Боярская сотня - Корсары Балтики

— А что такое? — спросил довольный жизнью Хоббит. — Из всех искусств для нас важнейшим являются кино, вино и домино. Кстати, я вырезал кости из деревяшки, проявив способность к народным ремеслам и смекалку. Сразимся?

— Война будет, — сказал печально Шон. — Не до домина.

— С чего ты взял?

— А ты в календарь загляни, у Майки или у Дрели остался. Совместишь со здешними датами и школьной программой…

— Вы опять про свою Ливонскую войну, мальчики, — девушка по кличке Майка присела рядом с Шоном. — Давайте лучше о бабах.

— Я знаю, что она должна вот-вот начаться, —

Хоббит шумно отхлебнул вино из рога и скривился. — Надо срочно принять Грузию или Молдавию в состав России. О чем это я… Начнется, не начнется — тянут кота за хвост…

— После такого шоу, — сказал Шон, медленно, но верно впадающий в мрачное ирландское национальное пьянство, — она может начаться хоть завтра.

— Вообще-то, — согласилась Галадриэль, — Шон прав. Вся эта первомайская демонстрация напоминала банальную идеологическую накачку.

— А я только научился обмотки правильно мотать, — печально заметил Филька. — Придется опять верные кирзачи вынимать из рюкзака.

— Для нас война в любом случае начнется очень скоро, — подошел ангмарец, водрузивший все же свою корону, причем не снимая «маскировочного костюма», отчего назгул сделался похожим на уходящего на пенсию сатира. — Карстен Роде собирается выходить в море.

— Кстати, пора определиться, — сказала Майка. — Кто будет ходить в плавание, а кто дома кашеварить.

— А чем вахтовый метод плох? — спросил Килька.

— Скорее подойдет комбинированный, — заметил ангмарец. — Та же самая Дрель наотрез отказывается убивать не знакомых ей лично немцев. Она — в Ивангороде, Майка тоже…

— Нет, я от здешней тоски и сидения за рогатками сделалась агрессивной, — сказала Майка, — и обуянной идеей убийства всех немцев и шведов на свете. Я лучница эльфийская, или где?

— Ты станешь стрелять? Убивать и калечить? Рискуя быть искалеченной или убитой самой?

— Стреляла же я на Неве, — проворчала Майка.

— Там мы все с перепугу чудеса творили, — вздохнул ангмарец, — выживали, так сказать, в состоянии аффекта.

— А теперь убийства будут целенаправленные, преднамеренные, совершенные по предварительному сговору, — презрительно выплевывая милицейские термины, отшутилась Майка. — Стрелять лучше, чем за рогатками сидеть. Хочу в море, и точка.

— Понятно, — схватился за голову Бледный Король. — Придется опять плебисцит проводить, чтоб его…

— Вот ты хоть и Бледный, а дурак, — грубо сказал гоблин Вася. — Какой-такой плебисцит-млебисцит, а? Выбрали тебя вождем — вот ты и отрабатывай зарплату. Назначай — кого в морской дозор, а кого — кашеварить.

— А вот так мы не договаривались, — возмутилась эльфийская принцесса, — лучше уж плебисцит.

— Я против плебисцита, — мрачно сказал Черный Хоббит.

— Почему?

— Во-первых — мне не нравится слово. Во-вторых — диктатура есть первичная форма государства. Все согласны? А с точки зрения диалектики, низшая фаза повторяется как высшая на следующем витке…

Ну, вы меня поняли. Она же, диктатура, является высшей формой государственного правления.

— Верно, — заметил Килька обличительно. — Ходили сегодня, как на настоящей демонстрации, клювами вертели. А надо было учиться у Ивана Васильевича. Словом — гномы за диктатуру.

— Оба? И не подеретесь? — усмехнулась Дрель.

— Ирландцы тоже, — раздались два полупьяных голоса, и Шон поморщился.

— К такой мысли мы еще не готовы, — окинув взором упорно молчащее большинство, сказал назгул. — Пусть я пока останусь конституционным племенным монархом.

Тут он сделал страшные глаза и заорал:

— Кто не желает в море ходить вообще — становись справа!

Три силуэта немедленно возникли в указанном месте, потом к ним присоединился еще один, и еще.

— Кто за вахтовый метод — становись напротив меня!

Поднялась добрая половина присутствующих. Повисла пауза, и назгул сказал уже тише:

— А тех, кто собирается стать профессиональными военными, вообще не спрашивают.

— Почему это? — раздались голоса ущемленных в правах.

— Нам вас не прокормить будет.

— Так ведь царь кормит и Басманов!

— Если царь и Басманов, — твердо сказал ангма-рец, — то милости просим от нас — в стрелецкий полк.

Потом было еще вино и споры, потом костер и гитара.

Под утро расчувствовавшаяся Дрель прочитала любимый с детства революционный стишок, оказавшийся жестокой насмешкой судьбы:

И так начинается песня о ветре,

О ветре обутом в солдатские гетры.

О гетрах идущих дорогой Войны.

И войнах, которым стихи не нужны.

В свете угасающих в утреннем небе звезд, строки Левандовского не показались никому наполненными черной иронией и скрытого смысла.

А утром началась Ливонская война.

Как обычно это случается в России — совершенно неожиданно и с тяжелого похмелья.

Глава 27

НАРВА

Ландскнехты, изрядно выпившие и от этого полные решимости разгромить славянские рати, скопившиеся на границе, вместо ратных подвигов разносили кабак в нижнем городе.

— Разберемся с этой сволочью из команды Рихарда, — рычал одноглазый пикинер, целясь кружкой в голову спрятавшегося за перевернутым столом мещанина, — возьмем лодки и отправимся на тот берег.

— Верно, Марвин, — вторили ему соратники, пинками выгоняя из подвальчика мужчин и щипками — женщин. — Довольно московитам в мире обитать. Разнесем эту их крепостушку — пусть вид не портит.

Явился наряд городской стражи. Но что могли сытые и трусливые бюргеры, недавно приказом магистра поставленные в строй, поделать с разбушевавшимися псами войны? Разогнав наряд и отобрав у него алебарды, ландскнехты обнаружили, что за разговорами и мордобоем уничтожили все запасы спиртного в некогда уютном кабачке.

— Идем к реке! К Нарове! — вопили одни.

— Сначала нужно добыть еще пива, — вторили им другие.

— И лодки, и пиво, и молодки есть у славян, живущих аккурат возле реки! — Марвин, выказывая задатки великого народного трибуна, приковал к своей персоне всеобщее внимание. — Повеселимся, братья!

Распевая песни нестройным хором и тяжело опираясь друг на друга, ландскнехты двинулись к реке по тихим улочкам Ругодива.

— Они пошли к мостам? — прислушался помощник начальника конного патруля к неясному шуму, доносящемуся из нижнего города.

— Нет, — убежденно сказал командир, сам бывший ландскнехт, осевший в верхнем городе. — Двинулись к новому заведению фрау Танбух.

— Жаль заведение, — сказал помощник с сомнением.

— Так в чем же дело? — спросил находчивый командир разъезда, высланного отцами города для усмирения буйства. — Скачем туда во весь опор.

Вскоре ландскнехты уже ломились в первый в череде намеченных для посещения домов ругодивских славян, а конный патруль пировал в заведении фрау Танбух, «поджидая подхода взбесившейся черни».

Все это происходило почти на самых дальних оконечностях нижнего города. Примерно в то время как хозяин первого дома пал на пороге с раскроенной головой, а его жену и старшую дочь только начинали насиловать, казачьи сотни на мокрых конях стали выбираться на западный берег Наровы в получасе скачки от городских стен. Восточный берег потемнел от лодок, до того спрятанных в камышах.

— Хороша молодка, но зачем же так кусаться? — спросил Марвин, сползая с растерзанного тела, брошенного на сдвинутых сундуках.

Когда безумный взор измученной жертвы пал на окровавленный труп у дверей, она незаметно потянулась к Марвиновой фибуле.

— Кто следующий, — весело спросил Марвин, пытаясь руками, все еще дрожащими от сотрясавшей его миг назад похоти, завязать многочисленные тесемки на своих кожаных штанах.

Следующий, не успев взгромоздиться на женщину, получил фибулу в глаз и принялся кататься по комнате, опрокидывая горшки с цветами. Марвин с диким криком выхватил из брошенных в угол ножен кошкодер и одним ударом вскрыл несчастной грудную клетку.

— Смерть им всем! — дружно крикнули трое ландскнехтов, очередь до которых так и не дошла.

В следующий дом они врывались уже с боем — предупрежденные криками и заревом пожара хозяева успели подготовиться к отпору.

Тут Марвин потерял одного из приятелей убитым, и двоих ранеными.

Озверев от крови и ран, ландскнехты не стали никого насиловать, ограничившись неизобретательным убийством всех, кого удалось отыскать, включая собаку и канарейку.

Третий дом оказался покинутым, и его просто подожгли, на всякий случай убив пытавшегося по глупости прошмыгнуть мимо немецкого обывателя.

Пива выпито было достаточно, и Марвин провозгласил великий «Дранг нах Остен». Натиск на восток начался на трех лодках.

Туман, стоявший на реке Нарова тем утром, и хмель в головах наемников сыграли с ними дурную шутку. Опомнились ландскнехты, лишь когда от плеска русских весел не стало слышно шума нарвских улиц, взбудораженных погромами.

— Поворачивай, московиты идут! — заорал, встав во весь богатырский рост, ландскнехт на головной лодке, и тут же зашатался, хватаясь руками за стрелу, пробившую горло.

Рядом с лодкой, словно водяной змей, быстро плыл в сторону нарвского берега пегий конь. Всадник на его хребте, молодой мордвин, выцеливал ландскнехтов из лука, отчего-то улыбаясь и тараторя на своем удивительном для немцев наречии.

— Проклятый дикарь, — закричал Марвин, швыряя кошкодер в плывущего всадника.

Промазали оба. Стрела расщепила весло в руках ландскнехта, сидевшего слева от Марвина, кошкодер скользнул по пластинам московитского боярина, плывущего следом за мордвином.

Две из трех немецких лодок успели развернуться и рвануть к Ругодиву, одну настигли стрельцы, и Марвин слышал, как умирают его собутыльники под бердышами и саблями атакующих. Выскочив на землю с раскачивающейся лодки, Марвин припустил в сторону нижнего города, голося:

— Московиты! Московиты пришли!

Возле городской стены его нагнал всадник на мохнатой гайдамацкой лошади и пронзил спину копьем. Спрыгнувший на окровавленную землю казак наклонился и что-то сделал ножом в области живота Марвина со словами:

— Дерьмом собственным захлебнешься, немчура поганая.

В заведении фрау Танбух продолжалось веселье, когда, к неудовольствию начальника конного патруля ему донесли, что отряд Марвина оказался не единственной пьяной компанией наемников, решившей отметить в эту ночь неизвестный никому праздник.

Странный факт… Его, спустя несколько часов, подметит ирландец Шон: люди всегда много пьют накануне войны — в сорок первом, четырнадцатом и так далее, но редко до них доходит, что поводом было именно начало войны.

Знали ли пограничники, сидевшие в подвалах Брестской крепости, когда разливали по крышкам от фляжек польский спирт, что они отмечают день начала Великой Отечественной? Вряд ли.

Точно так же ландскнехты вроде Марвина не осознавали, что отмечают день начала долгой и страшной Ливонской войны, а заодно — начало скорой гибели Ордена.

Сознавать повод наемники, может, и не сознавали, но точно чувствовали в ту ночь и утро, что повод есть. А потому ни вспомнивший о воинском долге конный разъезд, ни ему подобные в других концах Ругодива не смогли остановить волну погромов и пожаров, прокатившихся по Нарве в то самое время, когда стрельцы, боярские дети и казаки занимали западный оерег Наровы.

Самыми удачливыми оказались ландскнехты из ватаги того самого Рихарда, которого мечтал «добить» его конкурент Марвин. Солдаты оного Рихарда, ограбив четыре дома, убив всех жителей в трех из них и изнасиловав женщин в двух, решили посетить православную церковь. Священник, имевший глупость встать на их пути, был найден через три дня. Его изломанное тело корчилось на ограде усадьбы венецианского купца, соседствовавшего с церквушкой. В руки Рихарда и его своры попала икона Богородицы.

Контрабанду в то время еще не придумали, а потому ландскнехты решили выразить себя и тем самым остаться в истории единственно возможным способом.

— В огонь ее, в огонь доску дикарскую!

Отовсюду стащили бочки, телеги, скамьи и разного рода рухлядь. Запалили.

Изображение Богородицы медленно таяло в огне, укоризненно глядя на беснующихся вокруг ландскнехтов.

Когда волна погромщиков убрела дальше по кривым улочкам нижнего города, огонь перекинулся на соседние строения. Одновременно с разных участков городской стены прозвучали первые сигналы тревоги.

Рыцарь Фохт Шнелленберг, которому Магистр поручил попечение о Нарве и ее гарнизоне, как раз садился трапезничать, когда одновременно пришли две страшные вести: московиты валом валят через Наро-ву, и — в нижнем городе вспыхнул пожар.

Собрав вокруг себя группу вооруженных ливонцев, рыцарь совершил вылазку. Рыцарский клин, подкрепленный жиденькой толпой кнехтов и замковых солдат, увяз в толпах обывателей, рвущихся в сторону внутреннего замка, так называемого верхнего города.

— Мушкетоны к бою, — сказал спокойно, словно оживший покойник, рыцарь Фохт.

Толпа продолжала валить, и последовала следующая команда.

Картечь ударила в плотную толпу, за ней дружно грянули копья бронированных защитников Нарвы. Разметав толпу, Шнелленберг рванулся по наполненным дымом улочкам города к наружным воротам. Здесь его остановила толпа озверевших от пьянства, погромов и дыма ландскнехтов.

— Мушкетоны, — поднял руку рыцарь. Ландскнехты, знакомые с огнестрельным оружием лучше, чем обыватели, молча метнулись вперед, подрезая поджилки коней кошкодерами и стаскивая кавалеров с седла.

Случилась свалка, в которой ландскнехты проиграли, убив десяток рыцарей и оруженосцев, а также искалечив пару десятков лошадей.

В дыму метались обезумевшие люди, рыцарь Фохт же упорно продолжал вести свой отряд сквозь этот ад навстречу врагу.

Казаки уже перекрыли каждую тропинку, ведущую к Нарве. Боярская сотня, встретив в трех верстах от города кавалера Вашда, изрубила в капусту пятерых кнехтов, двоих оруженосцев, арбалетчика, а также самого соседа и друга кавалера Фохта, спешившего в Ругодив.

— Головной ертаул ушел на запад от реки!

— Полк левой руки переправился и подходит к стене!

— Полк правой руки забрасывает вал фашинами!

— Большой полк подходит к воротам!

Один за другим докладывали стремянные, Басманов с Бутурлиным переглядывались, ругая черными подсердечными словами медленный ход плотов, везущих осадную артиллерию.

— Немец опомнился, как думаешь, боярин? — спросил опричник.

— Кабы он опомнился, — веско сказал Бутурлин, — мы бы тут с тобой, князь, не разговаривали.

— Что за дым над Ругодивом?

— А кто его разберет? Может, Фохт предместья зажег?

— Вот и первый плот.

Десятки людей облепили волокуши с пушками и тяжелыми пищалями, впряглись в лямки. Орудия поползли по истоптанному пляжу в сторону Нарвы. Басманов и Бутурлин, горяча коней, объехали пушечный наряд и устремились к крепости.

Рыцарь Фохт как раз пробился к воротам, увидев примерно то, что и ожидал. Если ближе к центру города жители старались сбежать от огня в сторону замка, то обыватели из-под стен улепетывали прямо в настежь распахнутые ворота.

— Почему московиты не врываются? — спросил один из молодых рыцарей сквозь смоченную водой тряпицу, прислоненную к лицу.

— Они думают, — подумал вслух Фохт, — что это ловушка.

— Идем на вылазку?

— Обязательно, — спокойно сказал комендант Нарвы. — В этом состоит наш долг.

Пропел одиноко рог, и в ворота вынеслась сверкающая латами кавалерия Ливонии.

— Стоять, куда вы? — только и успел крикнуть вдогонку боярской сотне Бутурлин.

Московиты и рыцари столкнулись рано, слишком рано для немцев, не успевших набрать гибельный разгон для таранного удара. Началась рубка на мечах и саблях.

— Давай к боярам, — сказал Басманов своему товарищу. — Как бы не опрокинули их рыцари. Тогда вся эта орава бронная врежется в стрелецкий полк, и начнется каша.

Бутурлин подкрутил на ерихонке хитрый винт, и у него перед глазами опустилась изящная стальная стрелка. Взявшись было за саблю, он вдруг мрачно улыбнулся и сказал:

— Э, нет, шалишь!

Сжав в кулаке рукоять тяжелого шестопера, он направил коня в конную свалку.

Возникший слева рыцарь замахнулся двуручной секирой, но коня бутурлинского тут же затерли вправо, и рыцарь потерял его из виду. Прямо напротив себя увидел воевода рыцаря в отливающих синевой доспехах, который каким-то чудом удержал в этом хаосе копье. Этим самым копьем он орудовал довольно умело, снося с седла то одного русского всадника, то другого. Понимая, что его оружие короче рыцарского копья, Бутурлин заставил коня сделать несколько шагов вперед, просунулся подальше, свесившись с его шеи, и нанес страшный удар шестопером по морде рыцарской лошади.

— Дикарь! — крикнул немец, тут же погребенный под копытами скакунов.

Бутурлин покрутил головой, выискивая новую цель, нашел, но рыцаря уже кто-то стаскивал на землю, тыча ножом между боковыми пластинами панциря.

«Кажется, — заметил воевода, — даже раненые не собираются покидать наши ряды».

Да тут и мудрено было покинуть ряды — кони смешались и встали, бок к боку, круп к крупу. С обеих сторон в ход пошли чеканы и булавы. Стрельцы, великое множество которых смотрело на эту схватку, не решались стрелять, из опасения попасть в своих.

Наконец ливонцы, хоть и были в меньшем числе, стали теснить русских. Это была их ошибка — фланги германского клина сделались удобными для удара.

Пока сотники и тысяцкие стрельцов строили своих людей, от реки на рысях вылетели с визгом донцы. Впереди них летел, низко склонившись к гриве коня и отставив в сторону руку с саблей, князь Басманов.

Казаки вгрызлись во фланги рыцарского клина, рубя налево и направо. Через несколько томительных мгновений и дети боярские перестали пятиться, сомкнулись и стали давить на немцев.

Фохт, понимая, что не сможет сразить тысячи и тысячи русских, прибывающих с восточного берега, поднял к губам рог. Рыцари устремились в ворота, навстречу черному дыму.

Десяток донцов, смешавшись с кавалерами и их оруженосцами, влетели внутрь.

Больше никто их в этой жизни не видел. Ворота с тяжелым лязгом захлопнулись.

Басманов, тяжело дыша и зло скалясь в сторону Нарвы, подскочил к Бутурлину.

— Пушки готовы?

— Еще не все подошли…

— Давай, боярин.

Бутурлин подскакал к пушкарям, принялся отчаянно жестикулировать.

Наконец ударило первое орудие, за ним второе, третье. Слитного залпа не получилось вначале, не выходило и после.

Однако дело свое ядра делали.

Вначале откололся угол стены, потом, под победный рев стрельцов, вниз обрушилась надвратная башня. Ядра раз за разом били в ворота, и они начали сдавать.

Басманов очень долго осматривал зубцы стен, щурясь от дыма.

— Боярин, — окликнул он Бутурлина. — А ведь огонь согнал немцев со стен.

— А если заманивают, — спросил тот, оглядывая

зубцы и черные облака, выплывающие из самого нутра Нарвы.

— Было бы чем заманивать, — хохотнул Басманов, — давно бы заманили.

Как только ворота рухнули после очередного выстрела, Басманов лично повел Большой полк в открывшуюся брешь.

В дыму какие-то ландснехты и посланные Фохтом конники возвели баррикады и попытались остановить стрельцов. Поняв, что продвижение опричника может быть замедлено, Бутурлин велел трубить общую атаку и хватать лестницы.

Все, что готовили для трехдневной осады и правильного штурма, было использовано в считанные минуты. Полки левой и правой руки взлетели на стены по штурмовым лестницам и «кошкам», ожидая стрел, расплавленной смолы и пуль из башен и со стен.

Так и не дождались.

Бутурлин одним из первых очутился на зубчатом парапете, огляделся и издал победный рев. Ландснехты и остальная пехота ливонская ушли со стен. Малой кровью были взяты укрепления нарвские.

Впрочем, отдельные кучки обороняющихся еще цеплялись кое-где за крытые галереи и надвратные башенки. Очисткой от них стен и занялся воевода.

Бутурлин во главе десятка стрельцов сближался с отрядом отчаявшихся кнехтов.

— Сдавайтесь! — крикнул воевода, но его то ли не поняли, то ли не захотели понять.

Двое стрельцов присели и дали выстрел. Остальные, по примеру Бутурлина, не стали тратить время на баловство, сойдясь с ливонцами на былом оружии.

Приноровившись во время конной свалки у ворот к шестоперу, воевода не стал вынимать саблю из ножен. Страшные удары булавы выводили из строя соперника в любом случае, ибо легко и приятно ранить шестопером нельзя.

Сорванное с костей мясо, раздробленные хрящи, превращенные в крошево руки и ноги — все это шестопер. Никаких разрубов и разрезов, никаких дырок и колотых ран…

Под стать оказались и супротивники, что шли на стрельцов и царского воеводу с шипастыми моргенш-тернами.

— Гойда! — выдохнул Бутурлин, кидаясь вперед. Вспыхнула короткая и жестокая до зверства схватка.

Шестопером и моргенштерном нельзя, щадя соперника, ударить плашмя. А слабо бить вообще смысла не имеет, вся сила их — в проломном ударе. Задача его — промять железо и раздробить живую плоть, сокрытую под броней.

Двое стрельцов полетели вниз, трое остались лежать, медленно исходя кровью из страшных ран, когда Бутурлин опустил шестопер и понял, что стены окончательно очищены от нарвского гарнизона.

— Пора батюшке нашему, — сказал он стрельцам, — князю Басманову пособить.

— Отсюда и пособим, — сказал один из служилых, делая вид, что целится вниз из пищали.

Вначале хотел Бутурлин отругать выказавшего малодушие, а потом вдруг повеселел.

— Где их пищали затинные? Где пушки и тюфяки? В трех башнях Бутурлин обнаружил ливонские пушки и открыл пальбу сверху по баррикаде, остановившей основные силы, а потом перенес стрельбу на внутренний замок.

— Как бы нас самих ядрами не пошиб воевода Бутурлин, — проворчал Аника. — Глупо голову сложить от своей же пальбы.

— А как брать эту кучу сора? — спросил Басманов.

— Пусти людей половчее в дым и огонь, — сказал Аника, с внимательным прищуром оглядывая баррикаду. — Пусть обойдут с боков и ударят.

— Сделаем, — Басманов повернулся, ища толковых стрельцов, знакомых по учениям у Наровы.

— Только, батюшка князь, Христом-богом прошу, — взмолился Аника, — пусть именно ударят, а не пальбу учиняют. Своих посекут, шуму наделают, а до замка мы так и не дойдем.

Пришлось ждать, пока посланные в обход, найдут дорогу в горящих руинах примыкающих к площади улиц.

Наконец Басманов сказал:

— Не можем ждать более. Сгорим, или немец нас сам обойдет и ударит.

Аника поискал глазами донцов и Ярослава.

— Первыми пойдем, — сказал он. — Иначе народ на копья и алебарды не полезет.

Донцы целовали кресты нательные, Ярослав только проверял и проверял крепеж брони. Аника же просто стоял и смотрел на крепкие ливонские щиты, копья, уставленные ввысь, сияющие шапели да шишаки.

— Пора, — сказал Басманов.

— Гойда!

Рванулся Аника вперед, за ним Ярослав, потом оба донца и еще четверо или пятеро отчаянных.

Ливонцы, не видя большой угрозы в этой атаке, даже копья опускали как-то с ленцой, ожидая бурного натиска всего стрелецкого войска.

Аника, нырнув под длинную пику, рубанул саблей. Послышался скрежет, и казак чертыхнулся — окована. Тогда схватил он два копья руками, не давая поднять их и пустить в ход.

Ярослав смахнул два острых кованых жала, прежде чем третье нашло брешь в его броне, опрокинув на щепки и доски. Чувствуя, что рана не так уж и опасна и сила еще есть, засечник мертвой хваткой, ровно клещ, вцепился в мелькнувшее над ним копье.

Козодой не успел уклониться и наделся на пику, побратим его оказался ловчее — обрубил одно, прижал к земле второе и ногой преломил.

Хлопнул арбалет, и тяжелый болт пробил донца от бока до бока.

Но видя порыв этой горстки и не замечая больше монолита в строю ливонском, стрельцы дружно рванулись вверх по накиданному сору. Копья не остановили вала, хоть и убили многих; не остановили и щиты.

Большой полк буквально сбросил нарвскую пехоту с гребня искусственного возвышения и уже здесь, где строй смешался, началась жестокая резня. Дрались всем — прикладами, пищалями и ножами, кулаками и саблями, коленями и даже шлемами бодали в лицо один другого.

Такого натиска немцы не выдержали, стали разбегаться по боковым улочкам.

Здесь казаки устроили на беззащитных кнехтов настоящую охоту, мстя за гибель тех, кто первыми ворвался в Нарву вслед за отступающими рыцарями.

Сломив сопротивление ландскнехтов, Басманов также вышел к замку. Его силы выглядели жалкими и побитыми, никак не победителями — камзолы на стрельцах дымились, люди слепо опирались на бердыши и пищали, брели куда-то без всякого толка…

Фохт попытался совершить еще одну контратаку.

Бутурлин, которому со стен было отлично видно все, что творилось в замке, велел стрельцам спускаться вниз. Многие послушались, и, пройдя сквозь огонь, по мелким улочкам, с флангов атаковали идущих на вылазку ливонцев. В ходе яростной рукопашной все немцы, вышедшие из замка, остались на месте, назад не ушел ни один.

Жар постепенно стал спадать, и только возле самого замка, в глубине нижнего города все равно продолжался ад.

— Начнем обстрел замка! — крикнул Басманов. — Забирайся назад на стены, друг Бутурлин.

— А если Фохт, будь он неладен…

— Мы справимся, полезай!

Вскоре собственные ливонские пушки стали вновь гвоздить по замку.

Не выдержав пальбы и одного часа, немцы снова высунулись, на конях, со значками на копьях и в крестоносных плащах. На этот раз рядом не было спесивых детей боярских, способных помешать стрельцам.

Большой полк дал только один залп.

Рыцарей и воинов поплоше, способных идти в атаку, у Фохта не осталось.

Обороняться также не было никакой возможности — огонь в нижнем городе поутих, московиты умудрились подтащить к замку несколько своих осадных пушек. Теперь пожар вспыхнул и в самом замке.

Басманов подъехал к замку, прикрывая от жара лицо свернутым плащом.

— Рыцарь Фохт! — проорал он, привстав на стременах. — Если ты еще жив, выходи, говорить станем!

Сверху хлопнул выстрел. Басманов весело и зло рассмеялся:

— Напугали ежа голым задом! После вашего пожарища мне огненное зелье нипочем. Фохта давай!

И рыцарь выехал, степенный и неторопливый, как всегда.

Басманов представился.

— Признаться, — сказал невозмутимый, словно снулый окунь, комендант, — я думал, что этими дикими ордами должен управлять какой-нибудь казак или восточный человек с раскосым прищуром глаз.

— Вы еще казаков не видали, — усмехнулся Басманов, вспоминая, как Аника прорубался сквозь баррикаду, ровно лось сквозь бурелом, орудуя топором. Шапка при этом на нем горела, как и башлык… — Замок оборонить нельзя, вы сваритесь внутри, и весь сказ. Выйти также не сможете — уже пробовали соваться.

— Ваше предложение, князь, — спокойно глядя на Басманова, произнес рыцарь.

«Что за человек? — подумал опричник. — Ровно истукан железный!..»

— Вы храбро дрались и не просили пощады, я сам вызвал тебя на разговор. Предлагаю почетную сдачу — выпущу весь гарнизон, со знаменами и значками, рыцари при себе сохранят оружие.

— Я согласен, — без всякой паузы сказал комендант.

Басманов тряхнул головой, словно не веря своим ушам.

— Передайте Бутурлину — кончай пальбу! Пушки смолкли на ливонских (теперь уже — бывших ливонских) башнях.

Через некоторое время рог возвестил, что гарнизон выходит.

Впереди ехал рыцарь Фохт, которого ждала впереди позорная смерть в безвестном курляндском замке.

За ним — две дюжины уцелевших кавалеров.

А потом потянулись искалеченные и обгоревшие кнехты, местные жители, загнанные в замок пожаром и неразберихой, все еще пьяные и злые ландскнехты.

Казаки вились вокруг немцев, словно акулы вокруг умирающего кита, потрясая саблями и выкрикивая всякую хулу, что шла им на ум. Пожалуй, среди них молчал лишь один обожженный с ног до головы Аника.

— Ругодив наш! — взревел Бутурлин, и в воздух полетели стрелецкие шапки.

Глава 28

ЗА СПИНОЙ

К ладной усадьбе с крепким палисадом и кряжистой мельницей у ручья подлетел всадник, одетый и на военный лад, и на щегольской. Стрелка ерихонки не только поднята, а закреплена столь высоко, что ясно — не собирается обладатель рубиться на саблях, а намеренно превратил хороший шелом в подобие шутовского наряда. Стрелка торчит ровно петушиное перо, задорно и глупо. Броня есть на мужчине, но не для защиты от стрелы или меча, а чтобы брюхо блестело — кольчуга прямо поверх рубахи, без поддоспешника, поверх нее накинут юшман, но не забран застежками, а болтается, словно на корове седло.

Однако вся справа верхового стоила немногим меньше, чем усадьба, к которой он приблизился. А раз есть у человека такой достаток — то сам он себе голова, что да как носить, и в какое время.

— Здесь ли живет боярин Собакин, бывший воеводой в Асторакани? — спросил всадник.

Из-за ворот добротных ему ответили:

— Здесь живет Матвей Иванович, а кто кличет?

— Царской службы человек, — гордо ответил всадник. — Впускай, а то худо будет.

— Все мы в России-матушке царской службы люди, — ответил тот же голос. — Назовись по-божески, именем-отчеством.

— Семен Брыль я, служу опричному воеводе Грязному.

— С опричниками Матвей Иванович дела иметь не станет, — голос сделался желчным. — Больно много гонору вы взяли в последние времена, ровно шляхта какая на Руси завелась.

— Стоят в том лесочке два десятка стрельцов, — сказал назвавшийся Брылем. — Если кликну их? Снимут ворота с петель, а тебя заместо них повесят…

— Скликай свое воронье, опричник, — ответил его невидимый собеседник. — Я стар, мне уже все равно.

— Ты позови боярина, дубина, может, я ему яблочек привез моченых.