид?ли по балкамъ и переплетамъ, сверкая б?лою грудью и темно-синими спинками. Бойкія, дов?рчивыя птички, видимо, не боялись никого и ничего. На плоту, по правую и по л?вую сторону его, было отгорожено н?сколько пом?щеній въ род? чулановъ. Икорная, клеевая каморка Максимыча занимали правую сторону, на л?вой у самыхъ воротъ-дверей, выходящихъ на приплотокъ, къ прорану, находилась, такъ называемая, конторка, запертая висячимъ замкомъ.

Конторщикъ остановился у конторки и, отперевъ дверь, вошелъ туда. Пом?щеніе оказалось маленькою комнатою, могущею вм?стить пять, шесть челов?къ. Она была съ однимъ окномъ, выходящимъ на приплотокъ, у котораго пом?щался небольшой столъ, обтянутый дешевою черною клеенкой; дв? другія ст?ны были заняты ч?мъ-то въ род? узкихъ наръ, въ четвертой находилась дверь. Все было изъ стараго потемн?вшаго сосноваго л?са. Въ переднемъ углу темн?лъ образъ Николая чудотворца, по столу аккуратно были разложены книги, бумаги, карандашъ и перья, сургучъ и линейка. Старые счеты, съ засиженными мухами костяшками, придавливали бумагу. Конторка служила для записыванія принятой отъ ловцовъ и отъ неводовъ рыбы.

Вошедшій положилъ книгу на столъ; туча мухъ поднялась съ чернильницы и съ жужжаньемъ стала биться въ тусклое оконце. Онъ отодвинулъ стулъ, с?лъ къ столу и началъ перелистывать какую-то засаленную отъ частаго употребленія тетрадь. Прошло минутъ десять, кром? щелканья костяшекъ и жужжанья мухъ, бившихся въ стекло, ничего не было слышно.

– Что это у тебя гири-то раскладаны, послышался на плоту недовольный голосъ надзирателя, пройдти негд?! Этого было довольно, чтобы нарушить тишину. – Максимычъ былъ заведенъ. Лебедевъ вошелъ въ контору и опустился на нары, около стола.

– Митя, у тебя бумаги готовы-ли? Въ городъ (Астрахань) посылаю.

– Готовы, ?едоръ Петровичъ. Нед?льная в?домость только, да мигомъ составлю. Когда поб?гутъ (пойдетъ лодка)?

– Къ вечеру управимся, чай?! Кстати и нын?шній привозъ сообщимъ. Пошли-ка Елис?ева.

– Какъ же, разв? не Бекъ-бергенька пойдетъ? Онъ сбирался, кажется.

– Н?тъ, н?тъ… Куда къ л?шему такую дуру? Онъ подъ малосолъ. Тутъ скорую посуду[15] надо, икру кстати положимъ. Пошли-ка!

Митя всталъ и вскор? вернулся, сопровождаемый кормщикомъ Елис?евымъ, Вошедшій поклонился.

– Павелъ, ты грузиться будешь, кусокъ[16] (кружокъ) велятъ выслать. Подводись и грузитесь.

Елис?евъ былъ плотный мужчина средняго роста, съ лицомъ, тронутымъ оспою, но добрымъ и смышленымъ. Легкая старая стеганка[17] и холстовые шаровары, испачканные смолою, показывали, что кормщикъ не былъ б?лоручкою и явился съ работы.

– Къ которымъ дверямъ подводиться[18] будемъ, къ боковымъ чтоль? а то зд?сь пом?шаешь – съ переборки[19] придутъ.

– Подводись къ боковымъ, что ли. Да не м?шкайте, пусть возятъ.[20] Можетъ попутный зайдетъ (в?теръ); держать не будемъ. Скажи солельщику, чтобы багрили, я вчера еще наказывалъ.

– Сколько ее будетъ, рыбы-то?

– Семьсотъ пудовъ, малость меньше; какъ разъ на твою посуду. Икру еще поставимъ, боченковъ пять, шесть.

Кормщикъ вышелъ. Митя хлопалъ счетами и выписывалъ что-то изъ журнала, повидимому, составляя нед?льную в?домость. Надзиратель посид?лъ. посид?лъ и вышелъ на плотъ. Близъ конторки вис?ли большіе в?сы, коромысла которыхъ склонились на одну сторону, потому что одна доска (скала, по зд?шнему) была задавлена гирями, а другая поднялась въ пространств?. Гири были подъ хрип?нье Максимыча уже собраны.

?едоръ Петровичъ походилъ по длинному плоту, заглянулъ въ икорную и клеевую и вошелъ на приплотокъ въ прорану.

Не смотря на конецъ августа, солнце начинало пригр?вать. Сл?ва, со стороны моря, въ камышахъ б?л?лъ парусъ, едва подвигавшійся по направленію въ ватаг?. В?тра почти не было, только, по временамъ, проходило чуть зам?тное движеніе въ воздух? и темн?ла, чуть рябя, вода.

– Съ переборки, кивнулъ ?едоръ Петровичъ на показавшійся парусъ.

– Ч?мъ идетъ? и в?тра-то вовсе н?тъ, зам?тилъ какъ бы про себя, сопровождавшій надзирателя, Максимычъ.

– Суются[21], чай, теперь; а море не черни[22] – все дышетъ.

– В?стимо, не за камышомъ – не заститъ.

– Зд?сь, вишь, парусъ-отъ, – не набираетъ, почесть, – н?тъ н?тъ и повиснетъ…. Ишь ты!

Не смотря на это, лодка подползала ближе и ближе и, наконецъ, вывернулась изъ-за густаго вихра камыша и стала видима вся – и парусъ, и корпусъ.

– Чья?

– Ильенкова похоже, онъ, кажись, еще съ вечера поб?жалъ (пошелъ).

Въ это время по плоту загромыхали колеса, и четко отпечатались въ воздух? подковы лошади по тяжелому полуплоту. Подъ?халъ въ приплотку казалакъ[23], остановился, задняя ст?нка верхняго ящика была выдернута балушкою, плоскій ящикъ опрокинулся на ребро, то-есть, сталъ вертикально, и сочные куски башки[24] и махалки б?луги посыпались изъ него на полъ. Зат?мъ все приняло свое обычное положеніе, киргизенокъ подъ уздцы повернулъ лошадь и отправился обратно къ выходу.

Лодка подходила къ плоту. Еще минута, парусъ упалъ и ее багромъ притянули въ самому приплотку. Въ ней было двое: русскій и киргизъ. Русскій – ловецъ Ильенковъ, мужчина атлетическаго сложенія, съ густою копною русыхъ волосъ на голов? и бород?, съ с?рыми плутоватыми глазами, выгляд?лъ бойко и весело. Ему, казалось, л?тъ подъ сорокъ.

– ?едору Петровичу! отозвался онъ изъ лодки, не ломая однако шапки.

– Здорово, Ильенковъ. Что рано?

– Я в?дь съ вечера, ?едоръ Петровичъ.

– Въ ночевку, значитъ? Смотри, братъ, – в?дь уговорились не ходить.

– Чего мн? смотр?ть-то, на кого это? Договорились! Вотъ и жди ихъ…. вишь в?теръ-то. У меня порядки[25], знаете, гд?.

– Загалдятъ в?дь!

– А л?шій съ ними! Боюсь я!

Между т?мъ, Ильенковъ и киргизъ собрали и подвязали парусъ къ рейку и прибрали въ лодк?. О рыб? никто и не поминалъ, хотя она б?л?ла изъ-подъ кожана и запона[26] въ задней части лодки.

Съ приплотка къ вод? вела деревянная, наклонная плоскость (волокъ), по которой втаскивалась крупная, тяжелая рыба, такъ какъ площадь приплотка бол?е сажени возвышалась надъ уровнемъ прорана. Рядомъ, параллельно съ гладкимъ волокомъ, подъ т?мъ же наклономъ существовали сходни для народа съ поперечными планками вм?сто ступеней.

– Давай! обратился къ киргизу Ильенковъ, выскочивъ изъ лодки и стоя на планахъ сходней.

Киргизъ откинулъ кожанъ и запонъ, – зеленовато-б?лая крупная рыба заблест?ла на солнц?,– взялъ темлякъ[27], забагрилъ имъ одну б?лугу въ з?въ и бросилъ конецъ веревки, привязанной къ темляку, Ильенкову. Тотъ, быстро всходя по ступенямъ, выдернулъ рыбу по волоку на приплотокъ къ самымъ дверямъ плота, сб?жалъ обратно по сходнямъ и бросилъ темлякъ обратно киргизу. Повторилась та же операція. Привезенными оказались три б?луги, изъ которыхъ дв? уже были выпотрошены, какъ икряныя[28] и одна яловая, еще съ признаками жизни. Рыба безпомощно раз?вала и сокращала з?въ, задыхаясь въ жидкомъ воздух?. За нею посл?довала выброшенная изъ лодки на приплотокъ севрюга, звонко хряснувшаяся на мостки и должно быть сильно возбужденная ударомъ. Рыба верт?лась, махалка ея судорожно выгибалась туда и сюда, сама она точно з?вала, то сокращая, то расширяя з?въ, но захватывая вм?сто воды только непривычный воздухъ и открывая и закрывая заслонки, защищающія жабры.

Въ дверяхъ выхода, сверкая на солнц? брюхатымъ р?зальнымъ ножомъ[29], стоялъ высокій красивый киргизъ-р?зальщикъ, поводя имъ по мокрому бруску. Мигомъ поднялъ онъ рыбу на плотъ, обернулъ ее спиною вверхъ и рядомъ положилъ башками на деревянную подкладку, башешную доску вершковъ полутора толщиною, чтобы не портить топоромъ пола.

Ударомъ обуха р?зальщикъ оглушилъ сперва еще возившуюся рыбу, по которой проб?жала посл?дняя дрожь, и зат?мъ четырьмя посл?довательными и быстрыми ударами топора, разрубилъ четыре башки вдоль на дв? ровныя половины каждую. Обернувъ рыбу вверхъ тешею, онъ выдралъ изъ двухъ уже разр?занныхъ въ мор? рыбъ плавательные пузыри (клеину), которые, высохнувъ, составляютъ то, что намъ изв?стно подъ рыбьемъ клеемъ, и бросилъ ихъ въ шайку съ водою. По самой середин? теши третьей неразд?ланной (не разр?занной) б?луги, начиная отъ головныхъ плавниковъ до краснаго пера[30], однимъ махомъ ножа, онъ провелъ твердой, привычной рукою совершенно прямую черту. Жирная, бл?дно-красная теша раздвинулась и обнажила окровавленныя внутренности рыбы, которыя р?зальщикъ моментально отд?лилъ, причемъ несъ?добныя части, то-есть турсунъ[31] и печень, швырнулъ въ воду прорана на потребу миріадъ мелкой рыбы-малька. Бережно отодравъ клеину отъ позвоночнаго спиннаго хряща, къ которому она плотно прикр?плена, онъ обернулъ и эту третью б?лугу темно-зеленой спиною вверхъ и вс? три рыбы, по м?рк?, живо разр?залъ на ровные поперечные куски (звенья), которые тотчасъ были перебагрены на в?сы и взв?шены. Пока р?зальщикъ прод?лывалъ выше сказанныя манипуляціи съ изумительной быстротой, аккуратностью и почти съ математической в?рностью, привезенная Ильенковымъ св?жая, только что пробитая[32], икра была уже взв?шена.

Дошла очередь до севрюги. Съ нею повторилась та же операція, что и съ б?лугою, съ тою разницею, что она не р?залась на куски, а была распластана, то-есть разд?лена вдоль на дв? совершенно ровныя половины, удерживаемыя вм?ст? только становымъ хрящемъ и кожею спины, усаженною острыми жучками[33]. Для этого р?зальщикъ, выпотрошивъ рыбу и выдравъ изъ нея клеину, близъ нароста[34], тянулъ концомъ ножа въ цилиндрическій хрящъ, лежащій вдоль всей спины рыбы со внутренней полости т?ла, и на обух? ножа досталъ изъ этого цилиндра петлю заключенной въ немъ вязиги, подд?лъ ее пальцемъ и быстро вырвалъ изъ хряща н?жную синевато-б?лую, полупрозрачную ленту вязиги. Все т?ло уже выпотрошенной рыбы извилось, задрожало и даже забилось о деревянный подъ выхода – такъ чувствительны были эти сокровенн?йшія ея части. Это былъ посл?дній призракъ, искра, намекъ на отлет?вшую уже жизнь.

Д?ло было кончено. Икру и рыбу взв?сили; б?лугу и севрюгу отд?льно. Митя вписалъ пріемку въ журналъ и въ рубежъ[35] ловцу и казалакъ захватилъ ее и повезъ къ выходу.

– А что, еще никого не видать съ переборки? обернулся ?едоръ Петровичъ къ Ильенкову.

– Гд?! къ об?ду разв? – в?теръ-то гд?? А на шестахъ – поработаешь.

Походивъ по плоту, надзиратель повернулъ въ л?вую небольшую дверь его и вышедъ на узкій боковой приплотокъ, который, въ вид? галлереи, со вс?хъ сторонъ, выдавался надъ водою изъ-подъ зданія плота. Прямо противъ двери, на самомъ солнечномъ припек?, стояла большая деревянная кл?тка, аршинъ четырехъ высоты, съ р?шетчатой дверью, теперь полуотворенной. Въ кл?тк? этой на поперечныхъ шестахъ, укр?пленныхъ вверху, колебались б?лыя, растрепанныя космы вязиги; а на приплотк? клеевщикъ, онъ же и вязижникъ, гармонистъ Андрюшка, ровнялъ на шест? такую же волглую косму вязиги, готовясь свивать ее. Выровнявъ, онъ обвилъ собранныя ленты въ вид? жгута тонкою сырою прядью вязиги и закр?пилъ ее узломъ.

– А что, Андрюнька, клей-то намъ не отправить-ли?

– Разв? лодку посылаете, ?едоръ Петровичъ?

– Да, Елис?евъ пойдетъ.

– Скоро, можетъ?

– Къ вечеру, раньше-то не уберешься, чай.

– Что же, пошлемъ и клей, что ему зд?сь валяться-то, съ л?та лежитъ, – такой есть. Вотъ совью вязигу, сошью м?шокъ и покладемъ.

– Ладно, сошьешь – скажи. У меня есть – выдамъ. Андрюнька сталъ вынимать изъ сырой холстины новую косму волглой вязиги[36] и ?едоръ Петровичъ вышелъ обратно на плотъ и повернулъ по мосткамъ на берегъ.

Тамъ неводные комплекты[37], т. е. рабочіе киргизы, подъ руководствомъ неводниковъ калмыкъ, оборачивали и стаскивали на воду рыбницы и неводники, н?которые, оправляя невода, вставляя вм?сто плохаго ядра[38] новое и пополняли балберу[39]. Одинъ неводчикъ сажалъ новый неводъ на подбору[40], растянутую на кольяхъ. Киргизы строгали и верт?ли балберу. ?едоръ Петровичъ заглянулъ мимоходомъ на работу и направился къ выходу, куда вела на?зжанная казалаками и станками дорога, представлявшая собою сыпучую ракушу[41], перем?шанную съ суглинкомъ.

У выхода, отстоявшаго отъ плота на добрую четверть версты, стояли дв? лошади, запряженныя въ казалаки. Въ одинъ киргизы таскали съ выхода кружки соленой б?луги. Двери передвыходья были отворены.

Передвыходье представляло собою н?что въ род? большихъ с?ней, по ту и по другую сторону его, по бокамъ, находились соляные амбары, полные с?рой крупно смолотой солью. Изъ него прямо въ выходъ вели тяжелыя створчатыя двери, съ тяжелымъ кирпичемъ на веревк?, б?гавшей въ блок?.

Блокъ запищалъ, выд?лывая что-то въ род? трели, дверь пропустила надзирателя и, съ т?мъ же пискомъ, тяжело захлопнулась за нимъ. Полусв?тъ, полумракъ и холодная сырость охватили вошедшаго. Св?жему челов?ку надо было присмотр?ться, чтобы разобрать окружающее. Первое, что видалось въ глаза, были два ряда тяжелыхъ столбовъ – четвероугольныхъ колоннъ, поддерживающихъ среднюю часть выхода, по пяти съ каждой стороны. Полусв?тъ падалъ сверху, сквозь рамы, вр?занныя въ потолк?, между столбами. Рамы эти были укр?плены въ деревянной коробк?, вр?занной въ накат? (потолк?) выхода, составляя подъ угломъ одна къ другой, какъ бы стеклянную кровлю домика или теплицы. Прямо, между столбами, шелъ точно неширокій корридоръ, направо и нал?во отъ котораго, между каждою парою столбовъ, въ полувыход? находилось по рыболовному большому ларю, около двухъ саженъ длиною и бол?е сажени шириною и глубиною. Основаніемъ ларя, сл?довательно, былъ прямоугольникъ, длинною стороною лежащій поперегъ выхода. Вокругъ вс?хъ ларей, которыхъ было по четыре съ каждой стороны, шла выпильная вычурная р?шетка, за которой глубоко въ земл? находились ледники и до потолка набивался ледъ. Такого рода ледники окружали лари съ трехъ сторонъ, въ четвертой была дверь въ передвыходье. Внутреннее пом?щеніе выхода доходило до девяти саженъ длины и до шести ширины, потолокъ (накатъ) лежалъ на дугообразныхъ балкахъ (гибяхъ), снаружи тяжело былъ осыпанъ землею, ради сохраненія низкой температуры. Все вм?ст? было на столько массивно, тяжело и прочно, что производило впечатл?ніе внутренности какого-то обелиска, въ русскомъ стил?, давившаго холодомъ, сыростью и специфическимъ запахомъ соленой рыбы.

Однако въ этомъ полуосв?щенномъ обелиск? раздавался киргизскій говоръ и хохотъ. Двое киргизъ выбагривали куски изъ ларя, а четверо укладывали ихъ на обшитыя лубкомъ носилки и выносили на казалакъ. На это время двери выхода на минуту отворялись, но тотчасъ захлопывались, будто сберегая холодъ. Съ этою же ц?лію, въ накат? выхода, существовалъ небольшой люкъ и наклонная плоскость, по которой рыбу, привозимую съ плота, спускали въ выходъ прямо съ верху его, куда въ?зжали казалаки и станки.

Въ ларяхъ рыбы, за исключеніемъ грузимаго куска, который киргизы выбагривали изъ покрывавшаго его тузлука (разсола), почти не было. Только на дн? одного изъ ларей лежалъ тонкій слой осетра и севрюги, густо посыпанный крупной с?роватой солью.

– Осетра и севрюгу не кладешь? спросилъ вышедшій но ручной л?стниц? изъ ларя солельщикъ-киргизъ.

– Н?тъ, что тутъ – пустяки. Говорятъ теб?, кусокъ одинъ.

– Джаксы, джаксы (хорошо, ладно), и онъ опять скрылся въ лар?.

?едоръ Петровичъ прошелся между колоннъ вдоль выхода и уперся въ липовые и дубовые бочата и тары, стоявшіе другъ на друг? въ конц? его. Идти больше было некуда, д?ла въ выход? не было, такъ называемая осенняя путина только что начиналась. Онъ повернулся и т?ми же стопами вышелъ, повернулъ по взъ?зду и взошелъ на вершину выхода.

Жаръ и зной были особенно ощутительны посл? холода и полумрака – точно изъ холодной ванны попалъ въ горячую. Солнце уже сильно припекало, когда надзиратель поднимался на выходъ. Съ каждымъ шагомъ горизонтъ раздвигался, мало-по-малу открывалась с?ть протоковъ, поросшая камышами, и, наконецъ, на горизонт? къ югу открылось ясное, покойное, недалекое море, а къ с?веро-востоку церковь съ б?лою колокольней и село, раскинутое на островахъ и буграхъ. Видъ былъ хорошъ, не смотря на б?дность природы. Ч?мъ-то д?вственнымъ, свободнымъ, сильнымъ несло съ моря.