Если бы в кадр попала нога какого-нибудь ошалевшего ассистента, пришлось бы ее оставить, но дело сделалось без ляпов и крупных накладок. Что сняли тогда - то и запечатлелось навсегда. Ни переделать, ни переиграть. На пресс-конференцию после съемок Сокурова почти что принесли.
      Самое внешнее и для смысла картины не столь существенное впечатление - это впечатление грандиозной, немыслимой постановочной роскоши (конечно, типичная питерская обманка, ведь бюджет "Ковчега" примерно раз в двадцать меньше, чем у "Сибирского цирюльника"). Никаких расфокусов, никаких знаменитых коричневых сокуровских туманов, ничего зыбкого и неуловимого. Мираж русской культуры петербургской эпохи празднует себя полнозвучно и многоцветно, и не сразу понимаешь вплетенную в этот прекрасный мираж глубокую авторскую печаль. Сцена, когда Хозрев-мирза в присутствии двора на староперсидском языке приносит извинение Николаю Первому за беспорядки (во время которых был убит русский посол Грибоедов), весело и затейливо танцующие на бегу маленькие дочери Николая Второго или пышный финальный бал завораживают глаза. Но это визуальное обворожение повсюду сопровождает автор, представленный голосом самого режиссера.
      Это личный ковчег Александра Сокурова. Он взял туда то, что хотел взять. Вот любит он балерину Аллу Осипенко - и берет ее на борт, как блуждающую по музею чудную сумашайку, которая разговаривает с картинами, блестя глазами и мечтательно улыбаясь. Сокурову нравятся такие люди - несуетные, тихие, грустные, с неисправимой провинциальной серьезностью относящиеся к искусству. Он сам такой. Занятно, однако, что старомодный провинциал Сокуров, которого тошнит от одного только слова "постмодернизм", прилежно осваивает самые передовые технологии, фанатично предан кино как неизвестному еще искусству и становится все более интересен миру (вот только что с огромным успехом его ретроспектива прошла в Бразилии, вы подумайте - Бразилия и Сокуров!), а наши модные культовые стильные столичные взбиватели пустоты неинтересны даже самим себе.
      Голос автора вначале рассказывает из темноты с некоторым лукавством, будто он знать не знает и не помнит, что произошло и где же он теперь оказался. Мы видим, как дамы и кавалеры высаживаются из карет, и, следуя за ними, движемся вместе с голосом узкими коридорами и лестницами. Там автор встречает своего проводника, собеседника и оппонента. Высокий худой господин в сюртуке, с изящными руками, скептическим прищуром и насмешливо-прихотливыми интонациями - это Сергей Дрейден и Европеец. (Отдаленный прототип персонажа - маркиз де Кюстин, автор увесистых, остроумно-злых мемуаров о николаевской России.) Европеец, пререкаясь и советуясь с автором, пройдет до конца представления. Посмеиваясь вначале русскому варварству, которое в подражательном ажиотаже развело на диком и нищем севере поддельный Ренессанс, Европеец в ходе путешествия потеряет самонадеянность и проникнется даже теплым чувством к трагическому мираклю русской Европы. Там, за стенами ковчега - темные волны бездны, и не все дверцы можно приоткрывать, иные ведут в инферно блокады, в мрак истории. А здесь, во дворце - уютно, чинно, спокойно, императоры - домашние, милые, правят чинную домашнюю жизнь, всю в зелени, цветах и музыке. Правда, время от времени Европейцу попадаются непонятные люди ("Боже, как они плохо одеты!" - поражается тот), которые без толку бродят по дворцу и глазеют на картины, будто что-то в них, бедолаги, понимают. Но сейчас, сию минуту, в "домашнем" спектакле Александра Сокурова времена пересекутся в красивой и странной игре, в провокационной визионерской мистерии, разыгранной, кстати, не без удивительной для Сокурова шутливости.
      Сокуров задумал сложную, по меньшей мере, двойственную интонацию экранного повествования. Он и создает иллюзию, и разрушает ее. Исторические персонажи (Петр, Екатерина, оба Николая, Орбели и другие) сделаны похожими и вроде бы узнаваемыми, сняты на почтительном расстоянии и соединены с игровым Европейцем Дрейдена, настоящим голосом Сокурова и реальными, сегодняшними людьми. Все происходит и всерьез и как будто, на самом деле и понарошку, сейчас и всегда, строго по плану и хаотично-бесцельно, реально и фантастично - одновременно. Но это и есть русская Европа, Санкт-Петербург, фантастичный и действительный, то, чего не могло быть и что возникло и осуществилось. Фейерверк императоров и поэтов, быстро и ярко сгоревший, дорогой и болезненный мираж. Населяя свой воображаемый (но теперь и действительный!) визуальный ковчег экземплярами исторической флоры и фауны, Сокуров достаточно щедр - руководитель Мариинского театра, всемирно прославленный дирижер, "король демонов" Валерий Гергиев (он правит прощальный бал на ковчеге) и реальный директор Эрмитажа, благополучный и неутомимый Михаил Пиотровский, соседствуют с бледнолицыми и печальными питерскими интеллигентами "из бывших" (Сергей Дрейден, Алла Осипенко, Лев Елисеев) и с вереницами натуральных школьников и матросов, нынешних экскурсантов, явившихся во Дворец точно с другой планеты.
      В идеале автор и камера должны были совпасть, быть одним индивидуумом, но это было совершенно невозможно, а потому в картине действуют, собственно, два удивляющихся европейца - персонаж и оператор Бюттнер, и это обстоятельство в некоторых местах сместило изображение в сторону прекрасно сделанной игровой экскурсии, но не задушевной авторской мистерии. Это же обстоятельство сильно облегчает восприятие картины в мире, так что неизвестно, по какому разделу ("достоинств" или "недостатков") его числить.
      Мир "ковчега" - это мир культуры, маниакально приверженной красоте. Здесь нет природы и мелочей быта, войн и раздоров, рождения и смерти - только их прекрасные отражения и преображения на картинах и росписи стен. Это какой-то нижний, приготовительный этаж рая для тех, кто любил гармонию еще при жизни. Вообще-то его нигде нет, возможно, он где-то есть, и, несомненно, многие из нас чувствуют этот скромный приготовительный рай, ловя его по старым музеям и старому искусству всю жизнь. Самая выразительная сцена "Русского ковчега", на мой вкус - это великолепный финал бала, уход огромной блистающей толпы по главной лестнице. Будто закончился трехсотлетний спектакль, и фигуранты отправляются в вечность, спокойно и неспешно обмениваясь репликами и поклонами, готовясь к новым ролям на театре истории. Ведь "…и плыть нам вечно, и жить нам вечно" - как замечает в последнее мгновение фильма сам Автор, которому всегда видней.
      Время убить
      У сильно размножившегося отечественного сериала главный товар остается прежним - убийство
      На рынке легкого чтения это произошло уже давно - к концу девяностых годов Александра Маринина победила Стивена Кинга, затем подтянулись Донцова с Дашковой, и читатель получил свою родную макулатуру. Литература у нас по-прежнему - впередсмотрящая мать всех искусств. Отечественный же сериал одолел наконец донну Мексику и дона Бразилию только в этом году. Кроме премьер, были и повторы: телевидение прокрутило, кажется, все хиты прошлых лет. Таким образом, там, за стеклом, все время шла параллельная сериальная жизнь. Я заглядывала в нее с ласковым любопытством естествоиспытателя.
      С точки зрения композиции сериалы бывают двух видов: в одном сюжет более или менее равномерно тянется по всем сериям ("Клетка", "Бригада", "Закон", "Следствие ведут знатоки"), в другом каждая серия имеет локальный сюжет и объединяется в целое с помощью основных героев ("Каменская", "Улицы разбитых фонарей", "Дальнобойщики"). Для людей, смотрящих сериалы нерегулярно, второй вид явно предпочтительнее. Поскольку попытка сформировать в уме целое из трех-четырех просмотренных фрагментов успеха не приносит. Периодически заглядывая в "Знатоков", я обнаруживала там искусственно (и ужасно!) состаренного Игоря Скляра, который то пел, то плакал, естественно состарившегося Георгия Мартынюка, который, как всегда, ответственно думал над действительностью, несчастного Гошу Куценко, который то шел в отказку, то кричал, что все расскажет, - но над чем думали и рыдали все эти люди, понять так и не удалось. Все-таки разумнее было бы в каждой серии, слегка и в сжатой форме, но освежать сюжет в памяти зрителя, как поступили создатели сериала "Закон" - пропустив несколько серий, я каждый раз встречалась с приятным фактом, что обо мне, беглянке, позаботились и вежливо объясняют случившееся за время моего отсутствия.
      Запутаться же в параллельной сериальной жизни легко. Основные путаники - актеры. Они метеорами носятся по эфиру, и сообразить, кого они сегодня изображают - дитя света или гада ползучего, не так-то просто. Главный путаник- артист Андрей Панин. Он меня совершенно замучил, поскольку с одними и теми же выражениями лица играл и злодеев, и борцов за справедливость. В конце концов, я научилась не верить никаким словам и поступкам героев Панина и на всякий случай держать его за лицо тотально подозрительное. Здесь зарыта вообще-то собака проблемы. Когда-то реформаторы театра, Станиславский и Немирович-Данченко, отказались от системы устойчивых амплуа во имя свободного творчества. Актер обязан играть разное, считали они, иначе - рутина, штампы, заезженные ходы мысли. В игровом художественном кино такой подход работает. В сериалах - не особенно. Меняющий маски актер вызывает тревожность и недоверие. Но наши режиссеры упрямо считают свои сериалы обычным, игровым художественным кино, только маленечко длинным, как и Маринина с Дашковой упрямо верят, что их книги - художественная литература, только не занудная, а интересная читателю. Но это не совсем так. Художественность требует сгущения, обобщения, концентрации мыслей и образов - массовая культура требует их упрощения и облегчения. Это другое занятие. Интересное, занимательное, может быть, необходимое - но другое. И для сериалов нужны в основном другие актеры - не наши, родные, "старорежимные", которых хлебом не корми - дай поперевоплощаться, а специальные, сериальные.
      Идеальный сериальный актер для меня - уникальный Андрей Руденский ("Остановка по требованию", "Клетка", "Время любить"). Это, ей-Богу, феномен какой-то. Я даже не назову ничего похожего или подобного в прошлом. Разве что немые черно-белые мелодрамы начала века, где злодей, с орхидеей в петлице, поднимал левую бровь, и было понятно, что сейчас он совершит очередную подлость. Руденский классически и не по-русски красив и вдобавок напрочь лишен того, что мы привыкли считать "темпераментом". Он едва шевелит чертами лица и произносит все неземные сериальные тексты с бесстрастием диктора. И это волшебным образом оказывается куда более убедительным, чем страсти, рвущиеся в клочья другими актерами. Сквозь замороженный абрис очередного мерзавца-красавца у Руденского вдруг проступает ирония умного и воспитанного человека, которому вкус не позволяет всерьез участвовать во всяких глупостях. Его минимализм не надоедает.
      Главное в сериалах не художественность, а занимательность и мораль. Зрителя надо увлечь рассказом, но при этом зритель обязан четко понимать, кто положительный герой, а кто отрицательный, какие действия героев приводят к краху, какие к успеху, что такое хорошо и что такое плохо. С занимательностью кое-какие подвижки в отечестве есть. С моралью неважно.
      Дело в том, что источник занимательности авторы сериалов, как правило, видят в одном - в убийстве. Кое-как проходит еще мошенничество. Убийцам и мошенникам, для морального баланса, надо противопоставлять настоящих героев, так сказать, рыцарей-джедаев, хранителей порядка и законности в Галактике. Но далеко не все сериальщики считают это необходимым.
      По части джедаев есть некоторые удачи. Хорошо смотрелся замечательный актер мастерской Петра Фоменко Юрий Степанов ("Гражданин начальник"), сыгравший сугубо положительного героя непафосно и обаятельно, на контрасте своей приятной внешности очеловеченного Винни-Пуха и жесткой светлой воли настоящего борца и работника. И действительной победой можно счесть образ Судьи в превосходном исполнении Дмитрия Назарова ("Закон").
      Когда я смотрела этот сериал режиссера Александра Велединского, то вообще решила, что Российское государственное телевидение пришло в себя после долгих лет поисков вменяемости. Что оно очнулось от тяжелого криминального сна, в котором на его экранах звучало "Гоп-стоп, мы подошли из-за угла", и осознало, наконец, свою ответственность за обучение обывателя нормам цивилизованной жизни. Закон - это о главном, закон - это сердце цивилизации, пик ее развития. Поэтому увлекательный рассказ о нормах права, о его сути, о смысле и достоинстве суда в беззаконной, беспутной, бессовестной стране, где живет постоянно деградирующее население, - ясное, прямое, неоспоримое благо. "Закон" - не только лучший в нравственном отношении отечественный сериал года, он оказался лучшим и по художественной части. (Я, господа, видела на сцене Олега Борисова, и меня ведь не убедишь, что Сергей Безруков - выдающийся артист.) Со всей ответственностью утверждаю, что работа Дмитрия Назарова и Виктора Ракова в "Законе" - отличная работа, после которой не стыдно быть актером.
      Но как я ошибалась в отношении Российского телевидения. Сразу после "Закона" была показана "Бригада", эпос из жизни проклятой русской "братвы", которая превратила Россию в вонючую зону.
      Здоровых мужчин, которые зарабатывают на жизнь убийством и грабежом, я ненавижу с такой силой, что охотно бы вбила осиновый кол в каждую их могилу. Но еще более, чем братву, я ненавижу паразитическую индустрию, индустрию зоны, все эти убогие и тошнотворные песни, книги, фильмы, которые братву эстетизируют, пропагандируют, возвеличивают и от нее питаются. Сто тысяч раз презренное занятие! О жизни братвы я хочу знать не больше, чем о жизни глистов. На ком они женятся, кто их мамаша, есть ли у них деточки, как поживают их кореша во Владимирском централе, о чем они мечтают - мне интересно так же, как быт солитера в кишечнике. С великими мучениями мне удалось просмотреть несколько серий этой жизни глистов. Оказалось, у "Бригады" большой рейтинг, с чем я население и поздравляю. Какого же порядка вы, россияне, хотите, о какой справедливости грезите, на что после этого жалуетесь, если ваши заветные герои таковы? И как не стыдно эстетизировать и поэтизировать явную и откровенную мразь, прилепляя к ней личики хорошеньких комедиантов?
      Когда же государственное телевидение поймет: или закон, или бригада. Или вы просвещаете зрителя, или его развращаете. Третьего не дано.
      Мы с вами до сих пор рассуждали о мужских образах в сериалах. А как там поживают женщины? Женщины поживают так себе. Тоже в основном тюрьма да сума. Красавица Ирина Апексимова прошла вообще все круги ада в беспросветном сериале "Клетка" (ОРТ). Сколочен сериал довольно эффектно, ничего не скажешь, но, честно говоря, развернутая во всех подробностях и частностях лексики жизнь лесбиянок в тюрьме несколько ошарашивает. Все-таки прайм-тайм, а повтор вообще шел днем - стоит ли так очевидно показывать зрителю физиологию зоны? Или наш зритель все это страстно любит и без зоны на экране впадет в депрессию и пропьет рейтинг?
      Конечно, мы крепко надеемся на "Идиота" Федора Достоевского - Владимира Бортко. Два года назад на страницах "МН" я предлагала Никите Михалкову вместо пустой траты времени в Союзе кинематографистов снять сериал по "Братьям Карамазовым". И вот что-то сбылось: не Михалков, но Бортко, не "Братьев Карамазовых", но "Идиота", однако… верной дорогой пошли товарищи.
      Особенно хорошо в этом романе Достоевского то обстоятельство, что он не имеет никакого, ну ни малейшего отношения к нашей жизни. Ни людей таких нет, ни чувств. Короче, ближе к весне - мы отдохнем.
      Последняя лошадь
      Выдвинутый на "Оскара" "Дом дураков" Кончаловского выходит на экраны и озадачивает зрителей
      Вокруг "Дома дураков" уже наросло некоторое волнение: картина получила "Льва" в Венеции за режиссуру и выдвинута от России на соискание благосклонности нашего американского дядюшки Оскара. Есть мнение, что это выдвижение инспирировано Н.С. Михалковым и не соответствует реальной ценности фильма. Конечно, я болела за родную питерскую "Кукушку" Рогожкина и шла на картину Кончаловского предубежденной: режиссер давно - пожалуй, с "Сибириады"- не был замечен в творческих взлетах. Однако это оказалась непростая история, и дело тут не в "Оскаре", а в судьбе русского авторского кино. На мой взгляд, с этим фильмом многое в этой судьбе заканчивается навсегда. В прагматичном скептике и себялюбце обнаружился задавленный Голливудом шестидесятник, прогрессивный режиссер в кожаной куртке, который спел даже как бы некоторую песню о заветном. А заветное для Кончаловского и есть оно - кино.
      "Дом дураков" я посмотрела "на "вечернем сеансе, в небольшом городке" Санкт-Петербурге. Зрителей в кинотеатре собралось немного, но зато, я думаю, с каждым из них можно было бы запросто подружиться - ясно, что только большой любитель авторского кинематографа может отправиться на картину о судьбе пациентов психоневрологического интерната во время чеченской войны. Вообще-то никаких особых ужасов в "Доме дураков" нет - пациенты безумны в границах приличия и согласно возможностям отечественных гримеров и актеров, а кровь льется весьма умеренно (один труп, один выбитый глаз у главаря чеченцев и одна раненая нога у литовской снайперши). Конечно, это не о войне - в этом Кончаловский ничего никогда не понимал и понимать не собирался. Режиссер не любит войну. Режиссер любит стройных девушек, которые со временем превращаются в разбитных дамочек и пишут мемуары в семьсот страниц о своей жизни с ним. Понятно, что такая же участь подстерегает и Юлию Высоцкую, играющую в "Доме дураков" главную роль. Но, глядя на ее сияющее, свежее, яблочно-сливочное лицо, помнить об этой участи не хочется. Героиня Высоцкой оказалась в дурдоме зазря. Эта очень красивая и очень здоровая девушка с чудесными зубами прекрасно бы смотрелась в музыкальной комедии. Напрасно она, убеждая нас в своем безумии, немного кривит рот и мечтает о любви Брайана Адамса. Да на этом основании полстраны можно посадить в такой интернат. Прототипы образа - Дурочка в "Андрее Рублеве" Тарковского, Ася Клячина Кончаловского, героиня Бьорк из "Танцующей в темноте" Ларса фон Триера (это только наиболее очевидные, можно еще назвать десяток) - восходят к единому первообразу Психеи, Души, которая сохраняет чистоту в обезумевшем мире, хотя и сама этим безумием повреждена. Юлия Высоцкая - Жанна (разумеется, Жанна - как еще может зваться героическая героиня?) получилась самой милой и здоровой из всех Дурочек-Психей авторского кинематографа. Впрочем, и остальных пациентов держат в интернате напрасно. Так безобразно наигрывать признаки безумия могут только симулянты. Благородный доктор (Владас Багдонас) запер в своем царстве и невинного старенького Боженьку (А.Адоскин), и демшизу Вику (яркая М. Полицеймако), и прочие ходячие метафоры. Все эти символы, метафоры и аллегории, ряженные в сумасшедших, абсолютно аполитичны и охотно скрывают в своих рядах прибившегося к ним переодетого бандита-чеченца. Дурдом отечества нам сладок и приятен и открыт для всех желающих присоединиться. В конце фильма обитатели сыты, веселы и счастливы - два штурма, чеченский и русский, прошли без потерь. Одинокая лошадь, которая бродит по авторскому кино с его основания и которую давно пора пристрелить, мирно пасется во дворе. И тут-то и понимаешь, что "Дом дураков" имеет весьма малое и косвенное отношение к мукам отечественной действительности или там спорам о России. Это "кино про кино", своеобразный цитатник авторского кинематографа лет за сорок. Тут есть все - Феллини и Тарковский, Форман и Герман, Кустурица и фон Триер, нашлось место и для молодого Кончаловского. Этот мир - с его лошадьми, дождями, зеленым и яблоками, безумными девушками в свадебных платьях, разнообразными милыми уродцами, с его гуманизмом, аполитичностью, непременным тезисом о том, что только идиоты есть настоящие люди, с его поисками специальной национальной душевности - собран Кончаловским из самых своих явных опознавательных знаков и доведен до логического конца. Собственно говоря, дурочка с аккордеоном в спущенных чулочках, которая вечно собирается замуж, да так и не выходит, - это символ не России, а русского авторского кино, трогательного, герметичного, провинциального, мечтательного. Кончаловский сам лично создавал такое кино сорок лет и сейчас с ним прощается на наших глазах. Последнее яблоко приносит дурочка старому Боженьке, и он держит его в слабых руках как образ земного шара, произнося монолог соответствующей высокопарности. Последнюю розу дарит Принц Адамс своей русской замарашке. Последняя лошадь щиплет последнюю травку. Последний бородатый карлик бежит по коридору последнего сумасшедшего дома. Все эти прелести уже не поддаются - после фильма Кончаловского - художественному употреблению. Красиво и стильно попрощался режиссер со своим любимым кинематографом. Без этой истовой и вдохновенной любви "Дом дураков" рисковал превратиться в склад заезженных штампов. Но нет, в этом мире есть жизнь - цитатная, вторичная, уязвимая, аутичная, но жизнь. Собственно, это можно сказать о многих наших известных режиссерах старшего возраста. Они могут воспроизводить только тот тип кинематографа, который освоили прежде, но из-за их профессионализма и киногеничности такое автоцитатное кино все-таки можно смотреть, и не без удовольствия.
      У меня есть только одно недоумение. Как известно, братья Михалковы в детстве учились музыке. Чем же объяснить их упорное пристрастие к угрюмой синтетике Эдуарда Артемьева? Даже Голливуд перешел на живое звучание симфонического оркестра. А в "Доме дураков" - опять однообразные артемьевские переливы. Впрочем, возможно, и композитор выбран режиссером специально для прощания с любимым кино. Теперь было бы замечательно, если бы Андрей Кончаловский, имея на руках такой козырь, как Юлия Высоцкая, попробовал свои силы в музыкальной комедии - жанре с огромным русским будущим.
      Что до "Оскара", то получит его, скорее всего, Аки Каурисмяки ("Человек без прошлого"). Этот негодяйский финн делает одну картину лучше другой, и международная кинообщественность явно созрела, чтобы его остановить. Остановить неугомонного творца можно только вручением "Оскара". Вцепившись в заветного голден-дядюшку, режиссер обычно успокаивается и перестает надоедать публике своими произведениями.
      Надеюсь, Андрею Кончаловскому такая судьба не грозит.
      В Баку все спокойно
      Пиршеством дружбы закончился в столице Азербайджана кинофестиваль стран СНГ и Балтии "Восток-Запад", детище Рустама Ибрагимбекова
      Я была в Баку лет тридцать назад: того города нет. В нынешнем царит усталое спокойствие индивидуума, много пережившего и оттого несколько оцепеневшего. Сегодня Баку никуда не спешит. Все городские часы стоят. Количество пустых такси превосходит самое смелое воображение. Город чисто метен, но вечером тускл - экономия света. В гостинице "Азербайджан", где поселены были гости фестиваля, в холле висит портрет президента Гейдара Алиева на фоне некоторых красот его солнечного края. Портрет Алиева, с приветливой улыбкой и телефонной трубкой возле уха, размещен и на фасаде Главпочтамта. Это сильно. Маркировать функцию здания изображением действующего президента - гениальное азербайджанское ноу-хау. Надо перенять. Как бы выиграли наши города, если бы на ресторанах, к примеру, красовался Президент России с вилкой в руке, на библиотеках - с книгой и т. д., фантазируйте сами. Третий портрет Гейдара Алиева встретился мне на персональной выставке художника-гиперреалиста по имени Муэззин 1960 года рождения. Ранняя мудрость художника удивляет. Возле Портрета стояли букеты свежих роз, а напротив Портрета чинно сидели люди и обсуждали увиденное. Деньги здесь называются "манаты", и для их обретения никаких паспортов в обменнике не требуется. Тысяча рублей превращаются в сто пятьдесят тысяч манатов. Чайник чая - две тысячи манатов, билет в музей искусств - двенадцать тысяч, полкило черной икры - двести двадцать пять тысяч. Приезжий сразу смекает, что жить можно. Тем более что Азербайджан - самая лояльная к России страна СНГ, и никакой вздорной нетерпимости к русским и русскому там - во всяком случае на поверхности - нет. А путешественнику большего и не надо. Поздно пить боржом и искать любви в ближнем зарубежье.
      Кинофестиваль "Восток-Запад", созданный сценаристом, драматургом и общественным деятелем Рустамом Ибрагимбековым, отличается полным отсутствием каких бы то ни было претензий. Нет ни жюри, ни конкурса, ни приглашенных звезд, ни массовидной прессы: фестивальные показы происходили в зале кинотеатра "Азербайджан" вместимостью человек в сто. Что насобирали, то и показали, кто приехал, того и кормили - так что "мерси Баку", как говаривала одна гостья. Принцип подбора фильмов и приглашения гостей я не постигла, но, проникшись глубоким спокойствием города, где даже лифты несколько секунд медлят, прежде чем открыть двери, поняла, что вся эта суета мне решительно безразлична. Двадцать пять градусов драгоценного Цельсия и оливковые деревья на набережной составляли природный фон исключительной симпатичности, а что касается фона исторического, то, спрашивается, оно нам нужно, да?
      Прошли те времена, когда советские интеллигенты, личности, по своей светозарной отзывчивости уверенно приближавшиеся к ангелам, говоря словами поэта, "плакали горько над каждым цветком, над маленькой тучкой жемчужной". Цветной мираж многонационального пантеона искусств был создан снаружи - советской империей, изнутри - советской интеллигенцией. Ни того, ни другого больше нет. Россия все решительней идет в сторону разнообразной, в том числе психологической самодостаточности. Русские были бы готовы смотреть собственное хорошо сделанное кино в любых количествах, но такого кино по-прежнему плачевно мало. Однако мечтать, что оголодавшие россияне пойдут на узбекский или эстонский фильм, не приходится. Они и в советские времена не шибко на это ходили. У кино стран бывшего СССР нет отчетливых перспектив. Поэтому - уж если режиссер "из бывших" отыскал деньги на картину, ему не до конъюнктуры, он делает что-то сильно заветное, наболевшее, из собственных душевных энергий сотканное. Лучший фильм фестивальной программы -
      "Маймыл" ("Обезьяна") киргизского режиссера Актанбека Абдыкалыкова - как раз и есть такое личное, лирическое повествование о грустной жизни захудалого советского полустанка, о юности, которая прекрасна даже в нищете и убожестве, о цене ветхого, пошлого бытия, которое отчего-то трогает до слез. Чистая, красивая работа в феллиниевском духе имеет множество зарубежных наград, сделана строго и выразительно, но кто ее увидит, где аудитория этого фильма - не знаю. Хоть бы канал "Культура" отважился, показал лучшее кино наших "бывших".
      Вот этой пронзительной ноты искреннего высказывания в русских картинах, показанных на фестивале "Восток-Запад", не было почти вовсе. "Олигарх" Лунгина, "Копейка" Дыховичного, "Займемся любовью" Евстигнеева, "Дикарка" Павлова, "Желтый карлик" Астрахана - все это картины разного уровня профессионализма, но есть у них общая черта. Это не о заветном, не о своем, а о чем-то и о ком-то. Понять, для чего режиссеры сняли эти фильмы, что хотели заявить о времени, стране и своей душе, в чем их волнение, какая ими двигала страсть, какая пленяла мысль, мне трудно. Вот Абдыкалыков снял картину про свою жалкую и незабвенную советскую юность, снял в никуда, без надежды на миллионы глаз и нули в сумме прописью - понимаю и сочувствую. Эстонец Арво Ихо в неуклюжем эпосе "Сердце медведицы" рассказал о своей жаркой и безграничной любви к северной природе - тоже понимаю. А отчего я должна сочувствовать проходимцу -"олигарху" в плохом исполнении посредственного актера или стае юных обезьян, одержимых половой истерией, которую они называют "любовью", - не понимаю. Вообще русские картины на фестивале представляли собой, как выразился по другому поводу писатель Василий Розанов, "сон волка в мерзлую ночь о том, что за морем". Исключением стал фильм маститого Андрея Хржановского "Полтора кота", фильм сложный по эстетике, смешанной стилистике на основе рисунков, фотографий, стихотворений и высказываний Иосифа Бродского. (Пока Хржановский снял получасовой "пилот", в идеале картина планируется полнометражной.) Понятно, что для российского интеллигента Бродский есть нечто заветное, так сказать, факел и знамя гордого индивидуализма. Но в изобретательных узорах этой картины таилось некое расплывчатое благодушие, на мой вкус, мало подходящее к острой и ядовитой личности поэта. Бродский предстал неким анимационным мальчиком, который, точно бедный Евгений, убегает от нового Медного всадника - истукана Ленина. Впрочем, это только заявка на будущее, и судить о фильме рано - надеюсь, знаменитый режиссер развернет свои фантазии в полном объеме.
      Героем фестиваля стал узбекский режиссер Юсуп Разыков - он показал целых две картины нового урожая: "Танец мужчин" и "Товарищ Бойкенжаев". " Танец мужчин" - это расписной киноковер на темы сочной, устроенной мудро и цветисто, народной обрядовой жизни. Красиво и не без юмора. А вот "Товарищ Бойкенжаев" принес фестивалю полтора часа веселья, ибо это сатирическая комедия. Маленькому, дебильному и простодушному человечку родом из детдома, который подвизался в провинциальном городке исполнением роли В.И. Ленина на парадах, поручено строительство грандиозного интернационального кладбища, где, по мысли начальства, все должны лежать рядом - русские, узбеки, евреи… Эпопея со строительством кладбища и поиском нужного для открытия покойника и составляет уморительно разыгранный сюжет, аллегорически воплощающий судьбу коммунистического миража в Средней Азии. От Бойкенжаева и его интернационального кладбища бегут даже полумертвые и совсем мертвые, и только старенький мулла терпеливо ждет своего часа, когда он прочтет поминальную молитву первому покойнику интернационального кладбища - нетрудно догадаться, кто им стал. Этот фильм вполне можно показать по ТВ, он легкий, понятный и веселый, но только опять-таки - кому это может быть нужно? Лично мне было интересно смотреть восточное кино - американское надоело, - но зрителя уже приучили, и ему трудно перестроиться. Хотя кино Индии или Турции было бы нашему зрителю гораздо ближе. На фестивале я видела, к примеру, картину турецкого режиссера Али Озгентурка "Балалайка" - ну чистая хурма.