– Мирикус? Он жутко сильный, втрое сильнее нас с тобой вместе взятых. И умный тоже. Насквозь тебя видит. Вот, например, намедни говорит мне: «Слушай-ка, Рустикус…»
      – Это тебя так назвали – Рустикус?
      – Ну. Такое мне имя дали, не знаю, почему. Я даже не знаю, что оно значит. Может, ты знаешь?
      – Нет, – солгал Милош, с трудом удержавшись от смеха.
      – Короче, отвел он меня этак в сторонку и говорит: «Слушай-ка, Рустикус, знаешь, почему тебе не бывает страшно?» «Нет», – говорю. А мне правда совсем не бывает страшно. А он: «Ты потому не боишься, что думаешь, взаправду биться не будешь. Ты думаешь, что-нибудь такое случится, сам не знаешь что, но все обойдется; не веришь, что и впрямь придется биться, так ведь, Рустикус?» А я и не знаю, что сказать, потому что он прямо в точку попал, а признаваться-то мне не хотелось. Он мне тогда растолковал, что со всеми новичками так, никто не верит, что дойдет до настоящей битвы. Но это, мол, самообман, и с такими мыслями наверняка проиграешь. А надо, наоборот, настраиваться на битву, понимаешь?
      Милош понимал, даже слишком хорошо понимал. Долгими одинокими часами в этой самой комнате он поддерживал себя тайной уверенностью, что до битвы дело не дойдет. Открытие, что в этом он ничем не отличается от всех остальных, неприятно поразило его.
      – Есть такие, которые до последней минуты верят, что как-нибудь обойдется, не надо будет выходить на арену, – продолжал Рустикус, – эти, считай, покойники. Вот, Ференци, две вещи я тут узнал: во-первых, не надо надеяться, что избежишь битвы, а во-вторых, когда выйдешь на арену, нельзя увиливать.
      – Понятно, – пробормотал Милош, но у него все равно не укладывалось в голове, что сказанное относится и к нему. Он гадал, в чем тут дело: то ли это вопрос времени – все-таки он здесь еще совсем недавно, – то ли сама его натура не принимает и никогда не примет чудовищную перспективу – выйти на арену, чтоб убить.
      Василь закрыл глаза и, казалось, задремал.
      – Можно еще один вопрос? – шепотом спросил Милош.
      – Валяй.
      – Мирикус тебе растолковал, как повысить свои шансы остаться в живых, так?
      – Ну.
      – А он не говорил, как жить потом, я имею в виду, после того, как убьешь человека, или двух, или трех…
      – Говорил. Он сказал… в точности я уж не помню… в общем, что не надо из-за этого мучиться.
      – То есть?
      – Ну, что если твой противник погиб, значит, просто пришел его черед.
      – Судьба такая?
      – Во-во, судьба. И если ты думаешь, что это твоих рук дело, ты слишком много на себя берешь. Ты просто… как это… орудие. И потом, тебя ведь заставили… И еще он сказал, что если станешь слишком много думать про такие вещи, тебе хана.
      Они помолчали. Милош уже думал, что Василь уснул, как вдруг тот пробормотал сонным голосом:
      – Знаешь, Ференци, я так рад, так рад, что мы встретились…
      На следующий день оба покинули лазарет. Им не было нужды договариваться, чтоб заключить между собой союз, несомненно, компенсирующий их юность и неопытность: без слов они решили держаться вместе, поддерживать друг друга во всех испытаниях. Быть друг другу опорой до конца.
      Остальные бойцы все были старше – от двадцати пяти до сорока лет, и ни один, казалось, не расположен был завязывать с кем-либо дружбу. На тренировках Милош не находил и отдаленного подобия веселого одушевления, знакомого по занятиям борьбой. Казалось бы, общность жестокой судьбы должна была сплотить этих людей, но не сплотила. Каждый здесь был целиком поглощен одной задачей: стать достаточно сильным и безжалостным, чтобы выжить.
      Кай, едва оправившись после ранения, показал себя самым опасным противником. По правилам, наносить партнеру по тренировке «тяжелые раны» запрещалось, но понятие «тяжелая рана» было растяжимым, и Кай все время проверял, насколько далеко можно зайти. В каждой учебной битве он норовил причинить боль, пустить кровь, и Мирикус никогда не делал ему за это замечаний. Милош, зная о его враждебности, старался держаться от него подальше, а главное, всеми правдами и неправдами избегал встречи с ним на арене. Он понятия не имел, за что Кай невзлюбил его, пока однажды ночью Василь не открыл ему причину. В дортуаре, где спало еще десять бойцов, их койки стояли рядом, и по ночам они, случалось, перешептывались часами напролет.
      – Похоже, с каждой победой люди делаются все су… сувере… – издалека начал Василь.
      – Суеверней, – подсказал Милош.
      – Во-во. Например, если парень два раза победил, и оба раза фургон вел тот же шофер, ну вот, он на третью битву ни за что с другим не поедет. Или еще, сидит такой перед битвой в камере при арене, и мышка пробежит: так он, будь уверен, в следующий раз все глаза проглядит, все будет мышь высматривать, а не увидит – пойдет, бедняга, на арену, дрожа как лист. Понимаешь?
      – Да, – сказал Милош. – И ты думаешь, Кай меня невзлюбил из-за чего-то в этом роде? Я-то ему ничего не сделал.
      – Похоже на то. Я только знаю – он кошек ненавидит. И знаю, почему. Его совсем маленьким заперли в клетке с кошкой, по игре, ну, знаешь, как бывает… И они долго просидели запертые. Ну, кошка и взбесилась, а никого не было, чтоб ее отогнать, и она пол-лица ему содрала, Каю. Видал, какие шрамы! С тех пор и ненавидит. Но ты же ведь не кот, а?
      – Нет, – улыбнулся Милош, начиная понимать. – Я не кот, но, похоже, был котом в предыдущем воплощении.
      – В чем, в чем?
      – В прошлой жизни, не в этой, я, может, был котом.
      – Ты – котом? Что за бред? Это кто тебе сказал?
      У Милоша сжалось сердце. Где-то сейчас Хелен? Знает ли хоть, что он жив? Как ему хотелось успокоить ее, обнять… Думает ли она о нем, часто ли вспоминает? При мысли, что только три убийства могут дать ему право увидеться с ней, больно свело живот.
      – Сказала… моя девушка. Посмотрела, как я карабкаюсь на крышу, и сказала, что я прямо как кот. Наверно, Кай это чует, ему это на нервы действует – боится меня, вот и ненавидит.
      – Девушка… У тебя есть девушка? – словно о каком-то чуде спросил Василь.
      – Да.
      – Везет тебе. У меня вот никого нет.
      – Хватит, а? Спать не даете! – сердито проворчал кто-то с дальней койки.
      Они замолчали на какое-то время, но Василь еще не угомонился:
      – А вот скажи, Ференци, как ты думаешь, кем тогда я был в прошлой жизни?
      – Не знаю, Василь.
      – А я знаю. Лошадью. Здоровой такой лошадью, которая тянет воз и слушается хозяина. Коняга, одно слово.
      Следующей ночью у них с двумя другими новичками завязалась оживленная дискуссия о шансах на выживание.
      – Один шанс из шести, – утверждал Флавиус, молчаливый, недоверчивый тип, который, по слухам, был дважды женоубийцей. – Три битвы, в каждой один шанс из двух, вот и получается один из шести.
      – Неверно! – возражал Деликатус. За что он попал в лагерь, никто не знал, но обращался он ко всем свысока. – Мы имеем три попытки по одному шансу из двух в каждом случае, отсюда никак не выведешь один из шести. В математике это называется расчетом вероятностей, но такие вещи, конечно, выше вашего разумения.
      Милош на этот счет никаких соображений не имел, только предполагал, что каждая новая битва – такая же, как первая, и дает все тот же один шанс из двух.
      Василь выдвинул свою теорию, неожиданную и весьма оригинальную:
      – А по-моему, у нас один шанс из… ага, из четырех.
      Несмотря на язвительный смех Деликатуса, он развил свою мысль:
      – Гляди, вот я убил, положим, троих и сам тоже помер, это четыре человека, так? А если я один останусь жив, значит, мне выпал один шанс из четырех! Что, разве не так?
      И, видя, что Деликатус не знает, что сказать, торжествующе припечатал:
      – То-то, молчи уж лучше, Деликактус!
      Вообще ночи здесь были беспокойные. Кого-то мучили кошмары, и соседей порой будил страшный крик; кто-то храпел, кто-то разговаривал во сне; некоторые страдали бессонницей и раз по десять вставали и выходили то в туалет, то на улицу. А в минуты затишья слышно было, как ветер гудит в голых ветвях дубов и как потрескивают бревна деревянных построек.
      Как– то вечером, перед тем как лечь, Милош подвинул свою койку на несколько сантиметров поближе к койке Василя, а на другой день увидел, что и тот проделал то же самое. Они не говорили об этом, но для обоих было облегчением слышать дыхание друг друга здесь, рядом, и знать, что в любую минуту можно прошептать или услышать простые слова участия, от которых немного отпускала гнетущая тревога: как ты там? Спишь? Тебе не холодно? Хочешь, дам куртку?
      Была еще одна неисчерпаемая тема ночных разговоров: с кем выгоднее биться? С новичком, кандидатом или чемпионом? Мирикус ознакомил их со статистическими данными за несколько лет, и эти данные обсуждались до бесконечности. Существовало шесть вариантов.
      Новичок против новичка. В этом случае шансы были равные.
      Кандидат против кандидата. Шансы опять-таки равные, так же как и в поединке двух чемпионов.
      Новичок против кандидата. При таком раскладе в 65 процентах случаев побеждал кандидат.
      Чемпион побеждал кандидата в 75 процентах случаев.
      И наконец, в битве новичка с чемпионом, как ни странно, новичок выходил победителем больше чем в половине случаев.
      Из всего этого следовало, что идеальная комбинация такова: в первый раз биться с чемпионом, как ни пугающе это выглядит, во второй раз – с новичком, и, наконец, с кандидатом, чтоб обрести желанную свободу.
      Однако все это были праздные рассуждения, поскольку организаторы битв составляли пары по своему усмотрению, даже если учитывали при этом особые пожелания кого-нибудь из высших чинов Фаланги, которому хотелось посмотреть на поединок такого-то уже известного бойца с другим, тоже известным. Так, одним из любимых развлечений было стравить двух закаленных чемпионов в жестокой решающей битве. Или, наоборот, выставить друг против друга двух испуганных новичков, чтоб полюбоваться не столько боем, сколько казнью, которую представляла собой комбинация «трое на одного».
      Через неделю после выхода из лазарета Милош получил от Мирикуса меч. Тренер поднес его торжественно, держа перед собой на вытянутых руках, словно священник – дарохранительницу.
      – Держи. Этот меч отныне – твой единственный друг. Только на него и рассчитывай, если хочешь выжить, и больше ни на что и ни на кого, включая и меня. Никогда с ним не расставайся и относись к нему с уважением.
      Меч и впрямь внушал уважение, такой он был тяжелый и красивый. Рукоять легла Милошу в руку так ладно, будто для нее и была создана. Обоюдоострое лезвие выглядело новым, без каких-либо следов прежних боев, и при малейшем движении отбрасывало золотые блики. Гарда была сделана в виде обвившей рукоять змеи.
      – Спасибо, – просто сказал Милош и вложил меч в ножны.
      Во время тренировок Мирикус неустанно твердил о гармонии, которая должна существовать между бойцом и его мечом:
      – Он должен стать частью вашего существа. Пусть ваши нервы, ваши кровеносные сосуды прорастут в него. Он должен повиноваться вашей мысли так же быстро, как ваша собственная рука, даже, может быть, быстрее. Он – продолжение вашего желания, понимаете?
      Каковы бы ни были упражнения – учебный бой, бег, фехтование, – меч полагалось все время держать в руке. Милошу, который был левшой, скоро стало нравиться ощущать ладонью теплую, вселяющую уверенность рукоять своего верного оружия. Один вопрос, однако, оставался неразрешенным. Мирикус говорил, что меч должен стать продолжением его желания. Конечно, подразумевалось желание убивать. А Милош никакого такого желания не испытывал. Он не мог без содрогания вспомнить, как хрустнули позвонки Пастора, как медленно обмякало в руках его тело, – это страшное воспоминание преследовало его неотступно. Желание убивать? О, нет. Его переполняло, наоборот, желание жить. Жить так хотелось, что впору было плакать в подушку, впору задохнуться.
      Опыт борьбы очень пригодился. Изо дня в день в ходе учебных боев Милош убеждался, что и реакция, и глазомер у него лучше, чем у остальных. Он умел мгновенно подметить слабое место в позиции противника, малейшее его неверное движение. Безошибочно улавливал подходящий момент, когда можно одним броском опрокинуть его. Рана заживала, и Милош мало-помалу приходил к убеждению, что может победить почти любого, кого против него выставят. Ему не хватало только главной способности: принять саму эту дикую идею – броситься на какого-то человека с тем, чтобы убить его.
      Но скоро ему предстояло получить ценный урок по этой части.
      В начале зимы, когда Милош уже два месяца как находился в лагере, Мирикус назначил ему испытание «трое на одного». Он должен был оставить меч на галерее и первым сойти на арену. Милош спустился в проход, из которого несколько недель назад смотрел, как гоняют Василя. Дощатая калитка закрылась за ним, и он остался один на песчаной арене. Из противоположной калитки появился первый противник с мечом в руке. Это был Флавиус с сумрачными глазами убийцы.
      «Тяжелые раны наносить запрещено», – повторил про себя Милош, успокаивая заколотившееся сердце. Флавиус приближался мелкими шажками, потом кинулся, замахиваясь мечом. Милош отбежал, потом еще отбежал, временно сохраняя дистанцию. Так они обежали арену три или четыре раза. Флавиус несколько раз делал бросок, вынуждая Милоша падать и перекатываться, но это больше походило на танец, чем на серьезное нападение. Флавиус явно получил инструкцию гонять испытуемого, чтоб он выдохся, но пока не трогать.
      Когда калитка снова отворилась, Милош немного запыхался, но чувствовал себя в силах еще долго уворачиваться от второго противника. Однако что-то в нем оборвалось, когда он увидел, что этот противник – Кай. Тот, еще с перевязанной грудью, едва ступив на песок, по кратчайшей диагонали ринулся на Милоша. Испытание сразу приобрело совсем иной характер. Мирикус всегда учил не расходовать энергию на бесполезные крики и ругательства. «Предоставьте это вашему противнику, – советовал он. – Будьте безмолвны, сосредоточены и безжалостны». Но Кай не мог удержаться – каждое движение он сопровождал хриплым рыком. С лицом, искаженным бешенством, он сделал выпад, за ним второй, оба ниже пояса, и Милош понял его коварный умысел – ударить по едва зажившей ране. Уходя от удара, он откинулся назад, перекатился через голову и, тем же движением вскочив на ноги, выставил перед собой руки, скрючив пальцы, словно когти. И, вызывающе глядя прямо в глаза противнику, зашипел, ощерясь, как рассерженный кот. Кай взревел и очертя голову бросился на Милоша, который помчался от него со всех ног. На галерее все повскакали с мест, кроме Мирикуса, бесстрастно предоставляющего испытанию идти своим чередом. С разбегу Милош ткнулся в барьер и не смог как следует увернуться от удара настигшего его Кая. Рука его пониже локтя обагрилась кровью. Он ждал, что Мирикус крикнет «отставить!», но тот молчал. Милошу стало по-настоящему страшно. Ему хотелось позвать на помощь – но что бы это дало? Он отскочил, уворачиваясь от очередного удара, и снова пустился бежать. «Вот бы у меня был меч, – вдруг подумалось ему, – я бы его сейчас насмерть… да, насмерть, ведь он же меня убить хочет…» Милош перебежал всю арену, не встретив помехи со стороны Флавиуса, который ограничивался ролью зрителя. Тут во второй раз открылась калитка, и на арену вылетел Василь с видом свирепой решимости. Он опередил Кая и в два прыжка оказался рядом с прижатым к барьеру Милошем. Молниеносный меткий удар – и по ноге Милоша потекла кровь.
      – Отставить! – грянул наконец бас Мирикуса.
      – Прости, – прошептал Василь, стоя на коленях около товарища, – другого способа не было… он бы тебя прикончил, кабан бешеный! Точно, он думает, ты кот!
      – Спасибо, – так же шепотом сказал Милош. – Похоже, ты спас мне жизнь.
      – Не за что… Как же иначе-то… Я, знаешь, всегда любил животных…
      Фульгур даже и не пытался скрыть ликование, увидев рану Милоша.
      – Ух ты, красота какая! Кто это тебя так, Ференци?
      – Рустикус.
      – Коняга? Считай, тебе повезло. Обычно он бьет куда крепче. Сразу видно, что вы с ним кореша. Ну, давай сюда, сейчас тебя заштопаю.
      Он бесцеремонно вкатил своему пациенту укол и, не дожидаясь, пока заморозка подействует, начал шить. Милош отвернулся и стиснул зубы от жгучей боли, причиняемой иглой. Потом чувствительность мало-помалу стала притупляться, под конец осталось только неприятное ощущение, когда нитку протягиваи сквозь края раны.
      – А он тебе не рассказывал, коняга-то, про своих сородичей?
      – А?
      – Рустикус. Он тебе не рассказывал?
      – Про что?
      Милош припомнил первый разговор с Василем во дворе интерната. Тот действительно представился как «человек-лошадь», но не объяснил, что это значит.
      – Нет, – сказал он, не рискуя больше играть с Фульгуром в молчанку.
      – Жалко. Обхохочешься, особенно в конце. Потому что обернулось-то все для них хреново. Хреновей некуда. Я, знаешь, тоже мог бы быть таким конягой. От природы-то у меня все данные: сила есть, ума не надо. Только я предпочитаю быть на стороне тех, кто у власти, вот в чем загвоздка.
      Фульгур наложил последний шов. Услышав тихий щелчок оборванной нитки, Милош понял, что этот троглодит перекусил ее прямо зубами, как делают портные. Лучше было не смотреть. Фульгур завершил операцию, обмазав йодом шов и кожу вокруг.
      – Ну вот! Можешь отправляться в лазарет. Тебе не привыкать. Скоро на тебе места живого не останется, чтоб иголку воткнуть! И не забудь: при случае, если будет охота поразвлечься, попроси своего дружка Рустикуса рассказать про его братков. Спроси, например, как поживает Фабер. Получишь удовольствие, гарантирую.
      Случай не замедлил представиться. День клонился к вечеру, и Милош дремал на своей койке в лазарете, когда дверь тихонько приоткрылась и Василь просунул в нее свою массивную башку.
      – Спишь?
      – Не сплю, заходи.
      Василь сел на край койки и откинул простыню.
      – Ох! Крепко я тебя…
      – Да ладно, ничего, – успокоил его Милош.
      – Извини, я, понимаешь, не знал, куда бить. Поди найди так, с ходу, подходящее место! В смысле, чтоб не опасно, а крови много. Думал, может, в задницу, но было не с руки, а потом, с такой раной сидеть неудобно…
      – Да не переживай. Ты все правильно сделал.
      – Кай на меня озверел. Говорит, попадись я ему на арене, шкуру спустит. Да не больно-то напугал, даром, что две битвы выиграл… Ух ты, смотри! Сойка!
      Большая пестрая птица бесшумно опустилась на подоконник и как раз пролезала между прутьями. Можно было подумать, она хочет войти.
      – Мы с ней уже знакомы, – улыбнулся Милош. – Она тут завсегдатай – больных навещает.
      Они примолкли, наблюдая за птицей. Оба думали одно и то же: «Ты-то вольная птица, ты можешь прилетать и улетать, можешь вылететь за ограду и порхать с дерева на дерево, где захочешь. Ты хоть знаешь, какая ты счастливая?»
      Словно подслушав их мысли, сойка тяжело развернулась, взлетела и скрылась из виду.
      – Кто такой Фабер? – спросил Милош, нарушив затянувшееся молчание.
      Глаза и рот у Василя стали совсем круглые.
      – Ты… ты знаешь Фабера?
      – Нет, только имя слышал от Фульгура. Он кто?
      Василь потупился, страдальчески наморщив лоб.
      – Фабер был вождем людей-лошадей, – выговорил он наконец. – Нашим то есть вождем.
      – И он… с ним что-то плохое случилось?
      – Да.
      – Они его убили?
      – Хуже…
      Милош не решался больше спрашивать. Василь шмыгнул носом, потом со злостью отер лицо рукавом.
      – Они хуже сделали, Ференци: они над ним надсмеялись. Я тебе расскажу, только потом. Не хочу сейчас.

V
ХЕЛЕН В СТОЛИЦЕ