Дело было за Съездом. И Съезд снова милостиво и благодушно пошел навстречу президенту, предоставив ему право взять на себя функции премьера. Как видим, в ту пору депутаты еще шутя и играючи, без каких-либо колебаний и сомнений, шли на нарушение Конституции: о чем разговор, – надо, – значит, надо.
Ясно было, однако, что ельцинское премьерство будет достаточно формальным: он возьмет на себя лишь политическую поддержку реформ, подставит им свое плечо и защищающую спину. Это, конечно, немало, но оставался вопрос, кто займется самими реформами, станет фактическим лидером кабинета.
3 ноября появилась неофициальная информация, что принято принципиальное решение – экономический блок правительства возглавит Григорий Явлинский. Позднее Гайдар вспоминал о своей тогдашней реакции на это известие:
“Не убежден, что Григорий подходит для роли, которую необходимо играть в это время. Боюсь, что будет под разными предлогами уходить от неизбежного решения по либерализации цен”.
Как видим, если бы Явлинский в самом деле оказался в правительстве на ключевом экономическом посту, развитие ситуации в российской экономике могло бы пойти совсем по иному направлению.
Однако уже на следующее утро пришло новое известие, опять-таки неофициальное: Явлинский будто бы отказался.
Как все-таки обстояло дело в действительности? По версии самого Явлинского, Ельцин предлагал ему стать не только вице-премьером, но и премьером (разговор об этом президент с ним завел где-то в середине октября). А в конце этого месяца, как раз тогда, когда формировалось правительство, Григория Алексеевича пригласил к себе в кабинет госсекретарь Геннадий Бурбулис. Разговор происходил в той самой комнате отдыха при кабинете госсекретаря, в которой сидели и мы с Геннадием Эдуардовичем. В интерпретации Явлинского предложение, которое сделал ему Бурбулис, звучало так:
– Через пять минут будет подписан указ о назначении первого заместителя председателя правительства. Председателем правительства будет Ельцин. Первым заместителем можешь быть ты. Два проекта указа: про тебя и про Гайдара. Но Ельцин не хочет подписывать Гайдара, он его не знает, ничего о нем не слышал. Ельцину не нравится, что Гайдар из газеты “Правда”, из журнала “Коммунист”, поэтому соглашайся.
Явлинский поинтересовался, “что будет со страной, с экономическим договором” (Договор об экономическом союзе республик, разработанный ЭПИцентром Явлинского, как раз недавно был подписан), будет ли заключен политический договор. Узнав, что политического договора не будет, что главное ожидаемое событие – дальше “Россия пойдет одна”, Явлинский заявил решительно:
– Нет, Гена, я на это не согласен.
В декабре 2004 года я позвонил Бурбулису, спросил, действительно ли был такой разговор и такое предложение Явлинскому. Бурбулис категорически это отверг.
– Дело было так, – сказал Геннадий Эдуардович. – Когда стало ясно, что топтание на месте становится губительным для страны, мы решили создать несколько параллельных групп, поставив перед ними задачу разработать внятную программу экономических реформ с конкретным инструментарием ее выполнения – проектами законов, указов, постановлений правительства. В этом направлении работали группа Сабурова, группа Гайдара… Продолжались и контакты с Явлинским (лично у меня они были очень тесными все предшествующие месяцы). Но уже достаточно скоро – особенно после того, как он стал заместителем председателя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР, – стало ясно, что ни по своим политическим устремлениям, ни по личным качествам Гриша не подходит для ведущей роли в будущем правительстве. Во-первых, он настаивал на сохранении союзного экономического пространства, я бы даже так сказал – сохранении его любой ценой. Во-вторых, что касается его личностно-волевых качеств… Он человек, как бы это сказать, достаточно “маневренный”… То есть принять какое-то практическое решение и биться за него он не может… Поэтому никаких конкретных предложений работать в новом правительстве никто Явлинскому не делал. Уже в сентябре, когда я поехал к Ельцину в Сочи для обсуждения вопросов о том, что делать с экономикой, было ясно, что от Григория мы ничего полезного не получим.
– Откуда ж тогда взялась эта версия про разговор в вашем кабинете?
– Я такого не помню. Более того, никаких проектов указов о том, что первым вице-премьером станет Явлинский или Гайдар, никогда в жизни не было. Реально события развивались так. Самым желанным кандидатом на пост премьера для нас был Юрий Алексеевич Рыжов. Однако он отказался им стать. Тогда, в некотором смысле от безысходности, вышли на идею обратиться к Съезду, чтобы он предоставил самому президенту полномочия возглавить правительство. Когда эти полномочия были даны, никаких разговоров о том, что Явлинский станет первым замом, повторяю, даже близко не было…
– Странно, что сам он все это так описывает…
– В принципе, это можно понять. В то время я очень интенсивно общался со всеми, кто так или иначе был заинтересован в профессиональной работе во властных структурах. Дело в том, что все это на мне висело. Прежде всего – кадровые вопросы. И расставание с членами кабинета Силаева (Ельцин ни с одним из них не встречался и не разговаривал), и предложения по составу нового кабинета. Поэтому в какой-то момент мы действительно могли сидеть в этой комнате отдыха и просто так, абстрактно обсуждать какие-то варианты: а что, если так, а что, если этак?.. Но я категорически настаиваю и в этом отношении полностью за себя ручаюсь, – никаких конкретных разговоров о том, что он мог бы котироваться на пост первого вице-премьера, близко не могло быть. Тогда эта тема в отношении Гриши уже была закрыта.
Небызинтересно, конечно, посмотреть, что говорит про “вариант Явлинского” сам тогдашний президент. Признавая, что Григорий Алексеевич в ту пору был “самым популярным экономистом в стране”, Ельцин также отрицает, что возлагал на него какие-то надежды как на одного из возможных руководителей правительства:
“…Измученный борьбой за свою программу (“500 дней”. – О.М.), он уже приобрел некоторую болезненность реакций. Кроме того, чисто психологически трудно было возвращаться во второй раз к той же самой – пусть и переработанной – программе “500 дней” и ее создателям”.
В общем, в правительство реформаторов Явлинский не попал. На все последующие годы главным для Григория Алексеевича стала беспощадная критика реформ, проводимых другими. Лично для него, наверное, так оно вышло и лучше: своим жизненным примером он вновь доказал, что позиция критика несравненно более комфортна и безопасна, нежели положение тех, кто что-то реально делает. Я уж не говорю о том, что сегодня, когда тот, начальный этап реформ, уже далеко позади, имя Явлинского не вызывает ничего похожего на то всеобщее (почти всеобщее) отторжение и ненависть, какую вызывают, допустим, имена Гайдара и Чубайса. Так что очень везучим человек оказался.
6 ноября, аккурат перед бывшим великим праздником, Ельцин подписал указ, в котором возложил на себя обязанности главы правительства РСФСР.
Другими указами Геннадий Бурбулис был назначен первым вице-премьером, вице-премьерами – Егор Гайдар и Александр Шохин.
По словам Бурбулиса, главным основанием для выдвижения Гайдара на роль ведущего реформатора стали итоги работы его группы. Сам Ельцин вспоминает об этом несколько иначе. Да, на стол ему легли различные “концепции, программы”, из которых надо было выбрать наиболее подходящую. Да, госсекретарь Геннадий Бурбулис советовал ему остановиться на программе Гайдара. Однако президенту, по его словам, “выбор главного “экономического рулевого” хотелось “совершить осмысленно, не торопясь, не оглядываясь на чужое мнение”. Решающими для президента стали такие мотивы:
“Гайдар прежде всего поразил своей уверенностью. Причем это не была уверенность нахала или уверенность просто сильного, энергичного человека, каких много в моем окружении. Нет, это была совершенно другая уверенность. Сразу было видно, что Гайдар… очень независимый человек, с огромным внутренним, непоказным чувством собственного достоинства. То есть интеллигент, который, в отличие от административного дурака, не будет прятать своих сомнений, своих размышлений, своей слабости, но будет при этом идти до конца в отстаивании принципов, потому что… это его собственные принципы, его мысли, выношенные и выстраданные.
Было видно, что он не будет юлить. Это для меня было неоценимо…
Гайдар умел говорить просто. И это тоже сыграло огромную роль… Он не упрощал свою концепцию, а говорил просто о сложном. Все экономисты к этому стремятся, но у Гайдара получалось наиболее убедительно. Он умеет заразить своими мыслями, и собеседник ясно начинает видеть тот путь, который предстоит пройти”.
Всякий, кто когда-либо сталкивался с Егором Тимуровичем, подтвердит, что это совершенно точная его характеристика.
“И, наконец, два последних решающих фактора, – продолжает Ельцин. – Научная концепция Гайдара совпадала с моей внутренней решимостью пройти болезненный участок пути быстро. Я не мог снова заставлять людей ждать. Оттягивать главные события, главные процессы на годы. Раз решились – надо идти…”
Вот все-таки и гайдаровской концепции Ельцин коснулся. Той, которая, среди прочих, была представлена на его суд. Вряд ли он ее как следует понимал или хотя бы более или менее подробно познакомился с ней. Но то, что он принял ее своим внутренним, интуитивным чутьем, – этому вполне веришь. Ельцин – человек чуткой интуиции.
А вот быстро пройти “болезненный участок пути”, к сожалению, не получилось. Тут сказалось и яростное сопротивление не приемлющих реформы, и частые колебания, нерешительность самого Ельцина.
“…Гайдар дал понять, что за ним стоит целая команда очень молодых и очень разных специалистов. Не просто группа экспертов, а именно ряд личностей, самостоятельных, рвущихся в дело, без комплексов… И мне страшно захотелось с ними попробовать, увидеть их в реальности.
Короче говоря, было очень заманчиво взять на этот пост человека “другой породы”.
В самом конце Ельцин довольно бесхитростно упоминает еще об одной причине, почему он остановил свой выбор на Гайдаре: Егор Тимурович – внук знаменитого писателя, с именем которого “выросли целые поколения советских детей”, в том числе и сам он, Ельцин, и его дочери. Так что он поверил “еще и в природный, наследственный талант Егора Тимуровича”.
Вот такие мотивы двигали президентом Российской Федерации, когда на роль фактического главы правительства реформ он выбрал Егора Гайдара.
“Самое главное, – говорит в заключение Ельцин, – и теперь я в этом выборе не раскаиваюсь”.
…Вскорости после указа 6 ноября, которым назначались руководители правительства, был сформирован и весь кабинет. Теперь – вперед!
НАЧАЛО РЕФОРМ, НАЧАЛОСОПРОТИВЛЕНИЯ
“Ученые мальчики в розовых штанишках”
Сейчас известные события октября 1993 года принято обозначать краткой формулой: “расстрел парламента”. Вот-де проклюнулись в России робкие ростки демократии, но тут же были беспощадно уничтожены танковыми выстрелами. Ощущение такое, что в здании парламента – Белом доме – в тот момент притулились все сплошь демократы, народолюбцы, правдоборцы, против которых президент с диктаторскими замашками, не имея других аргументов, применил грубую силу, – попросту говоря, утопил их в крови.
Чем дальше мы удаляемся от того времени, тем больше стираются в памяти реальные события, и даже многие из тех, кто был свидетелем этих событий и прекрасно видел, как все было на самом деле, вроде бы начинают соглашаться: да-да, “расстрел парламента” – наиболее точное обозначение того, что тогда произошло.
Конечно, обстрел Белого дома в ходе его штурма 4 октября 1993 года действительно был (восемь танков разведроты Таманской дивизии, занявшие позиции на Новоарбатском мосту и на набережной Тараса Шевченко, выпустили по зданию Верховного Совета около двенадцати снарядов), однако этот факт никак “не тянет” на то, чтобы стать исчерпывающим символом трагических событий, произошедших в ту пору в стране, хотя с “изобразительной” – фото- и кинематографической – точки зрения он, конечно, для этого весьма удобен. Удобно также использовать этот образ во всяких легковесных телевизионных дискуссиях, так называемых ток-шоу: не станешь же в самом деле подробно перечислять, как все было в действительности.
Но в книге это можно себе позволить – достаточно подробно изложить события с октября 1991-го по октябрь 1993-го. Чтобы освежить нашу общую память – повторяю, уже изрядно притупившуюся.
Октябрь 1993-го начался в январе 1992-го, точнее даже – в декабре 1991-го, когда гайдаровские реформы еще и не начались, а только готовились. Точкой отсчета можно считать выступление вице-президента Александра Руцкого во время его поездки по оборонным предприятиям Сибири в начале этого месяца. Как раз в ходе того турне, обрушившись на новое, лишь недавно сформированное правительство, он прилепил к нему нелепое словосочетание “ученые мальчики в розовых штанишках”. После оно на все лады бесчисленное число раз повторялось “доброжелателями” команды Гайдара.
Вообще-то, напомню, правительство возглавлял не Гайдар, а непосредственный начальник Руцкого – президент Борис Ельцин, можно было бы и поостеречься в выражениях. Но нет, не поостерегся. Очень уж хотелось поскорее заявить о себе как о центральной фигуре во власти, как об истинном защитнике народных интересов, в общем – перехватить политическую инициативу. Так что, повторяю, атаки на реформы начались еще до того, как начались сами реформы. Одновременно началось предательство Руцкого по отношению к Ельцину, который поверил ему, сделал его своим заместителем на высоком государственном посту.
Несколько позже, 18 декабря, в “Независимой газете” Руцкой вновь подверг правительство резкой критике: оно и такое, и сякое, и неуправляемое, и дезорганизованное, не знающее, куда, к какой цели оно идет. Уже тогда Руцкой выступил против либерализации цен, еще только готовившейся, заявив, что, если она не будет отменена, он, Руцкой, уйдет в отставку (потом, правда, не ушел, до конца цеплялся за свое кресло, – пока его не выкинули из него в октябре 1993-го).
Что касается депутатов, мы ведь видели: Съезд благословил президента и правительство на проведение реформ. Однако уже менее чем через две недели после ельцинского указа о либерализации цен – он начал действовать со 2 января – депутатские вожди и их единомышленники вслед за Руцким выступили с нападками на действия кабинета. Так, спикер ВС Руслан Хасбулатов “отметился” 13 января, заявив на встрече с делегацией итальянского сената, что Верховному Совету России следует “или предложить президенту сменить практически недееспособное правительство России, или, в соответствии с конституционным правом, самому сменить это правительство”. Нападки на кабинет спикер продолжил на заседании президиума ВС, состоявшемся в тот же день. “Создается очень безрадостное отношение к правительственной политике, – сказал Хасбулатов. – И какие-то выводы в организационном плане, безусловно, надо будет делать”.
Вот так, ни больше, ни меньше: правительство только начало работать – и оно уже “практически недееспособное”, в отношении него пора делать оргвыводы, то есть попросту менять.
Вроде бы ничего нет удивительного, если руководитель парламента в чем-то не согласен с правительством, критикует его действия, требует откорректировать те или иные принимаемые правительством меры. Поражало другое – агрессивность, яростная непримиримость, с которыми Хасбулатов обрушился на кабинет Гайдара (должен при этом еще раз заметить, что слова “кабинет Гайдара” я, как и многие, употребляю условно: вновь напомню – формально председателем правительства в ту пору был Ельцин, а Гайдар – всего лишь вице-премьером; в апреле он стал первым “вице”, а с 15 июня – исполняющим обязанности премьера).
Поражаешься, как они торопились заявить о себе как о противниках начатых реформ. Хотя бы выждали какое-то время приличия ради, посмотрели бы, что из этих реформ получится, дали бы другим посмотреть. Нет, невтерпеж было…
Эти два деятеля – Руцкой и Хасбулатов – и стали главными фигурами многомесячной борьбы консервативных сил с реформами Ельцина – Гайдара, закончившейся трагическими событиями октября 1993-го. Впрочем, точнее будет поменять этих двоих местами – на первое место поставить Хасбулатова, а уж на второе – Руцкого: все-таки спикер ВС сыграл тут более значительную и зловещую роль.
В ответ на демарш Хасбулатова последовали не менее резкие штыковые уколы со стороны членов правительства. Вице-премьер Сергей Шахрай назвал выступления спикера “по меньшей мере безответственными”, а первый вице-премьер Геннадий Бурбулис охарактеризовал Верховный Совет как “оплот тоталитарной системы”. Из этого видно: хотя атака на правительство и началась вроде бы неожиданно, на пустом месте, она не застала его врасплох; вскидывать руки вверх, отступать после первых же вероломных ударов, ударов в спину никто там не собирался. Нетрудно было догадаться: эта твердая позиция обусловлена прежде всего поддержкой со стороны Ельцина; пока она, эта поддержка, сохранится, все будет нормально.
Оставалось молиться: только бы президент не дрогнул, не попятился назад.
“Либерализация цен не наполнила прилавки”
Атаке спикера на правительство предшествовала его двухдневная поездка в Рязанскую область. Вроде бы именно она и настроила его на столь агрессивный лад. Собственно говоря, уже 11 января, непосредственно по итогам этой поездки, он сделал первые разносные антиправительственные заявления – в частности, констатировал, что начатая кабинетом либерализация цен “не решила проблем пустых прилавков”. Для этого надо было ехать за несколько сот километров? Все, что Хасбулатов узнал в Рязанской области, он мог бы узнать, пройдясь по московским магазинам вблизи Белого дома: да, прилавки по-прежнему пусты. Вообще, удивительное дело: профессор экономики, член-корреспондент Академии наук пускается в рассуждения о неэффективности такой меры, как либерализация цен, спустя всего лишь несколько дней после того, как она начата. Рассуждения, простительные для обывателя, но не для ученого мужа.
За этим и последовало: “недееспособное правительство”, его пора менять и т.д.
Разумеется, выступления спикера не были проявлением обычных разногласий между различными госдеятелями, – это было объявление войны, войны на уничтожение.
С точки зрения политического расчета, тут все понятно. Начавшиеся либеральные реформы, связанный с ними резкий подскок цен, проблемы с зарплатами, пенсиями, пособиями, сбережениями неизбежно должны были вызвать массовое недовольство населения. Воспользоваться этим недовольством, возглавить толпы протестующих (которые, как ожидалось, вскорости появятся), оседлать волну этого недовольства и протеста, въехать на ней во власть тогда захотели многие. В общем-то, это азбука политики – уловить какое-то мощное социальное движение и действовать в его русле, опираясь на его поддержку. Другой вопрос, какое это движение. Способствует ли оно поступательному развитию страны или направлено против него. Но такой вопрос волнует далеко не всякого.
Что касается Хасбулатова, уверен, им с самого начала и до конца двигало прежде всего безграничное честолюбие и властолюбие. Высокий пост, на котором он оказался (в первую очередь, повторяю, благодаря мощной поддержке Ельцина), безнадежно устаревшая, принятая еще в достославные брежневские времена, совсем в другой стране Конституция, открывали перед ним безграничные возможности для восхождения на самую вершину власти. Грех было ими не воспользоваться.
Что же касается интересов страны, интересов народа, – ну кто же из этих политиканов, прилежных учеников Макиавелли, беспокоится о таких пустяках. Это для людей совсем иного склада, старомодно-совестливых, – коих впору заносить в Красную книгу.
Кое-что о личных мотивах
Конечно, можно было бы затевать драку и не с такой яростью, не с такой прытью, как ее затеял Хасбулатов, – постепенно раскручивать маховик, не торопясь, наращивать его обороты. С тактической точки зрения, так оно, наверное, было бы выигрышней. Но у спикера были еще свои, личные счеты с Гайдаром. Да и не только с ним. Вспоминается подобная же неадекватность, с какой Хасбулатов осенью 1991-го обрушился на Явлинского, выдвинувшего свою очередную экономическую программу. Председателя парламента просто трясло при упоминании одного только имени этого экономиста. Точно так же чуть позднее его трясло при упоминании имени Гайдара.
Подобную реакцию трудно объяснить, если не принять во внимание, что Хасбулатов, как уже говорилось, сам экономист, научный работник, профессор, доктор наук. А незадолго перед тем на внеочередных выборах в Академию наук стал еще и членом-корреспондентом. Я не стану утверждать, что его избрали, учитывая не столько его научные достижения, сколько занимаемый им высокий государственный пост, хотя это вполне в традициях российской академии, – вспомним, как холопствующие академики избирали в свои ряды Сталина, Молотова, Вышинского и других пролетарских вождей. Допускаю, что Хасбулатов действительно “тянул” на членкора (хотя в таком случае непонятно, почему его не сделали таковым на предыдущих, очередных, выборах, которые состоялись не намного раньше внеочередных, когда Хасбулатов еще не был председателем ВС). Как бы то ни было, факт остается фактом – член-корреспондент. Так вот, если учесть это обстоятельство, а также то, что и Явлинский, и Гайдар – тоже научные работники, только академическим рангом пониже, ярость, с какой Хасбулатов обрушился на правительство и на его реформы, становится – по крайней мере отчасти – психологически понятна. В нашей академии умнее члена-корреспондента полагается быть только академику, умнее академика – академику-секретарю соответствующего отделения, умнее академика-секретаря – вице-президенту, умнее вице-президента – естественно, только президенту академии. Ну, а разные там доктора и кандидаты, эсэнэсы и эмэнэсы – это так, одушевленный фон, на котором вершат свои подвиги академические олимпийцы, небожители.
Ну, кто для Хасбулатова были все эти Явлинские, Гайдары, Бурбулисы, Шохины! Именно такая вот не различимая глазом институтская мелочь. А туда же лезут! Умничают! Не почитают старших.
Между тем, если уж говорить о научных авторитетах серьезно, Гайдара и его реформы поддержали люди, обладающие наивысшим авторитетом в мировой науке. Тут достаточно сослаться хотя бы на такого выдающегося ученого, как американский экономист русского происхождения, лауреат Нобелевской премии Василий Леонтьев. Уже тогда, когда реформы еще только задумывались, он призвал к скорейшему и всеобъемлющему их воплощению в жизнь. Своим весомым словом он подтвердил, что вырваться за пределы “королевства кривых экономических зеркал”, какое являла собой экономика советского образца, можно лишь через полноценную либерализацию цен и широкомасштабную приватизацию.
Что касается Хасбулатова, как потом выяснилось, он, ко всему прочему, еще и сам претендовал на пост главы правительства. Это тоже, по-видимому, было одной из причин патологической ненависти спикера ВС к Гайдару.
Если же отвлечься от политических и академических интриг, дрязг и склок, перенесенных на почву государственной деятельности, попытаемся ответить серьезно, – ну какое самое наикомпетентное и наиквалифицированное правительство способно было в мгновение ока вытащить Россию из той непролазной дыры, из того непроходимого болота, куда ее загнали коммунистические правители за десятилетия своего бездарного правления? Эти непролазность и непроходимость были многократно усилены в последние годы перед реформами, когда велись бесконечные обсуждения, какими именно эти реформы должны быть. Разговоры, разговоры, разговоры… Слова, слова, слова… А страна все ближе и ближе к пропасти – к экономическому коллапсу, к голоду и гражданской войне.
На пороге коллапса
Позже в разговоре со мной Гайдар признался, что самое тягостное его ощущение от конца 1991 года – пустые магазинные прилавки, нескончаемые мрачные очереди буквально за всем и – общее ожидание неминуемой катастрофы.
То же самое, почти слово в слово он напишет в своей книге “Дни поражений и побед” (впрочем, он это повторит не раз):
“Декабрьская Москва 1991 года – одно из самых тяжелых моих воспоминаний. Мрачные, даже без привычных склок и скандалов, очереди. Девственно пустые магазины. Женщины, мечущиеся в поисках хоть каких-нибудь продуктов… Всеобщее ожидание катастрофы. Когда, даже сегодня еще (книга вышла в 1996-м в издательстве “Вагриус”. – О.М.) меня продолжают обвинять в безнравственной и безжалостной политике, больно ударившей по карману трудящихся, в жестких мерах, приведших к обесцениванию и без того “пустых” вкладов в сберкассах, на память мне всякий раз приходит эта страшная картина зимней Москвы. И я убежден, что делом самой высокой нравственности в тот момент было спасение людей от голода и холода”.
(Кстати, аналогичные “светлые воспоминания” о тех днях сохранились и у другого лидера реформ – Анатолия Чубайса.
– Помню, в ноябре 1991 года, перед отъездом из Ленинграда, – рассказывал он в одном из телеинтервью, – зашел в универсам, обычный ленинградский универсам… И как сейчас помню, там продавался всего один товар, под названием “гнилая свекла”, ящик с которой стоял посреди универсама.
По-видимому, и для Чубайса эти воспоминания стали одним из самых мощных стимулов, подвигнувших его на энергичную реформаторскую деятельность).
Выдержки из справки, полученной правительством, о положении в стране и отдельных регионах на середину ноября 1991 года:
“Продажа мясопродуктов, масла животного, масла растительного, крупы, макаронных изделий, сахара, соли, спичек, табачных изделий, алкогольных напитков, мыла хозяйственного, туалетного и других и других производится, в основном, по талонам…
Отпуск хлеба и хлебобулочных изделий ограничен, реализация молокопродуктов – по мере их поступления – при наличии больших очередей и ограниченного времени торговли.
Архангельская область. Мясопродукты… реализуются из расчета 0,5 кг на человека в месяц… Молоко имеется в продаже не более часа. Масло животное продается по талонам из расчета 200 г на человека в месяц. Талоны не обеспечены ресурсами… Мукой в рознице не торгуют, она поступает только для хлебопечения. До конца года недостаток фондов на муку 5 тыс. тонн. Хлебом торгуют с перебоями. Сахар отпускают по 1 кг в месяц на человека, талоны на него из-за недогруза заводов Украины с июня не отовариваются.
Нижегородская область. Мясопродуктами торгуют по талонам, на декабрь не хватает ресурсов. Молоком торгуют в течение часа. Масло животное реализуется по талонам – 200 г на человека в месяц. Не хватает ресурсов. Растительное масло в продаже отсутствует… С перебоями торгуют хлебом, не хватает зерна на хлебопечение…
Пермская область. На декабрь выдано талонов на масло животное по 200 г на человека, но ресурсов под них нет… Растительного масла в продаже нет… Сахар отсутствует в продаже… Хлебом торгуют с перебоями, при наличии больших очередей. Не хватает муки на хлебопечение”.
И так везде. Пустые прилавки. Бесконечные очереди. За всем… Талоны, на которые в действительности ничего купить нельзя. Забавно сейчас слышать утверждения, что до Гайдара мы жили чуть ли не в раю…
До беспрецедентно низкой отметки – 289, 6 тонн – сократился золотой запас (для сравнения: трижды проклятое царское правительство в тяжелейшей ситуации войны оставило своему преемнику – Временному правительству – 1300 тонн золота). Этих крох уже не хватало на покрытие самых неотложных потребностей страны.
Столь же катастрофичным было положение с валютными резервами. Из справки, предоставленной правительству Внешэкономбанком:
“В связи с крайним обострением платежной ситуации страна в течение года неоднократно оказывалась на грани неплатежеспособности ввиду недостатка ликвидных ресурсов в свободно конвертируемой валюте, о чем неоднократно докладывалось руководству страны.
В конце октября 1991 года ликвидные ресурсы были полностью исчерпаны, в связи с чем Внешэкономбанк СССР был вынужден приостановить все платежи за границу, за исключением платежей по обслуживанию внешнего долга…
…К концу второй декады ноября ликвидных валютных ресурсов ожидается недостаточно даже для выполнения безусловных обязательств государства, и страна может быть объявлена неплатежеспособной”.
В справке также говорилось, что в связи с недостатком валюты банк, среди прочих источников, использовал находившиеся на его счетах “средства валютных фондов предприятий, организаций, республик и местных органов власти”. Почему-то умалчивалось, что использовались еще и деньги простых граждан.
Егор Гайдар:
“Итак, последний год своего правления коммунисты закончили тем самым, с чего начали 74 года назад, – реквизицией валютных счетов предприятий, организаций и граждан, хранившихся во Внешэкономбанке.
В общем, нет ни хлеба, ни золота. И нет возможности платить по кредитам. А новых ждать неоткуда. Потрясающим сюрпризом для меня это не явилось, и все же до прихода в правительство оставались какие-то иллюзии, надежды, что, может, дела чуть лучше, чем кажется, что есть тайные, подкожные резервы. Но нет, ничего нет!
Знаете, как бывает, когда видишь кошмарный сон? Конечно, страшно, но где-то в подсознании теплится надежда: ничего, стоит сделать усилие, проснуться, и ужасы исчезнут… А здесь делаешь это чертово усилие, открываешь глаза, а кошмар – вот он, рядом”.
Так обстояло дело с “волюнтаристским”, не вызванным будто бы объективной необходимостью желанием Гайдара начать либеральные реформы – такие обвинения до сих пор шлют в его адрес. На самом деле только они, эти реформы, и могли спасти страну. Других путей спасения не просматривалось…
Наконец, еще одно обвинение, адресуемое Гайдару: дескать, начав реформы, он делал все не так, очень старался, чтобы они легли тяжелым бременем на простых людей. Разумеется, ошибки были и у Гайдара (а кто их не делает?). Однако в действительности реформы пошли не так, как хотелось бы, совсем по другим причинам. Сказались, во-первых, тяжелейшие начальные условия, о которых уже говорилось.
