Томас. Но позволь, в сущности Ансельм ничем от нас не разнится; просто он сдвигает акценты.
      Йозеф. Впору тебе посочувствовать. Он ведь, кажется, и вправду боится... ну... гм... зайти чересчур далеко. Конечно, такое не очень-то укладывается в голове. Тем более что у него есть жена. Но, как правило, он, похоже, в самом деле испытывает при этом необычайное потрясение. Вместо женщины с ним вдруг фамильярничает человек! В нем разражается экзальтированный кризис, отсюда и эти патологически злобные поступки. Он предпочитает внушать ей, что она должна "терпеть мои притязания", пусть даже ценой его "страданий"!
      Томас. Значит, ты совершенно уверен, что для него речь идет исключительно о дружбе. Конечно, тогда можно ненароком и преступить границу.
      Йозеф. Штадер - детектив, ну, ты знаешь, - выдвинул замечательную теорию: если б дело зашло дальше, они бы никуда не уехали. Ведь в подобных случаях опасаются шума... И клянусь, будь он по крайней мере мужчиной, я бы знал, что делать! Но он извращенец, психопат, тряпка, баба! (Расхаживая туда-сюда, пытается успокоиться.) А ты, Томас, ты доверчиво любишь женщину, она же, заразившись этой дурью, отдает твою честь на поругание тому, кто ее этой заразой наделил...
      Томас. В письме я готовил тебя к встрече с почти непредсказуемыми людьми.
      Йозеф. И выставил меня ретроградом, в твоей совершенно никчемной моральной теории; занялся не своим делом - и вот, изволь видеть, практический результат. Хотя, по-моему, ты стыдишься этого промаха; факты принесли мне больше удовлетворения, чем все твои потуги. Ведь тем временем ты успел убедиться, что сведения правильные?
      Томас. Да. То, что я смог перепроверить, соответствует действительности.
      Йозеф. А на такой случай ты обязался указать ему на дверь.
      Томас. Да. Обязался. (После недолгой борьбы с собой.) Но не могу. Именно теперь ему нельзя уезжать. Он должен еще остаться. Не дави на меня. (Кладет папку обратно в ящик.)
      Йозеф (удивленно смотрит на него; опять расхаживает по комнате). Ты меня правильно понял? Я вовсе не отрекаюсь от правомочий, какие мне дает закон. Я медлил только с оглядкой на тебя и из отвращения к семейному скандалу... Я требую, чтобы ты перед женщинами отступился от него и отказал ему от дома.
      Томас. Ценю твою доброту... но я так не могу.
      Йозеф. Хорошо... Однако с меня это не снимает обязанности навести порядок. Верни мне бумаги.
      Томас (наконец совершенно решившись, запирает ящик и вытаскивает ключ). Нет. Извини. Не могу.
      Йозеф (ошеломленно). Выходит, ты вправду питаешь к нему симпатию!.. Так всегда и начинается. (Переборов себя.) Он здесь, чтобы обмануть тебя и Марию, точь-в-точь как обманул меня и Регину!
      Томас. ...Знаю. Но... по-твоему, все так просто? Действительно точь-в-точь?
      Йозеф. Ты не все знаешь.
      Томас. Но это неправда! Не мог он приехать, чтобы причинить мне зло!
      Йозеф. Простак! Заносчивый простак! Думаешь, обыкновенная правда не для таких, как ты; ты признаешь факты, только если они вдобавок еще и "высшая правда"!
      Томас. Пожалуй, как раз это я и имел в виду. Даже если ты докажешь мне, как дважды два, что Ансельм хочет меня обмануть, и Мария тоже, - это все равно не может быть правдой! И не может быть ложью! Тут что-то другое, выходящее за рамки этих понятий.
      Йозеф. Оказывается, ты тоже приворожен и зачарован. Хорошо. Тогда я остаюсь.
      Томас. В каком смысле?
      Йозеф. Остаюсь здесь, в твоем доме. Ты ведь не укажешь мне на дверь, коль скоро открываешь ее перед этим прощелыгой.
      Томас (в замешательстве). Нет, конечно... но так же нельзя.
      Йозеф. Клянусь, я никуда не уеду, пока не заставлю этого "охотника за головами"... вот-вот, самое подходящее для него название!... я не уеду, пока не заставлю его публично, при всех, лизать мои ботинки! Сам увидишь, он это сделает, он умнее вас! Не устоит, как только смекнет, о чем речь!
      Томас (горько и все более взволнованно). Потом ты пожалеешь об этом. Вроде ничего и не произошло, но все же... отказа отрицать нельзя. Ты захочешь поговорить с Региной, а она станет тебя избегать. Будешь доказывать ей свое, а она просто не станет слушать. Пойми: это душевная глухота. Ты пальцем ткнешь: смотри, он прохвост! - а она не увидит. Ты рассудок потеряешь, на самом деле перестанешь понимать, говоришь ли ты бессмыслицу или твои слова попросту пропускают мимо ушей!!
      Йозеф. Я добьюсь, чтобы меня слушали. У меня нет ни малейшего желания задним числом упрекать себя в том, что по собственной нерешительности я стал соучастником. (Уходит.)
      Томас (в мучительном раздумье расхаживает по комнате). Ты думаешь, долголетняя совместная жизнь - это нечто духовное. Потом является другой, ничто не изменилось, только все, что делаешь ты, не имеет значения, а все, что делает он, исполнено смысла. Твои слова, которые прежде проникали вглубь, теперь незамеченные летят мимо цели. Где душа, порядок, духовный закон? Чувство общности, понимания, волнения? Правдивое, реальное чувство? Бездна молчаливого одиночества снова заглатывает их!
      Мария (осторожно входя). Я не была уверена, что ты один. И ждала.
      Томас. И... слышала?
      Mapия. Я не прислушивалась. Незачем мне знать, о чем вы здесь говорили. Давай папку.
      Томас (отшатываясь, словно от неотвратимой опасности). Значит... Значит, это правда?
      Mapия. Я еще раз говорила с ним об этом. Он потихоньку проникается ко мне доверием. Пусть он будет моим другом. Тем более что он плохой.
      Томас. Значит, правда... А что я тебе говорил?
      Мария. Если б ты сам в это верил, ты бы взялся за дело иначе, не только изнутри. (С отчаянием.) Зачем ты во все это влез? Затем, что, по-твоему, он на меня влияет. Да, влияет; а что, разве это запрещено?
      Томас. При чем тут запреты? Он способен, он умеет влиять, Мария! Ну взгляни же на меня - что изменилось? Ты теряешь штопальный грибок, милую, круглую вещицу, на которой иной раз штопаешь чулки; а через несколько дней, найдя на улице, ты едва его узнаешь: все, что в нем было от тебя, истаяло осталась только деревяшка, смешной маленький остов. Вот так и ты возвращаешься как дитя его духа, все в ошметках мерзости этого чужого лона!
      Мария. Ты непреклонный, жестокий человек.
      Томас. Скажи уж: завистливый. Скажи: полный ненависти. Мне хочется выжечь крепчайшими кислотами это чужое существо, которое сражается со мною, при том что мы и схватить друг друга не можем! Я застаю его в твоих мыслях, а значит, я еще более одинок и заброшен, чем если б застал его в твоей постели.
      Мария. Ты непреклонен и ревнив; требуешь, не желая ничего дать взамен. Мне что, дозволено слушаться только тебя? Разве ты всегда прав?
      Томас. Где уж мне! Иногда я вообще не понимаю, почему ты была со мной, а не с ним. Есть во мне что-то упрямо неисправимое, оно оберегает тебя, как мать оберегает радость ребенка, и, когда ты приходишь от него, это что-то, до одури счастливое в своей боли, чувствует какую-то свежесть, новизну.
      Мария. Вот видишь, ты делаешь все это, собственно, отнюдь не ради меня, ставишь под удар наше существование, треплешь нервы. Просто ты якобы чувствуешь, будто он меня - не желает, нет! - ценит выше, чем ты!
      Томас, С тех пор как это началось, ты знай твердишь, что никакой любви тут нет, есть чисто духовное переживание...
      Mapия. И это правда.
      Томас (с мукой). А я почти с тех же пор привожу доказательства, что его внутренние переживания - подделка. Но ты веришь ему, а не мне. Как просто и как ужасно.
      Mapия. Я все еще верю в тебя. А во что ты это превратил?! Во что-то недоделанное. Расплывчатое. Чему любое новшество грозит бедой. А взамен предлагаешь неопределенную общность - этакие попутчики в одном купе. Ни обязанностей, ни страсти! Не хочу я думать! Быть чем-то можно и по-другому! Томас, ты сам связал себя по рукам и ногам, сам дергаешь себя в разные стороны, трясешь! Ты стыдишься тех часов, когда ты не думаешь, когда приходишь ко мне, потому что не хочешь думать, больше чем обнаженный в эти позорно "слабые" часы, когда нутро выворачивается наружу. Что ты с нами сделал? "Ты" и "тут", "кошки-мышки", "кис-кис, малыш и девочка"!
      Томас. Замолчи! Замолчи! Сил нет слушать!.. Разве ты не чувствуешь в этом невероятно беспомощного доверия? Все, что какой-то человек способен тебе дать, заложено в сознании, что ты не заслуживаешь его любви. Он считает тебя доброй и хорошей, а что сам он добрый и хороший, вовек ничем не докажешь. Он, не умеющий проявить себя ни словом, ни мыслью, ни делом, забирает тебя целиком. Он просто здесь, занесен ветром, для тепла, чтобы ободрить тебя и внутренне укрепить! Ты ведь так чувствовала?! Ты всегда была другая?
      Мария. Ты еще и гордишься этим! Из-за тебя я утратила мужество быть самою собой!
      Томас. А Ансельм дает тебе поддельное!! Тебя ждет огромное разочарование!
      Мария. Возможно, и поддельное. Но я имею право на то, чтобы мне внушали: все именно так! Чтобы - пусть это и не более чем обман! - росло нечто сильнее меня. Чтобы мне говорили слова, которые правдивы потому только, что я их слышу. Чтобы меня вела музыка, гармония, а не замечания вроде: не забудь, здесь надо отодрать клочок засохшей кишки! Не потому, что я дура, Томас, а потому что я человек! Точно так же я имею право на то, чтобы текла вода, и камни были тверды, и в подол моей юбки был зашит тяжелый шнур - чтобы юбка не задиралась на ветру.
      Томас. Мы говорим мимо друг друга. Суть одна, только у меня это Томас, а у тебя - Ансельм.
      Мария. И таков весь твой ответ? Никогда, никогда нет ничего большого, волнующего, необходимого, хватающего за руку! Ты даже не забираешь меня от него.
      Томас. Невозможно никого забрать оттуда, где он находится. Но тебя (ищет слова и ничего лучше не находит), тебя ждет несказанное разочарование.
      Мария. Сообщи мне, когда узнаешь поточнее! Не оставляй меня совсем одну!
      Томас. Доказать ничего не докажешь.
      Мария (упрямо). По-моему, единственная улика за и против всякого человека - это возвышаешься ты рядом с ним или опускаешься.
      Ансельм (в крайнем возбуждении врывается в комнату; нетерпеливо и безапелляционно). Мне нужно еще раз поговорить с Марией. Срочно!
      Томас. Я оставлю вас одних.
      Мария. Томас, не надо так! Ведь в конечном счете то, что он мужчина, не имеет никакого значения.
      Томас. Пусть даже это его специальность? Ансельм, ты слышал?! Уразумел, что в доме ждет Йозеф?! (Поскольку Ансельм не отвечает, он приходит в ярость, хватает одну за другой диванные подушки, швыряет их на пол.) Давайте... ложитесь... прямо тут! Покончите с этим, а потом продолжим разговор! Кровь дурманит вам голову! Еще не слившиеся соки стоят в глубинах тел, словно коралловые леса! Фантазии текут сквозь них, будто плавучие луга пестрых, как цветы, рыбьих стаек! Ты и Я, таинственно огромные, жмутся к круглым линзам глаз! И сердце шумит!
      Мария (беззвучно плача). Тебе не стыдно?
      Томас. Вдобавок Йозеф ждет!! В такой ситуации стыд уже бессмыслен. (Ансельму.) Скажи хоть одно искреннее слово, такое, что невинным зверенышем мечется в тебе. Чтобы я знал: Мария сможет его погладить, не закоченеет от разочарования! Одно слово! Чтобы я мог поверить: унижения были только оттого, что нам суждено их испытывать, ибо средь всех насельников Земли право на них дано лишь разуму! И я готов снести все! Готов отбиваться от Йозефа, а не привечать его, готов утешать Марию в ее страхах и презрении ко мне и говорить ей, что, теряя себя, человек как раз и бывает в самом полном рассудке.
      Мария. Мне ты говоришь, чтобы я ему не верила; ему предлагаешь меня целиком - у тебя вообще никакого достоинства не осталось!
      Томас (в ужасе дергает недвижного Ансельма за рукав). Ну что ты стоишь - смотреть тошно. На всех нас смотреть тошно. Такие мы все до крайности плотские, осязаемые. И до крайности осязаемо стоит между нами твоя духовная власть над Марией. Что-то омерзительно плотское, сексуальное закралось сюда. Какое мне дело до тебя?! Чего хочет от меня Мария?! Да вы просто столпы из плоти! (Уходит, чтобы привести Йозефа.)
      Ансельм (наконец давая волю безумному возбуждению). Не плачьте!! При нем я не мог пошевелиться! Чтобы он не догадался ни о чем! Но я лучше убью себя, чем позволю вам плакать!!
      Мария. Ансельм! Ради всего святого! Вы ведь не станете мне лгать?! Никогда! Я умру, если вы солжете!..
      Ансельм (недоверчиво, остывая). Вам что-то наговорили?
      Мария. Как мне поверить...
      Ансельм. Нельзя терять ни минуты. Я могу завоевать жертвой ваше доверие? Ваше доверие к себе?! (Угрожающе.) Я сделаю все, немедля!
      Мария. Но меня не оставляет предчувствие: вы просто хотите соблазнить меня сделаться иной, чем я есть. Я чувствую. И, конечно, вы наверняка всегда были таким.
      Ансельм. Да, я всегда соблазнял людей стать лучше, чем они есть. И мучился.
      Mapия. И к Регине вы относились так же?
      Ансельм. Да. Но за это я ее ненавижу.
      Мария. Вы и меня возненавидите! Ваша жизнь всегда была полна друзей и возлюбленных.
      Ансельм. Вам так сказали? В таком случае вы понимаете: от нетерпения. От слабости, которая желает ждать. Но уже чревата разочарованием. Чревата ненавистью, которая лишь от страха пытается стать любовью! Еще когда я был ребенком, маленьким мальчиком, все они целовали меня, эти матери, гувернантки, служанки, сестры, подруги. Толстокожие, в шкуре у них завязла стрела тоски по человеку, да так и вросла, превратившись в благостные радости пищеварения! Я не могу без людей! А что за это имею? Сами знаете.
      Мария. Томас говорит, вам хочется быть любимым, просто потому, что сами вы ни на что не способны. Нет, он ужасен, себе и то верить перестаешь.
      Ансельм. И однако же вы меня поймете: вся моя жизнь этим погублена. Сколько раз уже меня охватывала безнадежность. Воля, обращенная против меня. Затравленного, безумного, по сути, отовсюду изгнанного. Я все ж таки кое-что совершил. Но если и вы меня разочаруете, единственный настоящий человек, какого я отыскал, останется одно средство: веревка, ласковая, мягкая веревка. И шелковисто-гладкое зеленое мыло, которым я ее натру. Все-таки сделать это однажды - последнее великое успокоение для меня. Гниль не враждебна, она кроткая и мягкая; праматерь, тихая, многоцветная и огромная; синие и желтые полосы расцветят мое тело...
      Мария. Как мне поверить, если вы опять смакуете такие болезненно-мерзкие картины!
      Ансельм (от неожиданности, что его прервали, сердито смотрит на нее). Даже глядя на вас, я иногда дрожу. Мне страшно, потому что вы только женщина.
      Мария. Останьтесь мне другом.
      Ансельм (с издевкой). Душа у вас тяготеет ко мне, любовь - к Томасу? (Страстно.) Порочный раздел!.. Поймите, я ничего не желаю! Вы все еще думаете, речь идет о том, что называют обладанием. Но тогда бы я уже отравил Томаса. Думаете, потому что вы красивы? Да (с легким оттенком злости), потому что вы красивы! Но есть дети, с которыми никто не играет, потому что они паиньки, и вы были таким ребенком. Ваша беззащитная против зла доброта чем-то отпугивала; и в душе вы это запомнили. Вы очень красивы и с трогательной кротостью отданы на произвол собственной величавости. Да, вы вправду божественно прекрасны! И я понимаю, вам нельзя быть злой, вы должны хотеть быть доброй к Томасу. Но... в вашей красоте есть неуловимая порочность; ваша мягкая уступчивость - вот чего вы в самой глубине души стыдитесь! Вы чудная, но... тоже одинокая. Томас никогда этого не поймет. А я разве только смутно угадываю в вас некое родство. Чувствую вас как огромное утешение. Как ангела с козлиным копытом. В мою изорванность вы низошли словно ангел, но под ризами этот ангел чуточку мой...
      Мария молчит.
      (Более злым тоном, но с искренним волнением.) Ваша кошмарная женственность смягчает нечто такое, что иначе было бы для меня слишком унизительно... Не молчите же! Вы должны считаться с ним? Я тоже! Не знаете, любите вы его или нет? Я тоже не знаю!! Но нельзя делать из этого препятствие! Все в мире пронизано единым угаром, я чувствую его, хоть и сумбурно, даже в вашем сопротивлении, слушая ваше молчание. Подарите себя ему! Отличитесь! Ваша душа достигла вечности!
      Их прерывают. На фоне последних слов слышался топот шагов и возбужденные голоса. Дверь распахивается. В комнату вбегает совершенно ошалевшая Мертенс, за ней в панике - Регина. Почти одновременно - Томас. Затем Йозеф, злой и
      смущенный; он осторожно и тщательно затворяет дверь, ибо вся эта сцена
      крайне ему неприятна.
      Мертенс (Марии). Бога ради, помогите ей; она сама не знает, что говорит.
      Йозеф (стоя у двери, Регине). Прошу тебя, не надо преувеличивать, санаторий - вовсе не лечебница для душевнобольных.
      Регина. Он и Ансельма хочет туда упрятать, если тот не уедет! Или в тюрьму!
      Йозеф (все еще у двери). Я хотел поговорить с Региной. Ведь она, всеми брошенная, сидела у себя в комнате и плакала так, что просто сердце разрывалось. Я сказал ей, что для всех будет лучше, если она поживет в санатории. Некоторое время, совсем недолго. Это же болезнь! (Поворачивается к ней и тут замечает Ансельма. По обыкновению церемонно делает несколько шагов вперед, затем один назад; грудь его расправляется, подбородок вздергивается, губы ищут слов.)
      Ансельм, стройный, с невинным видом, стоит перед ним.
      Mepтенс (между тем - шепотом, Регине). Вами воспользовались; доктор Ансельм - мелочная душонка, как все мужчины. Или... вот сейчас бы ему себя и показать!
      Томас (поясняя, как будто бы со спокойным удовлетворением). Йозеф требует, чтобы ты в двадцать четыре часа покинул этот дом. Он, конечно, не вправе распоряжаться моим домом, и я полностью оставляю решение за тобой: как хочешь, так и поступай.
      Йозеф (Марии, смущенный ее присутствием). Прости; я, конечно, не хотел вот так... в твоем присутствии... но Регину было не удержать. Я просто хотел поговорить с нею и с... ним.
      Мария (удивленно, с легким возмущением). Но что все это значит? Почему Ансельм должен уехать?
      Томас. Пускай он сам тебе объяснит; только, по-моему... он уедет, вот увидишь.
      Йозеф. Мне очень неприятно, Мария; как я уже говорил, я не хотел в твоем присутстви... Но Томас-то знал!
      Мария (решительно). Я остаюсь... Раз уж в моем доме орудует сыщик, платный агент, я считаю своим долгом хотя бы при сем присутствовать!
      Йозеф. Разве Томас не потрудился тебя подготовить?
      Мария. Подготовить? К чему?
      Томас. Я все Марии рассказал. Не упомянул только, что сыщик все это подтверждает документально. И она не поверила!! (Открывает ящик стола и протестующе-смиренным жестом приглашает Йозефа подойти).
      Регина (Ансельму). Уходи! Не смотри туда, ступай прочь! Они расставили тебе капкан! Я тебя предала, я ведь могла бы этому помешать! Не связывайся с этими умниками!
      Мария. Ансельм, да скажите же им, что все это не может быть правдой!
      Томас. Скажи нам, что это не может быть правдой! Скажи!! Но сперва взгляни сюда. (Указывает на Штадерову папку, которую вынул из ящика.)
      Pегина. Не смотри туда, это папка агента! Уходи! Еще не поздно! Смиренно поцелуй им руки и уходи - ползком через порог. На улицу. Пусть они проедут по тебе на машине. Пусть назовут тебя собакой! Будь ею! Но не связывайся с этими умниками! Они хотят изловить в тебе незримое существо.
      Ансельм, зачарованный неизбежностью ситуации, не слушает Регину и словно по узенькой тропинке, втянув голову в плечи, с сосредоточенным видом идет к
      Томасу. Тот протягивает ему листок из папки, который Ансельм пробегает
      глазами, затем второй, третий.
      Томас. Это принадлежит Йозефу...
      Pегина. Я хотела посмотреть, есть ли у тебя мужество. О, будь оно у меня... я так боюсь смерти.
      Йозеф. Несчастная, вот работа этого человека, пагубный дух, который он привил тебе!
      Ансельм (возвращает листки Томасу и поворачивается к Марии). Так я и знал. (Так же, как подошел, возвращается на прежнее место.) Пусть Томас радуется. Мне надо предъявить только одно доказательство - что я ни разу вам не солгал! Можно поговорить с вами наедине?
      Мария (без всякого выражения). Говорите при всех, при всех...
      Пауза. Ансельм - смущенно или снисходительно улыбаясь, но в принужденной
      позе - стоит посреди комнаты.
      (В ужасе). Но как? Вы что же, вправду...
      Ансельм. Вы ведь все знали.
      Mapия. Я?! Вы сказали, что в этих записках нет ничего серьезного. Что их надо уничтожить просто ради Регины!
      Ансельм. Разве я вам не говорил, что я дурной человек?
      Мария. Вы кокетничали такими мыслями. Кокетничали и красовались ложью и скверностью!
      Ансельм. Что мне еще вам сказать?
      Мария. Правда ли это?!
      Ансельм с улыбкой пожимает плечами и собирается уйти. Йозеф уже издали заступает ему дорогу; Томас, который хотел сделать то же самое, оставляет свою попытку. Ансельм тотчас отказывается от своего намерения, Йозеф идет к
      двери, запирает ее, отдает ключ Марии.
      Йозеф. Возьми, пожалуйста, ключ. Он отсюда не выйдет, пока ты его не выпустишь! (Ансельму.) Вы признаетесь в своих интригах и публично обещаете никогда больше к Регине не приближаться, или я прикажу вас арестовать, прямо здесь, в доме!
      Ансельм вопросительно смотрит на Томаса, хозяина дома, но тот отвечает ироническим жестом в сторону Йозефа. Ансельм садится, спокойно смотрит прямо
      перед собой.
      Короткая пауза.
      Мария (Томасу). Но почему ты не сказал мне этого раньше?
      Томас не отвечает. Короткая пауза.
      Ансельм (смотрит на Мертенс, которая сидит в дальнем углу, закрыв лицо руками; потом переводит взгляд на остальных). Нам нынче все нипочем, прямо как в лучшие дни детства; боюсь только, мы можем травмировать мадемуазель Мертенс.
      Мертенс. О, я ухожу; в моей жизни не было более мучительного разочарования. (Нерешительно встает, но, поскольку никто не делает поползновения отпереть дверь, так и стоит в растерянности.)
      Регина (сидевшая неподалеку от нее, подходит и мягко усаживает ее на стул). Останьтесь со мной; вам придется еще много услышать.
      Короткая пауза.
      Мария. Выходит, вы только потому хотели уехать с записями и с... (ясно, что она хочет сказать "с Региной"', но не произносит этого имени)... только потому, что опасались... Господи, как же можно так лгать?!..
      Регина смеется.
      (Раздраженно.) Пусть она перестанет! Пусть прекратит этот жуткий смех!
      Pегина. Я не смеюсь. В детстве я была твердо уверена, что однажды обрету чудесный голос. Внимание! Тишина! Ну как, слышите мой красивый голос? (Смеется.) Вот и я тоже не слышу. Таким голосом поет Ансельм. Но ведь можно прекрасно петь про себя, в душе, а внешне немотствовать!
      Йозеф. Вот пагубное, геростратовское влияние этого человека!
      Регина. Этот голос по-настоящему воспевал Йоханнеса! Просто было ощущение: еще придет что-то, ради чего стоит жить. (Горько, Ансельму.) А потом приходит день, когда сознаешь: ничего больше не будет.
      Йозеф. Она стала жертвой ловца человеков; Регина, если ты желаешь одуматься, хоть это и требует от меня усилия: я еще раз предлагаю тебе мою защиту! Знаешь ли ты, как он тебя обманул? Его жизнь - сплошная цепь обмана и грязи...
      Регина. Знаю.
      Йозеф. И ты в ней - лишь одно из звеньев. Дома у него жена, но он это скрывает - наверно, никогда тебе не говорил?
      Мария негромко вскрикивает.
      Pегина. Я это знаю.
      Йозеф (как бы внезапно прозрев). Но тогда?.. Тогда... Нет... наверно, все далеко не так... все это с виду неправдоподобное... преступное... просто его выдумка, которую ты записала под диктовку?
      Регина. Что тебе до Ансельма?! Со мной он покончил, ему нужна Мария!
      Йозеф (кричит в отчаянии). Но это правда!! Я уже ничего не могу ему сделать... Пусть убирается, или я его убью!.. Дай ему ключ, Мария, быстро!!! Пусть убирается вон! (Падает в кресло.)
      Мария протягивает Ансельму ключ, тот не берет.
      Регина. Он ведь может получить развод. Откуда вам знать, как выглядит Ансельмов роман! Ему нужна эта веревочка, которая его держит; он потому и хотел, чтобы я уехала вместе с ним и с Марией - тогда бы он в ней не заблудился. (Сопровождает свои слова насмешливым жестом, намекая на Мариину величавость.)
      Йозеф (упавшим голосом). Тогда я вообще ничего не могу ему сделать. Он просто раскрыл мой позор, и только.
      Регина. На кого ни посмотрит, он сразу желает стать как тот! Жить не может, не слыша уверений: ты добрый, хороший человек! Все окружающие для него - кошмар! Но он тщеславен и слаб. (Марии.) Знаешь, что он вправду думает о тебе?
      Йозеф (несмотря на растерянность). О Господи! Утихомирьте ее!
      Регина. Конечно же, ты невыносима. Прекрасно сгодишься, чтобы пеленать младенцев. Сноровисто, по-хозяйски, точно карпа за жабры, хватаешь мужчину. Чтоб услышать, как ты поешь большую арию, надо приложить немалые усилия. Завести тебя. Динамит в задницу...
      Йозеф (все еще чувствуя свою ответственность, вскакивает и пытается заткнуть ей рот). Нет, это же...
      Регина. Хорошенько...
      Йозеф. Мерзость, а не женщина!
      Регина (вырываясь). Тебе нужно хорошенько наподдать в пузо! Он сказал, ты его преследуешь!
      Mapия. Я?.. вас преследую?
      Томас (с трудом сдерживаясь). Ты правда так сказал?!
      Регина. Вчера сказал. (Оборачивается за подтверждением к Мертенс; та холодно и обиженно пожимает плечами.)
      Томас. Да замолчи ты, чертовка!
      Йозеф (машинально, будто по-прежнему обязан защищать Регину). Да, сказал!.. Что ж, лучше теперь выложить все начистоту... Я счел за благо вынуть из папки несколько страниц, прежде чем отдал ее тебе. Ведь я намекнул, с какими намерениями он явился в твой дом.
      Томас (со смешком и стоном; Марии). Ни чувством, ни мыслью ты не можешь обнаружить в нем обманщика; какая постыдно грубая метода - показывать, что этот человек посторонний! Но сыщик молодец: то, что тебе кажется меланхолией, он с ходу именует запором и... излечивает! Кому ты теперь поверишь? Я не знаю. Обоим. Вековечная тайна!
      Ансельм (Марии). Почему вы не ушли!.. Этого бы не случилось. Я был бы хорошим человеком.
      Мария отшатывается. Регина бросается Ансельму в ноги, он отступает от нее.
      Pегина. Я так и буду валяться у тебя в ногах, пока ты стоишь. Неужто в тебе не осталось ни капли равнодушия к тому, прав ты или нет? Они тебе предписывают, что ты должен делать, как чувствовать, что думать; но ни один не говорит, каким ты должен быть. Никто тебя не направляет, и беззащитна в тебе темная нетронутость. Чего же ты еще хочешь? Все кончено! Я лежу на земле, и мщу, и торжествую! Ведь ты больше не веришь себе... И я тоже...
      Мария. Встань, Регина, встань, неужели тебе не стыдно? (Тихонько, с отвращением трогает ее мыском туфли.)
      Регина. Ну, пинай меня, пинай! Из-под юбки у тебя выглядывает что-то пинающее меня.
      Йозеф (с отвращением). Видеть не могу все это, ухожу.
      Мария. Я с тобой.
      Йозеф. В пику таким больным не мешало бы заключить союз здоровых.
      Томас. Скорей уж, союз всех исключенных, чтобы они не сдавались вот так. Говори, Ансельм! Найди хоть одно искреннее слово!
      Ансельм (Марии). Я до сих пор оставался здесь, поскольку верил в вас; я покончу с собой, если вы уйдете.
      Йозеф (Томасу). В своем доме я наведу чистоту, а ты делай в своем что угодно. Я свой долг исполнил. (Вместе с Марией собирается уйти.)
      Ансельм (показывая на нож, который лежит на столе открытый, с тех пор как они пытались взломать ящик). Мария, вам знаком этот нож? Я беру его, раз вы не можете больше верить!
      Mapия (с порога). Больше я никогда вам не поверю; доверие утрачено, Ансельм. (Отворачивается и, не оглядываясь, уходит за Йозефом.)
      Ансельм (бессильно зовет вдогонку.) Мария?.. Мария!..
      Ансельм хватает нож - никто не понимает, что случилось, так быстро все
      происходит, - и падает. Томас, давно уже не сводивший с Ансельма глаз, остолбенело смотрит на него. Делает несколько шагов вперед, все с тем же выражением на лице. Останавливается рядом, в крайнем напряжении; Регина подползает к Ансельму и крепко вцепляется ему в плечо - сначала пальцами, а
      потом ногтями.
      Регина. Вобьет что-то себе в голову - и ради этого готов стать мучеником.
      Томас. Крови не видно; держу пари, опять обман.
      Регина. Задумает что-то и непременно осуществит, даже если уже и не хочет, просто не умеет идти на попятный.
      Она долго впивалась ногтями в руку Ансельма, и он невольно подает знак, что ему больно. Томас буквально кидается на него, становится рядом на колени,
      трясет его, дергает за плечи, за волосы.
      Томас. Симулянт! Обманщик! В душе ты у нас раскрасавец, а?! Если не откроешь глаза, я тебя растопчу! Сдеру с тебя эту личину!
      Регина. Не трогай его! Он беззащитен!
      Томас. Он попросту притворяется.
      Регина. Оставь его! Он хороший... под всеми личинами! (Теснит Томаса прочь и опять вцепляется в руку Ансельма.)
      Томас (не дает себя оттолкнуть). Ему хочется остаться правым, только и всего. Эй ты, раненый! Подлец с изъяном! А ведь из кожи лезет, изображая здоровье.
      Ансельм меж тем открывает глаза.
      (Торжествующе.) Хоть раз поневоле признал истину!! (Тотчас с отвращением к себе встает.) Дым! Плохо отрегулировали лампу? Я думал, керосиновая лампа может взорваться. Ах... (Смеется.) Да знаю, знаю, у нас уже электричество... мне на минутку почудилось, что мама жива, а мы еще маленькие...
      Регина. Что ты на него накинулся? Он ненавидит тебя ничуть не больше, чем любого другого, но любви к тебе в нем куда больше.
      Томас. Любви? Ко мне?! Он явился, чтобы умыкнуть Марию!
      Регина. Он любит тебя как брата, который сильнее его самого.
      Ансельм (с трудом поднявшись). Я тебя ненавижу. Куда бы я ни пошел, впереди всегда был ты.