Зиму сменила весна, весну – лето. Я изнывал под палящими лучами солнца, причинявшими мне нестерпимые страдания. Измучившись сам и измучив своих спутников-актеров, я едва не открыл им свою страшную тайну. Что остановило меня в самый последний момент, объяснить невозможно, но я лишь признался, что болен лейкемией и солнечный свет меня губит. Их бескорыстная забота превзошла все мои ожидания, они тщательно укрывали меня днем, лечили многочисленные ожоги, покрывавшие лицо, шею, руки, и ни разу я не слышал ни слова упрека в свой адрес. Моя ненависть к зеркалам стала им понятна. Ром, Лаура, Франц и другие стали для меня настоящими ангелами-хранителями. С наступлением осени мне полегчало, и я вновь начал принимать участие в представлениях. Бесконечные переезды позволяли мне кормиться без опасения быть застигнутым на месте преступления. Сколько их было, жертв? Сто, тысяча – я не считал, постепенно научившись брать понемногу, лишь столько, чтобы приглушить голод. Не стану лгать, бывало всякое, но я боролся как мог. Так незаметно навалилась морозная снежная зима. Мы корчились от холода в своей продуваемой всеми ветрами кибитке и всерьез подумывали о том, чтобы найти для себя теплое пристанище.

Лицен – небольшой городок на самой границе Штирии – неожиданно стал конечным пунктом моих многомесячных скитаний. Баронесса ван дер Реннер была настоящей красавицей, утонченной аристократкой и вдовствовала уже более двух лет. Она пригласила нас в свой замок для последнего представления, и мы с ней стали близки почти сразу. Все в ней было прекрасно, недоставало только ума и дальновидности. Клаудия предложила мне остаться, и, как только холода отступили, я навсегда распрощался со своими друзьями-комедиантами. Влюбившись в меня как кошка, тридцатилетняя баронесса изводила меня ревностью, но я не мог объяснить ей, по какой причине отлучаюсь почти каждую ночь. Наверное, я тоже по-своему был влюблен в нее, а потому очень долго не причинял ей никакого вреда. В конце концов мое терпение иссякло, и я начал ее пить, постепенно, растягивая удовольствие, но заранее зная, что вскоре уеду.

Я истосковался по родителям и хотел убедиться, что с ними все в порядке. Искал я их не очень долго, потому как и они искали меня тоже. Мы встретились в Риме в январе 1839 года.

Если бы я знал, что такое слезы, я плакал бы и тогда, и сейчас. Счастливые глаза матери, усталая улыбка отца… В тот момент я понял, что никогда больше не причиню им волнений и горя. Они всегда были откровенны и честны, а я поступил с ними как последний негодяй. Но, как бы я ни думал, что бы ни решал, все равно сущность моя от этого не менялась. Я был вампиром, ненасытным, жестоким ночным хищником, порождением нового зла, столь же неуправляемого и неукротимого.

Но как на всякую силу всегда найдется другая, так и в моей жизни произошла встреча, круто изменившая мою судьбу. Мы решили еще на какое-то время задержаться в городе. Просто бродили по улицам и площадям, любовались многочисленными фонтанами, памятниками, неповторимой архитектурой Вечного города. Вернее, любовались Армелина и Габриэль Балантены, а их сын, Морис, ждал подходящего момента и думал только об одном, что согреет его призрачное существование, в котором нет места для таких бесполезных понятий, как живопись, музыка, поэзия, а есть только бесконечная борьба с голодом, холодным, уничтожающим, медленно раздирающим изнутри, подобно самой изощренной пытке. Я деградировал, еще не начав развиваться, сам того не понимая. Выискивая, вынюхивая пищу, забывая обо всем, я все больше и все быстрее превращался в звероподобное существо. В ликантропа, взъерошенного, настороженного, выжидающего.

Неожиданно чудовищной силы удар едва не сбил меня с ног. Меня охватил необъяснимый, неистовый страх. Чужой, оглушающий голос зазвучал в моей голове. Он приказал мне следовать за собой, и я не в состоянии был сопротивляться. Утонув в ночи, я влился в ледяной поток, уносивший меня в неизвестность. Я бессознательно двигался за тенью, которая была чернее мглы, мне было страшно и нестерпимо больно. Меня проволакивало по темным лабиринтам переулков и улочек, протаскивало сквозь узкие тоннели закоулков, швыряло о каменные стены домов. Лестничный пролет вверх, вниз, опять вверх. Ураган безумия втянул в духоту замкнутого пространства и скрутил в беспомощном оцепенении.

Неожиданный взрыв света ослепил. Передо мной стоял ОН. Невысокий, худощавый, совершенно лысый, стоял, впиваясь в самое нутро смертоносным взглядом своих огненно-желтых глаз. Я сжался, мне было невыносимо страшно, я дрожал под уничтожающим могуществом убийственной энергии, способной не только повелевать, но и крушить все на своем пути. «Я – Магистр», – пронеслось у меня в голове.

Он не говорил, его голос был во мне. Только хрии вырвался из моих легких: «Меня нельзя есть. Я – вампир». «Знаю!»

Он немного ослабил свой напор, и я смог наконец вздохнуть, но по-прежнему пребывал в оцепенении.

«Ты – вампир в ранге Мастера. Врожденный. Но какой же пока слабый, жалкий и трусливый! Голоконд. Таких, как ты, мало, и ваше предназначение не властвовать и повелевать, а сеять разумное, доброе, ВЕЧНОЕ. Ты неразумен и слаб, порабощен своей же собственной силой. Ты – жалкий прислужник дарованных тебе природой способностей. Дракон, уничтожающий самого себя».

Он снял с меня свои невидимые путы, и я рухнул на колени. Было такое ощущение, что из меня высосали все, я был опустошен, раздавлен и унизительно беспомощен. Я, который еще недавно чувствовал себя чуть ли не властелином мира.

Магистр сел в кресло, которое придвинулось к нему само собой, а я так и остался стоять на коленях.

Мои родители появились неожиданно, растерянные и обескураженные.

Как сквозь пелену, я слышал голос Магистра, объясняющего им загадку моей сущности. Это продолжалось бесконечно долго, и мне показалось, что прошли годы, пока наконец мне не позволили встать. Мама и папа смотрели на меня, и в глазах у них на этот раз были надежда, вера и безграничная любовь.

Они ушли, и я не виделся с ними долгих десять лет. Мы писали друг другу письма, и этим наше общение ограничивалось.

Я учился познавать самого себя, управлять своими эмоциями и желаниями. Узнавал мир, изучал суть нежизни. Разум мой очищался, я научился видеть краски, многообразие мироздания, объездил множество стран, и Магистр почти всюду сопровождал меня. Когда он удалялся по своим делам, его замещал Бенедикт Пайк, трехсотлетний Мастер с чистыми юношескими глазами и мягким, вкрадчивым голосом. Пайк не давил, не повелевал мной, он учил настойчиво и терпеливо, поощрял, когда я того заслуживал, а наказывать меня практически было не за что. Я старался. Сначала потому что опасался, что меня уничтожат, а потом постиг, что вечность – не просто подарок судьбы, а возможность получить то, что никакому смертному еще не удавалось и никогда не удастся.

Все это, конечно, были только азы, фундамент, который, не сознавая того, начали закладывать еще мои родители. В чисто человеческом понятии это можно сравнить, наверное, с колледжем. Но, как бы там ни было, свой двадцать восьмой год существования я встретил в Англии. Я дал торжественный обет в присутствии шестнадцати Мастеров и, разумеется, Магистра. Сдал, если это так можно назвать, экзамены, что-то вроде последних испытаний, и в час моего появления на свет прошел наконец обряд посвящения. Этот знак на шее – символ, отметина того памятного дня.

Я споткнулась и запрыгала на одной ноге, пытаясь вытряхнуть из туфельки песок. Морис аккуратно поддержал меня под локоть. Обретя равновесие, я уставилась на своего спутника. Так значит, у вас существует определенная иерархия! Над тобой есть кто-то, кто способен контролировать твои силу, гордость и властность. Если верить в существование высшей справедливости – Бога, то, выходит, существует и сатана, которому имя – Магистр. Ты, Морис, стал семнадцатым по счету Мастером вампиров, и благословенно появление в твоей жизни твоего бога. Иначе, несмотря на клятвы, данные родителям, несмотря на выдержку, твой путь продолжал бы устилаться трупами людей. Кто знает, каким бы ты был сейчас? А может быть, какой-нибудь фанатик оборвал бы твое существование. В данную минуту ты кажешься старше из-за этих воспоминаний, из-за груза прожитых лет, огромного опыта. Или потому, что несешь на себе тяжесть грехов прошлых преступлений. А иногда кажешься совсем мальчишкой, особенно, когда смеешься. Жаль, что это бывает так редко. В тебе действительно много человеческого. Самое главное, промелькнуло слово «совесть». Что ж, по крайней мере, сохраняется определенное равновесие в природе, если уж она допустила само существование вампиров.

– Прости, я тебя перебила.

– Ты еще не устала, Гленда? Не хочешь вернуться обратно в дом? Нет? Иногда мне кажется, что все это произошло совсем недавно. Я редко вспоминаю события тех времен – может быть и рад бы отделаться от многих из них, да не получается. Только с той поры, как был пройден тяжелый и болезненный обряд посвящения, я просто не имел права оставаться прежним. Впрочем, такое уже стало невозможно, я изменился настолько, что даже отец с матерью развели руками. Они ждали меня в Америке. Оставшись почти без средств, они поселились в небольшом городке в Западной Вирджинии. Мама работала учительницей в школе, а отец приторговывал понемногу. Мое неожиданное появление вызвало ажиотаж среди немногочисленного населения. У меня довольно быстро закрутился роман с одной молоденькой особой. Она была такой горячей, возбужденной, у меня слюнки текли. Любопытство одолевало меня, а девушка рассчитывала на вполне серьезные отношения и даже собиралась бежать со мной, когда узнала, что я не намерен задерживаться в Уэбстер-Спрингсе надолго. Первое свое самостоятельное испытание я прошел с честью и испил ее настолько, насколько это допускалось Законом, применив все необходимые меры предосторожности.

Что ж, это оказалось совсем не сложно. Никто ничего не понял, не заметил и не заподозрил. Ко мне отнеслись как к легкомысленному сердцееду, и этот имидж закрепился за мной на многие десятилетия.

Однако на меня были возложены определенные обязанности, и я направился в Янгфилл, город – пристанище вампиров, расположенный между двумя притоками Осейджа, в Миссури. Теперь этого города не существует, во время очередной истерии его стерли с лица земли.

Самое главное, что родители ни минуты не колебались, легко снялись с места и поехали со мной. Я самонадеянно был уверен, что смогу защитить их, а потому привез в страшную глушь, которая являлась не чем иным, как местом ссылки новообращенных или психически неустойчивых вампиров. Это место было похлеще самого ада. Обнесенный глухим забором, расписанным крестами и запрещающими символами, городок просто кишел разного рода ублюдками. Среди своих таких называют анархистами. И всем этим неуправляемым сборищем правила одна миниатюрная, хрупкая Виктория Мендес. Ох и несладко же ей приходилось! Шестьсот лет среди людей в облике шестнадцатилетней девочки. Сто тридцать семь раз бедняжку пытались выдать замуж многочисленные опекуны и приемные родители. Она сменила бесконечное множество мест обитания и такое же количество имен и теперь прозябала в Янгфилле, отбывая наказание в качестве перевоспитателя.

Быстро оценив обстановку, я понял, на что обрек своих родителей. Но они, к моему изумлению, восприняли это совершенно по-иному: «Им нужна помощь, и только человек способен эту помощь оказать». Если можно ввести вампира в шоковое состояние, то именно в таковом я и пребывал. И Тори вместе со мной. Да, да, та самая Тори, которую ты видела в Дак-Сити.

Появление Мастера в моем лице большинство жителей городка привело в чувство, но многие по-прежнему не желали принимать Закон. Бывало все: и побеги, несшие за собой кровопролитие, изнасилования, убийства, и жесточайшие наказания, описывать которые я тебе не стану, и смертные казни. Но самое главное – добровольное обращение моих родителей. Не желая оставлять меня в такой сложный период, мои мама и отец вполне обоснованно решили, что в качестве живых людей только усложняют мою, как бы это сказать, деятельность. И однажды вечером, дождавшись моего пробуждения, они поставили меня перед фактом, что хотят стать вампирами. Мне необходимо было принять не самое легкое решение, а посоветоваться, кроме как с Викторией, было не с кем. Она как-никак опыт приобрела громаднейший! Объяснять и растолковывать что-либо пожилым, умудренным тяжелой жизнью людям было бессмысленно. Они вырастили сына-вампира, прошли вместе с ним весь сложный, тернистый путь и, конечно, знали, что их ожидает. Поначалу я хотел, чтобы это сделал кто-либо другой, но оба в один голос заявили: «Только ты!». Маме исполнилось пятьдесят девять, отцу – шестьдесят три. Они, наверное, были единственными вампирами, продолжавшими верить в Бога, так же, как и я, не боялись распятий и не прятались в панике в ожидании рассвета. Большой совет, членом которого я состоял с известной поры, с огромным уважением относился к мистеру и миссис Балантен: к их мнению прислушивались и только им разрешалось путешествовать по всему миру без предварительного доклада. Мама была обворожительна со своими маленькими, очаровательными клычками и потешалась над отцом, приговаривая: «Ты всегда любил зубоскалить, и теперь ты делаешь это в прямом смысле слова. Когда же ты научишься как следует прятать своих великанов?». Мы часто расставались, затем встречались снова. И я всякий раз поражался, как же великолепно им удается притворяться людьми, даже лучше, чем когда они были живыми.

Я оканчивал философский факультет Нью-Йоркского университета, когда началась Гражданская война. Вампиры со всего света слетелись в Америку – и те, кто уже был зарегистрирован, и никому неизвестные. В экстренном порядке собрали Расширенный совет. Что-то вроде Международной конференции вампиров. Среди присутствующих были и смертные – избранные, неприкасаемые, друзья. Началась война внутри войны. В этот период были уничтожены многие города-укрытия, в том числе и Янгфилл. Сколько поборников Закона погибло, узнать удалось лишь в июне тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Недосчитались мы и моего учителя и наставника Бенедикта Пайка. Он погиб страшно, в огне, спасая смертных от самих же смертных. Все четыре года, пока продолжалась Гражданская война, мы были вместе: я, Виктория и Орен Тикси. С тех пор они неразлучны. Нельзя сказать, что нас связывает тесная дружба, но встречаться с ними мне всегда приятно. Как видишь, среди вампиров тоже бывают теплые отношения!

У меня ни с кем в общем-то не было крепкой дружбы ни среди мертвых, ни среди живых. Да я особенно и не заботился об этом.

Война человека закончилась в апреле. А наша еще продолжалась. Необходимо было разыскать и изолировать тех, кто не способен был жить среди людей, и таких было немало. Кровопролитие разохотило даже тех, кто не вызывал раньше опасения. Им необходима была реабилитация, многим было самим не справиться.

Для вампира время летит очень быстро, а я был еще очень молодым, на месте мне не сиделось, хотелось всего и сразу. Во мне еще проснулась тяга к учению, да и пришел момент менять место пребывания. Так я вновь попал в Европу. Сначала Оксфорд, затем Берлин. Осенью тысяча восемьсот семьдесят шестого я оказался в Салониках, где сел на пароход, отплывающий в Милан. Путешествовать морем, как выяснилось, гораздо удобнее и безопаснее. Скажешь стюарду, чтобы тебя не беспокоили, и ни одна живая душа не станет тебя допекать. Я сразу же объявил, что обедать не буду, а ужин приказал подавать в каюту. Ночью все это незаметно можно выбрасывать за борт. С наступлением сумерек я, как всегда, прогуливался, оценивая обстановку, затем садился за карточный стол, коротая время за игрой, а заодно присматривая возможного кормильца. Морить себя голодом без нужды в мои намерения не входило.

В тот день мы засиделись глубоко за полночь, я еще прошелся по пароходу в ожидании, пока жертва уснет. Остановившись под навесом, я увидел ее. Девушка стояла прямо в потоке лунного света полуодетая, подставив лицо порывам ветра, разметавшего ее длинные белокурые волосы, точно крылья за спиной. Зрелище было потрясающее, глаз невозможно оторвать. Я видел много женщин, но эта явилась воплощением всех моих юношеских фантазий, было в ней что-то неземное, эфирное. Чистый ангел! Такого еще никогда не было за все пятьдесят шесть лет моего существования, ни одно создание женского пола не могло заставить дрогнуть холодное сердце вампира. Я забыл обо всем, ее образ поглотил все мои мысли. Мне не стоило труда сделать так, чтобы она стала моей в эту же секунду. Но это было нечто другое, совершенно не похожее на обычную похоть. Тогда что? Неужели я влюблен? Вот так, просто, как обычный человек!

Следующим же вечером я выяснил про нее все, что было известно. Польская панночка Стефания Полонска в сопровождении отца и трех тетушек направляется в Милан на собственную свадьбу с престарелым итальянским князем. Меньше чем за сутки я познал и силу любви, и пламя ревности.

За четыре дня путешествия мы не сказали друг другу ни слова, только глаза в глаза, но этого было достаточно, чтобы понять, насколько глубоко вспыхнувшее между нами чувство. Странно было только одно – почему я не сделал ничего, чтобы она уехала со мной. Но…

Пароход причалил к берегу, последний раз мы взглянули друг на друга и разъехались в разные стороны.

Через три месяца я вернулся в Милан, и мы стали любовниками. Больше года длилась наша связь, я купался в любви, упиваясь и наслаждаясь ею – моей Стефанией.

Все началось с того, что она захотела родить от меня ребенка. Как я мог объяснять ей, что от мертвых не бывает детей? Сказать правду о себе? Но тогда бы я потерял ее сразу и навсегда, она просто не пережила бы моего откровения и без того напуганная с детства дурацкими россказнями о вурдалаках, которые пьют по ночам кровь молодых женщин. Я любил ее и не желал причинять ни малейшего вреда, ничего такого, что могло бы просто расстроить ее. Однако признаться в том, что я бесплоден, мне все же пришлось.

Я долго уходил от этого разговора, но княгиня Стефания была очень настойчива. Она словно с цепи сорвалась. Начала требовать от меня клятвы, что я не лгу, что все мои слова – не пустые отговорки, и я не воспользовался ее чувствами, чтобы, наигравшись, бросить в один прекрасный момент. По ее мнению, искренне любящий мужчина сделает все для своей возлюбленной. Когда-нибудь старый князь отправится в мир иной, тогда мы сможем пожениться и вместе растить нашего ребенка.

Что же ты наделала, Стефанка? Маленькая моя, глупая панночка!

Было уже почти утро, нам пора было расходиться. Я начал одеваться, когда она позвала меня. Повернувшись, едва не наткнулся лицом на распятие. «Поклянись…» – только и успела она произнести. От неожиданности я зашипел и обнажил клыки. Крест был не просто освящен, а освящен очень сильным церковником, весьма возможно – самим Папой.

Надежда моя на то, что Стефания от испуга потеряет сознание, оказалась напрасной. Она хоть и вскрикнула, но схватила распятие двумя руками и принялась читать молитву, отгоняющую злые силы.

Сначала я молча смотрел на нее, а потом попросил: «Не надо, молитва не поможет. Я сам уйду». Мне бы надо было ее загипнотизировать, а я не смог. Тогда она попыталась меня ударить. Конечно, распятие не причинило бы особого вреда, ожог и больше ничего, но я перехватил ее руку, не сильно, клянусь, мне не хотелось делать ей больно, но запястье хрустнуло в моих пальцах. Крест с грохотом свалился на пол. Стефания ойкнула и застонала. Упав перед ней на колени, я принялся умолять о прощении и не увидел, как она подняла распятие.

Я не ждал удара в спину. Расплавленным свинцом рукоятка вошла мне в бок. Вскинув руки, я задел когтями ее лицо. Брызнула кровь… Такая теплая… такая ароматная… Стефанка рухнула на пол.

Обжигая ладонь, я выдернул крест и, зажав опаленную рану, собрал одежду и выбрался из окна на улицу. До восхода оставалось не более получаса.

Пользуясь темнотой, я наспех оделся, укрывшись в нише и понимая, что в квартиру, которую я снимал, возвращаться нельзя, свернул в первый же переулок, где наткнулся на спящего возле стены оборванца.

Рассвет застал меня в дверях первой же попавшейся дешевенькой гостиницы. Как я добрался до кровати, уже не помню, но еще до наступления темноты покинул город.

И впоследствии долгие годы объезжал Милан стороной. Теперь мне кажется смешным мое мальчишество, но тогда… Тогда я испытал сильнейшее потрясение. Достойно я вел себя или нет, сказать трудно, но мне необходимо было избавиться от чувства вины и как вы, люди, это называете, недуга любви. Сам на себя наложив наказание, я вернулся в Америку и устроился воспитателем в приют для детей-сирот. Тяжелейшая борьба с искушением отведать детской крови избавила меня от воспоминания о Стефании.

Когда я оправился настолько, насколько это было возможно, меня уже ничто не могло удержать в этом богоугодном заведении, даже дети, к которым я, надо признаться, все-таки привязался. Наверное, у меня это от мамы.

Я продолжал заниматься философией, увлекся мистицизмом, – но об этом я тебе уже рассказывал, – продолжал путешествовать, совершенствовал свои способности.

Обязанности Мастера города вампиров – все это требовало времени. Существование вампиров очень отличается от того образа жизни, который ведете вы – смертные. Мы никуда не торопимся, но большей частью озабочены одним: как утолить голод, где укрыться для безопасного сна, как приспособиться к обществу людей, к дневному свету. Наверное, правильно считать вампиризм болезнью, да только объяснить это человечеству в целом невозможно. Но и отрицать сам факт нашего существования тоже нельзя! Если пустить все на самотек, в мире не останется людей. Для того чтобы не допустить этого, мы создали Закон, по которому живем, строго его придерживаясь и постоянно корректируя те или иные пункты в зависимости от времени. Меняются люди, изменяется и наш Закон.

Сейчас в мире компьютеров проще следить за передвижениями неживых, а миграция происходит постоянно, без этого нам просто не выжить. А раньше приходилось создавать группы контроля. Я был, разумеется, в одной из них. У нас были свои агенты среди смертных, – впрочем, они и сейчас есть, – в обязанности которых вменялось докладывать обо всех подозрительных случаях.

Вот по одному такому сигналу я и выехал в индийскую провинцию Мадхъяпра Деш. Девочку я нашел в джунглях среди обезьян. Ей было четыре года, и полтора из них она провела среди зверей. Маленький врожденный вампир с огромными коричневыми глазами, брошенный перепуганными родителями на произвол судьбы.

Чем больше живу на свете, тем больше убеждаюсь, что мои родители были святыми. Я чуть ли не единственный, который родился и вырос в семье. И может быть, от этого человеческая жестокость поражала и не поддавалась порой никакой логике.

Эта малышка была еще одним доказательством тому. Стоило ей только посмотреть на меня и доверчиво протянуть ручонки, как я уже был уверен – удочерю ее.

Так в моей жизни появилась Ганеша, маленькая дикарка, лишенная доброты, заботы и тепла.

Я всюду таскал ее за собой, не оставляя ни на минуту, мы вместе спали, вместе ели. Порой мне даже казалось, что я становлюсь сентиментальным, как настоящий человек.

Только когда в тысяча девятьсот тринадцатом году начал строиться Дак-Сити и мои родители переехали туда, я решился оставить Ганешу с ними, но, едва появлялась возможность, срывался и ехал к ней.

В последний раз я видел ее в тысяча девятьсот восемнадцатом году, ей исполнилось тогда четырнадцать. Она уже была так хороша, что впоследствии могла бы без труда свести с ума не одного мужчину. Я предполагал, что лет через шесть-семь смело можно совершать обряд посвящения. Но в одночасье потерял всех, кто мне близок и дорог: маму, папу, дочь.

В будущем у меня еще были привязанности и разочарования, но все это только прибавляло мудрости, а я по-прежнему оставался один. Скоро рассвет, пора возвращаться.

– Как, неужели мы прогуляли всю ночь?

Я оглянулась: вокруг, далеко в темноте остались огоньки города. Я запаниковала:

– Тебе же надо вернуться, бежим!

Морис улыбнулся и легко подхватил меня на руки.

– Думаешь, так будет быстрее? Здесь, кажется, проходит шоссе. Может быть, нам удастся поймать такси?

Я договорила фразу и не сразу поняла, что мы уже у дверей моего дома.

– Вот это скорость, да тебе и машина не нужна! Не устал?

Морис опустил меня на землю перед крыльцом:

– Мне совсем не тяжело нести на руках даже двоих.

– Почему двоих?

– Потому что я хочу стать отцом для Реймонда.

– У тебя получится.

– А мужем для тебя?

– Я буду счастлива. Теперь важно соблюсти все формальности… Проходи, пожалуйста, в дом, Морис. Я опущу жалюзи и плотно задвину шторы в спальне. Кровать хоть и современная, но очень удобная. Тебя никто не потревожит.

Я за руку завожу Мориса в свою комнату.

– Ложись, отдыхай. Пойду посмотрю, как там Рей, напишу записку Лоре и тихонько приду к тебе. Только не пугайся, ты будешь знать, что это я, правда?

Морис улыбнулся и начал снимать пиджак.

– Приятных снов, – и я выскользнула из комнаты.

Рей спит, вытянув губы трубочкой. Нога синего зайца под его щекой, одеяло наполовину сползло на иол. Я целую сына, поправляю невесомое одеяльце, зеленое с божьими коровками и бабочками, и сажусь рядом.

Кажется, в нашей жизни что-то изменится, Реймонд. Мои мысли начинают укладываться в стройную линию. Я не боюсь и не паникую.

Иду в кухню, чтобы сварить себе кофе. В доме очень тихо и спокойно. Через черноту неба начинают пробиваться лучи рассвета, горизонт на глазах светлеет.

Это наша с тобой третья ночь, Морис. Она и оказалась решающей. Спасибо за твою откровенность. Ты не утаил от меня ничего в своей жизни, включая самые страшные моменты. Понадеялся на мою крепкую голову? Спасибо, милый! Надо признаться, временами она кружилась от количества ужасающих фактов. Какими невероятными секретами о тебе я теперь владею, в частности тем, что ты способен на убийство. Оставим в покое события твоей юности: знаю, как маленький зверек живет только животной жаждой голода, так и ты не мог чувствовать себя человеком разумным. А месть за убийство твоих родителей и дочки… Брось, Гленда, ты легко можешь назвать десяток настоящих мужчин, которые поступили бы так же. Есть на свете люди, способные на убийство. И это факт. Не осуждают ведь военных, полицейских, наконец присяжных в суде, за то, что они так или иначе бывают виновны в гибели человека. А Морис еще и Мастер вампиров, а значит, вправе вершить суд над преступниками среди своих. У тебя очень сильный характер, Морис, а я вот никогда не держала в руках оружие. И даже мои героини в книгах никого не убивали, а из сложных ситуаций выпутывались при помощи женской хитрости, ума, счастливого случая.

Итак, я оказалась перед фактом, что вампиры существуют. Они живут в Дак-Сити или других подобных городах как в гетто, лепрозории и скрывают свою сущность, устраивая тем не менее праздники и заманивая к себе людей для еды. Если сейчас объявить во всеуслышание о существующей проблеме, я не думаю, что сожгут Дак-Сити. Просто он станет резервацией, обнесенной колючей проволокой, с охраной на въезде и огромным предупреждающим дорожным знаком: «Город вампиров. Въезд строго по пропускам». К ним хлынут врачи, ученые, наверняка будут кормить, но при этом превратят в подопытных кроликов. Если смогут убедиться, что людям ничего не грозит, со временем их смогут легализовать. Сейчас ведь никто не истребляет больных СПИДом, даунов, калек от рождения. Прости, что я так думаю. Наверное, когда человечество разберется с глобальными проблемами, наступит и ваша очередь. Понимаю, что в ближайшее время это утопия. Я очень надеюсь, что Морис доживет до того времени, когда от него перестанут защищаться крестами и прочей чепухой, а наоборот, появятся законы, защищающие вампиров как особый вид людей. Опять я расфилософствовалась! Уже пытаюсь решать вопросы вампиров. А свою проблему, Гленда, не хочешь решить? Мою? А у меня нет проблем. Я просто хочу остаться с любимым, и, если у Мориса возникнут трудности, значит, я буду помогать решать их.

– Доброе утро, мисс О'Коннол, вы уже встали?

– Доброе утро, Лора, я еще и не ложилась! Сейчас проснется Рей, пойду поздороваюсь с ним, а затем – спать. Мы с Морисом проговорили всю ночь, и он уже отдыхает. Я попрошу, Лора, не беспокойте нас, пожалуйста. Меня ни для кого нет.

Какой Реймонд теплый и душистый по утрам, а глазки сразу веселые в предвкушении нового интересного дня. Сегодня он пойдет на праздник, надеюсь, детям там не дадут скучать. Обещал, что будет вести себя тихо, пока я сплю.

Осторожно вхожу в спальню. Хоть и очень темно, все же с трудом различаю Мориса, который спит в своей обычной позе. На цыпочках подошла к кровати и юркнула под одеяло. Кажется, не разбудила.