Тот самый Чермоев, которого в 1931 году известный писатель Алексей Толстой представил своим читателям как хитрого и гордого татарина Тапу, главу рода - "с истуканьим лицом", рьяного мусульманина, совершающего ритуальный обряд даже в Париже, после завтрака.
      Это был тот самый Чермоев, но подлинный, то есть не татарин, не Тапа, не истукан, не хитрый, не гордый, не глава рода, не рьяный мусульманин, а офицер-чеченец, игравший старательно под гвардейца, кутила и мот, снискавший себе известность способностью, стоя на краю стола, на одних каблуках, носки на весу, выпить духом бутылку шампанского прямо из горлышка.
      Он хмуро оглядел подходивших гвардейцев. В каждом, взглянувшем на Тамару, ему уже чудился соперник, а Бибикову княжна (так показалось Чермоеву) кивала навстречу особенно ласково и призывно. И пока Бистром и Бибиков целовали, здороваясь, руку Тамары, Чермоев смотрел на ее упругие, смуглые, манящие плечи и думал, растерянно и злобно, что ее сейчас - каждая минута на счету - могут вырвать из-под рук при малейшей оплошности, а этот ишак управляющий, как назло, задержал высылку денег. И перевод в конвой задержался: приходится мотаться в армейском бешметишке. В таких условиях чем ее взять?..
      Прозвонил серебряный колокольчик. Чермоев поспешно подал Эристовой руку.
      - Уже начинают? - досадливо сказал Бибиков. - Вы будете слушать?
      Тамара качнула укоризненно головой:
      - Обязательно, что вы! Наташа говорит, что писатель этот - очень талантливый и обязательно будет большой знаменитостью.
      - Будет!.. - протянул Бибиков. - Я тоже буду когда-нибудь генералом, однако, сознайтесь, вы же трактуете меня как поручика. С какой же стати - к писаке...
      - Шш! Если бы Наташа вас слышала!
      Тамара прикрыла поручику рот веером. Бистром веер узнал: это не Тамарин, а топоринский веер, заемный. Стало быть, Тамара еще не устроилась, еще не сделала выбора - шанс для Бибикова, надо ему сказать.
      Звонок прозвонил второй раз.
      - На места! - Эристова улыбнулась Бибикову многозначительно. - Я велела вам - и monsieur Бистрому - задержать стулья как раз сзади меня... Довольны?
      * * *
      Тамара с ее эскортом вошла в тот самый момент, когда Топорина - за столиком в конце переполненного зала - прозвонила в третий раз в колокольчик. Рядом с ней стоял высокий молодой человек с листками в руке.
      - Это и есть автор? - прошептала Тамара. - Он и в самом деле совсем молодой. И какой... странный! Я думала, писатели всегда длинноволосые и... неопрятные. Вы его знаете?
      Бистром прищурился, припоминая.
      - Где-то я его видел, определенно. Но где? Здесь он никогда не бывал, поручусь, а больше я нигде не мог видеть писателей. Топорина подняла руку:
      - Mesdames et messieurs! Мы начинаем. Андрей Николаевич был так любезен, что согласился прочесть новый свой рассказ, написанный во время последней его поездки в Сибирь.
      - В Туркестан, - поправил автор и повел глазами по залу, осматривая слушателей.
      - Сибирь, Туркестан - это ж одно и то же! - засмеялась Топорина. Итак, Андрей Николаевич, просим. Да, я забыла еще сказать: рассказ будет военный - насколько я знаю, речь идет там о наших туркестанских орлах, короткий и смешной.
      Заявление было встречено шелестом одобрения: короткий и смешной - это как раз то, что надо для литературного вечера comme il faut.
      Автор еще раз оглядел зал (Тамаре показалось: он именно на нее посмотрел), поправил отложной, туго накрахмаленный воротничок и сказал:
      - Заглавие рассказа: "Тигр идет".
      Кто-то с Бистромом рядом спросил шепотом соседа:
      - Тигр? А Топорина говорила - орлы.
      Сосед успокоил:
      - И то и другое - животные. Об орлах, очевидно, тоже будет. Кругом зашикали: автор начал читать.
      Тигр идет
      В экспедиции нашей, направлявшейся в верховья Зеравшана, к ледникам, было пятеро: кроме меня художники Алчевский и Басов, студент-юрист Петербургского университета Фетисов, командированный для ознакомления с обычным правом туземцев, и антрополог Георгий Марков, в общежитии называвшийся попросту Жорж.
      Выезд из Самарканда назначен был на 16 мая, в среду, 5 часов утра. Но выехать в этот день не удалось. Во вторник, под вечер, в наш номер, где мы уже закручивали последние куржумы, явились два офицера. Они были в свежих кителях, при оружии и даже в белых перчатках. Не без некоторой торжественности передали они нам приглашение на стакан чаю к командиру N-ского линейного стрелкового батальона: батальон этот - здешняя, так сказать, гвардия.
      Мы переглянулись невольно: какое, в сущности, дело до нас батальонному командиру?
      Но старший из прибывших, адъютант, немедля рассеял наше недоумение.
      - Вы понимаете, - он закинул руку за аксельбант свободным и чуть игривым движением и пристукнул шпорой на лакированном сапоге, - мы, туркестанцы, экскюзе, немного верблюды, конечно. Но отпустить столичных гостей в далекое странствование по здешним гиблым местам без некоторых, так сказать, местных проводов было бы совершенно неколлективно. Тем более что, - неожиданно закончил он приятнейшим баритоном, засвидетельствовав знакомство с оперой "Кармен", Тореадор - солдату друг и брат.
      При такой постановке вопроса нам, "тореадорам", ничего не оставалось, как надеть чистые воротнички и отправиться в назначенный час по указанному адресу.
      Батальонный - лысый, грузный, с обвисшими седыми усами полковник встретил нас с радушием чрезвычайным. Вокруг стола с чаем, вареньем и фруктами - без всяких признаков спиртного - сидели человек десять офицеров, от морщинистого капитана до совсем безусого розово-коричневого подпоручика. Все начисто выбритые, парадные. Дело принимало скверный оборот: что может быть хуже провинциального раута?
      Разговор, едва завязавшись, сразу перешел на охотничьи темы.
      - Вот он, - похвастался батальонный достопримечательным офицером, шестерых уже тигров убил. Ей-богу, с места не встать.
      "Достопримечательный" - щетинистый штабс-капитан - учтиво и поспешно вынул изо рта посланный было туда ломоть хлеба с медом.
      - Так точно, - подтвердил он густым басом. - Но ничего особенного. У меня, знаете, штуцер английской работы. Черту лопатку пробьет, будь я четырежды сукин сын. Из такого ружья убить не штука. А вот был у нас при команде сартюга - из туземцев здешних, ну, совершеннейшее, по-дамски говоря, дерьмо. Так он из паршивенького, изволите ли видеть, мултучка кремневое ружьишко, только ишаку под хвост совать, вся от него возможная поэзия, - девятнадцать тигров убил. Как мух! Свидетель - Николай Чудотворец. Палил бы и сейчас, но погиб безвременно от культуры.
      - От культуры? - насторожился Жорж. - Что вы под этим разумеете, капитан?
      - От культуры, - уверенно повторил капитан под одобрительные кивки товарищей. - Обыкновенной, и даже сверх того: высочайше, так сказать, утвержденного образца. Дело в том, изволите видеть, что в ознаменование его деятельности (исключительный, прямо надо сказать, был охотник: водил нашу команду охотничью - я ей командир - и по кабанам и по тиграм; обложит зверя - прямо-таки на блюде подает, такая стерва!) подарил ему батальон по случаю девятнадцатого тигра винтовку на замен его мултука. Доволен был Ахметка сказом не сказать! "Сколько, - говорит, - тигров бил, всегда хотел промеж глаз стрелить: боялся - пуля не возьмет. Теперь возьмет: казенная!" И что бы вы думали? Недели не прошло - обложил тигра. Пошли. Идем. Я ему говорю: "Ну, твой на сей раз выстрел, Ахметка: винтовку обновить". Смеется: "Мой выстрел. Своего бога молил, твоего бога молил, смотри, что будет". Он, сказать надо, и по религиозной части дошлый был, рассобачий сын. С отцом Георгием, священником нашим, прямо сказать, друзья. Батя и то смеялся: "По тигровому делу нельзя иначе. По божественному разряду требуется перестраховка". Подняли тигра. Ну, зверь! Давний, надо думать, людоед. Шкура вся как есть облезлая - смотреть не на что. У людоедов, знаете, шерсть облезает вся: на ковер ее - никоим способом. Такие тигры от охотника, извините, не бегают. Сразу же хвост по камышу, прицел к прыжку. Ну да и Ахметка без прозева: ка-ак резнет его из берданки, накоротке... пятнадцати шагов не было: свалился тигр, как подкошенный. Рад Ахметка, кричит: "Видал, ваше родия, как я ему голову дырил!"А в тот миг тигр-то наш как перевалится на брюхо - раз! Не успели мы и затворами щелкнуть - смял Ахметку. Грешен и я: метнулся спервоначалу в сторону: показалось - на меня. А тут счет, прямо сказать, на секунды.
      - Ушел тигр? - чуть руками не всплеснул Басов.
      - Нет, уходить зачем? Уйти не дали, - спокойно сказал, вновь приступая к ломтю с медом, штабс-капитан. - Убили тут же, на Ахметке. Да Ахмета-то, собачьего сына, он уже успел задрать: всю шкуру спустил с черепа. Так и бросили. А все винтовка. С мултуком, с некультурным, этого бы не случилось. Бил бы, как раньше, по убойному месту, а тут форснул культурой, а от нее, извините, одно оглушение.
      - Ну, ты опять о печальном, - томно проговорил приведший нас адъютант. - О людоеде, о культуре и прочем. Это и нам, и гостям ни к чему.
      - Верно, - поддержал кто-то с дальнего края стола. - Отец командир! Время к закату, не пора ли к вечерней молитве строиться.
      - Время, точно, - крякнул батальонный. - Господа офицеры! По звуку команды офицеры мгновенно отставили стаканы с чаем и вытянулись.
      - Срочно, лично, секретно! - скороговоркой пропел адъютант, держа руку у козырька неведомо как оказавшейся у него на голове фуражки. - Запросить господ офицеров N-ского линейного стрелкового Его Величества батальона: простую зорю или зорю с церемонией?
      - С церемонией, - подмигнул нам штабс-капитан, рассказывавший о тигре.
      И все на разные голоса согласно подтвердили:
      - С церемонией.
      - Онипчук! - крикнул командир. - Готовь с церемонией.
      - Слушаюсь! - отозвался голос из-за двери. Офицеры поспешно стали снимать кителя. Адъютант, посвистывая, отстегнул будто невзначай шпору.
      - Левченко, не лукавь! - погрозил ему пальцем батальонный.
      - На тигров в шпорах не полагается, - начал было Левченко. Но полковник окрысился:
      - Устав знаешь? Тебе зачем шпоры даны, перед барышнями хляскать? А боевой случай - так ты без шпор? На тигра - так без шпор? Посажу на гауптвахту!
      - Позвольте, я не совсем понял: при чем тут, собственно, тигр? осведомился вдруг забеспокоившийся слегка Басов.
      - Как при чем? Сейчас мы вам тигра покажем. В натуральную величину. На задних-с лапках!
      - Да где же он у вас здесь? В клетке, что ли? Или... чучело?
      - Чу-чело?! Ты слышишь, Левченко? - задавился хохотом штабс-капитан. Живехонький, дорогой мой. Вы думали: зоря с церемонией в боевом-то, в гвардейском, так сказать, стрелковом батальоне - это что? Трень-брень, шуточки? Тигр-с, сударь! Не видели? Не слышали? Увидите! Кому первому идти, господа? Или гостям без конкурсу?
      - Нет, зачем же? Надо поровну, по-товарищески. - (Это - Фетисов.)
      - Правильно. Первое правило игры. Савельев, давай жребий.
      Савельев, худенький поручик с хохолком, уже встряхивал в фуражке бумажные свернутые ярлычки. Онипчук, денщик, просунул голову в приотворенную дверь:
      - Готово, вашбродь!
      Мы, гости, все же тянули жребий первыми: бумажки оказались пустыми; за нами - офицеры, в порядке старшинства. Шли тоже пустышки. Наконец один из поручиков, развернув свою бумажку, кашлянул и прочитал:
      - "Тигр".
      - Твое счастье, Петруша. Пожалуйте, господа!
      Батальонный распахнул дверь в соседнюю комнату.
      Мы вошли, невольно осматриваясь. Но в комнате ничего особенного не было; бросалось в глаза лишь отсутствие мебели. Только по самой середине белел накрытый длинной скатертью стол, обставленный стульями. Перед каждым стулом - рюмка водки; посередине стола, шеренгой, тарелки с закусками и хлебом; бутылок не было. У дверей навытяжку Онипчук и еще какой-то солдат: винтовки - "к ноге".
      Все сели, кроме Петруши. Да ему и стула не было. Он пошептался с батальонным, перекрестился:
      - Ну, Господи благослови! " И вышел в охраняемую солдатами дверь.
      Машинально я протянул руку к стоявшей передо мною рюмке. Но сосед остановил:
      - Храни вас Бог. Слушайте.
      Все замолкли, напрягая слух. Стало неспокойно. Не может быть спокойно, когда шестнадцать здоровых и крепких людей вслушиваются в тишину, затаив дыхание.
      В соседней комнате - не в той, из которой мы вышли, - послышалась какая-то возня, потом дикое рычание и неистовый вскрик: мы узнали голос Петруши:
      - Тигр идет!
      - Скорей лезьте под стол, - шепнул сосед слева.
      - Под стол?! - вспыхнул я было от обиды.
      Но, к удивлению моему, второй сосед мой, адъютант Левченко, без малейшего смущения, звякнул шпорами, легко юркнул под скатерть. Более того, сам полковник, улыбкой раздувая усы, подтягивал брюки, явственно собираясь последовать его примеру. И на той стороне сидевшие один за другим пропадали под столом. Полез и я. Через минуту все шестнадцать были в сборе, на корточках, прикрываясь свисавшими полотнищами скатерти.
      Дверь хлопнула. Нагнувшись, я увидел приближавшиеся ноги в высоких сапогах. И затем - голос Петруши:
      - Раз!
      Он сделал шаг вдоль стола, лихо сомкнув каблуки.
      - Два!
      Еще шаг.
      - Три!
      Мы сидели не шевелясь. Ноги обошли стол. До нас долетало:
      - Десять... Одиннадцать...
      И довольное покряхтывание.
      - Последняя!
      Без всякой вежливости, боднув соседа головой, Левченко устремился из-под скатерти. Я за ним. У пустого стола сидел, несколько разрумянившись, Петруша и с аппетитом закусывал. Все шестнадцать рюмок были пусты.
      Левченко быстро сел на ближайший стул.
      - Скорее занимайте место!
      Я поторопился сесть. Вовремя! Потому что со всех сторон, спеша и толкаясь, подымались из-под стола фигуры. Кто запоздает - останется без места.
      Без места остался Фетисов, намеренно задержавшийся под столом. При общем смехе его отправили в соседнюю комнату - "тигром". Онипчук с солдатом, отложив винтовки, внесли одну за другой три четвертных. Поставили у окна.
      - Заряжай.
      Старательно поддерживая бутыль, солдаты вновь наполнили рюмки.
      И, едва налив, Фетисов не совсем уверенным голосом крикнул:
      - Тигр идет!
      И все снова поскидывались со стульев. Надо отдать справедливость Петруше: несмотря на шестнадцать рюмок, он соскочил на пол с чрезвычайной, совершенно балетной легкостью.
      На Фетисова надежды у нас были плохи: управится ли он с шестнадцатью рюмками? Он и сам в себе, видимо, не был уверен. По крайней мере, его ноги в обтянутых брючках со штрипками подрагивали, когда он подходил к столу.
      - Раз!
      Ноги стали отмеривать рюмки вокруг стола:
      - Четыре... пять... шесть...
      После восьмой быстрота хода заметно изменилась. После двенадцатой "тигр" потоптался на месте и спросил неожиданно тоненьким голосом:
      - А закусывать можно?
      На что капитан ответил басом из-под стола под хохот Петруши:
      - Ничего подобного! Только после шестнадцатой.
      * * *
      - Последняя.
      Мы ринулись. Басов выскочил из-под стола в одном сапоге: Петруша держал его за ногу, дабы подвести под "тигра". В завязавшейся борьбе поручик оказался в ремизе: возясь с Басовым, он потерял время и вылез последним - без места.
      - Успокоишься преждевременно, Мелхиседек, - просипел щетинистый капитан.
      - Почему Мел-хис-ти-сек? - старательно выговаривая слоги, спрашивал Фетисов.
      Он, видимо, осоловел, но бодрился.
      - Потому что ругается - длиннее не придумаешь. Ну и мастер! Как начнет - прямо на три версты расстояния. Артиллерию перестреляет.
      И, в пример, капитан начал развертывать перед нами такое сложнейшее и действительно бесконечное ругательство, что окончить, пока наливали рюмки, ему не удалось.
      Мелхиседек рявкнул из соседней комнаты не своим голосом:
      - Тигр идет!
      И мы, уже окончательно войдя в игру, нырнули под стол, сталкиваясь плечами и головами...
      * * *
      Время шло. "Тигры" менялись. Иные прошли уже по три круга, другие по два. На спусках и подъемах все чаще случались столкновения и даже прямые катастрофы. Под столом было удушливо жарко от разомлевших тел и спиртного дыхания шестнадцати расслабелых ртов. Ноги сменявшихся "тигров" все медленнее и неувереннее огибали стол, иногда подозрительно долго застаиваясь на месте.
      - Эй, ты! - кричал тогда из-под стола батальонный. - Поджиливаешь, закусываешь!
      На что обвиняемый, лягнув ногой под стол, хрипел:
      - Докажи. Где ве-вещественные доказательства?
      В одном из туров я оказался рядом с Жоржем. За ним числилось уже 32 рюмки: для непьющего - порция. Глаза помутнели; он беспрестанно тер рукой лоб.
      - Ну как дела, Жоржик?
      Он посмотрел на меня слишком пристально, потом на себя - и вскрикнул:
      - Голый!
      - Кто голый?
      - Я! По-зор!
      И, встав, сделал попытку завернуться в скатерть. Я схватил его за руки. Он отбивался:
      - Некультурно быть голым. Я - голый! З-заверни меня, пожалуйста, скорей!..
      Не знаю, удалось бы мне доказать ему, что он ни в малой мере не голый, но из соседней комнаты грянуло:
      - Тигр идет!
      Мы опустились под стол и... там и остались.
      Не одни. К этому моменту под столом покоилось уже не менее шести "мертвых" тел, оказавшихся неспособными по магическому слову "последняя" вылезти из-под скатерти. Некоторые спали, другие пробовали еще подняться. Жорж, попав на кучу тел, расстегнул внезапно разумным жестом воротник, положил голову на чей-то живот и сейчас же заснул. Я собирался было выбраться по сигналу, но ближайший ко мне, толстый, "тяжелого веса", офицер стиснул меня крепкими, как медвежьи лапы, руками:
      - Не пущу. Сиди со мной. Мне страшно.
      Я попытался высвободиться. Но он держал, как клещами:
      - Не пущу!
      - Бросьте эти глупости! Сейчас же!
      - Ударь меня по морде, - примирительно сказал он, наклоняя голову, тогда пущу.
      - Зачем я вас буду бить? - окончательно рассердился я.
      - Не можешь бить, тогда сиди и не рыпайся, - резонно умозаключил толстяк, снова смыкая разжатые было руки. - Только смирно сиди. Тебе вредно волноваться. - И, икнув, прибавил: - Мне - тоже.
      - Га-га! - злорадствовал наверху у стола батальонный. - Онипчук! Снять еще две рюмки, два стула отставить. Всего половина осталась.
      После каждого упокоившегося под столом убирали одну рюмку и один стул.
      По следующему туру из строя выбыло трое. Через тур - еще четверо. На ногах оставались только Мелхиседек и батальонный.
      Мелхиседек ушел из комнаты "тигром". Батальонный приподнял скатерть, выбирая место:
      - Ну и кладбище!
      Теперь, когда играющих осталось всего двое, стул был один; смена "тигров" казалась, таким образом, обеспеченной: батальонный, Мелхиседек, опять батальонный...
      Но Мелхиседек проявил остроумие: четыре раза, гогоча, как гусь, он садился мимо этого единственного стула. И четыре раза подряд лазил батальонный, кряхтя и вытирая лысину, под стол. На пятый, вылезши, он неожиданно крикнул начальственно, как перед фронтом:
      - Ты думаешь, козий ты сын, ты будешь пить, а я тебе буду шута на карачках валять! Онипчук, стул. Ставь сюда бутыль. Рюмку.
      И, уютно усевшись друг против друга, Мелхиседек и полковник, уже не спеша, стали продолжать выпивку, аккуратно закусывая.
      Мне надоело сидеть. Державший меня в плену поручик давно уже спал богатырским сном. Кругом хрипели и присвистывали пьяные слюнявые рты. Вспомнились горы - стало совсем противно.
      Вытянув затекшую ногу, я осторожно вылез. Собутыльники заметили меня только минуты через две. Батальонный недоуменно отставил рюмку:
      - Ты что за человек?
      Я поклонился официальнейшим образом:
      - Тут у вас мои товарищи в гостях, так я за ними.
      - Это - питерские? Ах, извините, пожалуйста, - засуетился вдруг полковник, пытаясь застегнуться. - Мы, знаете, тут, в некотором роде... А товарищи ваши... фьють...
      - Ушли?
      - Нет, здесь. - Он с совершенным убеждением мотнул ногой. - Но только... как же бы это вам их доставить?.. Впрочем... Онипчук!
      - Здесь, вашбродь!
      - Заложить двуколку.
      - Слушаюсь.
      - Позвольте познакомиться. - И полковник уже вполне уверенно протянул мне руку. - Командир N-ского стрелкового батальона. А это поручик Мелхиседек. Остальных не представляю: извините, не поймут. - Он приподнял скатерть. - Видите: иже во святых отец наших... А ваших, помнится, было пять?
      - Пять.
      - Ну, давайте искать.
      Мелхиседек и он разворотили кучу тяжело дышавших тел. Первым извлекли Жоржа, за ним Фетисова. Дольше всех не находили Басова.
      - Четыре. Где же пятый? - пыхтел под столом батальонный. - Куда, к черту, девался пятый? Мелхиседек, проверяй по ногам: которые не наши.
      Мелхиседек, ерзая коленками, перебирал ноги.
      - Вот дьявол! Ей-богу, все наши. Пятый-то где же? Слопали они его, черти, что ли? Я же сам видел, как он под стол лез. Такая у него еще, извините, рожа несимпатичная, столичная рожа, ар-рис-то-крат! Мелхиседек, считай сызнова. Мелхиседек, я тебе говорю!
      Но Мелхиседек, втянув под стол голову, затих. Полковник махнул рукой:
      - Ничего не поделаешь, сами видите: лунное затмение. Везите хоть четырех. Пятый разыщется: дошлем, не извольте беспокоиться. Всего вернее сапогами с кем-нибудь обменялся, теперь нипочем не отличишь. Морды-то, посмотрите, у всех одинаковы: родная мать не узнает.
      Я посмотрел: действительно, лица у всех - бритые, бородатые и вовсе еще безволосые - были странно одинаковы одним мертвенным, затершим черты, противным сходством.
      Онипчук доложил: подана двуколка. При помощи второго денщика мы уложили вязанкой четыре сонных тела и тронулись тихим шагом к гостинице...
      * * *
      Бибиков не слушал. Он смотрел, нагнувшись вперед насколько допускало приличие, на открытую низким вырезом корсажа спину Тамары: она была так близко от его лица, что ощущалась теплота надушенной и припудренной кожи. "Но самая вкусная часть - поистине королевский кусочек! - это была спина, полная, вся в восхитительных ямках, как осенний плод... Спина купальщицы Энгра! Анатоль Франс. Он писал со знанием не только литературного искусства.
      Аплодисменты вывели Бибикова из приятного и, скажем прямо, взволнованного забытья. Он поднял глаза. Автор у стола складывал листки. Кругом уже вставали.
      Бистром сказал, смеясь:
      - А ведь в самом деле забавно придумали, туркестанские верблюды... виноват, орлы. Надо бы как-нибудь попробовать. Если с дамами - совсем будет весело...
      Тамара окликнула спешившую к столу по проходу Наталью Николаевну:
      - Наташа, познакомь меня с ним.
      - Ого! - сказал Чермоев и налил глаза кровью. - Вам этот рассказишко действительно так понравился?
      - Рассказ? - Удивление Тамары было искренне. - При чем тут рассказ? Он сам мне понравился.
      Чермоев оглянулся на товарищей:
      - В таком случае вы ставите его под риск.
      Тамара прищурилась холодно и явно небрежно:
      - То есть?
      Она встала и вышла в проход: Наталья Николаевна уже подходила с писателем. Чермоев проговорил торопливо, захлебываясь:
      - Вы полагаете, что порядочный офицер потерпит, чтобы ему... кто-нибудь... тем более штатский... стал на дороге?
      - Тигр идет! - фыркнул Бистром. - У вас, если не ошибаюсь, тигр в гербе, господин хар-рунжий?
      Слово - врастяжку, явной издевкой, как плевок: - Хар!
      Офицеры расступились перед Топориной.
      - Вот... Андрей Николаевич! - сказала она и отвела глаза. - Вы за ужином сядете вместе? Смотри, Тамарочка, не раскайся: я потом скажу почему.
      Смеясь, она погрозила пальцем и отошла.
      Писатель поцеловал протянутую руку и задержал ее в своей:
      - Не верьте. Раскаиваться не придется.
      Чермоев мотнул головой:
      - Как кому.
      Писатель вопросительно посмотрел на хорунжего и взял под руку Тамару; она, чуть вздрогнув, прижала ему локоть тревожным намеком:
      - Идемте.
      Но Чермоев заступил дорогу, широко расставив ноги в мягких, неслышных кавказских сапогах.
      - Из-ви-ня-юсь... - протянул он, нарочито картавя и качая кинжалом на туго перетянутой осиной талии. - Ра-аз-решите спросить: приняли ли вы во внимание, что рассказ, который вы... э... э... имели смелость...
      Брови писателя сдвинулись. Тамара испуганно смотрела на окружающих офицеров: лица и у них потемнели, как у Чермоева. Они сдвинулись теснее и ближе.
      - Потрудитесь выбирать свои выражения, господин хар-рун-жий.
      Опять - "хар", как у Бистрома. Чермоеву перехватило горло: от кирасира еще можно стерпеть, но от шпака!..
      - Оскорбление мундира! - выкрикнул он. - Вот что такое ваш рассказ. Представлять в таком виде господ офицеров...
      - Совершенно правильно! - отчеканил Бибиков и стал рядом с Чермоевым.
      Он видел лицо Тамары, ее загоревшиеся, обращенные к чеченцу глаза, и решил вырвать у него честь удара.
      - Оскорбление офицерской чести. И это, конечно, не пройдет вам безнаказанно.
      Тамара осторожно потянула свою руку, но писатель, улыбнувшись, не пустил.
      - К вашим услугам, господа, - сказал он подчеркнуто небрежно. Лицо стало неестественным и противным, как у всех кругом. Он поискал глазами по опустевшему уже почти залу и окликнул: - Княжнин!
      Рослый конногренадер, шедший к двери, обернулся, кивнул дружески и подошел:
      - A vos ordres!
      - Будь добр, условься... - Писатель показал глазами на Бибикова и Чермоева, сделал общий полупоклон и вышел из офицерского круга, уводя Тамару.
      * * *
      - Дело чести? - спросил Княжнин. Улыбка сошла с лица, оно стало сухим и вызывающим. Он вскинул каску, которую держал в левой руке, и накрылся: переговоры о дуэли ведутся с покрытой головой. Один из конвойцев тотчас же надел папаху. Надвинул фуражку и Бистром, по знаку Бибикова.
      - Вызов ваш? - Конвоец и Бистром взяли под козырек. - Стало быть, встреча на рапирах.
      Конвоец оглянулся на Чермоева:
      - Почему?
      Конногвардеец смерил его взглядом:
      - Право выбора оружия, как вам должно быть известно, по дуэльному кодексу принадлежит вызванному. Как вы полагаете, какое оружие должен я выбрать для моего доверителя, если он только что получил на Стокгольмских международных состязаниях второй приз за бой на рапирах?..
      - Вот где я его видел, - процедил сквозь зубы Бистром. - В фехтовальном клубе. Ну да, конечно же, вспомнил. Это - первоклассный клинок. Мне в голову не пришло... Я уверен был - однофамилец.
      - Тот самый, - хладнокровно подтвердил Княжнин. - Так как, господа? Угодно сейчас же приступить к выработке условий? Кто вторые секунданты с вашей стороны? С нашей вторым будет штаб-ротмистр князь Ливен. Он здесь, я его сейчас позову.
      Конвойцы переглянулись. Тот, что был в папахе, отвел Чермоева в сторону:
      - Брось! Не стоит связываться. В конце концов... Из-за бабы. И с переводом в конвой могут быть осложнения. У нас еще ни одного случая не было, чтобы конвоец - и на дуэли...
      Чермоев смотрел в пол, посвистывая. Он ничего не ответил. Да и что отвечать: не везет так не везет! Очевидно, и эта карта бита. Конвоец снял папаху и подошел к Княжнину:
      - Поскольку вызов сделан хорунжим Чермоевым и... - он поклонился в сторону Бибикова, - поручиком... Чермоев считает долгом своим уступить честь удара поручику, как старшему - и по чину, и по гвардейскому его мундиру. Тем более что и по формальным соображениям... конвой Его Величества...
      - Compris! - Конногренадер поклонился с явной насмешкой. - Inutile de mettre la pedaille... Поручик Бибиков?
      - Я, конечно, не отказываюсь, - с ударением на "не" твердо сказал Бибиков. - Вторым секундантом будет капитан Теплов.
      Конвоец отошел к своим. Они пошептались еще и двинулись кучкой к выходным дверям, на лестницу.
      Княжнин выждал, когда за ними закрылась дверь, снял каску и, рассмеявшись, ударил Бибикова по плечу:
      - Ты-то чего расхорохорился, птенчик? Не спросясь броду - кидаешься на своих...
      - Я же не предполагал, что вы - товарищи, - пробормотал Бибиков. Откуда ты его знаешь?
      - По лицею: вместе учились, с приготовительных классов. Он там и писать начал: пушкинская традиция, понимаешь? Он служит в Министерстве иностранных дел.
      - Никак не предполагал, - повторил совсем уже растерянно Бибиков. Правда, вышло ужасно глупо. Что же теперь делать?
      - Ужинать, что еще? - сказал Княжнин и взял под руку Бистрома. Schwamm druber, как говорят немцы, и чокнемся. Он же свой человек, я тебе говорю. При столкновении посторонних не было - болтать некому. Тамара не в счет. Пошли. Но - уговор: будьте поосторожней. Свой-то он свой, но... особого склада, и притом - писатель: загонит он вас, как туркестанцев, в рассказ - может не поздоровиться. Он за этим и здесь, наверно. Неспроста принял приглашение Натальи Николаевны.
      * * *
      Бибиков с Бистромом заняли места за столом неподалеку от Тамары, почти что насупротив. Бибикову было не по себе. Пожалуй, напрасно он взял обратно: Тамара еще подумает - струсил. Он видел, она очень смеялась, когда Княжнин, подойдя, говорил писателю, очевидно, о том, как развязалась история с двойной дуэлью. Смеялась и припадала к писателю - плечом... как к победителю. Бибиков стиснул зубы до боли.
      Может быть, сказать, что раздумал, решил драться? Он спросил Бистрома. Бистром ответил кратко:
      - Не валяй дурака.
      Реплика эта не успокоила, однако, поручика. Он продолжал соображать. И неизвестно, к чему бы пришли поручичьи размышления, если бы ход их не был резко нарушен: ужинавший с Бибиковым рядом низенький и чернявый штатский из военных, очевидно, потому что не по-штатскому угловато сидел на нем нескладно скроенный, от неважного портного, недорогого сукна сюртук, внезапно перегнулся к писателю через стол и сказал:
      - Пишете складно, а ер-рундой занимаетесь, уважаемый. Это что ж за рассказ? Вы бы обо мне написали, если туркестанскими тиграми и орлами интересуетесь.