Глава 25

НАРОВСКИЕ БЕРЕГА

Мы тут в рутине погрязли, — насмешливо глядя на Басманова, цедил слова Адашев, — А наш воевода лихой такие дела на море творит, что глядишь — один он люб царю-батюшке будет.

— Это вряд ли, — Курбский подкрутил щегольский ус, пышнее которого были во всей Европе, верно, у одного Радзивилла. — Государь любит теперь людей набожных, кротких, пастырей для стада, а не волков.

Это был камень в огород Сильвестрова и того же Адашева, который мог часами прояснять в окружении дьяков темные места «Добротолюбия».

— А что на море особенного делается? — спросил через некоторое время покоритель Казани.

— Служат людишки, — неопределенно ответил Басманов.

— Третьего дня, — стал рассказывать Адашев, — явился в устье Наровы свенский флейт. Наши давай пушки наставлять, фитили палить, стрельцы от ратных учений бегут к пристани — словом, переполох изрядный. Сажаю я пять десятков чернокафтанников в челны, отправляю к свенскому корыту. Но палить не велю — кто их знает, может, говорить хотят, а не ратиться. И тут капитан свенский зовет на борт десятника, причем на потеху, десятника того зовут Михрютка Рябой. И этому вот Михрютке сдает свен свою саблю и спрашивает, куда ему флейт ставить.

— Это с чего такое диво? — Курбский даже усы оставил и уставился на Басманова. — Неужто твои водяные станичники так свенского льва запугали?

— Я капитана к себе приглашаю, — продолжал Адашев. — Интересуюсь, почему на аккорд сдался. А он говорит — спасу нет от русских станичников на Балтике. Один походя борт проломил ядром, от другого в бурю спрятались — так он и в бурю с саблями наголо полез абордаж учинять. И учинил! А потом повернулся, и говорит — сами добирайтесь до Иванго-рода, нам недосуг. И канул в бурю.

— И что тут кривда, что тут правда?

— Кривды нет, — ответил Басманов. — Полуправда есть.

— Это весьма превосходно, — возбудился вдруг Курбский, — что нас на Балтике бояться начали. Мы еще в Ливонию ни ногой, а нам сдаются корабли! Царь-батюшка зело обрадуется.

Адашев налил себе вина, пригубил и тут спохватился — стал и собеседникам лить.

— Без прислужников тяжко, — виновато и насквозь фальшиво, как обычно, улыбнулся Адашев.

Совещание проводили, затворив ставни, прогнав челядь. Дело неумолимо катилось к войне, боялись наушников. На беседы допускался только иной раз обозный воевода — Скуратов, да еще Бутурлин, присланный царем для командования передовым полком. Сейчас Бутурлин на правах младшего из государевых доверенных людей муштровал стрельцов.

— А я уж думал, — признался Курбский, — поднять полк любой, разметать рогатки и скинуть в реку твою банду заморскую, князь Басманов.

— Отчего же так?

— Спесивы, наглы, басурман на басурмане. Шапок не ломают ни перед кем, а какая польза с них — не ясно. Только носят им туда доски да гвозди, еду да ме-ды. Стрельцы, кстати сказать, волнуются. Говорят — нет ли там, за рогатками, измены какой хитрой.

— Про измену, — жестко сказал Басманов, — позволь нам, опричникам, думать.

Курбский насупился, Адашев вздрогнул, словно только и делал, что измышлял измены на государя.

— Ладно уж, — величественно позволил покоритель Казани, — пусть живут хоть в теремах, хоть на кораблях. Не слышал я про плененные и потопленные корабли, сейчас знаю. А слыхал я — торговля в Новгороде и Старой Руссе в гору пошла. У меня полки стояли в Копорье и Яме, по Ауге в городках разбросанные — думал, с голодухи опухнут. Деньга выдана, а в лесу медведю эту деньгу не покажешь, селезню мзду не дашь.

— Выжили? — сочувственно спросил Басманов.

— Не то слово, — воскликнул Курбский. — Жирком подернулись. И все через лотошников бродячих.

— Торговля растет — это замечательно, — заговорил Адашев. — А только жалуются на русских ви-тальеров те же датчане. А нам с ними и торговать, и воевать с немцем.

— То и жалуются, — заметил Басманов, — что их собственных витальеров мои людишки на корм рыбам пустили. Вот Новгород и вздохнул свободнее. Прикажете убрать корабли с моря? Я уберу, только кто будет твою, Курбский, рать кормить, пока ты, Адашев, политесы с принцем датским Магнусом и Радзивиллом разводишь?

— Опять началось, — возвел очи горе Адашев. — Все подлецы, одни опричники молодцы.

— Я доли в торге с датскими сукновальщиками не имею, — отрезал Басманов. — А поставки стрелецким полкам идут не из вотчин рода Плещеевых.

— Ты бы не отказался нашу рать одевать, — усмехнулся Курбский. — Как и все остальные Плещеевы, только кто вам даст? Царь-батюшка ясно все отписал — что опричь, а что в земство.

— Довольно, — хватил Басманов кулаком по лавке. — Мы будем дело обсуждать, или вдруг другу в бороды вцепимся?

— Ты ручками не маши на нас, — наставительно покачал пальцем и старательно нахмурился Адашев, — говори, что думаешь о делах Ливонских.

— То и думаю, что всегда, — Басманов говорил излишне резко, сам это понимал, но поделать с собой ничего не мог. — Орден развалится, как только мы на него надавим.

— Что и следует сделать, — елейно улыбнулся Курбский. — Договаривай уж, опричник.

— Что и следует свершить немедля, — Басманов указал на грубо намалеванную карту, брошенную поверх лавки под закрытыми ставнями. — Ударить, как стоим — Курбский из Пскова, а я с Бутурлиным — отсюда. Нарва падет, а магистр выведет свои рати в чисто поле. Курбский его стопчет и пойдет вглубь Ливонии. Войне конец.

— Какой ты быстрый, — развел руками Адашев. — Ливония — это сила.

— Ливония, — в тысячный раз за эти несколько дней повторил опричник, — это была сила. Была, да вся вышла.

— Кто перед государем ответит за погубленные полки? — спросил Адашев.

— Я и отвечу, коли доведется, — Басманов посмотрел на Курбского, опять занявшегося усами. — А что скажет казанский победитель?

— План отличный, — ответствовал тот. — Наскок на татарский манер — или все, или ничего. А Ливония — не Казань и не Крым. Тут Европа, тут постепенно и умно действовать надобно.

— И что с того, что не Крым? До Крыма, конечно, месяцами скакать надо, а татары тем временем степь зажгут и редкие колодцы трупами забьют. А тут — не загнав лошадей, можно всю Ливонию незнамо сколько раз кругами объехать за седьмицу. А Казань и вовсе зря приплел — сам же ее взял и царю-батюшке на блюде преподнес. Сила в ней была во сто крат большая, чем в гнилых рыцарских комтуриях.

— Сколько магистр в поле может вывести? — Басманов спросил у Адашева, желая подчеркнуть, что не знает тот Ливонию — придуманная у него Ливония в голове есть.

— Много, наверное, — неопределенно махнул рукой Адашев. — Если у них денег на дань юрьевскую нет, так что — и войска нет? Ландскнехтов, может, и не наймут тьму-тьмущую, а рыцари — они не за деньги служат, кнехты тоже.

— Магистр может в поле вывести тысяч десять войска, а у Казанского Едигея легко шестьдесят тысяч сабель в набег уходило. Мог и больше, да мы не дали, сразу ударили.

— Выходит, — растерялся Адашев, — у нас в одном только Ивангороде сила большая скоплена?

Курбский солидно откашлялся, требуя тишины.

— Войск у нас больше, это верно Басманов говорит. Но рыцарь — воин особый, лютый, в броню до пят одет. За дело, правым их Церковью почитаемое, борется.

— А наши что же? — вскинулся Басманов.

— А наши стрельцы не ведают, зачем и почему умирать идут на чужбину. Казань — она набеги чинила, в полон брала, рабами обращала…

— Люди знают, зачем нам воевать немца надо, — упрямо выпятил челюсть опричник. — А кто тугодум — тем и объяснить недолго.

— Послушай лучше адашевское видение, — посоветовал Курбский. — А то ты все саблей махать зовешь, а силу Ливонскую не видишь.

— Слушаю, — безнадежно сцепил руки на колене Басманов.

— Одним нам Ливонию одолеть не удастся, — начал Адашев. — Только кровью большой, а царю такого не надобно. Нужны друзья нам в ратном деле.

— Радзивилл? Баторий? Магнус? Кто из них. Или все скопом?

— Опять ты за свое, — возмутился Адашев. — Не государственного ума ты человек, князь Басманов.

— Послушаем государственного, — плечи опричника поникли.

— И литвины, и ляхи, и датчане могут помочь нам. Нужно только перестать их на Балтике топить, ровно котят в проруби.

— А Новгород?

— Потерпит Новгород.

— Ну, тогда да, — горько усмехнулся Басманов. — Если потерпит…

— Литвины готовы воевать прибалтийские земли, ибо орден им самим изрядно насолил. Ляхи так же думают. Дождаться нужно, как они силу соберут, и тогда уже бить.

— И как это мы свенов побили, — поразился опричник, — без ляхов-то? И Магнус не успел…

— То свены, — тон Адашева вновь сделался нравоучительным, — а то Ливония.

— Именно так, — Басманов встал и возбужденно стал прохаживаться. — Свены могли по Неве и до Ореховца дойти, и Ладогу разорить, по рекам из земель корелы спуститься в Вологду — и конец всей торговле нашей. Все одно — побили. Хоть корабли у них имелись, войско с пищалями, и все прочее.

— Почитать свенов сильнее Ливонии — странно, — подытожил Адашев. — А отталкивать руку славянских друзей наших — и вовсе преступно.

Басманов внезапно напрягся, подошел к дощатой стене, прислушался.

— Что такое? — спросил Курбский. — Опять мыши из амбаров пришли? И что им тут — зерна я не храню…

Опричник отступил от стены и ударил ногой в доски.

Тонкая, сделанная лишь для видимости перегородка рухнула, а сам опричник едва не свалился. Адашев вскочил с диким воплем «измена», Курбский так и остался сидеть на месте.

В помещение, оттолкнув Басманова, влетели двое дюжих молодцов в белых одеждах рынд, следом вступил сам Иоанн Васильевич.

— Тонок слух у тебя, опричник, — усмехнулся он, делая знак рындам, чтобы подняли князя. — Большое дело затеваем, хотел я знать, что на сердце у вас.

— Батюшка, — Адашев ладонью пот со лба стер и отвесил поясной поклон. — Как же ты из Москвы поспел?

— Поспел вот, — Иван Грозный подошел к намалеванной карте, вгляделся и покачал пальцем у кого-то невидимого перед носом. — У меня карты хуже рисованы.

— Так возьми, — нашелся Адашев.

— Здесь они нужнее будут, — Грозный переводил взгляд с одного на другого. — Спор ваш слыхал я. И вчера слыхал.

Все трое замерли, думая каждый о своем, наболевшем.

— Красивые речи, мудреные…

Тут Грозный ударил по лавке в точности так же, как до того Басманов:

— Только начинать нужно, хватить соседей смешить и стрельцов мучить.

— Как же, кормилец, — застонал Адашев. — Я гонцов разослал в Великое герцогство Литовское, да в земли ляхов…

— Сильвестров уже поплатился за излишнее хитроумие свое, — сурово сказал московский князь, — и ты допросишься. Я наперед знаю, что соседи скажут. Станут затягивать наше вступление в земли псов-рыцарей, крутить и юлить, а сами примут под руку комтурии орденские — и нет больше у Руси пути в студеные моря, одно устье Наровы. А его и заткнуть недолго.

— Мои полки во Пскове готовы, — сказал Курбский. — Только самому доскакать.

— Не во Псков, — усмехнулся Иван. — Уже в рыцарские земли поскачешь, наперехват. Салтыков вывел полки из Пскова.

Адашев схватился за голову. Губы его дрожали — сейчас разревется.

— Из Пскова долго идти, — заметил Иван, неодобрительно глядя на Басманова и Курбского. — Бестолково расположили вы их, право слово. Но уже не воротишь сделанного.

Грозный подошел к карте.

— Главное для нас — взять Нарву. Отсюда корабли Карстена Роде станут диктовать волю Москвы всей Европе.

Он помолчал, глядя на вздрагивающие плечи Ада-шева.

— Второе дело — выманить магистра в поле и одним ударом раздавить рыцарскую гадину. А не то замучаемся их из каменных гнезд выкуривать.

— Магистр Кестлер, — решился встрять Басманов, — поостережется идти навстречу псковской рати. Ударит на тех, что у Нарвы.

— Не успеет он, — Иван сел на лавку и простецким жестом почесал затылок. — Им за десять дней не собраться. Обленились, словно коты жирные. Нарва уже падет… Должна пасть, князь Басманов.

Иван поманил пальцем рынду:

— Кликни там Бутурлина, пусть послушает.

— А пока нет его, — чуть погодя усмехнулся князь московский, — Адашев нам расскажет про датских сукновальщиков и Радзивилла, что внезапным другом нам сделался.

К тому времени, как появился Бутурлин, Адашев окончательно спал с лица, сплетая противоречивые речи.

— Слушайте, — палец Иоанна поочередно ткнулся в Басманова и Бутурлина, — Нарва должна пасть с единого наскока. Больше трех дней нечего под ее стенами делать. Дальше — охота на магистра.

Иван принялся указывать на карте места, к которым должны выйти конные сотни, отрезая ливонские земли от литвинов и поляков.

— Эта комтурия. — говорил Иван, — к литвинам желает отойти. Ее первой занять. Соседняя почитает себя верной магистру — с ней можно повременить. Вот эта — под ляхов собралась ложиться. Ее занять еще до того, как с магистром свидание случиться…

И так далее.

Басманов удивлялся, откуда взялась в царе такая память и знания — совсем недавно казался он больным и немощным.

Сейчас перед ними был прежний государь, который сокрушил Казань, скрутил в бараний рог род Бельских и сокрушил свенов.

— Что скажете, бояре? — усмехнулся Иоанн, закончив излагать свой план.

— Скажем, — за всех ответил Бутурлин, — что нас можно домой отпускать, к женам и детям. Царь все сам продумал, да так, что только исполнять можно.

— Сие есть дерзость, — задумался Грозный вслух, — или мудрость?

Бутурлин обмер. В устах князя московского второе могло значить шутку. А первое — колесование, дыбу, отписание в опричнину всех земель…

— Мудрость сие, — вмешался вдруг Курбский очертя голову. — Так много знать нужно, чтобы составить сей план, что диву даешься — зачем России бояре.

— Жизнь — она посложнее карты будет, — заметил царь. — Сотни невзгод приключиться могут. Разливы рек, измены в стане ворогов и измены в нашем стане, новые друзья… Хотя последнему не быть — нет у Руси друзей крепких, не отступающихся… Мне в Москву нужно возвращаться — а вам здесь дело вершить.

— Останься хоть на день один, — взмолился Ада-шев, — Надежа-государь, пусть войско увидит тебя.

— Не войско должно царя перед ратью видеть, — проворчал Иоанн, — а я войско после рати победной видеть должен, и благодарить. Что Курбский и Басманов скажут?

— Войску показаться — благо, — решительно сказал Басманов.

— И я так думаю, государь, — Курбский больше не колебался. Он всегда был отличным исполнителем, ведомым более сильным поводырем.

Великая трагедия в судьбе Курбского и России случилась именно потому, что не оказалось рядом ведущего, и князь заметался из одного стана в другой.

— Тогда ступайте и объявите по Ивангороду — завтра смотр войску будет.

Проходя мимо опричника, Адашев зло шепнул:

— Знал ведь, змея? Признайся, хоть один раз в жизни не лги. Знал?

Басманов искренне замотал головой, и Адашев вышел, проклиная крушение своих планов и торжество «саблемахателей ».

Глава 26

СМОТР

Дрель крутилась перед закрепленным меж бревен карманным зеркальцем, прилаживая на непослушные патлы платок. Зашедший в палату гоблин буквально обомлел.

— Эльфийка, — сказал он, придя в себя. — Просто класс! Да ты нормальная баба, как я погляжу. И где раньше мои глаза были?

— Убью, нежить, — пообещала Дрель, слегка польщенная.

На ней было длинное платье, поверх которого накинут вышитый передник, прихваченный пояском, на голове — платок. В принципе — более чем скромный наряд обитательницы Ивангорода или любого иного града на Руси. Но появилось в ней что-то особенное, чего раньше и в помине не было.

— А я каков молодец? — спросил гоблин, демонстрируя рубаху и широченные штаны, собранные на голенях пестрыми обмотками, уходящими в крепкие башмаки. — Чистая и конкретная реконструкция на Иванушку-дурачка… вторая половина шестнадцатого века.

— По-моему, — мстительно заметила Дрель, — тебе идет. Носил бы всегда такое — на личном фронте проблем бы поубавилось.

— Ладно, меня Бледный Король заслал — пора идти. Скоро целый царь всея Руси появится, надо не пропустить такое шоу.

— Уже бегу, — Дрель с сожалением посмотрела на остатки помады, но, выполняя наказ ангмарца, не притронулась к косметике.

Они вылетели из терема и догнали группу судовой рати Карстена Роде, шумной толпой валившую к воротам Сам датчанин ехал впереди на присланном Басмановым коне, о чем-то беседуя с расфуфыренным в пух и прах Соболевским.

Бледный Король без своей обычной рогатой короны смотрелся довольно странно и непривычно, словно назгул вдруг предал идеалы Тьмы и решил закосить под человека.

В своем обычном наряде, разве что помыв и вычистив его, по случаю визита Ивана Васильевича, оказались только ирландцы.

— Ирландия, — заметил по этому поводу Шон, — законодательница мод.

Действительно, время от времени мимо ирландских реконструкторов проходили в точности так же одетые парни и взрослые мужчины.

На берегу пришельцы из будущего обжились на удивление быстро и без особых эксцессов. Относились к ним «местные» с ничуть не большей настороженностью, чем к команде когга датчанина, принимая за таких же иноземцев.

Бледный Король даже придумал по этому поводу слезную байку про какую-то испанскую деревню, покрестившуюся по православному обряду и через это жестоко притесняемую маврами Эту историю он обожал рассказывать всем и каждому, от своих до чужих. Особенно пришлась она по вкусу бабам с ярмарочных торговых рядов.

— Вот мы и собираемся когда-нибудь вернуться на родину, — проникновенно вещал назгул, хрустя солеными огурцами и заедая их медом, — Выбить мусульман… в смысле — агарян с родного хутора и зажить как люди.

Если обнаглевшему ангмарскому оборотню удавалось хлебнуть где-нибудь пива или меда, то он еще и начинал петь, ужасно фальшивя, но неизменно вышибая слезу из слушателей.

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать

Портил «туристический отдых» Карстен Роде, вознамерившийся в кратчайшие сроки сделать из ребят настоящих морских волков.

Лойма что ни день выходила на реку, маневрировала, сцеплялась с коггом крючьями, ставила и снимала парус. Все это вызывало пока еще глухой ропот, сулящий форменную бурю в будущем.

Известие о нежданном визите царя весь Иванго-род, кроме команды «Федора Крюггера», встретил с огромным энтузиазмом.

— Первомайская демонстрация получится, — сказал Шон.

— Ничего из-за стрелецких шапок не увидим, — добавила Дрель.

— И все-таки мы пойдем, — докончил за всех и подвел черту под дискуссией бледный Король. — Иначе точно каменьями забьют. Издаю новый указ — всем озаботиться костюмами. С Карстеном я поговорю — учебное плавание на один день отменит.

— Хоть какая-то польза, — промямлил гоблин, давеча свалившийся за борт и простывший в студеной наровской водице. — Я бы на папу Сау пошел смотреть. А какой-то Иван, пусть и Грозный…

— Шепотом, — погрозил ему пальцем назгул. — Шепотом высказывай свои неблагонадежные мнения, гоблинское отродье.

— Да, — завел обычную для своей «породы» шарманку ролевик. — Я быдло. Нет у нас аристократии, нет — и не надо! Мы — гоблины, природные демократы. Никаких царей, лордов, сэров и прочего ливера.

— И даже ты, природный демократ, сейчас закроешь свое хайло и пойдешь рукоплескать царю-батюшке.

— Есть, — отдал гоблин честь на американский манер и отправился шить себе «выходной костюм».

…Толпа бурлила и ликовала, в лучших традициях Советского Союза. На перекрестках стояли кучки вооруженных «солдат правопорядка», со знакомым скучающе-бдительным выражением на физиономиях. Было все, что положено — пробки из телег и коней, зажигательные речи непонятных личностей, сладости на лотках, подвыпившие люди неясного возраста, целовавшиеся шумно и громко, с патриотическими речами на устах и слезами в глазах..

Сам царь, восседавший на троне, водруженном вместо спешно разобранной потешной крепостицы, разочаровал многих.

— Он маленький, — пищала Дрель.

— Он не маленький, — наставлял ее Шон. — Он далеко.

— Скажите, почему он вовсе не похож на артиста Яковлева, — разорялась эльфийка.

— Чтобы враги не догадались, — терпеливо разъяснял ирландец.

— О чем?

— Чтобы ни о чем не догадались.

— Скучно…

Была джигитовка, стрельба, танцы и стеношный кулачный бой — любимая царем забава. Черный Хоббит даже сходил в ней поучаствовать. Вернулся с бланшем под глазом, в разорванной рубахе и очень довольный.

— Экзотика, — вздохнул он. — Прямо душа поет!

Под вечер все организованно вернулись назад, с каковым событием их и поздравил Бледный Король.

— Это прогресс в нашем маленьком коллективе, — сказал он прочувственно. — Никто не попал в ментовку и вытрезвитель, сиречь в острог и… опять в острог. Значит, мы стали организованной силой.

— Почему не бывает организованного бессилия, — спросила подружка Дрели.

— Не в Индии, дамочка, — сказал кто-то из гоблинов.

— По причине сегодняшнего парада и вашего хорошего поведения, — сказал назгул, — выражаю благодарность от лица службы и лично товарища Карсте —на Роде.

— А посущественнее чего нету? — с ленцой спросил битый в стенке Хоббит.

— А посущественнее — бочка вина!

В этот раз ангмарец сорвал аплодисменты.

— Веселого мало, — заметил Шон, налив себе вина во фляжку и примостившись на ступеньках игрушечного, какого-то очень не настоящего терема.