Дойдя в своем рассказе до этого места, Мальшет стал так хохотать, что вынужден был остановиться. Зеленые глаза его, резко обведенные черными ресницами, буквально искрились от смеха. Дело в том, что никто на "Дельфине" понятия не имел, на какой широте и долготе расположен этот советский остров. Единственно, что они знали о лунном острове (от англичан), что он советский и на нем удобно организовать станцию. И что англичане очень огорчались, что остров Мун уже "застолблен". Не спрашивать же у них, где этот остров?
      - Как же вы его нашли? - усмехнулся Иннокентий.
      - Вы радировали, что на Течении находится остров и "Ассоль" несет на него. Но мы были слишком далеко от вас - едва перешли северный тропик. Затем нарушилась связь.
      Увидев нашу плотину, комиссия пришла в неописуемый восторг. Они с уважением посматривали на нашего капитана: спас судно, затем сделал все возможное, чтоб оживить его, хотя в такой беде было бы извинительно и опустить руки.
      Мы остановились перед плотиной. Вода уже почти не просачивалась сквозь нее. Отверстия в плотине успело затянуть илом, водорослями и песком. А вода в озере все прибывала. Скоро придется спускать.
      - Ну и молодцы, времени не теряли! - с жаром воскликнул Мальшет.
      Капитан Шалый, хотя и более флегматичный, тоже не выдержал и от всей души пожал Иче руку.
      Подошли к "Ассоль", и у комиссии отнялся язык. Совершенно потрясенные, они обошли судно. Санди стал фотографировать его во всех ракурсах. Потом отбежал назад и сфотографировал "Ассоль", стоящую на земле, настороженную, как огромная птица, готовая взлететь.
      - Это ж надо, не потеряла остойчивости, не опрокинулась! - поражался Шалый. Он стал расспрашивать Ичу о подробностях.
      Ича рассказал, как они с рулевым Цыгановым изо всей силы повисли на штурвале и переложили руль до предела вправо. Как удалось поставить телеграф на полный вперед... Дальше я, к своему удивлению, узнала, что на подходе к острову "Ассоль" получила страшную пробоину над самой ватерлинией, и команда судна, рискуя быть смытой в океан, мужественно залатала ее. Особенно отличились боцман Чугунов, Анвер Яланов и Иннокентий.
      По словам Ичи, в некоторых местах острова и на подходах к нему сила ударов волн достигала 60 тонн на квадратный метр. От нас, женщин, это все тогда скрыли, чтоб не пугать.
      - Дорогие мои, да вы ж были на волосок от смерти! - простонал разволновавшийся вконец Мальшет. Эти слова он повторял несколько раз за вечер.
      А Санди стал фотографировать нас всех подряд, поодиночке и скопом. Поднялись на палубу, познакомили со всеми, кто оставался и ждал гостей "дома". Когда Ича назвал фамилию Яланова, Мальшет не выдержал и немедленно потащил его в сторону, расспросить без помехи о том, как моряки с "Зимы" открывали остров Мун.
      Я стояла рядом с Елизаветой Николаевной (и муж и друзья называли ее Лизонькой, или Лизой, и я буду ее так называть, хоть за глаза) и, улыбаясь, смотрела на Филиппа Мальшета. На него приятно было смотреть, столько в нем жизненной силы, уверенности, увлеченности своим делом. Как он ерошил свои рыжеватые волосы и каким зеленым светом горели его яркие глаза. Им можно было залюбоваться. Я почему-то перевела взгляд на Лизу. Впрочем, я знала от Ренаты, что Лизонька любила когда-то Мальшета и ее муж Фома Шалый добивался ее любви лет шесть или семь.
      Лиза тоже смотрела на профессора Мальшета, но это уже не был взгляд влюбленной женщины, так смотрит старшая сестра на умного и обаятельного брата, которым она привыкла восхищаться и многого ждать от него. Верить в него. Хорошо она на него смотрела: добро и уважительно. И, может, только легкий налет печали в этом взгляде, делавший его каким-то беззащитным (такой взгляд бывает у близоруких, когда они потеряют привычные очки), говорил о том, что любовь не может пройти бесследно для человека. Наверное, уже редко она на него так смотрела и мне лишь случайно выпало видеть этот взгляд.
      - Филипп, потом поговоришь,- перебил Мальшета Фома Иванович,- давайте закончим осмотр корабля.
      Они осмотрели "Ассоль", познакомились и поговорили с каждым из экипажа (Мартин Калве еще раз рассказал им, как Ича провел "Ассоль" через подводные препятствия и не дал ей повернуться бортом к волне).
      Так как скоро стемнело, а Валерка с помощью Миэль приготовил праздничный ужин, то гости с "Дельфина" согласились остаться у нас ночевать.
      Разместили всех удачно. Ича уступил свою каюту капитану Шалому с женой, а сам перешел в библиотеку на диван. Мальшета устроили в большой каюте начальника экспедиции вместе с Иннокентием, а дядя перешел на эту ночь ко мне, благо у меня, кроме койки, есть еще диван. Санди к Сереже Козыреву, а боцман ушел спать в кубрик, где достаточно свободных коек и для матросов с "Дельфина".
      Вечером задали такой ужин, что гости стали вызывать кока. Валерка уже сидел со всеми за столом, сняв халат, он был польщен и, как артист, раскланивался направо и налево. Однако по-честному признал, что к доброй половине блюд он не имеет отношения. Похлопали и Миэль. Она разрумянилась и похорошела. Некоторые откровенно ею залюбовались.
      Я сидела между Лизой и Санди. Иннокентий уже спорил с Санди насчет Течения, а Мальшет напомнил Санди один спор на квартире Кучеринер в Москве:
      - Помнится, ты вообще не верил в существование этого Течения.
      - Я тоже не верил и получил щелчок по носу,- сказал Барабаш по-русски. Значит, он всех здесь считал за близких. Там, где приходилось держаться официального тона, он говорил только на украинском языке, а если его не понимали, да еще и сердились, то тем более.
      - Не собирается ли Филипп Михайлович снова на Каспий? - спросила я Лизу, вспомнив рассказы Барабаша, как они вместе работали в Каспийской обсерватории, где-то в дюнах.
      Лиза нежно и задумчиво улыбнулась:
      - Это пройденный этап его жизни. Юность. Теперь ему тесно было бы на Каспии: негде развернуться. Теперь он взялся за Мировой океан и решает проблемы в планетарном масштабе. Мальшет крупный ученый. Зачастую его идеи обгоняют время. Его проект регулирования человеком уровня Каспийского моря вряд ли может быть осуществим раньше двухтысячного года. Так же и с некоторыми другими проектами... Сейчас он уже придумал, как использовать это вновь открытое течение... Довольно любопытная идея.
      Какое у вас прелестное ожерелье. Опалы? Подождите... как же я сразу не сообразила, вы - та самая девушка, которой жена моего брата передала свое ожерелье. Именно передала, как эстафету, а не подарила. Да? И вас тоже зовут Марфенька. Мне рассказывали о вас и брат, и Филипп, и Санди. Вы произвели на них впечатление. Они все поверили в вас. Теперь это впечатление усилится.
      - Почему?
      - Об "Ассоль"- будут много писать. Вы теперь девушка, совершившая подвиг.
      Я расхохоталась:
      - Что вы, я перепугалась до смерти. А когда нас переносило через скалы, меня так стукнуло, что я потеряла сознание. Подвиг у нас совершали мужчины. От нас даже скрыли, например, насчет пробоины. Чтоб не пугать. Нет, я пока не совершала никакого подвига. Кстати, как живет Марфа Ефремова? Ведь мне в честь нее дали имя.
      - Да, я знаю. Она деловой человек. Крупный ученый. В тридцать семь лет - директор огромного научно-исследовательского института. С Яшей они до сих пор любят друг друга. Очень счастливый брак. Но Марфенька в душе тоскует по обыкновенным приключениям. Ей противопоказан океан с его тайфунами, бурями. Детей у них нет. Но об этом она, по-моему, не жалеет. С нее хватит племянника и племянницы - моих Яшки и Марины. Они гостят у них по году, по два, пока мы с Фомой то идем в Антарктику, то исследуем Индийский океан, Атлантику. А теперь вот на несколько лет застрянем в Тихом океане. Будем изучать это Течение во всех его проявлениях.
      Я подумала, что называла Течение именем Кента, и мне стало очень грустно. Какое у него разочарование, у Иннокентия, а он и вида не подает.
      - Что вас так вдруг расстроило? - внимательно посмотрела на меня Лиза.
      Я ей тихонечко рассказала, чем является для Иннокентия Щеглова его Течение и что теперь он, после крушения "Ассоль", фактически отстранен...
      - Что вы! - удивилась Лиза.- Наоборот, его хотят пригласить на "Дельфин" (только, пожалуйста, не говорите ему раньше времени, Мальшет этого не любит), Щеглову предложат мою должность - начальника гидрологического отряда.
      - О!!! А вы как же...
      - Я во Владивостоке распрощусь с "Дельфином"... Буду работать в океанологическом институте под началом Марфы Евгеньевны Ефремовой. Дома, в Москве.
      - Почему?
      - Пора самой воспитывать детей, а не подбрасывать их, точно кукушка, в чужое гнездо. Яша пишет мне, что мальчик спокойный, веселый, мечтает стать клоуном и вообще страстно любит театр, цирк. А вот Марина трудная... В школе с ней замучились, озорничает, дядю с тетей не слушается. Соседи зовут ее чертенок в юбке. На вопрос, кем она будет, когда вырастет, отвечает с ожесточением, что никем не будет, так как умрет до тех пор. Девочка со слезами говорит, что хочет лишь одного: иметь маму, простую, не ученую, чтоб мама любила ее и не уезжала в дальние экспедиции.
      Вот так-то, Марфенька, у мужчин лишь обязанности перед своим делом, а у женщин еще и перед детьми.
      Моя маленькая дочка гордится, что папа у нее капитан дальнего плавания, и не осуждает его, а вот маму она хочет "обыкновенную", чтобы была рядом. Ребенок прав... ему нужна мама.
      Я ужаснулась:
      - Неужели вы, океанолог, больше не выйдете в океан?!
      - Нет, почему... Вот исполнится Маринке лет четырнадцать-пятнадцать, и мы возьмем ее с собой. Может, ей самой понравится наука о море.
      На этом наш разговор закончился... Лиза заговорила с Барабашем. Иннокентий и Санди всё спорили.
      - Ну, хватит, товарищи, о Течении,- прервал расходившихся спорщиков Мальшет.- После всего, что вы пережили, не мешало бы просто повеселиться. Жаль, что мы не захватили с собой бочоночек. Вино с островов Океании. У нас на корабле есть несколько бочонков, для торжественных случаев. Перед уходом "Дельфина" мы пригласим вас всех к нам на борт поужинать, тоже с ночевкой, и угостим вас чем-то покрепче чая.
      Все засмеялись, кто-то даже зааплодировал. Ича усмехнулся:
      - Мы вас тоже можем угостить. Советским шампанским.
      - О! О!
      - А кто не уважает сухие вина, можно и русской горькой.
      - Черт побери! Когда же?
      - Хоть сию минуту. Боцман!
      Харитон, уже ухмыляясь, поднялся из-за стола, потянув за собой Валерку. Спросив знаками у капитана, "сколько", они вышли. Скоро вернулись с бутылками.
      - Что же вы, друзья, сразу-то? - не выдержал капитан Шалый.
      Капитан Ича пожал плечами:
      - Вы ж комиссия по обследованию аварийности судна... как-то неловко. Может, нас еще под суд? Обо мне, я полагаю, будут теперь так отзываться: "Однако, это тот капитан, что занес корабль за километр от воды".
      - Будут отзываться: геройский капитан. Все вы герои, друзья! Выпили за упокой ушедших, за здравие живущих, за дружбу, за Течение, за Международный метеорологический год. Все развеселились, но под сурдинку, не желая оскорблять чувства Ичи. Переглянувшись с дядей, мы незаметно сбежали с пиршества.
      Я его устроила на своей койке, сама легла на диванчике. Перед сном немного побеседовали.
      Гадать, что с нами будет, дядя не захотел (завтра-послезавтра все решится), вместо того он стал говорить о том, какое огромное значение имеет для человека сила воли и самовнушение.
      Он впервые столкнулся с этим явлением еще студентом, полвека назад.
      В больнице, где он проходил практику, умирала женщина, мать троих детей. Часы ее были сочтены, профессор заявил: "Это как раз тот случай, когда медицина бессильна". Женщина поняла, что уже никто не верит в возможность ее спасения. Она сказала: "Но я не могу позволить себе умереть... муж... ему нельзя доверить детей".
      И вот, когда началась агония, умирающая твердила только одно: "Нет, нет, нет!"
      - Я был возле нее,- рассказывал дядя,- оказывал медицинскую помощь, уже не веря в ее действие. Я видел, как она боролась, эта мать троих детей. Она напрягла всю свою волю к жизни, гордость, да, гордость перед лицом небытия. Я чувствовал, потрясенный до глубины души, как она сражается. Ей отказали уже язык, слух, зрение... Это было колоссальнейшее напряжение всех ее скрытых сил, всех резервов организма. И смерть отступила... Женщина вернулась к своим детям.
      Случай этот произвел на меня неизгладимое впечатление. Было в моей практике несколько подобных случаев.
      На Камчатке меня считают хорошим врачом. Мне приходилось спасать от смерти уже обреченных. Но всегда это было одно: они сами спасали себя, при моей помощи как врача. Спасти человека против его воли или спасти обезумевшего от страха перед болезнью почти никогда не удается.
      - Дядя...- я нерешительно помялась,- дядя, а Настасья Акимовна... У нее не хватило воли?..
      Дядя крякнул:
      - Ну, не буквально же так, в лоб. Не так это просто. Конечно же, она не хотела умирать, но и не слишком рвалась к жизни. Была у нее какая-то духовная апатия... Мне кажется, их брак был ошибкой, хотя они и любили друг друга.
      Я села и даже ноги спустила на пол.
      - Дядя, если муж и жена оба любят друг друга... Разве такой брак может быть ошибкой?
      - Иногда может... Если ради любви один из супругов, а то и оба вынуждены отказаться от своей мечты... Или перечеркнуть что-то главное в себе...
      Дядя немного помолчал. Вздохнул. Я обдумывала то, что он сказал.
      - Я сегодня перекинулся несколькими словами с капитаном "Дельфина",продолжал дядя,- он в восторге от Ичи Амрувье. А так как их штурман выходит на пенсию и во Владивостоке распрощается с товарищами, они хотят предложить место штурмана Иче.
      - Ой, как я за него рада! "Дельфин" - такое прекрасное судно, и, главное, будут изучать Течение, ведь оно так заинтересовало Ичу.
      - Да. Заинтересовало. Это ведь и сдружило Иннокентия с Ичей. Хочешь, я сделаю маленькое предсказание?
      - Какое?
      - Ича откажется.
      - Но почему? Он сам говорил, что "Ассоль" не стянуть на воду. Все равно ему идти на другой корабль.
      - Ича, мне кажется, уедет на родину. В Корякский округ. И будет капитаном промыслового судна в каком-нибудь рыболовецком колхозе. Ланге, тетка Реночки, давно его зовет домой. Если Иче чего не хватало, так его земляков и привычного уклада жизни. А теперь, когда он потерял жену и считает себя виноватым в ее смерти... Он вернется домой.
      - Дядя, ты тоже сам руководишь своим здоровьем? Не сдаваться старости, да?
      - Да, Марфенька. Когда мне перевалило за шестьдесят, на меня нахлынули всякие старческие немощи. Я понял, что если приму это, то придется навсегда отказаться от деятельной жизни. И я не принял...
      - Но разве это возможно?
      - Вполне. Если бы я добивался того, что свойственно молодости, это было бы противоестественно и смешно. Но я хотел здоровой, ясной, активной старости и не сдался. С ружьем и собакой я уходил далеко в горы, в леса. Я никогда не охотился. Мне жаль убивать зверей и птиц. Ружье - для защиты, собака - друг. Когда мой Кудесник умер от старости, я уже не завел другую собаку, боялся, что не смогу ее так полюбить. Я навещал своих пациентов, живущих в глуши. Собирал экспонаты для краеведческого музея в Бакланах, который я же и организовал. Не поддавался недомоганию, прогонял самые мысли о нем... Я собрал материал о лечебных камчатских травах. Хочу написать об этом.
      И вот теперь я здоровее и крепче, чем был десять лет назад. И, как видишь, даже пустился в плавание.
      Мы еще немного поговорили и уснули. О разлуке с Иннокентием я старалась не думать... Может, меня тоже возьмут на "Дельфин"?
      На другой день я встала пораньше, чтоб помочь Валерке и Миэль приготовить завтрак. Они были очень этим довольны, тем более что решили угостить всех пельменями, на что ушло последнее мороженое мясо. Отныне на "Ассоль" все вегетарианцы.
      Позавтракали весело, все острили кто во что горазд. После чего Мальшет призвал к тишине и уже серьезно объявил следующее.
      На острове Мун будет научно-исследовательская гидрометеорологическая станция с весьма обширным кругом исследования. Поскольку "Ассоль" фактически невозможно спустить на воду, а разбирать на части нет никакого смысла, то судно будет главным помещением станции.
      Все так и ахнули.
      - А если следующий тайфун отнесет "Ассоль" назад, на острые скалы? -поинтересовался Давид Илларионович.
      - Что ты на этот счет скажешь, Фома? - обратился профессор к капитану.
      - Укрепим! - коротко ответил Шалый.
      - Придется получше укрепить,- продолжал Мальшет,- кроме того, мы везем с собой не только оборудование для станции, приборы, мачты для направленных антенн и прочее, но и несколько разборных домиков из тех, что ставят в Антарктиде. Они пригодятся для различных лабораторий и для жилья.
      Капитану "Дельфина" придется объявить аврал, и мы установим с вашей помощью станцию. Работы по организации станции начнутся завтра с утра. А теперь прошу каждого из вас подумать, кто желает остаться работать на этой станции. Кто остается, пусть подает заявление, пока на моё имя, а кто желает вернуться на материк - милости просим на "Дельфин"... Подбросим вас до Владивостока, куда мы отправимся сразу после организации станции. Так подумайте, друзья! Работа здесь будет вестись глобального значения. Интересная работа!
      Затем Мальшет и Фома Иванович стали восторгаться бухтой: кабы не скалы при входе, какая удобная бухта! Здесь могли бы отстаиваться от ураганов не менее десятка океанских кораблей одновременно.
      - А взорвать эти скалы нельзя? - поинтересовался Сережа Козырев.
      - Пошлем водолазов обследовать,- решил Мальшет.- А сейчас ты, Фома, возвращайся на "Дельфин" и объявляй многодневный аврал. Сегодня же пусть установят для себя утепленные палатки, чтоб не стеснять людей. Да на "Ассоль" все наши и не уместятся.
      Что правда, то правда. "Дельфин" не чета "Ассоль". У нас научных работников пятеро, у них - сто восемнадцать, у нас экипаж - тринадцать человек, а на "Дельфине" - семьдесят три! Нас - восемнадцать, их - сто девяносто один! Вот это будет аврал так аврал.
      Капитан Шалый с Лизой и двумя матросами вернулись на "Дельфин". Мальшет, Санди, Иннокентий и капитан Ича отправились осматривать остров. Больше они никого не пригласили, видно, решили не мешать людям подумать.
      Думали бурно, вслух. Кто советовался с товарищами, кто советовался сам с собой, кто сразу отказался остаться, категорически.
      Я ушла на палубу, села в кресло и задумалась. Я с самого начала предполагала, что Иннокентия пригласят работать на "Дельфин" (они просто не могли не пригласить его, это было бы аморально). Но теперь я знала... И конечно, отказаться от этой возможности изучать свое Течение Иннокентию было бы просто глупо. Невозможно! И незачем. Можно понять Ичу, тоскующего по своим корякам. Но Иннокентий рвался изучать это Течение и, значит, будет его изучать. А я?..
      Мне лично подумать не дали. Прибежала раскрасневшаяся, взволнованная Миэль, узнать, остаюсь ли я здесь? Вслед за ней с этим же вопросом явился Валерка, за ним - Харитон.
      Валерка похлопал глазами, посмотрел на Миэль.
      - Оставайся, Марфенька. Без тебя тут с тоски сдохнешь... Правда, Миэль?
      - Я без Марфеньки не останусь,- подтвердила и Миэль. Они меня тронули до слез.
      - Можно, я вам отвечу за ужином? Мне надо подумать. Барабаш, Миша Нестеров и Яша Протасов этим вопросом вообще не задавались. Усевшись на солнышке у борта, они принялись обсуждать, как распланируют свою работу.
      - Спроси у Барабаша, нужна ли я им? - шепнула я Миэль. Она тотчас подошла к ученым.
      - Давид Илларионович, вы остаетесь здесь работать?
      - А как же? - удивился он.
      - А Марфенька вам нужна здесь?
      - То есть как это,- возмутился Барабаш,- она и метеоролог, и радист, и слесарь по приборам в случае чего. Мы без нее никак не обойдемся.
      - А еще без кого вы не обойдетесь? - спросила Миэль. На палубе стало сразу тихо. Барабаш даже поднялся со стула. Его желчное худощавое лицо выразило растерянность.
      - Да без многих не обойдемся. Вы что, голубчики, дезертировать задумали?
      - А все же,- упорствовала Миэль,- без кого вы никак, никак не обойдетесь?
      - Ну... Без Харитона Николаевича, скажу откровенно, я просто боюсь здесь оставаться. Без него мы ж ни шагу! Без Сережи Козырева нельзя. Кто будет конструировать приборы? Кто подменит Марфеньку, она ж одна в радиорубке не управится.
      - И кино кто будет показывать? - подсказала Миэль.
      - Механики нужны, электрик, матросы - ведь мы будем работать на шлюпке вблизи острова. А уж без кока совсем нельзя - заморимся. Хорошо, если б вы все остались, товарищи!
      - Что касается меня, я - штурман, и мне нечего здесь делать,- заявил Мартин Калве. Руку его уже освободили от гипса. И он даже ухитрился немного помогать, когда делали плотину.
      - Я тоже уеду. Пока жив,- угрюмо сказал Шурыга.
      - А я остаюсь! - тряхнула кудрями Миэль.- Кто им постирает, если я уеду? Ну, там простыни, полотенца, трусы в стиральной машине любой сможет. А рубашечки, майки? Кто им сготовит, если заболеет кок? А разве кок без меня справится? И как я оставлю Марфеньку одну... конечно, с ней дядя... Они оба, ясное дело, останутся.
      - Придется и мне остаться, раз Шурыга уезжает,- проговорил застенчиво Лепик,- без механика им никак нельзя.
      - Мы все уже привыкли друг к другу,- резонно заметил Вовка Говоров, электрик. Он был курносый, белобрысый, веснушчатый и вместе с тем очень милый.
      То, что он сказал, было правдой. Мы все как-то сжились за это время. Вместе работали, вместе ели, вместе отдыхали. Не то что на "Дельфине", там для экипажа корабля была своя столовая, а научные работники ели в кают-компании. Я знала, что и Шурыга будет по нас скучать и не скоро сживется с новой командой, чужим капитаном.
      После обеда на остров Мун обрушилось целое нашествие. Наверно, с "Дельфина" были спущены все шлюпки. Они подходили одна за другой, подвозя доски, ящики, тюки, бочки и людей - молодых с бородами и пожилых, гладко выбритых. Первым долгом они бежали смотреть и фотографировать "Ассоль", гордо стоящую за добрый километр от кромки воды. Затем перетащили к "Ассоль" грузы и накрыли их брезентом. Потом принялись ставить для себя утепленные палатки, выбирая места повыше. Мальшет и Дружников уехали на одной из своих шлюпок, захватив с собой капитана Ичу и Барабаша. Иннокентий предложил мне пройтись.
      С момента "приземления" на остров Мун впервые мне так просто предложили прогуляться, словно по Красной площади или по нашему Комсомольскому проспекту.
      Мы спустились по штормтрапу и направились в сторону, противоположную кладбищу, где я еще не успела побывать.
      Уходя, я оглянулась. На палубу вышел Сережа и расстроенно смотрел нам вслед. У меня невольно сжалось сердце. Теперь-то я понимала, каково ему. Я было хотела помахать рукой, но сообразила, что он может воспринять это как насмешку.
      Й я была рада, что Иннокентий не взял меня под руку, пока мы не скрылись за скалами.
      Теперь, когда я уже понимала, что останусь работать на острове Мун, я с каким-то острым и грустным любопытством смотрела вокруг.
      Дикий и мрачный остров. Но было в нем что-то величественное. Скалы сложены серым мрамором, пронизанным черными полосами. Мыс, ограничивающий бухту с северо-запада, круто обрывался к синей воде. Мы шли террасой, по которой, журча, текли ручьи, прозрачные и холодные.
      По скользким камням мы перешли ручей и увидели подъем к вершине острова, который можно было одолеть. Мы улыбнулись друг другу и, не сговариваясь, стали карабкаться вверх. Лезли мы больше часа, но зато какой вид! Остров действительно напоминал серп луны на огромном и глубоком, как небо, океане! А над нами громоздились к самым облакам уже совсем неприступные утесы. Каменные уступы сплошь пестрели черным и белым - чайки, кайры, топорки, бакланы. Птичье население при виде нас поднялось в воздух. Они так пронзительно кричали и хлопали крыльями, что чуть не оглушили нас. В глазах зарябило, замельтешило, я со смехом ухватилась за Иннокентия. Только кайры хладнокровно остались на своих местах. В черных сюртуках и ослепительно белых манишках, они походили на важных господ с торжественного банкета.
      Это был птичий базар, который я так мечтала увидеть, живя в Москве. Мы спустились немного ниже, и потревоженные птицы постепенно успокоились.
      Дул ветер с юга. Мне стало жарко, я сняла шерстяную косынку и расстегнула пальто. Иннокентий смотрел на меня и счастливо улыбался. Он тоже снял свою куртку и остался в пестром джемпере, а куртку расстелил на камень, и мы на нее сели.
      - Как хорошо! - вздохнула я, оборачиваясь к нему.
      Мы обнялись и некоторое время сидели молча... Собственно, не сидели, а целовались. Но я почувствовала, что он хочет мне что-то сказать и не знает, как начать. Не решается.
      - Рассказывай же, пригласили тебя на "Дельфин"? - помогла я ему.
      - Откуда ты знаешь?
      - Они как будто умные люди. Какую же работу тебе предложили?
      - Начальником гидрологического отряда. Отсюда "Дельфин" отправляется во Владивосток, запастись всем необходимым для долгого плавания. И затем будут самым подробным образом изучать наше Течение, а потом его аналог (или продолжение?) в южном полушарии. Плавание рассчитано года на два.
      - Надеюсь, ты согласился?
      - Я откровенно рассказал Мальшету о наших отношениях и просил работы для тебя, поскольку жену в экспедицию брать не полагается.
      - Работы мне нет?
      - Метеорологи у них с высшим образованием... Радистов полный состав. Есть только вакансия буфетчицы.
      - А-а...
      Теперь мы действительно долго молчали. Затем Иннокентий произнес упавшим голосом:
      - Давай оба останемся на острове Мун. Согласна?
      Я несколько раз поцеловала его и попросила выслушать меня спокойно.
      - Насчет тебя, Кент, вопрос решен, ты должен принять это назначение. Я бы никогда себе не простила, допусти я такую жертву с твоей стороны. Я была бы глубоко несчастна. Ведь поиски течения - это твоя идея.
      - И Мальшета тоже!
      - Вы оба одновременно открыли его "на кончике пера". Как славно, что они признают это! Какой хороший человек Мальшет. Немедленно соглашайся, сегодня же, это - твоя радость, твое дело.
      - Значит, ты согласна работать буфетчицей?
      - Я останусь на острове Мун. Здесь мое дело.
      - Марфенька!
      - Выслушай меня, прошу! Ты знаешь, как я тебя люблю. Но даже ради самой большой любви нельзя перечеркивать самого себя... Иннокентий, как ты мог предложить мне работу буфетчицы?!
      - Почему такое пренебрежение к труду буфетчицы?
      - Пренебрежение? Не то... Но у меня есть моя профессия, любимая, к которой я готовилась столько лет. Здесь, на острове, я смогу полностью проявить себя, узнать, на что я способна.
      - И спокойно расстаться со мной...
      - Споко...- мне перехватило горло, и я отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы.
      - Прости меня, Марфенька, я понимаю тебя. Он привлек меня к себе и дал выплакаться.
      - Не плачь! Ты моя жена навеки. Пусть будет, как решишь ты. За это время я оформлю развод, и ты будешь моей женой.
      - Если ты меня не забудешь.
      Как волну забывает волна,
      Ты мне мужем приветливым будешь,
      А я буду твоя жена,
      процитировала я, все еще сомневаясь в своем счастье.
      - Это из "блистающего мира"?
      - Да. Слушай, Иннокентий, если ты действительно хочешь, чтоб я была твоей женой... Не перебивай. Зачем же ждать развода?
      - Ты, Марфенька, доверчива и щедра в своем чувстве. Но я не должен, не имею права пользоваться этим.
      Возвратились мы с прогулки уже в сумерки. Дядя ждал нас на палубе.
      - Как же вы решили? - обратился он к Иннокентию.
      - Марфенька решила,- поправил его Иннокентий и рассказал о нашем решении.
      - Марфенька - умница! - одобрил дядя и повернулся ко мне: - Значит, ты остаешься работать на острове?
      - Да, дядя. А ты?
      Дядя улыбнулся как бы самому себе. "В усы", сказала бы я, будь у него усы, но дядя всегда тщательно выбрит.
      - Разве я тебя оставлю, родная моя девочка? Тем более что здесь требуется врач. А я еще и ботаник. Буду в свободное время изучать флору острова.
      - Значит, остаемся оба!
      Иннокентий больше ничего не сказал, ушел к себе.
      За ужином я объявила своим, что остаюсь на острове, и передала Барабашу заявление. Мы все здесь же, в кают-компании, написали заявления и отдали их Барабашу.
      На другой день работы развернулись полным фронтом.
      Бородачи в клетчатых рубашках, старых джинсах и телогрейках вместе с матросами делали на террасе, ведущей к кладбищу, взлетно-посадочную полосу для самолетов. (Ура, ура, значит, у нас будет регулярная почта!) Строительные рабочие собирали научные павильоны, и, забегая вперед, скажу, что они построили нам пекарню и даже баню с парилкой, хотя на "Ассоль" были души. Кстати, "Ассоль" обложили камнем и забетонировали... Получился дом-корабль на каменном фундаменте. Хотя я понимала, что это для нашего блага, но без слез не могла смотреть на скованную камнем "Ассоль".
      А несколько плотников, в том числе наш Яланов, сооружали вдоль гранитной стены, у которой приютилась "Ассоль", деревянную лестницу на... четыреста ступеней.
      Вы спросите: куда лестница? Зачем? Это на случай цунами. Если нам придется удирать от волн высотою двадцать метров. Вертолет с "Дельфина" (у них был собственный вертолет!), облетев остров, обнаружил на самой вершине небольшое плато, вдавленное, как чаша вулкана. На этом плато установили автоматическую метеостанцию и направленные антенны (на Москву и на Владивосток), а также актинометрический и аэрологический павильон и запасное общежитие, просторное и низкое, по типу землянки, чтоб не снесло ураганом. Экипаж "Дельфина" и обедал здесь же на острове (кухня в специальной палатке). Нас тоже прикрепили на питание к ним, так как были на учете каждая пара рук и наш кок Валерка вкалывал на самой "верхотуре", куда их каждое утро переносил вертолет. Лестница-то еще только строилась!