— Нет, Джим, об этом не может быть и речи, — сказал доктор Блайт.
      По его тону Джим понял, что папа ни за что не передумает и что мама не станет его переубеждать. Тут они были явно заодно. Джим негодующе глядел на своих жестоких родителей, и его гнев только усиливался при виде их полнейшего равнодушия к его испепеляющим взорам. Сидят себе и ужинают, словно все в полном порядке! Конечно, тетя Мария заметила его недовольство. Бледно-голубые скорбные глаза тети Марии не упускали ничего, но его негодование только забавляло ее.
      Весь вечер до ужина Джим играл с Берти Друком, а Уолтер ушел в беленький домик, где папа с мамой жили раньше, в гости к Кеннету и Перси Форд. И вот Берти сказал Джиму, что все мальчишки Глена после ужина отправятся на мыс смотреть, как капитан Билл Тейлор будет татуировать змею на руке кузена Берти Джо Друка. Берти тоже туда собирается. «Пошли с нами, Джим, — сказал он. — Это же страшно интересно». И Джиму так захотелось пойти с ними! И вот теперь ему говорят, что об этом не может быть и речи!
      — Во-первых, — заявил папа, — до мыса далеко. Ребята вернутся очень поздно, а тебе положено ложиться спать в восемь часов, Джим.
      — Когда я была девочкой, — вставила тетя Мария, — меня отправляли спать в семь часов.
      — Вот подрастешь, Джим, тогда тебе можно будет гулять по вечерам, — добавила мама.
      — Ты это уже говорила на прошлой неделе! — негодующе воскликнул Джим. — С тех пор я уже подрос. Можно подумать, будто я совсем младенец! Берти столько же лет, сколько и мне. Почему ему можно пойти, а мне нет?
      — И вообще кругом все болеют корью, — мрачно сказала тетя Мария. — Еще подхватишь корь, Джеймс.
      Как Джим ненавидел, когда его называли Джеймсом! А тетя Мария обращалась к нему именно так.
      — Ну и пусть, — пробурчал он. — Я и хочу заболеть корью.
      Но, увидев предостерегающий взгляд отца, замолчал. Папа никому не разрешал дерзить тете Марии. Какая же она противная! Другое дело тетя Диана или тетя Марилла — такие душки. А женщин, подобных тете Марии, Джиму еще встречать не приходилось.
      — Ладно же, — с вызовом заявил он, глядя на мать, чтобы никто не подумал, что он дерзит тете Марии. — Не хотите меня любить, и не надо. А как вам понравится, если я сбегу стрелять тигров в Африку?
      — Тигры в Африке не водятся, милый, — мягко ответила мама.
      — Тогда львов! — крикнул Джим. Придираются к каждому слову! Смеются над ним! Нет, он им еще покажет! — Может, скажешь, что в Африке и львов нет? Их там миллионы. Так и кишат!
      Мама и папа только улыбнулись — к большому неудовольствию тети Марии. Как это они разрешают сыну так дерзко с ними разговаривать?
      — Не расстраивайся, Джим, — сказала Сьюзен, раздираемая противоречивыми чувствами — любовью к мальчику и убеждением, что его родители совершенно правы, не отпуская его ночью с оравой озорников мальчишек к этому пьянице капитану Тейлору. — Вот тебе коврижка с взбитыми сливками на сладкое.
      — Не хочу я коврижки, — хмуро ответил Джим и встал из-за стола. В дверях он повернулся и крикнул напоследок:
      — А спать я в восемь часов все равно не ляжу! И когда вырасту, вообще не буду спать и разрисую себя татуировкой с головы до пят! Раз вы так, то и я так. Вот увидите!
      — Надо говорить «не лягу», милый, — поправила его мама.
      До чего же бездушные люди!
      — Тебя, конечно, не интересует мое мнение, Анни, но если бы я позволила себе так разговаривать с родителями, они спустили бы с меня шкуру, — сказала тетя Мария. — По-моему, напрасно в некоторых семьях пренебрегают розгами.
      — Джим не так уж виноват, — вступилась за мальчика Сьюзен, видя, что Энн с Джильбертом молчат. Но она, Сьюзен, не даст спуску Марии Блайт! — Это все Берти Друк придумал, расписал, как будет интересно. Он играл с Джимом сегодня после обеда и стащил из кухни мою лучшую алюминиевую кастрюлю — ему, видите ли, шлем понадобился. Они, дескать, играют в солдат. Потом они понаделали корабликов из дранки и вымокли до нитки, пуская их в ручье. А потом еще целый час прыгали по двору на четвереньках и квакали, изображая лягушек. Надо же такое придумать! Конечно, Джим переутомился и сам теперь не понимает, что говорит. А вообще-то он послушный мальчик и никогда не дерзит.
      Тетя Мария не снизошла до ответа. Она вообще за столом никогда не разговаривала со Сьюзен, выражая таким способом свое недовольство тем, что ее заставляют сидеть вместе с «прислугой».
      Энн предупредила Сьюзен перед приездом тети Марии о странностях родственницы Джильберта. Сьюзен, которая «знала свое место», никогда не садилась за общий стол при гостях.
      — Но какой же тетя Мария гость? — возразила Энн. — Она просто член семьи, но и ты, Сьюзен, тоже член семьи.
      В конце концов Сьюзен сдалась, весьма довольная в глубине души. Пусть-ка Мария Блайт увидит, что Сьюзен вовсе не прислуга, а член семьи. Мисс Бейкер никогда не видела тети Марии, но ее племянница, дочь сестры Матильды, была у нее горничной в Шарлоттауне и много чего порассказала о хозяйке.
      — Не буду притворяться, что меня так уж радует приезд тети Марии, особенно сейчас, — честно призналась Энн. — Но Джильберт получил от нее письмо, в котором она просит разрешения погостить у нас недели две-три… и ты сама знаешь, как мой муж относится к родственникам…
      — Ну и правильно, — поддержала Джильберта Сьюзен. — От кого же еще человеку ожидать помощи, как не от родных. Вот только, миссис доктор, голубушка, не хочу каркать, но золовка моей сестры Матильды однажды приехала к ней погостить несколько недель и прожила двадцать лет.
      — По-моему, нам это не грозит, — улыбнулась Энн. — У тети Марии прекрасный дом в Шарлоттауне. Но после смерти матери ей в этом доме стало одиноко. Ее мать умерла два года назад. Ей было восемьдесят пять лет, и тетя Мария за ней преданно ухаживала. Она очень скучает по матери. Давай уж постараемся, Сьюзен, чтобы ей у нас было хорошо.
      — Да я-то сделаю, что могу, миссис доктор, голубушка. Вот только стол надо будет удлинить. Да и то сказать — лучше уж стол удлинять, чем укорачивать.
      — Только не ставь при ней на стол цветов — у нее, кажется, астма. И она не любит перца, так что лучше не клади его в пищу. И у нее часто бывают головные боли. Надо нам будет постараться поменьше шуметь.
      — Еще чего! Что-то я не замечала, чтобы вы с доктором шумели. А если мне захочется покричать, то я пойду в кленовую рощу. Но неужели нашим бедным деткам надо будет все время молчать из-за этих ее головных болей? Вы уж меня извините, миссис доктор, голубушка, но тут я с вами не согласна.
      — Но это же всего две-три недели, Сьюзен.
      — Будем надеяться, что так. Что поделаешь, миссис доктор, голубушка, приходится принимать жизнь такой, как она есть — и светлые полосы, и темные.
      Вскоре приехала тетя Мария и первым делом осведомилась, давно ли в Инглсайде чистили печные трубы. Она, видите ли, страшно боится пожара.
      — Я всегда говорила, что у вас в доме слишком низкие трубы. Надеюсь, мою постель проветрили. Я ненавижу спать на влажных простынях.
      Мисс Блайт поселилась в комнате для гостей, но ее присутствие ощущалось повсюду, кроме комнаты Сьюзен. Приезд родственницы ни у кого не вызвал восторга. Джим, едва взглянув на нее, ушел на кухню и спросил у Сьюзен: «А смеяться тоже нельзя?» У Уолтера при виде тети Марии глаза наполнились слезами, и его пришлось с позором выставить из гостиной. А близнецы не стали ждать, когда их выставят, и убежали сами. Даже Шримп, по уверениям Сьюзен, бился в конвульсиях на заднем дворе. Только Джефри устоял перед тетей Марией, бесстрашно глядя ей в глаза из своей безопасной гавани на коленях Сьюзен. Та решила про себя, что дети Блайтов очень плохо воспитаны. Да и чего от них можно ожидать, если их мать «пописывает в газетенках», а отец считает своих отпрысков образцом совершенства по той лишь причине, что это — его дети. Да еще эта служанка, Сьюзен, заносится сверх всякой меры. Но она, Мария Блайт, постарается сделать все возможное для внуков бедного кузена Джона.

      После обеда Энн нарезала букет нарциссов для своей комнаты и пионов, выращенных Сьюзен, — чтобы поставить на стол Джильберту в библиотеке. Это были молочно-белые пионы с ярко-красной сердцевиной. После необычайно жаркого июньского дня воздух постепенно свежел.
      — Сегодня будет замечательный закат, Сьюзен, — сказала Энн, проходя мимо кухонного окна.
      — Мне не до заката, миссис доктор, голубушка — надо еще перемыть гору посуды.
      — Пока ты ее перемоешь, все краски уже потускнеют. Посмотри на это огромное облако с розовой каймой, которое повисло над Лощиной. Тебе не хочется взлететь и опуститься на него, как на мягкую перину?
      Сьюзен представила себе, как она взлетает на облако с посудной мочалкой в руках. Нет, что-то эта идея ей совсем не нравится. Но миссис доктор, в ее положении, можно извинить самые странные фантазии.
      — А на розовые кусты напали какие-то вредоносные жуки, — продолжала Энн. — Надо будет завтра их опрыскать. Я бы с удовольствием занялась этим сейчас… сегодня как раз такой вечер, когда мне хочется поработать в саду.
      — Ну, и почему бы вам этим не заняться, если хочется? — спросила Сьюзен.
      — Потому что Джильберт пригласил меня покататься. Ему надо повидать бедняжку миссис Пакстон. Она умирает… и ей ничем нельзя помочь… все, что мог, он уже сделал… но она просит, чтобы он к ней заглядывал.
      — Что ж, миссис доктор, голубушка, без нашего доктора в этой деревне никто не может ни родиться, ни умереть. А вечер сегодня подходящий для прогулки. Я и сама собираюсь, после того как уложу спать девочек и Джефри, сходить в Глен и купить кое-чего из продуктов. Мисс Блайт только что поднялась к себе наверх, стеная на каждом шагу, что у нее опять раскалывается голова. Так что хоть сегодня вечером мы от нее немного отдохнем.
      — Проследи, чтобы Джим лег спать вовремя, Сьюзен. Он очень устал, только не хочет в этом признаваться. Он терпеть не может ложиться в постель. А Уолтер останется ночевать у Лесли.
      Джим сидел на крылечке боковой двери и с отвращением глядел на окружающий мир, и особенно на огромную луну, которая взошла над шпилем церкви. Такая здоровенная луна мальчику не нравилась.
      — Смотри, как бы эта гримаса не осталась у тебя на лице навсегда, — заметила тетя Мария, проходя мимо него.
      Джим скривился еще больше. Ну и пусть останется, даже лучше!
      Когда Энн с Джильбертом уехали, на крыльцо вышла Нэнни.
      — Что ты за мной все время таскаешься? — прорычал Джим. — Пошла отсюда.
      — Злюка, — сказала Нэнни. Но, уходя, положила на ступеньку леденцового льва, которого принесла ему в утешение.
      Джим даже не взглянул на льва. У него было чувство, что все только и норовят как-нибудь его обидеть. Даже Нэнни сегодня утром сказала: «Мы все родились в Инглсайде, а ты нет!» А Ди съела днем его шоколадного зайчика, хотя отлично знала, что это его зайчик. Даже Уолтер его бросил и отправился строить замки на песчаном берегу с Перси и Кеннетом Фордами. Тоже мне занятие! До чего же Джиму хотелось пойти с Берти и посмотреть, как делают татуировку! Джим не помнил, чтобы ему раньше чего-нибудь хотелось так. И он надеялся увидеть замечательную модель парусника с полной оснасткой, которая, как говорит Берти, стоит у капитана Билла на каминной полке. Какое свинство, что его туда не пустили!
      Сьюзен принесла ему большой кусок кекса, покрытого глазурью с орехами, но Джем гордо отказался от него. Могла бы оставить ему кусочек коврижки с взбитыми сливками! Наверно, все слопали. Обжоры! Джим погрузился в еще большее уныние. А ребята небось уже идут на мыс. Эта мысль была ему невыносима. Нет, надо как-то расквитаться с этой семейкой. Может, выпустить опилки из брюха Дианиного жирафа — прямо посреди ковра в гостиной? Вот Сьюзен взбесится… Знает ведь, что он ненавидит, когда в глазурь кладут орехи! Может, пойти пририсовать усы херувиму на календаре у нее в комнате? Джим терпеть не мог этого толстого розового херувима, потому что он был похож на Сисси Флэгг, которая рассказала всем в школе, что Джим — ее ухажер. Ха-ха! Но Сьюзен обожает своего херувима.
      Может, снять скальп с куклы Нэнни? А может, отбить носы у Гога и Магога? Тогда мама наконец поймет, что он уже давно не младенец. Вот придет весна, тогда узнает! Каждую весну, с тех пор как ему исполнилось четыре года, Джим приносил маме подснежники. А в следующую весну не принесет. Хватит! А может, наесться зеленых яблок и заболеть? Вот они все забегают! Или раз и навсегда перестать мыть уши? Или в следующее воскресенье в церкви состроить рожи всем прихожанам? Или засунуть тете Марии за шиворот жирную волосатую гусеницу? А может, убежать в гавань, спрятаться на корабле капитана Риза и завтра утром уплыть с ним в Южную Америку? Пусть знают! И никогда больше сюда не возвращаться. Вместо этого поехать охотиться на ягуаров в Бразилии. Вот тогда они пожалеют, что так с ним обошлись! Нет, не пожалеют! Никто его не любит. Никто не подумал починить дырку в кармане его штанов. Ну и пусть! Буду показывать эту дырку всем в Глене — пусть знают, что его заставляют ходить в лохмотьях! Джим просто задыхался от всех этих обид.
      Тик-так, тик-так — тикали старые напольные часы в прихожей. Их привезли в Инглсайд после смерти дедушки Блайта, и вообще-то они нравились Джиму. Но сейчас ему казалось, что часы смеются над ним: «Ха-ха, скоро пора ложиться спать. Все ребята пошли на мыс, а ты ляжешь спать. Ха-ха, ха-ха, ха-ха!»
      Ну почему его каждый вечер отправляют в постель? Почему!
      Вышла собравшаяся в Глен Сьюзен и с нежностью посмотрела на надутого, разобиженного мальчика.
      — Можешь не ложиться спать, пока я не приду, Джим, — ласково сказала она.
      — Я вообще не собираюсь сегодня ложиться спать! — отрезал Джим. — Убегу от вас, так и знай, старая грымза! Или брошусь в пруд!
      Сьюзен вовсе не понравилось, что ее назвали старой грымзой, и она ушла, поджав губы. Действительно, с мальчишкой надо обходиться построже.
      Вслед за ней на крыльцо вышел Шримп и сел перед Джимом. Но вместо ласки получил лишь злобный взгляд:
      — Пшел отсюда! Расселся тут и таращишься, как тетя Мария! Брысь! Ах, не пойдешь? Сейчас я тебе покажу!
      И Джим запустил в Шримпа игрушечной тачкой Джефри, которая весьма кстати оказалась у него под рукой. Шримп взвыл и бросился в кусты шиповника. Нет, вы только поглядите! Даже кот меня ненавидит! Зачем тогда жить?
      Джим взял леденцового льва. Нэнни отъела у него хвост и задние ноги, но все же в нем можно было узнать льва. Съесть, что ли? Может, больше ему никогда не достанется леденцов. К тому времени, когда Джим покончил со львом и облизал пальцы, у него созрело решение. Раз уж тебе ничего не позволяют, остается одно.

      — Почему везде горит свет? — воскликнула Энн, когда они с Джильбертом в одиннадцать часов ночи подъехали к Инглсайду. — В гости кто-нибудь пришел?
      Но когда Энн торопливо вошла в дом, гостей она не обнаружила. В нем вообще не было видно ни души. Свет горел и на кухне… и в гостиной… и в столовой… и в комнате Сьюзен, и в коридоре наверху… но людей не было.
      — Что бы это могло… — начала Энн, но тут зазвонил телефон. Джильберт взял трубку, послушал секунду, ахнул и выбежал из дома, даже не взглянув на Энн. Видимо, случилось что-то ужасное, и вступать в объяснения не было времени.
      Энн привыкла к экстренным вызовам — жена человека, который помогает людям бороться со смертью, к такому привыкает. Она философски пожала плечами и стала снимать пальто и шляпку. Что это случилось с Сьюзен? Уйти из дома, оставив повсюду горящий свет?
      — Миссис… доктор… голубушка…
      Неужели это Сьюзен? Да, она… Сено в волосах… платье испачкано… А лицо!
      — Что случилось, Сьюзен? Сьюзен!
      — Пропал Джим.
      — Пропал?
      — Да, — ответила Сьюзен, ломая руки. — Когда я уходила в Глен, он сидел на крыльце возле боковой двери. Я вернулась еще засветло… но его там не было. Сначала я не испугалась, но его нигде не было. Я обыскала все комнаты… он сказал, что убежит из дому…
      — Какой вздор! Никуда он не может убежать, Сьюзен. Напрасно ты так нервничаешь. Он где-нибудь здесь… заснул, наверно… куда он мог деться?
      — Я все обыскала, все… Прошлась по саду, поглядела в сараях. Посмотрите, на что я похожа. Я вспомнила, как он говорил, что было бы очень интересно проспать хоть одну ночь на сеновале. И я полезла на сеновал, провалилась в ту дыру над яслями и попала в гнездо с яйцами. Как я еще ногу не сломала! Хотя какая разница, сломала я ногу или нет, если пропал наш Джим!
      Энн по-прежнему отказывалась принимать исчезновение Джима всерьез.
      — Может быть, он все-таки пошел на мыс с ребятами, Сьюзен? Раньше он никогда не нарушал запрета, но…
      — Нет миссис доктор, голубушка, не пошел… не ослушался… Я сбегала к Друкам, и Берти как раз только что вернулся домой. Он сказал, что Джима с ними не было. У меня прямо сердце ушло в пятки. Вы доверили его мне, а я… Я позвонила Пакстонам. Они сказали, что вы уже уехали, и они не знают, где вы.
      — Мы поехали в Лоубридж к Паркерам…
      — Я всех обзвонила, кто только пришел мне в голову. А потом побежала в деревню и подняла тревогу… мужчины отправились на розыски…
      — Ну, что ты, Сьюзен, зачем это?
      — Миссис доктор, голубушка, но я обыскала весь дом… все места, куда он мог пойти. Боже, как я исстрадалась… а он сказал, что бросится в пруд…
      Тут Энн впервые стало страшно. Конечно, Джим не мог броситься в пруд… какая чушь… но там есть старая лодка, с которой Картер Флэгг удит рыбу. Джим был настроен так воинственно — может быть, он решил поплавать на ней. Ему всегда этого хотелось… Он мог упасть в воду, пытаясь отвязать лодку. У Энн похолодело все внутри.
      «А я даже не знаю, куда поехал Джильберт», — растерянно подумала она.
      — Что тут за шум? — спросила тетя Мария, вдруг появляясь на лестничной площадке в халате, украшенном драконами, и с ореолом из бигуди на голове. — В этом доме даже поспать спокойно не дадут!
      — Джим пропал, — повторила Сьюзен, от страха даже не обратив внимания на тон мисс Блайт. — Мать доверила его мне, а я…
      Энн сама принялась обыскивать дом. Где-то же он должен быть! Но комната мальчиков была пуста, и постель Джима не была смята. Не было его и в комнате близнецов… и в ее собственной спальне… его не было нигде. Слазив на чердак и спустившись в подвал, Энн вернулась в гостиную в состоянии, близком к панике.
      — Ты только не пугайся, Анни, — зловещим шепотом проговорила тетя Мария, — но вы посмотрели в бочке для дождевой воды? Малыш Джек Макгрегор в прошлом году утонул в такой бочке.
      — Посмотрела я в бочке, — сказала Сьюзен, продолжая ломать руки. — Взяла палку и… и потыкала…
      Сердце Энн, на секунду остановившись от ужаса, опять забилось. Вспомнив — с некоторым опозданием, — что миссис доктор в ее положении нельзя волноваться, Сьюзен постаралась взять себя в руки.
      — Давайте успокоимся, — дрожащим голосом сказала она. — Вы правы, миссис доктор, голубушка, он где-нибудь здесь. Не мог же он раствориться в воздухе.
      — А в угольной яме вы смотрели? — спросила тетя Мария. — А в напольных часах?
      В угольную яму Сьюзен заглянула, но часы никому не пришли в голову. Там вполне мог спрятаться маленький мальчик. Не задумываясь о том, что Джим вряд ли смог бы просидеть там скорчившись столько времени, Энн бросилась к часам. Но там Джима тоже не было.
      — У меня сегодня вечером было предчувствие, что что-нибудь случится, — сказала тетя Мария, прижимая руки к вискам. — Когда я читала на ночь Библию, фраза: «Не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что он принесет» так и бросилась мне в глаза. Это звучало как предзнаменование. Приготовься к худшему, Анни. Может быть, он забрел в болото. Жаль, что у нас нет охотничьих собак.
      Энн вымученно рассмеялась.
      — Боюсь, что на острове мало охотничьих собак. Если бы был жив старый сеттер Джильберта, он живо разыскал бы Джима. Я убеждена, что ничего страшного не случилось.
      — Сорок лет тому назад в Кармоди исчез Томми Спенсер… и его так и не нашли. Или нашли? Ну да, нашли его скелет. Тут не над чем смеяться, Анни. Не понимаю, как ты можешь к этому так легко относиться.
      Зазвонил телефон. Энн и Сьюзен поглядели друг на друга.
      — Я не могу, Сьюзен… я боюсь брать трубку.
      — И я, — отозвалась Сьюзен. Впоследствии она просто ненавидела себя за то, что проявила такую слабость перед мисс Блайт, но в ту минуту у нее онемели руки и ноги. Проведя два часа в бесплодных поисках, измучив себя картинами воображаемых несчастий, Сьюзен совсем растерялась.
      Тетя Мария подошла к телефону и взяла трубку.
      — Картер Флэгг говорит, что они все обыскали в деревне и нигде его не нашли, — спокойно оповестила она Энн и Сьюзен. — Но он говорит, что видит лодку посредине пруда, и в ней как будто никого нет. Они собираются искать его в пруду.
      Сьюзен едва успела подхватить пошатнувшуюся Энн.
      — Нет-нет, Сьюзен, я не собираюсь падать в обморок, — белыми губами проговорила Энн. — Помоги мне сесть в кресло… спасибо… надо найти Джильберта…
      — Если Джеймс утонул, Анни, тебе надо помнить, что он отправился в царство небесное, избежав многих мучений в этой юдоли скорби, — в порядке утешения изрекла тетя Мария.
      — Я возьму фонарь и еще раз обыщу сад и рощу, — сказала Энн, как только она смогла встать на ноги. — Я знаю, что ты это уже сделала, Сьюзен… но я все-таки пойду… Я не могу просто сидеть и ждать…
      — Ну, тогда наденьте теплую кофточку, миссис доктор, голубушка. Выпала холодная роса, и в воздухе сильная влажность. Сейчас я вам принесу красную кофточку из комнаты мальчиков. Подождите минутку.
      Сьюзен побежала наверх. Через минуту по всему Инглсайду разнесся оглушительный вопль. Энн и тетя Мария бросились наверх и увидели в коридоре Сьюзен, которая одновременно плакала и смеялась и вообще впервые в жизни была на грани истерики.
      — Миссис доктор, голубушка, он там… Джим там — спит на подоконнике. За дверью его не видно… а мне и в голову не пришло туда заглянуть… когда я увидела, что его нет в постели…
      Ослабевшая от радости, Энн вошла в комнату мальчиков и опустилась на колени перед подоконником. Через час-другой они с Сьюзен будут смеяться над собой и называть себя паникершами, но сейчас по ее лицу лились слезы благодарности судьбе. Джим спал на подоконнике, накрывшись пледом и прижимая к себе старого мишку, а в ногах у него лежал простивший ему обиду Шримп. Казалось, Джиму снилось что-то приятное, и Энн не хотелось его будить. Но он вдруг открыл ясные глаза и посмотрел на мать.
      — Джим, родной мой, но почему же ты не лег в постель? Мы… мы тебя обыскались… никак не могли найти… а сюда заглянуть не догадались…
      — Я решил устроиться здесь, чтобы увидеть, как вы с папой приедете. Мне было так одиноко…
      И вот уже мама берет его на руки и несет в постель. Как приятно, когда тебя целуют, ласково подтыкают одеяло. Нет, видно, мама его все-таки любит. Подумаешь, какая важность, что он не видел эту дурацкую татуировку! Мама такая милая, самая милая мама на свете. Вот мать Берти все зовут жадюгой… и она за всякую малость отвешивает сыну подзатыльники… он сам видел.
      — Мама, — сонно пробормотал Джим, — я тебе обязательно весной принесу подснежников… и буду приносить каждую весну. Можешь не сомневаться.
      — Я и не сомневаюсь, мой милый.
      — Ну, побегали, поволновались досыта, теперь, надеюсь, можно идти спать? — осведомилась тетя Мария. Но даже в ее сварливом голосе слышалось облегчение.
      — Как же это мы не поглядели на подоконнике? — недоумевала Энн. — Сами во всем виноваты. Джильберт нам это еще долго будет припоминать. Сьюзен, позвони, пожалуйста, мистеру Флэггу и скажи, что Джим нашелся.
      — Вот кто будет надо мной насмехаться, — счастливым голосом произнесла Сьюзен. — Ну, ничего, пусть… главное, что Джим цел.
      — Хотелось бы чашечку чаю, — жалобно попросила тетя Мария, запахиваясь в своих драконов.
      — Сейчас вскипячу, — с готовностью отозвалась Сьюзен. — Нам всем полезно выпить чайку. Можете себе представить, миссис доктор, голубушка, когда я сказала Картеру Флэггу, что Джим нашелся, он только и произнес: «Слава Богу!» Больше я никогда не буду жаловаться на цены у него в магазине. Может, завтра приготовить на обед курицу? Надо как-то отпраздновать. А Джиму на завтрак я напеку его любимых оладьев.
      Опять раздался телефонный звонок. Звонил Джильберт. Он сказал, что повезет в больницу ребенка, который страшно обварился, и чтобы его не ждали раньше утра.
      Перед тем как лечь в постель, Энн выглянула в окно. С моря дул прохладный ветер. Освещенные луной деревья в Лощине трепетали точно от радости. Слава Богу, все кончилось благополучно, ее ребенок жив и здоров. А Джильберт где-то в ночи борется за жизнь другого мальчика.
      — Господи, помоги малышу и помоги его матери… помоги всем матерям на свете!
      Инглсайд затих в объятиях ночи, и даже Сьюзен, которой от стыда хотелось забраться в какую-нибудь нору и спрятаться там от всех, заснула под доброй крышей старого дома.

      — Ему будет с кем играть… наших четверо… и к тому же сейчас у нас гостят племянник и племянница из Монреаля. Чего только они не придумывают!
      Большая, добрая, веселая миссис Паркер широко улыбалась Уолтеру. Тот отвечал весьма неуверенной улыбкой. Несмотря на доброжелательность миссис Паркер, она не так уж ему нравилась. Ее мужа, доктора Паркера, мальчик любил, а что касается ее четверых детей и племянника с племянницей из Монреаля, он никого из них ни разу в глаза не видел. Паркеры жили в шести милях от Глена, в Аоубридже, и Уолтер ни разу там не был, хотя Паркеры и Блайты часто ездили друг к другу в гости. Папа и доктор Паркер были большими друзьями, хотя порой Уолтеру казалось, что мама прекрасно обошлась бы без миссис Паркер. Для своих шести лет он был весьма проницательным ребенком.
      Да и вообще мальчику не хотелось ехать в Лоубридж. В некоторые места он ездил с удовольствием. Например, в Эвонли… там всегда было очень весело. А еще интереснее было остаться на ночь с Кеннетом Фордом в старом беленьком домике — хотя это по-настоящему не назовешь поездкой в гости: для детей Блайтов этот домик был почти родным. Но на две недели ехать в Лоубридж и жить там среди чужих — в этом для Уолтера было мало заманчивого. Но, похоже, вопрос был решен. Почему-то — малыш этого никак не мог понять — мама и папа хотели, чтобы он туда поехал. «Они что, решили избавиться от всех своих детей?» — с недоумением и грустью думал Уолтер. Джима позавчера увезли в Эвонли, и Уолтер подслушал какие-то таинственные намеки Сьюзен о том, что, дескать, «когда придет время», надо будет отправить Нэнни и Ди к миссис Эллиотт. Какое это время должно прийти? У тети Марии был очень мрачный вид, и она уже не раз говорила: «Скорей бы уж это все кончилось». Что «это» — мальчик не знал. Но в Инглсайде, несомненно, происходило что-то таинственное.
      — Я привезу его к вам завтра, — сказал Джильберт.
      — Везите — дети будут очень рады, — ответила миссис Паркер.
      — Мы вам очень признательны, — сказала Энн.
      — Будем надеяться, что все к лучшему, — мрачно заявила Шримпу Сьюзен, скрывавшаяся на кухне.
      — Как это мило со стороны миссис Паркер взять к себе Уолтера, — заметила тетя Мария, когда Паркеры уехали. — Она мне сказала, что он ей очень нравится. Странные, однако, у людей бывают вкусы. По крайней мере, две недели можно будет спокойно заходить в ванную, не опасаясь наступить на дохлую рыбу.
      — Дохлую рыбу? Как это?
      — Вот именно, Анни, дохлую рыбу. Ты когда-нибудь наступала босой ногой на дохлую рыбу?
      — Э-э-э, нет, но я не…
      — Уолтер поймал вчера форель и положил ее в ванну, чтобы она не уснула, миссис доктор, голубушка, — объяснила Сьюзен. — Если бы она так и оставалась в ванне, все было бы в порядке, но она как-то ухитрилась оттуда выпрыгнуть и за ночь уснула. Конечно, если ходить повсюду босиком…
      — Я давно поставила себе за правило ни с кем не ссориться, — отрезала тетя Мария и вышла из комнаты.
      — А я сто раз говорила себе не обращать на нее внимания, — сказала Сьюзен.
      — Ох, Сью, она и мне на нервы действует… но потом,надеюсь, я не буду так раздражаться. И наверно, наступить босой ногой на мертвую рыбу действительно неприятно.
      — А по-моему, лучше наступить на мертвую, мама, — заметила Ди. — Живая к тому же еще и дергается.
      Надо признать, что это замечание вызвало улыбку и у хозяйки и у прислуги.
      Таким образом, вопрос был решен, но все же перед сном Энн призналась Джильберту, что боится за Уолтера: вряд ли ему будет хорошо в Лоубридже.
      — У него слишком тонкая нервная организация и слишком живое воображение, — сказала она.
      — Вот именно, слишком, — отозвался Джильберт, который принял в тот день трех новорожденных. — Мне кажется, что он даже боится подниматься в темноте по лестнице. Ему будет очень полезно пообщаться с детворой Паркеров. Глядишь, вернется совершенно другим ребенком.
      Энн не спорила. Наверно, Джильберт прав. Без Джима Уолтеру одиноко в Инглсайде. К тому же, если вспомнить, что было, когда родился Джефри, становится ясно, что Сьюзен надо по возможности освободить от хлопот с детьми — хватит ей забот по дому и капризов тети Марии, которая, кстати, прогостила у них уже четыре недели вместо двух.
      Уолтер лежал в постели и пытался, дав простор фантазии, отвлечься от гнетущей мысли, что завтра его увезут из дома. У мальчика действительно было очень живое воображение. Оседлав его, как белого жеребца — такого, как на картинке в гостиной, — он привольно носился по просторам времени и пространства. Для него и Инглсайд, и Лощина, и кленовая роща, и болото, и берег бухты были населены эльфами, дриадами, русалками и троллями. Черная гипсовая кошка, которая стояла на каминной полке в библиотеке, на самом деле была ведьмой. По ночам она оживала, разрасталась до огромных размеров и бродила по дому. Уолтер вздрогнул и натянул одеяло на голову. Он часто пугался собственных выдумок. Может быть, тетя Мария и не ошиблась, когда сказала, что он «чересчур уж нервный и чувствительный», хотя Сьюзен никогда не простит ей этих слов. С другой стороны, возможно, что была права тетя Китти Макгрегор, которую считали «ясновидящей». Заглянув в дымчато-серые, прикрытые длинными ресницами глаза Уолтера, она сказала, что у него «душа старика в теле ребенка». Порой казалось, что его старая душа знала слишком много такого, с чем не мог справиться его детский ум.