Глава 22

— Вот эту картину я хочу взять для приемной нашего центра.

Работа по созданию центра шла достаточно быстро, штат был практически набран, директором стал друг Булевского, всегда отличающийся большими способностями к административным делам, нежели к практической медицине. Здание, оборудование, материалы — все находилось на финишной прямой и Альбине захотелось приобрести для приемной какую-нибудь особенную картину, отражающую суть их работы.

Обойдя несколько раз всю галерею, она остановилась перед полотном известного художника Дениса Лессерова «Она». На холсте довольно внушительных размеров была изображена женщина, сидящая спиной, в пол-оборота, так что её профиль, частично скрытый тенью, был виден не весь. На ней была самая ординарная одежда и просто собранные в пучок волосы, но в осанке, в посадке головы, во всем чувствовалось такое достоинство и уверенность, что, казалось, женщина излучает невиданную внутреннюю силу, придающую ей невероятное очарование. Это было именно то, что она искала. Внутренняя сила.

— С кем я могу обговорить цену? — Альбина обернулась к менеджеру зала Наталье, ожидавшей её решения поодаль. Та полистала каталог и покачала головой.

— Дело в том, что как раз эта картина выставлена без цены.

— Как это? Она не продается?

— Не совсем так. Она продается, но владелец настоял на личной встрече с покупателем для обсуждения цены.

— Странно. И часто вы это практикуете?

— Нет. Но вдова Лессерова, Вера Франковна, владеющая всеми его картинами, личность неординарная и поэтому мы не удивляемся её требованиям. — улыбнулась Наталья. — Если хотите, я дам вам её координаты и договорюсь о встрече.

— Да, пожалуй, — Альбина еще раз задумчиво посмотрела на полотно. Эта женщина определенно завораживала её воображение. — Я бы хотела встретится с этой Верой Франковной. А чем же она так неординарна, если не секрет?

— О, Вера Франковна личность очень известная в артистических кругах! — в голосе менеджера зазвучали нотки глубокого уважения к Лессеровой. — Пройдемте в мой кабинет и по дороге я вам расскажу о ней. Её заслуги можно перечислять бесконечно — модель и муза для своего мужа, писатель, поэт, организатор клуба художников, превратив для этого свой дом в центр для всех любителей живописи. Лессерова — удивительнейший человек, тонкий, её обожают все, кто её знают.

— Я уже начинаю трепетать! — улыбнулась Альбина. — А она меня примет?

— Примет. Сейчас я позвоню ей. Когда у вас будет время с ней встретится?

Дормич пожала плечами.

— Да, хоть сейчас. Чем быстрее, тем лучше.

Через пять минут Наталья рисовала Альбине, как доехать до дома Лессеровой.

— Это немного далековато, но стоит того! Её дом сам по себе, как музей, вы получите колоссальное удовольствие от визита. Только, я вас должна предупредить заранее, Вера Франковна незрячая.

— Как? — Альбина чуть не подпрыгнула на месте. — Вы же говорили, что она…

— Да, да, все, что я говорила, так и есть. Но при этом она уже полвека, как ничего не видит. Вернее, я бы сказала, она видит лучше, чем любой из нас, за исключением того, что мир, который видит она, составлен из звуков, запахов, прикосновений, интуиции и богатого воображения. Сама она называет это видением изнутри.

— Вы с ней так близко знакомы? — уважительно спросила Альбина, видя, с каким благоговением Наталья рассказывает о Лессеровой.

— И да и нет. Она всех подпускает к себе очень близко, так что любой может при желании почувствовать себя её другом даже после одной встречи. Вот увидите, вам понравится с ней общаться!

— Охотно верю! Надеюсь, и о цене мы так же легко договоримся!

Дом Веры Франковны находился на окраине города, в дачном поселке. Окруженный чудесным цветником, весь белый и какой-то ажурный домик выглядел очень приветливо и светло. Альбина позвонила, ожидая, что дверь откроет прислуга. Но, к её удивлению, отворила ей сама хозяйка, которую она моментально узнала — на заинтересовавшей её картине без сомнения была изображена сама Вера Франковна.

— Здравствуйте, я Катя Лаврентьева, по поводу картины из галереи, вам Наталья звонила.

— Знаю, знаю, по какому вы поводу, — улыбнулась Лессерова. Одетая в простое ситцевое платье, расшитое на китайский манер розовыми бабочками, с собранными в аккуратный пучок седыми волосами, эта старушка с темными очками так и светилась гостеприимством. — Проходите.

Альбина последовала за ней, пройдя через комнату с огромным персидским ковром на полу и оказавшись в другой зале, поменьше, наполненной звуками музыки, цветочными ароматами и приглушенным светом.

— Это было любимым креслом моего супруга, а это наша галерея фотографий, а в этом чайнике жасминовый чай, угощайтесь.

Вера Франковна вела себя так естественно и уверенно, что, не зная о её незрячести, можно было подумать, что она просто боится яркого света.

— Как вы управляетесь с таким домом? — не удержалась Альбина от вопроса, оглядывая экзотично, со вкусом обставленную комнату.

— Вы, зрячие, такие смешные, — засмеялась Вера Франковна, словно услышала замечательную шутку. — Вы не можете готовить, купаться, заниматься любовью без того, чтобы видеть. Это так забавно! Без своего зрения вы просто беспомощные существа, смешные, как новорожденные котята!

— Так вы смеетесь над такими, как мы? — спросила Альбина, разливая чай в миниатюрные китайские чашечки.

— Совершенно верно! Иногда я говорю своим гостям — поднимите свои руки и извинитесь перед этими умнейшими частями тела за то, что вы не доверяете им, не любите их и не используете их. И почему вы считаете, что вещи именно таковы, какими вы их видите? Это так обманчиво! И забавно!

Лессерова вновь залилась переливчатым смехом, прикоснувшись к лицу Альбины. Альбина инстинктивно отпрянула, словно испугалась, что эта незрячая женщина может нащупать её тайну. Прикоснувшись к её полной чашке, Вера Франковна улыбнулась.

— Вы не любитель чая, не так ли? Заварить вам кофе?

Она встала и прошла на кухню, отмерила кофе в кофеварку, заварила, согрела молоко.

— Вам помочь? — спросила Альбина, опасаясь, как бы старушка не обожглась.

— Нет, я прекрасно справляюсь. Вам, чтобы отмерить молоко в чашке, необходимо видеть количество, мне — достаточно почувствовать изменения в весе. Все просто. Если спросить тридцать человек, что за картину они видят, вы услышите описание тридцати разных картин. Вы думаете, вы видите то же, что и другие? Это неправда. Это часть мифа вашей зависимости от зрения. Как люди получают разные ощущения от наркотиков, так они получают разные картинки от зрения.

Альбина слушала, не произнося ни слова. Почему она говорит ей все это? Или она всем проповедует свою теорию?

— Кстати, о картинах, — вставила Дормич, наконец. — Наталья сказала мне, что вы предпочли бы сами обсудить цену. У вас есть приблизительная оценка полотна?

— Мы обсудим это непременно. Цены у меня нет. Она сложиться из того, что вы мне расскажете о себе, о вашем впечатление о полотне, о том, зачем оно вам и почему именно эта работа, а не другая.

Альбина улыбнулась дотошности милой женщины и рассказала о своем центре, о силе, которую она увидела в образе на полотне, о том, как это, по её мнению, важно для пациентов её будущего центра.

— Я ни в коем случае не хочу снизить этим цену картине, я готова заплатить столько, сколько вы скажете.

— А не остаться ли вам со мной пообедать? — вдруг предложила Вера Франковна. — Цену обсудить успеем. Мне интересно пообщаться с вами, сделайте приятное старушке, у меня чудесный супчик на обед!

Альбина осталась, не в силах отказать, хотя немного опасалась прозорливости необычной хозяйки.

Одно за другим, они беседовали о разном, в основном о жизни самой Веры Франковны, которая между делом настрогала салат из овощей и накрыла на стол. К удивлению Дормич она не спрашивала её о прошлом, а лишь интересовалась центром, тем, как Альбина видит его предназначение. Неожиданно она замолчала, словно вспоминая что-то важное.

— Вы ведь сказали, ваша фамилия Лаврентьева? Вы та самая Лаврентьева, которой эта бедная девочка Дормич передала все свои деньги?

— Да, — замерла Альбина. — Вы слышали эту историю?

— Не удивляйтесь. У меня великолепная память и я много слушаю новости и всякие телепередачи. Ведь это мое окно в мир. Ваше имя звучало столько раз, что невозможно не запомнить. И вообще — моя память для меня — это часть моего зрения.

— Ну, не так уж и много обо мне говорили. — смутилась Альбина. — Не думала, что вас интересую такие новости.

— О! Меня, дорогая, интересует абсолютно все! И даже новости о моде, хотя, казалось бы — зачем мне мода, да? — она опять залилась смехом, не видя, как побледнела Альбина. — Я даже помню, что слышала — ваши первые сумочки уже вышли в свет? Я уверена, они очаровательны, хотя еще не трогала их.

— Я обязательно вам привезу парочку, — поспешно заверила её Альбина, ругая себя, что не подумала об этом заранее. — И обязательно приглашу на открытие нашего центра, если вам это будет интересно.

Ответа не последовало. Вера Франковна опять впала в странное оцепенение, замолчала, на это раз надолго, откинулась на спинку кресла и замерла, словно отключилась от внешнего мира, окунувшись в лабиринты своего сознания. Альбина даже испугалась, что ей стало плохо. Но старушка вновь выпрямилась в кресле и коснулась руки своей гостьи.

— А ведь я, кажется, понимаю почему вы так отпрянули от прикосновения к своему лицу.

Альбина похолодела.

— Что вы имеете в виду?

— У вас очень красивый голос. Я помню его…

Альбина застыла на месте, словно застигнутая лучом полицейского прожектора на месте преступления.

— Я вас смутила? Не обращайте внимания на мои слова. Все это неважно. — Вера Франковна погладила её по лицу, проведя подушечками пальцев по каждой черточке.

— Вы красивы, милая. Вы удивительно красивы. И для этого не надо видеть вас, чтобы понять. Это красота идет изнутри. И вам не надо бояться открыть её. Пока вы сами будете полагаться на обманчивость зрения, люди тоже будут следовать этой иллюзии. Как только вы откроете другие пути к восприятию себя, у вас начнется совершенно другая жизнь.

— Я красива только в вашем воображении, — прошептала Альбина. — Это потому что вы не видите меня, вам не с чем сравнить.

— Я же сказала — вы, зрячие, ужасно забавны! У вас какое-то извращенное понятие о красоте. Ну, вот скажите мне, дорогая, в понимании зрячего обывателя, я — красива? — при этом Вера Франковна сняла темные очки, обнажив глаза с затянутыми пеленой зрачками. Неестественные глаза приковывали взгляд и в первое мгновение оказывали отталкивающее действие. Но Альбина не могла не вспомнить, какое впечатление оказала на неё картина с её изображением, где, несомненно, Лессерова была отображена более полно, чем просто искалеченные глаза.

— Я уверена, что хоть на секунду, но у вас промелькнула мысль о моем уродстве, — продолжала Вера Франковна. — И вы, возможно не поверите, сколько поклонников у меня было, да и по сей день я не испытываю недостатка в мужском внимании и внимании вообще. Это ли вам не доказательство того, что телесная красота в стандартном понимании иллюзия чистой воды? Взаимопонимание тел на физическом уровне возможно только после единения на духовном уровне.

Альбина молчала. Она столько думала над этой темой, что уже потеряла уверенность в своих прежних убеждениях, но еще и не убедила себя в обратном.

— Вы боитесь прикосновений, почему? Могу заверить вас, что кожа ваша на ощупь полна свежести и нежности, возбуждает и приковывает, вызывает желание прикоснуться вновь и вновь. Мои пальцы меня никогда не обманывали. Я всегда умела выбирать лучших из мужчин доверяя своим ушам и рукам.

Альбина сидела, не шелохнувшись, чувствуя, как под легкими прикосновениями пальцев Лессеровой, похожих на прикосновение крыльев бабочки, ей передается то, что чувствовала хозяйка этих трепетных рук.

— Я совершенно смутила вас, дитя мое, — Лессерова провела рукой по её волосам, завершая свое исследование. — Давайте вернемся к нашим делам.

— Давайте, — с нескрываемым облегчением вздохнула Альбина, тряхнув головой, словно освобождаясь от чар собеседницы. — Так во сколько вы оцениваете портрет?

— Я бы с удовольствием отдала бы вам его бесплатно, но знаю, что вы на это не пойдете.

— Совершенно верно. Я пришла не за подарком, а за покупкой.

— Тогда заплатите, сколько хотите. На ваше усмотрение.

— Но… я не знаю… Хотя бы примерно…

— Я же сказала — на ваше усмотрение. Вы мне подарили чудесный день сегодня, общение с вами принесло огромное удовольствие, так что для меня сделка уже состоялась!

— Спасибо вам, Вера Франковна, и…

— Не беспокойтесь. Я могу видеть многое, но это не значит, что я делюсь всеми своими открытиями со всем миром. Я полна тайн, как древняя шкатулка. Приходите в любое время, когда захотите пообщаться, хорошо, дорогая?

— Обязательно, — улыбнулась Альбина. — Берегите себя!

— Постойте, — Лессерова взяла её за руку. — я ведь хотела сказать вам еще одну вещь. Я дошла до этого много лет спустя после того, как потеряла зрение. Тогда я тоже считала себя калекой, думала, что жизнь на этом остановилась. И знаете что я открыла? Что жизнь — это ведь необязательно постоянное преодоление препятствий, дорогая. Такой подход только усложняет её, мешает видеть вещи в истинном свете. Жизнь можно рассматривать и как течение реки, или огонь костра, как процесс, гипнотизирующий своей прелестью и неповторимостью. Процесс, с которым надо просто слиться в одно целое, отдаться ему без остатка, раствориться.

— Тогда я исчезну.

— Нет. Тогда вы почувствуете каждое мгновение и сможете наслаждаться им в полной мере. А теперь идите.

Вера Франковна прикрыла дверь за гостьей и, мурлыча под нос переливистую мелодию, направилась поливать цветы.

Альбин вернулась в галерею, узнала у Натальи среднюю стоимость картин Лессерова и заплатила эту сумму, попросив добавить к деньгам букет цветов, когда они отошлют их хозяйке.

— Я смотрю, она вам понравилась? — поинтересовалась Наталья, приятно удивленная желанием покупательницы.

— Удивительная женщина, — кивнула Альбина. — вы оказались совершенно правы.

В этот вечер, уже в кровати, она закрыла глаза и прикоснулась к своим губам, пытаясь восстановить ощущение, подаренное её Лессеровой. Отстранившись от внешнего мира, она исследовала себя, как посторонний человек, пытаясь понять, что вызывает её тело в ласкающих её руках. И руки говорили ей, что ощущения эти отнюдь не так плохи, как она всегда думала, что тело её по-прежнему прекрасно, как и десять лет назад, когда она любила себя, что лицо её так же безупречно выложено, как и раньше, и волосы прохладны и шелковисты, как восточные ткани. Более того, она обнаружила, что умеет чувствовать прикосновения не менее остро, чем в юности, когда разум еще не поглотил истинное желание и страсть. А ведь эти ощущения уже, было, отошли в разряд давно забытых. Она даже смеялась над теми, кто привязывался к своим сексуальным наслаждениям и впадал в зависимость. Она любила говорить, что мужчинами легче управлять и получать все, что хочешь, когда самой от близости их тел практически ничего не надо. Но выражение это родилось только лишь потому, что тело её забыло истинное наслаждение за бесконечной чередой имитаций. Не говоря уж о том, что сердце с не меньшей готовностью забыло о способности любить. Возможно ли, что, открыв в себе возвращение одного, ты получаешь знак о возвращении и второго?