Дети из камеры хранения

— Зачем вы меня позвали? — спросил Хаси.

— Зачем я тебя позвал? — Господин Д. не мог поверить своим ушам. — Что с тобой? Что ты о себе возомнил? Уже месяц, как ты увиливаешь от записи нового диска. Где песни, которые ты собирался нам предложить? Они готовы?

Чернокожая женщина длинными тонкими пальцами вытерла с его спины пот и посыпала ее пудрой, после чего начала массаж. От пудры пахло перечной мятой.

— Еще не готовы, но я пишу стихи, — сказал Хаси, достал из кармана клочок бумаги и начал читать:

Моя овечка, моя сестра,

Мой корабль, мой дивный сад.

Вынуты яблоки из моих глазниц…

— Хорошо, хорошо, понял! — остановил его господин Д.

Теннисная парочка чуть не подавилась от смеха. У женщины, на голову выше Хаси, была гладкая прическа, под тонкой тканью лифчика торчали груди.

— «Вынуты яблоки из моих глазниц…» Ну дает! — сказала женщина.

Хаси заметил лужицу пота, скопившуюся у нее в пупке. Ему было неприятно, что она смеется над ним, и, чувствуя ее взгляд, он хотел исчезнуть, провалиться сквозь землю — в своей рубашке с люрексом, серых вельветовых брюках, туфлях из змеиной кожи… Партнер принес женщине бокал перье.

— Хаси, твой контракт истекает, — произнес господин Д., в то время как массажистка вскарабкалась ему на спину и принялась елозить по нему коленями и локтями. Ее едва прикрытая шортами задница высоко подскакивала, а пот с ее бедер стекал господину Д. на бока. — Я хочу знать, что ты собираешься делать. Думаешь продлить контракт? Сразу же могу тебе заявить, что без Нива ты в полной жопе.

Стоявший справа небоскреб отбрасывал на крышу дома господина Д. глубокую, длинную тень. Хаси внезапно забыл, почему оказался на этой сверкающей крыше, с этой парочкой в купальных костюмах, с черной женщиной и хозяином — со всеми этими людьми, говорящими откровенную чушь. В какой-то момент у него мелькнула мысль, что горячая, плоская крыша и огромные башни вокруг — это просто мираж, как будто что-то, обычно находящееся внутри его тела, например трубка внутреннего уха, высунулось из глаза и принялось всасывать воздух, надуваясь до тех пор, пока не приняло квадратные очертания крыши.

— Хаси! Что с тобой, черт побери? Я велел тебе принести копию контракта. Эй! Ты меня слышишь? Что ты делаешь?

Хаси сел на стол и взял стакан воды. На ее поверхности роились пузырьки. Хаси коснулся стеклом лба и щек. Вряд ли эту воду можно было назвать прохладной, но он одним глотком выпил стакан почти до дна.

— Эй, парень! — одернул его мужчина в плавках. — Это же мой стакан!

Хаси давно уже ничего не ел, и тепловатая вода, стекая в желудок, вызвала у него ощущение чего-то липкого, вязкого. Неожиданно он почувствовал тошноту и схватился руками за горло. Стакан упал и разбился, остатки жидкости вспенились на горячем бетоне. Хаси увидел, что мужчина и женщина обменялись взглядами, и до него дошло, что он всех раздражает. Он забормотал сам себе:

— Я, как бездомный старик, еле-еле передвигаю ноги, но я не прошу милостыни… Нет! Я им мешаю, это очевидно… Могу поспорить, что у этой большой черной женщины под мышками воняет кислым потом… Допустим, я и не пил шикарных напитков в шикарных местах, не бывал в театрах, музеях и на стадионах, ну и что с того? Почему они так на меня смотрят?

— Хаси! Что случилось? — завернувшись в полотенце, господин Д. направлялся к нему, чтобы как следует его встряхнуть.

— А, это вы! — как во сне, сказал Хаси. — Послушайте, господин Д., я вам для чего-то нужен? Вы действительно нуждаетесь во мне?

— Что за бред ты несешь! Перестань молоть чепуху и возьми себя в руки.

— Но это важно! — возразил Хаси. — Я должен знать. Вы знаете хоть одного человека, которому я был бы нужен? Знаете кого-нибудь, кто благодаря мне стал счастливым? Это все, что мне нужно. Это правда, господин Д., мне больше ничего не нужно, мне не нужны деньги. Я хочу лишь одного: чтобы люди улыбались. Когда я еду в большой машине, которую купила Нива, люди смотрят на меня с завистью, но завидовать совершенно нечему: я несчастен. Господин Д., почему ко мне все так плохо относятся? Я стараюсь сделать их счастливыми, а они меня избегают. Нива бросила меня. Кику тоже. Куваяма превратился в клопа. Мацуяма и Тору от меня отворачиваются. Кадзуё умерла, а монахини все такие грустные. Никто меня не любит, я всех достал. Я хочу, чтобы меня любили. Вот и все. Хочу услышать от них, что им действительно приятно быть со мной. Разве это много? Но мне не дали шанса — меня сразу же вышвырнули, меня оставили одного в этой огромной, огромной, огромной камере хранения.

Хаси обнял господина Д. и своей сухой горячей кожей ощутил его пот.

— Отойди от меня! — возмутился господин Д. — Ты ведешь себя вульгарно! Отойди!

Но Хаси не отнял рук; его колотила дрожь. Женщина в купальном костюме перекинулась понимающим взглядом с массажисткой и изрекла:

— Кто-то сегодня явно не в себе.

— Что с тобой, парень? Ты не слышишь, что я тебе говорю? — господин Д. грубо оттолкнул Хаси.

Когда тот вышел из беседки, баночка со снотворным выпала у него из кармана и покатилась. Хаси удалось поймать ее у самого края крыши. У него поплыло перед глазами, тринадцать окрестных небоскребов начали на него падать, и ему страстно захотелось домой. Высыпав три таблетки на ладонь, Хаси положил их в рот и начал жевать, но закашлялся и сплюнул желтоватую слизь на горячий бетон. Он смутно осознавал, что господин Д. и два теннисиста наблюдают за ним. Чернокожая женщина направилась к лифту и исчезла.

— Он окончательно спятил, — услышал Хаси слова господина Д.

«Нет, это не так! — Хаси прожевал таблетки и проглотил мелоподобную массу. — Я не спятил. Мне грустно потому, что все меня ненавидят».

Из-за летних каникул улицы были полны народу и пахли плавящейся на жаре резиной. Хаси казалось, что к его ногам привязаны тяжелые липкие веревки, и каждый человек, мимо которого он проходит в этом ущелье из стекла, стали и бетона, тянет за эти веревки и сплетает кокон огромной белой куколке. Весь город был сияющей спеленутой куколкой, медленно покачивающейся, хранящей внутри себя пышущий из-под земли жар. Но когда же настанет время появиться гигантской бабочке? Хаси знал, что, когда это произойдет, бабочка взмоет в небо, ее брюшко разверзнется, и оттуда вылетят мириады мух с человеческими лицами, и эти мухи спалят город. Хаси уже слышалось жужжание их крыльев.

Он шел под мостом, выкрашенным красной краской, и над его головой грохотал поезд. Мост, казалось, хрипел от тяжести и жары. С каждым вдохом обжигающего воздуха Хаси на глотку оседала клейкая пленка. Лица прохожих подрагивали в смутной дымке, а сама дорога бурлила, как покрытая мелким льдом река. Когда Хаси плюхнулся на скамью у ограды Ботанического сада, какой-то бродяга, сидевший, скрестив ноги, на противоположном конце скамьи, попросил у него сигарету. В бороде у бродяги застряли хлебные крошки, один глаз гноился. На поясе висела молочная бутылка, наполненная виски, а на руках, несмотря на жару, были варежки. Хаси положил на варежку банкноту в десять тысяч йен и прошептал бродяге на ухо:

— Я хотел бы, чтобы ты отсосал у меня, а потом позволил разбить тебе голову кирпичом. Когда все будет сделано, получишь еще десять тысяч.

Опустив глаза, бродяга закивал головой и расплылся в улыбке:

— Согласен, согласен, но сначала купи мне мороженого, ладно?

Через несколько минут, полизывая эскимо в зеленой глазури, он повел Хаси через сад. Они вошли в лабиринт аллей, несколько раз повернули и оказались по другую сторону сада, на маленькой улочке, полной баров и ночных клубов. Все заведения были закрыты. На тротуаре валялись кучи мелкого мусора, пустые банки, наполненные рыбьими головами, спиртные бутылки с какой-то бурой жидкостью. Бродяга скользнул в узкий переулочек, зажатый между двумя барами, и, остановившись перед маленьким общественным туалетом, рассмеялся: под сломанной деревянной дверью были видны чьи-то ноги. Женщина в шортах телесного цвета вышла из кабинки, с удивлением посмотрела на них и удалилась вниз по аллее. Они вошли.

— Ты не подождешь минуточку? Мне нужно найти кирпич, — сказал Хаси, и уже собирался выйти наружу, как вдруг бродяга схватил его за волосы.

— Что за херню ты порешь? Что еще за кирпич? Ах ты, извращенец долбаный! Тварь недорезанная! — зашипел он, тряся Хаси. — А ну-ка, повторяй за мной: «Я извращенец!» Давай признавайся в своих грехах. Немедленно! Такие, как ты, — вроде собак и свиней, только еще пакостнее! Ты понял?

Неожиданно Хаси испугался. Этот бородатый мужчина был вовсе не похож на того, которого он встретил в таком же туалете много лет назад и который напоминал большого, мягкого пса. Этот был соткан не из воздуха, а состоял из костей и плоти.

— Да обрушится на тебя кара Небес! — орал мужчина. — Спасение ждет только тех, кому, как и мне, нечего терять, а такие, как ты, превратятся в отвратных крыс, грязный педик!

Хаси попытался вырваться и убежать, но бродяга сильно ударил его в живот и отбросил к стене. Хаси упал на пол, а бродяга вывернул ему карманы и снял туфли.

— Вот тебе наказание, сволочь! Ты еще благодарить меня должен. Тебе дорога прямиком в ад, но моими молитвами тебе просто вырвут твой мерзкий язык! Молись, извращенец! Проливай свою кровь и молись! Молись за то, чтобы источник зла был отделен от твоего тела!

Впервые в жизни Хаси получил такую взбучку. Он никогда никого не бил, и его не били. Бродяга пошел к выходу, пересчитывая десятитысячейеновые купюры.

— Молись! — бросил он через плечо и исчез. "Этот человек, должно быть, страдал гораздо

больше, чем я могу себе представить, — думал Хаси. — Кто знает, а что, если он и есть мой отец? Быть может, он хотел научить меня чему-то очень важному? Конечно. Он хотел мне сказать, что тот, кто не может претерпеть самые ужасные страдания, не сумеет побороть свой страх. Это правда. Я никогда не оставался один на один с моими страхами, всегда ждал чьей-то помощи: обнаружившей меня в камере хранения собаки-ищейки, монахинь в сиротском приюте, приемных родителей, Кику… Поэтому я и стремился к тому, чтобы весь мир меня любил. Я хотел нравиться всем, только бы они защитили меня в случае необходимости. Но настал момент, когда я должен сражаться в одиночку. Те, кто меня опекал, один за другим покинули меня. Я обязан стать сильным. Стать сильным — значит, оторваться от тех, кто меня любит. Я должен испытать страдание, самое ужасное страдание. Ради того, чтобы стать сильным, я должен убить Нива".

В тот вечер Нива впервые за четыре дня пришла домой. Она извинилась перед Хаси за свой уход.

Хаси понимал, что, если он хочет идти до конца, ему необходимо собрать все свое мужество, мобилизовать все тело. На помощь должно быть призвано все — голоса, которые он слышал, звон в ушах, пульсация крови в венах, собственное отражение в зеркалах и оконных стеклах. Он знал, что все это придет к нему в той маленькой звуконепроницаемой комнатке из стекла и резины, которую он построил в поисках того звука. Резиновая часть стен в комнатке Хаси была снабжена динамиками, а толстые стекла спасали от проникновения звуков извне. Как обычно, Хаси вошел в комнатку, запер дверь и, съежившись, начал слушать звук. На этот раз он доносился не из динамиков. Хаси слушал гул в собственной голове: звук, возникший из отсутствия звуков. «Я должен убить Нива, — говорил он себе, — и это меня ужасает. Дайте мне силу преодолеть страх и страдание!» В комнатке стояла кромешная тьма. Хаси почувствовал, как чернота окутывает его, словно перед глазами опустили тяжелый бархатный занавес. И Хаси стал отступать куда-то внутрь себя, к далеким пределам темноты, которую нарушали лишь серые точки. Точки выстраивались в длинные тонкие струны и постепенно обретали цвет, число их увеличивалось, и они становились ярче. Словно делящиеся клетки. Новые точки казались специально спрятанными лампочками, которые внезапно загорались. Включенные лампочки меняли свой цвет. Хаси казалось, что он смотрит фильм с фейерверком на заднем плане. Постепенно точки стали гуще и походили уже на поле сверкающих помидоров или на туберкулезные палочки под микроскопом. Они блестели ярче, чем пыльца с крылышка мотылька, волнообразно колыхались, как мышцы грудной клетки кота после вскрытия, множились, как золотой песок, веками спящий на дне реки до тех пор, пока вулкан не пошлет по руслу огненную лаву и золото не вскипит и не поднимется на поверхность. Перед тем как слиться в единый гигантский рой перед финальным взрывом, точки стали яростно светиться, словно каждая из них угрожающе размахивала полыхающим факелом. «Все как всегда» — подумал Хаси. Факелы один за другим угасли, все превратилось в огромный океан, освещенный полуденным солнцем. На этот раз появилось что-то новое: звук, напоминающий далекий свисток паровоза. Над морем промчался огромный реактивный самолет, и секунду спустя его тень рассекла сияющие волны по направлению к утесу, с которого в этот момент падал Хаси. На короткий миг он задержался на поверхности, потом начал тонуть. На глубине море было теплым и липким, и, по мере того как Хаси приближался ко дну, вода становилась все более красной. Он коснулся ногами водорослей в форме человеческих пальцев. Они оплели его и привязали к скале, возвышающейся на дне океана.

Внезапно по телу Хаси пробежала дрожь, и он открыл глаза. Он услышал звук: шум крови, пульсирующей по всему его телу, струящейся по венам его рук, маленькими волнами, через равные промежутки. Пытаясь уловить звук, он пробормотал: «Вот оно. Вот что поможет мне ее убить. Вот что придаст мне силу: биение моего сердца». Хаси выбежал из комнаты и кинулся искать Нива. Увидев в ее комнате разбросанную одежду, понял, что она, скорее всего, в ванной комнате. Когда мгновение спустя он оказался на кухне и схватил большой нож, сердце его неистово колотилось. А на пути к ванной комнате его окатила волна блаженства. Он сжал рукоять ножа и почувствовал странный запах горящей плоти. Сквозь стеклянную дверь ванной он увидел силуэт Нива с красиво выступающим животом и упал на колени, желая возблагодарить биение своего сердца. Звук продолжал пульсировать в нем, отражаясь эхом на полу, по всей комнате, по всему зданию. Хаси распахнул дверь. Нива стояла, вода струилась по ее телу. Уже замахнувшись ножом, Хаси подумал: а чье сердцебиение они слышали тогда в больнице? Мысль мелькнула и исчезла, не успев остановить удар, и, нацелившись на выпуклость на ее животе, Хаси вонзил нож. В то же мгновение сердцебиение остановилось, и наступил шок. В долю секунды блаженство, которое только что испытывал Хаси, сменилось ужасом. И в тот уже запоздалый момент, когда кончик ножа пронзал Нива насквозь, Хаси захотел остановить свою руку.

ГЛАВА 32

«Наконец-то! — подумала Анэмонэ. — Царство крокодилов!» Они плыли уже много часов, и солнце внезапно стало чудовищно гигантским, жестоким. Две минуты на открытой палубе — и кожа приобретала цвет хорошо прожаренной крольчатины. На загорелом безымянном пальце Анэмонэ красовалась драгоценность: коралловая веточка, которую Кику купил ей на Огасавара. Накакура обвенчал их в маленькой часовенке, сохранившейся со времен американской оккупации. А потом все четверо плавали в тихой лагуне — их первое купание после многочасовой гонки по океану. Они воспользовались остановкой еще и для того, чтобы Накакура, вспомнив опыт своей работы на спасательном судне, преподал им несколько уроков ныряния с большой, выступающей над поверхностью воды коралловой плиты. Вдруг Хаяси издал громкий крик и под изумленными взглядами приятелей с феноменальной скоростью устремился за кем-то. Существо овальной формы, которое он преследовал, ненадолго выныривало на поверхность, а потом снова скрывалось в черной глубине. Когда оно оказалось рядом, все увидели красивый панцирь морской черепахи. Отчаянно работая ластами, Хаяси пытался приблизиться к черепахе, чтобы схватить ее, но всякий раз она резко меняла направление и ускользала. Выбившись из сил, Хаяси предпринял последнее усилие: он пропустил черепаху немного вперед, нырнул метров на десять под нее, а потом, оттолкнувшись ногами от дна, резко, как ракета, взмыл вверх, и не успела черепаха заметить его приближение, как уже обхватил ее обеими руками. Держа черепаху перед собой, он с такой скоростью устремился на поверхность, что выскочил из воды почти до колен и, как атакующий ватерполист, швырнул черепаху далеко на берег.

— Давайте съедим ее, — предложила Анэмонэ, когда они выбрались из воды. — Подруга рассказывала мне, как их готовят. Но сначала, Кику, нужно развести костер. Поджечь сухие водоросли, а потом подбросить хворост.

Когда огонь разгорелся, Анэмонэ взяла какую-то палку и зажгла ее с одного конца. Перевернула несчастную тварь на спину и сунула палку ей под панцирь. Капли пота стекали с ее носа на песок. Стоя над черепахой, Анэмонэ втыкала и вынимала раскаленную палку. Лапы черепахи медленно шевелились. Она далеко вытянула шею из панциря, словно пыталась оторваться от своего горящего тела и убежать. В воздухе витал запах горящей кости. Черепаха зашипела — это напоминало звук всасываемой песком воды.

— Как это жестоко! — прошептал Накакура. Хаяси кивнул и громко сглотнул.

— Что вы там такое бормочете? — громко сказала Анэмонэ, оборачиваясь. — Здесь Царство крокодилов. Здесь царит закон джунглей: все, что поймано, должен быть зажарено и съедено.

«Дурни», — добавила она про себя, продолжая щекотать размягчившееся брюхо черепахи. Та была еще жива. Из ее кожистого, открывающегося и закрывающегося рта все еще доносилось шипение. Наконец Анэмонэ велела Кику снять с черепахи панцирь:

— Быстрей, а то она остынет, и все окажется зря.

— У тебя лучше получится, — проговорил Кику, выталкивая вперед Накакура. Тот посмотрел на Хаяси:

— Пусть это сделает тот, кто ее поймал.

— Извините, но я не в счет, — откликнулся Хаяси. — Я в жизни никого не убивал, даже насекомых. .. Не считая того старого парикмахера, которого я кокнул во время ограбления. Но это было в первый и последний раз… Так что на меня не рассчитывайте.

Анэмонэ переводила взгляд с одного на другого, а потом, обернувшись к черепахе, издала вопль. Черепаха ползла по песку к морю. Ее панцирь блестел на солнце. Они бросились за ней, и Хаяси уже почти схватил ее, но тут их накрыло волной. Шипение воды на раскаленном панцире так удивило Хаяси, что он отдернул руку. А черепаха, почувствовав, как прохлада моря облегчает ее боль, медленно поплыла прочь. Никто не двинулся с места.

— Ну и разбойница, — пробормотал Хаяси. — Хочет показать нам, что нельзя сдаваться, даже если тебя наполовину зажарили!

Все мрачно кивнули.

Потом Кику и Анэмонэ лежали на берегу и смотрели, как огромное солнце уходит за горизонт. Многочисленные кокосовые пальмы и манговые деревья приобрели под слепящими оранжевыми лучами темно-зеленую окраску, медленно, пузырь за пузырем, лопалась сверкающая пена на волнах, потемнели силуэты лежащих на песке людей. Закат в разгар субтропического лета проникал под их обожженную солнцем кожу крохотными ледяными кристаллами. Ощущение холода усиливалось по мере того, как садилось солнце.

Анэмонэ засунула язык в ухо Кику и ощутила вкус соли и шершавость попавших туда песчинок. «Это лучше, чем проволочная сетка», — подумала она.

— Я была права, верно? — прошептала она, дунув ему в ухо. — Царство крокодилов находится именно здесь, под моим языком: горячее и гладкое, как растаявшее мороженое. Взгляни: декорации опять белоснежны.

— О чем ты? Я ничего не понял, — рассмеялся Кику, нежно оторвав кусочек шелушащейся кожи с ее бедра. Новый слой розовой, живой, влажной кожи отражал лунный свет и принесенный приливом фосфоресцирующий планктон.

На рассвете они ушли с Огасавара. Оба двигателя были включены, и яхта энергично рассекала волны. Стоя на палубе, Анэмонэ глядела на линию горизонта и думала: «Царство крокодилов!» Вдали показалась черная точка: остров Ио. Приблизившись к острову, они увидели выступающие из моря скалы, а над ними — струйки дыма и поняли, что это вершины подводных вулканов. Скалы были испещрены множеством трещин, из которых сочился сернистый газ, смешиваясь с повисшим над самой водой утренним туманом.

Проходя мимо острова, яхте пришлось замедлить ход и пробираться по лабиринту издали заметных рифов. Кику отдавал команды с носа яхты дрейфовавшей в клубах поднимающегося от скал и от самого моря дыма. На ровной поверхности образовывались, а потом громко лопались наполненные мутным газом пузыри. Оказавшись в воздухе, газ смешивался с водяными испарениями и расстилался слоями, цвет которых менялся в зависимости от угла падения света: под прямыми лучами слои были желтыми, в тени — темно-красными, против света — молочно-белыми. Газ низко нависал над водой, окутывая исходящий снизу жар непроницаемой мембраной.

Чтобы не получить пробоину, они буквально ползли между рифов. Анэмонэ сначала старалась не обращать внимания на невыносимый запах тухлых яиц, но в конце концов не вытерпела и удалилась, зажимая пальцами нос, в каюту. Желтый туман скрыл солнце. Кику из последних сил пытался не закрывать глаза. Он нацепил маску для подводного плавания, но сера все равно проникала в горло, и тогда он попросил Накакура принести акваланговую трубку и детандер. Теперь он мог дышать. Обжигающий, тяжелый воздух казался осязаемым, как горячая грязь.

Внезапно они услышали резкий удар, и яхту тряхнуло. Накакура побледнел и заглушил двигатели.

— Кику! Какого черта ты там делаешь? — закричал он. — Если у яхты пробоина, нам всем хана!

Хаяси, вооружившись крюком на пеньковом тросе, обследовал воду вокруг яхты.

— Рифа нет! — крикнул он.

— Здесь уже не может быть рифов, — сказал Кику.

Слабо покачиваясь, судно дало задний ход. Двигатели не работали, и тишину нарушали лишь звуки бурлящего у поверхности сернистого газа, лопающихся пузырей, падающих сверху струй, а также шипение отвратительно пахнущего дыма, выбивающегося из расселин в скалах.

— Смотрите! — крикнул вдруг Хаяси.

Справа по борту у самой поверхности показалась гигантская серебристая рыбина. Барракуда! Вероятно, ее занесло в эти ядовитые воды, пока она спала. Рыба была еще жива, ее хвост дернулся, когда они ткнули ее в бледный, раздутый живот. Они увидели в ощерившейся пасти два ряда острых зубов.

— Заводи двигатель! — крикнул Кику Накакура. — Бояться нечего, это всего лишь барракуда.

Гребной винт начал вращаться, яхта сдвинулась вправо, и рыбину затянуло в воду. Они услышали с палубы, как лопасти винта перемалывают мясо и кости, и увидели, как на желтую поверхность моря выплыли ошметки рыбы. Сладковатый запах крови смешался с вонью серы. Яхта двинулась дальше, оставляя за собой сверкающее красное пятно.

Архипелаг Мирури, состоящий из сорока крошечных островков и площадью в два квадратных километра, был частной собственностью одного японца, который перед уходом на пенсию возглавлял им же основанную авиалинию на островах Юго-Восточной Азии. Там, где когда-то был лишь пустынный клочок земли, его усилиями возникли опреснительная станция и электрогенератор, который работал на топливе, добываемом на самом маленьком из островков: это был очищенный сорт торфа.

Израсходовав из-за остановки и запуска двигателей больше горючего, чем предполагалось, и не зная, что их ждет в Караги, Кику решил зайти на Мирури. Опять пришлось пробираться по сети узких проливов среди бесчисленных безлюдных островков. На этих островках, зажатых между Ио и Караги, благодаря частому южному бризу и обильным осадкам густо произрастали банановые и кокосовые пальмы и манговые деревья. Эти места не были обозначены в лоциях, поскольку лежали в стороне от магистральных путей, и идти приходилось буквально на ощупь. На горизонте смутно виднелись причудливые очертания островов, поверхность моря была покрыта скользкими водорослями, казалось, что они ползут по тропическому болоту.

Кику вспомнил: когда-то он читал, что у хозяина этого архипелага имеется небольшой личный флот: около десятка судов и моторных лодок, включая катер на подводных крыльях, лодку со стеклянным дном и даже маленькую подводную лодку. Он подумал, что такой флот нуждается в приличном запасе горючего, и проблема была только в том, удастся ли им его купить. Анэмонэ вопрос горючего не занимал: она наслаждалась видом заросших деревьями островов — живого воплощения ее Царства.

После того как они прошли Ио, их некоторое время преследовал патрульный самолет Сил самообороны, затребовавший у них по радио цель следования. Когда они ответили, что направляются в Караги, с самолета спросили, что они собираются там делать, а узнав, что хотят полюбоваться там природой, приказали повернуть назад. Караги не принимал сейчас гостей, все пляжи были закрыты, туристам там делать совершенно нечего. Летчик предельно строго рекомендовал им выбрать для отдыха другое место. Кику не обратил на предупреждение никакого внимания и шел полным ходом, и самолет в конце концов прекратил преследование. Увидев, что он развернулся и полетел назад, Хаяси с Накакура обменялись тревожными взглядами.

Где-то в глубине лабиринта проливов они увидели на берегу маленькой лагуны пирс — внушительное железобетонное сооружение, за которым виднелись небольшой деревянный сарай и покрытая асфальтом дорога, уходящая в лес. Когда яхта подошла к берегу, они увидели на песке разломанное пополам каноэ. Сунув за пояс пистолет, Накакура спрыгнул на пирс и поймал канат, который бросил ему Хаяси. Кику паковал рис и витамины, надеясь обменять их на горючее. Анэмонэ с ног до головы опрыскала себя средством от насекомых, после чего все сошли на берег.

В сарае не было никаких признаков жизни, только старая рухлядь: водные лыжи, жестяные банки, баллоны для акваланга, рыболовные сети, веревки. Все было ржавым, дырявым, гнилым и ветхим. В одном из углов сарая на влажном полу устроили себе гнездо крабы. Глядя вокруг. Кику ощутил ностальгический запах — запах сухой потрескавшейся земли, дерева, ржавого металла, смешанный с запахом плесени на затененном бетоне.

Они вышли на дорогу, по обе стороны которой тянулись пни срубленных манговых и ананасных деревьев, кое-где уже пробивался подлесок. Каблуки при ходьбе увязали в асфальте. Поднявшись на вершину невысокого холма, Кику и его товарищи осмотрели весь остров, имевший овальную форму, и два-три километра береговой линии. Они обнаружили расчищенное место с площадкой для посадки вертолетов, серым ангаром, маленьким генератором и устройством для очистки горючего, а также дом с крышей из пальмовых листьев и террасой, волейбольную площадку. Людей не было видно. И генератор, и устройство бездействовали; слышны были только крики птиц в лесу и шум волн, разбивающихся внизу о берег.

В доме тоже никого не оказалось.

— Заброшенный остров, — пробормотала Анэмонэ.

Тут все услышали, что их зовет Накакура, отправившийся обследовать ангар:

— Сюда! Посмотрите! — махнул он им из разбитого окна.

Они заглянули внутрь, где стояли два покрытых пылью вертолета.

— Нет, там, наверху! — сказал Накакура, указывая на потолок, где в полутьме висели несколько тысяч спящих летучих мышей.

Неожиданно сзади раздался громкий скрип двери. Все резко обернулись, а Накакура выхватил из-за пояса пистолет. Дверь дома с пальмовой крышей то открывалась, то закрывалась под порывами ветра. На террасе появилась черная коза, процокала копытами по деревянному настилу и, несколько раз мекнув, прыгнула в сад пощипать травку.

— Тьфу, черт, чуть не пронесло со страху, — засмеялся Накакура и спрятал пистолет. В тот же миг раздался крик Анэмонэ.

Она указала на окно, из которого, прижимаясь к стеклу, на них смотрело лицо. Старик в окне улыбался и махал рукой, приглашая войти в дом.

После того как они расправились с огромной кастрюлей тропической рыбы, хозяин предложил по несколько чашек крепчайшего кофе. Комната была уставлена скудной мебелью из ротангового дерева, на полках располагались морские раковины, акульи зубы, чучело голубого марлина, два попугая и старый фонограф.

— Что, жарко? — поинтересовался старик. Гости переглянулись и покачали головами. Дул бриз, и, укрывшись от палящего солнца, они ощущали приятную прохладу. На хозяине были поношенные шорты и белая льняная рубашка. Кофе оказался не только крепким, но и невероятно сладким. Наконец Кику заговорил:

— Нельзя ли приобрести у вас немного горючего? — спросил он. — Мы заплатим или обменяем на рис и витамины.

Старик объяснил, что на той стороне острова есть другой причал, а там — цистерна с горючим, из которой они могут взять себе сколько угодно.

— К тому же совершенно бесплатно, — добавил он. — Нет-нет не нужно меня благодарить! А куда вы, ребята, направляетесь?

— На Караги, — ответил Накакура.

Старик кивнул, украдкой взглянув на торчащий за поясом Накакура пистолет. Потом подошел к покрытому стеклом ротанговому столу, вытащил из громоздившейся на нем стопки фотоальбом и протянул Анэмонэ.

— Я совершал чартерные рейсы для кандидатов в Малайскую Национальную Ассамблею во время предвыборной кампании, — гордо сказал он, показывая фотографию, на которой он был снят за штурвалом маленького реактивного самолета.

— Здорово! — сказала Анэмонэ, вставая. — Но извините нас, мы торопимся. Кофе был фантастический. Я обожаю такой густой и черный кофе. Большое спасибо.

Старик с огорчением закрыл альбом и предложил проводить их до яхты.

Когда они шли между деревьями, увешанными спелыми плодами манго, старик спросил, указывая на пистолет Накакура:

— Кого вы собираетесь убивать?

— Плохих парней, — ответил Накакура, прицелившись указательным пальцем в солнце. — Пиф-паф.

Старик рассмеялся.

— Вы — первые гости на этом острове с тех пор, как я живу здесь один. Заезжайте на обратном пути с Караги, — сказал он, поглаживая козу, которая семенила за ними.

— Знаете, что меня больше всего удивляет? — заговорил молчавший до сих пор Хаяси. — Как вы здесь обходитесь один во время болезни?

— Ну, как-то раз меня укусила мурена, и рана загноилась. Нога раздулась, как шар, а пенициллина не оказалось, так что я решил, что ногу придется ампутировать. Совсем была плоха. Но как ампутировать? Вот задача. В конце концов я надумал сделать гильотину. У меня было лезвие: стальная штуковина, которой я резал торф. Нужно было только как следует его заточить.