Глава 12

Пату удалось выпроводить оставшихся гостей и отнести бессознательную Конни в ее спальню наверху.

Врач посветил ей в глаза фонариком-карандашом, потрогал пульс, ощупал живот и прослушал сердце стетоскопом. Он попросил Пата помочь стянуть с нее длинное платье.

– С ней все в порядке, доктор? – спросил Пат.

Он заметил, что глаза у Конни остекленели и были полузакрыты.

– Все в порядке, насколько я понимаю, – сказал молодой врач.

Это был не тот старый доктор Пиледжи, который так долго лечил семью, а молодой Пиледжи с длинными рыжими волосами и сильной верой в психиатрию по Фрейду.

– Она испытала какой-то шок. Вы не помните каких-либо происшествий сегодня, которые могли бы это вызвать?

Пат удивленно покачал головой.

– Ну, я просто беспокоюсь, что это может вызвать преждевременные схватки. Сколько у нее, уже семь месяцев?

Пат кивнул.

– Что же, было бы хорошо, если бы роды не были преждевременными. Посмотрим, что мы можем сделать, Вы меня извините?

Он выгнал Пата за дверь, перед тем как продолжить осмотр.

– Думаю, все будет в порядке, – сказал он позже. – Я дал ей пару таблеток секонала, но лучше ее держать под присмотром. Я зайду завтра. А вы пока могли бы поискать причину шока или испуга. Это может быть полезным. Не испытывала она тревоги насчет болей при родах?

– Нет, – сказал Пат. – Думаю, она с радостью их ждала.

– Что же, поговорим с ней завтра. У нее были случаи истерики?

– Ну, иногда она шумит. Я не назвал бы это истерикой. Она немного нервная.

– Гм, – ответил врач, оставив Пату догадываться, что это означало. – Ну, а как насчет секса? Было ли с этим нормально? Надеюсь, вы не будете возражать против моего вопроса.

– Я не против. Я только думаю, что это не ваше собачье дело.

Пат проводил врача до двери.

– Не принимайте мои слова близко к сердцу, – сказал молодой Пиледжи. – Просто я думаю, это может иметь отношение.

– Займитесь лучше медициной, доктор, – заметил Пат, помогая врачу найти свои пальто и шляпу.

Утром Пат позвонил в свой участок и сказал, что берет день отгула. Затем позвонил Сэму и спросил, не может ли Эсперанца посмотреть за Конни несколько дней. Эсперанца пришла в восемь часов, принесла журнал "Ньюс", который он просил, и пошла наверх отнести Конни завтрак.

Покончив с кофе, Пат тоже пошел наверх. Конни сидела, тупо глядя на нетронутый поднос. Она, казалось, не отошла еще от сонных пилюль и едва ли заметила его приход. Он поцеловал ее влажный лоб и сел на стул у кровати.

– Все будет хорошо, Конни. Позже придет врач. Он сказал, что все будет хорошо.

Конни что-то пробормотала, он не расслышал что и наклонился ближе.

– Подонок! – сказала она голосом, лишенным всяких эмоций.

Он не был уверен, что понял ее.

– Извини, я не расслышал, – сказал Пат.

– Подонок!

На этот раз он услышал. Он подумал, не сошла ли она с ума.

– Ты чертов торговец наркотиками и мошенник! Я слышала ваш разговор.

Пат казался изумленным не на шутку.

– О чем ты говоришь?

– Я была в шкафу для одежды. Я слышала, как ты говорил с Патерно.

– О чем ты говоришь?

– Я слышала, как вы говорили о белом порошке и об украденных облигациях и о поездке в Монреаль, и теперь я знаю, для чего были нужны все эти поездки в Гавану, в Италию. Ты – мафиози.

– Послушай, – заметил Пат. – Лекарство, наверное, слегка подействовало тебе на мозги.

– Нет. Я, может, слегка обалдела от пилюль, но я все помню очень хорошо. Я сидела там и думала, и внезапно поняла, что это происходит уже много лет, а я просто не замечала.

Как заметил Пат, ее мышление действовало, но говорила она мертвым голосом, как какой-нибудь электромоторчик в электропроигрывателе.

– Слушай, – сказал Пат. – Я не говорю, что ты не права. Я просто говорю, что ты не понимаешь. Это бизнес, и он не имеет отношения к мафиози, преступлениям или насилию. Просто бизнес. Ты же не хочешь, чтобы я всю жизнь был придурком-полицейским?

– Мой отец... Сэм знает об этом?

Пат издал короткий невеселый смешок.

– Знает?! Ты смеешься? Он – босс, человек номер один. Чья, по-твоему, была вся эта чертова идея?

– О чем ты говоришь?

Глаза Конни открылись в первый раз за все утро.

– Бога ради, когда ты повзрослеешь? Ты не знаешь, что именно дон Антонио и твой отец втянули меня в эту Семью? Не знаешь, что они растили меня, как тепличный цветок? Ты думаешь, можно получить прекрасные цветы, не вымочив их корни в дерьме? Оно и дает всему рост. Не знаешь, что вся наша свадьба была спланирована твоим отцом, чтобы было кому продолжать семейное дело? Бога ради! Чему там тебя учили в этой обители Святой Агнес? Ты думаешь, твой дядя Раймундо не погряз во всем этом до самого крахмального воротничка?

Взяв полный стакан апельсинового сока, Конни запустила им Пату в голову.

– Ты – подонок! – крикнула она. – Чертов подонок! Убирайся отсюда! Ты – чудовище!

Конни бросила в Пата сахарницей и тостом. Он увернулся. Внезапно глаза Конни закатились, и она начала выть долго и придушенно, перемежая вой рыдающим смехом и воплями. Одновременно Констанца стала корчиться на кровати, бросая свой живот из стороны в сторону и сбивая ногами мешающие одеяла.

Пату удалось захватить покрывалом ее руки, сшибив на пол поднос, так что она могла только мотать головой, вопя и кусая губы. Теперь уже Пат испугался. Он дал ей две пощечины, но без толку. Снизу бежала Эсперанца, крича:

– Что происходит, что происходит, сеньор?

– Вызови доктора Пиледжи. Его телефон есть в книжке.

– Я не умею читать, сеньор.

– О, Господи. Ладно. Постарайся удержать ее на кровати в спокойном виде. Я вызову врача.

Эсперанца села на кровать и стала гладить лоб разбушевавшейся женщины.

– Хорошая, хорошая девочка, – говорила она, и эти слова, по-видимому, действовали успокаивающе.

Конни лежала теперь тихо, только грудь ее вздымалась. Пат пошел в свою спальню и позвонил Пиледжи:

– Вам лучше приехать побыстрее, доктор. Констанца в истерике.

– Этого-то я и боялся, – ответил Пиледжи. – Сейчас буду.

Пат хотел вернуться в комнату Конни, но было очевидно, что при его появлении все началось бы снова, поэтому он пошел в свой кабинет и начал думать. Что она слышала? Немного, наверное. Они не упоминали никаких имен. Только произнесли несколько фраз. Они говорили о поездке, облигациях и белом порошке.

Пат часто задавал себе вопрос, понимает ли Конни, что их образ жизни далеко не соответствует его официальным доходам. Однако он видел, что она принимает неожиданную роскошь без всяких вопросов. Хотя она и занималась покупкой продуктов и вещей, но не имела представления о таких более значительных проблемах, как стоимость машин, домов, поездок, зарплата слуг и т. п. Пат оплачивал счета и не распространялся о своих финансах. Для Конни это было нормальным. Сэм Мэсси приучил ее к непонятным делам и неожиданным "милостям" таинственных друзей.

Так как Констанца давно бросила читать газеты, считая насилие и трагедии огорчительными, а увлекалась в основном женскими и популярными журналами, романами или религиозными писаниями, она редко встречалась с обычной писаниной о менее романтических делах Семьи.

Пат всегда считал, что не существует людей, настолько невинно судящих о происходящем, как Конни. Было ясно, что она слышала и верила только в то, во что хотела, и обладала способностью отгораживаться от неприятной правды. Он часто думал, всегда ли Конни будет такой простой и наивной. Могла ли она, живя с Сэмом, не знать о том, что все время идут какие-то темные дела? Не была ли ее постоянная беготня в церковь средством забыть об ощущении какой-то вины?

Поэтому впечатляло то, какое воздействие оказало на нее услышанное. Что точно она слышала и что могла понять?

Вскочив со стула, Пат побежал в прихожую и постучал по стене шкафа, граничащей с его кабинетом. Это была не более чем толстая фанера. Пат всегда заботился о том, чтобы его не подслушивали, и допустил такую промашку в собственном доме. Две остальные стены выходили на улицу, а дверь – в коридор, где всякий на виду, но о третьей стене он не подумал.

Пришел Пиледжи и, поговорив с Конни, дал ей еще снотворного. Затем спустился поговорить с Патом.

– С ней будет все в порядке? – спросил Пат. – С ребенком будет все в порядке? Она будто бы с ума сошла.

– Ну, – рассудительно сказал врач, – мы не любим использовать это слово, но, я думаю, у нее первичный психоз.

– Вы имеете в виду, что она и в самом деле сумасшедшая?

– Нет, не совсем так. Но иногда шок на такой стадии может вызвать непроизвольный аборт. Я считаю, что ей нужен круглосуточный надзор, или лучше послать ее в "Роуз Брайар" в Уэстчестере.

– Что это такое? – спросил Пат.

– Частная психиатрическая лечебница, но они осуществляют все медицинские услуги. Думаю, ей нужна некоторая шокотерапия.

– Господи, а это не убьет ребенка? – спросил Пат.

Врач объяснил, что терапия, наоборот, быстрее поможет вывести Конни из такого состояния и не существует никаких данных о ее вреде детям.

– Но будет необходимо наблюдать за лей и потом, – сказал Пиледжи. – Иногда бывают комбинации невротического и психотического поведения после родов, которые могут привести к попыткам самоубийства и прочим неприятностям. Не хочу вас тревожить, но думаю, что вы должны представлять себе ситуацию. Вы сможете послать ее в Уэстчестер?

– Да, – ответил Пат. – Мне это по карману. Она была в ярости. Говорила всякие вещи. Думает, что я какой-то преступник. Это, наверное, часть ее сумасшествия?

– Ну, – сказал доктор Пиледжи, – люди часто обманываются самым странным образом. Не обращайте внимания. Я могу вызвать частную "скорую помощь", если желаете.

– Да-да. Делайте все, что необходимо. И на самом высоком уровне.

Глава 13

Сэм размышлял, сидя на заднем сиденье своего "линкольна", в то время как Томми вел машину по Соумиллу на север, к Чаппакуа. Конни звонила ему утром в возбужденном состоянии и настояла на том, чтобы он приехал поговорить с ней.

– Золотце, я планировал приехать в конце недели и провести с тобой день, – ответил Сэм.

– Я не хочу, чтобы ты приезжал в конце недели. Я хочу, чтобы ты приехал сейчас. Ты должен приехать. Слышишь, папа? Я не шучу.

Сэм отменил несколько встреч, купил огромный букет гладиолусов и отправился в "Роуз Брайар".

Конни содержалась в отдельной комнате. Она была бледной, с холодными глазами, и ее живот невероятно возвышался на кровати. Сэм попросил сестру поставить букет в вазу и затем оставить их одних.

– Позовите меня, когда будете уходить, – ответила сестра. – Я должна быть с ней постоянно.

– Не беспокойтесь. Просто будьте снаружи. Я вас позову.

– Ну, – обратился он к дочери, когда дверь закрылась, – как ты?

Конни, как бы не узнавая его, мрачно смотрела прямо перед собой.

– Что такое, куколка? Ты не очень хорошо себя чувствуешь? Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Мы – мафиози, папа?

– О чем ты говоришь? Это старушечьи россказни. Такой вещи не существует. Мы просто делаем бизнес с друзьями по Семье. Для этого и нужна Семья, в которую входят те, кому мы можем верить. Здесь ничего плохого нет, разве не так? Это просто бизнес. Не верь тому, что пишут в газетах.

– Мы – мафиози.

Конни смотрела перед собой.

– Ты просто не понимаешь. Семья защищает своих членов и все. Никому от этого вреда нет, кроме, разве что, нескольких людей, которые хотят нанести вред Семье. Нам нужно защищать друг друга. Только так мы можем быть сильными. Это тебя не должно заботить. У тебя есть муж. У него серьезная работа. Он работает в полиции. Он – герой. Тебе нет необходимости беспокоиться о других делах.

– Но ты тайком от меня устроил так, что Пат женился на мне.

Сэм пожал плечами:

– Как тебе сказать, дорогая? Ты встретилась с ним сама. Ты его полюбила. Это нормальный ход событий. Он, как джентльмен, спросил разрешения. В нашей прежней стране все женитьбы организовывались. Об этом деле – о любви – мы никогда и не слышали. Мы находили хорошую жену, хорошего мужа, мы жили вместе, делали детей, мы были счастливы. Мы не знали о любви. Ты же, по крайней мере, любила.

– Господи Иисусе, и Мария, и Иосиф! – горько сказала Конни.

– Послушай, ты мой ребенок, единственная девочка. Если бы Паскуале тебе не понравился, я бы не допустил этой женитьбы, но он тебе понравился, и очень понравился. Теперь вы станете настоящей хорошей семьей, а я буду дедушкой.

– Дедушкой кого? Убийцы и торговца наркотиками? О, твой внук присоединится к чудесной традиции! А что ты еще делаешь? Продаешь школьникам грязные открытки? Раздаешь марихуану по углам? Или ты просто отдаешь приказы, а это делают другие? Пат занимается своей контрабандой и убийствами из любви к своему дорогому тестю?

С каждым вопросом ее голос повышался, пока не, дошел до крика.

– Конни, пожалуйста, ты себя расстраиваешь. Это вредно для ребенка. Вот, выпей воды...

Сэм потянулся к термосу у кровати, но она сердито выбила его у него из руки. Термос со звоном упал на пол, и под кроватью образовалась лужа.

– Это сестра уберет. Постарайся успокоиться, девочка, – сказал Сэм.

– Ты то же самое говорил моей матери? – все еще громким и резким голосом спросила Конни. – Ты это ей говорил перед тем, как убить?

Голос Сэма стал холодным и жестким:

– Конни, ты говоришь, как ненормальный человек. Если ты будешь вести себя подобным образом, то можешь никогда отсюда не выбраться. Ты же хочешь выздороветь и родить ребенка, разве не так? Откуда у тебя эти ненормальные идеи?

– Ты и обо мне позаботишься, не так ли, если я буду продолжать говорить о твоем гнилом бизнесе? Позаботишься о своей девочке и маленьком внуке внутри? Это тебе легче, чем муху убить. Скажи, ты рассказываешь о своих ужасных деяниях за последнее время, когда ходишь на исповедь по воскресеньям?

– Конни, так не годится. Я пойду и скажу, чтобы тебе дали успокоительное.

– Да, ты бы хотел, чтобы они меня тоже сделали наркоманкой. Почему бы и нет? Ты же занимаешься бизнесом. Исповедуешься ли ты своему брату, чтобы это не пошло дальше, не достигло Бога? Но Бог смотрит на тебя все время. Он знает! И я знаю!

– Послушай, – сказал Сэм размеренным тоном. – Бог к этому не имеет никакого отношения. Бог – это для женщин.

Конни смотрела на него горящими глазами, грудь ее вздымалась. Затем так же внезапно, как и возник, эмоциональный шторм прошел. Глаза, снова став холодными, смотрели прямо в пустоту комнаты.

Сэм молча сидел, опасаясь, что любые его слова могут возбудить ее опять. Наконец он вздохнул, безнадежно пожал плечами и встал.

– Что ж, мне пора обратно в город, – сказал он. – Если тебе что-нибудь будет нужно – что угодно – дай мне знать и, пожалуйста, не расстраивайся насчет Семьи, насчет бизнеса. У тебя именно то, что сказал врач, – некоторое сумасшествие из-за ребенка. Такое бывает у многих.

Конни ничего не ответила, но закрыла глаза, и Сэм увидел слезы, текущие по ее лицу. Он вышел на цыпочках и тихо прикрыл дверь. Сестра, дремавшая в кресле в коридоре, вскочила на ноги:

– Все в порядке?

– Да.

Сестра пошла было обратно в палату.

– Подождите минуту, – позвал ее Сэм.

Он достал из кармана сверток банкнот, отделил одну и сунул ее в руку сестры.

– Я хочу, чтобы вы использовали все возможности, чтобы очень хорошо заботиться о моей девочке – очень хорошо, – сказал Сэм и пошел по коридору.

Опустив глаза, сестра увидела, что держит сотенную бумажку.

Этим вечером Конни казалась веселой. Попросив свой косметический набор, нанесла на лицо немного пудры и румян, чтобы смягчить больничную бледность. Сестра, увидев это, улыбнулась и продолжала читать журнал.

Из косметички Конни достала дамскую бритву с длинной ручкой, которой она брила под мышками. Осторожно отвернув верх, она вытащила тонкое синее лезвие "Жиллетт". Сестра, облизывая пальцы, листала журнал. Спрятав лезвие под одеяло, Конни быстро вонзила его сначала в левое запястье, затем в правое. Потом легла, тихо истекая кровью под одеялом, с умиротворенной улыбкой на лице.

Только через пять минут сестра заметила два красных пятна, проступивших сквозь хлопчатобумажные покрывала, и закричала:

– Господи, что случилось?

Откинув покрывало, она увидела руки, лежавшие каждая в своей луже крови. Конни была уже почти в коме, когда сестра схватила трубку телефона, чтобы вызвать экстренную помощь. Сердито сжав запястья рукой, чтобы пережать вены и остановить кровь, сестра поглядела на Конни, уже терявшую сознание, и сказала:

– Вы очень плохая женщина! Вы это знаете? Очень плохая.

Глава 14

После попытки самоубийства Конни постоянно держали под воздействием успокоительных средств. Ее глаза, когда она смотрела на Пата, уже не горели ненавистью, а были пустыми.

Когда Пат сказал ей, что на пару недель должен уехать в Канаду, она просто посмотрела на него неодушевленным взглядом и сказала:

– Я буду молиться за тебя.

Констанца часто молилась в последнее время и просила больничного католического священника заходить к ней по меньшей мере один раз в день.

Перед отъездом Пат принес ей книгу Дугласа "Ряса" и последние выпуски газет, а также цветущую бегонию, но Конни ни на что не отреагировала. Она просто повторила:

– Поезжай, если хочешь. Я буду молиться за тебя.

И Пат ушел.

Он проехал 358 миль до Монреаля и взял номер в гостинице "Риц Карлтон" на Шербрук-Вест-стрит.

Ему нужно было встретиться с Алом Агуеси – канадским представителем Стива Маггадино – в ресторане на крыше небоскреба. Агуеси заказал столик на имя мистера Альберта и описал Пату свой внешний вид. Агуеси должен был выглядеть молодым и амбициозным рабочим – человеком, с которым надо считаться.

Агуеси был где-то на год старше Пата. Подходя к столику, Пат увидел, как ему улыбается румяный, атлетического вида молодой человек в блейзере с серебряными пуговицами и в полосатом галстуке.

– Мистер Альберт?

– Именно. Вы, должно быть, из Нью-Йорка?

Агуеси пожал Пату руку.

Они быстро проработали детали продажи облигаций и встречи в Цюрихе, где деньги должен был забрать посланник Чарли Лаки. Пату понравился Ал, он узнал в нем свой образ во время восхождения к вершине. Особенно он восхитился британским покроем и немодным видом одежды Ала.

После обеда канадец повел его по старинным частям Монреаля: по Берри-стрит до реки Святого Лаврентия, мимо древних домов с медными пластинками с датами. Все вокруг говорили по-французски, и все вывески были французскими.

Пат с Алом говорили о спорте, в основном о хоккее, который Агуеси очень любил, немного о баскетболе, немного о сексе и совсем мало о делах Семьи, если не считать упоминаний об общих знакомых.

Ал спросил, путешествует ли Пат в одиночестве, и этот вопрос навел их на мысль о девочках. После прогулки они пошли в "Шато Шамплен" и посмотрели непристойную пьесу. Что касается таланта, то девочкам было далеко до Нью-йоркских, но они были свежими и шустрыми. Пат выразил особое восхищение брюнеткой со щеками, похожими на яблоки. Она спела несколько песен Эдит Пиаф.

– Это Мими Шапель, – сказал Ал. – Моя хорошая знакомая. Хочешь познакомиться?

– Еще бы!

Ал написал записку и отдал ее официанту, и через десять минут девица сидела у них за столом. К сожалению, она почти не говорила по-английски, и Алу пришлось стать переводчиком.

– Скажи ей, что я считаю ее великолепной.

– Monsieur dit que tu es tres belle,[4] – перевел Ал.

Мими, улыбнувшись, сказала:

– Пасибо.

– Скажи, что мне хотелось бы взять ее домой как сувенир.

– Monsieur dit qu'il t'aime.[5]

– Пасибо, – сказала Мими, улыбаясь Пату глазами. Разговор в таком же духе продолжался примерно час, затем Ал демонстративно зевнул и посмотрел на часы:

– Я думаю, что нам лучше начать двигаться.

Пат смотрел на розовощекую канадку горящим желанием взглядом:

– Я бы не прочь еще поболтаться.

– Не беспокойся, – заметил Ал. – Все уже схвачено.

Пат заметил, что, уходя, Ал просто подписал чек, и ему не было задано никаких вопросов. Все распрощались: "Мерси, месье Альберт" и "Оревуар, мистер Альберт". Ал оставил Пата у вращающейся двери отеля.

– Какой у тебя номер комнаты? – спросил он, и Пат ему сказал.

– Сразу поднимешься наверх?

Пат пожал плечами:

– Я уже готов под кусты, по-моему.

– Ладно. Чуть позже тебя ожидает сюрприз. Не ложись спать сразу же.

– Ради этого могу и подождать, – улыбнулся Пат.

Примерно через десять минут, когда он залез в свою пижаму, раздался неуверенный стук в дверь. Это была улыбающаяся Мими. Пат провел ее в комнату.

– Мистер Альберт говориль вы хотеть меня видеть, – сказала Мими с застенчивой улыбкой.

– Мистер Альберт говорил правду, – заверил Пат, помогая ей снять пальто.

– Мистер Альберт говориль вы хотеть объехать мир.

– Я был бы в восторге, – ухмыльнулся Пат.

Он получил наслаждение, какого никогда не испытывал. Мими не позволила ему делать ничего, настояв на том, что сама сделает все. Она целовала, лизала, кусала, гладила и ласкала его тело, не пропустив ни одной части.

Около половины четвертого утра Пат наконец задремал совершенно истощенный. Мими тихо поднялась, оделась и ушла. Через десять минут раздался резкий звонок телефона. Пат ответил, с трудом вспомнив, в каком городе он находится.

– Это бюро регистрации, сэр, – сказал голос из телефона. – Молодая леди сейчас уходит. Все ли в порядке?

"Господи! – подумал Пат. – Облигации! Наличность!" У него находились деньги и ценные бумаги примерно на четверть миллиона, а он даже не побеспокоился подняться, когда дама уходила. Быстро подбежав к стенному шкафу, Пат проверил внутренний карман спортивной куртки. Все было на месте. Вернувшись к телефону, он сказал:

– Отпустите ее. Все в порядке.

Затем Пат упал на кровать и заснул мертвецким сном.

Утром приехал Ал Агуеси на взятом напрокат "кадиллаке". Они вместе позавтракали в кафе отеля и в машине, на пути к аэропорту, обменяли облигации на наличные.

– Удачи и приятного путешествия, – сказал Агуеси при расставании. – Надеюсь, мы сможем когда-нибудь снова заняться бизнесом.

"Господи, – подумал Пат, – по сравнению с Нью-Йорком здесь все было настолько по-джентльменски".

В Цюрихе у самолета его встретила блондинка по имени Митци Диклер, которая была секретаршей Цюрихского отделения банка Патерно. Она заказала для него номер в гостинице "Бор-о-Лак". Ввиду существующей ситуации у Пата не было желаний оживлять воспоминания об уик-энде в "Идене". Мисс Диклер позаботилась о том, чтобы он хорошо пообедал и провел комфортабельно ночь.

На следующий день Пат поехал во внушительную контору Патерно на Банхофштрассе и завершил операции по переводу наличных в Неаполь и открытию счета на двести тысяч долларов в банке "Креди Сюисс".

Вечером Пат позвонил в "Роуз Брайар", чтобы поинтересоваться состоянием Конни, но она отказалась с ним говорить, поэтому он побеседовал с сестрой, сообщившей ему, что его жена отдыхает в комфортабельных условиях, но ей все еще дают успокоительные.

– Послушайте, – сказал Пат, – а не повредят ли все эти успокоительные ребенку?

– Сомневаюсь, – ответила сестра, – но я все же не врач.

– Что же, если она придет в себя, скажите, чтобы хорошо себя вела. Я позвоню еще.

Повесив трубку, он ощутил, как теплые груди мисс Диклер трутся через пижаму о его спину, а теплый язык делает круги в ухе.

– Секундочку, золотце, – сказал он, – подожди, пока я пополощу рот и уничтожу этот дикий вкус после вчерашнего пьянства.

Пат решил подождать два-три дня, чтобы получить четкое подтверждение того, что деньги в Неаполе прошли. Он понимал, что оттягивает возврат к тяжелой ситуации дома, но он никогда еще не испытывал такого изысканного чувства свободы и благополучия. Именно для этого он все время и работал: чтобы его любили женщины, чтобы иметь возможность путешествовать, чтобы чувствовать джентльменское отношение к себе, чтобы питаться, как кинозвезда.

Его следующий звонок в Чаппакуа был из "Палас-отеля" в Сент-Морице. Здесь в магазине подарков он купил пятисотдолларовые часы "Патек-Филипп" для себя и для Митци. В штатах такие часы стоили больше полутора тысяч, но все же не выглядели претенциозными.

На звонок ответа не было. Когда он слушал трансатлантические шумы, у него возникло ощущение, что до Констанцы не добраться. "Интересно, не рожает ли она", – подумал он.

На следующий день они с Митци направились по магистрали № 27, проехали озеро Сильваплана и остановились в Малохе – маленьком курортном городке, где родилась Митци. Там они отведали фирменное блюдо этих мест – сухую говядину, навестив коренастого фермера – отца Митци, который, не проявив ни малейшего интереса к Пату, с мягким гостеприимством принес им белое вино Фендант и дымящийся плавленый сыр.

Пат пытался звонить из деревенских телефонов, но связь осуществлялась через Цюрих или Женеву и надо было ждать несколько часов.

Белые, зеленые, пурпурные и синие горы, которые Пат никогда раньше не видел, были именно такими, какими он их себе представлял. Невозможно было и сравнивать этот открытый, чистый мир с забитыми народом городами его детства или даже с приятными видами на Гудзон в Ривердейле.

На ночь Пат с Митци остановились в Локарно, и Пат был рад услышать знакомую итальянскую речь. Они сняли номер в маленьком, но роскошном отеле на Пьяцца-Гранде. До обеда у них еще оставалось время для покупок, и Пат приобрел для Митци пишущую машинку "Гермес" и шведскую блузку с кружевами. Блузка была его идеей.

Путешествуя с Митци, Пат находился почти все время в постоянном возбуждении, потому что у нее была привычка в любой неподходящий момент касаться его тела. Это могло ему со временем надоесть, но пока было приятно. Когда он вел машину, ее рука постоянно находилась у него между ног, как птичка, сидящая на яйцах.

На следующий день они проскочили двести чудесных миль через Бриг до Монтро, проехав мимо Женевского озера, где Митци показала ему знаменитый замок Шильон, о котором Байрон написал поэму. Пат в школе изучал эту поэму, но не мог вспомнить, что там такое случилось с узником.

– Все дело в политике, – объяснила Митци. – На самом деле Франсуа Бонивара выпустили из этой тюрьмы через четыре года после написания поэмы, так что у нее все же был счастливый конец.

После обеда на озере они доехали до Веви и остановились в "Отеле Трех Корон", в номере с балконом, выходившим на озеро. Пат перенес белый телефон к столику у балкона, налил себе искрящегося белого вина и стал звонить в "Роуз Брайар".

На этот раз к телефону подошла сестра и сказала, что рядом находится доктор Пиледжи. Она спросила, не желает ли Пат поговорить с ним. Пат был не против. Пиледжи взял трубку:

– Привет, Пат. Вы там очень заняты?

– Да, – сказал Пат. – У меня было много дел. Как Констанца? Она еще не родила?

– С Констанцей все в порядке, – после паузы сказал врач. – Хотя она еще немного нервничает.

– А ребенок? Он уже родился?

– Да, сегодня утром. Мальчик.

– Восхитительно! – сказал Пат. – Я возвращаюсь первым же самолетом.

Он повесил трубку и сжал Митци в медвежьих объятиях.

– Я – отец мальчика! – завопил он. – Я – папаша!

– Чудесно, – заметила Митци. – Нам следует заказать шампанского, чтобы это отпраздновать. Я знала, что своей штукой ты можешь производить чудесные вещи, – весело добавила она.