Глава 36

Когда ФБР внезапно заинтересовалось организацией и когда Валачи "запел", как канарейка, вся организация по всей стране оказалась под угрозой, и особенно Семья Дженовезе, так как главной целью Валачи был дон Витоне. Многие из тех, кто раньше не верил в существование мафии, теперь изменили свое мнение. Седовласый преступник целую неделю рассказывал свою историю, и его рассказ транслировался по всей стране. Просматривая список известных преступников, он выбрал двести восемьдесят девять членов Семьи и рассказал об их связях, но некоторых друзей не упомянул, чтобы не обнаружилась их связь с преступлениями.

Семья собиралась на срочные совещания. По телефонам разговоры не велись, также избегались места, где могут быть микрофоны. Даже частные машины и спальни были под подозрением. Пата на лекциях все чаще спрашивали про организацию. Семья стремилась опровергнуть существование организации, которую Валачи называл "Коза Ностра", и принизить значение самого Валачи.

Во время вопросов и ответов на лекциях и особенно на неформальных мероприятиях Пат подчеркивал, что прозвище Валачи в организации было Каго, что по-итальянски означало экскременты. Пат представлял Валачи как мелкого хулигана, который старается добиться известности, связывая себя с более важными людьми.

– Если Валачи говорит правду, – говорил Пат в Буффало, – то почему же ФБР тогда никого еще не арестовало в связи с его заявлениями? Потому что это все игра, стремление дискредитировать американцев итальянского происхождения, попытка сделать вид, что иностранцы более склонны к преступлениям, чем сами янки. Но пока власти гоняются за игроками в азартные игры и за проститутками, которые по сути дела дают людям то, что им нужно, кто защищает нас от насильников на улицах и в наших домах?

Как председатель Комиссии по преступлениям Итало-американской лиги Пат разослал множество писем, в которых обвинял Валачи, ФБР и федеральное правительство в том, что они стремятся дискредитировать всех, кто носит итальянское имя.

Сенатор Маклеллан спросил сидевшего в кабинке свидетелей Валачи, почему тот сотрудничает с правительством, рискуя своей жизнью. Ответ Валачи был зафиксирован на пленке:

Валачи: Ответ очень прост. Прежде всего, чтобы уничтожить их.

Маклеллан: Чтобы что?

Валачи: Уничтожить их.

Маклеллан: Уничтожить кого?

Валачи: Лидеров "Коза Ностра", боссов, все то, что, как бы сказать, все то, что существует.

Маклеллан: Вы хотели бы уничтожить весь синдикат – всю организацию?

Валачи: Да, сэр. Верно.

Маклеллан: Почему вы считаете, что она должна быть уничтожена?

Валачи: Ну, в течение многих лет я был с ними связан, Они очень плохо обращаются с рядовыми членами. Это все делается специально, и я тоже делаю это специально, Хочу уничтожить их.

Свидетельство Валачи не уничтожило Семьи, хотя и доставило много хлопот. Больше всего раздражало то, что Валачи хорошо охраняли. Авторитет организации сильно бы пострадал, если бы она не смогла заткнуть этого болтуна.

Реган Дойл, сидя в своей звукоизолированной комнате на Шестьдесят девятой улице, прослушивая материал и сопоставляя его с добавочной информацией, полученной от Валачи, начинал уже видеть подлинную картину. В подслушанном разговоре Пит Пампс и Майк Скандифия жаловались на то, что ФБР становится известно все больше и больше:

Пит: Ну, сукин сын. Он дает мне фотографию Карло, Карло Гамбино, и спрашивает меня: "Знаешь его?" Я говорю: "Конечно знаю". "Сколько времени ты его знаешь?" – опять спрашивает он. "Я знаю его уже двадцать – тридцать лет", – отвечаю я.

Майк: Они и не думали, что ты ничего не будешь говорить.

Пит: "Ты можешь что-нибудь о нем рассказать?" – задают они вопрос. "Единственное, что я могу сказать, – отвечаю я, – это то, что он бизнесмен, всю жизнь занимался бизнесом, вырастил четырех детей. Все окончили колледж, женились". Я говорю: "Что вам еще нужно? У него прекрасная семья". Видишь, что они делают? Им надо что-то другое, но об этом и вопроса нет.

Майк: Они хотят подловить тебя, меня.

Пит: Да.

Майк: Потому что вот тебе доказательство. Они добрались до всех капитанов.

Пит: Да.

Майк: И они называют их капитанами, предводителями, капо. Я имею в виду, что они добрались до всех боссов. Но это говорят они сами, и я подумал: "Ничего себе, они их уже знают".

Пит: Да.

Майк: Они говорят: "Теперь, чтобы его потрепать, надо съездить к его дочери". Я сказал: "Не вижу в этом смысла. Какое отношение имеет к этому дочь?" Чувствую, что они не хотят приводить тебя в замешательство. Не хотят ехать в монастырь, чтобы встретиться с твоей дочерью.

Пит: Как они приведут меня в замешательство? Что они могут сделать, поехав туда?

Майк: Ну, Господи сохрани, они же не могут... не могут выгнать ее оттуда.

Пит: Нет.

Майк: Как они ее выгонят?

Пит: Нет, они не могут ее выгнать.

Майк: Их смущает то, что твоя дочь – монашка. Я имею в виду, что это считается почетным!

Пит: Они ничего не могут сделать. Они ничего не сделают.

Майк: Грязные сосунки. Теперь они все разнюхали. "Коза Ностра" раскрыта.

Пит: Да.

Майк: Это открытая книга.

Пит: Да, это открытая книга.

Майк: Пит, ты знаешь, так же, как и я, что знакомство с чем угодно вызывает неодобрение. А мы только немного знакомы с нашей "Коза Ностра".

В другой части ленты Дойл услышал следующее!

Майк: Я это говорил еще года два назад. Надо глубоко закопаться и прорыть новые тоннели, Вот что мы должны делать.

Пит: Уйти в подполье.

Майк: В подполье. Закопаться, все реорганизовать и оставить по паре трупов на каждом углу. Такого еще не было. Я не хочу показаться кровожадным, но, Пит, ты говоришь с людьми, и они тебя больше не боятся, они тебя игнорируют.

Пит: Да.

Майк: Они стремятся бросить тебе вызов, а ты не хочешь показаться кровожадным. Куда это все нас приведет? Люди плюют тебе в лицо. Я имею в виду каждый... каждый третий может прийти в полицию или ФБР и стать крысой.

Ларри: У нас слишком много сосунков. Есть даже один долбаный тип, один приятель... я знаю. Я псе знаю. Сосунок. Приятный на вид тип. Я должен до него добраться, до этого раздолбал...

Майк: Знаешь, что надо с ним сделать? Ты слышал, что я говорил Питу. Надо найти фонарь. Он должен... надо повесить его на фонаре. Ты понимаешь. Ты должен оттяпать ему его орган, положить ему в карман и оставить там висеть. Это послужит на пользу всем крысам. Они поймут, что с ними будет, если они расколются.

К счастью для Пата Конте, у Дойла и его организации уши были не везде. Так, они не слышали разговора между Патом и Сэмом, который произошел в самый разгар разоблачений организации.

– Нам остается только одно, ба. Мы должны сидеть тихо и не высовываться. Будет пролито много крови, – сказал Пат своему тестю как-то во время ленча.

– Верно. Мы будем работать в политике, – подтвердил Сэм.

– Никто не может сказать, что мы не выполнили свою часть работы, но я сейчас завоевываю политические высоты. Может быть, я еще смогу быть полезным, потому что на этот раз нашла коса на камень.

– Верно, Пат. Пора стать лисами, а не львами, как говорит твой приятель Макиавелли.

Глава 37

Атака на "Коза Ностру" укрепила позиции Пата в итало-американских организациях, которые были решительно настроены против утверждения, что все преступления совершаются итальянцами. Выступая перед смешанными группами, Пат старался подчеркнуть, что нападки на любые малые национальные сообщества представляют собой проявление фанатизма и могут принести только вред.

Пат уже нашел своих избирателей. Это были "голубые воротнички" из малых групп, которые обычно голосовали за демократов, но сейчас были разочарованы политикой демократов по отношению к правам человека и ослаблением борьбы с преступностью. К ним Пат надеялся присоединить голоса республиканцев, которых раздражала политика Рокфеллера и Джавитса.

Пату было приятно узнать, что его либерально-радикальные друзья со времен учебы в университете и колледже Бернарда Баруха тоже идут в ногу со временем. Арти Уинберг, квартиру которого два раза обчистили и жену которого ограбил в метро чернокожий студент, изменил свое отношение к гетто и к школьному обучению. Двое его сыновей учились в школе на Гринвич-авеню. Это была хорошая школа, в которой классы делились на сильные и отсталые. И так получилось, что в первых учились белые, а во вторых – черные.

Уинберг философски пожимал плечами:

– Я думаю, что негры заслуживают всех прав, которые им удастся заполучить, – равные зарплату, право голоса и прочее, но я не хочу, чтобы мой сын учился в классе, где могут вытряхнуть из него деньги на молоко или отобрать его велосипед.

– Ты раньше так не говорил.

– Ну, я не изменил своих идей, но меня тревожит, что мы двигаемся слишком быстро. Или надо остановить насилие, или мне придется уехать из города.

– Что бы ты сказал о том, чтобы создать группу, которая изучила бы проблему преступности, нашла бы тех, кто за это отвечает, и предложила бы пути ее сокращения. Группу вне политики, но с политическим давлением.

– Да, – задумчиво сказал Уинберг. – Может быть, такой группе и удалось бы что-то сделать, но ты сможешь собрать нужных людей?

– Я постараюсь, – ответил Пат. – Я много этим занимался и создал себе имя на ниве предотвращения преступлений.

– Верно, но, послушай, это не превратится в какую-нибудь фашистскую организацию?

Пат рассмеялся:

– Не думаю, что это выглядит по-фашистски – защищать свой дом и своих детей, а?

– Думаю, что нет, – согласился Уинберг. – Дай мне знать, когда дело будет на мази.

– Ты думаешь, Элли или кто-нибудь еще, Джим Бэйли например, могли бы этим заинтересоваться?

– Ну, Джиму Бэйли будет сложно встать на твою сторону. Он же черный.

– Да, – сказал Пат. – Я все время забываю. Но он живет в Вилледже, а его сын ходит в школу на Банк-стрит. Он может оказаться жертвой, как и кто угодно другой.

– Ну, так спроси его.

– А как насчет Элли?

Уинберг покачал головой:

– Очень сомневаюсь. Я слышал, что она болтается сейчас с каким-то черным мусульманином – здоровым сукиным сыном с бородой.

Пат внутренне содрогнулся. Ему трудно было представить, как эти жадные губы окружают огромный черный орган. Но он только сказал:

– Я ей вскоре позвоню, и, если она заинтересуется, я снова с тобой свяжусь.

– Ладно. Удачи тебе.

Из-за дел в Нью-Йорке Пат месяцами не мог заглянуть в Вилледж. В один из понедельников он позвонил Элли из Рочестера и попросил о встрече с ней в пятницу.

– У меня свидание, Пат, – сказала она. – Может, договоримся на другой день?

– Нет. Я в пятницу буду в городе. Отмени свидание, это важно.

– Конечно, детка, – сказала она. – Когда я с тобой встречаюсь, это всегда важно.

– До меня доходили другие слухи, – сказал Пат и повесил трубку, не давая ей времени на ответ.

Пат припарковал "линкольн" на стоянке на Гудзон-стрит и прошел до дома Элли на Банк-стрит. За те несколько лет, когда он сюда не ходил, в вестибюле появились признаки упадка. Пара почтовых ящиков были искорежены, к замку на двери была прибита стальная пластина, стены были покрашены зеленой краской, чтобы закрыть надписи, иногда глубоко вдавленные в штукатурку. Пат под слоем краски смог различить слова "Любовница негра", по которым шли полосы, как будто бы их пытались стереть. Рядом с почтовыми ящиками кто-то аккуратно написал: "Кто хочет в ротик, звоните 634 – 8295". Список жильцов тоже оказался испорчен местными вандалами – многие имена были стерты.

Пат нажал кнопку квартиры Элли. Имени рядом с ней также не было. Он стал ждать скрипучего ответа по интеркому, но не получил его. Он подумал было, что перепутал время или дату, и сверился с записной книжкой. Может быть, звонок не работал?

Пат спустился, дошел до бара Джека Берри и набрал номер Элли. Трубку никто не взял. Пат знал, что Элли любила экспериментировать с наркотиками. Не считая травки, которой она его угощала, Элли старалась расширять свой горизонт при помощи ЛСД, кокаина и амилнитрата. Он решил, что надо лично ознакомиться с ситуацией, и вернулся на Банк-стрит.

Пат нажал на соседнюю кнопку. Ответа не последовало, и Пат позвонил в другую квартиру. Дверь слегка приоткрылась, и Пат показал в окошко двери полицейский значок. Вялый молодой человек с гривой рыжих волос стал разглядывать значок сквозь окошко. Пожав плечами, он открыл дверь.

– Все в порядке, – сказал Пат. – Я просто проверяю одну квартиру.

– Будьте как дома, – сказал молодой человек и ушел.

Пат поднялся через четыре пролета по скрипучей лестнице мимо мешков с мусором и пластмассовых баков, на ярко свешенную верхнюю площадку.

Он позвонил в квартиру Элли и услышал лишь звук звонка. Он сердито постучал. Со второго удара дверь приоткрылась на целый дюйм. Она была не заперта. Пат толкнул ее и поражению остановился.

Репродукции и плакаты были сорваны со стен. На одной из стен были написаны двухфутовые буквы ЧЕРН и оставалась черта еще от одной буквы. Буквы были цвета сухой крови.

На широкой удобной кушетке, где Пат впервые познал Элли, валялись члены и части того, что только путем мысленной реконструкции можно было признать за человеческую фигуру. Голая нога лежала отдельно, указывая в потолок, оканчиваясь сырым обрубком, на который горстями был насыпан белый порошок, впитавший кровь и превративший ее в ярко-красную грязь. Другая нога, вытянутая во всю длину, все еще была при теле. Там, где ноги сходились, была только кровавая дыра. Рука лежала отдельно на спинке кушетки. С обрубка свисали ткани и сухожилия.

Сам торс был обнажен и покрыт серией вертикальных линий. Из грудной клетки торчал нож. Поверх кушетки и тела были набросаны обрывки растений, за которыми Элли тщательно ухаживала, цветы на них повяли. Лицо закрывала подушка, под которой безошибочно можно было узнать прямые соломенного цвета волосы Элли Фогель.

Пат, пятясь, отступил. Его лоб покрылся потом, и его вырвало в мусорный бак. На этот звук открылась дверь одной из квартир.

– Что-нибудь не в порядке?

– Да, – ответил Пат. – Вызовите полицию. Скажите, что здесь совершено убийство. Пусть приезжают сразу же.

Сосед Элли – высокий, хорошо подстриженный мужчина – сначала покраснел, потом побледнел.

– Здесь? В этой квартире? У Элли... мисс Фогель?

– Именно. Живо зовите полицию. И хватит здесь стоять. Спешите!

– Да, сэр, – мужчина прыгнул обратно в свою квартиру, прикрыв дверь.

Опершись руками на перила, Пат смотрел в лестничный пролет и старался отдышаться. Он вытер подбородок и галстук.

Пату отчаянно хотелось воды или пива – чего-нибудь чистого, чтобы смыть вкус смерти с языка. Но он предпочел не входить в квартиру. Вместо этого он думал, как объяснить полиции свое присутствие здесь. Но это было нетрудно. Он же говорил Уинбергу о намерении создать организацию по борьбе с насилием и собирался привлечь к этому Элли. Так как Элли активно участвовала в делах района, ситуация была вполне логичной, а время дня также не вызывало подозрений.

Глава 38

Отвратительное убийство Элли Фогель возбудило ярость Пата – он уже многие годы не испытывал таких сильных эмоций. Именно искренность его утверждений по этому делу получила хороший отклик в прессе. Репортеры уцепились за тот факт, что он пришел к мисс Фогель для привлечения ее к работе в общественной организации.

Уинберг придумал совершенное название их организации: АГОНИЯ, которое расшифровывалось как Антикриминальная группа общественности Нью-Йорка. Это название, а также подходящее время для создания подобной группы вызвали шквал откликов, писем, предложений о финансировании и отзывов политиков, газет, радио– и телерепортеров. Многие заявляли о поддержке туманно выраженной программы их работы.

– Гражданам штата пора доказать, что они жизненно заинтересованы в деле борьбы с преступностью. Мы заинтересованы не столько в бдительности, сколько в поддержке органов правопорядка. За годы работы в полиции я видел, как разрушается общественное мнение о полиции и как с каждым годом падает ее мораль. Она обязана обратить все силы на борьбу с преступностью. Я призываю заинтересованных граждан поддерживать свое местное отделение полиции не только на словах, но и на деле, и крепить связи между гражданами и полицией, а не строить барьер, увеличивающийся год от года, – сказал Пат во время презентации группы.

Пат напечатал себе фирменные бланки, использовав адреса своих офисов в Нью-Йорке и Олбани. Ему было важно, чтобы группу не считали базирующейся только в Нью-Йорке. В то время как АГОНИЯ была частной организацией, ее пропаганда очень помогала ему во время поездок и лекций.

Группа была также удобным каналом накапливания фондов. От отдельных лиц, клубов и организаций рекой лились пожертвования. Даже губернатор Рокфеллер прислал чек на тысячу долларов. Семья, конечно, тоже жертвовала через различные каналы и очень много.

Некоторые газеты отнеслись к кампании Пата с осторожностью, особенно "Нью-Йорк таймс" и "Нью-Йорк пост", но местные газеты штата с энтузиазмом поддержали героя-копа и его план остановить насилие. "Пост" предупреждала, что АГОНИЯ, имея прекрасные цели, может стать орудием в руках расистов и реакционеров. "Таймс" опасалась политического оппортунизма Пата Конте. Эти намеки ничуть не тревожили Пата, так как дискуссии о его политическом будущем пробуждали к нему интерес.

Следствию по делу об убийстве Элли не удалось установить убийцу. Жители дома говорили, что ее видели с разными высокими бородатыми чернокожими, некоторых из них она развлекала по ночам у себя на квартире.

Миссис Гордон из соседней квартиры, наблюдавшая через окошко за большей частью посетителей, заявила: "Может быть, это был один и тот же человек. Не знаю. Они все мне кажутся одинаковыми". Ее слова не попали в газеты, но был опубликован обобщенный портрет, основанный на показаниях двоих-троих соседей. Миссис Гордон была права – он был похож на кого угодно.

Именно кровавые буквы на стене убедили полицию, что если они найдут черного посетителя, то это и будет убийца.

– Я полагаю, – сказал лейтенант Андерсон из Отдела убийств, – преступник собирался написать что-то типа "черная власть", но ему помешали. Преступление совершено больным человеком, но оно имеет и политический оттенок. Нападение на эту женщину олицетворяло для убийцы нападение на враждебное общество белых.

Пат заходил в Отдел убийств Западного Манхэттена два-три раза в неделю. Хотя он больше не служил в полиции, ему предоставляли всю информацию не только как бывшему полицейскому, но и как государственному служащему. В квартире нашли отпечатки пальцев, но они не были зарегистрированы в ФБР. Рукоятка ножа, однако, была вытерта, поэтому отпечатки нельзя было связать непосредственно с убийством. Несколько смазанных пятен говорили о том, что убийца был в резиновых хирургических перчатках.

Глава 39

Большинство газет сходились на том, что убийца был черным и что само убийство было следствием расовой напряженности в городе. Этот инцидент еще больше осложнил и без того тяжелую обстановку в городе. Однажды был избит актер телевидения, прогуливавшийся со своей белой подругой по Макдугал-стрит. Уличная банда разнесла магазин "голубого" чернокожего модельера одежды на Мэдисон-авеню, а группа родителей забрала своих детей из школы в Южном Бруклине, выражая протест против засилья черных в этом районе.

В радиоинтервью в программе Барри Грея Пат подчеркнул свою заинтересованность в решении расовой проблемы как в городе, так и по всей стране.

– Но, – добавил он, – эти шаги должны предприниматься с большой осторожностью в связи с взрывоопасной обстановкой. Совместное обучение и проживание неизбежно создает трения, ведущие к насилию. Все еще существуют большие различия между детьми, воспитанными в трущобах Гарлема, и детьми, родившимися в местах проживания граждан среднего класса. Конечно, это можно понять, когда родители не хотят, чтобы статуе их местной школы понижался из-за насильственного введения в них менее привилегированных элементов.

– Значит, вы против того, чтобы в наших школах учились черные? – спросил Грей.

– Я за это, – ответил Пат, – но я против искусственного совмещения. Я думаю, что школы должны находиться по месту жительства ребенка. Я думаю, что, вырывая ребенка из его естественного окружения и посылая его в расположенную за много миль от его дома школу, мы не ослабим, а только усилим напряжение.

В Олбани Пат встретился с Джерри Фоули и предложил ему тысячу в месяц наличными за то, что он будет писать Пату речи и служить консультантом по политическим связям. Фоули согласился. Тот факт, что Джерри не докладывал налоговой инспекции об этих наличных поступлениях, почти удваивал его зарплату.

Вскоре после того как Фоули стал работать на Пата, в колонках слухов и политических комментариев стали появляться статьи о том, что Пат Конте – это именно тот человек, в котором нуждается страна. Некоторые даже прочили ему различные посты в Городском совете и даже пост губернатора. За каждую статью Пат платил Фоули премию в двадцать пять долларов.

Сначала Пат думал о том, не примкнуть ли к одной из партий, но скоро обнаружил, что в каждой партии давно установились определенные методы работы с кандидатами и бесконечная сеть взаимных обязательств. Кроме того, Пату не хотелось оказаться под пятой какого-нибудь члена комиссии демократов или местного заседателя.

Группа АГОНИЯ, хотя и небольшая, обеспечила Пату великолепную политическую платформу, которую также поддерживала Итало-американская лига. Вскоре кому-нибудь неизбежно должна была прийти в голову-мысль объединить эти разрозненные группы и создать сильное политическое крыло, а потом и политическую партию.

Уинберг был ценным приобретением. За десять лет он превратился из либерала в сторонника раздельного расового обучения и проживания. Уинберг владел домом за парком Грамерси и создал ассоциацию жителей квартала, негласной целью которой было препятствовать появлению в районе негров и пуэрториканцев и сбивать цены на недвижимость.

Поначалу Пат надеялся привлечь и Бэйли. Организации было бы неплохо хотя бы для виду иметь одного черного, но Бэйли был против.

– Неважно, как ты это подаешь, – сказал Джим, – но твоя группа неизбежно будет направлена против черных. Я могу жить в белом районе и посылать сына в частную школу, но это не сделает меня белым. Если я избегаю неудобств, от которых страдают мои черные братья, то это не значит, что я от них отрекаюсь. Твоя группа стоит поперек исторического развития, и она неизбежно будет сметена историей.

– Жаль, что ты так думаешь, Джим. Мне кажется, ты не понимаешь наших целей. Черные, так же как и белые, страдают от уличной преступности и даже больше, чем белые. Цифры говорят, что в основном насилию подвергаются черные. Почему ты не хочешь им помочь?

– Я хочу, – сказал Джим. – Я хочу, чтобы в полиции было больше черных. Я хочу, чтобы исчезла коррупция, принижающая черных. Я хочу уничтожить белых рэкетиров, играющих в Гарлеме в азартные игры и продающих наркотики. Если мы от них избавимся, у нас будет меньше проблем в черных районах.

– Не смеши меня, – ответил Пат. – Во-первых, в этих районах все прибирают к рукам черные, и ты это знаешь, и, во-вторых, если ты имеешь дело с наркотиками или проституцией, у тебя все равно будут стычки, независимо от того, кто там заправляет.

– Будем считать, – рассудительно заметил Бэйли, – что ты видишь вещи по-своему, а я по-своему. Я не могу присоединиться к твоей группе. И только наша дружба заставляет меня надеяться, что мне не придется писать о ней.

– Я тебя только об одном прошу, Джим. Если ты будешь писать статью обо мне, приди и выслушай меня, а не полагайся только на мнение моих врагов. Дай мне возможность ответить.

– Ладно. Обещаю. Как насчет убийцы Элли? Есть какие-нибудь зацепки?

– Ничего серьезного. Допросили восемь – десять мужчин, которых видели с Элли, но у них или алиби, или они чисты, так что не имело смысла их задерживать.

– А они не думают, что ищут не того, кого надо? Если она встречалась с черными, то из этого не следует, что ее убил черный.

– А как насчет надписи на стене?

– Откуда ты знаешь, какое у нее могло быть окончание? Может быть, там было "Черным – смерть!" или "Черные раздолбаи". Кто знает, что там могло быть?

– Может быть, это и был кто-то другой, но сейчас они ищут высокого бородатого черного.

– Разве у них нет досье на извращенцев и потенциальных сексуальных преступников? Мне кажется, что это больше сексуальное преступление, чем политическое. У тебя есть доступ к этим досье. Почему бы тебе не проверить?

– Можно было бы, – сказал Пат.

Они пожали друг другу руки и расстались. Садясь в машину, Пат думал: "Надеюсь, что убийца – не какой-нибудь белый придурок. Это мне совсем не пошло бы на пользу. Он должен быть черным".

Следствие продвигалось медленно. К несчастью, среди черных бродяг бороды в тот год были в моде. Полиция хватала всех, кто отдаленно походил на портрет, и следила за теми, кого видели в Гринвич Вилледже с белыми девушками. Но допросы не дали результатов, и Пат чувствовал, что его группа АГОНИЯ может расширить фронт атаки.

Через семь недель после того, как раскололся Джо Валачи, страна была потрясена убийством Джона Кеннеди. Министр юстиции Роберт Кеннеди отвлекся от едва начавшейся войны с преступностью. Линдон Джонсон, стремившийся сохранить добрые отношения с Эдгаром Гувером, не напирал в этом направлении. Текущие события оттеснили на задний план свидетельство Валачи. Пат Конте, предвидевший такой ход событий, оказался пророком в глазах своих соратников.

Пат рассматривал убийство Элли как еще один символ отсутствия достаточной борьбы с уличной преступностью.

Однажды поздно вечером Пат сидел с Арти Уинбергом в ресторане у Ратнера: они ели рогалики с луком и сливками и говорили о политике.

– Ты замечаешь что-нибудь новое на улицах вокруг себя? – спросил Уинберг, потянувшись за ароматным рогаликом.

– Да. Я заметил грязь, пуэрториканцев, хиппи.

– Верно, – сказал Уинберг. – Оглядись вокруг. Это старый еврейский ресторан, правильно? Такие места были сердцем и душой района. На Второй улице был старый еврейский театр. Но если провести по Манхэттену линию от Четырнадцатой улицы, то к югу будут пуэрториканцы, итальянцы, местами китайцы, потом русские и поляки, а дальше, на Статен-Айленде, та же смесь. И в этом районе каждую ночь происходят ограбления, сексуальные преступления и прочее, верно?

Пат, казалось, был озадачен.

– Я имею в виду, что этот район является Семнадцатым избирательным округом Конгресса. Это странный округ, занимающий часть Манхэттена и Статен-Айленда. Помнишь, мы говорили о том, что ты мог бы баллотироваться в Конгресс.

– По моим расчетам, это может быть года через два. Если Бобби Кеннеди попал в Сенат от штата Нью-Йорк почти без подготовки, то ты мог бы попытаться пройти в Конгресс. Чтобы баллотироваться, нужно всего три тысячи подписей. Господи, ты столько наберешь среди своих родственников, среди семьи.

Пат некоторое время смотрел на него.

– Что ты имеешь в виду? У меня нет семьи. Я – сирота.

Уинберг улыбнулся:

– Я имею в виду твоих соотечественников. Я тебе еще кое-что скажу. В этом округе серьезно не поддерживают ни одну партию и национальные меньшинства напуганы засильем черных. Пока еще здесь нет значительной группы черных, но она будет. Люди здесь не хотят, чтобы их район превратился в еще один Гарлем.

– Продолжай, – сказал Пат. – Интересно.

– Послушай, что плохого, если мы продвинем тебя как независимого кандидата с программой о законе и порядке? Ты можешь и провалиться, но твое имя станет известным всему району, о тебе будут писать в газетах и говорить по радио, а полученные голоса ты сможешь использовать, чтобы потом стать кандидатом от партии или получить попечительскую работу.

– Я не ищу работы, – заметил Пат, – но Конгресс меня интересует.

Пат долго смотрел Уинбергу в глаза, и тот увидел в его жестких черных глазах твердый блеск, которого никогда раньше не замечал.

– И я мечу не только в Конгресс, – сказал Пат.

– Ладно. Не все сразу. Не забывай, это будет стоить недешево.

– У нас есть деньги. Кроме того, эти кампании по выборам в Конгресс не стоят дорого. Округ невелик. Если у тебя есть организация и куча добровольцев, ты можешь творить чудеса. Даже не нужны телевидение и городские газеты.

– Верно, верно, – сказал Уинберг. – Богу известно, что у нас сейчас есть добровольцы.

– Ладно, я поговорю с моими денежными мешками. Думаю, смогу набрать немало. А пока мне нужен доклад от тебя. Я хочу знать всех, на кого можно рассчитывать, о местных партийных клубах – насколько они влиятельны, кого они собираются выдвигать и какие в районе горячие точки, на которых можно было бы сыграть. Нас не касаются Джонсон, Голдуотер и Кеннеди. Мы сосредоточимся на местных проблемах. Если мы выступим как независимые, у нас будет лишний рычаг. Проверь борьбу с преступностью. Проверь школы. Не забудь владельцев магазинов. Они очень важны – в этом районе много маленьких магазинчиков.

– Есть один минус, – сказал Уинберг.

– Что такое?

– Ты живешь в Ривердейле.

Пат улыбнулся:

– Ты же знаешь, где я родился и вырос. Я жил прямо здесь, вместе с моим хорошим другом, отцом Раймундо, который, я уверен, еще сделает нам много хорошего. Подумай, в этом районе я провожу больше времени, чем в любом другом. Голоса Малбери-стрит будут нашими.