Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Зимняя битва

ModernLib.Net / Детские / Мурлева Жан-Клод / Зимняя битва - Чтение (стр. 7)
Автор: Мурлева Жан-Клод
Жанр: Детские

 

 


Бессильный что-нибудь предпринять, он смотрел, как рука тянется, шарит, сжимается на рукоятке и ползет обратно. Несколько секунд он чувствовал, как Пастор силится подсунуть под него руку, а потом острая боль пронзила правое бедро. Он удержался от стона, только рефлекторно еще сильнее стиснул шею противника. Тот еще раз ткнул в то же место, и боль была такая, что Милош непроизвольно охнул. Ему удалось прижать коленом локоть Пастора, чтоб не ударил в третий раз. Тогда тот принялся ворочать лезвием в ране. Невыносимая боль отдавалась во всем теле. Милош чувствовал, что долго не выдержит. Надо было кончать. Он немного переменил положение, теперь лицо его почти утыкалось в затылок псаря, в сальные, воняющие потом волосы. Два тела словно слились в одно.
      Милош заставил себя думать только о Хелен, которая погибнет, если он не сделает свое дело, о Бартоломео, которого человекопсы растерзают в клочья. Представил, как их клыки вонзаются в шею Милены. «Это варвары, – твердил он себе. – Этот человек подо мной, чье тепло я ощущаю всем своим телом, – он варвар…»
      – Прости, – прошептал он, не зная, может ли тот еще услышать, – прости… – И, помогая себе плечом, заломил ему голову, напрягая все силы, пока не услышал, как что-то хрустнуло. И тело противника мало-помалу стало расслабляться. Милош еще несколько секунд не разжимал захват, потом потихоньку отпустил. Грузное тело лежало безжизненно, словно огромная кукла. Милош тоже лежал на нем без сил, почти теряя сознание от боли. «Душить нельзя…» В глазах у него стояли слезы. От стыда и отвращения к себе тошнота подступала к горлу. «Душить нельзя…» Правильно, но тогда почему же судья не остановил его? А зрители? Куда они смотрели? Он ведь победил, разве нет? Что ж никто не аплодирует?
      Он приподнялся на локтях, дрожа всем телом. Безмолвно, легко и красиво падали белые хлопья. Он был на ковре, но на ковре снежном. И вокруг – никаких трибун со зрителями, только черные ели, едва различимые в ночи. Не было даже полотенца, чтоб отереть пот. А его противник был мертв…
      Милош встал, подобрал нож, пощупал промокшую от крови штанину. Сейчас было не до этого. Он ухватил мертвое тело за ворот куртки и струдом, превозмогая боль и слабость, поволок к скалам, где ждала его Хелен.
      Бомбардон Миллс проснулся, как от толчка: в очаге громко стрельнуло – видно, полено попалось особенно смолистое. Он поглядел вокруг и увидел, что напарник все еще не вернулся. Кто-то из человекопсов лениво приоткрыл глаза. Рамзес зевнул.
      Что– то это не похоже было на Пастора – гулять по снегу среди ночи. Да и ни на кого не похоже. Миллс осторожно переложил голову Рамзеса на матрас и встал. Пробираясь к двери, он споткнулся о ногу Тети. Тот показал зубы.
      – Тихо, тихо! – буркнул Миллс. – Развалился…
      В луче фонаря кружились снежинки, но в десяти метрах ничего не было видно, кроме белой мглы. Шеф полиции пошел по следам Пастора, уже почти заметенным, вдоль стены, и наткнулся на место, где снег был как-то странно изрыт.
      – Пастор! Эй, Пастор! – закричал он. Ответа не было. Приглядевшись, Миллс обнаружил борозду, уходившую от примятого места куда-то в сторону скал. А главное, он увидел пятна крови, через равные промежутки красневшие на белом снегу. Это ему очень не понравилось. Он двинулся было по следу, но сразу понял, что снег слишком глубок для его башмаков. Миллс вернулся в дом за снегоступами, но первым на глаза ему попался рюкзак, в котором лежали сапоги Бартоломео. «Вот их и надену, – решил он, – быстрее будет…»
      Усевшись на пол, он натянул один сапог, потом второй – они были ему великоваты, зато высокие и не тяжелые. Вставая, Миллс с удивлением обнаружил, что прямо перед ним стоит Хеопс. Человекопес поднялся совершенно неслышно и теперь как-то особенно пристально смотрел на него.
      – Чего тебе? – спросил Миллс, которому стало не по себе. – Пить захотел?
      Взгляд Хеопса медленно переместился на ноги Миллса. Морда его дрогнула, и в глазах загорелся кровожадный огонек.
      – А, понятно! – засмеялся шеф полиции. – Сапоги… Ты подумал…
      Рядом с Хеопсом уже стоял Тети, принюхиваясь и не сводя глаз с сапог. Из глотки у него вырвалось глухое рычание. У Миллса мороз прошел по коже.
      – Это не мои сапоги, тупые вы твари! – крикнул он. – Вы же не меня ищете! Три дня со мной идете и вдруг не признали? Ну чего вы, оглохли?
      Он шагнул было мимо двух псов к двери. Но на пути стоял Аменхотеп. Губы его приподнялись, обнажая сверкающие белые клыки.
      – Пропусти меня, идиот! Твой хозяин там, на улице! Ему грозит опасность…
      Человекопес шагнул к Миллсу, и тот попятился. Споткнулся о матрас и с размаху сел.
      – Смотри, я их снимаю! Снимаю, вот!
      Сердце у него бешено колотилось. Он отшвырнул сапоги подальше, но трем человекопсам уже было все равно. В их бедных вывихнутых мозгах уже сформировалась логическая схема: им приказали запомнить определенный запах, а человек, корчившийся перед ними на матрасе, был носителем этого запаха. Большего им не требовалось.
      – Пастор! – во всю глотку заорал Миллс. – Пастор, ради Бога!
      Потом оглянулся на Рамзеса. Тот забился в угол и смотрел растерянно.
      – Рамзес, ко мне! Защищай!
      Трое человекопсов внезапно преобразились. Глаза у них налились кровью, пасти оскалились. Они стали воплощенной ненавистью. Хефрен и Микеринос, которым давали нюхать шарф Милены, заразились их яростью и присоединились к трем остальным.
      – Рамзес! Проклятье, ты что, не видишь, они меня сейчас сожрут!
      Несчастный Рамзес испытывал адские муки, разрываясь между братьями и хозяином. Он скулил, переминаясь на месте, подвывал.
      – Рамзес! На помощь!
      Этот крик решил дело. Один прыжок – и Рамзес с пеной у рта стоял рядом с Миллсом. Он был крупнее и сильнее остальных. Те немного отступили.
      – Фас, Рамзес! Фас!
      Верный человекопес бросился на ближайшего из противников – Микериноса, примериваясь схватить его за горло, но тот подставил плечо. Сцепившись в яростной схватке, оба повалились на пол. Дальше все произошло очень быстро. Хефрен и Тети налетели с двух сторон. Челюсти Тети сомкнулись на горле Рамзеса. Двое других рвали руки, ноги, живот. Рамзес отчаянно отбивался, но вырваться уже не мог. Миллс видел, как окрасились кровью его черные штаны, куртка, которую он так и не научился толком застегивать…
      – …о-ардо… – прохрипел Рамзес. – …о-ардо…
      И с неимоверным усилием выговорил еще:
      – …а-а… омоч…
      Миллс понял, что человекопес зовет его «на помощь». Еще одно слово выучил… Комок подкатил у него к горлу.
      – Пустите его! – заорал Миллс.
      Тут он увидел, как глаза Рамзеса закатились, так что видны стали одни белки. Еще миг, и все было кончено. И когда пятеро Дьяволов с окровавленными мордами обернулись к Бомбардону Миллсу, он понял, что такое Ад.
      Милош и Хелен уже больше часа сидели за скалой и напрасно высматривали хоть какие-то признаки жизни в домике. Миллс должен был в конце концов забеспокоиться о пропавшем напарнике. Должен был выйти. Хелен уже не так мерзла – она куталась в теплую аляску Пастора. Милош лежал рядом, зажимая рану платком, и боролся с болью. Стоило ему хоть немного пошевелиться, теплая кровь снова принималась течь, согревая бедро. Тело псаря покоилось под снегом в нескольких метрах от скалы. Милош и Хелен избегали смотреть в ту сторону, где возвышался теперь продолговатый снежный холмик. Вдруг дверь наконец открылась, и появился Миллс. Он прошел вдоль стены, постоял, водя фонариком, вернулся в дом. Потом они услышали, как он закричал: «Пастор!», а чуть погодя: «Рамзес!» А за этим последовали такие звуки, словно разверзся ад, и они с ужасом поняли, что произошло в доме. Потом наступила тишина. И в этой тишине перед ошеломленными зрителями разыгралась фантастическая сцена.
      Пятеро человекопсов вышли из дома, запрокинули морды и завыли, словно волки. Но в этом вое не было угрозы. Наоборот, в нем звучало ликование. Тети первым скинул куртку и отшвырнул ее подальше в снег, за ним Микеринос. Хефрен и Аменхотеп тоже принялись срывать с себя куртки, рубашки и штаны. Скоро все они освободились от человеческих одежд и дружно помчались в сторону гор. Через несколько секунд снежная мгла поглотила их.
      – Человекопсы… – завороженно прошептал Милош. – Они возвращаются в дикое состояние…
      – В свободное, – поправила Хелен. – Дикость они оставили позади… Пойдем, теперь путь свободен.
      Она поддерживала его, как могла. Каждый шаг причинял Милошу невыносимую боль. Рана, видимо, была глубокая. Хелен сама не понимала, откуда у нее взялись силы в одиночку вытащить из домика трупы Миллса и Рамзеса, отволочь их туда, где лежал Пастор, и закидать снегом. Собственные движения, замедленные от усталости, казались ей какими-то странными. Как сомнамбула, она пошла назад к домику, по пути подобрав одну из рубашек, брошенных человекопсами. Вошла, перевернула матрас, запятнанный кровью Миллса, чтобы Милош мог лечь, и, как могла, перевязала его рану.
      На столе оставался едва початый каравай хлеба.
      – Может, поешь? – спросила она.
      – Нет, не могу, – сказал Милош. – А вот ты поешь, боюсь, теперь тебе понадобятся силы за двоих.
      Хелен подбросила дров в огонь и села за стол. Заставила себя съесть немного хлеба. Потом легла рядом с Милошем, и так они долго лежали, глядя, как ходят по потолку отсветы пламени.
      – Ты как, ничего? – спросила Хелен.
      – Ничего, – с трудом выговорил Милош, – не считая того, что я убил человека…
      Он уткнулся лицом в согнутую руку и заплакал.
      – Ты убил человека, который иначе убил бы нас, – уговаривала его девушка. – Разве это было бы лучше?
      – «Душить нельзя…» – рыдал Милош. – «Ни в коем случае нельзя душить…» А я… Теперь никогда не смогу бороться… и не хочу…
      Она гладила, гладила его по голове. Долго, молча. Понемногу рыдания утихли. Хелен вполголоса сказала:
      – Знаешь, давай завтра дальше не пойдем. С твоей раной да по такому снегу нам не одолеть гору. Лучше вернуться. Как ты думаешь?
      Милош уже ничего не думал. Он спал.
      Хелен взяла его широкие, сильные руки в свои и поцеловала. Это не были руки убийцы.

IX
ГИГАНТСКИЙ БОРОВ

      ХЕЛЕН проснулась ни свет ни заря. Огонь погас, и от едкого запаха остывшего дыма першило в горле. Кругом валялись пожитки Миллса и Пастора, в бледном свете занимающегося утра они выглядели какими-то ненужными и неприкаянными, и Хелен вздрогнула. Значит, вчерашние ужасы ей не приснились, все было взаправду: смертный бой Милоша, его рана, кровавая вакханалия человекопсов. Она повернулась к товарищу, тронула его за плечо:
      – Как ты, ничего?
      – Ничего… – улыбнулся Милош, но даже головы не поднял.
      Она встала и выглянула за дверь. За ночь снегу еще подвалило. Одежду, брошенную человекопсами, совсем замело, а могилы Миллса, пастора и Рамзеса круглились тремя безобидными плавными выпуклостями. Хелен вернулась в дом и сосредоточенно принялась разжигать огонь: сухие травинки, потом щепочки… Стоя на коленях, она усердно раздувала угли. Милош, так и лежавший не шевелясь, краем глаза наблюдал за ней.
      – Смотрю, ты все умеешь: трупы закапывать, разводить огонь, утешать… Так и подмывает попросить у тебя кофе, вдруг тебе и это под силу!
      – На спор? – задорно бросила она, изо всех сил стараясь выглядеть веселой и уверенной.
      Она заглянула в буфет, открыла все дверцы и ящики и нашла-таки то, что искала: старую кастрюлю с отломанной ручкой. Набила ее снегом и поставила на огонь. И через десять минут торжественно вручила Милошу кружку кипятка, сдобренного несколькими каплями водки из фляжки Пастора:
      – Извини, заварка слабовата…
      Он приподнялся на локте и маленькими глотками стал прихлебывать обжигающий напиток.
      – Ты сможешь идти? – спросила Хелен. – Тут как раз две пары снегоступов… Спускаться-то легче… Ведь мы пойдем обратно, да? Гору нам не осилить…
      Милош отставил пустую кружку и печально посмотрел ей в глаза:
      – Спасибо за «кофе», хозяюшка… А идти я не смогу. Я даже встать не могу. Всю ночь почти не спал от боли. И потом, смотри, похоже, лезвие прошло чуть ли не насквозь… – Он откинул одеяло. Вся рубашка человекопса, которой Хелен обмотала ему бедро, пропиталась кровью. Милош осторожно сдвинул ее, раздернул пошире прореху в штанине.
      – О, Господи, – ахнула Хелен, увидев глубокую, зияющую рану, – сейчас сменю повязку.
      – Кровь ты все равно не остановишь… – сказал Милош. – Остается только зажимать рану и по возможности не двигаться. Больше ничего не сделаешь. Разве что ты умеешь и раны зашивать… есть у тебя иголка с ниткой?
      Ни тот, ни другая не засмеялись. «Тебе понадобятся силы за двоих», предупредил накануне Милош. Теперь Хелен поняла, насколько он был прав.
      – Я пойду в долину за помощью, – сказала она, стараясь, чтобы голос ее звучал решительно, – найду какого-нибудь крестьянина, у которого есть санки… И свезем тебя туда, где тебе окажут помощь… Или найду врача и приведу к тебе сюда.
      – Думаешь, тебе это удастся?
      – А ты можешь предложить другой выход? Здесь можно сто лет прождать, пока кто-нибудь забредет.
      Милош вздохнул. Ему трудно было смириться с мыслью, что Хелен придется идти одной.
      – Со снегом все выглядит совсем по-другому. Ты можешь не найти дорогу.
      – Я и не буду искать ту, по которой мы шли. Буду спускаться напрямик и постучусь в первый же дом.
      Не теряя больше времени, она встала и принялась собираться в путь. Снегоступы Миллса были лучше – совсем новые, с еще не заскорузлыми ремнями. Хелен подогнала их по ноге и испробовала, пройдясь туда-сюда по снегу. Из двух рюкзаков она выбрала тот, что поменьше, – рюкзак Пастора. Вытряхнула из него содержимое: пачку солдатских сухарей и два яблока. Все это вместе с половиной оставшегося хлеба она положила около Милоша:
      – Ты ешь все-таки, а то совсем ослабеешь.
      – Постараюсь, – обещал он.
      Хелен растопила еще полную кастрюлю снега и поставила про запас возле матраса. Потом укрыла Милоша всем тряпьем, которое могло защитить его от холода: здешним одеялом, свитером одного из человекопсов и курткой Миллса, так и висевшей у двери. Аляску Пастора она свернула и запихала в рюкзак, туда же сунула остаток хлеба.
      Пора было идти. Она присела около Милоша, взяла в ладони его курчавую голову.
      – Сюда мы шли два дня. Спущусь я быстрее, может, и одного дня хватит. Мне ведь даже не обязательно спускаться до самой долины. Помнишь, мы видели по пути, кое-где есть домики, вроде бы жилые. Если повезет, я вернусь уже завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра… Ты не сбежишь, а?
      – Куда ж я денусь… Они помолчали.
      – Я-то думал быть тебе защитником и опорой, а получилось, что ты со мной нянчишься, – сказал Милош. – Навязался на твою голову… Сидел бы лучше в интернате, толку-то от меня…
      – Перестань! – прикрикнула Хелен. – Ты хотел помешать псам схватить Милену и Барта, и ты это сделал! Им теперь нечего бояться, и спас их ты!
      – Ладно, а ты-то?…
      – А я не пропаду, за меня не бойся! Ладно, пойду… Может, принести тебе еще дров? Набрать сушняку? Будешь ночью с огнем…
      – Не надо, не трать время. Чем скорее выйдешь, тем лучше.
      – И то верно. Ну, я пошла.
      Она еще помедлила.
      – Может, тебе еще что-нибудь нужно?
      – Нужно: чтобы ты вернулась…
      – Конечно, вернусь!
      – Слово?
      Хелен в ответ только кивнула. Она боялась, что голос подведет ее, а сейчас не время было плакать. В дверях она обернулась и улыбнулась на прощанье. Милош чуть приподнял руку и слабо помахал ей.
      – Счастливого пути, Хелен. Береги себя.
      Час за часом она шагала и шагала вниз по склону, где могла – бежала, и в голове у нее была только одна мысль: нельзя терять время. Снегоступы поскрипывали при каждом шаге. «Спеши! Спеши!» – словно твердила их назойливая песенка. Чистый снег сверкал на солнце. «Как это было бы красиво, – думала Хелен, – если б не Милош там, наверху, со своей кровоточащей ногой…»
      Останавливаясь, она всякий раз удивлялась, каким шумным кажется ее дыхание, как громко стучит сердце в тишине заснеженных гор. Она отщипывала кусок хлеба, растапливала во рту немного снега и шла дальше. Втайне она надеялась найти пристанище, пока не стемнело, но солнце уже скрылось за горами на западе, а никаких признаков жилья не попадалось.
      Наконец склон стал более пологим. Должно быть, не так далеко уже была долина. Начинало смеркаться. Темнота медленно, но верно брала свое, а вместе с ней и холод, который стал пробирать Хелен несмотря на свитер. Она достала из рюкзака аляску, надела ее и прибавила шагу. Ночевать под открытым небом ей очень не хотелось. К счастью, снежный покров становился все тоньше, скоро обнажились скалы, а там и травянистая луговина. Хелен сняла снегоступы и приторочила их к рюкзаку. Вдоль березового леска уходила вниз по склону какая-то дорога. Девушка пошла по ней и через полкилометра увидела по правую сторону домик из дикого камня, стоявший на поляне чуть поодаль от дороги.
      Дом был явно очень старый, но ухоженный. Из трубы поднималась тонкая струйка дыма. Подальше, за домом, был загон, где рылась в грязи гигантская свинья, потряхивая большими грязными ушами. Хелен в жизни не видела животного таких чудовищных размеров. Оно весило, должно быть, тонны две. Девушка подошла и постучала в деревянную дверь. Подождала ответа, не дождалась и снова постучала. Вспомнилась сказка про трех медведей. Может, здесь тоже на столе стоят три чашки? А у стола три стула? А в спальне три кровати? Чудовищный боров краем глаза поглядывал на нее из загона, издавая какие-то утробные звуки.
      – Есть кто живой? – крикнула Хелен.
      Она обошла домик кругом, но не обнаружила ни саней, ни какой бы то ни было повозки, только поленницу под навесом. Подойдя опять к фасаду, постучала на этот раз в окошко.
      – Есть кто живой?
      Она прижалась лицом к стеклу. Помещение тонуло в сумраке, но кто-то там сидел, в слабых отсветах огня, горевшего в кухонной плите, положив ноги на грелку.
      – Сударь! – окликнула Хелен, и человек повернул голову в ее сторону. – Можно войти?
      Она истолковала неопределенный жест хозяина как знак согласия и толкнула дверь. Дверь вела прямо в комнату или кухню с низким потолком и земляным полом, всю обстановку которой составляли стол, шкаф, стенные часы да две лавки. Хелен подошла к плите.
      – Извините, сударь, но я увидела дым, и вот…
      Старик был еще дряхлее, чем ей показалось с первого взгляда. Может быть, и не от возраста, а от болезни. Изможденное лицо было все в глубоких морщинах; последние остатки совершенно белых волос лежали надо лбом причудливой загогулиной. Он грел руки под пледом, прикрывавшим его колени.
      – Я пришла из горного приюта… – попыталась завязать разговор Хелен. – Вы знаете, где это?
      Старик то ли не слышал, то ли не понимал. Он смотрел на девушку без опаски, но и без всякого любопытства. Оттопыренные уши торчали в стороны, не прилегая к лысому черепу.
      – Вы здесь один живете?
      Она огляделась и увидела по другую сторону плиты еще один соломенный стул.
      – Вы здесь один живете? – повторила она громче и показала на второй стул. – Или с кем-то еще?
      Девушка уже отчаялась дождаться ответа, как вдруг старик зашевелил губами и хрипло произнес какую-то короткую фразу, совершенно непонятную, что-то вроде:
      – Sjo се adji?
      – Простите, что?
      Он повторил те же слова, но громче, даже с раздражением.
      – Я не понимаю вашего языка… – виновато сказала Хелен.
      Он вытащил из-под пледа худую руку и ткнул в ее сторону дрожащим пальцем:
      – Gardjoune? Djevouchk?
      – А! – засмеялась Хелен. – Я поняла! Девушка? Да, я – девушка.
      Действительно, при ее короткой стрижке и скуластом лице, да еще в аляске Пастора, она могла с тем же успехом сойти за парня. Выяснив, что она женского пола, старик как будто стал к ней благосклоннее. Знаком предложил ей взять стул и сесть. Но на этом процесс общения застопорился, и они только сидели друг против друга да время от времени обменивались смущенными улыбками. Хелен уже начала задаваться вопросом, когда же и чем все это кончится, как вдруг дверь открылась и вошла маленькая старушка, повязанная платком. Она закрыла за собой дверь, живо скинула пальто, повесила на крюк и, обернувшись, так и остолбенела, увидев гостью, вставшую ей навстречу. Между тем старик что-то сказал ей на своем языке, и она тут же устремилась к Хелен с распростертыми объятиями.
      – Ах, так вы невеста Гуго!
      – Нет, нет, я не невеста Гуго, – сказала Хелен, радуясь, что может наконец объясниться, – я заблудилась в горах и…
      – А, вот оно что, – сказала старушка, видимо, разочарованная, но по инерции все-таки обняла и расцеловала гостью. Ее холодные щеки были мягкие и шелковистые. – Так вы заблудились?
      – Ну да. Я иду из горного приюта. Вы знаете, где это?
      – Да, знаю, там, наверху…
      – Там мой друг… он ранен… тяжело ранен, понимаете? В бедро… не может передвигаться… я пошла за помощью… ему нужен врач…
      Пока Хелен все это говорила, старик тоже что-то горячо втолковывал жене, и бедняжка не знала, кого слушать.
      – Он принимает вас за невесту Гуго, – объяснила она наконец. – Упрямый как осел. Скажите ему, что Гуго здоров и кланяется, а то не уймется!
      – Гуго здоров, он вам кланяется, – как можно отчетливей выговорила Хелен, улыбаясь старику. – У него все отлично.
      – А-а! – удовлетворенно кивнул старик и затих.
      Старушка заговорщицки подмигнула девушке. «Вот теперь и мы, разумные люди, можем поговорить», – так поняла ее Хелен.
      – Так вот, я уже говорила, там, в приюте, мой друг, – снова начала она. – Он тяжело ранен… мне нужны санки, чтоб свезти его вниз… или, может, тут есть где-нибудь врач…
      – А, так в приюте есть врач?
      – Да нет! Нет там врача. Мой друг там один, раненый, вы знаете здесь какого-нибудь врача?
      – Мой сын…
      – Ваш сын – врач?
      Старушка с изумлением уставилась на Хелен:
      – Мой сын? Который – младший?
      «О, Господи, – простонала про себя девушка, – куда я попала?»
      – Да, – решив все-таки добиться ясности, раздельно проговорила она, – вы сейчас сказали, что ваш сын – врач. Я правильно поняла?
      – Не знаю… Хотите супу?
      Хелен только тут заметила закопченный чугунок, стоящий на плите. Из-под крышки выбивался пар. Что ж, почему бы и не воспользоваться приглашением? Все равно уже стемнело. А тут можно поесть и переночевать.
      Старушка зажгла керосиновую лампу, подвешенную к потолочной балке, и достала из ящика стола глубокую миску.
      – Только сперва я хозяина покормлю, а то он сам не может, руки дрожат. И не в себе, сами видите. Последнее время только на своем родном языке говорит. Грустно это, мадемуазель… Ах, видели бы вы его в молодости!
      Хелен смотрела, как маленькая старушка, стоя около своего «хозяина», кормит его с ложки. Трогательно было видеть, сколько терпения, сколько нежности в каждом ее движении. Потом женщины сами сели за трапезу. Суп, увы, вопреки ожиданиям Хелен, оказался совсем невкусным. Она с трудом заставляла себя глотать чуть теплые кусочки картошки и репы, плавающей в мутной жиже.
      – А здесь кто-нибудь еще живет? – спросила она. – Есть еще дома по соседству?
      – Мой сын… – сказала старушка.
      – Ваш сын? Доктор?
      Тут старик, опять переместившийся к печке, что-то спросил, потом настойчиво повторил свой вопрос, в котором Хелен уловила слово «Гуго».
      – Что он говорит?
      – Спрашивает, сколько у вас с Гуго детей. Совсем сдурел, старый… Погодите, вот сейчас увидите…
      Старушка что-то сказала мужу на его языке и прыснула, прикрывая рот кухонным полотенцем, которое все еще держала в руке.
      – Что вы ему сказали?
      – Что у вас их семеро. И все мальчики. К тому же еще и близнецы! Теперь ему есть о чем подумать, а мы можем поговорить спокойно.
      Действительно, старик покивал и погрузился в какие-то свои размышления. Хелен с трудом удержалась от смеха. Эта старушка, в которой живость так странно сочеталась с путаницей в голове, чем дальше, тем больше удивляла ее.
      – Вы говорили, что ваш сын живет где-то здесь. Ваш сын, доктор…
      – Доктор? Живет здесь?
      – Ну да, ваш сын…
      – Ах да, мой сын. Он приедет завтра утром. Хотите стаканчик вина, мадемуазель?
      – А во сколько ваш сын приедет? Понимаете, там, в горном приюте, мой друг, он ранен…
      – Ну да, ну да, в бедро, вы говорили?
      – Да, в бедро. Ваш сын доктор сможет ему оказать помощь? Как вы думаете, сможет?
      Старушка просеменила к задней двери и открыла ее. Там оказалось две лестницы – одна на второй этаж, другая в подвал. Старушка взяла со ступеньки початую бутылку вина и достала из шкафа два стакана.
      – Я не пью вина, – сказала Хелен, снедаемая беспокойством, – вы мне лучше скажите…
      – Да, жаль, что вы не видели его молодым! – не слушая ее, заговорила старушка, наливая себе и ей. – Мне было шестнадцать с половиной, я работала в пивной. А он был лесорубом. Мы как-то забрели ненароком на эту вот поляну – моя подружка Франциска и я. А их тут было человек десять иностранных рабочих. Как раз у них перерыв был, отдыхали. Набрали круглых камней и играют, вроде как в шары. Голые по пояс, здоровенные такие, смеются. А он из них был самый красавец. Всех краше. Стоит, в одной руке камень, в другой кусок сыра. Плечи такие широкие, лоснятся от пота. Франциска мне и говорит: «Смотри, до чего хорош!» Ну, похихикали и пошли. А я потом всякий день норовила так подгадать, чтоб мимо них пройти, одна. Вот как-то раз он подошел, сказал, как его зовут, и я свое имя сказала. Вблизи он еще краше оказался… А другой раз знаками объяснились, что, мол, давай встретимся вечером.
      Хелен оглянулась на старика, задремавшего у печки: лысый череп в пигментных пятнах, морщинистая шея, костлявые плечи… Как ни накипело у нее на душе, она была глубоко тронута.
      – И вы встретились?
      – А как же! Чтоб парень с девушкой да не встретились! Я его поджидала на задах отцовской мастерской. Красоту навела тайком – помада там и все такое. Вышел это он из-за угла, идет ко мне… Я как поглядела на него… ой, матушки! Рубашка белая, с отложным воротником, брюки со стрелкой… Со стрелкой, мадемуазель! Отутюженные! А жил-то он в лесной хибаре со всей бригадой! И все равно вон каким франтом пришел… Восемнадцать лет ему было… А мне шестнадцать с половиной…
      – Какая у вас хорошая память…
      – Да нет. Все забываю, все путаю… а вот это помню… давайте чокнемся, мадемуазель.
      Они чокнулись. Вино было терпкое, и Хелен через силу отпила пару глотков.
      – И дети у вас есть? – снова начала она, хотя ей было немного стыдно переводить разговор на то, что интересовало ее в первую очередь.
      – Дети? Да… четверо… нет… пятеро.
      – А младший сын – доктор? Да?
      – Ох, не скажу… вы уж извините, тоже я беспамятная стала, не лучше его… все забываю… давайте-ка спать… мы вот тут спим, в каморке… а вы наверх ступайте… свечу вон в ящике возьмите.
      Она подошла к мужу, что-то пошептала ему на ухо и помогла встать. Оба медленно, медленно направились к двери каморки. Хелен провожала их взглядом, допивая свой стакан. Вино уже успело ударить ей в голову. Когда старики скрылись за дверью, она пересела поближе к плите, чтоб погреться впрок. Можно было не сомневаться, что в спальне наверху холодно. Хелен уже собралась идти спать, когда из каморки вновь появилась бабулька в ночной рубашке и чепце.
      – Вот посмотрите, мадемуазель.
      Она протянула девушке фотографию в деревянной рамке – поясной портрет молодого человека при галстуке, с аккуратной черной бородкой. На голове у него сидела набекрень странная плоская четырехугольная шапочка, взгляд был твердый и уверенный.
      – Это мой сын… там на обороте написано…
      На картонной подкладке сзади чья-то старательная рука тридцать лет назад вывела дату, имя – Йозеф – и титул: доктор медицины.
      – Ваш сын! Это он приедет завтра?
      – Да он каждый вторник приезжает. Спокойной ночи, мадемуазель.
      Хелен быстро подсчитала в уме: они с Милошем сбежали в ночь с пятницы на субботу, с тех пор прошло двое суток. Может, старушка и не перепутала…
      Несмотря на усталость, она долго не могла уснуть. В спальне было холодно, кровать продавленная, а огромная перина при малейшем движении съезжала на пол. Мысли о Милоше, истекающем кровью в горном приюте, не давали покоя. Только под утро девушка забылась, убаюканная глухими всхрапами гигантского борова, от которых дрожали стекла в окошке.
      Доктор прибыл в десять часов утра в автомобиле с высокими колесами, заляпанном грязью и оглушительно стреляющем. Это был мужчина лет пятидесяти, черноглазый, седой, с намечающейся плешью и косматой бородой, не слишком похожий на свою юношескую фотографию. Хелен бегом кинулась к нему, не дав ему даже вылезти из машины. Какое облегчение – говорить с человеком, который все понимает правильно и сразу!
      – Проедем на машине, в объезд, – сказал он. – Я знаю там одно место, от которого до приюта два часа ходу.
      – То есть мы будем на месте еще до вечера?
      – Ну да.
      – А… а у вас аптечка и все такое с собой? Вы сможете оказать ему помощь?
      – У меня все с собой. Сейчас занесу родителям продукты, и поедем.
      Хелен готова была расцеловать его. Прощание со стариками не заняло много времени.
      – Заходите еще! – сказала старушка. – Мы гостям всегда рады.
      – Djevouck! – объявил старик, показывая на Хелен. И разразился непонятной тирадой, в которой несколько раз мелькнуло имя «Гуго».
      – Что он говорит? – спросила Хелен.
      – Что вы слишком молоды, чтоб у вас с Гуго было семеро сыновей. Не понимаю, откуда у него вообще эта мысль…
      – А кто все-таки такой этот Гуго?
      – Мой сын, – ответил доктор. – В ноябре ему исполнится двенадцать.
      Он забросил в багажник санки и завел мотор. Боров последний раз рыкнул на прощание, и они тронулись. Старушка, стоя в дверях, махала им засаленным кухонным полотенцем.
      Подъем был не крутой, но все равно тяжелый – слишком каменистый. Машину отчаянно трясло, и Хелен изо всех сил цеплялась за сиденье и ручку дверцы, чтоб не подскакивать до потолка. Мотор натужно ревел, так что разговаривать было трудно.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18