Барт клянется, а самому смешно стало. «А зачем, – спрашивает, – ищешь-то?» «Я же тебе говорил! – парень ему с обидой. Ты что, глухой? Письмо у меня для тебя! За подкладкой куртки, вон оно, твое письмо! Двенадцать лет его зашивают в куртки! Я уже четвертый, кто таскает на себе это несчастное письмо! Зашивать, выпарывать всякий раз, как выдают новую одежу… Знаешь, какая морока! Я же почтовая лошадь, а не белошвейка. С моими-то лапами! Ладно, сейчас в туалете распорю подкладку и вручу его тебе. Жди меня здесь!»
      Мы с Бартом стоим как дураки и смотрим друг на друга. Минуты не прошло, парень бежит обратно. «Спасибо, – говорит Барт и прячет в карман конверт – мятый-перемятый, того гляди расползется в клочья. – А зовут-то тебя как?» «Василь, – говорит, – и знаете, что теперь будет делать Василь?» «Нет, – говорим, – не знаем». «Так вот, – говорит, – Василь будет теперь тише воды, ниже травы, Василь станет прямо ягненочком, ангелочком без крылышков. Вот так. А главное, отдохнет наконец, потому что Василь сделал свое дело!»
      Тут он пожимает нам обоим руки и удаляется своей медвежьей походочкой. Шмыгая носом так, что за десять метров слышно. Мы с ним потом подружились. Ему было что порассказать. Он успел побывать интернатах в шести, а то и больше, и много чего секретного прознал. Только спрашивай. Годовое собрание, Ван Влик – это все я от него узнал.
      – Я так и поняла. И потом, он же, наверное, читал то письмо. Три года таскать с собой письмо и не прочесть – на такое никто не способен.
      – Верно, никто. Кроме тех, кто не умеет читать…
      – Василь не умеет читать?
      – Не умеет. Люди-лошади не умеют читать.
      – Люди – кто?
      – Люди-лошади. Василь назвал себя «конягой», но это в насмешку, а вообще они – люди-лошади. Как-нибудь потом объясню. Короче, читать они не могут. Василь в первый же день в школе забился на заднюю парту, и с ним быстро все стало ясно. Учителя оставили его в покое.
      – Бедный мальчик. А что было в конверте?
      – Письмо для Барта.
      – Это я уже поняла. А от кого?
      – Погоди, слушай, что дальше было. Барт сразу же его прочел в туалете, а я у дверей сторожил. У нас ведь гак же, как у вас: больше никуда не спрячешься. Вышел бледный как смерть. Я спрашиваю: «Что с тобой? От кого письмо?» «От отца… – говорит. – Это письмо от моего отца… я его и не помню, как будто его вообще не было… это он мне написал пятнадцать лет назад…»
      С того дня Барта как подменили. Никогда он болтать не любил, а тут ко всем ребятам стал приставать с вопросами, то к одному, то к другому. И у всех спрашивал: «Ты помнишь своих родителей?» Другого бы с такими вопросами послали куда подальше, но Бартоломео Казаль – он такой, что его не пошлешь… Странно это было: подходит к какому-нибудь парню, с которым за три года словом не перемолвился, и с ходу: «Помнишь своих родителей?» Чаще всего ему отвечали «нет». Но если кто-нибудь говорил «да», он принимался его расспрашивать и расспрашивал часами.
      – Зачем?
      – Чтобы проверить одну вещь, которую он узнал из отцовского письма.
      – Что именно?
      – Барт мне в конце концов рассказал, и это и есть то важное, что я хотел тебе объяснить.
      – Ну?
      – Мы… как бы это сказать… мы не такие, как другие сироты.
      – Не такие?
      – Нет. У всех наших родителей было кое-что общее.
      – Что?
      – Они все боролись против Фаланги, когда она пришла к власти.
      У Хелен сжалось сердце. Все семнадцать лет своей жизни она пыталась представить себе родителей – и не могла. Воображение отказывало, и, несмотря на все ее усилия, они ускользали из памяти, как ускользает из пальцев рыба. Услышать про них, даже что-то неопределенное, было все равно что шагнуть за пределы реального. Ей показалось, что эти две тени, всегда такие неуловимые, – отец и мать –из дальнего, бесконечно дальнего далека, через столько лет ласково машут ей рукой. Она подвинулась вплотную к Милошу, чтобы убедиться, что все вокруг нее по-прежнему существует: мокрый шифер крыши под ногами, чистая, холодная ночь и этот мальчик, так спокойно открывающий ей невероятные тайны.
      – Я не поняла… Так нас тут собрали из-за наших родителей?
      – Да.
      – Почему?
      – Потому что все они умерли… ну, можно сказать, одной смертью.
      – Ты хочешь сказать, их…
      – Уничтожили.
      – Да кто уничтожил, кто?
      Милош помолчал, подыскивая слова.
      – Люди Фаланги. Отец Барта их называет просто: варвары. Они захватили власть пятнадцать с чем-то лет назад. Это называется «государственный переворот». Они тогда арестовали и убили всех, кто был против них. Стерли самую память о них, запретили произносить их имена, уничтожили их работы, у кого они были…
      – Но ведь отец Бартоломео уцелел, раз он смог написать это письмо…
      – Он был одним из главарей Сопротивления, и ему удалось бежать. В письме он пишет, что добрался почти до вершин северных гор, и Дьяволы – человекопсы Миллса – пока его не настигли. Но что дальше он не пойдет – обессилел, отморозил ноги. И что отдает это письмо одному из своих товарищей в надежде, что когда-нибудь оно дойдет до его сына Бартоломео.
      – Пятнадцать лет шло, и все-таки дошло! – восхитилась Хелен. – Благодаря Василю…
      – Да. А под конец, – продолжил свой рассказ Милош, – отец Барта пишет, что в своем бегстве он повстречал одну замечательную женщину, певицу, перед которой все преклонялись и оберегали ее как могли. Варварам никак не удавалось заткнуть ей рот. И пока она жила и пела, они не могли спать спокойно. Ее звали Ева-Мария Бах, и у нее была маленькая дочка, белокурая, вылитая мать.
      – Милена… – прошептала Хелен.
      – Да. Варвары настигли Еву-Марию в горах, где она скрывалась вместе с отцом Барта и горсткой его товарищей. Они спустили на нее человекопсов…
      Хелен содрогнулась:
      – Господи! Слушай, но не стал же Барт рассказывать про это Милене?
      – Не знаю…
      Они долго молчали, потом Хелен сказала:
      – И все эти люди, наши родители и других ребят, – они все-все умерли? И ничего от них не осталось?
      – Ничего, – печально подтвердил Милош, – ничего от них не осталось. – И вдруг сказал совсем тихо: – Только мы.
      Его слова отдались странной дрожью в прозрачном ночном воздухе. И ему, и Хелен показалось на миг, что они, сидящие бок о бок на темной крыше, – последние уцелевшие в давней и страшной трагедии, две чудом спасшиеся хрупкие птицы.
      – Я всегда знала, что Милена необыкновенная, – улыбаясь, сказала Хелен, – что есть в ней какая-то тайна, которой нам всем не постичь, какая-то особая сила. Стоит услышать, как она поет, и сразу это понимаешь. – Бартоломео тоже необыкновенный, – сказал Милош. – Их сама судьба свела. Помнишь, как мы тогда встретились на холме? Они глаз не сводили друг с друга! Когда мы подходили к интернату, Барт вдруг остановился как вкопанный посреди моста и говорит: «Ты слышал? Ее зовут Милена! Это она!» Я сразу понял, он идет к ней и ничто его не остановит, даже то, что из-за него другой попадет в карцер. Это было сильнее него. Мы и не говорили больше – без слов все было ясно. Обнялись на прощанье, и он пошел. Уже за мостом обернулся и крикнул мне: «Мы еще встретимся, Милош! Не знаю, где, но обязательно встретимся! Все встретимся, живые и мертвые!» И скрылся из глаз. А я стоял один на этом мосту, дурак дураком, в точности, наверно, как ты через несколько часов…
      – Значит, они не вернутся?
      – Не вернутся.
      – А Катарина в карцере? Что ж ей, умереть там?
      – А ведь ты права. Надо вытащить ее оттуда сегодня же ночью. Из-за годового собрания и всего этого переполоха сейчас никто ничего не заметит.
      – Погоди, у вас ведь тоже кто-то из ребят сидит в карцере?
      Милош обеими руками взъерошил волосы и глубоко вздохнул:
      – Сидел… Больше не сидит.
      – Как это? Его выпустили?
      – Понимаешь, случилось такое, что хуже некуда. Когда мы с Бартом собрались на выход неделю назад, ну, когда я пошел к своей утешительнице, надзиратель пометил в списке, кого отправить в карцер, если один из нас не вернется. И, хочешь верь, хочешь нет, он выбрал Василя. Бедный малый отправился в карцер – впервые в жизни ни за что ни про что. А он-то хотел тихо-мирно отдохнуть! Он там пробыл пять суток, а в четверг утром вижу, какие-то двое выносят его на носилках. Он раскроил себе череп – вся голова и плечи были сплошь в запекшейся крови. Его загрузили в машину и увезли, не знаю куда. Я думаю, он не вынес несправедливости – ведь его наказали ни за что, и на него нашло помрачение в этой дыре, он стал буйствовать и разбил голову о дверь. Вот такие дела…
      Голос у Милоша сорвался. Хелен повернулась к нему и увидела, что глаза у него как-то слишком блестят для «примитивного» парня.
      – Пошли скорее, – подтолкнула она его, – надо скорее выручать Катарину, пока она тоже не сошла с ума. Да пошли же!
      Они оставили веревку на крыше и снова влезли в слуховое окно. Замок чердачной двери недолго сопротивлялся складному ножу Милоша. Они спустились по лестнице и заглянули в зал, где проходило собрание. Там все было, как час назад, – светло и ни души. Только Пютуа, мертвецки пьяный, спал с открытым ртом, привалясь спиной к стенке. Приземлись сейчас в зале бомбардировщик, он и то бы не проснулся. При виде угощения, едва тронутого старым пьяницей, Милош чуть в обморок не упал.
      – Ух ты! Смотри, паштет, ветчина, яблочный пирог!
      – Шоколад! – застонала Хелен.
      Они набросились на еду, набивая рот всем, что попадало под руку. Потом без зазрения совести набрали полные карманы хлеба, сыра и печенья. Все двери так и остались незапертыми после всеобщего панического бегства. Открывая их одну за другой, Милош и Хелен беспрепятственно спустились на первый этаж. Прошли в темноте по коридору, тянувшемуся через все здание. Только в столовой Милош включил фонарик, уверенный, что в такой час никто сюда не заглянет. Маленькая дверь в задней стене была приоткрыта. Милош первым двинулся вниз по лестнице.
      – Осторожно, тут скользко! – прошептала Хелен.
      – Держись за мое плечо, – ответил Милош. – Говоришь, под этим подвалом?
      – Да, дальше вниз! Надо спуститься до самого низа.
      Несколькими метрами ниже справа зиял вход в подвал. Милош посветил туда, ничего не обнаружил и стал спускаться дальше. По земляной галерее Хелен чуть не бежала, не отставая от товарища, и сердце у нее отчаянно колотилось. В каком состоянии найдут они малышку Катарину? Если даже такой закаленный парень, как Василь, не выдержал и сломался, то что же сталось с ней? Как могли они целую неделю сидеть сложа руки, оставив ее одну в этом кошмарном карцере? Стыд и тревога терзали ее.
      – Открыто… – не веря своим глазам, проговорил Милош. – Хелен, смотри, дверь нараспашку…
      Девушка выхватила у него фонарь. Если дверь оставили открытой, не значит ли это, что Катарина уже не может убежать? Может быть, она тоже… Хелен шарила лучом по каморке. Никого.
      – Ее здесь нет! Ничего не понимаю! Что они с ней сделали?
      – Пошли! – отрезал Милош. – Лучше здесь не задерживаться.
      Они повернули обратно, растерянные, не зная, радоваться исчезновению Катарины или тревожиться за нее. Начали взбираться по лестнице, и вдруг Милош остановился так резко, что Хелен налетела на него, едва не сбив с ног. Выше по лестнице на ступеньке, кутаясь в накидку, сидела Катарина Пансек. И улыбалась им.
      – Хелен… как я рада тебя видеть…
      Хелен кинулась к ней, взяла ее руки в свои. Руки у Катарины были горячие. Волосы прилипли ко лбу. От нее пахло землей.
      – Катарина! Как ты здесь оказалась? Ты вся дрожишь… Тебя что, выпустили?
      – Тереза, – ответила девушка, – выпустила… Тереза… а вы… хотите увидеть… Небо?
      Хелен только сейчас спохватилась, что, ошеломленная исчезновением узницы, совсем забыла посмотреть на легендарную картинку, которую все так мечтали и так боялись увидеть.
      – Да… конечно. Конечно, хочу. Там правда Небо?
      – Правда… такое красивое… я вам покажу… Только помоги мне… ноги не держат…
      Они подхватили ее под руки, и все трое медленно стали спускаться обратно в карцер. Милош направил луч на балку, и они молча замерли перед картиной. В ярком свете фонаря небо было ослепительно синим, ветер гнал по нему белые облака. И большая серая птица, раскинув крылья, парила в этом просторе. Они услышали даже ее протяжный крик.
      – Я не знала, что там есть птица, – благоговейно прошептала Хелен.
      – Раньше не было… – сказала Катарина. – Когда я сидела внутри, ее не было… только сейчас появилась… значит, птица – это я… птица улетела…
      – Ты уверена? – усомнилась Хелен.
      – …мой отец был математик… – ответила Катарина.
      – Что? Ты о чем, Катарина?
      – …мой отец был математик… мне Тереза сказала…
      – Надо выбираться! – шепнул Милош на ухо Хелен. – Смотри, у нее жар. Ее всю трясет.
      – Ну да, а куда мы ее отведем?
      – Я хочу к утешительнице… – прошептала Катарина.
      Хелен и Милош переглянулись и согласно кивнули. Кое-как протащили Катарину по винтовой лестнице и через столовую вывели на улицу. Они рассчитывали, что свежий ночной воздух взбодрит больную, но получилось наоборот: она сомлела и упала бы прямо во дворе, если б они ее не подхватили. Прижимаясь к стене, они добрались до сторожки Скелетины. Свет в ней не горел. А вдруг чокнутая старуха притаилась за занавеской и караулит? Пригнувшись до земли, они бесшумно прокрались под окном и остановились перед воротами. Милош попробовал повернуть ручку, но безуспешно. Ворота были заперты на замок.
      Он обернулся, чтобы сообщить об этом Хелен, которая поддерживала Катарину, как вдруг ехидный голос пригвоздил их к месту:
      – Собираемся на прогулку?
      В трех метрах от них стояла Скелетина собственной персоной. В лунном свете лицо у нее выглядело совсем желтым. Она все еще была в вечернем платье и накрашенная. В костлявых пальцах тлела сигарета.
      – А вы, молодой человек, что тут делаете?
      Хелен открыла рот, чтобы соврать что-нибудь, но тут же закрыла. Ей нечего было сказать, а вернее, сказать-то она могла много, даже слишком… а Милош медленно, незаметно подвигался к Скелетине.
      – Стойте, молодой человек! Еще шаг – и я закричу!
      – В таком случае, прошу извинить… – сказал Милош.
      И сделал нечто очень простое и «примитивное». Просто-напросто оглушил привратницу. Одним мгновенным апперкотом в челюсть. Она как-то по-мышиному вякнула, подлетела сантиметров на двадцать и грянулась оземь, словно мешок костей, каким она, собственно, и была.
      – Бум! – засмеялась Катарина.
      Милош поднял Скелетину одной рукой и оттащил в сторожку. Тут же вышел, запер дверь снаружи и потел отпирать ворота.
      – Я ее запер и оборвал телефонные провода, но нам надо поторапливаться!
      Скоро стало ясно, что Катарина далеко не уйдет, даже если они будут поддерживать ее под обе руки. Милош остановился, снял с нее очки и взвалил ее на плечи, как барана. Теперь они шагали быстро и уже всходили на мост под бесстрастными взглядами каменных всадников, когда Хелен прошептала:
      – Тихо! Лодка плывет…
      Что ей тут делать среди ночи? – удивился Милош и отошел подальше от парапета, укрываясь от взгляда гребца, который, казалось, смотрел прямо на него. Они постарались как можно быстрее миновать улицу Ослиц, тихую и неосвещенную, и скоро уже были на том самом месте, где впервые встретились неделю назад.
      – Помнишь? – шепнула Хелен, которой опасность не мешала оставаться романтичной.
      – А как же! – пропыхтел Милош.
      Катарина у него на плечах что-то бессвязно лепетала.
      – Что она говорит? – спросила Хелен.
      – Бредит. Про какие-то спички, про пианино, про пауков, кажется… Ты знаешь ее утешительницу? Где она живет?
      – Знаю. Ее зовут Мели. Думаю, найду. Донесешь до верха?
      – Донесу.
      У фонтана они, не сворачивая, пошли по улице, ведущей прямо вверх.
      – Здесь, – сказала Хелен, остановившись перед домом с голубыми ставнями. Она постучала в дверь:
      – Откройте, пожалуйста. Мы привели Катарину!
      – Иду, иду… – откликнулся сверху ломкий, слабый голосок.
      Они ждали. Милош, весь взмокший, поставил больную на ноги, надел ей очки и прислонил к себе, придерживая, чтоб не упала. От нее несло жаром. Дверь наконец открылась, и появилась женщина в халате, такая маленькая и хрупкая, что и впрямь напоминала мышку. Брови ее поползли вверх, отчего большие глаза, полные недоумения и тревоги, еще больше расширились. Она всплеснула руками:
      – Катарина, бедная ты моя! Что они с тобой сделали?
      – Она была в карцере, – объяснила Хелен.
      – О, матерь божья! Заходите, заходите скорей!
      Милош отнес Катарину в спальню и уложил в еще теплую постель, которую только что покинула маленькая мышка.
      – Сейчас дам ей жаропонижающее. О, господи, как же люди могут такое творить? Вот как, скажите?
      Милош и Хелен не могли сказать. Они молчали. Маленькая женщина захлопотала вокруг своей питомицы. Обмыла ей лицо и руки, подула на горячий лоб, приласкала, приговаривая что-то успокаивающее. Через несколько минут Катарина уже спала крепким сном. Утешительница немного посидела около нее, потом спустилась в кухню, где ее юные гости о чем-то шептались.
      – Вы можете оставить ее у себя, Мели? – спросила Хелен.
      – Ты знаешь, как меня зовут? – удивилась утешительница.
      – Да, Катарина часто говорила о вас…
      – Она милая девочка… Конечно, я подержу ее у себя, пока не поставлю на ноги. Я ее надежно спрячу, можете не беспокоиться. Но вы-то что будете делать? Вам надо, наверно, вернуться до рассвета?
      – Придется, – с сожалением сказала Хелен.
      Все примолкли, и в наступившей тишине им послышался какой-то шум с улицы, и мужской голос приглушенно что-то скомандовал.
      – Гасите свет! Скорей! – приказал Милош.
      Мели метнулась к выключателю. Они подождали, замерев в неподвижности, потом рискнули прокрасться к окну. В потемках, словно призраки, двигались какие-то серые силуэты. Они уже удалялись. Один, отставший, прошел мимо самого окна, и они успели разглядеть его по-собачьи вытянутый профиль…
      – Дьяволы! – прошептал Милош. – Человекопсы Миллса. Они идут по следу Бартоломео…
      – И Милены… – выдохнула Хелен, холодея от ужаса.
      Они не решались шевельнуться, пока последняя фигура не скрылась за углом.
      – Садитесь за стол, – сказала наконец утешительница, – я сейчас сварю кофе. И поесть вам надо.
      Хелен не успела еще проголодаться после набега на буфет. Зато Милош уплел, глазом не моргнув, изрядный кусок жареной свинины и омлет в придачу.
      – Пора в интернат, – сказала Хелен, когда они допили кофе.
      Милош набрал побольше воздуху и с каким-то незнакомым непреклонным выражением сказал:
      – Я не иду в интернат, Хелен. Ноги моей больше там не будет.
      – Как это?
      – Я не вернусь туда! Никогда!
      – Что ты задумал?
      – Последую за сворой, перехвачу Миллса с его Дьяволами и не дам им схватить Барта. Я ведь его знаю, он такой… беззащитный. Без меня он пропадет, и Милена заодно. Эти проклятые псы их живьем проглотят!
      – Не надо, пожалуйста, – взмолилась утешительница, – вас-то первого и проглотят…
      – Меня никому не поймать! Я иду, и дело с концом!
      – Но ведь за тебя кого-то посадят в карцер! – привела последний аргумент Хелен.
      – Знаю! Но ты сейчас говоришь, как они, а я этого больше не желаю слушать! Этим они нас и держат всю дорогу: «За вас накажут вашего товарища». Бартоломео первый решился это поломать, и правильно сделал! А Василь… что ж, он тоже показал нам, как уйти от них, хоть такой выход и не по мне… Вот и я ухожу, только не ногами вперед! Ухожу, и ничего мне не говорите!
      Оставалось смириться с очевидностью: Милош решился, и ничто его не остановит. Утешительница и Хелен молча собрали ему рюкзак с припасами и теплой одеждой. Было три часа ночи, когда юная пара покинула гостеприимный домик.
      У фонтана, где их пути расходились, Хелен и Милош остановились, не зная, как теперь расстаться и что сказать на прощание. Потом, не успев понять, как это получилось, шагнули друг к другу и обнялись крепко-крепко, целуя друг друга в лоб, в глаза, в щеки непослушными от холода губами.
      – Я не могу с тобой расстаться, – сказала Хелен и заплакала. – Не могу…
      – Хочешь идти со мной?
      – Да!
      – Не пожалеешь, не скажешь потом «зачем ты меня увел»?
      – Никогда…
      – Я ведь не знаю, куда нас это заведет, чем кончится…
      – Плевать. Я иду с тобой.
      – И больше не расстанемся?
      – Не расстанемся.
      – Слово?
      – Слово.
      Они вернулись к Мели сообщить о своем решении. Маленькая женщина только простонала:
      – Ох, бедные вы мои дети…
      Но отговаривать не стала. Собрала еще кое-что из одежды для Хелен и распрощалась с ними, обещав позаботиться о Катарине.
      Оставив позади деревню, они остановились на вершине холма и оглянулись на спящий городок. Смотрели и молчали, предчувствуя, что больше никогда его не увидят.
      – Как бы мне хотелось попрощаться с Паулой и Октаво, – сказала Хелен, утирая соленые слезы.
      – Кто это?
      – Люди, которых я люблю.
      – Тогда не ходи к ним, не сможешь уйти…
      В небе, озаренном луной, парила, держа путь на север, большая серая птица. Они даже услышали ее протяжный крик.

VII
В ГОРАХ