Эпона вернулась в поселок, думая не об умершем отце, которому будет воздана последняя честь на вечернем пиршестве, но о Гоиббане. Наконец-то он ее заметил; она была уверена в этом. Он поглядел на нее так, как смотрит мужчина на желанную ему женщину. Теперь-то все будет хорошо, можно не опасаться ни Меняющего Обличье, ни Ригантоны, угрожающей отослать ее в волшебный дом. «Может быть, – мелькнуло у нее в голове, – в тот момент со мной был дух Туторикса; это он следил за мной, направлял взгляд Гоиббана».
      Мир, казавшийся ей таким мрачным, вдруг расцветился всеми красками, ярко засиял под солнцем.
      Возвратившись домой, она заметила, что Ригантона также думает не о своем покойном супруге, так, по крайней мере, ей показалось.
      – Послушай, – обратилась она к дочери, не утруждая себя приветствием, – я только что заметила, как пламя, просвечивая через свободно сплетенную ткань, приглушает цвета. Получается очень красиво. Я думаю, как бы воспроизвести это при ткачестве; что ты по этому поводу думаешь?
      – Как ты можешь думать сейчас о своем ткацком станке? – возмутилась Эпона. – Тебе же надо готовить поминальное пиршество. – Ее возмущение было тем сильнее, что она и сама чувствовала себя виноватой, ибо думала не о Туториксе, хотя этот вечер должен быть посвящен лишь ему одному.
      Пройдя мимо матери, она занялась домашними хлопотами: добавила поленьев в огонь, поставила котел с водой на горячие камни очага, отобрала съестные припасы. Ощущать себя занятой было приятно. А главное – необходимо, особенно в такое время.
      Молодая и всецело занятая собой, она даже не подумала, что Ригантона может испытывать подобную же потребность.
      Поминальное пиршество – оно удалось на славу – шумно разделили все родственники и свойственники усопшего вождя. Все сошлись на мнении, что Туториксу была дарована легкая смерть, быстрая и безболезненная; лучше ее может быть лишь героическая смерть воина в сражении. Это был знак благорасположения духов; поэтому все завидовали покойному вождю.
      Во всех домах поминали усопшего вином.
      – Раздели с нами наш пир, – взывали они к Туториксу. – Поешь красного мяса и испей красного вина в своем новом обиталище и спой песни, что поют храбрые.
      Погруженная в задумчивость Эпона пережевывала каждый кусок так, словно впервые пробовала. Собравшиеся для поминовения умершего вождя еще острее сознавали ценность жизни.
      Эпона не впервые присутствовала на поминальном пиршестве, она знала, что этой ночью многие из собравшихся займутся любовной игрой, ибо переход в другой мир лучше всего чествовать зачатием новой жизни.
      Заметив, что сестра сидит, замкнувшись в себе, мысли ее витают где-то далеко, Окелос не преминул поддразнить ее:
      – Где наша Эпона? Достаточно на нее взглянуть, чтобы понять, что она не с нами… Уж не собираешься ли ты опять отправиться в другие миры, сестра, повидаться с Туториксом? Передай ему привет от меня.
      К этому времени Окелос уже опустошил много чар красного вина.
      Эпона так и напустилась на брата:
      – Ни в какие другие миры я не отправляюсь. Зачем ты болтаешь всякую чепуху? Прекрати, Окелос.
      Ригантона, кусок за куском поедавшая молочного поросенка, подняла голову. Уж не хочет ли ее дочь откреститься от своего дара? Ничего не получится: главный жрец уже подтвердил, что Эпона – друидка. И сейчас как раз самое время оповестить об этом всех родственников; любопытно, какое лицо будет у Сироны.
      – Конечно же, ты можешь бывать в других мирах, – сладким голосом произнесла Ригантона. – Сам Кернуннос подтвердил, что ты от рождения друидка; перед тобой большое будущее. – Скосив глаза, она увидела, что Сирона сидит с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом. Картина просто чудная.
      – Вы все ошибаетесь, – в отчаянии возразила Эпона. – Я все это выдумала. Я поступила нехорошо, похваставшись Окелосу, но все то ошибка, поймите же.
      Глаза Ригантоны гневно засверкали.
      – Как ты смеешь отрицать, что у тебя есть дар друидки? Уж не пытаешься ли ты осрамить меня перед знатными людьми племени кельтов? Что скажет Кернуннос, услышав такую ложь, после того как он согласился принять тебя в обмен на погребение вождя?
      В полном смятении Окелос вскочил на ноги и уставился на мать, забыв о том, что все внимательно за ними наблюдают, забыв обо всем на свете, кроме того, что мать его предала.
      – Почему ты ничего не говоришь о выборах вождя? – воскликнул он. – Мы договорились, что ты отдаешь Эпону друидам в обмен на их согласие поддержать меня на выборах, не ради того, чтобы тебя не сожгли, а погребли со всеми твоими драгоценностями.
      Эпона была расстроена не меньше брата.
      – Ты торговал мной, чтобы получить жезл вождя? – спросила она, обращаясь к Окелосу. – Даже не переговорив предварительно со мной, как будто я не свободная женщина?
      Но брат не слышал ее, так напряженно он ждал ответа матери.
      На этот раз Ригантона заговорила, тщательно взвешивая слова. Еще неизвестно, как повернется будущее; до того, как совет вынесет свое решение, лучше не раздражать сына. Кернуннос прав: Окелос отнюдь не лучший кандидат на пост вождя, но кто может предсказать, каково будет мнение подверженного разным влияниям совета? Ее сын может еще стать вождем, а если друиды примут к себе ее дочь, то у нее будет все, чего она пожелает.
      – Я попросила Кернунноса поддержать тебя на выборах; это часть нашего договора, – заверила она Окелоса. Это, во всяком случае, была правда. Конечно, она высказала эту просьбу под самый конец, как нечто не слишком значительное, вроде короткого козьего хвоста, но об этом лучше всего умолчать.
      – Мама! – вскричала Эпона, чувствуя, что надежда ее покидает. Из спора матери и брата она уже поняла, что мать предложила ее жрецам, а те приняли ее; новость была просто убийственная. Она бросилась на колени возле Ригантоны, как умоляющий ребенок, обвила ее руками. – Послушай, пожалуйста, я не хочу всю свою жизнь заниматься волшебством вместе с Меняющим Обличье. Я не выношу его присутствия. Уж ты-то, из всех людей, должна понимать меня.
      Ригантона решительно высвободилась из объятий дочери.
      – Вы с ним не будете заниматься любовной игрой. Это запрещено ему; гутуитеры должны хранить целомудрие. К тому же он…
      – Я говорю не о любовной игре, не это меня заботит, – перебила Эпона, так и не дав матери довершить свое объяснение. – Я не хочу иметь с Кернунносом ничего, совершенно ничего общего; никогда. С самого детства он вызывает у меня отвращение. И у меня нет никакого желания заниматься волшебством. Оно порождает во мне какое-то… странное чувство. Я хочу жить по-другому; мы уже говорили с тобой об этом; неужели ты не помнишь? Неужели ты не понимаешь? – Казалось, на мать смотрела не она сама, а ее дух, так красноречивы были ее глаза.
      Ригантона отвернулась, недовольная тем, что этот спор происходит в присутствии всех родственников. Чего доброго, они подумают, что дочь дурно воспитана, ее не научили повиновению.
      – Дело уже сделано, – решительно заявила она.
      – Но я прошла обряд посвящения, я взрослая женщина. Если уж ты задумала это ужасное дело, тебе следовало обещать меня друидам, пока я была еще девочкой.
      – Ужасное дело! Благодари всех духов за то, что твой дар, хоть и поздно, а все-таки обнаружился. Пока ты еще не вышла замуж, как твоя мать, я вправе распоряжаться твоей судьбой; наше счастье, что у меня есть еще время, чтобы исправить мой недосмотр; и как я не заметила вовремя твоих способностей? – Чтобы предупредить возражения дочери, она повернулась к Сироне. – Не правда ли, мне повезло, невестка? Так же, как и Эпоне? Скажи ей это от моего имени.
      Глаза Сироны метали молнии, но эти молнии не могли пробить щита, которым укрылась Ригантона.
      – Туторикс сказал, что я не обязана это делать, – крикнула Эпона, обращаясь к собравшимся родственникам.
      – Туторикс мертв, – решительно отрезала Ригантона. – Я единственный человек, которому ты должна подчиняться. К тому же он никогда не говорил мне ничего подобного. – Она подняла левую руку с полным вина греческим кубком. – Но пора уже прекратить это пустое препирательство, совершенно неуместное во время поминального пиршества, и предаться счастливым воспоминаниям о Туториксе. Тебе не подобает вести себя так, особенно сегодня вечером, Эпона.
      Пиршество продолжалось всю ночь, до первой утренней звезды. Окелос пировал в полном упоении: он убедил себя, что Ригантона и в самом деле договорилась о его избрании. В конце концов, она его мать; мать не должна предать сына. Да и не такая уж это большая просьба, даже если она и хлопотала о введении нового погребального обряда.
      «А какие пышные похороны будут у меня, – думал Окелос, – после того как завершится мое долгое великолепное правление племенем. Я возьму с собой в другие миры целые груды сокровищ. Ригантона непременно добьется моего избрания; спасибо ей за это!»
      Когда пиршество окончилось, все еще улыбаясь, он уснул пьяным сном на своем ложе.
      Разойдясь по домам, другие претенденты на пост вождя долго обсуждали со своими женами и приверженцами, какой нечестный ход предприняла Ригантона. Предложить свою дочь друидам в обмен на их поддержку! Нет, эту женщину надо как следует проучить.
      Затем, собравшись вместе, после ожесточенных споров и даже тумаков, все пришли к общему соглашению. Самый достойный претендент на пост вождя – Таранис; остальные окажут ему поддержку и постараются убедить совет старейшин встать на их сторону. Тем самым замыслы Ригантоны и этого ее презренного сына будут сорваны.
      Последнее возражение выдвинул сам Таранис.
      – Но, если сами духи возжелают, чтобы вождем племени стал Окелос, что мы сможем поделать?
      Ответила ему Сирона.
      – Ничего, – сказала он. – Но я не верю, что духи этого возжелают. Ты же сам слышал сегодня, мой муж. Ригантона пообещала отдать свою дочь друидам, выторговав у них обещание, что они поддержат погребение Туторикса; если я не ошибаюсь, избрание Окелоса для нее дело второстепенное. Я нигде не слышала, чтобы друиды поддерживали Окелоса. Поэтому обойди поочередно всех членов совета, поговори с каждым, напомни о своих способностях и о слабостях Окелоса. Напомни, что Ригантона нечестным путем пыталась заполучить пост вождя для своего сына. Мы еще посмотрим, кто победит.
      Все время, пока продолжались эти разговоры, не спала и Эпона. Она лежала, свернувшись клубочком, на своем ложе и старалась не слышать непрестанно звучавшего у нее в ушах присвистывающего голоса Кернунноса; жрец уговаривал ее, молил, требовал.
      Он, Ригантона и Окелос пытались опутать ее прочной паутиной, как это делает паук, прежде чем сожрать свою жертву. Если им удастся добиться своего, она будет уже не Эпоной, а кем-то другим, кем именно – она не знала.
      Она сжала кулачки, нет, так легко она не сдастся, будет бороться до конца. «Меня спасет Гоиббан», – решила она.
      Племя уже не могло дольше задерживать торговцев с привезенными ими товарами. Запасы ячменя и пшеницы были на исходе; женщины жаловались на нехватку льна. Необходимо было немедленно избрать вождя, повелителя племени, который бы вел переговоры с торговцами. Плотники уже готовили резной конек для установки в доме будущего вождя.
      На другой день собрались старейшины и после надлежащего обсуждения единодушно избрали вождем кельтов Тараниса. Тараниса Громоголосого.
      – Ты предала меня, – в ярости обвинил Окелос Ригантону. – Как я мог позабыть, что ты делаешь все только для своего блага? Ты добилась того, что хотела, но не позаботилась обо мне.
      – Я сделала, что могла, – заверила она. – Ты все еще молод, а Таранис уже в летах. Он не будет жить вечно. Настанет и твой черед.
      Он покачал головой.
      – Ты обманула меня, Ригантона, я не получил того, что должен был получить. Я никогда тебя не прощу.
      – Я огорчена не меньше тебя. Сегодня днем Таранис будет провозглашен вождем племени, мне придется отдать ему жезл; представляю себе, как будет ухмыляться, глядя на меня, его женушка. Ты думаешь, мне это будет приятно?
      – Я думаю, что ты вполне это заслужила, – с горечью сказал ей Окелос.
 
      Чтобы присутствовать при провозглашении нового вождя, на площади собралось все племя. На церемонии должны были присутствовать все, кто может; традиции, против своей воли, вынужден был подчиниться и Окелос. По этому случаю он надел боевой нагрудник и с помощью извести закрепил в яростно взлохмаченном состоянии свои волосы.
      «Они еще пожалеют, что не выбрали меня», – несколько раз прошептал он про себя.
      Эпона постаралась пораньше уйти из дома, чтобы ей не пришлось сопровождать мать. Ее вообще тяготило присутствие Ригантоны. И сейчас она стояла с краю собравшейся толпы. Это было первое подобное событие в ее жизни, и его торжественность, помимо ее воли, произвела на нее большое впечатление. Все нарядились в лучшие одежды, надели самые яркие украшения. Нематона приказала обвить зеленью большой камень, кость Матери-Земли, где должен был стоять Таранис, принимая приветствия от своего народа. Вокруг всей площади были разожжены священные костры; собравшиеся пели благодарственную песнь; отныне они под надежной защитой нового вождя.
      Пока Эпона смотрела на происходящую церемонию, к ней незаметно подошел Кернуннос. Он схватил ее за локоть и прошептал:
      – В следующее полнолуние начнется твое обучение, Эпона. Мы пошлем за тобой. Или ты придешь сама. Но ты непременно придешь.
      Эпона вздрогнула, но, прежде чем она успела что-нибудь ответить, жрец улетучился как дым.
      Увидев рядом с Алатором свою подругу Махку, она подошла к ней. Махка казалась такой сильной и уверенной в себе, тогда как Эпона чувствовала себя слабой и незащищенной.
      За это солнечное время года Махка выросла на полголовы. Со своими могучими плечами и широким, туго обтянутым кожей лицом она выглядела уже взрослой женщиной. Но при виде Эпоны она расцвела знакомой детской улыбкой.
      – Да сияет тебе всегда солнце! Иди сюда, к нам, будем вместе смотреть на церемонию. Она вот-вот начнется: Таранис выйдет голый из нашего дома; Поэль омоет его и облачит в мантию вождя. Отсюда все хорошо будет видно.
      Эпона поздравила подругу, ведь она теперь член семьи вождя. Но Махка отмахнулась от ее искренних – Эпона и в самом деле радовалась за нее – поздравлений.
      – Какая разница, живу я в доме вождя или где-нибудь еще? Мне это безразлично.
      – И зря, – сказал ей Алатор. – Таранис будет теперь распределять вымененные у торговцев товары, а это значит, что твоей семье достанется все лучшее.
      Серые глаза Махки ярко блеснули.
      – Я хочу только быть воином. Разъезжать на военной колеснице, подобной тем, что изображены на греческих амфорах. Размахивая мечом, вести за собой сотни людей в битву и умереть героической смертью.
      – Но наше племя сейчас ни с кем не сражается, – напомнила Эпона подруге.
      – Неужели ты не слышала, что затевает твой брат? Он уговаривал нескольких молодых людей совершить набег на греков. Их цель не только добиться славы. Они поговаривают о том, что у нас недостаточно женщин и земли; они хотят завести семьи в каком-то другом месте. Согласись, в нашем селении живет слишком много народу. Окелос намеревается с отрядом молодых воинов основать новые поселения и обещает всем, кто отправится с ним, лучшую жизнь.
      – Окелос хочет только пограбить греков, – возразила Эпона.
      Махка сделала пренебрежительный жест.
      – Если он достаточно силен, чтобы завладеть сокровищами греков, почему бы ему это не сделать? Сильнейший должен обладать всем самым лучшим, чтобы он мог хорошо обеспечивать семью и заводить много сильных детей. Только так племя может добиться процветания. Я хочу упросить их, чтобы они взяли меня с собой. Ты знаешь, Эпона, я могу сражаться не хуже любого из них. Я принесу гораздо больше пользы, участвуя в завоевании новых земель, чем если выйду замуж за какого-нибудь глупого пахаря из другого племени и нарожаю кучу сопливых ребятишек.
      – А твои родители дали свое согласие? – спросила Эпона.
      – Дадут. А если нет, я убегу и все равно поступлю по-своему.
      – Ты ослушаешься их?
      – Конечно. Говорят, Ригантона обещала отдать тебя друидам, но ты не хочешь к ним идти. На твоем месте я бы убежала, Эпона. В этой жизни ты должна бороться сама за себя.
      «Махке легко говорить это», – подумала Эпона. Ни ее самой, ни ее семьи не коснулось никакое горе; ее будущее обеспечено. А в ее жизни за какие-то несколько дней произошло много такого, что вселяет глубокое беспокойство. Но ведь у нее есть Гоиббан, это все, что ей нужно. В ней сохранилось еще достаточно детской наивности, чтобы верить, что Гоиббан будет рад жениться на ней.
      – Я не собираюсь идти в волшебный дом, – сказала она Махке. – Вы все будете очень удивлены, когда увидите, что я сделаю. – Она загадочно улыбнулась и вновь стала следить за происходящей церемонией.
      После того как Тараниса омыли и облачили в мантию вождя, сотканную из пестрых нитей, представляющих все цвета всех семей, жрецы подвели его к священному камню. Он бесстрастно наблюдал, как они принесли жертвы Духам Огня и Воды, Земли и Воздуха, а затем поклялся духам, что его племя будет жить и трудиться в полном единении с природой, не допуская, чтобы щедрая доныне земля оскудела, чтобы духам было нанесено хоть какое-нибудь оскорбление.
      В самый разгар церемонии через толпу – с жезлом в руке – прошествовала Ригантона. Она передала жезл Поэлю, а тот, в свой черед, предложил его Таранису.
      Высокий, весь заросший бородой, с бычьей шеей и громоподобным голосом, Таранис трижды провозгласил:
      – Если кто-нибудь из вас считает себя сильнее меня, пусть примет мой вызов и отнимет этот жезл у меня.
      Когда Таранис прокричал эти слова в первый раз, Окелос шевельнулся, словно бы собираясь шагнуть вперед; все сразу же повернулись к нему, но он остался на месте и только глаза его горели гневным огнем.
      Видя, что никто не принимает вызова, Поэль вручил жезл Таранису. Затем, широко раскинув руки, друид развернулся и встал лицом к кельтам.
      – Пусть услышт меня все, что живет, умирает и вновь воскресает! Наш старый вождь перешел жить в другой мир. Отныне племенем будет править Таранис Громоголосый; мы все обязаны соблюдать ему верность. Пока он будет нашим вождем, мы можем делить с ним его силу и его процветание, ибо он – наш, и все ему принадлежащее – тоже наше. Пойте же со мной песню нашего народа. Пойте обо всем, что приносит благо, порождает гармонию и поддерживает жизнь.
      Все радостно и громко запели. Они теперь и в самом деле принадлежали новому вождю, как и он им; объединились в замечательное сообщество кельтов; каждый из них – нераздельная часть целого. И это целое исполнено великолепия.
      Торговцы, томившиеся в ожидании за частоколом, услышали безгранично ликующий громовой рев, раскатившийся далеко по Голубым горам.
      Вечером, сидя в дверях своего дома, Эпона нетерпеливо ожидала восхода луны. Наконец над вершинами показался серебряный полумесяц, белый ноготок в бледно-лиловом небе. Значит, у нее еще есть время, много ночей, прежде чем ее отведут в волшебный дом. Надо немедленно поговорить с Гоиббаном.
      Наутро, однако, смелость изменила ей. Она отложила задуманное на день, затем еще на день. Как-то все не находились подходящие слова, а дух ничего не подсказывал. Но до полнолуния еще оставалось время.
      Нагрянули торговцы, и Таранис подолгу сидел с ними на базаре, выслушивал их предложения, выпятив губы и сузив глаза, внимательно осматривал их товары. Он упорно торговался, и его громовой голос нагонял страх на некоторых незнакомых с ним торговцев. Сидя вокруг своих домашних очагов, люди стали поговаривать: «Таранис будет хорошим вождем. Давайте выпьем еще по чаре вина за Громоголосого».
      Друиды стали по очереди разговаривать с Эпоной, все, за исключением Кернунноса, который ждал своего времени.
      Нематона зашла в их дом, когда Эпона расшивала подол платья. Дочь Деревьев села подле нее и показала длинным пальцем на вышиваемый ею узор. Молодая женщина кусала губы и то и дело тыльной стороной кисти откидывала влажные волосы со лба: в вышивании она явно не была мастерицей.
      – Тщательно клади каждый стежок, – наставительно сказала гутуитера. – Он должен занять свое место в узоре. А узор, ты знаешь, – это основа жизни. – Жрецы – это не маленькое племя внутри большого племени, их цель отнюдь не в том, чтобы, совершая жертвоприношения и общаясь с духами, жить за счет других. Друидами являются те, кто знает и понимает узор, образуемый всеми живыми существами, каждое из которых, чтобы выжить, должно в своих поступках гармонично сочетаться со всеми другими. Узор, иными словами, образ жизни, обычаи и традиции, старше самих людей; поколений, передававших друг другу это знание, больше, чем нитей в ткацком станке. Узор проявляется в магии камней – увы, мы мало что помним об этой магии, – так же, как и в пении деревьев. Все сущее должно вписываться в общий узор, или же оно обречено на гибель.
      Эпона подумала о Кернунносе, с его сощуренными желтыми глазами, который, без сомнения, уже ожидает ее. Она подумала о том, каково это – постоянно жить в дыму благовоний, распевать священные песнопения и каждую ночь переноситься в другие миры, где клубятся туманы и все видится не таким, каким является на самом деле.