Дети из камеры хранения

— Однажды я его вспомнил. Хаси снова поднял глаза:

— Неужели? Кику кивнул.

— И что это был за звук?

— Сейчас не помню.

— А когда ты его вспомнил? — продолжал настаивать Хаси.

— Сразу после того, как застрелил ту женщину. Этот звук еще долго стоял у меня в ушах, а потом исчез.

После этих слов Хаси задрожал. Глаза у него расширились, он достал из кармана несколько таблеток и разжевал их.

— Кику, мне страшно, — сказал он. — Я смотрю в зеркало и не узнаю своего лица. Такое ощущение, что мое тело раскололи пополам, и эти половинки не всегда делают одно и то же. Это все муха виновата. Бывает такая муха с человеческим лицом, и я каким-то образом ее проглотил. Теперь я все понял: муха с человеческим лицом — это на самом деле человек, который в прежней жизни совершил какую-то ужасную вещь и потому перевоплотился в муху. Ее жужжание в моей голове — это указание что-то сделать. И теперь я знаю, что именно, — сказал он таким тоном, будто принял какое-то решение. — Она хочет, чтобы я стал убийцей. Когда-то я уже слышал этот звук: в общественном туалете в Сасэбо. Тогда один бродяга приставал ко мне, и я раскроил ему череп кирпичом.

— Теперь эта муха подбивает меня на разные гадости: то отрезать кончик языка, то избить девицу цепью по заднице, то схватить микрофон и ублажать тех, кто лезет на сцену. Удивительно, что чем больше подобных глупостей я совершаю, тем более знаменитым становлюсь и тем больше получаю денег. Мне никак не удается избавиться от ощущения, будто меня раскололи пополам… Вот почему мне нужно снова услышать тот звук. Муха мне подсказала, как этого достичь: нужно убить того, кого я больше всего на свете люблю, и тогда я услышу звук. Я должен принести самого любимого человека в жертву и тогда получу то, что мне надо. Я знаю, что она говорит правду. Когда тот извращенец отсасывал у меня, я любил его сильней, чем кого-либо, и именно в тот момент размозжил ему череп кирпичом. И тогда услышал этот звук. То же самое случилось и с тобой. Ты услышал этот звук в тот момент, когда убил свою мать. Муха сказала правду: нужно убить того, кого любишь! Неужели не понятно? Вся эта дребедень про любящего и доброго Бога — дерьмо собачье. Этим миром правит великий грешник. Чтобы получить какую-то милость, приходится делать что-то ужасное. Вот и все! И потому я должен убить Нива! Она сейчас беременна, а отец ее ребенка — я. Если я убью ее, то убью сразу два живых существа. И дважды услышу этот звук, ты понимаешь, Кику? В комнату заглянул охранник:

— Ваше время истекло.

Хаси поднялся и направился к двери.

— Спасибо тебе, Кику, — сказал он. — Теперь мне все ясно.

— Время, — поторапливал охранник.

Кику сидел в оцепенении, словно пригвожденный к стулу.

— Пока, Кику. Держись! — бросил Хаси, выходя из комнаты.

— Подожди, Хаси, подожди! — вскочил Кику.

— Куваяма, твое время истекло, — схватил его за руку охранник.

Кику понимал, что должен задержать Нива, но никак не мог вспомнить ее имя.

— Госпожа! — закричал он, и, к его удивлению, она появилась в дверном проеме.

Охранник удерживал Кику за плечо.

— Госпожа, что с ним? Он псих, он сошел с ума. Кто довел его до этого? Кто с ним это сделал?

Вошли еще два охранника, схватили Кику и потащили его. Нива смотрела ему вслед, совершенно сбитая с толку.

«Бедный Хаси, — думал Кику на обратном пути. — Несчастен, как всегда». Ему было невероятно жаль Хаси. Все как всегда. Ничего не изменилось. Толпы чужих людей вокруг, и все учат тебя, что делать. И все при этом лгут. Ничего не изменилось, ровно ничего — с того момента, как ты издал свой первый вопль в камере хранения. Разве что камера стала чуть побольше. В ней появился плавательный бассейн, сад, музыка, обнаженные красотки, домашние животные, музеи, кинотеатры, психушки… но это все та же камера хранения, и, сколько ни рой, все равно упрешься в стену. А если попытаешься на нее влезть, тебя встретят ухмыляющиеся рожи и пинком под зад сбросят обратно. Спихнут назад — в тюрьму, в психушку… Все это ловко прикрыто пальмами в кадках, сверкающими бассейнами, пушистыми щенками, тропическими рыбками, киноэкранами, выставками, гладкой женской кожей. Но за всем этим — непреодолимая стена, бдительные охранники, смотровая вышка. Когда серый туман на миг рассеивается, все становится видно: стена, вышка. Они запугивают тебя до смерти, сводят с ума, но ты ничего не можешь сделать. И когда ты не выдерживаешь, когда страх и гнев заставляют тебя что-то делать, они тут как тут: тюрьма, сумасшедший дом, свинцовая урна для твоего праха. Решение только одно, выход только один: разбить все вдребезги, начать с нуля, послать все к черту…

Кику остановился и обернулся, как будто что-то вспомнил.

— Хаси! — закричал он, рванувшись назад. Охранники схватили его. — Хаси!! Это стучало сердце! Слышишь? Это стучало сердце твоей матери!

Его голос эхом отозвался по коридору.

— Кажется, ты чокнулся, парень! — рассмеялся охранник.

Анэмонэ стояла на молу и смотрела в бинокль, как «Юё-мару» выходит из гавани. «Интересно, как он собирается убежать?» — думала она.

Два дня назад она уволилась из кондитерской. Норико жаловалась, что будет без нее скучать, а четыре других девушки устроили прощальную вечеринку. Они сняли зал в ресторане, и каждая принесла что-нибудь в подарок: набор носовых платков, брелок и прочие мелочи. Норико подарила книгу, завернутую в яркую бумагу.

— Героиня этой книги похожа на тебя, — объяснила она. — Жена писателя, который еще в молодые годы стал богатым и знаменитым. И вот они кочуют с вечеринки на вечеринку, пока она не начинает сходить с ума. Ее зовут Зельда.

— А чем, интересно, она похожа на меня? — спросила Анэмонэ. — Я, возможно, не слишком умная, но и не сумасшедшая. Так чем же?

Норико ненадолго задумалась.

— Ну, во-первых, вы обе красавицы. Ты говоришь, что ты не умная, а я считаю, что ты очень умная. Умная и симпатичная. Но иногда кажется, что тебе недостает чего-то важного — как если бы в кекс забыли положить ванилин. — Норико откусила кусочек желе.

— Но это можно сказать о каждом, — возразила одна из девушек. — Каждому далеко до совершенства, каждому чего-то недостает.

Все согласно закивали.

— Я не это имела в виду, — сказала Норико, предварительно расправившись с желе. — Понимаете, бывают такие девушки, о которых вы думаете, что они плохо выглядят и плохо кончат, но тайно, в глубине души, все равно им завидуете. По-моему, Анэмонэ как раз из числа таких девушек.

— Спасибо, — сказала Анэмонэ, понимая, что это комплимент. — Спасибо. И все же я не сумасшедшая.

Она сделала все, как велел ей Кику. Во-первых, купила для него одежду и спрятала ее в определенном месте возле доков в городе, куда должно было зайти судно. Во-вторых, приобрела большую яхту и, загрузив ее едой, водой и снаряжением для подводного плавания, поставила на причал в известном им обоим месте недалеко от Токио.

Теперь, проследив, как «Юё-мару» исчез вдали, она вытащила из кармашка блузки ключ и, покручивая его на пальце, направилась к своей машине — красному «лендроверу» с приводом на четыре колеса и надписью «Датура» на боку. «Как же он убежит?» — спрашивала она себя, заводя мотор и направляясь в первый порт захода.

Она открыла окна, но нижнее белье все равно было влажным от пота. Деревенские пейзажи витали в воздухе над плавящимся асфальтом. В это время года крокодилы весело молотят хвостами по воде, в это время года она встретила Кику: летом. Книга, которую подарила Норико, лежала рядом на сиденье. Ожидая, когда судно Кику наконец покинет гавань, Анэмонэ заглянула было в книгу, но мелкий шрифт быстро ее утомил, и она ее отложила. Ветер перелистнул страницы, и, остановившись у светофора, Анэмонэ прочла первую попавшуюея строку. Она ей понравилась, и, в ожидании зеленого света, Анэмонэ шепотом повторила: «Серьезные девушки лишены привлекательности, поэтому я не хочу становиться серьезной».

ГЛАВА 29

Нива начала ходить в центр йоги для беременных. В трехнедельный перерыв между гастролями и началом студийной записи следующего альбома Хаси впал в глубокую депрессию, и попытки Нива держать его под контролем довели ее до такого отчаяния, что она стала опасаться выкидыша. Занятия йогой помогали ей бороться со стрессом и бессонницей, не прибегая к снотворному.

Хаси целые дни проводил в полном безделье, валяясь на диване, который перенесли в его затемненную комнату. Время от времени он произносил:

— Кто-то гонится за мной, но зачем убегать, если рано или поздно меня все равно поймают?

Тем не менее он вел себя вполне нормально, не впадал в ярость, никаких признаков того, что он хочет покончить с собой, не было. Он даже ел понемногу, и Нива старалась приучить себя к мысли, что его состояние вызвано чрезмерным изнеможением. Однако господин Д. считал, что Хаси следует поместить в психушку.

— Мы организуем телевизионное шоу прямо из больницы, — сказал он, очевидно волнуясь, как бы известие о невменяемости Хаси не сказалось пагубно на продаже его дисков.

Чтобы расшевелить Хаси и вытащить из комнаты, к нему явились два музыканта из ансамбля. Тору принес ему в подарок губную гармошку.

— Музыка — лучшее лекарство от всех болезней, — сказал он.

Хаси взбодрился и заиграл блюз. Мацуяма тут же схватил со стены гитару, а Тору поднял валявшиеся на полу барабанчики бонго, и начался настоящий джэм-сейшн. Нива пришла в восторг, наблюдая за ними. Хаси играл с закрытыми глазами. На лице у него застыло умиротворенное выражение, какого она давно уже не видела. «Если музыка оказывает на него такое сильное воздействие, нам необходимо устраивать как можно больше концертов», — подумала она.

Развивая тему только что исполненного блюза, Тору запел песенку бродячего музыканта, побирающегося по поездам и вокзалам.

Глубокая ночь. Пустынный вокзал.

Туман — не видно огней.

Бросаю на землю старый рюкзак,

Бросаю как можно нежней.

Как можно нежней! Его ты не трожь.

В рюкзак я сунул кларнет.

Треснет мундштук — как по горлу нож.

Без кларнета мне жизни нет.

Без него я пропал. Безнадега. Тьма.

Огни улетают в туман.

Красный — это любовь сама.

Синий — сердечный обман.

Нива зааплодировала. Тору рассмеялся.

— Хаси, когда ты научился играть на губной гармошке? — спросил он. Однако Хаси, погрузившись в игру, его не слышал.

— Попробуй использовать ее на следующих гастролях, — сказал Мацуяма. На этот раз Хаси кивнул и в невероятно быстром темпе исполнил риф из «Полуночного бродяги». Наблюдая, как он, сгорбившись, играет на губной гармошке, Нива испытала чувство, которое почти позабыла, — то самое чувство, которое она испытала, когда впервые услышала, как он поет, и когда он впервые заключил ее в объятия. Она почувствовала, что теперь может простить себя, освободить себя, любовно относиться и к своему телу и к Хаси, излучающему свет. Она вспомнила, как ей была неприятна мысль о том, что такой юный — намного моложе ее — мужчина способен обладать такой властью над людьми. И как раньше думала о том, что он пришел из ниоткуда, что он пережил в детстве такую травму, которую ей даже трудно было себе представить, что излучаемые им во время пения волны были попыткой смягчить ужасные воспоминания. Но теперь ей больше так не казалось. Ад не остался за спиной Хаси, ад, словно злокачественная опухоль, пребывал внутри него, и Хаси пел для того, чтобы изгнать свою муку наружу, развеять ее вокруг себя и тем самым сохранить хоть какое-то равновесие.

— Больше не могу, — сказал Тору, и Мацуяма согласно кивнул.

— Я заварю чай, — сказала Нива. Дожидаясь на кухне, пока в чайнике закипит вода, она услышала, как барабанчики, а потом и гитара замолчали. Слышна была только губная гармошка, и Нива подумала, что она абсолютно счастлива. Яблочный чай был уже заварен, когда на кухню вошел встревоженный Мацуяма.

— Что с Хаси? — спросил он.

— В последнее время он сильно устал, но ваш приход чудесным образом на него подействовал. Я уже давно не видела его в такой прекрасной форме, — сказала Нива.

— В прекрасной форме? Да он словно сумасшедший! Играет с такой яростью, что у него кровь по губам струится. Тору попросил его прекратить играть, но Хаси, кажется, и не услышал.

Когда они вернулись в комнату, Тору в отчаянии воздел руки к небу. Губы у Хаси были в крови.

— Хаси! — закричала Нива. Ответа не последовало.

— Попробуем его остановить? — спросил Тору. — Если не сделать это, он раздерет себе все губы.

— Прошу вас, сделайте что-нибудь, — прошептала она.

Тору приблизился к Хаси, но когда он попробовал взять губную гармошку, Хаси с силой пнул его ногой в живот. Тогда Мацуяма подскочил к нему сзади и оттащил к стене, а Тору схватил за волосы и повалил на пол. Но и оказавшись на полу, Хаси продолжал что есть мочи играть, тщетно Мацуяма пытался отобрать гармошку. Нива заткнула уши, чтобы не слышать скрежещущих звуков, которые в сочетании с голосом Хаси напоминали визг удушаемого животного. Наконец Мацуяма удалось вырвать окровавленную гармошку из рук Хаси.

— Дурак! Ты соображаешь, что делаешь? — кричал он, утирая губы Хаси своим носовым платком. — Ты ведешь себя как ненормальный!

— Но разве это не значит быть поп-звездой? — окровавленными губами пробормотал Хаси, уставившись в потолок.

Потом он сидел и глядел в окно, а Нива размышляла, нужно ли отдавать его в лечебницу. И Мацуяма, и Тору были убеждены, что ему следует пройти курс лечения, лучше всего за границей, но Нива прекрасно понимала, что, куда бы они ни уехали, господин Д. всюду их разыщет и пошлет за ними папарацци. В сущности, только она одна могла ему помочь, но не была уверена, хватит ли у нее сил, чтобы стать его соратником в борьбе с адовыми муками, которые поселились в нем. Ведь для того, чтобы самой не оказаться в этом аду, ей предстоит бороться не только вместе с Хаси, но и против него.

Хаси разглядывал какое-то серое пятно на дороге, напоминающее раздавленного кота или собаку. Судя по очертаниям, это был все-таки кот. Хаси долго в него вглядывался, а потом стремительно выбежал из комнаты. Нива сразу же сообразила, что он собирается сделать: подобрать мертвое животное и где-нибудь его похоронить. Он постоянно хоронил попадающихся ему мертвых мотыльков и тараканов. Немного спустя Хаси вернулся с мертвенно-бледным лицом, но Нива не обратила на него внимания и отправилась в спальню, где почитала немного книгу про беременность и вскоре заснула.

Проснулась она от странного ощущения. Ее поразил вид Хаси, который стоял возле самой ее постели, и она чуть не закричала. Хаси дрожал всем телом. Собрав все остатки своего мужества, она заглянула ему в глаза.

— Нива, как себя чувствует ребенок? — спокойно спросил он. — Знаешь, мне кажется, что было бы лучше, если бы он умер. Вряд ли я сумею стать для него образцом для подражания, не знаю, что бы я смог ему сказать… Нива, мне давно хотелось тебе признаться: в моей голове поселилась муха с человеческим лицом, и она отдает мне приказы. Сейчас она твердит: «Убей Нива! Убей Нива!» Я слышу только этот голос, и это невыносимо. Кику хорошо знает, что значит убить того, кого ты больше всего любишь. Я ничего не могу с собой поделать, я таким родился… Я должен убить того, кого люблю. Кику говорил мне, что нужно стать преступником, убить того, кого любишь, и тогда этот голос исчезнет и я услышу звук. Я похоронил мертвого кота на газоне, а мертвого мотылька — в цветочном горшке. А теперь я должен убить тебя вместе с нашим ребенком. Я убежден, что моему ребенку лучше быть мертвым.

Мурашки побежали у него по шее, когда он посмотрел на раздутый живот Нива.

— Я не хочу этого делать, — невольно проговорил он. — Правда не хочу, но иначе я никогда не услышу этот звук. — Он выпучил налитые кровью глаза. — И тогда я превращусь в человека-муху.

Нива старалась держать себя в руках. Она попробовала крикнуть, но у нее так пересохло в горле, что звуки не вырывались. Она подумала, что было бы лучше, чтобы они умерли оба — и она, и младенец. И вдруг поняла, что больше не любит этого человека. Поняла, что до сих пор волновалась не за себя, а за Хаси — чтобы он не стал убийцей. При этой мысли она испытала некоторое облегчение и одновременно подумала, что он уродлив. Что-то глубоко застряло у нее в груди, потом выползло через горло и выплеснулось изо рта:

— Твой ребенок не умрет! — прокричала она и увидела, что Хаси теряет сознание. — Даже если ты выдерешь его из меня, даже если это будет только крошечный зародыш и его отправят в сточную канаву, он все равно выживет. Это ребенок человека, который выжил в камере хранения. Поэтому он будет жить и расти, а потом будет разыскивать тебя. К тому времени ты превратишься в муху, но тебе не удастся скрыться, и я обещаю, что он тебя раздавит — этот ребенок, который будет жить!

ГЛАВА 30

Судно «Юё-мару» двигалось на юг вдоль тихоокеанского побережья острова Хонсю. На борту находилось двадцать два человека: пятнадцать курсантов и семь членов команды, включая капитана, старшего механика, первого помощника, радиста, инспектора из службы надзора и двух охранников. Девять заключенных, приписанных к палубной команде, по очереди занимали место у руля. В рубке постоянно находилось шесть человек: капитан Эда, радист, курсант-рулевой, курсант, следящий за показаниями радара и другими приборами, и еще двое читающих лоции. На второй день плавания очередь стоять за рулем выпала Кику, Яманэ следил за радаром, а Хаяси читал лоции.

Одной из учебных задач была спасательная операция в открытом море. Капитан Эда уточнил у Накакура, где они находятся. Тот ответил:

— 142 градуса 39 минут восточной долготы и 40 градусов 44 минуты северной широты.

И тут из динамиков донеслось:

— Человек за бортом справа по курсу!

— Человек за бортом! — крикнул Кику, заглушил мотор и резко повернул вправо.

Его учили, что прежде всего следует приблизиться к утопающему, но так, чтобы не поранить его вращающимся винтом. Для этого корма судна должна находиться на некотором расстоянии от утопающего. Сделав поворот, следует медленно двигаться, пока не будет установлен визуальный контакт. Потом бросить спасательный круг и, не упуская утопающего из виду, подойти к нему с подветренной стороны на расстояние двадцать-тридцать метров, потом заглушить мотор, чтобы позволить шлюпке медленно подойти к утопающему. Сейчас «утопающим» был большой красный мяч. Но он так и остался на месте, потому что тренировка пошла не так, как было запланировано. Кику не учел волны в открытом море и не сумел выполнить маневр, усвоенный им в условиях тихой бухты. В открытом море надо было повернуть судно так, чтобы волны били в левый борт. Но Кику развернул судно на сто восемьдесят градусов, отчего волна стала бить в правый борт, и теперь ему оставалось только наблюдать за тем, как судно удаляется прочь от мяча, символизирующего тонущего матроса.

— Что случилось, Куваяма? Какие-то трудности? — рассмеялся капитан.

— Я и не думал, что море может так сильно штормить, — ответил Кику.

Эда приказал Хаяси посмотреть последнюю сводку погоды.

— Над островами Бонин сохраняется область высокого давления. Ветер южный. Над Южной Сибирью формируется антициклон, который будет перемещаться на юг.

Выслушав сводку, капитан Эда понимающе кивнул:

— При таких погодных условиях опасаться нам нечего.

— Кроме шквального ветра, — почти закричал Накакура, а радист начал передавать местную метеосводку:

— Приближается небольшой тайфун, который предположительно затихнет где-то к югу от Окинавы и не достигнет больших островов.

Дул легкий бриз, стайки летучих рыбок то и дело мелькали над поверхностью моря, в рубке стояла жара. Пот ручьями стекал на лоции, и Кику утирал лоб рукавом, не отрывая глаз от гирокомпаса.

На третью ночь они вошли в порт Ситигагама в префектуре Мияги и бросили якорь у дамбы, застроенной серыми складскими помещениями. Когда закрепили швартовы, по рядам заключенных пробежала дрожь возбуждения: сегодня им было разрешено принимать гостей. Те, чьи друзья и родственники заранее подали заявление, получили разрешение на часовое свидание сразу после ужина. Как только солнце зашло, родственники скопились на набережной. Охранники по списку проверили имена и анкетные данные. Наконец стали поочередно вызывать заключенных, и все, кроме Кику, сошли на берег. Яманэ встречала женщина с ребенком, очевидно жена. Хаяси ждала молодая пара — брат с сестрой или супругой. К Накакура приехала мать. Услышав свое имя, Накакура сначала заколебался, лицо его помрачнело. Падающий от фонарей свет превратил сцену свиданий в театр теней. Среди них Кику рассмотрел Яманэ, высоко поднимающего своего ребенка. Он наблюдал за силуэтами, когда рядом появился капитан.

— Что, чувствуешь себя одиноко? — спросил он. Кику повернулся и долго всматривался в загорелое лицо капитана.

— Кажется, им весело, — ответил он наконец.

— Мне говорили, что ты сирота, — сказал капитан. Отражение ночных фонарей играло на его лице. — Должно быть, тебе непросто. — Огни мерцали, отчего выражение его лица, казалось, постоянно меняется. — В жизни я знал двух сирот, — продолжал он, — обоим в юности пришлось нелегко. В те времена эти парни не могли получить работу в крупной компании просто потому, что у них не было родителей. Поэтому оба моих друга кончили плохо, все у них пошло наперекосяк. Говорят, что существует две категории сирот: одни всю жизнь бунтуют и борются со всеми, с кем сталкиваются, а другие обманывают и мошенничают. Интересно, к какой категории относишься ты?

Глубокий, хриплый голос капитана звучал довольно ободряюще. Соленые брызги несколько охладили разгоряченное тело Кику и сняли усталость от долгого плавания.

— Не знаю, — ответил он.

— И правильно делаешь! Тебе незачем это знать. К тому же и те, и другие в конечном счете чувствуют себя в равной степени одинокими.

Кику ничего не ответил.

— Посмотри, Куваяма, — продолжал капитан, указывая на фигуры стоящих на набережной. — Это и есть семья. У меня самого две дочери, скоро будет внук. Я знаю, что ты привык всего добиваться сам, но это не причина для того, чтобы не создать собственную семью. Куваяма, мой мальчик, вот что тебе нужно: создать семью, для которой ты будешь опорой.

Кику пытался отыскать среди силуэтов Яманэ, Накакура и Хаяси. Наконец высмотрел Хаяси: тот сидел на ограждении, болтая ногами, и рассматривал в свете фонаря какой-то листок, вероятно фотографию. Яманэ с ребенком на плечах помахал

Кику рукой..

— Кику! Иди к нам на минутку! — позвал он.

— Иди, иди, — сказал капитан, похлопав его по плечу.

Яманэ встретил Кику на берегу.

— Это мой сын, — сказал он, с гордостью демонстрируя ребенка. — Я хочу сделать из него настоящего моряка. Малышу не исполнилось еще и года, а он уже умеет плавать.

Яманэ широко улыбался. Кику наклонился и приложил ухо к крохотной груди ребенка. Малыш испуганно захныкал.

— Слышишь? — спросил Яманэ. Кику кивнул, и его друг принялся качать ребенка, напевая ему песню:

Я — моря малое дитя,

Пусть я в лесу расту,

Но моря слышу шум всегда…

Песня поплыла над толпой, и улыбка осветила лицо стоявшего на палубе капитана. Через пару строк он громко подхватил ее, и Кику тоже запел приглушенным голосом. Когда песня кончилась, раздались шумные аплодисменты.

Вдруг Кику заметил два ярких луча, стремительно летящих по шоссе. На миг выхватив из тьмы склады и серые стены и осветив темные силуэты на набережной, лучи исчезли. Всего на одно мгновение перед глазами Кику промелькнул красный «лендровер», и по влажной серой ночи над бухтой пробежала красноватая рябь. «Анэмонэ!» — воскликнул он про себя, вспомнив ее теплый, гладкий, изящно заостренный язычок.

Курсанты спали на простых койках, установленных на время похода в специальном отсеке трюма. Тюремный отсек площадью в шесть квадратных метров был забит койками в пять рядов по три яруса. Обитатели его пребывали в такой тесноте, что с трудом могли перевернуться с боку на бок. Остальные члены экипажа спали на палубе, а двое охранников сменяли друг друга на часах перед люком, ведущим в тюремный отсек. Этой ночью в трюме почти никто не спал — мешали жара и возбуждение, вызванное первым за долгое время свиданием с родственниками. Люк был оставлен открытым, но бриз внутрь не проникал. Заключенные лежали в мокром белье на влажных простынях, и одновременное дыхание пятнадцати пар легких с каждой минутой увеличивало влажность. Откуда-то снизу доносилось сдержанное рыдание. Кику, лежавший на третьей койке в среднем ряду, почувствовал, что Яманэ трогает его с соседней койки за плечо. Яманэ указал ему на Накакура: нижняя койка с правой стороны. Накакура плакал, уткнувшись лицом в подушку.

— Бабушка у него умерла, — прошептал Яманэ. — А он ее очень любил. Только что поссорился с мамашей! Бедняга!

Но Кику оборвал его, заявив, что проблемы Накакура его не интересует и ему хочется спать.

— Из-за жары спать невозможно, но если мы не заставим себя хоть часок покемарить, завтра нас ждет сущий ад.

Яманэ согласно кивнул. А Накакура все не мог успокоиться.

Ситигагама был конечным портом маршрута «Юё-мару». Отсюда корабль должен был возвращаться в порт приписки. Если уж совершать побег, то только здесь. Согласно плану, Анэмонэ должна была спрятать в разных местах по пути отсюда к Токио три машины. Оставалось только дождаться, пока все заснут. Вскоре Кику услышал в темноте, что все дышат ровно и глубоко. Но только он собрался встать, как вдруг осторожно поднялся Накакура. Когда он проходил мимо, Кику хлопнул его по плечу.

— Ты куда? — прошептал он.

— Поссать, — ответил Накакура, но поднялся мимо туалета по лестнице на палубу. Кику занервничал и разбудил Яманэ.

— Яманэ! Накакура хочет слинять. Надо его задержать.

Стараясь не шуметь, Кику встал с койки и полез к люку. Высунув голову, он увидел, что Накакура сидит на корточках в тени капитанского мостика и смотрит на охранника, который спустился на набережную поболтать с полицейским из береговой охраны. Иногда охранник бросал взгляд на судно. Рядом с Кику из люка высунулся Яманэ.

— Накакура, не делай этого! — зашипел Яманэ. Нахождение на палубе ночью приравнивалось к попытке бегства, что означало по меньшей мере автоматическое недопущение к сдаче экзамена по морскому делу. Даже на расстоянии было заметно, как вздымается и опускается спина Накакура. Спуститься на набережную так, чтобы этого не заметил охранник, было невозможно. Оставался еще один способ — соскользнуть с левого борта, но всплеск от падения в воду и покачивание судна тоже неизбежно привлекли бы внимание охранника. И тут Кику услышал рев мотора. «Дерьмо!» — выругался он про себя. Он знал, что Анэмонэ наблюдает за судном из расположенного где-то поблизости здания. Увидев Кику на палубе, она должна была как-нибудь отвлечь охранника. Наверное, по ошибке приняла Накакура за Кику! «Лендровер» остановился на дальнем конце набережной, и он услышал ее голос.

— Простите! В клубе моряков началась драка! — закричала она, и вскоре послышался удаляющийся топот. Пока он размышлял, что делать, Анэмонэ вернулась.

— Офицер сказал, что ему нужна ваша помощь, — старалась она убедить охранника поспешить на усмирение вымышленной драки, но так, чтобы он не успел разбудить сменщика. Похоже, это у нее получилось. Надо было шевелиться. Взять Накакура с собой, а потом…

Снова послышались торопливые шаги Анэмонэ. Он услышал, что охранник спрыгнул на дорогу. Кику решил: к чертям Накакура! Если не бежать сейчас, другого шанса может не представиться! Он готов уже был выбраться на палубу, как вдруг Накакура выпрямился и с криком «А-а-а-а-а-а-а-а!» сиганул через поручень в воду. Кику увидел, что в рубке зажегся свет, и укрылся в люке. В следующее мгновение из двери выскочили капитан и инспектор, а на набережной вновь появился охранник. Накакура, производя неимоверный шум, молотил ногами по воде и продолжал орать.

— Поздно! — пробормотал Кику, выползая на палубу.

Луч прожектора высветил Накакура. К этому времени Яманэ и Хаяси тоже выбрались из люка, но заметивший их на палубе охранник подбежал и велел спуститься вниз. Прежде чем нырнуть в люк, Кику увидел над ограждением набережной бледное лицо Анэмонэ. Сообразив, что парень в воде — не Кику, она стала оглядывать палубу и успела заметить отмашку, которую сделал ей Кику, прежде чем исчезнуть в люке. Она вернулась на дорогу к автомобилю и завела мотор. В тот момент, когда охранник захлопнул люк над головой Кику, тот услышал рев удаляющегося «лендровера» и голос капитана:

— Накакура, мать твою так! Хватайся скорее за крюк!

На следующий день отправление судна задержалось на четыре часа из-за допроса в полицейском участке и составления рапорта в Исправительный центр несовершеннолетних. Наказание Накакура было решено отложить до возвращения в Хакодатэ, однако все это время он обязан был провести в тюремном отсеке.

— Я вовсе не собирался бежать, — сказал он Кику, когда тот принес ему ужин.

Накакура рассказал ему, что обожал свою бабушку, а его мать терпеть ее не могла. Мать, бывшая медсестра, красила волосы и пользовалась дезодорантами, запах которых он не переносил. Вчера, во время свидания, мать, отвратно ухмыляясь, сообщила, что бабушка погибла в автокатастрофе, но, «к счастью», у нее была страховка, благодаря которой мать сумела съездить со своим новым дружком на Гавайи. Накакура, опустив голову, объяснил, что единственной целью его побега было убийство матери. Услышав это, Кику с трудом сдержался, чтобы не ударить его. «Из-за тебя, идиот, — подумал он, — сорвался мой побег. Другого шанса не будет. Теперь нас будут стеречь, как коршуны».

«Юё-мару» на большой скорости шел к Хакодатэ. Причиной спешки было не столько опоздание, сколько тайфун, который, вместо того чтобы стихнуть в районе Окинавы, изменил направление движения. Судовой радист постоянно передавал последние метеосводки. Капитан Эда был настроен на то, чтобы, несмотря на опоздание с выходом, вовремя достичь намеченного порта, ибо с той командой, что была на борту, не всякий порт мог дать ему пристанище.