День без конца и без края

      Муся в сером платье с кружевным воротником и такой же вязки кружевными обшлагами читает письмо:
      "Дорогая казачка!
      Пишет Вам тот самый дикий тунгус, который вилкой рыбу из реки доставал. Вы, наверное, уже приступили к своему пятилетнему курсу обучения. Не сомневаюсь, что Вы его одолеете в пять прыжков. А вот моя академия скрылась в синем тумане. Я ухожу на войну - мобилизован. И вообще все помощники Ивана Николаевича, которые брюки носят, за исключением Федота, идут на войну бить германца. И даже сестрица Ваша, чего мы не ожидали, добровольно пошла на курсы сестер милосердия..."
      - Тетя Феня! - кричит Муся. - Со скольких лет принимают на курсы сестер милосердия?
      Тетя Феня появляется в дверях Мусиной комнаты в строгом костюме.
      - Должно быть, с восемнадцати. А в чем дело?
      - Ирина в добровольцы записалась...
      - Правильно сделала.
      - Литовцев в классе сказал, что воевать будут за интересы капиталистов.
      - Оно конечно... Хотя отечество состоит не из одних капиталистов.
      - Как подойдет срок, я тоже запишусь в сестры милосердия.
      - Прекрасно! А сейчас иди на собрание.
      В актовом зале коммерческого училища собрались все учащиеся, педагоги на сцене за столом. Из-за стола встает строгая тетя Феня и произносит:
      - Господа! Отечество наше переживает трудное испытание войной... От того, как будут вести себя ее сыны и дочери, зависит победа над коварным врагом. Это касается всех, в том числе и учащихся. Больше собранности, больше старания и ответственности. Помните, мы начали учебный год в военное время...
      Веселыми стайками сбегают ученики с лестницы парадного крыльца. Здесь, неподалеку от училища, пристроился со своим огромным деревянным аппаратом и натянутым холстом с намалеванным озером и горами фотограф. Он зазывает пробегающих учеников:
      - Аспада юноши и девицы! Античный горный пейзаж! Один момент, и вы перенесетесь навечно в голубые горы Кавказа. Подходите сниматься!
      Мимо фотографа пробегают два парня и две девушки. Один из парней приостанавливается:
      - А что, ребята? Сняться в такой момент. Война - и начало года!
      - Фантастика!.. - кричит второй парень.
      - Вы будете иметь удовольствие на всю жизнь, - говорит фотограф и, не давая им опамятоваться, тащит всех четырех к холсту.
      - Вы потом себе просто не простите, если не сниметесь, - суетится вокруг аппарата фотограф, накидывая на голову черную тряпку. - Я вам сделаю вещь, вы сами удивитесь...
      Ученики стоят возле холста... И только теперь мы замечаем среди них Мусю. Она все в том же сером платьице с кружевным воротником. Один из парней, почуяв на себе объектив, с улыбкой придвинулся к Мусе. Она тотчас же нахмурилась, надула губы и отодвинулась к подруге.
      Так она и вышла на фотокарточке - с надутыми губами, наклоненная к подруге.
      Фотокарточка стоит на ее письменном столе в знакомой нам комнате. Горит настольная лампа. Муся читает учебник, а рядом фотокарточка Ирины - она в белом чепце с красным крестиком на лбу. За окном мечутся снежинки, и белая мгла постепенно заволакивает весь мир. И видим мы бесконечные снежные просторы и холмы, холмы - не то борозды, покрытые снегом, не то могилы...
      А за столом у окна все так же сидит Муся, читает учебник. Но теперь на ней накинута шубейка. Переворачивается страница - и вот к знакомым нам фотокарточкам добавилась еще одна - Василий в папахе, с медалью на груди.
      Стук в дверь. Муся, словно очнувшись, встает, кутаясь в шубу, подходит к двери.
      - Телеграмма! - Почтальон подает телеграмму.
      - Откуда?
      - Из Кургана. - Почтальон уходит.
      Муся читает телеграмму: "На станции тиф". И больше Ни слова.
      - Тетя Феня! - кричит Муся.
      - Что случилось? - спрашивает тетя Феня, вырастая на пороге.
      - У папы беда! Вот... - она протягивает телеграмму.
      - Странная телеграмма, - сказала тетя Феня, прочтя ее. - Впрочем, Иван Николаевич ни слова не скажет. Это кто-то из рабочих.
      - А почему Смоляков молчит? - спросила Муся.
      - Он в Петрограде.
      - Тетя Феня, я туда еду. Немедленно...
      - В Кургане сейчас весна, распутица...
      - Но я должна... Обязана!
      - Хорошо, поезжай! Если застрянешь, попытаюсь туда вырваться.
      Опытная станция. Весна. По грязной, оплывшей конским навозом дороге тащатся дровни. Лошадь идет еле-еле... Правит вожжами баба в нагольном полушубке. В дровнях сидит закутанная в тяжелую клетчатую шаль Муся. Вот и пристанционная усадьба, конюшня, дом... Но никто не вышел навстречу подводе. Даже Федот не вышел.
      Муся встает с дровней и, оставив чемодан, бежит на крыльцо.
      В просторной комнате на железных койках двое больных: молодая женщина рабочая-селекционер - и конюх Федот. Возле койки Федота сидит на табуретке в ватнике Иван Николаевич и пытается кормить с ложки больного.
      - Иван Николаевич, не идет... В горле заслонка.
      - А ты проглоти ее... Глотни, глотни. Она и откроется.
      Скрипнула дверь.
      Иван Николаевич обернулся, да так и застыл с ложкой бульона - на пороге стояла Муся.
      - Папа!
      - Тебе нельзя сюда!
      - Папа! - крикнула она, с плачем кинулась ему на шею.
      - Успокойся, дочка! Успокойся!.. Напрасно ты приехала сюда... Это же опасно.
      - Нет, нет! Я не уеду от тебя, - плакала Муся.
      - Успокойся, успокойся... Кто тебя вызвал?
      - Телеграмма была от вас.
      - Кто давал? Федот, не твой грех?
      Федот с минуту тяжело дышал.
      - Виноват, Иван Николаевич. Внучку посылал. Жалко мне вас... Вы уж три недели на ногах.
      - А это тебя не касается! - сердито сказал Твердохлебов. - Твое дело принимать лекарство и еду...
      - Муся, - слабо сказал Федот, - заберите вы его отсюда, Христа ради. Помрем мы все... Двое уж преставились... Ох-хо-хо... - Федот закрыл глаза.
      - Не говори глупостей! А ты иди отсюда, иди... Расположишься в кабинете, - говорит Иван Николаевич.
      Кабинет Ивана Николаевича. Но теперь в нем стоят две койки: на одной лежит сам хозяин, на другой Муся. Чуть брезжит утро. Иван Николаевич, откинув одеяло, вынимает градусник, смотрит на него - температура тридцать девять с половиной. Он натягивает халат, надевает валенки и садится к столу, что-то пишет.
      Муся, проснувшись:
      - Папа, ты почему не спишь?
      - Я уж отдохнул... Спи, спи...
      Муся вглядывается в его лицо и вдруг с тревогой:
      - Пап, да ты весь красный!
      - Это я так... Простудился малость.
      - Папа, да у тебя сыпь! - Муся кинулась к нему с постели.
      - Не подходи ко мне, слышишь?
      - Я сейчас за доктором, - засуетилась она.
      - Нет здесь доктора... А до Кургана тебе не добраться...
      - Но надо же что-то делать!..
      - Я уже послал за фельдшером. И лекарство нужное принял. На вот, выпей! Может, предохранит! - Иван Николаевич дал ей таблетку.
      Муся выпила.
      - Не давай телеграммы ни матери, ни Ирине. Слышишь? Все обойдется.
      Иван Николаевич кутается, заметно, как бьет его озноб, дрожит рука.
      - Нет, не могу писать!
      - Да ты ложись, ложись... Папа!
      Он и в самом деле идет покорно в постель... Ложится. И, приподняв голову на подушке, говорит:
      - Присядь поодаль. Я тебе хочу что-то сказать.
      Муся присаживается на стул.
      - Я уже написал там, - кивнул он на стол, - Смолякову... И ты передай ему... Если со мной что случится... Весь селекционный материал станции перевези в Омск в сельскохозяйственное училище... И там продолжать начатые работы. Ирина пусть туда переезжает... Если живой останется. А я поехал... Вон видишь, как понеслись? Кони-то, кони. И столбы... Все дым клубится. Земля горит...
      - Папа, папа, - плачет Муся.
      Слезы текут по ее щекам, и мы видим, словно сквозь бегущую водяную пленку, как начинает дрожать и смещаться мир реального видения. И вот уже рыжие кони несутся прямо на нас и через мгновение, кажется, стопчут, сровняют нас с землей. Но что это? И земля сдвинулась, поднялась клубами, словно пар. И тени повсюду мелькают, огромные тени перечеркивают дымный небосвод. А потом все затихает, опадает какими-то черными хлопьями. И мы видим бескрайнюю, унылую пустыню, всю в рытвинах да в воронках, как изрытое оспой лицо.
      Полную тишину подчеркивает мерный ход часов да тихое потрескивание дров в горящей печке. Мусина комната в Тюмени. Тетя Феня сидит у изголовья кровати, вяжет кружева. На подушке исхудалое Мусино лицо. Мы ее почти не узнаем - она острижена наголо и так похудела, что похожа на мальчика. Она открывает глаза и долго с недоумением смотрит на тетю Феню.
      - Где я, тетя Феня? - спрашивает она тихо.
      - У нас, в Тюмени.
      - А где папа?
      - Ты спи, спи...
      - Нет, тетя Феня... Я хочу знать все, - сказала Муся.
      Тетя Феня молча глядит на нее, и глаза ее наполняются слезами...
      - Где он умер? - спрашивает Муся.
      - В Кургане, в крестьянской больнице... Я поехала вслед за тобой... И нашла вас обоих в тифу. Ивана Николаевича взял к себе в палату доктор Успенский, его знакомый... Сам ходил за ним... Но все было напрасно.
      Муся смотрит в потолок невидящими глазами. Помолчали.
      - Когда вы с ним познакомились, тетя Феня?
      - Двадцать пять лет назад... Мы с твоей матушкой работали в Красноуфимской женской прогимназии. Я вела немецкий язык, она рисование... И обе были влюблены в земского статистика Ивана Николаевича. Он и смолоду был неброской красоты, зато уж начнет говорить - божий огонь! На его лекции как в театр ходили...
      - Тетя Феня, извини за нескромный вопрос: а ты влюблялась?
      - Да... Однажды в жизни...
      - А почему же замуж не вышла? - с наивной простотой спрашивает Муся.
      - Потому что не хотела изменять... ему... - Тетя Феня уткнулась в свое вязание и быстро вышла.
      - Вот оно что! - Муся встала с постели, пошатываясь, подошла к столу. Вот оно что! И мне больше никого не надо... С тобой останусь... - Она взяла со стола карточку Василия, выдвинула боковой ящик, достала оттуда тоненькую пачку писем, подошла к печке и бросила все это в огонь...
      Карточка и письма вспыхнули и на какое-то мгновение в комнате стало светлее.
      Муся глядела, как они догорали, и прошептала:
      - Клянусь тебе, папа, я сделаю все, что ты не успел!
      И опять перед нами те же сосны, где похоронен Иван Николаевич. Но рядом уже не поле, а тот самый луг, на котором они когда-то собирали гербарий.
      И снова та же картина: Твердохлебов в неизменной соломенной шляпе, юные Ирина и Муся в легких пестрых платьях, в белых панамах.
      - Ну, вот мы и собрались все вместе, - говорит отец.
      - Папа, - кричит Муся. - А где же колоски? Ты обещал колоски!..
      - Поле вон там, за темным лесом, - отвечает отец.
      И в самом деле: за высоким сосновым кряжем открывается беспредельное поле. И тихо в поле - ни ветерка, ни дуновения. День клонится к закату.
      Иван Николаевич и дочери его входят в пшеницу по грудь, как в воду, и, оглаживая рукой колосья, уходят все дальше и дальше.
      И смотрит на них от сосны Мария Ивановна, старый человек с таким усталым и таким светлым лицом.
      Вот она сдвинулась и пошла за ними туда, к горизонту.
      Так они и растворяются среди высоких созревающих хлебов.
      1972