- Мне вот этот по нраву,- говорила Елена, игриво, будто под мухой, указуя ложкой на кого-то из гостей.
      Иван знал наверное, что сестра хмельного в рот не берет и отроду нраву была сурового. Потому сразу проследил взглядом за ложкой и слегка нахмурился: молодец, удостоенный ее внимания, сидел в обществе местных гуляк, но бледный лик его царевичу был не знаком. Поймав взор царского сына, встал он и низко поклонился. Не сводя очей с незнакомца, Иван ответил тем же, за что и получил несколько тычков в бок от царевны Елены.
      - Не пристало тебе на молодцов пялиться. Займись лучше девицами!
      - Как найду себе предмет, так и займусь,- ответствовал он с усмешкою.- А кто ж это в черном-то?
      - Почем я знаю? - зарделась Ленушка и стала шарить по столу в поисках реестра женихов.
      Но пергамент уже держала в своих цепких пальчиках Катерина.
      - Михаил Ворон,- прочла она, сдвинув брови.- Прибыл с двумя братьями-князьями... Титул-то указан, а про поместья ни словечка. Да и в книгах Стрельцина они вроде не прописаны.
      Она бросила пергамент на стол, вперила в брата очи, точь-в-точь как у того, кто открыл пир. Старшая дочь царя, до сих пор ходившая в девках, недолюбливала подобные сборища и завела обычай слишком рано их покидать.
      - Веселишься?
      - А то как же! Отведай-ка рябчика с брусникою - во рту тает!
      Три сестрицы разом на него глянули, и в очах у них появился знакомый блеск, напомнивший Ивану ледяную воду озера.
      - Уже отведала. Мог бы и помягче быть. Вот завтра с поваров стружку-то сниму.
      - Кнутом, я полагаю?
      - По мере надобности. Дело-то нешутейное...
      - Окромя тебя, никто не жаловался. (Надо бы все же поостеречься, иначе купанья в проруби не миновать!) Ладно, поговорим об ином... Ты выбор-то уж сделала?
      Средняя, Лизавета, окинула взором Ивановых собутыльников и хмыкнула в кулак, что отнюдь не пристало царевне.
      - Матушка говорит, будто ты их всех созвал. Верно ль? Иван натянуто улыбнулся.
      - Вроде того... Ну так что, Катюша?
      - А ничего!.. Был один, в серо-голубом кафтане... да что-то я его больше не вижу.
      - А прочие, стало быть, не по нраву? Даже кривоногий Темир?
      - Зато тебе, Ванюша, видать, по нраву зимнее купанье,- улыбнулась ему Елена такой сладчайшей улыбкой, будто стекла в варенье подмешала.
      Иван сел на угол стола и хлебнул вина для храбрости, понимая, что это уж было последнее предупреждение.
      Еленка обычно и не грозится: угрозы у Кати внушительней выходят - благо повыше она да покрепче,- а младшая без предупрежденья действует, потому Иван отодвинул подале от греха стоявшую пред ней на столе миску с творогом.
      - Зря ты это,- заметила Лизанька.- Тебе на шапку аккурат украшений не хватает.
      - Да сверху бы миндалем присыпать,- добавила Катерина, катая в ладонях заморские орешки. (Бог с ними, с украшеньями, подумал Иван, без глазу б не остаться!)
      - Я так мыслю, что и у Сергей Степаныча надежды нет в нашу семью войти?
      - Избави Бог! - воскликнула Лиза.- Но ты, поди, об его достоинствах больше нашего ведаешь.
      - Ведаю, что скрывать. Да, боюсь, достоинства его не для девичьих ушей.
      - Отчего ж не послушать, братец? - Катя высыпала орешки на стол и мечтательно подперла подбородок ладонями (девиц хлебом не корми - дай сплетнями насладиться).- Поведай нам, неученым, покуда не пришла тебе пора в озере купаться.
      - Хвастать больно горазд! - выпалил Иван. Сестрицы захлопали глазищами.
      - И только-то? - удивилась Катерина.
      - Об чем хвастать? - полюбопытствовала Лизавета.
      - Начал, так договаривай! - потребовала Елена.
      - Об том, сколько выпить может.
      - Нашел, об чем хвастать! - фыркнула Катя.- Может, нам с ним потягаться?
      Иван краешком глаза увидал, как Сергей, Николай и Павел откупорили новую бутылку.
      - Ну-ну! - понукала Лизавета.- Чай, об том, что, сколь ни выпьет, все на ногах держится?
      - Не скажи. Иной раз и подносить ему случается.
      - Что подносить? - насторожились сестры.
      - А уж это что придется - таз али шапку двухаршинную. Да не единожды,неумолимо уточнил Иван и при виде их лиц широко ухмыльнулся.- Ну, пойду к гостям. Про Николая с Павлушей, уж не обессудьте, расскажу другим разом...
      - Ты что это, сынок, вековухами сестриц сделать надумал?! Царь Александр в сердцах вышагивал от окна к трону. Сей путь проделал он уж раз триста, ожидаючи студеным утром Ивана-царевича. Царевич смолчал, ибо понял, что батюшка и не ждет от него ответа.
      - Ведаешь ли, во что нам обошелся пир намедни, а?!
      Так я тебе скажу: в пять пудов серебра - ты и сам столько не весишь!.. Промежду прочим, тех пяти пудов хватило б на приданое одной из твоих сестер, кабы не промотали впустую их! Благодарствую, Иван Александрыч! Низкий поклон тебе!
      Царь явно не желал слушать возражений, но Иван все же решил попытать счастья:
      - Государь... Батюшка...
      Серебристая грива взметнулась вкруг царской главы.
      - Покуда это дело миром не решится, запрещаю тебе величать меня батюшкой! Мы теперь не скоро забудем, как ты всех нас в дураках оставил!
      У Ивана пересохло в глотке, слова не шли с языка. Как гласят летописи, царский гнев на сыновей в былые времена порой выходил из берегов и для последних хорошим не кончался, как ни каялись после отцы.
      - Ваше Величество, пущай они приятели мои, но, Богом клянусь, ни одного из них не пожелали б вы в зятья.
      - Да я, олух ты этакой, не о приятелях твоих пекусь, хоть и не возьму в толк, для чего их на пир позвали. Но прочие-то гости!.. Ведь это твои речи, охальник, настроили сестер на такой лад! Кажного князя, кажного боярина, прости Господи, языками изъязвили! Поди-ка сыщи мужьев таким строптивицам! Царь Александр побарабанил пальцами по высокой спинке трона, тяжело опустился на бархатные подушки и стал рассеянно поигрывать жезлом, отчего сын поневоле держался поодаль.
      - Князь Олег Ярославич больно тучен! Князь Александр Ярославич больно щупл! Константин-богатырь больно высок, а Мстислав Михалыч ростом не вышел! Борису Ростиславичу бороду бы сбрить, хотя всякому ведомо, что не переживет он сего позору! У Рюрика Юрьевича, сына боярского, напротив, рожа больно гладка, а куда ж ему, бедному, деваться, коль он тебя на два годочка помоложе, вот бороды и не отрастил!
      Слушая гневливые речи отца, Иван заливался жарким румянцем - впору залу отапливать Теперь уж не перечь царю, внушал он себе, не то потом во всю жизнь грехов не замолишь.
      - Так сам выбери им женихов,- осторожно вымолвил он, не спуская глаз с царского жезла.- А заодно и мне невесту.
      - Нарушить слово данное - таков твой совет!
      - Коли нужда заставит...
      Иван повторил любимую присказку отца, надеясь, что он ему на то не попеняет, однако же заскрежетал вдруг жезл об пол, а царевич мигом отскочил да бежать навострился.
      - Так-то! - кивнул Александр Андреевич.- Оно, пожалуй, и дойдет до этого.
      Но по лицу его было видать, что гроза миновала, осталось лишь легкое недовольство, хотя и его умные люди предпочитали стороной обходить. Царь откинулся на троне, разгладил усы большим и указательным пальцем, чтоб не висели, а закручивались серебристыми витками над верхней губою.
      - Скажи-ка, Иван-царевич, не заприметил ли ты средь наших гостей кого достойного? Не из тех, что на царевен позарились, а из тех, что за ради дружбы к нам явились?
      - Купцы жидовские,- ответил не раздумывая Иван,- да торговцы из халифата. А еще татары кривоногие в халатах, что с убиенных сняты. Да двое... нет, кажись, трое молодцов, незнакомых мне. Князьями нареклись, да только сам Стрельцин не ведает, в каких владеньях те князья обретаются. Ну и, ясное дело, князья великие, коим на наше царство...
      - Остерегись, Иван! - Царь сурово глянул из-под мохнатых бровей и выбил частую дробь на подлокотнике престола.- Остерегись! Не время шутки шутить, клянусь Васильем Блаженным! А за приметливость хвалю. И верно, торговцы, да не из Хазарского халифату.
      - Откуда же?
      - Сам знаешь - из Киева да Новгорода. Аль из Новгорода да Киева. Прибыли поглядеть, как мы престолонаследие обеспечиваем да приданое копим. И на том тебе спасибо, что не донесут они великим князьям ничего утешительного!
      - Ежели те соглядатаи все еще в стенах града,- процедил Иван,- так разыскать их, поснимать головы с плеч, просолить-прокоптить да и послать тем, кто приказал им тут вынюхивать. Обиды мы никому не хотим, но пущай знают, что за нами доглядывать не след.
      От слов сих у царя едва язык не отнялся. И ведь не шутейно говорит молодец. То ль не по себе ему сделалось после отцовской выволочки, то ль еще какая заноза в сердце застряла - поди разбери нынешнюю молодежь! Надобно челяди наказать, чтоб глаз не спускала с царевича. И уродится же дитя с этакой буйной головушкой!
      - Однажды по неразумию мы уж чуть было не сотворили подобное. Но пойми ты: великие князья того от нас и ждут. Давненько губы-то раскатали на Хорлов - не так, чтоб честным пирком да за свадебку, а силой покорить нас думают. Юрий да Михайловичи не промешкают снарядить против нас войско, ежели мы станем им посылать копченые головы их челядинцев. Ты, сынок, хорохорься, да знай: для вызова сила надобна, а у нас ее нету, даже заручись мы подспорьем Золотой Орды.
      - А ты не желаешь с татарами якшаться?
      - Упаси Бог! - скривился Царь.- Но князь Юрий и Борис с Павлом новгородские про то не ведают. С чего, думаешь, наслали они сюда своих соглядатаев?.. Чтобы про всякую мелочь им докладывали. И те им донесут: видали, дескать, на православном пиру хана Мангую Темира, и сидел он со мною за одним столом, аки союзник.
      - Так это все Стрельцин удумал?
      - Он. А что с того?
      - Да так. Любопытствую, верно ль угадал. Узнаю повадку первого министра.
      Царевич вспомнил не краткую свою беседу с Дмитрием Васильевичем. Какую же выгоду видит для себя Стрельцин в союзе с Золотой Ордой, может, он лишь для виду с Темиром дружбу решил свесть?
      Великий пост выдержали, как подобает добрым христианам. Настал светлый праздник Пасхи. Куличей напекли с изюмом да орехами, из свежего масла овечек налепили, пасху на сливках заквасили да заложили в форму со святыми крестами по бокам.
      Ну и за пирами, конечно, дело не стало, новые женихи понаехали. А толку-то не боле, чем в пиру на масленице. Много серебра перевел царь Александр, а дело не подвигается - и детей не обженил, и в долги влез.
      На сей раз великие князья Киева и Новгорода сами явились - наушников посылать не стали. Да на месте и проведали, что от соседей да от хана подспорья Хорловскому царству нету никакого, так что ежели и встретят они отпор притязаньям своим, то лишь друг от друга. Вот тогда-то всему честному люду Хорлова стало ясней ясного: грозы надвигаются, только что неведомо, с какой стороны первого удара ожидать...
      Но грозы не торопились, ежели не считать тех двух, что унесли с собою старших дочерей царя. Часы складывались в дни, дни - в недели. Вот уж и первый снежок укрыл пушистой пеленою цветы, травы и осеннюю листву. И побелел весь кремлевский сад.
      Елена уж и не помнила, когда гуляла последний раз с сестрами в том саду и мечтала с ними вместе о дивном явленье суженого. Но иной раз долгими зимними вечерами, под уютный треск поленьев в русской печи, нет-нет да и затеплится в ее душе надежда. Потому ходила Ленушка всякий день прибранная, да разодетая, да нарумяненная, насколько позволяли заведенные царем строгие порядки.
      Иван-царевич был доволен, что свадебная суета сия до поры до времени его стороной обошла. Но знал: едва сбудут с рук Елену, и до него черед дойдет. Оттого каждый миг старался так прожить, будто он последний в вольном его житье.
      И он-таки наступил, правда, не днем, а к ночи ближе, когда взнузданный метелью ветер Сварога стонал под застрехами да силился сдуть позолоту с купольных луковок. Все царское семейство собралось в малой приемной зале, где стены для тепла были деревом обшиты и увешаны коврами, не упускавшими жар от большой печи. Царица с Еленою сидели за рукодельем под тихий наигрыш гусляров и сказ былинника о Добрыне Никитиче. Иван, к стыду своему, проиграл отцу в шахматы. Начал было вновь расставлять фигуры в надежде отыграться, как вдруг невесть откуда всю доску снегом замело.
      Поглядел царь-батюшка на эту порошу, перевел взор на Ивана и ухмыльнулся в бороду (царевич решил поначалу, что в насмешку за то, как ловко в шахматы его обставил), а потом и вопрошает:
      - Ленушка, ты как там нонче, пригожа ай нет? Ответом ему стали грохот упавшего столика для рукоделья да приглушенная брань, коей царевны успели обучиться с той поры, как появился у них младший брат.
      А наверху, словно падающий снег, крыша разошлася и в проем на обындевевших крыльях спустился ворон, черный, как ночь за окном. Грянулся он об пол, полыхнуло пламя, опалив золотом распростертые черные крылья. Грянулся другой раз и третий, да так, что огонь до самой дыры в потолке взметнулся. Переведя дух, увидали все, как птица оборотилась пригожим молодцем. Одет он был в черные шелка да парчу, расшитую тончайшей серебряной нитью, отчего чернота еще черней казалась, а заместо меховой опушки у ворота да на рукавах красовались вороньи перья.
      Сокол быстроглаз, Орел силен, а этот сразу видать - мудрец. Темные глаза на бледном лике обежали залу и остановились на Елене-царевне. Улыбнулся молодец, подбоченился. Засим последовали поклоны родне, Ивану последнему. Низко поклонился, но с достоинством, как одна особа благородных кровей кланяется другой.
      - Будь здоров на многие лета, Иван-царевич. Бывал я у тебя гостем, а ныне сватом явился. Желаю посватать сестру твою, Елену-царевну.
      - Бывай и ты здоров, Михаил Ворон. Из троих братьев я тебя одного запомнил. А что до просьбы твоей,- он сделал приличествующий кивок в сторону царя,- так вот он, наш батюшка, с ним и толкуй... Да и у сестры не грех спросить.
      Хотя чего там спрашивать?.. Очи Елены убедили всех в том, что ее слово уж сказано. И Михаил обратился прямо к царю:
      - Ваше Царское Величество, я - Михаил Чародеевич Ворон, князь Темного Леса. Прошу дозволенья взять в жены дочь вашу, ежели, конечно, я ей люб.
      Царь Александр с улыбкою протянул ему руку.
      - Ну что же, князь Темного Леса, я ее не неволю. Будьте счастливы, дети мои!
      - Как счастливы братья твои с моими сестрами,- подхватил Иван и, желая опередить главного управителя, прибавил со вздохом: - Один я бобылем остался.
      Князь Темного Леса лукаво глянул на него и хотел было что-то сказать, но дверь внезапно растворилась, и на пороге вырос взопревший, невзирая на зимнюю стужу, челядинец. Иван-царевич, будто в отместку, и ему не дал рта раскрыть.
      - Двадцать пудов золотом, так?
      - Так, Ваше Высочество,- с низким поклоном ответил тот.
      И, как прежде, бесшумно сомкнулся потолок терема, а Иван, усмехаясь, начал стряхивать снег с шахматной доски.
      От митрополита Левона не последовало на сей раз никаких возражений - ни изустных, ни безмолвных. Видно, пообвыкся уже с чудесами, что так зачастили в Хорлов.
      - Один раз чудо, другой - случай, третий - привычка,- изрек он.- Посему, царь-надежа, я тебе не супротивник.
      После венчанья умчалась Елена-царевна со своим Вороном по белу снегу в санях, запряженных резвою тройкой вороных. Да не одни кони, а и сани, и оглобли, и дуга - все было черное. Лишь позвякивали под дугою серебряные бубенцы.
      Иван не ошибся в своих догадках: на следующий же день главный управитель Стрельцин представил царю с царицей реестр девиц, из коих надлежало царскому сыну выбрать себе жену. Нрав у Ивана был не столь крут, как у старшей его сестры, но как пробежал он глазами тот реестр, так. едва Катиному примеру не последовал - не швырнул свиток Стрельцину в лицо...
      Такой долгой зимы на памяти его еще не бывало. Но запомнилась она не метелями, а бесконечной вереницею женщин, набивавшихся ему в жены. И все они белокурые и рыжие, черные и серо-буро-малиновые - в одном схожи были: видели в нем не мужа, не друга милого, а сына царского, титул да корону.
      Пуще всех усердствовала Настасья Федоровна Соловьева.
      В роду Соловьевых девичьи красы дородностью мерили, а уж этим она взяла. Иван давно примирился с тем, что не судил ему Господь богатырского росту. Дорос он до двух с половиной аршин - не более, посему иметь жену, что возвышалась бы над ним, ровно каланча, да вдобавок намного вширь превзошла, будучи в обхват с обеденный стол, не было пределом его мечтаний.
      Ох, и досталось бедному Ивану! Что бы ни думал он про невест, однако царскому сыну приличья соблюдать следует. А чтоб, не обидев, увернуться от жарких объятий Настасьи, большое искусство надобно. Отец ее, боярин Федор Соловьев,- один из первых приближенных царя, нанести обиду его дочери было б не только неосмотрительно, неучтиво, но и опасно. С другой стороны, Настасье Федоровне и впрямь следовало мужчиною родиться: любое проявление нежных чувств ее грозило ему переломом ребер.
      Посему решил Иван отделываться письмами и неожиданно открыл в себе склонность к сочинительству. В письмах к Настасье, посланных с нарочным из кремля в родовое поместье Соловьевых, открывался такой полет воображения, что не во всяком романе прочтешь. Правда, батюшка ее положил конец этой переписке, когда ему по недосмотру подали одно письмо. Боярин оказался человеком более рассудительным, нежели Иван его числил, и мигом смекнул, что царского сына донельзя утомили Настасьины знаки внимания. Ей-то все блажь, а терпенье царевича и лопнуть может. Чего доброго, еще царю нажалуется. И надумал Федор Соловьев перебраться со всем семейством в суздальское свое именье. Иван вздохнул с невыразимым облегчением и до тех пор махал платком тройкам Соловьевых с дозорной башни, покуда те из виду не скрылись, А потом пошел да с великой радости напился.
      Зиме конец пришел, снег стаял, с оттепелью налетели, как саранча, новые невесты. Это уж после того, как царевича вдругорядь вызвали в тронную залу держать ответ.
      - Сей уж был промеж нас разговор в прошлом годе,- начал царь Александр.Да нет, уж поболе года минуло - помнится, когда я впервые высказал тебе мою царскую волю, еще снег лежал. Ну вот, сынок, сестрицы твои, слава Богу, пристроены. А как же нам с престолонаследием-то быть?
      - Я думал, батюшка, все как-нибудь образуется. Ты ведь сам говорил...
      - Говорить-то говорил, да ведь на выкупы за царевен, что казну нашу пополнили, войска великого все одно не соберешь. Юрий, князь Киевский, и иже с ним, прослышав, что дела наши поправились, решили малость повременить с набегом. Но, как увидят, что войска у нас нету и в помине, что ты до сей поры холостой ходишь и наследником не пахнет, так вновь примутся зубы точить.
      - Стало быть, силой женить меня хочешь? - усмехнулся Иван.- Аль я ошибся?
      - Ошибся не ошибся, однако нонче силу мою на четверых делить без надобности. Одному тебе она достанется.
      - Да, не так сладко быть единственным чадом, как мнилося мне.
      - Верно подмечено. Да и отцом единственного чада быть не сладко. Может, нам обоим что присоветуешь?
      - Надумал я, батюшка, прежде чем остепениться, по белу свету постранствовать. Съезжу погощу у Кати, да у Лизы, да у Лены. Погляжу, каково оно на деле - женату быть.
      Царь кивнул согласно и с трудом удержал смех, вспомнив оказию с Настасьей Федоровной.
      - Дело говоришь. Я уж примечал, как ты все на горизонт посматриваешь. Бывает, нальешь вина в кубок, а в мыслях держишь увидеть края, откуда оно к нам прибыло. И то, ежели простая бочка может в столь дальнюю дорогу отправиться, отчего же сие царскому сыну заказано? Съезди, проведай сестер, а воротишься - берись за ум, готовься к будущему царствованью, понял?
      - Как не понять...- Царевич нахмурился, не решаясь высказать до конца, что у него на душе.
      - Ну, чего замолчал? Говори, чай, не укушу...
      - Один хочу ехать.
      - Как один?! Чтоб царский сын да без свиты по свету мотался?.. Не бывать этому!
      - Я помню, батюшка, что я царский сын. Да ведь ты сам велишь мне за ум браться. Я уж не мальчик, дозволь мне хоть раз в жизни богатырем себя почувствовать, свою дорогу на земле проторить.
      - Ну, не знаю,- проворчал царь в бороду.- Не пристало царевичу одному ездить, как бродяге-разбойнику.
      Они еще долго препирались, но Иван чуял нутром, что одержит верх, да и по опыту знал: ежели начал царь ворчать в бороду, значит, всенепременно уступит, какая бы блажь ни пришла драгоценным чадам его.
      Глава четвертая. О ТОМ, КАК ИВАН ПО БЕЛУ СВЕТУ МОТАЛСЯ, УМА-РАЗУМА НАБИРАЛСЯ.
      В путь, какой замыслил себе Иван-царевич, опрометью не пускаются. Надобно хорошенько приготовиться. Перво-наперво свел он лучшего своего коня Бурку к местному кузнецу подковать да запасных подков спроворить: во широкой степи кузнецов поди сыщи.
      После велел он заменить на луке тетиву, заточить да спрямить стрелы, а про запас моток шелковой бечевки да кусок пчелиного воску взял. У кремлевских оружейников заострил меч да шашку. Тяжелый меч подвесил сбоку от седла, под коленом, а шашку справа к поясу прицепил, дабы уравновесила колчан и лук на левом плече.
      Кольчуги надевать не стал, но, уступив мольбам царицы-матери, повесил за спину круглый щит. В седельный мешок положил несколько чистых рубах, шмат вяленого мяса, круг копченой колбасы, каравай ржаного хлеба да две фляги одна с квасом, другая с пивом. Ну вот, пожалуй что, и ехать можно.
      Главный управитель Стрельцин, ходивший гоголем с тех пор, как объявился в кремле Финист Ясный Сокол, снабдил Ивана рекомендательными письмами к монахам всех монастырей, что по дороге встретятся. И откуда проведал, в какую сторону царевич путь держит?.. На все расспросы старец седовласый только усмехался в бороду. Мать не утерпела - пролила горючую слезу, оттого что все птенцы из гнезда поразлетелись. Царь-батюшка дал серебра в пояс зашить, крепко обнял да благословил в дальнюю дорогу.
      Карты, чтобы до сестер добраться, у Ивана не было, и никто ему не обсказал, как ехать, но авось, думал он, чары не подведут, хоть и несильные, а так, ломота небольшая промеж бровей - точь-в-точь когда утром заспишься долгонько. Вот странно: вроде бы невидимый поводырь из-за плеча тебе указывает - направо-налево. Голоса не слыхать, будто ум твой или совесть подает знаки, без коих не обойдешься в жизни. А может, чутье подсказывает: езжай, мол, туда, эта дорога неверная. Хорошую службу сослужило ему чутье, когда странствовал он по белу свету. Обороняло от топей болотных, от чащоб непроходимых, выводило на ровную дорогу по холмам иль по лесу.
      Но скоро холмы да березовые рощи окрест Хорлова кончились, и выехал Иван в широкую степь. На гребне последнего холма спешился, оборотился в последний раз на родимую сторонушку, оглядел бескрайний простор на много верст и устремил взор к востоку. Перед ним до самого горизонта шуршал и колыхался ковыль. Глаз у Ивана зоркий, не хуже, чем у Финиста Ясна Сокола, а ничего, кроме ковыля, не разглядел, потому и разглядеть-то было нечего. Ни деревца, ни зверушки, ни избушки. Только синее небо раскинулось над головой, а где оно с землею сходится - не видать, все дымкой серой подернуто. Потрепал Иван по шее Бурку, вспрыгнул в седло и направил коня на восток, к той безбрежной степи, к той сероватой дымке.
      Ехал он день, и другой, и третий и уверялся, что зренье-то обманчиво: не так уж пустынна степь оказалась, как с первого погляду: то заяц порскнет из-под копыт, то вспугнутая птица мелькнет перед глазами, а то и голос человечий услышишь.
      По большей части охотники - нелюдимые, в обветшалой, потрепанной одежонке, с настороженными очами, ровно у затравленной ими дичи. То и знай косятся на его меч, на лук да на щит, покуда не удостоверятся, что путник зла им не желает. Не один ужин разделил он в степи с охотниками, и все почитай с оглядкой садились по другую сторону костра. Далеко не каждый набирался храбрости с Иваном словом перемолвиться, да и говорили все больше о ловушках, капканах, о ценах на шкуры, о том, как редко встретишь по нынешним временам честного торговца пушниною.
      Потом охотники стали попадаться реже и реже, зато волков Иван повидал поболе, чем за всю жизнь, и возблагодарил судьбу за то, что пустился в путь в такое время года, когда волкам есть чем поживиться, окромя проезжих царевичей. Со дня на день ожидал он приметить издали один из тех монастырей, что наобещал ему Стрельцин, но какое там - кругом степь да степь, разбойников и тех не видать. Да и с чего разбойникам забираться в этакую глухомань? Волков и зайцев не больно пограбишь, с охотников тоже спрос невелик. Чудилось Ивану, что даже птицы в небе над ним посмеиваются, а после и они с волками куда-то подевались, как вымерли.
      Сколько дней он проехал, не видя ни единой живой души,- Иван уж со счету сбился. Но вот различили очи его в клубящемся тумане, середь голой степи высокие палаты с оградою, сложенной из серого камня, крытые голубой черепицею.
      Натянул он поводья, привстал на стременах и спустя миг пришпорил коня. Покамест скакал, все щурился - уж не привиделись ли ему те палаты. Ни посада вкруг них не было, ни дорог, к ним ведущих,- высятся величаво и одиноко, ровно с неба упали. Иван уж догадался, чьи это владения, и подумывал с усмешкой, отыщет ли в ограде въездные ворота иль по примеру хозяина крышу ломать придется. Правда, крыльев нет у него, да и верхом на крышу взбираться непривычно.
      К счастью, ворота все-таки сыскались - тесовые, крашенные в голубой цвет, подбитые серебряными гвоздями. А возле ворот росла высокая белоствольная береза. Сей дворец был первой постройкою, что попалась Ивану с той поры, как покинул он Хорлов, да и растений повыше ковыля давненько не встречал, оттого помешкал малость - полюбоваться тем и другим. И вдруг заметил, что сидит на верхушке березы сокол, на него пялится.
      Иван-царевич махнул ему рукою, радуясь, что попал наконец по назначенью. Очи сокола безошибочно ему подсказали: не просто степной это хищник, выглядывающий беззащитного суслика. И впрямь, расправил сокол крылья, слетел вниз и трижды грянулся оземь, покуда не оборотился добрым молодцем.
      - Добро пожаловать, шурин,- приветствовал его Финист.- Как живешь-можешь?
      - Все бы ничего,- ответил Иван, спешиваясь,- кабы цельный свет не вздумал меня женить.
      Финист рассмеялся, похлопал его по плечу. Тем временем набежала челядь, чтоб обиходить Иванова коня. Вслед за хозяином пошел он в палаты. А тут и Катерина слетела по широким ступеням, кинулась на шею, засыпала вопросами о житье-бытье, о батюшке с матушкой, о сестрицах милых.
      Да, подумал Иван-царевич, замужество ей на пользу: во весь разговор ни разу не помянула об озере со студеной водою, за одно это надобно мужу ее спасибо сказать. Правда, разговору, как такового, и не было: Катерина задавала вопрос за вопросом, а он и слова не успевал вставить. Наконец Сокол вырвал его из сестриных объятий и повел сперва в башню, где уж была приготовлена опочивальня для дорогого гостя, а после в баньку.
      После стольких дней в седле одежа на Иване, сколь ни полоскал он ее в студеных речках, так пропылилась и задубела от пота, что могла б своим ходом обратно в Хорлов идти. Да и тело внутри этой одежи ничуть не лучше. К тому же борода, которую он дома холил да лелеял, а она все не лезла, на воле разрослась аж до лицевой чесотки. Словом, при мысли о горячей воде да о крепком паре потеплело на душе у Ивана.
      - Пропотей хорошенько, шурин. Я сейчас парку-то поддам.
      Финист сел на лавку, возле чана с кипящей водою, зачерпнул оттуда ковшом, плеснул на раскаленные докрасна камни. Сидя нагишом в парной, они уж не были князем да царевичем, а как два мальца брызгали друг в друга водою да смеялись до икоты, наслаждаясь достоинствами русской бани.
      - Поддай хорошенько,- кивнул Иван, почесывая бороденку.- Мне щетину пропарить надобно, а то никакая бритва ее не возьмет. Вот уж воистину,хмыкнул он,- былинные богатыри горя не знали. По каким дорогам ни езживали, каких побед ни одерживали, а борода все волосок к волоску - нипочем гордой стати их не нарушит.
      - Знаешь, почему? Богатыри хорошо платили своим летописцам, чтоб те их не опорочили.- Финист полил камни из ковша, и помещенье сразу наполнилось густым туманом.
      Иван блаженно вздохнул и откинулся на щелевой лавке, чувствуя, как горячий пар снимает ломоту в натруженном теле, добирается до притомленных костей. До чего ж хорошо на часок позабыть о государственных нуждах, о престолонаследии, о Стрельцине с его реестрами, о женщинах, что метят в царицы после смерти его батюшки. Одно худо: забыл он предупредить Финиста, чтоб не морочил его наставленьями.
      - А задавал ли ты себе когда-нибудь, братец Иванушка, вопрос, коим сестриц донимал, когда они в девках были?
      Царевич приоткрыл один глаз, но ничего не увидал, кроме клубов пара, и пробормотал дремотно:
      - Какой такой вопрос?
      - Кого бы в жены взял, будь на то твоя воля? Катя мне сказывала, как ты ее пытал перед моим появленьем.
      - Нет, не задавал. Да и думать об этом неохота.
      - Неохота? А чего ж тогда мотаешься по белу свету? Здоровье поправить?
      Хотя за туманом не видать лица зятюшки, Иван по голосу понял, что милая сестрица успела обучить мужа своим уловкам. Вмиг очухавшись, вскочил царевич с полка и пристально вгляделся в облака пара, вслушался в шипенье воды.
      - Ну будет, будет! Положи ковш-то! Ему в ответ дерево об дерево стукнуло, и князь Финист со смехом окатил Ивана с головы до ног.
      - Ладно, шурин, продолжим наш разговор за ужином да за стаканом доброго вина.
      Но Иван не успокоился, покамест не услыхал, как зять улегся на лавку.
      - Ведь ежели мы с тобой до чего договоримся без Катиного ведома, так она, пожалуй, нас обоих в крепостной ров сбросит.
      Смыл Иван грязь, соскреб щетину с лица, соснул часок-другой на мягкой перине и теперь, одетый, как подобает царскому сыну, восседал на почетном месте в большой зале княжеских палат. Перед ним стол уставлен был яствами да винами, коих вкусил он вволю под ласковыми взглядами сестрицы и зятя. Ел, пил да нахваливал.
      Едва утолили голод и пришел черед беседе, указал Иван на потолки сводчатые, богато расписанные, на ковры бухарские, на челядь, что сновала туда-сюда с подносами чистого серебра. Помимо тех, что он уже отведал, появились на столе цыплята табака из Грузии, копченая семга из Сибири и другие кушанья из самых разных мест.