Нужно торопиться, ведь мы вышли на полчаса позднее обычного. Обойдем сорок адресов, даже тех, кто, не дождавшись газеты, уехал на работу. Кое-кого из клиентов мы встретили прямо на улице: кто чистил крыльцо, кто заводил машину. Все, абсолютно все были рады меня видеть: люди уже отчаялись получить утренние газеты, а я оказался надежным, как всегда. Мужчины пожимали мне руку, даже мистер Ланг и тот дружески похлопал по спине и назвал «парнем что надо». Дома нас ждала мама и горячие блинчики с кленовым сиропом. Боже, да я голоден как волк. Вместо обычного какао папа налил мне горячий кофе. М-м-м, какой у него аромат, терпкий, бодрящий. Торжественно подняв бокалы, мы с папой чокнулись, и я почувствовал себя совсем взрослым. Мы молодцы, уверен: мама нами гордится.
Однако решение принято. Мама позвонила в редакцию и сообщила, что я увольняюсь. Сначала я почувствовал огромное облегчение, будто с плеч сняли тяжелую ношу, а потом пустоту. Как же теперь без дисков, компьютерных игр и кино? Самостоятельным быть так здорово! Я уже скучал по работе. Мне нравилось разносить газеты, общаться с людьми, в конце недели пересчитывать выручку.
В школе никак не удавалось сосредоточиться. Учительница математики спросила, не болен ли я. Пришлось извиниться и сказать, что не выспался. Вот так работа! Если честно, она интересует меня больше, чем уроки. Забежав домой на ленч, я узнал от мамы, что в редакции попросили не торопиться с окончательным решением. Вечером к нам придет их представитель, чтобы еще раз все обсудить. Мама пыталась сказать, что они зря теряют время, но в редакции настаивали. Ба, я становлюсь важной персоной. Чертовски приятно!
День тянулся бесконечно. После школы я не остался на футбол, а на всех парах помчался домой. Уроки, компьютерные игры, что угодно, только бы время быстрее прошло! Вскоре после пяти вернулся папа. Не успел он открыть банку пива, как в дверь постучали. Это Шэрон, менеджер из «Газетт». Именно она разговаривала с родителями, когда меня принимали на работу, и объясняла, как заполнять абонементные карточки. Однажды она вручила мне пять бесплатных билетов в кино за то, что я помогал в проведении подписной кампании, убеждая покупать и подписываться на «Газетт» вместо «Кроникл».
Шэрон моложе мамы. У нее длинные светлые волосы и румяные щеки, как у практикантки, которая помогает нашей учительнице математики. Шэрон всегда интересуется моим мнением и разговаривает со мной, как со взрослым. А еще улыбается и называет меня лучшим почтальоном «Газетт». Хотя в этот понедельник ей явно не до улыбок. Лицо бледное, под глазами мешки, будто она плохо спала. Оказывается, за последние несколько дней почти все почтальоны поувольнялись, а на их места никто не идет. Дела так плохи, что газета может закрыться. Босс Шэрон велел обойти всех уволившихся почтальонов и пообещать повысить жалованье на три доллара в неделю, если они останутся. «Нет, нет и нет!» — категорично проговорила мама, но Шэрон будто ее не слышала. «Газетт» согласна на любые условия: в сильные холода и метель я могу не выходить... Папа, кажется, согласен, а вот мама непреклонна. «Ну, пожалуйста! — не сдавалась девушка. — Хоть несколько дней!» Такого надежного парня, как я, ей не найти... Если к следующему понедельнику ситуация не изменится, я могу уходить, и она слова не скажет.
Шэрон покраснела: если она не найдет новых разносчиков, ее тоже уволят.
Вид у нее совсем жалкий, по бледным щекам катятся слезы. Мне захотелось сквозь землю провалиться: это все из-за меня, это я ее подвел... Шэрон умоляюще смотрела на маму, будто понимая: именно она все решает. Мама словно окаменела, а потом сказала: им с папой нужно поговорить. Они ушли на кухню, долго шептались, а когда вышли, она заявила: я остаюсь только на неделю, вне зависимости, найдется замена или нет. Бедная Шэрон разрыдалась; еще немного, и ноги родителям начнет целовать. Строгая, как сабля, мама не замечала ее слез. «Надеюсь, мы не совершаем ошибку», — только и сказала она. Конечно, не совершают: на самом деле меня беспокоило не то, что я ухожу, а то, что ухожу, не успев попрощаться с клиентами. Буду по ним скучать! Странно все-таки, как я к ним привязался.
На следующее утро вместо опасений я почувствовал эйфорию. Осталось всего несколько дней... Еще немного — и я перестану вставать в несусветную рань, слушать ругань Карриганов и рыдания мистера Бланшара, смотреть на испитое лицо мистера Ланга.
Папа пошел со мной, и по дороге мы встретили других ребят с родителями. Никогда не видел столько народу на улице в такую рань. Морозную тишину наполняли негромкие разговоры, скрип ботинок, угловатые тени. Вторник прошел без приключений, хотя полиция продолжала искать пропавших мальчиков, среда тоже. К субботе жизнь в Кровелле вошла в привычную колею. По утрам было ясно, и папа сказал, что у людей очень короткая память: уволившиеся мальчики возвращались на рабочие места, появилось много новеньких... Сам я тоже перестал бояться, и, чем ближе понедельник, тем вероятнее казалось, что маму удастся переубедить.
Субботнее утро выдалось ясным: папа принес в дом сверток с газетами и сообщил, что погода очень мягкая. Я посмотрел на уличный термометр: минус пять, значит, лыжная маска не нужна, а вот варежки все равно стоит надеть, иначе руки обветрятся. Воздух влажный, сырой, и под джинсами и шерстяными кальсонами я начал потеть. Сначала Бентон-стрит, потом Сансет-стрит и, наконец, Джилби-стрит. Круто поднимающаяся на холм Джилби-стрит — самый сложный участок. Когда летом я еду на велосипеде, приходится изо всех сил жать на педали, а сейчас под ногами скользко, так что каждые пять минут нужно останавливаться. Чтобы сэкономить время, мы с папой разделились: ему начало улицы, мне — конец. С папиной стороны жил один из новых клиентов, и он никак не мог найти его дом. У меня дела шли быстрее, и через несколько минут я поднялся на холм. Папу почти не видно: он превратился в неясную, копошащуюся внизу тень.
Раз он отстает, Кроссридж придется обносить мне. На машине нужно спуститься с холма, проехать два квартала и по соседнему холму подняться в Кроссридж; на велосипеде или пешком путь гораздо короче, особенно если срезать через двор одного из подписчиков. Так я и сделал.
Неожиданно повалил густой снег. Боже, откуда он взялся, еще пять минут назад небо было ясным: новорожденный месяц и звезды. А сейчас никаких звезд не видно, только темные низкие тучи. С каждой минутой снег усиливался, снежинки превращались в хлопья. Эх, мы же в школе проходили: минус пять — идеальная для снегопада температура. По спине побежал холодок, ватные ноги разъезжались на льду. Хлопья такие густые, что номеров домов не видно. Поднялся ветер, грубым наждаком обжигающий щеки, сильно похолодало. Сырой и влажный воздух жалил, как рой бешеных пчел.
Где же папа? Разве в таком снегу его разглядишь? От ветра заслезились глаза, и я стал вытирать их варежкой. На коже, бровях и ресницах намерзли целые сугробы. Эх, где моя маска?! Я позвал папу, но снег и ветер моментально задушили мой крик. В следующую секунду я даже дороги не видел: на меня надвигалась сплошная белая стена. Кровь стыла в жилах, а в животе образовался горячий узел. Меня трясло от страха, я плакал и звал папу.
Я и не знал, что сошел с тротуара, пока не ударился о забор мистера Карригана. Он такой колючий, будто гвоздями обшит. Что-то острое ткнулось мне в грудь, чуть до сердца не достав. Воздух, я не чувствую воздух и, потеряв равновесие, падаю в сугроб! Это не снег, а зыбучий песок... Пытаюсь подняться, но рюкзак тянет к земле, его вес давит на шею, душит, словно огромная холодная рука. Кричать бесполезно: по сравнению с воем набирающей силу метели мой крик словно комариный писк.
Все смешалось в густой белой каше, я бежал сам не зная куда. Невидимые кусты хлестали по лицу, я врезался в дерево, но даже боли не почувствовал. Не разбирая дороги, бежал, плакал и звал папу. Деревьев нет, значит, это улица... Или заброшенная стоянка рядом с домом мистера Карригана? Там закладывали фундамент нового дома, а я-то этого не знал! Земля кончилась, и я полетел в черную дыру. Казалось, полету не будет конца... Потом я ударился о мерзлую землю, да так сильно, что губу прокусил. Смотрите, мне наложили швы. Папа говорит: когда происходит что-то ужасное, мозг включает защитную реакцию, чтобы человек не погиб от болевого шока. Другими словами, до определенного уровня тело воспринимает боль, а затем отключается. Наверное, нечто подобное происходило и со мной, потому что в ледяном котловане я думал не о сломанном носе и поврежденных ребрах, а о том, как бы найти папу. Хочу домой. К маме.
Выползая из жуткой ямы, я почувствовал, что рядом кто-то есть. Слезы застилали глаза, и я видел лишь темную фигуру. Это папа... Нет, кто-то чужой, он бросился на меня. В комиксах, когда человека бьют по голове, у него перед глазами появляются звезды. Их я и увидел, красивые белые звезды, сияющие, как снег. Меня ударили, однако боли я не чувствовал. Папа говорит: то, что в обычной ситуации приносит жуткие страдания, в критической проходит чуть ли не безболезненно.
Неизвестно откуда взялись силы, и я попытался подняться. Перед глазами расплывались яркие пятна, голова гудела, и, потеряв равновесие, я упал. Рюкзак раскрылся, газеты полетели в сугроб. Черная типографская краска, белый снег. Через секунду на нем появились красные пятна. Загадка: «Повсюду белое, черное и красное, что это?» Это газеты и снег, окропленный моей кровью.
Бежать, бежать отсюда!
Меня схватили за руку. На секунду завывания ветра заглушил сухой треск, будто хворостину сломали. Нет, это не хворостина, а моя рука, которая начала прогибаться в локте. В следующую секунду я лежал на снегу, надо мной — старый мистер Бланшар с молотком-гвоздодером.
Я едва голову успел повернуть. Острые выступы царапнули мне кожу головы и вырвали волосы. Следующий удар по ключице, следующий... Боже, сейчас он ударит мне промеж глаз!
Теряя сознание, я видел, как из ледяного шторма вырвался кто-то сильный и схватил мистера Бланшара за воротник. Это папа! Он тряс мистера Бланшара, словно тряпичную куклу, и что-то кричал. Ужасные слова, некоторые я слышал впервые... Нет, не хочу об этом думать, не буду, не желаю!
Очнулся я в больнице, нос и губы распухли, рука в гипсе, на голове плотная повязка.
Почему все так случилось? Что-то из папиных объяснений я понял, что-то нет. Миссис Бланшар умерла три месяца назад, я ошибался, думая, что она болеет. Детей у них не было, и, потеряв жену, мистер Бланшар остался совсем один, а ему так хотелось, чтобы о нем кто-то заботился. Поэтому, навестив сестру в Гранит-Фоллз, он взял себе первого «сыночка». Потом ему захотелось нового «сыночка», потом еще одного... Так пропали два мальчика из Кровелла. Охотился он только в метель, получалось очень даже неплохо. Осознав, что «сыночки» мертвы, он тащил их в гараж и прятал в углу под навесом. Если бы не зима, тела начали бы портиться и пахнуть, как пакеты с мусором в доме, о котором я уже рассказывал. Так о ком же рыдал мистер Бланшар: о жене, убитых мальчиках или о себе? Наверное, знал, что поступает плохо, а остановиться не мог. Иногда я жалею старика, а иногда, вспоминая его лицо, когда он бил меня молотком, ненавижу. В самом начале я говорил: медсестры разбудили меня сегодня утром. Это неправда, я проснулся сам, весь в слезах: снился разбивающий мне голову молоток. На крик сбежались медсестры, и с тех пор со мной постоянно сидит папа или мама.
Редакция «Газетт» прислала Шэрон, которая наверняка и сама бы пришла. Она записывает мой рассказ, только неизвестно зачем, ведь у нее с собой диктофон. Рассказ напечатают, а я получу гонорар. Что же, очень кстати, потому что неизвестно, когда я смогу выйти на работу. Да, я по-прежнему хочу разносить газеты. В конце концов, теперь ведь ясно, кто все это сделал, да и таких психов, как мистер Бланшар, вряд ли много. Хотя папа, кажется, иного мнения. Он только что прочитал в газете о девочке-почтальоне из Эшвилла, которую пытались затащить в машину. Что творится, даже почту стало опасно разносить! Еще немного — и люди перестанут выходить на улицы.
Ладно, подумаю об этом позже. Хочется спать, и я попросил у Шэрон перерыв. Неужели «Газетт» напечатает? Что-то не верится! Хотя Шэрон говорит, будто рассказы очевидцев всегда на вес золота. Кто знает, может, и другие газеты заинтересуются. Мама надеется, что у меня не закружится голова от славы. Никакой славы не чувствую, а вот голова болит. Хорошо бы мои клиенты не забыли об обещанных чаевых, потому что мне нужна новая компьютерная игра. Папа смеется: дескать, из меня точно вырастет бизнесмен и республиканец. При чем тут республиканцы? Свободного времени хоть отбавляй, вот я лежу и думаю. Интересно, если пройтись по домам прямо в бинтах, люди скорее согласятся подписаться на «Газетт»? Дело в том, что объявили новое состязание: тот, кто наберет больше подписчиков, получит абонемент в кино на целый год. Может, еще и попкорн добавят?
Мумбо-юмбо
«Mumbo Jumbo» 1985
Второй рассказ об оборотной стороне успеха. На этот раз в центре внимания спорт, точнее, американский футбол. В предыдущем рассказе повествование вел мальчик, здесь будет молодой человек, а в третьем — взрослый. Сюжет навеян газетной статьей, где рассказывалось о прелюбопытном ритуале, существовавшем в университетской команде Айовы. Удивительно, но звезды юношеского спорта редко добиваются успехов во взрослом. Интересно, почему? Из-за слишком раннего старта или потому что не получили должной поддержки?
* * *
Мумбо-юмбо — вот как они называют свой фетиш. Трудно представить, сколько лет этому секрету. Тренер Хейз заставляет клясться, а он не из тех, кому можно перечить безнаказанно, так что вовне слухи не просачиваются. О существовании фетиша я узнал на третьем курсе, когда проходил отбор в футбольную команду.
Вообще-то идея записаться в команду не моя, а Джо. Гонять мяч по воскресеньям — это одно, а тренироваться каждый день — совсем другое.
— И не забудь о боли, Джо! Ты ведь знаешь, о чем я? До игры тренер Хейз заставляет парней дважды по две мили пробегать, плюс к тому отжимания, приседания, подтягивания на перекладине и еще черт знает что. Только для затравки! Настоящая тренировка начинается потом. Уверен, что нам это нужно?
Мы сидели в «Куриных мозгах» — небольшом кафе возле школы, ели жареный картофель и пили вишневую колу. Золотые времена! «Мозгов» давно уже нет, семь лет назад на этом месте построили автостоянку.
— Американский футбол — занятие что надо, — глубокомысленно заявил мой приятель, потягивая колу. — Если нас, конечно, возьмут.
— Ну, с этим проблем не будет. Возьмут, куда денутся!
— Не уверен...
— Да ладно тебе. — Я щедро полил картофель кетчупом. — Мы парни высокие и в хорошей форме.
— В хорошей форме?! Дэнни, у нас обоих лишний вес. Сегодня утром я джинсы с трудом застегнул! Хотя это не главное. Говорю же, футбол — классный способ убить время. Нельзя постоянно сидеть в кафе или в твоей студии!
— Что плохого в том, чтобы слушать музыку?
— Ничего, и все же этого недостаточно!
Я так и замер с поднесенной ко рту вилкой.
— О чем ты?
— Ты что, не понимаешь, что мы валяем дурака?
Я только головой покачал. В первый раз слышу нечто подобное от старины Джо!
— Мы будто и не живем, — вздыхал приятель. — В школе столько всего интересного: студ-совет, собрания, заседания...
— ...под председательством воображалы Билла Стедмана. С тех пор как его избрали президентом, такое впечатление, что школа принадлежит ему!
— А еще театр, кружки, факультативы...
— Занятия для придурков! Ты что, актером стать решил?
— Я еще не решил, кем стану, — серьезно ответил Джо. — Главное, чтобы люди уважали. А парни из команды... На них как на богов смотрят!
— Что за бред?
— Они всегда такие самодовольные, жутко гордятся тем, что играют в футбол...
— А как насчет боли?
Ясные глаза Джо смотрели куда-то вдаль, но, услышав мое последнее замечание, он хитро усмехнулся.
— Зато есть солидная компенсация: футболисты встречаются с самыми симпатичными девчонками. А в команде поддержки вообще одни красавицы.
— Вот с этого и надо было начинать! Конечно, зачем просиживать штаны в кафе, когда можно гулять с Ребеккой Хендерсон?
— Или с ее подружками!
Мы так дико захохотали, что официантка велела нам замолчать или убираться. Успокоившись, мы решили пойти на отбор. А впоследствии узнали о мумбо-юмбо.
* * *
Сейчас у меня одышка, пивной живот и повышенный уровень холестерина в крови. Холестерин, холестерин... Наверное, он был и в те годы. В общем-то, Джо ничуть не преувеличивал: до тренировок мы действительно выглядели эдакими раскормленными тюфячками. Пришлось срочно начинать подготовку: бег, прыжки, упражнения с гантелями. Дата проведения отбора объявлена, и в первую субботу сентября мы с Джо пришли к тренеру, сообщив, что тоже хотим участвовать.
— Ребята, вы что, шутите? — задумчиво почесал затылок Хейз.
— Нет, мы стремимся играть в команде! — пылко возразил мой приятель.
— Тогда вам известны правила: в команду принимают тех, у кого средний балл не менее четырех.
— Мы исправимся, обещаем! Вот увидите: к концу сентября ни одной тройки не останется!
— Хватит сказки рассказывать: таких лоботрясов, как вы двое, во всей школе не сыскать.
— Все изменится, только дайте шанс! — молил Джо. Ба, да этот парень умеет упрашивать!
— А как быть с физической подготовкой и ростом?
— У меня метр восемьдесят, а Дэнни еще на пару сантиметров выше.
— Сможете работать наравне с остальными? Вон, посмотрите на Уэлша, он все лето тренировался.
Высокий поджарый парень бодро подтягивался на турнике. Похоже, у него батарейка вместо сердца!
— Да вы после первой же недели бросите! Зачем тратить свое и чужое время?
— Мы ведь только просим дать нам шанс!
Тренер Хейз равнодушно пожал плечами:
— Шанс, говоришь? Хорошо, но лишь один, как и остальным. Покажите, как умеете работать, причем и на поле, и в классе. Буду лично следить за вашей успеваемостью.
— Спасибо вам, сэр! Именно этого мы и хотели!
— От своих игроков я требую стопроцентной отдачи! Слышали, не девяносто и не девяносто пять процентов, а сто! Если хоть раз замечу, что халтурите, клянусь, пожалеете, что сегодня ко мне пришли!
— Сто процентов, сэр!
— А ты, Дэнни, никак, язык проглотил?
Я покачал головой, сожалея, что позволил втянуть себя в авантюру.
— Нет, сэр! Буду работать на все сто, сэр!
* * *
Это были не сто, а двести процентов страшных мучений. По сравнению с тренировками наши упражнения с гантелями — детский лепет, иначе и не скажешь! Даже те, кто летом побывал в спортивном лагере, справлялись с огромным трудом. Судите сами: два забега на две мили, после которого меня вырвало, затем растяжка и упражнения на гибкость и выносливость.
В воскресенье утром я не смог встать с кровати.
— Нет сил, — позвонив Джо, прохрипел я. — Этот Хейз из меня все дерьмо вышиб!
— Дэнни, что за разговоры такие?! — закричала с кухни мама.
— Думаешь, мне легче? Всю ночь приседания снились, а по животу будто стадо слонов бегало.
— Давай не пойдем!
— Ну уж нет! Я слово дал!
— Объясни мне, зачем! Да все прелести Ребекки Хендерсон не стоят таких мучений.
— При чем тут Ребекка Хендерсон? — удивился Джо. — Главное — в команду попасть...
— Но ты говорил...
— Только чтобы тебя заинтересовать! Слушай, Дэнни, это ведь действительно шанс! Возможность выделиться, показать себя, чего-то добиться. Лично мне надоело, что все меня каким-то недоделанным ублюдком считают! А тебе?
— У меня ноги не ходят... — заканючил я.
— Слушай, мы ведь не первый год дружим, правда?
— Ну!
— Мы и читать, и плавать вместе учились, ходили в кино и на хоккей...
— Понял, к чему ты ведешь, только вот...
— Дэнни, пожалуйста, не могу представить, как буду тренироваться один! Не хочу терять твою дружбу! Пойдем вместе, прошу тебя!
Глаза защипало. Так ведут себя девчонки, но кого стесняться? Дэнни мне ближе и дороже брата.
— Хорошо, — проговорил я, — раз это так много для тебя значит...
— Для меня это вопрос жизни и смерти.
* * *
— Вот так чудеса! — покачал головой тренер Хейз, увидев нас в зале.
— Мы ведь сказали, что настроены серьезно.
— Руки-ноги небось болят?
— Не то слово...
— Мышцы словно ватные?
— По мне будто паровой каток проехал...
— Ну, по крайней мере, не выпендриваетесь! — криво ухмыльнулся Хейз. — Тяжело бывает всем: и новичкам, и профессионалам. Главное, как бы ни было больно, продолжать работать над собой.
— Мы не подведем вас, сэр!
— Посмотрим... Дэнни, что-то ты опять молчишь! Ладно, всем приготовиться! Двадцать кругов по залу, начинай! А потом вас ждет парочка новых упражнений.
Я едва сдержался, чтобы не застонать.
После первых десяти кругов меня снова тошнило.
В понедельник утром я чувствовал себя ужасно: казалось, болит каждая клеточка тела. Во вторник стало еще хуже, а среду даже вспоминать не хочется. В довершение всего мы перестали сидеть в «Куриных мозгах» и не запирались в моей студии, чтобы послушать новые диски. Времени не оставалось, а сил хватало только на то, чтобы доползти до дома и включить телевизор.
А ведь еще надо было заниматься!
Боже, как мы скучали по жареной картошке и вишневой коле... Но тренер сказал: жирному и сладкому в рационе спортсмена не место. Говядину есть можно, хотя без гарнира, салатам — да, картофельному пюре — нет. Мама чуть с ума не сошла, составляя меню.
Зато в субботу, после первой недели тренировок, стало немного легче. Тело по-прежнему болело, но я чувствовал себя иначе: бодрым и подтянутым, даже думать стало легче.
За первый тест получил высший балл.
Через две недели, в воскресенье, тренер Хейз собрал новичков на отбор. Взволнованные, бледные, мы стояли перед ним, не зная, на что надеяться.
— Фредди, — начал тренер, обращаясь к стоящему рядом со мной парню, — извини, у тебя недостаточно мышечной массы. Приходи на следующий год, а пока попробуй легкую атлетику, если хочешь, замолвлю словечко. — Хейз взглянул на другого: — Пит, из тебя выйдет неплохой нападающий. Гарри, можешь стоять на воротах.
И так далее, и тому подобное, пока не остались мы с Джо.
— Ну, вы двое — самые жуткие лодыри во всей школе, — ухмыльнулся тренер. Я чувствовал, как дрожит стоящий рядом Джо. — И все же я решил вас принять.
Мой приятель вздохнул с облегчением:
— Слава богу!
— Нас приняли! — ликовал Джо. — Поверить не могу, мы в команде!
— Никогда в жизни так не старался...
— И не зря, нас приняли!
— Слушай, я твой должник. Если бы не ты, не видать мне футбола.
— Все в порядке.
— Нет, серьезно, если бы не ты...
— Если честно, я сам несколько раз чуть не бросил, — признался Джо.
Что-то не верится, учитывая, с каким пылом он тренировался.
— Ладно, мне пора, мама, наверное, заждалась с ужином.
— Моя тоже. Не забудь, завтра встречаемся на полчаса раньше, чтобы подготовиться к тесту по биологии.
— Ладно, хорошо, — уже без энтузиазма добавил я.
— Теперь начинается самое трудное, — словно прочитав мои мысли, проговорил Джо.
* * *
Он оказался прав.
До проб мы занимались общей физической подготовкой, а мяч гоняли лишь ради развлечения. Сейчас наступило время настоящей игры.
— Запомните расстановку игроков в этом матче. — Тренер Хейз ткнул указкой в пришпиленный к доске плакат. — Будем пробовать разную тактику, разбираться в психологии, учиться морально воздействовать на соперника. Мальчики, хочу, чтобы вы проводили друг с другом как можно больше времени. Ходите в кино, бары, библиотеки, куда хотите, только научитесь понимать друг друга с полужеста. Понимание — главный секрет любой команды, и нашей в том числе.
У тренера Хейза был еще один секрет, но его я узнал лишь через две недели, когда состоялся первый матч. А пока нагрузки росли день ото дня. Оказывается, американский футбол — это тяжкий труд, особенно когда проигрываешь одни и те же комбинации несколько часов подряд. Однажды я раз пятнадцать вводил мяч в игру, чуть руку не вывихнул.
Мы с Джо старались вовсю, и, похоже, тренер был доволен нами больше, чем хотел показать. Попробовав нас в разных позициях, он наконец поставил меня квотербеком, а Джо — принимающим.
— Вы, ребята, одинаково мыслите, это здорово и обязательно нужно использовать.
Здорово-то здорово, однако, к примеру, о Ребекке Хендерсон даже вспомнить было некогда. Какая Ребекка? Главное — школа, футбол и то, что говорит тренер Хейз.
* * *
Пятница, половина шестого вечера, мы в раздевалке, готовимся к первому матчу. Джо бледен как мел, я страшно нервничаю, другие ребята тоже, а тренер Хейз, вместо того чтобы нас подбодрить, расписывает, как здорово играют соперники.
— Ковингтон вас затопчет, в мокрое место превратит! Да вы слабаки, девчонки, лучше вышиванием займитесь... Ну за какие грехи бог наказал меня такой командой?!
И так далее, и тому подобное. Хотелось заорать, чтобы он закрыл свой поганый рот. С точки зрения психологии все правильно: Хейз пытался пробудить в нас агрессию, гнев, злость, которые следовало выместить на противнике. Но ведь тренеру прекрасно известно: мы дорожим его мнением, так зачем нас обижать? Знает ведь, козел, что больно делает...
Вдруг оскорбления закончились.
— Ну, ладно, — буркнул Хейз и подошел к деревянному ящику в дальнем конце раздевалки.
Ящик с навесным замком повсюду путешествует с нашим тренером. Интересно, что там? Ключ поворачивается в замочной скважине, и кто-то из парней шепчет: «Мумбо-юмбо!»
Джо с любопытством вытянул шею. Те, кто играл в команде в прошлом году, нервно заерзали.
«Мумбо-юмбо, мумбо-юмбо».
Ящик открыт, но что внутри? Не видно, тренер загородил обзор.
Вот он медленно отошел в сторону.
Парни испуганно заохали.
Небольшая, сантиметров тридцать высотой, каменная статуэтка цвета липового меда. Не гладкая и блестящая, а, наоборот, шершавая, будто песком натертая. Вся поверхность в маленьких круглых дырочках.
Это карлик, жуткий, скрюченный уродец. Круглая лысая голова, толстые негроидные губы, надутый живот, вертикальный разрез вместо пупка. Сидит по-турецки, целомудренно прикрыв срам рукой. Чем-то похож на китайского божка, чем-то — на статуи с острова Пасхи, которые я видел в учебнике истории, чем-то — на тех жутких монстров, которым поклонялись ацтеки и майя.
Что за черт?
Те, кто играл в команде с прошлого года, старательно прятали глаза.
— Наверное, новеньким нужно объяснить. Ребята, познакомьтесь, это... Как бы его назвать?
Наш идол или божок. Неважно, главное, он приносит команде удачу.
— Мумбо-юмбо, — снова зашептал кто-то из парней.
— Вот уже несколько лет перед каждой игрой мы проводим небольшой ритуал. — Хейз вытащил на середину комнаты столик. Ножки заскрипели по бетонному полу. — Перед каждой игрой я ставлю статуэтку на столик, мы дважды обходим вокруг, и каждый кладет руку на ее голову. А потом выходим на поле и разбиваем противника в лепешку.
Что за чушь?
— Многим это покажется ерундой, — будто прочитал мои мысли Хейз. — Наверное, так и есть. — Он смущенно усмехнулся. — Но мы вот уже восемь лет не знаем поражений, и я боюсь что-то менять. Считайте меня суеверным дураком, да только, раз все идет хорошо, зачем нарушать традицию? Надеюсь, никто не против?
Тренер внимательно нас оглядел, будто желая проверить, дошли ли его слова по адресу.
Боже, он ни перед чем не остановится! Ради победы по головам пойдет. Секунду назад унижал, а теперь какую-то статую навязывает...
— И последнее: посторонним незачем знать, как мы настраиваемся на матч. Подумают, что тут черная магия или еще какая-нибудь дрянь. Поэтому в команде существует правило: за пределами раздевалки никаких разговоров о мумбо-юмбо. Пусть это будет нашим маленьким секретом.
Вот почему я до сих пор не слышал об этом уродце!
— Предупреждаю сразу: тот, кто проболтается, автоматически вылетает из команды! Я серьезно. — Мы снова поежились под свирепым взглядом тренера. — Итак, клянетесь, что будете молчать?
— Клянемся, — нерешительно проговорили несколько человек.
— Не слышу... Громче!
— Клянемся, — повторили мы.
— Громче!
Мы заорали так, что заболело горло.
— Уже лучше. — Хейз вытащил уродца из шкафчика и поставил на стол.
Боже, вблизи этот чудик еще страшнее.
Мы дважды вокруг него обошли, каждый дотронулся до шероховатой головы, а потом...
* * *
В то, что произошло потом, верится с трудом.
За первые пять минут счет так и не открыли, а затем Хейз выпустил меня.
Ничего особенного, тренировка как тренировка... Я получил пас, и в ту же самую секунду все переменилось. Вот она, настоящая игра! Вот ради чего я надрывался несколько недель. Парни из Ковингтона настроены весьма решительно... Наш ретернер несется к конечной зоне соперника, мы ставим блок. Сердце бешено бьется, сейчас вырвется из груди. Мяч снова у меня, я бегу что есть силы, даже быстрее, но ковингтонские лайнбекеры не дремлют, пытаются вытолкнуть меня за пределы поля. Руки мокрые, потные. Не дай бог, уроню мяч!
И тут я увидел Джо. Надо же, избавился от лайнбекеров и подбегает к конечной зоне Ковингтона слева. Весь в напряжении, как пружина, в любую секунду готов принять мяч. Я отправляю ему пас: короткое хлесткое движение, как учил тренер Хейз.
Стоп, ковингтонские лайнбекеры! Я резко затормозил, чтобы в них не врезаться. Мяч со свистом рассекает воздух, а я во все горло ору на Джо.
И тут случилось что-то необыкновенное: по коже побежал мороз, кровь превратилась в лед. Левая сторона поля пуста: ни Джо, ни кого-то другого.
Кому тогда я пас отправил? Клянусь богом, он там был...