- Стой, возьмем ее с собой.
      А он в ответ:
      - С ума ты спятил! Я никому не позволю пачкать машину... Малейшая случайность - и можно испортить сиденье, да к тому же нам и одним не плохо.
      Я ничего не ответил, но почувствовал, что теперь, особенно после выпитого вина, моя неприязнь к нему укрепилась окончательно и я уже не смогу больше сдерживаться.
      Тем временем мы, с божьей помощью, добрались до Рима. Он продолжал разглагольствовать, а я подремывал. Пеппино захотел подвезти меня к дому. Я живу на бульваре Реджина, и Пеппино отправился по виа Венето, которую в это время уже начал заполнять народ. Внезапно шедшая впереди нас машина с французским номером резко затормозила, и Пеппино, ехавший следом за ней, загнал свой передний буфер на задний буфер этой машины. Он тут же вылез, внимательно изучил, что произошло, и подошел к дверце французской машины. В ней сидела одна лишь молодая и изящная блондинка, ее руки с накрашенными ногтями лежали на руле.
      - Синьора, пожалуйте ваши права, номер машины, фамилию, - начал Пеппино, вынимая записную книжку и карандаш. - Поймите же, не для того я покупал машину, чтобы вы мне ее ломали. Вы причинили мне ущерб в тысячу лир... Кто мне его возместит? Я купил машину только сегодня утром, новенькую с иголочки, совсем не для того, чтобы вы мне ее уродовали.
      Понятно, такого рода происшествие давало ему повод не скупиться на слова, и тут уж было ясно видно, какой это дотошный и нудный человек.
      - Да ты бы сначала попробовал расцепить машины! - закричал не лишенный здравого смысла молодой человек из обступившей нас толпы бездельников.
      И он был прав - это было пустяковым делом: чтобы расцепить машины, Пеппино достаточно было бы дать задний ход. Но Пеппино понял его слова на свой лад.
      - Отцепите мою машину, - принялся он кричать повелительным тоном. Отцепите мою машину... Отцепите ее, коли вы такой прыткий.
      Толпа росла и поглядывала на нас недружелюбно. Француженка, ничего не понимая, смотрела на Пеппино и улыбалась.
      Пеппино настаивал:
      - Синьора, прошу, прошу: ваша фамилия, ваши права, номер машины?
      - И сколько лет, и есть ли дети, - выкрикнул чей-то голос из толпы.
      - Да ты сначала попробуй отцепить машину, - опять закричал первый голос.
      А Пеппино, совершенно обнаглев:
      - Я вам уже сказал, отцепите мне ее. Давайте принимайтесь за дело. Вы, верно, механик, коли разбираетесь в этом лучше меня.
      Тогда, подойдя ближе, высоченный здоровый парень поднес к самому носу Пеппино кулак и сказал:
      - Никакой я не механик... а чемпион по вольной борьбе.
      - Тем лучше, вы с вашей силой наверняка сможете отцепить машину.
      Дело для Пеппино могло бы принять дурной оборот, не окажись здесь я. Я крикнул:
      - А ну ребята, взяли, приподнимем машину... Это же пустячное дело.
      Сказано - сделано: мы взялись впятером - машина Пеппино была легонькой - и разом отцепили ее от французской машины. Потом я повернулся к Пеппино и сказал:
      - Теперь бери книжку и пиши.
      - Что с тобой... ты с ума спятил?
      - Говорю тебе, пиши: я - пень, надоедливый и докучный... Пиши, пиши.
      Послышался громкий смех и даже свистки. Пеппино с записной книжкой в руке стоял словно потерянный. Я добавил:
      - А теперь садись в свою машину и убирайся отсюда.
      На этот раз он послушался, сел в машину и поспешно
      уехал. Собравшаяся толпа проводила его криками. Француженка тоже уехала. Я перешел улицу и направился в бар пропустить рюмочку аперитива.
      Девушка из Чочарии
      Когда профессор настаивал, я не раз говорил ему:
      - Смотрите, профессор, это ведь простые девушки... Деревенщина... Подумайте, что вы делаете... Лучше вам взять римлянку... Крестьянки из Чочарии - неотесанные и неграмотные.
      Последнее обстоятельство особенно нравилось профессору.
      - Неграмотная!.. Этого-то мне и надо... По крайней мере, не будет читать комиксы... Неграмотная!
      Профессор, старик с острой бородкой и седыми усами, преподавал в лицее. Но главным предметом его занятий были руины. Каждое воскресенье, а также и в другие дни недели он бродил по виа Аппиа, по римскому Форуму, по термам Каракаллы и ворошил развалины древнего Рима. Квартира его была битком набита археологическими и всякими другими книгами и напоминала книжную лавку. Начиная с прихожей, где они были свалены грудой за зеленой занавеской, книги занимали всю квартиру - коридоры, комнаты, кладовки. Не было их только на кухне и в ванной.
      Профессор берег свои книги, как зеницу ока, и горе тому, кто к ним прикасался. Невозможно себе представить, чтобы он мог их все прочитать. И все-таки, как говорим мы в Чочарии, он никак не мог набить себе брюхо: когда он не был занят в лицее и не давал уроков на дому или не изучал развалины, то обычно отправлялся к букинистам - порыться в их тележках - и всегда возвращался домой со связкой книг под мышкой. Словом, профессор коллекционировал книги, как мальчишки коллекционируют марки. Почему он так упорно хотел взять себе служанку из моей деревни - это мне было совершенно непонятно. Профессор говорил, что деревенские девушки честнее и что голова у них не забита всякой дурью. Говорил, что его веселят румяные, словно яблочко, щеки крестьянок, что они хорошо готовят. Короче говоря, так как не проходило дня, чтобы профессор не заглянул ко мне в швейцарскую, упорно требуя неграмотную девушку из Чочарии, я написал домой своему куманьку. Он ответил, что у него есть как раз то, что требуется: девушка из Валлекорса, зовут ее Туда и ей нет еще двадцати. Но, писал мне в своем письме кум, у Туды есть один недостаток: она не умеет ни писать, пи читать. Тогда я ему ответил, что это именно то, что надо профессору: неграмотная девушка.
      И вот в один прекрасный вечер Туда вместе с моим кумом приехала в Рим, и я пошел на вокзал встретить ее. С первого же взгляда я понял, что Туда настоящая чочарка, из тех, что целый день без устали могут вскапывать землю мотыгой и носить по горным тропинкам на голове корзину весом в полцентнера. У Туды были розовые щеки, которые так нравились профессору, косы вокруг головы, черные, сходящиеся на переносице брови, круглое лицо, а когда она смеялась, во рту у нее сверкали очень ровные, белые зубы - в Чочарии женщины чистят их листьями мальвы. Правда, одета она была не как чочарка, но походка у нее была как у всех наших крестьянок - она ставила на землю всю ступню и не носила туфель на высоких каблуках. У нее были мускулистые икры, которые так хороши, когда вокруг них завязаны шнурки от сандалий.
      Туда держала под мышкой корзину; она сказала, что это для меня. В корзинке на соломе лежала дюжина свежих яиц, прикрытых листьями смоковницы. Я посоветовал ей отдать подарок профессору: это произведет на него хорошее впечатление. Туда ответила, что она не подумала о профессоре, ведь он синьор и, конечно, у него имеется собственный курятник. Я рассмеялся; пока мы ехали домой на трамвае, я расспросил ее о том о сем и понял, что Туда настоящая дикарка: она никогда не видела поезда, трамвая, шестиэтажных домов. Словом, как и хотелось профессору, она была необразованная.
      Мы приехали домой; сначала я провел Туду в швейцарскую, чтобы познакомить ее с моей женой, а потом мы поднялись на лифте к профессору. Он открыл нам сам, потому что у него не было прислуги - обычно моя жена убирала его квартиру, а иногда и готовила ему обед. Едва мы вошли, как Туда сунула профессору корзинку со словами:
      - Держи, профессор, я привезла тебе свежих яиц.
      Я сказал ей:
      - Профессору не говорят "ты".
      Но профессор подбодрил Туду, сказав:
      - Ничего, девочка, обращайся ко мне на "ты".
      Профессор объяснил мне, что это ее "ты" шло от древних римлян, что древние римляне, так же как чочарцы, не знали обращения на "вы" и обходились друг с другом запросто, словно все они были одна большая семья.
      Потом профессор провел Туду на кухню. Кухня у него была большая, с газовой плитой, алюминиевыми кастрюлями и всем, что требуется. Он разъяснил Туде, как этим пользоваться. Туда выслушала все молча и серьезно. Потом звонко сказала:
      - А я не умею готовить.
      - Но как же? - сказал растерянно профессор. - Мне говорили, что ты умеешь готовить.
      Туда сказала:
      - В деревне я работала... Копала землю мотыгой... Конечно, я готовила, но только лишь бы поесть... Такой кухни у меня никогда не было.
      - А где ты готовила?
      - В шалаше.
      - Ну что же, - сказал профессор, теребя бородку, - мы здесь тоже готовим - лишь бы поесть... Допустим, что тебе надо приготовить мне обед... Что ты сделаешь?
      Туда улыбнулась и сказала:
      - Я сделаю тебе макароны с фасолью... Потом ты выпьешь стакан вина... Ну, потом можешь съесть еще несколько грецких орехов и немного фиг.
      - И это все... Никакого второго?
      - Как так второго?
      - Говорю, никакого второго блюда... рыбы, мяса? Туда весело расхохоталась:
      - Макарон с фасолью и хлеба тебе мало?.. Чего же тебе еще?.. Я съедала тарелку макарон с фасолью и хлебом и копала землю целый день... А ведь ты не работаешь.
      - Я занимаюсь, пишу, я тоже работаю.
      - Вот именно - занимаешься... А мы работаем по-настоящему.
      Короче, Туда никак не хотела согласиться, что надо готовить, как говорил профессор, "второе". Наконец, после долгих споров, было решено, что моя жена некоторое время будет приходить и учить Туду готовить. Потом мы прошли в комнату для прислуги. Это была хорошая комната, выходящая во двор, с кроватью, комодом и шкафом. Оглядевшись вокруг, Туда сразу же спросила:
      - Я буду спать одна?
      - А с кем бы ты хотела спать?
      - В деревне мы спим по пять человек в комнате, - Нет, эта комната только для тебя.
      Я ушел, наказав Туде быть старательной и хорошо работать, потому что я отвечаю за нее и перед профессором и перед своим кумом, который ее рекомендовал. Уходя, я слышал, как профессор объяснял ей:
      - Смотри, ты должна ежедневно метелочкой и тряпкой стирать пыль со всех этих книг.
      - Что ты делаешь с этими книгами? - спросила Туда. - На что они тебе?
      - Книги для меня то же, что для тебя мотыга... Они нужны мне для работы.
      - Но мотыга-то у меня только одна.
      Начиная с этого дня профессор, проходя мимо швейцарской, всякий раз сообщал мне какую-нибудь новость о Туде. Сказать по правде, профессор не был в большом восторге. Однажды он пожаловался мне:
      - Неотесанная она, совсем неотесанная... Знаете, что она вчера сделала? Взяла с моего стола листок бумаги - работу моего ученика - и заткнула ею бутылку с вином.
      - Профессор, - сказал я, - ведь я предупреждал вас... Деревенская девушка...
      - Да, - согласился он, - но все-таки она милая девочка... Добрая, услужливая... очень милая девочка.
      Прошло некоторое время, и эта милая девочка, как ее называл профессор, стала настоящей городской девицей. Получив жалованье, она начала с того, что сшила себе модное платье и стала похожа на настоящую синьорину. Потом купила туфельки на высоком каблуке. Потом сумочку под крокодилову кожу. Потом - и это было уж совсем напрасно - отрезала косу. Правда щеки у нее по-прежнему были румяные, как два яблока; они не могли так скоро стать бледными, как у девушек, родившихся в городе, и это как раз нравилось в ней не одному профессору. Когда я первый раз увидел ее с этим мерзавцем Марио, шофером синьоры с четвертого этажа, я сразу же сказал ей:
      - Смотри, этот тебе не пара... А то, что он говорит тебе, он повторяет всем девушкам.
      Туда ответила:
      - Вчера он возил меня на машине в Монте-Марио.
      - Ну и что же?
      - Хорошо прокатиться на машине... А посмотри, что он мне дал, - и она показала булавку из белого металла со слоненком, какие продают галантерейщики на рынке Кампо деи Фьори.
      Я сказал ей:
      - Ты глупая и не понимаешь, что он тебя водит за нос... Кроме того, ему не следовало бы без спросу катать тебя на машине... Если об этом узнает синьора, ему достанется. И потом - будь осторожна, еще раз говорю тебе будь осторожна.
      Но Туда только улыбнулась и продолжала гулять с Марио.
      Прошло две недели. И вот однажды профессор заглянул ко мне в швейцарскую, отозвал меня в сторону и, понизив голос, спросил:
      - Послушайте, Джованни... Туда честная девушка?
      - Да, конечно, - сказал я. - Глупая, но честная.
      - Пусть так, - заметил он, не слишком убежденный, - но у меня пропало пять ценных книг... Мне не хотелось бы...
      Я еще раз решительно заявил, что Туда тут ни при чем и что книги, конечно, найдутся. Но признаюсь, все это меня встревожило, и я решил быть начеку. Однажды вечером, несколько дней спустя, я увидел, как Туда вместе с Марио входит в лифт. Марио сказал, что ему нужно поехать на четвертый этаж, чтобы узнать, каковы будут приказания синьоры. Он врал, синьора ушла час назад, и Марио это было известно. Я позволил им подняться, а потом поднялся сам на лифте и направился прямехонько к квартире профессора. Случайно они оставили дверь полуоткрытой. Я проник туда, прошел по коридору. Их голоса доносились из кабинета - значит, я не ошибся. Я осторожно заглянул в дверь - и что же я увидел? Марио влез на придвинутое к книжному шкафу кресло и шарил рукой по стоящим под самым потолком книгам. А она, эта краснощекая святоша, придерживала кресло и говорила:
      - Вот ту, наверху... Ту, что потолще... в кожаном переплете.
      Тогда я сказал, выходя из засады:
      - Ай да молодчина! Молодцы и только!.. Попались голубчики!.. А я еще не поверил профессору, когда он мне сказал... Ну что за молодцы!..
      Видели ли вы когда-нибудь кота, на которого вылили из окна ведро воды? Вот так же и Марио - услышав мой голос, он спрыгнул с кресла и удрал, оставив меня одного с Тудой. Я начал распекать ее и так и этак; другая бы на ее месте разревелась. Но нет - от чочарки этого не добьешся. Туда выслушала меня, опустив голову и не проронив ни звука. Потом подняла на меня глаза - в них не было ни слезинки - и сказала:
      - А кто у него воровал? Я всегда приношу назад сдачу от денег, которые он дает мне на покупки... Никогда я не говорю, как некоторые кухарки, что заплатила за что-нибудь вдвое больше, чем на самом деле.
      - Несчастная... а книги ты не крала? Или это не называется воровством?
      - Но ведь книг-то у него очень много.
      - Много или мало, а ты не должна к ним прикасаться... Берегись! Если я тебя еще раз поймаю, ты у меня в два счета вылетишь в деревню...
      Упрямая башка, она так и не захотела мне поверить, она даже на секунду не допускала мысли, что совершила кражу.
      Но вот несколько дней спустя Туда входит ко мне в швейцарскую с пачкой книг под мышкой и говорит:
      - Вот они - книги профессора... Сейчас я ему их отнесу, и пусть он больше не жалуется.
      Я сказал ей, что она поступила хорошо, а про себя подумал: в конце концов, Туда неплохая девушка, во всем виноват Марио. Я поднялся с ней на лифте и вошел в квартиру профессора, чтобы помочь ей поставить книги на место. В ту самую минуту, когда мы развязывали пакет с книгами, домой вернулся профессор.
      - Профессор, - сказал я,- вот ваши книги... Туда их отыскала... Она давала их подруге посмотреть картинки.
      - Хорошо, хорошо... Не будем больше об этом говорить...
      Не снимая пальто и шляпы, профессор бросился к книгам, взял одну из них, раскрыл и вдруг закричал:
      - Но это же не мои книги!
      - То есть как не ваши?
      - Те были книги по археологии, - говорил он, лихорадочно листая другие тома, - а это пять томов юриспруденции и к тому же разрозненных.
      - Можно узнать, что все это значит? - спросил я у Туды.
      На этот раз Туда решительно запротестовала.
      - Пять книг взяла, пять книг и вернула. Что вы от меня хотите?.. Я заплатила за них много денег... больше, чем получила за проданные.
      Профессор был так ошеломлен, что смотрел на меня и на Туду, открыв рот и не говоря ни слова.
      - Погляди... - продолжала Туда. - Переплеты такие же... даже красивее... Посмотри... Даже весят столько же... Мне их взвесили... Они весят четыре с половиной кило, столько же, сколько твои.
      На этот раз профессор рассмеялся, хотя и грустным смехом.
      - Книги не вешают, как телят... Каждая книга отлична от другой... Что я буду делать с этими книгами?.. Ты понимаешь?.. Каждая книга рассказывает о своем. У каждой свой автор.
      Но Туда не хотела ничего понимать. Она упрямо повторяла:
      - Пять было, пять и есть... Те в переплетах и эти в переплетах... Знать ничего не знаю.
      В конце концов профессор отправил ее на кухню, сказав:
      - Иди готовить обед... Хватит... Я не желаю больше портить себе кровь.
      Когда Туда ушла, он сказал:
      - Мне очень жаль... Она милая девочка... Но слишком уж неотесанная.
      - Такая, какую вы хотели, профессор.
      - Mea culpa *, - промолвил он.
      * Моя вина (лат.).
      Туда еще некоторое время жила у профессора, подыскивая себе место; потом она устроилась судомойкой в молочную. Иногда она заходит навестить меня. О случае с книгами мы не говорим. Но Туда сказала мне, что учится читать и писать.
      Римская монета
      Была пятница и тринадцатое число. Но я не придал этому никакого значения. Оделся, взял пятьдесят тысяч лир, которые был должен Оттавио, сунул их в карман и вышел из дому. Эти пятьдесят тысяч были долей Оттавио в одном дельце с фальшивыми бриллиантами, которое мы вместе обтяпали. Я должен был отдать их еще неделю назад.
      Я ждал трамвая, и вдруг мне стало как-то ужасно досадно, что я должен отдавать деньги, которые очень пригодились бы мне самому. Оттавио ничем не рисковал. Он был хороший ювелир и просто поставлял мне товар. Я делал все сам и к тому же подвергался опасности угодить за решетку. Если бы меня сцапали, я, конечно, не выдал бы Оттавио. Я попал бы в тюрьму, а он по-прежнему спокойно работал бы в своем магазинчике и все так же сидел бы за стеклянной перегородкой с лупой в глазу. Мысль об этом не давала мне покоя. Садясь в трамвай, я почти решил, что не отдам ему ни гроша. Но это означало бы, что я не смогу больше прибегать к его помощи, а он был мастером своего дела; это означало бы также, что мне надо искать другого Оттавио, который может оказаться еще хуже. И потом это означало бы, что я, честный человек, не сдержал своего слова. Такого со мной еще никогда не случалось. И все-таки мне было очень жаль отдавать Оттавио эти деньги. Держа руку в кармане, я время от времени перебирал и ласково поглаживал ассигнации. Как-никак пятьдесят тысяч; когда я отдам их Оттавио, я выполню свой долг, но пятидесяти тысяч у меня не будет.
      Меня одолевали сомнения. Вдруг я почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть.
      - Не узнаешь меня, Аттилио?
      Это был Чезаре, неудачник из неудачников. Я познакомился с ним после войны, во времена черного рынка, он торговал сигаретами. Невидимому, он, как говорится, так и остался сидеть в той же позиции. Вид у него был еще более жалкий, чем когда-либо: залатанное, выцветшее пальто было застегнуто до самого подбородка, но все равно видно было, что шея у него голая - без воротника и галстука; голова не покрыта, а в растрепанных, запылившихся волосах, как мне показалось, было полно всякого мусора, которого набираешься, ночуя по баракам. Сказать по правде, на него страшно было смотреть,
      - Как дела, Чезаре? - спросил я растерянно.
      - Сойдем на минутку, - сказал он. - Мне надо поговорить с тобой.
      Не знаю почему, у меня мелькнула надежда, что я найду способ оставить у себя деньги, которые я был должен Оттавио. Я кивнул в знак согласия и стал пробираться к выходу. Трамвай остановился у вокзального скверика, расположенного неподалеку от виа Вольтурно, и мы сошли.
      Чезаре отвел меня в укромный уголок и прошамкал:
      - Есть у тебя тысяча?
      - Тысяча чего?
      - Тысяча лир... Я не ел два дня.
      - Браво! - воскликнул я. - Ты попал в самую точку... А я-то только что думал, как бы мне получше пристроить тысячу лир.
      Он понял, что я над ним смеюсь, и сказал жалобно:
      - Ладно, если не хочешь одолжить денег, то хотя бы помоги мне.
      Я осторожно спросил, чем я могу помочь ему.
      - Взгляни сюда, - сказал он.
      Я опустил глаза и увидел на его ладони испачканную в земле позолоченную монету с изображением женщины.
      - Помоги мне продать эту римскую монету... Выручку пополам.
      Я посмотрел на него и, сам не знаю почему, громко расхохотался:
      - Римская монета... Римская монета... Докатился до подделки римских монет... Ну и ну... Римская монета...
      Чем чаще я повторял "римская", тем больше смеялся. А он угрюмо смотрел на меня, держа монету в руке. Наконец он спросил:
      - Позволь узнать, над чем ты смеешься?
      Я посмеялся еще немного, а затем ответил:
      - О таком деле не стоит и говорить.
      - Почему?
      - А потому, дорогой мой, что теперь даже дети знают, что такое эти римские монеты... Времена римских монет прошли.
      Покорно положив монету в карман, Чезаре попросил:
      - Одолжи мне тогда хотя бы двести лир.
      В эту минуту я снова вспомнил об Оттавио и о деньгах, которые должен ему отдать. У меня теперь появилась надежда возместить их. В конце концов, чуть не каждый день читаешь в газетах о людях, которые попались на эти римские монеты. Почему бы эта штука не удалась и нам? Я сказал Чезаре:
      - Мне жаль тебя... Я готов помочь... Но договоримся... Если засыпешься, ты меня не знаешь... Я - синьор, любитель древних монет... У меня есть деньги... Смотри.
      Возможно, просто из чистого хвастовства я вытащил из кармана пачку ассигнаций и потряс ею у него под носом.
      - У меня есть деньги, и что бы ни случилось, ты - жулик, а я тот, кого ты собирался обмануть... Договорились?
      Он тут же с восторгом ответил:
      - Договорились!
      Я продолжал уверенно:
      - Так вот, давай условимся, какую мы назначим цену за эту монету.
      - Тридцать тысяч.
      - Нет, тридцать тысяч - это мало... По меньшей мере шестьдесят... Сорок тысяч мне, двадцать тебе... Идет?
      - Погоди, ведь мы же сказали пополам.
      - Так ничего не выйдет.
      - Ну ладно, двадцать тысяч.
      - А теперь давай посмотрим, - продолжал я, - как нам получше обделать это дельце... Ты - землекоп... Рыл здесь котлован для нового вокзала... Нашел эту монету и спрятал... Ясно?
      - Ясно.
      - Монету сбываем так: я вмешиваюсь в разговор и говорю, что монета представляет большую ценность... Но надо найти имя какого-нибудь римского императора... Кого бы?
      - Нерон.
      - Нет, только не Нерон... Видишь, какой ты неуч... Кто же в Риме не знает Нерона?.. Это первый, кто приходит на ум... Надо другого.
      Чезаре смущенно почесал подбородок.
      - Я знаю только Нерона... О других я не слышал.
      - Но римских императоров было очень много, - сказал я. - Не меньше сотни... Веспасиан, например, тот, что придумал писсуары... Неужели не знаешь?
      - Ах, да - Веспасиан.
      - Но Веспасиан тоже не годится... Пожалуй, поднимут на смех... Посмотри-ка, что написано на твоей монете... А ну дай мне ее.
      Чезаре протянул мне монету, и я принялся ее разглядывать. На ней были какие-то стертые буквы: разобрать их было невозможно. Вдруг меня осенило:
      - Каракалла... Тот, чьи термы... Понял? Каракалла.
      - Пусть будет Каракалла.
      - Значит, сделаем так... Разойдемся и будем держаться неподалеку друг от друга... Подходящего типа подыскиваю я... Когда я закашляю, значит, это он... И ты берешь его в оборот... Идет?
      - Можешь не сомневаться.
      Мы разошлись в разные стороны. Чезаре прохаживался по скверику, а я наблюдал за прохожими, стоя на тротуаре. Я знал, что в этом районе попадаются приезжие из окрестностей Рима - народ грубый и неотесанный, но с туго набитыми бумажниками. Они считают себя бог весть какими пройдохами. Не спорю, может быть, у себя в деревне, среди овец каждый из них действительно молодец, но в Риме все они кажутся сосунками. Теперь они проходили мимо меня с мешками и чемоданами, но я никак не мог выбрать подходящую жертву. Чтобы не было скучно ждать и чтобы напустить на себя солидность, я вынул из пачки сигарету и закурил. Не знаю уж почему, но первая же затяжка попала мне не в то горло, и я закашлялся. А этот болван Чезаре тут же бросился к какому-то белобрысому малому, который уже несколько минут вертелся в скверике, и тронул его за локоть. Все случилось так быстро, что я не успел вмешаться.
      Пока Чезаре что-то говорил, я присматривался к этому парню. Он был небольшого роста и одет по-крестьянски: на нем была широкая куртка с лисьим воротником, широкие вельветовые штаны коричневого цвета и желтые, забрызганные грязью сапоги. У него было бледное и остренькое лицо, коротко остриженные волосы и под рябоватым носом светлые усики. Вид у него был дошлый. Но, по счастью, он смахивал на деревенщину. Он слушал Чезаре с любопытством, пожалуй даже с интересом. Наконец Чезаре сунул руку в карман и вытащил монету. Настал мой черед. Я понял, что отступать уже поздно.
      Парень разглядывал монету, вертел ее так и сяк, а Чезаре что-то ему втолковывал. Я подошел к ним и важно спросил:
      - Простите за нескромность... Это случайно не римская монета?
      Чезаре обалдело взглянул на меня, а парень тихо ответил:
      - Похоже, что да.
      - Разрешите взглянуть, - сказал я,- я в этом кое-что понимаю... Я антиквар... Разрешите...
      Парень протянул мне монету, и я, притворяясь очень заинтересованным, принялся ее тщательно рассматривать. Потом повернулся к Чезаре и строго спросил:
      - Где ты ее взял?
      Надо сказать, что грязный и ободранный Чезаре очень хорошо подходил для своей роли. Он захныкал:
      - Чего вы ко мне пристали... Я человек бедный.
      - Ладно, ладно, - сказал я,- не бойся... Я не шпик... Мне ты можешь сказать. Где ты ее взял?
      - Я землекоп, - ответил Чезаре все так же жалобно. - Я нашел эту монету здесь, рыл котлован для нового вокзала... Может, вы скажете, сколько она стоит?
      - Стоить-то она, конечно, кое-что стоит... Это монета императора Каракаллы.
      - Вот, вот, Каракаллы, - сказал Чезаре. - Кто-то уже называл мне это имя.
      Настал решающий момент. Я сухо спросил:
      - Сколько?
      - Чего сколько?
      - Сколько ты за нее хочешь?
      - Давайте шестьдесят тысяч.
      Это была та сумма, о которой мы договорились, но если бы Чезаре не был таким дураком, он не ляпнул бы ее сразу, а прежде спросил бы: "А сколько вы мне дадите?" - или что-нибудь вроде этого. Все так же решительно, как человек, не желающий упускать подвернувшийся счастливый случай, я сказал:
      - Даю за нее пятьдесят тысяч... Идет?
      Тем временем я поглядывал на парня, который, как мне показалось, заглотил приманку. И действительно, он тут же предложил:
      - Даю на десять тысяч больше... Уступаешь мне?
      Он сказал это мягко и как бы уговаривая. Чезаре поднял на меня глаза и произнес извиняющимся тоном:
      - Знаете... он первый... Мне очень жаль... но я должен отдать монету ему.
      Парень, глядя на нас, покусывал свои белесые усики.
      - Только вот денег у меня с собой нет, - сказал он. - Пойдем со мной, и я тебе заплачу.
      - А куда?
      - В полицию!
      Чезаре, испугавшись до полусмерти, вытаращил на него глаза. Я понял, что должен вмешаться и притом со всею решительностью.
      - Позвольте, а по какому праву?.. Кто вы такой?.. Вы что, полицейский агент?
      - Нет, я совсем не полицейский агент, - ответил тот насмешливо, - но я и не такой дурак, каким вы оба меня считаете... Вам захотелось всучить мне фальшивую монету, не так ли?.. Пошли в полицию, там разберемся.
      Чезаре с отчаянием во взгляде смотрел на меня. Вдруг меня осенило и я сказал:
      - Вы ошибаетесь... Возможно, по виду он похож на жулика, я - на его напарника, а вы - на одураченную жертву... В действительности же я его не знаю, вы - не одураченная жертва, а я в самом деле антиквар... И монета подлинная... Я покупаю ее.
      Я обернулся к Чезаре и скомандовал:
      - Давай сюда монету и получай.
      Чезаре повиновался, я отсчитал ему пятьдесят тысяч лир, принадлежащих Оттавио.
      - Пусть это послужит вам уроком, - сказал я, обращаясь к парню. Поучитесь отличать честных людей от жуликов... Поучитесь разбираться в людях.
      - А кто мне докажет, что вы не сговорились? - продолжал тот упорствовать.
      Теперь, когда я заплатил за фальшивую монету, мне захотелось обругать его. Я уже ненавидел этого парня.
      - Это мы-то сговорились?.. - сказал я, пожимая плечами. - Сразу видно, что ты из деревни... Может, в сыре ты и разбираешься, а в честных людях ни капли... Возвращайся-ка лучше домой.
      - Вот как! - ответил тот задиристо. - Кому ты это говоришь? Не ори... Свинья.
      - Сам ты свинья... и к тому же вонючая.
      Я почему-то рассвирепел, может быть потому, что теперь считал себя правым. Он ответил:
      - Мерзавец.
      Я бросился на него, стараясь ухватиться за лисий воротник. Вокруг нас собралась толпа зевак, и нас разняли. Но я продолжал вырываться и кричать:
      - Отправляйся торговать сыром... Неуч, чурбан, деревенщина.
      Он ушел, пожимая плечами, и скрылся в толпе. Тогда я повернулся к Чезаре.
      Когда я увидел, что его нет, кровь застыла у меня в жилах. Прохожие, оттащив меня от парня, пошли по своим делам. Чезаре не было ни перед вокзалом, ни в скверике, ни на площади дель Эзедра. Он исчез. А вместе с ним и пятьдесят тысяч лир. Я сделал такой отчаянный жест, что кто-то спросил:
      - Вам дурно?
      Дрожа от ярости, весь в поту, я бежал, задыхаясь, от площади до виа Виченца, где находился магазин Оттавио.
      Оттавио, как обычно, сидел за своей стеклянной перегородкой. Толстый, неопрятный и небритый, он что-то разглядывал через лупу. Я вошел и, переведя дух, сказал:
      - Знаешь, Оттавио, я не могу отдать тебе деньги... Если хочешь, возьми вместо них вот эту римскую монету.
      Оттавио спокойно, не глядя на меня, взял монету, поднес ее к глазам и тут же расхохотался. Потом встал и, продолжая смеяться, похлопал меня по плечу: