Океан и кораблик

      Я работала вместе с Мишей Нестеровым и Харитоном - мы оборудовали метеорологическую площадку неподалеку от "Ассоль" и устанавливали приборы. От приборов-датчиков к самописцам, установленным в лаборатории "Ассоль", на столбах протянут пучок проводов. Это, конечно, проводил наш электрик Говоров. А затем я бежала в радиорубку и принимала, а затем передавала радиограммы. Сережа работал на установке радиомачт там, на "крыше" острова Мун.
      А возле обелиска с датой открытия острова уже развевался на тонком металлическом шесте голубой вымпел. На нем герб Советского Союза и надпись "Станция Луна".
      Работали все до упаду, не менее двенадцати часов в сутки, а ученые и того больше. Им надо было установить геодезические знаки... Скажете, ну и что? А вот что: это вам не равнина под Москвой или Рязанью! Тяжелейшие части этих самых геодезических знаков из досок, бревен требовалось затащить на самые что ни на есть высокие скалы над бухтой и по всему острову. На скалах установить их в виде пирамиды, на ней зацементировать марку знака, а основание пирамиды так укрепить тяжеленными камнями, чтоб никакой ураган не сдул, никакое цунами не смыло. Это делала группа гидрографов, но им помогали и из других отрядов.
      А Мальшет торопил с отплытием. Он издал приказ по экспедиции, что подъем флага на новой станции назначается на 21 марта, а 22 марта "Дельфин" уходил.
      Все же профессор заботился о нас, о тех, кто оставался на острове. Перед отплытием он передал нам все мясо, а так как нам негде было его хранить, то пожертвовал один вагон-рефрижератор из двух, установленных на палубе "Дельфина".
      Каждый вечер несмотря на усталость, мы с Иннокентием уходили куда-нибудь подальше от людей и возвращались поздно. Дни срывались и улетали стремительно, словно их подхватывало ветром, и до нашей разлуки их оставалось все меньше. И если сначала мы считали недели, потом дни, теперь я с отчаянием думала, что вот скоро останутся считанные часы...
      Однажды Иннокентий сказал:
      - Мне кажется, Марфенька, что ты не веришь моей любви. Это угнетает меня. Я не могу понять почему? Легкомысленным меня не назовешь...
      Мы сидели на площадке недостроенной лестницы. Запах свежепиленого дерева перебивал соленый запах океана. Небо над океаном было затянуто тучами. А на острове там и сям тепло светились огоньки. Остров Мун не был больше необитаемым.
      - Быть твоей женой - это такое счастье! Лишь потому мне как-то не верится. Я и во сне всегда тебя теряю, ищу и не нахожу. Мне не верится, что в жизни бывает такое идеальное счастье.
      - Как странно... Не верить в счастье... Это не похоже на тебя. Ты отнюдь не пессимистка. В тебе столько юмора, жизнерадостности, Марфенька! Любимая моя!..
      Я взяла руку Иннокентия и прижалась к ней щекой.
      Последние дни перед нашим прощанием я находилась как в тумане.
      Торжественный день поднятия флага прошел для меня словно во сне. Митинг провели утром у плотины. Выступали с речами. Особенно хорошо говорил профессор Мальшет. Но я никак не могла сосредоточиться. Экипаж двух кораблей - около двухсот человек - слушал затаив дыхание. А в паузы врывались пронзительные крики чаек и свист ветра. Погода начинала портиться. Солнце плотно затянули тучи. Стал накрапывать дождь.
      Потом флаг легко пополз вверх и все кричали "ура!".
      На этот вечер мы все были приглашены с ночевкой на "Дельфин". Нас ждал большой банкет.
      Разоделись мы кто во что горазд, нам подали катер. Шуры-га, Мартин Калве, двое матросов и капитан Ича уезжали с вещами - насовсем.
      Наш капитан отказался наотрез от должности штурмана на "Дельфине". Сказал, что возвращается домой в Корякский национальный округ и будет капитаном промыслового судна.
      Мартин Калве дулся на всех, хотя мы ни в чем перед ним не провинились: его не пригласили на вакантное место штурмана.
      Капитан Шалый провел нас по всему кораблю. Мы были поражены его величиной, отделкой, удобствами, прекрасными лабораториями. У каждого научного работника была отдельная каюта, чтоб ему никто не мешал думать.
      Потом нас - экипаж "Ассоль" - собрали в кают-компании, и Мальшет прочел список сотрудников станции Луна. С каким вниманием прослушали мы этот список, как волновались! Хотя, собственно, чего нам было волноваться...
      Мы сидели здесь все восемнадцать человек, но на станции должны были остаться лишь одиннадцать... И мы были очень удивлены, что в списке оказалось двенадцать. Кого-то из нас Мальшет отстоял. Еле отстоял. Но мы так и не узнали - кого именно.
      На оглашение списка мы ответили аплодисментами, Мальшет еще раз горячо поздравил нас с открытием станции. Напомнил о ее мировом значении и о конкретных задачах, о том, что если ученым понадобится использовать весь вспомогательный состав, вплоть до кока, на тех или иных научных наблюдениях, то отговариваться не придется. Как я поняла, Мальшета беспокоило, что мало научных работников, а план работ огромен.
      - Не беспокойтесь, Филипп Михайлович, поможем! - успокоил его улыбающийся Харитон.
      Сегодня мы впервые видели его не в морской форме (уже не боцман), а в новом сером костюме, белой сорочке и широком галстуке: теперь он заместитель начальника станции!
      Затем Филипп Мальшет пригласил нас в столовую. В кают-компании у них обедал лишь ведущий состав, и для такого торжественного и многолюдного банкета помещение было слишком мало. Все не торопясь, весело переговариваясь, потянулись в столовую.
      Я шла рядом с Иннокентием. Он был в черном костюме, белой рубашке, галстуке с абстрактным рисунком - что-то синее, белое, черное. Я надела шелковую, черную в белую крапинку длинную юбку и нарядную белую блузку. На шее, как всегда,- ожерелье из опалов. Сильно отросшие волосы я распустила по спине, расчесав их чуть не сто раз гребенкой. Кажется, я в этом наряде особенно понравилась Иннокентию. Чуть-чуть повеселев ("праздновать так праздновать"), шли мы с Иннокентием под руку по корабельному коридору...
      И вот я увидела идущую нам навстречу красивую девушку, она была до того похожа на Ларису, что я чуть не вскрикнула от удивления.
      Но если в жене Иннокентия была какая-то вульгарность, дешевка, то здесь все было в меру, все изящно. Умные, живые и лукавые карие глаза, нежная смуглота кожи, темные густые волосы, умело и модно уложенные на затылке.
      Девушка остановилась так внезапно, словно ее толкнули, и я услышала сочный, удивительно приятный голос:
      - Иннокентий! Ты...
      - Дита! - радостно воскликнул Иннокентий.- Ты здесь? Мы остановились. Начались приветствия, рукопожатия.
      - Познакомьтесь: Дита Колин. Марфенька Петрова... Дита подала мне руку, такую же горячую, с огрубелыми ладонями, как моя.
      Мне показалось, что в лице девушки что-то дрогнуло.
      В столовой Дита села рядом с Иннокентием, так как ей, естественно, хотелось поговорить со старым знакомым. Пока все рассаживались, смеясь и шутя, передавали друг другу закуски, кто-то разливал вино. Дита расспрашивала Иннокентия о его делах, об общих друзьях. Они, как я поняла, вместе работали в каком-то институте.
      - А как ты попала на "Дельфин"? - перебил ее Иннокентий.
      - Я работала с профессором Мальшетом и давно мечтала об экспедиции...
      - Почему же я не видел тебя на острове?
      - Я как раз простудилась в эту бурю и не сходила на берег. А как твой мальчик... Юрий? Что дома?..
      - Юрка здоров, с осени идет в школу... Я расскажу тебе потом подробнее...
      Ну конечно, времени у них впереди много - целых два года!.. О, как вдруг стало нехорошо у меня на душе! Как скверно все выглядит со стороны. Как мне плохо! Как все, все у меня плохо! И папа умер...
      Иннокентий обернулся ко мне. Глаза его расширились.
      - Марфенька, тебе дурно? Дорогая моя... Надо же. Должно быть, у меня было совсем помертвевшее лицо, так как Иннокентий вконец расстроился. А вокруг смеялись, острили, провозглашали тосты, чокались, одной мне было так невыносимо плохо, и, честное слово, это была не только ревность, но и муки совести. Пусть семьи фактически не было, но раз был Юрка, то все же я как бы разбивала семью. И уж совсем ни к чему появилась на пароходе эта Дита Колин - улучшенный вариант Ларисы. Почему-то ведь Иннокентий увлекся Ларисой, любил ее... И если бы она была умнее, добрее, тоньше - это чувство, конечно же, не прошло бы.
      Возможно, он опять инстинктивно потянется именно к такой вот женщине... похожей на Ларису, но лучше, обаятельнее, умнее. А меня он совсем не любит... Обманывается сам и невольно обманывает меня. Его чувство ко мне это лишь жажда душевного тепла, доверия, участия, чисто женской нежности... А больше ему ничего от меня не надо. Иннокентий испытывает ко мне все, что только может испытывать брат или друг, все - кроме страсти. Но тогда это тоже еще не любовь.
      ...Внезапно Иннокентий поднялся с бокалом оседающего шампанского в руке. Все с любопытством оборотились к нему. Я поймала встревоженный взгляд дяди. Он сидел напротив, рядом с Ичей.
      - Дорогие друзья...- начал Иннокентий таким странным, взволнованным голосом, что многие насторожились, и вдруг стало тихо-тихо.- Друзья, которых я оставляю на острове Мун, и друзья, с которыми мне плавать два года, и ты, дорогой Ича! Сегодня за этим столом провозгласили столько добрых и славных тостов - за Россию, за океан, за науку, за дружбу...
      А теперь я прошу вас, милые друзья, выпить за Марфеньку Петрову. Пусть этот вечер будет как бы нашей помолвкой. Мы с ней расстаемся на долгих два года. Так требует наше дело. А также мои семейные обстоятельства. Но мы любим друг друга, и прошу каждого, кто дружески относится к нам с Марфенькой, выпить за нашу любовь.
      Что тут поднялось! Кто тянулся к нам с бокалом, кто хлопал в ладоши, кто что-то кричал. Лиза подбежала и крепко поцеловала меня. Миэль тоже. Мальшет расцеловал нас обоих, потом все пили за нас.
      Долго длился этот веселый банкет, но не все могли радоваться. Сережа Козырев был угрюм. Глубоко задумался дядя. Харитон явно был не в духе и растерянно посматривал то на меня, то на Сережу, к которому он очень привязался.
      Но и я не могла радоваться. Смутно было у меня на сердце. Непонятно, совестно как-то...
      Я, конечно, поняла, почему Иннокентий неожиданно даже для себя объявил о нашей любви: он хотел успокоить меня, вселить уверенность. Не знаю... У меня мысли путались.
      - Выйдем на палубу? - шепнул мне Иннокентий.- Сначала иди ты, потом я выйду.
      Мы встретились наверху у шлюпок. Дождь прекратился; Луна и какая-то яркая косматая звезда наперегонки стремительно неслись по небу, иногда скрываясь за неподвижными облаками.
      Мы ходили по необсохшей пустынной палубе и говорили о будущем. Кроме вахтенных, никого не было: все еще праздновали открытие научной станции. Дул резкий ветер.
      Иннокентий привлек меня к себе.
      - Марфенька, дай слово, что не будешь ревновать меня ни к кому. Пойми и запомни: я люблю тебя, только тебя, и это навсегда. Мне горько, что я не искал тебя, не дожидался. Нашел все же... И мне хотелось бы принести тебе радость. Радость, а не страдания, не досаду. Обещаешь никогда не сомневаться во мне?
      ...Сотрудники научной станции Мун собрались на палубе в ожидании, когда нам подадут вельбот. С нами грустно стояли покидающие нас Ича Амрувье, Мартин Калве, Шурыга, Цыганов. Иннокентий и я сидели, держась за руки, настолько угнетенные предстоящей разлукой, что не в силах были уже говорить. Санди и Лизонька стояли возле Барабаша, но и у них разговор не вязался.
      - Вельбот спустили,- сказал подошедший боцман. И началось тягостное прощание.
      Иннокентий помог мне спуститься в качающийся вельбот. Я смотрела, смотрела не отрываясь в его потемневшие синие глаза, искаженное горем лицо, дрожащие губы и наконец поняла, поверила: он меня любит. А лицо его уже уплывало, качаясь вверх и назад, все дальше и дальше.
      И пока я могла видеть это прекрасное даже в смятении лицо, ни одна слезинка не посмела затуманить мое зрение. Мне хотелось плакать, кричать, но я зажала себе рукой рот.
      Кричали и плакали чайки, шумел океан. Был день равноденствия. Мы стояли тесной кучкой на скалистом обрыве острова Мун и смотрели вслед уходящему кораблю.
      Грустные прощальные гудки, разноцветные ракеты в нашу честь с капитанского мостика. И вот уже слышим только крики птиц. "Дельфин" скрылся за туманным горизонтом. Плохая видимость сегодня. Буруны с грохотом разбивались о скалы, и остров окружала белоснежная пена, холодная водяная пыль.
      Все замерзли, устали, немножко пали духом. Мы остались одни - несколько человек. Уже не было с нами нашего капитана, штурмана, старшего механика, начальника экспедиции. Совсем одни на безлюдном острове. А со мной не было моего Иннокентия. Мы пошли на скованную камнем и бетоном "Ассоль", ставшую нашим домом на суше.
      Меня вели под руки дядя и Миэль, потому что, странное дело, ноги мои то и дело подламывались, будто они были из картона. И мне не подняться бы на палубу "Ассоль", если б Харитон и Миша не втащили меня, словно куль. А потом я сразу очутилась на своей койке и Миэль раздевала меня, укрывала одеялом. Гладила по нечесаным волосам, что-то приговаривая и прерывисто вздыхая. Добрая и ласковая она, Миэль. Потом зашел дядя и, покачав седой головой, заставил меня выпить какое-то лекарство. Как будто существует лекарство от любви и от горя.
      ...На острове Мун весна. Всюду пробивается зеленая сочная трава, даже из расщелин в мраморе. Кустарники покрылись светло-зелеными листьями. Распустились почки на японской березе. И день ото дня зеленое становится ярче и радостнее.
      Шлюпка чуть покачивается в спокойной синей бухте, но за полосой бурунов вода кипит и бушует. В шлюпке загоревший и помолодевший Барабаш, возмужавший, по-прежнему близорукий Яша Протасов в очках, Харитон с ружьем и я в летнем платье и без обычного ожерелья из опалов (боюсь, вдруг упадет в воду, и оставляю в каюте).
      Идет береговое исследование течения. Обычно направление и скорость течения измеряет Яша, приспособив для этой цели поплавки из пенопласта. Либо замеряет течение с помощью окрашивания воды флуоресцеином. Со шлюпки раствор быстро выливают в воду и засекают это место теодолитами, а затем наблюдают за движением расплывающегося пятна окрашенной воды. Наблюдают или со скалы, или с движущейся за пятном шлюпки.
      Но попробуй понаблюдать за течением в полосе береговых бурунов и дальше.
      Не будь с нами Харитона, не представляю, что бы мы делали.
      Харитон берет у Яши бутылку, наполовину заполненную раствором флуоресцеина (чтоб не потонула), и закидывает ее за буруны. После чего преспокойно прицеливается (он же таежный охотник и бра... впрочем, это неважно) из ружья, заряженного крупной дробью, и стреляет в бутылку.
      Попадает он всегда с первого раза, и, пожалуйста, наблюдай, фиксируй хоть десятью теодолитами (хватает двух).
      Я не выдерживаю и аплодирую. Харитон ухмыляется. Яша от волнения снимает очки, протирает их и, вздохнув от полноты жизни, снова надевает.
      - Добре, сынку! - кивает головой довольный Барабаш. Он уже наполнил свои склянки образцами воды.
      Я вынимаю ручной анемометр и определяю скорость и направление ветра.
      Сегодня мы ждем из Владивостока самолет. Летчик Марк Лосев (он бывает у нас регулярно) привезет письма, продукты, всяческие циркуляры, парочку новых приборов и... одного озорного мальчишку, который нахватал столько двоек, что чуть не остался на второй год. В пятый класс Костик уже не будет ходить в Бакланскую школу, мы сами будем учить его. Учителей хватит по всем предметам. (Ученик один, учителей семеро. Седьмой - Харитон - по труду.)
      Перед обедом все потянулись к взлетной полосе.
      Миэль отвела меня в сторону. Щеки ее красны, как помидор, глаза совсем округлились - две темные вишни. Ей необходимо срочно посоветоваться. Миэль не только спрашивает советов, но, как это ни странно, и следует им. Мы отошли за темную пихту и сели на землю.
      - Марфенька, мне сделали предложение сразу двое... Сроду не угадаешь...
      - Валерка и... подожди... кто?
      - Угадай.
      - Кто же?
      Миэль заливается смехом.
      - Гидролог Протасов! Что же мне делать... За кого?
      - Что за кого?
      - За кого выходить?
      - Как тебе не совестно, Миэль?
      - Почему... совестно?
      - Ты же никого из них не любишь. Для чего же выходить замуж? Боишься женихов упустить...
      - Так они сами...
      - Миэль, голубушка! Тебе бы не о замужестве думать, а об учебе. Ведь у тебя всего-то восемь классов. Теперь такое время, что надо учиться и учиться всю жизнь...
      - Всю жизнь?! - ужаснулась Миэль. Лицо ее явно вытянулось.
      - Мы поможем тебе сдать за десятилетку. А ты за этот год найди свое призвание - ив институт. Поняла? Кем бы ты хотела быть?
      - Но я уже есть! Я - кок. И я хочу быть коком. Небось без еды никто не обойдется, будь хоть академик! Это и есть мое призвание - кормить людей. Чем оно плохое?
      Вопрос поставлен в упор, и я не нахожу на него ответа. Не уподобиться же мне Сережиной матери, которая считает малограмотными всех, кто не закончил аспирантуры.
      - Самолет! - во все горло кричит Сережа Козырев. Он всегда первый видит.
      Самолет покружил над островом и пошел на снижение. Ил-14 еще катился, а мы уже, не выдержав, бежали к нему.
      Первым сошел пилот Марк Лосев. У него столь своеобразное, узкое, тонкое лицо, что встреть его даже на самой людной московской улице, долго будешь оглядываться ему вслед.
      За Лосевым выскочил Костя Ломако. Он несколько вырос, на нем было все с иголочки, новое (люди добрые одели сиротку в дорогу). Костик охватил взглядом всю нашу группу, бросился ко мне и, не выдержав, заплакал.
      - Все будет хорошо,- шепнула я.
      - Лена погибла смертью храбрых? - спросил он, мужественно подавляя слезы.
      - Да, Костик. Твоя сестра погибла во славу науки.
      После затянувшегося обеда мы с Костиком вдвоем направились на кладбище. В каюте я оставила непрочитанные письма - их была целая груда - из Москвы, Баклан, с борта "Дельфина" и еще из разных городов, куда распределили девчонок из нашего техникума. Толстое письмо было от Ренаты. Его прочту вечером, когда уложу мальчика спать. Чтения на добрый час, а Костик не должен чувствовать себя одиноким.
      Только два самых дорогих письма я захватила с собой, положив их в кармашек платья.
      Я показала Костику обелиск, могилу ирландца, Настасьи Акимовны, которую он знал, и подвела его к могиле старшей сестры. Странно и страшно видеть могилу единственной сестры, если еще полгода назад ты провожал ее в плавание здоровую и веселую. Я тоже заплакала.
      - Почему именно она? - произнес Костик с недетской горечью.
      - Ты видел, куда выкинуло корабль... Удивительно еще, что только две жертвы. Могли погибнуть все...
      - Ох, нет, нет! - Костик испуганно схватил меня за руку.
      - Я буду тебе старшей сестрой... Если, конечно, ты хочешь... Я еще не прочла вот эти два письма. Одно от мамы - Августины...
      - Мачехи?
      - Матери. Она ведь вскормила меня и воспитала. Хочешь, я прочту вслух ее письмо, ведь теперь, раз я тебе сестра, то и она тебе - мать.
      - Прочти.
      Мы сели на камень у обелиска - солнце пригревало по-летнему,- я аккуратно вскрыла конверт и стала читать.
      "Милая моя Марфенька, дочушка моя любимая, спасибо, что ухитрялась пересылать мне письма даже с океана. Даже с необитаемого острова. Я уж так рада, что ты теперь на твердой земле. Получила твое последнее письмо, где ты пишешь, что хочешь взять к нам мальчика Костеньку, у которого умерли родители, а теперь и последний родной человек - сестра. Это ты правильно делаешь. Надеюсь, что мальчик добрый. Пусть поживет годик-другой среди вас, хороших, умных людей, а то один в городе - еще какое хулиганье обидит, научит плохому, картам или водке. А когда ему надо будет учиться дальше переправь с кем-нибудь сюда, в Москву. Будет жить с нами. Если понадобится, я его усыновлю. Пришли фотографию Костеньки. Я его уже люблю. У меня ведь никогда не было сыночка. Может, будут внучата, и я их понянчию...
      Я здорова. Деньги, что ты мне шлешь, откладываю на книжку: пригодятся тебе, когда приедешь. А мне хватает. Реночка платит, и писатель не обижает. Уж такой хороший человек! Подарил мне свою новую книгу с такой доброй и лестной надписью. Говорит, что, если б не я, не написать бы ему этой книги, силы не те. Так что обо мне не беспокойся. Целую крепко мою дочечку и сыночка Костеньку. Привет всем твоим друзьям на острове под луной. Твоя мама".
      Я опустила письмо на колени и взглянула на Костика.
      - Да, это не мачеха, это мама,- сказал он тихо,- какая добрая!
      Мы долго молчали. Прохладный соленый ветер развевал Коськины рыжеватые вихры. Наверно, не дал себя подстричь на дорогу. Океан сверкал на солнце, отражая все цвета неба - голубое, синее, лиловое, белое. И только буруны вокруг острова грохотали, как в бурю. И неумолчно кричали птицы.
      - На западной части острова живут котики, сводим тебя хоть завтра,пообещала я.
      - А второе письмо от кого? - спросил Костик.
      - От Иннокентия Щеглова.
      - А почему ты от него не читаешь?
      - Потому что он пишет для меня одной.
      - А-а... Так читай. Я не буду мешать.
      Костик вскочил и стал карабкаться на гору, чтоб посмотреть на остров с высоты.
      - Не упади! - крикнула я.
      - Еще чего,- удивился Костик.
      Иннокентий писал, что позавчера (я взглянула на дату) Владивостокский народный суд дал развод супругам Щегловым, не сумевшим построить семью.
      Лариса выходит замуж - за преподавателя Дальневосточного института искусств (того самого, из-за которого был скандал). Начинает новую жизнь. Юрка рвется к бабушке и дедушке, и Лариса согласилась отпустить его на долгий срок в Бакланы.
      Иннокентий писал, что свой отпуск проведет на острове Мун, захватив с собой Юрку, и вообще мы будем видеться часто, так как маршруты "Дельфина", станции, стоянки, океанологические съемки и прочее будут преимущественно в районе острова Мун.
      Иннокентий писал, что в квадрате острова Мун их ждут исключительно интересные исследования. И главное, мы сможем видеться. Так и написал, что это главное. А в конце письма: "Я люблю тебя, моя Марфенька! Я даже не предполагал, что способен на такое сильное чувство... Не знал, что бывает такое". В письме была приписка: "Р. 5. Лариса шлет тебе привет. Прощаясь со мной навсегда, она сказала, что резко изменила свою жизнь после встречи с Марфой Петровой.
      По ее словам, это ты, прослушав ее пение, признала в ней настоящую певицу, человека искусства.
      Когда Лариса узнала, что я хочу на тебе жениться, она долго молчала, потом сказала: "Жаль мне ее! По-моему, ты не можешь дать счастье женщине. У тебя всегда на первом месте будет наука, исследования, экспедиции. Не позавидуешь ей. Марфа будет терпеть молча, а это всегда тяжелее. Но за Юрку я теперь спокойна".
      Я задумалась о Ларисе. Как мало иногда человеку надо: только чтоб кто-то признал в нем его личность.
      Интересно, почему ни Иннокентий, ни его родные не увидели в Ларисе того, что бросалось в глаза,- лучшего в ней?
      Поздний вечер. Дядя, находившись по горам (в ботанических сборах ему обычно помогает Костик), давно спит. А вот Костика не уложишь. Сидит со всеми на палубе, где каждый вечер собираются вокруг Сережи с его гитарой и поют или танцуют. Сейчас они вокруг вовсю твистуют. А я пошла в радиорубку: мое дежурство, ничего не поделаешь.
      А необитаемых островов нынче не бывает. Я хочу сказать, что в век радио никакие робинзонады невозможны. Эфир заполнен голосами. Я надеваю наушники, и мир подступает ко мне вплотную. Какой уж тут необитаемый остров, когда мы работаем на всю планету.
      Метеорологические сводки станции Мун имеют исключительное значение для синоптической службы, так как наша станция расположена на основном пути циклонов.
      Принимаю очередную радиограмму: "Начальнику станции Мун Барабашу. Полученные от вас сводки были особенно важны в прошедшие несколько дней. Мы благодарим вас за отличное сотрудничество. Бюро погоды Вашингтон".
      Благодарственные телеграммы идут со всех материков и, конечно, с Владивостока, Петропавловска и отдельных судов, советских и иностранных, которые благодаря нам ушли с дороги тайфунов.
      А вот радист "Дельфина". У него особый "почерк" - быстрая, легкая, красивая работа электронного ключа. Тоже выученик Козырева. Прием, передача, прием. По привычке мы немножко разговариваем, обмениваемся новостями. Затем принимаю ежедневную радиограмму от Иннокентия.
      "Получила ли Костика? Тутава еле добился разрешения отправки мальчугана на остров. В отпуск явимся с Юркой. На весь август. С нетерпеньем жду встречи. Целую. Люблю. Жду. Твой навсегда Иннокентий".
      Посылаю ответную радиограмму. До чего богат и одновременно лаконичен язык радио. В три, пять букв можно вложить смысл целой длинной фразы.
      Передача в три мировых гидрометеорологических центра: Моска, Вашингтон, Мельбурн.
      Взглянула на часы и слушаю частоту пятьсот килогерц - волну аварийных вызовов, где могут прозвучать сигналы бедствия.
      Одновременно со мной ее слушают судовые радиостанции всего мира.
      Предупреждение службы цунами об опасности. Внимание! Внимание! Ждите цунами... Оно проходит... Высота волн... 20- 25 метров. Цунами идет на остров! Включаю приемник и трижды предупреждаю по радио своих. Хорошо, что Костик не спит. Забегаю к дяде, бужу его. Он быстро надевает костюм, хватает шляпу, пальто, приготовленный на такой случай саквояж. Я тоже захватываю из своей каюты чемоданчик. В коридоре хлопают двери. Мы уже репетировали не раз. Три минуты на сборы. Три на то, чтоб задраить на "Ассоль" все иллюминаторы и люки. И вот уже поднимаемся по деревянной лестнице, все тринадцать человек.
      Ночь. Хлещет ветер. Тучи идут по острову. Как славно, что друзья с "Дельфина" построили нам убежище от цунами. Может, еще минет остров? Нет, волна широка. Захватит. Где-то землетрясение...
      Мы запыхались, но поднимаемся. Крепко сжимаю руку. Костика. Дядя рядом со мной. Тяжело дышит. Сережа берет у него из рук саквояж. Гитара у него за спиной - не забыл.
      Миэль впереди, вцепилась в руку Протасова. Валерка перегнал всех и возглавляет шествие. За нами идут Барабаш и все остальные. Замыкает шествие Харитон. Ничего не видно. Только ветер и шум настигающей воды.
      На остров обрушивается стена воды, но мы уже на самом верху. Бросаю чемодан и со страхом хватаюсь за шею, цело ли ожерелье, подаренное как эстафета в Будущее. Опалы мои целы, и я вздыхаю с облегчением. Теперь можно оглянуться. Вот автоматическая метеостанция - скорее угадываю, чем вижу. Темный еще барак. Сейчас зажжется яркий свет.
      - Отдохнем немножко,- просит дядя.
      Я целую его в щеку, потом Костика. Это моя семья. Я единственная здесь с семьей. А Костик не из трусливых, держится молодцом! А уж он-то наслышан про цунами. Останавливаемся отдышаться, осмотреться.
      - Все здесь? - Харитон на всякий случай пересчитывает.
      - Говорите тише,- напоминает Барабаш,- не вспугните птиц. А то на следующий год не прилетят сюда.
      Молчим. Прислушиваемся, как там внизу хозяйничает вода. Устоит ли заякоренная наглухо "Ассоль"?