Роберт Музиль
      Мечтатели
      Драма в 3-х действиях
      Перевод И. Федоровой
      Действующие лица
      Томас
      Мария, его жена
      Регина, сестра Марии
      Ансельм
      Иозеф, муж Регины; профессор университета и высокий чин в академической администрации
      Штадер, владелец сыскного бюро "Ньютон, Галилей и Штадер"
      Г-жа Mеpтенс, канд. фил.
      Горничная.
      Действие происходит в доме, который отошел к Томасу и Марии по наследству и расположен недалеко от большого города.
      Все персонажи пьесы - люди молодые: от 28 до 35 лет; исключение составляют г-жа Мертенс - она немного постарше - и Йозеф, которому за 50.
      Кроме этих двоих, все персонажи пьесы внешне очень привлекательны, как бы мы себе эту привлекательность не представляли.
      Самая красивая - Мария: высокая, смуглая, крупная; движения ее напоминают бесконечно медленную мелодию. Томас, напротив, невысокий, стройный, крепкий и жилисто-поджарый, как хищник; лицо его, тоже хищное, лобастое, в остальном почти не привлекает к себе внимания. У Ансельма лоб твердый, низкий, широкий, как туго натянутая лента; чувственная часть его лица просто завораживает. Он выше и крупнее Томаса. Регина смугла и темноволоса, внешность ее с трудом поддается определению - мальчик, женщина, химера из сна, своенравная сказочная птица. Г-жа Мертенс - незамужняя особа с добродушной, похожей на школьный ранец физиономией; от долгого сидения в обителях учености эта дама обзавелась весьма широкой задницей.
      Йозеф - человек высокого роста, сухощавый, с большим угловатым кадыком, который все время ходит вверх-вниз над слишком низким воротом сорочки; еще одна примечательная черта Йозефа - усы, видом напоминающие плавники, блекло-каштанового цвета.
      Штадер был когда-то смазливым юнцом, теперь это весьма ретивый деловой человек.
      ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
      Сцена представляет гардеробную в первом этаже дома; большая, закрытая сейчас раздвижная дверь ведет в спальню. Вторая дверь - входная - на противоположной стене. Большое, до самой земли, окно выходит в парк.
      При постановке сцена должна создавать впечатление равно и реальности, и грезы. Стены из холста, двери и окна - прорези в нем; рамы, притолоки и косяки нарисованы; эти поверхности не жесткие, а зыбкие и в небольших пределах подвижные. Пол в фантастических цветных узорах. Мебель напоминает абстракции вроде проволочных моделей кристаллов; она реальна и употребима, но возникла как бы путем кристаллизации, которая порою на миг приостанавливает поток впечатлений и вдруг выделяет какое-то одно. Вверху стены переходят в летнее небо, по которому плывут облака. Ранний предполуденный час.
      Регина с письмом в руке сидит в кресле, в нетерпении подвинутом к двери спальни, и тихонько барабанит по филенке костяшками пальцев.
      Г-жа Мертенс растерянно стоит лицом к ней, ближе к середине комнаты.
      Регина. Значит, вы и правда не суеверны? Не верите в тайные силы личности?
      Мертенс. А как вы это себе представляете?
      Регина. Да никак. В детстве и в отрочестве у меня был ужасный голос, впору вообще не говорить громко; но я твердо знала: придет день - и я так запою, что все рот раскроют от удивления.
      Мертенс. И что же, запели?
      Регина. Нет.
      Мертенс. Ну так вот.
      Регина. Не знаю, что и ответить. Вам никогда не случалось испытывать необъяснимых, загадочных ощущений? Ну, когда, например, почему-то кажется, что нужно скинуть туфли и облачком проплыть по комнате? Раньше я часто приходила сюда, когда это была мамина спальня. (Показывает на спальню Томаса и Марии.)
      Mepтенс. Но зачем, скажите, ради Бога?
      Регина (пожимая плечами и резко стуча в дверь). Томас! Томас!! Выходи же наконец! Письмо от Йозефа принесли.
      Томас (из-за двери). Сейчас, Каркушенька, сейчас.
      Слышен скрип ключа. Томас открывает дверь и видит Мертенс.
      Ой, тогда еще секундочку, я думал, ты одна. (Снова закрывает дверь).
      Мертенс (подойдя к Регине, сердечно). Скажите, что, собственно, вы хотите всем этим доказать?
      Регина. Доказать? Но, милая моя, зачем бы я стала что-то доказывать? Мне это совершенно безразлично.
      Мертенс (с мягким упорством). Я имею в виду, ну, когда вы говорите, что иногда вновь видите вашего первого мужа, который несколько лет назад умер в этой комнате.
      Регина. Тогда вы скажите, почему мне нельзя видеть Йоханнеса?
      Мертенс (с деликатным упорством). Так ведь он умер?
      Регина. Да. Его смерть не подлежит сомнению и официально удостоверена.
      Мертенс. В таком случае этого быть не может!
      Регина. Я не собираюсь ничего объяснять! Просто у меня есть силы, которых у вас нет. А что? У меня есть и недостатки, которых у вас нет.
      Мертенс. По-моему, вы говорите все это наперекор внутренней убежденности.
      Регина. Я не знаю, какова моя убежденность! Знаю только, что всю жизнь поступала наперекор собственной убежденности!
      Мертенс. Ну, это же несерьезно. Здесь постоянно рассуждают о силах, которые лишь здесь людям и свойственны! Дух этого дома - бунт против всего, что вполне удовлетворяет остальной мир.
      Входит Томас, еще не закончивший свой туалет; одежда его вполне соответствует погожему летнему утру. Покамест на него не обращают внимания,
      и он занимается всякими утренними мелочами.
      Регина. О, я вам вот что скажу: в мир каждый человек приходит полный сил для самых невероятных переживаний. Законы его не связывают. А потом жизнь все время заставляет его выбирать из двух возможностей, и он все время чувствует: одной недостает, все время недостает - невыдуманной третьей возможности. Вот он и делает все, что угодно, ни разу не сделав то, что хотел. А в результате становится бездарью.
      Mepтенс. Можно мне еще раз взглянуть на письмо? Наверняка все дело в нем.
      Регина (отдает ей письмо; Томасу). Йозеф... приедет сюда.
      Mepтенс. Что вы говорите? Вправду?
      Pегина. У Йозефа все всегда вправду.
      Томас (с большим, но, по-видимому, не неприятным удивлением). Когда?
      Регина. Сегодня.
      Томас (глядя на часы). Тогда он, наверно, будет здесь еще до полудня. (Глубоко вздохнув.) Н-да... скоро.
      Мертенс. Я убеждена, его превосходительство Йозеф требует всего лишь прямодушия и малой толики деликатности. Вы спокойно (явно стараясь уколоть Томаса), не оскорбляя его чувств, изложите ваше требование развода. И когда исчезнут последние остатки лживости перед этим человеком - которого вы на деле никогда не воспринимали как мужа, - все призраки сами собой оставят ваши нервы в покое. Вы же были святая! Вам ведь незачем выдумывать, будто вы изменили мужу с покойником! (Энергично хватается за письмо, читает.)
      Томас и Регина отходят немного в сторону.
      Томас. Вы опять говорили о Йоханнесе?!
      Регина. Она считает, что я вру.
      Томас. Она не понимает, для нее это реальный факт.
      Регина. Но это и есть реальный факт!
      Томас (обнимая ее за плечи и легонько постукивая пальцем ей по лбу). Каркушенька, Каркушенька! Маленькая, ковыряющая в носу фантазерка, ты ведь и ребенком ужасно дулась, когда врала или таскала сахар, а потом получала от мамы взбучку.
      Регина. Все почти реально. Может, куда реальнее, чем...
      Томас (не давая ей договорить). Тут ты заблуждаешься: это полнейшая реальность! Ты заблуждаешься; вдобавок совершенно безразлично, делаешь ли ты это или только терпишь. (Садится перед ней и по-братски бездумно обнимает ее колени.) Я теперь тоже вечно заблуждаюсь. Но чем больше ощущаешь это, тем сильнее сгущаешь краски. Знай натягиваешь на голову собственную кожу как этакий темный капюшон с прорезями для глаз и для дыхания. Мы с тобой, Регина, прямо как родные брат и сестра.
      Регина (слабо протестуя). Да ты же всегда был самый настоящий брат черствый, бесчувственный, тебя ничуть не трогало, чт_о_ со мной творится.
      Томас. Чувства на расстоянии, Регина, как и у тебя.
      Регина (высвобождаясь). Красиво сказано... (Ворчливо.) Но что это значит?
      Томас (в той же позе, энергично). Не столь отчетливо конкретные, как у Ансельма! У него-то во весь горизонт, будто сполохи! Я предпочитаю мнимую черствость. (Замечает, что Мертенс, кончив читать, хочет высказаться. К Мертенс.) Ну, что пишет Йозеф? Как там его превосходительство, владыка науки и ее служителей, очень злится на нас?
      Регина. Грозит лишить тебя должности и будущего, если ты не выставишь нас из дома.
      Мертенс. Его превосходительство не имеет такого права! Доктор Ансельм привез вас в дом вашей сестры и своего друга, где вы все вместе провели детство, - против этого никто возразить не может. Его превосходительство имеет право только на истину. Вот эту истину вы и скажете ему прямо в глаза; а что вы лично твердо рассчитываете после развода выйти за доктора Ансельма (опять явно стараясь поддеть Томаса), ему и в самом деле знать не обязательно.
      Регина. Йозефа на другой лад не настроишь, он не рояль.
      Мертенс. Бесконечная самоотверженная верность долгу, справедливость, любовь - все гуманные чувства на вашей стороне. А он - человек. Доверьтесь тому, что так много значит для всех людей, и вы не пожалеете! Хотя, похоже, с точки зрения господина доктора здесь ничего особенного нет.
      Томас (лицемерно). Напротив, я целиком с вами согласен. Пойди мы с самого начала по этому пути, ничего бы не случилось.
      Мертенс (0 ажитации). Но почему же вы сразу так не подумали? Почему написали письмо, в котором попросту потешались над всем этим и поддразнивали его превосходительство, а в результате он прислал такой ответ?!
      Томас. Потому что был идеалистом.
      Mepтенс. Простите, господин доктор, я не дерзну усомниться, что вы идеалист - ученый вашего ранга не может не быть им. Но каждый человек, в том числе его превосходительство Йозеф, добр и способен понять благородные побуждения, и мне кажется, идеалист должен убедить его, должен хотя бы попытаться; я... мне кажется, идеалист - это... ну, словом, человек с идеалами!
      Томас (с издевкой). Мадемуазель Мертенс, милая, идеалы - самые заклятые враги идеализма! Идеал - это мертвый идеализм. Истлевшие останки...
      Мертенс. О-о-о! Дальше слушать незачем, все ясно: вы опять насмехаетесь, надо мной тоже! (Она еще прежде постучала в дверь и ждала ответа. Теперь уходит с обиженно-высокомерным видом.)
      Томас (мгновенно переменив тон). Ты здесь единственная, с кем я могу говорить, не опасаясь превратных толкований: скажи, что у вас с Ансельмом не так?
      Регина (строптиво). Почему не так?
      Томас. Вы оба знаете, что с вами что-то не так. Ты перестала мне доверять?
      Регина. Да.
      Томас. И правильно!.. Когда-то мы считали себя новыми людьми! А что в итоге получилось?! (Хватает ее за плечи и трясет.) Регина! Ведь получилось-то посмешище!!
      Регина. Я на миропорядок не замахивалась. Это вы без меня!
      Томас. Ладно, ладно. Ансельм, Йоханнес и я. (По-прежнему взволнованный воспоминаниями.) Мы все ставили под сомнение: чувства, законы, авторитеты. Все вновь было сродни всему, и одно могло превращаться в другое; бездны между противоположностями мы засыпали, отверзая их во взаимосвязанном. Человеческое было в нас заложено во всей его исполинской, невостребованной, вечной возможности созидания!
      Регина. Я всегда знала, что в замыслах обязательно есть какая-то фальшь.
      Томас. Да-да, ладно. Мысли, счастливые мысли, которые гонят сон, не дают усидеть на месте, несут тебя, как лодку, подхваченную течением, - такие мысли наверняка в чем-то фальшивы.
      Регина. А я тем временем молила Господа даровать мне одной что-нибудь необычайно прекрасное, такое, что вам никогда в голову не придет!
      Томас. И что получилось?
      Регина. Что ты хочешь этим сказать? Ты достиг всего, чего хотел!
      Томас. Ты хоть представляешь себе, как это легко? Поначалу все идет медленно, с раскачкой, а потом - ускоренно падаешь вверх! На наклонной плоскости одинаково легко двигаться и вверх, и вниз... Через полгода, если вовремя не разругаюсь с Йозефом, я стану ординарным профессором. За всю мою жизнь я не знал ничего более постыдного, чем успех. А теперь выкладывай: что там за история с Йоханнесом?
      Регина. Вы все - мастера говорить, это вас выручает. Я так не хочу. Моя правда жива, только пока я молчу.
      Томас. И без того не поймешь, по какому случаю вы уезжаете в путешествие - по случаю свадьбы или по случаю помолвки, а вы еще и покойника с собой приглашаете!
      Pегина. Я не хочу говорить об Йоханнесе!!
      Томас. Но ты же никогда не любила его так... безмерно? А нынче? Нынче он прямо идеал!.. У Ансельма есть в этой истории вполне определенный умысел - какой именно?!
      Регина. Ансельм ничего не делает без определенного умысла.
      Томас. Да-а?! Вначале-то было не так? А теперь, когда его слушает Мария, он просто невыносим. И все, что он делает, это своего рода душевный обман?!
      Регина (спокойно). Да, обман.
      Томас (растерянно смотрит на нее; потом нарочито сухо). Ну хорошо. И какой же в этом смысл?
      Регина. Мало того, вот увидишь, при Йозефе он вообще притихнет. Будет твердить, будто мы приехали к вам только потому, что здесь умер Йоханнес.
      Томас. Увидим, дойдет ли таким манером до крайности.
      Регина. Он вовсе не хотел, чтобы все так кончилось.
      Томас. А чего же он хотел?
      Pегина (с легким презрением, которого Томас не, замечает). Я ведь его соблазнила!
      Томас. Ты - его?! Господи, ты же никогда ни за кем не бегала! И за Йозефа пошла, как другие принимают постриг!
      Регина. Он неимоверно разволновался, когда мы вдруг снова обрели друг друга.
      Томас (поспешнее, чем ему бы хотелось). Ему плохо жилось?
      Регина. Ему всегда плохо живется. Если он не может приблизиться к какому-то человеку, то сразу делается как ребенок, который потерял мать.
      Томас. Да-да-да... Братские чувства ко всему миру. Всемирный любимец. Он и перед Марией такого разыгрывает.
      Регина (невольно вкладывая в свои слова страстное предостережение). Другой человек для него - как одержимость, как болезнь! Он полностью отдает себя в его власть и тотчас должен поставить промежуточное сопротивление!
      Томас. Что?.. Сопротивление?
      Регина. Не понимаешь. А я не умею объяснить. Ну, сопротивление. Гадкое чувство. Чтобы замахнуться на что-нибудь скверное.
      Томас. А вот разные нелепости для тебя бесспорная реальность; ты всегда была такая: чем больше чувствовала, что тебе не поверят, тем реальнее воспринимала это сама. Но он-то не говорит о бесспорной реальности, он твердит одно (передразнивая многозначительный тон): так могло бы быть... В избытке чувства. Намекает на необычайные переживания. Окружает себя и свою жизнь тайной. Регина, ему есть что утаивать?
      Регина (близко подойдя к нему; настойчиво). Он будет сломлен и пойдет на отчаянные поступки, если ты станешь ему мешать! Если вынудишь его хоть чуточку отступить от образа, какой он строит перед Марией!
      Томас. Но ведь ты не веришь, что он искренен?
      Регина. Нет, конечно, это фальшь!
      Томас. Ну так что же?.. Говори!
      Регина. И все-таки он искренен. (В порыве отчаяния.) Ты разве никогда не слыхал фальшивого пения с искренним чувством?! Отчего же человек с фальшивыми чувствами не может чувствовать искренне? Не думай, что у него это просто самовнушение, в пику тебе! Поверь, человек способен убить себя ради чувства, которое не принимают всерьез!! Люди много чего не принимают всерьез, и все-таки это их жизнь, возьми хоть нас.
      Томас (упрямо). Посмотрим, что будет, когда явится Йозеф. (Другим тоном.) Как хочешь, Регина, а я останусь при своем: мы все близки друг другу, как две стороны игральной карты.
      Регина (страстно, с насмешкой, страхом и предостережением). Не надо приносить себя в жертву! Гони нас прочь! Ты слишком сильный, чтоб понять слабых. И слишком... чистый, чтоб разглядеть обман.
      Томас. А он? Он ведь тоже! Регина, он ведь не умеет лгать! Только...
      Входят Мария и Мертенс; ждут, Мария с письмом в руке.
      правдивость у него... очень уж замысловатая. Когда-то давно антиподом правды в нем, как и реальности во всяком духовном существе, стала не ложь, а скудость!
      Pегина (с упорством). Да, возможно, ты прав; пусть будет, как он хочет.
      Мария (мягко и медленно). По-моему, нужно както подготовиться к приезду Йозефа.
      Томас (не сразу оторвавшись от своих мыслей, с легкой насмешкой). Ах да, конечно, Йозеф, нужно подготовиться.
      Мария. Он может явиться в любую минуту. Ты разве не читал его письмо?
      Томас. Нет, забыл. (Поворачивается к Регине.)
      Мария. Оно у меня. Йозеф пишет, что едет поговорить с тобой. По его словам, позволяя Ансельму и Регине жить здесь, ты попустительствуешь обольщению и супружеской измене...
      Мертенс (Марии). Но о супружеской измене тут и речи нет, я свидетель.
      Mapия. И если ты не положишь конец этой непонятной ситуации в твоем доме, он сделает свои выводы.
      Мертенс. Я свидетель, что для женщины, которой совесть велит хранить верность покойному, и для мужчины, который с такой добротой заботится о страждущей, столь... э-э... примитивные поступки просто немыслимы.
      Мария. Да-да, конечно. Но ведь Томас фактически сам вложил ему в руки это оружие. (Томасу.) Он полагает, что в личной беседе ты, как человек спокойный и рассудительный, поймешь...
      Томас. Слушайте, а почему бы нам не уехать? К примеру, на экскурсию?
      Мария. Вечером мы все равно вернемся, и он будет ждать.
      Регина. Он правда может тебе навредить?
      Томас. Конечно.
      Pегина (с удовлетворением, какое испытывают и в неприятностях). Значит, определенно навредит; не стоит его недооценивать. Пока внешне все было благоприлично, он, как ягненок, терпел все капризы, отвращение, сцены. Пожалуй, счастье всегда представлялось ему неким усилием. Пусть оно даже утомительно, он готов примириться; а может, все это ему непонятно, и наоборот, до некоторой степени всерьез. Но от малейшего публичного скандала он будет отчаянно защищаться!
      Мария. Он уже сейчас зовет ее женой Потифара.
      Мертенс. Мученица! Жертва собственной тонкой натуры!
      Регина. Но он ведь и про Ансельма говорит, что...
      Мария. Тут он сам себе противоречит, потому что одновременно подозревает измену, да?
      Регина. Про Ансельма он говорит, что тот поневоле целомудренный... (Выхватывает у Марии письмо.)
      Томас. О-о!
      Мария. Регина, как ты неделикатна!
      Регина. Так ведь это его слова! Что-де Ансельм поневоле целомудренный распутник.
      Томас. Любопытно, однако. (Забирает у Регины письмо.) Почему сразу-то не сказали?
      Мария. В письме нет слова "распутник"; Йозеф только и говорит, что они друг друга соблазнили и запутали.
      Регина. А еще там написано: обманщик!
      Томас. Обманщик?.. (Ищет нужное место.)
      Регина. На третьей странице.
      Томас. Неспособный любить обманщик. Вампир. Авантюрист. Откуда он это взял?
      Регина (по-гномъи вздернув плечи). Да ниоткуда...
      Мария. Наверно, не стоит так негодовать на него. Он бесспорно уязвлен ревностью, вот и возводит напраслину, чувствуя, что до Ансельма ему как до звезды небесной!..
      Томас. В конце концов Ансельму без малого тридцать пять, а чего он достиг?
      Мария. Помнится, он был приват-доцентом, как и ты.
      Томас. Ровно год, и когда - восемь лет назад! Потом он оставил доцентуру и как в воду канул. Кстати, то, о чем пишет Йозеф, странным образом имеет некую псевдовероятность. (Со злорадством еще раз просматривает те же фрагменты письма.) К Йозефу он подобрался под видом этакого середнячка; участливого друга, полного симпатии ко всему миру; скромного идеалиста... Но мы-то знаем, каков Ансельм был раньше; так какой же он теперь - на самом деле?
      Мария. Ты бестактен!
      Томас. Госпожа Мертенс так почитает Ансельма, что вовсе этого не слышит.
      Мария. Он - выдающийся человек!
      Томас (ехидно). О, разумеется. Вероятно. У него есть идеи! Конечно... Но... есть ли у него идеи? Настоящие? Не только те, какими нынче сыплет каждый второй? Это уже вопрос, и нелегкий. (Пародируя глубокомыслие.) Испытывает ли он сильные чувства? Что ж, страсть, все равно какая, набирает силу под стать человеку, которым она овладевает.
      Мертенс. Он едва не покончил с собой, когда отъезд, казалось, готов был сорваться!
      Томас. Правда? Так-таки едва не покончил? Главное - способность чувства к метаморфозе; оборванная веревка была пуповиной многих великих произведений, и лишь глупец просто вешается по-настоящему.
      Регина. Но... обманщик?
      Томас. В том-то и заключено визионерство; обманщик тоже едва не вешается; первый шаг у великих и у обманщиков одинаков.
      Mepтенс. О, боюсь, подобные рефлексии отражают лишь вашу предубежденность против доктора Ансельма.
      Томас. Ошибаетесь, сударыня; я человек дурной и никогда не заслуживал иметь друга, но он у меня был - Ансельм.
      Мария (подводя итог). Ансельм, бесспорно, человек выдающийся, и зачем, в самом деле, сразу пускаться в бесполезные сравнения? Достаточно того, что ты натворил своим письмом.
      Mepтенс. Его превосходительство ссылается на ваши собственные слова!
      Мария. Именно ты внушил ему, что они от него сбежали.
      Томас. Неуверенные люди от уверенного!
      Мария. Ладно, Томас, я не собираюсь затевать спор, но самое позднее через три часа Йозеф потребует решения. Что же будет?
      Томас. Ничего.
      Мария. Ничего?
      Мертенс (в один голос с Марией). Ничего!
      Томас. Все разъяснится. Ансельм и Регина, конечно, никуда не уедут.
      Мария. Значит, ты поговоришь с Йозефом? Ансельм наотрез отказывается.
      Томас (обескураженно). Ансельм отказывается?.. (Почти кричит.) Он отказывается! (Смотрит на Регину, которая вместе с Мертенс идет к выходу.)
      Pегина (с насмешкой). У него есть сопротивления!
      Мария (намереваясь опять скрыться в спальне). А то письмо написал ты.
      Томас. Что ж, в таком случае я устрою Йозефу торжественную встречу!
      Мария, Мертенс, Регина (опять останавливаясь). Торжественную встречу?!
      Томас (мрачно). Да, торжественную встречу, черт побери, чтобы создать ему подходящее настроение. Сколько есть опустевших коконов, из которых некогда выпархивали мотыльки человеческого восторга, все вокруг него развешу! Негритянские тамтамы, сосуды для божественного хмеля, плащи из перьев, в которых самцы танцуют перед самками!
      Mapия (в дверях). Но он взбешен. И наверняка решительно разделается с тобой, если ты и дальше станешь вести себя так глупо! (Уходит.)
      Томас смотрит на Регину, делает несколько шагов к ней, но так как она, сама того не замечая, медленно идет вместе с Мертенс к выходу, он поворачивает
      назад и нехотя следует за Марией.
      Мертенс (останавливаясь у двери). Правота за вами. И вы никак не должны допускать, чтобы с вами обошлись несправедливо. Помешайте этой торжественной встрече!
      Регина. Если Томас вобьет себе что-то в голову, его не обуздаешь.
      Мертенс. Тогда надо отсюда бежать!
      Регина. Ради Ансельма Томас поставил на карту все свое будущее.
      Мертенс. А разве этот превосходный человек не достоин много большего? Но доктор Томас все вам испортит. Умоляю вас, не поддавайтесь его влиянию, давайте уедем вместе с АН седьмом!
      Регина. Ансельм не хочет уезжать.
      Мертенс. Понимаю, он человек чести, не хочет бежать. Тогда пусть сам поговорит с его превосходительством Йозефом; он ведь изумительно владеет словом.
      Регина. Зачем? Я же не выйду за Ансельма, это исключено.
      Мертенс. Ах, какое малодушие! Неужели вам непонятно, что доктор Ансельм отказывался говорить с его превосходительством только потому, что ваш кузен Томас нанес ему обиду? Доктор Томас все вымораживает своими теоретическими рассуждениями.
      Регина (таинственно). Но, милая моя, вы разве не замечаете? Ничегошеньки не замечаете?
      Мертенс. Что я должна замечать?
      Регина. Тсс! Тише! (Осторожно высовывается из окна - посмотреть, не подслушивает ли Ансельм.) От него нигде не скроешься - гляди в оба!.. Вы разве не замечаете, что Ансельм любит Марию?
      Мертенс. Что вы говорите! Это преступно! Ваша сестра! Жена его единственного друга! Нет-нет! (Хватает Регину за плечо.) Регина! Ах, при всем вашем уме - и эти глупые, глупые фантазии!
      Регина. Но почему бы нет? Что здесь особенного?
      Mepтенс. Что особенного?! Не говорите таких ужасных вещей!
      Регина. Вы безумно преувеличиваете: перед ним новый человек - он охвачен любопытством, ну, быть может... взволнован. Но что я говорю - новый человек! Ведь только по случайности на Марии женился не он, а Томас.
      Mepтенс (забыв о негодовании). Я думала, это вы тогда по случайности вышли за Йоханнеса, а не за него.
      Регина. Или не за Томаса, у нас это было почти все равно. Теперь же в собственном его костюме, который он своими руками отдал, разгуливает другой - вот уж мистика так мистика. И вообще, тут не какая-то глупая интрижка, что берет начало с бабы; нет, тут все начинается где-то в нем самом, а потом бурно перекидывается на женщину!.. Да! То-то и оно!.. О любви и речи никогда нет! Телесная встреча фантазий - вот что это такое! Фантастическое преображение... (Скользя взглядом по комнате в поисках сравнения.) ...стульев... занавесей... деревьев... А посредине - человек!
      Mepтенс. Ну что вы, не надо так, успокойтесь! Доктор Томас испускает флюиды, которые вам явно во вред. Давайте-ка перед завтраком немного прогуляемся. (Тянет вяло упирающуюся Регину за собой. У выхода - за разговором они снова очутились в комнате - опять останавливается.) А госпожа Мария?
      Регина. Моя сестра? Эта глупая толстая кошка выгибает спинку, когда ее гладят.
      Уходя, пропускают в дверь Горничную, которая ставит на стол поднос с завтраком, стучится в спальню и опять выходит из комнаты; входят Томас и
      Мария.
      Томас (у окна, глубоко дыша). Я проснулся, хотел поговорить с тобой, включаю свет - ты лежишь с открытым ртом, вся расслабленная...
      Мария. Чудовище, почему ты меня не разбудил?
      Оба принимаются заканчивать свой туалет.
      Томас. Да, почему? Потому что едва не стал на колени, будто отшельник! Ты лежала такая большая, некрасивая, безгласная. И я растрогался.
      Мария. Уж и поспать спокойно нельзя.
      Томас. Когда вообще не бываешь один...
      Mapия. И много лет состоишь в браке: да, да, да! Право, я этого больше не выдержу!
      Томас. После стольких лет в браке и ходишь как бы все время на четырех ногах, и дышишь в две пары легких, и каждую мысль думаешь дважды, и время между серьезными делами вдвойне забито всякими пустяками - вот и мечтаешь иной раз стать этакой стрелой в разреженном воздушном пространстве. И вскакиваешь ночью, пугаясь собственного дыхания, которое только что было ровным и спокойным - без твоего участия. Но подняться не можешь. На колени и то по-настоящему не встаешь. Вместо этого чиркаешь спичкой. И оказывается, рядом еще некто из плоти и крови. Именно это и есть любовь.
      Мария (заткнув уши). Сил моих больше нет слушать.
      Томас. Ты даже ненависти ко мне никогда не испытываешь?
      Мария (сразу опуская руки). Я? Ненависти?
      Томас. Да, самой настоящей ненависти. Мне было показалось, нынче утром. Ты шла босая, несла свое тяжелое тело, а я стоял на пороге, маленький, до боли жалкий, и моя небритая щетина, колючая и ломкая, топорщилась в дверном проеме. Ты, верное, ненавидела меня тогда, как нож, который вечно тебе мешает?
      Mapия (с горечью, спокойно и уверенно). Это конец любви.
      Томас (восторженно). Нет, подлинное начало! Пойми же: любовь единственное, чего между мужчиной и женщиной не бывает вообще. Как особого состояния. Реальное переживание предельно просто - пробуждение. (Оживленно.). Я наблюдал, как ты подрастала рядом со мной, наблюдал по-братски, но, разумеется, не с тем сочувствием, какое питал к себе самому. Потом я наблюдал - ты уж извини! (Ироническим жестом намекает на ее рост.) как ты все росла, росла... Обгоняя меня. И однажды настал миг, когда ты явилась передо мною огромная, неохватная как мир. Это был удар молнии, хмельной дурман. Все, что меня окружало - облака, люди, планы, - было еще раз окружено тобой, вот так же сквозь удары сердца матери слышно биение сердца ребенка. Свершилось чудо открытия и единения. (С меньшим пылом.) Или как уж там принято говорить.
      Мария. А сегодня кажется, будто мечтали мы в сточной канаве.
      Томас. Если угодно, да. Мы вновь просыпаемся и обнаруживаем, что валяемся в сточной канаве. Массы жира, скелеты, заключенные в чувствонепроницаемую кожаную оболочку. Восторг улетучивается. Но в итоге будет то, что из всего этого сделаем мы. Подлинная человеческая пикантность именно такова, все прочее - преуменьшающая гипербола.
      Мария. Я хотела только одного: чтоб ты добился успеха. И когда, усталый от непомерной нагрузки, ты приходил в спальню в два, в три часа утра, по-детски сердитый, я тебя понимала. В чем заключалась твоя работа, я не знала, но это было и мое счастье, моя человеческая ценность; я была уверена: в этом неведомом была часть меня. А теперь все по-другому. Ты ушел прочь, избавился от меня.
      Томас. Потому что видеть не могу, как ты ползешь прямиком в медовую ловушку!
      Мария. Что ты такое говоришь!
      Томас. Он обольщает тебя. Ведь он тщеславен и не может отказаться от твоего благодарного восхищения.
      Мария. От его преувеличений мне иной раз просто жутко становится.
      Томас. Однако же эта омерзительно слащавая белиберда действует на тебя.
      Мария. Я не такая дура, чтоб постоянно талдычить "любовь! любовь! ". Но представь себе, у меня тоже порой бывает ощущение, что не мешало бы сделать из своей жизни что-то получше этой косной рутины!
      Томас. Порой? С тех пор как здесь появился Ансельм. Он не дает тебе понять меня.
      Мария (взяв себя в руки, подходит к нему). Но ты же сам прямо-таки бредил им, когда его здесь не было, да и когда он уже был здесь! Ты говорил: у него есть то, чего нам не хватает!
      Томас. И что же это?
      Мария. Нелепый вопрос! Мне всего хватало. А теперь, видишь ли, тебе что-то взбрело в голову, и ты решил опять выставить его плохим; исключительно ради пробы сил, такой уж ты уродился.