-воскликнул с восторгом Сент-Одран.-Волластонкрафтизм!- Потом лицо его вдруг омрачилось. Он, без сомнения, задумался о родных своих вересковых пустошах.-Но, сударь, как бы там ни было, все равно никого в Англии не убедишь в правоте ваших доводов.-он тяжело вздохнул и вдруг выскочил из-за стола.-В если еще попытаешься воплотить все это в жизнь, как попытались шотландцы полвека назад, так тебя назовут и предателем, и мятежником, и еще кем похуже. А тех, кто пошел за тобою, подвергнут пыткам и казнят. В лучшем случае, отправят в изгнание. А женщины, сударь... с ними обращаются еще гаже. Женщины, дети... грубая солдатня травит их, словно дичь, потехи ради. Их насилуют и калечат, убивают, обрекают на голодную смерть. А ваши дома выжигают до тла. Я вовсе не защищаю Стюартов, но имя Карла Эдварда для меня теперь навсегда уже связано с Нортумберлендом. Красивыми словесами битву не выиграешь. Одно устремление к королевскому сану-далеко еще не образец. Там была гора трупов, у Каллодина... а они все равно бросались,-безоружные мальчики,-на английские ружья. И принц Карл виноват в смерти их точно так же, как и все, кто затеял ту бойню.-Сент-Одран так распалился, что позабыл о манерной медлительности, присущей речи его, и, хотя говорил он, понятное дело, на немецком, теперь в произношении его явственно проступал горячечный переливчатый акцент Ирландии. Он сел на место, обмахнул лицо длинным рукавом мандаринского своего халата, всплеснул руками и очаровательно улыбнулся.-Прошу прощения.-Самоуничижительный поклон, адресованный дамам, легкий наклон головы-нам с Шустером. А потом беспечная его изящная легкость вновь вернулась к шевалье.-Вот проклятие! Но так уж устроен мир: большой кормится за счет малого, сильный-слабого, и не нам подвергать сомнению волю Господа нашего и милосердие Его.-Теперь в тоне его явственно слышалась некая насмешливая монотонность, словно бы он передразнивал какой-то параграф из детского учебника по Закону Божьему. Шевалье улыбнулся и положил в рот кусочек сыру.-Погожий сегодня денек, замечательный просто.
      - А что ваш воздушный корабль, герр шевалье? Не намерены ли вы сегодня подняться в воздух?-Мне не терпелось почувствовать атмосферу вышних небес, ибо сие приключение наверняка развлекло бы меня и помогло бы мне вновь достичь согласия с действительностью, к чему я весьма и весьма стремился, поскольку непрошеный образ ее, -госпожи моего сердца,-уже вставал перед мысленным взором моим, грозя поколебать давешнюю мою решимость. Все, чего я добился, посетив бордель,-и я бы уразумел это сразу, если бы не метался тогда между велениями сердца и разума, противоречащими друг другу, -лишь того, что тело мое обрело готовность и возжаждало истинного наслаждения, проникновенной удовлетворенности, каковую позвал я за минуты общения с Либуссой. Я до сих пор еще был уверен в том, что час, проведенный с нею, будет прекраснее во сто крат целой ночи в жарких объятиях искусных потаскушек из заведения миссис Слайней. Иными словами, то направление, которое принимали теперь мои мысли, грозило опять завести меня в западню, но Сент-Одран очень вовремя заговорил:
      - Я уже все устроил. Сегодня утром. Местные власти не возражают. Так что в два часа пополудни я представляю свой "Монгольфье" на Малом Поле... знаете? Публичный сад сразу за Западною Стеною, у Мирошних Ворот. И намереваюсь еще продемонстрировать "ограниченный" подъем, или подъем "на привязи".
      Таким образом, Сент-Одран спас меня от болезненного самокопания.
      - Весь Майренбург увидит, как наш корабль поднимается в воздух,продолжал он, сопровождая слова свои грациозным взмахом руки.-И общественность уже будет знать о нас как о серьезных аэронавтах. Пробный этот полет нам послужит верительной грамотой. А если нас примут достаточно благосклонно, тогда уж нам без труда удастся заинтересовать богатых горожан нашим проектом по учреждению Компании, каковая займется строительством нового корабля, больших размеров.
      - Герр шевалье,-проговорил я, весьма позабавленный его речью,- не принимаете ли вы часом за несомненную данность некое соглашение между нами, каковое еще не было заключено?
      С видом искреннего изумления он откинулся на спинку стула и схватился рукою за подбородок.
      - Черт возьми, сударь! Я-то думал, что мы партнеры и что желание ваше поучаствовать в демонстрации нашего корабля вполне очевидно.
      - Но мы не заключали еще соглашения. Не оговаривали условий.
      - Верно, сударь. Но я полагаю, мои предложения вам известны.
      - Вы говорили мне о своих планах. В Хакмесшерском ущелье.
      - И вчера ночью на лестнице.
      - Всего лишь пару слов, сударь.
      - Я предлагал объединить наши силы и средства.
      - Да, вы предлагали.
      - Вот я и подумал, что все уже решено...
      Тут я рассмеялся.
      - Боже мой, Сент-Одран, я знаю всю подноготную ваших трюков, но они все же имеют успех. И, признаюсь вам, я обдумал ваше предложение и решил, что оно мне подходит. Так что давайте, как говорится, ударим по рукам и тем скрепим наше соглашение.
      Мы с ним свершили означенный ритуал, и Сент-Одран просиял.
      - Прежде всего, капитан, нам потребуется прибегнуть к литературному вашему дару. Нужен хороший текст для листовок, которые мы разбросаем с воздуха. Новые территории. Золото. Богатство, что само плывет в руки.-Он нахмурился.-Вот только я сомневаюсь, стоит ли сразу упоминать о ваших тайных навигационных картах. И о Граале. Это могут счесть ересью.
      - Сударь, попридержите коней. Вы о чем вообще говорите? Что-то я не пойму.
      - Я говорю о фамильном предании рода фон Беков. О немалых деньгах в кошеле, проистекающих из подобного смелого предприятия. И, разумеется, об уважении к имени фон Беков, небезызвестному и в Майренбурге, как вы должны уже знать. Имени, сударь, весьма почтенному и добропорядочному. Я бы сказал-безупречному.
      - Сударь?
      Он улыбнулся мне искренне и открыто.
      - Что, сударь?
      - Я правильно вас понимаю: вы намерены эксплуатировать мое родовое имя? Сент-Одран, вы слишком много хотите. А что касается этой дурацкой легенды...
      - А поскольку легенда дурацкая, то какой будет урон вашей чести, если вы ею воспользуетесь к своей выгоде?
      - Вообще-то верно.-Я колебался.
      - Но эту сторону дела мы можем обсудить и потом,-великодушно заметил он.-Сейчас нужно просто состряпать афиши, но с этаким поэтическим, знаете ли, размахом. А дальше уже поглядим, как пойдут дела.
      Поскольку тут я ничего не терял, я согласился с этим его предложением.
      Сент-Одран ушел в город,-как только оделся подобающим образом, и весьма, надо сказать, элегантно,-а я остался у "Замученного Попа" набрасывать текст для афишек, которые в надлежащее время будут сброшены с борта воздушного корабля. Мне вовсе не требовалось изобретать какие-то особые изыски, однако я промучился целый час, выбирая между Зевсом и Юпитером,-кому из них быть номинальным возницею небесной нашей колесницы,-и в конце концов я отказался от них обоих и остановил выбор свой на Донаpе как божестве, наиболее соответствующем местному нордическому климату, хотя можно было бы предположить, что свитавианские боги были еще даже суровее и мрачнее, поскольку происходили они из славянских верований и имели имена типа Граака или Кога. Сержант Шустер проявил самый искренний интерес. Он спросил меня, видел ли я полеты парижских аэронавтов, и мне пришлось признаться, что я пропустил их все, хотя, разумеется, в ходе разыгравшихся там боев к услугам воздушных шаров прибегали не раз. Сам он видел воздушный корабль в полете только однажды, сказал мне Шустер. Он должен был совершить перелет из Зальцбурга в Базель, но ветер не вовремя переменился. Аэронавтов нашли потом аж в Болгарских горах; разбойники тамошние растащили по кусочкам весь яркий шелк воздушного шара, да и сами аэронавты дрожали от хода, сидя в чем мать родила в своей корзине.
      - Так что, выходит, познания в области отклонений течений ветра, коие даже коварней течений морских, могут весьма и весьма пригодится.
      Я согласился с его заключением. Но Сент-Одран, как очевидно, разработал определенные методы управления воздушным судном, пусть даже еще не успел их опробовать.
      - Большой корабль, который мы думаем строить, будет снабжен необходимыми механизмами.
      Тут я осознал, что уже выступаю как этакий рупор идей британского моего жулика, а ведь я пока даже не знал, насколько все эти небылицы, рассказанные Сент-Одраном, близки к реальности. И мне нужно было еще дождаться подходящего момента, чтобы это выяснить. К тому же, я не мог сейчас особенно распространятся о планах шевалье, иначе бы вышло, что я предал его доверие. Так что я прикусил язык. Сержант Шустер, однако, не заметил в поведении моем никакой странности и принялся вслух рассуждать о правомерности опасений,-выраженных в какой-то венской газете,-в том, что французский военно-воздушный флот может в любую минуту атаковать их город.
      В то время все, разумеется, полагали, что французы стремятся стать Властелинами Воздуха, хотя при этом никто не имел ни малейшего представления о том, как вообще можно построить подобный воздушный флот и как, если он все-таки будет построен, противостоять ему. Мне пришло в голову, что мы с Сент-Одраном сможем неплохо сыграть на этом недоразумении. Что, как не построение воздушного флота, сделает вечный Майренбург еще сильнее?
      Сент-Одран вернулся из Статс-хауза в приподнятом настроении, продемонстрировал мне лицензию,-внушительный манускрипт, оформленный весьма красочно (пять цветов, включая и золотой) с добавлением печатей и каких-то непонятных значков,-разрешение на демонстрацию нашего шара.
      Теперь, сказал он, нам осталось лишь сагитировать богатых бюргеров и собрать толпу любопытствующих горожан. Я заметил, что на это у нас мало времени. - Вовсе нет,-возразил Сент-Одран,-у нас есть чернила и кисти. Короткие объявления смотрятся лучше всего на стенах. Например, вот такое, фон Бек...-он схватил перо и написал размашистым своим почерком с витиеватыми завитушками: "Сегодня на малом поле! Подъем воздушного корабля! В три часа пополудни!" Все-прописными буквами. -Напишите его столько раз, сколько сможете!
      Через час у меня онемела рука, но зато на столе выросла стопка афишек, около сотни листков. Сент-Одран давно умчался на Малое Поле совершать необходимые приготовления. Время близилось к полудню. Марта заварила нам огромную кастрюлю клею. С сею кастрюлей и стопкой афишек мы с верным Шустером вышли в город, где атаковали каждую свободную стену, которую только сумели найти в Майренбурге. Церкви, школа, публичные здания,-ничто не укрылось от нашего энтузиазма. В половине второго за нами неслась уже по пятам стайка уличных мальчишек, лишь на пару шагов опережая толпу любопытствующих горожан, и народу все прибывало. Мне, признаюсь, польстило подобное проявление внимания. Сент-Одран уже давно был на Малом Поле, и как только мы с Шустером завершили свою работу, мы со всех ног помчались туда. В суматохе приготовлений полдня пролетело как-то совсем незаметно. Если бы только мне удалось поддерживать такой темп хотя бы в течение месяца, тогда я могу быть уверен: мысли о Либуссе уж наверняка прекратят искушать меня. Моя к ней болезненная привязанность была отвратительна мне самому. Она была просто-таки унизительна. В своей готовности бросить и честь, и достоинства, и амбиции в пламя бессмысленной страсти я уподобился какой-нибудь восторженной гимназистке, истомившейся в мечтаниях о мужчине, который первым запечатлит поцелуй на невинных ее губках. Но это неправильно. Так не должно быть. Мы с сержантом спустились по лестнице Младоты на Грюнгассе и понеслись со всех ног, точно какие-нибудь школяры на каникулах, по самой короткой дороге, по газонам, тенистым аллеям и закоулкам, к западным городским воротам, "Бычьим" воротам Аларика III, Воротам Мирожни, а оттуда уже-под зимним солнцем, подернутым легкой туманною дымкой,-вниз по склону холма туда, где пылала раскаленным рубином жаровня из железа и меди, где вздымались в высь клубы дыма, а пламя ревело, точно глас зигфридова дракона. Два паренька в шерстяных сюртуках, шляпах, выделанных из овчины, и плотных перчатках держали широкий медный обруч,-"горлышко" купола шара,-подставляя его под поток горячего воздуха. Шелковая оболочка морщилась и пузырилась, медленно наполняясь. Наверху на городской стене уже толпился народ. Присутствовали все чины и сословия. (Кое-кто из горожан позажиточнее прихвати с собою бинокли, и их теперь быстро передавали по кругу, из рук в руки, "от глаза к глазу".) Я умел обращаться с речами к подобным собраниям, но не привык к тому, чтобы меня так разглядывали,-точно какую-нибудь обезьяну на ярмарке,-вот почему я немного смутился, не зная, стоит ли мне выступить с краткою речью или хотя бы поприветствовать публику. Но это, как я в конце концов рассудил6,явилось бы вопиющей бестактностью, поскольку гвоздем представления был сегодня воздушный шар, выпестованный, если так можно сказать, и подготовленный Сент-Одраном. Сейчас шотландец сосредоточил все свое внимание на наполнении шара горячим воздухом. Из толпы доносились возгласы. Горожане выкрикивали вопросы, выражая свое несомненное любопытство. Несколько мальчишек побойчее и непременные спутники их, собаки, отважились подойти поближе, но суровый Сент-Одран, напустивший на себя весьма важный вид, тут же прогнал их прочь. На другой стороне разрастающегося купола крепилась на прочных веревках разукрашенная кабина из дерева и плетеной лозы,-позолоченная, увешанная разноцветными кистями по слегка поистертым бокам и оформленная в виде сказочного чудовища с головой, крыльями и хвостом. То был, без сомнения, тот самый василиск, которого друг мой, Карсовин, видел пролетающим над Прагой, но мне он больше напоминал грифона. Разукрашен он был весьма ярко, хотя местами краска заметно пооблупилась, и походил на те роскошные штуки, каковыми индийские принцы украшают свои алтари либо же водружают оные на спины церемониальных слонов.
      Когда шар наполнился, Сент-Одран махнул нам с Шустером рукою, приглашая присоединиться к нему.
      - Я весьма впечатлен, джентльмены, вашей сноровкою в области сбора почтеннейшей публики,-весело проговорил он, раздувая мехи под жаровней. Пламя взметнулось с могучим ревом, каковой мне показался излишним, но привел зрителей в бурный восторг. Они засвистели и захлопали в ладоши; дыхание их разносилось в морозном воздухе облачками пара. Небо оставалось безупречно синим. Не было ни единого облачка, грозящего снегопадом. Неподалеку стоял опустошенный фургон Сент-Одрана. Его мулы тихонько щипали траву на лужайке. Фургон охраняли двое солдат из милиционного войска города Майренбурга. Они теребили свои мушкеты и приставали к шевалье с наивными расспросами.
      Один из стражников этих,-убежденный атеист и к тому же весьма шумливый тип,-пустился даже в пространные рассуждения о том, что обязательно нужно вычертить карты течений ветра, каковой, как известно, меняет скорость свою на различных высотах, чтобы люди смогли плавать по этим течениям точно так же, как они ездят теперь по дорогам. Однако же основной темой его излияний оставался вопрос относительно Божества, пребывающего якобы в заоблачных высях... как люди, поднявшись на летающих кораблях, не обнаружат на небесах никакого божественного присутствия и изобличат тем самым вздорность религиозных доктрин, под тиранией которых человечество изнывает почти уже двадцать столетий.
      - Вот почему церковь сейчас выступает за то, чтоб уничтожить все эти воздушные корабли,-заключил он.
      Купол шара раздулся и заплясал беспокойно, наполняясь горячим воздухом. "Карлье", как объяснил Сент-Одран, несложно наполнить, и летать на нем очень просто, но "горючий газ", водород, который поднимает шар,-вещество опасное, поскольку воспламеняется от малейшей искры. Грифон рвался ввысь, натягивая веревки. Толпа зрителей, сгрудившихся на городской стене, среди которых были и люди науки, и городские чиновники, взрывалась ликующими воплями всякий раз, когда шелковый купол вздрагивал, раздаваясь еще на один-два дюйма. Не хватало лишь муниципального оркестра и приветственной речи мэра! Зрители между тем все прибывали, располагаясь и на стене, и, за нехваткою места, у подножия ее. Зрители, что называется, всех мастей, от состоятельных дам в шляпках и кринолинах до капитанов речных судов в непромокаемых их костюмах.
      Вся сия капитанская братия явилась разом,-и все как один пребывали в хорошем подпитии,-делая вид, что сегодня у них законный выходной, и запасшись, по крайней мере, одною бутылкою джина или чистейшего спирта на брата. Солдаты городской гвардии взирали с прохладцею на веселых матросов, словно бы подстрекая их совершить некое антиобщественное деяние, но те лишь почтительно сняли шляпы и послушно уставились на разбухающий воздушный шар, причмокивая губами и тараща глаза столь комично, что даже Сент-Одран не выдержал и от души рассмеялся. Подняв глаза к шару, он склонил голову на бок, прищурился, пробежал пальцами по тугому шелку, продолжая свободной рукой раздувать мехи. Наконец лицо шевалье озарилось довольной улыбкой. Либо же течи, из-за которой он так волновался, не было вовсе, либо она была не такой уж значительной, чтобы вызывать какое-то беспокойство.
      А народу все прибывало. Я даже начал подозревать, что в Майренбурге не так уж и много увеселений для публики, как мне представлялось сначала. Я разглядел проституточек из борделя миссис Слайней,- смотрелись они весьма респектабельно, как благородные дамы из beau-monde, в шляпках с вуалями и дорогих шалях,-они бы вполне сошли за титулованных леди, если бы не смущенные взгляды некоторых джентльменов, которые трясли головами, когда жены их принимались настойчиво расспрашивать насчет сего необычного, прямо скажем, скопления дам, явившихся на люди без сопровождения кавалеров. Тут купол воздушного шара дернулся и, развернувшись уже окончательно, рванулся ввысь, но веревки, натянувшись как струны, сдержали его устремленный порыв. А под шаром качалась гондола,- зеленая, алая, золотая, белая и голубая,-точно какой-нибудь мифический зверь, пойманный в сети.
      Сент-Одран быстро проверил веревки, чтобы убедиться, что все они закреплены хорошо, и поклонился почтеннейшей публике на манер укротителя львов, завершившего благополучно какой-то особенно дерзкий трюк. Шелковый купол вознесся над головою моею, и я, подобно зрителям на городской стене, замер в благоговении. Я даже представить себе не мог, что на свете бывают вещи таких исполинских размеров. С целое здание! Шар сверкал в бледном свете зимнего солнца, переливаясь зелеными, алыми и золотыми бликами.
      У меня было такое чувство, что я стал свидетелем подлинного чуда, и я проникся искренним уважением к Сент-Одрану, в котором увидел уже не очаровательного негодяя, надувающего доверчивых простаков, но инженерного гения, поскольку действительно очень немногим удавалось овладеть технологией, разработанной злополучными Монгольфье (один из которых был уже мертв к тому времени, а второй продолжал еще "наслаждаться" немилостью революционного правительства Франции, которое прочно связало имя его с королем, ибо Людовик ему покровительствовал). Потом меня вдруг переполнило чувство гордости за родимый свой край, тоже внесший свой вклад в осуществление этого чуда, ибо Монгольфье всегда весьма высоко отзывались о работах Альберта Саксонского, монаха, жившего в 14 веке, чей трактат о воздушных полетах вдохновил их и побудил заняться собственными в этой области экспериментами. А с Альберта Саксонского, согласно семейным нашим преданиям, начался род фон Беков.
      Сент-Одран весь извертелся: то снимал шляпу, принимая аплодисменты зрителей, то кланялся по сторонам, то проверял механизм, то дергал колышки, за которые крепилась веревка, долженствующая удержать шар в полете,-потом он повернулся и подал мне знак.
      В гондоле хватило бы места, как минимум, четверым, но Шустера мне соблазнить не удалось. Он лишь попятился, побледнев от ужаса. Я улыбнулся и, похлопав его по плечу, поспешил присоединиться к Сент-Одрану, который ждал меня у веревочной лестницы. Шотландец посмеивался, весьма довольный собою. Я с энтузиазмом пожал ему руку. Над головою у нас сверкал, устремляясь вверх, шелковый купол. Колеснице Донара пора уже отправляться в полет-встретить завтрашний рассвет!
      Сент-Одран первым поднялся по раскачивающейся веревочной лестнице. Я последовал за ним, стараясь скопировать быстрые и проворные движения шевалье; и пусть у меня выходило весьма неловко, мне все-таки удалось не посрамить себя и, кое-как удержав равновесие, забраться в гондолу, которая, как мне представлялось, должна была походить изнутри на огромную лодку, качающуюся на волнах, но оказалась на удивление устойчивой. Она вообще мало чем напоминала кабину воздушного корабля! Под сидением я заметил большую корзину с крышкой, какие обычно берут на пикник, имелись здесь также книги в стеклянном ларе; какие-то научные приборы, пледы, стеганые одеяла, одежда, оружие,-все содержимое, вероятно, его фургона, аккуратно уложенное и закрепленное. Когда я влезал, Сент-Одран отошел в дальний конец кабины, чтобы ее должным образом сбалансировать. Корма воздушного нашего судна снаряжена была огромным веслом наряду с внушительных размеров мехами и даже якорем, что придавало всей этой штуковине некое пародийное сходство с морским кораблем.
      - Отпускайте!-крикнул Сент-Одран паренькам внизу, и я почувствовал легкий толчок, но-никакого ощущения полета, так что я рассудил, что мы пока еще не поднимаемся. И только когда я заглянул через край гондолы и увидел, как земля уносится вниз с ужасающей скоростью, я понял, что мы возносимся ввысь, и не сдержал изумленного вскрика. Желудок мой перевернулся, и меня чуть не стошнило. Но я быстро пришел в себя и уже мог смотреть вниз, не испытывая головокружения.
      Минуты через две, когда шар наш поднялся на высоту в сотни три футов, мне открылся изумительный вид на городскую стену и улочки Майренбурга; я видел белые лица людей,-такие маленькие, если смотреть на них с высоты,-все запрокинутые к небу. Можно только представить себе, какое могущество ощущал бы человек, командующий большим кораблем, о котором мечтал Сент-Одран. С одною пушкой и командою удальцов на борту он смог бы добиться большего, чем иная армия. Тут мне пришла в голову мысль о воздушном пиратстве. Можно было бы захватить целый город подобно тому, как флибустьеры Высоких Морей захватывают галеоны!
      Быть может, то было неблагородное переживание, но, признаюсь, я себя ощущал этаким полубогом, по меньшей мере, когда мы с Сент-Одраном стояли словно бы на балконе Дворца Небес, а снизу до нас доносился ликующий рев толпы. Вот я-Меркурий, а вот-Чернобород! Ничто не может противостоять воздушному флоту, закрепившемуся на высоте и сыплющему бутыли, а то и целые бочки с порохом на крыши домов. Под предводительством какого-нибудь нового Атиллы, какого-нибудь Бича Божьего, несущего миру огонь очищения, - который придет не с Востока, а из царства самих Небес,-мировая революция действительно станет возможной! Ибо вот оно-орудие неумолимого правосудия и бесконечного разрушения!
      Тогдашние мои раздумья наводят на мысль, что мой первый подъем на воздушном шаре,-на высоту в триста футов, то есть насколько позволяла длина удерживающей веревки,-помог мне впервые осознать в полной мере, что мир поменял радикально курс своего развития, и теперь человеческие теории и мечты могут действительно воплотиться в реальность. И не умозрительным убеждением или же недостижимым образцом, но средствами техники и механики! Мы стоим на пороге нового тысячелетия, в котором господство наше над миром природы будет множиться и набирать силу. Погода и все элементы стихий станут подвластны воле человека, которому предстоит еще обрести власть и над собственной уязвимой чувствительностью силою вулканического гипнотизма, если не силою своей воли.
      Опьяненный наплывом подобных мудрствований и ощущений, я опять помахал рукой этим маленьким, запрокинутым в небо лицам. Сент-Одран тем временем распускал разноцветные флаги, точно какой-нибудь ловкий фокусник. Благосклонный читатель, должно быть, заметил иронию тогдашнего моего положения. Мне представлялось, что я- настоящий владыка воздуха, принимающий восхищение толпы,-восстань сам Фредерик Прусский из мертвых, сие чудесное воскрешение, я уверен, произвело бы на них меньшее впечатление,-я, поднятый в воздух, как мне представлялось тогда, отдаленными воплями ликования и преисполненный незаслуженной, если по правде сказать, гордыни, в то время как я был простым пассажиром, с важным видом стоящим на деревянной платформе, что удерживается на высоте какими-то несколькими квадратными ярдами шелка, небольшим количеством горячего воздуха и, что самое знаменательное, приложением научной теории, что зародилась четыре столетия назад. Я был весьма горд и доволен собою, точно символ (пусть-лишь для себя) грядущего завоевания, но не земель и народов, а целого мира интеллекта и духа, хотя в то же самое время, глядя в ближайшее будущее, я прозревал несметные сокровища, монеты из золота и серебра, коие выплатят нам как дань. Нам, пророкам, предрекшим торжество (и торгашество) этого восходящего века науки... и вот, облеченный такою ответственностью перед всем, может быть, человечеством, я дал согласие участвовать в жульничестве и обмане, мошеннической трюке6 дутом предприятии самого низменного пошиба! Кажется, я наконец-то открыл для себя секрет финансового процветания: как, сохраняя идеалистические свои устремления, без особенных противоречий с сими устремлениями заработать немалые барыши. Будущее не за Царством Природы Руссо и даже не за Утопией Пейна. Будущее создадут люди, которые трудятся в чугунолитейных цехах, отливая в плоти металла мечты Аркрайта, Смейтона, Уатта, Тревитика и остальных инженеров, которые станут для века грядущего, девятнадцатого, тем же, кем были для нашего восемнадцатого столетия Вольтер, Берк и Кант. Здесь я прервал размышления свои и обратился к ликующему своему компаньону с вопросам, когда мы собираемся возвращаться на землю.
      Шевалье почесал затылок, обозрел горизонт, послюнявив палец, подставил его под ветер, шагнул к краю гондолы, неожиданно пошатнулся,-отчего задрожал весь корабль,-извинился, когда я вцепился в какую-то веревку, чтобы удержать равновесие, уставился задумчиво в темнеющее небо, изучил горы на западном горизонте, провел рукой по подбородку, нахмурился, поглядев на часы, потеребил пальцами ворот рубахи, постучал каблуком по доскам пола и пожал плечами.
      - Все зависит, капитан, от погоды.
      Похоже, нам нужно было дождаться, пока воздух в шаре не остынет и мы не начнем постепенно снижаться. Шевалье, пребывающий в некотором недоумении, начал оправдываться в том смысле, что он знает не один верный способ, позволяющий контролировать высоту воздушного корабля, но у него не было времени подготовить к сегодняшней демонстрации все необходимое снаряжение. Он также пообещал, что объяснит мне все это поподробнее, когда мы спустимся на землю.
      Таким образом, мне выпал случай увидеть потрясающий заход солнца с борта воздушного корабля. В сумеречном небе чисто и ярко засияли звезды. Студеный ветер пригнал облака. Пошел снег. Постепенно, дюйм за дюймом, корабль наш опускался вниз... и вот мы выбрались наконец из гондолы и ступили на твердую землю, где нас встретили сержант Шустер, двое замерзших мальчишек, их шелудивый пудель, разобиженные солдатики милиционного войска, какая-то старуха, желавшая уступить нам по сходной цене амулет против хищных птиц, и худой длинноносый клерк из компании, как он представился, Ойхенгейма, Плейшнера и Паляски.
      - Мы едва там не заиндевели, сударь,-проговорил шевалье, растирая руки.-У вас очень спешное дело?
      - У нас адвокатская практика, сударь,-проговорил клерк, а когда Сент-Одран в недоумении уставился на него, поспешил пояснить:-Легальная практика, сударь. Закон, знаете ли. Мы-адвокаты, законоведы!
      - Ну да.-Сент-Одран прямо-таки агрессивно выхватил у него из рук предложенную визитную карточку и сощурился в бледном свете от жаровни, огонь которой все то время, что мы провели наверху, поддерживался солдатами-стражниками, явно заботящимися о своих удобствах.-Слишком темно, чтобы читать. Судебный исполнитель, да? Вы нам оставьте карточку.
      - Завтра в десять утра вас ждут, сударь,-пробормотал озадаченный клерк.-Насколько я понял, весьма для вас выгодное предложение.
      - Выгодное, говорите?-Манеры шевалье изменились мгновенно. Обняв нас с Шустером за плечи, он вперил задумчивый взгляд в кружевной силуэт Майренбурга. Луна поднялась уже высоко. Сент-Одран тихо шепнул мне:-Клюнуло, я уверен. Вы только молчите.-А потом громко добавил:-Пойдемте, друзья, и отпразднуем наш успех чаркой-другою вина.
      Клерк, окончательно сбитый с толку, простонал из темноты:
      - Так вы, сударь, придете?
      Шевалье выдержал паузу. Он был напыщен и важен. Он был прямо-таки надменен.
      - Хорошо. Стало быть, завтра. Но только в одиннадцать.-Он словно бы увещевал невоспитанного дитятю.
      - В одиннадцать, сударь. Да, сударь.
      За спиною у нас купол воздушного шара, охраняемого теперь только мальчишками, качался, потрескивал и вздыхал, морщась и пузырясь, постепенно сдуваясь.
      - Тут все дело в нагрузке и противовесах,-пустился вдруг в объяснения Сент-Одран,-да и в обычном балласте тоже. Если бы шар у нас был побольше или, к примеру, гондола была из металла, то нам бы пришлось брать с собою жаровню и качать в шар горячий воздух по мере надобности... понимаете, чтобы удерживать его в воздухе. Но сегодня в том не было необходимости. Мы просто поднялись, для облегчения использовали балласт, а потом, когда воздух остыл, опустились. Ну что вы скажете, фон Бек? Вам понравилось? Мы будем сотрудничать?
      - Мы уже все решили, сударь. Но я, признаться, до сих пор еще не пойму, чем я могу быть полезным для вашего предприятия.
      - Полезным? Черт возьми, да вы просто незаменимы! Кто даст наличные деньги вперед, пока еще дело не завершено, какому-то там шотландскому солдату? Но саксонец... к тому же, фон Бек... это же совсем другое дело.
      Мы вернулись к "Замученному Попу". Пока сержант Шустер ходит объясняться с супругой по поводу своего продолжительного отсутствия, мы с Сент-Одраном уселись у камина, раскурили по трубочке замечательно мягкого табаку и, выставив ноги поближе к огню, продолжили давешний разговор о наступлении нового века и о способах обогатиться в связи со знаменательным сим событием.
      После ужина мы немедленно разошлись по своим комнатам-спать.