А когда приступил к делам, оказалось, бремя уже не так гнетет. То, что вечор именовал он каторгою, нынче стало просто тяжелой работой. И писцы, и казначеи довольны остались: заместо того, чтоб все по сто раз объяснять царевичу, могли они своим делом заняться. В голове у Ивана мало-помалу прояснялось - благодарение Господу Богу и Стрельцину. Он-то и надеяться не смел, что так скоро одолеет эти премудрости. Хотя радоваться, конечно, было рано: покамест он лишь перебирался через реку не вплавь, а медленно передвигая ногами по дну. Но и то уж хорошо, что брод отыскал...
      Проснулся Иван-царевич на широком просторе супружеского ложа и вспомнил, как во сне все тянулась рука к теплу любимой и как натыкалась на пустоту. Блаженно потянувшись, он спросил себя, откуда сие блаженство? И нашел ему две причины. Во-первых, проснулся он сам на рассвете, впервые за всю неделю постельничий Олег Павлович не тряс его за плечо и не кричал в ухо. Во-вторых, ежели гонцы, прибывшие вечор, не обманули, то нынче к вечеру следует ожидать Марью Моревну с победою.
      Хотя едва ль первая причина обрадовала б Ивана, кабы не было второй. Труды дневные начались, как всегда, но главный управитель сразу подметил, что мысли царевича витают далече от барщины и оброка, об коих он ему толковал. Посему, в пятый раз выскоблив начертанное Ивановой рукою и присыпав пергамент серебристым песочком, Федор Константинович предложил ему выйти на воздух да выветрить из головушки чернильный дух.
      Иван смерил управителя тем взглядом, который не раз опробовал на Стрельцине: дескать, на сей раз прощаю тебя за малостию проступка, но вперед не изволь забываться. И на том, сочтя мученья свои оконченными, гордо удалился.
      Следуя разумному совету Федора, он погулял по кремлевскому саду, где холодный ветер грозил скорым дождем, и пыль амбарных книг оставила в душе досадное воспоминанье пополам с чувством вины. Но, хоть и корила его совесть забвением долга, все ж не настолько, чтобы поспешил он вернуться в палаты. Да и подозрение у него было небезосновательное, что Федор Константинович без него лучше с делами управится.
      Можно было и другое какое занятье себе найти в ожидании Марьи Моревны. Пора бы разобраться, к примеру, с князем киевским, да с князьями новгородскими, да с прочими супостатами, что не только на Хорлов зубы точат, но и на всю Святую Русь. Вычертить новые карты, навести фортификацию, поборы увеличить... Да что-то обленился нынче Иван, государственные помыслы в голову нейдут... Иль, скажем, полистать волшебные книги - вон их сколько в библиотеке, читай - не хочу! Но и тут без мудрого наставничества Марьи Моревны дело не больно подвигается. Словом, нет у него никакого желанья мозги трудить, а помыслы все об одном: скорей бы прижать к груди любимую женушку. Вот воротится, надобно б им съездить родню навестить - шутка сказать, три месяца не видались! С отцом и матерью это просто: благодарение Богу, Хорлов как стоял от веку на одном месте, так и стоит. А вот где нынче милые сестрицы со своими благоверными - кто их ведает. А может, оно и к лучшему, усмехнулся Иван, порыскают с Марьей Моревною по белу свету, поразвеются - это тебе не татар воевать. Он устремил взор на северо-запад - не завиднелись ли вдалеке хоругви возвращающейся рати,- хотя ожидал ее часа через четыре, не ранее. Нет, ничего не видать и не слыхать ничего, лишь ковыль степной под ветром волнуется, да ближний посад гомонит, да из березовой рощи, что раскинулась к северу, холодом тянет, знать, ранняя зима будет. Иван простыл на ветру в одной шелковой рубахе. Зимой, бывало, как мужик, в расстегнутом тулупе хаживал, а тут без привычки зубами застучал и взбежал по ближней лестнице в терем.
      Кажись, он сюда не забредал еще. В сенях тепло, он постоял, отдышался маленько. Ишь, сердце-то стучит перед жданной встречею - и не заметил, как до костей продрог. Надо будет Марье Моревне рассказать - то-то позабавится. Будто наяву, видел он, как жена с улыбкою принимает у него ключи (нынче утром он забрал всю связку у главного управителя).
      Перебирал он те ключи и думал, каково-то теперь ей в железном ее облачении. Сам он доспехов не любил, надевал только в крайней надобности, да и то по теплой погоде. Поглядев направо-налево, он прикинул, каким путем ближе пройти в свои покои. Надо будет выбрать время да обойти все палаты, чтоб не плутать более.
      По узкой лесенке спустился он в подземный коридор - авось куда-нибудь да и выведет. Шел, шел, а конца не видно. Надо ж таким дурнем быть, в трех соснах заплутал! Кабы по верху шел, миновал бы и кремль, и посад, и до березовой рощи добрался.
      Иван уж подумывал поворотить вспять и войти в терем со знакомого входа. Но тогда на кой ляд он столько шагал по этому подземелью?.. По правую руку приметил он какие-то двери, может, хоть одна выведет на задворки кремля? Подошел к ближней, взялся за ручку. Рядом из трещины в стене стекала струйка воды в подставленную деревянную бадейку.
      Дверь оказалась заперта.
      - Вот черт!
      Едва запястье себе не вывихнул - думал, дверь так сразу и распахнется. Ворча под нос, уставился Иван на замочную скважину, проржавевшую от времени.
      Отчего Марья Моревна за три месяца так и не удосужилась показать ему всех владений? Неужто таит от него что-то?.. Любопытство одолело Ивана. Но одно дело, когда дверь не заперта, а тут поди-ка подергай каждую - вовсе без рук останешься. И впрямь лучше назад воротиться. Он оглянулся на освещенный лучинами коридор и в сердцах снова помянул черта. От быстрой ходьбы он малость разогрелся, а теперь заметил, что изо рта пар валит - небось не теплей тут, чем снаружи.
      Другая дверь тоже заперта, и третья. На молодца дрожь напала - то ль от холоду, то ли от разладу с самим собою. Скорей бы отсюда выбраться, растопить печь и под веселый треск поленьев дождаться своей любушки.
      Но, видно, далече еще до этой благодати, ведь последняя дверь тоже заперта накрепко. Он пнул ее ногою, больше для очистки совести, плюнул и пошел прочь.
      И тотчас как вкопанный стал, услыхав за спиной негромкий звук - откуда б ему взяться в темном каменном подземелье? На негнущихся ногах обернулся царевич. Сердце в груди колотилось так сильно, будто снова попался в полон к дозорным Темира...
      Тихо вроде. Вода и та перестала стучать в бадейку.
      Но что-то все же слышали уши его, какой-то звук посторонний... Переменчива, однако, природа человеческая: теперь уж мечтал он не о теплой печи, а о страже, о мече иль хоть о ножике. Но ничего такого при нем не было.
      Лишь связка ключей, тяжелая, почитай, как его палица. Не без труда отцепил он от пояса связку и подбросил ее на ладони. По всему подземелью звонкий гул пошел. Что и говорить, ключи, да кольцо, да цепь - этаким оружьем и насмерть прибить недолго. Едва стих звон, ухо царевича снова уловило тот первый, непонятный звук.
      Никак всхлипывает кто?..
      Еще пуще затрясся Иван, разом предстали ему виденья, одно другого страшней. Увидал он мысленным взором тысячи трупов, лежащих в степи, ровно скошенная трава, услыхал неумолимый голос Марьи Моревны, дочери всемогущего чародея: "Что ж еще с ворогом-то делать?"
      Не иначе и за этой дверью плачет один из лютых ворогов ее.
      Поглядел Иван на запоры да на засовы, коими была та дверь обложена. В душе его совесть с жалостью боролась, страх - с любопытством. И хоть не давал он обещанья не отпирать запертых дверей (а кабы и давал, иные честней нарушить, нежели соблюсти), но чуяло его сердце: не одобрит жена этого поступка. Как же быть-то? Взять да и мимо чужой беды пройти?.. Не тот у него характер. Закрыл Иван глаза, пошептал молитву - авось легче станет. Не помогла молитва. И начал он ключ подбирать.
      Кто б мог подумать, что ключ так скоро отыщется!.. Торопливыми пальцами вставил его в скважину. Ржавый замок хоть со скрипом, но подался. Иван мигом сбросил засовы, осталось отпереть саму дверь. И тут его сомненье взяло. Последний шаг, и пути назад уж не будет.
      Сквозь дубовую дверь еще один жалобный стон прорвался, и царевич больше не мешкал: рванул на себя ручку и дверь отворил. Изнутри холодом повеяло. Сняв со стены лучину, заглянул он в дверь. Сперва увидал только тьму кромешную да собственную неверную тень в огоньке чадящей лучины. Но скоро глаза привыкли ко мраку, что-то всколыхнулось в сердце его, в голову точно пчелиный рой напустили... Висел пред ним прикованный к стене узник.
      Маленький, дряхлый старикашка, кожа да кости, да нос торчит, словно клинок. На этаком теле и блохе поживиться нечем. Седая голова на грудь свесилась, усы ниже подбородка обвисли, борода аж до колен стелется. И прикован тот старец двенадцатью цепями (по две на запястьях, по две на лодыжках, две на поясе да две на шее) к железному крюку, вбитому в потолочную балку. И замкнуты те цепи на большой замок поболе головы узника.
      Иван глядел, не веря глазам своим, до тех пор, покуда гул в голове не стал нестерпим. С тем, что Марья Моревна, подобно зятьям его, не совсем такова, какою кажется, он давно смирился, да и к тому, что она правит царством-государством да войны ведет, начал помаленьку привыкать, но мыслимое ль дело человека замуровать заживо! Ежели станет отпираться: мол, ни об чем не ведала, отец полонил старика еще при жизни, а ей строго-настрого наказал ничего в подземелье не трогать,- какой же дурак в это поверит? Столько лет нипочем не выжил бы узник - помер бы с голоду и жажды... А может, здесь за каждой дверью людей понапихано?
      Старец вдруг приподнял голову и открыл глаза; они слезились в свете лучины. Вгляделся узник в дверной проем, хотя Иван-царевич был уверен, что пока видят очи его лишь яркое пламя, озарившее темницу.
      - Сжалься, мил человек! - взмолился он слабым, дрожащим голосом.-Яви милосердие, дай напиться. Почитай, цельных десять лет ни милосердия, ни глотка водицы, знать, скоро от жажды помру!
      До какого ж бессердечия дойти надобно, чтоб на такие отчаянные мольбы да не откликнуться! Ужо будет ему о чем потолковать с Марьей Моревною, как она домой возвернется!.. Взгляд его упал на полную до краев бадейку с водой. Вина б ему теперь, да где ж его взять, а вода тут, под рукою, и вроде чистая, для утоленья жажды сойдет. Но из чего он пить-то станет? Никакого сосуда, окромя этой самой бадейки, в узилище не нашлося. Делать нечего, поднял Иван бадейку, отлил малость, чтоб не расплескать, и поднес к губам узника.
      Тот осушил бадью одним махом. У Ивана в голове еще пуще зазвенело, он было убрал бадейку, но несчастный старик уставился на нее, как на животворящий крест.
      - Мало! - выдохнул он.- Жажда моя столь велика, что не утолить ее одним ведром. Сделай милость, поднеси еще!
      Наполнил Иван второй раз ведро и подал висящему на цепях. Тот опять выпил все до капли и еще попросил:
      - Одно-единое - тогда в прежнюю силу войду! И впрямь, хоть вода у него по бороде текла, старик изрядно взбодрился. Воистину приятно творить добро такой малостью. Поднеся узнику третью бадейку, он с довольной улыбкою глядел, как тот смакует каждую каплю. Выхлебав всю воду, старик дух перевел.
      - Вот и воротилась ко мне былая силушка. Благодарствуй, Иван-царевич.
      Бадейка выпала из рук, едва услыхал Иван свое имя. На языке вертелся вопрос, но в голове и так прояснилось, понял он, что натворил.
      - Желаешь знать, кто я таков и откуда имя твое мне ведомо? - Голос у старика был уж не жалобный, а холодный, как зима.- Узнай, царевич, мое имя, тогда и поймешь. Прозывают меня Кощеем Бессмертным!
      Распрямился он, невзирая на удерживающие оковы, потом они и впрямь перестали его удерживать, ибо повел плечами, встряхнул руками, притопнул ногами да и сбросил железа, будто веревки подгнившие. А как стих звон цепей на каменном полу, Кощей Бессмертный пригладил бороду и улыбнулся одними губами.
      Иван опомнился, кинулся вон, захлопнул дверь и навесил на нее все замки и засовы, какие найти смог. Потом привалился к стене, запыхавшись. Но сердце остановилось в груди, когда почуял он запах гари и каленого железа. На глазах его все засовы да петли дверные раскалились докрасна, потом добела, потом будто восковые сделались и потекли огненным потоком, оставляя на дереве черные подпалины. Рухнула дверь дубовая.
      Кощей прошествовал по ней, как по мосту меж своим узилищем и белым светом, а едва прошел, тесовый дуб почернел весь и в прах рассыпался.
      - Еще раз благодарствуй, Иван-царевич! - Кощей Бессмертный полыхнул на него глазами из-под мохнатых бровей.- Спаситель ты мой! Трижды давал ты мне напиться, за то трижды прощу тебе посягательства на меня. Хотел обратно в темнице запереть - это раз. В другой раз подымешь на меня - не жить уж тебе тогда на белом свете. Не попадайся боле на моем пути, ежели голову на плечах имеешь.- Смех Кощея напомнил Ивану скрежет ледяных глыб на вскрывшейся реке.Марью Моревну ты навеки потерял. Отец ейный отнял у меня свободу на девять лет. Тебе бы столько не выжить в этом подземелье... Прощай!
      И пошел старик прочь по долгому коридору. Иван пропустил мимо ушей угрозы его. Мог ли стоять сложа руки, когда чернокнижник хочет отнять у него Марью Моревну да еще Бог весть какого зла натворить может. Ах, напасть, меча при нем нету! Ну да ничего, придумаем что-нибудь.
      Кощей даже не оглянулся, видать, решил, что не заслуживает Иван его вниманья. И царевич скользнул в темницу и вышел оттуда, повесив на руку деревянную бадейку. Настиг он злодея, размахнулся хорошенько да как вдарит Кощея сзади по черепу. Бадейка разлетелась в щепы, а чернокнижник распростерся на полу замертво.
      Но вдруг перекатился и ухватил Ивана за рубаху.
      - Ты что, олух, не понял, как меня зовут? Не трать сил понапрасну. Немало жизней загубил я, чтоб бессмертным стать, так что убить меня никто не сможет пробовали буйны головы и поумней тебя. Сказано, забудь про Марью Моревну. Теперь я запру ее в крепости до первого полнолуния. А уж после станет она моей на веки вечные, покуда сам я не решу ее отпустить. Но к тому времени тебя, Иван-царевич, давно в живых не будет. Найди себе другую жену и радуйся.
      Он отпихнул Ивана с дороги, будто камешек какой. Тот с размаху так об стену и шмякнулся.
      Откуда ни возьмись налетел ураган, все лучины погасли вмиг. А ураган тот подхватил Кощея Бессмертного и вдаль умчался. Лишь рев его долго еще стоял в ушах царевича.
      Долго ль пролежал он в беспамятстве - не ведал Иван. А как очнулся, заметил, что камни такие же холодные и лучины так же чадят, как в тот миг, когда он вошел со света в мрачное подземелье. На миг зажмурился он в надежде, что страшный сон ему привиделся.
      Но то не сон был, о чем ясно говорили петли дверные, да засовы, да цепи разорванные на полу. Жмурься не жмурься, хоть глаза себе выколи, а от того, что по собственной глупости сотворил, не отгородишься.
      Из опыта знал Иван, что старая пословица "Терпи, с каждым разом лучше будет" лжива насквозь. Дважды хотел он подняться, дважды падал опять. Бадейка долго жить приказала, потому пришлось набрать воды в пригоршни. Плеснул он себе в лицо, но легче не стало, только рубаху залил.
      С превеликим трудом оклемавшись, двинулся Иван тем же путем, что к беде его привел. Как ни жутко во мраке подземелья, еще страшней узнать, что тебя на свету ждет.
      А ждали его худые вести.
      Придворная челядь с ног сбилась, его разыскивая, потому как четверть часа назад прибыли в кремль два гонца. Стало быть, не так уж долго он в бесчувствии провалялся. Видом своим всех он переполошил, а в тронной зале переполох только усилился, как узнали прислужники, что уж не о здравии царевича теперь печалиться надобно, а обо всем царстве.
      Посыльные, заикаясь, доложили о том, чего сами хорошенько не поняли, да Ивану и не требовались объяснения. Из доклада явствовавало, что войско Марьи Моревны вновь одержало победу над татарами. Лишь малая часть супостатов с поля битвы ушла, да и тем, окромя везенья да резвости коней, бахвалиться нечем. А русская победоносная конница повернула восвояси. Но тут гром грянул с ясного неба. Все разом потемнело, никто ахнуть не успел, как налетевший ураган выхватил из седла Марью Моревну и унес неведомо куда, хоть ехала она в окруженье доблестных своих воинов. Один из них и приказал им галопом скакать в кремль к царевичу.
      А Иван и сам не ведал, как ему теперь быть. Знал только, что беду эту сам накликал и боле винить некого. Отпустил он гонцов и целый час неотрывно в стену глядел. То и дело входили на цыпочках прислужники, да не смели слова молвить, прочтя на челе его думу горькую. Он же никого не замечал, кроме одних и тех же видений: вот руки его теребят связку с ключами, вот бадейку берут и выпускают на волю Кощея Бессмертного. А скоро и виденья пропали, слезами затуманенные...
      Наконец вышел Иван-царевич на крепостной вал, где с утра высматривал жену, а теперь ждал, когда на небе месяц покажется. Закатное солнце светило обманчиво. Ледяной ветер к ночи разгулялся, и царевич натянул на себя овчинный тулуп. Стража остерегалась к нему приближаться: коль человек так одет, да так глядит, да луны дожидается, лучше его не трогать - будь он крестьянин иль царский сын, все едино.
      Устремил он взгляд к горизонту и все тщился припомнить, была ли прошлой ночью луна. Неужто новолунье уже настало ему на погибель? Иль Кощей так над людьми потешается, давая им перед смертью месяц несбыточной надежды?
      Часовой крикнул что-то с верхнего бастиона, правда, слов не разобрал Иван - ветром их унесло. Да и кому теперь надобны слова?..
      Из облачных ножен, закатным багрянцем подсвеченных, показался наконец месяц, кривой, сверкающий, словно лезвие татарского ятагана. И душа Иванова с тем месяцем вынырнула из беспросветного отчаянья. Опять застучала в ушах кровь, и по облачку пара возле губ понял он, что до сих пор задерживал дыханье. Стало быть, три недели есть у него на поиски Марьи Моревны - менее, чем надеялся он, более, чем опасался. Не помня себя, побежал Иван в библиотеку.
      За час перерыл ее вверх дном, ища старинные карты, и уяснил, к досаде своей, что не только все палаты, но даже любимое место - библиотека - для него темный лес. Марья Моревна и светлой памяти отец ее собрали знатную коллекцию книг, манускриптов, пергаментов - всего, в чем писаное слово хранится. Книги на полках в три ряда стоят - поди-ка отыщи, что тебе надобно! Увязнув в них едва ль не по колено, Иван окончательно из терпенья вышел. Уронил кипу перевязанных бечевой манускриптов, и рассыпались они по листочку, точно листопад осенний. А Иван достал одну из немногих знакомых ему книжиц.
      То была первая прочтенная им колдовская книга Марьи Моревны. Самая что ни есть простая для пониманья человеком, не сведущим в колдовстве и стесненным во времени. Нашел раздел "Обнаруженье пропажи", трактующий, как отыскать затерянный ключ, кошель иль, к примеру, книгу в развороченной библиотеке. Выстроил в уме магическое заклинанье и повторил его вслух. Как пошли книги да свитки по дубовым полкам гулять - светопреставленье! Но Иван и ухом не повел.
      В голове зашумело, будто кто ему по носу смазал. Из одной ноздри кровь хлынула прямо на старинную книжицу. Поделом тебе, не берись колдовать, коль не умеешь! Спасибо, разума не решился. Едва перестали искры из глаз сыпаться и зренье прояснилось, понял Иван, как близок был к тому, чтоб раскроить себе череп столь небрежной магией. Первое правило чародея - семь раз отмерь, один отрежь, а ежели забудешь его, против тебя же чары твои и обратятся.
      Посопел носом Иван, поискал, чем бы утереть закапанные страницы, и увидал, что в этом нет нужды: кровь сама собой исчезла. С почтеньем и опаскою закрыл он книгу и отложил в сторону.
      Чары его произвели на полках немалый беспорядок, истинно далекий от магического. Он стал торопливо подбирать книги с полу и относить на стол, попутно смахивая с них пыль рукавом.
      По местам их и без него расставят - на что ж тогда челядь?..
      Еще час с гаком пролетел, покуда не нашел Иван того, что искал,потрепанного свитка с вычерченной картою. Видать, чертил ее такой же умелец в своем деле, как он в колдовстве, а может, сия карта не для чужих глаз, а так, для памяти, и главные сведенья чертивший в голове хранил. А головы той уж на свете нет, потому надписи сделаны той же рукою, что и на прочих пергаментах. Руку Марьюшкина отца Иван уже умел распознавать.
      Глупо было надеяться, что кто-то прочертит для него весь путь к логову Кощея Бессмертного, но, сравнив набросок с настоящими картами, понял Иван, что верна его догадка. Конечно, там не было черным по белому написано: "Здесь живет Кощей Бессмертный",- к тому ж по каким-то своим резонам писал отец Марьи Моревны варяжскими рунами. Но там и сям примечал глаз Ивана странные значки, тогда как на других картах ничего примечательного в тех местах не было.
      Хватит с него и такой указки - поехал же он в гости к сестрицам, не имея ни карт, ни столь веской причины. Зятья бы сейчас весьма ему помогли, однако рассчитывать на то, что палаты их на закате там же окажутся, где и на рассвете, все одно что полагаться на слово Кощея Бессмертного. Потому решил Иван-царевич времени даром не терять, а закатал все карты в свиток и отправился из библиотеки прямо на конюшню.
      Жилище чернокнижника признал Иван с первого погляду. Не палаты, а крепость с зубчатыми стенами, выстроенная на холме средь густого леса. Окрест, куда ни глянь, запустенье царит - кому по нраву эдакое соседство, в здравом уме человек и близко к проклятому месту не подойдет!
      А сам-то он в своем ли уме?..
      Да, Иван и не загадывал, что так легко отыщет цель своих скитаний. Помогли ему в том старые карты, а еще более чутье. То самое чутье, что некогда привело его прямо к палатам зятьев, невзирая на великую способность их к перемещениям. Но подъехать незамеченным к злодейской берлоге - это уж было превыше всех ожиданий, такое лишь святой простоте под силу.
      Прислонился он к дереву и подумал было лечь наземь да ползком ползти, ведь Кощеева крепость так и пялится на него зловещим своим оком. Вот вроде и хоронится он в глухой чащобе, а ровно на ладони. Другой бы на месте чернокнижника, напротив, лес-то расчистил на сто саженей окрест, а этот, вишь, понимает свою неуязвимость, знает, что ни у кого не хватит ни дерзости, ни глупости приблизиться к его жилищу. Иван потрепал по морде верного коня и с усмешкой подумал, за какого он скорей сойдет - за дерзкого иль за глупого.
      Полчаса минуло, покамест недвижно стоял он под соснами, вдыхая смолистый их аромат. За это время успел мысленно обшарить все закоулки Кощеевых покоев и так устал от трудов праведных, ровно семь верст на карачках прополз. Но даром труды не пропали: он с точностью удостоверился, что в крепости никого нет, кроме его полоненной жены. Может, Кощей и бессмертный, но жилище его, не в пример хозяину, будто вымерло. Не блестят клинки часовых на бастионах, не выезжает никто из черных ворот, птица и та не пролетит над мрачным логовом.
      Добрый знак, подумал Иван, однако же странно.
      Дневной свет стал сумеречным, а он все мешкал, все глядел, как неспешно тянутся за солнцем длинные тени.
      План был прост: пробраться в крепость под прикрытием тьмы, перескочить чрез высокую ограду и спасти свою Марью Моревну.
      Ежели не спасет - грош ему цена!
      Копыта Бурки слишком звонко цокали по мощеному подворью, хоть и обмотал он их лоскутами от трех разорванных рубах. Так громко, что впору оглохнуть. Небось меньше было б шуму, зачни он колотить палицею в крепостные ворота. А палица-то в руке, и перевязи меча с шашкою ослабил он на всяк случай. Не худо б еще стрелу в лук заправить, да руки заняты.
      Конь беспокойно всхрапывал, прядал ушами и закатывал глаза под лоб нет-нет да и сверкнут белки в свете тонкого месяца. Как не посочувствовать Бурке, когда у него у самого со страху зуб на зуб не попадает?.. Может, не такой уж он трус, коль хватило ему смелости в этом себе признаться, да что толку?..
      Воистину обитель Кощеева навела бы страх на храбрейшего из витязей. Добро бы просто грозен был вид этой крепости, так нет - веяло от нее невиданной доселе злобою.
      Черными великанами нависли над ним купола. Шпили, точно когтистые пальцы, к звездам тянутся, дабы сграбастать их наперекор самому Создателю. Черные окна, подсвеченные коварным блеском месяца, походят на пустые глазницы черепа. Полукруглые арки чудятся зияющими провалами ртов, застывших в крике, а решетки, коими они забраны, вызывают в памяти оскаленные зубы убиенных татар, что предстали ему не далее как три месяца назад на поле битвы. Живое олицетворенье смерти, как ни странно это звучит, подумал Иван, а вслух вымолвил:
      - Нет никого, и слава Богу.
      Нет, он не дошел еще до того, чтоб самому с собой разговаривать, просто человечья речь должна была успокоить Бурку. Впрочем, хозяин его не меньше нуждался в успокоении. Больно уж легко дался ему сей подвиг, ежели, конечно, он состоится...
      Опасливо прокрался он по гладким, словно врытые в землю черепа, камням и соскользнул с седла. Кабы не цокот копыт, стояла б на подворье тишь, как в моги...
      - Нет, нет, Боже избави!..- задушил свою мысль Иван-царевич.
      Недаром говорил ему Ворон: "Не буди лихо, пока оно тихо". Кто знает, не разбудил ли он уже это лихо?.. Сколь раз ему пришлось каяться в своей глупости, не худо бы впредь и поостеречься.
      Но благие намеренья развеялись как дым, едва увидал он на пороге Марью Моревну с фонарем - выглянула, сердешная, проверить, что там за шум. Тут уж всю Иванову мудрость как рукой сняло. Рванулся он через двор, дабы заключить жену в объятья, назвать всеми на свете ласковыми именами, и услышал нежный ее голосок:
      - Ох, Ваня, что ж ты слово-то свое нарушил? Отпрянул царевич от укора горького, ровно по щеке она его хлестнула, а нежности в голоске ее и вовсе не было, аккурат он годился одергивать ратников, что плохо держат строй. Развел Иван руками, открыл было рот, да не шли с языка оправданья. Коль не лгать, оправдываться ему нечем, а солгать ей в такой миг - лучше язык себе вырвать.
      - Виноват, Марья Моревна, прости,-тихо проронил он.- Повинную голову меч не сечет. Но простишь аль нет, в этом поганом месте нипочем тебя не оставлю.
      Марья Моревна поглядела на мужа, не зная, смеяться ей иль плакать. Но не заплакала и не засмеялась, лишь молча подала ему руку, и подсадил он ее в седло коня, а сам позади вспрыгнул. Долго они ехали, ни слова не проронив, а когда Марья Моревна вновь заговорила, в голосе ее проснулась былая нежность:
      - Хоть ты Иван-дурак, но не сменяю я тебя на Мудрейшего из Царевичей всея Руси.
      Глава седьмая. О ТОМ, КАК ИВАН-ЦАРЕВИЧ СПАС МАРЬЮ МОРЕВНУ ОТ КОЩЕЯ БЕССМЕРТНОГО И КАК ТОТ ВЫРАЗИЛ СВОЕ НЕУДОВОЛЬСТВИЕ.
      Полонив Марью Моревну, пустился Кощей Бессмертный по белу свету творить свои премерзкие дела. Где ни проезживал - всюду кровь лил да страх наводил. Но едва Иван-царевич с женою покинули мрачные пределы Кощеева царства, как начал конь спотыкаться под чернокнижником.
      Споткнулся раз, споткнулся другой, а на третий сбросил хозяина с седла. Встал злодей, отряхнулся и давай нахлестывать кнутом вороного.
      - Что ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься?! Аль позабыл, как надобно Кощея Бессмертного по свету возить?
      Гневно всхрапнул конь от побоев да ругани, вовсе не заслуженной, выпустил пар из ноздрей, ударил в землю железными подковами потяжелей да поострей, чем палица иного богатыря, и молвил человечьим голосом:
      - Я-то не позабыл. А ты никак позабыл, Кощеюшка, чего тебе стоило раздобыть этакого коня.
      - Кощей Бессмертный отпустил поводья, заткнул за пояс окровавленную плеть.
      - Отчего же, помню, как три дни пас бесовский ваш табун, как устерег его да выбрал себе самого резвого.
      Вороной свесил голову, притушил огненный блеск в глазах.
      - Вот и я помню, как гулял когда-то на воле и как в неволю попал.
      - Куда денешься, коль мы с тобой об заклад побились да ты проиграл.Взялся Кощей за луку, вставил ногу в стремя и, невзирая на седины, по-молодецки легко вскочил на коня.- Чего ж тебя ноги не держат? Али чуешь какую невзгоду?
      - Чую русский дух там, где русского духу слыхом не слыхано, видом не видано. Иван-царевич выкрал Марью Моревну и теперь поспешает к окраинам твоих владений.
      - Ах, так-перетак! - взъярился Кощей, выдернул из-за пояса плетку и рассек воздух с таким треском, будто дерево заломал. Затем похлопал по холке вороного.- Дурак-то наш героем себя мнит! Что скажешь, верный мой конь? Нагоним беглецов аль нет?
      - Нагоним,- молвил конь, поеживаясь от хозяйской ласки.- Можно льну посеять, подождать, пока вырастет, сжать-смолотить да счесать-спрясть и полотна наткать, платье сшить, до дыр износить да тогда в догонь ехать - и то поспеем.
      - Ну, гляди, ежели не нагоним! - пригрозил Кощей Бессмертный и всадил шпоры коню под бока.
      Иван-царевич с Марьей Моревною поспешали так споро, как только могли, чтоб шуму не наделать, и так бесшумно, как только могли на полном скаку. Большей частью молчали - все прислушивались, нет ли за ними погони. Лишь удостоверясь, что все спокойно, умерил Иван галоп своего скакуна и спрыгнул наземь отряхнуть комья грязи с ног его.
      Поехали они дальше, уже не так быстро - к чему понапрасну животину гнать, притомился, поди, конь с двумя-то седоками на спине. По-доброму надо было б спешиться, дать ему роздых, да, не ровен час, доброта им боком выйдет. До Кощеевой крепости рукой подать, а конь, хоть и усталый, все скорей бежит, чем двое пеших. Не верилось Ивану, что Кощей спустит ему такую выходку.
      Лишь когда выехали они на опушку леса, решил он, что настала пора словом перемолвиться. Знал, что нелегок тот разговор будет, но делать нечего: вопросов накопилось множество, да и по голосу ее стосковался, пусть уж корит, только б услыхать его вновь. Но Марья Моревна, против ожиданий, не его теперь корила, а себя.
      - Надобно было тебя предварить о силе его и о слабости. Хотя, видит Бог, первая поболе второй будет. Ты мне вот что скажи, Иванушка, не наказывал ли тебе кто стеречься Кощея Бессмертного.
      Усмехнулся Иван, а Марья Моревна все без слов поняла и легонько сжала руку его.
      - Что ж я, неразумная, не растолковала тебе, как батюшка его изловил да в темницу заточил.